Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4) --------------------------------------------------------------- * OCR и сверка по изд. YMCA-PRESS, Paris, 1973. ASCII-маркировка курсива, р а з р я д к и, ударе'ний, сохранение оригинальной орфографии и пунктуации, пометка сносок *(номерами), выделение абзацев. -- С. Виницкий, 1999. ---------------------------------------------------------------  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Истребительно-трудовые. *  "Только е'ти можут нас понимать, хто кушал разом с нами с одной чашки" (из письма гуцулки, бывшей зэчки) То, что должно найти место в этой части -- неоглядно. Чтобы дикий этот смысл простичь и охватить, надо много жизней проволочить в лагерях -- в тех самых, где и один срок нельзя дотянуть без льготы, ибо изобретены лагеря на ИСТРЕБЛЕНИЕ. Оттого: все, кто глубже черпанул, полнее изведал -- те в могиле уже, не расскажут. ГЛАВНОГО об этих лагерях -- уже никто никогда не расскажет. И непосилен для одинокого пера весь объ?м этой истории и этой истины. Получилась у меня только щель смотровая на Архипелаг, не обзор с башни. Но к счастью, еще несколько выплыло и выплывет книг. Может быть, в "Колымских рассказах" Шаламова читатель верней ощутит безжалостность духа Архипелага и грань человеческого отчаяния. Да вкус-то моря можно отведать и от одного хлебка. -------- Глава 1. Персты Авроры Розовоперстая Эос, так часто упоминаемая у Гомера, а у римлян названная Авророй, обласкала своими перстами и первое раннее утро Архипелага. Когда наши соотечественники услышали по Би-Би-Си, что М. Михайлов обнаружил, будто концентрационные лагеря существовали в нашей стране уже в 1921 году, то многие из нас (да и на Западе) были поражены: неужели так рано? неужели уже в 1921-м? Конечно же нет! Конечно, Михайлов ошибся. В 1921-м они уже были на полном ходу, концентрационные (они даже о к а н ч и в а л и с ь уже). Гораздо вернее будет сказать, что Архипелаг родился под выстрелы Авроры. А как же могло быть иначе? Рассудим. Разве Маркс и Ленин не учили, что старую буржуазную машину принуждения надо сломать, а взамен не? тотчас же создать новую? А в машину принуждения входят: армия (мы же не удивляемся, что в начале 1918 года создана Красная Армия); полиция (еще раньше армии обновлена и милиция); суд (с 22 ноября 1917 г); и -- тюрьма. Почему бы, устанавливая диктатуру пролетариата, должны были умедлить с новым видом тюрьмы? То есть, вообще медлить с тюрьмой, старой ли, новой, было никак нельзя. Уже в первые месяцы после Октябрьской революции Ленин требовал: "самых решительных драконовских мер поднятия дисциплины".1 А возможны ли драконовские меры -- без тюрьмы? Что нового способно здесь внести пролетарское государство? Ильич нащупывал новые пути. В декабре 1917-го он предположительно выдвигает набор наказаний такой: "конфискацию всего имущества... заключение в тюрьму, отправку на фронт и принудительные работы всем ослушникам настоящего закона".2 Стало быть, мы можем отметить, что ведущая идея Архипелага -- принудительные работы, была выдвинута в первый же послеоктябрьский месяц. Да над будущей карательной системой не мог не задумываться Ильич, еще мирно сидя среди пахучих разливских сенокосов, под жужжание шмелей. Еще тогда он подсчитал и успокоил нас, что: "подавление меньшинства эксплоататоров большинством вчерашних на?мных рабов дело настолько, сравнительно, л?гкое, простое и естественное, что оно будет стоить гораздо меньше крови... обойд?тся человечеству гораздо дешевле", чем предыдущее подавление большинства меньшинством.3 (По подсч?там эмигрировавшего профессора статистики Курганова это "сравнительно л?гкое" внутреннее подавление обошлось нам с начала Октябрьской революции и до 1959 года в ... 66 (шестьдесят шесть) миллионов человек. Мы, конечно, не ручаемся за его цифру, но не имеем никакой другой официальной. Как только появится официальная, так специалисты смогут их критически сопоставить. Тут бы интересно для сравнения еще такие цифры. Каковы штаты были в центральном аппарате страшного III отделения, протянутого ременною полосой через всю великую русскую литературу? При создании -- 16 человек, в расцвете деятельности -- 45. Для захолустнейшего губЧК -- просто смешная цифра. Или: как много политзаключ?нных застала в царской Тюрьме Народов Февральская революция? Где-то все эти цифры есть. Вероятно, в одних Крестах таких заключ?нных было более сотни, да несколько сотен вернулись из сибирской ссылки и каторги, да еще ведь и в каждой губернской тюрьме сколько их томилось! А интересно -- сколько? Вот цифра для Тамбова, взятая из тамошних горячих газет. Февральская революция, распахнувши дверь тамбовской тюрьмы, нашла там политзаключ?нных ... 7 (семь) человек. Ну, и губерний было больше сорока. (Излишне напоминать, что от февраля до июля 1917-го за политику не сажали, а после июля сидели тоже единицы.) Однако вот беда: первое советское правительство было коалиционным, часть наркоматов пришлось-таки отдать левым эсерам, и в том числе по несчастью попал в их руки наркомат юстиции. Руководствуясь гнилыми мелкобуржуазными представлениями о свободе, этот НКЮ прив?л наказательную систему едва ли не к развалу, приговоры оказались слишком мягкими, и почти не использовали передовой принцип принудработ. В феврале 1918 года председатель СНК т. Ленин потребовал увеличить число мест заключения и усилить уголовные репрессии4, а в мае, уже переходя к конкретному руководству, он указал5, что за взятку надо давать не ниже десяти лет тюрьмы и сверх того десять лет принудительных работ, т. е. всего двадцать. Такая шкала могла первое время казаться пессимистической: неужели через 20 лет еще понадобятся принудработы? Но мы знаем, что принудработы оказались очень жизненной мерой и даже через 50 лет они весьма популярны. Тюремный персонал еще много месяцев после Октября оставался всюду царский, только назначили комиссаров тюрем. Обнаглевшие тюремщики создали свой профсоюз ("Союз тюремных служащих") и установили в тюремной администрации выборное начало! (Вот уж единственный раз за всю русскую историю!) Не отставали и заключ?нные -- у них тоже было внутреннее самоуправление. (Циркуляр НКЮ от 24.4.18: заключ?нных, где только возможно, привлекать к самоконтролю и самонаблюдению.) Такая арестантская вольница ("анархическая распущенность") естественно не соответствовала задачам диктатуры передового класса и плохо способствовала очистке земли русской от вредных насекомых. (Да чего уж, если не были закрыты тюремные церкви -- и наши, советские, арестанты по воскресеньям охотно туда ходили, хоть бы и для разминки!) Конечно, и царские тюремщики не вовсе были потеряны для пролетариата, как никак -- это была специальность, для ближайших целей революции важная. А поэтому предстояло "отбирать тех лиц из тюремной администрации, которые не совсем заскорузли и отупели в нравах царской тюрьмы (а что значит "не совсем"? а как это узнаешь? забыли "Боже, царя храни"?) и могут быть использованы для работы по новым заданиям"6 (например, четко отвечают "так точно", "никак нет"? или быстро поворачивают ключ в замке?). Конечно, и сами тюремные здания, камеры, решетки и замки, хотя по виду и оставались прежними, но это только для поверхностного глаза, на самом же деле они получили новое классовое содержание, высокий революционный смысл. И вс? же навык судов до середины 1918 года по инерции приговаривать вс? "к тюрьме" да "к тюрьме" замедлял слом старой государственной машины в е? тюремной части. В середине 1918 года, а именно 6 июля, произошло событие, значение которого не всеми понимается, событие, поверхностно известное как "подавление мятежа левых эсеров". А между тем это был переворот, вряд ли уступающий 25-му октября. 25 октября была провозглашена власть Советов Депутатов, оттого и названная советской властью. Но первые месяцы эта новая власть еще сильно замутнялась представительством в ней также и других партий, кроме большевиков. Хотя коалиционное правительство создано было только из большевиков и левых эсеров, однако в составе Всероссийских съездов (II-го, III-го, IV-го) и избранных на них ВЦИКов еще попадались и представители других социалистических партий -- эсеров, социал-демократов, анархистов, народных социалистов и др. От этого ВЦИКи носили нездоровый характер "социалистических парламентов". Но в течение первых месяцев 1918 года рядом решительных мер (поддержанных левыми эсерами) представители других социалистических партий либо исключались из ВЦИКа (его же решением, своеобразная парламентская процедура), либо не допускались быть в него избранными. Последней инородной партией, еще составлявшей третью долю парламента (V-го Съезда Советов), были левые эсеры. Пришло наконец время освободиться и от них. 6 июля 1918 года они были поголовно все исключены из ВЦИКа и СНК. Тем самым власть Советов Депутатов (по традиции называемая советской) перестала противостоять воле партии большевиков и приняла формы Демократии Нового Типа. Только с этого исторического дня и могла по-настоящему начаться перестройка старой тюремной машины и создание Архипелага.7 А направление этой желаемой перестройки было понятно давно. Ведь еще Маркс в "Критике Готской программы" указал, что единственное средство исправления заключ?нных -- производительный труд. Разумеется, как объяснил гораздо позже Вышинский, "не тот труд, который высушивает ум и сердце человека", но "чародей (!), который из небытия и ничтожества превращает людей в героев."8 Почему наш заключ?нный не должен тачать лясы в камере или книжечки почитывать, а должен трудиться? Да потому что в Республике Советов не может быть места вынужденной праздности, этому "принудительному паразитизму"9, который мог быть при паразитическом же строе, например в Шлиссельбурге. Такое арестантское безделье просто противоречило бы основам трудового строя Советской Республики, зафиксированным в конституции 10.7.18: "Не трудящийся да и не ест." Стало быть, если б заключ?нные не были привлечены к работе, они по новой конституции должны были быть лишены пайки. Центральный Карательный Отдел НКЮ10, созданный в мае 1918 года, тотчас погнал тогдашних зэков на работу ("начал организовывать производительный труд"). Но законодательно это было объявлено уже после июльского переворота, именно 23 июля 1918 года -- во "Временной инструкции о лишении свободы"11: "Лишенные свободы и трудоспособные обязательно привлекаются к физическому труду". Можно сказать, что от этой вот Инструкции 23 июля 1918 года (через девять месяцев после Октябрьской революции) и пошли лагеря, и родился Архипелаг. (Кто упрекн?т, что роды были преждевременны?). Необходимость принудительного труда заключ?нных (и без того, впрочем, всем уже ясная) была еще пояснена на VII Всесоюзном Съезде Советов: "труд -- наилучший способ парализовать развращающее влияние... бесконечных разговоров заключ?нных между собой, в которых более опытные просвещают новичков".12 (А-а, вот оно зачем!..) Тут вскоре подоспели и коммунистические субботники, и тот же НКЮ призвал: "необходимо приучить <заключ?нных> к труду коммунистическому, коллективному".13 То есть, уже и дух коммунистических субботников перенести в принудительные лагеря! Так эта поспешная эпоха нагородила сразу много задач, разбираться в которых досталось десятилетиям. Основы исправ-труд политики были на VIII съезде РКП(б) (март 1919) включены в новую партийную программу. Полное же организационное оформление лагерной сети по Советской России строго совпало с первыми коммунистическими субботниками (12 апреля -- 17 мая 1919 г.): постановления ВЦИК о лагерях принудительных работ состоялись 15 апреля 1919 и 17 мая 1919.14 По ним лагеря принудработ создавались (усилиями ГубЧК) непременно в каждом губернском городе (по удобству -- в черте города, или в монастыре или в близкой усадьбе) и в некоторых уездах (пока -- не во всех). Лагеря должны были содержать каждый не менее трехсот человек (дабы трудом заключ?нных окупались и охрана, и администрация) и находиться в ведении Губернских Карательных Отделов. Ранние лагеря принудительных работ представляются нам сейчас какой-то неосязаемостью. Люди, которые в них сидели, как будто ничего никому не рассказали -- свидетельств нет. Художественная литература, мемуары, говоря о военном коммунизме, упоминают расстрелы и тюрьмы, но ничего не пишут о лагерях. Нигде даже между строчками, нигде за текстом они не подразумеваются. Естественно было Михайлову и ошибиться. Где были эти лагеря? Как назывались?.. Как выглядели?.. Инструкция от 23 июля 1918 г. имела тот решительный (всеми юристами отмечаемый) недостаток, что в ней ничего не было сказано о классовой дифференциации заключ?нных, то есть, что одних заключ?нных надо содержать лучше, а других хуже. Но в ней был расписан порядок труда -- и только поэтому мы можем кое-что себе представить. Рабочий день был установлен -- 8 часов. Сгоряча, по новинке, решено было за всякий труд заключ?нных, кроме хозработ по лагерю, платить... (чудовищно, перо не может вывести!)... 100% по расценкам соответствующих профсоюзов! (По конституции заставляли работать, но и платили ж по конституции, ничего не скажешь.) Правда, из заработка вычиталась стоимость содержания лагеря и охраны. Для "добросовестных" была льгота: жить на частной квартире, а в лагерь являться лишь на работу. За "особое трудолюбие" обещалось досрочное освобождение. А в общем, подробных указаний о режиме не было, в каждом лагере было по-своему. "В период строительства новой власти и принимая во внимание сильное переполнение мест заключения (! -- курсив наш. -- А. С.), нельзя было думать о режиме, когда вс? внимание было направлено на разгрузку тюрем".15 Прочтешь такое -- как вавилонскую клинопись. Сколько сразу вопросов: что делалось в тех бедных тюрьмах? И от каких же социальных причин такое переполнение? И понимать ли РАЗГРУЗКУ как расстрелы, или как рассылку по лагерям? И что значит -- нельзя было думать о режиме? -- значит, Наркомюст не имел времени охранить заключ?нного от произвола местного начальника лагеря, только так можно понять? Инструкции о режиме не было, и в годы революционного правосознания каждый самодур мог делать с заключ?нным что хотел?? Из скромной статистики (вс? из того же "Сборника") узна?м: работы в лагерях были в основном ч?рные. В 1919-м только 2,5% заключ?нных работали в кустарных мастерских, в 1920-м -- 10%. Известно также, что в конце 1918 года Центральный Карательный Отдел (а названьице-то! по коже пробирает) хлопотал о создании земледельческих колоний. Известно, что в Москве было создано из заключ?нных несколько бригад по ремонту водопровода, отопления и канализации в национализированных зданиях Москвы. (И эти, очевидно бесконвойные, арестанты бродили с гаечными ключами, паяльниками и трубами по Москве, по коридорам учреждений, по квартирам тогдашних больших людей, вызванные по телефону их женами для ремонта, -- а вот же не попали ни в одни мемуары, ни в одну пьесу, ни в один фильм.) Но лагеря принудработ вс? же не были п е р в ы м и лагерями в РСФСР. Читатель уже несколько раз прочел в трибунальских приговорах (Ч. 1, гл. 8) -- "концлагерь" и сч?л, быть может, что мы оговорились? что мы неосмотрительно используем более позднюю терминологию? Нет. В августе 1918 года, за несколько дней до покушения на него Ф. Каплан, Владимир Ильич в телеграмме к Евгении Бош16 и пензенскому губисполкому (они не умели справиться с крестьянским восстанием) написал: "сомнительных (не "виновных", но сомнительных -- А. С.) запереть в концентрационный лагерь вне города".17 (А кроме того "...провести беспощадный массовый террор..." -- это еще Декрета не было.) А 5 сентября 1918 года, дней через десять после этой телеграммы был издан Декрет СНК о Красном Терроре, подписанный Петровским, Курским и Бонч-Бруевичем. Кроме указаний о массовых расстрелах в н?м в частности говорилось: "обеспечить Советскую Республику от классовых врагов пут?м изолирования их в концентрационных лагерях".18 Так вот г д е был найден и тотчас подхвачен и утвержден этот термин -- концентрационные лагеря -- один из главных терминов XX века, которому предстояло широкое международное будущее! И вот к о г д а -- в августе и сентябре 1918-го года. Само-то слово уже употреблялось в 1-ю мировую войну, но по отношению к военнопленным, к нежелательным иностранцам. Здесь оно впервые применено к гражданам собственной страны. Перенос значения понятен: концентрационный лагерь для пленных не есть тюрьма, а необходимое предупредительное сосредоточение их. Так и для сомнительных соотечественников предлагались теперь внесудебные предупредительные сосредоточения. Энергичному уму, увидев мысленно колючую проволоку вокруг неосужденных, спопутно было найти и нужное слово -- концентрационные! И если лагеря принудительных работ НКЮ вошли в класс общих мест заключения, то концлагеря никак не были "общим местом", но содержались в прямом ведении ЧК для особо-враждебных элементов и для заложников. В концлагеря в дальнейшем попадали правда и через трибунал; но само собою лились не осужденные, а лишь по признаку враждебности.19 За побег из концлагеря срок увеличивался (тоже без суда) В ДЕСЯТЬ РАЗ! (Это ведь звучало тогда: "десять за одного!", "сто за одного!"). Стало быть, если кто имел пять лет, бежал и пойман, то срок его автоматически удлинялся до 1968-го года. За второй же побег из концлагеря полагался расстрел (и, конечно, применялся аккуратно). На Украине концентрационные лагеря были созданы с опозданием -- только в 1920 году. Но и на том не успокоилась созидательная мысль нашей молодой юстиции. Вскоре и концентрационные, вполне кажется классовые, лагеря были признаны недостаточно строгими, недостаточно направленными. В 1921 г. были основаны Северные Лагеря Особого (тоже не всуе поставленное словечко -- особого) Назначения -- СЛОН. Первые такие лагеря возникли в Пертоминске, Холмогорах и близ самого Архангельска.20 Однако эти места были, видимо признаны трудными для охраны, не перспективными для сгущения больших масс заключ?нных. И взоры начальства естественно переведены были по соседству на Соловецкие острова с уже налаженным хозяйством, с каменными постройками, в двадцати-сорока километрах от материка -- достаточно близко для тюремщиков, достаточно удаленно для беглецов, и полгода без связи с материком -- крепче орешек, чем Сахалин. И после выбора Соловков -- не осталось в народной памяти ни лагерей принудительного труда, ни концентрационных, ни особого назначения! Потому что Соловков в 20-е годы не таили, но даже уши прожужжали ими. Соловками открыто пугали. Соловками открыто гордились (имели смелость гордиться!!). Они были даже символом. Над ними сколько угодно смеялись в эстрадных куплетах. Ведь классы исчезали (куда?), и Соловкам тоже был скоро конец. Подписку на внутрилагерный журнал "Соловецкие острова" смело распространяли по Союзу. Но глубже, глубже сидели лагерные корешки, только потеряли мы их места и следы. О бо'льшей части первых концлагерей нам уже никто не расскажет. Лишь по последним свидетельствам еще неумерших тех первых концлагерников можно выхватить что-то и спасти. Излюбили тогда власти устраивать концлагеря в бывших монастырях: крепкие замкнутые стены, добротные здания и -- пустуют (ведь монахи -- не люди, их вс? равно вышвыривать). Так, в Москве концлагеря были в Андронниковом монастыре, Новоспасском, Ивановском. В петроградской "Красной газете" от 6 сентября 1918 читаем, что первый концентрационный лагерь "будет устроен в Нижнем Новгороде, в пустующем женском монастыре... В первое время предположено отправить в Н. Новгород в концентрационный лагерь 5 тысяч человек" (курсив мой -- А. С.). В Рязани концлагерь учредили тоже в бывшем женском монастыре (Казанском). Вот что о н?м рассказывают. Сидели там купцы, священники, "военнопленные" (так называли взятых офицеров, не служивших в Красной армии). Но и -- неопределенная публика (толстовец И. Е-в, о чь?м суде мы уже знаем, попал сюда же). При лагере были мастерские -- ткацкая, портновская, сапожная и (в 1921 г. так и называлось уже) -- "общие работы", ремонт и строительство в городе. Выводили под конвоем, но мастеров-одиночек, по роду работы, выпускали бесконвойно, и этих жители подкармливали в домах. Население Рязани очень сочувственно относилось к лишенникам ("лишенные свободы", а не заключ?нные официально назывались они), проходящей колонне подавали милостыню (сухари, вар?ную св?клу, картофель) -- конвой не мешал принимать подаяния, и лишенники делили вс? полученное поровну. (Что ни шаг -- не наши обычаи, не наша идеология). Особенно удачливые лишенники устраивались по специальности в учреждения (Е-в -- на железную дорогу) -- и тогда получали пропуск для хождения по городу (а ночевать в лагере). Кормили в лагере так (1921 г.): полфунта хлеба (плюс еще полфунта выполняющим норму), утром и вечером -- кипяток, среди дня -- черпак баланды (в н?м -- несколько десятков з?рен и картофельные очистки). Украшалась лагерная жизнь с одной стороны доносами провокаторов (и арестами по доносам), с другой -- драматическим и хоровым кружком. Давали концерты для рязанцев в зале бывшего благородного собрания, духовой оркестр лишенников играл в городском саду. Лишенники вс? больше знакомились и сближались с жителями, это оказывалось уже нетерпимо -- и тут-то стали "военнопленных" высылать в северные лагеря особого назначения. Урок нестойкости и несуровости концентрационных лагерей в том и состоял, что они находились в окружении гражданской жизни. Оттого-то и понадобились особые северные лагеря. (Концентрационные упразднены с 1922 г.) Вся эта лагерная заря достойна того, чтобы лучше вглядеться в е? переливы. Но исполать тому, кто сумеет, а в наших руках крохи. По окончанию гражданской войны созданные Троцким две трудармии из-за ропота задержанных солдат пришлось распустить -- и тем роль лагерей в структуре РСФСР не ослабилась, но усилилась. К концу 1920 г. в РСФСР было 84 лагеря в 43 губерниях.21 Если верить официальной (хотя и засекреченной) статистике, там содержалось в это время 25 336 члв. и кроме того еще 24 400 "военнопленных гражданской войны".22 Обе цифры, особенно последняя, кажутся преуменьшенными. Однако, если учесть, что разгрузками тюрем, потоплениями барж и другими видами массовых уничтожений счет много раз начинался с ноля и снова с ноля -- может быть эти цифры и верны. По тому же источнику к октябрю 1923 г., уже в начале безоблачных годов НЭПа (и довольно далеко еще до культа личности) содержалось: в 355 лагерях -- 68 297 лишенных свободы, в 207 исправдомах -- 48 163, в 105 домзаках и тюрьмах -- 16 765, в 35 сельхозколониях -- 2 328 и еще 1041 члв. несовершеннолетних и больных.23 Есть и другая выразительная статистика: переуплотнение лагерей (число заключ?нных росло быстрее, чем организация лагерей). На 100 штатных мест приходилось в 1924 г. -- 112 заключ?нных, в 1925 -- 120, в 1926 -- 132, в 1927 -- 177.24 Кто сам сидел, хорошо понимает, каков лагерный быт (место на нарах, миски в столовой или телогрейки), если на 1 место приходится 1,77 заключенного. Год от году были перебраны в поисках лучшей разные формы существования арестантов: для неопасных, политически не чуждых -- трудколонии, исправтруддома (с 1922 г.), исправдома (с 1923), домзаки (дома заключения), труддома (с 1924 г.), труддома для несовершеннолетних; для политически чуждых -- изоляционные тюрьмы (с 1922 г.). Изоляторы Особого Назначения (бывшие централы, будущие ТОНы) -- с 1923 г. Создатели этих форм видели в них смелую "борьбу с тюремным фетишизмом" всех стран мира и в том числе прежней России, где ничего не могли придумать, кроме тюрем и тюрем. ("Царское правительство, превратившее в одну огромную тюрьму всю страну с каким-то утонч?нным садизмом развивало свою тюремную систему".25 ) На пороге "реконструктивного периода" (значит -- с 1927 года) "роль лагерей... -- что бы вы думали? теперь-то, после всех побед? -- ...возрастает -- против наиболее опасных враждебных элементов, вредителей, кулачества, контрреволюционной агитации".26 Итак, Архипелаг не уйд?т в морскую пучину! Архипелаг будет жить! До 1924 г. на Архипелаге мало простых трудколоний. Эти годы перевешивают закрытые места заключения, да не уменьшатся они и после. (В докладе 1924 г. Крыленко требует увеличить число изоляторов специального назначения -- изоляторов для не-трудящихся и для особо-опасных из числа трудящихся (каким, очевидно, и окажется потом сам Крыленко). Эта его формулировка так и вошла в Исправительно-Трудовой Кодекс 1924 года). Как при сотворении всякого Архипелага происходят где-то невидимые передвижки важных опорных слоев прежде, чем станет перед нами картина мира, -- так и тут происходили важнейшие перемещения и переназвания, почти недоступные нашему уму. Вначале первозданная неразбериха, местами заключения руководят три ведомства: ВЧК (т. Дзержинский), НКВД (т. Петровский) и НКЮ (т. Курский), в НКВД -- то ГУМЗак (Главное Управление Мест Заключения, сразу после Октября 1917), то ГУПР (Главное Управление Принудительных Работ), то снова ГУМЗ;27 в НКЮ -- Тюремное Управление (декабрь 1917), затем Центральный Карательный Отдел (май 1918) с сетью губернских карательных отделов и даже съездами их (сентябрь 1920), затем облагозвученный в Центральный Исправительно-Трудовой отдел (1921). Разумеется, такое рассредоточение не служило к пользе карательно-исправительного дела, и Дзержинский добивался единства управления. Кстати, тут произошло мало кем замеченное сращение НКВД с ВЧК: с 16 марта 1919 Дзержинский стал по совместительству также наркомом внутренних дел. А к 1922 он добился передачи к себе в НКВД и всех мест заключения из НКЮ (25. 6. 1922).28 И так вс? расширялся ГУМЗ НКВД. Параллельно тому шла перестройка и лагерной охраны. Сперва это были войска ВОХР (Внутренней Охраны Республики), затем ВНУС (Внутренней Службы), в 1919 они соединились с корпусом ВЧК29, и председателем их Воен. Совета стал Дзержинский же. (И тем не менее, тем не менее, до 1924 г. поступали жалобы на многочисленность побегов, на низкое состояние дисциплины работников30 (вероятно -- пьянство и небрежение, лишь бы зарплату получать...) Лишь в июне 1924 г. декретом ВЦИК-СНК в корпусе Конвойной Стражи введена военная дисциплина и укомплектование через Наркомвоенмор.31 Еще тому параллельно создается в 1922 г. Центральное Бюро Дактилоскопической регистрации и Центральный Питомник служебных и розыскных собак. А за это время ГУМЗ СССР переназывается в ГУИТУ СССР (Главное Управление Исправительно-Трудовых Учреждений), а затем и в ГУИТЛ ОГПУ (Главное Управление Исправительно-Трудовых Лагерей), и Начальник его одновременно становится Начальником Конвойных войск СССР. И сколько ж это волнений! И сколько ж это лестниц, кабинетов, часовых, пропусков, печатей, вывесок! А из ГУИТЛа, сына ГУМЗака, и получился-то наш ГУЛаг. 1 Ленин, Собр. соч. 5 изд., т. 36, стр. 217. 2 Ленин, Собр. соч. 5 изд., т. 35, стр. 176. 3 Ленин, Собр. соч. 5 изд., т. 33, стр. 90. 4 Ленин, Собр. соч. 5 изд., т. 54, стр. 391. 5 5 изд., т. 50, стр. 70. 6 Сборник "Советская Юстиция", М., 1919, стр. 20 7 На суконно-пламенном языке Вышинского: 'единственный в мире имеющий подлинное всемирно-историческое значение процесс создания на развалинах буржуазной системы тюрем, этих "м?ртвых домов", построенных эксплуататорами для трудящихся, -- новых учреждений с новым социальным содержанием". Сборник "От тюрем к воспитательным учреждениям", изд-во "Советское законодательство", М., 1934; Предисловие. 8 Там же, стр. 10 9 Там же, стр. 103 10 После Брестского мира левые с-р вышли из правительства, и НКЮ возглавили большевики. 11 Она просуществовала всю гражданскую войну до ноября 1920 г. 12 Отч?т НКЮ УП Всесоюзному Съезду Советов, стр. 9. 13 Материалы НКЮ, вып. УП, стр. 137. 14 Собрание Узаконении РСФСР за 1919 г., No. 12, стр. 124 и No. 20 стр. 235. 15 Материалы НКЮ, 1920 г., выпуск VII. 16 Этой зарытой теперь женщине была вручена тогда (по линии ЦК и ЧК) судьба всей Пензенской губернии. 17 Ленин, Собр. соч. 5 изд., т. 50, стр. 143-144. 18 Собрание Узаконений РСФСР за 1918 г., No. 65, стр. 710. 19 Сборник "От тюрем...". 20 Журнал "Соловецкие острова", 1930, No. 2-3, стр. 55. Из доклада начальника УСЛОН т. Ногтева в Кеми. Когда теперь экскурсантам показывают в устье Двины так называемый "лагерь правительства Чайковского", надо знать, что это и есть один из первых северных "лагерей особого назначения". 21 Центр. Госуд. Архив Окт. Рев. фонд 393, опись 13, дело 1в, лист 111. 22 Там же, л. 112. 23 Там же, оп. 39, д. 48, лл. 13, 14. 24 А. А. Герцензон -- Борьба с преступностью в РСФСР, М., Юриздат, 1928, стр. 103. 25 Сборник "От тюрем...", стр. 431. 26 И. Л. Авербах -- "От преступления к труду", под редакцией Вышинского, издательство "Советское законодательство", 1936. 26 И так вс? расширялся ГУМЗ НКВД. 27 Как и сегодня, в 60-х гг. 28 Журнал "Власть Советов", 1923, No. 1-2, стр. 57. 29 "Власть Советов", 1919, No. 11, стр. 6-7. 30 ЦГАОР, ф. 393, оп. 47, д. 89, л. 11. 31 ЦГАОР, ф. 393, оп. 53, д. 141, лл. 1, 3, 4. -------- Глава 2. Архипелаг возникает из моря На Белом море, где ночи полгода белые, Большой Соловецкий остров поднимает из воды белые церкви в обводе валунных кремл?вских стен, ржаво-красных от прижившихся лишайников, -- и серо-белые соловецкие чайки постоянно носятся над Кремлем и клекочат. "В этой светлости как бы нет греха... Эта природа как бы еще не доразвилась до греха" -- так ощутил Соловецкие острова Пришвин.1 Без нас поднялись эти острова из моря, без нас налились двумястами рыбными оз?рами, без нас заселились глухарями, зайцами, оленями, а лисиц, волков и другого хищного зверя не было тут никогда. Приходили ледники и уходили, гранитные валуны натеснялись вкруг оз?р; оз?ра замерзали соловецкою зимнею ночью, ревело море от ветра и покрывалось ледяною шугой, а где схватывалось; полыхали полярные сияния в полнеба; и снова светлело, и снова теплело, и подрастали и толщали ели, квохтали и кликали птицы, трубили молодые олени -- кружилась планета со всей мировой историей, царства падали и возникали, -- а здесь вс? не было хищных зверей и не было человека. Иногда тут высаживались новгородцы и зачли острова в Обонежскую пятину. Живали тут и карелы. Через полста лет после Куликовской битвы и за полтысячи лет до ГПУ, пересекли перламутровое море в лодчонке монахи Савватий и Герман и этот остров без хищного зверя сочли святым. С них и пошел Соловецкий монастырь. С тех пор поднялись тут Успенский и Преображенский соборы, церковь Усекновения на Секирной горе, и еще два десятка церквей, и еще два десятка часовен, скит Голгофский, скит Троицкий, скит Савватиевский, скит Муксалмский, и одинокие укрывища отшельников и схимников по дальним местам. Здесь приложен был труд многий -- сперва самих монахов, потом и монастырских крестьян. Соединились десятками каналов оз?ра. В деревянных трубах пошла оз?рная вода в монастырь. А самое удивительное -- легла (XIX век) дамба на Муксалму из неподымных валунов, как-то уложенных по отмелям. На большой и Малой Муксалме стали пастись тучные стада, монахи любили ухаживать за животными, ручными и дикими. Соловецкая земля оказалась не только святой, но и богатой, способной кормить тут многие тысячи.2 Огороды растили плотную белую сладкую капусту (кочерыжки -- "соловецкие яблоки"). Все овощи были свои, да все сортные, и свои цветочные оранжереи, даже розы. Развились рыбные промыслы -- морская ловля и рыбоводство в отгороженных от моря "митрополичьих садках". С веками и с десятилетиями свои появились мельницы для своего зерна, свои лесопильни, своя посуда из своих гончарных мастерских, своя литейка, своя кузница, своя перепл?тная, своя кожевенная выделка, своя каретная и даже электростанция своя. И сложный фасонный кирпич и морские суденышки для себя -- вс? делали сами. Однако, никакое народное развитие еще никогда не шло, не ид?т и будет ли когда-либо идти? -- без сопутствования мыслью военной и мыслью тюремной. Мысль военная. Нельзя же каким-то безрассудным монахам просто жить на просто острове. Остров -- на границе Великой Империи и, стало быть, надо воевать ему со шведами, с датчанами, с англичанами, и, стало быть, надо строить крепость со стенами восьмиметровой толщины и воздвигнуть восемь башен, и бойницы проделать узкие, а с колокольни соборной обеспечить наблюдательный обзор.3 Мысль тюремная. Как же это славно -- на отдельном острове да стоят добрые каменные стены! Есть куда посадить важных преступников и охрану с кого спросить есть. Душу спасать мы им не мешаем, а узников нам постереги.4 И думал ли о том Савватий, высаживаясь на святом острове?.. Сажались сюда еретики церковные, сажались и еретики политические. Тут сидел Авраамий Палицын (и умер тут); дядя Пушкина П. Ганнибал -- за сочувствие к декабристам. Уже в глубокой старости был посажен сюда последний кошевой Запорожского войска Кольнишевский (дальний предшественник Петлюры?) и после долгого срока освободился будучи старше ста лет.5 Впрочем, на древнюю историю соловецкой монастырской тюрьмы уже в советское, уже в лагерное время Соловков наброшена была накидка модного мифа, которая, однако, обманула создателей справочников и исторических описаний -- и теперь мы в нескольких книгах можем прочесть, что соловецкая тюрьма была пыточной; что тут были и крюки для дыбы, и плети, и каление огнем. Но вс? это -- принадлежности доелизаветинских следственных тюрем или западной инквизиции, никак не свойственные русским монастырским темницам вообще, а примысленные сюда исследователем недобросовестным да и несведущим. Старые соловчане хорошо помнят его -- это был шпынь Иванов, по лагерному прозвищу "антирелигиозная бацилла". Прежде он состоял служкой при архиепископе Новгородском, арестован за продажу церковных ценностей шведам. На Соловки попал году в 1925-м и заметался, как уйти от общих работ и от гибели. Он специализировался по антирелигиозной пропаганде среди заключ?нных, конечно, стал и сотрудником ИСЧ (Информационно-Следственная Часть, так откровенно и называлась). Но больше того: руководителей лагеря он взволновал предположениями, что здесь зарыты монахами многие клады -- и так создали под его началом Раскопочную Комиссию. Много месяцев эта комиссия копала, -- увы, монахи обманули психологические расч?ты антирелигиозной бациллы: никаких кладов они на Соловках не зарыли. Тогда Иванов, чтобы с поч?том выйти из положения, принялся истолковывать подземные хозяйственные, складские и оборонные помещения -- как тюремные и пыточные. Деталей пыток, естественно, не могло сохраниться за столько столетий, но уж крюк (для подвески туш) конечно свидетельствовал, что здесь была дыба. О XIX веке труднее было обосновать, почему никаких следов мучительства не осталось -- и так было заключено, что "с прошлого века режим соловецкой тюрьмы значительно смягчился". "Открытия" антирелигиозной бациллы очень приходились в цвет времени, несколько утешили разочарованное начальство, были помещены в "Соловецких островах", потом отдельно отпечатаны в Соловецкой типографии -- и так с успехом задымили историческую истину. (Затея тем более уместная, что Соловецкий процветающий монастырь был в большой славе и уважении по всей Руси ко времени революции.) Но когда власть перешла в руки трудящихся, -- что ж стало делать с этими злостными тунеядцами монахами? Послали туда комиссаров, социально-проверенных руководителей, монастырь объявили совхозом и велели монахам меньше молиться, а больше трудиться на пользу рабочих и крестьян. Монахи трудились, и та поразительная по вкусу сел?дка, которую они ловили благодаря особому знанию мест и времени, где забрасывать сети, отсылалась в Москву на кремл?вский стол. Однако обилие ценностей, сосредоточенных в монастыре, особенно в ризнице, смущало кого-то из прибывших руководителей и направителей: вместо того, чтобы перейти в трудовые (их) руки, ценности лежали м?ртвым религиозным грузом. И тогда в некотором противоречии с уголовным кодексом, но в верном соответствии с общим духом экспроприации нетрудового имущества, монастырь был подожжен (25 мая 1923 года) -- повреждены были постройки, исчезло много ценностей из ризницы, а главное -- сгорели все книги уч?та, и нельзя было определить, как много и чего именно пропало.6 Не проводя даже никакого следствия, что' подскажет нам революционное правосознание (нюх)? -- кто может быть виноват в поджоге монастырского добра, если не ч?рная монашеская свора? Так выбросить е? на материк, а на Соловецких островах сосредоточить Северные Лагеря Особого Назначения! Восьмидесятилетние и даже столетние монахи умоляли с колен оставить их умереть на "святой земле", но с пролетарской непреклонностью вышибли их всех, кроме самых необходимых: артели рыбаков7, да специалистов по скоту на Муксалме; да отца Мефодия, засольщика капусты; да отца Самсона, литейщика; да других подобных полезных отцов. (Им отвели особый от лагеря уголок Кремля со своим выходом -- Сельдяными воротами. Их назвали трудовой коммуной, но в снисхождение к их полной одурманенности оставили им для молитв Онуфриевскую церковь на кладбище.) Так сбылась одна из любимых пословиц, постоянно повторяемая арестантами: свято место пусто не бывает. Утих колокольный звон, погасли лампады и свечные столпы, не звучали больше литургии и всенощные, не бормотался круглосуточный псалтырь, порушились иконостасы (в Преображенском соборе оставили) -- зато отважные чекисты в сверхдолгополых, до самых пят, шинелях, с особо-отличительными соловецкими ч?рными обшлагами и петлицами и ч?рными околышами фуражек без зв?зд, приехали в июне 1923 года созидать образцово-строгий лагерь, гордость рабоче-крестьянской Республики. Что значит особое назначение еще не было сформулировано и разработано в инструкциях. Но начальнику соловецкого лагеря Эйхмансу, разумеется, объяснили на Лубянке устно. А он, приехав на остров, объяснил своим близким помощникам. ___ Сейчас-то бывших зэков да даже и просто людей 60-х годов рассказом о Соловках может быть и не удивишь. Но пусть читатель вообразит себя человеком чеховской и послечеховской России, человеком Серебряного Века нашей культуры, как назвали 1910-е годы, там воспитанным, ну пусть потряс?нным гражданской войной, -- но вс?-таки привыкшим к принятым у людей пище, одежде, взаимному словесному обращению, -- и вот тогда да вступит он в ворота Соловков -- в Кемперпункт.8 Это -- пересылка в Кеми, унылый, без деревца, без кустика, Попов остров, соединенный дамбой с материком. Первое, что он видит в этом голом, грязном загоне -- карантинную роту (заключ?нных тогда сводили в "роты", еще не была открыта "бригада"), одетую... в мешки! -- в обыкновенные мешки: ноги выходят вниз как из под юбки, а для головы и рук делаются дырки (ведь и придумать нельзя, но чего не одолеет русская смекалка!). Этого-то мешка новичок избежит, пока у него есть своя одежда, но еще и мешков как следует не рассмотрев, он увидит легендарного ротмистра Курилку. Курилко (или Белобородов ему на замен) выходит к этапной колонне тоже в длинной чекистской шинели с устрашающими ч?рными обшлагами, которые дико выглядят на старом русском солдатском сукне -- как предвещение смерти. Он вскакивает на бочку или другую подходящую подмость и обращается к прибывшим с неожиданной пронзительной яростью: "Э-э-эй! Внима-ни-е! Здесь республика не со-вец-ка-я, а соловец-ка-я! Усвойте! -- нога прокурора еще не ступала на соловецкую землю! -- и не ступит! Знайте! -- вы присланы сюда НЕ для исправления! Горбатого не исправишь! Порядочек будет у нас такой: скажу "встать" -- встанешь, скажу "лечь" -- ляжешь! Письма писать домой так: жив, здоров, всем доволен! точка!.." Онемев от изумления, слушают именитые дворяне, столичные интеллигенты, священники, муллы да т?мные среднеазиаты -- чего не слыхано и не видано, не читано никогда. А Курилко, не прогремевший в гражданской войне, но сейчас, вог этим историческим при?мом вписывая сво? имя в летопись всей России, еще взводится, еще взводится от каждого своего удачного выкрика и оборота, и еще новые складываются и оттачиваются у него сами. И любуясь собой и заливаясь (а внутри -- со злорадством: вы, штафирки, где' прятались, пока мы воевали с большевиками? вы думали в щелке отсидеться? так вытащены сюда! теперь получайте за свой гов?нный нейтралитет! а мы и с большевиками сдружимся, мы люди дела!) -- Курилко начинает учение: -- Здравствуй, первая карантинная рота!.. Плохо, еще раз! Здравствуй, первая карантинная рота!.. Плохо!.. Вы должны крикнуть "здра!" -- чтоб на Соловках, за проливом было слышно! Двести человек крикнут -- стены падать должны!!! Снова! здравствуй, первая карантинная рота! Проследя, чтобы все кричали и уже падали от крикового изнеможения, Курилко начинает следующее учение -- бег карантинной роты вокруг столба: -- Ножки выше!.. Ножки выше! Это и самому нелегко, он и сам уже -- как трагический артист к пятому акту перед последним убийством. И уже падающим и упавшим, разостланным по земле, он последним хрипом получасового учения, исповедью сути соловецкой обещает: -- Сопли у мертвецов сосать заставлю! И это -- только первая тренировка, чтобы сломить волю прибывших. А в черно-деревянном гниющем смрадном бараке приказано будет им "спать на р?брышке" -- да это хорошо, это кого отдел?нные за взятку всунут на нары. А остальные будут ночь с т о я т ь между нарами (а виновного еще поставят между парашею и стеной). И это -- благословенные допереломные докультовые до-искаженные до-нарушенные Тысяча Девятьсот Двадцать Третий, Тысяча Девятьсот Двадцать Пятый... (А с 1927-го то дополнение, что на нарах уже будут урки лежать и в стоящих интеллигентов постреливать вшами с себя.) В ожидании парохода "Глеб Бокий"9 они еще поработают на кемской пересылке, и кого-то заставят бегать вокруг столба с постоянным криком: "Я филон, работать не хочу и другим мешаю!"; а инженера, упавшего с парашей и разлившего на себя, не пустят в барак, а оставят обледеневать в нечистотах. Потом крикнет конвой: "В партии отстающих нет! Конвой стреляет без предупреждения! Шагом марш!" И потом, клацая затворами: "На нервах играете?" -- и зимой погонят по льду пешком, волоча за собой лодки, -- переплывать через полыньи, а при подвижной воде погрузят в трюм парохода, и столько втиснут, что до Соловков несколько человек непременно задохнутся, так и не увидав белоснежного монастыря в бурых стенах. В первые же соловецкие часы быть может испытает на себе новичок и соловецкую при?мную банную шутку: он разделся, первый банщик макает швабру в бочку зел?ного мыла и шваброй мажет новичка; второй пинком сталкивает его куда-то вниз по наклонной доске или по лестнице; там, внизу, его, ошеломленного, третий окатывает из ведра, и тут же четв?ртый выталкивает в одевалку, куда его "барахло" уже сброшено сверху как попало. (В этой шутке предвиден весь ГУЛаг! и темп его и цена человека.) Так глотает новичок соловецкого духа! -- духа, еще не известного в стране, но творимого на Соловках будущего духа Архипелага. И здесь тоже новичок видит людей в мешках; и в обычной "вольной" одежде, у кого новой, у кого потр?панной; и в особых соловецких коротких бушлатах из шинельного материала (это -- привилегия, -- это признак высокого положения, так одевается лагерный адмсостав) с шапками -- "соловчанками" из такого же сукна; и вдруг идет среди арестантов человек... во фраке! -- и не удивляет никого, никто не оборачивается и не смеется. (Ведь каждый донашивает сво?. Этого беднягу арестовали в ресторане "Метрополь", так он и мыкает свой срок во фраке.) "Мечтой многих заключ?нных", -- называет журнал "Соловец. о-ва"10 получение одежды стандартного типа.11 Только детколонию полностью одевают. А например женщинам не выдают ни белья, ни чулок, ни даже платка на голову -- захватили сватью в летнем платье, так и ходи заполярную зиму. От этого многие заключ?нные сидят в ротных помещениях даже в одном белье, и на работу их не выгоняют. Столь дорога каз?нная одежда, что никому на Соловках не кажется дивной или дикой такая сцена: среди зимы арестант раздевается и разувается близ Кремля, аккуратно сда?т обмундирование и бежит голый двести метров до другой кучки людей, где его одевают. Это значит: его передают от кремл?вского управления управлению филимоновской железнодорожной ветки12, -- но если передать его в одежде, при?мщики могут не вернуть е? или обменить, обмануть. А вот и другая зимняя сцена -- те же нравы, хотя иная причина. Лазарет санчасти признан антисанитарным, приказано срочно шпарить и мыть его кипятком. Но куда же больных? Все кремл?вские помещения переполнены, плотность населения Соловецкого архипелага больше, чем в Бельгии ( -- а какая ж в соловецком Кремле?). Так всех больных выносят на одеялах на снег и кладут на три часа. Вымыли -- затаскивают. Мы же не забыли, что наш новичок -- воспитанник Серебряного Века? Он ничего еще не знает ни о Второй Мировой войне, ни о Бухенвальде! Он видит: отдел?нные в шинельных бушлатах с отменной выправкой приветствуют друг друга и ротных отданием воинской чести -- и они же выгоняют своих рабочих длинными палками -- дрынами (и даже глагол уже всем понятный: дрыновать). Он видит: сани и телегу тянут не лошади, а люди (по нескольку в одной) -- и тоже есть слово ВРИДЛО (Временно Исполняющий Должность Лошади). А от других соловчан он узна?т и пострашней, чем видят его глаза. Произносят ему гибельное слово -- Секирка. Это значит -- Секирная гора. В двухэтажном соборе там устроены карцеры. Содержат в карцере так: от стены до стены укреплены жерди толщиною в руку и велят наказанным арестантам весь день на этих жердях сидеть. (На ночь ложатся на полу, но друг на друга, переполнение). Высота жерди такова, что ногами до земли не доста?шь. Не так легко сохранить равновесие, весь день только и силится арестант -- как бы удержаться. Если же свалится -- надзиратели подскакивают и бьют его. Либо: выводят наружу к лестнице в 365 крутых ступеней (от собора к озеру, монахи соорудили); привязывают человека по длине его к балану (бревну) для тяжести -- и вдольно сталкивают (ни единой площадки, и ступеньки настолько круты, что бревно с человеком на них не задерживается). Ну, да за ж?рдочками не на Секирку ходить, они есть и в кремл?вском, всегда переполненном, карцере. А то ставят на ребристый валун, на котором тоже не устоишь. А летом -- "на пеньки", это значит -- голого под комаров. Но тогда за наказанным надо следить; а если голого да к дереву привязывают -- то комары справятся сами. Еще -- целые роты в снег кладут за провинность. Еще -- в приоз?рную топь загоняют человека по горло и держат так. И вот еще способ: запрягают лошадь в пустые оглобли, к оглоблям привязывают ноги виновного, на лошадь садится охранник и гонит е? по лесной вырубке, пока стоны и крики сзади кончатся. Новичок раздавлен духом, еще и не начав соловецкой жизни, своих бесконечных тр?х лет срока. Но поспешил бы современный читатель, если б вытянул палец: вот открытая система уничтожения, лагерь смерти! Э нет, мы не так просты! В этой первой экспериментальной зоне, как и потом в других, как и в самой объемлющей изо всех, мы не открыто действуем -- наслоенно, смешанно -- и потому так успешно и потому так долго. Вдруг въезжает через кремл?вские ворота какой-то лихой человек верхом на козле, держится со значением, и никто не смеется над ним. Это кто же? почему на козле? Дегтярев, он в прошлом -- ковбой13, потребовал себе лошадь, но лошадей на Соловках мало, так дали ему козла. А за что ему честь? -- Что ковбой? Нет, он -- заведующий Дендрологическим Питомником. Они выращивают экзотические деревья. Здесь, на Соловках. Так с этого всадника на козле начинается соловецкая фантастика. Зачем же экзотические деревья на Соловках, где простое разумное овощное хозяйство монахов -- и то уже загубили, и овощи при конце? А затем экзотические деревья при Полярном круге, что и Соловки, как вся Советская Республика, преображают мир и строят новую жизнь. Но откуда семена, средства? Вот именно: на семена для Дендрологического Питомника деньги есть, нет лишь денег на питание рабочим лесоповала (питание идет еще не по нормам -- по средствам). А вот -- археологические раскопки? Да, у нас работает Раскопочная Комиссия. Нам важно знать сво? прошлое. Перед Управлением лагеря -- клумба, и на ней выложен симпатичный слон, а на попоне его "У" -- значит У-СЛОН -- (Управление Соловецких Лагерей Особого Назначения). И тот же ребус -- на соловецких бонах, ходящих как деньги этого северного государства. Какой приятный домашний маскарад! Так вс? очень мило здесь, Курилко-шутник нас только пугал? И вот свой журнал -- тоже "Слон" (с 1924 г., первые номера на машинке, с No. 9 -- печатается в монастырской типографии), с 1925 г. -- "Соловецкие острова", 200 экз. и даже с приложением -- газетой "Новые Соловки" (разорвем с проклятым монашеским прошлым!). С 1926 г. -- подписка по всей стране и большой тираж, большой успех!14 И над журналом -- верхоглядная какая-то цензура; заключ?нные (Глубоковский) пишут юмористические стишки о Тройке ГПУ -- и проходит! И потом их поют с эстрады соловецкого театра прямо в лицо приехавшему Глебу Бокому Обещали подарков нам куль Бокий, Фельдман, Васильев и Вуль... -- и начальству нравится! (Да ведь лестно! Ты курса не кончил -- а тебя в историю лепят.) И припев: Всех, кто наградил нас Соловками, -- Просим: приезжайте сюда сами! Посидите здесь годочков три иль пять -- Будете с восторгом вспоминать! -- хохочут! нравится! (Кто ж разгадает, что здесь -- пророчество?..) А обнаглевший Шепчинский, сын расстрелянного генерала, вывешивает тогда лозунг над входными воротами: "Соловки -- рабочим и крестьянам!" (И тоже ведь пророчество! -- но это не нравится, разгадали и сняли.) На артистах драматической труппы -- костюмы, сшитые из церковных риз. "Рельсы гудят". Фокстротирующие изломанные пары на сцене (гибнущий Запад) -- и победная красная кузница, нарисованная на заднике (Мы). Фантастический мир! Нет, шутил негодник Курилко!.. А еще же есть Соловецкое Общество Краеведения, оно выпускает свои отч?ты-исследования. О неповторенной архитектуре XVI века и о соловецкой фауне здесь пишут с такой обстоятельностью, преданностью науке, с такой кроткой любовью к предмету, будто это досужие чудаки-уч?ные притянулись на остров по научной страсти, а не арестанты, уже прошедшие Лубянку и дрожащие попасть на Секирную гору, под комары или к оглоблям лошади. Да в тон с добродушными краеведами и сами звери и птицы соловецкие еще не вымерли, не перестреляны, не изгнаны, даже не напуганы -- еще и в 28-м году зайцы доверчивым выводком выходят к самой обочине дороги и с любопытством следят, как ведут арестантов на Анзер. Как же случилось, что зайцев не перестреляли? Объясняют новичку: зверюшки и птицы потому не боятся здесь, что есть приказ ГПУ: "патроны беречь! Ни одного выстрела иначе, как по заключ?нному!" Итак, все страхи были шуткой! Но -- "Разойдись! Разойдись!" -- кричат среди бела дня на кремл?вском дворе, густом как Невский, -- трое молодых людей, хлыщеватых, с лицами наркоманов (передний не дрыном, но стеком разгоняет толпу заключ?нных) быстро под руки волокут опавшего, с обмякшими ногами и руками человека в одном белье -- страшно увидеть его стекающее как жидкость лицо! -- волокут под колокольню. (Вон туда под арку, в ту низенькую дверь, она -- в основании колокольни.) В эту маленькую дверь его втискивают и в затылок стреляют -- там дальше крутые ступеньки вниз, он свалится, и даже можно 7-8 человек набить, а потом присылают вытянуть трупы и наряжают женщин (матери и жены ушедших в Константинополь; верующие, не уступившие веры и не давшие оторвать от не? детей) -- помыть ступени.15 Что ж, нельзя было ночью, тихо? А зачем же тихо? -- тогда и пуля пропадает зря. В дневной густоте пуля имеет воспитательное значение. Она сражает как бы десяток за раз. Расстреливали и иначе -- прямо на Онуфриевском кладбище, за женбараком (бывшим странноприимным домом для богомолок) -- и та дорога мимо женбарака так и называлась расстрельной. Можно было видеть, как зимою по снегу там ведут человека босиком в одном белье (это не для пытки! это чтоб не пропала обувь и обмундирование!) с руками, связанными проволокою за спиной16 -- а осужденный гордо, прямо держится и одними губами, без помощи рук, курит последнюю в жизни папиросу. (По этой манере узнают офицера. Тут ведь люди, прошедшие семь лет фронтов. Тут мальчишка 18-летний, сын историка В. А. Потто, на вопрос нарядчика о профессии пожимает плечами: "Пулем?тчик". По юности лет и в жаре гражданской войны он не успел приобрести другой.) Фантастический мир! Это сходится так иногда. Многое в истории повторяется, но бывают совсем неповторимые сочетания, короткие по времени, и по месту. Таков наш НЭП. Таковы и ранние Соловки. Очень малое число чекистов (да и то, может быть, полуштрафных), всего 20-40 человек приехали сюда, чтобы держать в повиновении тысячи, многие тысячи. (Сперва ждали меньше, но Москва слала, слала, слала. За первые полгода, к декабрю 1923 г., уже собралось больше 2000 заключ?нных. А в 1928 г. в одной только 13-й роте (роте общих работ) крайний в строю при расч?те отвечал: "376-й! Строй по десяти!" -- значит, 3760 человек, и такая ж крупная была 12-я рота, а еще больше "17-я рота" -- общие кладбищенские ямы. А кроме Кремля были уже командировки -- Савватиево, Филимоново, Муксалма, Троицкая, "Зайчики" (Заяцкие острова). К 1928 г. было тысяч около шестидесяти). И сколько среди них "пулем?тчиков", многолетних природных вояк? А с 1926-го уже валили и мат?рые уголовники всех сортов. И как же удержать их, чтоб они не восстали? Только у ж а с о м! Только Секиркой! жердочками! комарами! проволо'чкой по пням! дневными расстрелами! Москва гонит этапы, не считаясь с местными силами, -- но Москва ж и не ограничивает своих чекистов никакими фальшивыми правилами: вс?, что сделано для порядка -- то сделано, и ни один прокурор действительно никогда не ступит на соловецкую землю. А второе -- накидка газовая со стеклярусом: эра равенства -- и Новые Соловки! Самоохрана заключ?нных! Самонаблюдение! Самоконтроль! Ротные, взводные, отдел?нные -- все из своей среды. И самодеятельность, и саморазвлечение! А под ужасом и под стеклярусом -- какие люди? кто? Исконные аристократы. Кадровые военные. Философы. Уч?ные. Художники. Артисты. Лицеисты.17 По воспитанию, по традициям -- слишком горды, чтобы показать подавленность или страх, чтобы выть, чтобы жаловаться на судьбу даже друзьям. Признак хорошего тона -- вс? с улыбкой, даже идя на расстрел. Будто вся эта полярная ревущая морем тюрьма -- небольшое недоразумение на пикнике. Шутить. Высмеивать тюремщиков. Вот и Слон на деньгах и на клумбе. Вот и коз?л вместо коня. И если уж 7-я рота артистическая, то ротный у не? -- Кунст. Если Берри-Ягода -- то начальник ягодосушилки. Вот и шутки над простофилями, цензорами журнала. Вот и песенки. Ходит и посмеивается Георгий Михайлович Осоргин: "Comment vous portez-vous18 на этом острову'?" -- "А` lager comme a' lager". -- (Вот эти шуточки, эта подч?ркнутая независимость аристократического духа -- они-то больше всего и раздражают полузверячих соловецких тюремщиков. И однажды Осоргин назначен к расстрелу. И в этот самый день сошла на соловецкую пристань его молодая (он и сам моложе сорока) жена! И Осоргин просит тюремщиков: не омрачать жене свидания. Он обещает, что не даст ей задержаться долее тр?х дней, и как только она уедет -- пусть его расстреляют. И вот что' значит это самообладание, которое за анафемой аристократии забыли мы, скулящие от каждой мелкой беды и каждой мелкой боли: три дня непрерывно с женой -- и не дать ей догадаться! Ни в одной фразе не намекнуть! не дать тону упасть! не дать омрачиться глазам! Лишь один раз (жена жива и вспоминает теперь), когда гуляли вдоль Святого озера, она обернулась и увидела, как муж взялся за голову с мукой. -- "Что с тобой?" -- "Ничего", -- прояснился он тут же. Она могла еще остаться -- он упросил е? уехать. Когда пароход отходил от пристани -- он уже раздевался к расстрелу.) Но ведь кто-то же и подарил им эти три дня. Эти три осоргинских дня, как и другие случаи, показывают, насколько соловецкий режим еще не стянулся панцырем системы. Такое впечатление, что воздух Соловков странно смешивал в себе уже крайнюю жестокость с почти еще добродушным непониманием: к чему это вс? ид?т? какие соловецкие черты становятся зародышами великого Архипелага, а каким суждено на первом взросте и засохнуть? Вс?-таки не было еще у соловчан общего тв?рдого такого убеждения, что вот зажжены печи полярного Освенцима и топки его открыты для всех, привез?нных однажды сюда. (А ведь было-то так!..) Тут сбивало еще, что сроки у всех были больно коротки: редко десять лет, и пять не так часто, а то вс? три да три. Еще не понималась эта кошачья игра закона: придавить и выпустить, придавить и выпустить. И это патриархальное непонимание -- к чему вс? ид?т? -- не могло остаться совсем без влияния и на охранников из заключ?нных, и может быть слегка и на тюремщиков. Как ни ч?тки были строки всюду выставленного, объявленного, не скрываемого классового учения о том, что только уничтожение есть заслуженный удел врага, -- но этого уничтожения каждого конкретного двуногого человека, имеющего волосы, глаза, рот, шею, плечи -- вс?-таки нельзя было себе представить. Можно было поверить, что уничтожаются классы, но люди из этих классов вроде должны были бы остаться?.. Перед глазами русских людей, выросших в других, великодушных и расплывчатых понятиях, как перед плохо подобранными очками, строки жестокого учения никак не прочитывались в точности. Недавно, кажется прошли месяцы и годы открыто объявленного террора, -- а вс?-таки нельзя было поверить! Сюда, на первые острова Архипелага, передалась и неустойчивость тех п?стрых лет, середины 20-х годов, когда и по всей стране еще плохо понималось: вс? ли уже запрещено? или напротив, только теперь-то и начн?т разрешаться? Еще так верила Русь в восторженные фразы! -- и только немногие сумрачные головы уже разочли и знали, когда и как это будет вс? перешиблено. Повреждены пожаром купола -- а кладка вечная... Земля, возделанная на краю света -- и вот разоряемая. Изменчивый цвет беспокойного моря. Тихие оз?ра. Доверчивые животные. Беспощадные люди. И к Бискайскому заливу улетают на зиму альбатросы со всеми тайнами первого острова Архипелага. Но не расскажут на беспечных пляжах, но никому в Европе не расскажут. Фантастический мир... И одна из главных недолговечных фантазий: управляют лагерной жизнью -- белогвардейцы! Так что Курилко был -- неслучаен. Это вот как. Во вс?м Кремле -- единственный вольный чекист: дежурный по лагерю. Караулы у ворот (вышек нет), наблюдательные засады по островам и поимка беглецов -- у охраны. В охрану кроме вольных набираются бытовые убийцы, фальшивомонетчики, другие уголовники (но не воры). Но кому заниматься всей внутренней организацией, кому вести Адмчасть, кто будут ротные и отделенные? Не священники же, не сектанты, не нэпманы, не уч?ные да и не студенты (студентов не так мало здесь, а студенческая фуражка на голове соловчанина -- это вызов, дерзость, заметка и заявка на расстрел). Это лучше всего смогли бы бывшие военные. А какие ж тут военные, если не белые офицеры? Так -- без сговора и вряд ли по стройному замыслу -- складывается соловецкое сотрудничество чекистов и белогвардейцев! Где же принципиальность тех и других? Удивительно? Поразительно? -- только тому удивительно, кто привык к анализу классово-социальному и не умеет иначе. Но тому аналисту вс? на свете удивительно, ибо никогда не вливаются мир и человек в его заранее подставленные желобочки. А соловецкие тюремщики и ч?рта возьмут на службу, раз не дают им красных штатов. Положено: заключ?нным самоконтролироваться (самоугнетаться). И кому ж тут лучше поручить? А вечным офицерам, "военным косточкам" -- ну как не взять организацию хоть и лагерной жизни (лагерного угнетения) в свои руки? Ну как подчиниться и смотреть, что кто-то возьм?тся неумеючи и шалопутно? Что погоны делают с человеческим сердцем -- мы уже в этой книге толковали. (Вот погодите, прид?т время и красных командиров сажать -- и как повалят в самоохрану, как за этой вертухайской винтовкой потянутся, лишь бы доверили!.. Я писал уже: а кликни Малюта Скуратов нас?..). Ну, и такое должно было быть у белогвардейцев: а-а, вс? равно пропали, и вс? пропало, так и море по колено! И еще такое: "чем хуже, тем лучше", поможем вам обуютить такие зверские Соловки, каких в нашей России сроду не бывало -- пусть о вас слава дурная ид?т. И такое: наши все согласились, а я что -- поп, чтобы на склад бухгалтером? И вс? же главная соловецкая фантазия еще не в том была, а: заняв Адмчасть Соловков, белогвардейцы стали бороться с чекистами! Ваш, де лагерь -- снаружи, а наш -- внутри. И кому где работать, и кого куда отправить -- это Адмчасти дело. Мы наружу не лезем, а вы не лезьте к нам. Как бы не так! -- именно внутри-то и должен быть лагерь весь просло?н стукачами Информационно-Следственной Части! Это была первая и грозная сила в лагере -- ИСЧ. (И оперуполномоченные тоже были -- из заключ?нных, вот венец самонаблюдения!) И с ней-то взялась бороться белогвардейская АЧ! Все другие ч а с т и -- Культурно-Воспитательная, Санитарная, которые столько будут значить в дальнейших лагерях, тут были хилы и жалки. Прозябала и ЭкономЧасть во главе с Н. Френкелем -- заведывала "торговлей" с внешним миром и несуществующей "промышленностью"; еще не прометились пути е? восхода. Две силы боролись -- ИСЧ и АЧ. Это с Кемперпункта начиналось: к отдел?нному подошел новоприбывший поэт Ал. Ярославский и зашептал ему на ухо. Отдел?нный, отчеканивая слова по-военному, рявкнул: "Был тайным -- станешь явным!" У Информационно-Следственной Части -- Секирка, карцеры, доносы, личные дела заключ?нных, от них зависели и досрочные освобождения и расстрелы, у них -- цензура писем и посылок. У Адмчасти -- назначения на работу, перемещения по острову и этапы. Адмчасть выявляла стукачей для отправки их на этап. Стукачей ловили, они убегали, прятались в помещении ИСЧ, их настигали и там, взламывали комнаты ИСЧ, выволакивали и тащили на этап.19 (Их отправляли на Кондостров, на лесозаготовки. Фантастичность продолжалась и там: разоблаченные и потерянные выпускали на Кондострове стенгазету "Стукач" и с печальным юмором "разоблачали" друг друга дальше -- уже в "задроченности" и др.) Тогда ИСЧ заводила дела на старателей Адмчасти, увеличивала им срок, отправляла на Секирку. Но осложнялась е? деятельность тем, что обнаруженный сексот по истолкованию тех лет (ст. 121 УК: "разглашение... должностным лицом сведений, не подлежащих оглашению" -- и независимо от того, по его ли намерению это разглашение произошло, и насколько он должностное) считался преступником -- и не могла уже ИСЧ защищать и выручать провалившихся стукачей. Попался -- сам и виноват. Кондостров был почти узаконен. Вершиной "военных действий" между ИСЧ и АЧ был случай в 1927 г., когда белогвардейцы ворвались в ИСЧ, взломали несгораемый шкаф, оттуда изъяли и огласили полные списки стукачей -- отныне потерянных преступников! Затем с каждым годом Адмчасть слабела: бывших офицеров становилось вс? меньше, а вс? больше уголовников ставилось туда (например "чубаровцы" -- по нашумевшему ленинградскому процессу насильников). И постепенно была одолена. Да с 30-х годов начиналась и новая лагерная эра, когда и Соловки уже стали не Соловки, а рядовой "исправительно-трудовой лагерь". Всходила ч?рная звезда идеолога этой эры Нафталия Френкеля, и стала высшим законом Архипелага его формула: "От заключ?нного нам надо взять вс? в первые три месяца -- а потом он нам не нужен!" ___ Да где ж те Савватий с Германом и Зосимой? Да кто ж это придумал -- жить под Полярным Кругом, где скот не водится, рыба не ловится, хлеб и овощи не растут? О, мастера по разорению цветущей земли! Чтобы так быстро -- за год, за два -- привести образцовое монастырское хозяйство в полный и необратимый упадок! Как же это удалось? Грабили и вывозили? Или доконали вс? на месте? И тысячи имея незанятых рук -- ничего не уметь добыть из земли! Только вольным -- молоко, сметана, да свежее мясо, да отменная капуста отца Мефодия. А заключ?нным -- гнилая треска, сол?ная или сушеная; худая баланда с перловой или пшенной крупой без картошки, никогда ни щей, ни борщей. И вот -- цынга, и даже "канцелярские роты" в нарывах, а уж общие... С дальних командировок возвращаются "этапы на карачках" (так и ползут от пристани на четыр?х ногах). Из денежных (из дому) переводов можно использовать в месяц 9 рублей -- есть лар?к в Часовне Германа. А посылка -- в месяц одна, е? вскрывает ИСЧ, и если не дашь им взятки, объявят, что многое из присланного тебе не положено, например крупа. В Никольской церкви и в Успенском соборе растут нары -- до четыр?хэтажных. Не просторней жив?т 13-я рота у Преображенского собора в примыкающем корпусе. Вот у этого входа представьте стиснутую толпу: три с половиной тысячи валят к себе, возвращаясь с работы. В кубовую за кипятком -- очереди по часу. По субботам вечерние проверки затягиваются глубоко в ночь (как прежние богослужения...) За санитарией, конечно, очень следят: насильственно стригут волосы и обривают бороды (так же и всем священникам сряду). Еще -- обрезают полы у длинной одежды (особенно у ряс), ибо в них-то главная зараза. (У чекистов -- шинели до земли). Правда, зимою никак не выбраться в баню с ротных нар тем больным и старым, кто сидит в белье и в мешках, вши их одолевают. (М?ртвых прячут под нары, чтобы получить на них лишнюю пайку -- хотя это и невыгодно живым: с холодеющего трупа вши переползают на теплых, оставшихся). В Кремле есть плохая санчасть с плохой больницей, а в глуби Соловков -- никакой медицины. (Исключение только -- Голгофско-Распятский скит на Анзере, штрафная командировка, где лечат... убийством. Там, в Голгофской церкви, лежат и умирают от бескормицы, от жестокостей -- и ослабевшие священники, и сифилитики, и престарелые инвалиды и молодые урки. По просьбе умирающих и чтоб облегчить свою задачу, тамошний голгофский врач да?т безнадежным стрихнин, зимой бородатые трупы в одном белье подолгу задерживаются в церкви. Потом их ставят в притворе, прислоня к стене -- так они меньше занимают места. А вынеся наружу -- сталкивают вниз с Голгофской горы.)20 Как-то вспыхнула в Кеми эпидемия тифа (год 1928-й), и 60% вымерло там, но перекинулся тиф и на Большой Соловецкий остров, здесь в нетопленном "театральном" зале валялись сотни тифозных одновременно. И сотни ушли на кладбище. (Чтоб не спутать уч?т, писали нарядчики фамилию каждому на руке -- и выздоравливающие менялись сроками с мертвецами -- краткосрочниками, переписывали на свою руку.) А в 1929-м, когда многими тысячами пригнали "басмачей" -- они привезли с собой такую эпидемию, что ч?рные бляшки образовывались на теле, и неизбежно человек умирал. То не могла быть чума или оспа, как предполагали соловчане, потому что те две болезни уже полностью были побеждены в Советской Республике, -- а назвали болезнь "азиатским тифом". Лечить е? не умели, искореняли же так: если в камере один заболевал, то всех запирали, не выпускали, и лишь пищу им туда подавали -- пока не вымирали все. Какой бы научный интерес был нам установить, что Архипелаг еще не понял себя в Соловках, что дитя еще не угадывало своего норова! И потом бы проследить, как постепенно этот норов проявлялся. Увы, не так! Хотя не у кого было учиться, хотя не с кого брать пример, и кажется наследственности не было, -- но Архипелаг быстро узнал и проявил свой будущий характер. Так многое из будущего опыта уже было найдено на Соловках! Уже был термин "вытащить с общих работ". Все спали на нарах, а кто-то уже и на топчанах; целые роты в храме, а кто -- по двадцать человек в комнате, а кто-то и по четыре-по пять. Уже кто-то знал сво? право: оглядеть новый женский этап и выбрать себе женщину (на тысячи мужчин их было сотни полторы-две, потом больше). Уже была и борьба за т?плые места ухватками подобострастия и предательства. Уже снимали контриков с канцелярских должностей -- и опять возвращали, потому что уголовники только путали. Уже сгущался лагерный воздух от постоянных зловещих слухов. Уже становилось высшим правилом поведения: никому не доверяй! (Это вытесняло и вымораживало прекраснодушие Серебряного Века.) Тоже и вольные стали входить в сладость лагерной обстановки, раскушивать е?. Вольные семьи получали право на даровых кухарок от лагеря, всегда могли затребовать в дом дровокола, прачку, портниху, парикмахера. Эйхманс выстроил себе приполярную виллу. Широко размахнулся и Потемкин -- бывший драгунский вахмистр, потом коммунист, чекист и вот начальник Кемперпункта. В Кеми он открыл ресторан, оркестранты его были консерваторцы, официантки -- в шелковых платьях. Приезжие товарищи из ГУЛага, из карточной Москвы, могли здесь роскошно пировать в начале 30-х годов, к столу подавала им княгиня Шаховская, а сч?т подавался условный, копеек на тридцать, остальное за сч?т лагеря. Да соловецкий Кремль -- это ж еще и не все Соловки, это еще самое льготное место. Подлинные Соловки -- даже не по скитам (где после увез?нных социалистов учредились рабочие командировки), а -- на лесоразработках, на дальних промыслах. Но именно о тех дальних глухих местах сейчас труднее всего что-нибудь узнать, потому что именно ТЕ-то люди и не сохранились. Известно, что уже тогда: осенью не давали просушиваться; зимой по глубоким снегам не одевали, не обували; а долгота рабочего дня определялась уроком -- кончался день рабочий тогда, когда выполнен урок, а если не выполнен, то и не было возврата под крышу. И тогда уже "открывали" новые командировки тем, что по несколько сот человек посылали в никак не подготовленные необитаемые места. Но, кажется, первые годы Соловков и рабочий гон и заданье надрывных уроков вспыхивали порывами, в переходящей злости, они еще не стали стискивающей системой, на них еще не оперлась экономика страны, не утвердились пятилетки. Первые годы у СЛОНа, видимо, не было тв?рдого внешнего хозяйственного плана, да и не очень учитывалось, как много человеко-дней уходит на работы по самому лагерю. Потому с такой л?гкостью вдруг могли сменить осмысленные хозяйственные работы на наказания: переливать воду из проруби в прорубь, перетаскивать бр?вна с одного места на другое и назад. В этом была жестокость, да, но и патриархальность. Когда же рабочий гон становится продуманной системой, тогда обливание водой на морозе и выставление на пеньки под комаров оказывается уже избыточным, лишней тратой палаческих сил. Есть такая официальная цифра: до 1929 года по РСФСР было "охвачено" трудом лишь от 34 до 41% всех заключ?нных21 (да иначе и не могло быть при безработице в стране). Непонятно, входит ли сюда также и хозяйственный труд по обслуживанию самого лагеря или это только "внешний" труд. Но для оставшихся 60-65% заключ?нных не хватит и хозяйственного. Соотношение это не могло не проявиться также и на Соловках. Определенно, что все 20-е годы там было немало заключ?нных, не получивших никакой постоянной работы (отчасти из-за раздетости) или занявших весьма условную должность. Тот первый год той первой пятилетки, тряхнувший всю страну, тряхнул и Соловки. Новый (к 1930 году) начальник УСЛОНа Ногтев (тот самый начальник Савватиевского скита, который расстреливал социалистов) под "шепот удивления в изумл?нном зале" докладывал вольняшкам города Кеми такие цифры: "не считая собственных лесоразработок УСЛОНа, растущих совершенно исключительными темпами", УСЛОН только по "внешним" заказам ЖелЛеса и КарелЛеса заготовлял: в 1926 г. -- на 63 тыс. рублей, в 1929-м -- на 2 млн 355 тыс (в 37 раз!), в 1930-м еще втрое. Дорожное строительство по Карело-Мурманскому краю в 1926 г. выполнено на 105 тыс. руб., в 1930 г. -- на 6 млн. -- в 57 раз больше!22 Так оканчивались прежние глухие Соловки, где не знали, как извести заключ?нных. Труд-чародей приходил на помощь! Через Кемперпункт Соловки создались, через Кемперпункт же они, пройдя созревание, стали с конца 20-х годов распространяться назад, на материк. И самое тяжелое, что могло выпасть теперь заключ?нному, были эти материковые командировки. Раньше Соловки имели на материке только Сороку да Сумский посад -- прибрежные монастырские владения. Теперь раздувшийся СЛОН забыл монастырские границы. От Кеми на запад по болотам заключ?нные стали прокладывать грунтовый Кемь-Ухтинский тракт, "считавшийся когда-то почти неосуществимым".23 Летом тонули, зимой коченели. Этого тракта соловчане боялись панически, и долго рокотала над кремлевским двором угроза: "Что?? На Ухту захотел?" Второй подобный тракт повели Парандовский (от Медвежегорска). На этой прокладке чекист Гашидзе приказывал закладывать в скалу взрывчатку, на скалу посылал каэров и в бинокль смотрел, как они взрываются. Рассказывают, что в декабре 1928 на Красной Горке (Карелия) заключ?нных в наказание (невыполнен урок) оставили ночевать в лесу -- и 150 человек зам?рзло насмерть. Это -- обычный соловецкий при?м, тут не усумнишься. Труднее поверить другому рассказу: что на Кемь-Ухтинском тракте близ местечка Кут в феврале 1929 г. роту заключ?нных около ста человек ЗА НЕВЫПОЛНЕНИЕ НОРМЫ ЗАГНАЛИ НА КОСТ?Р -- И ОНИ СГОРЕЛИ! Об этом мне рассказал всего один только человек, близко бывший: профессор Д. П. Каллистов, старый соловчанин, умерший недавно. Да, пересекающихся показаний я об этом не собрал (как, может, и никто уже не соберет -- и о многом не соберут, даже и по одному показанию). Но те, кто морозят людей и взрывают людей -- почему не могут их сжечь? Потому, что здесь труднее техника? Предпочитающие верить не людям живым, а типографским буквам, пусть прочтут о прокладке дороги тем же УСЛОНом, такими же зэками в том же году, только на Кольском полуострове: "С большими трудностями провели грунтовую дорогу по долине р. Белой по берегу озера Вудъярв до горы Кукисвумчорр (Аппатиты) на протяжении 27 км, устилая болота... -- чем, вы думаете, устилая? так и просится само на язык, правда? но не на бумагу... -- ...бр?внами и песчаными насыпями, выравнивая капризные рельефы осыпающихся склонов каменистых гор." Затем УСЛОН построил там и железную дорогу -- "11 километров за один зимний месяц... -- (а почему за месяц? а почему до лета нельзя было отложить?) -- ... Задание казалось невыполнимым. 300.000 кубов земляных работ -- (за Полярным Кругом! зимой! -- то разве земля? то хуже всякого гранита!) -- должны были быть выполнены исключительно ручной силой -- киркой, ломом и лопатой. -- (А рукавицы хоть были?..) -- Многочисленные мосты задерживали развитие работ. Круглые сутки в три смены, прорезая полярную ночь светом керосиново-калильных фонарей, прорубая просеки в ельниках, выкорч?вывая пни, в мятели, заносящие дорогу снегом выше человеческого роста..."24 Перечитайте. Теперь зажмурьтесь. Теперь представьте: вы, беспомощный горожанин, воздыхатель по Чехову -- в этот ад ледяной! вы, туркмен в тюбетейке -- в эту ночную мятель! И корчуйте пни! Это было в лучшие светлые двадцатые годы, еще до всякого "культа личности", когда белая, желтая, ч?рная и коричневая расы Земли смотрели на нашу страну как на светоч свободы.25 Это было в те годы, когда с эстрад напевали забавные песенки о Соловках. Так незаметно -- рабочими заданиями -- распался прежний замысел замкнутого на островах лагеря Особого Назначения. Архипелаг, родившийся и созревший на Соловках, начал сво? злокачественное движение по стране. Возникала проблема: расстелить перед ним территорию этой страны -- и не дать е? завоевать, не дать увлечь, усвоить, уподобить себе. Каждый островок и каждую релку Архипелага окружить враждебностью советского волнобоя. Дано было мирам переслоиться -- не дано смешаться! И этот ногтевский доклад под "шепот удивления" -- он ведь для резолюции выговаривался, для резолюции трудящихся Кеми (а там -- в газетки! а там по пос?лкам развешивать): "...усиливающаяся классовая борьба внутри СССР... и возросшая как никогда опасность войны26 ... требует от органов ОГПУ и УСЛОН еще большей сплоч?нности с трудящимися, бдительности... ...Пут?м организации общественного мнения... повести борьбу с... якшанием вольных с заключ?нными, укрывательством беглецов, покупкой краденых и казенных вещей от заключ?нных... и со всевозможными злостными слухами, распространяемыми про УСЛОН классовыми врагами". И какие ж это "злостные слухи"? Что в лагере -- люди сидят и ни за что! Еще потом пункт: "...долг каждого своевременно ставить в известность..."27 Мерзкие вольняшки! Они дружат с ээками, они укрывают беглецов. Это -- страшная опасность. Если этого не пресечь -- не будет никакого Архипелага. И страна пропала. И революция пропала. И распускаются против "злостных" слухов -- честные прогрессивные слухи: что в лагерях -- убийцы и насильники! что каждый беглец -- опасный бандит! Запирайтесь, бойтесь, спасайте своих детей! Ловите, доносите, помогите работе ОГПУ! А кто не помог -- о том ставьте в известность! Теперь, с расползанием Архипелага, побеги множились: обреч?нность лесных и дорожных командировок -- и вс? же цельный материк под ногами беглеца, вс?-таки надежда. Однако, бегляцкая мысль будоражила соловчан и тогда, когда СЛОН еще был замкнутым островом. Легковерные ждали конца своего трехлетнего срока, провидчивые уже понимали, что ни через три, ни через двадцать три года не видать им свободы. И значит свобода -- только в побеге. Но как убежать с Соловков? Полгода море подо льдом -- да не цельным, местами промоины, и метут мятели, грызут морозы, висят туманы и тьма. А весной и большую часть лета -- белые ночи, далеко видно дежурным катерам. Только с удлинением ночей, поздним летом и осенью, наступает удобное время. Не в Кремле конечно, а на командировках, кто имел и передвижение и время, где-нибудь в лесу близ берега строили лодку или плот и отваливали ночью (а то и просто на бревне верхом) -- наугад, больше всего надеясь встретить иностранный пароход. По суете охранников, по отплытию катеров о побеге узнавалось на острове -- и радостная тревога охватывала соловчан, будто они сами бежали. Шепотом спрашивали: еще не поймали? еще не нашли?.. Должно быть, тонули многие, никуда не добравшись. Кто-то, может быть, достиг карельского берега -- так тот скрывался глуше м?ртвого. А знаменитый побег в Англию произошел из Кеми. Этот смельчак (его фамилия нам не известна, вот кругозор!) знал английский язык и скрывал это. Ему удалось попасть на погрузку лесовоза в Кеми -- и он объяснился с англичанами. Конвоиры обнаружили нехватку, задержали пароход почти на неделю, несколько раз обыскивали его -- а беглеца не нашли. (Оказывается: при всяком обыске, идущем с берега, его по другому борту спускали якорной цепью под воду с дыхательной трубкой в зубах.) Платилась огромная неустойка за задержку парохода -- и решили на авось, что арестант утонул, отпустили пароход. И вышла в Англии книга, даже, кажется, не одно издание. (Очевидно "На адском острове" С. А. Малзагова).28 Эта книга изумила Европу (и, вероятно, автора-беглеца упрекнули в преувеличениях, да просто должны были друзья Нового Общества не поверить этой клеветнической книге!), потому что она противоречила уже известному: как описывала рай на Соловках "Роте-Фане" (надеемся, что е? корреспондент потом побывал на Архипелаге) и тем альбомам о Соловках, которые распространяли советские полпредства в Европе: отличная бумага, достоверные снимки уютных келий. (Надежда Суровцева, наша коммунистка в Австрии, получила такой альбом от венского полпредства и с возмущением опровергала ходящую в Европе клевету. В это время сестра е? будущего мужа как раз сидела на Соловках, а самой ей предстояло через два года гулять "гуськом" в Ярославском изоляторе.) Клевета-то клеветой, но досадный получился прорыв! И комиссия ВЦИК под председательством "совести партии" товарища Сольца поехала узнать, что' там делается, на этих Соловках (они же ничего не знали!..). Но впрочем, проехала та комиссия только по Мурманской ж-д, да и там ничего особого не управила. А на остров сочтено было благом послать -- нет, просить поехать! -- как раз недавно вернувшегося в пролетарское отечество великого пролетарского писателя Максима Горького. Уж его-то свидетельство будет лучшим опровержением той гнусной зарубежной фальшивки! Опережающий слух донесся до Соловков -- заколотились арестантские сердца, засуетились охранники. Надо знать заключ?нных, чтобы представить их ожидание! В гнездо бесправия, произвола и молчания прорывается сокол и буревестник! первый русский писатель! вот он им пропишет! вот он им покажет! вот, батюшка, защитит! Ожидали Горького почти как всеобщую амнистию! Волновалось и начальство: как могло, прятало уродство и лощило показуху. Из Кремля на дальние командировки отправляли этапы, чтобы здесь оставалось поменьше; из санчасти списали многих больных и навели чистоту. И натыкали "бульвар" из ?лок без корней (несколько дней они должны были не засохнуть) -- к детколонии, открытой 3 месяца назад, гордости УСЛОНа, где все одеты, и нет социально-чуждых детей, и где, конечно, Горькому интересно будет посмотреть, как малолетних воспитывают и спасают для будущей жизни при социализме. Не доглядели только в Кеми: на Поповом острове грузили "Глеба Бокого" заключ?нные в белье и в мешках -- и вдруг появилась свита Горького садиться на тот пароход! Изобретатели и мыслители! Вот вам достойная задача, на всякого мудреца довольно простоты: голый остров, ни кустика, ни укрытия -- и в трехстах шагах показалась свита Горького, -- ваше решение!? Куда девать этот срам, этих мужчин в мешках? Вся поездка Гуманиста потеряет смысл, если он сейчас увидит их. Ну, конечно, он постарается их не заметить, -- но помогите же! Утопить в море? -- будут барахтаться... Закопать в землю? -- не успеем... Нет, только достойный сын Архипелага может найти выход! Командует нарядчик: "Брось работу! Сдвинься! Еще плотней! Сесть на землю! Та'к сидеть!" -- и накинули поверху брезентом. -- "Кто пошевелится -- убью!" И бывший грузчик взошел по трапу, и еще с парохода смотрел на пейзаж, еще час до отплытия -- не заметил... Это было 20 июня 1929 года. Знаменитый писатель сошел на пристань в Бухте Благоденствия. Рядом с ним была его невестка, вся в коже (ч?рная кожаная фуражка, кожаная куртка, кожаные галифе и высокие узкие сапоги) -- живой символ ОГПУ плечо-о-плечо с русской литературой. В окружении комсостава ГПУ Горький прошел быстрыми длинными шагами по коридорам нескольких общежитий. Все двери комнат были распахнуты, но он в них почти не заходил. В санчасти ему выстроили в две шеренги в свежих халатах врачей и сест?р, он и смотреть не стал, ушел. Дальше чекисты УСЛОНа бесстрашно повезли его на Секирку. И что ж? -- в карцерах не оказалось людского переполнения и, главное, -- жердочек никаких! На скамьях сидели воры (уже их много было на Соловках) и все... читали газеты! Никто из них не смел встать и пожаловаться, но придумали они: держать газеты вверх ногами! И Горький подошел к одному и молча обернул газету как надо. Заметил! Догадался! Так не покинет! Защитит!29 Поехали в Детколонию. Как культурно! -- каждый на отдельном топчане, на матрасе. Все жмутся, все довольны. И вдруг 14-летний мальчишка сказал: "Слушай, Горький! Вс?, что ты видишь -- это неправда. А хочешь правду знать? Рассказать?" Да, кивнул писатель. Да, он хочет знать правду. (Ах, мальчишка, зачем ты портишь только-только настроившееся благополучие литературного патриарха... Дворец в Москве, именье в Подмосковьи...) И велено было выйти всем, -- и детям, и даже сопровождающим гепеушникам -- и мальчик полтора часа вс? рассказывал долговязому старику. Горький вышел из барака, заливаясь слезами. Ему подали коляску ехать обедать на дачу к начальнику лагеря. А ребята хлынули в барак: "О комариках сказал?" -- "Сказал!" -- "О жердочках сказал?" -- "Сказал!" -- "О вридлах сказал?" -- "Сказал!" -- "А как с лестницы спихивают?.. А про мешки?.. А ноч?вки в снегу?.." Вс?-вс?-вс? сказал правдолюбец мальчишка!!! Но даже имени его мы не знаем. 22 июня, уже после разговора с мальчиком, Горький оставил такую запись в "Книге отзывов", специально сшитой для этого случая: "Я не в состоянии выразить мои впечатления в нескольких словах. Не хочется да и стыдно (!) было бы впасть в шаблонные похвалы изумительной энергии людей, которые, являясь зоркими и неутомимыми стражами революции, умеют, вместе с этим, быть замечательно смелыми творцами культуры".30 23-го Горький отплыл. Едва отошел его пароход -- мальчика расстреляли. (Сердцевед! знаток людей! -- как мог он не забрать мальчика с собою?!) Так утверждается в новом поколении вера в справедливость. Толкуют, что там, наверху, глава литературы отнекивался, не хотел публиковать похвал УСЛОНу. Но как же так, Алексей Максимович?... Но перед буржуазной Европой! Но именно сейчас, именно в этот момент, такой опасный и сложный!.. А режим? -- мы сменим, мы сменим режим. И напечаталось, и перепечаталось в большой вольной прессе, нашей и западной, от имени Сокола-Буревестника, что зря Соловками пугают, что живут здесь заключ?нные замечательно и исправляются замечательно. "И, в гроб сходя, благословил" Архипелаг...31 А насч?т режима -- это уж как обещано. Режим исправили -- в 11-й карцерной роте теперь НЕДЕЛИ СТОЯЛИ ВПЛОТНУЮ. На Соловки поехала комиссия, уже не Сольца, а следственно-карательная. Она разобралась и поняла (с помощью местной ИСЧ), что все жестокости соловецкого режима -- от белогвардейцев (АдмЧасть), и вообще аристократов, и отчасти от студентов (ну, тех самых, которые еще с прошлого века поджигали Санкт-Петербург). Тут еще неудавшийся вздорный побег сошедшего с ума Кожевникова (быв. министра Дальне-Восточной Республики) с Шепчинским и Дегтяревым-ковбоем -- побег раздули в большой фантастический заговор белогвардейцев, будто бы собиравшихся захватить пароход и уплыть, -- и стали хватать, и хотя никто в том заговоре не признался, но дело обрастало арестами. Всего задались цифрою "300". Набрали е?. И в ночь на 15 октября 1929 года, всех разогнав и заперев по помещениям, Святые ворота, обычно запертые, открыли для краткости пути на кладбище. Водили партиями всю ночь. (И каждую партию сопровождала отчаянным воем где-то привязанная собака Блек, подозревая, что именно в этой ведут е? хозяина Багратуни. По вою собаки в ротах считали партии, выстрелы за сильным ветром были слышны хуже. Этот вой так подействовал на палачей, что на следующий день был застрелен и Блек и все собаки за Блека.) Расстреливали те три морфиниста-хлыща, начальник Охраны Дегтярев и... начальник Культурно-Воспитательной Части Успенский. (Сочетание это удивительно лишь поверхностному взгляду. Этот Успенский имел биографию что называется типическую, то есть не самую распространенную, но сгущающую суть эпохи. Он родился сыном священника -- и так застала его революция. Что ожидало его? Анкеты, ограничения, ссылки, преследования. И ведь никак не сотр?шь, никак себе не изменишь отца. Нет, можно, придумал Успенский: он УБИЛ СВОЕГО ОТЦА и объявил властям, что сделал это ИЗ КЛАССОВОЙ НЕНАВИСТИ! Здоровое чувство, это уже почти и не убийство! Ему дали легкий срок -- и сразу пошел он в лагере по культурно-воспитательной линии, и быстро освободился, и вот уже мы застаем его вольным начальником КВЧ Соловков. А на этот расстрел -- сам ли он напросился или предложили ему подтвердить свою классовую позицию -- неизвестно. К концу той ночи видели его, как он над раковиной, поднимая ноги, поочередно мыл голенища, залитые кровью. -- На фото (стр. 91) крайний справа, может быть, он, может быть однофамилец.) Стреляли они пьяные, неточно -- и утром большая присыпанная яма еще шевелилась. Весь октябрь и еще ноябрь привозили на расстрел дополнительные партии с материка.32 (Вс? это кладбище некоторое время спустя было сравнено заключ?нными под музыку оркестра.) После тех расстрелов сменился начальник СЛОНа: вместо Эйхманса -- Зарин, и считается, что установилась эра новой соловецкой законности. Впрочем, вот какова она была. Летом 1930-го года привезли на Соловки несколько десятков сектантов, отрицавших вс?, что ид?т от антихриста: нельзя получать никаких документов, ни паспорта, нельзя ни в ч?м расписываться, ни денег брать в руки нельзя. Во главе их был седобородый старик восьмидесяти лет, слепой и с долгим посохом. Каждому просвещенному человеку было ясно, что этим сектантам никак не войти в социализм, потому что для того надо много и много иметь дела с бумажками, -- и лучше всего поэтому им бы умереть. И их послали на малый Заяцкий остров -- самый малый в Соловецком архипелаге -- песчаный, безлесный, пустынный, с летней избушкой прежних монахов-рыбаков. И выразили расположение дать им двухмесячный паек -- но при условии, чтобы за него расписался в ведомости обязательно каждый из сектантов. Разумеется, они отреклись. Тут вмешалась неугомонная Анна Скрипникова, уже к тому времени, несмотря на свою молодость и молодость советской власти, арестованная четв?ртый раз. Она металась между бухгалтерией, нарядчиками и самим начальником лагеря, осуществлявшим гуманный режим. Она просила сперва сжалиться, потом -- послать и е? с сектантами на Заяцкие острова счетоводом, обязуясь выдавать им пищу на день и вести всю отч?тность. Кажется, это никак не противоречило лагерной системе! -- а отказали. "Но кормят же сумасшедших, не требуя от них расписок!" -- кричала Анна. Зарин только рассмеялся. А нарядчица ответила: "Может быть это установка Москвы -- мы же не знаем..." (И это, конечно, было указание из Москвы! -- кто ж бы иначе взял ответственность?) И ИХ ОТПРАВИЛИ БЕЗ ПИЩИ. Через два месяца (ровно через два, потому что надо было предложить им расписаться на следующие два месяца) приплыли на Малый Заяцкий и нашли только трупы раскл?ванные. Все на месте, никто не бежал. И кто теперь будет искать виновных? -- в 60-х годах нашего великого века? Впрочем, и Зарин был скоро снят -- за либерализм. (И кажется -- 10 лет получил.) ___ С конца 20-х годов менялся облик соловецкого лагеря. Из немой западни для обреч?нных каэров он вс? больше превращался в новый тогда, а теперь старый для нас вид общебытового ИТЛ. Быстро увеличивалось в стране число "особо-опасных из числа трудящихся" -- и гнали на Соловки бытовиков и шпану. Ступали на соловецкую землю воры мат?рые и воры начинающие. Большим потоком полились туда воровки и проститутки (встречаясь на Кемперпункте, кричали первые вторым: "Хоть воруем, да собой не торгуем!". И отвечали вторые бойко: "Торгуем своим, а не краденым!") Дело в том, что объявлена была по стране (не в газетах, конечно) борьба с проституцией, и вот хватали их по всем крупным городам, и всем по стандарту лепили три года, и многих гнали на Соловки. По теории было ясно, что честный труд быстро их исправит. Однако, почему-то упорно держась за свою социально-унизительную профессию, они уже по пути напрашивались мыть полы в казармах конвоя и уводили за собой красноармейцев, подрывая устав конвойной службы. Так же легко они сдруживались и с надзирателями -- и не бесплатно, конечно. Еще лучше они устраивались на Соловках, где такой был голод по женщинам. Им отводились лучшие комнаты общежития, каждый день приносил им обновки и подарки, "монашки" и другие каэрки подрабатывали от них, вышивая им нижние сорочки -- и, богатые, как никогда прежде, с чемоданами, полными шелка, они по окончанию срока ехали в Союз начинать честную жизнь. А воры затеяли карточные игры. А воровки сочли выгодным рожать на Соловках детей: яслей там не было, и через реб?нка можно было на весь свой короткий срок освободиться от работы. (До них каэрки избегали этого пути.) 12 марта 1929 г. на Соловки поступила и первая партия несовершеннолетних, дальше их слали и слали (все моложе 16 лет). Сперва их располагали в детколонии близ Кремля с теми самыми показными топчанами и матрасами. Они прятали каз?нное обмундирование и кричали, что не в чем на работу идти. Затем и их рассылали по лесам, оттуда они разбегались, путали фамилии и сроки, их вылавливали, опознавали. С поступлением социально-здорового контингента приободрилась Культурно-воспитательная Часть. Зазывали ликвидировать неграмотность (но воры и так хорошо отличали черви от треф), повесили лозунг: "Заключ?нный -- активный участник социалистического строительства!" и даже термин придумали -- перековка (именно здесь придумали!). Это был уже сентябрь 1930-го года -- обращение ЦК ко всем трудящимся о разв?ртывании соревнования и ударничества -- и как же заключ?нные могли остаться вне? (Если уж повсюду запрягались вольные, то не заключ?нных ли следовало в корень заложить?) Дальше сведения наши идут не от живых людей, а из книги уч?ного-юриста Авербаха33, и потому предлагаем читателю делить их на шестнадцать, на двести пятьдесят шесть, а порой брать и с обратным знаком. Осенью 1930-го года создан был соловецкий штаб соревнования и ударничества. Отъявленные рецидивисты, убийцы и нал?тчики вдруг "выступили в роли бережливых хозяйственников, умелых техноруков, способных культурных работников" (Г. Андреев вспоминает: били по зубам -- "давай кубики, контра!"). Воры и бандиты, едва прочтя обращение ЦК, отбросили свои ножи и карты и загорелись жаждой создать коммуну. По уставу записали: членом может быть происходящий из бедняцко-середняцкой и рабочей среды (а, надо сказать, все блатные записывались Уч?тно-Распределительной Частью как "бывшие рабочие" -- почти сбывался лозунг Шепчинского "Соловки -- рабочим и крестьянам!") -- и ни в коем случае не Пятьдесят Восьмая. (И еще предложили коммунары: все их сроки сложить, разделить на число участников, так высчитать средний срок и по его истечению всех разом освободить! Но несмотря на коммунистичность предложения, чекисты сочли его политически-незрелым.) Лозунги Соловецкой коммуны были: "Отдадим долг рабочему классу!", и еще лучше "ОТ НАС -- ВС?, НАМ -- НИЧЕГО!"34 П