6. Ю. Гессен, т. 2, с. 232. 167. ЕЭ, т. 3, с.337. 168. Ю. Марк. Памяти И. М. Чериковера // Еврейский мир; Сб. II (далее -- ЕМ-2). Нью-Йорк. Союз русских евреев в Нью-Йорке, 1944, с. 425. 169. Аронсон. Русско-еврейская печать // КРЕ-1, с. 564, 568. 170. Слиозберг, т. 3, с. 110- 135. 171. Аронсон. В борьбе за... // КРЕ-1, с. 213-215. 172. Паркс, с. 161. 173. История XIX века: В 8-ми т. / Под ред. проф. Лависса и Рамбо, т. 7, М., ОГИЗ, 1939, с. 186, 203. 174. Паркс, с. 166. 175. ЕЭ*, т. 2, с. 696-708. 176. Там же, с. 676-677. 177. Р. Нудельман. Призрак бродит по Европе // "22"; Общественно-политический и литературный журнал еврейской интеллигенции из СССР в Израиле. Тель-Авив, 1992, No 84, с. 128. 178. ЕЭ, т. 11, с. 758-759. 179. B. C. Соловьев. Еврейство и христианский вопрос // Собр. соч.: В 10 т. 2-е изд., СПб., 1911-1914, т. IV, с. 135, 136, 138. 180. Аронсон. Русско-еврейская печать // КРЕ-1, с. 549. 181. Письмо B. C. Соловьева к Ф. Гецу // B. C. Соловьев. Еврейский вопрос --Христианский вопрос: Собрание статей. Варшава: Правда, 1906, с. 34. 182. Неопубликованный протест против антисемитизма (составлен Владимиром Соловьевым) // КРЕ-1, с. 574-575. Текст протеста был впервые опубликован в книге Ф. Геца "Об отношении Вл. Соловьева к еврейскому вопросу" (М., 1902), где он помещен под заголовком: "Об антисемитическом движении в печати: Неизданная статья Вл. С. Соловьева", затем в 1906 перепечатан в уже цитированной "вольной" варшавской брошюре. 183. См.: КРЕ-1*, с. 565. 184. Тейтель, с. 176. 185. ЕЭ, т. 10, с. 827. 186. С. М. Шварц. Антисемитизм в Советском Союзе. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1952, с. 13. 187. Н. М. Карамзин. История государства Российского: В 12-ти т., 5-е изд., СПб.: Эйнерлинг, 1842-1844, т. XI, с. 143. 188. В. Даль. Толковый словарь живого великоруссского языка, т. 1, М., 1955, с. 541. 189. Н. Э. Темиров. [Воспоминания] // БФРЗ, ф. 1, А-29, с. 23. 190. КЕЭ, т. 4, с. 327. 191. Л. Прайсман. Погромы и самооборона // "22", 1986/87, No 51, с. 176. 192. ЕЭ, т. 9, с. 507. 193. Кишиневский погром: Обвинительный акт // Освобождение, Штутгарт, 1903, 19 окт., No 9 (33), Приложение, с. 1-4. 194. Я. Г. Фрумкин. Из истории русского еврейства: Воспоминания, материалы, документы // КРЕ-1, с. 59. 195. Кишиневский погром: Обвинительный акт, с. 1. 196. Материалы для истории антиеврейских погромов в России / Под ред. и со вступ. ст. С. М. Дубнова и Г. Я. Красного-Адмони, т. 1, Пг., 1919 (далее -- Материалы...), с. 340. 197. Фрумкин // КРЕ-1, с. 59. 198. Викерман // РиЕ, с. 57. 199. КЕЭ, т. 4, с. 327. 200. В. Г. Короленко. Дом No 13 // Собр. соч., т. 9, М.: Худож. лит., 1995. с. 406-422. 201. Кишиневский погром. Обвинительный акт, с. 3. 202. Кроль. Страницы..., с. 299. 203. Слиозберг, т. 3, с. 49. 204. М. Кроль. Кишиневский погром 1903 года и Кишиневский погромный процесс // ЕМ-2, с. 372. 205. Там же, с. 372-373. 206. Кроль. Страницы..., с. 301, 303. 207. Кроль. Страницы..., с. 301-304. 208. Кроль // ЕМ-2, с. 374. 209. Там же. 210. Представление Прокурору Судебной Палаты за No 1392, 20 ноября 1903; Представление Прокурору Судебной Палаты за No 1437, 1 декабря 1903 // Материалы..., с. 319, 322-323. 211. РЕЭ, т. 1, с. 417. 212. Циркуляр Министра Внутренних Дел по поводу Кишиневских событий Губернаторам, Градоначальникам и Обер-Полицмейстерам // Материалы..., с. 333-335; Правительственный вестник, СПб., No 97, 1903, 29 апреля (12 мая). 213. Слово о. Иоанна Кронштадтского. Мысли мои по поводу насилий христиан с евреями в Кишиневе // Материалы..., с. 352. 214. К Кишиневскому бедствию. Слово, сказанное 30 апреля 1903 г. Епископом Антонием // Материалы..., с. 354, 356. 215. Санкт-Петербургские ведомости, 1903, 24 апр. (7 мая), с. 5. 216. Baltimore Sun, 16.5.1903, p. 2; The Jewish Chronicle, 15.5.1903, p. 2; Protest by the Board of Deputies and the Anglo-Jewish Association // Times, 18.5.1903, p. 10. 217. Протокол Бессарабского Губернского Правления по врачебному отделению, 2 июня 1903 // Материалы..., с. 174-175. 218. Судебное разбирательство дела об антиеврейских беспорядках, бывших в г. Кишиневе, заседание 16 ноября 1903, листок-дневник No 11 // Материалы..., с. 279. 219. Прокурор Одесской Судебной Палаты А. И. Поллан -- А. А. Лопухину // Материалы..., с. 172-173. 220. Кроль // ЕМ-2, с. 376-377. 221. Кроль. Страницы..., с. 302. 222. Кроль // ЕМ-2, с. 371-372. 223. Remember Kischineffl (editorial) // The Jewish Chronicle, 15.5.1903, p. 21; 22.5.1903, p. 10; Baltimore Sun, 16.5.1903, p. 4. 224. Слиозберг, т. 3, с. 48-49, 61-64. 225. Там же. 226. Times, 18.5.1903, р. 10. 227. Protest by the Board of Deputies and the Anglo-Jewish Association // Times, 18.5.1903, p. 10. 228. New York Times, 19.5.1903, p. 10; 21.5.1903, p. 8. 229. Times, 27.5.1903, p. 7. 230. П. П. Заварзин. Работа тайной полиции. Париж, 1924, с. 68-69. 231. A. Solschenizyn. November sechzehn. Munchen-Zurich: Riper, 1986, S. 1149. 232. КЕЭ, т. 7, c. 347. 233. КЕЭ, т. 6, c. 533. 234. Д. С. Пасманик. Русская революция и еврейство (Большевизм и иудаизм). Париж, 1923, с. 142. 235. Кроль. Страницы..., с. 303. 236. Кроль // ЕМ-2*, с. 379-380. 237. Слиозберг, т. 3, с. 69. 238. Times, 10.11.1903, р. 4. 239. ЕЭ, т. 9, с. 507. 240. Секретная записка на имя Директора Департамента Полиции от 27 апреля 1903 за No 1963 // Материалы..., с. 147; Times, 18.5.1903, р. 8; Секретная записка на имя Директора Департамента Полиции от 18 декабря 1903 за No 6697 // Материалы..., с. 294. 241. The American Jewish Year Book, 5664 (1903-1904), Philadelphia, 1903, p. 22. 242. Фрумкин // KPE- 1, с. 60-61. Глава 9 -- В РЕВОЛЮЦИЮ 1905. Кишиневский погром произвел сотрясательное, неизгладимое впечатление на российское еврейство. Жаботинский: Кишинев -- это "меж[а], разграничивающ[ая] две эпохи, две психологии". Российские евреи испытывали не просто чувство скорби, но в глубине "что-то такое, из-за чего почти забывалась самая скорбь, -- это был позор"1. "Кишиневская резня сыграла крупную роль в нашем общественном сознании, потому что мы тогда обратили внимание на еврейскую трусость"2. При уже виденной нами слабости полиции и плохой поворотливости российских властей -- вполне естественно, что евреям пришла в голову мысль: а не надеяться на защиту от властей? а создавать свои вооруженные отряды и применять оружие самим? К тому призывала их и группа видных деятелей: и писателей -- Дубнов, Ахад-Гаам, Ровницкий, Бен-Ами, Бялик: "Братья... перестаньте плакать и молить о пощаде. Не ждите помощи от своих врагов. Пусть вам поможет ваша собственная рука"3. Такие призывы "действовали на еврейскую молодежь, как электрический ток"4. И в накаленной обстановке после кишиневского погрома стали быстро создаваться еврейские "отряды самообороны" в разных местах черты оседлости. Средства на такие отряды "давало обычно еврейское общество"5, а контрабандный ввоз оружия из-за границы был для евреев вполне осуществим. Часто оружие получали и незрелые юнцы. Вооруженных группировок среди христианского населения правительство не обнаруживало. С бомбами террористов боролось как могло. Когда же стали появляться боевые отряды, то также естественно, что правительство усмотрело в том начало полного беззакония, начатки гражданской войны -- и отряды такие запрещало, сколько у него было сил и досмотра. (И сегодня повсюду в мире осуждаются и запрещаются "незаконные военизированные формирования".) Весьма боевой такой отряд создался в Гомеле под руководством местного комитета Бунда. Еще 1 марта 1903 гомельский комитет Бунда провел "празднование" "казни Александра II"6. При примерном равенстве в Гомеле христианского и еврейского населения7 и крайней решимости здешних еврейских социалистов, формирование вооруженных еврейских отрядов приняло особо энергичную форму. Созданная здесь еврейская самооборона проявила себя во время происшествий 29 августа и 1 сентября 1903 -- гомельского погрома. Гомельский погром, по судебному заключению, был обоюдным: и христиане и евреи нападали друг на друга. Приходится рассмотреть привременные официальные документы, в данном случае -- судебное Обвинительное заключение по гомельскому делу, основанное на немедленных полицейских донесениях. (Полицейские донесения в России в ходе XX века неоднократно доказали свою отчетливую безукоризненную точность -- вплоть до суматошных февральских дней 1917 года, до самого того момента, когда полицейские участки Петрограда уже были обложены восставшими, сжигались, и точная информация оборвалась и для всех нас.) Обвинительный акт на гомельском процессе гласит следующее. "Еврейское население... стало запасаться оружием и организовывать кружки самообороны на случай возникновения противоеврейских беспорядков... Некоторые из гомельских обывателей имели возможность наблюдать целые учения еврейской молодежи, на которых собирались за городом человек до ста участников и упражнялись в стрельбе из револьверов"8. "Поголовное вооружение, с одной стороны, сознание своего численного превосходства и своей организованной сплоченности с другой -- подняло дух еврейского населения настолько, что среди молодежи их стали говорить уже не о самозащите, а о необходимости отметить за кишиневский погром". Так злоба, проявленная в одном месте, потом отдается в другом, далеком -- и на совсем невинных. "Евреи г. Гомеля... в последнее время стали держать себя не только надменно, но и прямо вызывающе; случаи оскорбления крестьян и рабочих как на словах, так и действием стали повторяться все чаще и чаще, и даже по отношению к интеллигентной части русского общества евреи старались всячески подчеркивать свое презрительное отношение, заставляя, например, сворачивать с тротуаров даже военных". 29 августа 1903 события разразились по мелкому базарному поводу: перебранка между торговкой селедками Малицкой и покупателем Шалыковым, она плюнула ему в лицо, ссора перешла в драку, "на Шалыкова тотчас же набросились несколько человек евреев, свалили его на землю и принялись бить, чем попало. Человек десять крестьян... хотели вступиться за Шалыкова, но тотчас же раздались особые условные свистки евреев, на которые необычайно быстро собралась большая толпа других евреев... Очевидно тревожные сигнальные свистки... моментально подняли на ноги все еврейское население города", "отовсюду на базар стали сбегаться и даже съезжаться на извозчиках вооруженные, чем попало, евреи. Очень быстро на Базарной ул. образовалась огромная толпа евреев и заполнила собою весь... Гостиный двор. Все прилегающие к базару улицы также были запружены евреями, вооруженными камнями, палками, шкворнями, молотками, специально приготовленными кистенями и даже просто железными полосами. Отовсюду раздавались крики: "евреи! на базар! русский погром!" и вся эта масса, разбившись на группы, бросилась избивать убегавших от них крестьян", которых по базарному дню было много. "Побросав покупки, крестьяне -- кто успел -- вскочили на свои подводы и спешно стали выезжать из города... Очевидцы свидетельствуют, что, настигая русских, евреи били их нещадно, били стариков, били женщин и даже детей. Одну девочку, например, стащили с подводы и, схватив за волосы, волочили по мостовой". Крестьянин Силков остановился поодаль поглазеть и ел булку. В это время пробегавший сзади еврей нанес ему смертельный удар в шею ножом и скрылся в толпе евреев. Перечисляются и другие эпизоды. Один же офицер был спасен только заступничеством раввина Маянца и владельца соседнего дома Рудзиевского. -- Подоспевшая к беспорядкам полиция была встречена "со стороны евреев градом камней и револьверными выстрелами... не только из толпы, но даже из окон и с балконов соседних домов"; "насилия над христианским населением продолжались почти до самого вечера, и лишь с прибытием воинской команды скопища евреев были рассеяны"; "евреи избивали русских и главным образом крестьян, которые... не могли оказать никакого сопротивления как по своей малочисленности по сравнению с еврейской массой, так и по отсутствию средств к самозащите... Потерпевшими в этот день были исключительно русские... много раненых и избитых"9. О происшествиях 29 августа Обвинительный акт заключает, что они "безусловно имели характер "русского погрома""10. Возникло "глубокое негодование в христианской части населения", которое усилило ""радостное возбуждение" евреев, их "восторженное" состояние... "это вам не Кишинев"". -- 1 сентября после гудка на обед железнодорожные рабочие стали выходить из мастерских, необычайно шумно, с возгласами и перекликаниями, -- и полицмейстер велел перегородить мост, ведущий в город. Тогда рабочие растеклись боковыми улицами и там "полетели камни в окна ближайших еврейских домов", а тем временем "по городу начали уже организовываться большие группы евреев", их толпа "издали стала бросать палками и камнями в толпу рабочих", "двумя брошенными из еврейской толпы кирпичами" сбили в спину полицейского пристава, он упал и потерял сознание. Русская толпа закричала: "жиды убили пристава!" -- и "принялась ожесточенно громить еврейские дома и лавки". Подоспевшая солдатская рота разделила две толпы и обратилась фронтами к той и другой, чем и предотвратила кровопролитие. С еврейской же стороны в солдат бросали камни и стреляли из револьверов, "осыпая бранью военных". Командир роты просил раввина Маянца и доктора Залкинда успокоить евреев, но "и их обращение к толпе успеха не имело, и евреи продолжали неистовствовать"; удалось оттеснить их только с ружьями наперевес. Главный успех роты был недопущение "громил в центральную часть города, где расположены богатые еврейские магазины и дома". Тогда толпа громил растеклась по окраинам и громила там. Полицмейстер снова увещал, но ему кричали: "Жидовский батька, ты нас предал!" Залпами роты, и в русских и в евреев, погром был прекращен, но спустя два часа возобновился в предместьи, был снова залп в погромщиков, несколько убитых и раненых, и погром прекратился. Однако в центре города Акт описывает "еврейски[е] скопища, державши[е] себя крайне вызывающе и оказывавши[е] сопротивление войскам и полиции... Так же, как и 29 августа, все они были вооружены... многие -- револьверами и кинжалами" и "даже в войска, призванные для защиты их имущества, стреляли из револьверов и забрасывали их камнями"; "на шедших в одиночку русских, не исключая и солдат... нападали с оружием", убили крестьянина и нищего. За день получили "смертельные повреждения" три мещанина-еврея. К вечеру беспорядки прекратились. Смертельные ранения получили 5 евреев и 4 христиан. "От погрома пострадало около 250 еврейских торговых и жилых помещений". У евреев "громадное большинство активно действовавших масс состояло исключительно из... молодежи", а многие лица "более зрелого возраста", а также и дети, подавали камни, доски, бревна11. Описания этих событий мы вообще не встречаем у авторов-евреев. "Гомельский погром не застал организацию врасплох. К нему давно уже готовились, тотчас после кишиневских событий приступили к организации самообороны"12. Всего через несколько месяцев после Кишинева евреи могли уже не презирать себя за покорность, как обвинял их поэт Бялик и другие. И, как вообще со всеми самовооруженными группами, граница между защитой и нападением становилась неясной. Первое питалось кишиневским погромом, второе революционностью организаторов. (Активность еврейской молодежи проявлялась и раньше. Например, в 1899 разгласился по России случай "Шкловского избиения": в городе Шклове, где жило евреев к русским 9:1, произошло жестокое избиение безоружных -- в увольненьи со службы -- русских солдат евреями. Сенат, рассмотрев эпизод, признал его проявлением племенной и религиозной вражды евреев к христианам, по той же статье, что судили кишиневских погромщиков.) Эту активность не приходится отнести всю на счет одного Бунда. "Во главе этого процесса [ускоренного создания самообороны] стоят сионисты и партии, примыкающие к сионистам, -- сионисты-социалисты и "Поалей-Цион"". Так и в Гомеле в 1903 "большинство отрядов было организовано партией "Поалей-Цион""13. (Противоречие с Бухбиндером, превозносителем Бунда, -- не предпочту, кому верить.) Когда достигло Петербурга известие о погроме в Гомеле -- Бюро Защиты евреев командировало туда двух адвокатов: тех же Зарудного и Н. Д. Соколова -- для быстрейшего частного расследования. -- Зарудный опять собрал "абсолютные доказательства", что погром организован Охранным отделением14, -- и опять же они остались не опубликованы и не использованы к выгоде публичности. (Вслед за ним, но 30 лет спустя, и Слиозберг, участвовавший в гомельском процессе, в своих трехтомных воспоминаниях с непостижимой для юриста бездоказательностью, ошибаясь при этом и во времени события, и эти огорчительные промахи пожилого возраста так никем и не исправлены, -- считает гомельский погром искусственно организованным полицией. Он также исключает любое нападающее действие со стороны самооборонных отрядов Бунда и Поалей-Цион. Пишет о них крайне неразборно и неясно, вроде: "молодежь из самообороны быстро ликвидировала бесчинство и прогнала крестьян", "быстро стекались молодые люди евреи и во многих случаях им удавалось отогнать погромщиков"15, -- как будто даже и без применения оружия?..) Официальное расследование шло размеренно, последовательно -- между тем Россия уже вдвинулась в Японскую войну. И гомельский процесс состоялся только в октябре 1904 -- уже в раскаленной политической атмосфере. Перед судом предстали 44 христианина и 36 евреев, и вызвано около 1000 свидетелей16. От Бюро Защиты туда были посланы адвокаты -- Слиозберг, Куперник, Мандельштам, Кальманович, Ратнер, Кроль. С еврейской точки зрения несправедливым было то, что среди подсудимых вообще состоял кто-либо из евреев: этим всему русскому еврейству "было как бы дано предостережение не прибегать к самообороне"17. С точки: же зрения русской и правительственной "самооборона" в данном случае таковой и не являлась. Но адвокаты подсудимых евреев даже не занимались деталями, не указывали: на реальные уничтожения еврейского имущества, а только: вскрыть "политические мотивы" погрома, например акцентировать, что еврейская молодежь в той свалке кричала "долой самодержавие!". Вскоре же сами адвокаты решили: покинуть своих подзащитных и всем вместе уйти с суда в знак еще большей демонстрации -- повторить кишиневский прецедент18. Этот находчивый и революционный ход либеральной адвокатуры был вполне в духе декабря 1904 -- взорвать само судоговорение! После их ухода "процесс стал быстро подвигаться к концу", уже по сути событий. Часть евреев была оправдана, другая часть получила наказание не строже 5 месяцев, "осужденным христианам было назначено наказание такое же, как и евреям"19. В результате, осуждено было тех и других примерно поровну20. Вползая в японскую войну, недальновидно упорствуя в конфликте о правах на Корею, ни император Николай II, ни окружавшие его высшие сановники начисто не понимали, насколько уязвимо международное положение России со стороны Запада, и особенно со стороны "традиционно-дружественной" Америки. Они совсем не учитывали и быстрорастущую силу западных финансистов, уже значительно влиявших на политику великих: держав, при растущей их зависимости от кредита. В XIX веке такого явления еще не было -- и медлительное российское правительство не угналось уследить за ним. А на Западе после кишиневского погрома прочно укрепилось отвращение к России, представление как о засидевшемся чучеле, азиатской деспотической стране, где царит мрак, эксплуатация народа, безжалостное содержание революционеров в нечеловеческих страданиях: и лишениях, а теперь вот -- и массовые "тысячные" убийства евреев, и направляемые ведь самим правительством! (А правительство, как мы видели, не угналось расселять эту извращенную версию вовремя, доказательно и энергично.) И на Западе стало вполне возможным, даже достойным, надеяться на скорейшую революцию в России: она была бы благом для всего мира, а в частности -- для российских евреев. И на все это тут же наложились -- и бездарность, и беспомощность, и неготовность в ведении той дальней войны против, тогда казалось, слабой, маленькой страны, и это -- при открытой раздраженной оппозиции российской общественности, страстно желающей своей стране поражения. Сочувствие Соединенных Штатов к Японии активно выражалось американской печатью. Американская пресса "приветствовала каждую японскую победу и не скрывала надежд, что Россия будет быстро и решительно побеждена"21. О том, что симпатии президента Теодора Рузвельта были на стороне Японии и он поддерживал ее, дважды упоминает Витте22. И сам Рузвельт: "как только эта война разразилась, я довел самым вежливым и дискретным образом до сведения Германии и Франции, что в случае антияпонской комбинации" в союзе с Россией, "я тотчас встану на сторону Японии и не остановлюсь в дальнейшем ни перед чем, что окажется нужным в ее интересах"23. Можно предположить, что такое отношение Рузвельта не могло остаться тайной для Японии. И в этом на первый план выступил уже известный, крупнейший тогда банкир Яков Шифф -- один "из величайших евреев, душевные стремления которого могли получить осуществление, благодаря его исключительному положению в мире экономическом"24. -- "Шифф рано стал заниматься коммерческими делами", из Германии переехал в Нью-Йорк, вскоре стал во главе банка Кун, Леб и К°. К 1912 "является в Америке железнодорожным королем, ему принадлежат 22 тыс. миль рельсового пути", он "известен также в качестве щедрого и энергичного благотворителя; в особенности отзывается он на еврейские общественные нужды"25. Шифф горячейше принимал к сердцу судьбы российского еврейства, и был поэтому враждебен России до самого 1917. По современной Еврейской (иерусалимской, на английском языке) энциклопедии, "Шифф выдающимся образом участвовал в даче займов своему правительству и иностранным, из которых самым впечатляющим был заем Японии в 200 млн. долларов во время русско-японской войны 1904-05. Чрезвычайно разгневанный антисемитской политикой царского режима в России, он с радостью поддержал японские военные усилия. Он последовательно отказывался участвовать в займах для России и использовал свое влияние, чтобы удержать и другие фирмы от размещения русских займов, в то же время оказывая финансовую поддержку группам самообороны русских евреев"26. Но если деньги на свое вооружение получали революционные Бунд и Поалей-Цион, то не менее вероятно, что такая помощь могла идти и другим российским революционерам (включая эсеров, в те годы резко действовавших террором). Есть свидетельство, что в разговоре с чиновником российского министерства финансов и своим дальним родственником Г. А. Виленкиным Шифф "признал, что через него поступают средства для русского революционного движения", а для остановки такой помощи "дело зашло слишком далеко"27. В России же барон Г. О. Гинцбург продолжал ходатайствовать за еврейское равноправие. В 1903 он во главе еврейской делегации посетил Витте: выразить пожелание российского еврейства об уравнении в гражданских правах. Витте (который в роли главы кабинета министров и раньше занимался еврейским вопросом) тогда им ответил: равноправие евреям может быть дано лишь постепенно, но, "чтобы он мог поднять этот вопрос, евреи должны усвоить себе "совсем иное поведение"" -- отказаться бы от участия в общей политической деятельности. "Это не ваше дело, предоставьте это русским по крови и по гражданскому положению, не ваше дело нас учить, заботьтесь о себе". Гинцбург, Слиозберг и Кулишер согласились тогда с его мнением, остальные присутствующие -- нет, и в особенности возражал Винавер: "настал момент... полно[го] равноправия для всех подданных [России]... евреи должны всеми своими силами поддерживать русских, которые этого добиваются и за это воюют с властью"28. А от японской войны, уже в начале 1904, российское правительство стало искать западной финансовой поддержки -- и ради нее готово было обещать расширение прав евреям. По поручению Плеве видные лица снеслись об этом с бароном Гинцбургом -- и был послан за границу Слиозберг для зондирования мнений среди крупнейших еврейских финансистов. Я. Шифф в принципе "отклонил всякий торг о количестве и качестве прав евреев". Он может "вступить в финансовые сношения только с правительством, которое стоит на почве признания равенства всех граждан в политических и гражданских правах... "Финансовые... отношения можно поддерживать только с цивилизованными странами"". И парижский барон А. Ротшильд также отказался: "Не расположен пойти на финансовую комбинацию даже при тех облегчениях, которые русским правительством могут быть даны евреям"29. Витте удалось получить крупный заем без содействия еврейских финансовых кругов. Тем временем российское правительство в 1903-1904 предприняло шаги (частью упомянутые выше) к ослаблению ограничений еврейских прав. Первым и самым значительным из них, еще при жизни Плеве, было, в исключение Правил 1882 г., освобождение от запрета для евреев 101 крупного населенного пункта, не считавшихся еще городами, но многие -- с оживленной торгово-промышленной деятельностью и торговлей хлебом30. Затем -- распоряжение о переводе группы евреев в присяжные поверенные из помощников, что было преграждено с 188931. -- А после убийства Плеве и с "эпохи доверия" кратковременного министра внутренних дел Святополк-Мирского ослабления продолжались. Тут -- снятие ограничений 1882 с евреев, получивших высшее образование, включая жительство в запретных дотоле областях Войска Донского, Кубанской и Терской. Тут был и отменен запрет жительства в 50-верстной приграничной полосе; а также возвращено (отнятое при Александре II после 1874) право повсеместного в Империи жительства и "воинским чинам из евреев... беспорочно служивши[м] в действующих войсках"32. И, по случаю рождения наследника трона в 1904, прощены евреям денежные взыскания за уклонения от воинской повинности. Однако -- опозданы были эти уступки. В крутом узле японской войны, куда увязла Россия, уже не принимали их, как видим, ни еврейские финансисты Запада, ни большинство еврейских деятелей России, ни, тем более, -- еврейская молодежь. И в ответ на обещательные заявления Святополк-Мирского при вступлении в должность, что евреям будет облегчена и черта оседлости и право избирать занятия, -- было выдвинуто заявление "свыше 6.000 лиц" (подписи собирала Еврейская Демократическая группа): "Считаем бесплодной всякую попытку удовлетворить и успокоить еврейское население какими-либо частичными улучшениями. Считаем несостоятельной всякую политику постепенного устранения тяготеющих над нами ограничений... Мы ждем уравнения нас в правах... как дела чести и справедливости"33. А от правительства, увязшего в войну, -- требовать стало легче. Само собой, при том презрении к власти, каким кипело в те годы российское образованное общество, было бы странно ожидать массовый патриотический энтузиазм от еврейской молодежи. По данным долголетнего тогда военного министра, а затем главнокомандующего на Дальнем Востоке генерала Куропаткина, "в 1904 году число не явившихся к призыву евреев увеличилось вдвое против 1903 года. Призвано было 66.000 евреев; не явилось без уважительных причин свыше 20.000. На каждую тысячу призываемых недобор был свыше 300 человек, в то время как недобор среди русского племени составил на 1.000 человек -- всего 2 человека. Да и те евреи, которые были призваны из запаса, массами бежали с пути на театр военных действий"34. Косвенная американская статистика подсказывает, что с начала японской войны потекла массовая эмиграция евреев призывного возраста. А именно, за два военных года иммиграция евреев в Америку возросла особо резко среди рабочего (14-44) возраста и мужчин. За 1904 и 1905 -- рабочего возраста приехало на 29 тысяч больше, чем следовало бы ожидать (сравнительно с остальными иммигрантами), а мужчин прибыло на 28 тысяч больше, чем следовало бы ожидать (сравнительно с женщинами). После этих двух лет соотношение восстановилось35. (Газета "Киевлянин" привременно утверждала, что "20-30 тысяч солдат и запасных солдат из евреев... чуть не поголовно скрылись и бежали за границу во время японской войны"36.) В статье "Воинская повинность в России" та же Еврейская энциклопедия приводит сравнительную таблицу недобора призывников христиан и евреев; и по официальным цифрам относительный недобор евреев в сравнении с христианами составлял, на тысячу призывников: в 1902 -- соответственно 30 и 1, в 1903 -- 34 и 1. По утверждению Энциклопедии, еврейские призывники могли не явиться и по причинам эмиграции, незарегистрированной смерти, неправильного учета. Но необъясненное отсутствие в ее таблице именно 1904 и 1905 годов лишает всякой возможности прямо судить о недоборе во время войны37. О воевавших же Энциклопедия утверждает, что в войне участвовало тоже от 20 до 30 тыс. евреев, не считая 3 тысяч евреев-врачей; и указывает, что даже "Новое время", враждебно относившееся к евреям, признавало мужественное поведение евреев на той войне38. -- Это вполне согласуется со свидетельством ген. Деникина: "В российской армии, солдаты-евреи, сметливые и добросовестные, создавали себе всюду нормальное положение и в мирное время. А в военное -- все перегородки стирались сами собой и индивидуальная храбрость и сообразительность получали одинаковое признание"39. -- И исторический факт: геройство Иосифа Трумпельдора, который, и руку потеряв, пожелал остаться в строю40. Отличился и не он один. В конце неудачной для России японской войны президент Теодор Рузвельт согласился на посредничество в переговорах с Японией (в Портсмуте, США). Ведший эти переговоры Витте вспоминает о "депутации еврейских тузов, являвшихся ко мне два раза в Америке говорить об еврейском вопросе". Это были Яков Шифф, крупнейший юрист Луи Маршалл, Оскар Страус и др. -- Теперь положение России было весьма ущемленное, и оно диктовало российскому министру более уступчивый тон, чем в 1903. Доводы Витте "вызвал[и] резкие возражения Шиффа"41. Пятнадцать лет спустя член той делегации Краус, к 1920 Президент ложи Бней Брит, вспомнил их так: "Если царь не даст своему народу те свободы, на которые он имеет право, то революция сможет установить республику, через которую те свободы и будут достигнуты"42. В тех же неделях проявилась и еще одна зреющая мина под русско-американскими отношениями. Провожая Витте, Т. Рузвельт передал предупреждение русскому императору, что давний (с 1832) взаимовыгодный русско-американский торговый договор пострадает, если в России будут применять вероисповедные ограничения к приезжающим американским деловым людям43. Этот протест -- с одной стороны, конечно, принципиальный -- на практике касался, в основном, уже заметного числа российских евреев, от эмиграции получивших американское гражданство. Они снова возвращались в Россию, -- часто и для революционной работы, -- но уже как купцы, которые не должны испытывать теперь ограничений в деятельности и местности. Этой мине предстояло взорваться несколькими годами позже. К 1904 в Штутгарте уже не первый год издавалось "Освобождение" и большая масса русского образованного общества почти нескрываемо принадлежала душой к нелегальному Союзу Освобождения. Осенью 1904 по всем крупным городам России прокатилась "банкетная кампания" с накаленными и вещательными тостами к свержению "режима". Из-за границы на банкеты тоже подоспевали, с публичными речами (например Тан-Богораз). "Политическое оживление охватило все крути еврейского общества". Оно готовно втягивалось в это политическое кипячение, уже и без различия классов и партий. И "многие выдающиеся еврейские деятели, даже национально настроенные, входили... в нелегальный "Союз Освобождения""44. Вместе со всем русским либеральным обществом они были "пораженцами" в японской войне. Вместе со всем обществом восторгались удавшимися "казнями" министров Боголепова, Сипягина, Плеве. А вся русская "прогрессивная" общественность даже толкала евреев в эту сторону, не допускала, чтобы еврей был правее левого демократа, а еще бы естественней -- социалист. Еврей-консерватор -- это отталкивало! Даже в академической Еврейской Историко-Этнографической комиссии "в бурные годы уже не было времени для спокойной научной деятельности... надо было "делать историю""45. -- "Радикальные и революционные течения в русском еврействе всегда исходили из того, что проблема равноправия евреев... основная историческая задача российского еврейства будет разрешена только тогда, когда будет отрублена вся голова Медузы, со всеми вьющимися из нее змеями"46. В эти годы сильно активизировалось петербургское Бюро Защиты евреев, с задачей "бороться против антисемитской литературы и распространять надлежащие сведения о правовом положении евреев, с целью, главным образом, влиять на общественное мнение русских либеральных кругов". (В этом, пишет Слиозберг, широко помогали средства международного ЕКО.)47 Но влиять -- не столько на русское общество. В самой России не возникало филиалов Бюро -- ни даже в Москве, Киеве и Одессе: с одной стороны, пропаганда сионизма поглотила "всю энергию наиболее интеллигентных евреев", с другой -- пропаганда бундистская захватила большую часть еврейской интеллигентной молодежи. (Слиозберг настаивал осудить Бунд, Винавер препятствовал тому, считая, что не следует ссориться с Бундом: он "обладает энергией, пропагандистской силой".)48 -- Однако Бюро Защиты вскоре установило прочные связи взаимной информации и взаимопомощи с Американским Еврейским комитетом (президентами которого были Я. Шифф, затем Луи Маршалл), Англо-Еврейским комитетом (Клод Монтефиоре, Люсьен Вульф), Альянсом в Париже и Комитетом помощи немецким евреям (Hilfsverein der deutschen Juden, Джеймс Симон, Поль Натан)49. Описывает М. Кроль: "Жизненным нервом нашего кружка было "бюро прессы" [для распространения] достоверной информации о положении евреев в России в современной печати русской и иностранной". Эту работу взял на себя А. И. Браудо. "Он выполнял ее превосходно. При тогдашних русских условиях такая работа должна была вестись с большой осторожностью", требовала соблюдать "строжайшую конспирацию. Даже члены "Бюро Защиты" не знали, каким образом и какими путями ему удавалось провести ту или иную кампанию в прессе... целый ряд статей, появившихся в русской или заграничной повременной печати, и нередко производивших большое впечатление, были доставлены в соответственные газеты и журналы или лично Браудо, или благодаря его усилиям"50. "Доставка достоверной информации" ради возбуждения "той или иной кампании в прессе" -- производит несколько жутковатое впечатление, особенно зная уже весь опыт XX века. На сегодняшнем языке это называется: умелое манипулирование прессой. В марте 1905 Бюро Защиты созвало в Вильне организационный съезд "Союза для достижения полноправия еврейского народа в России"51, но на том вскоре самораспустилось, перетекло в руководство Союза Полноправия. (Термин "полноправие" как более сильный, чем "равноправие", предложил Винавер. Ныне его смягченно вспоминают как "Союз для достижения полного равноправия"52.) Хотели, чтобы этот новый Союз объединил все еврейские партии и группы53. Но бундисты порочили тот съезд и Союз, считая его буржуазным. Однако многие сионисты -- не удержались в своей сионистской отдаленности. Поток начавшейся российской революции внес в их ряды раскол за расколом. И из разных течений повлеклись: ну как не принять участие в том великом, что совершается вот прямо тут? А приняв участие -- они повлияли на задуманное чисто гражданское направление съезда. Крепло сознание, что нельзя бороться только за гражданские права -- но с той же энергией и за национальные54. Слиозберг возражал этому влиянию сионистов, "желавших выделить евреев из числа граждан России", эти требования "заявлялись часто лишь... с демагогической целью". Ибо российское еврейство "нисколько не было стесняемо в проявлении своей национальной жизни... Было ли уместно возбуждать вопросы о национальной автономии евреев, которой в сущности не имеет ни одна национальность России, тогда, когда и сам русский народ, в своей православной части, далеко не свободен в проявлении своей религиозно-национальной жизни?" Но "время было такое, когда демагогия на еврейской улице приобретала особенное значение"55. Итак, вместо до сих пор всем ясного "равноправия" -- еще не достигнутого, но кажется уже не поспевающего за политическим моментом, -- выдвинули лозунг еврейского полноправия. Под полноправием понималось: сверх равноправия еще "национальная автономия". "Да впрочем, заявившие эти требования едва ли отдавали себе ясный отчет о смысле и содержании этих требований. Учреждение еврейских школ никаким законом ограничено не было. Требовался русский язык... поскольку речь идет не о хедерах. Но и... другие более цивилизованные государства... держались государственного языка как в сношениях с властями, так и в школе"56. -- Никакой "национальной автономии" у евреев не было и в Соединенных Штатах. Однако "достиженцы" ("Союз для достижения...") хотели в пределах России "национально-культурного самоопределения" с широкой автономией еврейских общин (а заодно: секуляризовать их, оторвать от еврейского же религиозного влияния -- идея пригодная и сионистам, и социалистам). Позже это формулировалось как "национально-персональная автономия". (И, в частности, чтобы еврейские культурно-бытовые учреждения содержались на счет государства, но оно не вмешивалось бы в их деятельность.) -- А как может "самоуправляться" территориально-рассеянная нация? 2-й съезд Союза, в ноябре 1905, вынес решение: созывать Всероссийское Еврейское Национальное Собрание57. Все эти идеи, и "национально-персональная автономия" еврейства в России, проявлялись и продержались в разных формах до самого Семнадцатого года. Однако Союз Полноправия не оказался долговечен. В конце 1906 от него откололась противосионистская Еврейская Народная группа (Винавер, Слиозберг, Кулишер, Штернберг), отказавшаяся от задачи Еврейского Национального Собрания; вскоре затем -- и Еврейская Народная партия (С. Дубнов, духовный и культурный национализм, в частности гарантировать право еврейского языка повсеместно в публичной жизни, -- но на какие средства и каким образом?..); и еще Еврейская Демократическая группа (Брамсон, Ландау), близкая к трудовикам58. Обвиняли Союз Полноправия и в том, что он примкнул к кадетской партии и потому "не может представлять еврейское население в России"; а сионисты считали "достиженцев" "чуть ли не ассимиляторами", социалисты -- упрекали в буржуазности59. -- В начале 1907 Союз перестал существовать60. Сионисты же все дальше увлекались вихрем идущей, кажется, российской революции, и в ноябре 1906 их всероссийский съезд в Гельсингфорсе признал "необходимым не только повернуться лицом к повседневным нуждам и требованиям русского еврейства, но и вложиться вплотную в его политическую и общественную борьбу"61; Жаботинский настаивал внести в сионистскую программу требование установить в России народовластие; Д. Пасманик отклонил возражением, что "такое требование могут выставлять лишь те, кто готовы выйти на баррикады"62. В конце: Съезд "санкционирует присоединение сионистов к Освободительному Движению"63. А оно как раз уже было на исчерпе, после провала Выборгского воззвания. Автор этой программы Жаботинский обосновывал: конечная цель сионизма может быть осуществлена только через несколько десятилетий, а в борьбе за полноправие евреи еще лучше поймут задачи сионизма64. Правда, Жаботинский оговаривался: "Мы оставляем первые шеренги представителям нации-большинства. Мы отклоняем от себя несбыточную претензию вести: мы присоединяемся"65. То есть Палестина -- Палестиной, а пока будем бороться в России. За три года до того Плеве и указывал Герцлю, что опасается именно этого поворота в сионизме. Слиозберг видит роль сионистов никак не скромной: "сионисты после гельсингфорсского съезда решили захватывать все области еврейской общественной деятельности в свои руки", стремились "к захвату влияния на местах". (В 1-й Государственной Думе из 12 евреев-депутатов пятеро были сионистами.) Но замечает: впрочем, вся эта еврейская многопартийность была "делом небольших кружков интеллигентов", а не еврейских масс, и пропаганда этих группок "создавала только путаницу в умах"66. Да, ото всех этих дроблений не добавлялось определенности: за какие права -- равные или полные -- и в какой именно форме -- гражданской или национальной -- российские евреи боролись? И не забудем: "Все эти группы, чисто интеллигентские... не включали в себя элементов ортодоксального еврейства, которое, наконец, сознало необходимость организации в целях борьбы против распространявшегося антирелигиозного настроения среди еврейской молодежи". И так "началось то, что потом получило свое развитие в "Агудат Израиль"". Это движение было озабочено, что "революционные еврейские элементы вербовались среди нерелигиозной еврейской молодежи", тогда как "большинство евреев, а именно ортодоксальное, стремясь к получению прав и к отмене ограничений, оста[е]тся верноподданными престолу и далек[о] от мысли о ниспровержении существующего строя"67. Изучая историю российского еврейства в начале XX века, редко прочтешь об ортодоксальных евреях. Слиозберг однажды заявил, на гнев Бунда, что, "имея за собою меламедов, опираюсь на большее количество евреев, чем вожаки Бунда, так как меламедов больше в еврействе, чем рабочих"68. С секуляризацией еврейской общественности -- никак не исчезли еврейские общины черты оседлости. Не исчезли те же старые вопросы об устройстве их жизни, о религиозном образовании, о роли раввината. Уже во временное спокойствие 1909 года реформа еврейской общины обсуждалась основательно на съезде в Ковно. "Работы съезда оказались чрезвычайно плодотворными, и редко еврейский съезд мог бы сравниться [с ним] по серьезности и обдуманности принятых решений"69. "Ортодоксия находилась в борьбе, не всегда явной, а скрытой, против еврейской интеллигенции. Было ясно, что ортодоксия, осуждая освободительное движение среди еврейства, стремилась получить благоволение правительства"70. Но уже было поздно. К 1905 -- самодержавие обронило вообще порядок в стране. А традиционное еврейство к этому году напрочь потеряло целое, и уже не первое, поколение, ушедшее в сионизм, в светский либерализм, редко - просвещенный консерватизм, а всего значительней по последствиям -- в революционное движение. Новое революционное поколение вышло на свет к рубежу века. Вожди его Григорий Гершуни и Михаил Гоц решили возобновить террор народовольцев. "Гершуни взял на себя очень трудную и ответственную задачу создать в России новую революционную партию, которая должна была быть достойной продолжательницей "Народной Воли"", "организаторскому таланту Гершуни и еще нескольких самоотверженных революционеров удалось уже в конце 1901 года создать" ее. "Одновременно... была создана и ее боевая организация. Творцом и вдохновителем этой необыкновенной организации был тот же Гершуни"71. -- В партии эсеров евреи "в первые годы ее существования играли выдающуюся роль". Тут были "Анский-Раппопорт, Х. Житловский, Осип Минор, И. Рубанович" и снова Марк Натансон. В БО (Боевой организации) состояли "Абрам Гоц, Дора Бриллиант, Л. Зильберберг", не говоря уже о знаменитом Азефе. В боевиках-эсерах развивался и М. Трилиссер, будущий крупнейший чекист. "Среди рядовых членов партии с.-р. также было немало евреев", хотя, считает Д. Шуб, "они всегда составляли в ней незначительное меньшинство". По его утверждению -- это "наиболее русская" революционная партия72. -- Центр партии перенесли для безопасности за границу [чего не делал, например, Бунд], в Женеву, к М. Гоцу и О. Минору. А неукротимый "тигр" Гершуни, притворно усыпив внимание к себе Зубатова, -- успешно метался по многим губерниям России -- подобно Б. Савинкову наводя террористические акты, убеждаясь в исполнении их. Так, он был на Исаакиевской площади при убийстве Сипягина; был рядом и в Уфе при убийстве губернатора Богдановича73; и в Харькове при убийстве губернатора Оболенского; на Невском -- при неудачном покушении на Победоносцева. Исполнители "тер-актов" во всех случаях были "христиане", как П. Карпович, С. Балмашев, Е. Созонов и др. (Изготовителем бомб для убийства Плеве, в. кн. Сергея Александровича и намечавшихся убийств в. кн. Владимира Александровича, министров внутренних дел Булыгина и Дурново -- был Максимилиан Швейцер, в 1905 сам взорвавшийся при изготовлении бомбы74.) -- Арестованный случайно, Гершуни был приговорен к казни, высочайше помилован без его просьбы, в 1907 изобретательно бежал из Акатуя в бочке из-под капусты, затем через Владивосток и Америку в Европу; царское правительство требовало выдачи его из Италии, но либеральная общественность в Европе стала стеной -- не выдавать, повлиял и Клемансо, тоже, как известно, "тигр". Гершуни вскоре умер от саркомы легких. -- Выделялся среди эсеровских террористов и Абрам Гоц, в его счете -- активное участие в покушениях на Дурново, Акимова, Шувалова, Трепова, доля в убийствах Мина, Римана. (Но, не к счастью своему, он жил много дольше старшего брата, рано умершего, --и в будущем предостаточно хлебнул от большевиков.) Смелее предыдущего революционного поколения брались теперь играть с историей. Не так знаменит, однако" стоит внимания Пинхус (Петр) Рутенберг. В 1905 готовил боевые дружины в Петербурге и снабжал их оружием. Он же вдохновитель и соратник Гапона 9 января 1905, а в 1906 "по заданию партии эсеров стал организатором и руководителем его убийства" (еще позже опубликовал записки "Убийство Гапона")75. В 1919 эмигрировал в Палестину, там прославился электрификацией страны. Там -- он показал, что способен строить; но в свои ранние годы в России -- он не инженерствовал, а разрушал. -- Не услеживаем дальнейшей судьбы "студента Циона" -- безответственного взмутчика бессмысленного свеаборгского мятежа, а сам благополучно избежал массового убоя. Кроме эсеров, с каждым годом подрастали и новые социал-демократические борцы, говоруны и теоретики. Одни казались очень значительными на короткий период в узком кругу, как Александра Соколовская, оставшаяся в истории лишь тем, что была первой женой Троцкого и матерью двух его дочерей. -- Незаслуженно мало остались отмечены Зиновий Литвин-Седой, начальник штаба краснопресненских дружин в московском вооруженном восстании; Зиновий Доссер из руководящей "тройки" того восстания. Еще из вожаков московского восстания -- "Марат"-В. Л. Шанцер, Лев Кафенгаузен, Лубоцкий-Загорский (почти на столетие давший свой псевдоним Сергиеву Посаду) и Мартын Мандельштам-Лядов, член Исполнительной Комиссии РСДРП по руководству вооруженным восстанием76. Другим -- как Ф. Дану или О. Нахамкису -- еще только предстояло крупно профигурять, в Семнадцатом году. Несмотря на неприязнь к евреям со стороны Бакунина, многие пошли в вожди и теоретики анархистов. "Другие русские анархисты, например, Кропоткин, не относились отрицательно к евреям и старались привлечь" их77. Среди вожаков можно выделить: Якова Новомирского, Александра Ге, Льва Черного, В. Гордина78. Еще один из вожаков анархистов, И. Гроссман-Рощин, с глубоким уважением, вспоминает белостокского Арона Елина: "знаменитый террорист", но не просто "красных дел мастер", "никогда не впадает... в "механический боевизм""79. -- "Менее терпеливая часть еврейской массы... ищет ускоренного способа для достижения социалистического строя. И такое вспомогательное средство, "карету скорой помощи", она находит в анархизме"80. -- Особенно сильное влечение к анархизму испытали евреи Киева и Юга, и например в материалах о Богрове встречаем немало анархистов помельче, не вошедших в историю. Мы уже замечали раньше, но стоит повторить: не только из-за стеснении евреи густо рвались в революцию. "Участие евреев в общероссийском революционном движении только в очень небольшой степени объясняется их неравноправием... Евреи только разделяли общее настроение" борьбы с самодержавием81. Удивляться ли? Молодежь интеллигентных семей, и русских и еврейских, годами слышавшая дома: "преступления власти", "правительство убийц", -- кинулась в революционные действия со всей энергией и яростью. Так и Богров. В 1905 еврейский историк С. Дубнов обвинил всех еврейских революционеров -- "в национальной измене". В статье "Рабство в революции" он писал: "Та многочисленная армия еврейской молодежи, которая занимает самое: видное место в рядах: Российской Социал-Демократической Партии и выдвигает там даже своих "командиров", формально порвала всякие связи с еврейством... Вы не творцы, а батраки революции или маклеры ее"82. Но, с ходом времени, взрослые все сильнее одобряли свою революционную молодежь. Это явление усилилось у нового поколения "отцов", и было, в общем, сильней у евреев, чем у русских. Член Государственной Думы Мейер Бомаш десятью годами позже (1916) заявит: "Мы не раскаиваемся, что евреи участвовали в освободительной борьбе... Они боролись за вашу свободу"83. --А полгода спустя, уже в озарении новой Революции, в марте 1917, знаменитый адвокат О. О. Грузенберг, перед руководителями Временного правительства и Совета рабочих и солдатских депутатов, страстно и с основанием заявит: "Мы щедро отдали революции огромный "процент" нашего народа -- почти весь его цвет, почти всю его молодежь... И когда в 1905 г. восстал революционный народ, в его ряды с неудержимой силой потекли без счета еврейские борцы"84. Об этом и другие: "Историческая обстановка для еврейских масс в России сложилась так, что они не могли не быть активнейшими участниками революции"85. -- "Евреи связали судьбу еврейского вопроса в России с торжеством в ней прогрессивных идей"86. Общий накал российского революционного движения несомненно усиливался от накала еврейских революционеров. Но одна разночинная, интеллигентская и ремесленная молодежь не могла совершить революции. Из первых задач было: захватить, увлечь, повести в бой русских индустриальных рабочих, и особенно петербургских. Однако, отмечает тогдашний директор Департамента полиции: "В начальной стадии своего развития рабочее движение... было чуждо политических вожделений". И даже перед самым 9 января на "экстренном собрании рабочих 27-го декабря рабочими был выгнан из залы еврей, пытавшийся произнести агитационную речь политического характера и разбросать прокламации, и были задержаны три еврейки, агитировавшие на политической почве"87. Чтобы действенно увлечь петербургских рабочих, понадобилась псевдоправославная агитация Гапона. 9 января, еще до всякой стрельбы войск, единственной сооружавшейся в тот день баррикадой (4-я линия Васильевского острова), с разрушением телеграфной и телефонной линий, затем и нападением на полицейский участок, руководил молодой Семен Рехтзаммер (сын управляющего акционерным обществом товарных складов и хлебных элеваторов). Впрочем, рабочие Васильевского острова два дня спустя проводили "особенно значительно[е]" "избиение интеллигенции"88. Известно, что российская революционная эмиграция в Европе приняла сообщения о расстрелах в Петербурге со смесью возмущения и восторга: наконец-то!! теперь -- грянет!! -- А распространить восторг -- и восстание -- по черте оседлости взялся недреманный Бунд, в чьем партийном гимне (Анский назвал его "марсельезой еврейских рабочих) звучало: "Довольно мы врагов своих любили, Мы ненавидеть их хотим!! ... Костер готов! Довольно дров найдется, Чтоб на весь мир разжечь святой пожар!!"89 (Впрочем, "Интернационал" был переведен на русский Аркадием Коцем еще в 190290. Так и возникли слова, молитвенно впитанные несколькими поколениями: "Вставай, проклятьем заклейменный" и "Весь мир насилья мы разроем".) Бунд немедленно выпустил воззвание ("тысячах в двухстах экземпляров"): "Революция началась. Она загорелась в столице, она прокатится пожаром по всей стране... Вооружайтесь! Нападайте на оружейные магазины и разберите все оружие... Обратите все улицы в сплошное поле битвы!"91 По отчету раннесоветской "Красной Летописи": "Петербургские события 9 января вызвали большой отклик в еврейском рабочем движении: они повлекли за собой почти по всей "черте оседлости" массовое выступление еврейского пролетариата. Во главе этого выступления стоял Бунд". Чтоб обеспечить эту массовость, отряды Бунда стали обходить мастерские, заводы и фабрики и даже семьи рабочих, призывая прекратить работы, насильственно выпуская пар из котлов, снимая приводные ремни; хозяевам производств грозили, местами стреляли в них, в Витебске плеснули в хозяина серной кислотой. Это было "не стихийное выступление масс, а старательно подготовленное и организованное". Однако, сожалеет Н. Бухбиндер: "В стачках почти повсеместно участвовали одни еврейские рабочие... В целом ряде городов при попытках остановить заводы и фабрики русские рабочие оказывали сильное сопротивление". -- Состоялись стачки по неделе в Вильне, Минске, Гомеле, Риге, а в Либаве и две недели. Естественно, что вмешивалась полиция, и в ряде городов при Бунде "созданы были боевые отряды с целью борьбы с полицейским террором"92. -- В Крынках (Гродненская губ.) бастующие выстрелами изгнали полицию из местечка, прервали телеграфное сообщение, на два дня властей не стало, т.е. управлял стачечный комитет. "Факт, что рабочие, с преобладанием среди них евреев, могли стать властью еще в начале 1905 г., был очень показателен для революции и внушил много надежд". Правда, из-за высокой активности Бунда "могло казаться, что, главным образом, недовольны евреи, и они протестуют, а остальные народы уж не очень-то революционны"93. К этому времени сила революционеров была в нескрываемых вооруженных отрядах "самообороны", приходившей уже в действие в гомельском погроме, а теперь сильно выросшей. "Самооборона... обычно была тесно связана с боевыми отрядами партийных организаций... Можно сказать, что вся черта еврейской оседлости была покрыта целой сетью вооруженной самообороны, которая сыграла большую роль своими боевыми действиями... Против нее могло выступать только организованное войско"94. -- В разгар революции присоединились и сионистские партии разных оттенков: в отрядах самообороны "особенно активно [участвовал] Поалей-Цион", были и "вооруженные отряды СС [сионистов-социалистов]", также и СЕРП "организова[л] боевые отряды". Таким образом, "в боевые революционные моменты эти социалисты из сионистов всех толков были вместе с нами"95, -- сообщает С. Диманштейн, в будущем видный большевик. Свои воинственные действия Бунд продолжал и во все следующие месяцы шатко-переменчивого 1905 года. Здесь выделяются апрельские события в Житомире. По Еврейской энциклопедии, это был еврейский погром, причем "организованный полицией"96. --Диманштейн же, самоаттестующийся "активным участником революции 1905 г. в районах так называемой черты оседлости", пишет: "Это был не погром, а бой с войсками контрреволюции"97. -- Старая Еврейская энциклопедия сообщает, что евреев было убито до 20 человек98, новая: "около 50 (по другим сведениям, около 35)"99. По ней же: "Беспорядки начались после провокационного сообщения о том, что евреи за городом якобы стреляли в царский портрет"100. А "Правительственный Вестник" сообщает как факт: за две недели до погрома "толпа... до 300 человек собралась за городом... где начались упражнения в стрельбе из револьверов... в портрет Государя Императора". После того в самом городе было несколько драк между евреями и христианами -- по "Правительственному Вестнику", нападали чаще евреи101. А в день самого события "отряды еврейской самообороны оказали героическое сопротивление погромщикам". На помощь житомирской самообороне выехал из ближнего местечка вооруженный отряд еврейских юношей и по пути в местечке Троянове "был остановлен украинскими крестьянами". "Самооборонцы пытались укрыться в домах местных евреев, но их к себе не пустили и указали крестьянам, где спрятались двое", характерный факт; "и 10 чел. из отряда были убиты"102. В те годы уже был найден замечательно успешный прием: "похороны жертв революции были тогда одним из лучших способов агитации, действовавшим на массы самым зажигательным образом", отчего и "у бойцов было сознание, что их смерть будет хорошо использована для революции, и будет вызвано чувство мести, которое появляется у многих тысяч во время похорон", да и "похоронные демонстрации было сравнительно легче устраивать. Представители либерального общества считали своим долгом хлопотать о невмешательстве полиции в похороны". И вот, "похороны вошли как одна из составных частей в революционные методы пропаганды 1905 года"103. Летом 1905 "был сильный террор со стороны полиции, но немало и случаев мести со стороны рабочих, как бросание бомб в солдатские и казацкие патрули, убийства и ранения полицейских разных рангов; все это практиковалось в немалом количестве", ибо сводилось "к вопросу о свертывании или развертывании революции в еврейском районе"104. Вот, в Гомеле казаки убили бундовца. На его похоронах 8-тысячная толпа, а речи на кладбище -- революционные, и революция катится, катится вперед! -- А когда надо было протестовать против созыва "булыгинской" (законосовещательной) Думы -- кампания "перенеслась из "биржи" в еврейском районе в синагоги... Туда же являлись во время молитвы ораторы партии... под защитой своего боевого отряда, который являлся туда вместе с докладчиком и занимал все выходы... На этих собраниях обычно принимались предлагаемые, заранее подготовленные резолюции без всяких возражений", -- а куда ж: было деваться бедным молящимся евреям? попробуй этим молодчикам возрази! Никак было "нельзя давать революции остановиться на этом этапе"...105 По проекту созыва той не состоявшейся за событиями 1905 совещательной Думы -- сперва предполагалось не давать евреям избирательных прав: из той логики, что они не имеют таких в городских самоуправлениях. Однако размахи 1905 года росли, евреи-гласные городских дум, назначенные губернскими властями, то там то здесь демонстративно слагали с себя полномочия, -- и по августовскому закону о выборах в Думу евреи уже получили право голоса. Но накатывала же революция -- и общественность ту совещательную Думу вообще отвергла, Дума не состоялась. Перемежаясь по интенсивности, напряжение держалось в стране весь несчастный Пятый год, и царское правительство не успевало за поступью событий. Осенью по всей России уже готовились железнодорожная и другие забастовки. И уж конечно не слабло напряжение в черте оседлости. В Северо-Западном крае в начале октября "резки[й] подъем... революционной энергии масс", "пошли новые митинги по синагогам" (тем же манером, с отрядниками на дверях, запугивая верующих евреев), "стали лихорадочно готовиться ко всеобщей забастовке". -- В Вильне на митинге, собранном с разрешения губернатора, "стали стрелять в стоявший там колоссальный царский портрет, а некоторые стали его дырявить ударами стульев", через час на улице уже стреляли и в самого живого губернатора, вот он, азарт 1905 года! -- А например в Гомеле не удалось договориться РСДРП с Бундом, "и они действовали вразброд", эсеры же "пошли... вместе" с сионистами-социалистами; и вот "были брошены бомбы в казаков, которые [в ответ] стали обстреливать всех и все и избивать всех встречных без различия национальности"106, -- славненький революционный пожар! это и нужно! И не мудрено, что "во многих местах... замечалась активная борьба состоятельных религиозных элементов еврейства против революции. Они помогали полиции ловить еврейских революционеров, срывать демонстрации, забастовки и т. п.". Не то чтобы им мило было оказаться на стороне правительства. Но, не оторвавшиеся от Бога, они не желали видеть разрушение жизни. Тем более не желали принимать революционный закон, ибо чтили свой. А для молодых революционеров религиозный "Союз евреев" в Белостоке и в других местах был -- "черносотенный"107. Как обобщает большевик Диманштейн, после октябрьской всеобщей забастовки "к восстанию призывали... Бунд, СС и другие еврейские рабочие партии", но "усталость давала себя знать"108. В лад с большевиками Бунд затем бойкотировал и выборы в 1-ю Государственную Думу в начале 1906109, все еще лелея надежды на дальнейший взрыв революции. После же явного поражения ее смирился до меньшевизма; в 1907 на V съезде РСДРП из 305 депутатов было 55 бундовцев. И Бунд, даже "стал поборником крайнего идишизма"110. В такой-то раскаленной обстановке, весьма шаткой для власти, Витте и уговорил Николая II издать Манифест 17 октября 1905. (Вернее, Витте хотел опубликовать это как сухое правительственное сообщение, но сам Николай настоял на пафосном жесте Манифеста от имени царя: он верил, что тем будут тронуты сердца подданных.) А. Д. Оболенский, составлявший для Витте первоначальный проект Манифеста, свидетельствует, что среди его трех пунктов сперва был отдельный, особый пункт о правах и свободах евреев -- но затем Витте переформулировал (а вероятно, по настоянию царя) в общий пункт о неприкосновенности личности и свободах совести, слова, собраний111. Отдельно о еврейском равноправии -- уже не осталось. "Только в опубликованном вместе с манифестом докладе... Витте упоминалась необходимость "уравнения перед законом всех русских подданных независимо от вероисповедания и национальности""112. Но уступки следует делать заблаговременно и в позиции силы, а не в условиях уже прикатившей слабости. Либеральное и революционное общество -- злорадно истолковало Манифест как капитуляцию, и оттолкнуло его. Поражены были тем и Государь, и Витте -- и кое-кто из еврейской интеллигенции: "Достигнута была цель, к которой стремились в течение десятилетий лучшие русские люди... Добровольный по существу отказ Государя от самодержавной власти и обязательство передать законодательную власть на решение народных представителей... Казалось, всех должна была объять радостью весть об этой перемене" -- а встретили ее с прежней непримиримой революционностью: борьба продолжается!113 На улицах срывали национальные флаги, царские портреты и государственные гербы. Поучительна запись беседы Витте с представителями петербургской печати 18 октября, на следующее утро после Манифеста. Витте явно ожидал благодарностей и рассчитывал на дружную поддержку прессы в успокоении умов, прямо просил ее. В ответ же -- начиная с резкой отповеди издателя "Биржевки" С. М. Проппера, затем Нотовича, Ходского, Арабажина, Анненского, он только и услышал: немедленно объявить политическую амнистию! "Требование амнистии категорическое!" -- "Генерал Трепов должен быть удален с должности генерал-губернатора С.-Петербурга. Таково постановление союза газет". Постановление союза газет! -- увести из столицы казаков и войска: "не будем выпускать газет, пока войска не удалятся"! войска -- причина беспорядков... Охрану города -- передать "народной милиции"! (То есть -- революционным отрядам. То есть -- создать в Петербурге условия для бойни, как вот-вот увидим в Одессе. Или, глядя еще дальше: уже в октябре 1905 создать в Петербурге желаемую ситуацию будущей Февральской революции.) -- Витте в жалкости просит: "Дайте мне передышку", "помогите мне, дайте несколько недель"; даже обходит всех с рукопожатиями114. (А сам вспоминает: в устах Проппера -- "требования эти для меня служили признаком обезумения прессы".) Все же правительство имело разум и мужество отказать просьбе устроить анархию -- ив столице ничего худого не случилось. (О Проппере Витте вспоминал, что он "явился в Россию из-за границы в качестве бедного еврея, плохо владеющего русским языком... пролез в прессу и затем сделался хозяином "Биржевых Ведомостей", шляясь по передним влиятельных лиц... когда я был министром финансов [Проппер] выпрашивал казенные объявления, различные льготы и, наконец, выпросил у меня [звание] коммерции советника". А в эту встречу, вот, предъявил "довольно нахальные... не то требования, не то заявления", "мы правительству вообще не верим"115.) Выпадающий из радикального потока прессы "Киевлянин" в том же октябре поместил рассказ офицера, воротившегося из полуторалетнего японского плена как раз в эти октябрьские дни в Москву и поначалу растроганного до слез щедростью царского Манифеста, открывающего пути, благотворные для страны. А встретил он от московской толпы, по одному лишь своему виду боевого офицера во фронтовой защитной форме, -- "опричник, ставленник, царский холоп..." В большом митинге на Театральной площади "оратор призывал к борьбе, к разрушению". А новый оратор начал с "долой самодержавие!" "Акцент выдавал его еврейское происхождение... а русские люди: слушали, и ни один не сказал ему ни одного слова в ответ". Кивали на ругательные оскорбления царя и его семьи, а всех без исключения казаков, полицейских и военных -- бить! И все московские газеты звали к вооруженной борьбе116. В Петербурге, как известно, еще 13 октября учредился "Совет рабочих депутатов", с несравненными руководителями Парвусом и Троцким, да еще с подставным Хрусталевым-Носарем. Ставка Совета была -- на полное сокрушение власти правительства. Еще сильней -- и с трагической развязкой -- октябрьские события разразились в Киеве и в Одессе. Они привели к двум крупным еврейским погромам, которые и следует здесь рассмотреть. По обоим погромам имеются подробные отчеты сенаторских ревизий -- высший класс достоверного расследования, применявшийся в императорской России: Сенат был авторитетнейшим и независимым юридическим учреждением. По киевскому погрому -- ревизия сенатора Турау117. Он пишет, что причины погрома "находят себе объяснение в общем состоянии смуты, охватившей за последние годы всю Россию", -- и убедительно показывает это, описывая всю предысторию и ход событий в Киеве. Напомним: после петербургского 9 января, после многомесячной раскачки общественного негодования, после позорно проигрываемой японской войны -- императорское правительство не нашло лучшего способа "успокоения", как объявить, 27 августа, полную административную автономность высших учебных заведений и их территорий. И этим -- еще раздуло безудержный революционный раскал. Так открылась, пишет сенатор Турау, "безконтрольн[ая] свобод[а] доступа в учебные заведения лиц, ничего общего не имеющих с научной деятельностью этих заведений", доступа -- "с целью политической агитации". В киевских университете и политехническом институте "состоялся ряд публичных собраний студентов при участии посторонней публики", получивших название "народных митингов", с каждым днем все многолюднее, к концу сентября и до "нескольких тысяч человек". На этих митингах, при красных флагах, "произносились страстные речи о непригодности существующего государственного строя, -- о необходимости борьбы с правительством", "производились сборы пожертвований на приобретение оружия", "раздавались прокламации и продавались брошюры революционного направления". -- "К половине октября постепенно обратили как университет, так и политехнический институт в арену открытой и ничем не стесняемой противоправительственной пропаганды. Революционные агитаторы, еще недавно подвергавшиеся преследованию властей за устройство тайных кружков и собраний в помещениях, принадлежавших частным лицам, чувствовали себя теперь неуязвимыми", "составляли и обсуждали планы действий, направленных к борьбе с существующим государственным строем". Но и этого оказалось мало, и стали революцию расширять: как привлечением на эти митинги "воспитанников и воспитаниц средних учебных заведений", то есть гимназистов, так и переносом революционных действий: то в зал купеческого собрания на съезд врачей-психиатров (с хор -- речь студента о еврейских погромах в Кишиневе, Гомеле, -- и посыпали прокламации в зал с криками: "долой полицию, долой самодержавие"); то -- на заседание литературно-артистического общества (разбили стекла в окнах, бросали "в городовых обломки стульев и перил"). И никакая власть не имела права помешать тому: автономные университеты уже имели свой закон. И описание этих событий, основанное на показаниях более 500 свидетелей, всюду в отчете перемежается замечаниями о евреях, выделяющихся в этой революционной толпе. "В годы русской революции 1905-1907 политическая активность евреев значительно возросла". Очевидно, это бросалось в глаза по новизне. "Еврейская молодежь, говорится в отчете, преобладала и на митинге 9 сентября в политехническом институте"; и при оккупации помещения литературно-артистического общества"; и 23 сентября в актовом зале университета, где "сошлось до 5 тысяч студентов и посторонних лиц и в том числе более 500 женщин". 3 октября в политехническом институте "собралось до 5 тысяч человек... преобладала еврейская молодежь женского пола". И дальнейшие упоминания о преимущественном участии евреев: на митингах 5-9 октября; и в митинге 12 октября в университете, где "приняли участие служащие в железнодорожных управлениях, студенты и лица неопределенных профессий"; и "массы евреев обоего пола" 13 октября на митинге в университете, где уже "собралось до десяти тысяч человек разнородной публики", речи произносились эсерами и бундовцами. (Еврейская энциклопедия подтверждает, расширительно в сравнении с Киевом, что в этих движениях, праздновавших получение свобод, "в районах черты оседлости большинство демонстрантов были евреями"; однако характеризует как "ложные" сведения, что в Екатеринославе "ходили по улицам и собирали деньги на гроб царя", а в Киеве "разорвали царские портреты в здании городской думы"118. Но как раз последний факт подтверждается ревизией Турау.) В октябре революционная раскачка в Киеве все увеличивалась. Александр Шлихтер (известный в будущем большевик, мастер насильственных хлебозаготовок и "комиссар земледелия" Украины перед ее голодным мором) возбудил забастовку юго-западных железных дорог: направлений на Полтаву, Курск, Воронеж и Москву. Запугивая рабочих насилиями, вызвали забастовку и на киевском машиностроительном 12 октября. В университете производили "усиленный сбор "на оружие", причем присутствовавшие бросали и золотые монеты, и крупные кредитные билеты, и серебро, а одна дама вынула даже из ушей серьги". Составлены были "летучие отряды" для насильственного прекращения занятий во всех гимназиях, на всех фабриках, для остановки трамвая, торговли в магазинах, и "с целью вооруженного сопротивления войскам и полиции". Решено было "перенести на улицу" все движение. 14 октября, по соглашению издателей газет, все они, кроме правого "Киевлянина", прекратили выпуск всех изданий, кроме "телеграмм, имеющих отношение к освободительному движению". -- "Летучие отряды" отнимали ручки от моторов у трамвайных вагоновожатых, выбивали камнями стекла трамваев (были случаи поранения пассажиров). Все и всюду закрывалось и прекращало деятельность при первом же появлении агитаторов; почтово-телеграфную контору остановили угрозой бомб; в университет на митинг под председательством Шлихтера текли группы студентов, гимназистов, "а также еврейская молодежь разных профессий". Тут власть приняла первые меры. Объявлен запрет сборищ на улицах и площадях, университет и политехнический оцеплены войсками, дабы пропускать туда только студентов, "арестовано... несколько человек за оскорбление полиции и войск", несколько эсеров и социал-демократов, присяжный поверенный Ратнер, принимавший "видное участие в народных митингах" (Шлихтер скрылся). Снова пошли трамваи, открылись магазины, и дни 16-17 октября прошли в Киеве спокойно. И вот в такую-то (по многим местам России) обстановку -- 17 октября был брошен, в надежде на благодарность населения, высочайший Манифест о свободах и введении думского (парламентского) образа правления. Телеграфные слухи достигли Киева в ночь на 18-е, утром 18-го листки с Манифестом раскупались и раздавались на улицах (а номера "Киевлянина" "раскупались... учащейся еврейской молодежью и тут же демонстративно разрывались на части"). Власти немедля освободили из-под стражи и арестованных в предыдущие дни и прежде "привлеченных к дознаниям за государственные преступления", кроме употреблявших взрывчатые вещества. На улицах отсутствовала полиция и войска, собирались "многочисленные скопища народа", сперва мирные. -- "Возле университета образовалась многотысячная толпа" из студентов, гимназистов "и из значительного числа еврейской молодежи обоего пола". По их требованию ректор университета "приказал открыть парадные двери главного здания". Тотчас в зал "ворвалась часть уличной толпы, мгновенно уничтожила императорские портреты, разорвала красное сукно" на флаги и ленты, а некоторые "начали громко приглашать публику стать на колени перед [появившимся] Шлихтером, как жертвой произвола". И "стоявшие вблизи него, действительно, опустились на колени", но другая часть публики "во всем происшедшем усмотрела оскорбление своих национальных чувств". -- Затем толпа направилась на Крещатик к городской думе, во главе ее ехал на коне Шлихтер с красным бантом и при остановках держал речи, "что борьба с правительством не закончена". Тем временем в Николаевском парке "евреи, набросив на памятник [Николая I] аркан, старались стащить статую императора с пьедестала"; "на другой улице евреи, украшенные красными бантами, стали оскорблять четырех проходивших мимо солдат: они на них плевали"; на Софийской площади толпа бросала камни в воинский патруль, ушибла шестерых солдат, и два манифестанта были ранены от ответных выстрелов. -- Между тем к исполняющему обязанности городского головы явилась группа мирных лиц и "просила открыть зал думских заседаний", чтобы благодарные манифестанты могли "выразить свои чувства по поводу высочайшего Манифеста. Желание публики было исполнено", и состоялся действительно мирный "митинг под председательством гласного Шефтеля". Но подвалила новая многотысячная толпа с красными значками и повязками, она "состояла из студентов и лиц разного звания, возраста, пола и состояния, при чем особенно выделялись евреи", часть ворвалась в думский зал, остальные заняли площадь перед думой. "Мгновенно все национальные флаги, которыми, по случаю Манифеста, была украшена дума, были сорваны, и их места заняли красные и черные знамена". -- Тут еще одна толпа принесла на рунах присяжного поверенного Ратнера, только что освобожденного, он звал идти освобождать и других из тюрьмы, на балконе думы с ним публично целовался Шлихтер, а тот "призывал население к всеобщей политической забастовке... и дерзостно отозвался об особе Государя императора. В это время участниками толпы были изорваны в клочки находившиеся в зале думы императорские портреты, а также поломаны зерцало и царские вензеля, устроенные на думском балконе для иллюминации"; "несомненно, что в уничтожении портретов и вензелей принимали участие как русские, так и евреи", корону "ломал какой-то русский рабочий", потом по требованию некоторых из толпы ее поставили на прежнее место, "однако минут пять спустя она снова была сброшена, в этот раз уже евреем, который затем сломал и половину буквы "Н"", "еще какой-то молодой человек, по наружному виду еврей", ломал венок вокруг вензеля. А в думе всю мебель разломали, из разбитых шкафов выбрасывали деловые бумаги и рвали их. Распоряжался в думе Шлихтер, по коридорам ходили "сборщики денег на неизвестные цели". -- Толпа перед думой все возбуждалась, с крыш остановленных трамваев ораторы произносили зажигающие речи; с думского балкона успешнее всего ораторствовали Ратнер и Шлихтер. "Еврей-подмастерье кричал с балкона: "долой самодержавие"; другой, прилично одетый еврей кричал: "валяй на мясо""; еще "другой еврей, вырезав в портрете Государя голову, высунул свою в образовавшееся таким образом отверстие, и с [балкона] думы кричал толпе: "теперь я государь""; "здание думы совершенно перешло во власть членов крайних социал-революционных партий и сочувствующей им еврейской молодежи, потерявшей всякое самообладание". Смею сказать, что в такой неистовости ликования проявилась черта и неумная и недобрая: неспособность удерживаться на границе меры. Что толкало евреев, среди этих невежественно ликующих киевских сборищ, так дерзко предавать осмешке то, что еще свято простому народу? понимая неутверженное положение в государстве своего народа, своих близких, -- могли бы они 18-19 октября по десяткам городов не бросаться в демонстрации с таким жаром, чтобы становиться их душой, и порой большинством? Читаем дальше отчет Турау. "Уважение к национальному чувству народа, к предметам его почитания было забыто. Казалось, одна часть населения... не стеснялась в способах выражения своего презрения..."; "возбуждение народное, вызванное поруганием высочайших портретов, было необычайное. Некоторые из стоящих перед думой стали кричать "кто снял царя с престола?", другие плакали". "Не было быть пророком для того, чтобы предсказать, такие оскорбления для евреев не пройдут даром", "тут же, у думы, стали раздаваться голоса, выражавшие удивление по поводу бездействия властей; кое-где в толпе... послышались крики "надо бить жидов"". -- А у думы стояла бездейственно и полиция и рота пехоты. Тут коротко подъехал эскадрон драгун, по нему стреляли из окон думы и с балкона, а на роту полетели сверху камни и бутылки, и стали обстреливать ее из револьверов с разных сторон: из думы, из биржевого зала, из толпы демонстрантов. Несколько солдат было ранено, командир роты велел открыть огонь, притом было убито семеро, ранено 130 человек, и площади рассеялась. -- Но к вечеру того же 18 октября "весть о поруганных императорских портретах, о сломанной короне, вензелях, об изорванных национальных флагах быстро разнеслась по всему городу вплоть до окраин. На многих улицах можно было наблюдать кучки людей, большинстве рабочих, мастеровых и торговцев, оживленно беседовавших обо всем происшедшем и во всем обвинявших евреев, которые всегда особенно резко выделялись среди манифестантов", "толпа рабочих на Подоле решила... ловить всех "демократов"... подстрекавших к последним беспорядкам, и сажать их под арест "до распоряжения Государя императора"". -- Вечером "на Александровской площади появилась первая группа манифестантов с портретом Государя императора, певшая народный гимн. Группа эта быстро увеличилась, и так как с Крещатика расходилось много с красными лентами в петлицах, то на них, как на предполагаемых виновников думской демонстрации, стали набрасываться и избивать отдельных лиц". И это было -- начало еврейского погрома. Теперь, чтобы нам осмыслить и непростительное бездействие властей при разгроме думы и оскорблении национальных символов -- а затем еще горшее непростительное бездействие их при самом погроме, -- надо взглянуть, что же делалось внутри этих властей. Сперва это может показаться стечением обстоятельств. Но слишком густо они вдруг стеклись в Киеве (и слишком нередко стекались в других местах), чтобы не увидеть в них уже роковую немочь имперской администрации последних десятилетий. Киевский губернатор -- вовсе отсутствовал. Вице-губернатор Рафальский только-только вступил в свою должность, еще не освоился, и тем более неуверенно исполнял обязанности губернатора, которого замещал временно. Стоявший над губернатором верховный хозяин обширного края генерал-губернатор Клейгельс еще в начале октября подал ходатайство об освобождении своем от должности -- по болезни. (Истинные мотивы неизвестны, не исключено, что на его просьбу повлияло все сентябрьское революционное бурление, с которым он не видел пути справиться.) Так или иначе, но и себя он с этого момента ощущал временным. А в октябре на него продолжали валиться директивы из министерства внутренних дел, -- 10 октября: принять самые энергичные меры "к недопущению уличных беспорядков и к прекращению их всеми силами в случае возникновения"; 12 октября: "подавлять уличные манифестации, не останавливаясь перед применением вооруженной силы"; 13 октября: "не допускать никаких уличных скопищ и сборищ и, по мере надобности, рассеивать их оружием". А 14 октября, как мы уже видели, киевские беспорядки перешли опасную черту. Клейгельс созвал совещание своих высших чинов, среди которых отметим киевского полицмейстера полковника Цихоцкого и помощника начальника (самого начальника и тут нет) охранного отделения Кулябку -- того самого хлопотуна и рохлю, который скоро по глупости наведет смертельный удар на Столыпина. Из панического доклада Кулябки вытекала возможность не только вооруженных уличных демонстраций в Киеве, но даже и вооруженного восстания. -- Тогда, уже не полагаясь на силы полиции, Клейгельс применил правило "о призыве войск для содействия гражданским властям" -- и с 14 октября передал "свою власть и полномочия военному начальству", именно: временно командующему войсками (командующий и тут отсутствует, да ведь обстановка самая беззаботная) Киевского военного округа ген.-лейтенанту Карассу. И тогда корпусной генерал Драке вступил в отправление обязанностей начальника охраны города. (Усмешка Империи: по какой из перечисленных фамилий этих чинов можно догадаться, что действие происходит в России?) Генерал Карасс "был поставлен в самое затруднительное положение", ибо не знал "общего состояния дел, а также личного состава администрации и полиции"; "передавая должность, генерал Клейгельс не нашел нужным облегчить задачу своего преемника: он ограничился исполнением одной лишь формальности и немедленно устранил себя от всех дел". Тут подошло время сказать о полицмейстере Цихоцком. Еще при ревизии 1902 года обнаружилось, что с ведома Цихоцкого брались поборы с евреев за разрешения на право жительства. Тогда же обнаружилось, что он живет "выше получаемого содержания", купил себе и зятю имения по 100 тыс. руб. И уже стал вопрос о предании Цихоцкого суду, -- но тут назначен был генерал-губернатором Клейгельс -- и вскоре (не иначе как получив крупную взятку) он ходатайствовал об оставлении Цихоцкого на посту, и даже возвести его в обер-полицмейстеры и присвоить звание генерал-майора. Возвышение не удалось, но и увольнение и отдача под суд тоже не состоялись, хотя на том настаивал генерал-майор Трепов из Петербурга. (Уже после всех событий выяснилось, что Цихоцкий и продвижение в чинах по полиции устраивал за взятки.) Вероятно, уже с начала октября Цихоцкому и было известно, что Клейгельс подал в отставку, -- и у него тогда опустились руки, что он обречен. А в ночь на 18 октября -- одновременно с царским Манифестом -- пришла из Петербурга и окончательная отставка Клейгельса. И Цихоцкому не осталось что терять. (Еще деталь: в такой тревожный момент Клейгельс отрешался еще до прибытия заместника -- а именно жемчужины царской администрации генерала Сухомлинова, впоследствии военного министра, провалившего подготовку к войне с Германией; и должность генерал-губернатора пока временно возлагалась все на того же генерала Карасса.) И вот, "замешательство в полицейской службе, обнаружившееся после передачи охраны города военным властям, не только не было своевременно устранено, но продолжало усиливаться и особенно резко проявилось во время еврейских беспорядков". Отказ Клейгельса "от "своих полномочий"... передача их на неопределенное время военным властям г. Киева были главной причиной неопределенных взаимных отношений, установившихся вслед за тем между гражданскими и военными властями", "пределы и объем власти [военной охраны] никому не были известны", и эта неясность положения "должна была повлечь за собой общее расстройство в отправлении службы". И это немедленно обнаружилось при возникновении еврейского погрома. "Многие чины полиции были вполне уверены, что власть всецело перешла к военному начальству, и что только войска уполномочены действовать и подавлять беспорядки", поэтому они "безучастно относились к совершавшимся в их присутствии беспорядкам. -- Войска же, ссылаясь на [статью] правил о призыве войск для содействия гражданским властям, ожидали указаний со стороны полиции, считая, что на них не возложено исполнение полицейских обязанностей и... были совершенно правы": "по точному смыслу" правил, гражданские власти, "присутствуя лично на местах беспорядков, должны направлять совместную деятельность полиции и вызванных войск к надлежащему и целесообразному их подавлению". И когда именно надо прибегать к оружию -- определяется тоже гражданским начальством. К тому же "Клейгельс не позаботился ознакомить военное начальство ни с положением дел в городе, ни с имевшимися у него сведениями о революционном движении в Киеве". И вот "по городу стали бесцельно ходить отдельные части войск", дозоры и патрули. Итак, еврейский погром начался к вечеру 18 октября. "В первоначальной своей стадии погром, несомненно, имел характер мщения за поруганное национальное чувство. Подвергая встречаемых на улице евреев побоям, разбивая магазины, топча в грязь выброшенные оттуда товары, громилы приговаривали: "вот тебе свобода, вот тебе конституция и революция; вот тебе царские портреты и корона"". -- И еще на другое утро, 19-го, из думы на Софийскую площадь пошла тысячная толпа, несла пустые рамки от разбитых царских портретов, царский вензель и разбитое зерцало. Заходила в университет, поправляла поврежденные портреты, отслужила молебен, а "митрополит Флавиан увещал народ не бесчинствовать и разойтись по домам". "Но в то время как лица, составлявшие центр патриотической демонстрации... поддерживали в ней образцовый порядок, люди, примыкавшие к ней по дороге, позволяли себе всевозможные насилия по отношению ко встречным евреям и носящим форму учебных заведений". Затем к таким демонстрациям присоединились "чернорабочие, бездомные обыватели толкучего рынка и береговые босяки", "группы громил разбивали еврейские квартиры и лавки и выбрасывали оттуда на улицу имущества и товары, которые частью тут же уничтожались, частью расхищались"; "прислуга, дворники, мелкие лавочники" в том, чтобы воспользоваться имуществом, "не видели, по-видимому, ничего предосудительного"; "были, впрочем, среди громил и такие, которые до самого последнего дня беспорядков оставались чуждыми корыстных побуждений", "они выхватывали из рук своих: товарищей расхищаемые последними вещи и, не обращая внимания на ценность, тут же уничтожали их". Погромщики проходили, не трогая, лавки караимов и "те еврейские квартиры, где им показывали императорские портреты". "Но в общем уже через несколько часов после возникновения беспорядков еврейский погром получил характер разбоя, самого беспощадного". 18-го погром продолжался до поздней ночи и прекратился сам собой, с утра 19-го возобновился и кончился лишь к вечеру 20-го. (Поджогов не было, кроме одного на Подоле.) 19-го "расхищались богатейшие еврейские магазины даже в центре -- на Крещатике. Массивные железные ставни и запоры взламывались после упорной и продолжительной работы громил в течение получаса"; "дорогие сукна, бархаты выбрасывались из магазинов и, как ненужная ветошь, расстилались под дождем на грязных улицах. Тротуар перед магазином ювелирных и серебряных изделий Маршака на Крещатике покрыт был выброшенными из него драгоценными вещами", также -- из магазинов галантерейных, модных; валялись конторские книги, торговая переписка. В Липках (аристократический квартал) "подверглись разгрому дома-особняки евреев барона Гинцбурга, Гальперна, Александра и Льва Бродских, Ландау и нескольких других. Вся роскошная обстановка этих домов была уничтожена, мебель поломана и выброшена на улицу", также "подверглось разгрому образцовое еврейское училище имени Бродского", "совершенно разрушены мраморные лестницы и железные перила". Всего было "разграблено около полутора тысячи еврейских квартир и торговых помещений". Исходя из того, что "почти две трети всей торговли в городе находилось в руках евреев", Турау исчисляет убытки, вместе с домами богачей, "в несколько миллионов рублей". Собирались громить не только еврейские дома, но и квартиры известных либеральных общественных деятелей. -- 19-го епископ Платон "совершал крестный ход по улицам Подола, где разгром был особенно силен, и увещевал народ прекратить бесчинства. Умолял толпу пощадить жизнь и имущество евреев, владыка несколько раз опускался перед нею на колени... Из толпы подскочил какой-то громила и с угрозой крикнул: "И ты за жидов"". Как все беспорядочно было на верхах власти -- мы уже видели. "Со стороны генерала Драке не было проявлено должной распорядительности для надлежащей, правильной организации охраны". Войска были "несоответственно разбросаны мелкими командами", "масса лишних патрулей" и "люди часто стоят без дела". И вот -- "в дни погрома поражало то несомненное для всех, близкое к попустительству бездействие, которое было проявлено и войсками, и чинами полиции... полиция почти отсутствовала, войска медленно двигались посредине улицы, деятельно обстреливая дома, из которых раздавались выстрелы, а по обеим сторонам улиц громились беспрепятственно еврейские магазины и квартиры". Один прокурор просил проезжающий казачий разъезд о защите громимых неподалеку магазинов, "казаки ответили, что туда не поедут, так как это не их участок". Но более того: ряд свидетелей получил "впечатление, будто чины полиции и войска присланы не для рассеяния, а для охраны громил". В одном месте солдаты ответили: "приказано смотреть, чтобы драки не было, и чтобы русских не били". В другом солдаты отвечали: "Мы присягали Богу и Государю", а не защищать "тех, которые изорвали царские портреты и надругались". Офицеры же "считали себя бессильными прекратить беспорядки, находя, что употребить оружие они могут лишь тогда, когда насильственные действия громил будут направлены против войск". Вот из дома "выбежал избитый и окровавленный еврей, преследуемый толпой. Стоявшая тут же рота не обратила на это никакого внимания и спокойно направилась вверх по улице". Вот "грабители ножками от столов в буквальном смысле убивали двух евреев; тут же, в 10 шагах, стоял кавалерийский разъезд, спокойно смотревший на эту дикую расправу". Немудрено, что простонародные голоса толковали и так: "Нам дана царская милость: позволено бить жидов 6 дней"; и у солдат: "сами видите, мыслимо ли это без дозволения начальства?" Чины же полиции "на обращенное к ним требование прекращать беспорядки возражали, что они ничего не могут сделать, так как вся власть перешла к военному начальству". Были и другие случаи: толпа громил бежала целый квартал "под натиском пристава... с револьвером в руке и с одним только городовым", а "околоточный надзиратель Остроменский" "с 3 городовыми и несколькими солдатами, даже не прибегая к оружию... защитил весь свой околоток от разгрома". У погромщиков -- не было огнестрельного оружия, у еврейских же юношей оно было. Однако в отличие от Гомеля, еврейская самооборона не была хорошо организована, хотя "из многих домов стали раздаваться выстрелы" членов самообороны, организованной "как евреями, так и русскими для защиты первых"; "несомненно, были случаи, когда подобные выстрелы направлялись в войска и являлись актом мести за стрельбу их во время демонстраций" предыдущих дней; "были случаи, когда евреи стреляли и в патриотические процессии, являвшиеся ответом на предшествовавшие революционные". Но эти выстрелы "повели к печальным результатам. Нисколько не устрашая громил, они давали войскам формальное право действовать по инструкциям", "каждый раз, как только из какого-либо дома раздавались выстрелы, находившаяся тут же на улице воинская часть, нередко не разбирая, направлены ли пули в нее, или в громил, давала залп по окнам дома, после чего толпа" набрасывалась на тот дом и громила. "Бывали случаи, когда некоторые дома подвергались обстрелу только потому, что громилы указывали... будто из домов этих стреляли"; "бывало также, что сами громилы, взобравшись на лестницу... дома, стреляли оттуда на улицу, чтобы вызвать ответный залп воинской части" и затем громить тот дом. А дальше -- хуже. "Некоторые городовые и бывшие в наряде солдаты не пренебрегали товарами, выброшенными громилами из магазинов, и, подбирая, прятали их в карманы или под шинели". И хотя эти случаи были "лишь редкими, единичными явлениями", отмечен один городовой, который сам разбивал дверь еврейского магазина, и еще один ефрейтор. (Ложные слухи об армейском грабеже разнеслись потому, что генерал Эверт в своем отделе города скомандовал отбирать у громил и с места погромов уносить вещи и товары на воинские склады, позже возвращенные под расписки еврейской общине. Так было спасено имущества на десятки тысяч рублей.) Но что удивляться, если негодяй Цихоцкий, потерпев крушение в карьере, не только не принимал никаких мер к действиям полиции (узнав о начале погрома вечером 18-го, он только поздно вечером 19-го известил своих приставов телеграммами), не давал никаких указаний генералам из военной охраны, но и сам, объезжая город, "спокойно и безучастно смотрел на происходившее", только говорил грабителям: "расходитесь, господа" (а те ободряли друг друга: "не бойся, это он в шутку"); а когда с балкона думы кричали "бейте жидов, грабь, ломай!", и толпа подхватила полицмейстера качать -- Цихоцкий затем "на крики "ура" отвечал поклонами". Только получив 20 октября от генерала Карасса резкую угрозу (а управляющий ген.-губернаторской канцелярией предупредил, что Цихоцкому не миновать каторги), -- велел полиции принять решительные меры против погромов. Сенатор Турау и предал его суду. Еще один обиженный генерал из охраны города, Бессонов, "стоял в толпе громил и мирно беседовал с ними: "Громить можно, но грабить не следует". Громилы кричали "ура"". И в другом случае оставался "хладнокровным зрителем грабежа. Когда же один из громил крикнул "бей жидов", [Бессонов] в ответ одобрительно засмеялся". Одному доктору он якобы объяснил, что "если бы он хотел, погром окончился бы в полчаса, но евреи приняли слишком большое участие в революционном движении и потому должны поплатиться". -- После погрома в затребованном военным начальством объяснении он отрицал приписываемые ему одобрительные разговоры о погроме, а что, напротив тому, призывал жителей остановить погром: "пожалейте нас, не доводите войска до действия оружием... до пролития своей же, русской крови". К генералу Карассу текли непрерывные депутации, требовали одни -- удаления из города войск, другие -- приказания действовать оружием, третьи, четвертые и пятые -- об охране их имущества. Между тем все 19-е число бездействовала полиция, и воинские начальники плохо или бестолково выполняли распоряжения. С 20 октября Карасс отдал распоряжение "оцеплять и задерживать всех громил". Были произведены многочисленные аресты, в одном месте войска стреляли по громилам, убили пятерых, нескольких ранили. К концу 20-го погром был полностью прекращен, а поздно вечером "слух о том, что евреи режут русских, привел жителей в полное смятение", ждали мести. Всего за дни погрома было, по приблизительному подсчету полиции (часть пострадавших уносилась толпою) -- убито 47 человек, в том числе евреев -- 12, ранено -- 205, евреи из них -- третья часть. Турау заканчивает свой отчет выводом, что "главной причиной еврейского погрома в Киеве была издавна существующая рознь между малороссийским и еврейским населением, обусловленная различием их миросозерцания. Ближайшим же поводом явилось оскорбление национального чувства революционными манифестациями, в которых видная роль принадлежала еврейской молодежи". Виновников "глумления и надругательства над всем, что ему свято и дорого", простой народ "видел в одних только евреях. Он не мог понять, после дарованных милостей, само революционное движение и объяснял его стремлением евреев добиться "своей жидовской свободы"". -- "Неудачи войны, по поводу которых еврейская молодежь открыто выражала всегда живейшую радость, уклонения их от военной службы, участие в революционном движении, в ряде насилий и убийств должностных лиц, оскорбления войск....вызывало, несомненно, в простом народе раздражение против евреев", "вот почему в Киеве были случаи, когда многие русские, открыто предоставляя у себя приют беднякам евреям, укрывавшимся от насилии, резко отказывали в нем молодым евреям". Писала об этом и газета "Киевлянин"119. "Несчастные евреи! Чем виноваты эти тысячи семейств... На свое горе и несчастье евреи не удержали своих безумцев... Но ведь безумцы есть и между нами, русскими, и мы не могли их удержать". Безумствовала революционная молодежь -- а расплачиваться досталось пожилому и мирному еврейству. Так -- мы копали бездну с двух сторон. По одесскому же погрому мы имеем аналогичный и детальнейший отчет о ревизии сенатора Кузминского120. В Одессе, и всегда революционно настроенной, сотрясения проступили и нарастали уже с января; а взорвались 13 июня (независимо от пришедшего вечером 14-го на одесский рейд броненосца "Потемкин"). Весь день 14-го Одесса бурлила, больше молодежь, на этот раз и рабочие: "значительные толпы их стали насильственно прекращать работу на заводах и фабриках". Толпа "человек в 300 пыталась проникнуть в развесочную [чая]... произвела несколько выстрелов в околоточного надзирателя, удерживавшего толпу от вторжения, но была рассеяна" залпом полицейского наряда. "Вскоре, однако, она снова собралась", пошла на полицейский участок, перестреливалась с ним, также и из дома Докса "из окон и [с] балкона... было произведено в полицейских чинов несколько выстрелов". Другая толпа "из лежавших на улице строительных материалов устроила баррикаду, из-за которой стреляла