освещенное холодным светом люминисцентных ламп, стерильно чистое помещение с воздухом без запахов, но словно бы обезжизненным, мертвым. В стене были морозильные камеры, похожие на ячейки вокзальных автоматических камер хранения, только размером побольше. - Неопознанный, поступил три дня назад днем, - кивнул врач санитару. Тот выдвинул из ячейки каталку и привычным жестом раскрыл "молнию" черного пластикового мешка. Узкая глубокая рана страшно зияла на лбу от левой брови до аккуратного пробора в черных волосах на сером, как булыжник, каменном даже с виду лице. Это был Стас Шинкарев. - Чем это его? - проявил профессиональный интерес Тюрин. - Неужели кастет? - Кастет, - подтвердил Муравьев. - Надо же. Редкость по нынешним временам. - Да, сейчас это оружие на любителя. Ваш? - Нет, - опережая Тюрина, сказал Лозовский. - Точно не ваш? - Точно, - чуть помедлив, кивнул Петрович. - Уберите, - распорядился Муравьев. - А ведь все сходится, - проговорил он, когда вышли из морга на живой воздух. - Подняли его три дня назад утром за Химками. Ни денег, ни документов. Даже ключи от квартиры забрали. Ехал, вероятно, в Шереметьево, сел в подставную тачку. Типичное ограбление и убийство. - Убивать-то зачем? - спросил Лозовский. - Чтобы не опознал машину и водителя. Твою мать. Только полдня зря потратил, - подосадовал Муравьев. - Саша, свой ужин в "Арагви" ты заработал, - утешил его Тюрин. - И мобилу получишь. "Нокию". Устроит? - Но ведь я ничего не сделал. - Вот, Володя. А пишем: милиция коррумпированная, милиция коррумпированная. Не вся. Еще есть в ней люди, которые не берут бабок за работу, которую не сделали. Все в порядке, Саша. "Российский курьер" умеет ценить друзей. Покури, а я перекинусь парой слов с шефом. - Вот это и есть цена вопроса, - проговорил Тюрин, отойдя с Лозовским к "Патролу". - Почему ты его не опознал? - Потому что мы еще не поняли, что происходит. - Володя, мы поняли все, что происходит! После разговора со мной Стас кинулся к капитану Сахно - как он считал, человеку с биржи. Представляешь, что он ему выдал? "Суки! Рубите десятки миллионов, а мне отстегнули всего полторы штуки?! Да я вас". А дальше все просто. "Стас, - сказали ему, - ты известный журналист, со связями, иди к нам начальником пресс-службы, будем работать вместе. Быстренько увольняйся и подписывай с нами контракт". А почему? Потому что два подряд убитых журналиста "Курьера" - это наводит на размышления. - Дурак, - сказал Лозовский. - Хоть о мертвых и не принято так говорить. - Хуже, - поправил Тюрин. - Дурак-шантажист. Вещи несовместимые. Одно из двух: или ты дурак, или шантажист. - Все равно жалко. Жить бы ему и жить. - Ну, не знаю, сколько бы он еще прожил. У шантажиста век короткий. Он не понял, в какую игру сунулся. Вспомни: ставка в этой игре - триста пятьдесят миллионов долларов! И нам в нее тоже соваться нельзя. Я не говорю, что опасно. Это бы ладно. Главное - бесполезно. В деле Степанова тюменские менты будут стоять на своем намертво. Да хоть сам генпрокурор приедет. Виновник драки арестован, дадут ему по двести шестой года три за злостное хулиганство. И мы никогда не узнаем, что там было на самом деле. А доказать, что Кольцов затеял аферу, мы не можем ничем. У нас нет ни единого факта, только догадки. Согласен? - Согласен. - Ну, я рад, что ты все понимаешь. На капитана Сахно я дам наводку Саше Муравьеву, пусть копают. И на этом наши возможности исчерпаны. Но вот что я тебе, Володя, скажу: Бог не фраер. Он не фраер, Володя! Он долго терпит, но больно бьет. Значит, договорились - в это дело не лезем. Договорились? - Договорились. - Железно? - Железно. - Вот и хорошо. Ладно, поеду с Сашей в "Арагви". Не хочешь присоединиться? - Да нет, спасибо. У вас свои разговоры, я вам буду только мешать. - Тогда езжай домой и выспись как следует, на тебе лица нет. - Так я и сделаю, - пообещал Лозовский. - Тогда до завтра? - До завтра. В тот же вечер, заехав на полчаса домой переодеться и взять деньги и документы, Лозовский вылетел в Нижневартовск. Глава шестая КОНЕЦ ОХОТЫ I Если бы Лозовского спросили, что его гонит в Нюду, он не смог бы ответить. Его тянуло в Нюду, как одинокого ночного пешехода тянет заглянуть в угрожающе темный переулок, чтобы убедиться, что там нет ничего угрожающего, кроме самой темноты, или наоборот - есть. Он знал, что должен появиться в поселке так, как появился в нем Коля Степанов, - никого не предупреждая, инкогнито. И если с ним ничего не случится, версия Регины и Тюрина так и останется ненаучной фантастикой, и за дальнейшим развитием событий можно будет спокойно наблюдать со стороны. Если же случится... О том, что может с ним случиться, Лозовский старался не думать. Он никому не сказал, куда собрался лететь. Татьяне сказал, что едет на дачу под Калязин, чтобы в спокойной обстановке, без телефонных звонков и отвлечений на мелкие домашние дела, доделать статью, как уезжал не раз, когда нужно было срочно отписаться от командировки. Для убедительности даже назвал статью - о налоговой полиции, "Игра в "семерочку". То же велел говорить всем, кто его будет спрашивать по телефону. Он не любил врать жене, но сейчас это было вранье вынужденное. Если бы о его решении узнал Тюрин, он сказал бы: "Только через мой труп". И был бы по-своему прав. Но по-своему прав был и Лозовский. К сорока четырем годам в его памяти и без того накопилось достаточно много воспоминаний, терзающих сердце в бессонницу. Ни к чему было прибавлять к ним еще одно, нестерпимо жгучее. А избежать этого можно было одним- единственным способом: лететь в Нюду. Чтобы потом можно было сказать себе: "Я сделал все, что мог, совесть моя чиста". Мерно гудели самолетные двигатели, проплывали внизу, в жуткой бездонной бездне, заснеженные поля, леса, скованные льдом реки, редкие огни городов, мерцающие в бездне Стожарами, мертвые хребты Урала, снова леса. Луна блестела на крыле, потом вспыхнул первый солнечный луч, а Россия внизу все не кончалась и не кончалась. Господи, помоги России. И немножечко мне, добавил Лозовский. Совсем немного, чуть-чуть. Наконец пошли газовые факелы Самотлора, самолет начал снижение, сотрясаясь всем корпусом, как на плохой дороге, ударил шасси по промороженному бетону и взревел реверсами турбин, гася скорость. Пассажиры проснулись, зашевелились. Из первого салона донеслись жидкие аплодисменты - там летели какие-то иностранцы. Бортпроводница объявила: - Наш самолет произвел посадку в аэропорту Нижневартовска. Местное время шесть часов утра. Температура воздуха минус тридцать шесть градусов. Командир и экипаж прощаются с вами и желают счастливого пути. Просьба не вставать до полной остановки двигателей. Пользуйтесь услугами компании "Тюменьавиатранс". Внизу только-только начало рассветать. Летное поле было затянуто морозным туманом, в нем огромными рыбами стыли самолеты на стоянках. Аэродромные огни просвечивали сквозь туман низкими, словно осыпавшимися на землю, звездами. Лозовский намерен был воспользоваться услугами компании "Тюменьавиатранс", но здесь его ждал облом. Дежурный в отделе перевозок объяснил, что вахта на "Нюда- нефти" сменилась неделю назад, следующая будет только через неделю, а никаких попутных вертолетов, на один из которых надеялся пристроиться Лозовский, в Нюду не идет. Между тем аэровокзал, обезлюдевший после того, как схлынули пассажиры московского рейса, начал заполняться крепкими хмурыми мужиками в черных овчинных полушубках, в меховых сапогах и в унтах. - Это с Новооктябрьского, - объяснил Лозовскому дежурный. - У них сегодня смена вахты. - А где это Новооктябрьское? - За Нюду еще километров четыреста. - Летят мимо Нюды? - Мимо, - подтвердил дежурный. - Только чужих они не берут. "Ну, это мы еще посмотрим", - подумал Лозовский. В служебном помещении он отыскал дежурку вертолетчиков, вызвал в коридор бортмеханика и доверительно объяснил, что ему кровь из носа нужно в Нюду: - Баба у меня там, жена. Сказали: хахаля завела себе. Застукать хочу. Застукаю - убью паскуду. - Не, убивать не надо, - сразу проникся пониманием бортмеханик. - Что ты! Сидеть потом за нее! Ряшку начисти - и будет. И разводись. Если баба начала гулять - это, считай, все. - Да, это все, - скорбно согласился Лозовский. - Так и сделаю. Не подбросите до Нюды? Сядете на минуту, я выскочу. В долгу не останусь. Как? - Разрешение есть? - А как же? От Бенджамина Франклина, - ответил Лозовский и извлек из бумажника стодолларовую купюру. - Не, разрешение от фирмы, - пояснил бортмеханик. Лозовский достал еще одну купюру: - Не заменит? - Не, мужик, - со вздохом сказал бортмеханик. - Не катит. - А так? - спросил Лозовский, повышая ставку еще на сто долларов. - Постой тут, поговорю с ребятами. Минут через десять бортмеханик вернулся и с сожалением повторил: - Не катит. Без разрешения никак. Не лезь в карман, не трави душу! За неделю до Нового года ребята подбросили в Нюду одного без разрешения, так весь экипаж уволили, вкалывают сейчас ремонтниками. И профсоюз не помог. Есть договор с фирмой: без разрешения никого не брать. А где сейчас работу найдешь? Так что извини, рады бы выручить. Ты вот что - вали на базу Новооктябрьского, они забрасывают оборудование по зимнику. А зимник идет как раз мимо Нюды. С ними и доберешься. И бабок не надо. Поставишь ребятам пару бутылок - без вопросов добросят. Так и получилось, что в Нижневартовск Лозовский прилетел рано утром, а до Нюды, расположенной в ста восьмидесяти километрах северо-западнее Нижневартовска, добрался только вечером на санно-тракторном поезде из двух десятков гусеничных тягачей с волокушами, загруженными буровым оборудованием для Новооктябрьского месторождения. Часов восемь он просидел в вагончике со сменными трактористами и ремонтниками, угорая от жара работающей на солярке печки и густого табачного дыма, при очередной остановке перебрался в кабину головного трактора. Зимник сначала ломился по лесотундре и промерзшим болотам, каждые километров десять поезд останавливался, ремонтники, матерясь, выскакивали на мороз и обегали волокуши, проверяя крепление груза, потом дорога выровнялась. - На реку вышли, на Нюду, - сказал тракторист, огромный, как и его трактор, средних лет мужичина в промасленном полушубке и сбитом на затылок заячьем треухе. - Километров восемьдесят будет нормалек, а потом снова начнется тряхомудина. - Сколько же вы идете до места? - поинтересовался Лозовский. - Когда как. Если в трое суток уложимся - считай, повезло. А то, бывает, и четверо. А если, не дай Бог, запуржит - так вообще. - Платят-то хоть хорошо? - Сколько в городе получают, так хорошо. А если как при коммунизме - никакого сравнения. По две-три тысячи за рейс привозили. Купить, правда, на те деньги чего захочешь - хрен в рыло, побегаешь и втридорога переплатишь. Но жить можно. Можно жить. Я так говорю: рабочему человеку, если руки-ноги есть и голова на плечах, при любой власти жить можно. Что коммунисты, что демократы, рабочему человеку одна холера. Те болтали, эти болтают. Свобода, свобода. Ее на хлеб не намажешь. А языком трепать и раньше трепали. Только что тогда в курилках, а нынче на митингах. Быстро стемнело. Зачернел лес по левому пологому берегу, правый был высокий, голый. Над его увалами взошла и поплыла, сопровождая поезд, полная ледяная луна. Тракторист словно бы подобрался за рычагами, время от времени останавливался, высовывался из кабины, шарил по заснеженному руслу фарой- искателем. - Вешки гляжу, - объяснил он Лозовскому. - Тут родники, подмывают лед. Не дай Бог проглядеть. Вон видишь - парует? Это открытая промоина, ее видно. А других не видно. Сверху лед и лед, снегом замело. А сунься туда - и ухнешь, с концами, поминай как звали. За вешками дорожники следят, но и самому нужен глаз да глаз. - Такие случаи были? - С нашими нет. Наши тут каждый поворот знают. А с городскими бывает. Особенно по весне. Поедут на вездеходе на рыбалку, глаза водярой зальют - и сами к рыбам. В Нюду-то тебе зачем? - Насчет работы хочу узнать. - В городе не узнал? - В городе наобещают с три короба. Надо на месте посмотреть, с народом поговорить. - Это ты правильно, - одобрил тракторист. - На слово никому верить нельзя. Слова все насобачились говорить, только слушай... Вон твоя Нюда. Видишь - огни справа? Это и есть Нюда. Подальше - это аэропорт, раньше сюда гидросамолеты летали, сейчас на вертолеты перешли. А сам поселок ближе, за бугром. Когда-то тут староверы жили. Как нефть нашли, они дальше ушли, на севера. А поселок под вахтовый приспособили. Тут у "Нюда- нефти" склады, заежка, общежития для холостяков. Семейные в избах. Но семейных мало, конторские, а так народ все больше в городе, оттуда вертолетами возят. Огни поселка приблизились, чуть ниже аэропорта затеплилось круглыми огнями иллюминаторов что-то вроде пассажирского двухпалубного теплохода, над ним помигивали не в лад красные неоновые буквы, всего две, не подряд: "П... а..." - Ресторан "Причал", - объяснил тракторист. - Один армяшка держит, Ашот. Купил дебаркадер, устроил в нем ресторан. Ресторан не ресторан - кафешка. Кормят хорошо, ничего не скажу, но цены кусаются. Иной раз остановишься, а иной раз только слюни сглотнешь и мимо проедешь. Поравнявшись с огнями поселка, тракторист притормозил. Лозовский выпрыгнул в сугроб и подождал, пока поезд, ревя двигателями, лязгая гусеницами и скрипя полозьями волокуш, утянется в темноту. Низовой ветер, сквозивший вдоль реки, унес сизый шлейф отработанных газов, снег заголубел под высокой волчьей луной, оглушила бездонная тишина. И вдруг тяжелая тоска навалилась на Лозовского. Он как бы увидел себя со стороны сверху - одного в бескрайних мерзлых снегах, одинокого, как волк. Все дальше уходили гостеприимные, теплые, уютные огни санно-тракторного поезда, с высоты угора холодно, недружелюбно светили огни поселка. Куда он приперся? Зачем? Какого черта его сюда принесло? Колю Степанова не вернешь. Бориса Федоровича Христича не вернешь. Стас Шинкарев? Он получил свое, за него у Лозовского душа не болела. Что он хочет доказать? Кому? Себе? Не пора ли с этим кончать? И так всю жизнь доказывал себе, что он не пальцем деланный. Пора уже просто жить, радуясь тому, что есть, и не терзаясь не сделанным. А чего он не сделал? Детей считай что вырастил, отца честь по чести похоронил, матери в Петрозаводске квартиру купил. Книгу не написал? Ну, не написал и не написал, значит - не дано. И жил свободно, не прогибаясь под разным говном. Худо-бедно, а сумел отстоять собственную свободу. А что до свободы вообще - пусть у других об этом голова болит. И так разозлился он на себя, что, была бы возможность догнать санно-тракторный поезд, догнал бы, доехал бы на нем до Новооктябрьского, там первым же попутным бортом в Нижневартовск, а оттуда - в Москву. И забыть обо всем, выкинуть из головы. Бессонница? Бессонница не смертельна, можно перетерпеть. Но даже габаритных огней последней волокуши уже не было видно. Лозовский поглубже натянул шапку и капюшон "аляски", забросил на плечо сумку и двинулся в поселок по укатанному траками вездеходов спуску, прикрывая лицо рукой в меховой перчатке от слабого, но режущего кожу, как терка, ветра. Было девять вечера. Широкие улицы поселка, застроенные основательными, сложенными на века избами, ярко освещали холодные ртутные фонари. Среди изб мусором, времянками, теснились вагончики и балки, в стороне серебрились арочные ангары промзоны, высились штабеля труб, какие-то громоздкие агрегаты в дощатой обшивке, емкости склада ГСМ. Поселок еще не спал, светились окна в избах, но улицы были совершенно безлюдны. Лишь елозил вдалеке, постепенно приближаясь, милицейский патрульный "УАЗ" с включенными зачем-то мигалками. Встреча с милицией в планы Лозовского не входила, поэтому он скрылся в тени трансформаторной будки и выждал, пока "УАЗ" завершит круг по поселку и вернется к приземистому, похожему на лабаз дому, над крыльцом которого светилась какая-то вывеска. Так надо понимать - к опорному пункту милиции. Неподалеку от него темнело двухэтажное здание - контора промыслов. Там же тянулись окна длинного барака, в половине из них был свет, остальные чернели - заежка, как называют в вахтовых поселках гостиницы и дома приезжих. Заезжки Лозовскому было не миновать, если он не хотел ночевать на улице, но спешить туда не следовало. Там потребуют паспорт, а расшифровываться раньше времени ни к чему. Он прошел вдоль берега к дебаркадеру, над которым горела красная неоновая вывеска "Причал". Со стороны поселка все буквы были на месте. Вряд ли ресторан работал в этот поздний безлюдный час, но Лозовский все же спустился по вырубленным в камне ступеням, прошел по скрипучему трапу, соединяющему берег с верхней палубой дебаркадера и толкнул обшитую вагонкой дверь с уважительной надписью "От Вас". Над дверью висела рында - судовой колокол, соединенный с дверью рычагом. Рында ударила, как показалось Лозовскому - оглушительно громко, в тамбуре его обдало сухим теплом калорифера, он толкнул вторую дверь и оказался в просторном зале с низким потолком, задрапированным рыбацкими сетями. В ячеях сети торчали пробки от шампанского - следы чьих-то лихих разгулов. Ресторан работал, хотя посетителей было всего четверо. Довольно молодые, интеллигентного вида, "конторские" - они сидели за угловым столом без скатерти, пили пиво из высоких стеклянных кружек и играли в карты. В преферанс, определил Лозовский по листу, расчерченному для пули. Остальные два десятка столов щетинились ножками поставленных на них стульев. Конечно же, это был не ресторан, а кафе, теплое, обжитое, с гардеробом в углу, с баром с высокими круглыми табуретами. Над стойкой вполголоса бормотал цветной телевизор, убеждая в преимуществах зубной пасты "Блендамед". За стойкой, подперев волосатой рукой небритую щеку, дремал грузный пожилой армянин в черной кожаной жилетке, с большим мясистым носом, с густыми усами и низким лбом. Это и был, судя по всему, хозяин ресторана "Причал" Ашот Назарян, сына которого, 22-х летнего Вартана Назаряна, обвинили в злостном хулиганстве за драку с журналистом Степановым. При появлении Лозовского конторские отвлеклись от игры, с любопытством посмотрели на незнакомого человека и вернулись к пуле. Ашот Назарян что-то сказал по-армянски, возник молоденький чернявый официант, услужливо принял у Лозовского "аляску" и шапку, почтительно проводил к столу, снял с него стулья, ловко набросил крахмальную скатерть, расставил приборы. Подошел хозяин, пузатый, на тонких кривых ногах, заулыбался, закланялся: - Я Ашот. Ашот Назарян из Карабаха. "Парень веселый из Карабаха, так называют всюду меня". Слышал такую песню, уважаемый? Про меня. Кушать будем? - Будем. - Немного выпивать будем? - Будем. Народу-то у тебя, уважаемый, - не протолкнуться, - пошутил Лозовский. - Зима, уважаемый. Мало работы. Аванс дают, получку дают - есть работа. Вахта меняется - есть работа. Вахта меняется, погоды нет - много работы. - А летом? - Летом хорошо, много работы. Туристы на теплоходе плывут, где кушать будем? У Ашота кушать будем. Рыбаки на путину идут, с путины идут, речники навигацию открыли-закрыли, геологи прилетели-улетели - все к Ашоту идут. Ашота все знают. На всей Нюде знают, на Оби знают. Лаваш дам, зелень дам, лобио дам? - Давай, - кивнул Лозовский. - Люля-кебаб дам? - Давай. Ашот нагнулся к Лозовскому, дохнув чесноком, доверительно спросил: - Чачи дам? - Обязательно. Кчюч дашь? - Кчюч не дам. Кчюч! Для кчюч молодой барашка нужно. Где взять молодой барашка? Нет здесь молодой барашка. Откуда знаешь кчюч? Кушал кчюч? - Было дело, угощали. - Где угощали? - В Шуше. - Ты был в Шуше? Был в Карабахе? - недоверчиво спросил Назарян. - Был, - подтвердил Лозовский. - Когда был? До был или после был? - Во время. - За кого воевал? За азеров воевал - не говори. За наших воевал - тоже не говори. Не хочу знать. Забыть хочу. Не могу забыть. Какой Карабах был! Наши - ваши. Какие ваши, какие наши? Одна земля - все наши. Дружно жили, весело жили. "Парень веселый из Карабаха". Где теперь тот Карабах? Где теперь тот парень? Приглушенно ударила рында, дверь распахнулась от пинка, в зал ввалилось нечто в белом овчинном тулупе до пят, какие выдают часовым и железнодорожной охране, обвязанное по глаза башлыком, приказало: - Ашот, чачи! - Чума на мою голову, опять пришел! - пробормотал Ашот и кинулся к вошедшему, семеня кривыми ногами и угодливо улыбаясь, стал суетливо помогать ему выйти из тулупа, размотать башлык, приговаривая при этом: - Ай, спасибо, уважаемый, не забываешь Ашота. Такой гость - именины сердца для Ашота, праздник для Ашота. Еще раз звякнула рында, вошли два крепких молодых человека в ушанках с черным кожаным верхом и утепленном, ловко подогнанном камуфляже с эмблемами охранной службы на рукавах, с карабинами "Сайга". Пристроили карабины у стойки, сняли шапки и уселись на высокие табуреты. Мальчишка- официант, не задавая вопросов, налил им по кружке пива. Они сделали по глотку и закурили. Тем временем из тулупа выпростался средних лет мужичонка в форме капитана милиции с красным скуластым лицом и маленьким подбородком, который делал его лицо похожим на кукиш. А мальчишка-официант уже летел по залу с подносом, на котором стояла большая рюмка с чачей. Капитан хряпнул чачу, с чувством занюхал рукавом и грозно огляделся: - Азартные игры? Непорядок! - Шел бы ты спать, шериф хренов, - не отрываясь от карт, лениво посоветовал один из конторских. - Достал уже всех, третий раз за вечер приходишь. - Обязан следить! - парировал капитан. - Чтоб везде - порядок! Взгляд его маленьких злых глаз остановился на Лозовском, на стол которого выплывшая из кухни толстая молодая армянка сгружала закуски. - Кто такой? - Гость, земляк, - залебезил Ашот. - Он в Шуше был, в Карабахе был. Хороший человек. - А мы это сейчас посмотрим! - пообещал капитан и двинулся к столу Лозовского преувеличенно твердым шагом, каким ходят очень пьяные люди. Ашот ловко подставил под него стул, капитан утвердился на нем и не без труда сфокусировал на Лозовском взгляд. - Ты кто? - Путешественник, - ответил Лозовский, заворачивая в теплый лаваш пучки зелени. - Это как? - Путешествует он, - поспешно объяснил Назарян. - Ходит, ездит, туда-сюда, туда-сюда. - Почему здесь? - По пути зашел. Привет тебе передать от генерала, - Лозовский назвал фамилию начальника Тюменского УВД. - Он попросил: будешь в Нюде, передай привет участковому. К внеочередному званию тебя хотят представить. Капитан вскочил: - Служу Советскому Союзу! - Вот и служи, - сказал Лозовский и занялся лобио с ореховой подливкой. - Дадут, значит, майора? - растроганно спросил капитан, плюхнувшись на стул. - Не майора, - поправил Лозовский. - Полковника. Чего уж тут мелочиться. - Шутишь? - дошло до участкового. - Шутки со мной шутить? Документы! - Пошел на ... - Документы! - рявкнул капитан и начал рвать из кобуры пистолет. Молодые люди в камуфляже допили пиво, взяли карабины и подошли к участковому. - Поехали отдыхать, командир, - сказал один из них. - Поехали-поехали, пока машина не выстудилась. Не обращая внимания на протесты, они взяли участкового под руки и повлекли к выходу с той снисходительной непочтительностью, с какой взрослые дети уводят из гостей подгулявшего папашу. - Явиться завтра ко мне в кабинет! - приказал капитан Лозовскому уже из тулупа. - Буду разбираться! Стукнула, закрываясь, дверь, прощально звякнула рында. - Зачем так? Не надо так, - расстроенно проговорил Ашот. - Плохо так, он начальник. - Какой он тебе к черту начальник? - разозлился Лозовский. -Ты хозяин. Это он должен перед тобой стелиться. - Я хозяин? Налоги платить - я хозяин. Всем деньги давать - я хозяин. Он сейчас для меня хозяин. Вартанчик, сынок, у него сидит. Разрешит передачу - принесу передачу. Не разрешит передачу - голодным будет сидеть. Беда у меня, уважаемый. Старший сын погиб в Карабахе, средний сын погиб в Карабахе. Увез Вартанчика из Карабаха сюда, всех своих увез. Пусть холодно будет, зато живой будет, последний сын, цветок души моей. От войны увез, от беды не увез. Сказали: дай сына в армию. В армию не дам, денег дам. Денег дал, много, в армию не дал. Беда снова нашла, посадили Вартанчика. - Слышал, - кивнул Лозовский. - За драку с корреспондентом. - Какая драка, уважаемый? Вартанчик домашний мальчик, хороший мальчик, не курит, вина не пьет, мне помогает, книжки читает, глаза портит. Не было никакой драки. - А что было? - Ничего не было. Мне сказали: так надо. Мне сказали: так сделай, так говори. А то плохо тебе будет. - Чем плохо? - Всем плохо. Санэпиднадзор скажет: посуду не так моешь, то не так, это не так. Закроют ресторан - как жить? Двенадцать человек у меня. Вином запретят торговать - как жить? Мне сказали: Вартан пусть так говорит. Был пьяный, сказал человеку: давай пить с тобой чачу. Человек сказал: не буду пить с тобой чачу. Вартанчик молодой, горячий. Очень обиделся, с кулаками полез. - Кто сказал? - перебил Лозовский. - Следователь прокуратуры? - Нет. Следователю так надо сказать. Мне другой человек сказал. Большой начальник. Над всеми зелеными начальник, из Тюмени прилетал, из главной конторы. Полковник - так его все зовут. Сказал: все скажешь как надо, дадут Вартанчику год условно, будешь жить, трогать не будем. Я сказал: не дам Вартанчика, меня сажайте. Он сказал: ты не подходишь, суд не поверит. Не хочешь Вартанчика, другого дай, из своих. Кого другого? Гурам немой, все понимает, все слышит, ничего не говорит. Контузило в Карабахе, еще ребенком был. Другой племянник есть, сын моего младшего брата. Брат сейчас в Турции - как могу его сына дать? Я сказал Вартанчику: такая беда, сам решай. Он сказал: не плачь, все скажу как надо. Все сказал следователю. Теперь сидит, ждет. Следственный эксперимент будут проводить. Следователь сказал: пусть здесь сидит, возить его туда-сюда, бензин тратить. - Что было в ту ночь? - Ничего не было. Много людей было, шум-гам был. Корреспондент сидел, вина не пил, пива не пил, кушал, разговаривал с людьми. Про Христича спрашивал: когда был, когда уехал. Он и меня про него спрашивал. Потом пришли двое зеленых... - Охрана? - Они. - Эти? - Нет, другие. Сказали: давай выйдем. Он встал, пошел. Больше ничего не было. Утром сказали: заблудился, замерз. - Тех двоих знаешь? - В лицо знаю. Как звать, не знаю. - Опознать сможешь? - Зачем опознать? - испугался Ашот. - Не нужно, уважаемый. Пусть так будет, как есть. Вартанчик немного посидит, быстро выйдет. Он молодой, сильный, выдержит. - Тебя обманули, Ашот. Он получит не год условно, а три года строгого режима. Или даже пять. - Почему так говоришь? - еще больше испугался Ашот. - Откуда знаешь? - Убит журналист, - объяснил Лозовский. - Дело на контроле у начальника УВД, будет на контроле у Генерального прокурора. - Беда на мою голову. Снова беда! Что делать, уважаемый? - запричитал Ашот. - Опять беда, куда от нее убежать? - Я скажу тебе, что делать. Пока ничего. Молчать. Прилетит следователь из Генеральной прокуратуры - ему все расскажешь. - Ты кто, уважаемый? - спросил Ашот. - Журналист из Москвы. - Почему сказал, что воевал в Карабахе? - Я не сказал, что воевал. Был. - Что делал? - Писал. - Что писал? - Что видел, то и писал. - Что видел? - Что и ты. Беду. - Ох, беда, беда. Много ходит беды. Нигде не спрячешься от беды, никуда не убежишь. Ты кушай, уважаемый, кушай, не смотри на меня, чачу пей. Потом друзьям скажешь: кушал у Ашота, вкусно кушал. Вкусно кушал? - Очень вкусно, - признал Лозовский, расправляясь под рюмку чачи с люля-кебабом. Конторские закончили игру, расплатились с немым официантом, упаковались в полушубки и вышли. - Пора и мне, - сказал Лозовский. - А то заежку закроют. Сколько с меня? - Зачем сколько? - замахал руками Ашот. - Не надо денег. Не надо заежка. Там клопы. У Ашота каюты есть. Четыре каюты. Хорошие каюты, теплые каюты. Люди иногда приезжают, с женщинами. Где переночевать? У Ашота переночевать. Он что-то сказал по-армянски немому официанту, тот взял из гардероба "аляску" и сумку Лозовского и вышел во внутреннюю дверь. Лозовский в сопровождении Ашота последовал за ним. Каюта была на первом этаже дебаркадера, теплая, чистая, со свежим бельем на откидной кровати. Пока Лозовский доставал из сумки шерстяной спортивный костюм фирмы "Пума", который в командировках использовал как домашнюю одежду, Ашот топтался у двери, тяжело вздыхал. - Значит, молчать? - спросил он. - Молчать. - И рассказать следователю из Москвы? - Только ему. - Не дадут жить. - А это решать тебе. Ашот ушел. Лозовский прилег на кровати, чтобы обдумать то, что узнал, и мгновенно заснул. Сквозь сон он услышал стрекот вертолетного двигателя, но лишь повернулся на другой бок. Разбудил его деликатный стук в дверь. В круглом иллюминаторе стоял молочный туман, как бы утепленный невидимым солнцем. Он посмотрел на часы: восемь утра. Потом понял, что это время московское, а по-местному уже десять. Стук повторился, всунулся мясистый нос Ашота: - Извини, уважаемый. К тебе человек, поговорить хочет. - Сейчас встану. Пусть войдет. Голова Ашота исчезла, в каюту вошел сухощавый молодой человек с острым лицом и быстрыми внимательными глазами - телохранитель Кольцова. - Ну что, корреспондент, я тебе сказал: не нужно посылать меня на ... Не послушался. А зря, - с ленцой проговорил он, неторопливо сдергивая с правой руки перчатку и надевая на пальцы, как перчатку, что-то металлическое, сизого воронения. Это был кастет. II В какой-то из книг про жизнь после смерти, которые Лозовский, не веривший ни в какую эзотерику и экстрасенсорику, иногда без всякого интереса листал, он прочитал, что в момент смерти человек видит сверху свое бездыханное тело, а потом вплывает в световой коридор. Очнувшись от холода, никакого светового коридора он не увидел, себя сверху тоже не увидел, из чего можно было сделать вывод, что он еще жив. Вместе с этой мыслью, первой в прояснившемся сознании, пришла боль. Она шла сзади, из-за левого уха, заполняла затылок, копилась в лобных пазухах над бровями, как горячая ртуть, словно за ухом работал какой-то насос и гнал боль в такт ударам сердца. Когда ртути накапливалось слишком много, Лозовский терял сознание, боль прорывалась, как гнойник, растекалась по всему телу. Холод возвращал его к жизни, тотчас же включался насос. В короткие секунды бодрствующего, но еще не замутненного болью сознания, которые Лозовский как бы суммировал, он успел понять, что лежит в спортивном костюме "Пума" на каком-то тюфяке на правом боку, скрючившись, как человеческий эмбрион в материнском чреве, на полу комнаты с черными бревенчатыми стенами, снизу поросшими инеем. Комната освещена тусклым светом синей лампочки в металлическом каркасе. Лампочка висит над дверью, свет ее не доходит до дальней стены, поэтому комната кажется огромным тоннелем. Следующие суммированные секунды просветления Лозовский потратил на то, чтобы передвинуть к голове, стянутой тугим обручем, тяжелую, как свинец, левую руку. Под пальцами зашершавилось. Марля. Голова забинтована. На затылке под марлей нащупалось твердое. Кровь. Запеклась. Значит, в отключке он уже давно. Вспомнилось: было утро, когда в его каюту вошел охранник Кольцова. Когда Лозовский увидел кастет и понял, что это кастет, он отшатнулся к двери, но сзади на него навалился Ашот, обхватил волосатыми руками, сковал руки, горячо задышал в ухо чесноком: "Не надо, уважаемый! Все хорошо будет, с тобой поговорят, все хорошо будет!" Лозовский крутанулся, пытаясь сбросить прилипшее к нему грузное тело. Утро выключили. Сколько же времени прошло? Он притянул руку к глазам. Часов не было. Не было его командирских часов, всегда приносивших ему удачу. Кончилась удача. Вместе с чувством безнадежности пришло облегчение. "Он прошел свой путь от "Аз есмь" до "Я был", - подумал он о себе словами из собственного некролога. Больше не нужно ни о чем думать, можно сосредоточиться на работе насоса, стараясь усилием воли выключить сознание раньше, чем боль станет невыносимой. Синий свет то рассеивался, то сгущался. В какой-то момент Лозовский понял, что в комнате он не один. Тоннель словно бы перекрывался призрачной, фантомной стеной, у стены сидел кто-то огромный, на корточках, как сидят на Востоке, строгая ножом палочку. Но он не строгал палочку, а перебирал в руках, как четки, какой-то браслет - блестящий, пластинчатый. Но стоило Лозовскому сосредоточить на нем взгляд, стена и человек исчезали, комната снова превращалась в тоннель, на дальнем конце которого были ночь, мороз, волчья луна над мертвыми голубыми снегами. Потом этот огромный человек-фантом встал, приблизился, застив собой лампочку. Лозовский почувствовал на лице жесткие, будто железные, пальцы. Они бесцеремонно повернули его голову набок, в шею что-то больно кольнуло. - Не дергайся, - брезгливо приказал фантом. - Промедол. Он выпрямился, бросил на пол шприц, потом наклонился, поднял его и сунул в карман. От укола на шее по всему телу пошли прохладные эфирные волны, насос в затылке еще работал, но будто бы на холостых оборотах, в голове прояснилось. Фантом стоял, смотрел сверху вниз, ждал. Это был крупный мужик в камуфляже, лет пятидесяти, с темным грубым лицом и короткими седыми волосами, которые делали его похожим на негатив. - Ну, оклемался? Лозовский сел, притянул ноги к груди. - Хо-лод-но, - клацая зубами, сказал он. - Сейчас поправим. - Незнакомец набросил ему на плечи тяжелую камуфляжную куртку, потом поднес ко рту горлышко алюминиевой фляжки в суконном чехле. - Глотай. Быстро, сколько сможешь. Не бойся, не отравлю - спирт. Лозовскому показалось, что все это с ним уже было: крупный человек в камуфляже, армейская фляжка, спирт. Он сделал два больших глотка, на третьем поперхнулся, долго откашливался, чувствуя, как от кашля в затылке снова пытается гнать горячую ртуть адский насос. Незнакомец сел на корточки, теперь уже рядом, у ближней стены, и вновь стал перебирать в руках, как четки, пластинчатый браслет. Лозовский разглядел: это были его часы, именные, командирские, которыми в штабе 40-й армии наградил его генерал- лейтенант Ермаков за мужество, которое Лозовский проявил не осознанно, а от ужаса и безвыходности положения. - Везучий ты парень, Лозовский, - проговорил незнакомец. - Никогда таких не встречал. Глядя на тебя, начинаешь верить в судьбу. - Чем же это я везучий? - спросил Лозовский, с радостью понимая, что он может и думать, и говорить. По всему телу распространилась легкость, утренняя летняя свежесть, когда губы сами собой растягиваются в улыбке - просто так, не от чего. - Тем, что попал на меня. Ты стал большой проблемой, парень, ты это знаешь? - Вы кто? - Я тот человек, который решает проблемы. - А, полковник, из военной разведки, - равнодушно сказал Лозовский. - Ну, решайте. - Мне приказано доставить тебя в Нижневартовск. - А оттуда в Тюмень? Или Кольцов сам прилетит в Нижневартовск? Доставляйте. Мне есть о чем поговорить с вашим шефом. - Не будешь ты с ним говорить. Как ты добрался до Нюды? - По зимнику, на санно-тракторном поезде. - Так я и подумал. Вешки на реке видел? - Видел. - Остальное поймешь. Поедешь на вездеходе. Водила не заметит вешек. Понял? - Не понял. Он - тоже со мной? - Он выскочит. Загодя. Приложит тебя кастетом и выскочит. - Водилой будет - этот? - Да, Ленчик. Личник Кольцова. - Откуда он здесь взялся? - Оттуда. Он единственный, кто знает тебя в лицо. - Без кастета нельзя было обойтись? - Пес, - недовольно сказал полковник. - Злобный пес. - Стаса Шинкарева - тоже он? - Кто такой Стас Шинкарев? - Московский журналист. Его убили четыре дня назад по дороге в Шереметьево. Кастетом. - Не мои дела. Москвой я не занимаюсь, там своя служба. - Капитан Сахно? - Ты много знаешь, парень. - Гораздо больше, чем вы думаете. И чем это хотелось бы вашему шефу. - Потому ты и стал проблемой. Ты чего улыбаешься? - А так, хорошо, - беззаботно ответил Лозовский. - Не плыви! - прикрикнул полковник. - Кайф словил! Рано тебе кайфовать! Что будем делать? - Это ваша проблема. - Ладно. Сделаем так. На вездеходе ездил? - Нет. На тракторе ездил, на танке. - Значит, управишься. Сейчас я уйду, дверь не запру. Выйдешь, по коридору налево, у заднего крыльца вездеход. Заведенный, на холостом ходу. Сядешь, и к реке. Повернешь направо. Через двенадцать километров на левом берегу леспромхоз, не пропустишь - там бревна и огни. - А сейчас что? - спросил Лозовский. - Ночь. От леспромхоза до Сургута узкоколейка. Вездеход бросишь на берегу. Доберешься до Сургута - сразу в аэропорт и в Москву. Там напишешь заявление в прокуратуру - за незаконное задержание. - Кто меня задержал? - Участковый. - Он подтвердит? - Не помнит он ни хера. Каждый вечер напивается в лоскуты, утром ничего не помнит. Храпит сейчас в кабинете. Полковник вышел, через некоторое время вернулся, бросил Лозовскому камуфляжные штаны на синтепоне, ушанку и валенки. - Одевайся. Снова вышел, принес дорожную сумку Лозовского, доверху набитую его одеждой, кинул на колени бумажник с документами и деньгами. Лозовский заглянул - рубли и пачка долларов были на месте. - Переоденешься в Сургуте в аэропорту, зайдешь в сортир и переоденешься. Ты чего ждешь? Тебе сказано: одевайся! - Не катит, полковник, - ответил Лозовский. - Я сяду в вездеход, вы устроите погоню и пристрелите меня при попытке к бегству. Придется вам как-то по-другому решать проблему. И на меня не рассчитывайте, я вам не помощник. - Мудак! - выругался полковник. - Ты никогда никому не доверяешь? - Я не доверяю тем, чьих действий не понимаю. Почему я должен вам доверять? - Вот почему, - проговорил полковник и протянул Лозовскому его часы. - Я был в той колонне, которую ты вывел под Джелалабадом по минному полю. Майором я тогда был, служил в разведуправлении Сороковой армии. Помнишь, что ты сказал, когда Ермаков вручал тебе эти часы? - Не помню. - А я помню. Вместо "Служу Советскому Союзу" ты сказал: "Да что вы, товарищ генерал-лейтенант, не за что". Теперь ты понял, почему я сказал, что тебе повезло, что попал на меня? Я твой должник, парень. Я просто отдаю тебе долг. - Вы не мой должник, полковник. Вы должник капитана Степанова - журналиста, которого ваши люди убили по вашему приказу. Я его спасал. Заодно спас себя. И вас. Этот долг неоплатный. Некому его отдавать. - Я не приказывал убивать Степанова! Это была самодеятельность, дурь. Эти мудаки пересрали, что их погонят с работы за то, что на промыслах появился чужой. И надумали решить проблему сами, втихую. - Зачем вы мне это говорите? Это вы скажете на Страшном суде. Эти двое подтвердят ваши слова? - Подтвердят. На Страшном суде. Они уже там, стоят в очереди. Поехали на точку на вездеходе, бак прохудился, солярка вытекла, вездеход заглох в тундре, а мороз был под сорок. Лозовский только головой покачал: - Умеете вы решать проблемы! - Не я их создаю. - Вам не кажется, что количество трупов увеличивается слишком быстро? Уже четыре. С Христичем - четыре с половиной. - А что Христич? - Полутруп. - Будут еще, - мрачно пообещал полковник. - Кричи. - Что кричать? - Что хочешь. Ори! - Не буду я орать. - Ну, связался я с мудаком! Полковник извлек из наплечной кобуры пистолет и стал бить в дверь ногой. Ручка двери повернулась. Полковник прижался спиной к стене. Ворвался телохранитель Кольцова с пистолетом в руке. - Какого хера... Ничего больше он сказать не успел - рухнул от удара пистолетной рукоятью по затылку. Полковник оттащил его от порога и запер дверь. - Вы его убили? - полюбопытствовал Лозовский. От разлившегося по всему телу наркотика он чувствовал себя зрителем на каком-то странном представлении. - Еще нет, - буркнул полковник. Он спрятал свой пистолет, взял пистолет Ленчика, обмотал ствол какой-то тряпкой и выстрелил в голову телохранителя. В пространстве комнаты из толстых бревен выстрел прозвучал глухо, ударил по ушам. - Вот теперь убил. - И что будет? - спросил Лозовский. - Не твоя забота! - гаркнул полковник. - Одевайся, мудила! Быстрей! Некогда умничать! Все так, как я сказал. Кроме одного. Ты услышал выстрел, по коридору забегали. Ты выглянул - никого, вышел к вездеходу. И вот что еще. Действия промедола хватит еще часа на четыре. Потом снова может скрутить. Видно, какой-то нерв зацепило. Держи! - протянул он небольшой шприц в целлофановой упаковке. - Заряжен. Ткнешь в любое место, внутримышечно. Тратить не спеши, только в крайнем случае, больше у меня нет. Одевайся, парень! Иначе будет еще один труп - твой. Лозовский послушно натянул штаны, влез в валенки, нахлобучил ушанку, стараясь не потревожить рану. Полковник провел его по пустому коридору к двери. - А где все? - спросил Лозовский. - Никого нет. Только участковый дрыхнет. Тревогу я подниму часа через два, ты будешь уже далеко. - Как вы все объясните? - Ты ничего не знаешь! Ты услышал выстрел, а больше знать ничего не знаешь. И не нужно тебе знать. С Богом, парень. Часть долга я все же отдал. Вездеход ГТС мягко урчал на холостых оборотах, гнала теплый воздух печка. Лозовский устроился на водительском месте, тронул рычаги. Они мягко подались. Он включил первую скорость и направил машину к реке. Крутить его стало не через четыре часа, а гораздо раньше - в будке дежурного по леспромхозовскому разъезду, где он ждал, пока сформируют состав с бревнами. Потом была бесконечно долгая езда в тесной кабине маленького, похожего на самовар, паровоза узкоколейки. В Сургут приехали на рассвете. Насос уже гнал по голове горячую ртуть, но напор еще был слабый, ртуть рассасывалась, не доходила до лобных пазух. Лозовский не помнил, как он добрался до аэропорта. В платном туалете сбросил грязный камуфляж, надел костюм и "аляску", умылся и только тут рассмотрел себя в зеркало. Увидел чужое, длинное, лошадиное лицо со стиснутыми от приступов боли зубами , серое, в белесой щетине, с распухшими воспаленными веками. Мелькнула мысль о спасительном шприце с промедолом, но он ее отогнал: рано, еще не крайний случай. Постарался расслабиться, к кассе подошел спокойно, молча протянул паспорт и деньги. - Куда? - спросила кассирша. - Гражданин, вы что, спите? Куда вам? "В Москву", - хотел сказать Лозовский, но вместо этого сказал: - В Тюмень. Он уже знал, что ему нужно делать. Ближайший рейс на Тюмень уходил в два часа дня. Лозовский купил телефонную карту и набрал номер своего старого мобильника - благо, он его хорошо помнил. - Эдуард Рыжов, собственный корреспондент "Российского курьера", - раздался в трубке бодрый голос. - Слушаю. Кто это? - Лозовский. - Владимир Иванович, вы?! Вас все обыскались! Вы где? - В Сургуте. Кто меня обыскался? - Павел Петрович Тюрин. Каждый час звонит! - Ничего ему не говори, понял? - Да знает он, что вы улетели в Нижневартовск! Вычислил. - Все равно не говори. Я вылетаю двухчасовым рейсом в Тюмень. Найми какого-нибудь частника, встретишь. - Я у отца машину возьму. Старый "Москвич", сойдет? - Нормально. - Владимир Иванович, вы в порядке? - В полном, - стискивая зубы от прихлынувшей боли, ответил Лозовский. Эдуард Рыжов встретил его у входа в зал прилета. Вид у него был встревоженный. - Вы ранены? - еще больше встревожился он, увидев марлевую повязку, вылезающую из-под шапки Лозовского. - Не смертельно. В редакции компьютер с Интернетом есть? - Есть. Но вам нельзя в редакцию. Вас ищут. - Менты? - Нет. Какие-то в штатском. Заходили в редакцию, спрашивали, не звонили ли вы. - У тебя дома компьютер есть? - Есть, без Интернета. - Ничего. Сбросим материал на дискету, потом из редакции отправишь. В комнате Эдуарда в деревянном доме на окраине Тюмени Лозовский, не раздеваясь, прилег на продавленный диван, сжимая в кармане спасительный, греющий своей близкой доступностью шприц с промедолом. - Включай компьютер. Пиши. Название: "Смертельный пиар", - сквозь зубы продиктовал он. - "Или Как это делается в России"... Через два часа статья была закончена. - Господи Боже! - сказал Эдик. - Вот это сенсация! Этот материал перепечатают все газеты мира! - Может быть, может быть, - пробормотал Лозовский, поспешно извлекая шприц из целлофана и закатывая рукав на левой руке. Эдуард с ужасом посмотрел на него: - Владимир Иванович, вы... - Немножко вмажусь, - подмигнул ему Лозовский. - Для поднятия настроения. Он всадил иглу в руку, выжал до конца поршень шприца и посидел, ожидая, когда по телу разольются прохладные эфирные волны. - Ну вот, я в норме. Скинь статью на дискету, сделай копию. Отправишь на е-мейл Тюрину. Дождавшись, когда Эдик закончит копирование, Лозовский сунул дискету в карман и поднялся. - Поехали. - Куда? - К Кольцову. - Начало восьмого, - напомнил Эдуард. - Вряд ли он на работе. - А мне почему-то кажется, что на работе, - весело возразил Лозовский. - И будет рад меня увидеть. Он подпрыгнет от радости до потолка!.. III Тюрин ошибся, предположив, что поспешность действий Кольцова вызвана тем, что Лозовский не поверит в версию тюменской милиции и начнет собственное расследование. Ошиблась и Регина, объяснив ее политическими причинами. Действовать лихорадочно быстро заставил Кольцова звонок из станицы Должанской. Охранник, приставленный к Христичу помогать его жене по хозяйству, а в действительности пресекать его контакты с журналистами, сообщил, что к Христичу приехал какой-то человек, как сказала Наина Евгеньевна - ее племянник из Армавира. Но охранник усомнился - вид у этого человека был московский, нахальный. Кольцов приказал референту, сообщившему ему о звонке, соединить его с охранником. Тот рассказал: высокий, белобрысый, глаза сонные, в фирменной "аляске", хозяйка называла его Володей. Кольцов понял: Лозовский. Сотрудник, посланный к вдове Степанова якобы для того, чтобы узнать, каким она хочет видеть памятник на могиле мужа, расспросил ее об отношениях, которые связывали Степанова с Лозовским. Его сообщение заставило Кольцова стиснуть зубы. Степанов и Лозовский были не просто коллегами, Лозовский спас Степанова от смерти в Афганистане. Кольцов понял: Лозовский не пропустит в печать очерка Степанова, пока не докопается до причин гибели друга. В Нюде Степанов расспрашивал о Христиче. Он наверняка узнал, что тот уже два года как уехал из Нюды. Теперь об этом узнал и Лозовский. Это ставило под угрозу срыва всю комбинацию с "Нюда-нефтью", которую Кольцов готовил долго и тщательно и в которую уже вложил больше десяти миллионов долларов. Идея комбинации родилась у него не сразу. Предлагая Христичу возглавить компанию "Нюда-нефть", он знал, что его имя само по себе дорогого стоит, но все же надеялся, что Христич, один из самых опытных нефтяников России, сумеет поставить на ноги компанию, пришедшую за время пребывания в госсобственности в полное убожество. Его надежды оправдались лишь отчасти. Христич быстро навел порядок, разогнал бездельников, поставил мастерами и бригадирами умелых промысловиков, которых знал еще по работе начальником управления в Нижневартовске. Это сразу дало эффект, производительность скважин поднялась, прекратились мелкие аварии. Но стратегом Христич оказался никаким. Как и все генералы "нефтянки" советских времен, он привык, что ему мгновенно давали все, что он требовал. Он не умел считать деньги и не хотел учиться. Для реализации его проектов были нужны десятки миллионов долларов, а отдачу они обещали только в перспективе. Кольцов не мог позволить себе таких расходов. Дело только разворачивалось, концы с концами удавалось сводить с трудом, огромные деньги уходили на взятки московским и местным чиновникам, видевшим в "Союзе" Кольцова дойную корову. Все попытки объяснить это Христичу встречали полное непонимание и нежелание понимать. Христича возмущало, что Кольцов отказывается выложить двадцать миллионов долларов за десять новейших американских установок "газлифт", которые позволят извлекать из пластов до 95 процентов нефти. То, что эта нефть станет товаром только через пять лет, его нисколько не убеждало. Каждый разговор кончался вспышками взаимного раздражения, при этом Кольцов сдерживался, а Христич ругался так, что в кабинет испуганно заглядывала секретарша. Уже через полгода стало ясно, что с Христичем придется расстаться. Но что-то удерживало Кольцова от этого шага. И когда после очередного скандала Христич в припадке раздражения швырнул заявление об увольнении, Кольцов приложил все усилия, чтобы уговорить его остаться генеральным директором "Нюды" хотя бы формально. Толчком для кристаллизации идеи с продажей "Нюда-нефти" послужила Кольцову информация о том, что известный нефтепромышленник Зия Бажаев, возглавлявший тогда компанию "Сиданко", продал корпорации "Бритиш Петролеум" десять процентов акций "Сиданко" за 590 миллионов долларов, а затем провел эмиссию и превратил эти десять процентов в 1,2 процента. Англичане так и не поняли, как это получилось, причем - законно, по российским законам. Они подали в суд, процесс затянулся на годы и не прекратился даже когда Бажаев погиб в авиакатастрофе вместе с журналистом Артемом Боровиком, а его группу "Альянс" унаследовал его младший брат, который до этого вел рассеянный образ жизни на Лазурном берегу Средиземного моря и проводил время в казино Монте-Карло. Отсудить англичанам не удалось почти ничего, они больше потеряли от того, что курс акций "Бритиш Петролеум" после этой истории сильно понизился. С тех пор англичане зареклись выступать в роли компаньонов с минорным пакетом акций, а взяли курс на приобретение российских нефтяных компаний как минимум с блокирующим пакетом, а лучше - с контрольным. На это и сделал ставку Кольцов. Его предложение продать "Бритиш Петролеум" контрольный пакет акций "Нюда-нефти" вызвало в Лондоне настороженный интерес. Кольцов не торопил. Он регулярно представлял для информации данные о росте производительности скважин "Нюда-нефти", подкрепленные отчетами о налоговых отчислениях в российский бюджет. Цифрам законопослушные британцы привыкли верить. Настороженность постепенно исчезла, был подписан протокол о намерениях. Англичане дали понять, что их больше устроил бы не контрольный пакет, а 75 процентов плюс одна акция - квалифицированное большинство. Хорошая идея всегда таит в себе дополнительные возможности. Способ дешево заполучить практически весь пакет акций "Нюда-нефти" придумался как бы сам собой - словно он давно уже был придуман и просто вспомнился, когда в нем появилась необходимость. И вот теперь, когда комбинация близка к завершению, возникает этот наглый журналюга Лозовский. При всей рациональности и математической логичности своего мышления, Кольцов обладал и качествами "хаос-пилота", как на бизнес-сленге называют менеджеров, которые умеют принимать решения, не обладая всей информацией, действуют не так, как диктует анализ ситуации, а по наитию - так, как подсказывает интуиция. Он чувствовал, что комбинация с "Нюда- нефтью" вот-вот начнет перестаиваться. Схема была слишком сложной, на нее влияло слишком много факторов. Такие схемы всегда неустойчивы, имеют тенденцию к саморазрушению. Появление в деле Лозовского было первым предупреждающим сигналом. Вторым сигналом стал звонок из Москвы. Капитан Сахно, ведающий вопросами безопасности в московском представительстве "Союза", доложил, что на него вышел журналист Шинкарев, через которого был сделан первый пиар-ход с интервью генерала Морозова, и потребовал сто тысяч долларов, угрожая разоблачением. Кольцов приказал выдать ему тридцать тысяч и вывести из игры. Шинкарев не знал, что капитан Сахно работает на "Союз", так что серьезной опасности он не представлял. Но случай этот Кольцов воспринял очень болезненно - как симптом надвигающегося неблагополучия. Он понял, что нужно действовать быстро. Кольцов вылетел в Москву. В Москве все прошло без сучка, без задоринки, как по маслу. В тот же день его принял мэр Лужков - после звонка одного из вице-премьеров российского правительства, с которым Кольцов был в хороших отношениях еще со времен их совместной работы в Государственной топливной компании. Согласие продать акции "Российского курьера" мэр дал охотно и даже словно бы с облегчением - само упоминание о "Курьере", в который московские власти вложили немало денег без всякой пользы, было ему неприятно. Быстро решился вопрос и с покупкой типографии в Красногорске. Попов, воодушевленный перспективой получить в доверительное управление контрольный пакет акций "Курьера", показал подготовленный им к печати очерк Степанова "Формула успеха" и заверил, что материал выйдет в ближайшем номере. По сравнению с первым вариантом очерк потускнел, но свою функцию он выполнял. Кольцов завизировал очерк. В Лондон он прилетел, чувствуя себя человеком, паруса которого наполнились ветром удачи. Успешный человек всегда распространяет вокруг себя флюиды. В Лондоне это как бы почувствовали. Кольцова принял один из высших руководителей корпорации "Бритиш Петролеум". Цена, за которую Кольцов выразил согласие продать 97 процентов акций компании "Нюда- нефть" - четыреста миллионов долларов - показалась ему несколько завышенной. Кольцов проинформировал его, что в самое ближайшие время биржевая котировка акций "Нюда-нефти" увеличится и превысит не менее чем на 15 процентов цену, которая была до наезда на компанию налоговой полиции. Если это действительно произойдет, руководство "Бритиш Петролеум" со всей серьезностью рассмотрит предложение господина Кольцова, заверил топ-менеджер. - Я не могу допустить, чтобы меня обвинили, что я поступаю непатриотично, продавая перспективную российскую нефтяную компанию иностранцам, - предупредил Кольцов. - Поэтому "Нюда-нефть" будет выставлена на торги. - Мы непременно подадим заявку на участие в тендере. Четыреста миллионов - ваша окончательная цена? - Не буду возражать, если мне предложат больше, - любезно ответил Кольцов. В аэропорту "Шереметьево-2" его встретил телохранитель Леонид. С ним был капитан Сахно. Он доложил, что на тридцать тысяч долларов журналист Шинкарев согласился, будет молчать. В Тюмень Кольцов вернулся с ощущением, что все наладилось, дело идет к успешному завершению, и уже ничто не может этому помешать. До выхода "Российского курьера" с очерком Степанова оставалось четыре дня. На всякий случай Кольцов позвонил в Москву. Попов подтвердил: очерк заверстан, номер выйдет по графику. На вопрос, объявился ли Лозовский, ответил: нет, его нет в редакции пять дней. Кольцов знал, что из Должанки Лозовский уже уехал. Выпадение Лозовского из поля зрения насторожило Кольцова. Но он решил, что от постоянного напряжения, в котором он находился последнее время, у него всего лишь немного сдали нервы, и он видит опасность там, где ее нет и быть не может. За два дня до выхода "Курьера" поздно вечером в кабинет Кольцова, засиживавшегося на работе до полуночи, как всегда - без предупреждения и даже без стука, вошел начальник службы безопасности "Союза", бывший военный, дослужившийся в Афганистане до полковника и подавший в отставку после вывода из Афгана ограниченного контингента советских войск. Роста он был под метр восемьдесят, крупного телосложения, с грубым, темным от афганского загара лицом, в кожу которого будто бы въелась пороховая пыль, с короткими седыми волосами. Кольцов недолюбливал слишком крупных и высоких людей. В них было что-то избыточное, ничем не оправданная щедрость природы - какая-то изначальная несправедливость. Они смотрели свысока и, как всегда казалось Кольцову, пренебрежительно на всех, кто не вышел ростом. В детстве он их боялся, в юности опасался и завидовал. С годами это прошло, но неприязнь осталась. Кольцов не взял бы Полковника, как называли его все в фирме на работу, если бы его не порекомендовал как отменного профессионала знакомый генерал из ГРУ. Профессионализм в людях Кольцов ценил превыше всего. Полковник оказался человеком неприятным в общении - немногословным, чаще всего хмурым. От него постоянно исходило ощущение опасности. Он сразу предупредил: - Вы не лезете в мои дела, я в ваши. Вы ставите задачу, я ее решаю. Как - вас не касается. Приказы моим людям отдаю только я. Кольцову не понравилась такая категоричность, но со временем он понял, что Полковник прав. При разрешении возникающих по ходу дела проблем его службе иногда приходилось выходить далеко за рамки закона - было выгоднее об этом не знать. В конце каждой недели Полковник являлся к Кольцову с докладом. Появление его в неурочное время всегда предвещало какую-нибудь неприятность. Так было и на этот раз. Полковник доложил: - Позвонили из Нюды. Там появился какой-то журналист из Москвы. Донес Назарян. Журналист сказал ему, что его сыну дадут не год условно, а пять лет строгого режима. Кольцов насторожился: - Какой журналист? - Не назвался. В контору не заходил. - Как он попал в Нюду? Я же приказал: без разрешения никого в вертолеты не брать! - Бортов не было. Скорее всего, по зимнику. - Внешность? - На вид лет около сорока, высокий, белобрысый. В себе уверен, участкового послал на ... - Это Лозовский! Вы знаете, полковник, что делать. - А если не он? - Летите в Нюду. Возьмите Леонида, он знает его в лицо. Если не он: кто, на кого работает. Если он... - Понял. Около полудня следующего дня Полковник сообщил: - Он. Сейчас в камере в опорном пункте милиции. Задержан участковым за появление в поселке без разрешения. - Действуйте. - Слушаюсь. Весь день Кольцов не мог сосредоточиться на работе - ждал звонка из Нюды. Несколько раз сам порывался позвонить, но клал трубку. Можно было нарваться - Полковник мог и обматерить. Раз не звонит - значит, не о чем доложить. Звонок раздался поздно вечером. Полковник доложил: - У нас ЧП. Это было немыслимо: Лозовский сбежал. Сбежал из Нюды, от которой сто километров до райцентра по бездорожью и сто восемьдесят до Нижневартовска. Угнал вездеход. Едет по зимнику в Нижневартовск. Кольцов приказал: - Пошлите своих людей на посты ГИБДД на въезде в город! - Уже послал. - И в аэропорт. Он может объехать посты. - Послал. Утром буду там сам. - Он не должен вернуться в Москву, вы меня поняли? - Не повторяйтесь, - буркнул Полковник и ушел со связи. Что Лозовский узнал в Нюде? С кем, кроме Назаряна, он успел поговорить? Кольцов не знал, какую угрозу несет возвращение Лозовского в Москву. Но чуял нутром: опасно, очень опасно. Лозовский неуправляем. Это Кольцов уже давно понял. Он непредсказуем. Это понял только теперь. Он не должен вернуться в Москву. И это как раз тот случай, когда необходимо идти даже на самые крайние меры. Кольцов позвонил капитану Сахно и приказал взять под наблюдение Шереметьево, редакцию и квартиру Лозовского. Если будет возможность - перехватить. Любым способом. В Нижневартовске Лозовский не появился. Среди пассажиров, прилетевших в Москву, Лозовского не было. В редакции его не было. На звонки домой жена отвечала, что он работает над срочной статьей на даче. Ситуация становилась все более угрожающий. Вошел дежурный референт: - Геннадий Сергеевич, звонят с вахты. Какой-то человек хочет вас видеть. Говорит, что вы будете ему очень рады. - Кто? - Журналист Лозовский. IV Референт вышел встретить Лозовского на вахту, в фойе особняка принял "аляску" и шапку и по знакомой уже Лозовскому мраморной лестнице с красным ковром проводил его в кабинет президента ОАО "Союз". Кольцов встретил его стоя у стола и опираясь на него костяшками пальцев. - Вы ранены? - спросил он, увидев грязную марлевую повязку на голове гостя. - И довольно глубоко. - Вам нужно в больницу, сделать перевязку и зашить рану. - Ни в коем случае, - возразил Лозовский. - Мне нужно довезти эту рану до Москвы. Это не рана, это вещественное доказательство. - Вещественное доказательство чего? - Того, что у вас крупные неприятности, господин Кольцов. Настолько крупные, что я даже не уверен, можно ли назвать их неприятностями. - Объясните. - Охотно. Особенно если вы предложите мне сесть. По правде сказать, у меня был не очень легкий день, я чувствую себя несколько утомленным. - Разумеется. Садитесь, пожалуйста, господин Лозовский. - Спасибо. Так вот, о неприятностях, - продолжал Лозовский, с удовольствием погружаясь в глубокое кресло и вытягивая ноги. - Как вы наверняка знаете, каждое оружие оставляет в ране свои, только ему присущие следы. Не является исключением и такое экзотическое по нынешним временам оружие, как кастет. Вы понимаете, о чем я говорю? - Нет. - Сейчас поймете. В Москве судмедэксперты обследуют мою рану. И сравнят ее с раной на голове одного молодого московского журналиста. Со смертельной раной. И без особого труда обнаружат идентичность оружия. Это оружие - кастет вашего телохранителя Ленчика. - Про какого журналиста вы говорите? - Про Стаса Шинкарева, через которого вы слили информацию о "Нюда-нефти" генералу Морозову. - Шинкарев убит? - Только не говорите, что вы ничего об этом не знали. Не ответив, Кольцов обошел стол и опустился в свое кресло. Его малоподвижное серое лицо словно бы окаменело. - У меня такое ощущение, что вы действительно ничего об этом не знали, - заметил Лозовский. - Не знал. Я приказал заплатить ему тридцать тысяч долларов. Он согласился и обещал молчать. - Об этом вам доложил капитан Сахно? - Да. - Какой интересный поворот темы! Так-так-так. Нужно будет посоветовать подполковнику Саше Муравьеву, это оперативник из убойного отдела МУРа, - объяснил Лозовский, - провести обыск на квартире Шинкарева. Впрочем, его уже наверняка провели. И у меня почему-то такое чувство, что тридцати тысяч долларов там не нашли. А вы как думаете? Готов спорить на бутылку, что не нашли. У меня в связи с этим только один вопрос: эти тридцать штук вернулись к вам или их по-братски разделили между собой капитан Сахно и ваш Ленчик? - Вы за кого меня принимаете? - Это я и пытаюсь понять. За кого мне вас принимать. Так вот, информация о том, что телохранитель нефтебарона Кольцова убил московского журналиста произведет определенное впечатление в определенных кругах. И ваш Ленчик сдаст вас без секундного колебания. Даже если вы не отдавали приказа убить Шинкарева, он все равно будет валить на вас. Капитана Сахно пристегнуть к этому делу будет немного трудней. Но я уверен, что подполковник Муравьев с этим справится. - Мой телохранитель ничего не будет валить на меня. - Вы так уверены в его преданности? - Он был мне предан. Он служил в спецназе в Чечне. После контузии его комиссовали с нищенской пенсией. Я вытащил его из грязи. Я говорю "был", потому что Леонид убит. - Да что вы?! - постарался как можно более искренне поразиться Лозовский. - А еще вчера утром он был довольно живым. Кто же его убил? - Как вам удалось сбежать из Нюды? Вы сидели в камере в опорном пункте милиции. - Сам удивляюсь. Сначала услышал удары по двери из соседней камеры, потом выстрел, потом в коридоре забегали. Я выглянул, дверь оказалась открыта, никого. Я вышел во двор. У крыльца стоял вездеход. С моей стороны глупо было не воспользоваться таким благоприятным стечением обстоятельств. - Куда вы дели вездеход? - Оставил на берегу возле соседнего леспромхоза. По узкоколейке доехал до Сургута. Из Сургута на самолете - сюда. Так кто же убил вашего верного телохранителя? - Заключенный Вартан Назарян. - Вот как? - теперь уже вполне искренне поразился Лозовский. - Он начал стучать в дверь камеры, Леонид заглянул узнать, в чем дело. Назарян оглушил его, завладел его пистолетом и застрелил. Это и был выстрел, который вы слышали. Он попытался бежать, забаррикадировался в бесхозном балке, отстреливался. В перестрелке его убили. - Вартана Назаряна убили? - Да. - В таких случаях мой друг Паша Тюрин говорит: Бог не фраер. А я скажу по-другому: отец отдал сына на заклание. И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет. Шекспир отдыхает. И это в наше-то прозаическое время! Впрочем, нет. Время, когда в центре Москвы террористы захватывают концертные залы, прозаическим не назовешь. - Теперь вы понимаете, почему Леонид не может меня сдать? - Понимаю. - Я вижу, мое сообщение испортило вам настроение? - Господин Кольцов, это ненадолго, - заверил Лозовский. - Еще часа полтора мое настроение будет довольно приличным. А вот потом испортится. Поэтому чем быстрее мы перейдем к делу, тем лучше. - О каком деле вы говорите? - О вашей афере с "Нюда-нефтью". И не делайте вид, что не понимаете. Все вы понимаете. - Что вы об этом знаете? - Вы пытаетесь впарить "Бритиш Петролеум" за четыреста миллионов долларов компанию, которая стоит не больше пятидесяти миллионов. Это - главное. Остальное частности. Их я не знаю. - Вы в этом уверены? - Я был не очень в этом уверен. До тех пор, пока не получил по затылку кастетом. - Рисковый вы человек, Лозовский. Не боитесь, что не выйдете из этого дома? - поинтересовался Кольцов. - Не боюсь. Есть люди, которые знают, где меня искать. И куда вы денете мой труп? - Определенно вы принимаете меня за какого-то монстра. Какой труп? О чем вы говорите? Вы просто проведете два дня в комфортабельной комнате, с телевизором, с хорошей едой и даже с коньяком "Хеннесси", который вам так понравился. В тот момент, когда я открою свежий номер "Курьера" с очерком Степанова, вы немедленно окажетесь на свободе. - Вы не откроете "Курьер" с очерком Степанова через два дня. - Попов уверил меня, что очерк стоит в номере. - Стоит. Но номер не выйдет. - Почему? - Сбой в компьютерной системе. Такой же, какой был в вашем банке "Союз-кредит". Вирус, господин Кольцов. Slammer. Жуткая штука. Киберджихад. Всю базу данных как языком слизывает. А чтобы восстановить ее, понадобится время. Неделя, две, три - столько, сколько нужно. - Кому? - Мне. - Вы блефуете. - Проверьте. Рискнете? Думаю, нет. Вы не в том положении, чтобы рисковать. Слишком большая ставка в игре - триста пятьдесят миллионов долларов. Или все же рискнете? - Нет. Давайте к делу. Я повторяю вопрос, который уже задавал: при каких условиях вы воспримите мою проблему как свою? Мне нужно, чтобы очерк Степанова появился в ближайшем номере "Курьера" и чтобы номер вышел в срок. Только не начинайте снова о том, что вы хотите видеть убийц журналиста Степанова в могиле или в тюрьме. - Не буду. Знаете, в чем ваша ошибка? Вы считаете, что чем больше вы платите человеку, тем лучше он работает. Нет. Тем больше он боится потерять работу. Вряд ли мы договоримся, господин Кольцов. "Российский курьер" - издание независимое. Это единственное, что позволяет нам держаться на плаву. Если мы поможем вам реализовать вашу аферу, наш рейтинг невозвратимо рухнет. - Про какую аферу вы все время говорите? - раздраженно перебил Кольцов. - Вы путаете понятия "стоимость" и "цена". Да, я хочу продать "Нюду-нефть" англичанам за четыреста миллионов. И компания стоит этих денег. Это ее подлинная стоимость. А если "Бритиш Петролеум" вложит еще миллионов двести и реализует проекты Христича, она будет стоить и миллиард. Цена в России мало зависит от стоимости. Ее во многом определяют факторы коррупционные. Китайцы предлагали за "Славнефть" четыре миллиарда долларов. За сколько ее продали? За миллиард восемьсот. Кому продали? Своим! - И все же, и все же. В глазах серьезных предпринимателей, а мы ориентированы на серьезных предпринимателей, это афера. Очень масштабная, очень остроумная, если не принимать во внимание, что ваш путь к успеху выстлан трупами. Ваш авторитет очень возрастет, если вы сумеете довести дело до успешного конца. Но ваш авторитет - это ваш авторитет. А авторитет "Российского курьера" - это мой авторитет и авторитет моих друзей-журналистов. Мы не договоримся. - Я выслушал ваши аргументы. Теперь послушайте мои, - проговорил Кольцов. - Миллион долларов. Наличными. Вам. - Три миллиона триста тысяч, - невозмутимо поправил Лозовский. - Сколько?! - изумился Кольцов. - Да за эти деньги я куплю "Российский курьер" со всеми потрохами! - Это я вам и предлагаю сделать. - Так. Очень интересно. Объясните, для чего мне "Российский курьер"? - Странно, что вы, опытный бизнесмен, этого не понимаете. Сколько вы тратите на взятки губернаторам и их командам? - Много, - буркнул Кольцов. - Не много, а очень много, - уточнил Лозовский. - Это ваш единственный рычаг. Между тем есть другой рычаг, гораздо более дешевый и более мощный. Губернатор - должность выборная. Раз в четыре года они становятся уязвимыми, как черепаха без панциря. Сейчас они не боятся прессы, потому что все местные издания подмяли под себя. А что если в каждом регионе появится независимое издание? Региональные выпуски "Российского курьера". Этим рычагом вы сможете сковырнуть с места любого губернатора. И они будут это знать. Кольцов быстро соображал. Он встал и прошел по кабинету. - Три миллиона триста тысяч. Из чего складывается эта цифра? - За триста тысяч вы выкупите в банке заложенные акции журналистского коллектива. Два миллиона инвестируете в издание. И миллион мне. - Для региональных изданий нужны опытные журналисты. - Без проблем. Основа - наши нештатные собкоры на местах. Мы получим самых сильных местных журналистов. К нам пойдут все, кому надоело прогибаться. А надоело всем. К нам понесут самые острые материалы, которые не проходят в прикормленной прессе. - Вы большой сукин сын, Лозовский. Но вы мне начинаете нравиться. - А вы мне пока не очень. - Это и есть цель вашего прихода ко мне? - Да. - Почему вы просто не пришли ко мне с этим предложением, а затеяли поездку в Нюду? - А вы сами подумайте. Вот я пришел к вам с этим предложением. Что вы скажете? Очень интересно, обдумаю. - То же самое я скажу вам сейчас. - Нет, господин Кольцов. Вы никак не врубитесь в ситуацию. Это не я пришел к вам с предложением. Это вы попросили меня подсказать решение. И я вам его подсказал. Вы можете, конечно, подумать. Минут десять. А вот это поможет вам принять правильное решение. Лозовский извлек из кармана дискету со статьей "Смертельный пиар" и бросил на стол Кольцова: - Посмотрите. Вас заинтересует. Статья стилистически не отшлифована, у меня на это не было времени. Но по материалу - самое то. Кольцов включил компьютер, загрузил программу и открыл файл. По мере того, как он читал с монитора текст, лицо его становилось темнее и темнее. Дочитав, перевел на Лозовского бешеный взгляд. - Попов никогда не опубликует эту статью! - При чем здесь Попов? Найдется немало изданий, которые захотят ее опубликовать. С руками оторвут. - Если кто-то осмелится опубликовать этот пасквиль, я подам в суд и разорю редакцию! У вас нет ни одного документа, подтверждающего факты! - В этом вы правы, - согласился Лозовский. - Есть два решения. Я уберу названия и фамилии, оставлю только: город Т., президент ОАО "С" господин К. Вы будете доказывать в суде, что это вас я имел в виду? Вы станете посмешищем, господин Кольцов. Вы станете посмешищем сразу после выхода статьи, а суд превратится во второй акт комедии. Решение второе: я не буду публиковать статью. Я всего лишь отнесу ее в московское представительство "Бритиш Петролеум". На консультацию. Какое решение вам больше по вкусу? - Вы ошиблись в выборе профессии, Лозовский. Почему вы стали журналистом? - Да ни к чему другому я не способен. - Ошибаетесь. У вас есть хватка. Бизнесом не пробовали заняться? - В сущности, я всю жизнь занимаюсь бизнесом. Правда, называю это по-другому: я борюсь за свою свободу. - Успешно боретесь. Миллион долларов - это много свободы. - Этот миллион будет резервным фондом редакции. - Но распоряжаться им будете вы? - Разумеется, я. Значит ли это, что вы обдумали мое предложение и ваш ответ "да"? - А у меня есть выбор? - Нет. - Тогда зачем спрашиваете? Ваши условия? К ответу на этот вопрос Лозовский был готов. - Первое. Вы передаете контрольный пакет акций "Российского курьера" в доверительное управление мне сроком на пять лет. Второе. По истечение пяти лет вы или ваши наследники обязуются предоставить мне первоочередное право покупки акций по цене, которую заплатили вы. Третье. Вы обязуетесь печатать в Красногорской типографии "Российский курьер" и региональные издания в течение пяти лет по себестоимости . Вот, собственно, и все. Если вы принимаете эти условия, будем считать, что мы договорились. - Не опасаетесь, что я вас кину? Сейчас скажу "да", а после выхода "Курьера" с очерком Степанова скажу: "я передумал"? - Не опасаюсь, господин Кольцов. По двум причинам. Если в этом бизнесе вы дожили до сорока лет, вы умеете держать слово. Иначе бы не дожили. Второе: статья "Смертельный пиар" потеряет свою силу только после того, как вы продадите "Нюду- нефть" англичанам. А к тому времени юридическое оформление нашей сделки будет завершено. Кстати, вы уверены, что "Нюду- нефть" купят англичане? До нее найдется немало охотников и у нас. - Наши не выложат четыреста миллионов. Самое большое, что они предложат - миллионов двести. - Еще вопрос. Перед покупкой проводится детальная экспертиза компании. Как вы намерены решить эту проблему? - Давайте, Лозовский, договоримся сразу. Я не вмешиваюсь в редакционную политику, вы не вмешиваетесь в мои дела. - Согласен, - кивнул Лозовский. Насос в затылке включился и постепенно набирал обороты. - Должен сказать, что я удовлетворен нашими переговорами, - сообщил Кольцов. - Хотя ваш метод убеждения партнера совершенно бандитский. - И это говорите мне вы? - вскинулся Лозовский. - Да, я, - с некоторым удивлением подтвердил Кольцов. - Хотите, чтобы я прилетел в Москву и представил вас коллективу в качестве главного редактора? - Ни в коем случае. Главным редактором останется Попов. - Что это за странное решение? - Ничего странного. Попов профессиональный редактор. Вы представляете, сколько работы навалится, когда мы займемся региональными изданиями? Я не потяну. Попов потянет. Вы даже не говорите ему, что контрольный пакет акций передаете мне. Я сам скажу, когда придет время. А теперь позвоните в Москву. Мобильный Попова у вас есть? - Есть. Что я должен сказать? - Прежде всего: снять очерк Степанова из очередного номера. Кольцов нахмурился: - Почему? - В таком виде он не прозвучит. У меня есть кое-какие идеи, как сделать ваш пиар максимально эффективным. - Что еще? - Скажите Попову, что все мои указания для него закон. - Что с вами? Вы плохо себя чувствуете? - Пока еще нормально, - ответил Лозовский. - Будет хуже. Звоните. Кольцов набрал номер: - Альберт Николаевич?.. Кольцов. Слушайте внимательно. Первое. Очерк Степанова из номера снять... Альберт Николаевич, запомните, пожалуйста, на будущее. Ваше дело - выполнять мои указания, а не обсуждать их!.. Второе. Лозовский действует от моего имени. То, что он говорит, говорю я... Последний раз я отвечаю на вопрос "почему". Потому что я так решил! - раздраженно бросил Кольцов и отключил связь. Вбежал встревоженный референт: - Шеф, к вам люди из Москвы. Полковник из налоговой полиции. - Что вы так всполошились? - удивился Кольцов. - Просите. В кабинете появился средних лет человек в штатском. Вместе с ним вошел Тюрин. - Полковник Андреев, старший следователь по особо важным делам Федеральной службы налоговой полиции. Со мной группа следователей. У меня предписание генерала Морозова произвести полную проверку компании "Нюда-нефть". Ознакомьтесь, пожалуйста. Кольцов вернулся в свое кресло, взял предписание и стал его внимательно изучать. Тюрин подошел к Лозовскому. - Ну, Володя, заставил ты нас подергаться! Ты как? Что-то не нравится мне твой вид. Лозовский с усилием улыбнулся: - Теперь все в порядке, Петрович. Теперь все в полном порядке. Кольцов молча вернул предписание следователю. - Приказ, - извиняющимся тоном сказал тот. Кольцов поднялся из кресла. - Не извиняйтесь, полковник, - не без торжественности проговорил он. - Вам будет предоставлена вся информация и созданы все условия для работы. Передайте генералу Морозову мою благодарность. Нам нечего скрывать. Мне надоели инсинуации вокруг "Нюда-нефти". Я надеюсь, что результаты вашей проверки будут обнародованы и со вздорными слухами будет покончено навсегда!.. V Очерк Степанова "Формула успеха" появился в первом февральском номере "Российского курьера". Врезку к нему написал Лозовский: "Это последняя публикация тюменского журналиста Николая Степанова, нашего многолетнего нештатного собственного корреспондента по Западной Сибири. Он трагически погиб, выполняя редакционное задание. Очерк остался недописанным, но он успел сказать в нем все, что хотел сказать. Мы не тронули в нем ни одной запятой, не изменили ни одного слова. Отнеситесь к нему с доверием". Лозовский знал, что за эту врезку он будет отвечать на Страшном суде. Биржа прореагировала на публикацию ростом курса акций "Нюда-нефти" на четыре с половиной процента. В следующем номере "Курьера" появилась статья корреспондента Павла Майорова "Игра в "семерочку" с комментарием заместителя начальника ФСНП генерала Морозова. Он заканчивался так: "Комплексная проверка компании "Нюда-нефть", проведенная бригадой самых опытных следователей ФСНП, не выявила никаких нарушений. Считаю своим долгом поставить читателей "Российского курьера" в известность, что уголовное дело против генерального директора компании Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии, почетного нефтяника РФ Бориса Федоровича Христича прекращено за отсутствием состава преступления. От имени ФСНП я приношу ему глубокие извинения за то, что была невольно брошена тень на его деловую репутацию". Биржа дрогнула. В день выхода номера котировка "Нюда- нефти" подскочила на 15 процентов и продолжала расти. К концу недели она уже превышала прежний уровень на 17, 5 процента. На семь процентов поднялись в цене и акции ОАО "Союз". В конце февраля, когда котировка "Нюда-нефти" достигла пика и рост курса приостановился, был объявлен тендер на продажу 97 процентов акций компании. Для участия в конкурсе было подано пять заявок - четыре от российских компаний и пятая от "Бритиш Петролеум". В марте были подведены итоги конкурса. Вопреки прогнозам, тендер выиграла не британская корпорация, предложившая цену в четыреста миллионов долларов, а российская нефтяная компания, объявившая четыреста один миллион. Это была компания "Сиб-ойл". Оставалось ждать. И гадать, что это будет: выстрел снайпера, некогда модный в Тюмени взрыв, автокатастрофа или падение вертолета в условиях плохой видимости. Еще мог быть автоматный расстрел автомобильного кортежа из засады, выстрел из гранатомета "Муха", таллий в "Боржоми", сильнодействующий яд на телефонной трубке. Было не то и не то, и не то. Было трагическое происшествие в среднем течении реки Тавды, притока Иртыша, какие нередко случаются на сибирских реках ранней весной, когда лед еще крепок, но подводные родники вымывают снизу лакуны. Японский гусеничный вездеход "Субару", на котором после удачной охоты на лося возвращался в свою загородную резиденцию под Тюменью президент межрегионального холдинга ОАО "Союз", известный бизнесмен, крупный нефтепромышленник Геннадий Сергеевич Кольцов, провалился в одну из таких лакун. Следовавший за ним вездеход с охраной вовремя остановился, но никакой помощи охранники оказать не смогли: "Субару" мгновенно ушел в воду. Водитель вездехода успел выскочить из кабины, но течением его утащило под лед. Водитель и все пассажиры вездехода погибли. Кроме Кольцова, в салоне "Субару" были три высокопоставленных чиновника тюменской губернаторской администрации, начальник службы безопасности ОАО "Союз", а также главный редактор московского еженедельника "Российский курьер" Альберт Николаевич Попов, который прилетел в Тюмень, как предполагают, для обсуждения с Кольцовым организации региональных выпусков еженедельника "Российский курьер" в пятнадцати нефтедобывающих и нефтеперерабатывающих областях и краях России. На месте трагедии работают спасатели МЧС со специальной техникой, извлекая из реки вездеход с телами погибших. Эта корреспонденция, переданная по электронной почте в "Российский курьер" нештатным собкором "Курьера" Эдуардом Рыжовым, была озаглавлена "Конец охоты". "В этом трагическом происшествии обращает на себя внимание одно странное обстоятельство. Реки, которые зимой используются как дороги, всегда промечаются вешками, предупреждающими водителей об опасных местах. На месте трагедии эти вешки почему-то оказались поваленными и присыпанными снегом". Первым в "Российском курьере" на корреспонденцию Рыжова "Конец охоты" наткнулся шеф-редактор отдела информации Герман Сажин. Он приезжал в редакцию в шесть утра и вылавливал из Интернета новости для информационного блока "Курьера". Он перебросил текст на е-мейл Регины Смирновой, обычно тоже приезжавшей с утра пораньше, чтобы спокойно поработать на мощном редакционном компьютере. Потом появился Тюрин, молча прочитал текст с монитора, разделся и принялся заправлять кофеварку. Когда приехал и вошел в загон отдела расследований Лозовский, корреспонденция уже была отпечатана на принтере и лежала на его столе. Лозовский прочитал ее, не раздеваясь, стоя. Потом сел и внимательно прочитал еще раз. Регина сказала - не спрашивая, а утверждая: - Ты знал. Ты знал, что так будет! Он долго молчал, потом кивнул: - Да. - Теперь тебе с этим жить. Он снова кивнул: - Да. - Володя, как же ты будешь с этим жить?! Он пожал плечами: - Не знаю. - Ты умеешь молиться? - Нет. - Я умею, меня бабушка научила. Я за тебя помолюсь. Лозовский улыбнулся: - Помолись. Только вряд ли мне это поможет. - Где? - На Страшном суде, деточка. Там, где меня спросят: "Знаешь ли ты за собой этот страшный грех? Ты мог предотвратить смерть невинных людей, но даже попытки не сделал. Знаешь ли ты этот грех?" - Что ты ответишь? - "Да, скажу я, знаю". Меня спросят: "Сожалеешь ли ты об этом в сердце своем, раскаиваешься ли ты?" "Нет, я скажу, нет..." - Нет! - резко повторил Лозовский и грохнул кулаком по столу так, что мигнул экран монитора. - На могиле Коли Степанова я сказал себе: "Они за это заплатят". Я сказал ему: "Капитан Степанов, я тебе клянусь, что они за это заплатят!" Когда я увидел Христича, я сказал: "Они за это заплатят". Я сказал это себе, а не ему, потому что он уже не человек, а растение! Они за это заплатят, поклялся я. Потому что если такое оставлять безнаказанным, возможно все: новые Печатники, новые Дубровки, новая Чечня, - все! Если такое оставлять безнаказанным, Россия превратится в ад. Она превратится в ад, и мои сыновья будут жить в аду! Так пусть лучше в аду буду я. - Володя, мы будем там вместе, - добродушно проговорил Тюрин, выпуская из "эспрессо" струю кофе в чашку с надписью "Павлик". - Ты-то при чем? - А это я организовал утечку информации - сплавил в "Сиб- ойл" очерк Степанова с правкой Кольцова. И насчет региональных выпусков "Курьера", после которых Кольцов возьмет всех губернаторов за горло, и никакие "Сиб-ойлы" не смогут ему помешать. А заодно и о цене, которую намерены предложить англичане. Кофе хочешь? - Хочу. Тюрин налил кофе в кружку с надписью "Вова". - Вы сошли с ума! - растерянно сказала Регина. - Вы оба сошли с ума! Володя! Петрович! Скажите, что вы пошутили! Это шутка, да? Дурацкая шутка? Ну, соврите! - Если это шутка, то не очень смешная, - отозвался Тюрин. - Это не шутка, Регина, это жизнь. Которая дается человеку, как говорится, только один раз... - И прожить ее надо, - закончил фразу Лозовский. - Я буду молиться за вас обоих. Я сегодня поеду в Елоховский собор и буду молиться за вас всю ночь! - Правильно, - одобрил Лозовский. - А утром ты, жопа, пойдешь в хорошую парикмахерскую, потом в бутик и оденешься так, чтобы мы с Петровичем мгновенно в тебя влюбились! И будешь ждать своего жирафа. И будешь счастлива. Ты обязана быть счастливой! И тогда, может быть, нам немного простятся наши грехи. - Аминь, - заключил Тюрин. Тело известного журналиста и видного демократического деятеля Альберта Николаевича Попова было доставлено в Москву и после гражданской панихиды в Центральном доме журналиста погребено на Троекуровском кладбище. На первой полосе "Российского курьера" был напечатан портрет Попова в траурной рамке. Портрет занял почти всю полосу, поэтому места для некролога осталось немного. "Он был журналистом. Это была его профессия, его образ жизни и образ мысли. Он никогда не уклонялся от выполнения профессионального и человеческого долга - так, как его понимал. Он был принципиальным человеком и никогда своим принципам не изменял. Он остро ощущал нарастающее неблагополучие мира. И его не минула чаша сия. Он прошел свой путь от "Аз есмь" до "Я был"... Подписал некролог новый главный редактор "Российского курьера" В. Лозовский. В качестве нового главного редактора коллективу редакции Лозовского представил генеральный директор "Российского курьера" Броверман. Программное выступление нового главного редактора не заняло и минуты. Лозовский сказал: - У нас есть карт-бланш на пять лет. Если за пять лет мы не превратим "Курьер" в финансово независимое издание, мы закроемся. Никакой новой программы у меня нет. Я могу лишь повторить то, что когда-то уже сказал. Курьер делаем мы. Он будет таким, каким его будем делать мы. Цензура только одна - наша совесть. Я ничего не буду говорить о свободе слова и свободе вообще. Скажу только одно. Свобода - в нас, а не вне нас. И пока она есть в нас, она есть в России. Спасибо. Все свободны. Эпилог ЛУЧШАЯ ДОРОГА НАШЕЙ ЖИЗНИ Каждый год восьмого мая к Татьяне приезжали гости - бывшие бамовцы, члены агитбригады "Синяя блуза" и просто знакомые - москвичи, питерцы, из ближнего и дальнего Подмосковья, из Калуги, Иванова, Твери. Иногда появлялся кто- нибудь из тех, кто так и остался на БАМе. Выглядел он странно, по- нездешнему, диковато. Он приносил с собой острое понимание того, как огромна Россия. Они отмечали не день победы советского народа над фашистской Германией. Это был не их праздник. Они отмечали свой праздник - день, когда по их участку БАМа прошел самый первый, самый медленный, радостный до слез поезд. Всем им было уже под сорок и за сорок - лысоватые, усатые, пузатые дядьки, располневшие тетки. Форменные бамовские куртки бойцов ударных строительных отрядов, которые они привозили с собой, на них не лезли, приходилось просто набрасывать их на плечи. Лишь на Татьяне форменка сидела так же, как тогда, когда Лозовский впервые увидел ее. Но в этот день они снова были молодыми, они возвращались в свою молодость. Стол из гостиной убирали, на ковер стелили палатку, на нее ставили банки говяжьей тушенки, бутылки портвейна "Агдам", если его удавалось достать, сухое вино. Пили, как и тогда, на БАМе, из эмалированных кружек. А потом появлялись гитары - тоже тех, давних времен, с надписями на деках: "Могот", "Беркакит", "Куанда", "Тында". И начинались песни. Теща Лозовского, Серафима Григорьевна, таких посиделок не одобряла: есть же стол, есть стулья, есть скатерть и красивая посуда. Она поджимала губы и уходила на кухню смотреть телевизор. Дед, прогрессирующей глухоте которого не помогала никакая физиотерапия, важно сидел в углу, важно кивал, иногда говорил что-нибудь невпопад. Когда он начинал задремывать от выпитого вина, теща уводила его спать. Сыновья Лозовского, Сашка и Егор, посматривали на бывших бамовцев с иронией, но не уходили, сидели со всеми. Лозовского гости почему-то стеснялись, заводили с ним серьезные разговоры о политике. Чтобы не смущать их, он через некоторое время ссылался на срочную работу, уходил к себе, лежал на диване, заложив руки за голову, слушал их песни и немного завидовал их дружбе, сохранившейся через годы и годы, их БАМу, который был для них и молодостью, и свободой. Не было у него такой дружбы, он всегда был одиночкой. Как волк. Так было и на этот раз. Из гостиной, приглушенные двумя дверями, доносились звон гитар и негромкие, хорошо слаженные голоса: Дорога железная, как ниточка тянется, А то, что построено, все людям останется... И вдруг навалилась на Лозовского, сжала сердце лютая ледяная тоска. Он почувствовал себя одиноким волком на лунной морозной реке. Ему хотелось выть на луну. Ему не хотелось жить. В кабинет заглянула Татьяна, виновато попросила: - Мы еще немножечко попоем, ладно? - Ну конечно. Почему нет? - А потом ты расскажешь мне обо всем, что было в эту странную зиму. Ты обещал! - Да, - сказал он. - Обязательно расскажу. Он соврал. И знал, что соврал. Ничего он ей не расскажет. Потому что о том, что произошло в эту странную, в эту страшную зиму, нельзя рассказывать никому. Об этом нельзя рассказать. Об этом можно только написать. Он поднялся с дивана, включил компьютер, открыл новый файл и начал книгу, которая ждала этого часа без малого двадцать лет. "Перед тем, как выйти из троллейбуса, он повернулся и громко, на весь троллейбус, но при этом проникновенно и даже с душевной доверительностью произнес: - Старичок, я тебя умоляю: только не мысли шаблонно!.." Смерти нет. Пока человек жив, он бессмертен. Аз есмь, говорю я вам, аз есмь!