о не обяжет вас ни к чему. Я надеюсь, что мне удастся изменить вашу точку зрения на ситуацию. А если не удастся - что ж, по крайней мере, я буду уверен, что вы знаете что делаете. - Вы сказали, что я могу уйти в любой момент. Значит ли это, что я могу уйти немедленно? - Да. - Желаю здравствовать. Кейт повернулся и направился к выходу. С порога обернулся. Ни генерал Голубков, ни его молодой спутник не сделали попытки его задержать. Они даже не смотрели на него. Их больше занимал огонь в камине. - Не горит? - спросил Голубков. - Не хочет. - Ну и хрен с ним. - Пойдемте, Йоханнес, - сказала Рита Лоо. - Я отвезу вас туда, куда скажете. Кейт вернулся в гостиную, снял с кресла чехол и сел. Сухо кивнул: - Слушаю вас, генерал Голубков. V Холодрыга на этой даче была, как в погребе. За два часа ожидания меня пробрало до костей. А внутри еще с ночи сидел мандраж от ледяной балтийской воды. Нет, не нравится мне подводное плаванье. Особенно в гидрокостюмах без электроподогрева. И потому я даже обрадовался, когда генерал-лейтенант Кейт круто развернулся и двинулся к выходу из гостиной, окаменев плечами, как человек, ожидающий окрика "Стой, сука!" и клацанья винтовочного затвора. Пусть идет, хоть можно будет залезть в "линкольн", включить на полную мощность печку и отогреться. Мои надежды не сбылись. Генерал недовольно оглянулся на нас, как бы говоря: "В чем дело, почему не стреляете? Ждете особого приглашения?" Потом брезгливо сдернул с кресла пыльный холщовый чехол, бросил его на соседнее кресло, уселся, закинул ногу на ногу и сказал: - Слушаю вас, генерал Голубков. А мне сказал: - Откройте дымоход. Кто вас учил разжигать камины? - Никто, - огрызнулся я. - У меня дома их разжигал дворецкий. Рита засмеялась, дернула сбоку камина какую-то ручку, дым потянуло вверх, и эти долбанные поленца сразу весело запылали. - Разговаривайте, господа, не буду мешать, - сказала она и вышла. - Начни, - кивнул Голубков и представил меня генералу: - Сергей Пастухов. Я вытащил из кармана плаща аудиокассету "Сони" и видеокассету "Бетакам", которые Док среди всего прочего изъял минувшей ночью из сейфа Янсена, и показал их Кейту: - На этих кассетах... - Я знаю, что на этих рассетах, - прервал он. - Меня уже пытались шантажировать этими записями. Генерал Голубков, я был более высокого мнения о спецслужбе президента России. До чего же вы, гэбисты, все одинаковые! Я начинаю думать, что гэбист - это не профессия. Это национальность. Если это все, что у вас есть... Я швырнул кассеты в камин и с досадой сказал: - Господин генерал, я всего лишь хотел объяснить, что на этих кассетах. Вас это не колышет. Так бы и сказали. А вы сразу начинаете обобщать. Он посмотрел, как веселый огонь облизывает пластмассу кассет, и перевел на меня недоумевающий взгляд. - Что означает ваш жест, господин Пастухов? - Какой же это жест? Это действие, а не жест. Оно означает, что мы извиняемся перед вами за инцидент на съемочной площадке фильма "Битва на Векше". Я приношу вам извинения от имени моего друга артиста Злотникова. Он погорячился. Он сожалеет. Если хотите, он извинится лично. - У меня нет желания выслушивать извинения вашего друга, - отрезал Кейт. Потом немного помолчал и добавил: - Я тоже сожалению о своей несдержанности. И хватит об этом. Откуда у вас эти кассеты? Впрочем, вряд ли вы скажете. - Почему? Скажу. Доктор Гамберг взял их вчера вечером из сейфа господина Янсена. Вместе с другими документами. Гораздо более важными, чем эти кассеты. - Эти документы и заставили нас искать встречи с вами, - вмешался в наш диалог генерал Голубков. - Нам известны, генерал, планы национал-патриотов. Запись вашего ночного совещания с господином Янсеном и господином Вайно мы получили по каналам ФСБ. Вы знаете, о каком совещании я говорю. - Не знаю и не хочу знать! Я провожу по десять совещаний в месяц. ФСБ нагло лезет в наши дела! Ваши слова - подтверждение этому! - У нас и раньше были сомнения в том, что главной и единственной целью замысла является немедленное вступление Эстонии в НАТО, - продолжал Голубков, как бы и не услышав раздраженную реплику Кейта. - Я уверен, генерал, что вы были посвящены в планы лишь частично. В ту часть, которая выглядит благопристойно и может найти отклик у патриотически настроенной части населения. Но о главном вас не проинформировали. - А если вы ошибаетесь? - спросил Кейт. - Если я посвящен во все планы? Голубков развел руками. - Значит, этот разговор бесполезен. Но мне все-таки кажется, что не ошибаюсь. Давайте проверим. В рядах пикетчиков, которые завтра выйдут протестовать против торжественных похорон останков Альфонса Ребане, будут вооруженные люди. У них есть приказ стрелять в полицию, чтобы вызвать массовые беспорядки. Знаете ли вы об этом, генерал Кейт? - Да, знаю! Мы ожидаем провокаций. Мы готовы к ним. Мы нейтрализует действия русских национал-экстремистов. - Будут стрелять не русские национал-экстремисты, - возразил Голубков. - Будут стрелять совсем другие люди. Агентура Янсена. Вот кто будет стрелять. - Вы рассчитываете, что я поверю вам на слово? - Нет, не рассчитываю. В сейфе Янсена были списки этих людей и схема их дислокации. Сигналом для них должен стать оружейный салют над могилой национального героя Эстонии. Вы получите эти списки и сможете убедиться, что это не мои домыслы. Но сейчас я хочу говорить не об этом. Я буду говорить об идее акции. Двигателем любой политики всегда является экономика. Этот случай - не исключение. В планах национал-патриотов создание ситуации гражданской войны выглядит лишь средством достижения главной цели: вынудить НАТО к определенным действиям. А это не средство, генерал Кейт. Это и есть главная цель. - Не понимаю вас, - буркнул гость. - И не понимаю, для чего вы мне все это рассказываете. - Постараюсь быть доходчивым, - пообещал Голубков. - Как вы знаете, генерал, политика выдавливания русскоязычного населения ведется с момента обретения Эстонией независимости. Дискриминационные законы о гражданстве и государственном языке не дали эффекта... - Никто и никогда не ставил перед собой этой цели, - раздраженно перебил Кейт. - Никогда и никто! Мы не хотим, чтобы Эстонию покинули десятки тысяч русских инженеров, врачей и квалифицированных рабочих. Но мы не хотим, чтобы Россия использовала их как рычаг давления на правительство Эстонии. Это вмешательство в наши внутренние дела. Мы этого не допустим! И когда я говорю "не допустим", это и значит не допустим! - Верю. Верю, генерал Кейт, что именно так вы и думаете. Но не все в Эстонии думают так, как вы. Полагаю, для вас не секрет, что Национально-патриотический союз контролирует сотни эстонских фирм. Пробивает для них налоговые и таможенные льготы и имеет солидную долю в прибылях. Мы знали, что эти фирмы вложили в российскую недвижимость немалые деньги - в расчете на то, что законы о гражданстве и государственном языке вызовут бегство русскоязычного населения и недвижимость в Эстонии перейдет к ним за бесценок. Но мы не знали, какие деньги были вложены в это дело. Теперь знаем. Августовский финансовый кризис обесценил российскую недвижимость и поставил финансовую базу национал-патриотов на грань катастрофы. Это и есть экономические предпосылки вашего плана. - Вздор! - Главная цель - не вступление Эстонии в НАТО. Нет, генерал Кейт. Главная цель - вызвать массовый исход русских, вызвать ажиотажный спрос на жилье в России. Голубков вынул из кармана своего ширпотребовского пиджака компьютерную дискету и протянул Кейту: - Возьмите, генерал. Эта дискета была в сейфе Янсена. Здесь данные о финансовой деятельности Национально-патриотического союза. У вас будет возможность внимательно их изучить. И оценить роль, которая вам отведена. Не думаю, что эта роль вас устраивает. А если я ошибаюсь, это будет означать, что я ничего не понимаю в людях. С этими словами генерал Голубков неторопливо закурил, присел возле камина и начал шурудить в нем изящной кованой кочергой. У него был вид человека, которому больше нечего сказать, хотя я знал, что это не так. Кейт брезгливо повертел дискету в руках. Мне показалось, что он сейчас бросит ее в камин. Но он не бросил. Он спрятал ее в карман и обратился ко мне: - Кто такой доктор Гамберг? - Это наш друг. Мы вместе воевали в Чечне. Он военный хирург. В прошлом - капитан медицинской службы. - Яхта "Сириус". Откуда она взялась? - Пришла из Кронштадта. - Я знаю, что из Кронштадта. Я спрашиваю, как она появилась возле базы? - Как она появилась, Константин Дмитриевич? - обратился я к Голубкову. - Очень просто. Я слетал в Питер и договорился с начальником Военно-морского училища, чтобы он одолжил нам на денек эту яхту. Он одолжил. По старой дружбе с моим шефом генерал-лейтенантом Нифонтовым, начальником Управления по планированию специальных мероприятий. - У меня такое ощущение, что вы говорите мне правду, - заметил Кейт. - Мы говорим правду, - подтвердил Голубков. - Почему вы говорите мне правду? - Мы хотим, чтобы вы нам доверяли. Нам нужно, чтобы вы нам доверяли. - Вы не доказали, что я могу вам доверять. - Задавайте вопросы. Кейт повернулся ко мне: - Каким образом ваш друг доктор Гамберг заставил Янсена привезти его в Пирита и открыть сейф? Я знаю, что в кармане его плаща был пистолет. Но этого недостаточно, чтобы полностью подчинить себе человека. Особенно такого, как Янсен. - Почему недостаточно? Этого было бы недостаточно для вас, - рассудительно заметил я. - Допускаю. Но господин Янсен другой породы. Он был слишком высокого мнения о себе. Он не мог поверить, что с ним могут поступить так же, как он поступал с другими людьми. - Не говорите загадками! Как он поступал с другими людьми? - Так, как он поступил с нашим другом, которого держали в подвале котельной. Так, как он хотел поступить с Томасом Ребане. Так, как он хотел поступить с нами. И так, как он поступил с заместителем командира взвода спецподразделения "Эст" Валдисом Тармисто и рядовым Петером Раудсеппом. Вы знаете, господин генерал, как он с ними поступил? - Да. Знаю. - Он так и не поверил, что точно так же могут поступить с ним. Не поверил. Даже когда оказался в подвале в наручниках. Он все еще надеялся, что это инсценировка, которые он так любил. - Для чего нужно было это дикое зверство с бойлером? Почему вы просто не убили его? - возмущенно спросил Кейт, как бы соглашаясь, что убить Янсена было совершенно необходимо, но не таким же, черт возьми, способом. - Помилуйте, господин генерал! - не без некоторого лицемерия воскликнул я. - Да кто мы такие, чтобы лишать человека жизни? Лишить человека жизни может лишь тот, кто дал ему жизнь. От начала пожара до взрыва бойлера должно было пройти не меньше часа. Мы дали господину Янсену шанс. За этот час его могли хватиться и спасти его жизнь. Его не хватились. Он был уверен, что его подчиненные преданы ему и любят его. Он ошибся. Его подчиненные его не любили. Они его боялись. Но не любили. - Это варварство, господин Пастухов! И когда я говорю "варварство", это и значит варварство! И тогда я показал ему снимок двух обугленных трупов. Этот снимок сделал Док на заброшенном хуторе на Сааремаа. - А это что? Это ваши солдаты, господин генерал. Этот снимок был сделан через четыре часа после пожара. Мы не сумели опередить людей Янсена. Но заимствовали у них идею пожара. Оставьте снимок у себя. И смотрите на него перед тем, как употребить слово "варварство". Снимок произвел на Кейта сильное впечатление. И мне это понравилось. Поэтому я посчитал необходимым объяснить ему наши поступки. Чтобы у него не осталось превратного представления о нас. - У нас были некоторые сомнения в том, как поступить с господином Янсеном, - приступил я к объяснениям. - Вы верующий? - Да, я лютеранин. Почему вы об этом спрашиваете? - Вам проще. Вы верите в высшее возмездие. Мы тоже верим. Но не очень. Мы не до конца убеждены в существовании ада. В рай-то мы верим, без рая на том свете нельзя. А вот в ад как-то не очень верится. Иногда возникает такое ощущение, что ад располагается не на том свете, а на этом. Да и в самом деле. Зачем тратить небесное пространство на ад, когда люди прекрасно научились устраивать его на земле? Согласитесь, господин генерал, в этом рассуждении есть резон. По реакции генерала я не понял, согласен он со мной или не согласен. И потому пояснил: - По глубокому моему убеждению, господин Янсен непременно должен был попасть в ад. Он это заслужил. Я надеюсь, господин генерал, в этом-то вы со мной согласны? В этом он был со мной согласен. - Возможно, наши представления об аде несколько упрощенные, - продолжил я свою мысль. - Я, например, считаю, что таких грешников, как господин Янсен, там варят в смоле. Мой друг Семен Злотников убежден, что в сере. А мой друг Олег Мухин придерживается той точки зрения, что их варят в кипящем говне. Ничего такого у нас под рукой не было. Поэтому пришлось ограничиться простым кипятком. - Кто вы такой, господин Пастухов? - спросил Кейт. - Кто вы такие - вы и ваши друзья? - Мы? Мы псы Господни, господин генерал. Во всяком случае, мне очень хочется в это верить. Мы ответим за свои дела. Но за то, что вы делаете в Эстонии, будете отвечать вы. - Почему он так со мной разговаривает? - обратился Кейт к Голубкову. - Не обращайте внимания. Он перенервничал. Когда он увидел, что сделали с его другом, который сидел в подвале, он сильно перенервничал. И я его понимаю. - Что сделали с его другом? - Его пытали. Добивались признания, что он выполняет задание российских спецслужб. Только не спрашивайте, генерал Кейт, как его пытали. Не нужно об этом спрашивать. - Я этого не знал. Даю слово офицера. Я ничего об этом не знал! - Теперь я в этом не сомневаюсь, - заверил Голубков. - Мне осталось сообщить вам немногое. Но, может быть, для вас это самое важное. И для нас тоже. Известно ли вам, генерал, что учения российских вооруженных сил "Запад-99", запланированные на июль, перенесены на середину марта? - Нет, этого я не знал. Они действительно перенесены? - Да. И в штаб-квартире НАТО в Брюсселе об этом уже знают. Благодаря странной утечке информации из нашего Генштаба. И последнее. Знаете ли вы, что в программу учений введен новый элемент: нанесение условного ракетно-ядерного удара? - Этого я тоже не знал. - Теперь знаете. Вы понимаете, что это значит? Генерал Кейт не ответил. Но вроде бы понимал. Мне казалось, что понимает. Но Голубков хотел быть уверен, что это понимание полное. - Это знак, - пояснил он. - Знак Москвы Брюсселю: не лезьте в наши дела, а мы не будем лезть в ваши. Мы не мешаем вам в Косово, вы не мешаете нам в Прибалтике. А если попытаетесь помешать... Чем отличается условный ракетно-ядерный удар от безусловного? Немногим. Голубков наклонился к камину и поднес к огню руки. - Кажется, я начинаю понемногу согреваться, - сообщил он. - Сейчас бы к тебе в Затопино в баньку, а? - Не худо бы, - согласился я. - Какая, интересно, дома погода? Не слышал? - Понятия не имею. Последний раз телевизор я смотрел в Германии. - Генерал Голубков, мне не вполне ясна ваша роль, - прервал наш домашний разговор Кейт. - Мне было бы легче принять решение, если бы я ее понимал. - Все очень просто, - ответил Голубков. - Вы видите во мне представителя российского государства. А я сейчас представляю не государство. Я представляю Россию, генерал Кейт. Это разные понятия. Они не всегда совпадают. Сейчас как раз тот случай, когда они не совпадают. Я решил, что для нашего законопослушного эстонского собеседника это объяснение слишком сложное. И объяснил просто: - Мы хотим, господин генерал, чтобы русских в Эстонии уважали, а не боялись. Согрев руки, Голубков повернулся к огню спиной и немного подумал, как бы решая, следует ли высказать посетившую его мысль, или лучше оставить ее при себе. И решил высказать. И высказал: - Хочу сообщить вам, генерал, еще кое-что. По сравнению с тем, о чем мы говорили, это мелочь. Но вы, пожалуй, должны это знать. Завтра на Метсакальмисту вы будете хоронить не останки вашего национального героя. Вы будете хоронить кучку старых конских костей. Реакция командующего Силами обороны Эстонии на рассказ Голубкова о том, что лежит в гробу, была неожиданно бурной. Как это часто бывает, эта информация, ничтожная по своему значению по сравнению с тем, что он узнал, добила его. - Я вам не верю! - оскорбленно заявил Кейт, как бы защищая последний душевный рубеж. - Я не верю вам, генерал Голубков! Это чушь несусветная! Этого не может быть! - Зачем так нервничать? - миролюбиво ответил Голубков. - Из всего, о чем сегодня шла речь, проверить это проще всего. Риту на "мазератти" мы отправили в гостиницу, а сами погрузились в белый "линкольн" и через час высадились у входа в военный госпиталь. В ритуальном зале госпиталя на покрытом черным бархатом помосте был установлен темно-вишневый гроб с останками национального героя Эстонии. Возле гроба в почетном карауле стояли два сержанта "Эста" в парадных мундирах с автоматами Калашникова чешского производства. За порядком присматривал молодой лейтенант, тоже в парадной форме, но без автомата. Он узнал Кейта, хотя тот был в штатском, вытянулся в струнку и вполголоса отдал по-эстонски рапорт. Кейт ответил, тоже по-эстонски. Лейтенант дал команду сержантам, те вышли из зала церемониальным шагом. Вслед за ними вышел и лейтенант. Я поднялся на помост и открутил позолоченные струбцины, которыми крышка крепилась к гробу. Она была довольно массивной. Голубков хотел помочь мне, но Кейт отстранил его, так как решил, вероятно, что долг вежливости по отношению к человеку старше его важней, чем разница в воинских званиях. Или справедливо рассудил, что генерал-майор российских вооруженных сил - это немножечко больше, чем генерал-лейтенант эстонской армии, на вооружении которой было всего два вертолета, один задрипанный самолет и два или три средних танка. Стараясь не уронить драгоценную крышку на мраморный пол, мы осторожно спустились с помоста и отнесли ее к стене. Когда мы вернулись, Голубков стоял над открытым гробом, и вид у него был такой, что сказать "ошеломленный" значило не сказать ничего. Движением руки он остановил Кейта, который уже занес ногу, чтобы подняться на помост, и для чего-то спросил: - Кто приглашен на торжественную церемонию? - Члены правительства и парламента, президент, премьер-министр, - ответил Кейт. - Явятся, конечно, не все. Из политических соображений. Но будут все активисты Союза борцов за свободу Эстонии, Национально-патриотического союза, ветераны. Всего разослано около двухсот персональных приглашений. - Кто будет руководить церемонией? - Это доверено мне. - Поднимайтесь, - разрешил Голубков. - Смотрите. Добро пожаловать в ад. В гробу не было никаких конских костей. Камней и земли тоже не было. Зато там было нечто такое, отчего я офонарел не меньше, чем генерал Голубков. В гробу на белоснежной атласной обивке покоилась зеленая металлическая коробка размером с танковый аккумулятор. Рядом с ней лежала металлическая крышка, которую Голубков успел снять. На верхней панели был дисплей с застывшими цифрами "0:20". Это было изделие "ФЗУД-8-ВР": фугасный заряд усиленного действия, эквивалентный восьми килограммам тротила, с радиоуправляемым взрывателем. Цифры "0:20" на дисплее означали, что после подачи радиосигнала взрыв произойдет через двадцать минут - в тот самый, скорее всего, момент, когда прогремит оружейный салют над могилой национального героя Эстонии командира 20-й Эстонской дивизии СС, кавалера Рыцарского креста с дубовыми листьями, штандартенфюрера СС Альфонса Ребане. VI "- Здравствуй, Роза. У тебя странный вид. Что-то случилось? - Здравствуйте, отец. - Отец. Я всегда хотел, чтобы ты называла меня отцом. Вот и назвала. - Здравствуйте, отец. Здравствуйте, Альфонс Ребане. - Какая красивая у тебя роза. Мальчишкой я помогал отцу. Он любил возиться с цветами. Сейчас много новых сортов. Их я не знаю. А этот знаю. Это старый сорт. Он называется "Глория Дей". Я привык, что цветы тебе дарю я. Откуда у тебя эта роза? - Мне ее подарил молодой человек. Один из тех странных молодых людей, которые увезли меня в Марьямаа. Они спасли мне жизнь. Я звонила вам из мотеля. По телефону я не могла ничего толком рассказать. Сейчас тоже не могу. Потому что так ничего и не знаю. - Почему ты назвала этих молодых людей странными? - Они живут в пятом времени года. Пятое время года - это война. Я думаю, что вы тоже прожили всю свою жизнь в пятом времени года, Альфонс Ребане. - Нет, Роза. Я не Альфонс Ребане. И ты это знаешь. - Я уже ничего не знаю. Вот ваш снимок. Вот надпись на нем: "Альфонс Ребане, девятое мая сорок пятого года, Мюрвик- Фленсбург". Вы стали старше на пятьдесят четыре года. Но это вы. - Можно взглянуть? Какой красавец! Даже не верится, что это я. Но это я. Да, Роза, я. Шесть лет я жил под именем твоего отца. Но мое имя - Альгирис Паальман. Это мое настоящее имя. Я назвался своим настоящим именем при нашей первой встрече, когда у меня случайно оказался лишний билет на органный концерт Гарри Гродберга. Я не имел права этого делать. Но мне почему-то показалось очень важным назваться своим настоящим именем. Когда я переехал в Эстонию, я вернул себе свое имя. Человек должен умирать под тем же именем, которое получил при рождении. Иначе надпись на его могильном камне превратится в кроссворд. - Сейчас я уже не верю, что лишний билет на концерт Гарри Гродберга оказался у вас случайно. - Ты права. Не случайно. Я хотел с тобой познакомиться. - Мне было девятнадцать лет. Чем девятнадцатилетняя студентка могла привлечь внимание советской госбезопасности? - Ничем. Советскую госбезопасность ты не интересовала. Ты интересовала меня. Давай войдем в собор. Там сейчас никого нет. Там и поговорим. А потом я поиграю для тебя. - Нам не стоит заходить в собор, Альгирис. В храме нельзя лгать. Вам придется говорить правду. -Я и не собираюсь лгать. Я никогда тебе не лгал. Да, я говорил не все. Но не лгал. - Вы говорили, что были военным переводчиком и работали в советской миссии в Лондоне. Это правда? - Правда. Я действительно работал в советской миссии в Лондоне. Но я был прикомандирован к ней британским генеральным штабом. В начале войны у меня был чин лейтенанта армии Ее величества. - Какой чин был у вас в конце войны? - Майор. - А сейчас? - Я давно в отставке. - Какой чин вы имели, когда вышли в отставку? - Полковник. - Вы говорили, что после возвращения в Москву работали преподавателем дипломатической академии. - Это тоже правда. Только не после возвращения в Москву, а после переезда в Москву. На языке разведчиков - после эксфильтрации. А дипломатическая академия - одно из названий академии КГБ. - Вы говорили, что родились в Таллине. - И это правда. Мой отец был регентом Домского собора. После декабрьского восстания 1924 года семья эмигрировала в Англию. Восстание потерпело поражение, но отец сказал, что большевики на этом не успокоятся. Он оказался прав. Я родился в Эстонии, но с двенадцати лет жил в Лондоне. Англия стала моей новой родиной. - Мальчик. Ученик органиста. Значит, это были вы? - Да, я был учеником органиста. И органистом я тоже был. А потом... Потом началась война. - Вы сказали, что после войны несколько лет работали в Англии. Сегодня я узнала, кем вы работали. Но я хочу услышать это от вас. - Я был руководителем эстонского сопротивления и начальником разведшколы в Йоркшире. И звали меня тогда - Альфонс Ребане. - Значит, это благодаря вам в Эстонии были уничтожены "лесные братья"? - Да, Роза. - Вы были агентом советской разведки? - И да, и нет. - Давайте войдем в собор..." "- Я знал, Роза, что рано или поздно этот разговор состоится. Я оттягивал его сколько мог. Потом ты поймешь почему. В марте сорок пятого года Эстонская дивизия СС, которой командовал твой отец, сдалась в плен союзникам. Альфонсу Ребане предложили возглавить разведшколу. На роль руководителя эстонского сопротивления нужна была заметная фигура, символ. Лучшим символом был твой отец. Но он сказал, что устал от войны и больше не хочет воевать ни с кем. Он хотел только одного - найти Агнию. Больше он не хотел ничего. Джентльмены из Сикрет интеллидженс сервис решили использовать его имя. Остановились на моей кандидатуре. Эстонец. Такой же высокий, такой же худой. Примерно такого же возраста. Альфонс Ребане был старше меня всего на четыре года. Было принято решение Альфонса Ребане убрать, а меня внедрить под его именем. Так и сделали. Меня доставили в ставку гросс-адмирала Деница, он вручил мне Рыцарский крест с дубовыми листьями. После награждения и был сделан этот снимок. - Альфонса Ребане не убрали. Этот молодой человек, который подарил мне розу, показал мне его завещание. Он завещал мне все свое имущество. Недвижимость, которую он скупил до войны. Совещание составлено в семьдесят пятом году в каком-то поселке на Колыме. В семьдесят пятом году он был еще жив! - Мы вернемся к этому. Ты права, Альфонса Ребане не убрали. Советская разведка выкрала его и увезла в Москву. По его показаниям я и вживался в его образ. - Почему вы стали работать на русских? - Они завербовали меня в сорок третьем году. За год до этого при бомбежке Лондона погибла вся моя семья. Погибла девушка, которую я любил. Я ненавидел фашистов. Я восхищался Советским Союзом, я требовал открытия второго фронта. Советская разведка решила, что я подхожу для вербовки. Я дал согласие. - Почему, Альгирис? Я не осуждаю вас. Я не имею права вас осуждать. Но я хочу понять - почему? Что заставило вас предать свою новую родину? Почему вы молчите, Альгирис? - Мне трудно об этом говорить, Роза. Но я скажу. Потому что без этого ты ничего не поймешь. Я согласился работать на русских по приказу британской разведки. Я сразу же сообщил в СИС, как только советский резидент сделал ко мне вербовочный подход. Меня ввели в агентурную комбинацию. Возможно, мне следовало отказаться. Но я был молод и исполнен патриотизма. Поэтому я согласился. - Пресвятая Дева Мария! Так на кого же вы работали, Альгирис Паальман? Вы сказали, что ушли в отставку в чине полковника. Я так поняла, что вы были полковником КГБ. - Я действительно имел чин полковника КГБ. Но на самом деле я был полковником Сикрет интеллидженс сервис. - Ничего не понимаю! Вы были британским разведчиком и одновременно советским агентом? Но вы же сами сказали, что из-за вас были уничтожены "лесные братья"! - Да, Роза. Так и было. Советская госбезопасность считала, что подсунула меня англичанам на роль Альфонса Ребане. На самом же деле англичане подсунули русским меня. "Лесными братьями" пожертвовали для моего внедрения. "Лесные братья" были обречены. Их бы все равно уничтожили. Чуть раньше или чуть позже. Их уничтожили раньше. Это звучит чудовищно, но это так, Роза. Разведка - подсознание государства. Это дьявольский мир. Там другая цена жизни. Русские расстреляли всех солдат и офицеров Эстонской дивизии, чтобы не подвергать угрозе провала одного из самых ценных своих агентов - начальника разведшколы Альфонса Ребане. Англичане отдали на заклание "лесных братьев", чтобы внедрить меня в КГБ. Эту цель и преследовала комбинация СИС. Эта цель была достигнута. - Альгирис Паальман! Вы говорите об этом в храме! - Да, Роза, я говорю в храме. Да, я говорю перед святым престолом: Всевышний не ведает, что творится в созданном им мире. Нет, не ведает. Иначе Он бы этого не допустил. Он бы многого не допустил. Слишком многого. - Извините меня, Альгирис. Продолжайте. Стоило ли ваше внедрение той цены, которая за него была заплачена? - В Лондоне считали, что да. И сейчас так считают. В академии КГБ я был ведущим специалистом по Великобритании. Ты обращала, возможно, внимание на массовые высылки советских дипломатов из Англии? В последний раз выслали больше ста человек. В этом есть и моя заслуга. Я не горжусь ею. - Вы и сейчас работаете на СИС? - Нет. Я отказался от сотрудничества в восемьдесят седьмом году. После большого процесса над молодыми эстонскими националистами. Еще за несколько лет до него я предупреждал Лондон: нужно прекратить искусственную стимуляцию диссидентов. Нужно прекратить финансирование, прекратить засылку эмиссаров. Денежные подачки развращают, а эмиссары создают у эстонской молодежи иллюзию защищенности. Но это только иллюзия, мы ничем не сможем им помочь, когда дойдет до беды. Процесс разрушения СССР необратим, он требует лишь информационной поддержки. На мои сигналы не обращали внимания. В СИС сидели такие же чиновники, как в КГБ. Если ничего не делать, а только ждать, то для чего они нужны? Крутилась машина СИС, крутилась машина КГБ. Чем это кончилось? Тем, что демократическая Эстония оказалась обескровленной. Большой процесс стал катастрофой для Эстонии. В ней виноваты обе стороны. После него я подал в отставку. Мне приказали вернуться в Англию. Я отказался. Они настаивали, я стоял на своем. В конце концов, меня оставили в покое. - Но это опасно? - Нет. Мне даже дали постоянную визу в Англию. Но если я вдруг решу ею воспользоваться, обратно меня уже не выпустят. Но мне нечего делать в Англии. Там у меня никого нет. А здесь у меня есть ты. Во всяком случае, была до этого разговора. - В каком страшном мире вы жили, Альгирис! - Я жил в том же мире, что и ты. Только я знал об этом, а ты не знала. Я иногда думал, как бы я поступил, если бы можно было начать с того дня, когда еще не поздно было сказать "нет" джентльменам из СИС. Когда не поздно было отказаться от роли Альфонса Ребане. Я поступил бы так же, Роза. Не из-за патриотизма. Из-за тебя. Но главное - из-за твоей матери. Из-за Агнии. - Вы знали ее? - Да, я знал ее очень хорошо. Может быть, я знал ее даже лучше, чем Альфонс Ребане. Хотя ни разу в жизни ее не видел. Посиди, я узнаю у регента, можно ли мне будет сегодня поиграть на органе..." "- Да, можно. Сейчас для меня наступает самая трудная часть рассказа. Я знал, что мне придется все тебе рассказать. Я представлял себе, как это сделаю. Я понял, что нужно рассказывать так, как было. Так я и буду рассказывать. В феврале сорок восьмого года пастор сельской церкви, где я иногда играл на органе, передал мне странное письмо. На конверте было написано: "А.Ребане от М.М." В конверте была фотография девочки примерно семи-восьми лет. Что это за девочка, я понятия не имел. Было ясно одно - это весточка из той жизни Альфонса Ребане, о которой я ничего не знал. В показаниях Ребане упоминалась его дочь. Но он был уверен, что она погибла в гетто вместе с родителями Агнии. Такие письма для законспирированного агента - сигнал тревоги. Я переслал его в Москву и одновременно проинформировал о нем моего лондонского куратора. В СИС это вызвало панику. В Москве шок. С Лубянки поступил приказ прекратить всякую деятельность и связь с центром. Только через полтора месяца ситуация прояснилась. В Москве арестовали молодого сотрудника МГБ Эстонии Матти Мюйра... - О Господи! Матти Мюйр! - Вы знали его? - Да. Он умер несколько дней назад. - Он был влюблен в Агнию. Он выяснил, что дочь Агнии и Альфонса Ребане жива. Ты, Роза. Он хотел использовать тебя, чтобы завербовать начальника разведшколы Альфонса Ребане. Меня. - Господи Боже! - Его посадили, чтобы он ненароком меня не расшифровал. Проблему сняли, но этот пробел в моей легенде был очень опасным. В Москве провели дополнительные допросы Альфонса Ребане. Для него было большим потрясением узнать, что ты жива. Он рассказал о своем романе с Агнией. Его показания переслали мне. Так моя легенда стала для меня оживать. Но пока я видел Агнию только глазами твоего отца. Он ее любил, Роза. Твоя мать несла на себе какой-то знак. Она не кружила головы. Она сводила с ума. Почти буквально. Я был последним, кого она свела с ума. Уже после своей смерти... - Не нужно, Альгирис. Вам слишком трудно дается рассказ. - Его нельзя откладывать, Роза. Я и так откладывал его слишком долго. Так вот. В одном из протоколов допросов Альфонса Ребане упоминалось письмо Агнии. Всю войну она писала ему письма, но не отправляла, так как ничего не знала о нем. Ни где он, ни что с ним. Это письмо в начале мая сорок пятого года Агния передала подосланному к ней советскому разведчику. Чтобы дать знать Альфонсу Ребане, что она жива. Я отправил запрос своему лондонскому куратору об этих письмах. Я не рассчитывал, что они сохранились. Но они сохранились. Они были в архиве СИС. - В архиве разведки? Как они могли там оказаться? - Агния была лейтенантом британской армии. Обстоятельствами ее смерти занималась военная контрразведка. Так ее письма попали в архив СИС. Мне привезли их на базу разведшколы в Йоркшире. За четыре года войны она написала Альфонсу Ребане двести шесть писем. Я читал и перечитывал их двое суток. Я читал их так, будто они адресованы мне. Я понял, что пропал. Я понял, что в моей жизни никогда не было ничего подобного. И больше уже никогда не будет. Теперь ты поняла, почему я всю жизнь мечтал, чтобы ты называла меня отцом? - Вы были для меня отцом, Альгирис. Вы были для меня самым лучшим отцом. Не нужно плакать, отец. - Это не слезы, Роза. Когда человеку восемьдесят семь лет, это вода. Первый раз я прочитал письма Агнии, когда мне было тридцать шесть лет. Вот то были слезы! - Какова судьба этих писем? - Да, судьба. У них тоже была судьба. Не торопи меня. Я буду рассказывать по порядку. Я не вернул письма в архив СИС. Да их и не требовали. Но я не мог взять их с собой в Аугсбург. Они могли пропасть при эксфильтрации. А если бы не пропали, их изъяли бы у меня в Москве. Я не мог этого допустить. Я нашел способ переправить письма в Союз. Это была моя лучшая операция. Я готовил ее полгода. Эти письма в Таллин доставил диверсант, подготовленный в моей разведшколе. Он был единственным из выпускников Йоркшира, который побывал в Эстонии и вернулся. Единственным, о ком советская госбезопасность ничего не узнала. Он спрятал письма на старом маяке, где перед войной скрывался Альфонс Ребане. Он спрятал их в тайнике в дымоходе. Там, где Альфонс Ребане спрятал купчие на свою недвижимость. Я знал об этом тайнике из протоколов допросов Мюйра. Туда я и приказал диверсанту положить письма. - Они пропали? - Нет, Роза. Они не пропали. Там я их и нашел, когда переехал в Союз. Не торопи меня. Дальше события развивались по сценарию, которого не мог предугадать никто. После моей эксфильтрации в Советский Союз Альфонс Ребане стал не нужен. По всей логике его должны были ликвидировать. Но тут на Лубянке сцепились скорпионы. Посадили министра госбезопасности генерал-полковника Абакумова, он потянул за собой других. Им шили заговор с целью захвата власти, шпионаж в пользу британской разведки и все прочее. Альфонс Ребане стал ценным свидетелем. Я читал протоколы его допросов, Роза. Он никого не оговаривал. Он давал правдивые показания, но они были убийственными для обвиняемых. Полковника Трофимова обвинили в том, что он вел с арестованным Ребане антисоветские разговоры. Его начальника обвинили, что он покрывает полковника Трофимова. А всех вместе обвинили в том, что они готовили побег Альфонса Ребане и переброску его в Лондон, чтобы расшифровать нашего разведчика. То есть, меня. Потом посадили тех следователей, которые вели их дело, и все пошло по новому кругу. Начались аресты в руководстве Первого Главного Управления МГБ, оно ведало внешней разведкой. Я чувствовал, что вот-вот заберут и меня. Но тут умер Сталин, арестовали и расстреляли Берию, потом расстреляли Абакумова. Обо мне забыли. Мне казалось, что забыли и об Альфонсе Ребане. Но это было не так. Он сидел в Лефортово, его не вызывали на допросы, но о нем не забыли. В конце шестидесятого года его судили и дали десять лет лагерей. - Всего-то? - Да, всего. Но самое поразительное не это. Самое поразительное, что информация об этом заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР была опубликована в зарубежных выпусках ТАСС. Всего три строчки: за военные преступления на десять лет лишения свободы осужден командир 20-й Эстонской дивизии СС штандартенфюрер СС Альфонс Ребане. У твоего отца, Роза, была потрясающая способность попадать под все колеса истории. Но на этот раз ему повезло. Хрущев попытался слегка раздвинуть "железный занавес". И столкнулся с очень неприятными вопросами. Расстрел органами НКВД польских офицеров в Катыни. Судьба шведского дипломата Рауля Валленберга. Советы, разумеется, все категорически отрицали. На Западе шли разговоры и о судьбе Эстонской дивизии. Не слишком активные. Кого там интересовали какие-то эстонцы? Но шли. И тогда в Москве сделали сильный пропагандистский ход: судили Ребане и дали ему десять лет. - Что свидетельствовало о гуманности советского правосудия. - Нет, Роза. Смысл был в другом. Смысл был такой. Реакционные круги Запада пытаются грязными инсинуациями дискредитировать СССР в глазах мировой общественности. Муссируются клеветнические слухи о якобы расстреле польских офицеров в Катыни якобы органами НКВД, распускается клевета о расстреле Эстонской дивизии. Но, господа: командир дивизии осужден всего на десять лет. А если не расстрелян командир дивизии, о каком тотальном уничтожении дивизии может идти речь? Слухи о якобы расстреле эстонцев не имеют под собой никаких оснований, как и все остальные слухи, которые распространяют враги СССР. Вот так Альфонс Ребане оказался на Колыме. Тебе интересно то, что я рассказываю? - Как мне это может быть не интересно? Вы рассказываете о той стороне моей жизни, о которой я даже не подозревала. - Тогда слушай дальше. Я потерял его из виду. И узнал о нем только в семьдесят пятом году. Дело было так. Тем летом в Магаданской области работал студенческий стройотряд Таллинского политехнического института. Строили то ли склады, то ли коровники. Комиссар отряда познакомился там с человеком, который жил на положении спецпоселенца. Без права выезда за пределы населенного пункта. Прозвище у него было Костыль. Он был эстонцем, сильно пил, но когда не пил, был очень хорошим плотником. - Это был - он? - Да. Перед отъездом стройотряда он попросил комиссара найти в Таллине его дочь и сообщить ему ее адрес. Твой адрес, Роза. За это он дал ему золотой самородок. Комиссар сначала взялся выполнить поручение, но потом его одолели сомнения. Самородок он каким-то образом сумел провезти. Жадность боролась в нем со страхом, но в конце концов благоразумие победило. Он пришел в Большой дом и сдал самородок. Этот эпизод попал в аналитический отчет Эстонского КГБ. Я знакомился с этими отчетами, меня интересовало все, что происходит в Эстонии. Так я узнал, что Альфонс Ребане жив и находится на поселении в поселке Усть-Омчуг Тенькинского района Магаданской области. Той же осенью я полетел в Магадан. Я встретился с Альфонсом Ребане и отдал ему письма Агнии. - Вы с ума сошли! Зачем?! - Ты не понимаешь? - Понимаю. - Они были написаны ему, Роза. Ему, а не мне. Они шли к нему тридцать лет. Он должен был их получить. Он их получил. - Вы даже копий не сняли? - Нет. - Но почему? Почему?! - Не понимаешь? - Понимаю. - Да, Роза. Эти письма нельзя копировать. Они могут существовать только в подлиннике. Или не существовать вообще. Последнее письмо, двести шестое, начиналось так: "Любимый мой, мир сошел с ума. Любимый мой, в этом мире есть только наша любовь. Любимый мой, я пишу тебе из Освенцима..." - Он прочитал эти письма? - Да. - При вас? - Нет. Я разговаривал с ним недолго. Я рассказал ему, как погибла Агния. Я рассказал ему, что ты защитила диссертацию и стала самым молодым доктором наук в Эстонии. Потом отдал ему письма и улетел. - Вы сказали ему, кто вы? - Нет. Но он, мне кажется, понял. - Вы сказали, что стали для меня отцом? - Нет. Но это он тоже понял. - Расскажите о нем. - Высокий, худой. Жилистый. Совершенно лысый. Без зубов. Ходил, не сгибая коленей. Поэтому у него была кличка Костыль. На обеих ногах у него были перерезаны сухожилия. - Матерь Божья! Чтобы он не сбежал?! - Да. - Как жалко, что мы сейчас в храме! Как жалко, что мы сейчас в храме! Я иногда ненавижу наше время. Всю его мерзость. Всю его тупость, пошлость. Сейчас я говорю: в какое прекрасное время мы живем! В какое прекрасное! - Оно понравится тебе еще больше, когда ты дослушаешь меня. - Я слушаю вас, отец. - Мне осталось сказать немного. Но это самое трудное. Летом семьдесят шестого года я получил бандероль из Магаданской области, из поселка Усть-Омчуг. К бандероли было приложено письмо. Писал плотник, с которым Альфонс Ребане вместе работал. Человек, судя по письму, не слишком грамотный. В письме было вот что. После моего отъезда из поселка Костыль пошел к нотариусу и сделал завещание. Над ним смеялись, потому что никакого имущества у него не было. Но потом перестали смеяться, потому что он завязал. Бросил пить, стал копить деньги. Все эти деньги он отдал одному корешу, который собрался в отпуск на материк. Он должен был поехать в Таллин, найти дочь Костыля, передать ей на словах привет от родителя и отдать завещание. Из отпуска он вернулся в начале марта. Аккурат на женский день. Рассказал Костылю, что в Таллине был, дочерь нашел, привет передал, но она вызвала ментовку и его замели... - Я помню этот случай. Вечером позвонил в дверь какой-то совершенно пьяный мужик, нес что-то невразумительное про привет с Колымы. Пел песню о том, как вставал на пути Магадан, столица Колымского края. Я выпроводила его и захлопнула дверь. Он звонил, стучал, потом стал ломиться. Все это с матом. Я позвонила в милицию. Господи милосердный, так это был посланец Альфонса Ребане! - Да, Роза, это был он. Сначала его сунули в вытрезвитель, потом внимательно посмотрели документы и передали в КГБ, так как он сидел по пятьдесят восьмой статье. В КГБ его допросили, конверт с завещанием отобрали и приказали убираться из Таллина. Об этом он и сообщил Костылю. О том, как встретила его привет его дочерь. Костыль не расстроился, а даже как бы и засмеялся. Потом ушел к себе в балок, принес оттуда пакет с какими-то бумагами и отдал этот пакет автору письма. На пакете был адрес москвича, который прошлой осенью прилетал к Костылю. Мой адрес. Этот адрес и фамилию Костыль узнал у администраторши гостиницы, где я ночевал. Костыль попросил автора письма переслать этот пакет в Москву, если что. После этого выставил компании три бутылки спирта, а четвертую зажал. Выпил со всеми стакан за женский день и сразу ушел, хотя на улице было под тридцать и задувало. Нашли его в июне, когда сошел снег. Его нашли в десяти километрах от поселка. При нем была пустая бутылка из-под спирта. Ты понимаешь, Роза, почему я так подробно пересказываю это письмо? - Да. - Похоронили его всем миром, а на кресте написали, что помер он восьмого марта, так как решили, что тогда он и забрел в тундру, хватанув лишку. Забрел в тундру. На десять километров. - На ногах с перерезанными сухожилиями. - Да. После поминок автор письма вспомнил про пакет и переслал его мне простой бандеролью. В бандероли были двести шесть писем Агнии Альфонсу Ребане. Он завещал тебе не недвижимость, Роза. Она завещал тебе самое дорогое, что у него было. Письма твоей матери. - Эти письма... - Да, Роза. Они у меня. Они были у меня все эти годы. Я не решался отдать их тебе, потому что мне пришлось бы рассказать все. Теперь отдам. - Потому что теперь вы рассказали все? - Это еще не все. Я не рассказал тебе, как погибла Агния. - Я знаю, как она погибла. Она приехала из Освенцима в Аугсбург и там узнала, кем был ее любимый. Она застрелилась. Я не пойму только одного. Эти британские джентльмены - они что, не знали, кем был Альфонс Ребане? - Знали. - Так почему же они не сказали ей?! Для чего нужно было обрушивать на ее голову эту адскую правду?! - Потому что она выехала в Аугсбург десятого мая сорок пятого года. А девятого мая гросс-адмирал Карл Дениц вручил Альфонсу Ребане Рыцарский крест с дубовыми листьями. Вручил мне. Встречи Агнии со мной нельзя было допустить. Ее и не допустили... "Любимый мой, мир сошел с ума. Любимый мой, в этом мире есть только наша любовь. Любимый мой, я пишу тебе из Освенцима..." Теперь я рассказал тебе все. - Господи! Господи! Прости и помилуй нас, грешных! - А сейчас я поиграю тебе. Пройди в зал, а я поднимусь к органу. Дай мне эту розу. Я положу ее на пюпитр. Я буду играть "Пассакалью" Баха. Ты знаешь, что такое пассакалья? Это песня провожания по улице..." "- Молодые люди, которые живут в пятом времени года. Спасибо вам за то, что вы спасли жизнь моей дочери. Я ваш должник. Располагайте мной. Может быть, я смогу помочь вам предотвратить то, что может произойти завтра. Конец связи..." VI Завтра была суббота. Начало торжественной церемонии похорон национального героя Эстонии было назначено на десять утра. Но уже к половине десятого аллеи Метсакальмисту и все свободное пространство между могилами было заполнено празднично одетыми и возвышенно настроенными гражданами Эстонии. На солнце сверкали лакированные козырьки военных фуражек над каменными лицами эстонских солдат, застывших возле свежей могилы с зелеными бархатными подушечками в руках. На подушечках покоились боевые награды Третьего рейха. В толпе мелькали ветхие, тщательно отутюженные немецкие френчи, Железные кресты, орлы со свастикой, значки за участие в кампаниях на Восточном фронте. На камне из черного гранита было выбито: "KOLONEL ALFONS REBANE". Дата рождения: "24.06.1908". Дата смерти: "О8.03.1976". Ровно в десять к центральному входу кладбища подкатил траурный кортеж: черный лимузин-катафалк в сопровождении мотоциклистов. За лимузином следовала открытая красная "мазератти". За рулем "мазератти" был внук национального героя Эстонии известный художник-абстракционист господин Томас Ребане, рядом с ним - его прелестная невеста госпожа Рита Лоо, вся в черном, в черных перчатках по локоть, в черной широкополой шляпе. Траур был ей к лицу, черное выгодно оттеняло цвет ее волос - цвет осенней ржи, цвет эстонских полей, даже за полвека не вытоптанных советскими оккупантами, как они ни топтались. На заднем сиденье "мазератти" возвышалась массивная фигура и крупная бритая голова начальника секретариата кабинета министров Эстонии господина Генриха Вайно - единственного высокопоставленного правительственного чиновника, который не побоялся открыто продемонстрировать свою солидарность с патриотически настроенными гражданами республики. Впрочем, при необходимости его присутствие на церемонии можно было объяснить причинами семейного характера: будущий тесть внука национального героя не мог проигнорировать мероприятия, столь важного для его будущего зятя. За "мазератти" двигались автомобили с руководящими деятелями Национально-патриотического союза, Союза борцов за свободу Эстонии, общества "Мементо" и других патриотических общественных организаций. У ворот кладбища кортеж поджидала пресса, эстонская и российская, телевизионщики из Москвы и Санкт-Петербурга. Но самой многочисленной была съемочная группа таллинского телевидения. Ею руководил режиссер Март Кыпс. Его долговязая фигура и красный платок на лбу мелькали одновременно во всех местах. Он был вездесущ. Он был исполнен вдохновения. Он снимал финал своего будущего фильма, который откроет новую эру в эстонском кино. Он снимал возвращение Альфонса Ребане. Катафалк остановился. Из его чрева извлекли темно-вишневый элитный гроб с позолоченными ручками и распятием на крышке. Его подхватили молодые эстонские солдаты в парадной форме с аксельбантами. И вот он поплыл над толпой по центральной аллее таллинского мемориального кладбища Метсакальмисту - мимо могил эстонских философов, эстонских ученых, эстонских композиторов, писателей и поэтов. Поплыл гроб с останками штандартенфюрера СС, командира 20-й Эстонской дивизии СС. По крайней мере, так это выглядело для всех присутствующих. Во всяком публичном действии есть сторона видимая, рассчитанная на неискушенного зрителя, а есть другая, оценить которую может только специалист. Так в советские времена западные корреспонденты терпеливо высиживали на съездах и пленумах ЦК КПСС, но следили не за содержанием речей, а подмечали, кто за кем их произносит и кто рядом с кем сидит в президиуме. В итоге вычисляли не формальное, а истинное значение политических фигур. Так и нашей задачей на этом шоу было понять, кто тут, собственно, главный. А кто всегда главный? Тот, кто знает то, чего не знает никто. Про изделие "ФЗУД-8-ВР", которое на плечах молодых эстонских солдат плыло по кладбищу в элитном гробу из вишневого дерева, не знал никто. А он знал. Кто он, этот таинственный мистер Икс? Накануне мы внимательно изучили список приглашенных, но ни к каким выводам не пришли. Он наверняка был в списке. И вряд ли проигнорировал приглашение, как это сделали президент, премьер-министр и многие депутаты парламента. Он был фигурой заметной, близкой к национал-патриотам, и его отсутствие было бы слишком демонстративным. Первым, на кого мы подумали, был Генрих Вайно. Поэтому я наблюдал за ним с особенным вниманием. Но не заметил ни намека на напряженность или на беспокойство, которых не мог не испытывать человек рядом с восьмикилограммовым фугасом. Но он неторопливо шествовал за гробом среди почетных гостей церемонии об руку с дочерью в сопровождении будущего зятя. А если не он, то кто? Оставалось наблюдать. Тот, кому позвонят по мобильному телефону и он начнет пробираться к выходу, тот и есть мистер Икс. Взрывной радиосигнал, запускающий отсчет, мог быть послан хоть со спутника. Но он должен быть подан в определенный момент - не раньше начала церемонии и не позже ее конца. Со спутника этого не увидишь. Радиопульт в условиях города дает уверенный импульс примерно за километр. Значит, за кладбищем кто-то наблюдает в бинокль или стереотрубу. Не исключен вариант, что сам мистер Икс и нажмет кнопку на пульте - примерно за двадцать минут до оружейного салюта, кульминации церемонии. И тут же уйдет. Двадцати минут ему вполне достаточно, чтобы оказаться на безопасном расстоянии. Изделия "ФЗУД-8-ВР" в гробу, разумеется, уже не было. Решение о том, что с ним делать, было принято не без спора. Генерал Кейт с присущей ему решительностью хотел немедленно вызвать саперов, вывезти фугас на полигон и взорвать его там к чертовой матери. Генерал Голубков столь же решительно возражал. На это изделие у него были свои виды. Ему приходилось иметь с такими изделиями дело в Чечне. Тогда это была новейшая разработка российской "оборонки". В Чечню поставили всего несколько штук. За прошедшее с тех пор время их наклепали больше, но в войска они не шли. Они поступали на склады спецслужб. Если проследить путь этого изделия от завода-изготовителя до склада и далее, можно узнать много любопытного. Но Кейту генерал Голубков привел другие доводы, тоже резонные. Мы не знаем, когда фугас положили в гроб. Мы не знаем, кто его положил. Мы не знаем, что предпримут эти люди, если узнают, что их замысел раскрыт. А они могут это узнать. Появление саперов в ритуальном зале военного госпиталя будет достаточно красноречивым. А если в запасе у них есть еще одно изделие "ФЗУД" и они разместят его на месте захоронения? Этот обмен мнениями командующий Силами обороны Эстонии генерал-лейтенант Кейт и начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий генерал-майор Голубков вели в кабинете апартаментов Томаса в гостинице "Виру", очищенных от подслушивающих устройств. На совещании я был третьим. Томаса отправили постоять в почетном карауле у гроба его деда, что выглядело вполне естественным, а Муха и Артист сопровождали его, что тоже не могло вызвать никаких подозрений. Пока Томас нес вахту, его охранники обследовали прилегающие к ритуальному залу помещения и служебный ход, который вел во двор госпиталя и расположенный там морг. Артист сообщил по мобильнику, что ничего подозрительного не обнаружено, но это ничего не значило. Контролировать обстановку в ритуальном зале мог кто угодно - сторож, охранник, любой служащий госпиталя. Поэтому было решено оставить фугас в гробу, ночью незаметно забрать его, а уж потом думать, что с ним делать. Генералы провели совещание по-военному быстро. На долгие разговоры времени не было. О главном не говорили. О главном думали. Каждый про себя. При всей своей ошеломляющей неожиданности появление изделия "ФЗУД" в гробу было предсказано генералом Голубковым в ту штормовую ночь, когда мы с ним любовались панорамой таллинского порта. Это и был тот самый очень сильный и абсолютно надежный ход, который изменит русло истории, как направленный взрыв изменяет русло реки. Кто сделал этот ход? Ответа на этот вопрос не было. Был только сам вопрос. Он присутствовал в атмосфере кабинета, как дым от сигарет "Ява", которые смолил генерал Голубков, обсуждая с Кейтом планы на завтра. Кейту предстояло дать новые директивы своим офицерам. Все мобильные группы "Эста" должны быть срочно переброшены в Таллин, ночью им предстояло провести аресты по спискам, обнаруженным в сейфе Янсена, а утром сосредоточиться в местах возможных столкновений антифашистских пикетов с патриотической общественностью Таллина и предотвратить провокации. Еще из госпиталя Кейт связался с главным военным прокурором, приказал задержать начальника службы безопасности Национально-патриотического союза по подозрению в причастности к убийству двух эстонских солдат и доставить его на гарнизонную губу. Он мог знать об изделии "ФЗУД". К концу совещания Кейту доложили, что его приказ выполнен. Он решил немедленно допросить задержанного. Я попросил разрешения присутствовать при допросе. Кейт энергично воспротивился. Это было против всех правил. Генерал Голубков поддержал мою просьбу. Кейт в конце концов уступил, так как один черт все происходящее не укладывалось ни в какие правила. Допрос, проведенный генерал-лейтенантом, не дал ничего. Начальник службы безопасности твердил, что ни о каких взрывных устройствах он ничего не знает. И держался при этом очень нагло, чувствуя себя защищенным законами демократической Эстонии. Возможно, поэтому Кейт разрешил мне недолго поговорить с ним наедине. Я говорил с ним тридцать минут. В начале разговора он обмочился, а к концу у него расстроился желудок. Он был со мной откровенным. Рассказал много интересного. В частности, для чего нужны были показания Боцмана о том, что все мы прибыли в Эстонию с заданием провести крупномасштабный террористический акт. Потому что нас самих после этого акта допросить будет нельзя, мертвые безгласны. В этом признании содержался намек на фугас. Но о самом фугасе он ничего не знал. И когда я говорю "не знал", это и значит не знал. Но зато он знал нечто такое, от чего генерал Голубков, когда я ему об этом доложил, вжал голову в плечи и начал ожесточенно чесать репу. Эта информация касалась деятельности эстонской агентуры в расположении 76-й Псковской воздушно-десантной дивизии. Еще в конце января в поле зрения Управления ФСБ по Псковской области попал гражданин Эстонии Петр Калачев, 1975 года рождения, житель Тарту. Прибыв в Псков для осуществления торгово-посреднической деятельности, он начал очень активно завязывать знакомства с молодыми офицерами 76-й воздушно-десантной дивизии. Это ему легко удавалось, так как человеком он был общительным и всегда при деньгах. Было установлено, что он является агентом отдела Джи-2 Главного штаба Минобороны Эстонии и должен с помощью завербованных им офицеров дивизии подготовить фальсифицированные документы, из которых было бы ясно, что дивизия поднята по боевой тревоге и получила приказ десантироваться в Эстонии. Эти документы, переданные в Брюссель, вынудили бы НАТО объявить Эстонию членом Североатлантического союза со всеми вытекающими отсюда последствиями. В период разработки агента Калачева фээсбэшники усомнились, что такое ответственное задание дано человеку молодому, по складу характера легкомысленному и мало подготовленному для серьезной агентурной работы. Поэтому к Калачеву был подведен наш контрразведчик, он перевел операцию на себя, и в ФСБ были уверены, что с этой стороны никаких неожиданностей не последует. Но они недооценили профессионализма бывшего полковника КГБ Юргена Янсена. Засылка агента Калачева была лишь прикрытием, операцией отвлечения. На самом деле документы готовил совсем другой агент. Его имени начальник службы безопасности не знал. И когда я говорю "не знал", это и означает не знал. Это была очень неприятная новость. Я предложил Голубкову немедленно связаться с ФСБ, но он только рукой махнул. Если они просрали настоящего агента, что они смогут сделать за одну ночь? Эти документы уже наверняка в Брюсселе или будут там с часу на час. Как отреагируют на них в штаб-квартире НАТО? Взрыва, который мгновенно превратит Таллин, а затем и всю Эстонию, в новую "горячую точку" на карте Европы, не будет. У России не будет повода для введения в Эстонию миротворческих сил. Не будет и повода для вмешательства НАТО. Все так. А если в 76-й Псковской дивизии действительно происходит какое-то шевеление и оно зафиксировано аэрокосмической разведкой? Не поспешат ли отреагировать натовские генералы? Мне казалось, что не поспешат. Генералы везде одинаковые. Они не любят брать на себя ответственность. Генерал Голубков был со мной в общем согласен, но напомнил, что генералам присуще и другое качество: стремление выслужиться. Без этого не становятся генералами. - Вам видней, господин генерал, - сказал я. Он покряхтел, поморщился, поскреб в затылке и в конце концов заключил: - Мы не можем рисковать. Их надо предупредить. О том, что документы - фальшивка, липа. Предупреждение должно исходить из источника, которому они доверяют. У нас нет выбора. Звони. Я позвонил Розе Марковне, узнал у нее номер телефона Альгириса Паальмана и попросил позвонить ему и отрекомендовать меня как человека, заслуживающего доверия. Через сорок минут мы встретились с Паальманом у Домского собора. Я не знаю, о чем российский контрразведчик говорил со старым английским шпионом. Знаю только, что в тот же день Паальман вылетел вечерним рейсом в Лондон. Провожала его Роза Марковна. Может быть, навсегда. Вечером, когда Метсакальмисту закрылось для посетителей, туда по приказу генерала Кейта прибыл саперный взвод с миноискателями и собаками, натасканными на поиск взрывчатки. Они прочесали все кладбище. Нормальная мера предосторожности. Никаких взрывных устройств обнаружено не было. Всю ночь Муха и Артист, надев синие халаты уборщиков, дежурили возле ритуального зала госпиталя. Никто не подходил к гробу и не открывал его, чтобы убедиться, что фугас на месте или задать точное время взрыва. Значит, радиосигнал будет подан, и ровно через двадцать минут взрыватель сработает. В шесть утра мобильная группа спецподразделения "Эст" под командованием порученца Кейта капитана Медлера перекрыла парадный вход в ритуальный зал и все выходы в коридор и во двор. Вместе с ними подъехал и я. Под шумок мы извлекли фугас из гроба и перегрузили его в багажник "мазератти". До начала торжественной церемонии оставалось слишком мало времени, поэтому там его и оставили, блокировав лежащим в спортивной сумке с надписью "Puma" широкополосным подавителем радиосигналов. Тачку отогнали на стоянку к гостинице, а потом посадили в нее Томаса, чтобы он проехал на ней в траурном кортеже. Если заинтересованные лица заметили подозрительную возню в ритуальном зале и связали ее с появлением во дворе госпиталя "мазератти", то это должно было их успокоить. Между тем церемония продолжалась. Гроб пронесли по центральной аллее Метсакальмисту и установили возле свежей могилы среди десятков венков. Начались речи. Говорили по-эстонски. Какой-то профессорского вида старик с Железным Рыцарским крестом говорил по-немецки. Потом снова зазвучал эстонский. Конец церемонии близился, но никому не звонили по мобильнику, никто не проявлял признаков беспокойства. Я нашел взглядом Артиста и Муху, стоявших в разных концах толпы. Они пожали плечами - тоже ничего не заметили. Я начал склоняться к мысли, что мистера Икс на кладбище нет, но тут Томас обернулся ко мне и сказал: - Гроб не тот. - Что значит не тот? - удивился я. - Не тот, - повторил он. - Я сам его выбирал, я помню. На том узор на крышке был не такой. Приятней. Поэтому я тот и выбрал. А этот не выбрал. К выбору гроба для своего названного деда Томас, действительно, отнесся с большой ответственностью. Из десятка этих произведений столярного искусства, выставленных в демонстрационном зале похоронного бюро на Кладбищенской улице в Аугсбурге, он сначала отобрал два со сплошными крышками, придирчиво сравнивал, щупал обивку, проверял на мягкость. Потом перешел к узорам, которые оставили на вишневом дереве какие-то жуки-древоточцы. Гробы из дерева с таким узором считались высшим классом. И лишь после долгих колебаний сделал выбор. Можно было, конечно, допустить, что сейчас Томас ошибся, но глаз у него, как мы не раз отмечали, был хороший, и я сразу ему поверил. Но на всякий случай спросил: - Уверен? - Серж, обижаешь! - сказал Томас. Я рассеянно прислушивался к речам, а сам лихорадочно соображал, каким маршрутом микроавтобус с гробом шел из Аугсбурга в Эстонию. Через Валгу, это я знал. Значит, через Латвию. А до Латвии? Через Белоруссию? А не случалось ли ему завернуть в Россию? Выражение напряженной задумчивости на моем лице Томас принял за недоверие и хотел привести новые доказательства того, что это не тот гроб, но в этот момент Рита тронула его за рукав и что-то сказала по-эстонски. Он закивал: - Да, конечно. Я побуду, идите. - А мне объяснил: - У папы деловая встреча. - У какого папы? - Как это у какого? У господина Вайно! Я выскользнул из первого ряда и оказался за спиной Вайно. Он выбирался из толпы деликатно, задом, чтобы не отвлекать почетных гостей от церемонии. Артист и Муха заметили мое движение и начали перемещаться ко мне. Вайно почувствовал помеху и оглянулся. - Извините, мне срочно нужно уйти, - негромко произнес он и кивнул Рите. - Не отставай. - Господин Вайно, это неприлично, - возразил я. - К сожалению, дела. - До салюта осталось не больше двадцати минут. Вы не можете уйти. Это неуважение к памяти национального героя. - Давай подождем, - поддержала меня Рита. Он что-то резко, сквозь зубы, бросил ей по-эстонски, что-то вроде русского "дура", и попытался отодвинуть меня плечом. Возможно, у него бы это получилось, но рядом со мной уже были Артист и Муха. - Господин Вайно, куда же вы? - заорал Артист. Почетные гости с осуждением оглянулись. Инстинкт самосохранения боролся в Вайно с привычкой соблюдать приличия. Привычка одержала верх. Он успокаивающе покивал. Но едва гости отвернулись, рванулся со страшной силой. Меня и Муху он сдвинул в сторону, но тут Артист зашел к нему за спину, приобнял за плечо, наклонился к уху и сказал, улыбаясь: - Стой на месте, сука. Вайно при этом дернулся, из чего я заключил, что Артист подкрепил свою просьбу, ткнув ему в спину пистолетным стволом. Крупная бритая голова Вайно потемнела от прихлынувшей крови, он беспомощно оглянулся, словно хотел позвать на помощь. Но Артист еще раз всадил ему ствол в спину, и Вайно притих. - Что происходит? - с тревогой спросила Рита. - Все в порядке, - заверил ее Артист. В сущности, удерживать Вайно не было никакого резона. То, что нам нужно было узнать, мы узнали. Я хотел приказать отпустить его, но речи неожиданно быстро кончились, руководивший церемонией генерал-лейтенант Кейт отдал по-эстонски команду, клацнули затворы "калашей", по ушам хлестнул залп почетного караула. Массивное тело Вайно судорожно напряглось и вдруг обмякло. Тяжелым кулем он повалился на землю. - Отец! - вскрикнула Рита. Второй залп заглушил ее слова. Томас оглянулся, понял, что происходит что-то неладное, и рванулся к нам. - Быстро врача! - приказал ему Артист. - Бегу! - ответил Томас и исчез. После третьего залпа внимание толпы приковалось к нам. Вайно лежал на спине, глаза казались белыми, лицо было искажено дикой гримасой. Мы подхватили его и понесли к выходу. Тяжеленный он был, как труп. И только когда мы дотащили его до ворот и положили на скамейку, я понял, почему он такой тяжелый. Потому что он уже был трупом. Пульса не было. От лица медленно отливала кровь. Руки были судорожно сжаты. В правой руке я заметил черную пластмассовую коробочку, похожую на телевизионный пульт. Это и был пульт, но не телевизионный. Я разогнул пальцы Вайно и взял коробочку. Он сжимал ее с такой силой, что кнопка подачи взрывного сигнала запала и не возвратилась в исходное положение. Импульс и сейчас шел в эфир. Я показал пульт Артисту и Мухе. Они понимающе покивали. - Посторонитесь, - сказал какой-то старик. - Я врач. Он склонился над телом Вайно и сообщил: - Инсульт. Мы выбрались из окружившей скамейку толпы. Вместе с нами отошла и Рита. Она сжимала руки, кусала костяшки пальцев. Ее била крупная дрожь. - Что с тобой? - спросил Муха. Но тут же понял, что вопрос нелепый, потрепал ее по плечу. - Ну-ну. Расслабься. - Это я виновата, - проговорила она. - Я. Я слишком часто желала ему смерти! - Да ладно тебе, - сказал Артист. - Если бы ты желала ему смерти, сейчас бы ты радовалась, а не тряслась. Поехали домой. Тебе нужно согреться. И только тут мы заметили, что красной "мазератти" нет. - Господин Ребане поехал за врачом на подстанцию "скорой помощи", - объяснил нам водитель "линкольна". Муха открыл перед Ритой заднюю дверь "линкольна" и вдруг замер. - А это что такое? - спросил он, поднимая с сиденья спортивную сумку с надписью "Puma". - Господин Ребане попросил отдать ее вам, - ответил водитель. - Он сказал, что она вам все время нужна. Вдруг понадобится, пока его не будет. - Фитиль, твою мать! - с отчаянием завопил Муха. - Быстро садимся, - приказал я. - Где у вас "скорая"? - Ближе всего вторая подстанция. Туда он, наверное, и поехал. - Гони туда. - Что... случилось? - спросила Рита. - Ничего, - ответил Артист. - Ничего не случилось. Да гони же, гони! - заорал он на водилу. - Минутку, - прервал его Муха. Он извлек из бумажника купюру в сто баксов и сунул ее в нагрудный карман водителя. - Поехали. "Линкольн" рванул так, что нас бросило на спинки сидений. - Кажется, попали, - пробормотал Артист. Так оно и было. Как только Томас перекинул из "мазератти" в "линкольн" сумку "Puma" с широкополосным подавителем радиосигналов, фугас в багажнике "мазератти" оказался незащищенным. Оставалась надежда только на то, что Томас успел отъехать от кладбища больше чем на километр и импульс радиопульта, который судорожно сжимал в руке Вайно, не достиг радиовзрывателя изделия "ФЗУД-8-ВР". - Где твой мобильник? - спросил я Артиста. - А черт его знает. Кажется, в тачке. Я вытащил свой сотовый и набрал номер мобильного телефона Артиста. После третьего гудка в трубке раздался голос Томаса: - Это кто мне звонит? Или это не мне звонят? - Тебе, Фитиль, тебе! - заорал Муха. - Тихо! - приказал я. - Томас, ты слышишь меня? - Слышу, Серж. Хорошо слышу. - Ты где? Он назвал какую-то эстонскую улицу. - Я знаю, - кивнул водитель. - Жми туда. Томас, слушай меня внимательно. Не перебивай. Быстро останови тачку и открой багажник. Телефон не клади. - Открыл, - через полминуты сообщил Томас. - Коробку, завернутую в синий халат, видишь? - Вижу. - Разверни халат. - Развернул. Тут какая-то зеленая железяка. - Сними крышку. Она на защелках. Отщелкни. - Отщелкнул. - Что видишь? - Часы. Электронные. С цифрами. - Какие цифры? - Ноль, потом двоеточие, потом семнадцать. - Двоеточие мигает? - спросил я в надежде на чудо. - Мигает! - радостно известил Томас. - Уже шестнадцать. Не случилось чуда. Отсчет шел. До взрыва оставалось шестнадцать минут. - Странные часы, - сказал Томас. - Они идут задом наперед. - Это не часы. - А что? - Заткнись и слушай. Есть поблизости какой-нибудь пустырь? - Какой пустырь, Серж? О чем ты говоришь? В Таллине нет пустырей! - Быстро садись в машину и выезжай из города. - Как из города? - запротестовал Томас. - А "скорая" для господина Вайно? - Ему не нужна "скорая". Выезжай как можно быстрей. Потом оттащишь коробку подальше от дороги и сразу уезжай. Телефон не отключай. Поставь в гнездо на панели. Понял? - Понял. Уже еду. Я спросил, что это за часы. Ты не ответил. - Это не часы. Это фугас. - Фугас - это бомба? - Да, бомба. Она рванет через пятнадцать минут. - Бомба? Надо же. Откуда она взялась? Вы что, все время возили ее в машине? Серж, это очень неразумно. - Рви из города! - рявкнул я. - Не успеет, - сказал водитель. - Успею, - возразил Томас. - На такой тачке успею. Значит, с господином Вайно все в порядке? Я очень рад. Если бы он заболел, пришлось бы отложить свадьбу. А мне бы этого не хотелось. А вдруг Рита передумает? - Я не передумаю, - сказала Рита. - Томас Ребане, я не передумаю. Но ты поспеши. Как будто едешь на нашу свадьбу. - Спешу. Уже сто двадцать. Больше нельзя - много машин. - Ты где? - спросил я. Он назвал какую-то улицу, тоже эстонскую. - Может успеть, - заметил водитель. - Нам за ним? - За ним. - Сто тридцать, - сообщил Томас. - Рита Лоо, я лечу к тебе на крыльях любви со скоростью сто тридцать километров в час! Вот черт! Тьфу, бляха-муха! - В чем дело? - Мент! Мент привязался! Стоял с радаром, а теперь едет за мной! - Отрывайся! - Сейчас. Сейчас выскочу из города и оторвусь. Еще один! Да что им, нечего делать? - Жми, Фитиль! Жми! - завопил Муха. - Я жму. Сто сорок. Я уже за городом. Только впереди пост. Они сообщат, перекроют шоссе. Они привязались, потому что видят - тачка дорогая. Значит, с меня можно хорошо поиметь. - У тебя тринадцать минут. Муха вырвал у меня трубку. - Фитиль, слушай меня. На дороге много машин? - Не так много. - Съезжай за обочину, бросай тачку и рви когти со страшной силой! - Не могу. Менты остановятся и их взорвет. - Объяснишь им по-быстрому что к чему! - Муха, ты не перестаешь меня удивлять. Может, российским ментам и можно объяснить что-нибудь по-быстрому, а эстонским нельзя. Пока я буду им объяснять, бомба взорвется. - Тогда тормози и рви из машины в поле! Они кинутся за тобой! - Никогда! Русские менты кинутся. Это может быть. Но не эстонцы. Эстонцы не кинутся. Эстонцы остановятся и начнут обсуждать, стоит ли им за мной кидаться. Пока они будут обсуждать, я уже убегу далеко. И они решат, что кидаться не стоит. Потому что я все равно вернусь к своей тачке. Так как это дорогая тачка. Они останутся возле тачки и будут ждать, пока не взорвутся. - Да и хер с ними, если они такие мудаки! - Муха, ты не прав. Дорожные полицейские тоже люди. С этим утверждением, возможно, согласятся не все. Но это мое личное мнение. Я его никому не навязываю. - Томас! - крикнула Рита. - Томас Ребане! Думай о себе! Думай о нас! Тормози и беги! - Рита Лоо, а я о ком думаю? О нас я и думаю. Мы не будем счастливыми, если между нами в постели будут лежать трупы дорожных полицейских. Четыре трупа дорожных полицейских. Это немножечко многовато. - Придурок! Томас Ребане, ты придурок! - Ты мне тоже очень нравишься, Рита Лоо. Ну вот, а что я вам говорил? Впереди пост, шоссе перекрыто. Я разворачиваюсь. Попробую прорваться на набережную. Там выкину фугас в море. Если он взорвется в воде, никого же не зацепит? - Жми к набережной, - приказал я водителю. - Серж, я тебя вот о чем все хотел спросить. Я жму, а ты объясни. Ты что-то говорил про ситуацию гражданской войны у нас в Эстонии. Это как? - Проехали. - Это хорошо. А как насчет оккупациия? То есть, в смысле российских миротворческих сил? - Тоже проехали. - И это хорошо. Все эти присоединения, разъединения, ничего хорошего из этого не бывает. Дерево должно расти снизу, из земли. А когда его втыкают сверху, чего же удивляться, что оно не растет? Сколько у меня? - Восемь с половиной минут. - Нормально. И еще. Альфонс Ребане - он был? - Был. - Точно? - Точно. - Кем он был? - Кто кем его захочет увидеть, тем он и был. - Надо же, за мной гонятся уже четыре ментовских тачки. До чего же люди корыстны! Прямо противно. Сейчас я от них оторвусь. Подворотнями. Сейчас-сейчас! - Оторвался? - Вроде да. - Где ты? - Сейчас выскочу к Домскому собору. Все, выскочил. - Людей много? - Возле собора никого. На тротуарах есть. - Подгоняй тачку к собору и вали. - Ты что, Серж?! Это же святыня! Домский собор - это святыня эстонского народа. Бомба его разрушит. Я никогда не прощу себе, если бомба его разрушит. Я не хочу войти в историю Эстонии как человек, который взорвал Домский собор. - Восстановят твой долбанный собор! - завопил Муха. - А тебя, мудака, не восстановят! - Олег прав! - крикнула Рита больным голосом. - Томас! Олег прав! - Нет, Рита Лоо, он не прав. Он так говорит, потому что он не эстонец. А я эстонец. И мы не будем с тобой счастливыми, если в постели между нами будет стоять Домский собор. - О Господи! - сказала она. - Господи, помоги нам! - У тебя осталось пять минут, - предупредил я. - Это ничего. Это много. Успею доехать до набережной. Там сброшу тачку в море. Потому что вытащить бомбу уже не успею. Артист, тебе не жалко тачку? - Мудак! - рявкнул Артист. - Мне тебя жалко! - Меня? Я тронут. Да, мне приятно это слышать. От тебя особенно приятно. Потому что ты человек несентиментальный. Меня только в детстве жалели. Матушка. Она говорила: ну в кого ты такой урод? Я рос очень мечтательным ребенком. - Не болтай, твою мать! - едва ли не взвыл Артист. - Жми на газ! - Я жму. Это мне не мешает. Это меня отвлекает. Серж, а откуда взялась эта бомба? - Не знаю. - Не знаешь? Или не хочешь сказать? - Не знаю. - Но ты узнай. Это же интересно. - Постараюсь узнать, - пообещал я. - Все, я на набережной, - возвестил Томас. - Ах ты, какая досада! Полно людей. И парапет, совсем забыл про парапет! Жму в порт. Твою мать! Менты опять прицепились! Ну что за народ! Сколько у меня? - Две с половиной минуты. - Это уже не так много. Рита Лоо, ты меня слышишь? - Да, я тебя слышу. - Я вот что хочу тебе сказать... Наконец-то повезло. Хоть на причал прорвался. - Швыряй тачку в море, а сам выпрыгивай! - приказал Артист. - Ага, выпрыгивай. Я крышу поставил. Пока она съедет. - Тогда тормози и выскакивай! - А менты? Артист, не мешай, у меня мало времени. Ты слышишь меня, Рита Лоо? Я вот что хочу тебе сказать. Я родился - и не знал, зачем я родился. Я жил - и не знал, зачем я живу. Я встретил тебя - и понял, зачем были все эти дела. Наш "линкольн" вырвался из какого-то переулка и устремился к порту. Во всей этой гонке не было никакого смысла. Кроме одного. Мы увидели, чем все кончилось. Красная "мазератти" просквозила по грузовому причалу, сшибая металлические барьеры и расшвыривая груды ящиков. На хвосте у нее висели две полицейских "мазды" с включенными маячками и сиренами. На какой-то миг мне показалось, что "мазератти" тормозит, но она тут же рванула вперед и зависла над водой. "Мазды" остановились, как вкопанные, у самого конца причала. - Я тебя люблю, Рита Лоо, - сказал Томас Ребане. - Я тебя люблю, Томас Ребане, - сказала Рита Лоо. Под тяжестью удара разлетелась в стороны светлая балтийская вода, сомкнулась над "мазератти". И тотчас стала вспухать, вытягиваться из глубины к небу атомным грибом. От утробного взрыва качнулась стрела портального крана, бросило в сторону буксир, заходили мачты сухогрузов. Вечерние газеты сообщили, что у грузового причала таллинского порта по неизвестной причине произошел мощный подводный взрыв. Вероятно, взорвалась донная мина, которая лежала на грунте со времен Второй мировой войны. "Пусть Гамлета поднимут на помост, Как воина, четыре капитана; Будь призван он, пример бы он явил Высокоцарственный; и в час отхода Пусть музыка и бранные обряды Звучат о нем..." Эпилог ЗАВТРАШНИЕ ГАЗЕТЫ "Новые известия", 29.06.99. А.Смирнов, "Витязь в эсэсовской шкуре": "...На таллинское кладбище Метсакальмисту - эстонское Новодевичье, где хоронят особо выдающихся людей, - доставили из Германии прах штандартенфюрера СС Альфонса Ребане, закончившего войну в качестве командира 20-й Эстонской дивизии СС. Решение о перезахоронении "выдающегося эстонского офицера и военачальника ХХ века", как охарактеризовал его премьер-министр Эстонии Март Лаар, приняло правительство. Формальным предлогом для перевоза в Эстонию праха эсэсовца послужило якобы обращение немцев: "Заберите своего, за могилой некому ухаживать". Но в эту версию в Эстонии мало кто верит. Во-первых, все немецкие кладбища содержатся в образцовом порядке, за "ничейными" могилами ухаживает муниципалитет. Во-вторых, немецкие организации ветеранов войны находят время и средства поддерживать в порядке захоронения "камратов" даже за пределами Германии, а уж в ее пределах могилу штандартенфюрера, кавалера Железного Рыцарского креста и Рыцарского креста с дубовыми листьями, в запустение привести и подавно не дали бы. Наконец, эстонские власти сами себя высекли, забрав на родину лишь прах эсэсовского комдива, разлучив его с покоившейся рядом супругой Агнией... Рыцарским крестом с дубовыми листьями Гитлер наградил Ребане в 1944 году. А вручил дубовые листья "лисице", как переводится фамилия Ребане, последний вождь Третьего рейха - гросс-адмирал Дениц - 9 мая 1945 года, уже после подписания капитуляции: эстонец успел вскочить на подножку уходящего в небытие поезда героев рейха... Отшумели знамена добровольной национальной гвардии "Кайтселийт", государственные флаги, отговорили свои речи старики "камраты" и представители молодого поколения, могилу завалили венками и цветами, и все время я не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего. Так пышно хоронить эсэсовца, начавшего свою карьеру у немцев в 1941 году в эстонском конвойном батальоне, "конвоировавшего" на тот свет евреев и коммунистов в Эстонии, а потом прославившегося кровавыми акциями против населения оккупированных Псковской и Новгородской областей, могли в сегодняшнем мире разве что в двух заповедниках прошлого: в Эстонии и Латвии..." Газета "Эстония", 29.06.99. И.Никифоров, "Неоконченная война Альфонса Ребане": "В субботу на Метсакальмисту нашел свое последнее пристанище человек, из которого на наших глазах творится очередная неуклюжая легенда о борце за свободу, выдающемся эстонском офицере, полководце и разведчике... Официальная часть церемонии была возложена на Силы обороны и их командующего. Генерал-лейтенант заявил нашей газете, что Альфонса Ребане он рассматривает как настоящего патриота и офицера. Генерал имеет право на солдатскую прямолинейность, имеет право видеть в Ребане такого же чуждого политике профессионального военного, как и он сам. Но вот группа эстонских "бритоголовых", пришедшая почтить память офицера СС, явно мечтает не о сапогах и командах. Как заявил один из них журналистам, бороться они намерены за "чистоту расы"... Приняв в 1941 году присягу на верность фюреру, Ребане дослужился до майора вермахта, а потом, уже в 20-й дивизии СС, и до штандартенфюрера... После войны Ребане жил в Англии, организовал с помощью Сикрет интеллидженс сервис засылку агентов в Эстонию и возглавил эстонское движение сопротивления советской власти. Однако бывший офицер КГБ ЭСС Валдур Тимуск утверждает, что Альфонс Ребане был завербован НКВД еще в 1941 году и продолжал оставаться на крючке у советской разведки и после войны. Возможно, поэтому "движение сопротивления" в Эстонии всегда находилось под колпаком у МГБ. Тимуск уверяет, что знает это доподлинно, хотя уличающих Ребане документов в руках у журналистов или историков на сей момент нет... Судьба настоящего, а не мифического Ребане окрашена не только в сине-черно-белые цвета государственного флага Эстонии, но и обильно сдобрена красным цветом флага Третьего рейха и знамен НКВД. Впрочем, настоящий Ребане никого не интересует. Одним нужен символ нерассуждающего эстонского солдата, другим - борца за расовую чистоту, а третьим - набитая глупостями сенсация..." "Baltic News Servis", дайджест. "Штандартенфюрер Ребане - полковник Исаев?": "На следующий день после того, как отгремел салют над могилой командира 20-й Эстонской дивизии СС, взорвалась "бомба". Газета "Постимеес" опубликовала интервью с бывшим сотрудником КГБ Эстонии. Он утверждает, что герой борьбы с большевизмом с 1941 года был агентом НКВД и оставался на службе советской госбезопасности всю свою активную жизнь. Штандартенфюрер СС А.Ребане руководил в 40-е - 50-е годы засылкой агентов в Эстонию по заданию английской разведки, предварительно согласовывая все операции со своим московским начальством. Всех шпионов советская контрразведка "вела" с первых их шагов по прибалтийской земле. Конфуз был так велик, что англичане отправили Ребане на досрочную пенсию. Сомнения в "чистоте" эстонского героя возникали и раньше. Ему одному из немногих кадровых офицеров эстонской армии удалось избежать расстрела или Сибири в 1940 году после аннексии Советским Союзом Эстонии. По официальной версии, ему просто очень повезло. Старший лейтенант Ребане, сняв погоны, спокойно работал строительным рабочим в Таллине вплоть до самого прихода немцев в 1941 году. Статья в "Постимеес" дает этому чудесному избавлению от репрессий другое объяснение. Был ли штандартенфюрер Ребане агентом НКВД или просто враги эстонских патриотов пытаются замарать грязью одну из немногих имеющихся в их распоряжении икон, уже вряд ли станет точно известно..." В Эстонии мы задерживаться не стали. Все, что мы могли сделать, мы сделали. Я так толком и не увидел Таллина. Но тот Таллин, который остался во мне, греет мне сердце. Говорят, там есть башня, которая называется Большой Томас. У этого названия есть какая-то история. Но я-то знаю, почему эта башня называется Большой Томас. Иногда я залезал в Интернет и вылавливал там информацию об Эстонии. На сайте какой-то вечерней газеты в разделе "Светская хроника" прочитал: "На днях в Швейцарию улетела прелестная госпожа Рита Лоо. После скоропостижной кончины своего отца господина Генриха Вайно она унаследовала крупные пакеты акций преуспевающих эстонских фирм и его счета в эстонских и зарубежных банках. Эстонские мужчины, где ваши глаза? Почему вы позволили уехать самой богатой невесте Эстонии? Мы спросили госпожу Лоо в аэропорту: - Зачем вы улетаете, госпожа Рита Лоо? Разве в Эстонии мало настоящих мужчин? На наш вопрос она ответила так: - Где это вы видели настоящих мужчин? В Эстонии был только один настоящий мужчина!.." Агентство "Baltic News Servis" в обзоре новинок культуры привело цитату из журнала "Дойче арт", из статьи известного немецкого искусствоведа доктора Фишера, посвященной выставке авангардистского искусства из частных коллекций, которые регулярно устраиваются в мюнхенском музее "Новая пинакотека". Он написал: "Я уже второй раз обращаю внимание на работы молодого эстонского художника Томаса Ребане. Его картина "Композиция номер семь", любезно предоставленная фрау С. из Гамбурга, имеет подзаголовок "Любовь". Не знаю, почему он дал этот подзаголовок. Не знаю, картина ли это вообще. Это не похоже ни на что. Я стоял перед ней час. И я понял, что ничего не понимаю в искусстве..." Возвращаясь домой, первое время живешь одновременно как бы в двух местах - дома и там, откуда вернулся. Я смотрел со своего крыльца на голубые маковки Спас-Заулка и видел шпиль Домского собора, целого, не изуродованного взрывом, и слышал первые такты "Пассакальи" Баха, такие низкие, что они воспринимались не как музыка, а как дрожание самой земли. Я смотрел на тихую воду Чесны и видел свинцовый блеск Финского залива и крупных белых чаек, перелетающих с одного огромного серого валуна на другой. Я слышал, как они жалобно кричат: "Придурок! Я тебя люблю, придурок!" А деревянные кресты нашего деревенского кладбища заставляли меня вспомнить другое кладбище, торжественное Метсакальмисту. Я вспоминал седую еврейскую женщину, которая на другой день после торжественных похорон Альфонса Ребане попросила меня проводить ее на Метсакальмисту. Она долго стояла перед могильным камнем с высеченной на ней надписью "KOLONEL ALFONS REBANE", потом положила к нему четыре белых гвоздики и сказала: - "Любимый мой, мир сошел с ума. Любимый мой, в мире есть только наша любовь. Любимый мой, я пишу тебе из Освенцима..." В какое прекрасное время мы живем! В какое прекрасное время!.. - Константин Дмитриевич, так что же это было? - спросил я генерала Голубкова примерно через месяц после нашего возвращения из Эстонии. Он приехал ко мне в Затопино порыбачить, но вода в Чесне была еще мутная после весенних паводков, клевало плохо, и мы пошли погулять по проселку, который вел от Затопина к Выселкам, на окраине которых стояла наша церквушка Спас-Заулок. День был ветреный, хмурый. Поэтому, возможно, у генерала Голубкова было мрачное настроение. - А что было? Ничего не было, - ответил он. - Что же мы делали в Эстонии? - Ничего не делали. Вы зарабатывали бабки. А я отдыхал от российской действительности. И когда я говорю "ничего", это и значит, твою мать, ничего. - Откуда появилось в гробу изделие "ФЗУД-8-ВР"? - Ниоткуда. Нет такого изделия и никогда не было. Не выпускала его российская "оборонка". И ни на какие склады оно не поступало. Ты газеты читаешь? - Читаю. - Какие? - Как какие? Сегодняшние. - Ну и зря, - сказал генерал Голубков. - Читать нужно прошлогодние газеты. Когда я читаю сегодняшние газеты, я выхожу полным дураком. Которые пишут, те умные. Они умные, а я дурак. Это противно. А вот когда читаешь прошлогодние газеты, все наоборот. Тут я умный. А те умники круглые дураки. И чем умней они были, тем большими дураками выходят. Поэтому читать нужно прошлогодние газеты. Да, твою мать, прошлогодние. Или завтрашние. - Что будет в завтрашних газетах? - А ты не понял? - Нет. - Совсем не то, что предсказывают в сегодняшних. Мы остановились возле Спас-Заулка. На трех куполах, навечно впитавших в себя голубизну цветущего льна, золотились кресты. Службы не было, но молодой священник отец Андрей пустил нас в пустую темную церковь и протянул мне горсть тонких свечей. - Дайте и мне, - попросил генерал Голубков. Он взял свечи и начал ставить их и зажигать перед ликами всех святых подряд. Он был старше меня на одну войну. На Афган. У него было за кого ставить поминальные свечи. У меня тоже было. Но сначала я поставил и зажег две свечи - перед ликом Пресвятой Богородицы. За Настену. И за Ольгу, за счастливое разрешение ее от бремени. Потом еще одну - за последнего Гамлета уходящего века. Для него не было вопроса "Быть или не быть?" Он жил как живется, всей своей жизнью славил созданный Им мир, радовался ему, как и должен истинный лютеранин радоваться Божьему творению. Он верил, что Господь будет к нему милосердным. Будь же к нему милосердным, Господи. Еще пять свечей, благодарственных, я поставил перед Георгием Победоносцем, покровителем воинов. За Боцмана. За Дока. За Муху. За Артиста. И за себя. А все остальные - за упокой души наших друзей, жизнями своими заплативших за наше право называть ту проклятую чеченскую войну нашей войной. И в церкви стало светло. В завтрашних газетах было: Репортажи о варварских бомбардировках авиацией НАТО мирных югославских городов. Информационное сообщение об учениях "Запад-99", которые были проведены строго по плану, в середине июля, а не в марте, слухи о чем распускали некоторые зарубежные СМИ, злонамеренно намекая на якобы существовавшие намерения России провести крупномасштабную военно-политическую акцию в Прибалтике. В ходе этих учений был успешно осуществлен условный ракетно-ядерный удар неизвестно по какой цели. Премьер-министр Примаков красиво развернулся над Атлантикой и возвратился в Москву в знак протеста против агрессии НАТО в Косово, чем и вызвал небывалый взлет своего президентского рейтинга. А потом прогремели взрывы жилых домов в Буйнакске, Волгодонске и в Москве. Потом ваххабиты вторглись в Дагестан и началась антитеррористическая операция, которую безответственные журналисты сразу назвали Второй чеченской войной. Российская история вернулась в привычное русло. В какое прекрасное время мы живем! В какое прекрасное время! Суки.