ло всего лишь паллиативом,
частичным разрешением проблемы. Можем ли мы удовлетвориться этим решением?
Нет, не можем. Должны ли мы искать полное разрешение этой проблемы? Да,
должны. Есть ли у нас эти возможности? Да, товарищи, эти возможности у нас
есть.
Правильно. Так и должна излагаться мысль. Именно в такой
последовательности.
Поиски путей окончательного решения еврейского вопроса идут уже две
тысячи лет. Гитлер предложил свой вариант: поголовное физическое уничтожение
евреев. Не будет евреев - не будет и еврейского вопроса. Как
охарактеризовать такую политику? Это политика человеконенавистничества. Это
политика варварства. Это политика геноцида, бросающая наглый вызов всему
человечеству.
Теперь нужен переход.
Поиски окончательного решения еврейского вопроса идут и по другому
пути. Уже много лет дискутируется вопрос о создании еврейского государства
на территории Палестины, являющейся колонией Великобритании. В 1917 году
британское правительство опубликовало так называемую декларацию Бальфура, в
которой содержалось обещание содействовать созданию в Палестине, как было
сказано, "национального очага для еврейского народа". Тысячи евреев из
капиталистических стран, и особенно из Соединенных Штатов Америки,
устремились на "землю обетованную". Что же ждало их на этой земле? Пустыня.
Безводье. Тяжелый труд. Враждебность арабского населения. Правительство
Великобритании очень скоро поняло опрометчивость своего шага и стало всеми
способами препятствовать иммиграции евреев в Палестину. Суда с иммигрантами
отгоняются от берегов Палестины английскими боевыми кораблями. Это
происходит и в настоящее время. Создается впечатление, что англичане воюют
не с фашистской Германией, а с беззащитными евреями.
Но подумаем о перспективе этого исхода еврейского народа из
капиталистического рая. Даже предположим, что еврейское государство в
Палестине будет создано. Но сможет ли оно существовать? Смирится ли народ
Палестины с новым государством на своей земле? Смирятся ли с этим соседи
Палестины, арабские государства Сирия, Египет, Иордания, Ливан? Нет, не
смирятся. О чем это говорит? О том, что этот путь решения еврейского вопроса
ведет в кровавый тупик.
Кровавый тупик. Это хорошо. Очень хорошо.
Нас могут спросить: а какое решение может предложить Советский Союз?
Может ли Советский Союз вообще предложить какое-либо решение? Да, Советский
Союз может предложить решение. Это решение: Крым. Крымский полуостров,
расположенный в самой благоприятной климатической зоне Советского Союза.
Превышающий по площади всю территорию Палестины. Способный вместить не
десятки или сотни тысяч, а миллионы евреев не только из Советского Союза, но
и со всего мира. Еврейская Советская Социалистическая Республика в Крыму -
вот окончательное решение еврейского вопроса, которое может предложить
Советский Союз.
Примерно так. Инициатива, конечно, должна исходить не от правительства,
а от еврейской общественности СССР. От кого конкретно? Как от кого? От
Еврейского антифашистского комитета. Правительство изучит предложение
еврейской общественности, всесторонне обдумает, проведет международные
консультации - с США, Великобританией и другими странами. И после этого
примет решение.
Каким будет это решение?
Каким, каким!
Каким надо, таким и будет.
Появился Берия. Начал докладывать о последних разведданных, полученных
от нашего резидента в США Зарубина. США активизируют программу создания
атомного оружия. Это подтверждает информация, полученная из Лондона от
агента Чарльза. Под этим псевдонимом скрывался талантливый молодой
ученый-физик Клаус Фукс. Он сообщил, что в ближайшее время группа ведущих
ученых-атомщиков во главе с Нильсом Бором выедет в США. Англичане отказались
от первоначального намерения самостоятельно вести разработку "сверхоружия",
было принято решение объединить научные силы Великобритании и США.
Сталин прервал Берию. Это было чрезвычайно важно. Но это была другая
партия. Сейчас Сталина интересовали проблемы, связанные с Еврейским
антифашистским комитетом. Поездка делегации ЕАК в США была лишь частью этих
проблем.
Берия доложил: поездка тщательно проработана, через нашу агентуру в
Совете еврейских федераций и благотворительных фондов организована утечка
информации о планах советского правительства заселить Крым евреями.
Информация вызвала большой интерес, но многими воспринята с недоверием.
- Литвинов проинформирован?
- Да. Он считает выбор Михоэлса на роль руководителя делегации
чрезвычайно удачным. Маркиш выведен из комбинации. Вместо него с Михоэлсом
поедет поэт Фефер. Я говорил с ним. Он подойдет.
- Приглашение было послано Михоэлсу и Маркишу, - напомнил Сталин. - Это
не вызовет осложнений?
- Нет. Фигура для них - Михоэлс. А какой с ним поэт... Что тот еврей,
что этот.
- Приглашение от кого?
- Вначале инициативу проявил американский филиал ВЕК, Всемирного
еврейского конгресса. Удалось задвинуть их в тень. В глазах американской
общественности Михоэлса пригласили Альберт Эйнштейн и Роберт Оппенгеймер.
- Вот как? - оживился Сталин. - У нас есть подходы к Эйнштейну?
- Нет. К Оппенгеймеру. А они друзья.
- Кто вышел на Оппенгеймера?
Берия попытался уклониться от прямого ответа:
- Один из наших лучших агентов.
- Товарищ Берия не доверяет товарищу Сталину?
Нужно было отвечать. А отвечать не хотелось.
В ближайшее окружение Оппенгеймера удалось войти жене советского
резидента в США Василия Зарубина Зое Зарубиной. Это была великолепная
женщина. Просто великолепная, по-другому не скажешь. А уж он-то, Берия, знал
в женщинах толк. И будь она помоложе...
Зоя пришла на Лубянку еще в 1919 году, работала в секретариате
Дзержинского. Вышла замуж за Блюмкина - того самого, что в 18-м году
застрелил немецкого посла в Москве Мирбаха. Заговор эсеров против Ленина.
Странноватый заговор. Главный заговорщик покаялся, и его простили. Просто
взяли и простили. И даже отправили резидентом в Турцию. Туда он уехал уже с
молодой женой. Продавал древнееврейские рукописи, их передавали ему из
особых фондов "Ленинки". На эти деньги предполагалось создать боевую
террористическую организацию, которая действовала бы против англичан в
Турции и на Ближнем Востоке. В Турции в это время был Троцкий. Часть средств
Блюмкин переправил ему. Зоя узнала об этом. Она была потрясена. Сообщила в
Москву. Блюмкин был арестован и расстрелян. Такой вот получился развод
по-лубянски.
Перед войной, уже со вторым мужем, Василием Зарубиным, Зоя работала в
Западной Европе, потом семья была перемещена в Штаты. В 41-м Зое было
присвоено звание капитана госбезопасности. В США вице-консул Хейфец
познакомил ее с женой Оппенгеймера Кэтрин - она, как многие интеллигенты в
те годы, испытывала симпатии к СССР. Зое удалось невозможное. Она сумела
убедить Оппенгеймера демонстративно порвать связи с американской компартией,
чтобы не привлекать внимания ФБР. По ее наводке он делился информацией с
учеными, бежавшими в США от нацистов, многих привлек к работе над
"Манхэттенским проектом" - от двух из них регулярно шли в Москву шифрованные
сообщения.
Мата Хари. Мата Хари рядом с ней не стояла!
Но Сталин почему-то ее не любил. Никак не мог забыть, что ли, Блюмкина?
Не то чтобы не доверял, тут разговор был бы короткий, но относился с
настороженностью. И теперь, когда Берия вынужден был назвать ее имя, Сталин
лишь неопределенно хмыкнул и перевел разговор на другую тему:
- Разногласия с Литвиновым урегулировали?
Его сегодня прямо-таки тянуло на неприятные для Берии темы.
Берия буркнул:
- Нет. Я считаю, что Литвинов неправ.
Разногласия НКВД с послом СССР в США Литвиновым начались с момента
создания Еврейского антифашистского комитета. ЕАК, по мнению Берии, был
идеальной "крышей" для агентурного проникновения в сионистские организации.
Эта работа активно велась еще с 1925 года, толчок ей дала директива
Дзержинского. Особо разветвленную агентурную сеть в международном
сионистском движении удалось создать в начале 30-х годов Якову
Серебрянскому, одному из самых опытных советских разведчиков-нелегалов,
руководителю Особой группы, созданной для проведения диверсий и ликвидации
противников СССР за рубежом. Его люди были внедрены в еврейские организации
США, Франции, Германии, Скандинавии, Палестины. В 38-м Серебрянский был
арестован по делу Ежова и приговорен к расстрелу. Приговор ему отменили, но
многие члены его группы были расстреляны. Связь с агентами прервалась.
Прикрытие ЕАК давало хорошую возможность восстановить утраченную агентурную
сеть.
Литвинов был резко против. Он вообще считал, что контакты с
сионистскими организациями бесперспективны. Они ориентированы на США. Глупо
ставить под удар международную репутацию Еврейского антифашистского комитета
СССР. А любой провал наших разведчиков, пользующихся "крышей" ЕАК, приведет
именно к этому. От провалов же не застрахован никто.
Сталин знал о расхождении позиций Берии и Литвинова, но не вмешивался в
их спор. Возможно, он не решил, кто прав. А сейчас, выходит, решил?
- Значит, по-твоему, Литвинов неправ, - повторил он. - А ведь Литвинов
не просто дипломат. Еще до революции он руководил боевой подпольной
организацией большевиков. И очень умело руководил. У него большой опыт
агентурно-оперативной работы. Может быть, стоит прислушаться к его мнению?
Берия промолчал.
- Литвинов еще и еврей, - продолжал Сталин, по своему обыкновению
разговаривая словно бы сам с собой. - И если еврей Литвинов считает, что
контакты с сионистами бесперспективны, они, может быть, и в самом деле
бесперспективны?
- Мы не собираемся обращать их в свою веру. Из этих кругов мы получаем
ценную информацию.
- В Палестине есть наши люди?
- Есть.
- Чем они занимаются?
- Добывают оружие, переправляют в Хайфу.
- Как используется это оружие?
- Для диверсий на английских военных базах. Для Хаганы - отрядов
самообороны.
- От кого обороняются отряды Хаганы?
- От палестинцев.
- Что же это получается, Лаврентий? С одной стороны, наши люди помогают
евреям в борьбе с коренными жителями Палестины, хозяевами своей земли. А с
другой - устраивают диверсии против англичан. А они, между прочим, наши
союзники. Не усматриваешь ли ты в этом противоречия?
Берия лишь пожал плечами:
- Они вынуждены так действовать. Это помогает глубже внедряться в
среду. И открывает доступ к информации.
- Какого рода эта информация?
- Об обстановке в Палестине.
- Какая же там обстановка?
- Очень напряженная. Враждебность англичан. Агрессивность арабов.
Постоянные нападения на еврейские поселения. Острая нехватка продовольствия,
сельскохозяйственной техники, лекарств.
- Ведет это к усилению реэмиграции?
- Нет. Уезжают только больные.
- Вот как? Чем это вызвано?
- Молодая сильная идеология. В переводе на русский язык: активная
сионистская пропаганда. Сильные лидеры. Вейцман. Бен-Гурион. Кацнельсон.
Бен-Цви. Даже женщина - генеральный секретарь Гистадрута Голда Меерсон. Это
их профсоюз.
- Сколько сейчас в Палестине евреев?
- Около трехсот тысяч.
- А арабов?
- Больше миллиона.
- Если предположить, что еврейское государство в Палестине будет
создано, сможет оно выжить?
- Нет.
Сталин поднялся из-за стола, прошел взад-вперед по кабинету и вернулся
на свое место.
- Как по-твоему, Лаврентий, почему мы не поставили во главе ЕАК Эрлиха
и Альтера?
- Их слишком хорошо знали в Европе. Их связь с нами была засвечена.
- А почему мы назначили руководителем ЕАК Михоэлса?
- Он чистый.
- И что из этого следует? Из этого следует, что Литвинов прав. Нам
нужен Еврейский антифашистский комитет с незапятнанной репутацией. Еврейский
антифашистский комитет с запятнанной репутацией нам не нужен. Тебе все ясно?
- Все.
- Вот и хорошо.
Неслышно появился Поскребышев. Положил на стол перед Сталиным
оперативную сводку о положении на фронтах. На вопросительный взгляд Сталина
доложил:
- Взят Брянск.
И так же неслышно исчез.
Сталин удовлетворенно кивнул:
- Хорошая новость. С хорошим политическим багажом полетит в Америку
артист Михоэлс.
Берия позволил себе усмехнуться:
- Только этим новость и хороша?
Сталин внимательно посмотрел на него и покачал головой:
- Умный ты человек, Лаврентий. Но дурак.
Берия не стал уточнять, что он имел в виду. Лишь напомнил:
- Михоэлса нужно проинструктировать. Сделать это мне?
- Тебе? Нет. Будет лучше всего, если это сделает Молотов. А товарища
Молотова я проинструктирую сам.
Разговор был окончен. Берия встал.
Сталин остановил его:
- Ты сказал, что информация о нашем намерении создать в Крыму еврейскую
республику воспринята с недоверием?
- Да, это так.
- Это нехорошо. Нужно, чтобы она была воспринята с полным доверием. А в
каком случае человек воспринимает информацию с доверием? Когда она ему
досталась легко?
"Господи, да когда же это кончится?!" - мелькнула в голове Берии мысль,
тоскливая, как вой гиены в морозной лунной степи.
- Нет, когда она достается ему с трудом, - продолжал Сталин. - И чем
больше усилий он приложит для получения этой информации, тем с большим
доверием он ее воспримет. Вот и нужно создать очень большие трудности для
лиц, которым адресована наша информация.
Берия кивнул:
- Будет сделано, товарищ Сталин.
Он вышел из кабинета, молча миновал огромную приемную и только в
коридоре, лишь хмурым взглядом ответив на приветствие дежурного офицера,
разрешил себе подумать о том, о чем так хотелось подумать минуту назад: "Все
равно я тебя, сука, переживу!"
IV
Первый заместитель Председателя СНК СССР, нарком иностранных дел,
заместитель Председателя Государственного комитета обороны Вячеслав
Михайлович Молотов принял Михоэлса в Кремле, но не в служебном кабинете, а
на квартире, по-домашнему. Служебный кабинет диктовал свой стиль беседы.
Официальный. Превращающий любую беседу в государственный акт.
Для разговора, который Сталин поручил Молотову провести с Михоэлсом,
такой стиль не годился. Сам факт официальной встречи наркома иностранных дел
СССР Молотова и артиста Михоэлса в Кремле мог быть истолкован в том смысле,
что советское правительство придает поездке делегации Еврейского
антифашистского комитета в Америку значение государственного мероприятия.
Такого объяснения следовало избежать. Но одновременно нужно было мягко,
неакцентированно продемонстрировать, что видный деятель советской культуры
Михоэлс, прилетевший в США по приглашению всемирно известного ученого
Альберта Эйнштейна, - фигура все-таки не самодостаточная, существующая не в
политическом вакууме, как сам Эйнштейн или как Чарли Чаплин, Поль Робсон и
другие "звезды" американской науки и искусства. Нет, он человек,
пользующийся определенным доверием в высших правительственных кругах,
приобщенный к атмосфере, в которой живут руководители советского
государства, и могущий непроизвольно, с присущей артистам и художникам
непосредственностью эту атмосферу ретранслировать.
Для московской художественной элиты и дипломатического корпуса не было
секретом, что супруга Молотова Полина Семеновна Жемчужина, еврейка по
национальности, покровительствует ГОСЕТу, бывает на всех премьерах театра.
На дипломатических приемах она с восторгом отзывалась о художественном
руководителе и ведущем актере этого театра Соломоне Михоэлсе.
Это делало естественной встречу Молотова и Михоэлса в домашней,
неофициальной обстановке.
Молотов сам предложил этот вариант. Сталин, подумав, одобрил.
Молотову было не совсем понятно, почему Сталин придает такое большое
значение поездке делегации ЕАК в США. Но Сталин не объяснил, а Молотов не
стал спрашивать. Раз не сказал, значит, не считает нужным.
Узнав, что вечером у них будет Михоэлс, Полина Семеновна удивилась. Это
было не принято. Она поняла, что так нужно для дела. Но все равно
обрадовалась. Жизнь не баловала ее разнообразием. Днем - служба, она была
начальником главка текстильно-галантерейной промышленности. Вечером -
одиночество дома. Муж пропадал на работе до глубокой ночи, пока Сталин не
уезжал из Кремля. А иногда, когда Сталин устраивал на Ближней даче "обеды",
появлялся только под утро. Перспектива пообщаться с обаятельным, острым на
словечко Михоэлсом не в театре, на людях, а за семейным ужином была
нежданным подарком.
Но Молотов возразил. Никакого ужина. Только черный кофе. Он любит
черный кофе, пьет целыми днями.
- Откуда ты знаешь? - удивилась она.
Молотов не ответил.
Для Михоэлса приглашение домой к Молотовым оказалось полной
неожиданностью. Лозовский передал, что с ним хочет встретиться Молотов,
отправил Михоэлса в Кремль на своей машине. Но и он был уверен, что встреча
будет в кабинете наркома.
Дежурный офицер кремлевской охраны провел Михоэлса по длинным
коридорам, ввел в небольшую, скромно обставленную прихожую и, козырнув,
удалился. Увидев на пороге гостиной Молотова и Жемчужину, Михоэлс на
мгновение растерялся, а потом покаянно ударил ладонью по лысине. Словно бы
вбил себя в пол. Стал карлой.
- Царица Эсфирь! - жалобно воззвал он. - Прощения не мыслю получить. Я
должен был явиться с цветами!
- Но вы же не знали, что увидите меня, - с улыбкой ответила она,
протягивая руку.
- А зачем человеку даны шесть чувств, не считая зрения и аппетита?.. -
Он церемонно поцеловал пальцы Жемчужиной и сдержанно поклонился Молотову. -
Добрый вечер, Вячеслав Михайлович.
Молотов пожал ему руку.
- Рад познакомиться с вами, Соломон Михайлович. Много слышал о вас от
Полины Семеновны. Проходите, пожалуйста... Почему вы назвали ее Эсфирью?
- Так ее называют у нас в театре, - объяснил Михоэлс. - Царица Эсфирь -
защитница и покровительница евреев.
- Полина Семеновна много рассказывала о вашем театре. К сожалению, мне
ни разу не удалось побывать в нем.
- Это очень легко исправить. Мы скоро возвращаемся из Ташкента в
Москву. Приходите.
- Говорят, к вам невозможно достать билет.
- Мы оставим для вас контрамарку, - с готовностью предложил Михоэлс.
Молотов усмехнулся:
- Хорошая шутка. Мне говорили, что вы остроумный человек. Спасибо, что
откликнулись на мое приглашение и согласились уделить мне немного времени.
- А вам говорили, что вы остроумный человек?
Молотов подумал и ответил:
- Нет.
Жемчужина засмеялась.
- Принеси нам кофе, - попросил Молотов. - В кабинет. И коньяку,
пожалуй. Армянского. Наш гость, насколько я знаю, предпочитает армянский
коньяк. Как и мистер Черчилль. Это так, Соломон Михайлович?
- Святая правда. Но заметьте: я даже не спрашиваю, откуда вы это
знаете.
- Что именно? - уточнил Молотов. - Что армянский коньяк любит Черчилль?
- Нет. Что люблю его я.
Молотов только головой покачал. Вот уж точно: непосредственный народ
эти артисты. Точнее не скажешь. Птички Божьи. "Бродит птичка Божья по
тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий". Или не бродит?
Летает? Порхает? Ну, неважно. Важно, что последствий не видит. А пора бы уже
и научиться видеть.
Сдержанно-гостеприимным, отточенным на дипломатических встречах жестом
он предложил:
- Прошу!..
Проходя из просторной гостиной в небольшую комнату, служившую домашним
кабинетом Молотова, Михоэлс с интересом осматривался.
Мебель была дорогая, добротная, но с каким-то неистребимым казенным
духом. Словно на каждом стуле, на столе, на серванте где-то с тыльной
стороны были прибиты жестянки с инвентарными номерами. В гостиной это было
не так заметно, чувствовалась женская рука. А кабинет был совершенно
безликим. Официально-бесстрастным. Как и его хозяин.
Михоэлс раза три видел Молотова издали на приемах в Кремле. Часто - в
выпусках кинохроники "Новости дня", с которых начинался каждый киносеанс. В
домашней обстановке он был такой же подобранный, невозмутимый. Как
монгольский божок. Стоит ему, казалось, сменить домашнюю стеганую куртку на
черный пиджак, и он готов к приему верительных грамот.
- Как вы знаете, у меня довольно большой опыт общения с западными
политическими деятелями и представителями прессы, - начал Молотов, когда они
расположились в глубоких кожаных креслах, а Полина Семеновна поставила
поднос с кофе и коньяком на круглый стол с полированной дубовой столешницей.
- Вам предстоит очень ответственная поездка. Думаю, некоторые мои советы
окажутся вам полезными.
- Заранее за них благодарен.
- Наливайте кофе, коньяк. Можете, если хотите, курить... Так вот. Вам
предстоят выступления на многотысячных митингах с самой разной аудиторией.
Не сомневаюсь, что ваши выступления будут пользоваться успехом. Вы умеете
увлечь и воодушевить слушателей. Сужу по вашим радиообращениям. Кстати, вы
знаете, что Гитлер обещал повесить вас на Кремлевской стене?
- В самом деле? - обрадовался Михоэлс. - Это комплимент.
- Он вами заслужен. Успеху ваших выступлений будут способствовать и
победы Красной Армии. Война очень тяжелая, кровопролитная. Но в ней уже
наметился перелом. В Америке знают о наших военных успехах. Но плохо
представляют, чем они оплачены. Не скрывайте лишений, которые несет
советский народ. Рассказывая о подвигах бойцов и командиров Красной Армии,
подчеркните, что победы куются в тылу. Тяжелым трудом женщин, подростков. Вы
же выступали на оборонных заводах, видели все своими глазами.
- Да. На одном из танковых заводов слышал частушку: "Привет, Василь
Васильевич, примите мой привет. Василию Васильичу всего тринадцать лет".
Грустная частушка.
- Это хороший пример.
- Должен ли я в своих выступлениях призывать к скорейшему открытию
второго фронта?
- Нет. Напрямую - нет, - уточнил Молотов. - Эта мысль должна возникнуть
у слушателей сама собой. Конкретные переговоры о втором фронте - дело
политиков. А вы не политик.
- Должен ли я призывать американцев делать пожертвования в фонд Красной
Армии?
- Ни в коем случае. Вы приехали не с протянутой рукой. Вы приехали
рассказать о том, как живет и борется с фашизмом многонациональный советский
народ. Мы ничего не просим. Но мы и не отвергаем никакой помощи,
предложенной нам от чистого сердца. Митинги наверняка будут сопровождаться
сбором пожертвований. Это у американцев в традиции. Механизм сбора
пожертвований хорошо отработан в политических партиях и особенно в еврейских
общественных организациях. Мы поблагодарим за каждый доллар, который
американский гражданин отдаст на борьбу с фашизмом. Но просить мы ничего не
будем.
- Могу я сказать спасибо американцам за помощь, которую они оказывают
нам по ленд-лизу? Я недавно попробовал американскую тушенку. Мне
понравилось.
- Да, можно сказать за это спасибо. Но подчеркните, что техника, та же
тушенка и яичный порошок, которые мы получаем по ленд-лизу, - это заем
правительства США, а не безвозмездная помощь.
- В наших газетах публикуются сообщения о том, что люди отдают свои
личные сбережения на постройку самолетов и танков. Думаю, стоит об этом
рассказать американцам.
- Это хорошая мысль, - согласился Молотов. - Я вижу, Соломон
Михайлович, мои советы не очень-то вам и нужны. Вы сами прекрасно все
понимаете. Во всяком случае, с этой частью вашей программы все ясно.
Проблемы могут возникнуть в другом. При ваших приватных беседах с политиками
и общественными деятелями. И особенно - с журналистами. Бесцеремонный,
должен я вам сказать, народ. Даже мне бывало непросто с ними разговаривать,
хотя я лицо официальное. А с вами они церемониться не будут. И вы должны
быть готовы к самым каверзным и провокационным вопросам.
- Например, к каким?
- Пожалуйста. "Правда ли, что в Советском Союзе миллионы политических
заключенных?" Как вы ответите?
Михоэлс задумался и растерянно пожал плечами:
- Не знаю.
- Вот это и есть самый точный ответ. Вы же действительно не знаете,
правда это или неправда.
- А это правда?
Молотов укоризненно покачал головой:
- Соломон Михайлович! Я - не Михоэлс. А вы - не американский
корреспондент.
- Извините.
- Второй типичный вопрос, - невозмутимо продолжал Молотов. - "Правда
ли, что в Советском Союзе существует антисемитизм?" Вам обязательно зададут
этот вопрос. И не раз. Его даже мне задавали.
- И как вы ответили?
- Вы не ошиблись в выборе профессии? Может быть, вам следовало стать
журналистом? Но я скажу, как я ответил. Я ответил так. Господина
корреспондента, вероятно, ни в чем не убедит мое утверждение о том, что
антисемитизм в Советском Союзе преследуется по закону. Я скажу по-другому.
Мою супругу называют Полиной. Но ее имя - Перл. Она еврейка. Один из высших
руководителей СССР Лазарь Каганович - еврей. Заместитель наркома обороны
товарища Сталина Лев Мехлис - еврей. Я перечислил еще ряд фамилий. И
наконец, посол Советского Союза в США господин Литвинов - тоже еврей. Если
моего уважаемого собеседника это ни в чем не убеждает, мне остается только
выразить ему свое сожаление.
- Хороший ответ, - оценил Михоэлс.
- Вы еще лучше вооружены. Всенародная любовь к еврейскому театру ГОСЕТ.
Ваш орден Ленина и звание народного артиста СССР. Высокое положение в
обществе многих ваших друзей-евреев. Но вот другой подход к теме. Тысячи
евреев были эвакуированы в Среднюю Азию и на Урал. Это принесло местному
населению значительные неудобства. Известны ли вам случаи проявления
антиеврейских настроений?
- Нет. Нас очень тепло приняли. Даже как-то трогательно. Всех
эвакуированных, не только евреев.
- Вот и ответ, - удовлетворенно кивнул Молотов. - Не говорите с
американцами общими фразами. Они любят конкретность. Наверняка вы найдете в
памяти немало конкретных случаев. Стоит только задаться этой целью. Не так
ли?
Молотов внимательно наблюдал за гостем. Не скажешь, что нервничает.
Налил кофе в тончайший кузнецовский фарфор, бережно повертел чашку в руках,
принюхался. Оценил - и фарфор, и кофе. К коньяку, правда, не притронулся. А
должен был нервничать. Не каждый день артист встречается со вторым лицом
государства. Да еще так, по-домашнему. Наверняка напряженно думал, пытался
понять: в чем скрытый смысл этой встречи? Если бы знал, что она состоялась
по инициативе Сталина, вообще сидел бы как на иголках. Но он не знал. А
Молотов знал. И поэтому нервничал не меньше Михоэлса. Но умело скрывал это -
за благожелательной улыбкой маленьких, с еле уловимой азиатчинкой глаз за
стеклами профессорского пенсне, за выражением благодушия на аккуратном лице
- лице справного вятского мужичка, выбившегося в люди сына приказчика.
Ждал, что скажет Михоэлс. Он умел ждать. И умел слушать.
- Был один случай, он не выходит у меня из головы, - проговорил
Михоэлс, бережно возвращая драгоценный фарфор на поднос. - Мы выступали в
одном из ташкентских госпиталей. Мне рассказал эту историю раненый
артиллерист, политрук. У него в дивизионе был командир батареи, кубанский
казак. А другой командир батареи - еврей из-под Витебска. Однажды казак,
подковыривая еврея, сказал: если вы такой великий народ, почему же у вас
своей музыки нет? Тот пожаловался политруку. Политрук вызвал казака, сказал:
смотри, так-перетак, если я еще хоть раз это услышу...
- Из этого следует, что политработники Красной Армии пресекают подобные
разговоры, - заметил Молотов.
- Да, - согласился Михоэлс. - Но меня в этом интересует другое. То, что
кубанский казак не знает, что у евреев богатейшее музыкальное наследие, -
это полбеды. А вот то, что этого не знает сам еврей, - это, по-моему,
гораздо серьезней. А то, что он спор на культурные темы решает с помощью
политрука, - это вообще черт знает что.
- Имела эта история продолжение?
- Нет. В расположение дивизиона прорвались немецкие танки. Оба
командира батарей погибли. И казак. И еврей. Политруку в этом бою оторвало
ногу. Так он и оказался в ташкентском госпитале.
- Я не стал бы эту историю рассказывать американским корреспондентам, -
подумав, сказал Молотов. - И знаете почему? На следующий день газета вышла
бы с огромным заголовком: "Русский артиллерист заявляет, что у евреев нет
национальной музыки". Я же говорю, что американцы любят конкретность.
- Полагаю, Вячеслав Михайлович, вы пригласили меня не только для того,
чтобы рассказать о нравах капиталистической прессы.
- Вы правы. Наибольшие сложности ожидают вас при конфиденциальных
встречах. Их будет немало. С видными промышленниками, финансистами,
политическими деятелями. Не говоря о деятелях американской культуры. Среди
ваших собеседников могут оказаться люди... скажем так - с очень высокой
профессиональной подготовкой.
- Шпионы?
Молотов усмехнулся:
- Нет. Специальность этих людей - политический зондаж.
- Ну, с меня они мало что поимеют. К счастью, я не знаю никаких
государственных секретов.
- Все не так просто, Соломон Михайлович. Вопросы могут быть самые
невинные. А ваши ответы тем не менее дадут важную информацию. О
внутриполитической ситуации в стране. О настроениях народа, в частности -
художественной интеллигенции. Вас могут, например, спросить, как вы
относитесь к слухам о том, что дочь товарища Сталина Светлана Аллилуева
собирается выйти замуж за еврея Григория Морозова. До вас же доходили эти
слухи?
- Ну, так, краем уха.
- И как вы к ним относитесь?
- А как я к ним отношусь?
- Это я и хочу узнать.
Михоэлс пожал плечами:
- Как и все, наверное. Любопытно. Личная жизнь великих мира сего всегда
вызывает любопытство.
- Этот слух, по-вашему, имеет под собой основание?
- Понятия ни имею.
- Так и отвечайте. Вероятно, вы уже поняли, к чему я вас призываю. К
полной искренности. Вам нечего скрывать. Вам ни к чему хитрить, а тем более
вступать с собеседниками в дипломатические игры. Вы обязательно проиграете,
они гораздо более сильные игроки. Ваше оружие - откровенность. Это очень
сильное оружие.
- Полная откровенность? - переспросил Михоэлс.
- Вот именно. В том числе и при обсуждении весьма щепетильного вопроса:
о намерениях советского правительства создать на территории Крыма советскую
социалистическую республику и открыть ее для переселения евреев не только из
Советского Союза, но и всего мира.
Молотов отметил, как подобрался Михоэлс.
- Это и есть главный предмет нашей беседы? - спросил он.
- Вы проницательны, - подтвердил Молотов. - Я вижу, у вас появились
вопросы. Задавайте их без стеснения. Беседа у нас неофициальная, можно
говорить без обиняков.
- Даже не знаю, с чего начать. Для меня это полная неожиданность.
- Это потому, что вы жили в Ташкенте. В Москве эти разговоры уже идут.
- У советского правительства действительно есть намерение отдать Крым
евреям?
- Этот вопрос обсуждается. В кулуарах.
- Но Крым оккупирован немцами.
- Это ненадолго.
- В Крыму расположена Крымско-Татарская республика.
- Крым большой. Там живут не только крымские татары. Там созданы и три
национальных еврейских района. Еще в начале 30-х годов.
- Я знаю об этом. Но вряд ли правильно говорить о районах. Насколько я
знаю, там было организовано несколько еврейских земледельческих хозяйств в
Джанкойском, Каламитском и Евпаторийском районах.
- Из ваших слов я заключаю, что вы знакомы с историей вопроса. Тем
лучше.
- Мои знания обрывочны и субъективны, - возразил Михоэлс. - Мне
хотелось бы узнать, как видится вся ситуация вам.
- Законное желание, - подумав, согласился Молотов. - Не будем слишком
углубляться в историю. Скажу только, что создание автономной еврейской
области в Биробиджане не решило проблемы. А если быть совсем откровенным,
тогда нас больше волновали не вопросы создания условий для развития
еврейской государственности, а совсем другое. На китайской границе скопилось
довольно большое количество остатков белогвардейских частей, казачьих
формирований. Местное население относилось к ним с известной долей
сочувствия. Еврейская колония в этих местах кардинально изменила ситуацию.
Белоказаки больше не могли рассчитывать, что их вторжение в Приморье не
встретит самого ожесточенного сопротивления со стороны еврейских поселенцев.
Таким образом, проблема защиты наших дальневосточных границ была успешно
разрешена. Между тем поиски путей решения так называемого еврейского вопроса
продолжались. Возник план осушения Сиваша и днепровских плавней.
Предполагалось, что эти земли будут присоединены к северной части Крыма.
Таким образом, на этой обширной территории можно было бы расселить большое
количество еврейских переселенцев. Этот план обсуждался на Учредительном
съезде ОЗЕТ, Общества землеустройства евреев-трудящихся, он получил
одобрение, но не был осуществлен.
- Я слышал об этом, - кивнул Михоэлс. - План Ларина, тестя Бухарина.
- План не был осуществлен не потому, что он принадлежал тестю Бухарина,
а потому, что в то время у нас не было средств на проведение ирригационных
работ в таком масштабе, - жестко уточнил Молотов. - Тем не менее начало
переселению еврейских колонистов в Крым было положено. Перед войной
еврейское население в Крыму составляло около сорока тысяч человек. Так что
речь все-таки одет не об отдельных земледельческих хозяйствах, а именно о
национальных еврейских районах. Как видите, вопрос о Крыме возник не вдруг.
Сегодня он просто получил дальнейшее развитие. Вы можете спросить - и вас
могут спросить в Америке, - чем объяснить, что этим вопросом советское
правительство занимается сейчас, в разгар войны. Ответ простой: мы должны
думать о том, как будем жить после разгрома фашистской Германии. Мы уже
сегодня заботимся о будущем.
- Вы хотите, чтобы я сказал в Америке, что советское правительство
обсуждает план создания в Крыму еврейской республики?
- Ни в коем случае, - живо возразил Молотов. - Вы ничего не должны
сообщать. Вы артист, а не политик. Вот если вас спросят об этом - можете
сказать то, что сегодня узнали.
- Меня могут спросить, откуда я это узнал.
- А откуда вы это узнали?
- От вас.
- Ну так и скажите! Я повторяю, дорогой Соломон Михайлович, ваше оружие
- откровенность. - Молотов улыбнулся. - Вам нечего скрывать, вам не нужно
ничего придумывать. Рассказывайте только то, что было. А что было? Вы пришли
в гости к Полине Семеновне, большой поклоннице вашего театра, мы с вами
разговорились, выпили коньячку... Вас что-то смущает?
- Мы не пили с вами коньяк.
- В самом деле? Совсем забыли за разговором. Но мы сейчас это исправим.
- Молотов наполнил два хрустальных лафитничка. - Ваше здоровье, Соломон
Михайлович!
- Ваше здоровье, Вячеслав Михайлович!..
Уже в прихожей, прощаясь с гостеприимными хозяевами, Михоэлс спросил:
- После поездки мне нужно будет представить отчет?
- Отчет?.. Да, обязательно. А как же? Всем будет интересно узнать
подробности вашей поездки. Вас непременно попросят выступить перед
артистами, писателями. Может быть, даже опубликуете свой рассказ. Это и
будет ваш отчет.
- Что ж, буду вести дневник. У меня как раз есть подходящий красный
блокнот...
Когда за Михоэлсом закрылась дверь, выражение оживления покинуло лицо
Молотова. Он долго сидел за столом в гостиной, сцепив перед собой руки.
Жемчужина села напротив. Спросила:
- Что-то не так?
Он ответил не сразу:
- Не знаю.
Снова надолго задумался. Потом сказал:
- Тебе не нужно ходить в ГОСЕТ.
Она возмутилась:
- Но почему? Это прекрасный театр!
- Это еврейский театр.
- Это государственный еврейский театр! Он свидетельствует о торжестве
сталинской национальной политики!
- От национального до националистического всего один шаг.
Полина Семеновна нахмурилась. Она не привыкла, чтобы ею командовали.
Молотов может командовать в своем наркомате, а в доме она хозяйка. В юности
она была подпольщицей, руководила большевистской боевой группой на Украине,
занятой Деникиным. Там и стала из Карповской Жемчужиной - это была ее
партийная кличка. Она вышла замуж за Молотова в 1921 году, познакомились на
Международном женском конгрессе. За двадцать два года она очень хорошо
изучила характер мужа. Он был человеком покладистым. Но если говорил "нет",
к этому стоило прислушаться.
Она спросила:
- В чем дело?
Он снял пенсне, потер пальцами натруженную переносицу и снова надел
пенсне. И только после этого ответил:
- Не знаю. Я не понимаю, что происходит. И мне это очень не нравится.
Эту же фразу, почти слово в слово, произнес в этот вечер еще один
человек. Заместитель Молотова по Наркомату иностранных дел, заместитель
начальника Совинформбюро Соломон Абрамович Лозовский. Крупный, холеный,
всегда в прекрасной шевиотовой тройке, с тщательно повязанным галстуком, с
сединой в густых усах и профессорской бородке. Член партии с 1901 года. С
большим опытом ссылок, побегов и подпольной партийной работы. Он заставил
Михоэлса подробно, очень подробно повторить его разговор с Молотовым. После
этого и сказал:
- Не нравится мне это.
- Почему? - спросил Михоэлс.
- Тебя ввели в какую-то очень большую игру. Причем используют втемную.
Не посвящая в суть роли. Это мне и не нравится.
- Почему? - повторил Михоэлс.
- Что делают с фигурой, когда она сыграет свою роль?
- Ты думаешь, Крым - игра?
- В этом нет ни малейших сомнений. Весь вопрос - какая?
- Разве с тобой он этого не обсуждал?
- Кто?
- Как - кто? Молотов.
- При чем здесь Молотов? Молотов - исполнитель. По своей инициативе он
полшага не сделает! За всем этим стоит не Молотов.
- Ты думаешь...
- Да. Сталин.
Через два дня Михоэлс и Фефер стояли на краю летного поля и смотрели,
как военные авиатехники освобождают от маскировочной сетки двухмоторный
транспортный самолет. Они были в одинаковых черных костюмах, срочно пошитых
для них в ателье наркоминдела, с одинаковыми фибровыми чемоданами, выданными
им по ордеру в Военторге, в одинаковых серых габардиновых макинтошах. Как
цирковая гастролирующая пара Пат и Паташон.
- Как называется этот самолет? - спросил Михоэлс у сопровождавшего их
начальника аэродромной охраны.
- "Дуглас", товарищ Михоэлс.
- Это американский самолет?
- Так точно, американский.
- Выглядит неплохо. А из Ташкента я летел на нашем. Казалось: вот-вот
развалится. Но, как ни странно, не развалился. Хочется верить, что это
"дуглас" тоже не развалится. - Он повернулся к Феферу: - Ицик, вы раньше
летали на самолете?
- Нет. А что?
- Не нужно так нервничать. Это не так уж страшно. Я вам дам только один
хороший совет. Если вас потянет блевать, не выскакивайте-таки на улицу.
Начальник охраны засмеялся.
Фефер раздраженно буркнул:
- Не стройте из себя еврея больше, чем вы есть.
Михоэлс удивился:
- А кого же мне из себя строить? Нас и посылают в Америку, чтобы мы
строили из себя евреев!
Через час, уже в самолете, Фефер сделал первую запись в своем новеньком
черном блокноте:
"Взлетели с аэродрома (секр.). Курс (секр.).
В присутствии начальника охраны М. высказал клеветническое утверждение,
что советские самолеты могут развалиться в воздухе.
Воздушные ямы вызывают оч. непр. ощущения.
Трудно представить, что через десять - пятнадцать часов мы уже будем в
Америке".
3. ОТЧЕТ
I
Красный блокнот:
"Из Москвы до Нью-Йорка я и Фефер добирались в течение сорока дней.
Этот рекорд был нами поставлен не на волах, не на верблюдах, а на
всамделишных американских самолетах.
В Тегеране нас продержали в ожидании "прайорити" - преимущественного
права посадки на самолет - три недели. Успокаивали тем, что как только мы
оторвемся от иранской земли, то "ляжем на прямой курс". Опять же, если не
будет никаких случайностей над горами или над океаном и ежели все прививки
против чумы, тифа, холеры, желтой лихорадки и многих других болезней будут в
порядке. В этом случае мы без всяких задержек долетим до США.
Держи карман шире.
Мы пронеслись над Персидским заливом, пересекли Иран, проплыли над
Палестиной и, огибая Порт-Саид, поклонились с высоты пирамидам и
приземлились в Каире. Здесь повторилось то же, что в Тегеране. Прождали дней
восемь, и при посадке нас снова заверили, что теперь-то мы уж точно "ляжем
на прямой курс". Но в Хартуме нам пришлось несколько дней дышать накаленным
воздухом пустыни, а в Аккре - влагой Золотого Берега. Если учесть все это,
приходится даже удивляться, как это мы уложились всего в сорок дней.
Естественно, что многократные пересадки и задержки в пути, вовсе не
связанные ни со случайностями, ни с прививками, не могли не влиять на наше
настроение. И в минуты, когда глаз был уже насыщен множеством памятников,
которые старый шах наставил себе при жизни в Тегеране, когда слух притупился
от шума многоязычной толпы в Каире, когда ноги устали от беготни по офисам с
просьбами и требованиями отправить нас с ближайшим самолетом, когда мы уже
без переводчика понимали, что унылый рефрен "Мэй би, туморроу монинг"
означает "Может быть, завтра утром", - мы в припадке человеческой слабости
готовы были объяснить все эти многодневные задержки не войной, как нам
говорили, а холодком, попросту говоря - отсутствием энтузиазма у лиц, от
которых зависел наш полет.
Все это, однако, смягчалось другими, теплыми волнами, которые
докатывались до нас, ибо, как граждане СССР, лишь недавно расставшиеся с
родной землей, мы вызывали к себе необычайный интерес со стороны самых
разнообразных людей в самых разнообразных местах.
Врач-перс в Тегеране. Гид-араб у пирамид в Каире. Американский военный
летчик в Хартуме. Еврейская девушка, медсестра в Иерусалиме. Лодочник на
Золотом Берегу. Каменотес на острове Осенчен. Сторож-негр в Нигерии. Все они
забрасывали нас вопросами:
- Были ли вы в Сталинграде?
- Как воюют советские женщины?
- Верно ли, что немцы убивают детей?
- Пострадала ли Москва от бомбежек?
- Откуда Красная Армия черпает свои силы?
- Можно ли свободно молиться в СССР?
- Что такое "таран"?
На этот вопрос подробный и обстоятельный ответ дал мой попутчик И.
Фефер. Правда, он говорил почему-то о танковом, а не о самолетном таране. Но
говорил интересно и со знанием дела".
Черный блокнот:
"М. ведет себя развязно до неприличия, вступает в разговоры со всеми
подряд. Я сделал ему замечание о том, что мы представители СССР и должны
соблюдать чувство собств. достоинства. М. послал меня в заднюю часть
человеч. тела..."
Красный блокнот:
"И вот мы, наконец, в Нью-Йорке. В первый же день - митинг на стадионе
Поло-Граунд.
Не знаю, как это описать.
На огромном пространстве стадиона - море голов. Ни просвета между
людьми, сплошная живая масса. Белые, черные, желтые лица. Американцы,
итальянцы, китайцы, французы, чехи, сплошной Вавилон. На каждую фразу - рев,
свист (в Америке это знак одобрения), лес взметнувшихся рук: "V" - виктория,
победа. "Ред Арми" - "V". Сталинград - "V". "Сталин" - "V", "V", "V"!
Я говорил по-русски. Мог бы на идише и даже по-китайски. Это было
неважно. Не нужен был переводчик. Важно было, что говорит человек из России.
Что я чувствовал? Я не могу этого передать..."
Черный блокнот:
"На митинге на стад. Поло-Граунд присутствовало, как на следующий день
писали в газ., более 50 тыс. чел. На трибуне присутств. и выступали: мэр
Нью-Йорка Ла Гардия, ученый А. Эйнштейн, председатель евр. конгресса США С.
Вайз, сенатор Д. Лимен, юрист Д. Розенберг, писатели Ш. Аш, Э. Синклер, Л.
Фейхтвангер, певец П. Робсон, киноартист Э. Кэнтор и др. После митинга мне
сообщили, что в фонд Кр. Армии сделано пожертв. на сумму больше 370 тыс.
долларов. В коробках для пожертвований было много монет по 50 центов, 1 д.,
банкноты в 1, 5, 10 д., чеки на 100 и 200 д., а один чек на 8 тыс. д. Это
очень большие деньги. В Нью-Йорке пообедать в ресторане можно за 2 д.,
ботинки стоят 5 д., а шерстяной костюм 10-12 д.
На митинге М. вел себя неприлично. Он стоял на триб. и плакал. Я
протянул ему нос. платок, чтобы он вытер слезы. М. сказал, чтобы я сунул
свой платок в задн. часть чел. тела..."
Красный блокнот:
"Нет ни времени, ни сил даже на небольшие заметки для памяти. Встречи и
выступления идут одно за другим. Города мелькают, как в киноленте:
Вашингтон, Бостон, Лос-Анжелос, Детройт, Чикаго, Сан-Франциско, др. Утром
встречи на заводах, в школах и университетах, после обеда - митинги на
стадионах и в арендованных залах, вечером - приемы в нашу честь. Часа четыре
сна - и все снова.
После круиза по югу США вернулись в Нью-Йорк. В аэропорту нас уже
ждали, было запланировано наше выступление по всеамериканскому радио. А нам
хотелось только одного: добраться до отеля, принять душ и хоть час поспать.
Попробовали перенести выступление. Сопровождавший нас сотрудник советского
посольства сделал большие глаза: "Вы с ума сошли! Вам дают "праймери" -
лучшее время. Этой чести добиваются президенты. Немедленно соглашайтесь!"
Пришлось выступить. Говорят, нас слушали более 20 млн. американцев. Конгресс
США после нашего выступления был завален письмами избирателей: все требовали
открытия второго фронта. Ради этого можно было и не поспать..."
"В газетах - отчеты о митингах с нашим участием. В основном
доброжелательные. Но есть и враждебные. "Ридерс дайджест", газета с
откровенным антикоммунистическим душком, запустила "утку": Михоэлс и Фефер
вовсе не артист и поэт, а участники Сталинградской битвы и прибыли в Америку
со специальной миссией, поэтому нас надо остерегаться. Эффект был совершенно
неожиданный. В зал, рассчитанный на 10 тыс. человек, набилось вчетверо
больше. Огромная толпа стояла на улице, не вместились. Над входом в зал был
плакат: "Привет героям Сталинграда!" Мы уверяли, что это ошибка, но нам
никто не хотел верить. Кончился этот митинг не лучшим для меня образом. На
платформу, устроенную над сценой, чтобы нас было лучше видно, после
окончания митинга полезли люди - жать нам руки и брать автографы. Платформа
рухнула, я сломал ногу и очутился в госпитале..."
"Насчет нравов американской прессы Молотов прав. На днях был
корреспондент из "Нью-Йорк таймс". Заговорили, как почти всегда при моих
встречах с американцами, о втором фронте. Я сказал, что в Америке об этом
много говорят, но ничего не делают. "Вот был, - говорю я, - такой писатель в
России - Антон Павлович Чехов. Он сказал, что если драматург вешает в первом
акте на стену ружье, то по ходу пьесы оно должно обязательно выстрелить. Нам
кажется, что в Америке очень много ружей висит на стенках и не стреляют
туда, куда нужно". Вчера принесли газету. На первой странице огромный
заголовок: "Антон Чехов о втором фронте".
Фефер допекает меня своими нравоучениями, как бонна. Он считает, что я
слишком откровенно говорю с журналистами. Сам он держится, будто проглотил
аршин, и старается быть святее Папы Римского. За что и поплатился..."
Черный блокнот:
"Михоэлс вторую неделю лежит в госпитале. Врачи говорят, что нога
срослась не совсем правильно. Предложили сломать. М. категорически
отказался. Сказал, что он не может пролеживать бока в больнице. Его
предупредили, что он будет хромать и ему придется ходить с тростью. Он
сказал, что всю жизнь об этом мечтал. Его пообещали выписать через три дня.
Во время моего пребывания у него в палате пришел корреспондент из
"Нью-Йорк джорнэл америкэн", задал вопрос: "Правда ли, что в
концентрационных лагерях Советского Союза содержатся миллионы политических
заключенных?" Михоэлс ответил: "Понятия не имею". Этот же вопрос
корреспондент задал мне. Я заявил, что это злобная клевета на советское
государство. Он спросил, чем я могу это доказать. Я ответил, что не желаю
участвовать в провокационных беседах. Когда корреспондент ушел, я в резкой
форме указал М., что он был обязан дать решительный отпор антисоветским
высказываниям. Он ответил, что я совершенно прав, но вид у него при этом был
ухмыляющийся.
Через три дня вышел номер этого "Джорнэла". Мое интервью было
озаглавлено: "Советский поэт Фефер заявил, что в СССР нет политических
заключенных, но никаких доказательств привести не смог". Михоэлс хохотал,
как припадочный. Я обиделся. М. сказал, что, когда меня за это интервью
посадят, он будет точно знать, что по крайней мере один политический
заключенный в Советском Союзе есть.
Ничего, это ему припомнится. Ему все припомнится. Хорошо смеется тот,
кто смеется последним..."
Красный блокнот:
"Две недели назад закончилось мое больничное заточение. Нога заметно
побаливает, передвигаюсь на костылях. Хирург сказал, что потом я смогу
ходить с тростью. Всю оставшуюся жизнь. Досадно. Но еще месяц-полтора
провести в госпитале - этого я позволить себе не мог. Ну, буду ходить с
тростью, что делать. Гамлета мне все равно уже не сыграть. Зато, если
случится, легко будет играть Квазимодо из "Собора Парижской Богоматери", не
нужно будет притворяться хромающим.
И снова все завертелось, как в киноленте. Теперь мне даже на короткое
расстояние подают машину.
Очень большую помощь в наших поездках и встречах оказывает вице-консул
советского посольства в США Григорий Маркович Хейфец, довольно молодой,
очень обаятельный человек. В совершенстве владеет четырьмя языками.
Рассказал, что его отец был одним из организаторов американской компартии,
работал в Коминтерне. Он еврей, хотя внешне скорее похож на выходца из Азии
- смуглый, поджарый, с голубыми глазами и открытой улыбкой. Очень деликатен,
ненавязчив, не стремится обязательно присутствовать при моих приватных
встречах с американскими деятелями, чего можно было ожидать от
приставленного к нам советского дипломата, не задает никаких вопросов о
содержании моих бесед. С Фефером держится официально, отчужденно. Правда,
однажды я увидел их сидящими рядом в баре отеля. Но они даже не
разговаривали, просто сидели рядом. Возможно, оказались в этом баре вместе
случайно.
Неделю назад Хейфец куда-то исчез. Его заменил другой сотрудник
консульства. Фефер несколько раз спрашивал, не приходил ли ко мне Хейфец и
не звонил ли он мне. Я отвечал: нет, не заходил и не звонил. Фефер показался
мне отчего-то встревоженным, явно нервничал..."
II
Фефер действительно нервничал. На это у него было две серьезных
причины.
Одна была связана с недавно прошедшим митингом нью-йоркских меховщиков.
Встречали Михоэлса и Фефера, как всегда, очень горячо, было много
пожертвований в фонд Красной Армии: нью-йоркские скорняки, по большей части
евреи, были людьми состоятельными. После митинга глава профсоюза меховщиков
Арон Шустер сказал, что профсоюз принял решение сшить для товарища Сталина и
товарища Молотова хорошие шубы, чтобы они не мерзли суровой русской зимой.
Нужно было снять мерки с людей, совпадающих комплекцией с Молотовым и
Сталиным. Проблема с Молотовым решилась легко. Михоэлс сказал, что для
модели лучше всего подходит сам Шустер: такого же роста, такого же
аккуратного телосложения. С размерами товарища Сталина было гораздо сложней.
Гораздо. Михоэлс, с присущей ему безответственностью, пытался утверждать,
что Сталин примерно его роста, только чуть уже в плечах. С этим Фефер не мог
согласиться. Решительно не мог. Как это так? Великий Сталин - такой же
недомерок, как Михоэлс? Да вы что, издеваетесь?
Хорошо, Шустер и его закройщики не говорили по-русски, разговор шел на
английском. Фефер перебил переводчика, не дал ему договорить. Решать нужно
было очень быстро. И Фефер решился: мерку нужно снимать с него, Фефера.
Михоэлс изумился:
- Ицик! В вас же живого роста все метр восемьдесят! Товарищ Сталин
заблудится в такой шубе!
Но Фефер стоял стеной. Да, он не видел товарища Сталина вблизи. Но он
видел товарища Сталина на трибуне Мавзолея, еще до войны. Товарищ Сталин
стоял рядом с товарищами Ворошиловым, Кагановичем. Они что, маленького
роста? А товарищ Сталин не выглядел ниже их.
Михоэлс сдался: поступайте как знаете.
Через неделю привезли шубы. Замечательные шубы: из тонкого черного
английского сукна, на лисьем меху, с воротниками из каракульчи с легкой
проседью, - самый знаменитый сорт каракульчи, объяснил Шустер, только очень
богатые люди могут позволить себе иметь шубы с воротниками из такой
каракульчи. Примерили. И на Шустере, и на Фефере шубы сидели словно влитые.
Шустер был чрезвычайно доволен.
Шубы упаковали и оставили в номере Фефера. Всю ночь Фефер глаз не мог
сомкнуть. А вдруг Михоэлс прав? Не может быть, чтобы товарищ Сталин был
таким невысоким. А вдруг может? Получится что? Получится издевательство
над...
А шить для товарища Сталина шубу по росту Михоэлса - не
издевательство?! Это же сразу попадет в газеты, станет известно всему миру!
Нет, он прав. Как бы там ни было, какого бы роста товарищ Сталин ни был
на самом деле, но Фефер прав. Это политический вопрос. И он, Фефер, решил
его правильно.
Так он успокаивал себя, но на душе было очень тревожно. Не радовало
даже, что ему и Михоэлсу нью-йоркские меховщики тоже презентовали по шубе.
Конечно, без каракульчи с сединой и не на лисьем меху, но легкие, теплые, из
хорошо выделанной овчинки, с бобровыми воротниками, в Москве таких не
достанешь.
Вторая причина, заставлявшая Фефера нервничать, заключалась в том, что
исчез Хейфец. Через три дня - отлет в Мексику. Что делать с отчетами,
которых у Фефера скопился уже целый пухлый конверт? Везти с собой? А вдруг
мексиканские пограничники или таможенники обыщут его и найдут отчеты?
Переслать почтой в посольство? А если ФБР проверяет почту посольства?
Это же не дипломатический канал, а обычная городская почта. Наверняка
проверяют, не могут не проверять. И получится, что он своими руками вручил
ФБР секретную разведывательную информацию. И если об этом станет известно...
А об этом обязательно станет известно...
Уничтожить? Сжечь или порвать на мелкие клочки и спустить в туалет?
Это был выход. Не лучший, но в крайнем случае можно на это пойти. Тем
более что в отчетах не содержалось ничего принципиально нового. Самая важная
информация была уже передана Хейфецу на прежних встречах.
Фефер очень ответственно отнесся к поручению, которое он получил от
комиссара госбезопасности Райхмана и самого товарища Берии на конспиративной
квартире в районе Таганки. После каждого приема, который американцы
устраивали в честь советских гостей, он до глубокой ночи просиживал у себя в
номере, своим четким мелким почерком записывая содержание разговоров,
которые Михоэлс вел с американцами.
Это были чудовищные, провокационные разговоры. Речь шла о Крыме, о том,
что советское правительство якобы намерено создать там еврейскую республику.
Первый раз об этом спросил Михоэлса мэр Нью-Йорка Ла Гардия на приеме после
первого митинга на стадионе Поло-Граунд. Прием был многолюдный, с дамами в
вечерних платьях, с официантами, скользящими по залу с подносами,
уставленными шампанским. Мэр увел Михоэлса и Фефера в глубь своей
резиденции, в библиотеку с камином, усадил в массивные, чрезвычайно уютные
кожаные кресла, предложил виски и сигары. Переводчика из советского
посольства он отослал выпить и перекусить, сказал, что у него есть свой
переводчик. Из чего Фефер заключил, что мэр не хочет, чтобы о разговоре
знали в советском посольстве. В библиотеку вместе с ними прошли сенатор
Джордж Лимен и еще какой-то молодой господин, которого Ла Гардия представил
как своего секретаря Боба Айзенштейна, выходца из Одессы. Он и был
переводчиком.
Вопрос о Крыме мэр задал не сразу. Долго расспрашивал о Москве, о
Ташкенте, о театре ГОСЕТ. Позже Фефер понял, что это было просто предисловие
к главному. Когда же главный вопрос прозвучал, Фефер едва не вскочил с
кресла. Но Михоэлс не только не возмутился, но даже не удивился. Тем же
тоном, покуривая папиросу "Казбек" (от сигары он решительно отказался), как
о чем-то вполне рядовом, подтвердил: да, этот вопрос обсуждается. На каком
уровне? Нет, этого он не знает. Возможно, и на заседаниях правительства, но
здесь он может только гадать, на заседания правительства артистов не
приглашают. От кого он об этом узнал? Чисто случайно, от Вячеслава
Михайловича Молотова. Да, того самого - наркома иностранных дел, члена
Политбюро, первого заместителя наркома обороны товарища Сталина. Друзья с
ним? Ну что вы. Это был обычный разговор, в гостях, за рюмкой коньяку. Да, в
кремлевской квартире Молотова, его пригласила в гости Полина Семеновна
Жемчужина, супруга наркома, покровительница театра ГОСЕТ. Часто ли он бывает
у нее в гостях? Нет, в театре после премьер видятся часто, а в гостях у нее
он был впервые.
Насколько серьезны намерения советского правительства в отношении
Крыма? Ну, господа, вы слишком многого от меня хотите. Я не могу сказать
"нет", я не могу сказать "да". Молотов говорил об этом со знанием вопроса,
но он не делал мне никаких официальных заявлений.
Так и крутился разговор больше часа. Лимен помалкивал, катал во рту
огромную черную сигару, Боб Айзенштейн расспрашивал о пустяках: какая
квартира у Молотовых, как обставлена, красивая ли женщина Полина Семеновна,
как одевается дома. Бабье какое-то любопытство.
В своем первом отчете Фефер выразил все свое возмущение поведением
Михоэлса. Даже если Вячеслав Михайлович Молотов действительно говорил с ним
о Крыме, какое он имел право передавать содержание этого разговора
американцам? Пусть даже они и прикидываются горячими друзьями Советского
Союза и убежденными антифашистами. О вопросах Айзенштейна он вообще
распространяться не стал - кому интересны такие мелочи.
Но Хейфец был другого мнения. Он получил отчет Фефера на другое утро
после приема, а вечером позвонил ему в номер и пригласил прогуляться по
Бродвею. Но на Бродвей они не пошли. Ходили по немноголюдной улочке возле
отеля "Уолсдорф-Астория". Хейфец говорил негромко, жестко, прерывая любые
попытки Фефера объясниться. Никаких собственных оценок, никакого
собственного мнения, никакого анализа разговоров. Только то, о чем шла речь.
Максимально подробно. Спрашивают о прическе Жемчужиной: подробный вопрос -
подробный ответ Михоэлса. Спрашивают: в какой куртке был Молотов - то же
самое. Спрашивают о любой другой ерунде - то же самое.
- Вам все понятно?
Фефер закивал:
- Все...
После этого отчеты стали занимать у него часа по два, а то и по три.
Даже Михоэлс обратил внимание на его красные от недосыпа глаза.
- Вы что, стихи по ночам пишете? - поинтересовался он.
- Поэмы, - буркнул в ответ Фефер.
Утешало лишь то, что Хейфец теперь одобрял его работу. Даже выдал
однажды двести долларов - на мелкие расходы. Это была огромная сумма. За
поэму он столько не получил бы.
А встречи шли одна за другой. С деятелями из ВЕКа, с конгрессменами, с
президентом Американской федерации труда Грином, с Оппенгеймером,
Эйнштейном, Чарли Чаплином, Фейхтвангером, с директорами банков, с деятелями
из Всемирного еврейского агентства. Казалось, вся Америка жаждет заполучить
к себе в гости Михоэлса и поговорить с ним о Крыме. И почти на каждой
встрече разговор заходил о тех самых мелочах: есть ли на стенах квартиры
Молотовых картины, какие, какой ковер, какая мебель. А дамы - те просто
помешались: в чем ходит жена Молотова дома, какие пуговицы на ее домашнем
платье, носит ли кольца и серьги, какие. Эти вопросы и самого Михоэлса
довели. Ему объяснили: это же американцы, они любопытны, как дети, им личная
жизнь великих мира сего - хлебом не корми.
И вот Хейфец исчез. Ну что ты будешь делать? Хоть плачь! Можно,
конечно, ответы выбросить. Но ведь жалко - столько труда!
Ладно, подождем. До отъезда в Мексику еще три дня. Может, все-таки
появится Хейфец. Или человек от него, с паролем: "Хейфец передает вам
большой привет".
Но ни Хейфец не появлялся, ни человек с паролем.
День перед отлетом в Мексику выпал на удивление свободным. Михоэлса
отвезли в госпиталь - делать рентген, проводить хирургический осмотр. Фефер
наконец отоспался, даже "брэкфест" проспал, поднялся только к ленчу. Еще бы
поспал, но пропускать ленч было жалко, потом придется покупать на улицах
"горячих собак", а ленч был бесплатным, все расходы несла принимающая
сторона.
После этого американского "второго завтрака" он принял душ, тщательно
побрился, надел новый, купленный в универмаге "Вулворт" летний чесучовый
костюм и вышел из отеля - никуда, ни за чем, просто погулять по тому же
Бродвею, словно богатый турист. А он и был богатым - двести долларов даже не
начинал тратить, да и суточные были почти целые. Конверт с отчетами он на
всякий случай сунул в карман - не оставлять же в номере.
На углу Бродвея и 42-й авеню ему на глаза попалась вывеска: "Пост". Он
остановился и даже хлопнул себя по лбу. Как же он сразу не догадался! Почта.
Вот что его выручит. У них же наверняка, как в Москве, есть окошечки "до
востребования". Вот он и отошлет отчеты "до востребования". На имя Хейфеца.
А потом, при встрече, ему сообщит. А если Хейфец вообще не возникнет? Вдруг
его отозвали в Москву или перевели в какую-нибудь другую страну? Не годится.
Вот кому он отправит отчеты - самому себе. Правильно. Вернется из Мексики -
заберет. А пока пусть себе спокойно лежат.
Фефер вошел в офис, купил большой конверт и сунул туда листки отчетов.
Кое-как сообразил, как написать адрес. У них, оказывается, все наоборот:
сначала пишется фамилия адресата, потом дом и улица, а только потом город и
страна. Заплатил какую-то мелочь за марку, даже получил квитанцию и вышел на
улицу уже без всяких забот.
Хороший у него получился денек. Лучше некуда. И погода была хорошая,
без дождя, но и не жаркая. И вообще. Он знал, что Бродвей оживает только к
вечеру. Поэтому сначала пошатался по магазинам, шалея от витрин и полок,
заваленных немыслимыми промтоварами, потом зашел в киношку, посмотрел "муви"
- "Огни большого города" с Чарли Чаплином. На публику поглядывал
снисходительно. Многие ли из них могут похвастаться, что знакомы с великим
Чаплином? А он, Фефер, знаком. Был гостем в его доме в Голливуде, пил с ним
виски, пожимал руку его восемнадцатилетней жене, дочери знаменитого
драматурга О'Нейла. А самому-то, между прочим, - шестьдесят шесть. На
секундочку! Живут же люди!
Вечерний Бродвей его разочаровал. Было, конечно, много огней, рекламы,
но ожидал большего. Половина реклам так и не осветилась. Он наконец-то
догадался: война.
Ну, штатники! Называется: терпят военные лишения. Расскажи кому дома -
не поверят. Какие лишения? А вот какие. В "Вулворте" он едва голос не
сорвал, объясняя, что ему нужны брюки с обшлагами. Нет. Оказывается,
запрещено шить такие брюки: война, экономия материала. Пижамы продают на
пять сантиметров короче: война опять же. Кофе в барах дают только одну чашку
с двумя кусочками сахара. Вторую не дают: режим экономии, война. Нужно
расплатиться, выйти из бара, снова зайти, тогда вторую дадут. Михоэлс,
большой любитель кофе, изматерился: однажды пять раз подряд заходил в бар.
Бензин - тоже режим экономии. Машиной можно пользоваться для бизнеса, а для
удовольствия нельзя, полисмен может нагреть на десятку. Литвинов, наш посол
в США, со смехом рассказывал: поехал на премьеру фильма "Миссия в Москву".
Политическая картина, нужно было поехать. За квартал до кинотеатра машина
заглохла. Не стал ждать, пока шофер починит, пошел пешком. Корреспонденты
устроили сенсацию: вот это настоящий патриотизм, посол СССР ходит в кино
пешком, потому что кино - это удовольствие.
С Эйнштейном тоже смешно вышло. Ездили к нему на машине, еще до того,
как Михоэлс ногу сломал. Когда прощались, он предупредил:
- Вас ждут крупные неприятности. Вы приехали ко мне в гости на
автомобиле. Полисмен вас может спросить: на каком основании тратите бензин
для удовольствия? Вы ему вот что отвечайте: никакого удовольствия вы от
встречи со мной не получили. Сэкономите пять или десять долларов.
Такие вот лишения терпят американцы из-за войны.
От гулянья по Бродвею ноги загудели - длинный таки! Зашел в дорогой
бар. Гулять так гулять. Кофе брать не стал, а на виски режим экономии не
распространяется: хоть залейся. Устроился со стаканом за столиком, закурил
американскую сигарету. "Казбек" лучше, конечно, но уж в Америке - так
по-американски. Поль Робсон с пластинки поет под джаз. Тоже - френд. Пили у
него дома, он пел для них - не пластинка, живьем. Сам играл на пианино и
пел. Вот это жизнь!
В баре было сначала пустовато, потом вдруг подвалило народу. Да какого:
мужчины во фраках, дамы в вечерних платьях с декольте. Пропускали у стойки
по стакашке, смеялись. Фефер догадался: антракт в соседнем театре, вышли
промочить горло.
Как нахлынули, так же минут через двадцать и испарились. Кончился
антракт. Одна какая-то дама осталась. В сером узком костюме, в огромной
белой шляпе, в белых перчатках по локоть. Настоящая леди. Отошла от стойки с
коктейлем в руке, оглянулась, отыскивая свободный столик. Фефер поднялся,
отодвинул для дамы стул:
- Плиз, миссис.
Она милостиво кивнула: "Сэнк ю". Села, как на трон. Вынула из сумочки
золотой портсигар, извлекла из него длинную тонкую сигарету. Фефер изогнулся
над столом, щелкнул зажигалкой. Хрен там. Еще раза три щелкнул. Фигу. А ведь
пятьдесят центов отдал за нее! Вот бракоделы!
Дама усмехнулась, достала из сумочки свою зажигалку, тоже золотую,
прикурила. Фефер от стыда готов был сквозь пол провалиться. Она взглянула на
него, снова усмехнулась и неожиданно произнесла на чистейшем русском:
- Все в порядке, Зорин. Не красней. Говно - оно и в Америке говно.
Фефер оцепенел.
- Все в порядке, - повторила она. - Тебе от Хейфеца большой привет.
Он шумно перевел дыхание:
- Черт! А я уж подумал...
- Потом будешь думать. Положи отчет под сумочку.
- Но... у меня его нет. Я...
- Где он?
Он объяснил, от волнения многословно. Она на миг задумалась, кивнула:
- Допивай и поехали.
Возле бара ее ждала машина - открытый спортивный "форд". Видно, не
боялась, что оштрафуют за езду для удовольствия.
Через десять минут "форд" остановился у почты. К счастью, она была еще
открыта. Конверт ему выдали даже без паспорта, по квитанции. Дама повертела
его в руках и небрежно сунула в ящик для перчаток. Отметила:
- Молодец, хорошо придумал.
- Как вас зовут? - осмелился спросить он.
- Лиза.
"Форд" умчался, оставив Фефера на краю тротуара.
Он еще раз облегченно вздохнул и отправился в отель. Что-то расхотелось
ему развлекаться в Нью-Йорке. Хорошо, что все обошлось.
И на том спасибо.
Он бы не думал так, если бы был опытней и внимательней. Он заметил бы,
что едва "форд" тронулся с места, как за ним скользнул серый закрытый
"додж". В машине были два молодых человека. Одного из них Фефер мог бы
заметить в толпе, когда гулял по Бродвею. Второй вел его от гостиницы. Когда
Фефер вышел из почты, он зашел к менеджеру, предъявил удостоверение ФБР и
изъял конверт, отправленный Фефером до востребования самому себе. Через час
конверт был возвращен на почту.
"Додж" проследовал за открытым "фордом" с дамой в белой шляпе до ворот
советского генерального консульства. Молодые люди остановились поодаль,
посмотрели, как автомобиль въехал во двор консульства, и вернулись в
Бруклин, где располагалось одно из подразделений ФБР. Часа два они сидели в
картотеке, перелистывая альбомы с фотоснимками. Их поиски увенчались
успехом. На одном из снимков они узнали даму из "форда". Это была жена
старшего советника консульства Зоя Зарубина.
Но всего этого Фефер не знал. Поэтому спал спокойно.
Утром делегация Еврейского антифашистского комитета СССР вылетела в
Мехико.
III
"Сугубо конфиденциально
Вашингтон, округ Колумбия
Советнику Президента США
м-ру Г. Гопкинсу
Сэр! Направляю Вам документы, полученные нами из нью-йоркского филиала
ФБР, а также заключение аналитиков внешнеполитического отдела центрального
аппарата. Речь идет о миссии Еврейского антифашистского комитета СССР.
Полагаю, экспертные оценки могут представить интерес в свете планирующейся
встречи м-ра Рузвельта, м-ра Черчилля и м-ра Сталина в Тегеране.
Директор Федерального бюро расследований США
Д. Гувер".
"Ф о р м а ФД-302
ФБР, Нью-Йорк
Перед оперативно-розыскным и информационно-аналитическим отделами ФБР
были поставлены следующие задачи:
1. Выяснить, является ли для членов делегации Еврейского
антифашистского комитета СССР Михоэлса и Фефера единственной целью создание
общественного прессинга на правительство США для форсирования открытия
второго фронта, а также сбор средств для советской экономики, обескровленной
непомерными военными расходами.
2. Выяснить, не преследует ли миссия ЕАК в США иные цели, а если да, то
какие именно.
3. Выяснить, не являются ли члены делегации ЕАК агентами службы внешней
разведки НКВД СССР и не используется ли их поездка по США для контактов
Москвы с внедренной в США советской резидентурой.
4. В случае отрицательного ответа на вопрос в п. 3 выяснить возможности
вербовочного подхода к членам делегации ЕАК Михоэлсу и Феферу и наметить
план их агентурной разработки.
В результате комплекса проведенных мероприятий установлено:
1. Ответ на вопрос в п. 3 отрицательный. Никаких контактов объектов
наблюдения М. (Михоэлс) и Ф. (Фефер) с лицами, заподозренными в связях с
советской разведкой, не установлено. Не зафиксированы и признаки повышенного
интереса М. и Ф. к гражданам США, носителям военных, экономических и др.
гос. секретов.
2. По вопросам в пп. 1, 2 и 4 ответ неоднозначен.
По п. 4.
Ни М., ни Ф. не являются кадровыми офицерами советской разведки.
Обширная информация, полученная нами в кругах американской
интеллигенции и сопоставленная с газетно-журнальными публикациями как в США
и странах-союзниках, так и в СССР, свидетельствует о необычайно высоком
рейтинге Михоэлса как артиста и руководителя московского еврейского театра
ГОСЕТ. Знакомство с Михоэлсом считают для себя честью крупнейшие писатели и
др. деятели культуры, а также такие ученые, как Эйнштейн, Оппенгеймер и др.
В СССР Михоэлс отмечен высшими званиями (народный артист СССР) и гос.
наградами (орден Ленина).
Трудно предположить, что личность такого масштаба может быть привлечена
к сотрудничеству с НКВД. Однако с учетом того, что в СССР возможно все, даже
кажущееся невероятным в США, была проведена психологическая экспертиза
поведения Михоэлса в процессе его поездок и выступлений в самых различных
аудиториях и среди самых различных кругов США.
Выводы. Поведение естественное, эмоциональное. Несмотря на недостатки
внешности (маленький рост, неправильная форма лица, большая облысенность
головы и др.), комплексом неполноценности не страдает. Обладает огромной
силой воздействия на аудиторию даже в 50 и более тыс. человек.
Анализ поведения Михоэлса на приемах, пресс-конференциях и т. д.
свидетельствует о цельности его характера, об умении владеть собой, от
отсутствии двойственности и внутреннего надлома, что делает мероприятия
вербовочного характера лишенными перспективы.
Психофизические доминанты второго члена делегации ЕАК поэта И. Фефера
также исключают его вербовку, но по совершенно иным причинам.
Личностные характеристики его таковы: гипертрофированное самолюбие,
уязвленность сознанием своей неравноправности с Михоэлсом в глазах
американского общества, скупость (отмечено при наблюдении его в магазинах и
при расчетах в кафе и за покупки в лавках, нежелание давать даже мелкие
чаевые прислуге и пр.), подчеркнутое и не всегда уместное напоминание о
своей роли в культурной жизни СССР и в еврейской поэзии, гипертрофированный
интерес к достижениям американской цивилизации: автомобилям, товарам в
магазинах и т. д.
Рапорты наружного наблюдения прилагаются.
Психологическая неуравновешенность, ярко выраженный комплекс
неполноценности усугубляются болезненным страхом совершить какой-либо
поступок, который может быть истолкован советской стороной как проявление
непатриотического поведения.
В рапорте агента Д. приводится сл. случай. После того как профсоюз
меховщиков Нью-Йорка сшил в подарок Сталину и Молотову шубы, в офис
председателя профсоюза Шустера пришел Фефер и попросил его никому не
говорить о том, что мерка для шубы Сталину снималась с него, Фефера. На
удивленный вопрос Шустера почему, Фефер сбивчиво пояснил, что Сталин,
возможно, не такого роста, как Фефер. "Значит, он еще выше?" - спросил
Шустер. Фефер ответил: "Нет-нет". - "Значит, ниже?" - "Нет, не в этом дело",
- сказал Фефер. Он пояснил: хватит того, что шубу для Сталина шили евреи,
будет неловко, если он узнает, что и мерку для его шубы снимали с еврея.
Шустер удивился: "Неужели мистер Сталин антисемит?" На что Фефер в ужасе
запротестовал, скомкал объяснения и попросил все же исполнить его просьбу.
Таким образом, моральная уязвимость Фефера, делая его доступным для
легкой вербовки объектом, целесообразность этой вербовки исключает. На
надежность такого агента рассчитывать совершенно невозможно. Вербовку Фефера
можно было бы осуществить лишь с единственной целью: передать через него
Москве тщательно подготовленную дезинформацию, имея в виду, что по
возвращении в Россию он тотчас же признается в сотрудничестве с ФБР или же
его вынудят к этому при проверке в органах НКВД.
На первом этапе мы склонялись к этому варианту, но дальнейшая
проработка объекта заставила нас отказаться от своих намерений.
Причина этого требует пояснений и связана с задачами, поставленными
перед нами в пп. 1 и 2.
Анализ поведения объекта Ф. выявил устойчивую аномалию, которая
заключалась в том, что в определенные моменты и при определенных
обстоятельствах Фефер неузнаваемо менял свою манеру держаться с Михоэлсом:
обычно подчиненную, хотя со стремлением казаться независимым. На короткое
время он вдруг словно бы обретал чувство превосходства над своим именитым
соотечественником, в его взгляде на Михоэлса ощущалась даже некоторая
снисходительность. Было отмечено, что такие трансформации происходят тогда,
когда Феферу кажется, что ни Михоэлс, ни другие люди его не видят.
Понимая, что в составе делегации ЕАК одаренный и пользующийся в США
известностью еврейский поэт Перец Маркиш был заменен на И. Фефера не
случайно, а также зная, что НКВД не выпускает в зарубежные поездки видных
деятелей науки и культуры без соответствующего сопровождения, мы пришли к
однозначному выводу о том, что Фефер является осведомителем НКВД и
приставлен к Михоэлсу для наблюдения за ним.
Сам этот факт, однако, не объяснял причины зафиксированной нашими
агентами аномалии в поведении Фефера. Можно было предположить, что Фефер
знает или узнал о Михоэлсе нечто такое, что и сообщает ему это чувство
собственного превосходства, своего рода победительности.
Было отмечено, что свет в комнате Фефера гаснет намного позже, чем в
комнате Михоэлса. Версия о том, что Фефер пишет стихи, что было бы
естественно для поэта его склада, не подтвердилась. При негласном осмотре
его номеров в отелях не было обнаружено ни текстов стихов, ни обычных в
таких случаях черновиков. Очевидно, что он писал не стихи, а отчеты о
приватных встречах и разговорах Михоэлса.
Это сразу же нашло подтверждение. Давно сотрудничающий с нами на
добровольной основе секретарь мэра Нью-Йорка Боб Айзенштейн во время приема
после митинга на стадионе Поло-Граунд сообщил присутствовавшему на приеме
начальнику аналитического отдела ФБР М. Фрейзеру о том, что в библиотеке мэр
Ла Гардия в разговоре с Михоэлсом затронул вопрос чрезвычайной важности - о
намерениях русских отдать после войны Крым евреям. Фрейзер быстро
сориентировался в ситуации и дал указание Айзенштейну о том, какие вопросы
он должен поставить перед Михоэлсом. После чего Айзенштейн тотчас же
вернулся в библиотеку.
Позже он проинформировал нас, что реакция Фефера на рассказ Михоэлса о
его разговоре с Молотовым была очевидно резкой и почти панической.
При последующих встречах Михоэлса с видными государственными и
общественными деятелями США тема Крыма подвергалась тщательному и
разностороннему обсуждению. Отчеты об этих встречах и составлял Фефер. Нам
удалось установить, что он передавал их вице-консулу СССР Хейфецу, кадровому
разведчику НКВД, известному в американских прокоммунистических кругах под
псевдонимом доктор Браун. Из этого мы сделали вывод о том, что советская
сторона проводит зондаж по вопросу о Крыме.
На этом этапе общее руководство операцией взял на себя срочно прибывший
из Вашингтона специальный агент ФБР Э. Маклейн..."
"Ф о р м а ФД-302а
ФБР, Нью-Йорк
Э. Маклейн - Д. Гуверу
Реализуя полученные полномочия, я одобрил отчет о работе, проведенной
нью-йоркским филиалом ФБР. В частности, согласился с мнением о
нецелесообразности вербовочных подходов к объекту Ф. Совершенно очевидно,
что он не посвящен в суть задуманной НКВД комбинации и используется втемную.
В этом качестве он более полезен и нам в достижении наших целей.
Таких целей я наметил три:
1. Установить, кто и с какой целью проводит зондаж общественного мнения
США по вопросу о Крыме. Является ли это акцией НКВД или же импульс исходит
от правительства СССР, а конкретно - как явствует из рассказа Михоэлса - от
наркома иностранных дел Молотова.
2. Получить детальную информацию о реакции политических и общественных
деятелей США еврейского происхождения на предложение СССР создать в Крыму
еврейскую республику.
3. Выяснить, в какой интерпретации эта информация поступает в Москву от
объекта Ф.
Для достижения первых двух целей мною были затребованы и получены
дополнительные технические средства и опытные сотрудники, а также
активизирована добровольная и штатная агентура, имеющая доступ в
интересующие нас круги.
Суммируя массив полученной информации по второму вопросу, можно
констатировать глубокую заинтересованность промышленно-финансовых кругов и
деятелей американской культуры, а также руководителей еврейских организаций,
в положительном решении вопроса о предоставлении Крыма евреям не только
СССР, но и всей диаспоры.
Прослеживается также известная настороженность, вызванная тем, что
импульс слишком слаб и имеет неопределенное происхождение.
Ответить на первый вопрос мы могли лишь частично. А именно: установили
достоверность рассказа Михоэлса о встрече с Молотовым в его квартире в
Кремле. Для этого все наши агенты, принимавшие участие в переговорах, были
снабжены вопросником, разработанным аналитическим отделом Бюро. Вопросы
носили предельно безобидный характер и касались мелких бытовых деталей:
обстановки в квартире Молотова, одежды его самого и его жены г-жи
Жемчужиной, ее прически, ювелирных украшений и др.
Вопросы были определенным образом сгруппированы и повторялись на каждой
встрече в разных вариантах и разными людьми, в том числе и женщинами,
привлеченными к операции. По мере поступления информации сопоставлялись и
анализировались ответы Михоэлса на эти вопросы, а при прослушивании
магнитофонных записей психологами оценивалась его интонация.
Тщательный анализ не обнаружил никаких несоответствий. Это дает
основания с уверенностью утверждать, что разговор Михоэлса с Молотовым в его
кремлевской квартире действительно состоялся и происходил именно так, как об
этом рассказывает Михоэлс.
В свою очередь, это позволяет сделать вывод, что информация о планах
советского правительства относительно послевоенного устройства еврейской
республики в Крыму имеет своим источником именно наркома иностранных дел
СССР Молотова.
Самым трудоемким оказалось разрешение третьей задачи.
Нам чрезвычайно важно было получить копии отчетов Фефера еще и потому,
что аналитики НКВД по характеру вышеупомянутых проверочных вопросов могли
определить круг лиц, сотрудничающих с ФБР, и использовать эту информацию в
оперативных целях. Зная, о каких лицах стало известно в Москве, мы имели бы
возможность выявить вербовочные подходы к ним со стороны агентов НКВД и
таким образом расшифровать работающих в США советских нелегалов.
Высокая профессиональная подготовка Хейфеца и его предельная
осторожность при получении информации от объекта Ф. препятствовали нашему
доступу к отчетам Фефера. Задачу удалось решить лишь в результате реализации
многоходовой оперативной комбинации.
На первом этапе необходимо были лишить Фефера канала связи, то есть
вывести Хейфеца из игры на минимально необходимое время. Удобный случай
подвернулся, когда служба наружного наблюдения доложила, что Хейфец приехал
на автомобиле в ресторан "Палермо" в Бронксе и ужинает там со знакомым, при
этом оба пьют смирновскую водку. Когда Хейфец вышел из ресторана и,
распрощавшись со знакомым, сел в автомобиль и тронулся с места, он был
остановлен проинструктированным нами офицером дорожной полиции,
потребовавшим объяснений, почему Хейфец нарушает законы военного времени и
пользуется автомобилем для развлечения. В ходе разговора офицер заподозрил
задержанного в вождении автомобиля в нетрезвом виде, доставил его на
медицинское освидетельствование и затем арестовал и отвез в полицейский
участок.
Как мы и предполагали, Хейфец не стал предъявлять дипломатический
паспорт, так как подобный инцидент, как это нередко бывало, мог привести к
его отзыву в Россию. Он рассчитывал на освобождение под залог, но дежурный в
полицейском участке, также получивший от нас инструкции, не разрешил ему
воспользоваться телефоном. Утром судья приговорил его к штрафу в 200
долларов или к месяцу тюремного заключения. Поскольку таких денег у Хейфеца
с собой не было, он был доставлен в тюрьму Бронкса, откуда не мог позвонить,
так как телефонная сеть, обслуживающая тюрьму, была по нашему указанию
временно выведена из строя.
Утратив канал связи, объект Ф. начал проявлять нервозность. Отчеты он
по-прежнему составлял, но носил с собой, не рискуя оставлять в отеле, на что
мы рассчитывали. Для получения доступа к ним было разработано два варианта.
Первый: выкрасть их в уличной толпе. Второй: инсценировать хулиганское
нападение, а в полицейском участке, куда объект был бы доставлен вместе с
нападавшим, найти момент и переснять отчеты, которые были бы изъяты у него
вместе с документами якобы для проверки.
Ситуация разрешилась более простым образом. Агент Д. заметил, что
объект вошел в почтовое отделение на углу 42-й авеню и Бродвея и отправил
какое-то письмо. Оно было получено агентом Д. с помощью срочно оформленной
санкции районного прокурора и доставлено в технический отдел. Проведенная с
соблюдением всех предосторожностей перлюстрация подтвердила, что в конверте
находятся отчеты Фефера. Они были сфотографированы, а конверт возвращен на
почту.
В тот же вечер он был получен самим Ф. и передан вступившей с ним в
контакт даме, которая была опознана как жена старшего советника
генконсульства генерала НКВД Зоя Зарубина. Тот факт, что в операции была
задействована жена высокопоставленного чиновника, свидетельствует о том, что
Москва придает очень большое значение отчетам Фефера.
Через семь суток после ареста Хейфеца телефонная связь в тюрьме была
восстановлена. После внесения за него штрафа он был освобожден из
заключения.
Таким образом, цель номер 3 была достигнута.
В соответствии с полученными мной инструкциями все материалы были
переданы в аналитический отдел центрального аппарата ФБР в Вашингтоне..."
"Сугубо конфиденциально
Директору ФБР США
м-ру Д. Гуверу
Чрезвычайно высокая централизация власти в СССР исключает возможность
самостоятельного проведения каких-либо крупных внешнеполитических акций как
со стороны НКВД, так и со стороны Наркомата иностранных дел. От кого бы ни
исходила инициатива зондажа по вопросу о Крыме (Берия или Молотов), он не
мог проводиться без ведома и прямого одобрения главы СССР Сталина.
Это и было положено в основу настоящего анализа.
С момента нападения Германии на СССР в Среднюю Азию, на Урал и в другие
регионы были эвакуированы десятки тысяч евреев, проживавших до войны в
Белоруссии, на Украине и др. областях, а также еврейское население
аннексированных Советским Союзом Прибалтики, Западной Украины, Бессарабии и
восточных областей Польши. Помимо крупномасштабных задач восстановления
народного хозяйства, перед советским правительством встанет после завершения
войны и необходимость решать проблемы территориального размещения евреев,
существовавшие в латентном состоянии с 1917 года и ни в коей мере не
разрешенные созданием еврейской автономной области на Дальнем Востоке.
Создание еврейской республики в Крыму представляется достаточно удачной
идеей, особенно с учетом того, что опыт колонизации еврейскими переселенцами
восточных частей Крымского полуострова дал положительные результаты. При
финансовой поддержке еврейских благотворительных организаций США "Джойнт",
"Агроджойнт", а также Американского общества содействия землеустройству
евреев в СССР (ИКОР) крестьянские еврейские артели в Крыму быстро
превратились в высокопродуктивные товарные хозяйства.
Таким образом, идея создания в Крыму еврейского государственного
образования с высокой степенью автономии не является для советского
правительства чем-то случайным. Этот вопрос мог быть отнесен к сугубо
внутренним проблемам СССР, если бы не новый элемент, имеющий принципиальный
характер: открытость будущей Крымской республики для переселения евреев со
всего мира.
В данный момент отсутствуют сведения, которые позволили бы с
уверенностью ответить на вопрос о том, действительно ли Сталин намерен
реализовать план, утечка информации о котором была осуществлена посредством
руководителя делегации Еврейского антифашистского комитета СССР артиста
Михоэлса.
Вне зависимости от истинных намерений советского правительства
пропагандистская направленность акции поддается оценке. Она такова:
1. Вызвать симпатии к СССР у евреев США и других стран и тем самым
воздействовать на общественное мнение, склонить его к мысли о необходимости
беспромедлительного открытия второго фронта, с одной стороны, и к увеличению
материально-технической помощи, с другой.
2. Закрепить в сознании мировой общественности новый образ Советского
Союза, якобы отказавшегося от своих геополитических притязаний, диктуемых
марксистско-ленинской теорией мировой революции. Создание в Крыму еврейской
республики, открытой для всей еврейской диаспоры, удачно вписывается в
мероприятия, проведенные СССР именно с этой целью: роспуск Коминтерна, отказ
от преследования иерархов русской православной церкви и служителей других
конфессий, повсеместное открытие храмов, католических костелов и мечетей.
3. Путем переадресовки еврейской эмиграции из Палестины в СССР усилить
свое влияние на Ближнем Востоке среди лидеров арабских государств,
обеспокоенных перспективой создания еврейского государства в Палестине.
Нужно признать, что все эти пропагандистские цели в основном
достигнуты.
С точки зрения национальных интересов США практическая реализация
советским правительством планов создания в Крыму еврейской республики имеет
как отрицательные, так и положительные стороны.
Самим фактом своего существования Крымская республика станет
альтернативой созданию еврейского государства в Палестине, что является
целью всемирного сионистского движения. Если в Крыму будут созданы
необходимые условия для приема и устройства эмигрантов, поток
евреев-беженцев из стран Европы и евреев-переселенцев из США сменит русло и
хлынет не в Палестину, как в настоящее время, а в Крым с его несравнимо
более благоприятным климатом и отсутствием враждебно настроенного арабского
окружения. Это неизбежно приведет к "утечке мозгов" и квалифицированной
рабочей силы из США, а также к перемещению из США в СССР крупных финансовых
средств. Таким образом, за счет США будет происходить подпитка экономики
СССР, традиционно ориентированной на военные отрасли промышленности.
Это, безусловно, противоречит интересам США.
С другой стороны, существование в Крыму еврейской республики с бурно
развивающейся экономикой и широкими культурными связями с еврейской
диаспорой в США и в других высокоразвитых странах неизбежно приведет к
интеграции СССР в мировую экономическую систему и в конечном итоге будет
способствовать либерализации советского режима.
В долгосрочной перспективе этот процесс несомненно выгоден США.
Давать окончательную оценку плюсам и минусам плана создания Крымской
еврейской республики не входит в компетенцию ФБР.
В случае благожелательного отношения правительства США к этому плану
необходимо предпринять следующие шаги:
1. Пользуясь неофициальными каналами, довести до советского
правительства информацию о том, что план создания Крымской еврейской
республики одобрительно воспринят не только американской еврейской
общественностью и финансово-промышленными кругами, но и многими
политическими деятелями, близкими к правительству США.
2. Дать недвусмысленно понять, что американская сторона хотела бы
получить подтверждение серьезности намерений советского правительства
относительно вышеупомянутого плана.
Общее замечание.
При выработке политической линии США в данном вопросе необходимо
учитывать, что первоначальный импульс исходит от Сталина. В силу склонности
его к многоходовым политическим комбинациям и определенной непредсказуемости
его характера нельзя исключать варианта, что план создания еврейской
республики в Крыму преследует какие-то совершенно иные цели, о которых в
данный момент мы не можем даже догадываться..."
"Совершенно секретно
Шифрограмма
Браун - Центру.
"Операция "Утечка" успешно завершена..."
IV
Красный блокнот:
"Почти три месяца в США. Две недели в Мексике. Две недели в Канаде.
Третья неделя в Англии. Давно потерян счет городам, количество выступлений
перевалило за сотню. Фефер сдал. Я держусь за счет актерской закалки, силы
дает энергия залов.
Такой роли у меня никогда не было. И никогда больше не будет. Такого
успеха не знал ни один артист в мире. Артист и не может иметь такого успеха.
Значит ли это, что политика выше искусства?"
"Наша поездка была, оказывается, под контролем советских посольств. Я и
не догадывался. Велась даже статистика. Оказывается, на наших митингах
побывало в общей сложности более 500 тысяч человек, а в фонд Красной Армии
мы собрали около 32 миллионов американских долларов.
Об этом нам сообщил перед вылетом из Лондона в Москву советник
посольства СССР в Англии. Он пошутил:
- Неплохой сбор для гастрольного турне, не так ли?
Я спросил:
- Сколько на эти деньги можно купить самолетов и танков?
Он как-то странно взглянул на меня и ответил:
- Много..."
4. ХОД БЕЛЫМ КОНЕМ
I
4 декабря 1943 года в 18.00 во всех частях Московского военного округа
была объявлена боевая тревога. С аэродромов поднялись в воздух десятки
истребителей, "яков" и "лавочкиных", припали к прокаленному морозом металлу
расчеты зенитных установок, ранние зимние сумерки прорезали сотни
прожекторов. На улицы высыпали усиленные патрули, а подмосковные шоссе были
блокированы танками и войсками НКВД.
Никто не знал причины тревоги. Москва уже начала забывать о бомбежках,
рвущие душу сирены воздушной тревоги умолкли, казалось бы, навсегда, а звуки
артиллерийских выстрелов не пугали, а радовали сердца - это были звуки
победных салютов. Орел, Белгород, Харьков, Смоленск, Витебск, Могилев,
Новороссийск, Киев. Вечернее небо над Москвой расцвечивалось разноцветными
огненными шарами, а красные флажки, которыми отмечалась линия фронта не
только в штабах, но и в квартирах многих москвичей, уверенно подвигались к
границе.
Особенное напряжение царило на центральном командном пункте ПВО. Здесь
тоже никто не знал о причинах тревоги. Знал только один человек -
командующий войсками ПВО генерал-полковник Громадин. Но он молчал.
В 20.03 операторы РУС, радиолокационных станций обнаружения, доложили о
приближении с юго-востока трех военно-транспортных самолетов в сопровождении
истребителей. При подходе к Москве они разделились, один ушел в направлении
Кубинки, а два других совершили посадку на аэродроме в Чкаловской. Едва
заглохли мощные двигатели, тут же погасли все аэродромные огни, и в полной
темноте, лишь при свете фар, к трапам подкатили черные бронированные "ЗиСы",
по три к каждому самолету. Приняв в свои салоны пассажиров, они устремились
к Москве. Три из них въехали на территорию Кремля, а остальные направились в
Кунцево. Возле Ближней дачи Сталина "ЗиС", следовавший в середине колонны,
вышел вперед и первым въехал во двор Ближней. Генерал Власик, начальник
кремлевской охраны, отпихнул офицеров от машины и сам открыл заднюю дверцу.
- С возвращением, Иосиф Виссарионович!
Сталин вернулся из Тегерана в Москву.
Генерал-полковник Громадин выслушал сообщение по ВЧ и приказал:
- Отбой!
Истребители вернулись на аэродромы базирования, с шоссе исчезли танки и
грузовые фургоны с частями НКВД, погасли прожектора.
В 21.00 над Москвой майским громом прокатились артиллерийские залпы
салюта, низкие звезды померкли от россыпи разноцветных огней.
В этот день Красная Армия взяла Керчь.
Началось освобождение Крыма.
II
Недаром говорится: в гостях хорошо, а дома лучше. Недаром. Признак
старости? Шестьдесят четыре года - какая старость? Для мужчины, грузина -
старость? Возраст мудрости. А мудрость и суета - вещи несовместимые.
Поездка в Тегеран была суетной, но необходимой. Сталин был доволен тем,
как она прошла. И был доволен, что она закончилась. Неудобство было не во
внешних условиях. Нет, в другом. Впервые за очень много лет он оказался в
непривычном для себя положении. В положении равного. Это царапнуло.
Равного с кем?
Уинстон Леонард Спенсер Черчилль. Сын Рандольфа Генри Спенсера,
третьего сына герцога Мальборо. Английский бульдог. Ленин о нем сказал:
величайший ненавистник Советской России.
Франклин Делано Рузвельт. ФДР, как его называли в своем кругу. Не из
герцогов, но и не из нищих горийских сапожников. Зять президента Теодора
Рузвельта. Сам президент США, избранный на третий срок - небывалый в истории
Америки случай. Большой демократ. С 1921 года прикован к инвалидной коляске,
полиомиелит. И поди ж ты. Великий человек. Истинно великий.
Равным среди таких быть вроде и не зазорно. Но это как для кого.
Черчилль и Рузвельт словно бы привезли с собой в декабрьский,
промозглый по-осеннему Тегеран отсвет своих Пиккадилли и Уолл-стритов.
Сталин был совершенно равнодушен ко всем заграницам, но тут вдруг поманило.
Увидеть Лондон. Увидеть Нью-Йорк. Так, как он увидит Берлин. А он уже знал,
как его увидит. Он прилетит на огромной стальной птице, выйдет на площадку
самолетного трапа и будет с нее смотреть на Берлин. Он будет в белоснежном
кителе с золотыми маршальскими погонами и с единственной наградой на груди -
Звездой Героя Советского Союза. Он еще не Герой Советского Союза? Ну, до
конца войны есть время. Может быть, товарищи все же решат, что товарищ
Сталин достоин этой награды?
Да, вот так он и будет смотреть на Берлин.
И только так стоит - на Лондон и Вашингтон.
Или на Нью-Йорк.
Сталин отогнал от себя эту короткую быструю мысль. Но запомнил.
Искушение вызова.
На другое утро после возвращения из Тегерана Сталин надел старые
подшитые валенки и телогрейку и вышел убирать снег с аллей вокруг Ближней
дачи. Он часто это делал. Летом просто гулял, осенью сгребал листья, а зимой
убирал снег. День был морозный, солнечный. Над Москвой стелились дымы и пар
от теплоэлектростанций. На еловых ветках искрился снег.
Хорошо дома, хорошо. В гостях хорошо, а дома намного лучше.
Через неделю он приказал Поскребышеву собрать членов Политбюро на
внеочередное заседание. Поскребышев кивнул, но из кабинета не выходил.
Сталин взглянул на него: в чем дело?
Поскребышев напомнил:
- Повестка.
- Да, повестка... В повестке будет только один вопрос: обсуждение
киносценария украинского режиссера Александра Довженко.
Поскребышев вышел.
Заседание Политбюро состоялось в кабинете Сталина. Пока подходили
Маленков, Молотов, Каганович, Берия, Микоян, Жданов, специально вызванный из
Киева Хрущев и другие участники заседания, Сталин прохаживался по ковру,
попыхивал трубкой, молчаливым кивком здоровался с входившими. Поскребышев
доложил: присутствуют столько-то членов и кандидатов в члены Политбюро,
такие-то находятся в качестве представителей Ставки в штабах фронтов. Сталин
подошел к письменному столу, оставил трубку в хрустальной пепельнице, взял
какую-то папку и занял место в торце стола для совещаний. Обвел взглядом
присутствующих. Взгляд был тяжелый, с бешеной желтизной. В кабинете
мгновенно установилась абсолютная тишина.
Сталин заговорил. Он говорил негромко, резко, короткими фразами. С
заметным грузинским акцентом, усиливавшимся у него в минуты гнева. Таким его
давно не видели. Таким он был только в первые месяцы войны.
Ему стало известно, что кинорежиссер Довженко написал новый сценарий.
Мы хорошо знаем кинорежиссера Довженко. Его кинофильмы любит советский
народ. За кинофильм "Щорс" мы дали кинорежиссеру Довженко Сталинскую премию
1-й степени, хотя для этого нам пришлось увеличить количество Сталинских
премий в области литературы и искусства, определенных решением
правительства. Мы пошли на это. Талантливое произведение должно получить
награду. Решение правительства изменить нетрудно, создать талантливое
произведение гораздо трудней. Мы рады творческой плодовитости талантливого
кинорежиссера. Мы приветствуем его желание создать яркий кинофильм о подвиге
советского народа, спасающего весь мир от коричневой фашистской чумы. Мы
были бы рады, прочитав сценарий, поздравить его с успехом.
Товарищ Ленин сказал: "Из всех искусств для нас важнейшим является
искусство кино". Режиссер Довженко помнит эти слова. Режиссер Довженко
хорошо понимает, что кино - это политика. Поэтому он решил прочитать
сценарий товарищу Хрущеву. Товарищ Хрущев является первым секретарем
Центрального Комитета партии Украины и членом Политбюро. Кинорежиссер
Довженко вправе был рассчитывать на его советы. Товарищу Хрущеву сценарий
понравился. Я не спрашиваю товарища Хрущева, сколько горилки он выпил перед
тем, как начать слушать сценарий. Это личное дело товарища Хрущева. Товарищ
Хрущев не обязан разбираться в искусстве. Но он обязан разбираться в
политике. Потому что, если он не разбирается в политике, он занимает не свое
место. Поэтому тол