том, что вы убили Егорычева. У меня еще есть. Не могу поверить, что такой организованный, со здоровой психикой человек мог так сорваться. Но в жизни бывает всякое. -- Вы как будто извиняетесь, что разговариваете со мной по-человечески. Не извиняйтесь, я это ценю. Мне совершенно не с кем поговорить. В камере меня уважают, считают крутым мужиком. Но я вдруг понял, что и на воле нет человека, к которому я мог бы прийти и выложить душу. А ведь были друзья, были. Куда они подевались? Остались на своих коммунальных кухнях, не вписались в рынок. Я вписался. И перестал принадлежать себе. Бизнес диктовал круг и содержание общения. Даже на загородные пикники приглашал не приятных мне людей, а тех, кто был так или иначе полезен делу. И вот -- один. Что за странная логика жизни! Я иногда думаю, что мне полезно будет посидеть лет пять. Или сколько мне отвесят присяжные за убийство... -- Которого вы не совершали? -- уточнил Мартынов. -- Да, которого не совершал. Но я не могу этого доказать. Может быть, лагерь поможет мне вернуть прежнее отношение к жизни, которую я не ценил и так бездарно растратил. -- Поговорим о другом, -- сменил тему Мартынов. -- Ирина Александровна осаждает следователя Авдеева просьбами разрешить ей свидание с вами. Законом это запрещено. До приговора суда свидания даже с ближайшими родственниками не допускаются. Но я могу это устроить. Скажем, под видом очной ставки. Это не будет нарушением закона. -- Нет, -- сказал Рогов. -- Нет, не нужно. -- Вы не хотите видеть жену? -- Не могу. Не представляю, как посмотрю ей в глаза. Я к этому не готов. -- Значит, нет? -- повторил Мартынов. -- Нет. -- Как скажете... Позже, вспоминая, что и почему он делал, Мартынов казался себе человеком, который забыл, куда идет, зачем идет, который в состоянии рассеянности смотрит на окружающее и решительно не понимает, что ему нужно. Выручала инерция дела, следственный конвейер. Положено отправить обвиняемого Рогова в Институт Сербского на психиатрическую экспертизу на предмет установить, находился ли он в момент совершения преступления во вменяемом или в невменяемом состоянии? Положено. Отправили, хотя Мартынов почти не сомневался, каким будет заключение экспертов. Положено вызвать на допрос в качестве свидетельницы жену Рогова. Положено. А раз так, нечего и думать. Он вызвал Ирину Рогову повесткой на 11 утра в свой кабинет на Петровке, который делил с двумя сослуживцами. В ожидании ее стоял у окна -- рослый, в сером пиджаке букле и сером, под горло свитере, с сонным лицом. Рассеянно смотрел, как под свежим мартовским солнцем сверкающими лужами истекают сугробы, как чернеет на высоком мраморном пьедестале бюст Дзержинского, установленный во внутреннем дворе Петровки стараниями генерала, первого замначальника МУРа. Это было единственное заметное деяние генерала, никаких других изменений в Московском уголовном розыске не чувствовалось. МУР был слишком громоздкой, слишком инерционной системой, чтобы один человек, даже в больших чинах, мог в ней что-то изменить. Ирина опаздывала. В 11 ее не было, в 11.15 не было. Мартынов хмурился. Опоздание нарушало его планы. Он договорился с сослуживцами, что они найдут себе на пару часов какие-нибудь другие дела и дадут ему возможность допросить свидетельницу наедине. От двух часов осталось полтора, когда в дверь постучали и всунулась Ирина: -- Можно? Она была с непокрытой головой, волосы собраны на затылке в тяжелый золотой узел, лицо без косметики казалось совсем юным, девчоночьим. Потертый китайский пуховик и джинсы с кроссовками делали ее похожей на студентку. -- Извините, опоздала. Возила передачу Алексею. Жуткие очереди, в семь утра я была уже пятьдесят первой. -- Проходите, раздевайтесь. -- Мартынов помог ей снять пуховик. Заметил: -- По вашему виду не скажешь, что вы жена богатого человека. -- Не в песцах же туда идти! Когда первый раз пошла, не подумала, натерпелась позору. На меня смотрели как на шлюху. Столько горя у людей! И вы во всем этом варитесь. Не тяжело? -- Такая работа... Присаживайтесь. Объясняю ваши права... -- Вы уже объясняли. Ответственность за отказ от дачи показаний, за дачу ложных показаний. Не повторяйтесь. -- Нет. Вы можете отказаться от дачи показаний на мужа. Можете врать мне что угодно, и никакой ответственности не понесете. -- Чем вызвано такое изменение правил? -- Рогов был подозреваемым. Сейчас обвинение предъявлено. -- В чем его обвиняют? -- В том же, в чем и подозревали. В убийстве Егорычева. -- Он не убивал Егорычева! -- Помогите мне это доказать. Пока все свидетельствует против вашего мужа. Главное -- пистолет. Если его не принес Рогов, как он мог оказаться у вашего любовника? -- Не знаю. -- Рогов утверждает, что хранил пистолет в загородном доме в ящике письменного стола. Егорычев бывал в вашем загородном доме? -- Ну вот еще! С какой стати? -- Бывал или не бывал? -- Нет, никогда. -- Нет так нет... Ирина Александровна, я сейчас покажу вам видеозапись, которая делалась в течение месяца в квартире Егорычева. Мне хочется знать, что вы об этом думаете. Мартынов сунул кассету в видеодвойку, которую заранее принес из кабинета начальника отдела, пультом включил воспроизведение и отошел к окну, чтобы не смущать свидетельницу своим присутствием. Он видел пленку всего один раз на квартире Авдеева, но хорошо помнил, что происходит на экране. -- Остановите! -- уже через минуту закричала Ирина. -- Немедленно выключите! Я не могу на это смотреть! "Смотреть ты не можешь, а участвовать можешь. Сука", -- с неожиданной злобой подумал Мартынов, пультом останавливая запись на паузе. -- Откуда у вас эта пленка? -- Видеокассета была изъята при обыске из сейфа вашего мужа в его офисе. -- Значит, он... -- Да, смотрел, если вы это хотите спросить. Возможно, не один раз. -- Я пропала. И снова Мартынов ощутил злобное раздражение против этой куклы с пронзительными васильковыми глазами на юном бледном лице. Она пропала. Она, твою мать, пропала. А мужик, который из-за тебя оказался за решеткой, не пропал? Он в порядке? -- Речь не о вас, речь о судьбе вашего мужа, -- сдерживаясь, поправил Мартынов. -- Вам придется досмотреть пленку. Я потом объясню почему. Мартынов пустил запись и уже не отходил от окна, пока пленка не кончилась. -- Эту кассету будут смотреть присяжные. Какой вердикт после этого они вынесут? Я скажу какой: виновен, но заслуживает снисхождения. -- Нет! Они судят по себе, по своим животным инстинктам! Алексей не такой! Он никогда не поддается эмоциям! Он ничего не делает, пока не обдумает! -- Вы лишаете Рогова снисхождения. Значит, он хладнокровный убийца? Надеюсь, присяжные вам не поверят. -- Чем я могу ему помочь? -- Не знаю. Может быть, ничем. Может быть, тем, что будете говорить правду. Вы были в связи с Егорычевым около пяти месяцев. Трудно предположить, что вы ни разу не привозили его в загородный дом. Привозили? -- Да. Один раз. Рогов уехал в командировку. Три дня мы были в доме одни. Я чуть с ума не сошла. От счастья. Наверное, надо сказать -- от страсти. -- Заходил Егорычев в кабинет Рогова? -- Однажды зашел. Я застала его -- сидел за письменным столом Алексея, положив ноги на стол. Сказал: у твоего мужа хороший вкус. Имея в виду мебель. -- В письменный стол заглядывал? -- Не видела. Может, заглядывал, но утверждать не могу. Или нужно сказать, что заглядывал? Даже что взял пистолет? -- Ирина Александровна, я призывал вас говорить правду. И только правду. Прокурор от вас живого места не оставит. Если вы видели, что Егорычев взял пистолет, почему не сказали об этом мужу? -- Я боялась. Он мог подумать... в общем, подумать. -- Почему вы сразу не сказали о пистолете следователю? -- Не знаю. Нужно было сказать? -- Вы не умеете врать. И строить из себя дурочку тоже не получается. Лучше поройтесь в памяти и припомните, не было чего-нибудь подозрительного. -- Было, -- оживилась она. -- Однажды я сказала Егорычеву, что нам нужно расстаться. Я устала от этой связи. Он сказал, что жизнь для него без меня теряет смысл. Ну, ля-ля-тополя. Я засмеялась. Тогда он достал откуда-то пистолет и что-то с ним сделал. Я испугалась, бросилась его отнимать. Мы стали бороться. Кончилось тем, что оказались в постели. -- Вы хорошо разглядели пистолет? Какой он был? -- Большой. Серебристый. Я ничего в них не понимаю. Мартынов достал из сейфа целлофановый пакет с пистолетом "Таурус", изъятым при обыске в квартире Егорычева. -- Смотрите внимательно. Такой? -- Похож. Но точно сказать не могу, я не очень его рассмотрела. Вы же просили говорить правду. Это правда. -- Негусто, -- констатировал Мартынов. -- На доказательство ваш рассказ не тянет. Что ж, поищем еще. -- Вы ищите доказательства невиновности Алексея? -- Сначала виновности, потом невиновности. С позиции защиты. Если ничего не находится, дело можно передавать в суд... Еще вопрос. Примерно за месяц до смерти Егорычева вы приходили к нему домой буквально на несколько минут. Зачем? -- Хотела поставить точку в нашем романе. Боялась, что он снова начнет звонить, трепать мне нервы разговорами о самоубийстве. -- В амбарной книге у консьержа осталась запись: пришла в 11.04, ушла в 11.12. Восемь минут -- не маловато для объяснения? -- Мы не объяснялись. Не было необходимости. Мне открыла какая-то женщина в его халате. Этого было достаточно. -- Какая женщина? -- Лет двадцати двух, жгучая брюнетка. Короткая мальчишеская стрижка, длинная шея. Лебединая, если вы понимаете, что я хочу сказать. Красивая девочка. У него всегда был хороший вкус. Мартынов сел к компьютеру, долго рылся в архивных файлах. Наконец нашел: "Самые прелестные девушки Москвы ждут встречи с Вами. Дорого". "Анжела. 22 года, студентка. Рост 175., вес 65., бюст 90. Звоните прямо сейчас". Скопировал снимок на отдельный файл, показал Ирине: -- Она? -- Да..." Леонтьев отхлебнул давно остывшего кофе, закурил и кивнул на монитор: -- Мы совсем забыли о конкурсе. -- О каком конкурсе? -- не понял Акимов. -- На застройку элитного поселка на Клязьминском водохранилище. Ты же сам об этом писал. Для Рогова это очень важно. Он даже в СИЗО об этом думает. Не может не думать. Ты когда-нибудь видел, как проходят такие конкурсы? -- Как-то пришлось. На застройку не поселка, а квартала в Ново-Переделкино. Очень серьезный проект, чуть ли не на пятьдесят миллионов долларов. Я окучивал одного деятеля из "Донстроя", по страховым делам. Так и оказался в мэрии. Интересное зрелище. Сначала отбирают проекты, штук шесть, более-менее равноценные. Потом самое интересное: вскрывают конверты. Кто покажет меньшую себестоимость, тот и получает подряд. Солидные люди, солидная атмосфера. Внешне никакой суеты. А внутри такие страсти, ой-ой! В ход идет все -- взятки, подкуп, шантаж. -- Вот и сделай главу о конкурсе. -- Каким она к нам боком? -- Вот каким. Мартынов задается вопросом, кому выгодно вывести Рогова из игры накануне конкурса? Конкурентам. Версия хилая, но проверить не мешает. -- Не в характере Мартынова, -- усомнился Акимов. -- Скорее в характере Авдеева -- он же всегда ищет второе дно. Вот и тут моча в голову ударила: а нет ли заговора против Рогова? Ринулся проверять. -- Согласен, пусть глава будет от Авдеева, -- не стал спорить Леонтьев. -- Как он поймет, что никакого заговора нет? -- Очень просто. Конкурс выиграет "Дизайн-проект". Вовсе не обязательно Рогову лично присутствовать, достаточно доверенного лица. -- Сделать-то главу можно. Только не понимаю, зачем она нам нужна? -- Даже не знаю, как тебе объяснить... Что такое писатель? Это гончий пес, который идет по следу, но при этом все время поглядывает по сторонам. То, что он видит, и есть содержание его сочинений. Когда читатель читает книгу, он следит за сюжетом. Когда закончил читать, сюжет забывается почти мгновенно. Остаются люди, жизнь -- такая, какой ее увидел писатель. Или не остается. Тогда книга ничего не стоит. Когда писатель умеет видеть жизнь, получается великая литература -- "Мертвые души", "Преступление и наказание". Когда сочинение сводится к голому сюжету, выходит кроссворд, в лучшем случае Агата Кристи. Вот и весь секрет. -- Если вы все так хорошо знаете, почему то, что вы пишете, не великая, мягко говоря, литература? -- Кто тебе сказал, что не великая? -- обиделся Леонтьев. -- Очень даже великая. Для меня. Не видят другие? Их проблемы. Тупость человеческая безмерна. Безмерна, Паша, безмерна!.. Кстати, мы еще одно упустили из виду. Две картины, которые купили у нашего героя за три с половиной тысячи долларов. Егорычев сказал матери, что купил Гельман, а та рассказала Мартынову. Он должен это проверить? -- Но мы-то знаем, что Егорычев соврал. -- Мы знаем, Мартынов не знает. Он отправляется на Малую Полянку, в галерею Гельмана. Может получиться классная глава. -- Чем? -- А ты представляешь, как живет художественная тусовка? Идиотские перформансы, инсталляции. Художник Кулик выскакивает голый, с собачьим ошейником на шее, бросается на посетителей. Он же в каком-то музее в Европе предлагает всем понюхать говно. Про картины забыли, главное -- привлечь к себе внимание, заставить о себе говорить. Последнее время Гельман немного остепенился, занялся политикой. Но в душе был и остался провокатором. Разве не интересно? -- С жиру бесятся. Чего тут интересного? -- Это жизнь, Паша. Какая есть. Ты можешь ее ненавидеть, презирать, но отменить не можешь. А как сделать эту главу, скажу. У Толстого есть пьеса "Плоды просвещения". Там мужики приходят к барину за деньгами, которые он им должен. Как бы их глазами показывается жизнь господ: спиритические сеансы, столоверчение -- все, чем увлекалась интеллигенция в начале прошлого века. Вот так и Мартынов, как толстовские мужики, смотрит и не понимает, куда он попал: все эти педики, бородатые гении. -- Чем кончится глава? -- Мартынов находит искусствоведа, которого в свое время нанимала Ирина. Тот говорит: да что вы, картины Егорычева не стоят той краски, что на них потрачена. -- Валерий Николаевич, может, сами и напишете, а? -- заныл Паша. -- Вы так хорошо все видите. А мне вникать, ехать к Гельману... -- У нас кто ученик? Ты или я? Вот и учись. А у меня есть более сложное дело -- Анжела-Ольга. Мирную беседу соавторов нарушил телефонный звонок. Акимов взял трубку: -- Слушаю!.. Даю. Вас. Из "Парнаса". Леонтьев нажал копку спикерфона. -- Валерий Николаевич? Михаил Семенович хочет с вами поговорить. Соединяю. -- Привет, Валери, -- прозвучал по громкой связи хмурый голос Смоляницкого. -- Ты что же это делаешь? -- Что я делаю? -- Не понимаешь? Ко мне прибежал Герман Арбузов, брызгал слюной: почему я тебе плачу за роман четыре тысячи, а ему тысячу восемьсот? Иванов звонил, другие звонили. Решил взбунтовать моих авторов? -- И в мыслях не было. Сказал в случайном разговоре -- только и всего. -- А подумать о том, что сказал? Я заплатил тебе за хорошую работу, но это не значит, что ты можешь болтать об этом на всех углах. В договоре сказано: все сведения являются конфиденциальными и разглашению третьим лицам не подлежат. Ты грубейшим образом нарушил договор! -- Сбавь тон, Михаил Семенович, -- посоветовал Леонтьев. -- Никаких договоров у нас с тобой давно нет. Ты платишь наличкой, я беру и иду умытый. -- Это знак доверия! Ты хамски обманул мое довериеТак порядочные люди не поступают! Предупреждаю, Валери, играешь с огнем. Это может плохо кончиться! -- Ты все сказал? А теперь послушай меня. Плевать я хотел на твои предупреждения. Я на тебя работаю, но я у тебя не служу. Своим редакторам устраивай выволочки, а меня избавь. И если в другой раз захочешь поговорить со мной, сначала прими валерьянки! -- Да ты... Леонтьев прервал связь. -- Он мне будет грозить! -- злобно пробормотал он. -- Он меня будет предупреждать! -- Валерий Николаевич, вы уверены, что избрали правильный тон? -- осторожно спросил Акимов. -- Он все-таки издатель, мы зависим от него. -- Паша, ты все перепутал. Мы без него проживем. Как -- другой вопрос. Он без нас -- нет. Не мы зависим от него, а он от нас. Издателей сейчас -- пруд пруди. Писателей, которые чего-то могут, -- поискать. Запомни это и никогда не забывай, поможет жить!.. "Как и предполагал Мартынов, заключение специалистов из Института Сербского о вменяемости Рогова звучало совершенно однозначно: вменяем. Психика устойчивая, консервативная. Припадкам раздражительности и агрессивности не подвержен, сохраняет самообладание в самых сложных ситуациях. И в этом роде на трех страницах. Результат экспертизы был очень неудобен для обвинения. Обстоятельства убийства Егорычева (если это было убийство) были таковы, что ни о каком хладнокровии и устойчивой психике преступника не могло быть и речи. Контролирующий свои поступки человек не явится на место преступления со своим пистолетом и, уж тем более, не оставит оружия после убийства, зная, что по номеру его мгновенно найдут. Если же это было самоубийство и Рогов оказался в этот вечер в квартире Егорычева по чистой случайности (на чем будет настаивать защита), то какие причины могли подтолкнуть к роковому решению молодого человека в тот момент, когда в его жизни все начало чудесным образом складываться? Вот, даже купили две его картины. Пусть не знаменитая галерея Гельмана, тут он приврал, пусть какой-то неизвестный коллекционер, -- но купил же, за очень хорошие деньги. И после этого пускать себе пулю в голову? Не сходится. Если бы дело рассматривалось в обычном уголовном суде, его бы наверняка отправили на доследование. От суда присяжных можно было ожидать чего угодно: от "виновен, но заслуживает снисхождения", до "невиновен", так как обвинение не смогло предоставить убедительных доказательств вины. Для Мартынова оба решения были плохими. Второе потому, что это была явная служебная недоработка, которая не умилит ни начальство Авдеева, ни руководство МУРа. Первое потому, что в виновности Рогова Мартынов, в отличие от Авдеева, был не стопроцентно уверен. Были сомнения, были. Не тот человек, чтобы в припадке ревности хватать пистолет и бежать к сопернику. А если допустить, что в малоубедительном рассказе Ирины Роговой все-таки была доля правды, все события представали совсем в другом виде. Что происходило с Егорычевым в последнее время? Чем он жил, как он жил, что его беспокоило, если вообще что-нибудь беспокоило? Только один человек мог на это ответить -- Анжела, она же Ольга. Мартынов хотел ей позвонить сразу после допроса Ирины Роговой, но навалилась текучка. Принято думать, что включение в оперативно-следственную группу автоматически освобождает опера от всех других дел. Если бы. Разве что в случаях, когда речь идет о резонансных преступлениях вроде недавнего убийства первого заместителя председателя Центробанка. Убийство никому не известного художника к таким преступлениям не относилось, Мартынова от других дел никто не освобождал, приходилось крутиться. Наконец он выкроил время и позвонил по телефону, который был указан в рекламе "Самые прелестные девушки Москвы ждут встречи с Вами". Номер был длинный, "кривой" -- мобильника. Грамотно, машинально отметил Мартынов, с ходу бордель не вычислишь. Включился автоответчик: "-- Хай, дарлинг! -- прожурчал в трубке нежный женский голос. -- Как я рада, что ты позвонил. Но меня сейчас нет. Оставь свой телефон, я тебе обязательно перезвоню. Бай-бай, дарлинг!" -- Привет, Ольга, -- проговорил он, дождавшись гудка. -- Это Мартынов. Позвони мне, есть дело. Жду. Она перезвонила в тот же день. На этот раз звонок был с домашнего телефона. На АОНе высветился номер, Мартынов записал его в настольном календаре. -- Здравствуйте, Георгий Владимирович. Вы звонили? -- Звонил. Надо бы встретиться. -- А в чем дело? -- Не по телефону. -- У меня жутко мало времени. Зачетная сессия. Завалю, не допустят к экзаменам. Страшно подумать -- вылететь с четвертого курса! -- Это у меня мало времени, -- перебил Мартынов. -- Вызвать повесткой? Вызову. Не придешь, доставят с милицией. Хочешь так? -- Ладно, уговорили. Где, когда?.. Встретились вечером в "Кофе-хаус" на Неглинке, где когда-то уже встречались. Расплачиваясь у бара за капучино, Мартынов отметил, что чашка кофе, которая три года назад стоила 90 рублей, нынче уже 130. Вот так бы зарплата росла, как цены. Ольга бросила светлый плащ на спинку стула, сидела свободно, нога на ногу, не обращая внимания на восхищенные взгляды мужчин и ревнивые женщин. В скромном темном костюмчике, который казался на ней вызывающе скромным, с короткой стрижкой черных волос, открывающих тонкую ("лебединую", вспомнил Мартынов) шею, с огромными тревожными глазами, она была очень хороша собой, сознавала, что хороша, и несла свою эффектную красоту словно бы с неудовольствием, как утомительную ношу, от которой, к сожалению, нельзя избавиться. -- Сколько времени ты жила с Егорычевым? -- сразу перешел Мартынов к делу. -- Месяц, чуть больше. Только вряд ли это можно назвать -- жила. Приезжала, иногда оставалась на ночь. С ним было легко, можно ни о чем не думать. И он умел сделать женщину счастливой. -- Где ты с ним познакомилась? -- У кого-то в гостях. Или в клубе. Не помню. -- Он знал, чем ты занимаешься? -- Нет, для него я была женой французского дипломата. Ему это нравилось, паренек был довольно тщеславный. Даже с матерью меня познакомил -- вот какие женщины меня любят... Я не похожа на жену французского дипломата? -- оскорбленно отреагировала Ольга на ироническую усмешку Мартынова. -- Похожа, не возникай. Ты довольно плотно общалась с ним больше месяца. Не заметила чего-нибудь необычного в его поведении? -- Да нет, все было нормально. Вы про что? -- Может быть, жаловался на невезуху? Впадал в депрессию? Говорил, что не хочет жить? -- Нет, при мне нет. -- Никогда не видела у него пистолет? Может, случайно. Или хвастался. -- Никогда. У него был пистолет? -- Из чего-то же он застрелился. Если застрелился, -- оговорился Мартынов и тут же обругал себя за оговорку. Но Ольга не обратила на нее внимания. -- Георгий Владимирович, не путайте меня в это дело, -- попросила она. -- Я не имею к нему никакого отношения. У меня своих проблем хватает. -- Как-то спокойно ты говоришь об Егорычеве. Помнится, в день похорон ты реагировала более нервно. Почему? -- Потому что в день похорон! Неужели непонятно? -- И все-таки, -- гнул свое Мартынов. -- Из-за чего мог застрелиться молодой человек в двадцать пять лет? Красавец, любимец красивых женщин. Да еще в тот момент, когда к нему наконец-то пришла удача. Ты знала, что у него купили две картины? -- Конечно, знала. Как я могла не знать? -- Помоги мне понять. Ты лучше знаешь современную молодежь. Ты и есть современная молодежь. В мое время в двадцать пять лет стрелялись из-за несчастной любви. Да и то очень редко. Сейчас, как просветил меня один следователь, чаще из-за наркотиков. Но Егорычев не кололся. -- Иногда кололся, -- возразила Ольга. -- Ловил кайф от винта. -- Насколько я знаю, от винта не бывает такой ломки, что впору хоть в петлю. И в крови Егорычева наркотиков не обнаружено. -- Георгий Владимирович, вы действительно ничего не понимаете в современной молодежи. Я вам скажу, почему может застрелиться человек в двадцать пять лет. И никакие удачи его не остановят. -- Ну-ну, почему? -- Если узнает, что у него СПИД!.." Глава четырнадцатая. ПО ВНОВЬ ОТКРЫВШИМСЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ На главы о конкурсе и о посещении Мартыновым галереи Гельмана Паша Акимов взял неделю. Леонтьев ему не звонил -- пусть спокойно работает. Но через неделю Акимов не появился. Не было его и на следующий день. Телефон не отвечал. Это было странно. Тамара, магаданская библиотекарша, гражданская жена Акимова, всегда была дома и брала трубку даже тогда, когда Паша, погруженный в творческий процесс, к телефону не подходил. Леонтьев решил сходить к нему, заодно прогуляться, подышать свежим воздухом -- от бесчисленного количества сигарет пересохло в горле. Он уже был в плаще и искал в прихожей ключи от дома, которых никогда не оказывалось на месте, когда раздался телефонный звонок. Звонила Тамара: -- Валерий Николаевич, с Пашей беда. -- Что случилось? -- Его зверски избили. Сломали нос, ребра, сотрясение мозга. Такой ужас, я чуть с ума не сошла! -- Кто избил? -- Не знаю. Какие-то двое. -- Когда? -- Вчера вечером. Увезли на "скорой". Сейчас в районе, в центральной больнице. В травматологии. Врачи говорят: бывает и хуже. Что хуже, что хуже?! Хуже -- это когда убьют! -- Он в сознании? -- Да, пришел в себя. -- К нему пускают? -- Пускают. -- Еду. -- Я буду ждать у центрального входа. Чтобы вам не искать... Еще прошлый раз, когда ездили в морг на вскрытие неизвестного, в котором Паша "опознал" Незванского, Леонтьев обратил внимание на внушительность больничного комплекса. Но по-настоящему его размеры оценил только сейчас, поспешая за Тамарой по бесконечным переходам, которыми соединялись корпуса, по длинным мрачным коридорам без признаков жизни. Одних только травматологий было три. "1-я травматология", "2-я травматология", "3-я травматология" -- такие надписи белели на спинках кресел-каталок, которые грудились у лифтов, как такси в ожидании пассажиров. -- Часов в девять вечера в калитку позвонили, Паша пошел открывать, -- на ходу рассказывала Тамара. -- Я еще удивилась: кто бы это мог быть? Почему-то беспокойно мне стало. Минут через пятнадцать пошла глянуть, с кем он разговаривает. А он уже лежит в снегу, весь к крови. Мне показалось, не дышит. Такой ужас! А те двое идут к машине, так это не спеша. Сели и уехали. -- Что за машина? -- Какая-то иномарка, черная. -- Номер не заметила? -- Заметила. Даже запомнила. Пока тащила Пашу в дом, пока вызывала "скорую", повторяла про себя. Честное слово, как заклинание. Чтобы не думать о самом страшном. Потом, уже в "скорой", записала. И сразу забыла. Вот странно. Она передала Леонтьеву бумажку с номером. Номер как номер. Регион 97-й, Москва. 3-я травматология, куда поместили Акимова, занимала весь этаж. В длинном просторном коридоре никто не лежал, было много комнатных цветов. Обстановка приятно удивила Леонтьева, наслышанного об ужасах российского здравоохранения. В палате было шесть коек, на них лежали перебинтованные, как мумии, люди, с ногами на растяжках, закованные в гипс. Паша по сравнению с ними выглядел вполне нормально, если не считать заклеенного пластырем носа и чудовищных кровоподтеков, перекосивших лицо. Бороду сбрили, клочками, чтобы не потревожить раны, она придавала ему диковатый вид. -- Как ты себя чувствуешь? -- спросил Леонтьев, присаживаясь на край высокой кровати. -- Ничего, жив, -- со слабой улыбкой на раздутых, как у негра, губах ответил Паша. -- Только глубоко вздохнуть не могу, больно. Два ребра сломали, сволочи. -- Говорить можешь? -- Могу. Кричать нет. -- Хорошо тебя отделали. Паша криво усмехнулся: -- Рубцы гусара украшают. -- Что это было? -- Не понял. Вышел на звонок, у калитки двое. Один спросил: "Акимов?". Я сказал "да". "Ты-то нам и нужен". И сразу врезал. Дальше ничего не помню. -- Узнать сможешь? -- Нет, было темно. В черных кожаных куртках, один в кепке, другой в вязаной шапке. Вот и все, что увидел. -- Тамара, пойди покури, -- попросил Леонтьев. Она неуверенно посмотрела на мужа. -- Иди, иди, -- кивнул Паша. -- Колись, Казанова хренов, -- сказал Леонтьев, когда она вышла. -- Нарвался на ревнивого мужа? -- Валерий Николаевич, да вы что? Когда мне по бабам ходить? Сидим, как проклятые, за компьютером. Я уже забыл, с какой стороны к женщине подходить! -- А тогда -- что? -- Понятия не имею. Ничего в голову не приходит. Совершенно ничего, хоть тресни!.. В тот же день Леонтьев заехал в райотдел милиции, нашел Василия Петровича и рассказал о нападении на соавтора. -- Знаю, -- кивнул оперативник. -- Было в сводке. -- Напали двое. Лиц он не разглядел. Жена запомнила номер машины. -- Оставь, проверим. Вечером он зашел к Леонтьеву. -- Дело-то серьезное, Валерий Николаевич. Пробили мы номер. Из гаража фирмы "Беркут". -- Что за фирма? -- Частное охранное предприятие. Одно из самых крутых в Москве. В штате -- бывшие фээсбэшники. Клиенты очень серьезные -- "Альфа-банк", сеть универсамов электроники, издательский дом "АБЦ-пресс". Кому твой соавтор мог перейти дорогу? -- Никому. Калибр не тот. Для этих монстров он меньше комара. -- И все-таки кому-то перешел. Просто так не присылают профессионалов. А поработали над ним профи. Все, что нужно, и ничего лишнего. Я бы сказал, это похоже на предупреждение. Леонтьев засмеялся: -- Василий Петрович, кто из нас детективы пишет -- ты или я? Мне сам бог велел везде видеть заговоры, а ты-то с чего? -- Тебе видней. Мое дело -- сказать. Тухлое дело. Даже если мое начальство решит потягаться с "Беркутом", предъявить им нечего. Опознать нападавших Акимов не сможет? -- Не сможет. Не разглядел в темноте. -- Вот. А машина... Что машина? Машиной кто угодно мог воспользоваться... Предупреждение. "Беркут". Какое отношение Паша Акимов мог иметь к "Альфа-банку"? К сети универсамов электроники? К издательскому дому "АБЦ-пресс"? Ненаучная фантастика. Но изуродованное лицо Паши не фантастика, а самая что ни на есть реальность. Два профи на иномарке из гаража "Беркута" тоже реальность. Не работалось. На текст, застывший на мониторе, даже смотреть не мог. Леонтьев ворочался в кресле, кряхтел, курил сигарету за сигаретой. Утром, невыспавшийся, небритый, поехал в "Парнас". Издательство "Парнас" находилось на Хорошевке, на первом этаже длинного, подъездов на двадцать, многоэтажного дома, который всегда вызывал у Леонтьева сомнения в его устойчивости. Казалось, стоит ветру дунуть посильнее, как дом повалится на соседний, такой же длинный и неустойчивый, а там и весь квартал сложится, как костяшки домино. Весь первый этаж когда-то занимало издательство "Современник". От него осталась только вывеска. Несколько кабинетов в торце коридора арендовал "Парнас", там кипела жизнь. В остальной части "Современника" царило уныние и безлюдье. Никаких книг не выпускали, во всяком случае, Леонтьев никогда не видел их на прилавках, жили с арендной платы. Иногда Леонтьев встречал в коридоре директора "Современника". Это был маленький человек с печальными глазами. У него был такой вид, будто ему хочется пойти в приемную "Парнаса" и попросить чаю с сушками. Но боялся, что погонят, и потому не шел, а возвращался в свой кабинет и сидел там тихо, как мышь. При появлении Леонтьева секретарша Смоляницкого, имени которой он не помнил, потому что они менялись с такой частотой, что имен не стоило и запоминать, сообщила по интеркому: -- Михаил Семенович, пришел Леонтьев. Примите? -- Через пять минут. В кабинете Смоляницкого прямо перед его письменным столом стоял черный кожаный диван, предназначенный для авторов. Объемистых, как Саша Иванов, могло поместиться на нем человека четыре, средних, как Герман Арбузов и сам Леонтьев, пять-шесть, а щуплых, как Коля Скляр, и того больше. -- С чем пожаловал? -- недружелюбно спросил Смоляницкий, откидываясь в офисном кресле. -- Вопрос. И небольшая информация к размышлению, -- ответил Леонтьев, не обращая внимания ни на его тон, ни на хмурый взгляд. -- Сначала вопрос. Как связан "Парнас" с издательским домом "АБЦ-пресс"? -- Напрямую. "АБЦ" -- холдинг. У них свои типографии, книготорговая сеть. У нас ничего этого нет. "Парнас", по сути, агентство в составе холдинга. Мы работаем с авторами, готовим для "АБЦ" оригинал-макеты. Все остальное делают они. Издают книги и, главное, продают. Ответил я на твой вопрос? -- Да. Информация к размышлению такая. Позавчера вечером двое ублюдков профессионально изувечили моего соавтора Пашу Акимова. Наезд адресный. Спросили: "Акимов? Ты нам и нужен". Приехали на машине охранной фирмы "Беркут". "Беркут" крышует "АБЦ-пресс". Какие выводы можно из этого сделать? -- Ты на что это намекаешь? При чем тут я? -- Объясняю. Зарегистрирован Паша в Москве, в Кузьминках. Где живет на самом деле, не знает никто. Знаю я, но я не в счет. Еще знают только в одном месте: в издательстве "Парнас". Вот при чем ты. -- Что ты хочешь от меня услышать? Леонтьев вдруг ощутил такую усталость, будто всю ночь таскал кирпичи. -- Да, в общем, ничего, -- отозвался он, выбираясь из объятий дивана. -- Просто хотел посмотреть на писателя, который стал бандитом. Писателем ты был никаким. А вот бандит из тебя получился. Будь здоров, Михаил Семенович. -- Сядь, -- буркнул Смоляницкий и тут же рявкнул: -- Сядь! -- Да пошел ты на ...! С бандитами мне не о чем говорить. Мы не поймем друг друга. Потому что я русский писатель, и мой язык -- русский язык. А твой язык -- феня. Посмотри на меня. Я хочу забыть тебя таким. -- Ты пришел что-то понять? Или показать, какой ты весь в белом фраке? Тогда вали. Если хочешь понять, сядь и слушай. -- Ну, говори, -- без всякой охоты согласился Леонтьев. -- Это был не наезд. Это было предупреждение. -- Слышал такую версию. От моего соседа, оперативника. О чем предупреждать Пашу? -- Не Пашу -- тебя! Твой Паша никого не интересует. Он все делает с твоей подачи. Если не с подачи, то с одобрения. -- Что он делает? -- с недоумением спросил Леонтьев. -- Гадит "Парнасу". Ему кажется, что "Парнасу". А на самом деле -- "АБЦ-пресс". А это уже гораздо серьезнее! -- Не понимаю. Чем он гадит? -- Чем? Я тебе скажу чем!.. Машенька, досье "Российского курьера", -- бросил он в интерком. Приняв из рук секретарши папку с надписью "Российский курьер", раскрыл ее с таким видом, будто в ней содержалось что-то такое, что навсегда отобьет у собеседника желание задавать идиотские вопросы. -- Кто запустил утку о смерти Незванского? Акимов!.. -- Это была шутка. И тебе грех жаловаться -- продажи Незванского сразу подскочили. Скажешь, нет? -- А это -- тоже шутка? -- Смоляницкой извлек из папки какую-то статью и через стол перебросил Леонтьеву. -- Читай. Читай, читай! Главное я выделил. Статья была на редакционном бланке "Курьера" -- на "собаке", как говорят газетчики. Она называлась: "Таинственный Незванский: миф или реальность?". Начиналась отчетом о пресс-конференции, которую прославленный автор остросюжетных романов дал в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы. Отчет корректный, без ерничества, обычного для нынешних молодых журналистов. Вопрос -- ответ. Скрытая издевка была в самих вопросах корреспондента "Курьера" В.Петрова. Как понял Леонтьев, того самого парня в жилете, похожем на спецназовскую "разгрузку". Два абзаца были выделены желтым маркером: "А дальше началась фантасмагория. Присутствовавший на пресс-конференции литератор П.Акимов, в прошлом радиожурналист из Магадана, узнал в человеке, которого господин Смоляницкий представил журналистам как писателя Незванского, заслуженного артиста России Григория Алексеевича Кричевского, некогда ведущего актера Магаданского драматического театра. Мы не поверили своим ушам. Но фантасмагория оказалась реальностью. На следующий день ваш корреспондент побывал в Твери, где на заслуженном отдыхе пребывает артист, и поздравил его с прекрасно исполненной ролью..." -- Откуда у тебя эта статья? -- спросил Леонтьев. -- Не важно. Пришлось заплатить. Шестьсот долларов. Одни расходы от тебя. Но главное -- удалось остановить публикацию. Это, по-твоему, тоже шутка? Нет, Валери, это диверсияЛадно, Акимов может не сознавать, что делает. Всю жизнь прожил в магаданской глуши, что с него взять. Но ты-то опытный человек, ты-то должен понимать, на что замахнулся! -- На что? -- На бренд. Незванский -- очень серьезный бизнес. Считай сам. При тиражах в триста тысяч и при цене книги три с лишним доллара, каждый роман Незванского -- это миллион. Не рублей, долларов! Я не контролирую весь бизнес, я в нем только участвую. Каждый серьезный бизнес должен быть надежно защищен. Для этого существуют определенные люди и определенные службы. Мое дело -- сообщить, что возникла угрожающая ситуация. Как ее разруливать -- не мой вопрос. Так что в том, что произошло, вини только себя! -- Твой бизнес на Незванском -- как "паленая" водка. Отравиться не отравишься, но печень попортишь. -- Пока люди пьют "паленку", ее будут выпускать. Пока покупают Незванского, он будет выходить. Я не говорю, хорошо это или плохо. Такова реальность. Не считаться с ней -- дурь, мальчишество. И не тебе его поносить. Кем бы ты был без него? Починял бы машины. Мы молиться на него должны, он всех нас кормит. В том числе и писателей вроде тебя!.. Раздраженный монолог Смоляницкого прервало появление секретарши: -- Михаил Семенович, только что позвонили... -- Ну сколько можно твердить одно и то же?! -- страдальчески вопросил он. -- Я занят. Ясно? Когда у меня посетитель, я занят! Меня нет ни для кого! Занят я! Неужели это трудно запомнить?! -- Извините, но я подумала... -- Ну что там у тебя? -- Коля Скляр повесился. Что-то стало холодать. Поддувать стало. По ногам потянуло, как в доме, когда открылась дверь в морозную ночь. Накликал. Леонтьев давно заметил, что между тем, что он пишет, и тем, что случается в его жизни, есть какая-то связь. Однажды в боевике он описал, как его герои устроили пожар в элитном дачном поселке, чтобы отвлечь внимание охраны. Закончив главу, вышел из дома проверить почту, заговорился с соседкой. И надо же было такому случиться, чтобы как раз в это время загорелись окурки в ведре на балкончике его кабинета, огонь перекинулся на раму. Хорошо, старший сын делал во дворе зарядку и сразу заметил дым. В другом романе речь шла о том, как в Таллине устроили торжественное перезахоронение праха национального героя Эстонии, командира 20-й дивизии СС, штандартенфюрера Альфонса Ребане, погибшего в южнобаварском Аугсбурге. Когда его могилу вскрыли, гроб оказался пустым. Через некоторое время Леонтьев поехал на кладбище проведать могилу жены и тестя, ее отца, и обнаружил, что кресты исчезли. Два больших тяжелых креста, которые Леонтьев сам строгал из дубовых плах, не доверив сыновьям эту скорбную работу. Кресты пропали. Как и не было. Леонтьев был ошеломлен. Даже не сразу рассказал дома о случившемся. Куда делись кресты, так и не выяснилось. Вся эта история оставила тяжелый осадок в памяти Леонтьева, и только позже он связал пустой гроб в Аугсбурге с исчезнувшими крестами. Мистика. Леонтьев не верил ни в какую мистику, но приходилось признать, что сознание способно если не материализовывать родившиеся в его недрах химеры, то каким-то непостижимым образом предсказывать будущее. Вот, прочно поселился в мозгах художник Егорычев, снесший себе полчерепа выстрелом из пистолета "Таурус", и повесился трогательный Коля Скляр. Совпадение? Конечно, совпадение, но такое ли оно случайное? Леонтьев поймал себя на том, что в хмурой толпе с красными гвоздиками, собравшейся возле крематория Хованского кладбища, высматривает рослого оперативника с сонным лицом, похожего на Дон-Кихота следователя, молодую женщину неяркой северной красоты с тяжелым узлом золотых волос и с васильковым сиянием глаз на бледном лице, эффектную брюнетку с лебединой шеей и огромными тревожными глазами. Не было только бизнесмена с широкими плечами и тяжелым взглядом, Рогова. Но его и не могло быть, он сидел в СИЗО "Матросская тишина" и ждал решения своей участи. В отличие от Ново-Архангельского крематория, напоминающего современный выставочный комплекс, Хованский являл собой сооружение внушительное, мрачное. Он возвышался среди голого поля и тесных колумбариев коричневой громадой. Швы облицовочных плит почернели, казалось -- от дыма, который пробивается изнутри. Проститься с Колей пришло довольно много народа. Были "незванские" -- Саша Иванов с неизменной короткой трубкой, Герман Арбузов с подмастерьями, которых оказалось штук восемь. Смоляницкий произнес над гробом прочувствованную речь о том, что "Парнас" потерял талантливого автора. Критикесса из толстого журнала, в свое время первая написавшая о новом лирическом даровании, сравнила Скляра с подснежником, который с самого начала был обречен, так как появился на свет в жестокое время, убивающее настоящую литературу. Для поминок сняли зал в небольшом арбатском кафе. Похороны и поминки оплатил "Парнас", Смоляницкий не поскупился. Ощущал ли он свою вину за то, что так и не расцвел тонкий лирический талант Скляра? Вряд ли. Лишь сказал за поминальным столом, что в наши нелегкие времена мы должны держаться вместе и помогать друг другу. При этом посмотрел на Леонтьева не то чтобы с осуждением, но с грустной отеческой укоризной. "Сука, -- подумал Леонтьев. -- Слышал бы тебя сейчас Паша Акимов!" Паша выписался из больницы через две недели. К этому времени Леонтьеву уже было что ему показать. "Слова Анжелы-Ольги о том, что у Егорычева был СПИД, явились для Мартынова полной неожиданностью. Если так, это многое объясняло. Версия самоубийства получала весомое основание. Узнать, что ты неизлечимо болен и любая царапина или простуда могут свести тебя в могилу, мало радости, невольно потянешься к пистолету, чтобы не длить агонию. Откуда ей это стало известно, Ольга не рассказала. Неожиданно разнервничалась, зашмыгала носом и выскочила из кафе. Мартынов не стал ее останавливать, неудобно было привлекать внимание, на них и так уже оглядывались. На нее с сочувствием, на него с осуждением -- что это за мрачный тип, заставляющий плакать элегантную даму? Авдеева сообщение о СПИДе чрезвычайно озадачило: -- Об этом мы даже не подумали. А почему не подумали? Могли. Не педик, но кололся? Кололся. Много ли надо, чтобы подцепить СПИД? Один раз вмазаться грязным шприцом, и готово. Черт его знает, чем эти молодые жеребцы думают! Со всех сторон орут: "СПИД, СПИД, берегись СПИДа", а толку? Образцы крови, по которым Егорычева проверяли на наркотики, отправили на анализ в специализированный институт. Через неделю пришел ответ: реакция отрицательная. Не поверили, попросили повторить анализ. Подтвердилось: никакого СПИДа нет. -- Что за черт? -- удивился Авдеев. -- Откуда ты взял, что у него был СПИД? -- Я тебе говорил. Сказала его любовница. -- Ирина Рогова? -- Нет, другая. Ты ее не знаешь. -- Вот что, Гоша, возьми ее за жопу и как следует потряси. Не нравится мне эта путаница. И вообще, с делом пора завязывать. Прокурор уже косится: все ясно, чего тянуть? Звонить Ольге Мартынов не стал. Запросил в справочной ГУВД адрес квартиры, где был установлен телефон, с которого она в прошлый раз звонила. Отправился к ней около полудня, учитывая, что дамы ее профессии не любят рано вставать. Однокомнатная квартира, которую Ольга снимала, находилась в районе "Автозаводской", на пятом этаже панельной пятиэтажки без лифта и никак не годилась для того, чтобы принимать в ней богатых клиентов. В том, что они богатые, Мартынов не сомневался. Бедные не звонят по объявлениям, в которых сразу предупреждают: "Дорого". Увидев его, Ольга растерялась. Только и сказала: -- Вы? Как вы меня нашли? -- Может, пригласишь войти? -- не ответив на вопрос, спросил Мартынов. -- Или будем разговаривать на пороге? -- Проходите. Извините, у меня не убрано... Пока Мартынов раздевался в крошечной прихожей, она поспешно снимала со стульев и прятала в шкаф платья, паутинки чулок, белье. Комната была убогая, с минимумом мебели. На школьном письменном столе у окна Мартынов заметил стопку учебников по экономике, тетради с конспектами. -- Институт, значит, не бросила? А я думал, соврала про сессию. Сколько осталось? -- Год. Не знаю, как я его выдержу. -- И кем ты будешь? -- Ну что вы спрашиваете, Георгий Владимирович? Кем я могу быть? Секретаршей. С высшим экономическим образованием, но секретаршей. Хотите чаю? Или кофе? -- Нет, спасибо, -- отказался Мартынов, продолжая осматриваться. -- Не думаю, что сюда можно приводить клиентов. Где ты с ними встречаешься? -- Когда как. В гостинице, в загородном отеле. -- Дома? -- Нет, дома нет. Они семейные люди. Вы пришли об этом говорить? -- В рекламе твоего борделя сказано: "Дорого". Это сколько? Сто долларов в час? Двести? -- Вы меня с кем-то спутали. По часам работают шлюхи с Тверской. Меня приглашают на ночь. -- Сколько стоит ночь? -- Пятьсот. -- Неплохо. -- Половина сразу уходит. -- Кому? -- А то не знаете! Мадам, охране. За тряпки, за белье, за врача. Хватит об этом, а? -- Хватит так хватит, -- согласился Мартынов. -- Я к тебе приехал поговорить об Егорычеве. Ты сказала, что у него был СПИД... -- Я этого не говорила, -- запротестовала Ольга. -- Вы меня не так поняли. Я сказала, что молодой человек может застрелиться, если узнает, что у него СПИД. -- Так был у него СПИД или не было? -- Он думал, что был. -- Откуда ты знаешь? -- Он мне сам сказал. Он был очень подавлен, ему нужно было выговориться. Я просто подвернулась под руку. -- С чего он взял, что у него СПИД? -- Не знаю. Честное слово, не знаю. Наверное, прошел анонимное обследование. Знаю только, что он был не в себе, просто убит. -- Ну вот что. Хватит врать, -- перебил Мартынов. -- Никакого СПИДа у него не было. И сдается мне, что ты знаешь гораздо больше, чем говоришь. Вот сейчас и расскажешь все, что знаешь. -- Ничего не знаю, -- уперлась Ольга. -- Что вы мне сделаете? Будете пытать? -- Вообще-то в МУРе мы всегда так и делаем. Хорошие результаты дает электрошок. Еще лучше -- раскаленный утюг на живот. Или кипятильник в задний, извиняюсь, проход. Много есть разных способов заставить человека говорить. Но я сделаю по-другому. Помнится, в деле о "клофелинщицах" в гостинице "Украина" были у меня сомнения в показаниях свидетелей о твоем алиби. Что тебя не было в ту ночь в гостинице. Как-то не складывалось: всегда была, а в ту ночь не было. И почему-то хочется мне это дело поднять... -- Дело закрыто, -- со злостью напомнила Ольга. -- А что мне мешает к нему вернуться? Есть такая формулировка: "по вновь открывшимся обстоятельствам". Вызову из зоны основных фигурантов, еще раз допрошу свидетелей. Пока все тянется, ты будешь сидеть в СИЗО. Потому что мерой пресечения изберут содержание под стражей. Как тебе этот вариант? -- Вы этого не сделаете! -- Сделаю. От того, что ты знаешь, но упорно не хочешь рассказать, зависит судьба человека. Мы не знаем, виновен он или нет. А оправдать виновного или посадить невиновного -- одинаково плохо. -- В чем его обвиняют? -- В убийстве художника Егорычева. -- Ну что за невезуха! Что за проклятая моя судьба! -- вырвалось у Ольги. -- Обязательно во что-нибудь вляпаюсь!.. Спрашивайте. -- Так-то лучше, -- одобрил Мартынов. -- Только я не буду ни о чем спрашивать. Рассказывай сама. Начни с начала. И не пропускай подробностей..." Глава пятнадцатая. ЖЕНА ФРАНЦУЗСКОГО ДИПЛОМАТА "Это был странный клиент. От него исходило ощущение тревоги -- будто стоишь рядом с уличным трансформатором, внутренняя энергия которого дает о себе знать мерным гудением. Ольга сначала даже испугалась: псих какой-то. На психов у нее было безошибочное чутье. Только благодаря ему удавалось не попадать в жуткие истории, о каких с содроганием рассказывали знакомые девочки. Исходящую от человека агрессию она ощущала всей кожей, всеми нервами -- так чуткий прибор улавливает присутствие невидимой радиации. Тревога, которой был переполнен клиент, опасности вроде бы не несла. Внешне она проявлялась в мрачности его лица с низким лбом, с холодным взглядом, с выбритыми до синевы щеками. Он был в коротком сером пальто от Хуго Босса, без шляпы, черные волосы аккуратно уложены на пробор. Позвонил по телефону, который был в Интернете, оставил свой номер. Ольга перезвонила. Но привычная схема сразу была нарушена. Клиент сказал, что сначала хотел бы встретиться на нейтральной территории и обсудить кое-какие детали. Ольга, поколебавшись, согласилась. Обычно к клиенту все девочки ездили с охранником. Он смотрел, нет ли чего подозрительного, не ожидает ли гостью пьяная или обкуренная компания, сам получал плату за ночь. Самодеятельность не допускалась. За недосмотр с охранников жестоко взыскивали. За самостоятельные контакты с клиентами девочек штрафовали. Мадам, содержательница виртуального борделя, установила очень жесткие правила. Благодаря строгой дисциплине бордель благополучно существовал уже несколько лет. Девушки были недовольны тем, что приходится отдавать половину платы, но помалкивали. Разговор был короткий: не нравится -- иди на Тверскую. В том, что Ольга согласилась встретиться с клиентом, не сказав об этом мадам, уже было нарушение правил. Но она отмахнулась. Дойдет до дела, скажет. Человек предусмотрительный, хочет посмотреть, кого ему подсовывают. Имеет право. Фотография одно дело, натура совсем другое. Они встретились днем у входа в метро "Автозаводская". Ольга сразу выделила его в толпе -- по бездельности, по хмурому рассеянному взгляду, которым он провожал молодых женщин. Он тоже ее узнал, но подойти не спешил -- рассматривал неторопливо, внимательно. Осмотром, видимо, остался доволен, молча провел ее к черному шестисотому "мерседесу", открыл дверь: -- Садитесь. На пустынной набережной Москвы-реки заглушил двигатель и повернулся к Ольге всем телом. -- Не спрашиваю, сколько стоят ваши услуги. Я хочу абонировать вас на месяц, начиная с этого дня. Это возможно? -- Это обойдется вам в копеечку, -- предупредила Ольга. -- В пятнадцать тысяч зеленых. -- Не имеет значения. Условие одно: о нашем контакте не должен знать никто. Ни ваши товарки, ни ваши хозяева. Сможете это устроить? Заболеть? Взять отпуск? Уехать к родителям? Кровь бросилась к лицу Ольги. Пятнадцать тысяч долларов. Год безбедной жизни. Можно закончить институт. Можно съездить летом на море. Можно... Господи, все можно! Клиент не торопил, терпеливо ждал. -- Смогу, -- наконец сказала Ольга. -- У меня много "хвостов" в институте. Они знают, что я учусь. Отпустят. Требовательно зазвучал мобильник. Клиент включил связь: -- Рогов, слушаю!.. Потом перезвоню, занят. "Его фамилия Рогов", -- взяла на заметку Ольга. -- Как мне вас называть? -- спросила она. -- Алексей Вениаминович. Можно без отчества. Значит, студентка? На студентку вы не очень похожи. Не годится. Нужно что-то другое. Ладно, придумаем. Он достал портмоне и извлек из него пластиковую карточку. -- Это аванс. Пять тысяч долларов. В рублях. Получить можете в любом банкомате. -- Вы еще не сказали, что от меня потребуется, -- проговорила Ольга, не притрагиваясь к карточке. -- Ничего необычного. Для начала вы должны познакомиться с одним молодым художником и купить у него пару картин. -- Картин? Каких картин? -- Любых. Не важно. Скажем, за три с половиной тысячи долларов. Вот деньги. Он предпочитает наличные. К карточке прибавился желтый конверт с прозрачным окошком, в котором зеленели американские рубли. -- Фамилия художника Егорычев, адрес скажу. Его никто не знает, но до вас дошли слухи, что есть гениальный молодой художник. Вы заинтересовались, решили посмотреть его работы. Вы задвинуты на современной живописи. Или, как еще говорят, повернуты. Две картины привели вас в полный восторг. -- Алексей, что вы несете? -- засмеялась Ольга. -- Я ничего не понимаю в современной живописи! -- Никто не понимает. Восторг изобразить сможете? -- Наверное, смогу. -- А большего и не надо. Никак не пойму, в каком качестве вам лучше у него появиться. Богатая дама, это само собой. Светская, из высоких кругов. Кажется, знаю. Вот вы кто -- жена французского дипломата. Муж старый, вечно занят. Вы скучаете, ищите развлечений. -- Почему французского? -- Вы похожи на француженку. Что-то в вас есть. Этот плащик с пояском, эта стрижка. -- Как я понимаю, купить картины -- это не все? -- Да. Основная ваша задача -- затащить художника в постель. Думаю, для вас это не составит труда. -- Он ваш сын? -- Господи боже! -- изумился Рогов. -- С чего вы взяли? -- Вы так о нем заботитесь. -- Нет, -- сказал Рогов. -- Нет, -- повторил он, и лицо его приняло хмурое, даже ожесточенное выражение. -- Он любовник моей жены. Я хочу, чтобы он ее бросил. Вы поможете мне. Согласны?.. -- И ты согласилась, -- заключил Мартынов. -- Георгий Владимирович, а почему я должна была отказаться? -- возмутилась Ольга. -- Человек платит. Человек решает свои проблемы. Серьезные личные проблемы. Почему я должна сказать "нет"? -- Не возникай, я же ничего не говорю. Что было дальше? -- Да все получилось так, как Рогов сказал. Купила я у Егорычева две картинки. Он страшно возбудился. Не знал, куда меня посадить. Как я поняла, до меня картин у него не покупали. Говорил, правда, что какой-то Гельман готовит его большую выставку. Врал, я думаю. Что-то не верится мне, что его картины можно выставлять. -- До постели дошло? -- В тот же день. Не знаю, какой он художник, но в этом деле он был большой мастер. -- Продолжай. -- Через неделю Рогов позвонил, поинтересовался, как дела. Я спросила, что мне делать с картинами. Он сказал: подъеду, возьму. На другой день приехал. Встретились мы там же, на "Автозаводской". Он дал мне еще одну карточку -- снова на пять тысяч долларов в рублях. Картины взял. Остановился у мусорки, выбросил их, даже не развернул. Сказал: все идет как надо, действуйте в том же духе. -- Что идет как надо? Что он имел в виду? -- Не знаю, не спросила. Наверное, с женой у него начало получаться. Может, Егорычев и не хотел ее бросать, но пришлось. Я не давала ему бегать на сторону. Кто после этого может сказать, что я не выполняю своих обязательств? -- А дальше? -- Дальше начался ужас... При очередной встрече Рогов был мрачен, как носорог. Ничего не объясняя, посадил Ольгу в машину и повез через всю Москву. На улице со странным названием 2-я Прядильная остановился у старого здания с вывеской "Клинический диспансер № 5". -- Поднимитесь наверх, спросите доктора Козлова. Скажете: от Алексея Вениаминовича. Он в курсе. -- В курсе чего? -- не поняла Ольга. -- Не задавайте лишних вопросов. Доктор Козлов оказался добродушным толстым человеком, совершенно лысым, в сильных плюсовых очках. Он провел Ольгу мимо тихой очереди из молодых людей в косухах и девушек в драных джинсах, в процедурной показал на кушетку: -- Располагайтесь. Снимите свитер. Взял кровь из вены, распределил ее по пробиркам. -- За результатом придете через четыре дня. Обязательно лично. -- Почему обязательно? -- Возможно, придется повторить анализ. -- Какой анализ? -- Разве вам не сказали? На СПИД. -- Что это значит, Алексей? -- набросилась Ольга на Рогова. -- У меня только что взяли анализ на СПИД. Что за дела? -- Боюсь, у меня для вас плохие новости. У моей жены СПИД. Заразиться она могла только от Егорычева. -- Значит, и я? Значит, и у меня СПИД? -- Не паникуйте раньше времени. Через четыре дня узнаете. Лучше запоминайте, как сюда ехать. Четыре дня Ольга провела в состоянии оцепенения. Отчаяние сменялось надеждой, надежда отчаянием. Несколько раз звонил Егорычев, она бросала трубку. В назначенный день приехала в диспансер на Прядильной в восемь утра. Час прождала доктора Козлова среди тихих, словно бы потухших парней и девушек. Все они проходили анонимное обследование на СПИД. Из их разговоров узнала, что когда реакция отрицательная, анализ не повторяют. Когда положительная -- обязательно повторяют. Доктор Козлов лучился утренним благодушием. -- Присядьте, голубушка. Что мы имеем? Ага. Снимите свитерок, возьмем кровь еще раз. -- Зачем? -- замирая от ужаса, спросила Ольга. -- Повторим анализ. -- Реакция положительная? -- Не хотелось бы огорчать такую прелестную даму, но, увы, да. Схватив такси, она примчалась на Большие Каменщики, выдернула Егорычева из постели. -- Подонок! Гад! Сволочь! Одевайся, поедем делать анализ! -- Что с тобой? Взбесилась? Куда ехать? Какой анализ? -- На СПИД, мерзавец! Ты знаешь, что у тебя СПИД? Знаешь? Господи, какая скотина! -- Какой СПИД? Что ты гонишь? Никуда не поеду! -- Поедешь! С ментами повезут! И получишь срок! Этого хочешь? Так я тебе устрою, мне терять нечего! Когда до Егорычева дошло, что на него свалилось, он сразу присмирел, трясущимися руками, путаясь в рукавах и штанинах, оделся, в такси сидел, вжавшись в угол, лишь иногда растерянно произносил: -- Нет!.. Не может быть!.. Не может этого быть!.. В диспансере Ольга заглянула в процедурную: -- Доктор, вас не затруднит сделать анализ этому человеку? -- Нисколько, голубушка, -- жизнерадостно отозвался доктор Козлов. -- Мне говорили, что вы наверняка приведете своего бойфренда. Проходите, молодой человек, снимайте куртку... -- Я вам что-нибудь должна? -- спросила Ольга, когда Егорычев, сдав кровь, вышел в коридор. -- Нет-нет, мне уже заплатили... Через четыре дня, приехав за результатом повторного анализа, Ольга восприняла его лучезарное "Положительная реакция, исключительно положительная" как будто именно этого ожидала и даже хотела услышать. Преодолевая навалившую апатию, спросила: -- А у него? -- У вашего бойфренда? А как же. Тоже положительная. Было бы очень странно, если бы получилось иначе... СПИД. Вот и все. Кончилась жизнь. Какая коротенькая. Что будет дальше? Дальше не будет ничего. Умирание. Хорошо, если быстрое. А если медленное, с разложением гниющего тела? Смерть, не существующая в двадцать два года, вдруг стала обыденностью, как прогноз погоды. Но в сознание эта новая обыденность не вмещалась, как в московскую малогабаритную квартиру не влезает громоздкий старинный шкаф. Он не совмещается с привычной мебелью, привычная мебель не совмещается с ним, что-то одно лишнее. Целыми днями Ольга сидела за учебниками и конспектами, загружая голову уже не нужными ей знаниями, чтобы не думать о том, о чем не могла думать. И не могла не думать. Вечером включала телевизор и погружалась в захватывающие сериалы, которые раньше почему-то казались ей занудными, в искрометные ток-шоу. С особенным удовольствием смотрела рекламу: какие женщины, какие мужчины, какие автомобили, какие прокладки. Но стоило выключить телевизор и потушить свет, как ее обступала кладбищенская тьма. Ей казалось, что она задыхается. Вскакивала, включала ночник, сидела, закутавшись в одеяло, пока не одолевала спасительная усталость. Утром рассматривала в зеркале осунувшееся лицо, тени под глазами. Они казались первыми признаками разложения. Однажды позвонил Рогов, предложил встретиться. В машине передал кредитную карточку с пятью тысячами долларов на счету: -- Наш контракт закончен. -- Спасибо, -- сказала Ольга. -- Не знаю, успею ли я потратить эти деньги. -- Мне жаль, что так получилось. -- Мне тоже. Что делать? Судьба. -- Прощайте, жена французского дипломата. Вы хорошо исполнили свою роль. -- Прощайте, Алексей Вениаминович. Она была уже у входа в метро, когда Рогов окликнул: -- Анжела! Ольга даже не сразу поняла, что обращаются к ней. Оглянулась: Рогов стоял возле "мерседеса" -- приземистый, широкоплечий, сунув руки в карманы светлого пальто, набычив тяжелую голову с пробором в черных волосах. Она подошла. Он сказал: -- Возможно, я делаю ошибку. Но я не могу вас так отпустить. Пообещайте мне, что то, что я скажу, останется между нами. Обещаете? -- Мне это нетрудно. Что бы вы ни сказали, это скоро уйдет вместе со мной. -- У вас нет никакого СПИДа. Смысл его слов не сразу дошел до сознания. -- Что значит у меня нет никакого СПИДа? -- с недоумением спросила Ольга. -- То, что я сказал. -- А анализы? Их повторяли два раза. Реакция положительная. Доктор Козлов сказал... -- Ему за это заплатили. -- Кто заплатил? -- Я. -- У меня нет СПИДа, -- растерянно повторила Ольга. -- У меня нет никакого СПИДа. Мне нужно время, чтобы к этому привыкнуть... Погодите, а у него? У Егорычева? Лицо Рогова сразу потяжелело, приобрело угрюмое, даже злобное, выражение: -- У него есть. -- Вот и все, -- закончила Ольга рассказ. -- Я ему не поверила. Помчалась в диспансер на Ленинском, там тоже анонимное обследование. Реакция отрицательная. Поехала в другой, на Ленинградке. Реакция отрицательная. Только тогда поверила. У меня было такое чувство, будто закончился жуткий, кошмарный сон. -- Повезло, что сон, -- заметил Мартынов. -- Могло и не повезти. При твоих занятиях... Ладно, не мое дело учить тебя жить. Жизнь сама учит. Егорычеву ты ничего не сказала? -- Сначала я о нем забыла. Не до него. Потом сомневалась. Я же обещала Рогову, что все останется между нами. В конце концов решилась: нужно сказать, парень уже достаточно помучился. Поехала к нему на Большие Каменщики... Опоздала. Всего на один день..." Глава шестнадцатая. НАРИСУЙ СЕБЕ СМЕРТЬ Сенсационное сообщение о таинственной смерти знаменитого писателя Незванского, не вызвавшее заметной волны в России, постепенно докатилось до Нью-Йорка и спровоцировало очень бурную реакцию у человека, для которого Незванский был таким же проклятием, как для Леонтьева и Паши Акимова, -- у писателя Эдварда Туполя. В середине января позвонил главный редактор "Российского курьера": -- Валерий Николаевич, не могли ли вы ко мне подъехать? Есть интересная идея. -- Володя, всегда к твоим услугам. Коньяк "Суворов" будет? -- "Суворова" не будет, кончился. Мне присылали его из Тирасполя. Сейчас им не до того. "Хеннесси" устроит? -- Почему нет? -- Ну, я рад. Честно сказать, боялся, что вы даже не станете со мной говорить. -- Почему? -- удивился Леонтьев. -- Из-за истории с пресс-конференцией Незванского. -- Да брось ты. Я же все понимаю. Жизнь такая: делаешь не то, что правильно, а то, что нужно. -- Тогда до завтра... Главный редактор "Курьера" встретил Леонтьева радушно, с некоторым смущением признался: -- Вы родили у меня комплекс. Иногда что-нибудь сделаю, а потом думаю: а как я буду выглядеть в новом романе Леонтьева? Честно говоря, не всегда комильфо. За историю с пресс-конференцией мне стыдно. Когда я принимал "Курьер", я сказал: цензура будет только одна -- наша совесть. Пока свобода слова есть в нас, она есть и в России. Рынок рынком, а совесть все-таки надо иметь. Без нее наша профессия превращается в проституцию. За роскошь иметь совесть приходится платить. Даже материальным благополучием "Курьера". Какой-то козел диктует нам, что печатать, а что не печатать. Рекламы он нам не дастДа подавись ты своей рекламой! Сдохнет "Курьер"? Значит, сдохнет. Но подстилкой ни у кого не будет! Как-то не улыбается мне быть в новом романе Леонтьева приспособленцем к подлым временам. А они подлые, Валерий Николаевич, и становятся все подлее. -- Не расстраивайся, Володя, они всегда такие. Не мной сказано: "Бывали хуже времена, но не было подлей". -- Я вот зачем вас побеспокоил, -- перешел он к делу. -- Сейчас приедет Эдвард Туполь. Знаете его? -- Слышал. -- До него дошла информация о смерти Незванского. И о его воскрешении. Очень эта история его возбудила, даже прилетел в Москву. Идея у него такая: поехать в Гармиш-Партенкирхен и взять у Незванского интервью. Подробное, с творческим методом, с творческими планами и все такое. Вполне уважительное. А потом дать интервью с комментарием Туполя и с рассказом о пресс-конференции. Каждое слово Незванского будет звучать дешевым фарсом. И если даже после этого читатели не увидят, что их любимый автор пройдоха и жулик, тогда не знаю, чем можно их убедить. -- Неплохая идея, -- одобрил Леонтьев. -- При чем тут я? -- Вы и поедете к нему. С прессой он отказывается встречаться. С коллегой-писателем встретится... -- Эдвард Анатольевич Туполь, -- сообщила секретарша. -- Просите. Туполь оказался сухощавым человеком с острым носом, с острым лицом, с седыми волосами, всклокоченными так, будто он только что встал из-за письменного стола, за которым мучительно искал слова и в отчаянии лохматил волосы. Энергия так и била из него, искала выхода. Ему даже трудно было сидеть на месте -- так и норовил вскочить и забегать по кабинету. -- Знакомьтесь, Эдвард Анатольевич, -- предложил Володя. -- Незванский, -- представился Леонтьев. -- Как Незванский? Какой Незванский? -- озадачился Туполь. -- А, понимаю. Вы тоже Незванский? У меня такое чувство, что все писатели России стали Незванскими. Я видел уже человек десять. -- Я -- больше. -- Валерий Николаевич Леонтьев писатель, -- подсказал Володя. -- Что вы написали? -- живо заинтересовался Туполь. -- Семь романов Незванского. Четыре один, три с соавтором. Не читали? -- Я это говно не читаю! Извините. Ваши романы, возможно, не говно. Но от одного этого имени мне блевать хочется. -- Я рассказал Валерию Николаевичу о вашей идее... -- Он, конечно, согласился? -- Этого я не успел спросить. Как вы насчет того, чтобы прокатиться в Германию? -- Никак. -- Почему? -- удивился Володя. -- На халяву! -- Мне это неинтересно. С тех пор, как границы открылись и трудности остались только с деньгами, зарубежные путешествия потеряли для Леонтьева притягательность. В советские времена он побывал с писательскими группами в Египте, в Венгрии, в ФРГ, в Болгарии. В постсоветские слетал с женой в Турцию, в знаменитую Анталью. Когда он рассказывал, что был в Турции, у него все время возникало такое чувство, будто он слегка врет. Никакая это была не Турция, а так, что-то среднеарифметическое от европейских курортов. Даже вышколенная обслуга была мало похожа на турок. Жене понравилось: можно вставать из-за стола и ни о чем не думать, все включено. Леонтьеву не понравилось: слишком жарко, слишком тесно. Пару раз съездил в Болгарию, где выходили его книги, с болгарским издателем наполнил воздухом много бутылок "Солнцева бряга" -- так болгары называют выпивку. У русских -- осушить бутылку, у болгар -- наполнить воздухом. А больше никуда не тянуло. Тащиться в Гармиш-Партенкирхен посреди зимы, бросать идущую к концу работу -- ради чего? -- Валерий Николаевич, а ведь вы не можете отказаться, -- сказал главный редактор "Курьера". -- Вы запустили утку о смерти Незванского, вы обнаружили подставу на пресс-конференции... -- Так это были вы? -- закричал Туполь. -- Гениально! Поздравляю! Гениально! Я бы до такого не додумался! Он вскочил с места и долго тряс Леонтьеву руку. -- Оказывается, еще есть в России честные писателиОказывается, еще есть свободная журналистика! НезависимаяПринципиальная! Я стал лучше думать о России! -- Эдвард Анатольевич, мы очень за вас рады. И за Россию тоже рады. Валерий Николаевич, неужели даже после этого вы можете сказать "нет"? -- Могу. -- Вас не смущает, что вы лишите писателя Туполя остатков оптимизма? -- Меня смущает, что в этой чертовой Германии я простужусь. Мне это надо? -- Я вам сказал, что иногда думаю о том, как буду выглядеть в вашем романе. А как вы будете выглядеть в романе, если его вздумаю написать я? Сказать? -- Змей ты, Володя, -- тяжело вздохнул Леонтьев. -- Ладно, уговорил. Но один не поеду. Только с соавтором -- с Пашей Акимовым. -- Так-то лучше, -- одобрил Володя. -- С двумя российскими писателями он уж никаких не откажется встретиться. -- Кто такой Акимов? Зачем нам Акимов? -- почему-то забеспокоился Туполь. -- Владимир Георгиевич, в чем дело? Про Акимова мы не договаривались. Володя объяснил: -- У "Российского курьера" денег на заграничную командировку нет. Эдвард Анатольевич согласился финансировать поездку. -- Да, согласился, -- подтвердил Туполь. -- Шестьсот евро меня не разорят. -- А тысяча двести евро разорят? -- спросил Леонтьев. -- Я не самый бедный человек в Америке. Но далеко не самый богатый. -- Интересно было с вами познакомиться. Пойду я, Володя, -- сказал Леонтьев, вставая. -- Приятно было увидеть, что ты в форме. -- Вы куда? -- спросил Туполь. -- Домой. Нужно поторопиться, а то попадешь в самый пик. -- Но мы еще ничего решили! -- Так решайте. -- Согласен. Где наша не пропадала. Тысяча двести евро -- хорошие деньги. Но чего не сделаешь, чтобы очистить русскую литературу... -- Умеет считать, -- заметил Володя, проводив Туполя и доставая из книжного шкафа бутылку "Хеннесси". -- Если мы уничтожим Незванского, тиражи его книг подскочат. Теперь можно и выпить. -- А ему -- пожалел? -- Он не тот человек, с которым приятно пить коньяк. Будем здоровы! -- Неплохо, но до "Суворова" далеко, -- оценил Леонтьев выпивку. -- Хочу сделать тебе небольшой подарок. Не знаю, правда, обрадует ли он тебя. Он положил на стол ксерокопию статьи "Таинственный Незванский: миф или реальность?", которая так и не пошла в "Курьере". После разговора со Смоляницким, прерванного известием о смерти Коли Скляра, он попросил секретаршу скопировать статью, чтобы дома ее внимательно прочитать. Зная о доверительных отношениях шефа с Леонтьевым и не подозревая никакого подвоха, она охотно выполнила просьбу. -- Узнаешь? Володя нахмурился: -- Откуда у вас эта статья? -- Сделал копию в "Парнасе". А вот откуда у них -- большой вопрос. Смоляницкий проговорился, что заплатил за нее шестьсот долларов. Вопрос даже не в этом. А в том, получил ли Смоляницкий статью до того, как ты ее решил не печатать, или после. -- Петрова! -- бросил главный редактор в интерком. -- Вызывали? -- появился в дверях молодой журналист в спецназовской разгрузке. -- Дай-ка твою ксиву. Петров протянул ламинированную карточку, какие давно уже заменили солидные, в красном сафьяне, с золотым тиснением редакционные удостоверения. Володя сунул ее в бумагорезательную машину и нажал "старт". Машина хрюкнула и превратила карточку в лапшу. -- Что это значит? -- побледнев, спросил журналист. -- Ты уволен. -- За что?! Главный швырнул ему статью: -- Вот за что. -- Но вы же решили ее не печатать! Я работал? Работал. Выходит, бесплатно? -- Если через пятнадцать минут ты еще будешь в редакции, я лично обзвоню все издания, и тебя не возьмут даже в "Вестник московского водоканала". Пошел вон! Володя наполнил стопари и расстроенно сказал: -- Ну что за времена, Валерий Николаевич?! Если он так начинает, чем же закончит?! Растим подонков, а потом удивляемся: почему везде одни подонки?.. Известие о том, что им предстоит поездка в Германию, Пашу Акимова обрадовало. Он уже вполне оклемался после нападения, сошли синяки, отросла бородка. Только переносица была еще чуть припухшей и немного кривой. -- Как у бывшего боксера, -- прокомментировал Леонтьев. -- Штамп, но в отношении тебя точный. -- Очень вовремя, -- снова и снова возвращался Паша к поездке. -- А то у меня уже совсем глаз замылился. Смотрю на текст и не понимаю: то ли ничего, то ли полное говно. И самое главное: мы наконец-то увидим Незванского. А то он уже преследует нас, как тень отца Гамлета!.. Они увидели Незванского. Впечатление было настолько ошеломляющим, что они обрели дар речи только на автовокзале Гармиш-Партенкирхена в ожидании экспресса до Мюнхенского аэропорта. Первые смутные подозрения появились у Леонтьева, когда он увидел дом, в котором жил знаменитый писатель. Это был блок с отдельным входом в длинной двухэтажной постройке на окраине городка, вдали от центра с шикарными отелями, конференц-залами, дорогими магазинами и толпами туристов, любителей горных лыж и сноуборда. Дом, как и все дома в Германии, был чистенький, ухоженный, но явно бедный, чтобы не сказать убогий, по сравнению с соседними коттеджами и особняками. В Германии такое жилье называют социальным и выделяют неимущим. Кем-кем, а неимущим Незванский не был, даже если получал всего по три тысячи долларов за роман. На звонок вышла высокая сухопарая фрау весьма почтенного возраста, но, как все немецкие пожилые женщины, подтянутая, аккуратно причесанная, тщательно одетая. -- Мэй вир... то есть, м?ген вир герр Незванский зеен? -- путая английские и немецкие слова, проговорил Акимов. -- Из России, что ли? -- спросила фрау. -- Я, я, -- закивал Паша, -- То есть, да. Из Москвы. -- Вы кто? -- Писатели. Я Акимов, мой коллега Леонтьев. Мы хотели бы видеть Евсея Фридриховича. -- Подождите, я сейчас. Дверь закрылась. -- Не понял, -- сказал Паша. Минут через пять фрау вышла. Она была в тяжелом зимнем пальто с каракулевым воротником, от которого, как нафталином, пахнуло 50-ми годами прошлого века. -- Пойдемте. Минут через десять окраинные дома отступили, по одну сторону потянулась чугунная литая ограда, по другую -- стеклянные оранжереи и гранитные мастерские с выставленными перед ними образцами стел и надгробных памятников, пока еще безымянных и без дат. -- "Фридхофштрассе", -- прочитал Акимов название улицы. -- Это же улица Кладбищенская. Куда мы идем? -- А ты еще не понял? -- спросил Леонтьев. Вслед за фрау они прошли по центральной аллее кладбища, тщательно расчищенной от снега, свернули в боковую аллею. Возле невысокого черного камня фразу остановилась, варежкой смела с надгробья снег. -- Вы хотели увидеть Незванского. Смотрите. На камне было выбито: "Ewsey Fr. Neswanskiy. 1930 -- 1996". Когда Леонтьев выложил на стол главного редактора "Российского курьера" с десяток цветных снимков, сделанных "мыльницей" Паши Акимова, тот только головой покачал: -- Ну и делаА мы на бедолагу грешили. В каком году он помер? В 96-м? Даже не успел покупаться в лучах славы! -- И в золотом дожде, -- подсказал Леонтьев. -- Да, и в золотом дожде. Это особенно обидно. Эдвард Туполь, тотчас примчавшийся в редакцию, растерялся: -- С кем же я судился? С кем я столько лет боролся? Проклятый сукин сын! -- Побойтесь бога, Эдвард Анатольевич, -- укорил Володя. -- Вы боролись с тенью. Незванский ни при чем. Если он следил за вами с небес, его это здорово веселило. -- Он там веселился, а я землю носом рыл! Тратился на адвокатов, прилетал в Москву! Знаете, сколько стоит билет только в один конец? Восемьсот баксов! Ну, подлая натура! Ну, мерзавец! -- Успокойтесь, -- прикрикнул Володя. -- Сядьте и успокойтесь. Займитесь делом. Валерий Николаевич хочет отчитаться за командировку. -- Билеты на самолет, автобус-экспресс, счета в гостинице, -- выложил Леонтьев квитанции. -- И по сорок евро суточные. Остаток -- сто шестьдесят евро. Держите. Туполь сунул деньги в карман, спохватился: -- По сорок евро суточные? Не жирно? -- Такая ставка установлена правительством за загранкомандировки, -- сухо проинформировал Володя. -- Не хило живут в России командировочные!.. Извините, я перенервничал. Как теперь давать материал? -- Никак. -- Что значит никак? -- поразился Туполь. -- Никак значит никак. Мы не будем об этом писать. -- Но почему?! -- Речь шла о конфликте между двумя литераторами. Мы решили вмешаться. Сейчас речь идет о споре хозяйствующих субъектов. В такие споры мы не вмешиваемся. На это есть арбитраж, суд. -- О чем вы говорите? Какой я, к черту, хозяйствующий субъект?! -- Вы -- маленький. Незванский -- большой. Размер не имеет значения. -- Но это же афера! Вы что, не понимаете? На ваших глазах разворачивается грандиозная афера! -- На наших глазах все время разворачиваются грандиозные аферы. МММ, ГКО. О них мы знаем. А сколько таких, о которых не знаем? Мы не можем в них влезать. Для этого у нас нет ни сил, ни средств. -- Несчастная Россия! Проклятая богом страна! Как была рабской, так и осталась! А русская литература? Вы подумали о русских читателях?! -- Такие читатели. Насильно их никто не заставляет читать Незванского. Все, Эдвард Анатольевич, закрыли тему. -- Зачем же я посылал ваших людей в Германию? За что платил? Из лежащих на столе снимков главный редактор выбрал тот, где был могильный камень с надписью "Ewsey Fr. Neswanskiy", и протянул Туполю: -- Вот за это. Повесьте у себя над письменным столом. Смотрите на него и повторяйте: "Я победил". Вы, в самом деле, победили. Ваш оппонент мертв, вы живы. Это ли не победа? -- Ну вот, Валерий Николаевич, нашими общими стараниями одним ненавистником России стало больше, -- проговорил Володя, когда Туполь наконец ушел. -- Как этот эпизод будет отражен в вашем романе? -- Не знаю, -- ответил Леонтьев. -- Нужно подумать. -- Кстати, все забываю спросить. Над чем вы сейчас работаете? -- Да так, сочиняем детективчик. -- Название уже есть? -- Есть. -- Какое? -- "Нарисуй себе смерть". - Между нами, Валерий Николаевич, - проговорил журналист, когда Леонтьев уже уходил. -- Незванский - он, в самом деле, того? - Чего? - Ну, помер. Или это ваша очередная хохма? - Помер? -- изумился Леонтьев. -- О чем ты говоришь? Незванский вечен!.. "Протокол следственного эксперимента: Я, следователь Таганской межрайонной прокуратуры, Авдеев Д.Л., при участии старшего оперуполномоченного МУРа майора МВД Мартынова Г.В., а также экспертов-криминалистов Кошкина В.В. и Дьячкова М.А., в присутствии понятых Лапина А.Н. и Бурковой А.С., произвел в квартире № 35, дом 20 по ул. Большие Каменщики следственный эксперимент, о чем в соответствии со статьями 141, 182 УПК РФ составил настоящий протокол. Цель эксперимента: 1. Установить, слышала ли и могла ли слышать свидетельница Лошкарева М.А., проживающая в квартире № 36 в доме по вышуказанному адресу, звук выстрела, явившегося причиной смерти Егорычева К.И., проживавшего в квартире № 35, смежной с квартирой Лошкаревой М.А. 2. В случае положительного ответа на первый вопрос попытаться установить точное время выстрела. Свидетельница Лошкарева М.А. показала, что вечером 19 января услышала из соседней квартиры такой звук, будто упало что-то тяжелое. Она собиралась зайти к соседу Егорычеву К.И. и спросить, что у него упало, но не захотела пропустить программу "Время", которую регулярно смотрит более тридцати лет. Лошкарева М.А., 1925 года рождения, участница ВОВ, в прошлом полковник медицинской службы, инвалид первой группы, страдает сильной близорукостью (-12), но утверждает, что со слухом у нее все в порядке. Ее квартира и квартира Егорычева разделены капитальной стеной. Вызывало сомнения, что свидетельница вообще могла что-либо услышать. В ходе следственного эксперимента в квартире Егорычева были произведены три выстрела из пистолета "Таурус" с использованием устройства для пулеулавливания. Участники эксперимента следователь Авдеев и майор Мартынов с понятыми находились в момент произведения выстрелов в квартире Лошкаревой М.А. и фиксировали ее реакцию на звук выстрелов. Во всех трех случаях свидетельница подтвердила, что именно такие звуки она слышала вечером 19 января. Третий выстрел был произведен в тот момент, когда начала звучать музыкальная заставка программы "Время". Свидетельница Лошкарева М.А. уверенно заявила, что точно этот звук и точно в это время она слышала в тот вечер. Проведенный следственный эксперимент позволяет с большой степенью уверенности предположить, что выстрел, ставший причиной смерти Егорычева К.И., был произведен 19 января в 21 час 02 минуты. Следователь Таганской прокуратуры Авдеев Д.Л. Всякий раз, когда Мартынов входил в следственный изолятор "Матросская тишина", у него появлялось ощущение, что он переступает границу, разделяющую два мира. Один мир был Москва, суматошная, бестолковая, часто утомляющая и раздражающая многолюдьем. Другой мир был мир СИЗО, угрюмый, как кладбище, невидимо присутствующее в теле города, со своим бытом в переполненных камерах, с перегороженными решетками гулкими коридорами, с лающими приказами контролеров. В первом мире о втором знали, но знание это было знанием вообще, как люди знают о болезнях и смерти, никак не соотносят это знание с собой, отторгают его от себя. Ожидая в комнате для допросов, когда доставят подследственного Рогова, Мартынов думал о том, что не худо бы организовать регулярные экскурсии москвичей и гостей столицы по следственным изоляторам, как по Красной площади и Воробьевым горам. Как знать, не изменится ли после этого взгляд на обычную жизнь, не станет ли меньше взаимного раздражения и мелких обид, отравляющих будни, заставляющих забыть, какое это счастье -- быть свободным? Просто свободным. Идти куда хочешь, делать что хочешь, смотреть на красивых женщин. На Рогове уже лежал знак тюрьмы. Он был, как обычно, выбрит до синевы, аккуратно причесан, никакой небрежности в одежде. Но тюрьма уже давила на его плечи, гнула к земле, делала угрюмым, настороженным взгляд. -- Садитесь, Алексей Вениаминович, -- предложил Мартынов. -- Я хочу вернуться к вечеру 19 января. Вы вошли в дом на Больших Каменщиках в 20.15, вышли в 20.40. Это отметил консьерж. Двадцать пять минут вы разговаривали с Егорычевым. О чем? -- Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал. -- Вы сказали неправду. В целом, я примерно представляю, о чем шел разговор. Ольга ввела меня в курс дела. -- Ольга? -- переспросил Рогов. -- Какая Ольга? -- Анжела. Жена французского дипломата. Ее настоящее имя Ольга. -- Вы ее нашли? -- Да. -- Что она вам рассказала? -- Все. -- Если вы все знаете, зачем спрашиваете? -- Не знаю, всего лишь предполагаю. Хочу услышать это от вас. -- Я не желаю об этом говорить! -- Что ж, имеете право. -- Мартынов открыл тоненькую папку, которую принес с собой. В ней был один-единственный листок. -- Следователь Авдеев поручил мне объявить постановление, которое он вынес после следственного эксперимента, проведенного в квартире Егорычева. Вы ушли из дома в 20.40. Выстрел в квартире Егорычева раздался в 21.02. Постановление такое: "Уголовное дело по обвинению гражданина Рогова Алексея Вениаминовича прекратить согласно пункту 5-му статьи 4-й УПК РФ". -- Что такое пункт пятый статьи четвертой? -- За отсутствием состава преступления. -- Что это значит? -- Все обвинения против вас сняты. Вы свободны. Мартынову показалось, что Рогов не понял того, что услышал. Он уже хотел повторить, но тут Рогов заговорил -- напряженным, озлобленным голосом, с прорвавшейся страстью, которой он наконец-то дал волю: -- Я пришел к этому подонку, чтобы сказать, что я о нем думаю. Он стоял у мольберта. Творил. Он был в болезненно-возбужденном состоянии, но держался нагло, развязно. Предложил выпить. Я отказался. Сказал, что готовит большую выставку в галерее Гельмана, что две его картины уже купила жена французского дипломата, которая хорошо разбирается в современной живописи. Добавил с презрительной усмешкой: в отличие от некоторых. Я сказал ему, кто такая жена французского дипломата и кто на самом деле купил его картины. Сказал, что я сделал с его картинами: выбросил на помойку. А потом сказал главное: что я специально нашел проститутку, больную СПИДом, и подсунул ему. Не сомневаясь, что он схватит наживку, как хватает все, что плохо лежит. Он думал, что может безнаказанно лезть своими грязными лапами в чужую жизнь. Я ему доказал, что это не так. Я сказал: теперь ты будешь гнить и молить Бога о быстрой и легкой смерти. Намалюй последнюю картинку в своей подлой никчемной жизни -- нарисуй себе смерть!.. Рогов долго молчал, потом закончил: -- Потом я ушел. Не помню, закрыл ли за собой дверь. -- Закрыли, -- сказал Мартынов. -- Егорычев сам ее открыл. И постарался представить самоубийство как убийство. -- Я вот о чем думаю... Зная все, что произошло, сделал бы я то же самое?.. Да, сделал бы!.. И только Бог мне судья! -- Он всем нам судья, -- сказал Мартынов. -- Аминь. Я предупредил Ирину Александровну, что вас сегодня отпустят. Она, вероятно, уже ждет... Минут через сорок он курил возле проходной "Матросской тишины" и смотрел, как на другой стороне улицы, возле строительной техники и работяг с грохочущими отбойными молотками, у лиловой "мазды" стоит высокая молодая женщина с бледным лицом, с тяжелым узлом золотых волос на затылке, похожая на студентку в своем потертом китайском пуховике, джинсах и кроссовках, тревожно всматривается в сторону проходной. Когда из тяжелой двери вышел Рогов с полиэтиленовым пакетом с тюремной одеждой, она потянулась вперед, но с места не сдвинулась. Он подошел. Она молча протянула ему ключи от машины, повернулась и быстро пошла прочь. Он окликнул ее. Она остановилась. Он выронил пакет, приблизился к ней, взял ее руки в свои и опустился на колени на грязный снег, прижался лицом к ее рукам. Так они стояли бесконечно долго, среди грохота компрессора и тяжелой пулеметной дроби перфораторов. Потом вернулись к машине. "Мазда" уехала. Пакет так и остался на асфальте. Мартынов докурил и полез в свою "шестерку". Смутно было у него на душе. Он сделал свое дело, но ощущение душевной смуты не проходило. Вот, одна молодая жизнь погублена, в сердцах двух людей еще долго будет кровоточить глубокая рана. Кто виноват? Никто не виноват. Все виноваты. Сколько же злобы в московском воздухе, как мало люди умеют ценить жизнь!" Мартынов не заметил, что еще два человека стояли возле проходной "Матросской тишины" и наблюдали за происходящим. Он и не мог их заметить. Он существовал только в их воображении. Или они присутствовали в его сознании, как в сознании каждого человека присутствует писатель, оценивающий каждый его поступок и каждый помысел? Глава семнадцатая. ПРОПАВШИЕ БЕЗ ВЕСТИ В голосе Смоляницкого звучала обида, которую не могла приглушить даже плохая поселковая связь: -- В чем дело, Валери? Встретил на днях Эбонидзе, он рассказал, что ты приходил к нему с каким-то проектом. Это правда? -- Было, -- подтвердил Леонтьев. -- А почему не ко мне? Чем тебе не угодил "Парнас"? -- Мне показалось, что это я "Парнасу" не угодил. -- О чем ты говоришь? Даже в семьях бывают разногласия. Ничего личного. В каком состоянии рукопись? -- Практически готова. -- Так в чем дело, давай! Если сейчас запустим в работу, как раз успеем к весенней выставке "Книги России"! Текст отправили в "Парнас" по электронной почте. Через три дня пришел ответ: "Приезжай, поговорим". Как и в прошлый раз, Леонтьев не поехал, послал Акимова: -- Привыкай разговаривать с издателями, пригодится. А я уже с ними наговорился. Подумав, вложил в конверт цветной снимок с надгробием Незванского: -- Скажи -- от меня. Личный подарок. И посмотри на его физиономию. -- Стоит ли? -- усомнился Паша. -- Стоит. Пусть знает. Акимов вернулся около часа дня и сразу с электрички зашел к соавтору. -- Ну? -- спросил Леонтьев. -- Отдал снимок? -- Отдал. -- Что он сказал? -- "Сукин сын". -- Кто? -- Не знаю. Не стал уточнять. Но кажется, что он имел в виду вас. -- Ладно, к делу. Прочитал он роман? -- Прочитал. Роман понравился. -- Паша помолчал, посопел и со вздохом закончил: -- Авторы не понравились. На весенней ярмарке "Книги России", отрывшейся 15 марта на ВВЦ, с большим успехом прошла презентация нового романа Евсея Незванского "Без вести пропавший". Стенд издательства "Парнас" был украшен красочными постерами. Текст гласил: "ПОЛИЦИЯ НРАВОВ" -- новая серия романов знаменитого автора Евсея Незванского. Самая тайная сторона нашей жизни. Самые страшные и одновременно захватывающие преступления. Ночная жизнь больших городов и не только она. Сенсационные откровения и обжигающие страсти. ВЫ ГОТОВЫ К ЭТОМУ?! Первый роман серии уже в типографии. Он называется: "НАРИСУЙ СЕБЕ СМЕРТЬ!"