азговора не слышал. Минут через тридцать возле нашей калитки остановился автомобиль -- из дорогих, тяжелый, иностранной марки. Возможно, "мерседес". Гость зашел к отцу, и они минут тридцать разговаривали. После чего гость уехал, а отец переоделся и отправился на выступление. -- Кто был этот гость? -- Этого я вам не скажу. -- Кэп? -- попытался догадаться Пастухов, но Юрий только что руками не замахал: -- Ни Боже мой. Совсем другой человек. Совсем! Но скажу то, что вам, пожалуй, следует знать. В тот день, когда отец получил пакет, и перед тем, как ехать вечером к губернатору, он приехал в мой офис в пароходстве и попросил разрешения воспользоваться моим ксероксом. Он умел им пользоваться, потому что у них в институте стоит точно такой же. Я, разумеется, разрешил. Работал он минут сорок, потом сказал "спасибо" и уехал. -- Что он переснимал? -- спросил Пастухов. -- Не знаю. День был суматошный, задерживалась загрузка двух наших лесовозов, так что мне некогда было отвлекаться. -- Ваша секретарша могла увидеть, что он переснимает? -- Вряд ли. Во-первых, аппарат стоит в моем кабинете. А во-вторых, секретарша все время висела на телефоне, ей не до этого было. Я же говорю, что день выдался просто сумасшедший. -- Не допускаете ли вы, что отец делал копии тех самых документов, которые получил утром? -- У меня была эта мысль. Но на выступление он вышел с несколькими листочками тезисов. И все. После убийства при нем никаких документов не оказалось. -- Их могли взять из кармана плаща, -- предположил Пастухов. -- Могли, -- согласился Юрий. -- Если бы хотели убить его. Но хотели убить меня. -- Какой разговор был между гостем и вашим отцом? -- продолжал расспросы Пастухов. -- С криками, угрозами? Вы могли это слышать снизу. -- Нет. Обычный спокойный разговор. И провожал его отец совершенно спокойно, а на пороге пожал руку. Они не ругались и не ссорились, нет. -- Вы так и не скажете мне, кто был этот гость? -- Не скажу. Но объясню почему. Может быть, ваше расследование будет удачным. Но, скорее всего, нет. А последствия его выйдут боком мне и моей семье. А я люблю свою семью и хочу ее оберечь. Не осуждайте меня за это. -- Я вас не осуждаю, -- сказал Пастухов. -- Напротив. На вашем месте я поступил бы точно так же. -- У вас есть еще вопросы? -- Нет. У меня есть один совет. Не нужно вам никуда уезжать. Вам нравится здесь? -- Да, -- ответил Юрий. -- Ну и живите на здоровье. Никто вас не тронет. Потому что вы никому не нужны. Вы вбили себе в голову, что хотели убить вас. Нет, Юрий Николаевич, хотели убить не вас, а вашего отца. И убили. -- Вы в этом уверены? Пастухов мог бы объяснить этому большому, загнанному в угол своим страхом человеку, что ни один профессионал даже в густой темноте не перепутал бы его с отцом, будь даже на них одинаковые парики. Человека рисуют не одежда и внешность, а гораздо в большей степени -- психофизика его движений: походка, манера сутулиться или распрямлять плечи, еще тысячи малозаметных деталей, которые для любого профессионала очевидны, как крупный текст в детской книжке. Но он не стал ничего объяснять. Лишь повторил: -- Да, уверен. -- Почему-то я вам верю, -- подумав, проговорил Юрий. -- Потому что я говорю правду. А правду не нужно подкреплять доказательствами. Она говорит сама за себя. Проводите меня. Туман на улице сгустился так, что фонари были словно бы окружены радужными оболочками. Юрий погремел замками, отпирая калитку, и выпустил гостя. -- Спасибо вам, -- сказал он, протягивая широкую крепкую руку. Пастухов задержал его ладонь в своей и быстро спросил: -- Гостем Николая Ивановича в тот вечер был губернатор? Юрий помолчал и ответил: -- Да, Валентин Иванович Хомутов. II Пастухов не стал придумывать никаких фокусов, чтобы добиться встречи с губернатором. Он попросту появился в его секретариате во второй половине дня и предъявил старшему референту книжечку с тиснением КПРФ на обложке. -- Начальник охраны Антонюка, -- представился он. -- Мне нужно поговорить с губернатором. Золотой карандашик старшего референта застыл над блокнотом: -- О чем? -- О вопросах его безопасности. -- Вы не могли бы более подробно изложить тему своего разговора, чтобы я могла передать ее шефу? -- А вы в этом что-нибудь понимаете? -- спросил Пастухов. Сложная прическа на голове старшего референта качнулась и едва не рассыпалась от возмущения. Но она овладела собой. -- Чтобы сообщить шефу тему вашей беседы, вовсе не обязательно быть специалистом в вопросах охраны. Итак? -- Передайте, что я хочу обсудить с ним проблемы блокирования объекта угрозы на дальних обводах, -- вежливо сказал Пастухов. Она сделала несколько стенографических загогулин в блокноте и величественно уплыла в кабинет, отделенный от приемной массивной дубовой дверью с бронзовыми ручками. Резиденция губернатора размещалась в бывшем здании обкома КПСС. Несмотря на современную мебель и какие-то экзотические многолетние цветы, расставленные в торцах коридоров и в приемных, в здании был неистребим казенный дух, дух присутственного места, враждебный любому вошедшему. Не потому, что человек вошел с каким-то делом, которое может отвлечь обитателей этого места от их важных обязанностей, но уже само появление постороннего, человека с улицы, вызывало волны враждебности. Любой посторонний, будь он проситель или предлагатель чего-то полезного, был враждебен каждому сантиметру этого здания. Он был неуместен здесь. Несмотря на то что милиционеров у входа давно уже заменили прилично одетые и вежливые охранники и не меньше двух или трех раз сменились все секретарши и начальники канцелярий, этот дух враждебности к каждому вошедшему с улицы человеку все же не выветривался, он незримо присутствовал в атмосфере губернаторской резиденции, невольно заставляя вспомнить времена, когда перед входом в это массивное здание красовалась вывеска "Областной комитет КПСС", а на шпиле над зданием реял красный флаг. Через минуту старший референт выплыла из кабинета и сообщила Пастухову, стоя у открытой двери: -- Заходите. Валентин Иванович вас ждет. При этом вид у нее был такой обескураженный, что две другие секретарши (или младшие референты) сделали вид, что крайне заняты своими бумагами -- настолько, что им некогда даже взгляда поднять на свою начальницу. Только два телохранителя губернатора как полулежали в креслах в углу приемной, перемалывая мощными челюстями жвачку, так и остались в той же позе, никак не прореагировав на происшедшее. Губернатор сидел за массивным, сталинских времен письменным столом -- высокий сухощавый пятидесятилетний мужчина в свежей крахмальной рубашке и с распущенным узлом галстука. Поддернутые белоснежные манжеты были скреплены красивыми запонками из какого-то уральского самоцвета в серебряной или мельхиоровой оправе. Подглазья набухли, были темными, как у людей, страдающих почками. Пастухов обратил внимание, что пишет он не шариком, а красивой, с золотой отделкой самопиской. И это ему почему-то очень понравилось, хотя сам он писал мало и ему было в высшей степени все равно, чем писать -- лишь бы писало. Увидев посетителя, губернатор поднялся из-за стола, вышел навстречу гостю и пожал ему руку. -- Даже думать не хочу о той чуши, которую вы сказали моему референту. Но если начальник охраны моего соперника просит о встрече -- значит, у него есть на то причины. Излагайте. Кофе? Чай? -- Спасибо, ничего, -- отказался Пастухов. -- Тогда пойдемте сюда, -- предложил губернатор. Он открыл небольшую дверцу в торце своего кабинета, и они оказались в небольшой комнате, обставленной как столовая или гостиная: с буфетом, диваном и обеденным столом на шесть персон. Пастухов понял, что это была комната отдыха, какие, как он слышал, являлись обязательной принадлежностью кабинетов большого начальства. Впрочем, слышать-то слышал, но бывать в них ему не приходилось ни разу. Губернатор достал из буфета початую бутылку коньяка и два хрустальных фужера, щедро налил в оба и жестом предложил не стесняться. -- Спасибо, не пью, -- отказался Пастухов. -- На работе? -- уточнил губернатор. -- Нет, практически вообще. Ну, глоток на поминках... -- Почему? Пастухов понял, что должен искренне отвечать на все вопросы, даже пустяковые, если он хочет получить искренние ответы на свои. -- У меня отец от водки сгорел. -- Боитесь повторить его судьбу? -- Не боюсь. Не хочу, -- уточнил Пастухов. -- Есть и еще причина. Когда я выпью, во мне поселяется как бы другой человек. И он мне не нравится. Он мне мешает жить, думать, делать свое дело. -- Спасибо за откровенный ответ. А вот мне этот другой человек нравится. Он свободен, весел, раскован. Может легко позволить себе то, чего я в нормальном состоянии позволить себе не могу. Да, нравится. Поэтому я и пью. -- И в доказательство губернатор одним махом опрокинул в себя содержимое фужера. -- Давай выкладывай. Зачем начальнику охраны Антонюка понадобилась встреча с губернатором? -- У меня есть несколько вопросов. Но прежде -- один совет. Немедленно смените ваших мордоворотов. Я имею в виду охрану. -- Почему? -- Перед тем как встретиться с вами, я прошел два поста. Один -- на входе. Ладно, не будем к ним придираться, хотя заметить, что у человека оружие, -- для этого никакого металлоискателя не нужно. Для опытного человека. Второй пост -- на этаже возле вашего лифта. Та же картина. И наконец, двое ваших охранников в приемной. Но они-то должны были хотя бы обыскать посетителя. Тем более что посетитель незнакомый. Я не принес с собой сюда оружия только потому, что оно мне не нужно. А если бы было нужно? -- Ты считаешь, что моей жизни угрожает опасность? -- А вы считаете -- нет? Тогда просто увольте лишних людей. -- Ты не ответил на мой вопрос. -- Да, считаю, -- сказал Пастухов. -- Поэтому ваших охранников я не уволил бы, а сменил. -- Где я возьму других? -- Я вам пришлю пару моих ребят. Из Москвы. Они придут и скажут, что от меня. -- Твоих -- что это значит? -- Мы вместе воевали в Чечне. -- Я так и подумал, что ты из военных. Кем ты был? -- Капитаном спецназа. -- Тебе же не больше 27--28 лет. -- Двадцать семь. Чин капитана я получил в двадцать два. -- Так-так. Тем более интересно с тобой поговорить. Твои ребята с меня небось три шкуры сдерут? -- Нет, всего по пять тысяч долларов. -- За две недели работы?! -- изумился Хомутов. -- Когда вы нанимаете специалистов экстракласса, вы удивляетесь, что у них высокие расценки? -- А они экстра-класса? -- Таких в России не наберется больше десятка. -- Убедил, -- подумав, сказал Хомутов. -- Да, убедил. Почему-то я тебе верю. Столько же тебе платит Антонюк? -- Это не тема нашего разговора. Тем более что платит не он. -- А кто? -- Этого я не знаю. И до вчерашнего дня не хотел знать. -- Что случилось вчера? -- Я разговаривал с сыном Комарова. Он рассказал, что за полчаса до убийства вы беседовали с Комаровым у него дома. -- Да, я встречался с ним. -- Дня за три до этой встречи он отдал вам некий пакет. -- Допустим. -- Что было в этом пакете? -- Ты никогда об этом не узнаешь. Есть вещи, которые остаются тайной на десятилетия. Это -- одна из таких вещей. И не потому, что я этого хочу. Нет, это диктуется логикой государственного развития. Ты понимаешь, о чем я говорю? -- Понимаю. Но мне плевать и на государственное развитие и на его логику. В этом пакете -- тайна гибели Комарова. И я узнаю ее. Иначе я просто не смогу выполнить работу, для которой меня наняли. А я привык добросовестно относиться к своей работе. Губернатор плеснул в свой фужер еще коньяка, выпил без закуски, с удовольствием закурил и проговорил, благожелательно щурясь сквозь дым на Пастухова: -- А ты мне нравишься, парень. В молодости я был такой же. Есть цель -- ее нужно достичь. Все остальное не суть важно. Лишь позже я понял, что все остальное может быть важней сути. Ты этого пока не понял. Ну и ладно, поймешь. Про пакет я могу тебе только одно сказать. Даже если я тебе его дал бы, ты все равно бы там ничего не нашел. Там нет причины смерти Комарова. Верней, она есть, но далеко за рамками документов, которые были в этом пакете. Скажу тебе больше. Если бы этот пакет попал в руки любого другого человека, то вообще ничего бы не произошло. Трагическое стечение обстоятельств. Комаров оказался в нужное время в нужном месте. Это и стало причиной его гибели. -- Вы согласны, что его убили? -- Кто же с этим не согласен? -- Что убийство было заказным? -- Об этом мне говорили в управлении МВД. -- Что оно было выполнено профессионалом высокого класса? -- И об этом был разговор. -- Кто вместе с вами ездил к Комарову? -- Я был один. Он специально попросил об этом. Был только водитель, но он не выходил из машины. -- В разговоре с Комаровым вы не достигли того результата, которого добивались. Кого и как вы информировали о том, что разговор фактически закончился ничем? -- Да ты, никак, меня обвиняешь в убийстве Комарова? -- благодушно предположил губернатор. -- Не вас. Но того, кто был с вами. Или того, кто, к примеру, стоял в кустах сирени и ждал вашего знака. Губернатор нахмурился: -- Ты выстроил у себя в мозгу какую-то схему и ищешь под нее доказательства. -- Помогите мне ее разрушить. -- Не очень понимаю, почему я вообще трачу время на разговор с тобой. -- Я вам скажу, -- предложил Пастухов. -- Хотите? -- Попробуй. -- Потому что вы честный человек. Вы действительно напрямую не задействованы в убийстве Комарова, но косвенную вину все-таки чувствуете и стараетесь всеми способами от нее отделаться. И разговором со мной, и коньяком. Губернатор махнул рукой, обтянутой накрахмаленной манжетой с красивыми запонками: -- Убирайся. Мне больше не о чем с тобой разговаривать. Уверяю, что я никому ни полслова не сказал о разговоре с Комаровым и о том, чем он закончился. Ни полслова. Это я тебе говорю. А любой другой человек в городе подтвердит, что моему слову можно верить. -- А пакет с документами? -- Я в первый же день передал его в Москву. Пастухов встал. -- Я все равно узнаю, что было в том пакете, -- предупредил он. -- Да не было там ничего. Ничего, понимаешь? Там были бумаги пятилетней давности, которые к нынешним делам практически не имеют отношения. Если бы я мог тебе дать этот пакет, то через пять минут ты отложил бы всю эту макулатуру в сторону. -- Почему вы не хотите снова стать губернатором? Это желание пропало у вас после встречи с Комаровым или раньше? -- Хватит, нахлебался. Я строитель. Понимаешь? Всю жизнь я строил дома для людей. Перед сдачей дома обходил все квартиры, смотрел, не криво ли наклеены обои, хорошо ли закрываются форточки и балконные двери. У меня и на секунду не было сомнений в правильности и праведности моего дела. А здесь всего за четыре года я хлебнул столько говна, сколько другой и за всю жизнь не нахлебается. И главное -- все зависит не от меня. Зарплату задерживают -- Минфин денег не перечисляет. А виноват кто? Я. Производство останавливается. Кто виноват? Я. Область одна из первых в России по сбору налогов. А что мы имеем от этих налогов? Дырку от бублика. И кто виноват? Тоже я. Я всегда был демократом. А сейчас даже не знаю, кто я. Полукоммунист, полуфашист, полулиберал, полукапиталист. -- Я был на ваших предвыборных встречах. Вы не производили впечатления человека, который поставил крест на своей карьере, -- заметил Пастухов. -- А сейчас произвожу? -- Да. Что вы узнали такого, что отбило вам руки? -- Все, парень. Закончен наш разговор. Больше я тебе ничего не скажу. Сам сможешь что-то узнать -- дам подтверждение. Не сможешь -- извини. Это не моя тайна. Да и тайны тут нет. Ребят, которых обещал мне в охрану, пришлешь? -- Обязательно. -- Вот за это спасибо. Губернатор проводил Пастухова до двери кабинета, пожал ему руку и вернулся в кресло, на спинке которого висел его пиджак. -- Секунду! -- сказал Пастухов старшему референту и снова всунулся в кабинет. -- Валентин Иванович, последний вопрос. После разговора с Комаровым вы дали кому-нибудь какой-либо знак? -- Я не слышал этого вопроса. И вообще больше тебя не видел, -- ответил Хомутов. Пастухов вышел на просторную площадь, ощущая освобождение от той тягости, которую нормальный человек всегда испытывает в казенном доме. Разговор с губернатором дал даже больше, чем Пастухов ожидал. Теперь он не сомневался, что ключ к разгадке убийства Комарова, а следовательно, ко всей истории -- в документах, о которых говорили Юрий Комаров и губернатор. Что это за документы пятилетней давности, какого рода -- об этом Пастухов понятия не имел. Кто-то передал их Комарову. Кто? Кстати, почему именно Комарову, а не кому-то другому? Комаров попытался как-то их использовать. Возможно, в разговорах с главным здешним "яблочником" Мазуром, а решающий шаг сделал, встретившись с губернатором. Сразу после последней встречи с губернатором Комаров был убит. Что произошло? Какую роль во всем этом сыграли злосчастные документы? А они непременно сыграли какую-то роль -- таких случайностей просто не существует в природе. И ученый Комаров недаром же вызвал к себе домой губернатора, и недаром же тот приехал, хотя мог назначить встречу у себя в резиденции и в более удобное время. Значит, что-то поджимало? Что? И сами документы. Копии их исчезли. А они были, Юрию незачем врать. Значит, убийца вынул их из кармана плаща Комарова? Все было туман, непроницаемая водяная мгла, наползающая на город с Балтики. Туман. Сплошной туман. И вот еще какая мысль копошилась в мозгу Пастухова, пока он осторожно вел "пассат" к гостинице "Висла". Когда переговоры губернатора с Комаровым закончились безуспешно, как вел себя губернатор? Плюхнулся на сиденье, хлопнул дверцей, закурил и скомандовал: "Домой" или "На работу"? Мог ли водитель по его движениям и настроению понять, что шеф недоволен, а следовательно -- что разговор был неудачным? Губернатор понравился Пастухову. Он верил в это сразу возникающее расположение к людям. Случалось, он ошибался, когда испытывал настороженность и даже неприязнь к тому, кто оказывался в конечном счете нормальным и даже приятным. Но ни разу в жизни не оказался негодяем человек, который ему сразу понравился. Ни разу. Это не означало, что Пастухов сразу лез с объятиями и откровениями, напротив -- он долго к этому человеку присматривался и, лишь когда убеждался в своей правоте, делал шаг к сближению. Так он набрал команду, лучшую в спецназе Чечни. В Чечне были ребята и посильней, но такой слаженной, сработанной и поэтому способной выполнить самое сумасшедшее задание группы не было ни у кого. Так он отбирал и друзей. Не друзей -- друзьями его были только Док, Артист, Боцман и Муха да погибшие Тимоха с Трубачом, -- но людей, которых он допускал в свой круг общения. Поэтому он сразу отмел причастность губернатора к организации убийства Комарова. Не тот человек. Нет, не тот. Но кто-то же дал знак убийце? Отмашку, жест, наклон головы. Не было ни малейших сомнений в том, что знаком к убийству послужили неудачные переговоры губернатора с Комаровым. Причем к убийству не случайному, не спонтанному, а тщательно и профессионально подготовленному. Убийство произошло за полчаса до первого публичного выступления Комарова перед своими избирателями и минут через пятнадцать после того, как от дома Комарова отъехал губернаторский "мерседес". Кто мог дать сигнал убийце? Только водитель. III На следующий день в городе К. появились прилетевшие утренним рейсом из Москвы два молодых человека. Один лет 26, маленький, подвижный, быстрый в движениях и в словах. Другой чуть старше, лет 28--29, подобранный, смугловатый, среднего роста, степенный не по складу характера, а словно бы сдерживающий в себе незримо накопленную силу и энергию, которые сами по себе требовали выхода. Со стороны это вполне могло показаться природной застенчивостью. Поэтому он был даже чуть медлительней, чем того требовали обстоятельства, очень аккуратен с людьми, с которыми его сталкивала людская толпа. В автобус, доставлявший пассажиров из аэропорта в город, он вошел одним из последних, когда вся сумятица и толкотня у входа закончились, хотя младший его товарищ держал для него место и едва ли не матерился оттого, что напарник медлит. В городе они остановились в небольшом пансионате с претенциозным названием "Европа", где их уже ждал номер -- то ли снятый для них кем-то, то ли заказанный из Москвы. Дежурному администратору они предъявили российские паспорта на фамилии Хохлов и Мухин. Цель приезда в город К. в анкете оба обозначили одинаково: бизнес. Дежурный не стал выспрашивать, каким именно бизнесом они занимаются. Это было не принято и даже считалось неприличным. Одно он отметил про себя: приезжие были не похожи на челночников, наводнивших ярмарки города К. дешевым ширпотребом из Польши и Турции. Не походили они и на солидных бизнесменов, иногда удостаивавших город К. своим посещением из-за порта, приобретавшего все большее значение на Балтике, и из-за российских железных дорог, свозивших лес и нефть к терминалам порта. Если эти двое и занимались бизнесом, то это было нечто не очень значительное, скорее всего продукты или какие-нибудь изделия российских заводов, еще окончательно не рухнувших под бременем взаимных неплатежей. Единственное, что слегка насторожило и озадачило администратора, когда он внимательно (а он всегда это делал чрезвычайно внимательно) рассмотрел документы приезжих, так это то, что оплата проживания новых гостей была проведена через Городской банк. А Городской банк, как было известно всякому, кто такими вещами интересовался, осуществлял все расчеты администрации губернатора. Но дежурный не стал задавать никому никаких вопросов. У него была хорошая, спокойная, хоть и не очень денежная работа, и он не хотел ее терять. Хорошую работу нынче поищи, три пары ботинок износишь! К вечеру того же дня, плотно пообедав в кафе пансионата, приезжие надели под плащи теплые свитера (из-за тянувшего с Балтики сырого ветра) и ушли из отеля, сказав, что хотят прогуляться по городу. И хотя прогулка в наползающем на площади тумане выглядела странно, администратор, как истый патриот своего города, порекомендовал им заглянуть в настоящую прусскую пивную в замковой башне "Миша-маленький", а прогуливаться в старой части города, где еще сохранился дух прежних времен. Дежурный администратор пансионата "Европа" чрезвычайно удивился бы, если бы узнал, как последовали приезжие его советам. Они им не последовали никак. Едва свернув за угол отеля, они сели в поджидавшую их старенькую "тойоту", за рулем которой сидел какой-то молодой человек в темных очках и в черной вязаной шапочке, натянутой ниже ушей. При появлении пассажиров он не сказал ни слова, столь же немногословны были и они. Машина сорвалась с места, покрутилась по пустынным с наступлением темноты и тумана улицам и остановилась возле одного из домов повышенной комфортности -- не того обкомовского, где жил Антонюк, а более нового, современного, изящно вписанного в предместную дубовую рощу. Здесь им пришлось ждать часа полтора. Наконец на подъездной площадке возле дома появился 500-й "мерседес" губернатора, охранники провели шефа до дверей квартиры, потом вернулись, и машина резко, будто потеряв свой вес и значительность, взяла с места. -- Он высадит их на площади Победы, а сам поедет в гараж. Это были единственные слова, которые произнес водитель за все время. -- А потом? -- спросил маленький. -- Поедет домой. Будет ловить попутную тачку. Вот тут вы и подвернетесь. -- А если другую поймает? -- засомневался высокий. -- Оглянись. Много ты видишь других тачек? Оба огляделись. Других машин не было вообще. В такие туманные вечера местные водители предпочитали сидеть дома у телевизоров. И даже те, кто промышлял частным извозом, не утюжили попусту улицы, а кучковались там, где возможен был клиент -- в аэропорту, на вокзале и возле гостиницы "Висла". "Тойота" немного отъехали, притормозила в глухом переулке. -- Счастливо, -- сказал водитель и вышел из машины. -- Схему связи знаете. А мне ни к чему светиться. Он исчез в темноте переулка. За руль сел высокий, маленький остался на заднем сиденье. маленький. Машина проследовала за губернаторским "мерседесом". Волнения пассажиров "тойоты" оказались напрасными. Оставив губернаторский лимузин в гараже, водитель вышел из проходной и остервенело замахал руками перед капотом "тойоты". -- Ребята, полтинник до седьмого квартала! Тут ехать шесть минут! -- Ты лучше покажи нам, как до Липок доехать, -- ответил высокий. -- А то мы уже час крутимся. И спросить не у кого. -- И никакого полтинника не нужно, -- добавил маленький. -- Сейчас все оформим в лучшем виде, -- заверил водитель, залезая на переднее сиденье. -- Давай пока прямо! Больше ничего он сказать не успел. Что-то слегка щелкнуло у него в районе шеи, и он надолго потерял сознание. Когда он очнулся (а очнулся он от ведра воды, вылитого на него сверху), то обнаружил, что сидит на обыкновенном стуле, ничем к нему не привязанный, а перед ним -- простой верстак, обитый оцинкованной жестью. Комната, в которой он находился, напоминала подвальную мастерскую сантехников. В ней не было ничего угрожающего. И эти двое, к которым он по дурости влез в "тойоту", тоже мирно сидели тут же на лавках, ожидая, когда он очухается. Водитель был комплекции крупной, нрава не очень мирного, но у него даже мысли не мелькнуло оказать хоть какое-то противодействие своим похитителям. В их позах, манере двигаться, даже сидеть было нечто такое, от чего хотелось забиться под лавку, как хочется обыкновенному человеку убежать куда-нибудь подальше из комнаты, в которой разгуливают два тигра или две рыси. -- Ресницы подрагивают -- очухался, -- констатировал маленький, вглядевшись в лицо водителя. -- Хватит придуриваться, открывай глаза. Водитель открыл глаза. Руки-ноги были целы, ничего не болело, нигде никакой крови, одежда мокрая, но целая. Только возле левого уха чуть побаливала какая-то точечка -- с ее помощью, видно, его и отключили. -- Олег Мухин, -- представился маленький. -- Прозвище, естественно. Муха. Ну, а какое другое прозвище может быть у человека с такой комплекцией и с такой фамилией? -- И сам же ответил: -- Никакого. А это Дима Хохлов. Прозвище -- Боцман. Потому Боцман, что когда-то начинал в морской пехоте. До такого высокого звания, как боцман, он, конечно, там не дослужился, но мы уж его так зовем по привычке и из уважения. Потому что если бы он подольше там послужил, обязательно стал бы боцманом. Или даже старшим боцманом, он у нас очень способный, очень. -- Кончай трепаться, -- довольно добродушно прервал Хохлов. -- Во-первых, я не треплюсь, а говорю чистую правду, -- возразил Мухин. -- А во-вторых, нужно же о чем-то поговорить с человеком, прежде чем переходить к делу. А то он может черт-те что подумать про нас. А я не люблю, когда про меня думают черт-те что, а тем более несправедливо. И ты не любишь. Вообще никто не любит. И наш друг Костя Зайончковский тоже не любит. Я правильно произнес твою фамилию, ничего не перепутал? -- Правильно, -- подтвердил водитель. -- Вот мы и начали приличный, вежливый разговор, -- обрадовался Мухин. -- Извини, Костя, что не можем предложить тебе закурить. Твои сигареты размокли, а своих у нас нет. Ни я, ни Боцман не курим. Отучил нас один наш друг. Доказал, что курить вредно. А знаешь как? Навьючил на каждого килограммов по шестьдесят разного скарба, ну -- взрывчатки, того-сего, и прогнал два броска по тридцать километров. По горам. А теперь, сказал, можете курить сколько влезет. И почему-то никому не захотелось. Только один из наших выдержал и закурил. И до сих пор курит. У него прозвище Док. Потому что он медик, хирург. Мы его хотели с собой взять, но ему куда-то на курсы повышения квалификации понадобилось -- пришлось ехать без него. Но тебя. Костя, больше всего волнует сейчас, наверное, только один вопрос. На кой хрен мы рассказывали тебе, как нас зовут. Я тебе отвечу. Мы очень рассчитываем, что станем с тобой друзьями. И по работе, и так. Мы просто обязаны стать с тобой друзьями и единомышленниками. Потому что другого выхода у нас просто нет. Верней, он есть, но о нем лучше не думать. Я, например, и не думаю. А ты. Боцман? -- Я тоже. -- Вот водишь, и он не думает, -- радостно подхватил Муха. -- А если он что говорит, то этому можно верить. На все сто. Я говорю это тебе как человек, которому он три раза спасал жизнь. А я ему только два раза. Итак, Костя, нас чрезвычайно интересуют события, которые произошли вечером двенадцатого октября, а также чуть раньше и чуть позже. Иными словами, все события, которые имеют хоть какое-то отношение к вечеру двенадцатого октября сего года. -- А что было вечером двенадцатого октября? - удивился водитель. Мухин укоризненно покачал головой: -- Не нужно. Костя, начинать с ошибок. Плохая примета. Твои слова не выдают в тебе человека выдающегося ума. Нет, не выдают. Потому что любой умный человек сразу бы понял: раз мы спрашиваем о событиях двенадцатого октября, значит, мы знаем о них достаточно много. А раз мы спрашиваем о них тебя, мы, следовательно, уверены, что и ты о них знаешь достаточно много. И ты в самом деле знаешь о них много. И я не сомневаюсь, что ты поделишься с нами своими знаниями. Весь вопрос только в том, какие методы придется применить, чтобы убедить тебя сделать это. Слова о методах очень не понравились водителю губернаторского "мерседеса", поэтому он решил дать задний ход: -- А, двенадцатого октября! -- воскликнул он. -- Это когда Комарова убили? Конечно, помню. Сразу бы сказали -- сразу бы вспомнил. А так -- думай. Цифры -- они безликие. События -- дело другое. -- Я запомню этот афоризм, -- пообещал Мухин. -- И как-нибудь использую. Не возражаешь? Цифры безлики, и только события сообщают им жизнь. А теперь очень подробно расскажи нам, что ты делал двенадцатого октября. -- Ну, что делал? Утром пришел в гараж, проверил тачку. -- Все было в порядке? -- поинтересовался высокий, которого маленький назвал Боцманом. -- В полном. Тачке всего год, что с ней может случиться? Это же "мерин", "мерседес" то есть, а не вшивая "Волга". Потом заехал за хозяином домой, привез его на работу. Часа в два с двумя какими-то иностранцами, немцами похоже, ездили на стройплощадку нового жилого комплекса. Около четырех вернулись. Я пообедал и устроился в приемной ждать, пока шеф поедет домой. Но неожиданно в начале шестого он вышел из кабинета и велел отвезти его на улицу Строителей. -- Прервемся, -- вмешался Мухин. -- Входил ли кто-нибудь до этого к нему в кабинет? -- Нет, только старшая секретутка. -- Уверен? -- А то нет? Все же мимо меня проходили. Если бы кто посторонний шел, я бы обязательно его приметил. Вы охранников можете спросить -- они подтвердят. -- Пока мы спрашиваем тебя. Что было дальше? -- Мы подъехали к дому номер семнадцать по улице Строителей, шеф велел мне остаться в машине и ждать. -- А где были охранники? -- поинтересовался Боцман. -- Он их не взял с собой. -- А обычно берет? -- Обычно берет. Он довольно долго звонил в калитку, потом вошел. Его не было примерно тридцать минут. Потом хозяин проводил его до калитки, пожал ему руку, и мы вернулись в резиденцию. -- Ждал его там кто-нибудь? -- Нет, -- уверенно ответил водитель. -- Секретутка передала срочные факсы, сказала про пару важных звонков, и он ушел к себе в кабинет. Около семи вышел, я отвез его домой, как обычно. -- Когда он вышел из калитки, было у него что-нибудь в руках? -- спросил Боцман. -- Не помню. Вроде нет. Да нет, я бы заметил. Вот и все. -- Нет, Костя, не все, -- мягко поправил Мухин. -- Ты забыл сказать нам две вещи. С кем ты встречался до этой поездки и с кем ты встретился после этой поездки. -- Да когда? -- как можно более искренне возмутился водитель. -- У меня и времени не было с кем-то встречаться! Сами прикиньте! -- Ты мог встретиться не в тот день, а раньше. И это так скорее всего и было. С кем? -- Ни с кем я не встречался! -- угрюмо повторил водитель. -- А вы, парнишки, влезли не в свое дело. И как бы для вас это плохо не кончилось. -- Он нас пугает, -- констатировал Мухин. -- Даже интересно. Давненько, Боцман, нас никто не пугал. Даже не помню, когда последний раз это было. -- Весной девяносто шестого в районе Ак-Су, -- напомнил Боцман. -- Иса Мадуев грозил нам яйца отрезать и в рот засунуть. -- Нет, ты все перепутал, -- возразил маленький. -- В ущелье Ак-Су Иса Мадуев и все восемь его обалдуев лежали спеленутые, как грудные младенцы. Они не то что грозить, просто "мама" сказать не могли. А яйца тебе грозил отрезать Махмуд-хан, когда мы брали его на живца. И ты как раз был живцом. -- Не напоминай мне об этом, -- попросил Боцман. -- Не напоминай, ладно? А то и я припомню тебе кое-что, что вызовет у тебя не очень благодушное настроение. -- Извини, не буду. Просто к слову пришлось. Итак, Костя нас пугает. На всякий случай. А вдруг испугаемся. Потому что не такой же он идиот, чтобы думать по-другому, а? Если мы его захватили и привезли сюда, значит, у нас были для этого какие-то серьезные основания. И будущие опасности сейчас для нас -- как урожай следующего года. То ли он будет, то ли погниет, то ли от засухи сгорит. Нам сейчас нужны некие сведения, а Костя не хочет с нами ими поделиться. Современная наука изобрела много средств для того, чтобы человек говорил то, о чем его спрашивают. Есть, например, полиграф -- детектор лжи. Еще вкалывают особый наркотик, который растормаживает соответствующие центры. Но в нашем распоряжении нет ни полиграфа, ни наркотика. Придется обходиться старыми методами. Какой тебе кажется наиболее удачным. Боцман? -- Если бы у Махмуд-хана ты был живцом, а не я, ты бы таких вопросов не задавал. Элементарно. Зажимают яйца в дверях и начинают понемногу закрывать дверь. Больше трех минут никто не выдерживает. Я выдержал шесть, но только потому, что понял, что у вас какая-то задержка. -- Не скромничай. Боцман. Ты выдержал ровно двенадцать с половиной минут. И еще выдержал бы -- сколько нужно. -- Заткнись, -- попросил Боцман. -- Я же тебе сказал: заткнись. Это не самое приятное воспоминание в моей жизни. -- Извини, больше не буду, -- охотно согласился маленький. -- Просто мне хотелось сделать тебе комплимент. -- Потом будем комплиментами обмениваться. Когда дело закончим. Приступай. Мухин подошел к водителю и буднично предложил: -- Вставай. И снимай штаны. -- Ребята! Да вы что?! Я и не думал вам грозить. Я просто предупредил вас об опасности, о которой вы, возможно, не знаете. А так я готов! Спрашивайте! -- Начнем с середины, чтобы тебе было легче, -- проговорил Мухин.-- Губернатор провел разговор с хозяином дома номер семнадцать по улице Строителей. Кто это был? -- Комаров, преподаватель института. -- Откуда ты знаешь? -- Случайно. Слышал, как секретутка сказала, когда созванивалась с ним. -- Губернатор пожал хозяину дома руку и сел в машину. Как он сел? -- Ну как? Нормально. -- Сколько лет ты возишь губернатора? -- Скоро четыре. -- Значит, успел изучить его привычки, манеру поведения? -- В общем, да. -- Вот и вспомни, как он после того разговора сел в машину. Дверцу сильно захлопнул? Водитель глубоко задумался и решил, что откровенность в этом постороннем вопросе не сможет принести ему вреда, но подтвердит его искренность. -- А ведь и верно! -- воскликнул он. -- Так саданул дверцей, что я даже удивился. Обычно он закрывает -- ну, нормально. И сразу закурил. Обычно он в машине не курит, старается только в кабинете. И сразу скомандовал: езжай. -- А как обычно говорит? -- спросил Боцман. -- Домой. Или в контору. Или еще куда. А тут сказал: езжай. И все. Только минут через пятнадцать приказал: на работу. -- Значит ли это, что губернатор остался недовольным результатами разговора с Комаровым? -- спросил Мухин. -- Пожалуй, да, -- покивал водитель. -- Да, недоволен. Это точно. Хмурый он был. -- И ты обратил на это внимание? -- Водители -- народ приметливый. Если четыре года ездишь с одним и тем же человеком, невольно узнаешь его характер. -- Зафиксируем достигнутое, -- предложил Мухин. -- Губернатор остался недоволен разговором с Комаровым, а ты обратил на это внимание. -- Но не придал значения, -- уточнил водитель. -- В один день у человека может быть одно настроение, в другой день другое. -- Ты мог и не придать значения настроению губернатора, потому что был не в курсе его дел. Но некто, назовем его пока мистер Икс, был в курсе и этим настроением чрезвычайно интересовался. И этому человеку ты дал знак о том, в каком настроении находится шеф. А конкретно -- о том, что переговоры были безуспешными. Скажу больше: ты подал этот знак в течение примерно пятнадцати минут после того, как губернатор сел в машину и вы отъехали от дома Комарова. Ты мог сразу мигнуть фарами или подфарником, мог сделать это или нечто такое же позже, но ты это сделал. И если ты сейчас назовешь этого человека, будем считать, что самая трудная часть нашей беседы уже позади. -- Понятия не имею, о чем ты говоришь, -- заявил водитель. И тотчас, без всякой задержки, Мухин как-то странно махнул рукой, и на голову водителя обрушилась такая лавина боли, какой он не испытывал даже когда попал в аварию и его зажатую искореженным железом ногу вырезали автогеном. При этом он не терял сознания, каждая крупица боли находила свое место и не исчезала, пока не источала свою силу. Он не знал, сколько продолжался этот ад -- десять минут или час. Но скорее всего -- не больше трех или пяти минут, потому что за это время его собеседники никак не сменили своих поз. Когда боль наконец отпустила и он получил возможность все видеть и слышать, Мухин заметил, обращаясь к напарнику: -- Извини, Боцман. Я знаю, что ты не сторонник таких методов. Я тоже. Но это гораздо эстетичнее, чем зажимать яйца в дверях, а иногда оказывается и эффективнее. Страшна не боль. Страшен страх боли. Он ее испытал. И испытает еще, если будет продолжать нести чушь, а не давать прямые и точные ответы на наши вопросы. Что успокаивает мою совесть? Я тебе скажу. Если бы мы попали в его руки, он не озадачивался бы морально-этическими проблемами. Нет, не озадачивался. Но в данный момент, Костя, повезло нам, а не тебе. Поэтому кончай строить из себя Зою Космодемьянскую, если ты знаешь, о ком я говорю, и отвечай на наши вопросы. Коротко и точно. И правдиво, разумеется. Итак, когда ты подал знак? -- Сразу, как только отъехали. -- Какой? -- Мигнул левым подфарником. Хотя поворачивали мы направо. -- Сигнал был заранее оговорен? -- Да. -- Кому ты подал сигнал? -- Не знаю. -- Это не текст в нашем разговоре. Костя. В нашем разговоре не может быть слов "не знаю". -- Но я действительно не знаю! Было почти темно, туман. Я и понятия не имею, кто увидел мой сигнал. -- А кто должен был увидеть? -- Этого я тоже не знаю. Мухин обернулся к товарищу: -- Боцман, выйди на три минуты, а? Не могу я издеваться над твоей изнеженной психикой. Клянусь, я не сделаю ему слишком больно. Я сделаю только так, чтобы он вспомнил, что такое боль. Заодно принеси полведра воды. Она может понадобиться. -- Нет! -- сказал водитель. -- Нет! Пожалуйста, не нужно! Я все скажу. Все, что знаю. Я действительно не знаю, кому подал знак, когда мы отъехали от дома Комарова. От меня ничего и не требовалось. Лишь мигнуть не повороте левым подфарником, если переговоры закончатся неудачей. -- Кому ты подал сигнал -- не вопрос, -- заметил Мухин. -- Ты подал сигнал убийце. Через двадцать минут Николай Иванович Комаров был застрелен. -- Я не имею к этому никакого отношения! -- воскликнул водитель. -- Клянусь жизнью моих детей! Клянусь всем, чем только можно! -- Я склонен поверить, -- сказал Боцман, когда водитель перестал бить себя в грудь. -- А у меня и сомнений на этот счет не было, -- ответил Мухин. -- Нерационально. Для чего вводить в горячую схему лишнего человека? Его использовали для другого. И практически втемную. А вот кто использовал -- это он знает и сейчас нам подробно расскажет. Ну, Костя? В какой-то из дней накануне убийства Комарова, а еще вернее -- за неделю или даже за две, ты встретился с человеком, с которым раньше никогда не встречался. И встреча эта произошла по его инициативе, хотя и могла выглядеть совершенно случайной. Чтобы ты не перенапрягал свою память, подскажу, что именно этот человек приказал тебе дать сигнал, о котором мы только что говорили. Ты помнишь, конечно, этого человека? -- Да. Но я не знаю, кто он. Он никогда не представлялся и не называл себя. И губернатор его не называл. Однажды, примерно за неделю до всех этих событий, он вызвал меня и сказал: "Поговори с этим человеком". Мы спустились в холл первого этажа и поговорили. -- О чем? -- спросил Мухин. -- Разговор был пустой и дурацкий. Он спросил, нравится ли мне эта работа. Я сказал: да. А что? Зарплата нормальная, под машиной ночами не нужно лежать. А что не подхалтуришь -- ну, сейчас с халтурой негусто, столько частников навалило, что по улицам не проехать. Он спросил, понимаю ли я, что на должности водителя губернатора должен быть человек, проверенный во всех отношениях. Я сказал: проверяйте. Сидеть я никогда не сидел, прав по пьянке не лишался, всего одна серьезная авария была в жизни, да и то не по моей вине. Принимаю тоже в меру, и с этой стороны ко мне не подкопаешься. Он сказал, что речь идет не о прошлом, и по биографии ко мне никаких претензий нет. Речь о будущем. Губернатор -- серьезная политическая фигура, он может стать объектом внимания криминальных группировок и даже западных разведок. -- Таким образом он дал понять, что представляет ФСБ? -- уточнил Мухин. -- Вот именно -- дал понять, -- подтвердил водитель. - Никаких документов не показал, ни на кого не сослался. -- А ты не спросил его документы? -- Нет. Как-то неловко было. К тому же представил ему меня сам губернатор. Как я мог ему не доверять? -- Продолжай, -- кивнул Боцман. -- А нечего продолжать. Побазарили и разошлись. Я пообещал сообщать ему, если замечу вокруг губернатора что-нибудь подозрительное. -- Он тебе дал телефон? -- Нет. Сказал, что сам будет звонить. -- Звонил? -- Нет. За неделю -- ни разу. А потом пошла эта катавасия. -- Какая? -- Ну, выборы. Собрания, митинги, выступления по телевидению. -- Когда он тебе позвонил? -- Этот день я хорошо помню. Когда Комаров был зарегистрирован кандидатом в губернаторы. Все в конторе ходили и хохотали. У него не было ни одного шанса. -- О чем тебе сообщил этот человек? -- Попросил о встрече. Мы встретились в парке, в глухом месте. Он приказал мне отслеживать все, что связывает губернатора с Комаровым. И вообще все, что у нас станет известно о Комарове. Я пообещал. А мне что? Это же не военная тайна, верно? -- Что ты ему сообщал? -- Ну, время от времени он звонил мне домой или в служебку, и я передавал то, о чем у нас треплются -- больше и нечего было. А дня за три до того дня он приказал мне быть наготове и выполнить приказ, который он мне передаст -- либо сам, либо через посредника. -- Приказ о сигнале? -- Да. -- Он передал его сам? -- Да. -- Опиши его, -- вмешался в разговор Боцман. -- Рост, вес, телосложение, особые приметы. Водитель задумался. У него была хорошая зрительная память, и он неплохо запомнил таинственного незнакомца. Беспокоило его сейчас другое: стоит ли рассказывать про него этим парням, несущим в себе какую-то опасность, гораздо более серьезную, чем морду набить или даже покалечить в драке. Водитель всем своим опытным нутром чувствовал, что столкнулся с тем, с чем в жизни никогда не сталкивался, и самое разумное было дистанцироваться от этой опасной странности, вернуться в мирный и безопасный быт. Что для этого лучше: соврать этим парням или сказать правду? -- Лучше не врать, -- словно бы угадав его мысли, подсказал Мухин. -- Во-первых, нехорошо. А во-вторых, опасно. Мы же узнаем правду, согласен? И водитель решился. Да что он мне, брат или сват? Опасность, исходящая от незнакомца, была мнимая: ну, формальности в анкете будут копать, да копай, копай! А опасность, исходящая от этих парней, была настолько очевидной, что и думать о ней нечего было. Их дела -- не анкеты и туманные разговоры про иностранные разведки. Их дела вот они, тут, в метре -- боль и смерть. Да еще какая, твою мать, смерть! Если они не врали про этого Махмуд-хана, а очень не похоже, что они врали... Нет, не врали. По очень простой причине: им незачем врать. И если так... -- Записывайте, -- сказал водитель. -- Мы запомним, -- успокоил его Боцман. -- Лет тридцати пяти, самую малость выше среднего роста, среднего телосложения, очень хорошо тренирован. Не накачан, как нынче молодежь, а по-настоящему тренирован. -- Почему ты так решил? - спросил Мухин. -- Просто я видел, как он перепрыгнул через поваленный ствол липы. Я говорил, что первый раз мы встречались в парке. Так вот, он эту липу не стал обходить. Он просто взмыл над землей с места без всякого разбега и оказался на другой стороне. Потом, после встречи, я вернулся к этой липе. Раз пять разбегался, чтобы перепрыгнуть через нее -- ни хрена. А он -- одним движением. -- Вооружен? -- Да, что-то под мышкой торчит. Что -- не знаю. -- Вам с губернатором приходится бывать в МВД, в ФСБ. Видел ты его там хоть раз? -- задал вопрос Мухин. -- Нет, ни разу. Даю дальше приметы, -- продолжал водитель. -- Темноволосый, с легкой сединой, довольно коротко постриженный. Одежда обычная, не ширпотреб, но и не фирма. И есть особая примета, из-за которой его ни с кем не спутаешь. На левой брови -- небольшой шрамик. И как бы продолжение этого шрамика -- на верхней левой губе. От этого у него всегда словно бы слегка насмешливое выражение. Такое, знаете, снисходительное. Думаю, что шрам на брови и на губе одного происхождения. Даже не знаю, чем можно так садануть человека, чтобы оставить такие памятки. Вот и все, что я знаю. Мухин некоторое время пребывал в задумчивости, а потом весело похлопал водителя по плечу. -- Молоток, Костя. Ты сделал правильный выбор. Теперь только один, последний, вопрос, и уже ничто не сможет омрачить нашу дружбу. -- Давайте, -- кивнул водитель. Он уже не боялся никаких вопросов. Этого, со шрамом, как-то связанного с убийством Комарова, он уже сдал и чувствовал, что очень правильно сделал, а частные неясности, какие у этих ребят оставались, его ничуть не тревожили. Но вопрос, который он услышал, заставил его помертветь: -- Кому, кроме этого малого со шрамом, ты сливал информацию о губернаторе? -- Клянусь, никому! -- Не клянись. А то будет очень больно. Гораздо больней, чем в прошлый раз. -- Никому! -- с трудом шевеля губами, повторил водитель. -- По-моему, ты не понял главного, -- рассудительно проговорил Мухин. -- Ты пропал, Костик. Понимаешь? Пропал. Ты сейчас полностью зависишь от нас. Если у нас будет достаточно информации, мы выиграем эту игру, и ты останешься цел и невредим. Если нам не хватит информации, мы проиграем, и тебе тогда -- кранты. Без вариантов. И у тебя сейчас только один выход: работать на нас без отгулов и выходных дней. Я даю тебе две минуты, чтобы осмыслить свое положение и принять решение. Добавлю: фигура, о которой я тебя спрашиваю, кажется тебе очень крупной. Но это не так. В этой игре задействованы такие тузы, что по сравнению с ними твой фигурант -- просто таракан. И он будет раздавлен. Такова участь всех тараканов. А теперь думай. Время пошло. Ровно через две минуты водитель сказал: -- Согласен. Вы не даете мне выбора. -- Не даем, -- подтвердил Мухин. -- Потому что и у нас самих выбора нет. Кто же он? -- Кэп. -- Кто такой Кэп? -- Кличка. Его все так зовут. Когда-то очень давно он был капитаном траулера. Сейчас держит весь порт. Ему нужно знать, что происходит вокруг губернатора, потому что его бизнес напрямую связан с политикой. Поэтому я и давал ему информацию. Думаю, не только я. Но кто еще -- этого я не знаю, честно, даже не спрашивайте. Так оказалось, что моя жизнь напрямую связана с вашей. Но я дам вам совет: не пересекайтесь с Кэпом. Вы даже не представляете, какая у него власть. И у нас, и в Москве. На предстоящих выборах Кэп ставит на Хомутова. И Хомутов выиграет, что бы там Эдик Чемоданов ни говорил в своей программе "Голосуй сердцем". -- А что он говорил? -- Что "Яблоко" решило призвать своих последователей во втором туре выборов голосовать "против всех". Значит, у НДР -- минус почти пятнадцать процентов избирателей "Яблока". И губернатор остается со своим двадцать одним процентом против Антонюка и ЛДПР. Завтра в вечерней программе Мазур объявит о позиции "Яблока" всем телезрителям. -- Расклад не в пользу губернатора, -- заметил Боцман. -- Я же вам сказал, что на губернатора ставит Кэп! Вы никак не въедете, что это за фигура. Вы таких и у себя в Москве не видели. Не связывайтесь с Кэпом, ребята. Даже не думайте. Это и совет, и просьба, как угодно. Я хочу жить. Вы молодые, тоже хотите. А связаться с ним -- конец только один. -- Скажу тебе честно. Костя, -- проговорил Мухин. -- У нас нет ни малейшего желания усложнять себе жизнь. А тем более связываться с каким-то могущественным и таинственным Кэпом. Извини, что мы тебя слегка облили и самую малость помяли. Ну, сам виноват, нужно было вникать в ситуацию сразу. Поехали. -- Куда? -- растерянно спросил водитель. -- Ты -- домой, а мы в пансионат "Европа", мы там остановились. Мы тебя довезем, только ты потом подробно расскажешь нам, как вернуться. Завтра на работе встретимся. Все никак въехать не можешь? Все очень просто, Костя. Все разговоры, которые мы сегодня вели, они так и остались в этом подвале. Понял? Все. А мы -- новые охранники губернатора. И с завтрашнего дня приступаем к исполнению служебных обязанностей. Меня можешь звать Олегом. Его -- Димкой или Дмитрием. Можно и Боцманом, но он предпочитает, чтобы так его звали только свои. Есть вопросы, Костя? Вопросов у водителя было вагон и маленькая тележка, но он счел за благо оставить все их при себе. Задал лишь один: -- А старые охранники куда денутся? -- Ну, Костик! -- укоризненно проговорил маленький. -- Хороший охранник всегда найдет себе работу. -- А не очень хороший? -- А не очень хороший на хрен никому не нужен. Потому что охранник -- как скрипач: или он умеет играть, или нет. Среднего не существует. На той же "тойоте" ошалевшего от множества неожиданностей этого вечера водителя довезли до его дома, потом Мухин загнал машину на стоянку пансионата "Европа". Но ни он, ни Боцман вылезать не спешили. -- Мало нам этого хрена со шрамом, так тут еще и Кэп вылез, -- заметил Мухин. -- Лихо ты его с этим Кэпом прокачал, -- одобрительно проговорил Боцман. -- Я бы не допер. Поделись опытом. -- А хрен его знает! Я чувствую: боится он чего-то. Даже больше всех этих губернаторских дел и фээсбэшника, если он действительно фээсбэшник. Нутром чую: боится. А чего -- понять не могу. Пришлось блефануть. Если бы он был уже не в такой кондиции, могло и не получиться. -- Даже не знаю, хорошо это, что получилось, или плохо. -- Информация никогда не бывает лишней. Даже плохая. Или тем более плохая, -- поправился Мухин. -- Проверь запись. Боцман пощелкал кнопками диктофона, кивнул: -- Нормально. -- По телефону связываться с Пастухом нам нет резона, -- подумав, заключил Мухин. -- Мы просто не знаем, что тут важно, а что нет, а он разберется. Значит, пленку нужно передать ему сегодня же. -- Он немного подумал и добавил: -- Сейчас же. "Тойота" вырулила со стоянки и минут через пять притормозила возле уличного телефона, у которого каким-то чудом не был раскурочен аппарат и не была оборвана телефонная трубка. Глава пятая ЧУЖАК I Политикой в городе К. занимались му... Трейлер резко затормозил. Я ушел вправо, и "чероки" впечатался в литой бампер. Куда хотел впечатать меня. Слева мелькнула серебристая бочина трейлера, мой "пассат" швырнуло на каменистой обочине и выбросило на открытое шоссе. Я вбил педаль газа в пол. Сто. Сто десять. Сто двадцать. Сто тридцать. "Яблочник" оглянулся на быстро удалявшуюся морду трейлера и закончил фразу, которую начал километра четыре назад: -- ...гораздо сложней, чем кажется. И только после этого спросил: -- Что это было? Поэтому я и говорю: политикой в городе К. занимались мужественные люди. -- Коробочка, -- объяснил я. -- Это когда вашу тачку блокируют спереди и сзади. А если еще и с боков, то это называется сундук. Или гроб. -- Очень выразительно, -- подумав с полкилометра, сказал он. Надо же. Антонюк оказался крепким мужиком. А теперь вот и "яблочник". Игорь Борисович Мазур. Белорус. Уроженец города К. Сорок четыре года. Женат, двое детей. После армии закончил экономический факультет МГУ и заочную аспирантуру. Доктор наук. Заведующий кафедрой экономики КГТУ -- Государственного технического университета города К. Там я его и отловил. Последняя лекция у него заканчивалась в 14.30, а его выступление в программе Эдуарда Чемоданова "Голосуй сердцем" было назначено на 17.20. Сто пятьдесят. Сто пятьдесят пять. Сто шестьдесят. Из-за трейлера вырвался наконец красный "понтиак" и начал быстро сокращать разрыв. "Чероки" не было видно. Похоже, приехал. "Понтиак" пер под двести. Низкая посадка, длинная хищная морда. Пятилитровый движок, турбонаддув. А из "пассата" уже ничего не выжмешь. Нет, выжималось. Сто шестьдесят пять. Давай, милок, давай! Сто семьдесят. Ну, и за это спасибо. -- В вашей машине можно курить? -- спросил Мазур. -- Это не моя машина. -- А чья? -- Банка "Народный кредит". Мне дали ее на время. Покататься. -- И мы катаемся? -- Вроде того. -- Тогда я, с вашего позволения, закурю. Он охлопал карманы, извлек мятую пачку "Примы" и закурил. "Прима". Надо же. Редко кто сейчас курит "Приму". Работяги. Но не интеллигенты. Особенно такие, как Мазур. Он был интеллигентом даже не внешне, хотя тут все было на месте: неухоженная бороденка, криво подстриженные усы, взлохмаченная шевелюра. Нет, по внутреннему устройству мозгов. Такой никогда не скажет "нет" или "да". Он скажет: "боюсь, что нет", "полагаю, что да". Он так и сказал мне, когда я перехватил его на выходе из главного корпуса университета, втолкнул в "пассат" и шустрой весенней куропаткой выпорхнул из-под морды "гранд-чероки", пока его водила пялился на ляжки студенток: -- Вы уверены, что мне следовало садиться в вашу машину? А чуть позже, когда "чероки" и "понтиак" гнали меня по городу, как борзые зайца, поинтересовался: -- Вам не кажется, что мы не совсем корректны по отношению к другим участникам дорожного движения? Вот тогда я его и спросил, почему он так сложно объясняет свою предвыборную программу. Чтобы отвлечь от мелочей жизни. И он охотно отвлекся. А вот курил он совсем не как интеллигент. Сигарету держал не между пальцами, а как бы в горсти. И затягивался коротко, быстро. Ничего не понимаю. "Зеки" так курят. Из диссидентов? Но в его биографии, напечатанной в предвыборных листовках, ничего про это не было. А такое не скрывают. На нынешнем политическом рынке отсидка за клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй, -- знак качества. "Понтиак" доставал. И дорога, как на грех, была пустая. Двое. И в "чероки" было тоже двое. По колесам будут палить? Или не по колесам? Раньше не могли, было много машин. Теперь смогут. -- Я не до конца ответил на ваш вопрос, -- проговорил Мазур, аккуратно погасив окурок в пепельнице. -- То, что наша экономическая программа гораздо сложней, чем я ее излагал, это лишь часть ответа. Важней другое. Мы намеренно не хотим ее упрощать. Безнравственно заигрывать с простым народом. Кухарка не может управлять государством. Это уже поняли. Но не до конца. Все еще жива иллюзия, что вот придет тот, кто все знает. Не придет. Потому что его нет. Экономика больна. Болезнь тяжелая, с множеством осложнений. Только шарлатан может сказать, что он знает, как вылечить эту болезнь. Мы не знаем. И честно об этом говорим. Мы знаем лишь подходы к лечению... Сто пятьдесят метров разрыва. Сто. -- Но чтобы эти подходы реализовать... Пятьдесят. Боковое стекло "понтиака" опустилось. Высунулся локоть в черном кожане. Потом плечо. Сейчас и ствол появится, если я хоть что-нибудь понимаю в жизни. Двадцать. -- Держитесь! Я дал по тормозам. И тут же по газу. "Пассат" запнулся и рванул вперед. "Понтиак" вильнул, но в кювет не вылетел, надежду на что я лелеял в глубине души. Лишь встал поперек дороги. И ни одной машины навстречу. Такая жалость. Одно утешало: за рулем был не Михаэль Шумахер. Явно не Шумахер. Как, кстати сказать, и за рулем "чероки". У "понтиака" так крутанулись передние ведущие, что задымилась резина. Разрыв пошел нарастать. Ненадолго, но все-таки. -- С такими подходами вы никогда не станете губернатором, -- заметил я. -- А ваш главный "яблочник" -- президентом России. -- Станем. Когда люди объедятся простыми решениями. Сейчас для нас гораздо важней укрепить позиции в законодательной ветви. Потому что пока не созданы макроэкономические предпосылки... Далеко впереди появилась какая-то каракатица. Самоходный комбайн с высокой будкой. Льноуборочный. Здесь, видно, тоже лен выращивают, как и в наших краях. Он трюхал, приподняв над дорогой жатку и теребилку, заняв ими всю проезжую часть, Похоже, это был мой единственный шанс. Я сбросил скорость. "Понтиак" стремительно приближался. Мазур оглянулся и спросил: -- Что это за автомобиль? -- "Понтиак". Восемь цилиндров. Триста лошадиных сил. -- Быстрая машина, -- оценил Мазур. -- Пригнитесь. И держитесь покрепче. Вовремя я это сказал. В заднем стекле появилась дырка. Пуля застряла в обшивке потолка. И снова: дзинь -- шмяк. Из чего же он, сволочь, лупит? Не ПМ. И не ТТ. Начальная скорость пули будь здоров. Иначе триплекс осыпался бы, а тут стоит себе, только сквознячок загулял по салону. "Понтиак" пошел на обгон. Запас скорости у него был приличный. Но и у меня было кое-что в резерве. Снова грохнуло. Уже слева, почти в упор. И еще. Сука. Я только успевал пригибаться. Боковые стекла "пассата" тоже заискрились пробоинами. Водилу "понтиака" эта пальба наверняка отвлекала. Ну как, интересно же, блин. Сто шестьдесят. Сто шестьдесят пять. Комбайн стремительно вырастал в размерах. Я до упора всадил педаль газа в пол и начал отжимать "понтиак" влево. Сто семьдесят. Водила "понтиака" быстро все понял. Но поздно. Рывка у него уже не было, а отстать я ему не дал. Он крутанул руль вправо. Заскрежетало железо о железо. Нет, не Шумахер. Быстрая машина "понтиак". Но легкая. -- Можете подняться, -- сказал я Мазуру. -- А где "понтиак"? -- спросил он. -- Сейчас посмотрим. Я развернул "пассат" и погнал к городу. "Понтиак" был где надо. Под комбайном. Крышу ему начисто срезало. Ножами жатки. И не только крышу. А комбайнер даже не успел вылезти из своей будки. Верней, пытался, но не мог. От удара будку перекосило и заклинило дверцу. Я обогнул комбайн, не снижая скорости. -- Вернитесь! -- запротестовал Мазур. -- Им, возможно, нужна помощь! -- Им уже не нужна. А вам в семнадцать двадцать выходить в эфир. -- Мы обязаны немедленно сообщить милиции! -- О чем? -- спросил я. -- О том, что видели! -- А что вы видели? -- Я слышал выстрелы! -- Серьезно? А я не слышал. Значит, вы твердо намерены призвать своих избирателей голосовать "против всех"? Вас не останавливает, что это откроет путь в губернаторы Антонюку? -- На все вопросы я отвечу в передаче, -- сухо сказал Мазур. -- С интересом послушаю. Он некоторое время молчал, потом спросил: -- После передачи мы снова поедем, как вы это называете, кататься? -- Нет. После передачи вам уже ничего не будет грозить. -- Вы полагаете, мне что-то грозило? Достал он меня своими "полагаете". Поэтому я ответил резче, чем, наверное, следовало: -- А вы полагаете -- нет? -- Что мне грозило? -- Это уже неважно. -- Я предпочел бы более конкретный ответ. -- Вас могли изолировать. В лучшем случае -- до конца выборов. -- А в худшем? Я промолчал. Мы снова въехали в вековую липовую аллею, какими были обсажены все загородные шоссе. Машин стало больше. Я пристроился в правом ряду, а сам все посматривал налево. А вот и трейлер -- "ситроен" с двадцатиметровым изотермическим кузовом. А вот и гаишник оформляет аварию. А вот и водила с напарником чешут репы, разглядывая лужу тосола, вылившегося из разбитого радиатора "чероки". Мазур не обратил на это внимания -- был слишком погружен в раздумья. -- У вас больное воображение, -- сказал наконец он. -- Возможно, -- согласился я и кивнул на дырки в триплексе. -- Знаете, что это такое? Это плод моего больного воображения. Впереди слева над красными черепичными крышами предместий обозначилась игла телебашни. Вершина ее была скрыта низкими клочковатыми облаками. Езды до телецентра было не больше получаса. Поэтому я свернул к какому-то придорожному кафе и заглушил движок. Объяснил Мазуру: -- У нас есть в запасе немного времени. Вы не могли бы объяснить мне некоторые детали нынешних выборов? Я здесь чужак, мне многое непонятно. -- Вы не производите впечатление человека, которого интересует политика. За ним прямо хоть записывай. А потом вставляй в интеллигентной компании. "Не производите впечатление человека, которого..." Нужно будет запомнить. -- Верно, -- подтвердил я. -- Меня интересует практика. С какой программой шел на выборы "Социально-экологический союз"? -- Обычная программа "зеленых". С местным коэффициентом. На Балтике, как вы знаете, базы военно-морского флота. В том числе и атомных подводных лодок. Хранение отходов, опасность радиоактивного заражения побережья. Вас, мне кажется, не "Социально-экологический союз" интересует, а Комаров. Я не ошибся? -- У них были разные программы? -- Нет. Одинаковые. Но у Комарова была своя идея-фикс. Ее он и хотел озвучить в ходе предвыборной кампании. Для этого, собственно, он и организовал свое выдвижение в кандидаты. Проявив при этом энергию, которой от него никто не ждал. До этого экологи никогда не выступали в качестве самостоятельной силы. -- Какая идея? Этот простой, как мне казалось, вопрос заставил Мазура надолго задуматься. -- Кто нас преследовал? -- наконец спросил он. -- На джипе и "понтиаке"? -- Не знаю, -- почти честно ответил я. -- Я по-другому спрошу: спецслужбы? -- Если спецслужбы, то не российские. -- Почему? -- На этот вопрос вы сами ответили. -- То есть? -- Джип "гранд-чероки", даже не очень новый, стоит тысяч тридцать баксов. А "понтиак" этой модели не меньше пятидесяти. -- И что? -- Игорь Борисович, вы же экономист. -- Вы хотите сказать, что наши спецслужбы находятся на госбюджете и у них нет денег на такие машины? Но мы не знаем, какими бюджетными средствами они располагают. Или вы знаете? -- Большими, -- согласился я. -- Точно, конечно, не знаю, но думаю, что большими. Или даже очень большими. Для реализации конкретных программ. Но не для того, чтобы раскатывать на спортивных "понтиаках" и таких джипах. -- Но ведь кто-то раскатывает. -- Раскатывал, -- уточнил я. -- Другие продолжают раскатывать. В городе много элитных тачек. Даже слишком много для скромного областного центра. -- Кто вы такой? Наконец-то он задал этот вопрос. Раньше интеллигентность не позволяла. Или сам пытался понять. -- Начальник охраны Антонюка, -- с готовностью объяснил я. - Показать документы? -- Я и так верю. Но не думаю, что этим исчерпываются ваши функции. Не, в натуре. Нужно записывать. Все не упомнишь. -- Игорь Борисович, а ведь я задал вам очень простой вопрос. Какая идея-фикс была у Комарова? Всего-то. -- Это вам он кажется простым. Его идея была такого рода, что если бы я не знал Николая Ивановича добрый десяток лет, я решил бы, что у него, как говорят мои студенты, крыша поехала. Откровенно говоря, у меня были на этот счет сомнения. До сегодняшнего дня. Есть вещи, которые не укладываются в рамки обыденного сознания. Но это не значит, что их нет. Они есть. Сегодня я в этом убедился. -- Он поковырял пальцем пробоину в стекле на пассажирской дверце и повторил: -- Да, убедился. Я до сих пор не могу поверить, что моей жизни угрожала опасность. Но ваши действия -- сколь бы сомнительными они ни были с правовой точки зрения -- вынуждают меня быть с вами откровенным. -- Он подумал и добавил: -- Кем бы вы ни были. В конце концов, я ничего не утверждаю. Это лишь мои предположения. И только. -- Взлетайте, Игорь Борисович, -- поторопил я. -- Так вы весь керосин сожжете на старте. -- Вы помните карту северо-запада России? -- В общих чертах. -- Этого хватит. Когда-то Петр Первый прорубил здесь, как мы еще в школе учили, окно в Европу. Сталин довершил его дело, захватив Прибалтику. Сейчас от этого окна у России остались только порт в Санкт-Петербурге и наш. Таллин, Рига, Клайпеда, Лиепая, Вентспилс -- все это уже заграница. Причем наш порт на семьсот миль ближе к Западной Европе, чем петербургский. Это больше тысячи километров. Возьмите это себе на заметку. А теперь о Комарове. Он был историком. Не только по образованию и профессии. По складу ума. Специализировался на истории Балтики, Варяжского моря. Он знал, сколько гривен стоил пуд меда на новгородском торжище, и не знал, сколько стоит килограмм меда на нашем рынке. Историю он рассматривал сквозь призму балтийского товарообмена. Кандидатскую защитил по средним векам. В докторской подбирался к нашему времени. Тему, естественно, зарубили. Слишком очевидными выглядели причины добровольного вхождения Прибалтийских республик в состав СССР. Но тему легко зарубить. Мысль остановить трудней. Хотя и можно. -- Если ее вышибить вместе с мозгами, -- подсказал я. -- Это я и имел в виду. Так вот. У меня такое ощущение, что все пертурбации с развалом Советского Союза и прочими делами прошли как-то мимо него. Когда же он однажды вынырнул из исторической библиотеки и оглянулся окрест, то увидел то, чего мы не видели. Верней, видели, но не осознавали в исторической перспективе. Наше видение было одномерным. - Что он увидел? - Противоестественность положения, при котором огромная Россия не имеет границы с индустриальной Европой. Россия заперта. Украиной, Белоруссией, Балтией. Закупорена, как бочка, в которой нарастает огромное внутреннее давление. Нефть, лес, уголь, руда, металл. И чем больше оживает наша промышленность, тем выше это давление. Вы не обратили внимание на шум вокруг идеи союза с Белоруссией? -- Обратил, но не понял. -- Это была одна из попыток правительства раскупорить Россию. Какой, по-вашему, вывод сделал из этого Комаров? -- Какой? -- послушно повторил я, чувствуя, что его лекция уносит меня в выси геополитики, которая в данный момент меня меньше всего интересовала. -- Очевидный. Что так долго продолжаться не может. -- За это не убивают, -- попытался я вернуть его на грешную землю. -- Не спешите, молодой человек. Эту очевидность он интерпретировал совершенно неожиданным образом. Чего не смог сделать даже я, экономист. Он, в частности, настоял, чтобы его сын начал скупать акции нашего пароходства. Его только что приватизировали, и порт, по существу, бездействовал. Весь грузопоток шел через Эстонию и Латвию. У сына был небольшой магазин, челночный бизнес. Все продали и вложили деньги в акции. Николай Иванович был настолько убежден в своем прогнозе, что даже взял большой кредит под залог своей половины дома и уникальной библиотеки, которую собирал всю жизнь. Под очень высокие проценты. -- И не сумел вернуть? -- предположил я. -- Вы ищете простые решения. В том-то и дело, что сумел. Сейчас его сыну принадлежит компания "Интербалт". Лесовозы и танкеры. Оборот - около миллиона долларов в год. Мелочь по сравнению с другими воротилами. Но важен сам факт. Акции нашего пароходства скакнули почти в пятьсот раз. Практически за один день. Соответственно обесценились акции таллинского порта. Потому что произошло событие, которое Комаров предугадал. Скажем так: он предугадал не это событие, а возможность очень крутого поворота ситуации. Неизбежность этого поворота. Я почему это знаю -- он брал у меня сводные данные. -- Что же это за событие? Мазур снова закурил "Приму". Уже не спрашивая у меня разрешения. И курил так же -- из горсти, быстрыми жадными затяжками. -- Здесь мы подходим к главному. Вы слышали о взрыве автопарома "Регата"? Чуть больше года назад. Он шел из Таллина в Гамбург. -- Что-то слышал, -- подтвердил я. -- Не могли не слышать. Об этом целую неделю все газеты писали. И по телевизору передавали. Восемьсот погибших. Причины взрыва не установлены. Это и было то событие, которое предугадал Комаров. -- Минутку. Вы хотите сказать... -- Я ничего не хочу сказать, -- перебил меня Мазур. -- Я не подсказываю вам никаких выводов. -- Но вы сами сказали, что причины взрыва не установлены. -- Конкретные. Версий множество. Бесспорно одно: взрыв произошел в трюме. У Николая Ивановича не было никаких фактов. И не могло быть. Но он задал вопрос: "Cui prodest?" "Кому выгодно?" Вы не были у нас в порту? -- Нет. -- Съездите, посмотрите. Поучительное зрелище. Еще год назад там можно было снимать фильмы про великую американскую депрессию. Сейчас такие фильмы можно снимать только на одной половине порта. А на другой уже нельзя. Половина акций находится у государства, а половина -- в частных руках. Но и при этом наш порт уже второй по грузообороту после Питера. И будет первым. Это неизбежно. Именно потому, что он на семьсот миль ближе к Европе. А каждая лишняя тонно-миля делает фрахт золотым. -- Ничего не понимаю, -- признался я. -- Какую все-таки идею Комаров хотел озвучить в предвыборной кампании? -- Я могу только предполагать. Зная его нравственные установки. Аморально строить свое благополучие на чужой крови. Это общеизвестно. Но он пошел дальше. Он считал, что любая антигуманная политика в конечном счете оборачивается не только крахом правителей, но и трагедией для всего народа. Подтверждений хватает. Сталин, Гитлер, далее везде. С позитивом трудней. Разве что Господин Великий Новгород времен Марфы Посадницы. Николай Иванович очень любил это время. Я завел движок. -- Поехали, Игорь Борисович. А то вы на передачу опоздаете. -- Заглушите. У нас есть еще несколько минут. Ладно, я скажу прямо. Он хотел потребовать от Президента России провести расследование причин взрыва "Регаты" и возможности причастности к нему российских спецслужб. Однако! -- Это могли быть бандитские разборки, -- сказал я первое, что пришло в голову. -- Вы плохо представляете себе, о чем идет речь. Огромный автомобильный паром. Водоизмещением больше ста тысяч тонн. Сотни машин, полторы тысячи пассажиров. И затонул в открытом море, в двухстах милях от берега. -- Загнать в трюм "рафик" с взрывчаткой. Часовой механизм или радиовзрыватель. И все дела. -- Вы в этом, похоже, разбираетесь лучше меня. И лучше Комарова. -- А заявление написать? -- Он писал. Даже в Москву ездил. Без толку. -- Ничего удивительного. Для такого обвинения нужны доказательства. -- Вы не поняли меня. Он никого не обвинял. Он хотел потребовать самого тщательного расследования, чтобы подтвердить подозрения или окончательно их рассеять. -- Чьи подозрения? -- Вопрос "Кому выгодно?" задавал себе не только Николай Иванович. В Таллине тоже об этом думали. И до сих пор, вероятно, думают. Эта мысль была для него невыносима. Он очень доверчиво, как-то даже по-детски, воспринял демократические идеалы новой России. Мы много говорили об этом. Он предлагал мне включить этот запрос в нашу предвыборную программу. -- И вы отказались? -- Я в это не верил. -- Антонюку и жириновцу он тоже предлагал? -- Исключено. Они для него не существовали. -- Губернатору? -- Возможно. -- И тогда он решил, что заставит себя слушать, -- заключил я. -- Вам и сейчас его подозрения кажутся бредом? Мазур только развел руками. -- Cui prodest? Это наводит на очень серьезные размышления. -- Есть еще кое-что, что наводит на размышления, -- заметил я. -- Что? -- Убийство Комарова. -- Боюсь, что вы правы. -- Еще один вопрос. Показывал ли вам Николай Иванович какие-либо документы, которые могли иметь отношение к взрыву? Пусть не прямое, а косвенное. -- Документы? -- переспросил Мазур. -- Нет. Я же говорю, что у него не было и не могло быть никаких документов. -- Некто неизвестный передал Николаю Ивановичу пачку документов в большом коричневом конверте. Я не знаю, что это за документы, но думаю, что они были причиной смерти Комарова. Вы видели их у него? Мазур подумал и уверенно покачал головой: -- Нет. Я не видел у него никаких документов. Можете положиться на мое слово. Никаких. И ничего он мне о них не говорил. А теперь, прошу вас, поедем. Если можно, быстрей. Мне не хотелось бы опоздать. Это очень ответственная для нас передача. Без трех минут пять я высадил Мазура у проходной телестудии. А перед этим спросил: -- Вы где служили, Игорь Борисович? Десант? Морская пехота? -- Нет. Во внутренних войсках. Под Сыктывкаром. В лагерной охране. Так вот откуда у него привычка так курить. Что "зек" в зоне, что "попка" на вышке. И снег тот же. И дождь тот же. Надо же, на всю жизнь сохранилась. Или он так курит, только когда волнуется? -- А почему вы спросили? -- поинтересовался Мазур. -- У вас завидная выдержка, -- объяснил я. -- Выдержка? -- переспросил он. -- Да когда вы впихнули меня в машину, я попросту о...л! -- Как?! -- поразился я. -- Да так. Просто о...л, и все. А вот тут и я. То же самое. -- Откуда у вас такой синяк? -- уже выйдя из машины, спросил он. -- Когда я садился, его вроде не было. -- Был, Игорь Борисович, был. От проходной к нему уже бежал Эдуард Чемоданов, возмущенно поблескивая своими левоэсеровскими очочками. -- Вы меня режете! Через двадцать минут эфир! Бегом в гримерку! Они проскочили проходную и потрусили через асфальтированный двор к приземистому зданию телецентра, стоявшему чуть поодаль от вышки. Оба с бороденками. Как два козла. II Cui prodest? Как говорил в таких случаях один незнакомый, но глубоко симпатичный мне охранник по имени Степаныч: "Голуба-мама!" Странно как-то эта "шестерка" стоит. Все "москвичи" и "жигулята" телевизионщиков сгрудились у проходной, а эта в сторонке. Будто специально выставлена для угона. Вохровец ее захочет -- не увидит. Даже когда открывает ворота. Как сейчас, перед "газелью" с синим тентом и надписью на боках "Продукты". "ВАЗ-2106". Светлый беж. Не по здешнему климату цвет. В тумане ее даже днем не сразу разглядишь. А уж вечером, да если туман... И тут меня словно садануло под дых. И включился хронометр. Какие цифры бегут на дисплее, я не знал. Знал только, что они мелькают, как сотые доли секунды на олимпийском табло в финале спринтерского забега. И идут на убыль. А в конце -- ноль. Я перемахнул через борт "газели" и плюхнулся на железный пол между картонными ящиками и молочными флягами. А когда "газель" въехала на территорию и остановилась на грузовом дворе с тыльной стороны телецентра, соскочил и вбежал в здание. Сердце у меня молотило, как. Где тут что? Ну не учили нас штурмовать телецентры! Ткнулся в одну дверь. Заперто. В другую. Лестница. Взлетел на второй этаж. Длинный тусклый коридор с одинаковыми дверями по сторонам. Одна открыта. Мотки киноленты, стол с экраном. Монтажная? Никого. У двери тележка на резиновом ходу с плоскими жестяными коробками. Синий халат на ручке. Азбука выживания: все, что движется, съедобно, попал в сортир - маскируйся говном. Натянул халат поверх плаща. Маловат, но тут не "Ле Монти". Рванул по коридору, толкая перед собой тележку. Еще одна лестничная клетка. Проскочил. Стоп, кто-то там был. Точно. Девица в белом халате. Курит. Странное что-то курит. Испугалась, спрятала сигарету за спину. Травку, что ли? Похоже на то. И морда наглая от испуга. Ну, Амстердам. -- Миленькая, где здесь гримерка? - Да тебе никакая гримерка не поможет. Вот зараза. Это она про мой фингал. Но снизошла: - Прямо, направо, в другом конце от эфирной. Новенький, что ли? Знать бы еще, где эта эфирная. Еще коридор. Такой же длинный и тусклый. Прямо фильм ужасов, а не телестудия. Да где же эта проклятая гримерка? Гримерку я так и не увидел. Зато увидел, как из-за угла вывернули Мазур и Чемоданов и трусцой двинулись мне навстречу. Я быстро отвернулся, наклонился к коробкам. Пропустил их и покатил следом. Благо пол был покрыт ковролином, а они слишком спешили, чтобы оглядываться. Впереди загорелось табло над большой дверью: "Микрофон". Это, видно, и была эфирная. Мазур и Чемоданов перешли на рысь. Я подтянулся метров на пять. Где-то здесь. И сейчас. Если я хоть что-нибудь понимаю в. жизни. Не эта дверь. И не эта. И не... Эта. Приоткрыта. Чуть. На три пальца. Мазур и Чемоданов пробежали мимо. Отсчет -- ноль. Дверь дернулась. Я с размаху всадил в нее тележку. Захлопнулась. Коробки покатились по коридору. Мазур и Чемоданов скрылись в студии. Я рванул дверь на себя и нырком ушел вниз. Пока катился по полу, позади шмякало -- пули шли в ковролин. А сверху чпокало. Чпок-шмяк. Восемь. Девятым был щелк. Самый паскудный звук, когда его издает твой "Макаров" или "калаш". И самый прекрасный, когда не твой. Кач -- фляк -- сальто. У Мухи это лучше, конечно, получалось. И у егоровского Мини неплохо. Но и у меня получилось. Он бы ушел, если бы сразу бросил пушку. Но он решил, что успеет сменить обойму. Почти успел. Я выбрался из-под сразу ставшего тяжелым тела и кинулся в коридор. Коробки! Наткнется кто -- сразу заглянет в комнату. А мне ни к чему, чтобы раньше времени поднялся переполох. Сначала нужно самому разобраться что к чему. Втащил коробки вместе с тележкой. Запер дверь изнутри. Вот теперь можно и осмотреться. Похоже, я слегка погорячился. Но при таких скоротечных, научно выражаясь, контактах лучше пере-, чем недо-. Полезней для здоровья. Не учебный бой на татами, прием не обозначается, а проводится до конца. До точки. Так и есть. Глаза у него были открыты, а из угла рта текла струйка крови. Странно все-таки. Сломана шея, а кровь идет изо рта. Короткие черные волосы. Низкий лоб. Приплюснутый нос. Тот самый. Голуба-мама! Какая-то слишком бурная жизнь у меня пошла. Почти две недели груши околачивал, а тут на тебе. Документов, конечно, никаких. Ни в одном кармане, ни в другом. А в джинсах? Есть. Права и техпаспорт. Матвей Галиевич Салахов. Вот, значит, ты кто. Матвей. Автомобиль "ВАЗ-2106". Номер местный. Цвет: светлый беж. Тот самый цвет. Неподходящий для туманного балтийского климата. Но очень подходящий для слежки. Как же я его не просек? А ведь чуял. Холодело в затылке. И возле обкомовского дома. И на автовокзале. Сведения о владельце. Местожительство: город К., ул. Первая Строительная. Ну, это я уже знал. Почти наверняка. Еще после визита к Юрию Комарову. Конечно, Первая Строительная. И этого Матвея народ знает с пеленок. И потому никто даже внимания на него не обратил. Я сунул документы на место. Теперь пушка. Она так и осталась в руке Матвея. Глушачок. Как же без него. Ух ты! А пушечка-то знакомая. Ну, конечно же. "Токагипт-58". И царапинка на стволе. Так-так. Было у меня ощущение, что этот "тэтэшник" ко мне вернется. Вот он и вернулся. Но забирать его я не спешил. Сначала нужно было понять: уходить или вызывать милицию. Раздумывал я целую вечность. Секунд восемь. Пока не спохватился: да что ж это я торчу, как. Без вариантов. Сначала уходить, а потом думать. Потому что если сначала думать, то потом уходить будет поздно. Ну и как же ты, Матвей, хотел уходить? "Сто часов теорию отхода слушает в училище пехота". Не помню, чьи стихи. Не очень складные, но правильные. У нас тоже было часов сто. Если не двести. Я огляделся. Комната была большая, с письменными столами, заваленными бумагами. Компьютер на одном. Редакторская? Включенный монитор в углу с застывшей заставкой "Голосуй сердцем". И восемь дыр в полу, затянутом серым ковролином. Подряд, как короткая автоматная очередь. Похоже, мне здорово повезло. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Так что гильзы можно не собирать. Бесполезно. Пули из пола мне все равно не выковырнуть. Оперативники выковырнут. И отправят на баллистическую экспертизу. Разрешение на ствол выдано в Москве. Вопрос: отстреливали его? Если да, то он есть в картотеке. И я имею шанс в самом близком времени снова встретиться с капитаном Смирновым и майором Кривошеевым. И услышать вопрос: каким образом у гражданина Салахова, убитого в здании телецентра, оказался ваш пистолет марки "Токагипт-58" номер такой-то. И тут уж не пятнадцатью сутками пахнет. Возможно, мне удастся доказать, что я не верблюд. Но далеко не сразу. Через полгода примерно. Или через год. Сидя в местном СИЗО. А у меня не было в запасе года. У меня было меньше двух недель. Как-то не очень ладно все складывается. Но "токагипт" придется забрать. Заодно уж и запасную обойму. И кобуру. Ладно. А это что за дверь? Еще одна лестница. Тут у них везде лестницы. Вниз. Похоже, технический ход. В какие-нибудь аппаратные. А оттуда наверняка во двор. А там в дырку в заборе. Не через проходную же он собирался идти. Через дырку, а потом бочком-бочком вдоль ограды к "шестерке" цвета светлый беж. Незаметной в сгущающихся сумерках. И в наползающем с моря тумане. Вот это и был его маршрут отхода. Придется воспользоваться, выбора не было. В коридоры не сунешься. Не заблужусь, так засвечусь. С моим-то фингалом. Пока можно было надеяться, что любительница травки не свяжет мое появление с хипежем, который поднимется после того, как в редакторской обнаружат труп, что -- по оптимистичным моим прикидкам -- произойдет завтра утром. А про прикидки пессимистические лучше было вообще не думать. Я и не стал думать. Завернул "токагипт" в какой-то драный полиэтиленовый пакет, чтобы не оставить на нем свои пальцы (лишняя осторожность еще никому не мешала), сунул пакет за пазуху, старательно протер дверные ручки и ручку тележки и вышел в заднюю дверь. И уже с порога услышал: - Дорогие друзья, сегодня в нашей программе -- лидер областной организации "Яблоко", доктор экономических наук Игорь Борисович Мазур. Обратите внимание на часы в студии. Семнадцать часов двадцать три минуты. Это означает, что мы в прямом эфире. III "Обратите внимание на часы в студии. Семнадцать часов двадцать три минуты. Это означает, что мы в прямом эфире..." Я взглянул на свою "сейку". 23.30. Это означало, что передача идет в записи. Повтор. Для тех, кому разные срочные дела помешали посмотреть передачу в прямом эфире, но кто непременно хочет ее увидеть. Для таких, как я. Срочных дел сегодня у меня было два. Первое: незаметно выбраться из телецентра, что я и сделал, воспользовавшись очень грамотно выбранным Матвеем маршрутом отхода. Это заняло у меня ровно шесть минут с учетом того, что минуты две ушло на то, чтобы завалить лестницу разной тарой от видео- и радиотехники. Второе дело оказалось гораздо более затяжным: нужно было привести в порядок "пассат". Не хотелось ездить по городу с ободранной и примятой при знакомстве с "понтиаком" левой бочиной и особенно с дырками в стеклах. Не лето. И не только в стеклах. При ближайшем рассмотрении и в левой задней дверце обнаружилась дырка. Все это не простудой от сквознячка грозило, а очень неприятными вопросами, которые мог задать мне любой гаишник. Как раз такими, какие выразились на лице менеджера техцентра по ремонту иномарок, к подъездной площадке которого я подогнал тачку в робкой надежде, что световая реклама "Для вас открыто всегда" соответствует истине. Соответствовала, блин. На площадку вышел вызванный охранником менеджер, здоровенный слесарюга в синем фирменном комбинезоне и кепке с длинным козырьком, задумчиво обошел "пассат", сунул палец в дырку на заднем стекле, потом в дырку на дверце и посмотрел на меня, как бы говоря: "Мы не имеем права принимать такие машины в ремонт без справки из милиции, так как не вызывает сомнения, что автомобиль побывал под легким автоматным огнем". В ответ я только развел руками, как бы отвечая: "Понятия не имею, о чем это вы говорите". После чего извлек зеленую бумажку с портретом Бенджамина Франклина и показал ему, как бы говоря: "Не кажется ли вам, что эти пробоины сделаны не автоматным огнем, а всего лишь охотничьим оружием во время случайных выстрелов? Сами знаете, как это бывает. Поехали на охоту, слегка это самое, то да се, а?" Он с сомнением покачал головой, как бы возражая: "Я готов согласиться, что это не автоматные пробоины, а пистолетные. Что же до вашей версии об охотничьем оружии, то она не кажется мне убедительной, так как сезон охоты на водоплавающую дичь уже закончился, а охота на диких копытных животных еще не разрешена". Второй стольник поколебал и эту его убежденность, а третий заставил признать, что пробоины вполне могли быть сделаны из охотничьей одностволки, но очень, очень небольшого калибра. Совсем маленького. Забрав баксы, он красноречивым жестом велел мне отогнать тачку в дальний темный угол площадки, сам скрылся в проходной и через десять минут появился с небольшой кувалдой в руках. Под ударами этой кувалды продырявленные стекла "пассата" превратились в стеклянную крупу. Менеджер посмотрел на дело рук своих, сокрушенно покачал головой и сказал: -- Ну, народ! Не могут спокойно видеть, как кто-то ездит в хорошей машине. Хулиганье, да и только! Нет, что вы ни говорите, а при коммунизме такого не было! -- И разрешил: -- Загоняй. Как выразился однажды примерно в такой же ситуации Артист: -- Вот за что мне нравятся новые времена: людям стало гораздо легче понимать друг друга. Бабки как внеречевое средство общения. Не менее выразительное, чем музыка, живопись или балет. И чем их больше, тем меньше слов требуется. Впрочем, за хорошие бабки и при коммунизме взаимопонимание достигалось довольно быстро. Ремонт грозил затянуться часа на три, а то и на все четыре. Помозолив всем глаза в цехе и в курилке, где свободные от работы и до изумления трезвые слесаря забивали "козла", я отыскал на заднем дворе техцентра грузовой выезд, тормознул "левака" и немного покатался по городу. Вместе с короткой остановкой у автовокзала и более продолжительной у "Макдональдса" это заняло у меня минут сорок. Так что, когда я тем же порядком вернулся в техцентр, мне пришлось слоняться еще не меньше двух часов. Но всему приходит конец. Я заплатил по счету еще шестьсот баксов в рублевом эквиваленте и получил свой "пассат" с новыми стеклами и вполне прилично отрихтованными и покрашенными бочиной и дверцей. Потом поездил по окраине, пока не убедился, что хвоста нет, и вернулся в гостиницу как раз к повтору передачи "Голосуй сердцем". "...Прежде всего я хочу поблагодарить тех из вас, кто в первом туре выборов отдал свои голоса избирательному блоку "Яблоко"... День у меня выдался не из легких, поэтому я включил телевизор на полную громкость и залез в роскошную мраморную ванну-джакузи, расслабиться в горячей хвойной воде и одновременно послушать выступление Мазура. А в голове, как всегда бывает после горячего дела, мелькали картинки с выставки. Есть такой цикл то ли у Чайковского, то ли у Мусоргского. Ольга, конечно, хорошо потрудилась над моим музыкальным образованием, но пробелы остались. Или у Римского-Корсакова? Так вот, картинки с выставки. Не все, конечно. А те, в которых были неясности. "За нашу программу проголосовал почти каждый седьмой избиратель. Для нас это большой успех. Он означает, что все больше людей понимают невозможность разрешить стоящие перед страной проблемы кавалерийским наскоком, отвергают популизм и экстремизм любого окраса -- от красно-коричневого до сине-красно-белого..." Картинка первая. Спортивный "понтиак" и джип "гранд-чероки". Такие тачки не посылают на дело. Посылают проще, неприметнее. И стволы дают не такие. "Калаши" дают. Или "узи". И драйверов не таких посылают. Шумахеров, конечно, не напасешься, но могли найти кого-нибудь и покруче. Если бы задались такой целью. Значит -- что? Значит, не задались. Значит, все это было -- экспромт. Как говорят шахматисты, цугцванг: Вынужденный ход. Трейлер наверняка тоже экспромт. Не могли они знать, на какое шоссе я выскочу. Я и сам не знал. Значит, задача у них была остановить меня. И только потом переориентировались. То ли сами, то ли получили приказ по мобильному телефону. Последнее вероятней. От кого? Вопрос. "В то же время мы вполне отдаем себе отчет в том, что "Яблоко" получило почти вдвое больше голосов, чем мы рассчитывали, еще и потому, что наши сограждане таким образом выразили протест против разгула преступности, которая стремится распространить свое влияние и на политику, о чем свидетельствует убийство кандидата "Социально-экологического союза" Николая Ивановича Кома..." Картинка вторая. Я ушел из телецентра за шесть минут. Не зная маршрута. Матвей ушел бы быстрей. Минуты за четыре. Через сколько в эфирной хватились бы Мазура? Стоп. А ведь не только Мазура. Но и... Телевизор молчал. Что за фигня? Я вылез из ванны, натянул белый махровый халат с синим вензелем и надписью "Hotel Wisla" и прошлепал в гостиную. Телевизор был выключен, а в гостиной у меня были гости. Что-то не помню, чтобы я кого-нибудь приглашал. Точно, не приглашал. Больше того, специально запер дверь на защелку. Но мои гости были, похоже, не их тех, для кого служат препятствием блокированные замки дверей. Ну что за жизнь. В ванне покайфовать не дадут. И телевизор послушать. И спокойно подумать, кто же эти нынешние картинки с выставки сочинил. Их было трое. Все в хороших черных костюмах. Даже в очень хороших. Двое при галстуках, а третий с темно-красной, с искрой, "бабочкой". Из кармана его пиджака высовывался угол такого же темно-красного, в тон "бабочке", платка, а на правой руке блестел золотой перстень с печаткой. Почему-то на указательном пальце. Они были похожи на посетителей дорогого валютного ресторана гостиницы "Висла", которые поднялись в номер к партнеру, чтобы обсудить с ним требующее особой конфиденциальности дело. Но мои гости не за этим сюда пришли. Нет, не за этим. Потому что один из них, белобрысый громила, стоял у двери, нацелив на меня здоровенный "магнум" с длинным черным глушителем, держа его обеими руками. По-американски, двойным хватом. Челюсти его медленно двигались, как у коровы, жующей жвачку. Жвачку он и жевал. Какой-нибудь "Стиморол" или "Орбит". Без сахара. Другой, чернявый, шустро рылся в моих шмотках. И только третий, с "бабочкой", спокойно сидел в кресле, удобно вытянув ноги и рассеянно поигрывая телевизионным пультом. С первыми двумя все было ясно сразу. А третий был босс. Респектабельный джентльмен. Лет пятидесяти. Среднего роста, полноватый. Круглое веснушчатое лицо. Маленькие белесые глаза. Никакие. Рыбьи. Редкие светлые волосы, аккуратно уложенные на пробор. Похож на прибалта. При моем появлении в широкой арке, отделяющей ванную и туалет от гостиной, он успокаивающе помахал рукой с перстнем: -- Мойтесь, мойтесь, мы не спешим. -- Вруби телевизор! -- сказал я. Он непонимающе поморщился. -- Телевизор вруби! -- повторил я. И, видя, что он медлит, прошлепал к "Панасонику" и нажал кнопку. Гостиную вновь заполнил голос Мазура: -- Да, мы приняли решение призвать наших сторонников во втором туре выборов голосовать "против всех". Почему? Попробую объяснить... -- И не вырубай! -- предупредил я и направился в ванную. Громила преградил мне дорогу. "Магнум" он держал уже в одной руке. И если бы не глушитель, небрежно крутил бы его на пальце, как ковбои в американских вестернах. Напарник за его спиной проскользнул в арку и обшмонал мои джинсы и куртку, висевшие в просторном предбаннике. Вернувшись, бросил на журнальный столик извлеченный из куртки бумажник: -- Больше ничего. Пушки нет. Громила отступил в сторону, открывая мне путь в ванную и снисходительным движением ствола приглашая продолжить водные процедуры. Что я и сделал. "Как все вы знаете, во втором туре президентских выборов 96-го года "Яблоко" поддержало кандидатуру Ельцина. Вместе со всеми демократически настроенными гражданами России мы были поставлены перед нелегким выбором. Альтернатива Ельцину была лишь одна -- господин Зюганов. Что изменилось за минувшие полтора года?.." Я ополоснулся под душем и принялся вытираться перед зеркалом красной махровой простыней, одновременно прислушиваясь и к тому, что происходит в гостиной, и к объяснениям Мазура. В гостиной вроде бы не происходило ничего, а объяснения "яблочника" на этот раз не были пересыпаны "макроэкономическими интеграциями". Так что я вполне улавливал смысл, несмотря на некоторую отвлеченность внимания. "Как ни странно, довольно многое. Не буду сейчас говорить о том, что изменилось в лучшую сторону, а что в худшую. Принципиально важно другое. Стала очевидной необратимость выбранного Россией пути. Стало ясно, что уже нет такой силы, которая смогла бы повернуть нашу страну вспять. Кто бы ни встал у власти. Это и открывает перед каждым из нас возможность свободного, не вынужденного выбора..." Из зеркала на меня смотрела несколько осатаневшая физиономия начинающего забулдыги в той стадии стремительного запоя, когда водяра не расслабляет, а накачивает мышцы и мозги бешеной энергией, требующей бурного выхода. Слегка затекший левый глаз и лиловый, приятного дымчатого оттенка синяк во всю скулу свидетельствовали об уже достигнутых результатах, а правая сторона была открыта для новых свершений. Что бы, интересно, сказала Ольга, если бы меня увидела? Но я тут же запретил себе думать об Ольге. Не было Ольги. Не было Настены. Не было Затопина и Чесны, над подмерзшими отмелями которой уже, наверное, струилась поземка. Ничего не было. Все это осталось в прежней жизни. И если повезет, будет в новой. А сейчас не было ничего. "И поэтому сегодня мы говорим "нет". Поэтому сегодня мы призываем наших сторонников голосовать "против всех". Мы больше не намерены нести ответственность за глупости, которые будут сделаны людьми, получившими мандат при нашем согласии..." Я оделся и даже причесался, хотя всклокоченная шевелюра гораздо больше соответствовала моему нынешнему имиджу. Я не спешил. Куда мне было спешить? Они не спешат, а мне тем более некуда. В монолог Мазура вклинился Эдуард Чемоданов: -- Пресс-служба ЛДПР распространила сообщение о поддержке господина Антонюка. Своим решением "Яблоко" фактически вручает ключи от губернаторской резиденции коммунистам. Полагаю, вы отдаете себе в этом отчет? -- Какой бы выбор ни сделали наши сограждане, это будет их выбор. Мы примем его так, как подобает настоящим демократам. -- Как, господин Мазур? -- Стиснув зубы, господин Чемоданов. Стиснув зубы. Я вышел в гостиную, выключил телевизор, уселся в кресло и спросил: -- Ну? Чего надо? Выкладывай и вали. Мой визави нахмурился. Громила услужливо предложил: -- Окоротить его, Кэп? Кэп. Значит, это и есть Кэп. Его я, честно сказать, не ждал. Думал, что пришлет кого-нибудь из своих подручных. Но явился сам. Значит, важное дело. Очень важное. Я обернулся к громиле: -- Ты, педрила! Я тебе сейчас твой "магнум" в жопу засуну и выстрелю. Понял? Окоротит он меня! От такой наглости он даже перестал двигать челюстями. -- А нормально поговорить мы не можем? -- спросил Кэп с легкой брезгливостью. -- Как приличные люди. Нет? Точно прибалт. Эстонец или латыш. Или литовец. По интонации чувствуется. -- Нормально, да? -- переспросил я. -- Это, блин, как? Ты вламываешься ко мне с двумя холуями, да? У одного громобой сорок пятого калибра с глушаком, у другого тоже какая-то пукалка, да? И третий небось в коридоре за дверью, мля! И хочешь нормально поговорить, блин? Не густо у меня со словарным запасом. "Мля", "блин". Что там еще есть? А, вот что: бляха-муха. -- Давай говори. А то мне спать пора, у меня режим, -- сказал я и добавил: -- Бляха-муха. Он явно не мог сообразить, какой взять со мной тон. Из чего я заключил, что они не мочить меня пришли, а что-то выяснить. Скажем, так: сначала выяснить, а уж потом, может, и замочить. Недаром же глушачок прихватили. Понял-то это я сразу, а сейчас только убедился, что понял правильно. И решил, что пора сбавить обороты. -- Эй, шнурок! -- обратился я к напарнику громилы, который вывалил на диван содержимое моей сумки и прослушивал аудиокассеты, по очереди вставляя их в плеер. -- Ты сюда пришел кайф ловить? Принеси шефу выпить. Там, в мини-баре. Чтоб он не думал, бляха-муха, что здесь отморозки живут! Тот вопросительно взглянул на хозяина. -- Что там есть? -- спросил Кэп. -- Битлы. Би Би Кинг. Старье. Только это вот хрен знает что. - Он протянул боссу плоскую черную коробочку с маркой "Сони". -- Дисплей, светодиод. Вроде пейджера. Но не