Виктор Левашов. Убить демократа --------------------------------------------------------------- © Copyright Виктор Левашов С разрешения правообладателя © изд. "ОЛМА-ПРЕСС", 2004. http://www.olma-press.ru/ ? http://www.olma-press.ru/ ISBN 5-224-04571-1 "Кодекс чести", 2 Date: 07 Nov 2004 --------------------------------------------------------------- Первоначально роман выходил в серии "Солдаты удачи" под коллективным псевдонимом А.Таманцев. Всего в серии вышло 17 романов, из них Виктором Левашовым написаны 7, они выходят теперь отдельной серией "Кодекс чести" в издательстве "Олма-Пресс". Роман Глава первая ДЕТЕКТОР ЛЖИ I "Это я, это я, Господи! Имя мое -- Сергей Пастухов. Дело мое -- воин. Твой ли я воин, Господи? Или Царя Тьмы?.." Суки. На этот-то раз куда меня занесло? И куда еще занесет? Еще вроде не очень далеко. И не слишком глубоко. Хочется в это верить. А занесло пока вот куда -- в старинный немецкий, а со времен Потсдамской конференции российский портовый город К. Балтика. Первые числа ноября, но довольно тепло. Туманы. Сгустки фонарей по ночам. Такое впечатление, что город тесный, с замысловатыми переулками, с готикой медных и черепичных, потемневших от времени и вечной сырости крыш. Но когда с рассветом ветер-шелоник слизывает туман, открываются длинные унылые улицы с тяжелыми, сталинской постройки домами-комодами, с безликими просторными площадями, приспособленными скорей для посадки вертолетов, чем для жизни людей. Память Великой Отечественной. В январе 45-го в ходе Восточно-Прусской операции (мне она как раз на госэкзаменах в училище досталась) бомбардировщики 3-го Белорусского фронта перемололи в крупу всю древнюю готику, а потом пленные немцы возвели на старых, частью сохранившихся еще с XIII века фундаментах этот памятник социалистического градостроительства. А поскольку коренные жители из тех, что не успели эвакуироваться в Германию, остались в развалинах, а почти все остальные были без огласки перемещены в Северный Казахстан и в Восточную Сибирь, освободившееся пространство заселили народом из Архангельской и Вологодской областей, с Витебщины, Могилевщины, из соседней Литвы. Так и смешались в городской речи поморско-прибалтийско-белорусские говоры. Только пригороды остались почти нетронутыми, да в центре чудом уцелело несколько десятков старинных домов. Они-то и сообщали городу еле уловимый ганзейский дух. Они и еще, пожалуй, немецкая чистота на улицах. Я уже почти неделю торчу здесь. С утра от корки до корки прочитываю все местные газеты, потом шляюсь по продутым тяжелыми балтийскими ветрами улицам, терпеливо выстаиваю на предвыборных митингах или высиживаю в заводских клубах и домах культуры на встречах местного электората с кандидатами в губернаторы этой старинной прусской, а ныне российской земли. А вечером возвращаюсь в просторный однокомнатный люкс гостиницы "Висла" и включаю огромный "Панасоник", вылавливая из ежевечернего телеменю все общественно-политические программы. Ну, и между этими делами занимаюсь еще кое-чем. Я бы так сказал: ищу иголку в стоге сена. А точнее, черную кошку в темной комнате. Постепенно теряя уверенность, что кошка в комнате есть. Но главное -- вот это добросовестное, хотя и совершенно пассивное участие в общественно-политической жизни города К. Не столько слушаю кандидатов и их доверенных лиц, сколько присматриваюсь к участникам предвыборных сборищ. При сем присутствую. Почему? Потому. Условие контракта. Они сказали: вникайте и думайте, это единственный путь. Это меня и раздражает. Несоответствие цели и средств. Цели, которая передо мной поставлена: вникать и думать. И средств, которые были затрачены для того, чтобы я согласился на это невинное занятие. Невинное -- по крайней мере, на этом, первом этапе. А до второго, судя по всему, вряд ли дойдет. Причем, говоря "средства", я имею в виду не только бабки. Хотя и бабок немало. Но кроме них -- очень внушительный комплекс спецмероприятий. Очень. Поэтому я и говорю: суки. Потому что не понимаю. Пока я понимаю только одно. Я торчу здесь потому, что в этом балтийском городе некоторое время назад произошло событие, которое я для себя определил так: предварительное убийство. Не сразу определил. Пройдя по смысловой лестнице: -- обыкновенное убийство; -- обыкновенное заказное убийство; -- странное заказное убийство; -- очень странное заказное убийство. Больше скажу: чрезвычайно странное заказное убийство. Ранним вечером 12 октября на крыльце своего дома в пригороде К., застроенном не слишком богатыми, но ухоженными каменными и бревенчатыми особнячками под красными черепичными крышами, двумя выстрелами (один -- прицельный, метров с шести-семи, другой -- контрольный -- в голову, в упор) был застрелен человек, у которого было столько же шансов стать жертвой профессионального заказного убийства, сколько выиграть миллион долларов по автобусному билету. Николай Иванович Комаров. Пятидесяти пяти лет. Вдовец. Кандидат исторических наук. Доцент местной гуманитарной академии, бывшего пединститута. Не имеющий никакой собственности, кроме приватизированной половины особнячка, в которой он жил вместе с семьей своего тридцатилетнего сына. Не имеющий врагов. Да и особо близких друзей, кажется, тоже. Любитель покопаться в своем крошечном огородике, выращивать редкостные сортовые тюльпаны, луковицы которых он сдавал в местную фирму "Цветы" по довольно скромным ценам. Лишь одно выделяло его среди трехсот с небольшим тысяч жителей этого областного центра: при поддержке малозначительного умеренно-демократического объединения "Социально-экологический союз" он выдвинул свою кандидатуру в губернаторы на предстоящих в ноябре выборах, собрал необходимое количество подписей и был официально зарегистрирован в областной избирательной комиссии. Он не успел провести даже первой встречи с избирателями, со студентами и преподавателями своего института. В тот вечер, когда он собирался на нее -- вышел из дома и запирал дверь, он был убит. На первый взгляд здесь просматривался мотив: убрали соперника. Но в том-то и дело, что Комаров не был соперником ни одному из кандидатов в губернаторы, представляющих куда более мощные общественно-политические силы -- от "Нашего дома -- Россия" и КПРФ до ЛДПР и "Яблока". Он никому не был соперником, потому что даже при самых оптимистических прогнозах его шансы пройти во второй тур выборов были равны нулю. Нулю. Где здесь мотив? А убийство было очевидно заказным. И выполнено профессионалом. Пистолет скорее всего с глушителем. Потому что соседи ничего не слышали, а было-то всего лишь начало шестого. Попадание с шести-семи метров точно в основание черепа в осенних сумерках и при слабом свете лампочки над крыльцом. Контрольный выстрел опять же. Ствол, правда, не бросили. Но это вовсе не говорило о том, что работал любитель. Чтобы забрать с собой ствол, у исполнителя могло быть много разных причин. Уважительных, если здесь можно употребить это слово. К определению "чрезвычайно странное заказное убийство" я пришел довольно быстро. А вот следующий логический шаг дался мне гораздо трудней. Но я его все-таки сделал. Предварительное убийство. В самой этой формуле была несвершенность. Или недовершенность. Словесная неточность определения меня не смущала. Меня смущал смысл. Предварительность подразумевает завершение. Или сначала продолжение и только потом завершение. Предварительное убийство. Промежуточное убийство. Окончательное убийство. Да не мерещится ли мне все это в тумане медленно остывающей и переходящей в зиму Балтики, древнего Варяжского моря, все пространство над которым густо насыщено прошлым -- недавним, давним и очень давним? Как Москва, над разгуляями и лубянками которой все еще словно бы звучат колокольцы загульных купеческих троек, бодрые марши физкультурных парадов и ночные моторы энкавэдэшных "воронков". "Там, где неизвестность, предполагай ужасы". Я часто вспоминаю эту надпись на полях старинной русской лоции, которую когда-то, очень давно, увидел в Ленинградском военно-морском музее. И запомнил. И правильно сделал, потому что мореплаватели в стародавние времена понимали кое-что в жизни. Не меньше нашего. А может, и больше. И еще я накрепко запомнил правило, которое вдалбливал в нас инструктор на курсах выживания: "Забрался в болото -- вернись по старому следу". Похоже, пришло время мне это сделать. Вернуться к началу. И вновь -- мысленно -- пройти путь, который привел меня в город К. Пройти, не беззаботно сбивая прутиком головки одуванчиков, а всматриваясь в каждую мелочь. Чтобы понять. Что понять? А хрен его знает! Ну, хотя бы вот что: как я оказался втянутым в это дело? II По обе стороны от КПП, по всему периметру трехметрового забора из серых бетонных плит весело трепыхались на свежем октябрьском ветерке флажки с российским триколором. Такое же трехцветное полотнище реяло и над плацем. Так что слово "краснознаменное" в полнопарадном титуле моего училища выглядело неким анахронизмом. Или архаизмом. Как и слова "ордена Октябрьской революции", а равно имени всесоюзного старосты. Если бы все эти исторические прибамбасы убрать, осталась бы суть: "Высшее командное училище ВДВ". Воздушно-десантных войск. Не убрали, однако. Верность традициям? Ну, традиции -- это традиции. Какими бы они ни были. Все лучше, наверное, чем никаких. Остались же "Московский комсомолец" и "Комсомольская правда". Да и "Правда" осталась. С уточнением "Правда-5". Четыре "правды" незаметно проехали. Как ночные Клин, Дмитров, Тверь и Бологое на "Красной стреле". Прокемарили под стук колес. А тут уже и чай несут. Или "стрела" уже тоже не красная, а трехцветная? Не знаю, очень давно не ездил. Альма-матер, в общем. "Краснознаменное... ордена... имени..." имеет честь пригласить Вас на военно-спортивный праздник, посвященный 50-летнему юбилею училища". Надо же, вспомнили. С чего бы? Ни разу не вспоминали. Правда, с момента моего поступления в училище до сего дня круглых дат не было. 40-летие было в 87-м, я как раз среднюю школу заканчивал. По два раза в неделю ездил из своего Затопина в Долгопрудный на вечерние подготовительные курсы в физтех. Три часа туда, три обратно. И думать не думал ни о каких краснознаменных. На вступительных экзаменах набрал 19 баллов из 20. Только одну ошибку сделал в сочинении в слове "участвовать". Или "учавствовать"? Точно: "участвовать". Так с тех пор каждый раз на этом слове и запинаюсь. Конкурс, однако, прошел. Но тут события развернулись неожиданным образом. Когда батя узнал, что я стал студентом такого шибко научного вуза, на радостях он слегка. Это самое. На три недели. В самый разгар силосования. И уж в какой дружбе он ни был с тогдашним председателем колхоза Семеном Фотиевичем Бурлаковым, а все же пришлось тому разжаловать батю с начальника кормоцеха в старшие скотники. А там уж совсем недалеко было и до родовой нашей профессии, от которой и фамилия наша пошла -- Пастуховы. Почтенная профессия. Уважаемая в деревне. Но сыну с нее шибко научное образование не дашь. И потому не прошло и трех месяцев, как я оказался не в Большой физической аудитории в Долгопрудном, а километров на сто подальше. И в такой же вот солнечный, чуть морозный и ветреный октябрьский денек уже бухал кирзой по этому вот самому плацу и с остервенением рявкал: "А для тебя! Р-радная! Есть почта! Пал-левая! Пращай, труба зовет! Сал-даты! В пах-ход!" Только флаг над плацем был тогда соответствующим названию училища. Красным. "Имеет честь пригласить..." Сначала я не хотел ехать. Ни к чему это. Только душу зря бередить. Но тут взбунтовалась Ольга. Неужели тебе не хочется повидать однокурсников? И вообще. Мы скоро мхом зарастем. У тебя уже стружка из ушей торчит. В этом роде. Насчет мха это была, конечно, чистой воды гипербола. А насчет стружки не очень. В стружке и в древесной крошке я был с головы до ног. Третий день пытался наладить шипорезный станок. Нашей, отечественной конструкции. Дурак платит дважды. Правильно однажды какие-то японцы сказали: "Лучшее у вас -- дети. А все, что сделано руками, ужасно". Про СССР сказали. Но Россия недаром правопреемница этого новоявленного исторического архаизма. Или анахронизма. А насчет однокурсников... Конечно, очень бы мне хотелось повидаться с ребятами. Были, однако, сомнения, что мне это удастся. Были, к сожалению, были. Но тут и Настена мать поддержала, запрыгала: ура, едем! Поодиночке-то я с ними справляюсь, а с двумя -- трудновато. Ну, я не стал и пытаться. Едем так едем. В общем, приятно, конечно, побриться не наспех, а с чувством, с толком фирменным "жиллетом", надеть хороший костюм, сесть в хорошую машину и катиться по свободному воскресному шоссе, высушенному ночным морозцем. Всем вместе. Не так уж часто это бывает. Часа через два мы свернули с Ленинградского шоссе, прошелестели гудьировскими шинами по бетонке, разрезавшей сосновый бор, и влились в праздник. Веселое трепыхание маленьких триколоров на ограде, гостеприимно распахнутые ворота КПП. Легковушки, автобусы, нарядно одетый люд: родители, друзья, невесты. Не все, конечно, невесты, но все равно приятно. У мамаш пудовые сумки в руках -- подкормить курсантиков. У папаш и дружков тоже кое-что имеет быть. А у прапоров на вахте глаза волчьи и словно бы песок на зубах скрипит. Ну, не ваш это день, ребята, не ваш. Ясно, что начальство училища решило совместить празднование краснознаменного юбилея с присягой салабонов. Приятное с полезным. Я поставил свою тачку в ряд "жигулят" и "волжанок", мы смешались с толпой. На входе стояла группа старших офицеров при полном параде и встречала гостей. Узнал я только двоих. Один -- начальник училища, генерал-лейтенант Нестеров. Я учился на втором курсе, когда он пришел к нам после Афгана, отлежав больше года в госпитале. И хотя с тех пор прошло почти десять лет, на его худом лице все еще словно бы сохранялся афганский загар. Как будто не от солнца, а от пороховой гари пополам с пылью. Другого, полковника Митюкова, я предпочел бы вообще не узнавать. Но невозможно было забыть его ряшку, похожую на поросячью задницу. Как и его коронную фразу, с которой он начинал свой курс: "Научный коммунизм -- это стройная система знаний". Собственно, это и все, что я знаю о научном коммунизме. Но знаю основательно. В мое время Митюков был замполитом и бессменным секретарем партбюро, а как его должность теперь называется, я не знал. И знать не хотел. Но как раз он-то заметил меня, узнал и окликнул: -- Пастухов! А ты почему не в форме? Я вообще-то не гордый, меня все в деревне зовут на "ты". Но все же есть какие-то границы, которые, по-моему, переступать не следует. Полковнику Митюкову, в частности. Поэтому я приветливо улыбнулся и ответил: -- Здравствуйте, полковник. Извините, не узнал вас. Я был уверен, что вы давно уже генерал. Вот так. Умылся? Ольга укоризненно на меня посмотрела. Я сокрушенно развел руками. Ну, неблагородный я человек. Сам знаю. Борюсь с собой. Упорно. Но пока безуспешно. -- А в штатском я по очень простой причине, -- продолжал я тем же светским тоном. -- Видите ли, меня -- как бы это получше сказать? - вышибли из армии без права на ношение формы. И на получение пенсии. Даже не знаю, что обиднее. -- Вышибли? -- удивился он. -- Ты же был капитаном! Уже через три года после выпуска! -- Через два. -- Надо же, -- равнодушно посочувствовал он. -- А чем теперь занимаешься? -- Да так, кручусь по мелочам. Разрешите, полковник, представить вам мою жену. Познакомься, Ольга. Это полковник Митюков, я тебе о нем много рассказывал. Доктор исторических наук. Он читал нам научный коммунизм. Это был мой самый любимый предмет. После строевой подготовки. -- Кандидат, -- поправил Митюков и переключил внимание на Ольгу. -- Очень приятно познакомиться. Мне знакомо ваше лицо. Я мог вас где-нибудь видеть? -- Запросто, -- сказал я. -- В Большом зале консерватории. -- Вы певица? -- Да ну, что вы, -- снова вмешался я. -- Обыкновенная деревенская домохозяйка. Хотя по профессии музыковед. -- А ты обыкновенный деревенский плотник, -- парировала Ольга. Я решительно возразил: -- Ничего подобного. Столяр. -- Это, наверное, большая разница? -- не без иронии предположил Митюков. -- Принципиальная, -- подтвердил я. -- Как между полковником и генералом. И снова виновато глянул на Ольгу. Ну вот такая я сука. Нужно было смотреть, за кого выходила замуж. Я и тогда не притворялся выпускником дипломатической академии. -- Не обращайте на него внимания, его шутки далеко не всегда удачны, -- проговорила Ольга и с улыбкой прикоснулась рукой к локтю Митюкова. Эдак доверительно. Как бы умоляя о снисхождении. Рукой в белой лайковой перчатке по локоть. Выпростанной из-под небрежно наброшенного на плечи норкового полупердяйчика. Когда этот шнурок из бутика хотел мне сообщить, сколько это стоит, я не стал слушать. Дал ему кредитную карточку "Виза" и сказал: "Сунь ее куда следует, а мне ничего не говори. Вообще ничего. Понял? Может, мне повезет и я так до конца жизни этого не узнаю. Потому что покупать такие вещи -- грех. Как чревоугодие. А оно, между прочим, в православии считается самым тяжким грехом. Вторым после уныния". Он понял. И Митюков, судя по его физиономии, понял. Он взглянул вниз, на Настену, которая деловито посыпала песочком его сверкающие штиблеты, и не слишком естественно улыбнулся. -- Какое прелестное дитя! Вся в маму! И как нас зовут? Прелестное дитя посмотрело на него снизу и спросило: -- А у вас автомат есть? -- Нет, -- честно признался Митюков. -- А у папы был, -- сказала Настена и потеряла к нему всяческий интерес. Полковник повернулся к начальнику училища и отрекомендовал ему Ольгу. А затем небрежно представил меня: -- Ее супруг. Пастухов, наш выпускник. При этих словах какой-то довольно молодой штатский в коротком светлом плаще, стоявший рядом с генерал-лейтенантом, быстро взглянул на меня и тут же отвернулся, продолжая созерцать праздничную толпу, вливавшуюся через ворота на территорию училища. Нестеров суховато-любезно поклонился Ольге и протянул мне руку: -- Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Спасибо, что приехали. -- Спасибо, что пригласили, -- ответил я. -- Вы что, всем выпускникам разослали приглашения? Не боитесь, что места не хватит? -- Нет, только тем, кто закончил училище с отличием. -- Тогда хватит, -- сказал я. Он хмуро покивал: -- Что делать! Такова жизнь. -- Да, -- согласился я. -- Такова. Тут в ворота училища вкатились три черные "Волги", утыканные антеннами, младшие офицеры кинулись к ним открывать дверцы, а начальствующий состав с приличной неспешностью двинулся встречать высоких гостей. Только штатский, который стоял рядом с начальником училища, остался на месте. Будто это его не касалось. И может быть, действительно не касалось. А что, интересно, его касалось? Мы снова влились в праздничную толпу. Ольга внимательно посмотрела на меня: -- Ну? В чем дело? -- Что про что? -- Про то. "Такова жизнь". Какова? -- Ты же сама слышала. Такова. Боюсь, не удастся мне встретиться с однокашниками. Из нашего выпуска красные дипломы получили шестеро. Трое в Чечне остались. Один в Абхазии. И один в Таджикистане. -- Как - остались? -- Ну как. Насовсем. Она помолчала и предложила: -- Хочешь уехать? -- Почему? Раз приехали на праздник, давай праздновать. Ты же хочешь посмотреть, как я жил? -- Очень, -- сказала она. -- Да, очень. Пока готовилась торжественная часть, я показал Ольге казарму, в которой прошли лучшие годы моей молодой жизни, кухню, на которой тоннами чистил картошку по нарядам вне очереди. Правда, сортир, который драил по тем же нарядам, показывать не стал. Зато с особенным удовольствием показал "губу", обитель размышлений. -- Ты сидел на "губе"? -- поразилась Ольга. -- Здравствуйте. Какой же нормальный человек не сидел на "губе"? -- И часто? -- Сейчас точно скажу. Сколько у Бетховена симфоний? -- Девять. -- Правильно, девять. На все девять у нас был абонемент в Зал Чайковского. И еще одна симфония Малера. Очень длинная. -- Пятая. -- Возможно. Хорошая симфония. Но явно затянута. Я опоздал из увольнения ровно на два с половиной часа. Десять "губарей" получается, так? И еще была симфония Гайдна. Где музыканты свечи гасят. Закончил свою партию, погасил свечу и тихонько ушел. -- "Прощальная". -- Она самая. Очень красивая симфония. Я вспоминал ее ровно семь суток. -- Семь суток?! -- А как ты хотела? Это была четвертая самоволка за месяц. Мог и под трибунал загреметь. -- В ту ночь ты первый раз остался у меня. -- Об этом я тоже вспоминал. Семь суток и всю остальную жизнь. И сейчас вспоминаю, -- добавил я. В общем, удалось мне ее отвлечь. Мы посмотрели торжественную часть, поаплодировали приветствию президента, которое огласил какой-то сановный штатский валуй, из тех, что прикатили на черных "Волгах", посмотрели присягу и парад салабонов. Потом объявили перерыв, и на курсантиков набросились мамаши, впихивая в их желудки содержимое сумок. Папаши наверняка пытались зарядить чад и другим припасом, покрепче. И если кто дрогнул, то я тому не завидую. Прапоры, они народ терпеливый. Как крокодилы. Своего часа дождутся. Потом действие переместилось на стадион, где старшекурсники показывали свое мастерство. Пока они выкладывались на штурмовой полосе, а потом под ахи, охи, визги и аплодисменты зрителей крушили ребрами ладоней кирпичи, ломали доски и швыряли друг друга оземь, как цыган шапку, я попытался собраться с мыслями. В самом факте персонального приглашения меня на этот праздник молодости, силы и красоты не было ничего необычного. Среди публики я заметил нескольких знакомых ребят с младших и старших курсов -- одного майора, трех или четырех капитанов, пару старлеев. Наверное, и они закончили училище с красными дипломами. То, что меня сразу узнал Митюков, тоже было нормально. Уж ему-то я крови попортил. А сколько он мне -- об этом и не говорю. И даже то, что меня узнал Нестеров, было, в общем, вполне объяснимо. Тем более что Митюков меня представил, хоть и через губу. Другое было необъяснимо. Каким образом Нестеров мог вспомнить, что мое имя Сергей? Да не просто Сергей, а Сергей Сергеевич. Училище ВДВ -- не то место, где к курсантам обращаются по имени или по имени-отчеству. "Курсант Пастухов, три наряда вне очереди!" "Есть, товарищ сержант!" "Курсант Пастухов, в следующий раз я не смогу спасти вас от трибунала. И вряд ли захочу. Вы все поняли?" "Так точно, товарищ генерал-лейтенант!" Сергей Сергеевич. Это просто узнать. Нужно всего лишь затребовать из архива училища мое личное дело. Не проблема. Но чтобы его затребовать, нужно иметь для этого какую-то причину. Какую? С каких фигов начальнику училища интересоваться личным делом давно выпущенного курсанта, да к тому же уволенного из армии вчистую? Об этом он, кстати, не знал. Или знал? Поднакапливалось вопросов. А главное -- этот штатский. Лет тридцати пяти. Вряд ли больше. Среднего роста. Плотный. Но не тяжелый. Не накачанный, как бычок. Черные, с ранней проседью волосы. Короткая стрижка. Жестковатое лицо. Давний белый шрамик на лбу, над левым глазом. Хорошо, видно, кто-то ему врезал. Левая бровь чуть изломана этим же шрамиком. От этого на лице постоянное словно бы слегка насмешливое выражение. Светло-серый приличный костюмчик. Голубоватая рубашка, аккуратный галстук в тон. И что важно -- несуетность. Человек, который знает себе цену. И цена эта, видно, немаленькая. Все нормально, в общем-то. Кроме одного. Не нравятся мне такие штатские, которые смотрят не на Ольгу, а на меня. И при этом скрывают, что смотрят. И очень даже умело скрывают. Он смотрел на меня затылком. Ладно. Как любит говорить один мой знакомый хирург, экс-капитан медицинской службы Иван Перегудов по прозвищу Док: понаблюдаем. Ольга повернула ко мне раскрасневшееся от свежего ветерка и азарта лицо: -- А ты тоже умеешь кирпичи разбивать? -- Конечно, умею. -- Рукой?! -- Зачем рукой? Кирочкой. Такой молоток с плоским концом. Ну, видела, когда я фундамент выкладывал. -- А рукой? Как они? -- Когда-то умел. А сейчас вряд ли. -- А доски ломать умеешь? Тоже рукой? -- Доски я предпочитаю пилить. Пилой. И лучше электрической. -- Да ну тебя! -- засмеялась она и снова уставилась на современных гладиаторов. И даже Настена повизгивала от восторга. О, женщины! Я присмотрелся к тому, что происходило на стадионе. Ну, неплохо ребята работали. Старательно. И двигались грамотно. Только один был на порядок выше. И с ходу даже не скажешь чем. Очень хорошо уходил. Просто чуть смещался, и эти бычки свистели мимо него. Ему оставалось только слегка подкорректировать их свободный полет. Он явно всех переигрывал и уверенно набирал очки. И главное -- не работал на публику. Просто работал. А публика ревела от восторга при каждой яростной атаке бычков. Правильно, наверное, говорит один мой знакомый актер, в прошлом старший лейтенант спецназа Семен Злотников по прозвищу Артист: публика дура. -- А теперь -- гвоздь нашей программы! -- объявил судья-капитан тоном циркового шталмейстера. -- Бои на звание "рейнджер года"! Прошу всех перейти вон туда, к кирпичной стене, там я вам все объясню! Такие бои можно увидеть только в двух местах: у нас и в Техасе! Надо же. А я-то думал, что этот аттракцион давно прикрыли. Нет, оказывается. -- Что такое рейнджер? -- поинтересовалась Ольга, пока мы вместе с публикой переходили с трибун стадиона к развалинам на заднем дворе гарнизона. -- Так в Америке раньше называли конных полицейских, а теперь называют коммандос. Ну, Чак Норрис, кто-то там еще. Раз в год в училище устраивают соревнования на звание лучшего рейнджера. Как в Техасе. А чем мы хуже? -- Какие соревнования? -- встряла Настена. -- Вроде как форт Байярд? Юное телевизионное поколение. -- Сейчас вам все подробно расскажут, -- пообещал я. Пока капитан довольно толково объяснял почтеннейшей публике правила игры, я отыскал пролом в кирпичной стене и заглянул внутрь. Когда-то давно здесь была свиноферма подсобного хозяйства училища. Блок из рыхлого от времени силикатного кирпича длиной метров в сто и шириной метров в двадцать. Когда я поступил, ферма уже несколько лет не функционировала. Почему-то свиньи дохли, как осенние мухи, все разом. Уж кого только не вызывали: ветеринаров из московской "тимирязевки", знатных свиноводов с ВДНХ. Без толку. В конце концов ферму построили в другом месте, а эта понемногу разваливалась, портя вид военного городка и вызывая неудовольствие инспектирующего начальства. Вышел приказ: снести это безобразие к чертовой матери. Стропила и деревянные переборки попросту выжгли, приступили уже к стенам, но тут кого-то осенило. Ну, если говорить без ложной скромности, -- меня. На этот раз скромность можно отбросить, потому что за свою догадливость я едва не оказался в дисбате. В те годы видаки были даже на гражданке большой редкостью, но училищу повезло: какие-то шефы премировали нас японским "Фунаем" за наши подвиги на ихней картошке. Видак приставили к телевизору в клубе, и пошла такая ночная жизнь, что за первый месяц пьянство среди курсантов снизилось в четыре раза. Среди кассет попался и фильм про это дело, про соревнования рейнджеров. Смысл их был в том, что рейнджер с кольтом на изготовку должен пройти какое-то расстояние, при этом перестрелять всех гангстеров на пути и самому не подставиться. И не подстрелить какого-нибудь случайного прохожего, почтальона или домохозяйку. Причем все фигуранты возникали неожиданно: они были нарисованы на фанерных силуэтах и выскакивали, как чертики. То ли на пружинах, то ли их кто-то за веревки дергал. Выигрывал тот, кто доберется до цели быстрей других без условных дырок в собственном организме и без случайных жертв. И пошло-поехало. На фанерках изобразили вероятных противников. Кто в те романтические восьмидесятые был вероятным противником? Ну, "зеленые береты" США. "Краповые береты" Ее Королевского Величества. Десантники фээргэшного абвера. Французские легионеры. А, вот кто еще -- израильские коммандос. Еще двух япошек изобразили в виде ниндзя. И штук пять-шесть случайных прохожих, в том числе двух полицейских непонятной национальной принадлежности, но со звездами американских шерифов. Причем один из них появлялся с обнаженным кольтом. От него нужно было просто уйти в развалины и не дай Бог подстрелить -- сразу пятнадцать очков долой. Сначала стреляли из учебного просверленного ПМ. Как дети, языком: "Бах! Бах!" Надоело это дело быстро, слишком много возникало споров: успел -- не успел. Уломали начальство выдавать нам холостые патроны. Пошло веселей, но творческая мысль продолжала работать. Наточили резиновых пуль. Ну, тут уже про видак совсем забыли. На наше счастье, Митюков в ту пору был в академическом отпуске на предмет написания докторской диссертации по насущным проблемам научного коммунизма в преломлении к идеям перестройки, прежний начальник училища болел, а начальник штаба, сорокалетний подполковник Могилевский, сам так втянулся в эту забаву, что самым жлобским образом, нагло злоупотребляя своим служебным положением, норовил встрять без очереди. И встревал. В общем, когда какая-то сука все-таки настучала и появились поверяющие, они обнаружили, что курсанты доблестного краснознаменного и орденоносного имени всесоюзного старосты не по мишеням резиновыми пулями лупят, а друг по другу, катаясь в сухом свинячьем дерьме и маскируясь всяческим подсобным материалом. И как мы ни убеждали инспекторов, что делается это исключительно в интересах повышения боевой подготовки и что стреляем мы до минимума уменьшенными пороховыми зарядами, а на головы надеваем мотоциклетные шлемы (что было, конечно же, полной туфтой), Могилевского как начальника штаба, меня как главного закоперщика и еще двух комвзводов засунули на "губу" и стали готовить дело к передаче в военную прокуратуру. Но тут начальником училища назначили Нестерова, он приказал продемонстрировать ему все наши игры и сказал, что так-перетак, а дело это полезное, и если бы ребята перед Афганом проходили такие же тренировки, то цинков под шифром "груз 200" было бы намного меньше. Через неделю по его приказу снабженец привез откуда-то четыре автомата для пентбола и такие запасы пуль с красной краской, что их хватило до моего выпуска и еще осталось. А поскольку пентбольные автоматы были все же оружием вшивеньким, мы с благословения Нестерова приспособились заряжать пулями с краской табельные "Макаровы" и ТТ. Так что условия, в которых проходили наши игры, заметно приблизились к боевым. И как знать, не выручило ли это многих из нас, когда на нашу долю выпала Чечня. Меня-то уж точно выручило. Когда Митюков, закончив труды праведные по обогащению научного коммунизма и получив их объективную оценку в свете событий августа 91-го, вернулся к исполнению служебных обязанностей, его чуть кондрашка не хватила от этих нововведений. Он начал было со страшной силой писать, но прежние ответственные адресаты в ГлавПУРе исчезли вместе с ГлавПУРом, иных адресатов не объявилось, и он сообразил, что выгодней поддержать новый опыт обучения молодых офицеров-десантников, чем подставлять себя под тяжкую длань бывшего афганца генерала Нестерова. Единственное, с чем он не мог смириться, так это с тем, что игра, как ни крути, была все же американская, блин, и никаких аналогов ей в русских молодецких забавах не усматривалось. Я хотел ему подсказать, что есть вполне национальное российское развлечение, которое называется "гражданская война", но решил не осложнять себе жизнь. Как-то не улыбалось мне оставаться без увольнительных, а эту пакость он всегда мог мне устроить. С тех пор свиноферма преобразилась. Нарыли окопчиков, натаскали бетонных блоков, приволокли два списанных танка и три БТРа. Ну, Грозный и Грозный после первого штурма. Или, может быть, какой-нибудь Кандагар, где мне побывать не пришлось, а генералу Нестерову очень даже пришлось. Полигон со всех сторон обнесли высоким забором, снаружи приспособили приступочки для зрителей, оборудовали НП для судей за толстым стеклом, наладили механику для мгновенного появления мишеней. В общем, сделали все по уму. В пристроенной каптерке хранились отпечатанные в типографии силуэты-мишени. Они меня и заинтересовали: кто же нынче у нас вероятный противник? Коллекция наводила на глубокомысленные размышления. Никаких тебе "зеленых беретов", никаких еврейских штурмовиков. Лица кавказской национальности всевозможных видов и одеяний, исламские террористы с клетчатыми, как у Арафата, платками на шеях и головах. Боевики ИРА в темных беретах. Какие-то финно-угорские подозрительные типы. Ну, и случайный народ -- милиционеры, пожарники, просто прохожие. Да, негусто у нас, оказывается, с предполагаемым противником. Если так и дальше пойдет, нужно будет печатать афишки с шахтерами и монтерами. Вот и реформируй тут армию, о чем столько разговоров идет. А как ее реформировать, если противника нет? Эти недавние дела насчет расширения НАТО на Восток -- может, это и есть попытка хоть как-то обозначить неприятеля и тем самым придать ускорение военным реформам? Размышлениям на эту тему я и предавался, пока судья-капитан давал пояснения и шли первые бои. Публика вела себя, как на футболе. Советы так и сыпались сверху на игроков: "Там он, за танком!", "Не гуляй туда, Жора!", "Миха, гаси его, гаси!" Судья сделал несколько попыток навести порядок, но в конце концов только рукой махнул. На благоустроенных трибунках возле щита судьи разместились Нестеров, Митюков и чины из Москвы. Там же был и штатский, на которого я еще раньше обратил внимание. Краем глаза я заметил, как он что-то сказал на ухо Нестерову, тот с некоторым недоумением вздернул брови, потом наклонился к судье и что-то ему приказал. Тот не понял. Генерал растолковал. Понял. После финального боя, в котором, как я и предполагал, победил тот самый понравившийся мне парнишка, судья неожиданно объявил в матюгальник: -- Дорогие друзья! Только что мы приветствовали лучшего рейнджера нынешнего года. Такой успех выпадает нашим курсантам только раз в жизни. Нет ни одного человека, который стал бы рейнджером дважды. Но! Твою мать. Только этого мне не хватало. Как чувствовал -- не нужно было сюда ехать. Но это, пожалуй, вряд ли что-нибудь изменило бы. Это я уже понимал. -- Но есть человек, который сумел стать лучшим рейнджером три раза, -- июньским соловьем разливался судья. -- Три, друзья мои! Вы не ослышались! Три года подряд был лучшим из лучших выпускник нашего славного училища, молодой офицер-десантник Сергей Пастухов! И он сейчас среди нас! Поприветствуем его! Сука ты, капитан. И больше никто. Я встал. А что было делать? Раскланивался, как клоун. Ольга и Настена вместе со всеми восторженно аплодировали и гордо поглядывали по сторонам. Ну, женщины! Судья поднял руку, требуя тишины. Трибуны нехотя угомонились. -- Дамы и господа! -- продолжал он. -- У меня есть для вас прекрасный сюрприз. Вот здесь, рядом со мной, сидит еще один выпускник нашего замечательного училища. Правда, пятнадцать лет назад, когда он получил диплом и первый офицерский чин, еще не было этого полигона и конкурс на звание лучшего рейнджера не проводился. Но он прошел другую школу в горячих точках и стал одним из самых опытных офицеров-десантников. Разрешите представить -- подполковник Александр Егоров! Аплодисменты, друзья мои, аплодисменты! Этот долбаный капитан явно ошибся в выборе профессии. Ему бы в ведущие какого-нибудь телешоу. Штатский со шрамом встал и раскланялся. Подполковник, значит. Неплохо для его лет. Очень даже неплохо. -- Сегодня мы видели бои наших лучших курсантов, -- выпевал судья. - А хотите увидеть бой настоящих профессионалов? -- Хотим! -- вразнобой загудела публика. -- Не понял! -- объявил капитан. -- Хотим или не хотим? -- Хотим! -- дружно грянули в ответ. -- Теперь понял. Тогда давайте попросим Сергея Пастухова и Александра Егорова показать нам, что такое настоящий бой! Попросим, друзья мои, попросим! И сам захлопал, показывая пример. Вот это и называется -- попасть в расклад. И не отнекаешься. Все равно уломают. И получится, что кокетничал. Поэтому я без спора отдал Ольге свою "сейку" и бумажник (на всякий пожарный, чтобы в каптерке не сперли) и вместе с моим нежданным соперником направился в раздевалку. Начальник вещсклада, старшина Сан Саныч, который служил здесь едва ли не с момента создания училища, выдал нам камуфляж, спецназовские ботинки с высокой шнуровкой и черные вязаные шапки типа "ночь" с прорезями для глаз. Егоров переоделся быстрей меня, кивнул: жду. И вышел из раздевалки. -- В каком году он закончил нашу школу? -- спросил я у Сан Саныча. Для того и тянул с переодеванием, чтобы спросить. -- Ни в каком, -- буркнул тот. -- Я его первый раз в жизни вижу. -- Точно? Сан Саныч даже не посчитал нужным ответить. А я не стал переспрашивать. Уж если он сказал, что видит этого типа первый раз в жизни, так оно и есть. Он мог пожаловаться на печень, источенную местной самогонкой во время борьбы за всеобщую трезвость, но на память он пожаловаться не мог. Он даже мой размер не спросил. Может, конечно, на глазок прикинул. Но вполне возможно, что помнил. А у Егорова, кстати, спросил. Когда мы подошли к судейской трибуне, судья объявил: -- Сейчас участники боя выберут оружие! На столе было разложено штук пять ТТ, "Макаровых" и даже невесть откуда появившиеся в арсенале училища две "длинные девятки" -- "Беретта-92Р8", которую лет десять назад американцы приняли на вооружение, переименовав в М9. Я не смог отказать себе в удовольствии побаловаться такой классной игрушкой и взял "беретту". Егоров последовал моему примеру. Капитан объявил: первый этап -- проход через "опасную зону". Второй этап -- собственно бой. На каждый этап участникам выдается по восемь патронов. По жребию первым в зону вошел Егоров. Шестнадцать минут. Неплохо. И всего пять штрафных очков. Не успел выстрелить в моджахеда с ручным пулеметом, но успел увернуться. Очень неплохо. Я прошел зону за тринадцать минут, но с пятнадцатью штрафными очками: пристрелил мента, который выскочил на меня с пистолетом. Я был уверен, что пристрелил этого мента правильно, но не стал спорить. Ну, проиграл первый тур. На втором отыграюсь. Перед вторым туром судья перезарядил наши "беретты", вставил по новой обойме. Мне выпало входить в зону с дальнего конца, Егорову с ближнего. Перед тем как нам разойтись, он приостановился и негромко сказал мне со странноватой усмешкой: -- В обоймах по одному боевому патрону. Не первый и не последний. Учти. После чего натянул на голову "ночь" и скрылся в проломе. Первым моим движением было разрядить пистолет и проверить обойму. Но правилами это запрещалось: участник боя должен помнить, сколько в его магазине осталось патронов. Вообще-то плевать я хотел на все правила. Но тут происходило что-то не совсем обычное и мне совершенно непонятное. А я не люблю, когда чего-то не понимаю. И не было другого способа выяснить, что к чему, кроме как принять участие в игре по навязанным мне правилам. Я не стал натягивать "ночь". В случае чего отмоюсь. А кое-какие преимущества мне это давало. Ударом гонга судья подал сигнал к началу боя. И я сразу услышал выстрел. Он был явно неприцельным -- между нами лежал еще весь полигон. Значит, первый заряд он истратил впустую специально: я могу решить, что второй боевой. Напрягает, сука. Ну, напрягай, напрягай. У меня и мысли не возникло последовать его примеру. Во-первых, не верил я, что в обойме есть боевой патрон. Смысл? Он меня хочет убить? На глазах у полутора сотен зрителей? Теоретически это было вполне возможно. Ну, случайно попался среди учебных боевой патрон. Мало ли, все бывает. Даже в школах иногда вместо бутафорских оказываются боевые гранаты, о таком случае однажды в газетах писали. Но на кой хрен ему меня убивать? А мне его -- тем более. Значит, проверка по форме 20. На вшивость. Ладно, поглядим, у кого как с этим делом. Я нырнул под танк, проскользнул между бетонными блоками, сделал еще пару перебежек, заходя ему в тыл. И тут же ощутил все преимущества от того, что не натянул "ночь". Сверху на меня обрушился хор советчиков: -- Справа он, справа! За бэтээром сидит! К тебе ползет! Сейчас побежит! Стреляй, Серега, стреляй! И так далее. За меня болели. Всегда болеют за того, кто не прячет лица. Как в старинных рыцарских поединках: с открытым забралом. Эти бесплатные советы мне, конечно, ничуть не помогали, но ему мешали -- и здорово. Я подобрал какую-то палку, надел на нее "ночь" и лишь чуть-чуть, на полсекунды, высунул из-за укрытия. Тут же грохнул выстрел -- в край "ночи" плюхнуло красным. Публика зааплодировала. Я сменил позицию и выглянул. Вот оно, егоровское плечо. Рука моя автоматически дернулась, но я для чего-то, не отдавая себе отчета для чего, успел сдержать руку. Через минуту ситуация повторилась. Он меня прокачивал -- это было совершенно ясно. А раз так, то и моя тактика стала ясна. Во-первых, показать, не перебарщивая, что я давно потерял форму. А во-вторых, прокачать его. Конечно, Ольга и особенно Настена огорчатся моему проигрышу, но тут было, похоже, не до мелкого тщеславия. Этим я и занялся. И уже минут через пять понял, что Сан Саныч совершенно прав: никогда он не учился в нашем "краснознаменном" "ордена" "имени". И, пожалуй, ни в каком другом училище ВДВ. Где же он, падла, учился? Он еще раз подставился. Тут я понял, что обязан стрелять, иначе он просечет, что я играю с ним в поддавки. Я сделал два выстрела подряд. Долго кому-то придется отстирывать его камуфляжку. Затем сам подставился. И немедленно получил в локоть. Классный был выстрел, ничего не скажешь. "Альфа"? Нет, пожалуй. И не "Зенит". "Вымпел"? Ну надо же! Хорошая школа. Даже очень хорошая. Публика прямо осатанела. Уже начали болеть за него. Все же Артист не прав. Публика не дура. Публика сволочь. Потому что всегда болеет за сильного. Пора было и мне что-нибудь оказать. Сначала я обозначился. Он клюнул. Я перекатился за танк. Он выстрелил. Мимо. Третий заряд истратил. И все были с краской -- по звуку слышно. Агрессивен. Это уже кое-что. Под прикрытием орудийной башни я вполз на корму танка. Он тоже сменил позицию. Ну, а что ты на это скажешь? Я прыгнул с передним сальто. Он не мог не открыться. И открылся. И получил заряд краски как раз в свою "беретту". Краска, конечно, не пуля, пистолет не вышибла, но руку сбила, его заряд ушел в воздух. Второй раз выстрелить он не успел, я уже ящеркой скользил по траншее. Судья объявил: -- Боец в "ночке" ранен в правую руку, имеет право стрелять только левой. Вот засранец. Да из чего же он может стрелять? Из пальца? Если бы это была не краска, а 9-миллиметровая пуля, его "беретта" летела бы сейчас со свистом хрен знает куда. С трибун заорали: -- Судью на мыло! Понимающий кто-то нашелся. Ладно, хватит экспериментов. Я начал работать по школе. Грамотно. Но не более того. А он наоборот -- максимально активизировался. Ничего не понимаю. Кто кому и что демонстрирует? Может быть, он кому-то показывает, какой он крутой? А ведь и в самом деле крутой. Ни единого шанса не упускал. Три заряда у него осталось. А у меня пять. Не верил я, что среди них есть боевой патрон. Не верил ни на грош. А все же давило. А вдруг? Поэтому я и стрелял не на поражение. Хотя пару раз он серьезно приоткрылся. Без поддавков. Боевой опыт у него, конечно, был. И немалый. Афган, возможно. Или Чечня. Все эти надолбы и траншеи он задействовал так, будто знал их наизусть. Этому ни в какой школе научить нельзя. Перекаты у него были просто на загляденье. Рывки тоже ничего себе. Ну, и реакция, само собой. Только вот вертикаль плохо использовал. А на полигоне было полно разных стеночек. Не говоря уж про бронетехнику. Интересная мысль, стоит проверить. А ведь и в самом деле не умеет работать на вертикали. Я тут я наконец понял, кто он. Боевой пловец. Точно. "Тюлени" -- так они себя иногда называют. А иногда - "пираньи". Ух ты! Это серьезные ребята. Несерьезные там до подполковников не доживают. Не Афган, значит. И не Чечня. Если бы он работал в Чечне, я бы его знал. Какая бы степень секретности ни была, такого специалиста не скроешь. Обязательно проявится. Пусть не сам, но дела подскажут. В Чечне я всех серьезных ребят знал. И меня знали. И не только наши, к сожалению, но и чеченцы. Так-так. Боевой пловец, значит. Очень похоже. Йемен, Мозамбик, Ангола. Или Балтика и скандинавские фиорды, где в 80-х вода кипела от таинственных подлодок и прочих неопознанных плавающих объектов. Никакие не ВДВ, выходит. ГРУ. Сюда-то какими течениями тебя занесло? Ух, нахалюга! Хотел перехватить меня на противоходе. И чуть не перехватил. Ну, очень хочется ему победить. -- До конца раунда осталось пять минут! -- объявил судья. Хватит, пожалуй. Не было у меня никакого желания растягивать это удовольствие еще и на второй раунд. Хочет победить? Пусть побеждает. Только это нужно сделать чисто. Я и сделал. Рванул через открытое место, оступился и покатился по земле, дотягивая до стеночки. Дотянул. Но он успел высадить в меня три оставшихся заряда. И все три раза попал. Публика замерла. Вся моя камуфляжка была залита красной пентбольной краской. Краской все-таки. Все-таки краской. Вот сука. -- Бой окончен! -- объявил судья. -- Победа чистая! Выиграл подполковник Егоров! Аплодисменты победителю! Аплодисменты были обвальные. Но и свистели тоже. Кого-то я, видно, разочаровал. Я сел на землю и выпустил в ближний бетонный блок все оставшиеся заряды. Краска, конечно. Егоров протянул мне руку, помог подняться. Усмехнулся: -- Я пошутил. -- Хорошая шутка, -- оценил я и захромал вслед за ним к судейской трибуне. Пока награждали дипломом и чествовали победителя, Ольга с тревогой ощупывала мою ступню. -- Да ничего страшного, -- успокоил я ее. -- Просто легкое растяжение. В душевой я внимательно разглядел своего счастливого соперника. Так и есть. Тело белое, а лицо и шея с глубоким загаром. Не свежим, но въевшимся намертво. Ни следа от плавок. Ну, понятно, не на пляжах же они валяются, а работают в гидрокостюмах. -- А ты, парень, ничего, -- одобрительно заметил он, когда мы одевались в предбаннике. -- Этот выстрел с сальто был просто люкс. Ничего, ничего. Честно сказать, я ожидал худшего. -- Где уж нам тягаться с "тюленями"! Он быстро взглянул на меня: -- О чем это ты? -- Да так, к слову пришлось. Не люблю проигрывать. А вы любите? Он похлопал меня по плечу: -- Страви давление. Согласен, шутка была не из лучших. Но мне нужно было посмотреть, как ты ведешь себя в нештатной ситуации. Он так и сказал: "нужно было". Не "хотел", а именно "нужно". -- Посмотрел? -- Посмотрел. Он протянул мне листок размером с визитную карточку. На нем был телефонный номер. -- Позвони мне по этому номеру. В любое удобное время. Есть разговор. -- Так говори. -- Не сейчас. Извини, дела. Я пожал плечами и сунул листок в карман. Дела так дела. Интересные они у него, судя по всему. Хотелось бы еще знать, какие именно. И уже тогда у меня появилось странное ощущение, что я это узнаю. Чуть раньше. Или чуть позже. На выходе нас перехватил запыхавшийся вестовой: -- Пастухова просит к себе генерал-лейтенант Нестеров! Он сейчас проводит начальство и будет в своем кабинете. -- Пока, рейнджер! -- кивнул мне подполковник Егоров и направился к черным "Волгам", в которые уже грузились высокие московские гости. Ольгу и Настену я оставил возле дощатого пятачка в гарнизонном скверике, где наяривал специально приглашенный эстрадный оркестрик и народ разминался кто как умел, а сам направился в кабинет начальника училища, не забывая прихрамывать. За время учебы в этом кабинете я был всего два раза, и каждый раз не по самым приятным житейским поводам, поэтому и сейчас не ожидал ничего хорошего. Хотя очевидных причин вроде бы не было. Но такое уж свойство у памяти. В кабинете сидели Нестеров и Митюков с видом людей, покончивших с докучливым, но необходимым делом. Митюков сразу начал возить меня мордой по столу: -- Опозорил ты нас, Пастухов! В такой день! Не сумел защитить честь училища! А мы так на тебя рассчитывали! -- При чем здесь честь училища? -- удивился я. -- Егоров тоже наш выпускник. -- Ну, это конечно, конечно, -- поспешно согласился Митюков. -- Но и от тебя мы ожидали большего. Трижды рейнджер! А так обосрался! -- Слушая вас, я снова чувствую себя курсантом, -- сделал я ему комплимент и обратился к Нестерову: -- Вы так же считаете? -- С судьей не спорят, -- уклончиво отозвался он. -- Я бы засчитал тот выстрел с лету. -- А первый тур? -- не сдался Митюков. -- Скажешь, не просрал? Милиционера подстрелить! А если бы это было в реальной обстановке? Нужно было, конечно, смолчать. Но почему-то его слова меня зацепили. Я вспомнил, сколько свиданий с Ольгой не состоялось из-за этого говнюка, и не сдержался. -- Прикажите принести сюда афишку с этим ментом, -- попросил я Нестерова. -- Зачем? -- Объясню. -- Распорядитесь, -- кивнул генерал Митюкову. Тот скорчил недовольную рожу, но послушно вышел. -- Скажите, Пастухов, почему вы ушли из армии? -- спросил Нестеров. -- Вы подавали большие надежды. Я пожал плечами: -- Меня уволили. -- Это я знаю. Но не знаю другого -- почему. -- Вы могли бы навести справки. -- Пытался. Никакой информации о вас нет. Только личное дело в архиве Минобороны. Но в нем нет ничего о причинах вашего увольнения. Лишь приказ, подписанный заместителем министра. Формулировка расплывчатая: "За невыполнение боевого приказа". Что произошло? -- Это не мой секрет. -- Вы не хотели бы вернуться в армию? -- Нет. -- Уверены? -- Более чем. Да никто меня и не возьмет. Сами сказали, что приказ подписал замминистра. -- Его уже нет. Как и самого министра. А с новым руководством этот вопрос, думаю, можно будет решить. -- Это вы так думаете? -- уточнил я. -- Или кто-то другой? -- Я приветствовал бы такое решение, -- уклонился он от прямого ответа. -- Я бы хотел, чтобы вы служили в нашем училище. Ваш боевой опыт будет очень полезен курсантам. Я даже засмеялся: -- Извините, но Митюкова с меня хватит на всю оставшуюся жизнь. -- Митюков не вечен. -- Вы ошибаетесь. Это я не вечен. И вы. А Митюков вечен. -- Но вы все же подумайте. Я пообещал. Просто чтобы не размазывать кашу по столу. Но даже и не собирался об этом думать. -- Если позволите, у меня к вам тоже вопрос. Вас попросили пригласить меня на этот праздник? Нестеров попытался уйти от ответа: -- Вас бы и так пригласили. -- Но вас просили об этом, верно? Подполковник Егоров? -- Да. -- И он же дал понять, что вопрос о моем возвращении в армию может быть решен? Кто же он такой? -- Этого я не знаю. Меня попросил оказать ему содействие один из высокопоставленных руководителей. -- Министерства обороны? - спросил я. -- Нет. Прошу извинить, но больше ничего я вам сказать не имею права. -- А я больше ничего и не спрашиваю. Появился Митюков с афишкой, расстелил ее на столе. -- Ну? Что ты хотел объяснить? -- А сами не видите? Посмотрите внимательно на этого милиционера. -- Ну, посмотрел, -- сказал Митюков. -- И что? -- Вы тоже ничего не замечаете? - обернулся я к Нестерову. -- Нет. -- И в реальных условиях вы не стали бы в него стрелять? -- спросил я у Митюкова. -- Разумеется, нет. -- Вам повезло, что обстановка условная. Иначе сослуживцы уже собирали бы деньги вам на венок. Это же ряженый! Неужели не видите? У настоящих милиционеров на шинели по три пуговицы в два ряда. А у этого сколько? -- И вправду! -- поразился Митюков. -- По четыре. Ну, это просто художник ошибся. -- Может быть. Но в реальной обстановке я не стал бы об этом долго раздумывать. Нестеров с усмешкой взглянул на озадаченного Митюкова. Потом как-то очень по-светски предложил: -- Я надеюсь, Сергей Сергеевич, вы останетесь на наш небольшой товарищеский ужин? Моим офицерам доставит огромное удовольствие общество вашей очаровательной супруги. И нам с полковником тоже. -- Спасибо, но мы с дочкой. А добираться до дому больше двух часов. -- Отправьте Сергея Сергеевича домой на моей машине, -- распорядился Нестеров. Я открыл было рот, чтобы отказаться, но он не дал мне этой возможности: -- Мне приятно было увидеть вас, Пастухов. Надеюсь, это не последняя наша встреча. Желаю здравствовать. -- Всего хорошего, товарищ генерал-лейтенант. -- Сейчас уже чаще говорят "господин генерал", -- заметил Нестеров. -- Да? В таком случае всего доброго, ваше превосходительство. Я пожал ему руку и пошел к выходу. -- А твоя нога? -- окликнул меня Митюков. -- Уже прошла? Черт. Совсем про ногу забыл. -- Нога? -- переспросил я. -- В самом деле. Прошла, как видите. Ну да. Надо же! Нестеров и Митюков переглянулись. Я обругал себя предпоследними словами. Прокол. Роли нужно доигрывать до конца. Что-то я от мирной деревенской жизни совсем расслабился. Как бы мне это боком не вышло. Вот еще когда я об этом подумал. Точно. Еще тогда. Пока я извлекал Ольгу с Настеной из толпы танцующих, Митюков вызвал к КПП черную "Волгу" и приказал водителю: -- Отвезешь этих господ. И сразу назад. Ясно? -- Так точно, товарищ полковник. -- Отставить, -- сказал я. -- Почему? -- удивился Митюков. -- Потому что у меня есть машина. Я вышел за ворота и через две минуты подкатил к Ольге и Настене на своем внедорожнике "ниссан-террано". Про "патрол" была когда-то реклама: "Крепкий, как скала". А про какой-то другой джип: "Мощный, как танк". Так вот все это можно было сказать и про мой "террано". Эдакий с виду скромняга. Но не для тех, кто понимает. Водитель "Волги", судя по всему, понимал. -- Ух ты! -- уважительно проговорил он. До Митюкова тоже дошло. -- Почем брал? -- Около двух с половиной миллионов иен. -- Почему иен? -- В Японии брал. -- Сколько же это на нормальные деньги? -- Штук двадцать. Или чуть больше, -- небрежно отозвался я. -- Точно не помню. -- Рублей? -- Ну, полковник! Рублей! Баксов, конечно. Я засунул Настену в салон, передал ее Ольге в руки, потом забрался сам и, помахав Митюкову, выехал из гарнизона, с нечестивым злорадством наблюдая в зеркало заднего вида, как Митюков стоит возле КПП, смотрит мне вслед и ошарашено чешет в затылке. -- Я и не подозревала, что ты такой тщеславный, -- заметила Ольга. Я возразил: -- Я не тщеславный. Я мстительный. Как верблюд. -- Разве верблюды мстительные? -- Еще какие! Попробуй обидеть верблюда. Он тебя обязательно оплюет. Хоть через год. -- Ты переплюнул верблюда. Оплевал бедного полковника через пять лет. -- Бедного? Ты бы видела его дачу на Истре! -- А ты видел? -- Я строил на его даче забор. Еще в бытность салагой. Некоторое время мы ехали молча. Потом Ольга спросила: -- Ты ничего не хочешь мне объяснить? -- Про что? -- Почему ты проиграл бой этому Егорову? -- И после этого ты говоришь, что я тщеславный? -- Не увиливай. У тебя была возможность попасть в него не меньше трех раз. А ты не стрелял. Я сверху все видела. -- Ну, знаешь! Со стороны всегда все видней. -- Ну хорошо. А зачем ты сделал вид, что подвернул ногу? -- Сдаюсь, -- сказал я. -- Ему очень хотелось выиграть. А мне на это было в высшей степени наплевать. Не веришь? -- Верю, пожалуй. Но не понимаю. Ты всегда был очень азартный. -- А я и сам не все понимаю, -- признался я. И я действительно не понимал. Практически ничего. А когда начал понимать, было уже поздно. -- Странный он, этот подполковник Егоров, -- помолчав километров пять, заметила Ольга. -- Чем-то похож на тебя. -- Чем? -- Вы из одной казармы. Вот этим он меня и купил. Да, из одной казармы. Как я ни злился на него за эту проверку по форме 20, но он мне нравился. Он был свой. Он был из моей прошлой, но не забытой жизни, из которой я был вышвырнут волей паскудно сложившихся обстоятельств. Запах кожи офицерских портупей, оружейной смазки, острый озноб ночных диверсионных рейдов, сама атмосфера насмешливости, постоянных взаимных подначек. Он нес на себе печать этой жизни. И я ему, если честно, завидовал. Потому и злился. Подполковник Егоров. Хрен с бугра. Человек, который не любит проигрывать. А кто любит? Я вспомнил про телефон, который он мне дал, и выбросил бумажку в окно. Не собирался я звонить по этому телефону. Нужно будет -- сам позвонит. И номер моего сотового узнает. Если нужно. Я не ошибся. Он позвонил через три дня. III "Я, Пастухов Сергей Сергеевич, заявляю, что согласен добровольно, без принуждения, пройти проверку на полиграфе. Мне объяснили процедуру проверки, я не имею возражений по существу ее проведения. Настоящим я полностью освобождаю специалиста, проводящего обследование, от всех претензий и исков с моей стороны в связи с этим и не возражаю против передачи результатов проверки заинтересованной стороне. Мне было разъяснено, что никто не может заставить меня проходить данную проверку. И я могу прервать ее по собственному желанию в любой момент..." -- Снимайте курточку. Садитесь в это кресло. Устраивайтесь поудобней. Этот бандаж -- на грудь. Не жмет? Если нужно ослабить, скажите. Этот -- на живот. Все нормально? Поднимите правую руку. На средний и безымянный палец укрепляем датчики. Они замеряют кожно-гальваническую реакцию организма. А теперь попрошу левую руку, средний палец. Этот датчик -- для замера температуры и скачков кровяного давления. Вы когда-нибудь проходили обследование на детекторе лжи? -- Нет. -- Объясняю. Сейчас я вам задам несколько вопросов, на которые вы должны отвечать "нет". Независимо от того, правда это или неправда. Только "нет". Вы поняли? -- Нет. -- Пожалуйста, будьте внимательны. Я буду задавать вопросы, самые простые. А вы должны отвечать "нет". Теперь понимаете? -- Нет. -- Сергей Сергеевич, это же очень просто. Вы должны отвечать "нет" на любой мой вопрос. -- Я и отвечаю. -- В самом деле? Прошу извинить. Я не предупредил, что проверка еще не началась. -- Так начинайте. -- Начинаю. Ваша фамилия Пастухов? -- Нет. -- Ваше имя Сергей? -- Нет. -- Вам двадцать семь лет? -- Нет. -- Вы женаты? -- Нет. -- Вашу жену зовут Ольгой? -- Нет. -- Вашу дочь зовут Настей? -- Нет. -- Ей четыре с половиной года? -- Нет. -- Вы живете в деревне Затопино под Зарайском? -- Нет. -- Вы мужчина? -- Нет. -- Вы женщина? -- Нет. -- Ваш рост метр семьдесят шесть? -- Нет. -- Ваш вес семьдесят килограммов? -- Нет. -- Вы шатен? -- Нет. -- Спасибо. Первый тест закончен. Я продолжу вопросы. Вы должны отвечать на них только "да" или "нет". Вам понятно? -- Да. -- Ваша фамилия Пастухов? -- Да. -- Вы курите? -- Нет. -- Вы пьете? -- Нет. -- Вы употребляете наркотики? -- Нет. -- Вы убивали людей? -- Нет. -- Вы умеете убивать людей? -- Нет. -- Вам нравится убивать людей? -- Нет. -- Вы воевали в Чечне? -- Да. -- Вы были капитаном спецназа? -- Да. -- Летом 96-го года вы были на Кипре? -- Да. -- Вы были там для выполнения специального задания? -- Нет. -- Летом прошлого года вы участвовали в ралли "Европа -- Азия"? -- Да. -- Вы участвовали в ралли с целью выполнения специального задания? -- Нет. -- Вы участвовали в ралли для собственного удовольствия? -- Да. -- Вы богатый человек? -- Нет. -- Вы бедный человек? -- Нет. -- У вас джип "ниссан-террано"? -- Да. -- Вы купили его за двадцать тысяч долларов? -- Да. -- В деревне Затопино вы строите новый дом? -- Да. -- Это стоит немалых денег? -- Да. -- Вы получили эти деньги за выполнение специальных заданий? -- Нет. Я выиграл их в казино. И хватит, доктор. Это совсем не так интересно, как я думал. -- Но мы еще не закончили обследования. Вы согласились на него добровольно. И подписали обязательство. -- Там сказано, что я могу закончить проверку в любой момент. Я это и делаю. А если господам, которые следят за нами по монитору, хочется меня о чем-то спросить, пусть прямо и спросят. Если захочу, отвечу. -- А если не захотите? -- Не отвечу. -- Кроме полиграфа есть и другие способы узнать правду. -- Можно и мне задать вам вопрос? Отвечайте на него только "да" или "нет". Вам нравится, когда вам угрожают? -- Нет. -- Мне тоже. IV В просторном, обставленном современной мебелью кабинете на втором этаже подмосковного военного госпиталя, как раз над комнатой, в которой проходило тестирование на полиграфе, включился микрофон селектора, и голос оператора, проводившего обследование, спросил: "Разрешите зайти?" Подполковник Егоров вопросительно взглянул на человека в наброшенном на плечи белом крахмальном халате, который, нахохлившись, сидел за письменным столом. Узкий плоский череп без единого волоска и крупный нос с горбинкой придавали ему сходство со старым, но все еще сильным грифом, грозно сидящим на скале и оглядывающим подвластные ему выси и низины. Ему было немного за шестьдесят, но ни следа дряхлости не проступало на его хмуром властном лице. На молчаливый вопрос Егорова он лишь коротко покачал головой. -- Вас вызовут, -- бросил Егоров в микрофон и выключил селектор. Немного выждал и спросил: -- Что скажете. Профессор? Человек, которого Егоров назвал Профессором, не ответил. Он молчал, углубившись в какие-то свои мысли и не обращая ни малейшего внимания на взгляды, которые незаметно бросал на него подполковник Егоров. Он впервые увидел Профессора всего две недели назад, когда был срочно вызван в Москву и включен в операцию чрезвычайной, как ему было сказано, важности. Этот человек очень его интересовал, но Егоров старался не выдать своего интереса. -- Что скажете. Профессор? -- повторил он и вновь не получил никакого ответа. Профессор несомненно услышал вопрос, но мысли его были сейчас заняты другим. Подполковник Егоров догадывался чем. В этот подмосковный госпиталь Профессор приехал из Кремля, после разговора с одним из высших руководителей России. Разговор, как мог судить Егоров, был очень тяжелым, и атмосфера этого разговора, атмосфера того неведомого высокого кабинета словно бы воцарилась и здесь, среди этой современной легкомысленной мебели, высоких зеркальных окон и желтеющих берез на аллеях окружавшего санаторий парка. Это был не первый разговор Профессора с высоким начальством. После первого подполковник Егоров позволил себе поинтересоваться, о чем шла речь. На что Профессор вполне серьезно ответил: -- Даже если бы я счел нужным вам рассказать, вы все равно ничего не поняли бы. Там никогда не говорят прямо. И никогда не говорят того, что думают. Там говорят только то, что необходимо для уяснения поставленной цели. Это особый язык. Его можно изучить только на практике. Когда вы достигнете моего положения, то окончательно поймете, что я имел в виду. Подполковника Егорова не очень волновали разногласия Профессора с его руководством. Он знал свою задачу, не видел препятствий к ее выполнению и ждал лишь прямого приказа начать операцию. Этот приказ должен был отдать Профессор, но тот почему-то медлил, и это вызывало у Егорова легкое недоумение и даже раздражение, которые он, разумеется, не демонстрировал. Вместе с тем он был особенно осторожен в словах и в проявлениях чувств, так как понимал, что эта операция, в которую он оказался включенным, в общем, случайно, может стать переломной во всей его карьере, что она может вывести его в такие сферы, куда никакой усердной службой не пробьешься. И этот мосластый старик с орлиным профилем и властным лицом был тем человеком, который мог решить всю его судьбу. Его никто не представил Егорову, ни он сам, ни другие не назвали его имени, из осторожных расспросов знакомых контрразведчиков Егоров выяснил только то, что не стоит вести об этом человеке никаких расспросов -- ни явных, ни скрытых, даже сверхосторожных. Из этого Егоров заключил, что Профессор является одной из ведущих фигур в высшем руководстве спецслужб России и стоит сделать все, чтобы этому суровому старику понравиться. Но он также понимал, что понравиться ему можно не улыбками и обхождением, а только делом. Поэтому Егоров с таким нетерпением и ждал начала операции. Началом операции могло послужить утверждение кандидатуры Пастухова, которого Егорову не без труда удалось вытащить на беседу и уговорить пройти проверку на полиграфе. И хотя проверка сорвалась, Егоров все же считал, что большая часть дела сделана и теперь нужно довершать остальное. Но у Профессора были свои соображения на этот счет. -- Все ли фигуранты этой операции известны и есть ли в отношении каждого из них полная ясность? -- Так точно, все, -- по-военному ответил подполковник Егоров. -- Ясность -- тоже. Есть небольшие пробелы, но они несущественны. -- Не появлялась ли где-нибудь на периферии, чисто случайно, возможно, фигура не из нашей колоды? Я прошу вас забыть про логику и включить свое ассоциативное мышление. Вдруг -- где-то, что-то -- странное, случайное, настолько не вписывающееся в окружающее, что хочется сразу забыть, чтобы не забивать себе голову? Отнеситесь внимательно к моему вопросу. Егоров подумал и твердо ответил: -- Нет. Никаких странностей. Никаких несуразностей. Вы кого-то хотите вычислить, Профессор? Если вы скажете кого, я, возможно, смогу вам помочь. -- Вы правы, хочу вычислить. Вот ориентиры. Два немца, сейчас им лет по 29--30. Специалисты высшего класса по компьютерам. Пять лет назад их звали Николо Вейнцель и Макс Штирман. И еще один человек. Сейчас ему пятьдесят четыре года. Пять лет назад его звали Аарон Блюмберг. Весной девяносто третьего года пришло сообщение, что он погиб во время морской прогулки на малой моторной яхте, но я этому сообщению не верю. -- Почему? -- По многим разным причинам. Первая из них та, что Блюмберг страдал морской болезнью и терпеть не мог моря. А вторая -- другая. На яхте было обнаружено пол-ящика джина, а в крови погибшего большое количество алкоголя. Для немецкой полиции этого оказалось достаточно, но дело в том, что человек, о котором мы говорим, терпеть не мог джина и пил, когда была возможность, только портвейн "Кавказ". -- "Кавказ"? -- переспросил Егоров. -- Да это же такое... -- Мы сейчас говорим не о достоинствах вин, а о доказательствах. Ни одной бутылки "Кавказа" на борту моторки обнаружено не было. Как и в гостинице, где приезжий останавливался. Это заставляет меня предположить, что Аарон Блюмберг не погиб, а подставил вместо себя кого-то другого. Или использовал удобный случай, чтобы исчезнуть. -- Вас тревожит возможность его появления? -- Она меня не тревожит. Его появление будет попросту означать, что наша операция провалена. И никакими силами не сможет быть доведена до конца. -- Кто этот человек? -- Этого я вам не скажу. -- Как он сможет узнать о нашей операции? -- Он узнает. -- С какой стати ему в нее вмешиваться? -- А вот на это я попытаюсь ответить, -- проговорил Профессор. - Тем более что эту тему я все равно хотел затронуть в разговоре с вами. Вы очень быстро и эффективно действовали в обстановке форс-мажора, которая сложилась в интересующем нас городе. Ваша разработка обнаруживает у вас остроту и современность оперативного мышления. Это, кстати, и побудило меня настаивать на привлечении вас к операции в качестве ведущей фигуры. Руководство согласилось. -- С неохотой? -- поинтересовался Егоров. Профессор словно бы выпростал голову из плеч и посмотрел на него грозным взглядом проснувшегося грифа. -- Нет, -- сказал он. -- Нет. И знаете почему? Плевать им на то, кто будет руководить операцией. Им важно только одно: чтобы дело было сделано. Ваш успех откроет перед вами блестящую карьеру. Но есть одно "но". Сейчас это может показаться вам незначительным, только позже, возможно, вы поймете, что я был прав. Отдаете ли вы себе отчет в том, что разработанная вами операция от начала до конца не просто аморальна, а преступна по всем законам -- и людским, и божьим? Такого поворота в разговоре Егоров не ожидал. -- Не спешите, подумайте, -- предложил Профессор. -- Можете закурить. Сам я не курю, но люблю, когда при мне курят. Егоров жадно затянулся "Мальборо" и проговорил: -- Она была аморальна с самого начала. -- Согласен. Но к ее началу ни вы, ни я отношения не имели. Ее начинали другие люди. Я спрашиваю о сегодняшнем дне. Только вы не мне отвечайте, а себе. -- Да, понимаю, -- подумав, кивнул Егоров. -- Но я, в сущности, выполняю приказ. Я никого не вынуждал принять мой план. Теперь он стал директивой. -- Без "но". Сейчас -- без "но", -- перебил его Профессор. - Понимаете -- вот что важно. В силу служебного положения и своего понимания долга перед Россией мы вынуждены делать вещи, с которыми не может мириться наша совесть. Но забывать о том, что нам приходится делать именно такие вещи, мы не должны. Это единственное, что может спасти наши души. Все это вам может показаться странным, но нравственность даже в таком, урезанном, положении дает человеку силы, о которых он порой не подозревает. Это, кстати, как ни странно, относится и к продвижению по службе. Если у вас ничего нет за душой, кроме желания ухватить очередную звезду на погоны, вы никогда не продвинетесь дальше полковника или в лучшем случае генерал-майора. Для человека, о котором мы говорим, Аарона Блюмберга, понятие нравственности абсолютно, бесспорно и неделимо. Поэтому для него не существует препятствий. И Боже вас сохрани оказаться на его пути. -- А вас? Профессор вздохнул, снова усунулся в плечи и ответил: -- Да, и меня. Я бы этого не хотел. Я не хотел бы этого больше всего на свете. Вызывайте оператора. Подполковник Егоров бросил в микрофон селектора: - Зайдите, доктор! Появился оператор в белом халате, положил на стол листы компьютерной распечатки. В ответ на обращенные к нему взгляды неопределенно пожал плечами: -- Слишком мало данных. -- А по тем, что есть? -- спросил Егоров. -- Реакции неадекватны. -- То есть? Врет? -- Смотрите сами. Вот реакция на вопрос: "Вы убивали людей?" Точно такая же, как на вопрос: "Вы курите?" Но ведь он же действительно не курит. -- Чушь! -- своим скрипучим голосом бросил Профессор. -- Три года в Чечне. Капитан спецназа. Он что, цветочки там поливал? Вопрос не требовал ответа. В тоне, каким это было сказано, звучал не вопрос, а выражение недовольства. Но ни Егоров, ни оператор не чувствовали за собой никакой вины, поэтому оба промолчали, как бы давая возможность начальственному недовольству рассеяться по кабинету, как дыму от сигареты Егорова. -- А реакция на вопрос, умеет ли он убивать людей? -- спросил, помолчав, Профессор. -- Насчет этого вам и без полиграфа скажу, -- ответил Егоров. -- Умеет. -- А реакция отрицательная, -- заметил оператор. -- Как это может быть? -- не понял Профессор. -- Психологический блок? -- Не думаю. У меня есть другое объяснение. Это только гипотеза. Потому что, повторяю, данных для анализа мало. Посмотрите на эти графики. Ответы на вопросы: "Вы богатый человек?" и "Вы бедный человек?" Кривые совпадают. А теперь я эти кривые совмещаю с реакцией на вопросы, убивал ли он людей и умеет ли убивать людей. Полная идентичность. -- Ни черта не понимаю! -- бросил Егоров. -- Вы свой полиграф на пол не роняли? -- Прибор ни при чем. Он фиксировал восемнадцать параметров. Ответ в другом. Обследуемый об этом не думает. -- О чем именно? -- уточнил Профессор. -- Богатый он или бедный? -- Да. Для него этих вопросов не существует. Точно так же, как вопросов об убийствах. -- Фрейдистские штучки? -- с иронией поинтересовался Егоров. -- Замещение, вытеснение, подмена? -- Нет. Реакция на такого рода раздражители принципиально иная. Дело проще и одновременно сложней. Это для него работа. И только. -- Убийца-автомат? -- предположил Профессор. -- Исключено. Мы проводили обследование наших летчиков, бомбивших Грозный. Для них это тоже была работа. Более того, служба. А кривые там метались, как молнии в грозу. Моральный фактор. -- А здесь, выходит, морального фактора нет? -- Есть. Но он позитивен. Иными словами, объект верит в правильность того, что делает. -- А сразу не могли так и сказать? -- раздраженно спросил Егоров. -- Вы бы мне не поверили. -- Я и сейчас не верю. Так не бывает. -- Бывает. В психологии не меньше тайн, чем, скажем, в истории. Профессор жестом прервал перепалку. -- Что из этого следует? -- спросил он. Оператор снова пожал плечами: -- Вы не объяснили мне цели обследования. Но если вы хотели узнать, является ли он наемным убийцей, могу твердо ответить: нет. И в будущем на эту роль не годится. Профессор откинулся на спинку кресла и некоторое время молчал, нахохлившись. Потом сказал: -- Спасибо, доктор. Проводите его сюда. Минут через десять. Оператор собрал графики и молча вышел. -- Вы уверены, что вам следует с ним встречаться? -- поинтересовался Егоров. И вновь ответ последовал не сразу. -- Я ни в чем не уверен. Поэтому, должен на него посмотреть. Егоров включил монитор: -- Смотрите. На экране появилась комната с полиграфом и компьютерами. Возле окна, спиной к камере, сложив руки за спиной и слегка покачиваясь на носках кроссовок, стоял молодой человек в джинсовом костюме. -- Хорошо держится. Спокойный парень, -- заметил Профессор. -- Даже не пытается заглянуть в бумаги на столе. Что было бы вполне естественно. -- Он же просек телекамеру. -- Как вы на него вышли? -- Я представил отчет. -- Повторите. -- Через отдел кадров училища. Невольно подсказал бывший замполит, полковник Митюков. Он следит за успехами выпускников. Даже оборудовал стенд "Наша гордость". Довольно безобидный вид показухи. Этот парень сначала заинтересовал меня из-за слома карьеры. Это хорошо ложилось в нашу разработку. Но решающим фактором, конечно, стала его поездка в Японию. На юбилее училища я на него посмотрел. Подходит. -- Мы не знаем причины слома его карьеры. -- Я надеялся, выясним. -- Не выяснили. "Невыполнение боевого приказа". За этим может быть что угодно. Зато выяснили чертову дюжину странностей. Откуда у него такая дорогая машина, деньги на строительство дома? На какие шиши и за каким чертом он раскатывает по Европам? Участие в евразийском ралли для собственного удовольствия. Это как прикажете понимать? -- Профессор помолчал и с нескрываемым раздражением закончил: -- И главное, все эти вопросы встают тогда, когда человек практически уже включен в нашу комбинацию! Егоров напомнил -- не оправдываясь, но словно бы возвращая Профессора к реальности: -- Времени было в обрез. Но не поздно и переиграть. -- Я вас не обвиняю. Я пытаюсь понять, что происходит и что необходимо предпринять. Отменять операцию мы не можем. Об этом и речи нет. Нам не могли его подсунуть? Этот ваш Митюков? -- Он такой же мой, как и ваш. Исключено. -- В нашей работе исключать нельзя ничего. И никогда. Вы знаете об этом не хуже меня. -- Об операции известно только вам и мне. Или это не так? -- О деталях -- да, так. -- А в целом? Профессор недовольно поморщился: -- Не задавайте таких вопросов. -- Тогда не о чем беспокоиться. Подсовывают серых воробышков, а не таких экзотических фруктов -- с новым "террано" и женой в норке. Он, кстати, и не делает тайны из своего образа жизни. Это лучшая гарантия, что он не подстава. Вас что-то смущает? -- Конкретно -- ничего. Мне он даже нравится. Да, нравится, -- повторил Профессор, разглядывая на экране монитора Пастухова, который уже начал нетерпеливо поглядывать на часы. -- Нормальный молодой человек. Настолько нормальный, что невольно ищешь серьгу в ухе. Или в ноздре. Экзотический фрукт, говорите? Вы правы, пожалуй. Таких не подсовывают. А это, в конце концов, главное. Что ж, давайте с ним поговорим. На экране монитора было видно, как в комнату вошел оператор, что-то сказал Пастухову. Тот довольно равнодушно кивнул и вышел из процедурной. Егоров выключил телевизор. Через несколько минут оператор ввел в кабинет Пастухова и остановился в дверях, выжидающе глядя на Профессора. -- Можете быть свободны, -- кивнул тот. -- Слушаюсь, -- сказал оператор и вышел. -- Садитесь, Сергей Сергеевич. Мне хотелось бы задать вам пару вопросов. Не возражаете? Пастухов оглянулся на подполковника Егорова: -- Вы нас не познакомили. -- Называйте меня Профессором. -- Профессором чего? -- Это важно? -- Интересно. -- Социологии, -- подсказал Егоров. -- Понятно. -- Что вам понятно? -- заинтересовался Профессор. -- То, что вы хотите остаться инкогнито. До свиданья, Профессор. Всего хорошего, подполковник. Позвоните на вахту, чтобы меня выпустили. -- Вы хотите уйти? -- спросил Профессор. -- Я не люблю иметь дело с таинственными незнакомцами. Профессор нахмурился. -- Не выступал бы ты, рейнджер, а? -- посоветовал Егоров. -- Так я могу уйти? -- повторил Пастухов. -- Разумеется, -- кивнул Профессор. -- В любой момент. Но я попросил бы вас не спешить. Как знать, не окажется ли наше предложение для вас интересным. Что же до инкогнито -- вы правы. Но есть ситуации, когда, чем меньше мы знаем друг о друге, тем лучше. -- Это игра в одни ворота. Обо мне вы хотите знать все. Поэтому и предложили проверку на полиграфе. -- Ты же согласился, -- напомнил Егоров. -- Просто хотел понять, что вас интересует. -- Понял? -- Это было нетрудно. -- Ну, хватит, -- поморщился Егоров. -- Полиграф -- это был лишь способ проверить твою откровенность. Мы и без него знаем о тебе все. -- Рад за вас. Тогда переходите к делу. -- Не торопитесь, подполковник, -- проговорил Профессор. -- Сергей Сергеевич совершенно прав: все о человеке не знает никто. Даже он сам. Мы знаем о вас далеко не все. И кое-что хотели бы узнать. -- Спрашивайте. -- На какие средства вы живете? -- Работаю. Сейчас, например, заканчиваю оборудовать столярную мастерскую. Буду делать оконные рамы, дверные блоки. Без заказов, рассчитываю, не останусь. -- Не сомневаюсь, что вы разбогатеете, -- проговорил Профессор. - Но это в будущем. На что вы живете сейчас? -- На трудовые сбережения. -- Накопил в Чечне? -- с иронией поинтересовался Егоров. - Сэкономил из офицерского жалованья? -- Я и после армии не сидел без дела. -- Пас деревенское стадо. Прибыльное занятие, а? Настолько, что позволил себе слетать в Японию за "ниссан-террано"! -- Брать машину на заводе-изготовителе -- почти вдвое, если не более того, дешевле, чем у московских дилеров. И можно самому выбрать комплектацию. Без кондишен и квадрозвуков. Это тоже снижает цену. -- Учту. Когда заработаю хотя бы на вшивенькую "хонду". Не подскажешь, как это сделать? -- Вы всегда плаваете кругами? Почему бы вам прямо не спросить, откуда у меня трудовые сбережения. -- Вот именно. Откуда? -- спросил Егоров. -- Я выполнил пару конфиденциальных поручений. Мне за них заплатили. -- Это уже лучше. Каких поручений? Чьих? -- Вы не расслышали? Я сказал. Конфиденциальных. -- Иными словами, вы не хотите сообщить нам об этом, -- вмешался Профессор. -- Не будем настаивать. Тем более что наши вопросы преследовали другую цель: выяснить, нужны ли вам деньги. -- А они кому-нибудь не нужны? -- удивился Пастухов. -- Кто-нибудь нас не интересует. Нас интересуете вы. -- Нужны, конечно. Весь вопрос, какие это деньги. И за что. -- Вот мы и подошли к сути, -- констатировал Профессор. -- Объясните, подполковник, нашему гостю, в чем будет заключаться его работа. -- Но после этого ты уже не сможешь дать задний ход, -- предупредил Егоров. -- Согласен? -- Нет. Я не играю втемную. -- Но бабки-то тебе нужны? Сам сказал. -- У меня есть работа. И она мне нравится. Через неделю запущу столярку. На жизнь заработаю. -- Не пудри нам мозги. И себе тоже. Работа у него есть! -- пренебрежительно повторил Егоров. -- И она ему нравится! Только не пытайся нас убедить, что тебе не хочется заняться серьезным делом. Себя убеждай. Если сможешь. Не сможешь, рейнджер. Мы уже отравлены этим до печенок. Почище любого алкаша или наркомана. И ты сам это прекрасно знаешь. Я же видел, как ты брал в руки "беретту"! -- Возможно, -- кивнул Пастухов. -- Но втемную на серьезные дела подписываются только придурки. Вы сами бы подписались? -- Если бы доверял заказчику. -- А я могу вам доверять? Егоров вопросительно взглянул на Профессора. Тот кивнул: -- Без конкретики. В самых общих чертах. -- Дело не слишком сложное, но требует определенных навыков, которыми ты обладаешь, -- начал Егоров. -- В некоей области в ноябре будут проходить выборы губернатора. Область не входила в так называемый "красный пояс", но сейчас ситуация может измениться. Причины стандартные: спад производства, задержка зарплаты и пенсий. И так далее. Было зарегистрировано пять кандидатов. Но реальные шансы только у двух. Один -- нынешний губернатор, его поддерживает "Наш дом -- Россия". Другой -- кандидат от КПРФ. Дальше разная мелочь. Надеюсь, ты уже понял, что мы заинтересованы в победе демократического кандидата, то есть прежнего губернатора? -- Тем самым вы хотите сказать, что представляете какую-то правительственную структуру? -- уточнил Пастухов. -- Ты правильно понял, -- подтвердил Егоров. -- Наша задача -- обеспечить все условия для свободного волеизъявления. Полный и абсолютный порядок на выборах. -- Это задача милиции и прокуратуры, -- напомнил Пастухов. -- Правильно. Но есть нюансы. Мы получили информацию, что будет предпринята попытка сорвать второй тур выборов, если окажется, что шансы демократического кандидата предпочтительнее. Ты имеешь представление, как это можно сделать? -- Нет. В этих делах я разбираюсь не больше, чем любой телезритель. -- Объясняю. Если перед вторым туром один из кандидатов снимет свою кандидатуру, что будет? -- Победит оставшийся кандидат, -- предположил Пастухов. -- Нет, выборы будут отменены. Так как станут безальтернативными. И будут назначены новые выборы. Все с нуля. Это понятно? -- Да. Непонятно другое. С какой стати кандидату отказываться от борьбы накануне решающего тура? -- Разные могут быть причины. Может заболеть. Может попасть в автомобильную аварию. Или даже в самолетную катастрофу. В жизни все бывает. -- И могут убить? -- предположил Пастухов. -- Могут и убить, -- согласился Егоров. -- Убьют демократа, если его шансы окажутся лучше? -- Наоборот, -- поправил Егоров. -- Убьют коммуниста. И выборы будут сорваны. И не просто сорваны. Не понимаешь? -- Нет. -- Какой партии на новых выборах прибавит популярности убийство демократического кандидата? -- Демократической? -- Верно. НДР и всем, кто с ними блокируется. А убийство коммуниста? -- КПРФ? -- Вот ты и сам все понял. -- Я слышал, что политика -- грязное дело, -- заметил Пастухов. - Вы лишь подтверждаете, что это и впрямь так. -- Вы не правы, -- возразил Профессор. -- Любое дело может быть грязным. Политика -- не исключение. Важней другое. Политика -- это дело огромное. И чрезвычайно сложное, с множеством подводных течений. То, что вы видите на экранах телевизоров, -- итог противоборства глубинных сил. В политике есть только один критерий. Результат. Какими средствами он достигается -- вопрос второй. Политика -- не рыцарский турнир. А наши противники -- не рыцари с открытым забралом и цветами прекрасной дамы на плюмажах. Нет, не рыцари. Это заставляет нас действовать адекватно. Такова реальность. И мы вынуждены с ней считаться. Прошу извинить за эту небольшую лекцию, но я был принужден ее прочитать. Продолжайте, подполковник. -- Отсюда вытекает и твое задание. У губернатора есть охрана. Так что с ним все в порядке. Главная наша задача -- обеспечить надежную охрану кандидата от КПРФ. Как это ни странно. -- Ничего странного, -- снова вмешался Профессор. -- Наша задача -- защита конституционных прав и жизни всех граждан. Каких бы убеждений они ни придерживались. Я хотел бы, Сергей Сергеевич, чтобы на этот счет у вас не было никаких сомнений. -- На этот счет у меня нет сомнений. -- Мы сформировали для красного кандидата, как его там называют, неплохую команду, -- продолжал Егоров. -- Все профессионалы. Он не знает, что это наши люди. Они оформлены сотрудниками одного из московских охранных агентств, а оплата проведена через коммерческий банк, который якобы сочувствует коммунистам. -- Стоит сказать, что возглавляет эту команду лично подполковник Егоров, -- добавил Профессор. -- Но формально начальником охраны будете считаться вы. -- Тогда я не понимаю, что мне там делать, -- сказал Пастухов. -- Сейчас поймешь, -- пообещал Егоров. -- Я и мои ребята в городе уже засветились. И чем дальше, тем будем засвечиваться все больше. Город небольшой, через неделю-другую нас будет знать каждая бабка. Нужен человек никому не известный, человек, который контролировал бы ситуацию со стороны. Ты и будешь этим человеком. Твоя задача -- вычислить киллера и обезвредить его. -- Как? -- Абсолютно надежно. Для этого есть только один способ. И ты его знаешь. -- В момент покушения? -- До. -- Вот как? -- Сам факт покушения или попытки покушения -- уже реклама. -- Значит, не будет никакого следствия, никакого суда? -- Вот именно, -- подтвердил Егоров. -- Это убийство. -- Если называть вещи своими именами -- да. Пастухов встал: -- Спасибо за внимание, господа. Вы ошиблись. Эта работа не для меня. Для убийства вам следует нанять убийцу. -- Сядьте, Сергей Сергеевич, -- кивнул Профессор. -- Это был всего-навсего тест. Мы хотели проверить ваши психоморальные установки. Меня устроили результаты проверки. Нам не нужен убийца. И убийство не нужно. Ваша задача заканчивается раньше. И формулируется проще: вычислить киллера и предотвратить покушение. Лучше -- на стадии подготовки. И лишь в крайнем случае -- в момент покушения. Согласитесь, что ваши действия в этой ситуации, какими бы они ни были, никто не сможет квалифицировать как убийство. Даже вы сами наедине со своей совестью. Вы согласны со мной? -- Допустим, -- подумав, сказал Пастухов. -- Вам остается назвать город. -- Иначе наш разговор закончится? -- уточнил Профессор. -- Да. -- Он закончился. Извините, что побеспокоили вас. Без доверия невозможно сотрудничество. Мы не говорим вам многого в ваших же интересах. Лишняя информация обяжет вас к согласию. А насильственное согласие нам не нужно. Значит, мы будем вынуждены изолировать вас. Как минимум, на время проведения операции. Вы понимаете, надеюсь, чем это продиктовано? -- Понимаю. -- На том и расстанемся. И забудем про эту встречу. А вообще-то я разочарован. Я редко ошибаюсь в людях. Не думал, что ошибусь в вас. Очень жаль. Нам нужны такие люди, как вы. Молодые офицеры, которые еще не забыли, что такое честь и долг. Мы знаем, что вас уволили из армии за отказ от выполнения боевого приказа. Не спрашиваю, какой приказ вы отказались выполнить и почему. Уверен только в одном: не из-за трусости. Чечня - это Чечня. Грязная и бессмысленная война. Она многое изменила в наших понятиях. Невыполнение приказа всегда было воинским преступлением. Сейчас это может быть и проявлением гражданского мужества. Странное время. В новом обществе рождается новая мораль. Она и предопределит все будущие законы. В том числе и воинские. Проводите нашего гостя, подполковник. Профессор откинулся к спинке кресла, прикрыл глаза и снова стал похож на старого грифа, нахохлившегося на вершине скалы. -- Когда вы сказали "нам нужны такие люди", кого вы имели в виду? -- спросил Пастухов. Профессор равнодушно посмотрел на него и так же равнодушно ответил: -- Россию. Вот тут бы мне встать и уйти. Но я не ушел. -- Значит ли это, что ты согласен с нами работать? -- спросил Егоров. -- Пожалуй, да. -- Это не ответ. -- Да. -- Прекрасно, -- слегка оживился Профессор. -- Я все-таки не ошибся в вас. Когда мы примем окончательное решение, подполковник введет вас в курс дела. А нам сейчас остается обсудить последний вопрос. Размер вашего гонорара. Мы предлагаем вам за эту работу десять тысяч долларов. Плюс расходы по факту. -- Пятьдесят, -- сказал Пастухов. -- А не подавишься? -- изумился Егоров. Пастухов обернулся к нему: -- Будешь хамить, заставлю порезать. -- Не понимаю, -- проговорил Профессор. -- Что означает ваша фраза? -- Это из анекдота, -- объяснил Пастухов. -- Новый русский приходит в магазин и просит взвесить десять граммов сыру. Продавщица спрашивает: "А не подавишься?" Он ей и отвечает: "Будешь хамить -- заставлю порезать". -- Это смешной анекдот, -- согласился Профессор. -- Но сейчас не самое подходящее время для шуток. -- А я не шутил. Вы назвали свою цену, я свою. -- Ваша цена не соответствует работе. -- Мне придется рисковать жизнью. Потому что вычислить киллера - это одно дело. А обезвредить -- совсем другое. -- Я склонен согласиться, -- подумав, сказал Профессор. -- Вы правы. За риск нужно платить. Десять тысяч -- аванс, остальное после выполнения задания. Продиктуете подполковнику реквизиты вашего банка. -- Никаких авансов. Все сразу, наличными и вперед. -- А теперь ты хамишь, -- заметил Егоров. -- Нет. Это был тоже небольшой тест. Мне хотелось понять, как вы сами оцениваете сложность задания. И связанный с ним риск. -- И что вы поняли? -- Что я мог бы запросить вдвое больше. И вы бы согласились. -- Вы намерены это сделать? -- уточнил Профессор. -- Нет. Я назвал свои условия. Если вы их принимаете, будем считать, что контракт заключен. -- Окончательное решение мы примем чуть позже. Но думаю, мы согласимся на ваши условия. -- Тогда у меня только один вопрос. А если ваша оценка ситуации не соответствует действительности и киллер вообще не появится в городе? Профессор и подполковник Егоров переглянулись. -- Скажите ему, -- разрешил Профессор. И Егоров сказал: -- Он уже появился. И сделал первый выстрел. V Вот так. Появился. И уже сделал первый выстрел. И нужно защитить красного кандидата. И для этого некие представители некой правительственной структуры, предпочитающие оставаться неизвестными, платят пятьдесят тысяч баксов. И даже были готовы заплатить вдвое больше. Давно мне не вешали на уши столько лапши. Но понял я это гораздо позже. А тогда, закончив обсуждение деталей, попрощался с Профессором и подполковником Егоровым, вывел свой джип с территории госпиталя и медленно поехал по асфальтовой дороге, связывавшей госпиталь с Минским шоссе, поглядывая на панель японского магнитофона. Красный светодиод горел, цифры на дисплее медленно сменяли одна другую. Значит, запись шла. Я подавил желание сразу включить звук. Уж если я догадался оставить "жучка" в кресле, на котором сидел, беседуя с Профессором и Егоровым, нельзя было исключать, что такой же чип воткнули и в салон моего "террано", пока он стоял перед парадным входом в госпиталь. Впрочем, этот богатый комплекс за высоким бетонным забором был скорее не госпиталем, а закрытым санаторием или реабилитационным центром для узкого круга лиц. Для очень узкого. Проходя по застланным ковровыми дорожками коридорам и уютным холлам, я не увидел ни одного раненого в коляске или на костылях. Вообще никого не увидел. Через полкилометра я заметил съезд с шоссе, продрался по старой грунтовке и спрятал "террано" в еловом подлеске. А сам вернулся поближе к дороге. Минут через двадцать в сторону Москвы просвистела темно-серая "Ауди-А8" с затемненными стеклами и милицейскими мигалками на крыше. Я записал номер и вернулся к своей машине. Ну, посмотрим, с кем мы имели дело. Я снял боковую обшивку багажника и извлек небольшую "соньку". Детектор для обнаружения чипов. Крайне необходимый инструмент для деревенского столяра. Как ни странно, нуль-эффект. Быть такого не может. Или может? Я включил магнитолу и начал понемногу прибавлять звук. Ага, запищало. Все-таки запищало. Значит, "голосовик": чип, дающий импульс лишь при определенном уровне громкости. Я обнаружил его под передней панелью. Неслабо. Не чета моему. На какое же расстояние эта таблетка может подавать сигнал? На десять километров? На сто? Поразмыслив, я оставил ее на месте. Пусть будет. Незачем раньше времени настораживать моих контрагентов. Пусть думают, что контролируют обстановку. А там посмотрим. Пока я возился с детектором, светодиод на моем магнитофоне погас. Не померк, как бывает, когда слишком далеко удаляешься от передатчика, а выключился. Это могло значить только одно: что мой чип обнаружили. И уничтожили или блокировали. Я предусматривал эту возможность. Неприятная была возможность. Нехорошо подслушивать чужие разговоры. И главное, никаких сомнений в том, откуда в кабинете Профессора появился "жучок", не могло и возникнуть. Но теперь, когда я нашел и у себя такой же подарок, совесть моя успокоилась. Ну, квиты. Я извлек магнитофон из машины, отошел в сторонку, перемотал пленку и включил воспроизведение. Свой чип я активизировал только перед самым уходом. Во-первых, потому что разговор, который шел в моем присутствии, мне ни к чему было записывать. А главное -- из опасения, что "жучок" обнаружат при мне. И тут было бы полное "ай-яй-яй". С минуту в динамике стоял лишь шелест фона. Потом раздался голос подполковника Егорова: -- Лихо, Профессор. Я бы на такой блеф не решился. "Проводите нашего гостя". А если бы он ушел? -- Вы считаете, что я блефовал? -- прозвучал скрипучий голос Профессора. -- А нет? -- Вы циник, Егоров. -- Я практик. -- Ошибаетесь. Мы сегодня уже говорили об этом, но вы, вероятно, не поняли. Вы облечены высшим доверием. А значит, вы политик. Хотите того или нет. А политик должен верить в то, что делает. Иначе грош ему цена. И ни на какую серьезную карьеру он не может рассчитывать. Ваши впечатления? -- Крутой паренек. Пятьдесят штук снял -- и глазом не моргнул. Если у него такие гонорары, чьи же конфиденциальные поручения он выполнял? И какие? -- Незачем гадать. Важно другое. Это ложится в легенду. Наемник. А кто его нанимал и для чего -- второй вопрос. Когда он был в Японии? -- С седьмого по шестнадцатое октября. Вылетел в Токио прямым рейсом из Шереметьево-2. Вернулся через Осаку автомобильным паромом до Владивостока. Там погрузил купленную машину на платформу и сопровождал ее в рефрижераторе до Москвы. Договорился с водителями рефрижератора, "рефами". За бабки, конечно. Боялся, как бы тачку по пути не раздели. Так что все складывается как надо. -- Эти "рефы" смогут его опознать? -- Смогут, конечно. Но кто их будет искать и допрашивать? -- Ну, допустим. Сколько ему лет? -- Двадцать семь. -- Ощущение, что старше. Не внешне. По сути характера. -- Чечня. На войне люди быстро взрослеют. -- Вас что-то смущает? -- Кое-что. Честно сказать, если бы не Япония, я бы его заменил. Хоть это и очень сложно. -- В чем дело? -- Вчера я ездил в училище. Узнать у Нестерова, как наш фигурант отреагировал на предложение вернуться в армию. -- Как? -- Никак. Не согласился. -- Мы на это и не рассчитывали. Предложение свою роль сыграло. Психологическая подготовка на дальнем обводе. Что вас насторожило? -- Перед отъездом я разговорился с полковником Митюковым. Трепло и стукач. Он работал на Второе Главное управление КГБ. -- Воздержитесь, подполковник, от таких оценок. Он выполнял свой долг. Так, как его понимал. -- Слушаюсь, Профессор. Так вот, он рассказал, что Пастухов бой мне попросту сдал. На соревнованиях рейнджеров. -- Помню. Вы говорили про выстрел, который судья не засчитал. -- Он и первый этап сдал. Оказывается, на мишени был изображен милиционер в неправильно нарисованном мундире. С четырьмя пуговицами вместо трех. Поэтому он в него и выстрелил. -- Как он успел заметить? -- Выходит, успел. И второй этап -- тоже сдал. Сделал вид, что оступился. А когда выходил из кабинета Нестерова, не хромал. -- Что это значит? -- Вот я и думаю. Могут быть проблемы. Пауза. Голос Профессора: -- Заменяем? -- Очень сложно. До выборов меньше месяца. И главное -- Япония. Где мы найдем такое благоприятное сочетание обстоятельств? -- Вы отвечаете за оперативную часть. Поэтому решение я предоставляю вам. Справятся ваши ребята? -- Справятся. -- Это ваши проблемы, подполковник. Вам придется их решать, а не мне. Голос Егорова: -- Я рассказал вам об этом только потому, что мы оба отвечаем за операцию. -- Я это понял. Значит, менять ничего не будем. Времени -- ноль. Строго придерживайтесь плана. Схема надежная, должна сработать. -- А если будет осечка? -- Я даже думать об этом не хочу. И вам не советую. Все, поехали. Звук шагов. Стук двери. Я выключил магнитофон. Не засекли. Удачно. Но почему же он перестал работать? Я снова пустил запись. С минуту шел фон. Я уже хотел выключить, но тут в динамике раздался какой-то шум, грохот передвигаемой мебели и возбужденные голоса: -- Здесь! Где-то здесь, точно! Ищи, Шурик! Ищи, твою мать, не стой! Сюда давай локатор! -- Ничего нет. -- Ты на стрелку смотри, козел! "Ничего нет"! Яйца нам пооткручивают!