демонстративно-медлительно
закурил и неожиданно протянул мне пачку "Мальборо":
     -- Сделай пару затяжек. Очень прочищает мозги.
     Он прекрасно знал,  что  я не курю. Но  раз предлагает -- значит, знает
зачем.
     Я  прикурил от его  зажигалки. Не затягиваясь, выпустил изо рта струйку
дыма. Ничего  не  понял.  Выпустил  еще  одну. И только тут  дошло:  дым  не
стелился  в  воздухе,   как  всегда  в  закрытых  помещениях,  а   явственно
вытягивался   вверх.  Это  могло  означать  только  одно  --  вентиляционные
люки-окна наверху открыты. И это в корне меняло ситуацию.
     -- Расслабьтесь,  --  сказал я Майору. -- Мы  не собираемся брать вас в
заложники.
     -- Значит, вы принимаете мое предложение?
     -- Нет, не значит. У нас уже есть контракт. Выгодней вашего.
     -- Контракт -- с кем? -- спросил он.
     На этот вопрос можно было не отвечать. Но я решил, что стоит попытаться
прояснить, кто наши работодатели. Он мог о них знать. Поэтому я ответил:
     -- С Управлением по планированию специальных мероприятий. Знаете такое?
     Реакция его была неожиданной и  --  нужно  отдать  ему должное -- очень
быстрой.
     --  Огонь! -- крикнул  он,  прыгнул в сторону и  перекатился  по полу к
ногам автоматчиков, одновременно вырывая из подмышечной кобуры пистолет.
     Я  предполагал,  что  от  команды  до  начала  пальбы  пройдет  секунды
полторы-две,  но ошибся сильно ошибся вдвое. Мы рассыпались  по  бетону, как
брызги ртути. Муха  успел перемахнуть пустое пространство, взвиться в сальто
и взять в захват ногами  шею  напарника рыжего. Он уже лежал на полу,  а эти
четверо все бросали  сигареты, поднимали,  поднимали и поднимали свои стволы
-- конца этому, казалось, не будет. А когда все  же  подняли, прозвучало два
очень  громких выстрела. Верней, четыре --  два по два, сообразил я, увидев,
как все четверо повалились на пол, так и не успев нажать курков.
     Майор выхватил, наконец, свой ПМ и вскинул его, целя вверх, над  нашими
головами. Но еще  два  выстрела поставили точку в его  карьере. Я решил, что
все закончено, и хотел уже  встать, но тут  лысый Пан  круто  развернул свою
коляску  и по  бетонной стене над  нашими головами полоснули  две автоматные
очереди.  Надо же,  какой  хитрожопый! В  ручки коляски вмонтировал  стволы.
Прямо Кулибин. Но истратить весь боезапас  ему не удалось, Муха уже завладел
автоматом  клиента  и  короткой  очередью,  почти   в  упор,  снес  Кулибину
полчерепа.
     -- Все в порядке, Пастух? -- прозвучал сверху, как глас самого апостола
Петра,  бас  Трубача. Его физиономия виднелась  в вентиляционном люке  между
прутьями арматуры. А в соседнем люке -- физиономия Боцмана. И из обоих люков
торчали автоматные стволы.
     -- В полном, -- ответил я. -- Спускайтесь!
     -- Сейчас будем!..

     Мы связали клиенту Мухи  руки  и ноги, оттащили  его  к стене и  обошли
гараж, осматриваясь. Картина  была  та еще. Пять трупов, не считая Майора. А
почему, собственно, не считая? Считая. Шесть трупов.
     Артист только головой покачал.
     --  Добро  пожаловать  на  остров  любви!  --  проговорил  он  и  после
некоторого раздумья добавил: -- Если кто-нибудь при мне  еще раз  скажет эти
слова, я ему всю морду разобью!
     -- Что будем делать, Сережа? -- спросил Док.
     -- Нужно подумать.
     И  было над  чем подумать.  И  прежде  всего:  почему  этот  Майор  так
реагировал  на  мое  упоминание об  Управлении? Что  же это за  зверь такой,
ввергающий в панику тертых-перетертых кагэбэшников или фээсбэшников? А Майор
явно  был  в панике, когда узнал, с кем имеет  дело. Поэтому мгновенно забыл
про все свои планы. У него в мозгах было лишь одно: уничтожить все следы его
контакта  с  нами.  Выжечь.  Стереть.  Смыть кровью. Думай,  Пастух,  думай,
приказывал  я  себе. Но ничего путного  в голову не приходило. Кроме одного:
что с нашими работодателями нужно держать ухо востро. Очень востро.
     -- Обыщите их! -- кивнул я ребятам на трупы, а сам занялся Майором.
     Бывшим.
     Одна пуля вошла  ему в  лоб и  на выходе  разнесла весь затылок, другая
попала в сердце и по пути  прошила бумажник. Крови на костюме почти не было,
а во внутренний карман пиджака, где лежал бумажник, немного натекло, так что
дырка  в  углу паспорта  была обведена  красным. Если бы  это был не обычный
общегражданский паспорт еще с гербом  СССР,  а  комсомольский  или партийный
билет, место ему было бы в музее на стенде "Они сражались за Родину". Только
вот за какую, интересно, Родину этот Майор сражался?
     Вологдин  Олег Максимович.  Сорок  лет.  Так  я  и  предполагал.  Место
рождения: город Москва. Отметки о браке нет. О детях -- тоже. Что  ж, меньше
горя будет в  Москве. Выездной визы нет. Значит, прямиком  прилетел на Кипр.
Немного денег в бумажнике: доллары и кипрские фунты. Никаких писем, записок,
фотографий, никакой телефонной книжки.
     Из наружного кармана пиджака я извлек фотоаппарат и взглянул на счетчик
кадров. В окошечке стояла цифра "5". Значит, на пленке, кроме нас, ничего не
было. Я засветил пленку,  вернул "Никон"  на место и на всякий случай ощупал
труп с боков. Могло быть еще оружие.
     В  районе  пояса почувствовал  какое-то утолщение. Расстегнул  рубашку,
задрал майку. На голом теле был укреплен широкий парусиновый пояс. Я вытащил
его и расстегнул "молнию". В кармашках лежали доллары.  Десять пачек по пять
тысяч в каждой. Итого: пятьдесят. Я подозвал ребят и показал на пояс:
     -- Цена жизни Аркадия Назарова. Или правильней -- цена смерти?
     Они постояли, посмотрели,  но  ничего  не  сказали. Да что тут скажешь?
Цена жизни или смерти -- одна цена.
     Документы,   извлеченные  из  карманов  остальных,  не   дали   никакой
интересной информации. У лысого был вид на жительство на Кипре.  Фамилия его
была Панков, отсюда и кличка -- Пан.  У двоих  были долгосрочные  германские
визы, у остальных -- обычные загранпаспорта с отметками о въезде на Кипр.
     Тем временем  из-за  стальной двери, ведущей в дом, появились  Трубач и
Боцман. И не одни. Боцман подталкивал перед собой давешнего рыжего водилу, а
Трубач волочил за шиворот еще двух молодых мордоворотов. Руки у  этой троицы
были связаны, а  рты забиты кляпами. Их "узи"  висели у Боцмана и Трубача на
плечах.
     -- Внешняя охрана, -- объяснил Трубач, сваливая своих пленников на пол.
-- А этот рыжий возле микроавтобуса был.
     -- Дом осмотрели? -- спросил я.
     -- Больше никого нет. Вот их документы и "тэтэшник" рыжего.
     То же самое: германские визы и транзитные через всю Европу.
     Я вытащил у них кляпы и спросил:
     -- Вы что, из Германии ворованные машины гоняли?
     Рыжий с готовностью закивал:
     -- Ну! Мы больше не будем, не убивайте нас!
     Гаражный  пейзаж  произвел  на  него,  судя  по  всему,  очень  сильное
впечатление.
     -- Кому же нужны на Кипре машины с левым рулем?
     -- А наши брали, русские. Их здесь сейчас полно. Вы нас не убьете?
     Посмотрим на ваше поведение.
     Трубач отвел меня в сторону и негромко сказал:
     -- У нас цейтнот, Пастух.
     -- А что такое?
     -- Понимаешь, "додж"...
     -- Которым вы нам мигнули -- стоп-сигналами на шоссе?
     -- Ну да. Понимаешь, его бы надо поскорей вернуть.
     -- Кому? -- не понял я.
     -- На стоянку. Пока не хватились. Может, и не хватятся скоро, а вдруг?
     -- Так вы его угнали?
     -- А что было делать? Не на такси же за вами ехать!
     -- Черт! Кипрской полиции нам только и не хватает! Ладно, потороплюсь.
     Проще всего, конечно,  было  немедленно позвонить в полицию и объяснить
все как  есть:  как нас  захватили в аэропорту  и привезли сюда под  угрозой
оружия,  как  наши  товарищи проследили за похитителями, разоружили охрану и
вынуждены были  открыть огонь для защиты  наших жизней. Убийство в  пределах
необходимой  обороны.  Такая статья  была в  российском  Уголовном  кодексе,
наверняка была и в кипрском.
     Но у полиции возникла бы  куча вопросов: почему захватили  именно  нас,
чего  от нас  требовали, о  чем мы  говорили с Паном и его  клиентом.  И еще
немало  других. А  на них ответить мы не могли. К  тому же до выяснения всех
обстоятельств  дела нас сунули бы  в кутузку, а  во всех  газетах  наверняка
появились  бы наши снимки.  В общем, в любом  варианте  на нашем  задании мы
могли ставить жирный крест.

     Не годилось. Нужно было придумывать другой план. И я его придумал.

     --  Развяжите  их,  --  кивнул  я ребятам на пленников, а  сам  обшарил
карманы Пана. И нашел то, что искал: связку ключей. Один из них был сложный,
с множеством выступов и бородок -- явно от сейфа.
     --  Где  сейф? --  спросил  я у рыжего,  понимая, что  он сейчас  самый
разговорчивый.
     -- На кухне, за холодильником, -- поспешно ответил он.
     -- Как отодвигается холодильник?
     -- Просто руками -- сильно влево. Хотите, покажу?
     --  Обойдемся.  -- Я бросил ключи Боцману:  -- Открой. Сигнализацию  не
забудь отключить. Если есть деньги -- неси сюда.  Бумаги вывали на пол. Сейф
не закрывай, пусть так и стоит.
     Боцман вышел. Я достал из своей  разворошенной сумки  майку и тщательно
вытер автоматы, из которых стреляли Трубач, Боцман и Муха, предварительно их
разрядив. После этого, обмотав  руку майкой, чтобы не  оставить  на  металле
своих  пальцев, сунул  автоматы  охранникам  и  напарнику рыжего.  Ничего не
понимая, они взяли оружие в руки.
     --  А  теперь  положите  стволы на пол и  отойдите  в сторону! Объясняю
ситуацию, -- продолжал я, когда они выполнили приказ.  -- Сейчас мы вызываем
полицию и  рассказываем:  мы  заблудились,  подъехали к этому дому  спросить
дорогу и неожиданно услышали стрельбу. Поскольку мы опытные  спортсмены, нам
удалось  проникнуть  в  дом  и обезоружить  вас.  Картина  для полиции будет
совершенно  ясной. Каким-то  образом  вы  заманили или похитили  российского
бизнесмена. Его, --  показал  я на  труп Майора.  -- При нем  было пятьдесят
тысяч  долларов.  Вы  убили   его,   но  при  дележе  добычи  поссорились  и
перестреляли  друг  друга.  Ваши  пальцы  на   "узи"  есть,   баллистическая
экспертиза покажет,  из какого автомата в кого стреляли. Так что высшая мера
вам обеспечена.
     -- На Кипре нет вышки, -- буркнул напарник рыжего.
     -- Для общеуголовных преступлений, -- согласился я. -- Но не для таких,
где шесть трупов.
     -- Не докажешь, --  хмуро  возразил напарник. --  Мы все на вас скажем.
Как было.
     -- А что вы нас похитили под угрозой оружия -- тоже скажете?
     Вошел Боцман. В одной руке у  него был средних  размеров  атташе-кейс с
цифровыми  замками,  в другой -- пачка кипрских фунтов. Очень даже приличная
пачка.
     -- Ключи оставил  в  сейфе, -- объяснил он, передавая  мне  деньги.  --
Пальцы стер.
     Я бросил фунты на пол.
     --  Вот  вам еще одно:  вы не только застрелили  хозяина, но и его тоже
попытались ограбить... А что в кейсе?
     -- Не знаю, -- сказал Боцман. -- Сейчас посмотрим.
     Прикладом "узи" он  сбил  замки  и  открыл крышку. В кейсе  были плотно
уложенные  небольшие полиэтиленовые пакеты с каким-то белым порошком. И хотя
я  видел  кокаин и  опиум  только  по  телевизору, сразу догадался, что это.
Наркота.
     Док вынул  один  из пакетов,  повертел  его в руках,  пощупал, а  потом
разорвал плотный полиэтилен так, что часть порошка высыпалась на пол.
     -- Эй! Ты что?! -- предостерегающе потянулся к нему напарник рыжего. --
Это же!..
     Док  понюхал порошок, растер между пальцами, потом осторожно попробовал
на язык.
     -- По-моему, героин, -- сказал он. -- Опыт у меня небольшой,  но... Да,
героин.
     --  Так-так,  -- заметил  я. -- Значит, вы не  просто  хотели  ограбить
хозяина, но и забрать у него партию наркотиков. Сколько здесь?
     -- Килограммов пять, не меньше, -- предположил Боцман.
     -- Пять килограммов героина и шесть трупов. Неужели и это не потянет на
вышку?  Как,  по-твоему?  --  обратился  я к  знатоку  кипрского  уголовного
законодательства.
     Он промолчал.
     Я заключил:
     -- Вижу,  вам не  нравится этот  вариант.  Нам  тоже. Не потому, что мы
хотим сберечь ваши шкуры. Просто у нас еще слишком много дел  и  нет времени
на   объяснения  с  кипрской  полицией.  Предлагаю  другое.  Сейчас  мы  вас
отпускаем. Вы садитесь в микроавтобус  и с  максимальной  скоростью гоните в
ближайший аэропорт. В Никосию...
     --  Ближе  в  Ларнаку,  -- подсказал рыжий.  -- Там тоже  международный
аэропорт.
     -- Тем лучше, в Ларнаку, -- согласился я. -- Там вы покупаете билеты  и
улетаете ближайшим рейсом в Европу. Через  сутки вы  должны  быть в Варшаве.
Там сядете на поезд  до Белостока.  А  оттуда доберетесь до городка, который
называется  Нови Двор. Запомнили? Остановитесь  в  мотеле при  въезде в Нови
Двор  со  стороны Белостока.  Документы не показывайте. За бабки поселят без
них. Назовете любые чужие фамилии...
     -- Почему? -- перебил рыжий.
     -- Потому что настоящие ваши фамилии будут  в Интерполе. А  значит -- и
на всех пограничных  пунктах.  Вас  будут разыскивать  за  убийство русского
предпринимателя и пятерых своих сообщников.
     -- Как Интерпол узнает наши фамилии?
     --  Очень просто. Анонимный звонок.  В Нови Дворе вы будете  очень тихо
сидеть и ждать нас.  Неделю  или  две. Мы поможем вам перейти границу. Через
Белоруссию доберетесь до России и  заляжете там на дно. Потому что вас будет
искать не только милиция, но и  кореша Пана. А они  вас вычислят  без всяких
анонимных звонков. Есть вопросы?
     -- Зачем вам это нужно? -- спросил один из охранников.
     --  Во-первых,  мы не хотим  быть замешанными в  это дело.  Ни  сном ни
духом. А во-вторых, в Нови Дворе нам, возможно, понадобится ваша помощь.
     -- А вы нас не сдадите? -- спросил тот же охранник.
     -- Вам придется поверить мне на слово. А что, у вас есть другой выход?
     -- Есть, -- вмешался напарник рыжего. -- Мы скажем, что встречали вас в
Никосии.  Нас  двое  свидетелей.  И кто-нибудь  в аэропорту наверняка видел.
Лучше  сесть за  похищение, чем за такую  мокруху. И  похищение еще доказать
нужно. А наркота вообще не наша. Ничего не видели, ничего не знаем. Так что,
фраера,  не  выйдет  у  вас ничего.  И кореша  Пана  вас достанут, я  им дам
наколку.
     Артист  поднял  с пола  ТТ  рыжего и всадил пулю напарнику точно  между
глаз.
     -- Нет, -- сказал я ему. -- Никогда тебе Гамлета не сыграть.
     Артист даже обиделся:
     -- Это еще почему?
     -- Больно уж быстро ты решаешь вопрос "быть иль не быть".
     -- А чего тянуть? Злобная тварь. Ни к чему нам иметь такого  у себя  за
спиной. Не так, что ли?
     -- Все правильно, -- сказал я.
     Артист стер с металла свои пальцы и сунул пистолет рыжему:
     -- Держи!
     Тот послушно взял ТТ в руки.
     -- А  теперь положи  на пол.  Вот так. Это  чтобы у  тебя  не  возникло
желания отмазаться  от  этого  дела. Вот и  нет  у вас двоих свидетелей,  --
констатировал Артист.

     Да,  ничто  в  мире  не возникает ниоткуда  и  не  исчезает  бесследно.
Свидетелем меньше -- трупом  больше.  А что делать? Против законов физики не
попрешь.

     -- Время, -- напомнил мне Трубач.
     Я спросил пленников:
     -- Вам все ясно?
     Они поспешно закивали:
     -- Все, все!
     -- Берите свои ксивы, эти фунты и валите. И помните: у вас всего сутки.
     Через пять  минут  взревел  движок  мерсовского микроавтобуса, и машина
скрылась в ночной темноте. Еще через полчаса, тщательно  уничтожив все следы
нашего пребывания  в доме, выключив везде свет и заперев все двери и ворота,
отъехали от усадьбы  и мы. За рулем "доджа"  был  Боцман. Он уже  освоился с
левосторонним движением и гнал по пустой дороге под сотню.
     Не  доезжая  с  полкилометра до  трассы  Никосия -- Ларнака,  я заметил
бегущий вдоль дороги небольшой ручей  и велел Боцману  остановиться.  Артист
спустился к  ручью,  распатронил полиэтиленовые пакеты, высыпал содержимое в
воду, а кейс, широко размахнувшись, закинул в кусты. И мы поехали дальше.
     При повороте на шоссе в свете фар мелькнула табличка-указатель -- белым
по синему, на греческом и английском.
     -- "Прайвит" -- частные владения, -- перевел Док. -- Вилла "Креон".
     Стрелка указывала в ту сторону, откуда мы приехали.
     Вот,  значит, где мы побывали --  на вилле "Креон".  Первая экскурсия в
программе нашего тура. Правда, незапланированная.

     Почти всю дорогу до  Никосии  мы молчали. Не слишком приятным оказалось
начало нашего путешествия. Понятно, что мы не развлекаться сюда приехали, но
семь трупов за первые два часа -- это был явный перебор. Даже в  Чечне такое
не часто  случалось.  А если так и дальше пойдет?  Эдак  остров любви быстро
превратится в небольшое кладбище. Даже думать о таком не хотелось.
     Лишь одно утешало:  как бы там ни было,  но часть нашего задания мы уже
выполнили.  Предотвратили контакт этого майора с Назаровым.  И ликвидировали
угрозу его жизни.
     Если она была.
     А она была. Конечно, была.
     Но если так,  откуда  во мне это пакостное ощущение плохо  исполненного
дела  -- какой-то неряшливости, небрежности,  грязи?  Почти  прокола. Что мы
сделали  не  так?  Нет,  не  мы. Я. Ребята тут  ни  при  чем, они  нормально
сработали. А вот я прокололся. В чем дело?
     А вот в чем: майор  Вологдин. Я,  конечно, большой  умник. Очень тонкий
психолог. Вскрыл его на раз.  Как банку с сардинами. Но больно  уж легко эта
банка вскрылась.  А может,  не я его вскрыл, а он меня? И в  банке  были  не
сардины, а что-то совсем другое? Бесплатный сыр, например.
     Что   я,  если  разобраться,  узнал  от  него?  Да  ничего.  Он  только
подтверждал то, что  я ему  о нем  говорил. Или делал вид, что подтверждает.
Зато  от меня он узнал  все, что  ему  было  нужно. И главное:  на  кого  мы
работаем. Съел  сардинку. Правда, и для него она оказалась тем же бесплатным
сыром. Но он сам сдал карты в этой игре. И не успел выложить козырного туза.
Трех секунд не хватило. Но такова спортивная жизнь.

     Черт!  Много бы я дал, чтобы узнать, кто он такой и о  чем он на  самом
деле говорил с другом и компаньоном Назарова Борисом Розовским!

     Когда впереди засветилось зарево огней над Никосией, Муха спросил:
     -- Мы в самом деле будем звонить в полицию?
     -- Нет, конечно,  -- ответил  я.  --  Просто так сказал.  Чтобы  они не
рыпались.
     -- А зачем они нам в Нови Дворе?
     --  Понятия  не имею.  Ни  за чем. Но где-то же  они должны сидеть? Вот
пусть там и сидят.
     -- И мы будем переводить их через границу? -- не унимался Муха.
     -- Иди ты на хрен! -- разозлился я. -- Что ты ко мне привязался? Я знаю
столько  же, сколько и ты.  Будем -- значит  будем.  Не  будем --  значит не
будем. До Нови Двора еще нужно дожить!
     -- Сережа! -- укоризненно проговорил Док.
     -- Извини, Олежка, -- сказал я Мухе.
     Он кивнул:
     -- Все в порядке, Пастух. Я понимаю.
     Трубач вспомнил:
     -- Кстати -- о сером, который нас пас...
     -- Я назвал его про себя -- Юрист.
     -- Похож, -- согласился Трубач. -- Так вот: загранпаспорт у него синий,
служебный. И разных виз полно.
     -- Откуда ты знаешь? -- спросил я.
     -- Пристроился за ним на пограничном контроле, заглянул краем глаза.
     -- Фамилию не разглядел?
     -- Нет. А насчет виз  грек восхищенно языком цокал: "Нью-Йорк,  Женева,
Париж!.." И еще,  -- продолжал Трубач. --  В аэропорту  его  ждала машина  с
шофером.  Красная "хонда".  Она шла  за нашим "доджем"  от Никосии не меньше
часа. Потом мы от нее отвязались.
     -- Как?
     -- Ну, как. Как и  эти на мерсовском  микроавтобусе. Только мы  сначала
пропустили "хонду" вперед, а потом уж съехали с дороги и выключили габариты.
     -- Понятно, -- сказал я. Хотя уместней было бы сказать: непонятно. Ясно
было одно: мы всунулись в плотную паутину и на наше трепыхание в ней набегут
не безобидные домовые мухоловы, а тарантулы и каракурты.

     Перед аэровокзалом  Боцман высадил нас в тени какой-то аллейки,  въехал
на  площадь  и поставил  "додж" на место.  После чего одобрительно  похлопал
машину по крылу и  неторопливо  направился к вокзалу, на ходу обивая  брюки,
как обычно делают водители, просидевшие за рулем не один час.
     Аэровокзал  был ярко  освещен  и почти безлюден. На  стоянке не было ни
одного такси.  Вообще  машин не  было,  лишь у выхода из зала прилета  стоял
длинный белый лимузин -- то ли "крайслер",  то ли "кадиллак". Водитель спал,
откинув спинку сиденья.
     Мы  рассудили, что лучше всего будет вызвать такси по телефону, и вошли
в зал. И  тут  в  одном из  кресел возле  таксофонов  обнаружили симпатичную
блондинку  в мини-юбке, сидевшую с понурым видом.  Рядом  с ней, на соседнем
кресле, лежал  картонный  плакатик на тонкой деревянной  ручке. На плакатике
было написано: "Турагентство "Эр-вояж". Пансионат "Три оливы"". Надпись была
на русском.
     Артист изумился:
     -- Девушка, а вы не нас ждете?
     Она подняла голову:
     -- А у вас путевки "Эр-вояжа"?
     -- Точно! Как вы угадали?
     -- Ну конечно же! Шесть человек. Спортсмены. Вы же спортсмены?
     -- Еще какие! -- подтвердил Артист. -- Почти олимпийцы.
     Она просияла:
     --  Господи,  а  я  уж  думала: все,  погонит  меня  хозяин  с  работы.
Понимаете, какие-то подонки прокололи все четыре колеса у нашего "кадиллака"
--  у того, что  перед входом  стоит, видели? Пока возили колеса в монтажку,
пока чинили, опоздали на полтора часа. Просто ужас! Я вроде и ни при чем, но
хозяин у  нас: должны  были  встретить  --  и  точка.  Он из  Винницы, хохол
упэртый.  И  шофера вышиб  бы, и  меня. Заодно. Я просто боялась в пансионат
возвращаться, ждала здесь не знаю чего. Где же вы были все это время?
     --  В  город  ездили,  --   объяснил  Артист.  --  Хотели  в  "Хилтоне"
переночевать, а потом передумали: а вдруг  эта милая  девушка сидит  здесь и
ждет  нас,  как  сестрица  Аленушка братца  Иванушку с  одноименной  картины
художника Васнецова? Нет, решили, нужно вернуться. И вот -- вернулись.
     -- Да ну вас! Врете вы все!
     -- Не все, -- возразил  Артист.  --  Только  чуть-чуть.  Самую малость.
Трошки не по карману нам "Хилтон". Погуляли по городу и приехали.
     И слава Богу! Господи, я так рада!
     Она встала, одернула юбчонку и произнесла заученным
     тоном гида:
     -- Господа! Добро пожаловать на остров любви!..

        III

     " -- Добрый день. Вы ждете господина Назарова?
     -- Совершенно верно.
     -- Я готов вас выслушать.
     -- Вы не Назаров.
     -- Правильно. Моя фамилия Розовский.
     -- Но вчера я договаривался о встрече с самим господином Назаровым.
     -- Вы  разговаривали со мной. Господин  Назаров не подходит к телефону,
никого не принимает  и ни  с кем  не  встречается. Он нездоров.  Полагаю, вы
знаете почему. Я подробно проинформирую Аркадия Назаровича обо всем, что  вы
хотели бы ему сообщить.
     -- Вы уверены, что я не смогу поговорить лично с господином Назаровым?
     --  Скажем так:  это  будет зависеть от результатов вашего разговора со
мной.
     -- Не присесть ли нам? Что для вас заказать? Виски?
     -- Слишком жарко для виски. Пепси со льдом.
     -- Мальчик, два пепси со льдом!.. Итак, господин Розовский...
     -- Вы не представились.
     -- Моя фамилия Вологдин. Показать документы?
     -- Охотно взгляну.
     -- Пожалуйста. Вот мой паспорт.
     -- Это все?
     -- Вам недостаточно?
     -- Может быть, у вас есть какое-нибудь удостоверение?
     -- Нет, только паспорт.
     --  В  таком  случае  кто  вы?   Вчера  по  телефону  вы  сказали,  что
представляете группу  влиятельных политических  деятелей России. Что это  за
деятели?
     -- Вам важно знать их фамилии? Или политическую ориентацию?
     -- Мне нужно знать фамилии, чтобы определить политическую ориентацию.
     --  Я назову  их. Лично  господину Назарову.  А  пока  скажу,  что  они
находятся в идейной оппозиции к существующему в России режиму.
     -- Существует и безыдейная оппозиция?
     --  Разумеется.   Основанная  на  личных  мотивах.  К  такой  оппозиции
относится ваш патрон господин Назаров.
     -- Как вы узнали номер нашего телефона?
     -- По адресу.
     -- Как вы узнали адрес?
     --  Боюсь,  господин  Розовский,  вы недооцениваете  своего  патрона  и
интерес, который вызывает его личность. В определенных кругах. Возможно, это
вас  огорчит, но все передвижения господина Назарова, начиная с бельгийского
госпиталя и Парижа, не являются тайной.
     -- Для кого?
     -- Когда-то это учреждение называли "конторой".
     -- Вы работаете на "контору"? Или "контора" работает на вас?
     --  Не  то  и  не  то. В  этом  учреждении есть люди, разделяющие  наши
взгляды.  Они иногда делятся с нами  интересующей нас информацией. Теперь мы
можем перейти к делу?
     -- Да.
     --  У господина Назарова есть то,  что  нужно нам. А  у нас -- то,  что
нужно ему. Мы предлагаем обмен.
     -- Начнем с начала. Что, по-вашему, есть у господина Назарова?
     -- В течение многих лет  он поддерживал тесные деловые контакты с самым
широким кругом влиятельных лиц. Бывших влиятельных и влиятельных ныне. Через
его  банковские и  коммерческие  структуры осуществлялись многие  масштабные
финансовые  операции.  В их  числе: распродажа  оружия и  имущества Западной
группы войск, продажа крупных партий золота и алмазов. Не думаю,  что он был
замешан в чем-то серьезном.  Но то, что  он знал обо всех крупных  аферах, в
этом  у нас сомнений нет.  И не просто знал. Он  располагает документальными
свидетельствами.
     -- И вы хотите, чтобы он передал вам эти материалы?
     -- Нет. Мы хотим, чтобы он их обнародовал. Сам. Лично.
     -- Допустим,  кое-какая информация у него  есть. Но вы уверены, что она
обладает  такой  взрывной  силой,  чтобы серьезно  повлиять  на  расстановку
политических сил в стране, к чему, как я  понимаю, стремятся люди,  интересы
которых вы представляете?
     -- Мы обогатим его информацию документами огромной разрушительной силы.
Мы ими располагаем.
     -- Почему бы вам самим их не обнародовать? Если они у вас действительно
есть. И если они подлинные.
     --  Есть. И несомненно подлинные. Но будет гораздо эффективней, если их
обнародует не  оппозиция, а господин Назаров. Его положение  в какой-то мере
уникально.  У него огромный авторитет на Западе и в широких  кругах  в самой
России.  Всем  известна  его  многолетняя поддержка  Ельцина. И  если  такой
человек  заявит о  своем  неприятии  режима,  это  может произвести  сильное
впечатление.
     --  На вашем  месте  я бы обратился с  таким  предложением к  господину
Назарову до президентских выборов.
     -- Он бы его не принял.
     -- Почему вы думаете, что он примет его сейчас?
     -- Я мог бы ответить односложно.  И вы, господин Розовский, знаете этот
ответ.
     -- Вы имеете в виду взрыв яхты "Анна"?
     -- Да. Но я хочу  вернуться к предыстории. Мы с вами прекрасно знаем, с
чего начался разрыв отношений господина Назарова с президентом Ельциным.
     -- У меня есть свои соображения на этот счет. Любопытно будет сверить с
вашими.
     -- После путча девяносто первого  года Назаров был  вправе рассчитывать
на  видный пост в правительстве Гайдара. Как минимум министра экономики  или
даже вице-премьера. Он  его  не получил. Обойден  он был и при  формировании
правительства Черномырдина.  Вы должны согласиться  со  мной,  что у Ельцина
поразительная  способность  предавать своих  единомышленников  и  делать  из
друзей врагов.
     -- Не вернуться ли нам к Назарову?
     -- Согласен.  Вы помните, конечно,  случай, когда автомобиль  господина
Назарова, на котором он возвращался из Вены после международного симпозиума,
был обстрелян неизвестными в пригороде Женевы?
     -- Это было бессмысленное и бездарно организованное покушение.
     --  Оно  не  было  бездарно  организованным.  Те, кто  его  планировал,
прекрасно  знали, что  "мерседес" Назарова имеет пуленепробиваемые  стекла и
бронированную  обшивку. Это было  не покушение,  а предупреждение. Господину
Назарову недвусмысленно  дали понять,  чтобы  он  воздерживался  критиковать
политику Ельцина, особенно с трибуны крупных международных форумов. Господин
Назаров этому  предупреждению  не  внял. Я отдаю  должное  его  мужеству. Но
последствия этого случая были для него очень серьезными.
     -- Что вы имеете в виду?
     -- Его жену  Анну. У  нас была  возможность  получить  копию истории ее
болезни. По нашей просьбе ее прокомментировал один из ведущих специалистов в
этой области.
     -- В России нет таких специалистов.
     --  Верно. Это  редкое  нервное  заболевание,  в  новейшей  медицинской
литературе оно описано  как "болезнь  Ниермана". Всего  два человека  в мире
считаются экспертами  в этой области. Один --  сам господин Ниерман, главный
невропатолог цюрихского центра,  где  лечится  госпожа Назарова.  Второй  --
профессор Ави-Шаул из Иерусалима. Он и дал нам разъяснения.
     -- Вы основательно подошли к делу.
     -- Это наше правило.
     -- Что же вы узнали от Ави-Шаула?
     --  Люди, генетически  предрасположенные к  этой болезни, могут прожить
всю жизнь, так и не узнав о своем недуге. Активизирует болезнь, как правило,
сильное душевное потрясение. Первые признаки заболевания у госпожи Назаровой
отмечены в  восемьдесят  пятом  году. В это  время  сын Назарова, Александр,
проходил службу в Афганистане. Зная,  насколько Анна Назарова была привязана
к  пасынку, можно  предположить,  что именно тревога за  его  жизнь  и  была
причиной нервного срыва. Почему,  кстати,  Назаров допустил, чтобы его  сына
отправили в Афган?
     -- Вы не поймете ответа.
     -- Вторым толчком к развитию болезни,  на этот раз очень сильным,  было
как  раз то самое покушение, о котором мы говорили. У  госпожи Назаровой был
парализован  опорно-двигательный  аппарат.   Взрыв  яхты  "Анна"  и   смерть
Александра сделали  болезнь необратимой. Паралич распространился на головной
мозг. В сущности, она сейчас не человек, а растение.
     -- Для чего вы об этом говорите?
     -- Я отвечаю на ваш вопрос. Вы спросили,  почему я уверен, что господин
Назаров  примет  наше  предложение.  Именно поэтому.  У  него отняли жену  и
единственного  сына. Причем  с сыном  он  связывал  далеко  идущие планы. Он
готовил из него серьезного политического  деятеля --  из  тех, кто придет  к
руководству страной  в будущем. И у Александра  были  для  этого все данные.
Воля,  честолюбие, блестящее образование, политическое влияние и связи отца,
огромное состояние. Не  знаю, стал бы  он президентом России, о чем господин
Назаров однажды обмолвился, но  политическая  карьера  его наверняка была бы
незаурядной.  На всем этом  поставлен крест. По-вашему, господин Назаров  не
воспользуется  возможностью   предъявить   счет   людям,   ответственным  за
обрушившиеся  на  него  несчастья? Господин  Розовский, я задал  вам  вполне
конкретный вопрос.
     -- Я думаю. Кто организовал взрыв яхты "Анна"?
     -- Вы это знаете.
     -- "Контора"?
     -- Да.
     -- У вас есть доказательства?
     --  Почти все  мероприятия по подготовке взрыва документированы.  Копии
этих  документов у нас есть.  Радиоперехваты, доклады  о  ходе  внедрения  в
экипаж  яхты  агента,  оперативная  разработка   плана  взрыва.   Подготовка
покушения на Назарова началась примерно за год до  президентских  выборов. И
вот в какой-то момент было решено, что пора ее реализовать.
     --   Почему?  На   протяжении   всей   предвыборной  кампании   Назаров
демонстративно воздерживался от любых комментариев.
     --  Это могло быть воспринято как выжидание самого  удобного момента. И
такой момент  возник  непосредственно перед выборами. Положение Ельцина было
чрезвычайно  зыбким. Даже  дутые рейтинги  вызывали  тревогу. А в штабе  НДР
знали  истинное положение  дел. Если  бы  в этот момент  Назаров выступил со
своими разоблачениями, это могло стать последней каплей. Вероятно, поэтому и
был дан приказ о покушении.
     -- Знал ли об этом Ельцин?
     -- Таких данных у нас нет. Но это не имеет значения.  Для общественного
мнения сомнений тут не будет. Не мог не  знать.  И  должен был знать.  Таким
образом нужный эффект будет достигнут.
     -- Как  я  понимаю, эта  акция  -- лишь  небольшая  часть общего плана.
Конечная  его  цель очевидна.  Вопросы  --  о частностях.  Какова  идеология
государственного переворота? Каковы его формы?
     -- Речь идет не  о государственном  перевороте. Все  будет осуществлено
строго  конституционным  путем.  У  меня  нет  сомнений,  что  вы,  господин
Розовский, и ваш патрон внимательно следите за ситуацией в России. Положение
может  спасти только приход к  власти правительства национального  согласия.
Господин Назаров займет в нем достойное место.
     -- Какую же программу это будущее правительство намерено проводить?
     -- Иными словами: вы  вновь заговорили о персоналиях. Я отвечу  на этот
вопрос.  Но лично господину  Назарову.  Этот наш  разговор вы записываете на
магнитофон, не так ли?
     -- Да. Вы имеете что-нибудь против?
     -- Наоборот.  Прокрутите эту пленку Аркадию Назаровичу.  Не сомневаюсь,
что он захочет встретиться со мной.
     -- Мы это обсудим.
     -- Вам придется поторопиться.
     -- Почему?
     --  Завтра в  восемнадцать тридцать из Шереметьева-2 на  Кипр  вылетают
шестеро молодых людей. Тщательно залегендированы. Спортсмены, вторая сборная
Московской области  по  стрельбе.  Награждены путевками за третье  место  на
первенстве области. Путевки выданы Национальным фондом спорта.
     -- Какое отношение они имеют к Назарову?
     -- Во-первых, они будут жить в  пансионате "Три оливы" -- как раз через
дорогу от  вашей  виллы.  А  главное:  человек,  снабжающий нас  сведениями,
получил приказ постоянно информировать их обо всем, что происходит на вилле.
Об охране, обитателях, обо всех передвижениях и контактах Назарова, обо всех
его телефонных разговорах.
     -- Вилла прослушивается?
     -- Внутри -- нет.  Телефоны прослушиваются. Специальной аппаратурой. Ни
обнаружить   ее,   ни  блокировать  невозможно.  Надеюсь,  вы   оцените  мою
откровенность.
     -- Чьи это люди? Цель их приезда?
     -- Чьи  --  пока не  знаю.  Завтра  выясню. И  сообщу  вам  и господину
Назарову при личной встрече. А цель... Разве она не очевидна?
     -- И все-таки?
     -- Стоит  ли  говорить об этом? Учитывая, что эту пленку  будет слушать
господин Назаров...
     -- У него крепкие нервы.
     -- Их цель -- нейтрализовать господина Назарова.
     -- Убить?
     -- Выкрасть. И переместить в Россию. Я вижу, вас это встревожило?
     -- Во всяком случае, заставило задуматься.
     -- Выбросьте из головы. Они не причинят вреда вашему патрону. Об этом я
позабочусь.  Но  это не значит, что  господин  Назаров  может  не  спешить с
ответом на мое предложение.
     -- Почему?
     -- Приедут другие.
     -- Позвоните мне завтра во второй половине дня.
     -- Завтра я буду занят. Этими самыми молодыми людьми.
     -- Тогда послезавтра.
     -- Договорились.  Я позвоню послезавтра после полудня.  Всего  доброго,
господин Розовский.
     -- Всего доброго, господин Вологдин..."

     Стоп.

     Розовский выключил магнитофон и вопросительно взглянул на Губермана.
     -- Ну? Что скажешь?
     Губерман помедлил с ответом.
     Они сидели в белых плетеных креслах  на  нижней террасе виллы в тени от
глубокого  козырька солярия. Во дворе, посреди как  бы припыленного  солнцем
газона,  ярко  голубела  неправильной  формы,  фасолькой,  просторная   чаша
бассейна,  огибавшая  мощный  многовековой дуб,  в  тени  которого  когда-то
устраивали  привалы османские конники,  отряды  крестоносцев и  даже,  может
быть,  римские  легионеры.  Дальше, в просветах между кипарисами,  виднелась
набережная  с высокими финиковыми пальмами и  полоска пляжа с яркими пятнами
зонтов и тентов и кишением обнаженных тел.
     По сравнению  с  загорелым,  коротконогим  и  грузным,  словно бочонок,
Розовским,  Губерман  выглядел  бледным,  как  поганка,  и тщедушным,  будто
подросток.  Он был в  плавках,  с  махровым полотенцем на  шее, мокрые после
купанья  волосы сосульками спускались на  плечи. Без очков лицо его казалось
беззащитно-растерянным.
     Розовский терпеливо ждал. За десять лет, минувших  с  первого появления
этого социального психолога  в офисе Назарова,  Ефим Губерман мало изменился
внешне, лишь слегка заматерел, но стремительное внутреннее взросление его не
могло  не  вызывать уважения. Стать  к  тридцати годам  третьим человеком  в
немалом,  состоявшем из  опытнейших  профессионалов аппарате  Назарова -- не
каждому такое дано.
     Губерман  ездил  в дорогом  спортивном  "феррари",  одевался  у  лучших
портных,  при  этом  очень недешевые  костюмы  сидели  на нем свободно и  не
вызывающе -- как джинса.  Он  был вхож  во все  артистические и политические
салоны  Москвы,  поддерживал  дружеские   отношения  с  телевизионщиками   и
журналистской братией, охотно платил  за выпивку и  одалживал по  три-четыре
сотни  тысяч  вечно безденежным  газетчикам,  при этом словно бы  забывая  о
долге.  Но когда нужно было инспирировать  публикацию, выгодную Назарову или
подрывающую доверие к предприятиям его конкурентов,  Губерман  устраивал это
без всякого труда и практически бесплатно. В окружении Назарова он был одним
из  немногих,  чьи  представительские  расходы  не были  ограничены  никакой
верхней планкой и не подлежали отчету в бухгалтерии.
     Но особенно ценным было  его  умение интуитивно  оценить ситуацию -- не
просчитать  ее, а  прочувствовать. И прогнозы его, как правило,  оказывались
совершенно правильными.
     Наконец Губерман нашарил  очки, лежавшие на  таком  же  плетеном, как и
кресла,  столе  рядом с  высококлассным  японским  диктофоном,  надел  их  и
проговорил:
     -- Становится жарко. Я бы даже сказал -- припекает.
     -- Я тебя не о погоде спрашивал, -- заметил Розовский.
     -- Я не о погоде и говорю. -- Губерман кивнул на диктофон. -- Шефу дали
прослушать?
     -- Пока нет.
     -- Почему?
     -- Ждал тебя. Нужно все как следует обмозговать.
     -- Как он себя чувствует?
     -- Физически -- более-менее.
     -- А вообще?
     -- Бессонница.
     Губерман пощурился на сверкание солнца в бассейне, предположил:
     -- Если он узнает, что адрес расшифрован, немедленно улетит в Цюрих.
     --  Этого  я  и  боюсь,  --  подтвердил  Розовский.  --  Мы  не  сможем
организовать  там  надежную  охрану.  Тем более  что  все  время он  будет в
госпитале, с Анной. Он станет легкой мишенью.
     -- Для кого?
     -- Для кого! -- повторил Розовский. -- Знать бы! Я тебя и вызвал, чтобы
вместе об этом подумать.
     -- Пьет?
     -- Мало.
     --  Плохо.  Ему   бы  надраться,  поматериться,  побохульствовать.  Это
разгрузило бы его подкорку.
     -- Не тот человек.
     --  В  данном  случае  --  к  сожалению...  Кстати,  о  птичках.  Я  бы
чего-нибудь выпил. И перекусил. Как у вас тут это делается?
     -- Начало первого. Не рано для выпивки? -- усомнился Розовский.
     -- Побойтесь Бога, Борис Семенович! -- искренне возмутился Губерман. --
По  вашей милости я вчера целый день, высунув язык, мотался по Москве. Потом
пять часов в самолете. Только  в  шесть утра лег  спать,  а в одиннадцать вы
меня уже вытащили из постели. Неужели я не заслужил рюмку водки и бутерброд?
     -- Заслужил, заслужил... -- Розовский три раза громко хлопнул в ладони,
приказал молодому турку, мгновенно возникшему у стола: -- Ленч. Уан -- один.
"Уайтхолл".  Айс  -- лед.  Понял? Туда! --  кивнул  он  в  сторону бассейна.
Объяснил  Губерману: -- Там  прохладней,  бриз протягивает...  Ты  звонил из
аэропорта около двенадцати ночи. Лег, как ты говоришь, в шесть утра. Так что
ты делал до шести?
     -- Любовался природой Кипра.
     -- Ночью?
     Губерман пожал плечами:
     -- А что? Ночь на острове любви. Не все же заниматься делами!
     Розовский  недоверчиво  взглянул на  него, но промолчал.  Треп,  скорее
всего. А  может,  и нет. Кто их, этих молодых, разберет! Однажды в  компании
приятелей  своего сына  Розовский заметил,  что  раньше  взаимности  женщины
добивались годами. Так эти сопляки хохотали минут пятнадцать.
     По мраморным ступеням  они спустились к бассейну, у бортика которого, в
тени  дуба, уже  был  сервирован  для  завтрака  стол.  В тот момент,  когда
Губерман разливал по низким пузатым  бокалам виски, наверху, в кроне дерева,
что-то щелкнуло, и прямо в  серебряное ведерко со  льдом спланировал широкий
дубовый лист. Губерман с досадой смахнул его со стола.
     Если бы все внимание его не было поглощено бутылкой и  он дал себе труд
внимательно рассмотреть  листок, то не без удивления заметил бы, что  листок
вовсе  не отсох,  что черенок  его словно бы перерублен. А если  бы он пошел
дальше  и залез на дуб, то  без труда  обнаружил бы  вонзившуюся в  одну  из
нижних  ветвей стрелу, пущенную из  современного арбалета. А на конце ее, за
хвостовым оперением, --  отливающую светлым металлическим блеском горошинку,
вроде заколки для галстука.

     Это был мощный чип. А попросту говоря -- "жучок".

     <b>IV</b>

     -- Они идут к бассейну, -- раздался в динамике голос Мухи. -- Там стол,
под дубом. Турок ставит жратву. Попробую в дуб?
     Рискованно  было.  Черт! Очень  рискованно. Кто  его знает, что она  за
хреновина,  этот  арбалет.  Выглядит,  конечно, солидно.  Оптический прицел.
Удобный  приклад.  Мягкий спуск.  Прицельная  дальность  -- двести пятьдесят
метров. И цена, внушающая  уважение:  восемьсот баксов. "Девастар". Продавец
божился:  лучшая фирма  в мире, поставщик  олимпийских  команд.  Стрелы тоже
выглядели неплохо. Но какая  у  них девиация?  Если стрела уйдет за  пределы
участка  -- это  бы ладно,  хотя шестьсот  баксов  за  чип  -- тоже не баран
накашлял. А если зацепится хвостовиком за ветку и упадет к ним прямо на стол
в какой-нибудь салат  или яичницу  "гэм энд  эг"? То-то  будет закуска! Но и
тянуть с этим было нельзя. Юрист недаром появился на  вилле. Видно,  вот-вот
начнутся  важные  переговоры.  Наверняка  уже  начались. И  продолжаются  за
ленчем. Упустить такую информацию? Нет, мы не могли себе этого позволить.
     -- Пастух, ППР! -- напомнил Муха.
     ППР  --  это  из лексикона летунов.  Полоса  принятия  решения. Летунам
хорошо: у них ППР минуты  или десятки  секунд. У нас ППР  куда  короче.  И я
решился:
     -- Давай!
     Несколько  секунд в  динамике  многоканального переговорного устройства
было тихо, доносилось лишь легкое шуршание  фона. Я  представлял, как  Муха,
распластавшись на пятиметровой высоте раскидистой местной сосны, стоявшей на
соседнем  участке позади  виллы  Назарова,  приник  к  оптическому прицелу и
придержал дыхание,  прежде  чем нажать  курок. И я  тоже  невольно  перестал
дышать.  Как  наверняка  и  Артист,  и  Боцман,  и  Трубач,  слушавшие  наши
переговоры. Артист  страховал Муху у подножия  сосны, Боцман --  у  входа на
участок, а Трубач -- на дальнем обводе. Док, сидевший против меня в кресле в
моем номере пансионата, курил "Мальборо" и всматривался в мое лицо, словно я
был для него чем-то вроде телевизионного ретранслятора.
     Вжжжик!
     И все.
     -- Попал? -- не выдержал я.
     -- Не знаю, -- помедлив, ответил Муха.
     Я  до  отказа прибавил громкость  в  приемнике, настроенном  на частоту
"жучка". Приемник с вмонтированным в него магнитофоном придавался к "жучку".
За очень дополнительные деньги. Полторы тысячи  баксов, а?  Что хотят, то  и
делают. Но комплект, видно, стоил того, потому что у меня в номере  раздался
оглушительный звон рюмки о рюмку и голоса:
     -- Будьте здоровы, Борис Семенович!
     -- Будь здоров, Фима!..
     Я поспешно убавил громкость и хотел было включить запись, но пленка уже
крутилась: магнитофон автоматически включался от сигнала "жучка".
     Я сообщил Мухе:
     -- Все в порядке, попал.
     -- Мне слезать?
     -- Секунду!.. Артист?
     -- Тихо.
     -- Боцман?
     -- Никого.
     -- Трубач?
     -- Тоже. На пляже народ.
     -- Муха! Видишь их хорошо?
     -- Очень. Даже бутылку на столе. Квадратная. Закусь. Телефонная трубка.
Какая-то черная коробочка. Плейер. Или диктофон.
     -- Что они делают?
     -- Розовский курит. Сигару. Молодой, которого ты назвал Юристом, ест.
     --  Слушай меня. Сними оптику, игрушку спусти Артисту. А  сам оставайся
на месте. Сообщай мне все, что увидишь. Все подробности, ясно?
     -- Понял.
     -- Артист! Игрушку разбери. Заверни в  то, в чем  вы ее принесли, и иди
на пляж. Возьмешь напрокат лодку,  отплывешь подальше  и  бросишь ее в море.
Незаметно.
     -- Ты что, Пастух?! -- запротестовал Муха. -- Такая классная штука!
     -- Отставить разговоры! Артист, все ясно?
     -- Все.
     -- Действуй. Боцман и Трубач, подтянитесь поближе. Со связи не уходить.
Как поняли?
     -- Хорошо понял, -- ответил Боцман.
     -- Я тоже.
     Я положил рацию рядом с приемником, не выключая.
     Сказка, а не рация. Размер  --  в  полторы сигаретных  пачки, а  радиус
действия --  до десяти километров уверенного приема.  Двенадцать каналов.  В
Чечне бы нам такие.
     Вообще  вся  техника здесь  была экстра-класса. Когда мы с  Трубачом  и
Боцманом  оказались  в  демонстрационном зале фирмы "Секьюрити",  занимавшей
целый  этаж  на одной из  центральных улиц Никосии,  у всех нас  прямо глаза
разбежались.  Чего там  только  не было!  Про оружие и не говорю. Трубач как
присох к витрине с пистолетами, так и не отходил от нее все время, пока мы с
Боцманом отбирали  то,  что  нам нужно.  И понятно  почему:  в самом  центре
витрины   в   футляре   с    красной    бархатной    подкладкой   красовался
"кольт-коммандер" 44-го калибра -- такой же, какой отобрали у Трубача, когда
нас вышибли из армии, только в подарочном варианте  -- с серебряной насечкой
на рукояти и с червлением на стволе. И  стоил он не  так  уж дорого -- около
двух тысяч кипрских фунтов, чуть меньше штуки  баксов. И никакого разрешения
на  покупку   не  требовалось:  плати  и  бери.   Только  потом  нужно  было
зарегистрировать его в полиции. И это превращало кольт в несбыточную мечту.
     Затарились  мы в этой фирме по полной программе. Большой джентльменский
набор. Тысяч на десять баксов. Толстый хозяин-грек, с которым мы объяснялись
на смеси русского и английского, прямо  пчелкой  вокруг  нас  вился, пытаясь
впарить все, на чем задерживался наш взгляд. И арбалет все-таки впарил, хотя
мы и не собирались его покупать. Но купили. И, как выяснилось, очень даже не
зря. А  когда мы расплатились  наличными, он так растрогался, что выставил к
традиционному кофе бутылку  коллекционного  коньяка  и  искренне  огорчился,
когда мы отказались от посиделок, сославшись на время.
     Времени у нас действительно было в обрез. Все это можно было купить и в
Ларнаке. Но  Ларнака  городок небольшой, не стоило  там светиться. Поэтому с
утра,  дождавшись  восьми  часов,  когда  на  Кипре  открывают  магазины   и
учреждения, мы взяли у хозяина "Трех олив" английскую малолитражку  "сандей"
и дернули в Никосию, заехав перед этим в "Парадиз-банк" за деньгами.
     Но не  тут-то было: никаких  бабок на мое  имя  не  поступило.  Что тут
скажешь?   Российская   бухгалтерия   --   всем   бухгалтериям  бухгалтерия,
соперничать  с ней  может  только  российская почта.  Пришлось  вернуться  в
пансионат и взять баксы из  тех пятидесяти штук, что мы забрали у майора  на
вилле "Креон". А если бы не было их? Мыкался бы я возле "Парадиз-банка", как
отпускник  на  юге  возле  окошечка  "до  востребования"  на  Главпочтамте в
ожидании перевода?

     Суки.

     Еще  минут  двадцать потеряли уже  в Никосии, после  того  как вышли из
"Секьюрити".   Рядом   с   фирмой   Трубач   углядел   магазин   музыкальных
принадлежностей и умолил нас подождать минутку -- очень ему хотелось  купить
хороший  сакс-баритон. Но  вернулся  с  пустыми руками: не было  саксофонов,
только пианино и ноты. Пианино, правда, очень хорошие.
     Несмотря  на задержки,  в одиннадцатом  часу утра  мы были уже в  "Трех
оливах" и первым  делом  проверили  детектором  "Сони"  все  наши номера  на
предмет прослушки. И не зря.  Один "жучок" нашли в просторной гостиной моего
апартамента  "Зет"  (апартаментами  называли  здесь  двухкомнатные  номера),
другой -- в номере, который был расписан Доку. Этот мы оставили  на месте, а
мой перенесли  в комнату Артиста. Ясно,  что к  нашему приезду готовились. А
кто -- это еще предстояло выяснить.
     В нашем джентльменском наборе был еще один прибор, о котором я со всеми
этими арбалетными делами совсем забыл.
     -- Док, -- попросил  я. --  Возьми  в  сумке телефон  с  автоматическим
определителем  номера  и  подключи   его  вместо  этого.  Красный  такой,  в
целлофане.
     -- Кто тебе может звонить? -- удивился он.
     -- Резидент. Трубку возьмешь сам. Он  спросит Сержа. Скажешь, что Сержа
нет, пусть позвонит через двадцать минут.
     -- Зачем?
     -- Потом объясню, -- ответил я, прислушиваясь к рации и приемнику.
     -- Юрист закуривает. Сигарету, -- сообщил Муха.
     И тут же включился магнитофон-"голосовик" , в динамике прозвучало:
     -- Ну что, Фима, теперь ты в состоянии говорить о делах?
     -- Теперь -- да.
     -- Кто, по-твоему, за всем этим стоит? КПРФ?
     -- Вряд ли.
     -- ЛДПР?
     -- Не думаю. Жириновский клоун, но не дурак.
     -- "Яблоко"?
     -- Исключено. Они в такие игры не играют.
     -- Военные?
     -- Это ближе всего. Но... Если они, то это чистый авантюризм.

     Пауза.

     Розовский:
     -- Тогда что?
     -- Не знаю. Ничего в голову не приходит.
     Розовский:
     -- Зайдем с другого конца. Вологдин. Удалось что-нибудь выяснить о нем?
     -- Кое-что. Закончил Академию КГБ. Восемнадцать лет служил в "конторе".
Полковник. Год назад подал рапорт об увольнении в запас.
     -- Где сейчас?
     -- Неизвестно.

     Я поразился: полковник?!

     Розовского это тоже, судя по голосу, озадачило.
     Он переспросил:
     -- Полковник? Ему вряд ли больше сорока.
     -- Ровно сорок,  -- подтвердил Юрист. -- Хорошая,  видно, была карьера.
Служил в "Пятерке". Диссиденты.
     -- Информация точная?
     -- Обижаете, Борис Семенович. За туфту мы денег не платим.

     Я  почувствовал,  что краснею.  Твою мать!  Не  отличить полковника  от
майора! Психолог из меня -- как из дерьма пуля.
     -- Бывает, --  успокоил меня Док, угадав, о чем я думаю. -- Я и сам  не
дал бы ему больше майора.
     -- Почему?
     -- Вел себя слишком глупо.
     -- А может, наоборот -- слишком умно?
     Док лишь пожал плечами.
     -- Как говорят в американских боевиках: если он был таким умным, почему
же стал таким мертвым?
     -- Об этом стоит подумать, -- вполне серьезно ответил я.

     Розовский повторил:
     -- Полковник... И сам ушел?
     -- Да, -- подтвердил Юрист. -- Год назад.
     -- Что было год назад?
     -- Я уже думал об этом. Выборы в Госдуму. И заканчивался разгон КГБ под
видом всяческих реорганизаций
     -- По-твоему, стал  работать на какую-нибудь  партию  или  политическое
движение?
     -- Резонней предположить, что его переманили  на  должность  начальника
службы  безопасности  в  крупный банк или  фирму.  Там платят по  пять тысяч
баксов  в месяц.  Но  банк  не  пошлет своего  человека  к Назарову  с таким
предложением.
     -- Кто же его послал?
     -- Борис Семенович, мы начали по второму кругу.
     -- Согласен.  Оставим  пока.  Про эту шестерку  спортсменов  что-нибудь
узнал?
     Док даже придвинулся  по  дивану  ближе  к  приемнику, а  я  наклонился
пониже, чтобы не пропустить ни одного слова, хоть разговор и записывался.
     --  Полный  нуль, -- послышался  в динамике  ответ Юриста.  --  Никакой
информации. Ни в ФСБ. Ни в МВД. Нигде.
     -- В Минобороне?
     -- Тоже ничего нет.
     -- Странно... Ты их видел?
     -- Троих хорошо рассмотрел. Сидели впереди меня, в первом салоне.
     -- Как ты их узнал?
     -- Не пили. Стюардесса даже удивилась: "Ребята, это же халява!"

     Мы   с  Доком  обменялись   взглядами.  Прокол.  Непростительно.  Вроде
небольшой, но как раз из небольших и возникают большие.

     -- Не уголовная братия? -- спросил Розовский.
     -- И близко нет.
     -- "Альфа"?
     -- Тоже нет. На "Альфу" я насмотрелся.
     Где это он мог насмотреться на "Альфу"?
     -- Тогда кто?
     Безумно  интересно было, что Юрист на это  ответит.  Он  и  ответил, не
сразу:
     -- Если  бы не информация этого полковника Вологдина, я решил бы, что и
в самом деле спортсмены. Не из первачей. Вторая сборная. Третье место. Очень
похоже. Еще  довод: шесть  человек. Для  чего  посылать такую  толпу?  Войну
устраивать? Штурмом брать нашу виллу?

     Очень не дурак был этот Юрист. Очень. У меня и самого время  от времени
слабо пошевеливался этот вопрос.

     Юрист продолжал:
     -- Не пудрит ли нам мозги Вологдин?
     -- Цель?
     -- Вынудить к решению. Психологический прессинг.
     -- Но для этого он должен был узнать, что они прилетят. Как?
     -- Где он живет?
     -- Понятия не имею.
     --  А  если в  "Трех оливах"?  Там мог  и  узнать.  Чисто  случайно.  И
задействовать эту случайность, как рычаг давления.
     --  Ну,  Фима!.. Обыкновенный  пансионат.  Ему что,  не  дали денег  на
хороший отель?
     -- Осмелюсь напомнить: этот пансионат -- через дорогу от нашей виллы.

     Довольно приличная пауза.

     --  Розовский встает, --  сообщил Муха. --  Идет к дому... Вошел... Как
слышишь, Пастух?
     -- Хорошо слышу. Продолжай наблюдение...
     -- Ток-шоу! --  заметил  Док.  --  Все  равно что  смотреть  футбол  по
телевизору, когда знаешь счет.
     -- Какой же счет?
     -- Пока, по-моему, в нашу пользу.
     Снова ожила рация:
     --  Розовский  возвращается...   какую-то  здоровенную  книгу  тащит...
телефонный справочник, я видел такие в будках... Дает молодому...
     Голос Розовского:
     -- Ищи. Ты английский лучше знаешь.
     Голос Юриста:
     --  "Империал"...   "Шератон"...  это  нам  не  годится...  Кемпинги...
Пансионаты... "Аргос"... "Одеон"...  "Афродита"...  Названия  у  них  -- как
поэмы Гомера!.. А вот и "Три оливы"! Дайте-ка трубку!
     -- Говори по-английски.
     -- Само собой...
     Муха:
     -- Набрал номер. Разговаривает по телефону...
     -- Спрашивает у портье  про Вологдина, -- перевел Док. -- Очень хороший
английский.
     Муха:
     -- Положил трубку на стол.
     Юрист:
     --  Есть такой. Апартамент "А".  Приехал неделю  назад. Вчера  уехал  в
Никосию и еще не вернулся.
     -- Ваш комментарий, господин Розовский?
     -- Черт! Задачка. Без пол-литры не разберешься!
     -- Разрешите налить?.. Будем, Борис Семенович!
     -- Будем, господин Губерман!..

     "Значит, этот Юрист -- Фима Губерман. Ефим. Но кто он?.."

     --  Еще  один  появился из  дома,  --  доложил  Муха. --  Высокий.  Лет
пятьдесят. По-моему, это сам Назаров... Идет к столу...
     -- Пастух, пора валить,  -- вышел на связь Трубач. -- Становится людно,
народ тянется с пляжа.
     -- Все сворачивайтесь и сюда, -- приказал я и выключил рацию.
     Из приемника донеслось:
     -- Здравствуйте, Аркадий Назарович. Очень рад вас видеть.
     -- Привет, Ефим. Я тоже. Каким тебя ветром?
     -- Я вызвал.
     -- Зачем?
     -- Важное дело, Аркадий. И очень  неприятное. Садись. Я хочу, чтобы  ты
прослушал одну запись. Фима, включи.

     Пауза.

     " -- Добрый день. Вы ждете господина Назарова?
     -- Совершенно верно.
     -- Я готов вас выслушать.
     -- Вы не Назаров.
     -- Правильно. Моя фамилия Розовский..."

     <b>V</b>

     " -- Договорились. Я позвоню  послезавтра после полудня. Всего доброго,
господин Розовский.
     -- Всего доброго, господин Вологдин..."

     Щелчок.

     Губерман  выключил  диктофон.  Розовский  достал  зажигалку и  принялся
раскуривать погасшую сигару. Назаров неподвижно сидел за столом, опираясь на
сцепленные замком руки. Пока крутилась пленка, пальцы его время  от  времени
сжимались так, что белели костяшки. Но лицо оставалось холодно-безучастным.
     -- Мерзавцы, -- наконец негромко  проговорил он. -- "Растение"... Когда
был этот разговор? Да отсунься ты от меня со своей вонючей сигарой!
     -- Извини. Позавчера днем. В баре "Бейрут".
     -- Почему сразу не рассказал?
     -- Я тебе говорил, что должны прилететь эти шестеро.
     -- Я спрашиваю: почему сразу не прокрутил пленку?
     -- Остынь, Аркадий. Ты  сам знаешь почему. Не хотел раньше времени тебя
беспокоить. Нужно было сначала разобраться, что к чему.
     -- Для этого и Фиму вызвал?
     -- Да, для этого. Ты успел позавтракать?
     -- Успел.
     -- Выпьешь?
     -- Не здесь. Слишком много солнца. Пошли, Ефим!..
     Назаров поднялся  из-за стола и в сопровождении Губермана направился  к
вилле.
     Розовский вызвал турка-слугу и показал на бутылку и ведерко со льдом:
     -- В библиотеку!
     И поспешил вслед за шефом.

     В просторной  гостиной апартамента "Зет" пансионата "Три оливы"  Док  с
сожалением констатировал:
     -- Конец первой серии. Продолжение следует. Но мы его не узнаем.
     -- Увы! -- подтвердил капитан второй сборной команды Московской области
по стрельбе Сергей Пастухов.
     И тут раздался телефонный звонок. Сергей машинально взял трубку:
     -- Слушаю!
     И  тотчас лицо его перекосилось от досады: совсем  из головы  вылетело,
что  подойти к  телефону  должен был Док и отсрочить  разговор  на  двадцать
минут. Но бросать трубку было поздно.
     --  Я говорю с  Сержем? -- прозвучал в мембране невыразительный мужской
голос.
     -- Да, -- подтвердил Пастухов.
     -- У меня для вас информация.  На известной  вам вилле  появилось новое
лицо.  Довольно  молодой  человек.  Позавчера  около шестнадцати  часов  ему
звонили  с виллы в  Москву и  приказали срочно прилететь.  Его имя --  Фима.
Вероятно -- Ефим.
     -- Кто он?
     -- Этой информацией я не располагаю.
     -- Как его фамилия?
     -- Этой информацией я не располагаю.
     -- Он появился на вилле рано утром. Почему вы сообщаете об  этом только
сейчас?
     -- Извините, Серж, но вы не вправе делать мне выговоры.
     -- Вы давно работаете на Кипре?
     -- Я не могу ответить на этот вопрос.
     -- Но вам нравится здесь? На этот вопрос вы можете ответить?
     -- Да, нравится, -- помедлив, сказал резидент.
     -- В  Москву не хотите вернуться?  --  продолжал Пастухов.  -- Тоска по
Родине не одолела?
     -- Я не понимаю вашего тона.
     -- Сейчас  поймете. Этот  молодой человек  -- Ефим  Губерман. Ближайший
сотрудник нашего объекта. Даю вам сутки, чтобы  получить о нем исчерпывающую
информацию. В противном случае вы  очень быстро окажетесь на Родине и будете
получать по целому миллиону в месяц. Рублей.
     На этот раз в бесцветном голосе резидента прозвучала растерянность.
     -- Я... Не уверен, что смогу выполнить вашу просьбу.
     --  Это не просьба, милейший. Это приказ! --  отрезал Пастухов и бросил
трубку. -- Сука толстожопая!
     Он  переписал на бумажку шестизначный номер, высветившийся  на  дисплее
АОНа.
     --  Ну,  ты артист, Сережа!  -- усмехнулся Док. --  Два артиста на одну
команду -- не много?.. Для чего было нужно, чтобы он позвонил через двадцать
минут?
     -- Через двадцать, потом через  тридцать, а  потом через полтора  часа.
Нам  нужно узнать, где  он живет, -- объяснил Сергей.  -- В конце концов ему
надоест таскаться по автоматам и он позвонит из  дома. Или  из отеля, где он
остановился.
     -- А сейчас он не с домашнего телефона звонил?
     -- Нет. Фон был -- "хэви металл". Из какого-то кафе или бара.
     -- Зачем нам его адрес?
     -- Не понимаешь? Нам нужно такое информационное обеспечение?
     -- Понимаю, -- подумав, кивнул Док.
     Он подсел к магнитофону,  потыкал  кнопки,  отыскивая запись  разговора
Розовского и Вологдина в баре "Бейрут". Один из кусочков прокрутил дважды:
     " -- Их цель -- нейтрализовать господина Назарова.
     -- Убить?
     -- Выкрасть. И переместить в Россию. Я вижу, вас это встревожило?
     -- Во всяком случае, заставило задуматься.
     -- Выбросьте из головы. Они не причинят вреда вашему патрону. Об этом я
позабочусь..."
     Док выключил магнитофон. Помолчав, спросил:
     -- Что все это значит?
     -- Я и сам думаю, -- отозвался Пастухов.
     -- Эти пятьдесят тысяч баксов,  про  которые  ты  сказал, что  это цена
жизни Назарова... Такие деньги не  носят с собой все время. Их берут,  когда
знают, что придется  платить. Нет,  Сережа, это была не цена жизни Назарова.
Это была цена наших жизней.
     -- Согласен, -- кивнул Сергей.
     -- Два вопроса,  -- продолжал Док.  --  Первый:  как он  узнал про наше
задание?
     -- Резидент?
     -- Вряд ли. Не думаю, что резидента в это посвящали. Смысл?
     -- Догадался?
     -- Нет, знал. Твердо знал.
     -- Откуда?
     --  Ответ может быть  связан  со  вторым  вопросом. Почему  он приказал
стрелять, как только услышал, что мы работаем на Управление?
     -- Знал, что это такое, -- предположил  Пастухов. -- Понял, что сунулся
в самое пекло.
     -- Есть и другое объяснение.
     -- Какое?
     -- Скажу,  --  пообещал  Док. -- Но  при  одном  условии.  Ты ничего не
ответишь мне сразу.  Ни да, ни нет. Вообще ничего. Будешь  молчать и думать.
Согласен?
     -- Выкладывай.
     -- Он сам работал на Управление...

     <b>VI</b>

     После  щедрого полуденного солнца  в  библиотеке было почти темно.  Три
высоких мавританских окна выходили  на северную сторону, в сад. На стеллажах
поблескивали золотым тиснением корешки старинных фолиантов. Мебель тоже была
старинной, тяжелой, из темного  дуба. Высокие  спинки кресел были  обнесены,
словно  кружевным  подзором,  затейливой  восточной  резьбой.   Эта  резьба,
арабская вязь вперемежку с кириллицей  на корешках книг, островерхие дверные
и оконные проемы,  кривой турецкий ятаган  над большим английским камином --
все здесь словно старалось напомнить о том, что это  уже не Европа, но еще и
не Азия. Граница между ними. Ближний Восток.
     И   такой    же   двойственной    --   незатейливо-примитивной,    даже
хамски-прямолинейной и  одновременно  изощренно-витиеватой, будто  восточная
мелодия или узор на коже гюрзы,  --  казалась Губерману  интрига,  в  центре
которой были обитатели этой виллы, и главный из них -- сам Назаров.
     Всем своим нутром чувствовал это Губерман. Всеми фибрами  души. Жилками
такими. Про которые ничего нет в Большой Советской Энциклопедии, но которыми
пронизан весь человек. Правда, мало кто  из  людей  умеет слышать в себе  их
стон. И еще меньше люди умеют верить тому, что слышат. Вот змеи -- те умеют.
Поэтому и выползают из нор перед землетрясением.
     Губерман  тоже  умел.  И теперь,  слушая  Розовского,  пересказывавшего
Назарову то, что они перед его  появлением обсуждали, все больше утверждался
в том, что предчувствия и на этот раз не обманывают его. Но высказывать свои
соображения не спешил. Ему было интересно узнать,  как  оценит все  это  сам
Назаров. У  шефа  был свой  взгляд  на  любую  проблему.  Не всегда понятный
Губерману. Не всегда, по его мнению, тонкий.  Но в конечном  итоге выводы их
чаще  всего сходились. Они  словно  бы пользовались разной оптикой: Губерман
смотрел в лупу, а Назаров в морской бинокль.
     -- Так  кто  же  этот полковник? -- спросил  Назаров,  когда  Розовский
закончил.
     -- Просто порученец.
     -- Чей?
     Розовский неопределенно пожал плечами:
     -- Трудно сказать. Правительство национального согласия -- это сейчас в
программе любой партии. Мы уже всех перебрали.
     Назаров с сомнением покачал головой:
     -- После  выборов  прошло всего ничего. Ельцин, конечно,  ни  черта  не
делает. Впал  в спячку. Как  всегда  после  крупной  драки.  Все валится, но
критической массы  ситуация не  набрала.  Любое  выступление против  Ельцина
сейчас обречено на провал. Это очевидно для любого политика.
     --  А  если  они  хотят  заручиться  твоей  поддержкой на  будущее?  --
предположил Розовский. -- Когда ситуация созреет?
     -- Допустимо, конечно. Но... Нет,  тут что-то не то. Какое  впечатление
произвел на тебя этот Вологдин?
     -- Серьезное.
     -- Сорок лет. Год назад  уволился  -- уже полковником... На диссидентах
такой карьеры не сделаешь. Да и нет их уже давно. Кабинетный шаркун?
     --  Только не это,  --  возразил Розовский. -- Да  шаркуну и не поручат
важное дело.
     -- Значит -- кто?  --  спросил Назаров.  И сам ответил: -- Оперативник.
Или как это у них называется? И, видно, высокого класса.
     -- И что, по-твоему, из этого следует? -- спросил Розовский.
     -- То, что он не просто порученец. То, что за ним стоят очень серьезные
люди... Твое мнение, Ефим?
     --  У меня тоже все  время крутится мысль, что здесь что-то не так,  --
ответил Губерман.  -- Вот какой вопрос я себе сейчас задаю:  а мы не слишком
зациклились на политике?
     -- Что ты имеешь в виду?
     -- Извините,  шеф, что я к этому  возвращаюсь... Покушение в Женеве  --
ну, согласимся,  что это было предупреждением. А с какой целью была взорвана
яхта "Анна"?
     Назаров помрачнел.
     -- Чего тут неясного? -- спросил  Розовский,  желая  как  можно быстрей
уйти от этой тягостной для Назарова темы.
     --  Если  оставаться  на той точке  зрения, которую мы  как-то сразу  и
безоговорочно  приняли,  ясно  все,  --  согласился  Губерман.  --  Но  если
взглянуть с другой стороны и дать себе труд как следует об этом подумать...
     -- По-твоему,  мы об этом не думали? -- довольно резко перебил Назаров.
-- Или думали мало?
     --  Не  давите на  меня,  шеф,  --  попросил  Губерман.  -- Я  и  сам в
растерянности, эта мысль только сейчас пришла мне в голову. Я говорю не ради
трепа. Уже  десять  лет я  иду  в  вашем кильватере.  И  все  мины,  которые
всплывают  у  вас на  курсе,  бьют  и  по  мне. Это  может  сказать  и Борис
Семенович.  И  еще многие люди.  Возможно, я скажу глупость.  Но  и глупость
иногда помогает докопаться до истины. И не так уж редко.
     -- Продолжай, -- кивнул Назаров.
     -- Где лучше всего спрятать березовый листок? В березовой роще. А труп?
На поле боя, среди  других трупов. Это я не сам придумал, где-то вычитал, --
оговорился Губерман. --  Но вот что придумал сам. Где можно спрятать истину?
Среди  других истин.  Одна из  них: положение  Ельцина  перед  выборами было
действительно очень шатким. В  вас увидели объект угрозы. И приняли  решение
нанести упреждающий удар. Логично выглядит?
     -- А по-твоему, это не так? -- не без иронии поинтересовался Розовский.
     --  Давайте  рассуждать  вместе.  Что  произошло   бы,   если  бы  этот
упреждающий удар достиг цели? Я не знаю, шеф,  где  вы храните компромат. Но
не в памяти и не в рундуке яхты.  В каком-то банке есть сейф.  В  Лондоне, в
Женеве или  Нью-Йорке. И есть человек, которому  даны  точные  указания, как
распорядиться  содержимым этого  сейфа,  если с  вами что-то  случится. И не
один, возможно, а двое  или  трое.  И сейф наверняка  не  один.  В одном  --
подлинники, а в других -- дискеты. Я прав?
     Розовский и Назаров переглянулись.
     -- Продолжай, -- повторил Назаров.
     --  Те,  кто  планировал  взрыв,  об  этом,  по-вашему,  не  знали?  Не
догадывались? Или до этого так трудно додуматься?
     Розовский сунул в  рот окурок  сигары,  потянулся  за  зажигалкой,  но,
взглянув на Назарова, ткнул сигару в пепельницу.
     --  Ты  считаешь, что  взрыв  устроили  не  сторонники  Ельцина, а  его
противники?
     -- Не о том речь, Борис Семенович. Вы по-прежнему оцениваете ситуацию в
координатах предвыборной  борьбы.  А  если вообще  забыть  о том,  что  были
выборы? Если вычеркнуть из ситуации всю политику?
     -- И что останется? -- спросил Назаров.
     --  Главная и  единственная  цель  покушения.  --  Губерман  помолчал и
закончил: -- Ваша смерть.
     Розовский  и  тем более  сам Назаров были  не из тех людей, кого  легко
запугать. Но и на них угнетающе подействовала обнаженность  этих слов. Слова
были равны смыслу. И что-то сатанинское в них было. Адское.
     --  По  счастливейшей  случайности цель  эта  не  была  достигнута,  --
продолжал  Губерман. --  И  вот не  прошло и  трех месяцев,  как  появляется
полковник Вологдин. Как вы сами сказали, шеф: оперативник высокого класса. И
вешает нам на уши развесистую, хорошо продуманную лапшу. Если ее убрать, что
мы увидим?
     -- Ничего, -- ответил Розовский. -- Пустоту. Нуль.
     -- Нет, Борис Семенович, -- возразил Губерман. -- Ту же цель.
     В библиотеке  воцарилась напряженная тишина. Назаров неподвижно сидел в
кресле,  сцепив  на затылке  руки  и  вытянув длинные ноги.  Лицо  его  было
жестким, безжалостным. Страшным. Розовский не без опаски поглядывал на него.
Он знал, что такое лицо бывает у Назарова перед  взрывами бешенства.  Но  на
этот раз  ничего не произошло. Назаров потянулся к столу,  налил себе виски,
повертел фужер в руках. Взглянул на Губермана:
     --  Почему ты  думаешь, что  взрыв яхты  и появление полковника связаны
между собой?
     -- Я очень хотел бы ошибиться.
     Так  и  не  выпив,  Назаров  поставил  фужер  на  поднос. Повернулся  к
Розовскому:
     -- Я встречусь с этим полковником. Договорись на завтра.
     -- Думаешь, он что-нибудь скажет?
     -- Важно не то, что  скажет. А то,  чего не скажет... Подготовь мне все
данные по нефти. "Лукойл", "Росинвестнефть", "Тюменская топливная компания",
"Мегионнефтегаз",  "Сургутнефтегаз".  Все  остальные. Уровень  добычи, цены,
котировки.
     -- Мы и так отслеживаем ситуацию по Самотлору,  -- напомнил  Розовский.
-- Свежие сводки у тебя каждый день на столе.
     -- Меня интересует не  только Самотлор.  "Татнефть",  "Юганскнефтегаз",
Северный шельф, Азербайджан, Приморье. Все российские компании. Все компании
СНГ. Кроме того  --  страны ОПЕК. Динамика цен. Квоты. Запроси  Москву, нашу
центральную базу данных. Мне нужна общая картина.
     -- Когда? Как всегда -- вчера?
     -- Можно и завтра. И  еще. Ави-Шаул. Свяжись с Цюрихом. Пусть профессор
Ниерман пригласит Ави-Шаула на консилиум. Срочно.
     -- У них натянутые отношения, -- заметил Розовский.
     --  Мне  плевать  на  их отношения. Напомни Ниерману, что  я  оплачиваю
половину расходов его центра.
     -- Сегодня же позвоню. Все?
     -- Все.
     Назаров  поднялся. Розовский не смог сдержать облегченного вздоха.  Это
не укрылось от внимания Назарова.
     -- В чем дело? -- спросил он.
     -- Мы с Фимой  боялись,  что  ты решишь  немедленно  лететь в Цюрих, --
объяснил Розовский.
     -- Какой  Цюрих!  Тащить  туда  все  это  змеиное  гнездо? С  этим надо
покончить  здесь.  Раз  и  навсегда!..  "Растение"... Я  им, скотам,  покажу
растение!.. Я буду у себя, -- добавил Назаров и вышел из библиотеки.
     -- Раз и навсегда, -- повторил Розовский. -- Легко сказать. Мы даже  не
знаем,  откуда ветер дует!..  Без  четверти  два. Что-то этот  полковник  не
звонит.
     Губерман отмахнулся:
     -- Еще позвонит!..

     Но Вологдин так и не позвонил.

     На следующее утро Губерман вошел  в  одну из комнат  в цокольном  этаже
виллы, переоборудованную под рабочий  кабинет Розовского, и бросил на черный
офисный стол стопку свежих газет.
     -- Похоже, я  здорово лажанулся,  -- сообщил он,  плюхаясь  в  кресло и
вытирая  платком  лицо и шею. --  Ну и пекло  на  улице!  А в рекламе пишут:
райское Средиземноморье! Ничему нельзя верить!
     --  В чем же ты  лажанулся?  -- поинтересовался Розовский,  не  отрывая
взгляда от монитора новейшего компьютера "Сан ультра спарк".
     -- Насчет этой шестерки спортсменов.
     --  Вот  как?  --  насторожился Розовский и  отъехал  от  компьютера на
колесиках кабинетного кресла.
     -- Помните, я звонил вам ночью из аэропорта?
     -- Ну? И сказал, что прилетели только четверо.
     --  Я  видел,  как четверых  встретили. Какой-то  рыжий,  с  плакатиком
"Эр-вояжа". И позвонил вам. Потом уже  из машины заметил еще двоих. Они сели
в "додж" и двинулись за синим микроавтобусом, на котором уехали эти  четверо
вместе с гидом. Я, естественно, велел шоферу ехать за ними.
     -- Откуда  у них  "додж"? -- удивился Розовский. -- Ждал  их? Или взяли
напрокат?
     --  Думаю, угнали. И сделали это очень быстро. Так вот, примерно  через
час микроавтобус куда-то свернул. Я не заметил куда. А еще  минут через пять
исчез "додж".
     -- Как исчез?
     -- Очень просто. Притормозил, мы были  вынуждены его обогнать.  Тут он,
видно, и развернулся. Мы  тоже  развернулись,  проскочили  в сторону Никосии
километров пятнадцать. Ни "доджа", ни микроавтобуса. Снова повернули...
     -- К чему эти подробности?
     -- Сейчас поймете.  В  общем,  покрутились  и  погнали  в  Ларнаку.  За
полквартала от "Трех олив" остановились и стали ждать. Ждали часа четыре.
     Розовский усмехнулся:
     -- Это и была твоя ночь любви на острове любви?
     --  С удовольствием посмеялся  бы вместе с вами.  Но поводов для  этого
мало. Они приехали в шестом часу утра. На белом  лимузине. Этому "кадиллаку"
лет двадцать,  но еще ездит. Хозяин  "Трех олив" держит  его  для  престижа.
Приехали все шестеро и с ними девушка-гид.
     -- А куда делся рыжий гид?
     -- Никакого рыжего  гида  в "Трех оливах" нет  и никогда не было. Как и
синего микроавтобуса. А  теперь  будьте внимательны.  Микроавтобус и  "додж"
свернули  с  трассы  километрах в  двадцати пяти от Ларнаки.  Я посмотрел по
карте. Там только  одна  боковая дорога. И  километрах  в  пяти на ней стоит
вилла "Креон".
     -- Ты хочешь сказать, что эти спортсмены были ночью на вилле?
     -- Получается так.
     -- Почему это тебя встревожило?
     -- Они не спортсмены.
     -- А кто?
     -- Смотрите!..
     Губерман   извлек  из   пачки   греческих   и  турецких   газет  пухлую
"Филэлефтерос"  на английском  языке и развернул на первой  полосе.  Крупная
"шапка" гласила:

        КРОВАВАЯ  МЯСОРУБКА  НА  ВИЛЛЕ  "КРЕОН".  СЕМЬ  ТРУПОВ.  РУССКАЯ  МАФИЯ
УСТРАИВАЕТ РАЗБОРКИ НА КИПРЕ.

     В тексте, который бегло перевел Губерман, было следующее.
     Полицию  вызвала  пожилая  гречанка, которая  приезжала  на  мопеде  из
соседней деревни  два  раза  в  неделю  и  наводила  на  вилле  порядок.  Ей
показалось странным,  что на ее  звонки и стук в  ворота никто не ответил, и
она   сообщила  об   этом  деревенскому  полицейскому.  Сержант  Маркидис  с
напарником проникли  на  виллу и  обнаружили  в  одной  из комнат  раскрытый
потайной  сейф.  Это заставило  их  предпринять тщательный  осмотр  дома.  В
подземном  гараже  их  взглядам открылась  леденящая кровь картина: на  полу
гаража в разных позах валялись трупы семи  мужчин,  убитых из огнестрельного
оружия.  Один  из них  был  в  инвалидной  коляске.  Рядом с трупами  лежали
автоматы "узи" и пистолеты ТТ и ПМ.
     Экстренно   прибывшая   из   Никосии   оперативно-следственная   группа
установила, что вилла "Креон" была  арендована больше года  назад российским
гражданином  Панковым,   страдавшим  болезнью  суставов  ног.  Как  показала
приходящая служанка, вместе с ним на вилле постоянно проживало восемь мужчин
в возрасте от двадцати пяти до сорока лет, тоже русские. Время от времени на
вилле появлялись другие мужчины, жили по нескольку дней и уезжали. В пятерых
убитых  служанка уверенно опознала  людей из постоянного  окружения Панкова,
шестого она видела на вилле впервые.
     При  обыске в  боксах  на  заднем  дворе  усадьбы  были  обнаружены три
автомобиля  марки  "Мерседес-600"  и  два автомобиля  марки  "Вольво-940"  с
транзитными  германскими  номерами.  В  бумагах, разбросанных  возле  сейфа,
находились документы  на эти машины. Указанные в  них  номера  двигателей  и
шасси не совпадали с  выбитыми на  машинах. Это  говорило  о  том,  что  все
автомобили краденые.
     В одной  из комнат виллы, за  полками книжного стеллажа,  был обнаружен
еще один -- потайной -- сейф новейшей конструкции. В нем находилось шестьсот
тысяч американских долларов.
     При  более  тщательном  обыске  усадьбы в  бывшей конюшне  были найдены
шестьдесят  автоматов Калашникова в  заводской  упаковке,  десять  автоматов
"узи" и  большое  количество боеприпасов к  ним. Криминалисты,  входившие  в
состав оперативно-следственной группы,  обратили внимание на  рассыпанный на
бетонном  полу  гаража белый  порошок  в  количестве примерно трех  граммов.
Анализ показал, что этот порошок был  героином турецкого производства. Более
значительного количества героина на вилле найдено не было.
     Все  это  неопровержимо  свидетельствовало  о  том, что  вилла  "Креон"
являлась базой  для бандитов из русской мафии, распространившей за последние
годы  свое   влияние  на  всю  территорию  Кипра.   Как  заявил  журналистам
полицейский  комиссар  Костеас,  трагедия,  разыгравшаяся на вилле  "Креон",
является, по  его убеждению, результатом  конфликта  внутри банды. Отпечатки
пальцев  на  автомате  "узи",  из  которого был убит  главарь  банды Панков,
принадлежат одному из мужчин, застреленному  из  пистолета ТТ.  Отпечатки на
других  автоматах  и  на  пистолете ТТ  не  совпадают  с  пальцевыми следами
остальных  убитых.  Это  позволяет  предположить,  что   три   члена   банды
расправились  со  своими сообщниками,  ограбили  их  и  скрылись.  Возможно,
захватив с собой героин, который мог находиться на вилле.
     Особый  интерес,  по  мнению  комиссара  Костеаса,  представляет  собой
личность  седьмого убитого  --  мужчины  в  возрасте  примерно  сорока  лет,
которого  не  смогла  опознать  служанка.  Никаких  документов  при  нем  не
обнаружено. Рядом с его трупом валялся пустой бумажник, пистолет Макарова со
сточенным  серийным номером, а также широкий  пояс из крепкой ткани, в каких
русские "челноки" возят крупные суммы денег.  Тот факт,  что он был вооружен
пистолетом   Макарова  явно  криминального   происхождения,  говорит  о  его
принадлежности к преступному миру. Возможно, он был посредником между бандой
Панкова  и покупателями оружия, наркотиков или  автомобилей  или же  являлся
самим  покупателем. Установление личности этого мужчины, к чему  предприняты
все  возможные  меры, поможет  следствию  выявить  его  роль  во  всем,  что
произошло на вилле "Креон".
     Комиссар Костеас заверил журналистов, что это  беспрецедентное по своей
жестокости  и  масштабу  преступление  будет  расследовано самым  тщательным
образом. "Мы не можем допустить, чтобы Кипр стал вотчиной русской или  любой
другой мафии, -- заявил он. -- Остров любви не должен превратиться в Сицилию
или Чикаго 20-х годов..."

     -- И так далее, -- сказал Губерман и отложил газету.

     Разложив  на  столе греческие  "Алитию",  "Махи",  "Неа",  "Харавги"  и
турецкую "Халкын  сеси", Розовский внимательно рассматривал опубликованные в
них снимки. Печать была не очень качественная, на общих планах вообще трудно
было  что-нибудь  разглядеть,  а крупные снимки  жертв  этой бойни  вызывали
желание   поскорей  перелистнуть   страницу,   отгородиться   рекламой   или
самодовольными лицами  политических деятелей, чем угодно, лишь бы  не видеть
этого.
     Розовский раскурил сигару, пощурился от дыма и кивнул на газеты:
     -- И все это, по-твоему, дело рук наших спортсменов?
     -- Вам не хочется в это верить? Мне тоже.
     -- Но... -- Розовский ткнул сигарой в первую полосу "Филэлефтероса". --
Сам же  прочитал: отпечатки на автоматах  и ТТ,  трое скрылись... Нет. Шесть
человек не могли не оставить следов.
     -- Могли, -- возразил Губерман. -- Если они профи.
     Розовский с сомнением покачал головой, скользнул рассеянным взглядом по
фотографиям  в  "Филэлефтеросе"  и неожиданно насторожился.  Губерману  даже
показалось, что он побледнел.
     -- Что с вами, Борис Семенович?
     Розовский   не  ответил.   Склонившись  над  столом,   он   внимательно
рассматривал один из снимков.
     -- Да что с вами? -- повторил Губерман. -- Что вы там увидели?
     Розовский показал на снимок.
     -- Это он.
     -- Кто?
     -- Полковник Вологдин.
     Губерман тоже всмотрелся в снимок.
     -- Вы уверены?
     -- Да.
     Розовский перебрал остальные газеты и подтвердил:
     -- Он. Ни малейших сомнений!
     -- Вот,  значит, почему он не позвонил, --  заключил Губерман. -- Как в
том анекдоте: "Разве Рабинович умер?" -- "Умер". -- "То-то я и  смотрю: чего
это его хоронят?.."
     -- Заткнись, Фима, -- попросил Розовский. -- Я тебя умоляю: заткнись!
     "Да что это с ним?" -- поразился Губерман.
     Розовский подошел к двери, дернул висевшую вдоль косяка узкую  ковровую
ленту с махровой кистью на конце, приказал возникшему на пороге турку:
     -- Виски. И никакого льда!
     Через минуту серебряный поднос с бутылкой "Уайтхолла"  и фужерами стоял
на столе.  Льда не было. "Смотри-ка, этот турок уже понимает по-русски!"  --
слегка удивился Губерман.
     Розовский налил полфужера, залпом выпил и запыхтел сигарой.
     --  Ну,  успокоились?  --  подождав,  спросил  Губерман.  --  А  теперь
объясните, что вас так взволновало?
     -- Ты не понимаешь, что происходит.
     -- А вы?
     -- Я тоже. И это самое страшное.
     --  Я понимаю только одно, --  проговорил  Губерман. -- Кому-то наш шеф
очень мешает. И этот кто-то обладает огромной властью.
     Розовский никак не отреагировал на его слова. Губерман поинтересовался:
     --  Скажите,  Борис Семенович... я не в курсе  ваших заграничных дел...
Какие-нибудь крупные проекты у шефа в работе есть?
     -- У него все проекты крупные.
     -- А все-таки? Что-нибудь особенное?
     Розовский помолчал и словно бы нехотя ответил:
     -- Есть.
     -- Что?
     -- Нефть.

     <b>Глава пятая</b>
     <b>МАЛЫЙ КАБОТАЖ</b>

     <b>I</b>

     В мире не существует тайн. Никаких. Бермудский  треугольник. Египетские
пирамиды.  Теорема Ферма. Золото КПСС. Куда деваются деньги и откуда берутся
клопы. Все известно. На каждый вопрос есть ответ. Только все буковки вопроса
собраны  вместе  и выстроены в ряд, как взвод на  поверке, а буковки  ответа
рассыпаны Бог знает где.
     В  том-то и дело, что все  знает только  Он.  Ибо всеведущ.  Поэтому  и
всемогущ. И потому же всемилостив. Все понять -- значит все  простить. А вот
нам, грешным,  не  до всепрощения. Нам бы  сначала понять. Выковырнуть  одну
буковку ответа. Потом вторую, третью. Над тем и горбатимся.
     Как ученый у микроскопа.
     Как экономист за компьютером.
     Как алкаш в пивной. (Этому не до буковок. Он  хочет прозреть все сразу.
И прозревает. Только утром не помнит, что он вчера прозрел.)
     Или вот как я с Трубачом -- лежа в траве под апельсиновыми деревьями со
светящимися  в  темноте  плодами и не отрывая глаз от  окон на втором  этаже
небольшого отеля, в котором жил резидент.

     Он позвонил, как  я ему и велел, на  следующий день. На этот раз  мы не
лопухнулись. Трубку  взял Док и попросил  перезвонить  через двадцать минут.
Номер, с которого  был звонок,  не совпадал с давешним. Первый раз он звонил
из бара  "Бейрут" -- это мы  выяснили по телефонной книге,  позаимствованной
Мухой  в одной  из  телефонных  будок на  набережной.  Второй звонок был  из
кафенеса  в  районе порта. Это  такие старинные киприотские как бы трактиры,
где мужское население деревень проводит свободное время за чашкой кофе, чаем
"спаджия"  или   рюмкой  местной  самогонки  "зивания".  При  этом  женщинам
разрешается  заходить  в   кафенес,  только  когда  там  выступают  бродячие
кукольные  театры  --  карангиозис,  а  в  остальные  дни  женщины, особенно
молодые,  обязаны  обходить  кафенес  по  соседним  улочкам.  Об   этом  нам
рассказала   гид  "Эр-вояжа"   Анюта   во  время  коллективной  прогулки  по
набережной.
     Следующие  два  звонка,  каждый  с  интервалом  в двадцать минут,  были
сделаны из автоматов на набережной. В этом смысле Кипр  был вполне  западным
государством. В  отличие от безымянных российских таксофонов, каждый автомат
имел свой номер, по нему тебе могли даже  позвонить,  если, конечно, заранее
договориться, возле какого автомата ты будешь, и  знать его  номер.  Звонить
друг другу по  уличным таксофонам мы не собирались, но номера всех автоматов
записали. И когда стало ясно, что резидент движется от припортового кафенеса
в  сторону "Бейрута",  я послал в бар  Муху, чтобы он  попытался засечь  там
человека, который будет материться в телефонную трубку.
     В  ожидании  звонка  мы сидели  в  моем  апартаменте  "Зет"  и смотрели
телевизор. Из Никосии  передавали парламентские дебаты в связи с депутатским
запросом  о кровавой бойне  на вилле "Креон".  Анюта,  заглянувшая к нам  на
огонек, переводила. Она была  родом из Мариуполя, мать была гречанкой, учила
детей  языку  своих  предков.   Анюте   это  негаданно  пошло  впрок,  когда
самостийную   Украину,   особенно   ее   промышленные   районы,  захлестнула
безработица, и народ, кто пошустрей, брызнул оттуда по всему свету от Штатов
и Австралии до Израиля и Кипра.
     Верней, не переводила, а пересказывала. Но и без  пересказа было видно,
что страсти в парламенте так накалились, что депутаты вот-вот начнут хватать
друг  друга за грудки.  Оппозиция требовала немедленно ввести визовый режим,
чтобы   ограничить  проникновение   на  территорию  республики  криминальных
элементов из России и  СНГ. Депутаты от правящей  партии  протестовали:  это
резко сократит  поток  туристов,  экономика Кипра будет ввергнута  в  пучину
кризиса, как это было  двадцать лет  назад во время  вооруженного  конфликта
между греческой и турецкой общинами.
     Чем дебаты закончились, мы не узнали,  потому  что раздался  телефонный
звонок. Я  взглянул на  дисплей  АОНа: звонили  из бара "Бейрут".  Док  взял
трубку:
     -- Алло!.. Сержа? Секунду!.. -- Кивнул  мне.  -- Тебя. Приятный женский
голос.
     По моему знаку Артист, Трубач и Боцман подхватили Анюту и увлекли ее на
вечернее купание. Док передал мне трубку, убрал у телевизора  звук  и взял в
спальне трубку параллельного телефона.
     Материться резидент не матерился,  но в голосе его звучало нескрываемое
раздражение.
     -- Я пытаюсь связаться с вами уже два часа!
     --  И  что?  --  спросил  я.  --  Дать  вам  отчет, чем  я  был  занят?
Докладывайте!
     --  Губерман   Ефим  Осипович.  Шестьдесят  четвертого  года  рождения.
Москвич. Отец адвокат,  мать врач-стоматолог. Семейное положение  -- холост.
Закончил МГУ.  Журналист-международник. Свободно владеет английским, говорит
по-немецки  и  по-французски. С  восемьдесят шестого года -- пресс-секретарь
Назарова.  Руководит  службой  внутренней  безопасности компаний  и  банков,
входящих  в  концерн  Назарова. В восемьдесят  седьмом  году  привлекался  к
уголовной  ответственности  за незаконные  валютные операции по  восемьдесят
восьмой  статье УК  РСФСР.  Дело  было  прекращено  из-за  недостатка  улик.
Неоднократно выезжал в США, Англию, Швейцарию,  Францию. Последняя поездка в
июне этого года -- в Германию, в Гамбург. Это все.
     --  Все?  -- возмутился я. -- Вы  что, информацию получаете  в районном
отделении милиции?
     -- Это все, что вам необходимо знать, -- ответил резидент.
     Довольно нахально ответил. Не то чтобы с открытым  вызовом, но и не без
этого. Он  наверняка  запросил центр о  моих полномочиях. И  ему,  вероятно,
ответили, что его дело -- оказывать мне информационную поддержку. И не более
того. Иными словами: он  мне  ни в  коей  мере  не подчинен и может свободно
посылать меня  куда подальше. Что он и сделал в дипломатичной  форме. Но это
было не очень умно с его стороны. Совсем неумно.
     Я поинтересовался:
     -- Кто определяет, что мне  необходимо  знать, а что  нет? Связи, образ
жизни,  пристрастия,  материальное положение,  психофизические доминанты  --
это, по-вашему, не входит в информационное обеспечение? Тогда я напомню вам,
что такое служебное несоответствие.
     Но мне не удалось вывести его из себя.
     -- Как только мне будет что сообщить  вам, я дам  вам об этом знать, --
проговорил резидент  своим бесцветным  голосом и добавил: -- Спокойной ночи,
Серж.
     И повесил трубку.
     -- Поставил он тебя на место, а? -- заметил Док, появляясь из  спальни.
-- Объясни-ка  мне... ты всякие спецкурсы  слушал.  Резидент -- что  это  за
фигура?
     -- Смотря где. В Германии или в Штатах -- очень серьезная. Руководитель
всей агентурной сети. А здесь... Не думаю. Иначе его не вывели бы на связь с
нами,  поручили бы кому помельче. Это от латинского "резидео" --  остаюсь на
месте,  пребываю.  В средние века  так называли послов, постоянно живущих за
границей.  Сейчас -- представитель разведки. Внедренный в страну пребывания.
Или завербованный из коренных жителей.
     -- Чьи это кадры -- ГРУ, СВР, ФСБ?
     -- Раньше было -- ГРУ и "контора".  А сейчас, после всех реорганизаций,
кто их разберет.
     -- К какой информации он имеет доступ?
     -- Вон ты о  чем! -- понял  я.  -- Вопрос. И не один.  Что это за  чушь
собачья  с  уголовным делом за незаконные валютные операции? Сколько  я себя
помню, доллары на каждом углу продают.
     Док усмехнулся:
     -- Это тебе кажется. Вы --  дети  новой России. А в восемьдесят седьмом
был еще Советский  Союз. И валютчикам  давали  до десяти лет. За  спекуляцию
долларами.
     -- С восемьдесят  шестого года Губерман  --  пресс-секретарь  Назарова.
Мало ему, по-твоему, платили, чтобы он принялся долларами спекулировать?
     --  Все  проще,  Сережа.  Доллары могли  понадобиться ему, чтобы купить
что-нибудь  в валютке. Для тебя это слово, конечно, анахронизм. Как  и слово
"дефицит". Но меня другое интересует. В июне этого года был в Гамбурге. Яхта
"Анна" была взорвана в конце мая...
     - Двадцать шестого мая, -- уточнил я.
     -- Что он делал в Гамбурге?
     -- Скорее  всего  -- помогал  перевезти  тело сына Назарова  в Париж  и
похоронить на Сен-Жермен-де-Пре.
     -- Возможно. Второй  вариант.  Начальник службы внутренней безопасности
концерна  Назарова.  То есть  -- контрразведки.  Не исключено,  что  пытался
провести собственное расследование обстоятельств взрыва.
     -- Это  зависит от того, когда он был в Гамбурге. Александр Назаров был
похоронен десятого июня. Если Губерман  был в  Гамбурге после десятого -- ты
прав.
     -- Это и нужно выяснить у резидента.
     --  Не  только  это,  -- возразил я.  --  Какую информацию он передавал
Вологдину? По чьему приказу? Что он знает о нас? От кого? И так далее.
     В общем, у нас накопилось вопросов к резиденту. И не с руки было ждать,
когда он снова выйдет с нами на связь. Да и не скажет он ничего, если просто
спросить.  Если  мы  хотели получить убедительные ответы,  нужно было облечь
вопросы  в убедительную  форму.  Поиском этой формы мы с Доком  и  занялись,
ожидая, когда появится еще  одно дитя новой России --  Олег Мухин и сообщит,
удалось ли ему засечь резидента в баре "Бейрут".
     На безмолвном  экране телевизора по-прежнему яростно размахивали руками
и отпихивали друг друга от трибуны киприотского розлива жириновские,  только
что в  косы вцепиться было некому:  здешний  парламент, судя по  всему,  был
недоступен для женщин, как и кафенес. Потом возникла  заставка новостей. Док
прибавил громкость. В кадре появилась молодая гречанка с высокой прической и
классическим  эллинским  лицом и  начала  обзор  событий  минувшего  дня  со
скорострельностью автомата Калашникова. В точности, как если бы какая-нибудь
оперная Артемида вдруг  начала вести  репортаж о футбольном матче. Замелькал
видеоряд: Совет  Безопасности  ООН, Югославия,  Клинтон, Палестина,  Арафат,
авиасалон в Абу-Даби. Что-нибудь разобрать было совершенно невозможно.
     Док потянулся выключить телевизор, но в этот момент на экране  возникла
вилла "Креон" и картинки, знакомые нам не  только по снимкам в газетах и  по
предыдущим   выпускам   новостей.   На  лице  полковника   Вологдина  камера
задержалась. Артемида  за  кадром  произнесла по  слогам,  как  по-китайски:
Во-лог-дин. Появившийся на  экране хозяин "Трех олив" "хохол упэртый" Микола
Шнеерзон объяснил на мове, что он сразу же позвонил в полицию, як тики взнав
своего постояльца у людыне, изображенной на снимках в газетах.
     -- Выключи, -- кивнул я Доку.
     Экран погас. Что было дальше, мы и  так знали -- толкались  вчера среди
зевак,  когда в  пансионат нагрянула полиция  и  телевизионщики. Допрашивали
Анюту, соседей Вологдина, других постояльцев. Все в один голос твердили, что
человек  был спокойный, вежливый, не напивался и женщин не водил. Ни  к кому
из нас с расспросами не  приставали  -- мы вселились на следующий день после
исчезновения Вологдина.
     Во  всем этом важно было только одно: имя  полковника попало  в СМИ и о
нем чуть раньше или чуть позже станет известно в Москве.
     Как на это отреагирует Москва? Тут гадать было нечего,  оставалось лишь
ждать. И постараться высеять эту  реакцию из хаоса  жизни.  Не  оказаться  в
положении бедолаги, который воззвал ко Всевышнему: "Дай знак мне!" -- и тупо
вслушивается  в  крик чаек, гудки  теплоходов  и шелест дубовых и  пальмовых
листьев, не подозревая, что это и есть явленный ему знак.
     Появились дети  новой России  -- Артист,  Боцман  и  Трубач,  с мокрыми
волосами, оживленные после ночного купания  и кобеляжа вокруг Анюты. Ближе к
полуночи явился и Муха.
     --  Нормалек,  --  сообщил он. --  Вычислил.  Не  матерился,  трубку не
швырял, положил аккуратно.  А потом взял  три двойных коньяка, слил  в  один
стопарь  и  прямо у стойки  засадил без закуси. Бармен  даже  ахнул: "Браво,
Леон!" Лет сорок  пять, толстый, усатый,  похож  на  армянина,  -- продолжал
Муха. -- Свободно  говорит по-гречески  и по-английски.  Живет один в  отеле
"Малага", это по нашей улочке, четыре квартала вверх. Номер на втором этаже,
в два окна. Один вход из отеля, второй  снаружи,  по лестнице на  балкон.  Я
почему  знаю?  Он сначала  торкнулся  в  отель,  там  было заперто, пошел по
лестнице, долго возился с ключом. Вот тут матерился.
     -- Он тебя не заметил? -- на всякий случай спросил я.
     -- Куда ему! Он так набрался, что вышагивал, как памятнк самому себе!
     Тут же  на  листке  Муха  набросал план:  отель, сад,  парковка  машин,
подъездная дорога.  Утром проверили: все  сошлось. Пока резидент  отмокал  в
море, Док зашел  к хозяину отеля и,  прикинувшись новым русским,  утомленным
"Плазами" и  "Шератонами", изъявил желание снять в этом тихом  отеле угловой
номер на втором этаже, с выходом в апельсиновый сад. Но выяснилось, что этот
номер месяц назад занял бизнесмен из Никосии господин Леон  Манукян, оплатил
его  до сентября  и вряд ли он согласится переселиться  даже в двухкомнатный
апартамент  за те же деньги, так как этот номер ему тоже очень  понравился и
он даже ждал полторы недели, пока он освободится.
     Так-так. Ждал. Чем ему, интересно, так показался этот номер?
     Для задуманной нами  комбинации нужны  были две  маски типа  "ночь" или
хотя бы вязаные шапочки, дырки для  глаз сами проделали бы. Но  ни  в  одной
лавке на набережной таких шапочек не нашлось, не сезон  для шерстяных вещей.
Пришлось купить две  поросячьи  маски из  папье-маше. Прикинули.  Ничего, не
хуже  "ночи".  Жутковатое зрелище: две розовые неподвижные свинячьи хари  на
лицах убийц.  Только бы этот  Леон не набрался сверх меры, а то решит, что у
него  приступ белой  горячки, и переполошит весь отель. Значит, первым делом
нужно будет заткнуть ему рот.
     Около восьми вечера Муха  сообщил по рации, что объект вышел из  отеля,
спустился  в  бар  "Бейрут"  и занял тот же столик,  за которым сидел вчера.
Играет в нарды с каким-то греком, пьет местное сухое вино "паломино".
     Хорошо все-таки быть резидентом на Кипре. Но не всегда.
     Пришел Трубач, доложил: все в порядке, в гараже на другом конце Ларнаки
взял напрокат фургончик,  вроде  уазовской  "санитарки",  подогнал  к  отелю
"Малага".
     Время еще  было, вряд  ли резидент выберется  из бара раньше  полуночи,
поэтому  пару раз проиграли ситуацию на пальцах,  пытаясь понять, где  могут
быть слабые места. Артист даже заворчал:
     -- Все ясно, жеваное жуем! В Чечне так не просчитывали варианты!
     --  Отставить! --  приказал я.  -- Просчитывали. Поэтому  и уцелели.  А
здесь не Чечня!
     -- Про то и говорю.
     -- Здесь хуже. Там мы хоть знали, кто враг.
     Артист  промолчал и  ушел в  свой  номер. Мне  даже  показалось, что он
обиделся. Но когда минут  через сорок он вновь появился в апартаменте "Зет",
его  было  не  узнать.  Он  был  в  тех  же  джинсах, в  той  же  ковбоечке,
расстегнутой до  пупа, так же,  как и  раньше,  причесан.  Но вид у него был
такой,  что хотелось  немедленно, без единого  слова, врезать ему по  морде,
вбить вместе с зубами в пасть эту наглую усмешечку, самодовольную, хамскую.
     Мы уставились на него, как бараны. Он презрительно  оглядел нас, цыкнул
зубом и лениво спросил:
     -- Ну что, фраера, будем базлать или на дело бежим?
     -- Неплохо, -- оценил я. -- Но на тебе будет маска.
     -- Демонстрирую. -- Артист отвернулся, напялил поросячью рожу, надвинул
на глаза полотняный кепарик и вновь повернулся к нам. -- Наводи, бугор, кому
кадык вырвать?
     И выщелкнул лезвие ножа. Причем нож  держал не перед собой, как бандюги
в фильмах, а в опущенной руке, словно бы прятал его до времени.
     Док  обошел вокруг  Артиста,  как  вокруг  памятника,  внимательно  его
оглядывая, удовлетворенно заключил:
     -- Если бы я был Леонидом Давыдовичем из театра "Альтер эго", то сказал
бы: верю.
     -- То-то! -- ухмыльнулся Артист.
     Вышел на связь Муха:
     -- Объект взял вторую  бутылку "паломино".  В  нарды больше  не играет.
Просто сидит, кайфует.
     Я взглянул на часы и поднялся.
     -- Пора!..

     И  вот  уже  второй  час  мы  с  Трубачом  лежим  в апельсиновом  саду,
окружающем отель  "Малага", и ждем,  когда резидент какой-то  там российской
разведки Леон Манукян покончит, наконец, с "паломино" и отбудет в свой номер
на заслуженный отдых.
     В саду тихо, лишь  шелестит бриз в листве да позванивают цикады, словно
пробуя  голоса перед дружным всенощным хором. Музыка  с  набережной почти не
слышна, зато  сверху,  с трассы, соединяющей  Ларнаку с  шикарным  курортным
Лимасолом, время от времени доносится шум машин.
     В  свете  фонарей белеют стены отеля, в  половине номеров  то ли никого
нет, то ли уже легли спать.  Два окна в угловом  номере на втором этаже тоже
черны. Но  я не стал бы  клясться, что там никого нет. Как раз наоборот: там
затаились Артист и Боцман, потеют в своих поросячьих масках и прислушиваются
к фону в динамике  рации.  Еще час назад их тени скользнули  по  белой стене
отеля, минуты две  Боцману понадобилось, чтобы справиться с замком балконной
двери, потом в окнах мелькнул отблеск карманного фонаря и тут же исчез.
     Порядок.
     Трубач перекатился ко мне и сказал на ухо,  показав подбородком куда-то
вверх:
     -- Апельсины, а? Эдем! Мог ты себе такое представить? А запах, слышишь?
     -- Лавровый лист, -- так же негромко ответил я.
     -- Точно. Вот бы набрать.
     -- На суп?
     Трубач шумно вздохнул -- как автобус, закрывающий двери.
     -- Приземленный ты человек! На венок!
     И откатился на место.

     Да, Эдем. И всего  три месяца  назад, в гари стылых пожарищ и приторном
тлене Грозного,  даже  вообразить  было невозможно, что есть  на земле такие
места и мы можем там оказаться.  И  все-таки  оказались. Только  не  нежимся
голыми в кущах, прикрываясь фиговыми листками, а пластаемся на земле, стирая
муравьев,  наползающих  на  шею  и щеки. И  слева на грудь давит рация,  а в
правое бедро  воткнулась острым углом пластмассовая  коробка электрошокового
устройства вроде отечественного "Удара",  только мощней на сколько-то  тысяч
вольт. И то не так, и это не так. А бывает ли вообще, чтобы все так?

     Мои размышления  о несовершенстве жизненного порядка прервал голос Мухи
-- такой громкий, что я поспешно выкрутил регулятор рации почти до нуля.
     -- Клиент отплыл, -- сообщил Муха. -- Как поняли?
     --  Понял тебя, -- ответил я.  -- Всем. Оставаться на  приеме. На связь
выходить только в крайнем случае. Артист?
     -- Ясно.
     -- Муха?
     -- Ясно.
     -- Док?
     -- Понял.
     Чтобы создать у соседей по пансионату  эффект нашего присутствия,  Дока
мы  оставили  в моем  апартаменте  перед орущим  телевизором, настроенным на
канал "НТВ  плюс". "НТВ плюс" транслировался со спутника на Израиль, но и на
Кипр  сигнал  доходил.   Поэтому  ответ  Дока  прозвучал,  как  из  комнаты,
наполненной собравшимися на вечеринку гостями.
     -- Конец связи, -- сказал я и выключил рацию.

     Резидент показался в  просвете  улочки  минут через  двадцать.  Шел  он
довольно  твердо, хоть  и без  особой легкости.  "Паломино", видно, какое-то
действие все-таки  оказало.  Серый фургончик, припаркованный возле отеля, не
вызвал  у него интереса.  Он  обошел  машину, пересек  небольшой  двор и  по
наружной лесенке поднялся на свой балкон.
     Дверь открылась, закрылась, вспыхнул свет, на тюлевых шторах  мелькнули
тени. Минуты  через две шторы раздвинулись и просторные фрамуги окон уползли
вверх. Это был знак нам.
     Мы одним духом  взлетели  на балкон и притаились под окнами, скрытые от
постороннего взгляда панельной оградой.
     Из номера доносилось какое-то сдавленное  мычанье. Потом раздался голос
Артиста:
     -- Замри, лаврушник! Два раза не повторяю!
     Я осторожно заглянул в окно. Номер был  большой, с двуспальной кроватью
и белой  мебелью.  В одном из  кресел  сидел рыхлый смуглый  мужик с руками,
примотанными к подлокотникам кресла тонким шнуром.  Рот  вместе с  усами был
заклеен плотной широкой лентой-липучкой, черные волосы вздыблены, выпученные
глаза наполнены ужасом. Перед ним стоял Артист и у самого его носа поигрывал
ножом.
     Да, в каждой работе есть свои недостатки.  Одним  зарплату задерживают,
другим розовые свинячьи рыла финку в ноздрю пихают. И не скажешь, что лучше.
Или наоборот -- что хуже.
     Боцман подтащил  к креслу торшер и все три рожка направил на резидента.
Грамотно. Теперь мы с Трубачом могли не опасаться, что резидент нас заметит.
     Боцман отошел в другой угол комнаты,  к письменному столу, на котором я
заметил  монитор компьютера, и принялся  вываливать  бумаги  из  ящиков. Тем
временем Артист  придвинул к креслу стул, уселся на него и отодрал липучку с
лица резидента, приставив при этом клинок к горлу и предупредив:
     -- Пикнешь -- хана! Понял, да? А теперь колись: кого ты на Пана навел?
     -- Какой Пан? Не знаю никакого Пана! Я деньги дам, все  отдам!  Отпусти
меня, дорогой! Все деньги дам, никому ничего не скажу!
     Голос у него был хриплый,  по  лицу градом катил пот, густые черные усы
стояли, как и волосы, дыбом.
     К Артисту подошел Боцман, протянул несколько  газетных вырезок.  Артист
мельком взглянул на них и ткнул в физиономию резидента:
     -- Не знаешь  Пана? А это  кто? Смотри, сука! Прямо смотри!  Не  читал,
скажешь? Вырезки делал, а не читал?
     -- Читал, дорогой!  Убери ножик! Читал!  Все читали,  я тоже  читал! Не
знаю Пана! Что написано, то знаю, а больше ничего  не знаю! Вырезки делал --
интересно  было.  Друзьям показать,  знакомым  показать.  Такие  дела,  всем
интересно!
     -- А этого тоже не  знаешь? -- Артист ткнул  острием ножа в какой-то из
снимков.
     -- Тоже не знаю! Что написано, знаю. Что по телевизору передавали, тоже
знаю. Вологдин его фа