не Командир: "Не будь туристом". Поэтому похолодел я, узнав о предателе. Но я обязан был узнать. А те, кто знает, обязаны передать другим свое знание. И тогда мой нерожденный сын узнает о моем безвестном отце и передаст памятный свиток дальше - связь времен не прервется. И далекий предательский выстрел в арденнском предгорье, оборвавший молодую жизнь, откликнется на Рязанском проспекте, он не смолкнет, нет, не смолкнет, он будет звучать в грядущем. И какой-то другой раскат, прогремевший в тумане над Бугом, отзовется за тридевять земель в джунглях Меконга - в каждом живом сердце горит и клубиться вечный огонь. Их сердца потухли, но живой огонь не угас, и потому пепел Клааса стучит в мое сердце. Это я только прикидываюсь, будто пересмеиваюсь с Сюзанной, ах крошка Сюзи, будто похлопываю Ивана по плечу, эх Ваня, будто уплетаю глазунью, любуюсь окрестным пейзажем, но тут шуточками не отделаешься, пепел стучит, стучит и холодно внутри. Намюр раскрылся внизу, в речной долине: тесные улочки, приземистые мосты над Маасом, взбегающие шпили колоколен. Из приемника доносился беспечный шлягер, и мы продолжали мчаться. Я думал, спустимся в город, но машина, слушаясь руля Антуана, круто вильнула влево. Намюр остался в стороне от нашего курса. Миновали стадион, старую станцию, несколько улочек и скрипнули тормозами у придорожного ресторана с яркой вывеской. Напротив был крикливый магазин "Сто франков". "У нас любая вещь за сто франков". - Пардон, мсье, но то, что мы ищем, не имеет цены. В просторном зале сумрачно и тихо, лишь парочка миловалась в углу, сдвинув свои стулья к одной стороне стола. У входа призывно высился джоу-бокс со стеклянным колпаком. Я сунул в щель монету, наудачу нажал кнопку. Пластинка пришла в движение, скользнула на круг, закружилась - возник накаленный голос Эдит Пиаф. Он застонал и упал ничком С маленькой дыркой над виском... Браунинг, браунинг... Игрушка мала и мила на вид, Но он на полу бездыханный лежит. Браунинг, браунинг...* ______________ * Перевод М.Ваксмахера. За стойкой стояла пожилая женщина со спокойным и мудрым лицом. Потом Иван рассказал, о чем они говорили, Антуан поздоровался: - Мы приехали к Альфреду Меланже. Нам очень нужен Меланже. - Меланже здесь давно не живет, - отвечала женщина, продолжая неторопливыми округлыми движениями вытирать бокалы. - Но это был его ресторан, мы не ошиблись? - Мы купили этот ресторан у Меланже вскоре после войны. Место не самое бойкое, но посетителей хватает. Нынче, правда, не очень густо. - Конечно, она уходила от ответа. - Где сейчас живет Альфред Меланже? - Антуан подвинулся ближе, поставил локти на стойку. - Будет лучше, если вы поговорите об этом с мужем, он скоро вернется из города, - она явно не доверяла нам. - Это Виктор Маслов, русский летчик, - пояснил Антуан, кивая в мою сторону. - Он прилетел из Москвы, чтобы повидать Альфреда Меланже. Его отец воевал с Альфредом и погиб здесь, в Арденнах. Я тоже был партизаном. Мы не хотим Альфреду ничего плохого, но нам необходимо встретиться с ним, он может рассказать нам кое-что о войне. Без Альфреда мы этого не узнаем. - Бонжур, мадам, - сказал я, подходя к стойке. - Я прилетел из Москвы. Мой отец Борис Маслов был другом Альфреда, а я Виктор Маслов, сын Бориса. - Я уже знал, что эти слова как бы стали моим паролем, едва я произносил их по-русски, и передо мной раскрывались сердца и двери. - Как жаль, что муж уехал в город, он бы с радостью познакомился с вами. Сейчас я поднимусь наверх и посмотрю сама, - она налила два бокала и оставила нас. Антуан облегченно подмигнул мне. Эдит Пиаф пела пружинисто и скорбно: Из маленькой дырки в конце ствола Появляется смерть, мала и мила. Браунинг, браунинг... Парочка продолжала целоваться в углу, оба в джинсах, оба длинноволосые и плоские, не поймешь, кто из них он и кто она. Нас они не замечали. Они были одни во всем мире, только они и знали, кто из них кто. Они неплохо в этом разбирались. Антуан указал глазами в угол: - Англе. - Как ты узнал? - Машина имеет лондонский номер. Разве ты не заметил? - Один-ноль в твою пользу, Антуан. - Один-один, - великодушно поправил он, - ты помог с адресом. Женщина вернулась и положила на стойку конверт. Антуан прочел адрес и присвистнул. - Если увидите Альфреда, передайте привет от нас. Я написала записку на всякий случай. Он жалел, что ему пришлось продать этот ресторан. Еще лимонад? - Спасибо. Мы должны ехать. Дорога действительно дальняя. И мы понеслись. Антуан снова нарисовал пальцем - 90 километров, чуть не к Бастони. Я досадовал, что не захватил карту, и мог ориентироваться лишь по солнцу. Зато Антуану карта ни к чему, сколько лет колесит он на своей цистерне: фирма "Прейон", грузоподъемность десять тонн, мотор двести двадцать лошадок, скорость тоже подходящая, и маршруты какие хочешь. Всю-то он вселенную, то бишь Бельгию, проехал. Двадцать лет стажа, десять тысяч франков в зубы и сорок часов в неделю за баранкой: запомнишь эти дорожки. Автострада шла на юг долиной Мааса: заброшенные каменоломни, древние гроты, на вершинах отвесных скал тут и там проступают средневековые башни, стены крепостей. - Обратите внимание, уважаемые господа туристы. Под защитой своей цитадели, основание которой восходит еще к одиннадцатому веку, лежит город Динан. Изделия из меди, обязанные своим рождением этому прекрасному городу, являются подлинными шедеврами искусства и известны во всем мире под названием "динандры", благодаря чему и прославлен сам город в мире искусств. Как хорошо, что я не турист. И как мне горько, что я не турист. Где-то сейчас беспечально курсирует Ирма со своим Петером. Поставили "марлин" на полянке, раскинули палатку, завели "грюндиг" с русскими песнями. И мимо них проносятся автобусы. Туристам не показывают рядовых могил: к чему омрачать их быстротечный вояж, за который они заплатили звонкой монетой? Да, для меня эта страна не стала скоплением музейных редкостей, перед которыми можно замирать и охать, для меня она просто место жизни отца, где он сражался и упал сраженный. Для меня это страна Антуана, которого я полюбил как старшего брата, страна Луи, перед которым благоговею как перед отцом. Я не был в музеях и, верно, не успею, но я узнал людей, которые живут в этой стране, и это мне куда дороже. А Антуан? Что знает он о динандрах? О музее Курциуса, обо всех этих шато, соборах? Он просто живет среди них, дышит воздухом своей родины, и я хочу воспринимать эту страну глазами и сердцем Антуана. Динандры проблеснули в роскошных витринах, Антуан даже не сбросил скорости. Пересекли Маас, повернули на запад. Снова пошли предгорья. Поля с наливающейся пшеницей перемежались рощами и холмами. Местность менялась. Дорога круто взбегала по склонам, петляла серпантином. Холмы превращались в обрывающиеся скалы, веселые перелески - в глухие леса. Я уже начинал понимать Арденны: древнее мягко всхолмленное плато, рассеченное долинами рек и речушек. Реки не так уж мощны, но трудились они долго и верно. Добротными получались скалы, округлыми вершины гор: наивысшая точка - Батранж - 692 метра. Арденны меньше, чем можно предположить, не зная их, но все же они впечатляют, когда попадешь в их глубину. Партизанское пошло приволье. Мне бы тут побродить с автоматом, да чтобы отец шагал рядом, поучая меня. Нет, не повезло моему поколению. Выросли на гребне победы, а сами пороха даже не нюхали. Шагали славной дорогой отцов по заросшим тропам, и дзоты, встающие перед нами, были уже порушены, нечего заслонять своей грудью. Но зато мой сверстник первым взвился в космос, он был чуть постарше, и тут я припоздал, но закаляли нас иные пороги, и мы еще не сказали последнего слова. Антуан свернул с автострады. Вскочили в деревеньку, рассыпавшуюся по зеленому склону. - Скоро, Антуан? - Сейчас. Удивительно, каким чутьем находил он дорогу, нужный поворот, дом. Проехали мимо часовни, высокого каменного сарая, мимо полуразваленной стены и стали у ворот. Все ясно - приехали: ставни наглухо забиты, на двери железная полоса с крюком. Ясно без слов - нить оборвалась, и я не получу от Альфреда те два недостающие звена, которые нужны мне для того, чтобы сошлись могильные камни. Но покуда на земле стоит хоть один уцелевший дом, не надо терять надежды. Я раскрыл словарь и услышал смешок Антуана. - Шульга нас ждет, - Антуан постучал пальцем по циферблату, - а мы тут сидим. Шульга нервничает, а мы катаемся, - я не видел в этом ничего смешного, а он продолжал: - Одна минута, все будет в порядке, - тренированно выскочил из машины, словно и не провел двухсот километров за рулем, и рысцой припустился к дому. Тут и я разглядел на замкнутой двери малый клочок бумаги: дом-то продается. Да, трудновато пришлось бы мне без Антуана, вон он уже заглянул в соседний дом, бежит обратно с новым адресом. Теперь мы мчались на север. Все стороны света нынче перепробовали, дали дугу через все Арденны. Проскочили Бастонь. Вот и Уфализ позади. Стрелка спидометра снова подобралась к цифре "110", ползет дальше. Сколько теперь? Сто пятнадцать. А теперь?.. - Сколько километров? Скажи, Антуан. - Скоро, - отвечал он сердито и тут же сжалился. - Труа километр. Солнце клонилось к земле над дальним лесом. Сюзанна тоже дома тоскует, Иван, верно, уже обиделся и уехал. Я покорно вдавился в сиденье. Даже в Намюре я не волновался: подумаешь, продал дом, с кем не бывает. Заколоченный дом меня несколько обеспокоил, и теперь я и вовсе терялся в догадках. Постой, постой, сколько он сказал: трант, тридцать? Нет, Антуан сказал: труа - три километра. Так мы же у цели! Один километр уже отмахали, а то и все полтора. Вон за тем поворотом... Мотор внезапно бросил свою упругую работу, мы словно о воздух споткнулись. - Ля пе, ля пе! - неистово кричал Антуан, хлопая в ладоши и показывая на поле. А я глазами хлопал. Мы уж почти стали, катясь лишь по инерции. - Смотри, смотри, - кричал Антуан, - ля пе! И тут я увидел. Метрах в ста от нас по стерне что было мочи улепетывал "ля пе", он же кролик. - Ты даешь, Антуан, - сказал я, сгорая от зависти. - Реакция у тебя что надо. - Реаксьон, - со смехом поправил Антуан и дал газ. Заяц уже добежал до опушки и пропал в лесу. За поворотом раскрылась деревня Шервиль. Теперь каждый дом мог быть нашим. Промелькнули первые строения, за ними церковная ограда. Антуан сбросил скорость и поехал медленнее, пригнувшись к рулю и терпеливо вглядываясь по сторонам. Вот он! Серый двухэтажный дом с мансардой. Окна закрыты, но занавески сквозь них белеют. И собака греется на солнышке у крыльца. Антуан выключил мотор и виновато посмотрел на меня. Из дома вышла женщина в черном платье, похожая на монашенку. Она вышла так быстро, словно давно стояла и поджидала нас за дверью. Мы поздоровались. Женщина ответила нам бессловесным и строгим поклоном головы. Лицо ее ничего не выражало. Ни возраста, ни чувства, ни желания - ничего нельзя определить на этом потухшем лице. - Мы друзья Альфреда Меланже, - сказал Антуан, лицо его было по-прежнему виноватым. - Мы приехали к нему. - Я провожу вас к Альфреду, - голос ее был таким же потухшим и стылым. - Идите за мной. Альфред давно ждет вас, - добавила она, не трогаясь с места и глядя сквозь нас. Глаза ее были неподвижны и, казалось, ничего не видели. Но она определенно ждала нас. И Альфред нас ждет? Как могли они знать, что мы приедем? Ей стоило труда тронуться с места, и она пошла мелкой семенящей походкой, не оглядываясь. И не в дом пошла. Мы молча двинулись за нею. Женщина обогнула дом, открыла дверь каменной пристройки неясного назначения и стала спускаться по лестнице. Антуан сделал знак, чтобы я шел за женщиной, а сам пошел последним. "Наверное, там винный погреб, и Альфред у бочек", - подумал я с отчаяньем, ибо знал уже, что надеяться не на что. Подвал обдал меня сумраком и гнетом. Под потолком скудно светилась лампочка, углы терялись в темноте. Я подошел к стене и остановился перед черной плитой, на которой мерцала лампадка. "Альфред Меланже", - было высечено на камне поблекшими бронзовыми буквами, строкой ниже шли даты: 10.IX.1914 - 13.III.1947. На плите лежал пыльный бумажный венок. Я скосил глаза на женщину. Она смотрела в стену, глаза ее по-прежнему ничего не выражали: ни скорби, ни верности, ни надежды. Антуан подошел к плите и молча сжал мою руку. Еще одной могилой стало больше на земле. Мы постояли у могилы, сколько того требовало приличие, и вышли на свежий воздух. Женщина осталась внизу. Кто она? Жена, сестра, мать? Антуан лишь плечами пожал в ответ. Женщина вышла из склепа и, не глядя на нас, засеменила в глубь сада. Мы тоже пошли. За нами бежала молчаливая собака. Все здесь было наполнено горестным молчанием. В саду показался низкий сарай. Женщина дала знак Антуану. Тот подбежал, с усилием отодвинул створки дубовых ворот. В сарае было еще темнее, чем в склепе. Заваленная хламом старомодная машина стояла у задней стены. Краска облупилась и свисала клочьями. Ветровое стекло во всю ширину было прошито строчкой пуль - били из автомата и вблизи. Я заглянул в пыльную затхлость кабины. Сиденье было залито рыжими пятнами, Альфред Меланже погиб как боец. Не говоря ни слова, женщина повернулась. Мы тоже вышли - тоже молча. Всякие слова были тут бесполезны. Антуан задвинул ворота. Женщина скрылась в доме. Мы постояли у двери, но она не показывалась. - Надо же спросить у нее, кто стрелял в Альфреда? - сказал я с бессильным отчаяньем. Антуан снова пожал плечами и направился к машине. Там мы еще постояли, покуривая, но женщины не было. Мне показалось, будто она следит за нами сквозь занавески - но зачем? Из-за церковной ограды выехал длинный темно-синий "феррари" и повернул к автостраде. Антуан внимательно проводил его глазами, но ничего не сказал. - Поедем? - Поедем, - ответил он без всякого энтузиазма, но делать нам тут было больше нечего. Я не спеша обогнул нашу машину, безотчетно стремясь растянуть и без того томительные минуты. Антуан открыл дверцу со своей стороны и присвистнул. Заднее колесо было спущено. Он подошел, качнул головой и полез в багажник. Мы достали инструмент и запаску. Я принялся качать домкрат, а когда осевшее колесо отделилось от земли, поднял голову. Женщина стояла в дверях и смотрела в бесконечность. Антуан тоже увидел ее, подбежал к ней и тут же вернулся, протянув мне широкую синюю тетрадь: - Возьми. Это тебе, так она сказала. Она тебя узнала. - Но ты объяснил, что я Виктор? - Зачем? Она все равно не понимает. Женщины уже не было, дверь плотно прикрыта. Теперь и дом казался нежилым, даже собака исчезла. Я положил тетрадь на сиденье. Мы продолжали работу. Я любовался, как красиво и свободно управляется Антуан с колесом. Потом мы тронулись. На повороте я обернулся. Женщина опять стояла у дверей, не видя нас. Меня прижало к Антуану, и дом скрылся за деревьями. Я раскрыл тетрадь. Она была почти до половины исписана торопливым почерком по-французски. Я полистал страницы, почерк был один и тот же, иногда стояли даты. Из середины тетради выскользнул старый распечатанный конверт. Я машинально заглянул в него, вытащил визитную карточку, точно такую же, какую дал мне утром Ру. Все так же машинально я перевернул карточку и увидел то, что искал и чего все время страшился. На обороте корявыми русскими буквами написано столбиком. С левой стороны начальные буквы начисто стерты, но записка читалась без труда: "...ермен ...арке ...реда ...ница". ГЛАВА 17 "25.II.45. И все же мы встретились, это случилось вчера. Он переменил внешность: отпустил усы, отрастил и перекрасил волосы, но я сразу узнал его, едва он вошел в магазин. Я выждал, когда он заговорит с продавцом, и быстро юркнул на улицу. Сердце бешено колотилось от волнения, но он меня не заметил. Ах, какой я дурак, что не захватил в этот раз пистолет, слишком долго я искал этого человека, и надежды мои слабели с каждым месяцем. Но теперь он передо мной - один выстрел - и разом покончено со всеми страданиями. Он стоял за стеклом, выбирая ботинки, скошенный затылок чернел в прорези прицела - а пистолета не было. Какой я глупец! Один только выстрел сквозь витрину - и цель жизни моей исполнена. Прошло семь месяцев прежде, чем я нашел его, полтора мучительных месяца в кровати в чужом доме и еще сто шестьдесят дней поиска. И даже в сутолоке отступления, даже когда я приходил в полное отчаяние, что не найду его, что его уже нет в стране и что мне вообще померещилось, как он подходил ко мне, а потом шмыгнул в кусты, - даже тогда пистолет всегда был при мне. А сегодня я вышел на минуту - и не взял пистолета. Но теперь-то он не уйдет от меня! Он неспешно примеривал ботинки и выбрал две пары, видно, еще долго собирается ходить по земле. Он спокоен, у него преуспевающий вид, но он не знает, что я стою в пяти метрах от него за углом. Он вообще думает, что я мертв, но я живу, я существую для того, чтобы перестал существовать он: так велели мне те, которых не стало. А он спокоен, ибо не знает, что такое веление мертвых - тем неожиданнее будет мой выстрел. Он забрал коробки, вышел и тут же сел в машину, которую я сначала не заметил за "джипом". Я быстро пошел вперед и успел запомнить номер прежде, чем он отъехал. Номер был местным, значит, он живет сейчас в Намюре - и он от меня не уйдет. Это даже хорошо, что я не взял сегодня пистолета, улица кишела американцами, меня тут же схватили бы. Но теперь я буду готов. Я вернулся в магазин, подошел к продавцу: "Кажется, у вас только что был мой приятель Мишель, машина отошла от магазина, я не успел его окликнуть". - "Мишель? - удивился продавец. - У нас был мсье..." - и он назвал его. Итак, М.Р. превратился в П.Д., но я все-таки нашел тебя, Щеголь. Завтра я буду знать о тебе еще больше. Сколько раз мне казалось, что я на верном следу, и столько же раз я приходил в отчаяние от того, что утеряна последняя нить. В одну из таких безнадежных минут я даже отправился в Эвай к Ж.М., не зная, кого найду в ней, союзницу или врага, ведь я не имел права показываться там. Но Ж.М. готовилась стать матерью, наш разговор не состоялся. Ж.М. сказала, где она похоронила Бориса. Я сразу поехал в Ромушан и, став на колени, дал клятву, что отомщу за эту смерть. Где только я не был! Тебе надо было уйти, Щеголь, подобно Вилю, но ты был уверен, что погибли мы все, а ты остался. Но имя ты на всякий случай все же переменил, я предполагал и это. И я нашел тебя". "6.III.45. Несколько дней подбирал машину. Задача оказалась не из простых: чтобы машина не бросалась в глаза, она должна быть серийной, но и мотор мне нужен сильный. Лучше всего подошел бы, конечно, "джип", но его не достать. Наконец, я выбрал "рено" тридцать девятого года, мотор, кажется, в порядке, и лошадиных сил в нем хватит, чтобы догнать тебя, М.Р. - П.Д. Теперь наша игра пойдет на равных. Я уже знаю все его маршруты, знаю его отель в Намюре и тот, который он приторговывает в горах. Но почему он выбрал именно этот дом у Лошадиной скалы, где я промахнулся? Ведь он даже не знал, где мы тогда были. Случайность ли это? - Решил нажиться на несчастье бедной вдовы или тут кроется что-то другое? Откуда у него столько денег? Сколько сребреников получил ты, Иуда? Но жди, скоро ты услышишь, как прокричит петух". "12.III.45. Сегодня я чуть не раскрыл себя, хотя все было задумано правильно. Я снял квартиру на четвертом этаже в доме на набережной рядом с отелем. Из окна прекрасно виден двор и гараж, где стоит его машина. В "Святой Марии" расположился какой-то штаб, он уже вовсю якшается с американцами, но так мне даже лучше следить за ним. После завтрака он вывел машину из гаража и начал заправлять бак. Я быстро спустился вниз - у меня все было готово. Мы выехали из города по люксембургской дороге, очевидно, он направлялся в горы. Я придерживался достаточного интервала, рассчитывая нагнать его за Маршем, когда начнутся леса. Но вдруг он затормозил и начал разворачиваться. Съезда не было, у дороги стоял дом, там играли дети, а навстречу шла колонна "студебеккеров", набитых солдатами. Стрелять в таких условиях было равносильно самоубийству. Мне не оставалось ничего другого, как ехать прямо. А он уже развернулся и медленно двигался навстречу, пропуская колонну. Я выжал из мотора все, что мог, и вихрем промчался мимо. Он пристально следил за мной, но вряд ли что можно было рассмотреть на такой бешеной скорости, к тому же на мне были черные очки. Почему же все-таки он остановился и стал разворачиваться, ведь мы отъехали не больше десяти километров? Могут быть два варианта: он забыл что-то дома или обнаружил, что я слежу за ним. В любом случае придется оставить квартиру в Намюре и действовать по новому плану. Буду ждать его на 34-й дороге, там есть хорошие места, рано или поздно он проедет по ней к Лошадиной скале. Тем не менее задача сильно усложнилась, хотя я продолжал уповать на бога, что это был лишь случайный эпизод. Денег после покупки машины осталось совсем немного". "26.III.45. Он скрылся. Сомнений нет: он узнал меня, когда я промчался мимо, или выследил мою квартиру каким-либо другим образом, и тот разворот не был случайным. Отель в Намюре продается через посредника, и он там больше не показывался. Несколько дней я просидел в укрытии на дороге, но он ни разу не проехал. Погода была ужасная, я заработал простуду. Теперь придется отлеживаться дома. Агнесса будет ухаживать за мной, пичкать горячим молоком. Меня бросает в дрожь, едва я подумаю об этом. Она уже стучится..." "29.III.45. Зачем я пишу все это? Какая польза от моих слезных записей, что дадут они мне? Я один - один в целом мире. Агнесса слишком мала, чтобы ей можно было довериться, отец стар и немощен, к тому же он всегда был против моего участия в Сопротивлении, он сумел неплохо прожить и при немцах. Друзья лежат в земле, нет Бориса, Василя, Семена, нет Марека, и Милана, и Роберта, и Мориса - никого. Виль скрылся в Конго и только раз прислал новогодний привет. Он вправе был обидеться на меня после того, как я отказался участвовать в реквизиции банка. Тогда я только оправился от раны, полученной в ту кошмарную ночь, и больше не мог оставаться в чужом доме. Союзники были уже близко, и хозяева опасались, что немцы начнут чистку прифронтовой полосы. Я послал за Вилем, и он тотчас явился. Виль тоже спешил, чтобы закончить все до прихода союзников. Мы говорили слишком откровенно, и оба осудили друг друга. Возможно, он был прав со своей точки зрения, ведь я давал ему свое согласие, и вся четверка была укомплектована. А за неделю до предприятия я отказался. Я пытался объяснить ему свои мотивы: нас предали, я должен отомстить, но он лишь расхохотался в ответ на это. Предательство кончается вместе с войной. Начинается новая эра, и каждый вправе позаботиться о себе. В нас нуждались лишь во время войны, чтобы мы погибали, преданными или не преданными - один черт! Ведь и те, что погибли в открытом бою - разве их не предали? Предали и мертвых и живых, нажились на нашей смерти, и после войны мы станем никому не нужны. Так говорил Виль, споря со мной, я, как сейчас, вижу его разгоряченное гневное лицо! Я отвечал, что буду мстить, таково мое окончательное решение. Он просил и умолял, куда девалась его гордость? Но я оставался непреклонным, и он ушел, хлопнув дверью, но оставив, однако, адрес, где я мог бы укрыться. А через пять дней он сделал все, что было задумано, но - без меня. Я даже не знал, кто был у него четвертым. Реквизиция была совершена блестяще. Виль умел работать чисто. Но разве он сам не предал всех нас этой своей акцией? Об этом я и сказал ему, когда он неожиданно появился у меня перед тем, как навсегда исчезнуть. Он рассмеялся, заявив, что я всегда был идеалистом, и предложил мне деньги. "Чью же долю ты мне предлагаешь?" - спросил я. "Ты можешь рассчитывать лишь на мою, - язвительно ответил он. - Мы поделились честно". - "Кто же тот "счастливчик", который заменил меня?" - "Об этом ты никогда не узнаешь. У меня не было особой веры в него, но он справился не хуже тебя и честно заработал свою долю. А тебе я скажу на прощанье: ты дурак. Я знаю, кто отговорил тебя. Это сделал тот русский, ты всегда слушал его. Но русским нет дела до нас". - "Борис погиб на нашей земле, - напомнил я. - Ты прав, он был против того, что ты задумал, но теперь его нет, и я отомщу за его смерть". - "Конечно, ты дурак, у тебя было самое надежное в мире алиби - могильная плита, ведь все считают тебя погибшим. Но ты сам прозевал свой последний шанс. Однако я помню, чем обязан тебе, и, если ты в конце концов сам убедишься, что проиграл, обратись ко мне, я помогу тебе". Я сказал, что не нуждаюсь в помощи человека, который изменил нашему идеалу. Он был уязвлен и надменно бросил мне карточку своего брата: "Когда тебе станет совсем плохо, несчастный идеалист, ищи меня по этому адресу. Может, я и сам переберусь туда, теперь я могу выбирать любой материк и любой город. А чтобы я лучше понял тебя и поверил, ты начнешь свою телеграмму такими словами: "мне очень плохо". Это будет нашим паролем". Так я оказался один, и в целом мире у меня не стало никого и ничего, кроме этой тетради, она одна мой друг, собеседник, советчик. Ей одной могу поверить я свои мысли, и она отвечает мне верностью и сочувствием. Виль не дождется от меня просительной телеграммы на Веллингтон-стрит на имя Чарли". "31.III.45. За дни болезни я многое продумал и пришел к выводу, что действовал до сих пор неправильно. Я должен бить наверняка, больше я не имею права на ошибку, довольно их было в моей жизни! Мой расчет оказался неверным, я выбрал не то укрытие у Лошадиной скалы. Щеголь сознательно направил меня по ложному следу. Но рано или поздно он должен будет появиться в Намюре, чтобы покончить дела с отелем. Поэтому решено - буду ждать его там". "28.V.45. Прошло почти два месяца прежде, чем я оказался в состоянии снова вернуться к заветной тетради. Сколько событий случилось за это время! Он выследил меня, кончилась война, умер отец, я получил наследство. Агнесса подвела меня, невинная Агнесса. Едва я уехал из дома, как он явился к ней и, представившись моим довоенным другом, узнал все, что только хотел узнать. Ни о чем не подозревая, я ехал домой из Намюра. Мы сошлись на перекрестке, не доезжая Маню. Я увидел и узнал его машину издалека, но он все-таки выпустил очередь первым. Было еще слишком далеко, и пули не повредили машину - только в плечо ударило. Это не помешало мне всадить ответную очередь, его автомобиль уткнулся в кювет, а я помчался к Матье, потому что ранение было серьезным, и кровь хлестала вовсю. Не помню как я добрался до Льежа, но Матье оказался верным другом, он спас меня и даже отвез через несколько дней домой. Нет, я не сказал ему о том, в кого стрелял и кто стрелял в меня. Об этом знают только те, кого уже нет. Газеты оставили нашу встречу на пустынной дороге без внимания, значит, он тоже выбрался. Опять я промахнулся, второй раз в жизни. Другое событие я перенес куда легче. Отец умер сразу, упал за ужином со стула и не поднялся. Агнесса похоронила его без меня. Ресторан в Намюре и дом в Шервиле остались нам в наследство. Агнесса очень повзрослела за эти недели, ей исполнилось пятнадцать лет, и я решился рассказать ей обо всем. Она поклялась мне, что ни словом не обмолвилась об отце, Щеголь об этом не спрашивал ее. Значит, мы можем чувствовать себя в Намюре спокойно, и я буду ближе к нему. Рано или поздно он проедет мимо, проедет в последний раз. 8 мая завершилась эта величайшая война, а за неделю до этого Гитлер покончил с собой, приняв яд и приказав сжечь себя в огне на манер древних викингов. Бесславный финал! Мир пришел в обессиленную Европу, но моя война еще не закончилась. По ночам я слышу голоса мертвых друзей, они взывают к отмщению. И я верю, они слышат мою клятву: "Да, друзья, я отомщу за вас. Он оказался еще более подлым и хитрым, чем я предполагал, но он все равно не уйдет от меня, клянусь вам в этом!.." Антуан второпях полистал тетрадь, сказал "О ля-ля!" и умчался за Иваном. А я остался один на один с синей тетрадью. Тетрадь в моих руках, я вглядываюсь в страницы, но они молчат. Записи следуют одна за другой то с небольшими перерывами, то перескакивают через месяцы. Тетрадь должна дать мне ответ, соединить распавшиеся камни, ломчато сверкающие в глуби родника, но пока я не могу постичь ответа. Снова я должен ждать. Продолжаю листать тетрадь. Строки становятся более торопливыми и рваными, цепляются одна за другую, но мне удается разобрать лишь отдельные слова, имена и даты. Перелистываю несколько страниц. Только даты! "11.Х.46. Опять он удрал от меня. Два месяца я ждал, когда он появится в Монсе, он появился и удрал. Я гнался за ним сорок километров. На этот раз я застал его врасплох, он был без оружия. Мы выскочили из Монса на полном газу, он был впереди метров на триста, я настигал его и уже приготовил автомат, но тут дорогу на перекрестке преградил грузовик, и я потерял драгоценное время. Мы неслись до самого Шарлеруа, дорога там прямая, и ему было некуда деться. Я был уже близко, но его выручил город, он ускользнул по улицам, которых я почти не знал. Из Шарлеруа выходят пять дорог, я мог караулить только одну. Тогда я начал методично прочесывать город и снова накрыл его на выезде к Монсу. Мы понеслись по той же самой дороге. Я был уверен, что дело сделано. Оставалось меньше ста метров, как вдруг начал глохнуть мотор. Я совсем забыл, что бензин у меня на исходе, я слишком долго колесил по Шарлеруа, надо было заправиться там. Я выскочил, схватил канистру, а он тем временем повернул на север в сторону Брюсселя. Я долго видел его машину, пока она не скрылась за лесом. Гнаться было бессмысленно; он ушел. Он нарочно не стал возвращаться в Монс, чтобы запутать следы, но и в Монсе он теперь не останется. Теперь он перейдет в Гент, я почти уверен в этом. В Генте тоже продается отель... Необходимо перекрасить машину". "25.I.47. По ночам они приходят ко мне, садятся в изголовье, терзают своими вопросами. "Ты отомстил за нас?" - спрашивает Василь. "Нет, - отвечает Борис, - он еще не успел отомстить за нас, но он сделает это, мы должны набраться терпенья". - "Но ты узнал, почему он предал нас?" - продолжает Василь терзать меня. "Я говорил тебе, не надо было отпускать его из хижины в то утро, - подхватывает Милан. - Он лишь притворился, что пойдет за фазаном, а сам пошел к бошам". - "Но ведь он все-таки принес двух фазанов. Он действительно ходил на охоту", - это Робер пытается защитить меня. "Ты прав, Робер, - отвечаю я ему. - Буханка не виновен, не он предал нас. Нас предал другой, которого зовут П.Д." Но они не слышат меня. Тогда и я умолкаю. Я молчу и слушаю шорохи за стеной. С той ночи, как он внезапно появился в старом отцовском доме, я жду его, но он больше не приходит: в тот раз у него ничего не вышло, и он не хочет больше рисковать. Но я все равно жду его, слушаю каждый шорох, и голоса друзей лишь мешают мне. "Разве имеет значение, почему он предал? - раздается глухой голос в углу, там Марек сидит на корточках и щиплет лучину. - Если предательство имеет конкретную причину, разве оно перестает быть предательством?" - "Я отомщу за вас, друзья, отомщу, - отвечаю я в темноту. - Еще и двух лет не прошло, как я его встретил, и у меня еще есть время". - "Борис прав, - это снова Робер, он всегда был самым великодушным среди нас. - Вы же знаете, что командир уже три раза почти настигал его, а наш командир никогда не промахивается. В четвертый раз он не уйдет от него, и тогда мы успокоимся навеки". - "Ха-xa, - смеется Василь. - А кто тогда промахнулся, в том доме, у Лошадиной скалы? Борису пришлось выручать его. Вот кто никогда не мазал - Борис. Если бы Борис был нашим командиром, мы не погибли бы". - "Тише, друзья, умоляю вас, вы мешаете мне слушать. Если вы будете мне мешать, вы погубите меня..." Под утро голоса становятся невнятными, а когда встает солнце, они уходят совсем, и я засыпаю. После таких разговоров я несколько дней хожу разбитым и обессиленным, хорошо еще, что они приходят не каждую ночь, и я могу отдохнуть от их осуждающих голосов". "3.II.47. Сегодня Агнесса видела, как он дважды проехал мимо нашего дома. Я в это время был в префектуре, и он, конечно, знал, что меня нет, иначе он не поехал бы так нагло и открыто. Не прошло и недели, как мы сюда перебрались, а он уже пронюхал про нас. Он наблюдает за мной откуда-то. Хитрая бестия, мертвые не тревожат его, он спит спокойно, утром выезжает на охоту за мной и следит за каждым моим шагом. Я забрался на чердак и тщательным образом исследовал окрестности. На ближнем холме стоит одинокий сарай - он может прятаться там. Дорога выходит из леса, делает крутой поворот и скрывается за церковью - он может караулить меня за оградой. Из мансарды видны два соседних дома - он и там может сидеть. Я еще не успел познакомиться с соседями. А что, если он подкупил их? Я спустился в спальню, чтобы проверить автомат, и вдруг увидел его машину. Он выехал из-за церковной ограды - так я и знал. Я выскочил, погнался за ним, но его и след простыл. Я проехал километров двадцать, исколесил все дороги, но все было напрасно. Неужто мне померещилось? Я же точно видел его машину, я могу узнать ее из тысячи других, она все время стоит перед моими глазами". "12.III.47. Они не дают мне покоя. Больше всех злобствует Василь. "Почему ты валяешься в постели? - кричит он. - Или ты ждешь, когда он сам придет к тебе под твою пулю? Поезжай в горы, он сейчас там. Немедленно поезжай! Мы не уйдем до тех пор, пока ты не поедешь". Борис успокаивает его, он всегда был добрым, хотя до самой смерти не знал об этом и любил казаться безжалостным. "Потерпи, Василь, - говорит Борис. - Теперь уже недолго ждать, а мы можем ждать вечно, потому что с нами уже ничего не сделается". - "Ты, верно, заодно с ним, Лесник! - кричит Семен, кажется, он впервые заговорил с тех пор, как они начали приходить ко мне. - Ты тоже виноват перед нами, что отпустил на охоту Буханку". - "Не перед вами я виноват, - отвечает Лесник, - я виноват лишь перед Жермен. Но она простила меня. Она зажгла факел в моей руке. Поэтому я говорю вам: мы можем ждать вечно". - "Все же он мог бы поторопиться, - вступает Марек, он уже кончил щепать лучину и разводит огонь в углу, - мы уже порядочно ждем и никак не дождемся". - "Разве вы не видите, что он болен? - Кто это говорит? Огня еще нет, и я не вижу его лица, а голоса не узнаю, наверное, это великодушный Робер. - Ему надо отдохнуть, он устал, гоняясь за ним по дорогам. Он устал и заболел. Мы лишь мешаем ему своими разговорами". - "Спасибо, Робер", - отвечаю я. "Ха-ха, болен? - теперь и Марек смеется. - Да он просто струсил, вот в чем причина. Почему он с утра до вечера валяется в постели? Он просто боится его, ха-ха! А мы считали его своим командиром. Мы доверяли ему". Солнце встает, но они не уходят, они издеваются надо мной, терзают и клевещут, а я не в силах им ответить потому, что они не слышат меня. Они говорят что хотят, а сами не желают слушать моих доводов. Я бросаюсь на них с кулаками. Они лишь смеются в ответ и тут же ускользают. Кулаки мои бьются в кровь о стены, я падаю обессиленный. "Борис, Борис, - кричу я в отчаянье, - приди, Борис, ты один можешь помочь мне. Буханка не виноват, скажи им об этом. Ты же знаешь, Борис". Агнесса появляется в комнате, пытаясь успокоить меня, голоса утихают, и я прогоняю Агнессу из комнаты. О, если бы я мог заснуть и выспаться! Но Василь прав: я должен освободиться от этого, иначе они никогда не оставят меня. Итак, решено. Завтра еду в "Остеллу". ГЛАВА 18 "Жермен Марке предательница" - я отложил бесполезную пока тетрадь, слепо глядел на карточку и ничего не понимал. Снова рассыпались белые камни, которые я вот-вот готов был собрать. Я не верил, что Жермен предала "кабанов", но не верить в написанное было нелегко. А может, и в тетради названо имя Жермен? Тогда все сойдется. Машинально взглянул на часы. Прошло десять минут, как Антуан уехал, и пройдет еще полчаса, прежде чем он вернется с Иваном. За это время я мог бы принять решение: взять мотоцикл, что стоит в сарае, дорога известна, десять минут - и я перед Жермен. Нет, я не имею права торопиться. Сейчас самое время побыть одному и попытаться собрать распавшиеся камни. В доме тишина. Сюзанна хлопочет у очага, негромкое пение доносится до моей комнаты. Как же это могло случиться? Зачем ей нужно было предавать "кабанов"? Она же любила отца. Матъе, конечно, прав, она не могла стрелять в Альфреда, но что ей стоило нанять убийцу? Мы доберемся и до него. Но мотив, мотив? Неужто из-за денег? За франки, обещанные немцами? Вопросы снова опутывали меня, только зачем они мне теперь, когда в записке ясно сказано - предала Жермен. Антуан лишь головой покачал, когда я втолковал ему, что написано на карточке. Антуан сказал: "Подожди". Ну что ж, подождем. "Са ва тре бьен, мадам де ля маркизе", - беззаботно напевала Сюзанна у своего очага. Действительно, "все хорошо, прекрасная маркиза, дела идут, и жизнь легка, ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка". Какой пустяк - не хватает лишь мотива. А зачем мне мотив? Мотив выводит Сюзи, ей и карты в руки. А я одно знаю - отец был предан. И он сам назвал предателя. Конечно же, записку мог написать он. Он мог писать в темноте, впопыхах, вкривь и вкось. А как попала карточка к Альфреду? Я поискал в тетради, но конверта не нашел. Впрочем, Альфред и сам мог взять записку, когда уходил от раненого отца, а отец прикрыл отход. Помнится, Антуан говорил: когда он наутро нашел отца, то удивился, почему у того все карманы были вывернуты и очищены. Да, Антуан точно говорил это. А я в тоске и ярости катался по земле и пропустил такую деталь! В самом деле, это странно. А если обдумать еще раз то, что было на мосту? Они отходят, отец прикрывает. Но ведь и Альфред мог задержаться, он тоже мог быть ранен. Альфред наткнулся в темноте на убитого отца, вывернул у него карманы, чтобы забрать все бумаги. Альфред и взял карточку - чего тут гадать? Это не самое существенное. А главное то, что записку писал отец, писал в последнюю минуту жизни. И он написал слова, которые считал главными - только это и существенно. Отец не знал, к кому попадет записка, но верил, что она не затеряется. С этой верой он и писал. И записка попала к сыну - может ли быть вернее? Это его завещание мне. Вот почему Жермен пыталась скрыть от нас адрес Альфреда, вот почему она ездила в Марш. Она успокоилась, узнав, что Альфред там больше не живет, и тут же позвонила мне. Да, мы не нашли Альфреда, но синяя тетрадь в моих руках. Синяя тетрадь и записка. Ты крепко промахнулась, Жермен. "Шерше ля фам", - сказал черный монах. И я нашел ее. С женщины началась эта история, женщиной она и закончится. На кухне послышались голоса, нет, это не Антуан, ему еще рано. Сюзанна кому-то ответила, дверь распахнулась, и в комнату порывисто вошла молодая девушка. Она была в голубом свитере и короткой белой юбке, открывающей загорелые стройные ноги. Лицо без всяких следов косметики, но она и без того была чертовски хороша! На вид ей двадцать с малым хвостиком, и что-то знакомое чудится во всем ее облике. Может, я видел ее на церемонии? Нет, могу поручиться, что мы никогда не встречались: такую бы я запомнил. Она вошла в комнату и смотрела на меня с настойчивым интересом и каким-то непонятным мне волнением. Сюзи стояла в дверях, улыбаясь, и даже лукаво подмигнула мне из-за спины девушки, как бы говоря: "Ага, попался, голубчик!" Но я-то меньше всего на свете боялся женщин, даже самых распрекрасных. Я поднялся навстречу незнакомке. - Здравствуйте, - выжидательно проговорила та, оглядываясь на Сюзанну. - Вы Виктор Маслов? - Похоже, она и Сюзанну видит впервые, нет, не проходят сегодня мои варианты. Кто же это может быть? - Так точно, я Виктор, - я вспомнил женщину в черном и не торопился протягивать руку. - Я Николь, Николь Масло, - быстро говорила она, не сводя с меня напряженного взгляда. Чем я так ее взволновал? Не Тереза ли ее прислала? - Ты понимаешь?.. - Маслов? - переспросил я. - Чего ж тут понимать? Присядь-ка лучше, коль ты Маслов... - Николь, Николь Масло, - на лицо ее набежала облегченная улыбка, а взгляд был трепетным и зовущим. Непостижимым образом ее волнение передалось мне, и сердце заколотилось, потому что это все меняло. - Не торопись, Николь, сейчас мы во всем разберемся. Присядь же... Сюзанна подскочила ко мне и затараторила: - Николь э ля соер де Виктор. Виктор э фрер де Николь. Са ва тре бьен. Компри? Харашо-о, - и счастливо засмеялась от избытка чувств, переполнивших ее. - Ля соер, ля соер, что сие значит? - оторопело спрашивал я, потому что уже знал, что это такое. - Подожди-ка, сейчас проверим по словарю. Сюзанна подкинула книжицу. Николь продолжала ликующий стрекот: - Диксионер, диксионер, Николь ля соер, ля соер... Я лихорадочно перешвыривал страницы, еще не веря. Но так и есть: ля соер - сестра. - Взгляни, - сказал я, протягивая ей словарь. - Так? - Уи, уи, - она наскочила на меня и звонко чмокнула в щеку, это было убедительней всех "уи". - Я сестра. Николь Масло - сестра, - продолжала она, подлетела к Сюзанне и тоже на радостях поцеловала ее. - Николь - сестра Виктора. - Вот и познакомились, - перебил я, пытаясь поймать ее руку. - Теперь отвечай, откуда ты взялась? - Да, да, - она прильнула ко мне и снова чмокнула, на сей раз в ухо. - Виктор и Николь, брат и сестра, да, да. - Это я уже усвоил. Но откуда ты взялась? Кто твоя мать? - я снова потянулся к словарю, но она уже прочла мои мысли. - Жермен Марке, - радушно объявила она. - А я Николь Масло. Так что ж, пока все правильно, примерно так я и предполагал. Жермен предала отца, и моя сестра - дочь предательницы. "Са ва тре бьен, мадам де ля маркизе. За исключеньем, правда, пустяка". - Виктор, Виктор! - не успел я ни опомниться, ни подумать, как очутился перед зеркалом. Ни о чем не подозревая, Николь теребила меня, заставляя то повернуться, то наклониться, то приблизиться лицом к ее лицу, то, наоборот, встать затылком к затылку, чтобы помериться ростом, - и все это с неистовыми восклицаниями, задорными подмигиваниями, смешными гримасами, которые весьма шли ей, и она знала это. Я покорно поворачивался, пытаясь прикинуть между паузами хоть что-нибудь подходящее. Снова рассыпались мои камни. - Похожа, ну правда, похожа, Сюзи?! - вскрикивала она. Сюзанна поспешила к зеркалу, вставленному в шкаф. Я увидел возбужденно-дурашливое лицо Николь, открыто радостную Сюзанну и свою сосредоточенно-притворную физиономию. Слишком многое переменилось с появлением Николь в этой комнате, и я еще не мог предвидеть все последствия этого неожиданного явления. Сюзанна смотрела на нас, ободряюще переводя взгляд с Николь на меня, потом опять на Николь, - да, да, похожи, ну конечно, похожи, глаза немного разные, но нос - вылитый и губы - вылитые. Потом ойкнула и умчалась из комнаты. На кухне загремели кастрюли, оттуда сладко потянуло пригорелым тестом. Мы остались одни, и я попробовал улыбнуться. Эх, была не была, пока суд да дело, а сестру я теперь заимел, этого у меня уже не отнимешь. Такая длинноногая сестренка и все же младшая, недаром она так светозарно радуется вновь найденному старшему братцу. Похоже, неглупа. Но как все осложнилось с ее появлением... - Я хочу быть тебе хорошей сестрой, - щебетала Николь, не давая мне сосредоточиться. - Но я не знаю твоего языка. А мне так много хочется сказать тебе. - Еще наговоримся, не спеши. Скажи-ка лучше, когда ты родилась? - я протянул ей разговорник с этим вопросом. Николь тут же схватила карандаш. - 5 марта 1945 года, - написала она цифрами. Хорошенькое дело, я покачал головой, выходит, отец был еще жив, когда Жермен могла знать, что ждет ребенка. И, зная об этом, она... Нет, такое даже в голове не укладывалось. А Николь не давала мне передышки. Ей тоже хотелось знать. Ну что ж, Николь, пора переходить на волапюк, попробуем сообща разобраться. Мы вооружились словарями, уселись рядышком на диван. Как мы коверкали слова и всячески ухищрялись, помогая руками, предметами, мимикой, чертя карандашом, строя самые нелепые фразы, чтобы лучше понять друг друга. Впрочем, я постараюсь передать наш разговор обычной речью. А говорили мы о том же. - Когда ты узнала, что Маслов твой отец? - Позавчера. На другой день после того, как вы приезжали к нам. Я удивилась: зачем русские пришли в наш дом? Я даже видела тебя на террасе, но мать меня прогнала. А когда вы уехали, мама плакала, и папа Ив ругал ее. - Кто же тебе сказал про твоего отца? Мать? - Наивный вопрос, но все же надо задать его для очистки совести. - Что ты? - Николь покраснела. - Она даже не знает, что я поехала к тебе. Мама всегда говорила, что мой отец Ив. Я так и думала до пятнадцати лет, пока не начала соображать. А потом узнала, что я родилась через месяц после того, как Ив вернулся из немецкого лагеря. Но я сделала вид, будто ничего не знаю, и продолжала называть его отцом. Он ко мне прекрасно относился. Но я верила: когда-нибудь я узнаю, кто мой отец. И позавчера Жорж сказал об этом. - Жорж? Кто такой Жорж? - Он работает в нашем магазине. Он говорил, что видел тебя внизу. - А Жорж откуда знает? - Он все время живет в Эвае. Он был в партизанах и знал твоего отца, то есть нашего. И когда он увидел тебя, он сказал, что мы с тобой очень похожи. Жорж сказал, что наш отец и моя мать любили друг друга. Расскажи же мне про отца. Все, что ты знаешь! - Расскажу, Николь. Я тебе расскажу, - но, бог мой, как трудно иногда сказать самые простые вещи. Любила и предала - каким коварством надо обладать, чтобы поступить так. Предала отца, предала неродившуюся дочь... А может, именно из-за Николь она и решилась на это. Да, именно так. Вот он, мотив, которого не хватало. Чтобы люди не узнали, что у нее будет ребенок от русского партизана, и решилась она на этот отчаянный шаг! Но разве это смягчает ее вину? Отнюдь! Бедная сестренка Николетт! Что станет с ней, когда она узнает о матери. Нет, этого нельзя допустить, надо как-то предупредить Антуана. А моя мать? Каково-то будет ей узнать об этом предательстве?.. Как я ей расскажу?.. Вот как все сделалось сложно. - Ты знаешь, как погиб отец? - продолжала вопрошать Николь себе на беду. - Нет, Николь, - твердо ответил я, глядя в ее заискивающие глаза. - Я многого еще не знаю. Давай подождем Антуана. - Я прилечу к тебе в Москву, - заявила Николь, беспечно перескакивая на новую тему. - Я ведь сестра, а сестра может поехать к брату, правда? - Она увидела визитную карточку, лежавшую на столе рядом с тетрадью, и потянулась к ней. Я хотел было перехватить, но рукой махнул, пусть читает, все равно не поймет. - Альфред Меланже, - прочитала она. - Кто это? - Он умер, - опустошенно ответил я. - Он был в одном отряде с отцом. - Он был "кабаном", да? - Откуда ты знаешь про "кабанов"? - куда бы ни уходил наш разговор, он любым путем возвращался к могильному камню. - Мне Жорж сказал. Он говорил, что у отца была кличка. Его звали Лесником, это верно? - Она взяла меня за руку и робко спросила: - Почему ты меня не поцелуешь? Разве я не сестра тебе? Или я тебе не нравлюсь? Может быть, у вас не принято целовать сестер? - Ты очень красивая, Николь, - я притянул ее, она приклеилась ко мне щекой, и сладкий холодок нежности пробежал по мне: вот когда я понял, что она мне сестра. - И ты красивый, - она обжигающе взглянула на меня. - Я так рада, что у меня такой красивый брат! На дворе послышался шум мотора. Я осторожно отодвинулся от Николь. Но в окне показался "ситроен" с бежевым верхом. За рулем сидела женщина. Я не сразу узнал ее, а когда узнал, кулаки у меня сами собой зачесались. Но, видит бог, я не хотел этого. - Я приеду к тебе в Москву, - тараторила Николь. - Интересно, как встретит меня твоя мать? - Держись, сестренка, - проговорил я, вставая. - Сейчас что-то будет. С неустрашимым видом Жермен вошла, нет, ворвалась в комнату. На меня она даже не глянула. Шаг, другой - и смачный шлепок пощечины звоном отдался в моих ушах. - Нет, нет! - закричала Николь, хватаясь за лицо. - Я все знаю. Я все сказала Виктору. Зачем ты бьешь меня? - Как вы смеете, мадам? - начал я по-русски, угрожающе надвигаясь на Жермен. - Вы, кажется, забыли, что находитесь не у себя за прилавком, - но она цепко ухватила Николь и потащила ее к двери, продолжая гневно ругаться. Николь все же вырвалась, отбежала за стол, загородившись от матери стулом. - Виктор мой брат, - кричала она в отчаянье. - Я Николь Масло! Жермен продолжала кричать. "Ты Николь Марке! Жорж ничего не знает", - выхватывал я из ее быстрой речи. Жермен отрекается от отца. Опять она готова предать его. Тем хуже для нее. Тогда и я молчать не стану. Мотив я ухватил. Нечего в благородство играть, Николь - взрослый человек и вправе сама сделать выбор, поэтому она должна знать правду. - Сейчас же едем домой, - кричала Жермен, стоя против Николь по другую сторону стола. - Тебе здесь нечего делать! У тебя здесь никого нет! - Здесь Виктор. Он мой брат, - твердила Николь, не трогаясь с места. - Я хочу знать об отце. - Я расскажу, - мрачно пообещал я Жермен. - Николь узнает правду. И сейчас же. Но Жермен было не до того, чтобы вникать в смысл моих слов, даже если она и поняла их. Жермен подступила к дочери, но Николь снова увернулась и повисла на моей руке. - Ах так! - Жермен скривилась в бессильной ярости. - Я вижу, вы уже сговорились. Можешь оставаться здесь. Но помни, тогда мой дом будет закрыт для тебя, - она повернулась к двери. Я оставил Николь, подскочил к двери первым. Надо задержать ее до прихода Антуана. Так просто ты не уйдешь, Жермен! Сейчас ты узнаешь такое!.. Жермен остановилась, с недоумением смотря на меня. - Одну минуту, мадам, - неудержимо начал я, доставая бумажник. - Вот! Взгляните на это. - Я поднес карточку к ее лицу. - Жермен Марке делала визит в Марш-ан-Фамен. Вы надеялись, мадам, что мы не найдем Альфреда. Но мы его нашли. Жермен продолжала смотреть на меня с гордым недоумением, но, видно, то, что было написано на моем лице, говорило ей больше, чем мои слова. Она поняла! Лицо ее сделалось жалким и старым. - Не понимаю, о чем вы говорите, - пробормотала она, стараясь сохранить остатки своей надменности. - Ты ездила в Марш? Зачем? - удивилась Николь. - Сейчас вы поймете, мадам. И ты, Николь, узнаешь то, что хотела узнать. Здесь все написано. Сезам, откройся! - Я поднял карточку над головой и клятвенно произнес: - Отец писал это перед смертью. Понимаете? Борис писал про Жермен. Небольшой "презент" пур мадам, для вас, Жермен. Но он стоит многого. Больше двадцати лет об этом никто не знал, теперь мертвый Альфред передал мне карточку, и завтра об этом узнает вся Бельгия. Здесь написано все! Николь бросилась ко мне: - Там написано про меня, да? - Сейчас я все скажу, - торопился я. - Сначала я хотел проверить и уточнить, но раз она отрекается, я скажу сам. Вот что отец написал: "Жермен Марке предательница", - я с наслаждением бросал слова в ее испуганно окаменевшее лицо. - А, вы не понимаете? Но я могу сказать и так, что вы поймете... Сейчас вы узнаете, сейчас. Диксионер, сестренка? - Николь с готовностью схватила словарь, наши руки неловко столкнулись, и словарь выпал, завалившись под стол. Я нырнул за ним, судорожно листал страницы, стоя на коленях, потому что у меня уже не оставалось времени. Боже, сколько слов придумали люди, чтобы оградить себя от правды. А мне необходимо одно-единственное слово, только оно и существует на свете: предчувствие, не то, предсказание, предикат, предбанник, не то, не то, кто же мог знать, что мне придется учить такие слова, вот оно - предать! Но в словаре уже не стало нужды. Дверь распахнулась, в комнату вошел Антуан, из-за его спины выглядывало любопытствующее лицо Ивана. Я так увлекся, что даже не слышал, как подъехала машина. Тем лучше - сейчас при них скажу. Антуан с удивлением поздоровался с Жермен. Та несколько смутилась, но все же попыталась ответить с достоинством. Николь сделала реверанс. Иван уставился на меня: - Что ты делаешь под столом? - Ищу справедливость, Иван, - отвечал я сконфуженно. - Но ее не оказалось и там. Это Николь, познакомьтесь. Николь улыбнулась и снова сделала кокетливый реверанс перед Иваном. - Привез к себе свою бельгийскую невесту? - неуклюже пошутил Иван. - На большее твоя фантазия не способна? Сейчас все узнаешь. Читай! - я протянул ему карточку. Но Иван и бровью не повел. - Слышал от Антуана, - бросил он, - это надо еще проверять. Антуан уже безмятежно разговаривал с женщинами, изредка бросая на меня пытливые взгляды. - Внимание. Атансьон, - выкликнул я устало. - Кончайте разводить китайские церемонии, мы не на королевском приеме. У нас есть дела поважнее. Иван, сейчас же скажи Николь, что ее мать предала нашего отца и виновна в его смерти. - Почему ты говоришь "нашего отца"? - удивился Иван. - Я не могу так переводить. - Да разве в этом дело? - я лишь рукой потерянно махнул. - Неужто ты не понимаешь: предала, предала. Вот она перед тобой сидит. - Ты говоришь серьезные слова, - настаивал Иван. - Я хочу переводить точно. Так я только помешаю своей родине. Николь смотрела на меня с тревогой и надеждой, пытаясь понять наш разговор. Я нагнулся, поднял словарь, который так и остался лежать раскрытым, и захлопнул его. - Ну разумеется, Иван, - только и сказал я. - Не бойся! Моя родина выдержит, когда узнает, что Николь мне сестра. Ля соер. Или тебе по-китайски сказать, чтобы ты понял? - Николь ля соер, - подтвердила Николь. - Сейчас я проверю, - Иван невозмутимо отвернулся от меня и перешел на французский. Разговором правил Антуан: удерживал порывающегося Ивана, терпеливо втолковывал, обращаясь к Жермен, мягко улыбался Николь. Мне он сделал выразительный жест, призывая к терпению. Жермен, конечно, темнила. Антуан внимательно слушал. Николь не верила матери и порывалась вмешаться. Даже Сюзанна, расставив посуду, молвила слово, пытаясь убедить Жермен. Иван сокрушенно качал головой. А Жермен все отрицала. - Кончай, Иван, - перебил я, не выдержав. - Брат, сестра - сейчас это дело десятое. Ты лучше записку прочти: пусть она узнает, кто она есть. Только ты Николь это скажи, а я на них посмотрю, на обеих. - Я не могу так для тебя переводить, - настаивал Иван. - Ты на кого работаешь? - я изумился. - На них или на свою родину ты работаешь? Здесь же черным по белому написано... Жермен замолчала и слушала наш разговор. - Ты не знаешь ихних законов, - ответил Иван. - Если ты скажешь, и это будет неправда, Жермен будет писать на тебя в суд. Она сделает тебе сатисфаксьон и спрячет тебя в тюрьму. Я невесело усмехнулся: - Хорошие перспективочки ты мне сулишь, о Иван, закованный в капиталистические цепи. То сватаешь меня хозяином бистро, то в тюрьму запрятать грозишь. Давай, Иван, трудись. А то, что отец здесь написал, тебе плевать, это же не твой отец. - А как попала визитная карта к Альфреду, ты знаешь? - Спроси что-нибудь полегче. Альфред сам и взял ее у отца, когда тот был убит. - Напрасно ты так рассуждаешь, - желчно произнес Иван. - А где та карта лежала? - Один-ноль в твою пользу, Иван, - льстиво признался я. - Гордись, Шульга. Нашел конверт на полу кабины? Ты крупный следопыт. - Николь подошла ко мне и стала за спиной. Я облегченно взял ее руку. - Не тревожься за меня, сестренка, кажется, мы обойдемся без сатисфакции. - Пожалуйста, мы от тебя ничего не скрываем, - с торжеством продолжал Иван. - Конверт нашел Антуан. Он не будет его прятать от тебя. - Остается взглянуть на штемпель. Значит, ты считаешь... - Я с вами не ездил, - уязвленно перебил Иван. - Это Антуан так считает. А я с ним лишь говорил, когда мы сюда ехали. Антуан достал из пиджака конверт. Штемпель в самом деле поблек от времени, но разобрать его все же можно было. Я вгляделся: 15 марта 1947 года. В какой же шкатулке почти два года беспросветно таилась отцовская записка? И как стремительно она выскочила на свет - через два дня после смерти Альфреда. Подходящую загадку задал мне Антуан. - Что это за конверт? - спросила Николь, настороженно отступая от меня. - Ты что-то скрываешь от меня? Я должна знать. - Сейчас Антуан тебе все объяснит. Слушай его, Николетт. Жермен уже не хорохорилась и сидела притихнув. Она поняла: происходит нечто серьезное, и она имеет к этому прямое отношение. Антуан начал. Иван великодушно переводил на своем языке: - Эту карту писал Борис, но попала она в чужой адрес. Помнишь, Антуан говорил на мосту, что у Бориса все карманы были вывернуты. Значит, кто-то обшарил Бориса, когда тот был уже мертвый. Антуан не думает, что это был Альфред, карточка два года лежала в чужих руках. Но вот Альфреда не стало, и через два дня послали карточку на его убитое имя. Конверт был послан из Ла-Роша, тут и штемпель отеля есть. Кто же послал этот конверт? Тот, кто шарил отца, владел карточкой и убил Альфреда. Это был один и тот же человек. Он думал, что власти или друзья Альфреда начнут искать автора этой пули, и потому хотел сделать так, чтобы не быть на следу у искателей. - Замести следы он должен был, это верно, - машинально поправил я. - О вывернутых карманах я и сам думал. - Кроме того, Антуан говорит, что в синей тетради написано, кто стрелял в Альфреда первый раз, когда он ездил к Матье Ру. - Еще бы. Синяя тетрадь молчать не будет, - я воодушевился. - Кто же это? Я же не мог без вас прочитать тетради... - Надо мне самому почитать, - объявил Иван. - Пока Антуан видел там только буквы, как это сказать? - Инициалы. - Да, те самые твои инициалы, которые ты нашел на ноже и на дереве: "М" и "R". А потом тот человек их переменил. Но Антуан думает, может, Альфред написал хотя бы его имя. - Значит, тетрадь зашифрована? Интересный винегрет, - насмешливо начал я. - Какие вы все великие конспираторы: пароли, клички, шифр. Как я могу работать в таких условиях? Вот они, ваши распрекрасные законы! Отряд был предан, а предателя нет. Но ведь только три человека знали, что "кабаны" пойдут на мост: Альфред, отец и Жермен. Опять мы вернулись к нашим баранам. Выходит, если Жермен тут ни при чем, они сами себя предали. Сами пошли к немцам и сказали: в среду мы нападем на мост через Амбле, встречайте нас. Рандеву назначаем вам на двенадцать ноль-ноль. Так, что ли, было на мосту? Снова ты, Иван, путаешь все мои карты. Никакого сладу с тобой нет. - Антуан говорит, - терпеливо ответил Иван, дав мне излиться, - что мог быть и четвертый человек, который знал об этом. - Ну разумеется, Жермен ему сказала. - Да, он говорит, что надо спросить у Жермен. - Опять она начнет увиливать. Не верю я ей. Неужто ты не видишь, Иван? И в первый раз она увиливала. Теперь от отца отрекается. Тоже красиво. - Антуан говорит наоборот, - возразил Иван. - Он сказал ей, что понимает ее мотивы. - Знаю я эти мотивы! Не хочет она правды - вот ее мотив. - Антуан все равно решил ей сказать, он ведь тоже упрямый, вроде тебя. - А я о чем вам два часа толкую? И до тебя дошло, наконец? Все это время Жермен напряженно слушала наш разговор. Николь тревожно переводила глаза с меня на Ивана, потом опять на меня, она буквально в рот нам глядела. Все ждали. Но вот Антуан взял со стола карточку и обратился к Жермен. Он сказал ей несколько слов. Жермен тут же обмякла и залилась слезами. Я увидел в глазах Николь испуг и осуждение. Она подбежала к матери, прильнула к ней. - Нет, нет! - вскричала Жермен. - Какой приятный пассаж! - я рукой махнул. - Двадцать лет спустя, или Запоздалое раскаянье, третья серия. Что Антуан сказал ей? - Он только прочитал, что там было написано. Антуан подошел к Жермен, говоря ей что-то болеутоляющее. Жермен всхлипывала. Николь смотрела на меня с укоризной. Нет, я не жалел Жермен, она лишь свое получила. Но все-таки я был старшим братом, у меня появились обязанности. Я подошел к Николь, взял похолодевшую ее руку. - Не горюй, сестренка. Перед тобой-то я не виноват. Твоя мать ради тебя старалась. И я ради тебя. Я сам виноват, что конверт обронил. А Иван нашел, смотри, какой счастливый сидит. Пожилой следопыт называется. - Этого я не буду переводить, - обиделся было Иван. - А мы с Николь и без тебя отлично общаемся. Правда, сестренка? Николь доверчиво пожала мою руку. Жермен продолжала всхлипывать, но уже с передышками. Сюзанна вошла в комнату и тоже слушала, что говорит Жермен. - О чем она? Признает меня за пасынка и утверждает в наследстве? Получишь первую курицу, Иван. - Зачем ты смеешься? - вступился Иван. - Она сейчас очень страдает. Ей тяжело думать, что Борис считал ее предательницей и умер с этой мыслью, так она говорит. Поэтому она плачет. Он ведь не знал про Николь, она ему не сказала, потому что была тогда не совсем уверена. Она надеялась, что скажет ему в другой раз, но он больше никогда не пришел к ней. Если бы она сказала Борису, он бы так не писал. - Надо с первого раза говорить правду, мадам. Ладно, Иван, не переводи ей. Скажи Николь, что отец про меня тоже не знал. Двое нас у него - и ни о ком он не знал. Сиротинки мы с тобой, Николетт, - я петушился из последних сил, а на душе кошки скребли. Если даже тетрадь зашифрована, не скоро мы доберемся до правды. Ах, как я был раздосадован. Отец обманулся, а я поддался ложным подозрениям, потому что не мог не поверить отцовскому зову. - А Жермен передай, что я виноват перед ней. Я же не учел конверт. Иван перевел. Жермен улыбнулась сквозь слезы, а Николь повернулась и чмокнула меня в третий раз. - Жермен говорит, что ты хороший сын и не мог поступить иначе. Но она просит и твоего понимания. Разве могла она предать? Невозможно сказать, как страдала она от этой пули, которая убила Бориса, это было все равно, что пуля в нее. Она любила Бориса и не могла предать его по закону любви. Как хорошо, что у нее есть дочь от любимого. Она жалеет лишь об одном, что не сказала тогда Борису. В этом ее большая вина. - А я виноват, что было заподозрил ее. Я же не мог знать про Николь, - так мы изо всех сил великодушно винились друг перед другом. - Передай ей, что я постараюсь быть хорошим братом для Николетт. - Мерси, Виктор, - ответила Жермен. - Она произносит тебе мерси, - трудолюбиво перевел Иван. - О ля-ля! - воодушевился Антуан. - Теперь мы можем поздравить сестру и брата. К тому же мы проголодались. - Сначала все же спросим Жермен, знает ли она о четвертом человеке. - Это был Мишель, которого окликали Щеголем, - ответил Иван. - Он знал, что "кабаны" пойдут на мост. - Каким же образом он узнал? - Он был телохранителем Альфреда и Бориса и всегда ходил с ними. В тот день, когда они виделись последний раз, Борис пришел вместе с Мишелем. Партизаны не имели такого права, чтобы ходить одинокими. Жермен и Борис вели свой разговор на кухне, а Мишель сидел в саду. Если бы он захотел, он мог бы все услышать через окно. И он все слышал. - Почему Жермен так уверенно говорит об этом? - Потому что потом Борис пошел к американскому летчику, который прятался в Эвае. Борис мечтал пробраться в Англию, чтобы бить бошей. Он ушел договариваться, а Мишель появился на кухне и спросил у Жермен: "Ты пойдешь с нами на мост в среду?" И Жермен ответила: "Я в леса не хожу, я женщина". Она тогда подумала, что это Борис сам сказал Мишелю про мост, но теперь она уверена, что тот все пронюхал через окно. После того как "кабаны" погибли, она имела подозрение на предательство, на это даже Альфред намекал, вот почему она подумала о нем, что он такой странный. Но что может сделать женщина? Она даже не знала, кому должна мстить... - Женщина может сказать правду с первого раза, - в сердцах перебил я. - Можно тебя переводить? - со светской улыбкой спросил Иван. - Не стесняйся, Ванечка, переводи. - Она тебе отвечает, - продолжал Иван, - что ты не знаешь ихнюю женскую психологию. Она бы не смогла жить с таким камнем на шее, зная, что "кабанов" предали. И постепенно она убедила себя в том, что предателя не было, так ей было спокойнее жить. В этом она готова раскрыться теперь. Она долго плакала после нашей встречи, а потом стала думать и придумала, что ты ей не поверил. И еще она придумала, что ты имеешь право знать про предателя, ведь ты можешь отомстить и за нее. Но она не хотела, чтобы ты узнал про Николь, поэтому она так долго терзалась и думала. В последний раз Альфред видел ее в положении, он был посвящен в ихний амур с Борисом. Если вы узнаете об этом, Николь будет несчастлива, так она думала. - Я знал про Николь, - с улыбкой заметил Антуан, - это хорошо, что Жермен теперь сама говорит об этом. Смущенная Жермен снова взялась за платочек и принялась осушать глаза. - Она просит у тебя пардона, - добросовестно переводил Иван, - она имеет надежду, что ты поймешь ее, почему она села за руль и сама поехала в Марш, чтобы предупредить Альфреда не говорить про Николь, и пусть он расскажет все остальное. Ах, почему она не сказала тогда Борису про своего инфанта? Это она так говорит, - заключил Иван, - а я только перевожу. - Хорошо переводишь, Ваня, чистосердечно. Эх, Антуан, ведь мы уже в субботу могли синюю тетрадь заиметь, два дня, целых два дня... - Это мне переводить? - полюбопытствовал Иван на русском языке. - Сам потом Антуану скажу. Но коль Жермен сказала нам всю правду, пусть назовет теперь предателя. - Она не знает, - обескураженно ответил Иван. - Как не знает? Разве Альфред ей не сказал? - Он сделал тонкий намек, он сказал, что убьет этого предателя, если узнает про него. Это было все. А дальше он смотрел на ее живот и молчал. - А где хоть был предатель: в отряде или со стороны? Скажи, Иван, что это очень важный вопрос - вопрос всех вопросов. - Она все-таки думает на Мишеля: люди видели его после войны в горах. Неужели ты снова не веришь ей? Она тебе удивляется. - Верю, верю, Иван, но я же правду должен знать! Не до нюансов мне теперь. На Мариенвальда, черного монаха, она не имеет подозрений? - Он богатый и порядочный человек. Он честно сотрудничал с англичанами. После войны он еще больше разбогател. Теперь у него много миллионов. Но он не мог знать про "кабанов". - А полковник Виль? Он не посвящал Жермен в свои планы относительно банка. - Что ты? Это не женское дело. Об этом не знал никто. Я вздохнул: - Ну что же, все сходится. Только предателя все не видать. Давайте хоть поглядим на него. - Как же мы его увидим? - подивился Иван. - Счет сравнялся, о отважный следопыт: один-один, - я горько засмеялся и достал фотографию, которую привез Матье Ру. - Тут все "кабаны" налицо. Сейчас я сам определю Мишеля. Как там его окликали - Щеголь? Тогда вот этот франт с пестрым шарфом, - я указал на жгучего брюнета, стоящего вторым слева. Жермен покачала головой. - Ты показал на Милана Петровича, - отозвался Антуан. - Попробуем еще раз. Значит, кличка дана по контрасту. Вот он, этот крючковатый рохля с узким лицом, рядом с отцом стоит. С таким носом он никуда от нас не денется. - Да, это Мишель, - подтвердила Жермен. Отец продолжал улыбаться, и предатель стоял рядом, положив руку на его плечо. Оглянись, отец, погаси улыбку. Иуда рядом с тобой, неужто ты не чувствуешь дрожи его руки, не видишь затаенное предательство в его глазах? Но отец застыл недвижно, и улыбка не сходит с лица. Таким он навсегда останется. - Я буду искать предателя вместе с вами, - отважно заявила Николь. - Ведь Борис - мой отец. Пепел Клааса стучит в мое сердце. Я с тоской сжал ее руку. ГЛАВА 19 - Тут опять эти закорючки, - лепетал Иван, - я забыл, как их переводить. - Кавычки, знак прямой речи, - пытаюсь втолковать ему, но он глядит на меня вопрошающими глазами. - Значит, отсюда начинается прямая речь. Кто там говорит: Альфред или Виль? Антуан заглядывает в тетрадь. - Это Виль говорит. Они тогда поспорили и разошлись. - Ладно, Иван. Пусть Антуан забирает тетрадь и сам читает, а потом расскажет своими словами. Закуриваю. Второй час ночи. Иван почти на каждой фразе спотыкается, но упрямо стоит на своем. Наконец на закорючках он сдается, уступает тетрадь Антуану. - Перекур с дремотой, - объявляю я. - Поговорим за жизнь. Ты не должен переутомляться, Иван: родина ждет от тебя новых свершений. - Моя Тереза тоже плохо знает грамоту, - вздыхает Иван, - в войну она училась мало. Но для Мари мы сделали хорошее образование. Мари обучалась в свободной системе, за такую школу приходилось платить много денег. - Зять-то чем занимается? - Он учится фотографическому делу. Но он еще молод. Я говорил им: не надо делать детей. Мари познакомилась с ним на ярмарке. Клод проживает в Льеже и часто оставался ночевать у нас в доме. Мы с Терезой ложились спать в средней спальне, чтобы они не могли бегать друг к другу. - Проспал ты, Иван, - посмеиваюсь я. - Да, я проспал своего внука, пришлось вести их к кюре. Я отправился на кухню, чтобы сварить кофе покрепче. Выпили кофейку, опять пообщались с Иваном. Наконец Антуан захлопнул тетрадь и дал резюме. Не очень-то веселым оказалось оно. Альфред Меланже не выдержал напряжения поединка, растянувшегося больше чем на два года: заболел и попал в лапы к Мишелю. Тот чисто сработал. Еще до убийства Альфреда переменил имя и сделался П.Д. Даже болезнью Альфреда сумел он воспользоваться: маячил перед ним и уходил. А потом простучала та очередь, прошившая ветровое стекло. Отныне Щеголь был уверен в своей безнаказанности: не осталось ни одного живого свидетеля его преступления. Зато мы получили уравнение с двумя неизвестными: Мишель R. = П.Дамере, кличка Щеголь. Это и есть единственная наша ниточка, такая тонкая, что ее даже потянуть боязно, того гляди оборвется. То он в Монсе, этот вездесущий Щеголь, то в Намюре, то в Генте, ищи-свищи по всей Бельгии. Ни имени, ни адреса, ни знака. Альфред Меланже боялся довериться до конца даже бумаге, и тайна ушла вместе с ним. Правда, можно поехать в Намюр или Монс, чтобы попробовать там раскопать, какой такой П.Д. покупал и продавал отели вскоре после войны: в нотариальных конторах могут сохраниться записи, но это тоже дело затяжное. Последняя остается зацепка: "Остелла" - предсмертный клич Альфреда Меланже. Случайно ли это вырвалось в полубредовом беспамятстве, или то был пророческий вскрик отчаявшегося сердца? Утро вечера мудренее. Иван поехал домой, мы с Антуаном разошлись по спальням. Тот поспал всего три часа и помчался к своей цистерне. Я встал с неясной головой, побежал к роднику. Распавшиеся камни тайно поблескивали в воде, ничто не могло потревожить их ломчатого покоя. Я побежал обратно, хватая с кустов ежевику. Факты нужны мне, достоверные факты, а их как раз и не было. Зато загадок сколько хочешь надавала синяя тетрадь: Лошадиная скала, дом в горах, еще один "кабан" по кличке Буханка - откуда он взялся? И снова путается под ногами полковник Виль - на кой черт он мне сдался вместе с его Веллингтон-стритом? Тени обступают меня, сплошные тени, и с каждым разом их становится все больше. Как же все было? Мишель сделал вид, будто ушел на охоту, и передал план операции немцам. Но мотив, каков мотив предательства? Только он может сцепить добытые факты, соединить распавшиеся камни. Бегу по открытой дороге, и дальние холмы влекут меня. Он где-то там бродит. Он предал, убил, но совесть его не терзает, он крепко спит, исполнив свой предательский мотив, и голоса им убиенных не тревожат его по ночам. Живой и невредимый, преуспевающий, жуирующий, самодовольный, лгущий, обжирающийся, произносящий речи, попивающий "клико" - так и останется, если я не найду его и не совершу свой суд. А я сам на бобах сижу. Сюзанна домовито распоряжалась у очага, бросая на меня соболезнующие взгляды. Я подмигнул ей: ничего, Сюзи, как-нибудь выкрутимся. Начнем с "Остеллы" и выкрутимся. Для начала подведем все же предварительные итоги. След на Жермен оказался ложным, зато он привел меня к Николетт. Но кто же указывал мне на этот след? Отец и черный монах. Отец обманулся, черный монах - навряд ли. Значит, мы имеем и кое-какие положительные выводы даже из ложного следа. Синяя тетрадь также отметает подозрения на Жермен. Но по-прежнему главным остается вопрос: находился ли предатель среди "кабанов" или надо искать его дальше? Тетрадь отвечает на этот вопрос довольно туманно, но все же след прощупать можно. И ошибка отца, если он сам писал записку, имеет свои основания. Жермен, Матье Ру, Мариенвальд - все имена, начертанные было на белом камне, отпали. Впрочем, не совсем: черного монаха мы пока подержим в резерве. И новое возникло имя: Мишель R. = П.Д., пока оно еще не расшифровано. Но монах-то явно связан с этим человеком, пусть не сейчас, так в прошлом, иначе зачем было ему наговаривать на Жермен? Куда-то выведет новый след? На "Остеллу"?.. Или он опять окажется пустым? Но нет пока иной нити. Сюзанна взяла плетеную корзину, спустилась в погреб. Резко прозвучал телефонный звонок, перебив мои разбегающиеся мысли. Я даже вздрогнул от его внезапной тревожности - что сулит этот ранний звонок? Телефон залился снова. Я один на один с телефоном. Третий звонок. Сейчас на том конце провода положат трубку, и я никогда не узнаю, что хотел сказать неуслышанный голос. - Это дом Форетье? - спросила по-французски женщина, я тотчас узнал ее. - Бонжур, Любовь Петровна, - отвечал я бодро, она-то никогда не узнает о моей печали. - Как поживаете, Виктор? - голос ее не обещал ничего доброго. - Гран мерси, Любовь Петровна. У нас, как говорится, полный манифик, Антуан на работе, мы только что позавтракали с Сюзанной. Жду Ивана и Луи. Президент обещал позвонить. - Все ей доложил, пусть возрадуется. - А сегодняшнюю газету вы читали? - с наслаждением спросила она. Так вот оно что - еще и газета! Вариант не из худших, но и радости от него ждать не приходится. - Ах, Любовь Петровна. Я так тоскую здесь без газет. Где моя родная "Комсомолка"? Слышали про такую? Иван обещал привезти из Льежа, говорят, там есть магазин, где продаются московские газеты. А что же пишут в ваших газетах? - поддел я ее. - Я и сама-то еще не читала, - продолжала она злорадной скороговоркой. - Муж позвонил с работы и сообщил: очень интересная заметка про вас. Вот я и решила телефонировать. - Мерси, Любовь Петровна, мы непременно вам сообщим, что там написано. Может, вы с Сюзанной хотите поговорить, она на минутку отлучилась, но я могу позвать. - Я к вам, пожалуй, загляну. Буду сегодня в ваших краях. Я тут же подхватил: - Непременно приезжайте, Любовь Петровна. Мне крайне необходим ваш совет. Я имею в виду барона Мариенвальда? Как вы думаете, ему можно довериться? - Он вполне солидный человек. Я связана с ним контрактом. - Да, да, он говорил мне. Ведь вы же и сказали ему о моем приезде?! Он произвел на меня самое благоприятное впечатление. - Этот скряга угощал вас! - теперь она была удивлена бесконечно. Но я-то уже не удивлялся. - Мне показалось, что он был весьма озабочен, когда я ему сказала, что вы приезжаете к нам. - Ну зачем же так, Любовь Петровна? Вы же сами сказали, что он лоялен. Он был искренне рад встретиться с соотечественником. Сообщил мне массу интересных вещей. Шерше ля фам, - поведал он мне. Кстати, ведь это вы рассказали московскому корреспонденту про Жермен? Там, в Ромушане, еще весной. Наверное, он, этот фон-барон, и доложил вам про темную историю?.. - А про то, как он дерет с меня три шкуры, он вам не докладывал? - она уже завелась, я только посмеивался. - Об этом речь как-то не заходила. Приезжайте к нам, с удовольствием вас послушаю. Вы ведь все тут знаете, Любовь Петровна, все темные истории. Кто такой Щеголь - не слышали? - Что еще за Щеголь? Я могу показать вам свои материалы... Но я уже не слушал и скоро положил трубку. Не знает она про Щеголя, слухи только собирает. Вот и про газету сообщила. Итак, газета. Нетрудно представить, что они там изобразили. Я прошел в гостиную и увидел газету на телевизоре, куда Сюзанна положила ее, на развертывая. Газета как газета - ихняя, как говорит Иван, газета. На первой полосе целуется парочка: фрак, фата, обручальные кольца - гвоздь номера. В углу перевернувшаяся машина - тоже не про меня. На второй полосе девица, похожая на Терезу, демонстрирует купальник, не она ли это? Мало ли их, похожих? Дети купаются в бассейне, парочка в купальниках отплясывает твист... А вот моя персона... Стою на фоне церкви в Ромушане, клятвенно подняв руку, и рот раскрыт в той же клятве. Рядом Луи, чуть дальше президент. Слушают. И заголовок про меня: "Ле рюс шерш ле третр". Тут и за словарем ходить нечего, до гроба не забуду этого слова - предатель. Ах, мадам Констант, вечно они вперед лезут. Русский ищет предателя да еще двести строк текста в придачу. Ищет русский, ищет - но только где его искать? И кто он есть, черт возьми? И опять зазвонил телефон. Сюзанна уже стояла там, оставив корзину с бутылками и банками на погребной лестнице. Я подхватил корзину, вернулся на кухню. Звонила мадам Жюли, мать Антуана, "Журналь, журналь", - твердила Сюзанна, шаря глазами по комнате. Я поставил корзину, протянул ей газету. Сюзанна закончила разговор, глаза ее жадно забегали по строчкам. Что они там на меня настрочили? Просим предателя "кабанов" явиться с повинной, что будет учтено при вынесении приговора как смягчающее обстоятельство. Прием предателей во Дворце Правосудия ежедневно с трех до шести. Вход свободный. Вот и мне на собственной шкуре пришлось испытать нравы этой печати. - Сенсация! - заключила Сюзанна, посмотрев виновато. И правильно заключила. Нужна мне эта сенсация, коль я на бобах сижу! Сюзанна снова схватилась за трубку, я плечами пожал и принялся за кофе. Теперь он уже не смолкал, этот черный трезвонящий аппарат. Позвонил Ру, чтобы узнать результаты вчерашней поездки к Альфреду, и ответил, что вечером сам приедет. Николь доложила, что тоже прочла газету и спешит ко мне. Поздравительный звонок от президента: это прекрасно, что газеты оповестили всех о вашей клятве... Мерси, мсье президент. Оскар, брат Антуана, в чем-то упрекал Сюзанну, а та возражала, я уже не вникал. Я устал от звонков, хотел было пойти на ежевичную тропу, чтобы на покое обдумать ситуацию, как Сюзанна протянула трубку мне. - Мой друг, поздравляю вас с высочайшей королевской милостью, - распинался фон-барон Птеродактиль. - Отныне для вас в Бельгии открыты все дороги. Даже в нашем ордене не все бельгийцы удостоены такой награды. Я так жалел, что не мог позавчера присутствовать на церемонии, чтобы лично пожать вашу руку. Но я еще не теряю надежды сделать это, разговор с вами произвел на меня самое глубокое впечатление, трагическая судьба вашего отца взволновала меня. Я долго думал над вашими словами, и мне кажется, я вспомнил имя той женщины из Эвая. Ее зовут Жермен, она... - Вы имеете в виду племянницу мадам Женевьевы? - перебил я, чтобы не дать ему опомниться, но не таков был фон-барон, реакция у него вполне подходящая. - Совершенно верно, именно благодаря незабвенной Женни, да упокоит бог ее душу, я и вспомнил, как звали племянницу. Ведь она была тогда еще дитя, такая голенастая девчонка, она безумно любила сладости. "Эх ты, поп толоконный лоб, - я уже забавлялся, слушая его, - фиговая у тебя реакция, куда тебе против Виктора Маслова: с животиком уже была твоя голенастая Жермен, когда ты вез ее в Эвай, не гонялся бы ты, поп, за дешевизной". - Так вы ее видели? - не выдержал он. - Она, разумеется, наговорила вам немало любопытного? Не я ли предупреждал вас... - Ах, Роберт Эрастович, - я тяжко вздохнул, чтобы он услышал. - Вы лучше меня знаете женщин. Они нас любят, и они же первыми забывают. Се ля ви, как говорят в Париже. Мадам Жермен даже на церемонию не соизволила приехать в этот день, видно, курицы бойко шли... - Но вы не пробовали, мой друг, поинтересоваться у нее подробностями, которые привели к столь трагическому концу? - наставлял меня черный монах, фон-барон недобитый. - Я читал сегодняшнюю газету. Вы сказали прекрасные, благородные слова... - Нет, мсье Мариенвальд, - остановил я его излияния. - Это была не Жермен. То, что вы имеете в виду, сделал человек по кличке Щеголь! - Так я ему выложил, пусть он остолбенеет, услышав это слово. - Вот если бы вы мне про Щеголя рассказали, ах, как я был бы вам признателен... Увы, все-таки неплохая у него реакция! - Щеголь, Щеголь, - зашептал он, вспоминая. Я отчетливо представил его глаза, молитвенно закатившиеся к потолку. - Щеголь... Знакомая кличка. При каких же обстоятельствах я слышал ее? Дайте вспомнить. Ах да, это стоило мне голодной весны. Я накупил продуктов на три месяца вперед, и чей-то отряд нагрянул ко мне, чтобы произвести реквизицию. Все они, разумеется, были в масках. И кто-то окликнул: "Щеголь!" Да, да, я совершенно точно вспоминаю. Это был их командир. И он крикнул: "Щеголь, принеси пустые мешки". - А Буханки там не было? Вы не помните? - Я послал воздушный поцелуй Сюзанне, которая заинтересованно слушала наш разлюбезный разговор. - Буханка? - удивился он упавшим голосом. - Какая буханка? Это хлеб или кличка? Но, кажется, я не помню... - Огромное спасибо, Роберт Эрастович, - отвечал я с подтекстом. - Я ни минуты не сомневался, что вы скажете мне всю правду. Я тоже, как и вы, считаю, что предатель был в отряде. Как только мы найдем этого Щеголя, тут же приведу его к вам для опознания, ведь, кроме вас, его никто не знает. Я бросил трубку, не дав ему ответить, и прошелся колесом по кухне. Сюзанна с недоумением наблюдала за мной. Я приземлился перед ней и чмокнул в щеку. Сюзи потупила глазки. - Продолжаю вызывать огонь на себя, - известил я ее. - Звоночек-то был от П.Д. Виват, Виктор Маслов! Виват, мадам Констант! Виват, Сюзанна! Еще одно последнее сказанье - и сойдутся белые камни. На дворе заурчала машина. Прибыл Луи Дюваль, и в руках у него, естественно, газета. Луи был озабочен и потрясал газетой: - Год фердом? Как они смели? Они же его предупредили, этого бандита. Теперь он скроется, он улетит на самолете. Я развел руками. - Сенсация, Луи, - теперь уже я его утешал. - Им нужна сенсация. Бум-бум! А на истину им наплевать. Однако и нам следует поторопиться. Мы должны ехать в "Остеллу". - По Терезе соскучился? - Луи усмехнулся, принимая от Сюзанны чашку кофе. Я молча раскрыл перед ним синюю тетрадь. - Слушай внимательно, Луи. Альфред Меланже был убит, но его тетрадь нам кое-что рассказала. И последнее слово в этой тетради "Остелла". Тебе это о чем-нибудь говорит? Луи забыл про кофе, схватил тетрадь. Я показал ему наиболее важные места, которые Антуан отметил карандашом. - Интересно, интересно, - приговаривал Луи, листая тетрадь. - Значит, этот предатель и убил Альфреда. "П" и "Д", его зовут Пьер или Поль - это точно. А что означает "Д"? Таких фамилий очень много: Делакруа, Даладье, Дюма, Делон, Даррье, Демонжо... Тут придется поломать голову. - Луи решительно отхлебнул кофе и поднялся. - Об этом мы подумаем по дороге. Мы должны ехать к президенту Полю Батисту. Мы пойдем к властям и передадим официальное заявление об убийстве. - И они положат его под сукно, как положили после войны твое заявление про Шарлотту? - Я невесело усмехнулся. - Да они сто лет искать его будут. - Нет, нет, это дело серьезнее, чем ты думаешь, - убежденно сказал Луи, опускаясь на лавку. - Тут речь идет о героях Сопротивления, которых предали и убили. И убийство Альфреда совершено в мирное время... - Он уставился в окно и сосредоточенно зашептал: - Дебюсси, Дега, Дантес, Древе, Дамбрей, Дьемен, Далу... - Луи Дюваль и де Голль, - подсказал я. - Дасье, Дидье, Дамремон... - шептал он не спеша. Я засмеялся: - Ты становишься настоящим Джеймсом Бондом, Луи. - Я услышал шум мотора и глянул в окно. Меньше всего я ждал этого человека, но больше всех мне был нужен он. Пряча лицо, старик вылез из машины, огляделся, не закрывая дверцы и словно бы еще раздумывая, сюда ли он приехал и стоит ли вылезать? - Кто это? - спросил Луи у Сюзанны, та отрицательно и удивленно замотала головой. - Самый нужный человек! - крикнул я, бросаясь к двери. - Старый Гастон из лесной хижины. Но он же молчит! - Последние слова я выкрикнул уже на дворе, спеша к машине, и обращены они были только к самому себе. - Бонжур, мсье Гастон, - ликующе крикнул я, подбегая. Старик смотрел на меня как на пустое место и молчал. Он стоял передо мной в парадном черном пиджаке, при белой рубахе и галстуке, такой же кряжистый, с тем же страшным рубцом через все лицо - и не желал замечать меня. Дверцу машины он все же легонько прихлопнул и посмотрел при этом на дом. Ладно, я тоже молчать умею. Посмотрим, кто кого перемолчит. Я молча достал сигареты, молча протянул ему пачку. Он буркнул что-то невнятное, то ли сказал, то ли крякнул, обогнул меня и зашагал к дому. Сюзанна и Луи стояли на пороге, поджидая его. Старик снова крякнул нечто похожее на звук "нжу"... и проследовал сквозь них в прихожую. Я молча шагал за ним, показав рукой в гостиную. На этот раз он, похоже, заметил если не меня, то мою руку, потому что пошел куда надо. Я молча отодвинул перед ним стул. Он с грохотом сел. Луи вошел в комнату, быстро заговорил о "кабанах". Старик молчал. Сюзанна поставила перед ним чашку с дымящимся кофе. Старик молча придвинул чашку и громко отхлебнул, пытливо глядя то на меня, то на Луи. Шрам стягивал кожу над правым глазом, открывая красное безресничное веко, и оттого взгляд старика делался жутко пронзительным. - Я Виктор, сын Бориса, - произнес я свой пароль, будучи не в силах отвести взгляда от его застывших всевидящих глаз. Гастон едва заметным кивком дал понять, что слышал. - Виктор прилетел из Москвы для того, чтобы... - начал по-французски Луи мне в поддержку, но старик и бровью не повел. Так дальше не пойдет, это бесполезно, все равно он будет молчать как рыба. Надо его расшевелить. Я схватил заветную папку, вспорол замок, достал фотографию "кабанов" и положил перед Гастоном. - Вот он! - сказал я, показывая пальцем. - Борис, - скорее выдохнул, чем выговорил он, и рассеченные губы его с усилием растянулись в улыбку, напоминающую гримасу боли, - Борис Маслов, - проговорил он более уверенно, - он был настоящий парень. А это Альфред Меланже, он тоже настоящий парень. Он мертв. И Борис мертв! - Но до чего же странно он говорил, я даже имена разбирал с трудом. - Он по-валлонски говорит, - сказал Луи. По-валлонски, по-баварски, по-китайски - какая теперь разница, коль старый Гастон заговорил! Старик достал из пиджака сложенную газету, не поспешая, развернул ее, аккуратно разгладил ладонями, ткнул пальцем в меня, стоящего на фоне церкви. - Чего тебе надобно, старче? - спросил я с улыбкой. - Это я, Виктор, сын Бориса, собственной персоной перед тобой. Не томи душу, выкладывай! - Дай ордун, - потребовал Гастон. Я не понял, но Луи обратился к Сюзанне, и та поспешно взяла зеленую коробочку, лежавшую на буфете. - Вот мой орден, старик, - я достал серебряного Леопольда из коробки и положил его на газету - орден Бориса. Гастон взял орден, почтительно взвесил его на ладони. - Леопольд наш король, - сказал он. - Все верно, старик. Вот мои остальные верительные грамоты, - я выложил перед ним все свое богатство: указ на орден, грамоту на партизанскую медаль, удостоверение личности с фотографией. - Это Аэрофлот. Штурман второго класса Виктор Маслов. Пепел Клааса стучит в мое сердце. А теперь и ты выкладывай, старче. Где предатель? Ты же видишь, я поклялся его найти. Где он? - Борис Маслов, - Гастон снова вернулся к тому, с чего начал. Потом положил орден в коробочку и приказал: - Пусть они уйдут. А ты сюда! - он ткнул пальцем в мою сторону и указал на стул. - Я буду говорить только с русским. - Год фердом, - выругался по-валлонски Луи, подступая к старику, но тот не реагировал. - Он будет разговаривать только с русским! А мы кто - не люди? Я отсюда не уйду. Я партизан Армии Зет. Я коммунист, понимаешь ты, валлонская твоя башка. Но старый Гастон оказался железным. - Тогда я все сказал. Адье! - И принялся неторопливо, но деловито складывать газету. Луи пошел на попятный: - Хорошо, я уйду, но ты еще пожалеешь об этом, старый валлонский баран. Ты перевернутый горшок, вот ты кто. - Закрой за ними дверь! - приказал мне старик. Я подошел к Луи: - Его ведь тоже можно понять, дорогой Луи. Он отвык верить своим соотечественникам. - Мальчишка! - кричал на меня Луи, скрываясь в дверях, а я едва от смеха удерживался. Мы остались вдвоем. Я тут же как бы невзначай пододвинул фотографию. Гастон увидел ее и ткнул пальцем в Мишеля. - Кто это? - сказал он. - Спроси что-нибудь полегче, старик. Мишель, разумеется, он же Щеголь. Гастон посмотрел на меня с уважением. - Мишель Ронсо, - продолжал он, доставая черный потертый бумажник. Извлек старую фотографию, обломившуюся с края. Двое мужчин стояли у какого-то дома. Одного я сразу узнал: носастого. Старик подтвердил: - Мишель Ронсо и Густав Ронсо, два брата, - он показал на пальцах и перевернул фотографию. - Видишь надпись: "Дорогому брату Мише... от Густава Ронсо. 15.08.38-го..." - Я внимательно разглядывал надпись, все было так, как Гастон говорил. Краешек старой фотографии отломился, и оттого не хватало нескольких букв в окончаниях слов, надпись и без того была понятна. Гастон снова перевернул фотографию, теперь я и дом узнал, тот самый, с веселенькими занавесочками. - Густав Ронсо - хозяин "Остеллы", - продолжал старик. - Густав рексист, понимаешь? Альфред и Борис пиф-паф Густава Ронсо, они его убили. Мишель Ронсо отомстил за брата, он предал "кабанов" и получил за них денежки. Вот и все. Очевидность тайны даже разочаровывала. До чего же все просто, только этой детали я и не мог ухватить: они были братья. В ней и мотив, и дальнейшая нить. Вот и ответ на вопрос, который томил меня вчера утром у родника, когда я вглядывался в его хрустальную глубь. Вот кто сказал женщине в черном, кто убил ее мужа, - Мишель. Сошлись мои камни, главное имя начертано на могильной плите. Я вытащил из папки столовый нож, положил его перед стариком. Гастон коротко кивнул. - Еще не все, доблестный старче. - Прямо на газете я написал: М.Р. = П.Д. = X. - А такую задачу с двумя неизвестными ты можешь решить? Как бы лучше сказать: кроссворд, ребус, сфинкс - понимаешь? Гастон пошарил в бумажнике и положил рядом с ножом пожелтевшую визитную карточку. "Мсье Пьер Дамере, - прочитал я, - отель "Святая Мария"..." Намюр, улица, номер дома, телефон - все было как полагается, удобная вещь эти карточки, ничего не скажешь. - Я "кабан", - с гордостью сказал Гастон. - Двенадцатый "кабан". А этот был свинья, он даже и тогда струсил, он переменил имя и стал Пьером. - Старый адрес сорок шестого года, - заметил я, указывая на карточку, и опять старик поглядел на меня с уважением. - После этого Мишель-Пьер жил и в Монсе, и в Генте. Имя он тоже мог переменить в третий раз. Где же он сейчас? Гастон сконфуженно головой помотал. - Ты можешь не уважать старого Гастона, но этого я не знаю. - Я тебя уважаю, старик, - я разлил остатки водки по чашкам. - Спасибо и на том, что ты открыл нам. "Святая Мария", неплохо придумано, ха-ха. - "Остелла" принадлежит Пьеру, - заключил старик. - Едем в "Остеллу"! - воскликнул я второй раз за нынешнее утро. - Пьер там не живет, - уточнил Гастон. - Но больше я ничего не знаю. - Постой, старче, постой, - я задумался, пытаясь соединить свои данные с версией Гастона. Еще не все сошлось у старого Гастона. Как же мог Мишель быть в "кабанах" под фамилией Ронсо? Ведь тогда бы Альфред узнал, что Густав и Мишель - братья. - Что-то у тебя не сходится, доблестный "кабан". Отвечай, старче. Но старый Гастон снова впал в молчание и, видимо, надолго - на сей раз по мотивам выдающегося храпа. ГЛАВА 20 Николь приехала на мотороллере. Я выбежал к ней. Машины Луи на дворе уже не было. Сюзанна сказала, что тот уехал в Льеж к президенту. - Салют от Пьера Дамере. - Кто это такой? - спросила Николь, слезая с мотороллера. Она была в сногсшибательных голубых брючках, желто-красном полосатом свитере - хороша моя сестренка. На плече висела дорожная сумка. - Скоро его имя узнает вся Бельгия, - сказал я грозно. - Он звезда экрана? - Николь покрутилась передо мной, красуясь. - Пьер Дамере - предатель. Он предал нашего отца. Николь сразу перестала крутиться. - Ты уже нашел его? - спросила она, и озабоченные складки набежали на ее лоб. - Почему же этого нет в газете? - Разве ты не знаешь, что газеты всегда опаздывают. Следуй за мной. Перед тобой главный арденнский следопыт, - мы уже вошли в дом. - Тс-с, кажется, он немножко спит. Николь с интересом смотрела на громогласно храпящего Гастона, которого мы с Сюзанной уложили на диван, и ничего не понимала. Мы прошли на кухню, и я, как умел, рассказал ей все, что узнал от старика. - Надо ехать в "Остеллу"! - пылко воскликнула она. - Едем на моем мотороллере. - Не торопись, Николетт, не торопись, "Остелла" никуда от нас не денется. Прежде чем туда ехать, надо решить небольшую задачу: с чем мы туда поедем и зачем? Ты понимаешь, Николетт? - Она умела слушать, с ней хорошо думалось вслух. - Понимаешь: имя мы имеем, а что дальше? От имени до живого человека еще далеко, а я должен его своими руками пощупать. А может, он и это имя переменил - что тогда? Нет, за "Остеллу" надо крепко зацепиться. И Тереза там сидит... - Какая Тереза? - с невольной подозрительностью спросила Николь. - Этуаль д'экран, - засмеялась Сюзанна, указывая на меня. - Виктор влюбился в эту звезду. - Тише, девочки, не отвлекайтесь. Продолжаю мысль. При чем тут влюбился? Просто мы не имеем права рисковать. Там же матерый волк сидит. Если на этот раз ниточка оборвется, то уж надолго, надо по-умному ее тянуть. Вот видишь, наш отец ошибочно написал про Жермен. А почему, спрашивается? Почему отец не указал на Мишеля? Теперь ответ более устойчив. Да потому, что предатель был не в отряде. И синяя тетрадь это подтверждает. Но тут можно и другое предположить: этот Мишель так ловко замаскировался, что на него не могли подумать самые близкие люди. Значит, и мы должны быть сверхосторожными. А он замаскировался и сидит в своей "Остелле"... - Хочешь, я туда поеду? - спросила Николь, морща лоб и стараясь вникнуть в смысл того, что я говорил. - Это далеко? И что я должна там делать? Ты хочешь передать записочку своей Терезе? - И губы надула. - Когда ты должен уезжать? - Какова сестренка! Ты задала решающий вопрос. У меня совсем из головы выскочило. Сегодня у нас вторник, седьмой день в Бельгии. Значит, через два дня я должен тю-тю. Вот это номер. Вылет в десять двадцать, но надо приехать раньше. Что же в итоге? Четверг отпадает, у меня меньше двух дней. Негусто. - Разве ты не можешь продлить визу? - удивилась Николь. - Я не хочу, чтобы ты так быстро уезжал от меня, - и снова губы надула, она вся была переполнена своими новыми ощущениями. - Визу продлить - нехитрое дело. Но я же на десять дней оформился на работе за свой счет. Кто думал, что тут такая каша заварится? Приехал на могилу отца, чтобы дальше было жить спокойнее, а оно вон как обернулось. В экипаж я должен вовремя явиться, меня ребята ждут. - Что такое экипаж? - переспросила Николь. - То же, что у вас. Экипаж - это моя семья. Это уже по-нашему. - Ты знаешь, - продолжала Николь, у нее были свои проблемы, - сегодня утром я назвала его, как всегда, папа. И я почувствовала, что мне стало трудно. Отчего это? Ведь Ив с самого начала знал, что я не его дочь. Но я ни разу не почувствовала этого. Как он расцвел утром, когда я сказала: "Папа". А я сказала и покраснела потому, что почувствовала в своих словах ложь. Как трудно мне вдруг стало! Ты должен все-таки рассказать мне об отце. Как бы я хотела увидеть его живого! - И все это сделал один человек, Николь, - ответил я, теперь мы были с ней едины. - Пьер Дамере, или как его там? Нет преступления худшего, чем предательство. - Что ты с ним сделаешь? - Николь всплеснула руками. - Неужели ты убьешь его? У нас очень строгие законы. - А разрешать предателям разгуливать на свободе - какие на это у вас законы? Я поступлю с ним по закону своего сердца. - Я слышала по телевизору, - сказала Сюзанна, подсаживаясь к нам, - что наш парламент скоро будет обсуждать какой-то закон о военных преступниках, я не помню точно, как это называется. - Я не слышала, - отозвалась Николь, - а я люблю телевизор. - Срок давности об ответственности за военные преступления. Сейчас переведу со словарем. - О, можешь не переводить, все равно я этого не пойму. Я же не интересуюсь политикой. - Чем же ты интересуешься, позволь спросить? - я посмотрел на нее, будто впервые увидел. - Как ты вообще живешь? - Через год я кончу институт, выйду замуж, и мы с мужем поедем по контракту в Африку или на Восток. Там мы будем хорошо зарабатывать. - Все-таки есть программа? Но это, так сказать, для себя. А для человечества ты что собираешься сделать? - Я буду лечить больных. Что я могу еще делать? - И при этом хорошо зарабатывать. Да ты, я вижу, насквозь пропитана духом наживы. - Что такое дух наживы? Разве это плохо, когда человек хорошо зарабатывает, имеет дом, машину или даже две - я тебя не понимаю. - Естественно. Так всегда и бывает. Когда приходит