валежник, змеистые корневища, горелый ствол. Я разгреб землю у горелого ствола. Ничего там не было. Я кружил вокруг да около по этой земле. - Иди ко мне. Иван стоял ниже по склону. Я поспешил к нему. - Смотри, что я нашел. Из-под белого камня торчал конец проржавевшей железной ленты от ручного пулемета. Я кинулся на землю, и горло мне перехватило. Хотелось в голос завыть, но ни слез, ни крика во мне не было, и я принялся в слепой ярости молотить кулаками эту землю, которая не смогла, не захотела укрыть отца, а притянула его к себе, напилась его жаркой кровью. Земля была сухая, твердая, колючки впивались в кожу, но я не чувствовал боли и продолжал колотить эту ненавистную землю, потому что не мог сделать ничего другого. Они стояли и смотрели, как я надрываюсь в бессильной ярости и тоске. Иван пытался меня образумить. - Ладно, Виктор, хватит тебе, вставай. У тебя же кровь идет, вставай. Антуан хочет что-то тебе сказать. На руке и впрямь выступила кровь, ладони сделалось больно. Я недвижно прижался к земле щекой. Что было на мосту? Земля молчала. Земля сообщала мне о своей тайне, но не раскрывала ее. Я сел, поджав ноги. Снова я был в лесу и видел, что этот лес прекрасен. Скрытая ветвями, восторженно кричала сорока. Зеленые сосны вздыбились над скалой, ветви их свадебно соединились, и солнце подступало к самым глазам, неистово ослепляя их. Они продолжали смотреть на меня. Я виновато улыбнулся Антуану, потряс ладонями, облегчая их от боли. Антуан ободряюще улыбнулся. - Он спрашивает, - сказал Иван, - продолжать ли ему рассказ? Может, лучше дома поговорим, когда ты успокоишься? - Все, ребята, я в полном порядке. Было и прошло, теперь порядок. - Я вскочил и снова помотал руками. - Тогда слушай внимательно, - продолжал Иван. - Он говорит, что Борис лежал здесь в странном виде. Антуана это сильно поразило. - А конкретно? - У него не было лица, все было обожжено, узнать невозможно. - Обожжено? - удивился я. - Чем? И почему Антуан так думает? - Он этого не знает. Обожжено огнем - и все тут. Кроме того, Борис лежал на спине, и все карманы у него были вывернуты. Антуан хотел забрать его вещи, но в карманах ничего не оказалось. Петрович лежал рядом, у Петровича карманы не были вывернуты. - Подумаешь, какое дело! - отмахнулся я. - Немцы вполне могли обшарить карманы. А Петровича не заметили. Антуан с сомнением покачал головой, но спорить не стал. Боль в руке еще не совсем прошла, и на глаза временами накатывался туман. Белый камень, возле которого когда-то лежал отец, то расползался зыбким пятном, то снова становился белым камнем. Я нагнулся, потянул на себя конец пулеметной ленты, но земля цепко держала ее. Я дернул сильнее. Земля разошлась змеистым швом. Лента оказалась довольно длинной, и вся она была расстреляна. Куда улетели те пули? Я потряс ленту, чтобы обить землю, и она распалась на два куска. Антуан поднял второй кусок, обтер руками. Я смотал ленту в клубок - вот и все мое "наследство". - Послушай, Антуан, - спросил я, - а ты сам-то каким образом в хижине у "кабанов" оказался? Шульга перевел мой вопрос, и Антуан громко рассмеялся. Они быстро заговорили. Я ждал. - Ты, наверное, только сейчас подумал, что Антуан и есть тот самый предатель, - сказал Иван и тоже засмеялся. Он говорит, что все время ждал, когда ты спросишь его об этом. Он говорит, что ихний комиссар Мегрэ первым делом дал бы ему такой вопрос. Наверное, ты посчитал его шпионом, ведь Антуан знал дорогу до "кабанов" и мог показать ее бошам. - Вот это выдал текст, - я тоже засмеялся. - Я ж не Мегрэ. Да и сам Мегрэ тут ничего не распознал бы: двадцать четыре года прошло, никаких вещественных доказательств, только лента пулеметная, фляга да нож. - Какой нож? - уставился Иван. Я показал ему нож из хижины. Антуан начал говорить. Иван послушно переводил. - Он говорит, что сначала ты сам должен угадать, как он попал в эту хижину. - Откуда я знаю? Наверное, отец приехал к ним в Ворнемон. Дела какие-нибудь. - Антуан дает тебе Гран-При: ты угадал. У Бориса были партизанские дела. Тогда Антуан еще ничего не знал про хижину и думал, что больше никогда не увидит Бориса. Но рядом с его домом у леса стоит отель, и однажды ночью Антуан услышал, что партизаны приехали туда на машине делать реквизицию. Он побежал к ним, чтобы они взяли его в свой лес. И это были "кабаны". Борис узнал Антуана, они обнялись. В то время уже и у них в Ворнемоне был партизанский отряд, им командовал отец Антуана Эмиль Форетье. Антуану было тогда семнадцать лет, и отец не брал его на саботажи и не давал оружие. Антуан был только связным. И он хотел убежать в лес, чтобы стать настоящим партизаном. Но Борис тоже сказал: "Мы не можем взять тебя с собой, подожди, когда ты еще немного вырастешь. А пока носи продукты и табак в нашу хижину". Ихний командир, которого прозывали Масон - я правильно говорю: Масон, может, надо сказать по-нашему: каменщик? Правильно? Тогда Масон заупрямился и не хотел показать Антуану, где хижина. Но Борис сказал: "Мы можем ему доверять, как себе". Они показали ему хижину, и Антуан ходил туда с продуктами. Тогда он и познакомился со старым Гастоном... - Интересная картинка, - перебил я, подходя к ближней сосне. - Взгляните сюда, друзья. Вам это ни о чем не говорит? На высоте человеческого роста на шершавой коре были отчетливо вырезаны ножом две буквы, конечно же, те самые M и R. Антуан присвистнул и принялся бродить вокруг сосны, принюхиваясь. Потрогал руками надрез и снова присвистнул. - Чему вы удивляетесь? - спросил Иван. - Те же самые инициалы, что и на ноже. Тебя это не удивляет? Иван сосредоточился и тоже подошел к сосне. Разрезы на коре не были свежими, это было видно невооруженным взглядом. Но кто мог это сделать? И зачем это понадобилось? - Это вырезано много лет назад, - объявил Шульга. - Нет, - возразил Антуан. - Буквы вырезали в начале лета, потому что в надрезах не видно следов смолы. - Ты говоришь так, словно я не понимаю дерева, - обиделся Иван. - Сосна слишком старая, она не обязательно должна давать сок. - Пари, - предложил Антуан. - На сто франков. - Мне остается лишь надеяться, - сказал я, - что я буду свидетелем того, кому достанется выигрыш. ГЛАВА 7 В давние времена говаривали: точность - это вежливость королей. Наш просвещенный век и тут произвел поправку: точность - вежливость президентов. Мой президент, само собой, был сверхвежлив. Без двух минут десять янтарный "пежо" показался на нашем дворе. Рядом с президентом сидела женщина. Я подумал, разбежавшись, что сама мадам президентша прибыла, но женщина вышла из машины и заговорила по-русски, да еще на певучем украинском говоре. Мы познакомились. Это была фрау Шуман. Президент так и сверкал белоснежной рубашкой, перстнем, линзами фотоаппарата и даже синтетическим пером на шляпе личной переводчицы. Плащ от Бидермана, костюм от Анкоза - доступно и достойно. И разговор у нас пошел самый что ни на есть изысканный. - Сегодня прекрасная погода, - говорил президент, радостно оглядывая горизонт. - Совершенно согласен с вами, отличная видимость. Лучший день за то время, что я в Бельгии. Президент заулыбался еще радостнее: - Надеюсь, он окажется лучшим вашим днем не только благодаря погоде, но и благодаря тем удовольствиям, которые нам предстоят. - Я полностью в вашем распоряжении, мсье президент. - Тогда вперед, навстречу нашим удовольствиям, - объявил он, натягивая замшевые перчатки. Я прихватил чемоданчик, заветную папку. Сюзанна помахала нам, и мы тронулись. По просьбе президента фрау Шуман села впереди. Она, конечно, не немка; муж ее был немцем, а она русская. Они жили под Одессой на станции Раздольная. Никогда не думал, что в маленькой Бельгии окажется столько русских, каково-то им живется вдали от Родины? Светский разговор продолжался в машине. - Вы посетили вчера могилу в Ромушане? - спросил президент. - Надеюсь, она вам понравилась? - Прекрасное надгробие, - отвечал я. - Жаль только, кюре на месте не было. - Всем нашим людям уже дано распоряжение находиться на месте в воскресенье, когда будет проходить церемония. Тогда мы и познакомим вас со всеми ими. Уход за партизанскими могилами - одна из почетных задач нашей организации... У меня была своя задача - знакомиться с людьми, узнавать, восстанавливать прошлое. Поэтому я спросил о своем: - Не помнит ли мсье президент, говорил ли он о моем приезде Роберту Мариенвальду? Так я и предполагал: президент вскинул брови. - Почему вы об этом спрашиваете? - ответил он вопросом. - Антуан ему не говорил. А он знал, что я должен приехать. - Наша организация довольно многочисленна, - заметил президент, - весьма возможно, ему сказал кто-то другой. Многие знали о вашем приезде. Если желаете, могу навести справки. Мы уже начали по вашей просьбе поиски, и у нас появилась некоторая надежда, что удастся найти живых свидетелей тех далеких событий. - Вы имеете в виду членов группы "Кабан"? - спросил я. Президент не ответил, сосредоточенно обгоняя грузовик с сеном. Президент царствовал за рулем и не торопился. Протащившись следом за туристским автобусом, мы, наконец, свернули к большому фанерному щиту на вершине холма. - Не сердитесь, что я прерву наш разговор, - сказал президент, притормаживая. - Перед нами первый объект сегодняшней программы - монумент Неизвестному партизану. Несколько бельгийских провинций оспаривали честь поставить такой монумент у себя, и после долгих дебатов эта честь была оказана провинции Льеж за ту выдающуюся роль, которую сыграл Льеж в годы Сопротивления. Этот монумент воздвигнут также и в честь короля Альберта. Мы вышли из машины. Памятник был установлен в глубине небольшого парка. У входа росла березка, хорошо она тут смотрелась. Монумент был лаконичен и строг: гранитная плита, поставленная на ребро и грубо обитая с боков. Внизу - белый шлифованный камень в виде книги. Президент торжественно пояснил: - Надпись на этом монументе гласит: "Во славу бельгийских партизан". Здесь похоронены участники Сопротивления, имен которых не удалось установить. В те годы партизаны должны были скрывать свои имена. Особенно сложно в этом отношении было бельгийцам, ведь их могли опознать свои же сограждане во время операций; бельгийцам приходилось конспирироваться особенно тщательно. И многие погибли безымянными. Иногда мы не знаем даже их кличек. Внизу вы видите белый камень, он символизирует книгу, которая когда-нибудь будет написана о замечательных подвигах неизвестного партизана. И мой белый камень до сих пор целомудренно чист. Только два знака и есть на нем: M и R. Мы постояли перед памятником и двинулись обратно. Девочка с обручем подбежала к президенту и обратилась к нему с вопросом: - О чем она говорит? - спросил я у фрау Шуман. - Она спрашивает у господина председателя, на каком языке я с вами разговаривала? Я опешил: - Как вы сказали: господин председатель? Разве мсье де Ла Гранж не президент? - Кто вам сказал, что он президент? - Иван Шульга, который переводил позавчера. Он сказал, что мсье де Ла Гранж - президент Армии Зет. - Похоже, ваш Иван - не самый точный переводчик, - усмехнулась фрау Шуман. - Председатель по-французски и есть президент. Он перевел буквально. Вот это номер! Мой ослепительный президент Поль Батист вовсе не президент, а всего лишь председатель. - Как же называется организация, в которой председательствует мсье Поль Батист? - спросил я с последней надеждой. - Секция ветеранов войны, - ответила фрау Шуман. - Я иногда делаю для них различные переводы и многих там знаю. Президент, то бишь председатель, ответил девочке, погладил ее по голове, и та с криком "рюс", "рюс" побежала к машине, а я никак не мог прийти в себя. Поль Батист де Ла Гранж в один миг был низвергнут с пьедестала. - Ради бога, фрау Шуман, - попросил я, - не передавайте наш разговор... - Я скажу, что рассказывала о себе. А господин председатель, ни о чем не догадываясь, продолжал разглагольствовать: - Теперь, когда вы своими глазами увидели наш скромный монумент, я повезу вас к памятнику, сделанному другой страной, а по дороге, чтобы не терять времени, совершим небольшую экскурсию в прошлое и перенесемся на некоторое время в ряды бельгийского Сопротивления. - Вы хотели рассказать о живых свидетелях, - напомнил я, не давая ему уклоняться от главного. - Постепенно мы подойдем и к вашему вопросу, я помню о нем. Как известно, Бельгия была оккупирована немцами в 1940 году. На реке Лис бельгийские войска под командованием своего короля Леопольда Третьего вступили в отчаянное и мужественное сражение с немецкими танками. Однако бельгийские патриоты не покорились. Уже в сорок первом году начали действовать отряды Сопротивления. С каждым годом их становилось все больше. В сорок втором году и в начале сорок третьего в партизанских отрядах появилось много русских, которые бежали из немецких лагерей, и это обстоятельство весьма активизировало нашу борьбу. Сначала отряды действовали разрозненно, но потом были объединены в более крупные боевые организации. В провинции Льеж была развернута четвертая зона Армии Зет, которой командовал полковник Виль, я уже рассказывал вам о нем. Полковник Виль исчез, мы даже не знаем, жив ли он. Но подвиги особой диверсионной группы "Кабан" живут в преданиях. "Кабаны" выполняли самые сложные и опасные операции. По приговору Армии Зет они расстреляли четырех предателей. Под Новый год, когда немецкие офицеры собрались в военном клубе недалеко от города Спа, "кабаны" заложили туда мину и взорвали клуб вместе с немцами. При этом партизаны предупредили бельгийцев, что будет взрыв, и ни один патриот не пострадал. В другой раз они напали на склад горючего и подожгли несколько цистерн с бензином. Я слушал с интересом. К тому же, как я улавливал из перевода, фрау Шуман все время называла Поля Батиста "мсье президент". Все-таки он неплохой мужик, этот де Ла Гранж. К "кабанам" он относится правильно. Я произвожу его в президенты, и пусть он останется таковым. Президент Армии Зет Поль Батист де Ла Гранж, член многих клубов, попечительских советов и так далее, всеми уважаемый и неизменно единогласно избираемый президент. - Значит, отыскиваются следы и к "кабанам", - не удержался я. - Каким образом удалось узнать об этих операциях? В смотровое зеркальце я видел, как Поль Батист улыбнулся. - Мой молодой друг, я составил программу не только для вас, но и для себя. Я вам уже говорил, что наши поиски, к сожалению, осложнены, и, пока мы не выясним некоторых подробностей, я затрудняюсь сказать что-либо определенное. Пока мы будем выполнять нашу сегодняшнюю программу. Перед нами объект номер два. Машина свернула в сторону длинного сквера, в дальнем конце которого высился огромный белый куб. Он поднимался над лесом, над полем как нечто потустороннее. - Мы прибыли к монументу, воздвигнутому в память американских солдат, погибших в боях за Арденны, - начал президент, едва мы вышли из машины. - Этот монумент является одной из достопримечательностей Льежа, и я приглашаю вас осмотреть его. Гигантский орел, высеченный на фасаде куба, отбрасывал резкие тени на женские фигуры, изображающие скорбь. За кубом открылось обширное поле, щедро усеянное белыми крестами. На каждом кресте вырезано: кто, когда, где? Все зафиксировано на могильной плите, и вся жизнь уместилась в одну строку: имя, дата, место. Кресты стояли тягучими рядами, казалось, они растворялись в бесконечности. Поле было безлюдным и тихим. Звездно-полосатый флаг вяло колыхался на мачте. И тут я заметил темную фигуру, одиноко затерявшуюся среди крестов и выделяющуюся на фоне их равнодушной одинаковости своей подломленной болью. Женщина стояла на коленях перед крестом и трудолюбиво молилась. Она пересекла океан, пробралась сквозь людские толпы и сутолоку вокзалов к заветной точке: сектор А, седьмой ряд, место двадцать второе. Она бестрепетно осталась наедине с этим сонмом крестов. А строка заполнена четко на белом кресте: имя, дата, место - ей сообщили все, что надо сообщить, и мать не ведает предательских сомнений, душа ее покойна, долг исполнен. Но боль-то, боль навеки запеклась и в этом сердце: почему именно он, а не другой? Почему мой, а не чужой? О чем он думал перед тем, как упасть на чужой земле? Разве хотел он оборачиваться крестом? Но это уже из другой оперы, кресты вправе промолчать, и безропотно застыла среди них фигура женщины. Голос фрау Шуман вывел меня из задумчивости. - Мсье де ла Гранж просит обратить внимание на то, что эти кресты образуют в плане тоже крест. Если вы посмотрите на это поле с самолета... - Сколько же здесь крестов? - Четыреста шестьдесят два, - ответил президент. - Америка - богатая страна, - продолжал он с грустной улыбкой. - Только в одной маленькой Бельгии американцы воздвигли шесть мемориалов и монументов в память своих солдат. А у бельгийского правительства нет средств на монументы, мы вынуждены обходиться собственными силами. Американцы же могут позволить себе не только пышность, но и торжественность. Обратите внимание на акустику этого памятника... Мы уже входили внутрь куба, шаги наши гулко отпечатывались под сводами. Поль Батист перешел на полушепот, но голос многократно усилился, отозвался под потолком, вернулся к нам и снова повторился: а-аа-ааа, - затихало и растягивалось эхо. - Это голоса мертвых, - шептал президент. - Они переговариваются между собой и напоминают нам о прошлом. - О-оо-ооо, - отзывался потолок, с каждым разом все тише и тоскливее. - Да, - сказал я, когда мы вышли на свежий воздух и президент спросил, каково мое впечатление о монументе. - Величественно и впечатлительно, только я не думаю, что монумент Неизвестному партизану хуже. Скромнее - да, но не хуже. - Наши монументы скромнее, вы правы, - согласился он, - но в них вложено больше сердечности. Теперь самый раз подступиться к прежнему разговору, который уже прерывался дважды. - Ваша задача неизмеримо сложней, но и почетней, - начал я. - Какое щедрое сердце надо иметь, чтобы с такой неутомимостью служить своему делу! Вы человек с щедрым сердцем, мсье президент! Фрау Шуман перевела. Президент был растроган. - Я только исполняю свой долг, - говорил он, ласково поглаживая руль. - У меня активные помощники, без них я ничего бы не сделал. - Нет, нет, не пытайтесь разубедить меня, - продолжал я. - Это же невозможно представить: найти живого свидетеля после того, как не осталось никаких следов. И сколько лет прошло. Нет, тут не активные помощники, тут мало одного щедрого сердца, тут нужен аналитический ум. И он не устоял: - О, пока что мы узнали очень и очень мало. Этот человек живет в Льеже, но адрес его неизвестен. Возможно, и имя сейчас у него другое. Но нам почти точно удалось установить, что он имел какое-то отношение к группе "Кабан", вероятно, даже входил в нее. Но участвовал ли он в последнем бою на мосту? Этого мы еще не знаем. - Кто же он? - Его зовут Матье Ру. Во всяком случае, так звали тогда. В точку угодил президент Поль Батист. M и R - вот он где оказался. Он входил в группу и остался в живых. И когда мы встретимся, Матье Ру, я задам тебе мой вопрос. Но спокойно, спокойно, держи правильный курс, штурман. На белом могильном камне появилось первое имя. А мы еще до Льежа не доехали. - Удивительное совпадение, - сказал я с улыбкой. - Примерно так я и думал, мсье президент. Посмотрите-ка на этот предмет, который мы нашли в хижине "кабанов", - я достал из папки нож и протянул его через сиденье президенту. - Что вы на это скажете? Президент принял нож и замедлил ход, прижавшись к обочине. Он даже перчатки снял, разглядывая нож и крутя его в пальцах. - Мне кажется, я где-то видел точно такой же нож. - Он задумался. - И совсем недавно. Буквально этим летом. Точно такой же рисунок. Я вообще питаю слабость к монограммам. - В чьем-то доме, это же личная монограмма, - подсказал я. - Среди моих знакомых нет никого с такими инициалами, - продолжал он задумчиво. - Впрочем, наше с вами предположение может оказаться ошибочным. Дело в том, что фамилия Ру могла служить и кличкой, так как Ру по-русски означает "рыжий". - Вот найдем его и спросим: узнает ли он свой нож? Может, даже сегодня? - Я потянулся к ножу. - Возможно, он не такой рыжий, каким хочет казаться. Президент засмеялся: - Не торопитесь, мой юный друг, мы обещали навести окончательные справки только к воскресенью. А сегодня у нас и без того насыщенная программа. Сегодня мы предаемся удовольствиям. Но, я надеюсь, мы все-таки найдем мсье Ру, и он расскажет о последних неделях и днях жизни вашего отца. - За этим я и прилетел. - О да, - отозвался он, трогая машину. - Прекрасно понимаю ваши чувства и готов оказать вам всяческое содействие. ГЛАВА 8 - Идите сюда, мой юный друг. Отсюда особенно хорошо открывается вид на Маас, а вам за кустами его не видно. Река как бы лежит в основании всей величественной картины. - Да, да, мсье президент. - Я предлагаю сфотографироваться на фоне этой замечательной панорамы. Человек, а за ним огромный город, это весьма символично, не правда ли? Я расскажу вам, что перед нами. - Да, да, мсье... Льеж раскинулся у моих ног, но это я коленопреклоненно припадал к его камням и плитам. Я прилетел сюда с легким сердцем в надежде обрести покой, а вместо этого нашел тревогу. Я не искал ее, она сама явилась и потребовала: "Узнай и отомсти!" Кто ныне ответит тревоге моей, чтобы унять ее и развеять? Я переглядываюсь с мерцающим окном под дальней крышей, обращаюсь к древнему собору, который видел и знает все, пытаю ответ под быстрым колесом, бегущим по мосту, пронизываю взглядом теснину улицы, ловлю гудок медлительного буксира. - На первом плане перед нами мост Святого Леопольда, за ним мост де Зарж... - президент Поль Батист добросовестно трудится над каменной книгой города, но он не в силах помочь мне сегодня. Что было на мосту? Льеж безответно лежал внизу, многолико жил, спешил, тосковал. Он охватывался единым взглядом и распадался на тысячи подробностей. Отовсюду прорастал и вздымался камень: шпили соборов, ажурные бордюры замков, купола церквей, резкие взлеты современных зданий, щетинистые трубы, крутые крыши, эстакады. Камень мостов, площадей, фасадов. Солнце стояло еще высоко, окна домов слепо темнели, но за каждым была своя жизнь. Ряды, полосы, строчки окон. За которым сейчас Матье Ру? Что он делает сейчас? Бреется ли перед зеркалом или обедает на крыше ресторана, а может быть, надевает свежую рубаху или едет в машине по мосту; взял трубку телефона, трясется в трамвае, стоит в соборе перед алтарем. Не исключено, что он подошел к окну или свернул на набережную, привычно глянул из машины на холм со старой цитаделью, наши взгляды перекрестились на миг, но мы даже не увидели друг друга. Он там, но нет его... - Теперь, когда мы полюбовались этой великолепной панорамой, нам предстоит осмотреть цитадель. Эта старая крепость основана в семнадцатом веке, чтобы защищать город от врагов. Во время войны в цитадели томились политические узники, сейчас мы пройдем к стене, где немцы расстреливали свои жертвы. Сколько было нынче могил, монументов! Мы проезжали по набережным и мостам, выходили из машины, стояли, склонив головы: монумент жертвам первой мировой войны, памятник погибшим на второй, скульптурная группа в честь павших героев Сопротивления. Кресты, склоненные фигуры, плиты с именами - словно Поль Батист де Ла Гранж до конца моих дней хотел нашпиговать меня памятью о павших. У входа в цитадель стоят черные обуглившиеся столбы. Кресты, кресты, кресты - под купами деревьев, вдоль выщербленных стен, на стриженых лужайках. Идем вдоль скорбных их рядов. Президент читает имена. Среди них немало русских. - А здесь лежит инкогнито, - Поль Батист приостановился. - Вероятно, это слово не нуждается в переводе. Я пригляделся. На многих крестах навеки вырублено лишь это слово "инкогнито". Они предпочли погибнуть безвестными, погибнуть, но не раскрыть свое имя. - В этих стенах были расстреляны восемьсот героев... Дорожка привела нас в сумрачный дворик, огороженный высокими стенами. Кирпичи выщерблены пулями, камень покрылся зеленым мхом, порос плющом. Кроны деревьев заслонили небо. Вдоль стены протянулся забор, сделанный из обугленных кольев. Под почерневшим крестом стоит изваяние: узник на коленях в арестантских одеждах, руки упали, бессильно поникла голова. Надо наклониться, чтобы увидеть его страшное потухшее лицо. Он силится поднять голову, чтобы поведать живым о том, что пришлось пережить ему, и не может. И от этого еще больше отчаянья в его фигуре. А чуть в стороне - мемориальная доска: тут был совершен отчаянный побег через стену. Восемьсот остались здесь навсегда, одному удалось бежать - такова диаграмма смерти и жизни у этих стен. - Это был мой кузен, - продолжает президент. - Кто? - не понял я. - Мой кузен Мишель. Он совершил этот дерзкий побег через стену цитадели. - Удивительно, - заметил я со смущением. - А я как раз думал: какой путь побега можно тут избрать? И ничего в голову не приходит, настолько это кажется невероятным. - Я удовлетворю ваше любопытство, мой юный друг. - Поль Батист улыбнулся. - Ведь это был мой кузен, и он рассказал мне подробности. Их вывели на расстрел в полночь. Десять жертв были выстроены у стены в ряд. Перед ними - отделение немецких солдат с автоматами. Офицер светил фонариком. Но выстрелы не задели Мишеля. Он упал, притворившись мертвым. Неожиданно ударил гром, разразилась гроза. Солдаты спрятались в укрытие, оставив свои жертвы. Мишель поднялся на колени, нашел веревку, которой были связаны руки узников, и понял, что эта веревка спасет его. Два раза он срывался под проливным дождем, но на третий ему удалось перебраться через стену. Он спустился в город и незамеченным пробрался к моему дому... Не случайно президент Поль Батист выбрал нынешний маршрут сквозь кресты, могилы, стены. Теперь я сам могу сопоставлять и сравнивать. Отец был здесь не один. И не один оставался в этой земле. Они были живыми людьми, а превратились в кресты и монументы. Они шли на смерть не ради монументов, а ради жизни, и им было бы обидно знать, что они погибнут в безвестности и смерть их окажется ненужной для жизни. И если этого не случилось, то только потому, что они, погибнув, победили. - Вы еще не устали от могил, мой юный друг? - спросил президент с ласковой улыбкой, указывая на поникшего узника. - Обещаю вам, что эта могила будет сегодня последней. - Что вы, мсье президент? Знаете, сколько могил в России... Когда я был юным следопытом... - Что такое юный следопыт? - полюбопытствовал Поль Батист. - Это пионер или комсомолец, который идет по дорогам боевой славы отцов и дедов. Я был в отряде, и мы ходили в походы по местам сражений. Я почему-то верил, что непременно найду подбитый самолет отца и узнаю, где он погиб. Такие случаи бывали. - Когда же вы были юным следопытом? - О, давно, еще в школе. И немного в училище, когда сам водил в походы ребят. Однажды мы нашли в глухом лесу разбитый самолет и даже установили фамилию летчика, но это был другой... - Зато теперь вы нашли своего отца, - торжественно провозгласил президент. - Отца-то я нашел, но многое мне еще неясно. Нужно еще искать и искать. - Мы назовем вас молодым арденнским следопытом, - президент засмеялся, следом за ним и Татьяна Ивановна. - А я пойду по вашей, как вы говорите, дороге славы и постараюсь тоже стать юным следопытом. Мы снова вышли на смотровую площадку. Президент дипломатично посмотрел на часы. - На этом можно и закончить первую часть нашей сегодняшней программы. Сейчас мы снова спустимся с высот на землю: нас ожидает мадам де Ла Гранж. Машина катилась по крутой улочке, погружаясь в теснину города. Поль Батист безмолвствовал, отдыхая: сегодня он наговорился достаточно, начав с первого льежского князя - епископа Нотгера (десятый век) и дойдя до наших дней. Я воспользовался благоприятной паузой и свернул на прежнюю тему. - Скажите, мсье президент, нет ли у вас фотографии Матье Ру? - Она имеется и у вас, - ответил он с понимающей улыбкой. - Ах, верно, журнал "Патриот", который вы мне подарили. Но там лишь десять человек, а в отряде их было одиннадцать. Не остался ли Ру за кадром? - Об этом я не подумал, - признался Поль Батист. - Впрочем, это не будет иметь решающего значения, - он явно успокаивал меня. - Мне сказали в полицейском управлении, куда я обратился, что фотография, да еще такая старая, им не нужна. У них есть другие возможности для розыска. Машина выбралась на набережную. По Маасу тянулся караван барж, прошел быстроходный катер, нагоняя волну на берег. На палубе стояли двое мужчин, один из них смотрел в нашу сторону. Безмолвный мой диалог с городом не желал прекращаться. - Извините, что я вмешиваюсь в ваш разговор, - обратилась ко мне фрау Шуман, - но я почему-то уверена, вы найдете этого человека. В полиции нам сказали, что дадут ответ как можно скорее. - Спасибо вам, фрау Шуман. - Да какая я вам фрау, - вспыхнула она. - Я же Сидорина, Татьяна Ивановна Сидорина со станции Раздольная. Я сделал круглые глаза. А она повернулась ко мне, жарко заговорила: - Я же вижу, как вы за своего папашу терзаетесь. Что только эти проклятые фашисты наделали? И мою жизнь исковеркали, и вашего папашу сгубили. И до сих пор мы должны мучиться. Я-то отмучаюсь скоро, мне семьдесят три уже, а вам жизнь прожить надо, и чтобы повезло. Если потребуется моя помощь с переводом, приходите ко мне в любое время. - Большое спасибо, просто огромное мерси, Татьяна Ивановна, вы так позволите? - Конечно, кто же я для вас? Мне так приятно нынче, что я живого русского увидела, а то ведь у нас бог знает что про Россию пишут, - она раскраснелась, откровенничая, заговорила даже с русской живинкой. - Как же вы превратились в фрау, Татьяна Ивановна? - Ох, горе мое! Я говорила вам, что муж мой был немец, мы с ним учительствовали. А когда немцы пришли, его взяли на работу в комендатуру. Он не хотел, царство ему небесное. Но немец же, как тут откажешься? В сорок четвертом наши наступают. Что делать? Муж и говорит: "Придут большевики, нам капут". И поехали мы в Германию, очутились в Гамбурге, где его дед родился и дядя родной жил. Но не вышло нам радости. На мужа смотрели как на немецкого большевика, а я и вовсе русская, про меня и говорить нечего. Мужа во время бомбежки убило, осталась я одна-одинешенька со старым дедом. И нет мне никакого житья с немцами, сплошная каторга. Не выдержала, в сорок седьмом году дед умер, продала я этот дом, перебралась сюда, в Льеж, учительствовала, пока было силы, а теперь живу как придется. Конечно, хотелось бы на родине умереть, и чтобы похоронили на нашем погосте, да, видно, не судьба, никого там у меня не осталось. Опять война хватает живых, и ничего тут не изменишь. За мостом Татьяна Ивановна попросила остановить машину. Я удивился: - Разве вы не поедете со мной к мсье Полю Батисту? - Мой рабочий день кончился, - ответила она с натянутой улыбкой. - Я в гости не приглашена. Спасибо, что подвезли меня. Ах вот оно что: президент дает мне уроки "демократии". Я увидел на углу цветочницу, выскочил из машины и преподнес Татьяне Ивановне букет пионов. Наконец-то ее улыбка сделалась естественной. Мы попрощались. Дом президента расположен недалеко от центра на тихой улочке. Стиснутый с боков двумя такими же домами, он выглядел вполне пристойно, но недаром сказано: не дом красит человека. Горничная проводила нас на второй этаж. Мы оказались в просторной гостиной. Нас встретили две женщины в вечерних туалетах. Вот когда пошла светская беседа: мы так счастливы видеть вас, какая прекрасная погода, мы уже думали, что вы не можете оторваться от прелестей Льежа, это великолепно, манифик, гран мерси, в это время года всегда прекрасная погода, какой прелестный оранжад, разрешу себе еще глоточек, как вам понравился собор святого Павла, не правда ли, он восхитителен, он неподражаем, а Дворец Правосудия, это изумительно и благородно с вашей стороны, если бы не моя мигрень, я непременно сопровождала бы вас, еще глоток оранжада, мой молодой друг, извините мне мою мигрень, о, вы завтракали у синьора Тулио, это шарман, там так мило в любое время суток, вы так внимательны, нет, нет, вам необходимо побывать в музее Курциуса, чудесный вояж, еще раз гран мерси, еще глоток, я непременно там побываю... Мадам президентша оказалась высокой сухой женщиной с тонким болезненным лицом. Другая назвалась Анастасией Ефимовной, урожденная Буш; она была седовласой, рыхлой, с породистым лицом, на руках браслеты и перстни. Мадам де ла Гранж разрешила себе лишь бирюзу с чернью; настоящий бомонд, правда, несколько одряхлевший. Женщины шелестели тихими голосами, закатывали глаза, всплескивали ручками. Даже сам президент начал говорить чуть ли не шепотом, а Буш переводила с великолепным прононсом. Поль Батист продемонстрировал свой кабинет: тесные полки с книгами, на столе в поэтическом беспорядке раскиданы рукописи и словари: президент занимается на досуге французской филологией. Над столом две фотографии в деревянных рамках: представительный генерал при полном параде и штатский мужчина с задумчиво-печальным лицом. Президент пояснил: - Это генерал Пирр, командующий Армией Зет, в штабе которого я был связным. На второй фотографии изображен мой незабвенный кузен Мишель Реклю, о котором я вам уже рассказывал. Он погиб в день освобождения Льежа буквально у меня на руках. Похоронен в партизанской могиле. Мы с ним очень похожи, не правда ли, мой юный друг? Только Мишель здесь на двадцать четыре года моложе меня. - Вы прекрасно выглядите, мсье президент, - отозвался я с должной светскостью. - Никогда не скажешь, что между вами и кузеном столько лет разницы. Правда, особого сходства я не улавливаю. - Все, кто знал нас, говорили, что мы весьма похожи, - настаивал президент, обольстительно улыбаясь. - Бедный кузен, он мог бы еще долго жить и наслаждаться жизнью... На пороге возникла горничная: кушать подано. Мы двинулись в столовую. Старинный стол заставлен тарелками, тарелочками, вазами, бокалами всех видов и назначений. В каждом приборе по три ножа с монограммами. В плоской хрустальной вазе плавают бутоны роз. И что же я? "Да, да, мадам, масса незабываемых впечатлений, какая прелестная спаржа, гран мерси, вы очень любезны, ах, эти розы, шарман, манифик, о да, обожаю паштет из гусиной печенки, вы так внимательны, мерси". Развернул хрустящую салфетку, в углу ее красными нитками вышита вязь из пяти букв: П.Б.Д.Л.Г - вот какая великолепная монограмма у моего президента! "Это манифик, необыкновенно тонкая работа, а сколько вложено труда, мадам де Ла Гранж своей рукой вышивала эти прелестные монограммы, это адорабль, не правда ли, мой юный друг..." Командир сейчас обернется и скажет: "Виктор, кончай треп, займись делом!" - Анастасия Ефимовна, извините, что прерву вас, я хотел бы воспользоваться вашим любезным присутствием на нынешнем торжестве и попросить вас перевести стихи, которые подарил мне мсье Поль Батист. Мне сказали, там есть баллада о человеке, который предал партизан. - Мой друг говорит, - зашелестела Буш, - что он с удовольствием послушает, как звучит эта прелестная баллада на русском языке. Он спрашивает, кто переводил вам ее? - Барон Мариенвальд. Правда, по памяти. - Не правда ли, барон прекрасный человек? В последние годы он ведет несколько замкнутый образ жизни, но, говорят, у него предстоят перемены... - Простите, вот брошюра. Я правильно открыл? Она нацепила очки, долго читала, пришепетывая губами, потом начала нараспев: - Уже минуло двадцать лет... Наши друзья погибли за родину, но гибель их не была напрасной, и мы не забудем их. Они покинули своих детей и жен, чтобы отстоять справедливость на нашей земле. Но однажды студеной ночью сорок четвертого злой человек выдал наше убежище людям, одетым в серое. Земля Валлонии впитала кровь одиннадцати мучеников из разных стран. Для Сопротивления Арденн это была горькая битва, и убийцы были удивлены, что не смогли покорить тех людей, которых они считали жалкими бандитами. Прохожий, остановись и задумайся перед этими печальными камнями и, если ты добрый христианин, помолись об усопших. Все сходилось, все! Правда, о мосте там не было ни слова, только об убежище, но это ведь стихи, они имеют право на поэтическую вольность. - Шарман! Манифик! - шептал президент. - По-русски это звучит столь же красиво? - Адорабль, - шелестела мадам. - Наверное, я скверно перевела, - извинялась Анастасия Ефимовна. - Я чувствую, что стихи написаны сильно, с искренней болью, но я же не профессиональный переводчик. - Почему только там сказано: "Студеной ночью..."? - мимолетно удивился я и похолодел, поняв, что сейчас все обрушится. - Вы очень тонко заметили это, мой юный друг. В стихах написано буквально "февральской ночью", но по ходу перевода я подумала, что "студеной" звучит более поэтически, не так ли? - Голос ее становился все тише, вот-вот совсем заглохнет. Нет, все же она дошелестела: - Я вижу, вы прекрасно чувствуете язык поэзии... Черт бы побрал всех этих "друзей". Окончательно все запутали. "Кабаны" погибли в июле, а тут февраль. Все сошлось - кроме зимы и лета. - Что же стало с предателем? - спросил я, будто этот вопрос должен был принести мне облегчение. - Его поймали? Президент Поль Батист де Ла Гранж поднял колокольчик, лежавший на краю стола. Раздался мелодичный звон. В дверях возникла горничная с подносом. Президент отдал ей распоряжение и грациозно опустил колокольчик. - Итак, вы хотели узнать о предателе, - нашептывала над столом урожденная Буш, словно бы не замечала горничную, которая в это время ставила перед ней свежую тарелку. - В самом деле, говорит мой друг, эта история весьма поучительна. Немцы заслали предателя в отряд, чтобы узнать, где находится убежище Виля. Предатель вошел в доверие к партизанам, разведал дорогу и подступы к штабу - и все это сообщил немцам. Четыре немецких танка и рота солдат на рассвете ворвались на лесную дорогу, которая вела к убежищу Виля. Начался неравный бой. Партизаны мужественно оборонялись, подбили, как говорится на военном языке, головной немецкий танк. Кровопролитный бой продолжался до самого вечера. Одиннадцать человек отдали свои жизни в этом бою, но, когда немцы ворвались в убежище, там уже никого не было: партизанское соединение вместе со штабом скрылось в соседнем лесу. После войны предатель был разоблачен. Его звали Рене Детай. Он был предан суду и приговорен к расстрелу. Мой друг Поль Батист присутствовал при этой казни. Детая расстреляли в цитадели, у той же стены, где немцы уничтожали свои жертвы*. ______________ * Этот эпизод с предательством является реальным фактом. Итак, предатель получил возмездие, а мой отец и не был предан. Отец погиб в открытом бою. Не следует верить легендам. На этом тема закрывается. Я найду Матье Ру, и он просто расскажет мне о том, что было на мосту, как протекал тот открытый бой, в котором не было ни предателей, ни преданных. Просто появились непредвиденные мотоциклы, а на тех мотоциклах стояли непредвиденные пулеметы, и непредвиденные молодые парни в черных кожаных куртках открыли непредвиденный огонь - вот так, выходит, с ними было. И дело в шляпе. Посидим мы с Матье за столиком, выпьем по рюмочке, и я уйду умиротворенный. - У вас задумчивый вид, - заметила урожденная. - Мой друг высказал предположение, что эти стихи произвели на вас такое сильное впечатление. Вы, конечно, жалеете этих несчастных мучеников. Из-за одного негодяя погибло одиннадцать жизней. - Десять, - поправил я почти безотчетно, ибо в этот миг уяснил себе, что никогда не поверю в непредвиденных молодых парней с непредвиденными пулеметами. Она удивилась, но все же перевела. Президент улыбнулся. - Разумеется, вас поразило это трагическое совпадение, тут и там - одиннадцать мучеников. Но возмездие осуществилось, предатель погиб позорной смертью, и никто не оплакивает эту смерть. - Да, конечно, их было одиннадцать, вы правы, мадам. - Я уже полностью овладел собой: не время и не место расслабляться в этом доме. - И стихи, которые вы перевели мне, чудесны. - Но все же в нашем случае их было не одиннадцать, - заметил президент, глядя на меня испытующим взором. - Вы забываете, мой юный друг, что "кабаны" должны были в ту ночь освободить на мосту машину с политическими заключенными. Как удалось установить, в машине находилось пятнадцать узников. "Кабаны" трагически погибли и не сумели освободить заключенных. Их увезли в Германию и расстреляли. Ну что ж, все правильно, растет число не погибших, а преданных, так и запишем. Впрочем, возникает один вопрос: - Каким образом удалось установить дальнейшую судьбу этой машины? - Мой друг готов дать вам исчерпывающий ответ. Для этого он должен рассказать вам о себе и о своей роли в бельгийском Сопротивлении. Если вы, разумеется, не возражаете? Я, разумеется, не возражал. И я услышал. Поль Батист де Ла Гранж родился в Льеже в конце прошлого века и видел ужасы войны четырнадцатого года. Уже тогда он возненавидел войну и решил посвятить жизнь антивоенной деятельности. С этой целью он окончил университет и работал учителем, воспитывая своих учеников в духе гуманистических идей. Началась вторая война. Поль Батист участвует в первых антигитлеровских действиях, распространяя подпольные газеты и листовки. Потом он знакомится с генералом Пирром и становится одним из сотрудников его штаба. Должность довольно скромная, но он исполнял ее честно и добросовестно, ежеминутно рискуя при этом жизнью. Вместе со своим кузеном Мишелем Поль Батист был связным генерала. Они осуществляли связь между Льежем и Брюсселем, а также между штабом генерала Пирра и подчиненными штабами. - Это были тяжелые годы, полные страданий, - продолжала рассказ урожденная. - Ежеминутно в поезде, в машине, в людской толпе связной мог быть схвачен немецкими патрулями. Приходилось действовать под чужими именами, изменять внешность. У моего друга была весьма интересная кличка, - урожденная посовещалась с мсье президентом, уточняя его кличку, и снова зашелестела: - Но сначала мой друг хочет сообщить вам кличку своего покойного кузена - Денди. А Поля Батиста в штабе генерала Пирра называли Аббатом, после того как наш друг по поручению своего генерала совершил поездку в Лондон и вернулся оттуда в новом черном костюме. Не правда ли, весьма юмористическая деталь, но мой друг говорит, что это была ужасная поездка, они плыли на утлом суденышке, попали в шторм. Это было ужасно. Поль Батист предпочитал "путешествовать" по родным местам. Несколько раз ему приходилось бывать в убежище полковника Виля, или, как оно называлось в штабе, зона четыре, сектор пять. Поль Батист приходил туда по ночам, передавая приказы своего генерала. Именно генерал Пирр приказал освободить машину с заключенными, когда она будет следовать из Льежа. А полковник Виль уже сам разрабатывал детали этой операции... Урожденная воодушевилась, излагая замечательную жизнь своего друга, в ее шелесте начал даже прослушиваться скрежет металла, когда она рассказывала о тех неисчислимых опасностях, которые подстерегали ее друга. - Мой друг говорит, - продолжала она, - что он не упомянул о своей деятельности в защиту мира, потому что это естественный долг всех сознательных и преданных борцов. Он не принадлежит к политическим партиям и является независимым демократом, однако он не жалеет своих сил для такой деятельности, тем не менее она отнимает у него не так уж много времени и не мешает отдаваться его любимым занятиям: филологии и путешествиям. Именно во время путешествия вскоре после войны он познакомился с моей подругой, с тех пор они неразлучны. - Какая целеустремленная жизнь, - произнес я, проглатывая паштет из гусиной печенки. Великолепный президент, независимый демократ Поль Батист поднял колокольчик и мелодично позвонил. - Какой чудесный колокольчик! - Мой друг привез его из Швейцарии. Они купили его у старого крестьянина. И совсем недорого, всего сто бельгийских франков. Мадам президентша тоже вставила шелестящее слово. - Моя подруга просит пояснить вам, что такие колокольчики подвешиваются на шею коровам, чтобы они не заблудились на лесных или горных пастбищах. Не правда ли, очень мило? Еще как мило, просто прелестно, восхитительно, очаровательно: звякнул колокольчиком, чтобы прислуга на кухне не заблудилась, - шарман, манифик, а главное, демократично. По-нашему, по-рабочему брякнул колокольчиком - супница на столе. Еще брякнул - силь ву пле - рыба под бешемелью. Шарман, да и только! А ведь и в самом деле, шарман. Ответа-то на свой вопрос о машине я так и не получил. Впрочем, это мелочь. Какое значение имеет судьба одной машины с неведомыми узниками на фоне тех глобальных событий, которые нарисовал передо мной демократичный президент. Зона четыре, сектор пять - так это звучит на штабном языке, а машина и вообще там значится под трехзначным номером с дробью, строка, мелькнувшая в сводке, мелочь, недоступная глобальному взору. Как-нибудь да и узнали в штабе, это же детали. Их разрабатывал сам Виль. Пора и мне менять пластинку. - Проблема, волнующая меня в данную минуту, - продолжал я, поглядывая на президента, - имеет не столько политический, сколько исторический интерес. В наших разговорах часто проскальзывает имя полковника Виля. Позавчера мсье президент сказал мне, что Виль скрывался со всеми документами. Зачем это ему понадобилось? За президента ответила президентша: как? Неужели вам еще не рассказали об этой истории? Человек, которого называли арденнским героем, совершил некрасивый поступок. Незадолго до освобождения он ограбил главный банк в Льеже и взял там несколько миллионов. После этого он, естественно, был вынужден скрыться, забрав с собой все документы. - Да, - сказал я, еще не зная, стоит ли мне заниматься деталями этой истории, - это явно не манифик. И даже не адорабль! Президент Поль Батист тоже молвил слово, и они все трое зашелестели хором, изображая бурный смех. - Мой друг очень тонко чувствует юмор, - начала урожденная Буш. - Он только что сделал юмористическое заявление, что с обедом, равно как с предателями и грабителями, мы покончили, и предлагает на ваш выбор два следующих развлечения и одну сигару. До собрания остается свыше двух часов, и вы могли бы посетить музей Курциуса или галерею изящных искусств, которую посещают все туристы. Нельзя быть в Льеже и не побывать в музее Курциуса. - Не будь туристом, - сказал Командир. - Будь человеком, - подхватил Виктор-старший. - И вообще, наведи у них порядок, - заключил Николай. Горничная вошла без колокольчика, за нею в дверях появился Антуан. Увидев столь изысканное общество, он несколько смутился и застыл, подмигнув мне. Они быстро заговорили. По мере того как Антуан отвечал, лицо президента хмурилось. Сначала он не соглашался с Антуаном, но тот продолжал настаивать. Президент положил ладони на край стола и задумался. - О чем они говорят? - спросил я урожденную. - О, этот молодой человек, - улыбнулась она вислой улыбкой, - прибыл с дурной целью: он хочет отнять вас от нас. - Нам в самом деле необходимо ехать, - поддержал я Антуана, - насколько я понимаю, речь идет о мадам Икс? Этот визит предусмотрен программой. - Мой друг Поль Батист действительно упомянул об этом, но ваш друг мсье Антуан не подтверждает этого. Он говорит, что вам необходимо поспешить к одному человеку, чтобы поговорить с ним, а мой друг боится, что вы не успеете вернуться к началу собрания. Теперь мой друг должен принять решение. Президент продолжал думать, нервно поглаживая скатерть, глянул на часы, еще подумал, опять заговорил с Антуаном. - Тридцать минут на дорогу, полтора часа на встречу, - вставил я. - В восемь тридцать мы будем на месте, мсье президент. Собрание не задержится. Президент принял решение. Что тут началось! Поль Батист игриво погрозил Антуану пальчиком, мадам закатила глаза, уроженная заохала: какая жалость, мой друг, такая прелестная беседа, мы не переживем этого, мы будем просто убиты, мне очень жаль, вы так любезны, шарман, манифик, адорабль. Я схватил папку. - Умоляю вас, не забывайте о программе, - заклинал президент, кидаясь за нами к лестнице. - Мы должны выполнить нашу программу. ГЛАВА 9 Мы понеслись. В машине я увидел Ивана Шульгу и обрадовался еще больше. Однако Иван был рассеян. - Что, Иван, невесел, по какой причине нос повесил? - Отстань, ты мешаешь Антуану управлять машиной. - Ах, ребята, какие вы молотки, что приехали за мной! - Иван не реагировал. - Да ты бледен, Иван? Фирма продается с молотка? - У меня дочь рожает, - сосредоточенно отозвался он. - Что может быть лучше: заделаешься дедом! Но ты же говорил, еще нескоро. Не волнуйся, отметим это событие. - Куда мы едем? - Иван повернулся ко мне, а в глазах его была тоска. - Он меня спрашивает, куда мы едем? Разве Антуан тебе не говорил? - Я был занятый с Терезой и Мари. Антуан позвонил: приезжай. Я все бросил и поехал, потому что я должен быть полезен для тебя. Я примчался к нему, мы пересели в его машину и помчались до президента. Он только говорит: "Скорей, скорей", а куда спешим, не говорит. - Понятно, - ответил я. - Антуан это человек. Он и президенту ничего не сказал. Взял меня за руку и вывел. Но тебе-то я скажу, Иван, мы несемся в Эвай, к мадам Икс, то бишь к Жермен. - Чихал я на вашу Жермен, - с тоской огрызнулся Иван. - Как я жить теперь буду? Тереза говорит: вези ее скорее. Ты знаешь, сколько стоит ихний родильный дом? Больше тысячи франков за день. Я живу тут всеми эксплуатированный. - Слушай, Иван, я получил по чеку десять тысяч, возьми у меня. Мне ваши франки до лампочки. Он немного оттаял, неумело принялся отказываться. Антуан сидел, подавшись к рулю. Мы уже оставили Льеж, пересекли Урт и ехали по всхолмленной равнине. Размытые тени лежали на дальних холмах. Солнце клонилось в сторону Мааса. Матье Ру остался за спиной, а на белом камне проступало новое имя - Жермен. Магазин еще торговал. Антуан с шиком развернулся на перекрестке, тормознул за углом. Покупателей в зале почти не было. Две молоденькие продавщицы с любопытством наблюдали за нами. Антуан пересек магазин и скрылся в двери, подав нам знак следовать за ним. Мы оказались в низком помещении с настенным зеркалом и квадратным столом, накрытым цветной клеенкой. Чувствовалось: здесь командует женщина. Рядом была комнатка поменьше, за столом сидел пожилой мужчина и потрошил кур, которые были навалены перед ним жирно-желтой кучей. Мужчина кивком поздоровался с нами и продолжал работу. Деревянная лестница привела нас на второй этаж. Антуан уверенно постучал в дверь. Жермен была ярколицая, широкая в кости, с высоким бюстом и сложной прической на голове. Все на месте, все пригнано и как надо уложено. Конечно, она ждала нас, но, увидев меня, матово побелела, судорожно провела ладонью по глазам, как бы прогоняя наваждение. Я открыто стоял перед ней, давая ей первое слово. Но не такого слова я ждал. - Борис! - простонала она, припадая к косяку. - Откуда ты? Антуан довольно засмеялся за моей спиной: ему определенно нравилось то и дело подводить меня под монастырь. - Это не Борис, - сказал он. - Это Виктор, сын Бориса. Тоже советский летчик, прилетел из Москвы, чтоб найти могилу Бориса. - Уи, - сказал я. - Меня зовут Виктор. Я из Москвы. Жермен растерянно кивала головой и не сводила с меня глаз. - Мне очень приятно, что вы так хорошо помните отца. Может быть, вы расскажете о нем? Переведи ей, Иван. Иван послушно перевел. Она постепенно овладела собой, с усилием оттолкнулась от косяка, кокетливо улыбнулась. - Здравствуйте, Виктор. Я Жермен Марке, прошу вас в дом, - и первой пошла по коридору. - Л'амур, - сказал Антуан, толкая меня в бок. - Он тебе сообщает, что между ними была крепкая любовь, - перевел Иван. Жермен шла по длинному коридору. Пожалуй, она чуть полновата для бельгийки. Вроде бы все в норме, но с небольшим перебором: как-никак внизу целый магазин, набитый снедью. У зеркала она приостановилась, на ходу поправляя прическу, улыбнулась самой себе, облизала губы. Так вот ты какая, Жермен Марке, связная особой диверсионной группы "Кабан", замешанная в этой истории, как сказал А.Скворцов. Ты уже ответила мне, как ты замешана. Что еще откроешь ты мне? В конце коридора была вторая лестница. Жермен свесилась через перила: - Ив, к нам приехали гости. Мы прошли сквозь стеклянную дверь и оказались на плоской крыше в зимнем саду. Стол, два ярких дивана, низкое кресло с привернутым зонтом. Явился Ив, подтянутый, официальный, в нейлоновом рабочем халате, из-под которого выглядывала рубашка с галстуком. За ним возникла продавщица с корзиной вина и вазой с фруктами. А у Ива в руках коробка с сигарами, ваза с цветами. Все тут заранее продумано, все подготовлено. Если я хочу узнать что-либо, надо быть наготове. Продавщица сделала книксен и вышла. В дверях показалось любопытное девичье лицо, но Жермен деловито цыкнула - и лицо исчезло. С террасы виднелись разноцветные крыши соседних домов, тесные садовые дворики. Горизонт перекрывала насыпь железной дороги с виадуком над шоссе и железными мачтами по бокам. Дорога была пустынна. Дворики у домов безлюдны. Выжидательное молчание за столом начинало затягиваться. Едва ступив на бельгийскую землю, я подумал об этой женщине. Теперь она сидит передо мной, а я медлю. Все зависит от того, что она знает, а это как раз и неизвестно. Ив первым прервал паузу. Может, желаете мартини? Мартини со льдом? Силь ву пле, сигару, это настоящий "Упман", вам тоже со льдом? Мерси, мне оранжад, пожалуйста, спасибо, вы так любезны. Светская жизнь продолжалась. Пора было решиться. Мы подняли бокалы. - Иван, - начал я. - Скажи мадам Жермен, что я пью этот бокал за ее здоровье и счастье. Я от всего сердца благодарю ее за то, что она сделала для моего отца, за ухоженную могилу и все остальное. Жермен улыбнулась, благодаря меня взглядом. - Она смеется, - сказал Иван, - если ты так много знаешь, она не расскажет для твоего интереса ничего нового. Антуан был прав, тут надо держать ухо востро. - Скажи ей, что мы как раз знаем очень мало, но хотели бы знать все, что было, особенно про последний бой "кабанов". Пусть Антуан расскажет сначала, где мы были, что узнали и увидели. Они начали свой разговор. Я сидел, потягивая мартини, и наблюдал за Жермен. Сколько ей лет? Тогда, по меньшей мере, было восемнадцать, а то и больше, все-таки связная особой группы. Значит, сейчас за сорок. Этого, однако, не скажешь. Выглядит моложе. Умеет владеть собой. Тоже, видимо, не прочь выведать, что я о ней знаю. Иван приступил к переводу. До чего же нелепо он изъяснялся на родном языке, смех и грех. Мне уж надоело поправлять его. - Жермен говорит, что она два года состояла связной и часто прятала русских партизан и американских летчиков, когда ей велели. Шеф Жермен имел связь с Лондоном, сервис "Д", а она была при этом сервисе сержантом. В сорок третьем году они сделали передачу русских списков в Лондон, но она не помнит, был ли там Борис написан, тогда она еще не свела с ним знакомства. - Английскую награду она после войны получала? - спросил я. - Это было в Льеже, да? Антуан посмотрел на меня с некоторым удивлением, но я не стал объяснять ему. - Она говорит, что боролась с бошами не ради орденов, она патриот ихней родины. - Ясно. Тогда спроси, знает ли она монаха Роберта Мариенвальда, он ведь тоже на англичан работал. Жермен прошла в дом и тут же вернулась со шкатулкой в руках. Шкатулка была большая, с инкрустацией. Жермен порылась в ней и достала небольшую фотографию: черный монах собственной персоной, но только в белой сутане с муаровой накидкой. Он стоял, благолепно сложив руки, рядом с ним кюре с молитвенником, ведущий службу, перед ним мальчик с деревянным крестом на груди. На заднем плане на скамейках прихожане: лишь женщины и дети. Значит, война. - Так она отвечает на твой вопрос, - сказал Иван. - Черный монах просит благодати у всевышнего, - заметил я, переворачивая фотографию. - Тут и надпись. Спроси, Иван, можно ли прочитать ее? Жермен кивнула, продолжая копаться в шкатулке. Иван перевел: "Дорогой Женевьеве - мсье Роберт". - Женевьеве или Жермен? - переспросил я. - Женевьева - ее покойная тетка, - пояснил Иван, справившись у Жермен. - Сегодня она мало с ним встречается, он даже продукты берет сейчас в монастыре. Так, так, выходит, что и Мариенвальда придется записать на белый камень. Иван продолжал: - Она хочет показать тебе более интересную фотографию. Так она уверена, что это будет интереснее, чем жадный поп. Ба, да это отец! И не один. Рядом стоит густобровый мужчина с усами щеточкой. На мужчине партизанский берет со звездой, в руках автомат. А отец простоволос и без оружия, на шее намотан клетчатый шарф. На обороте размашисто написано по-русски: "Дорогой Жермен на долгую память в дни партизанской жизни от Бориса. 10. 07. 44 года". Всего за десять дней до смерти писал отец, но фотография сделана раньше. Они стоят на фоне деревьев, листья только начали распускаться, это мог быть апрель. Сбоку виднелся угол хижины. Я внимательно рассматривал карточку, стараясь не упустить подробностей. Второго мужчину я тоже видел, это точно. Антуан заглянул сбоку, кивнул мне в поддержку. Я достал из папки журнал "Патриот". Так и есть, отец снялся с Масоном. - Узнай, Иван, кто стоит рядом с отцом? Скажи ей, что это очень важно для нас. - Это Альфред Меланже, - тут же ответила Жермен. - Они оба были "кабанами" и сильно дружили между собой. Альфред был командиром, а Борис ему помогал. Потом Борис спас Альфреду жизнь, а сам погиб. Антуан тоже был поражен и опередил меня: - Разве Альфред не погиб? - Она его видела после освобождения, перед арденнским наступлением бошей, - ответил Иван. - Бориса уже убили, а Альфред был ранен. Борис тогда спас Альфреда, и он уполз от моста. Альфред говорил ей, что в него потом стреляли из угла, и он знает, кто это делал. Он говорил еще, что у него в Арденнах много врагов. Тогда он оставил ей свою визит-карту. - И Жермен может сказать, где Альфред живет сейчас? - Что за чудеса раскрывались нынче! Чем больше я узнаю, тем больше встает вопросов, а я еще ни на один не нашел ответа. - Одну минуту, - Жермен порылась в шкатулке. Крышка была откинута, я видел там всякие фотографии, безделушки, конверты, медали с пестрыми колодками. Жермен развела руками, но, встретившись со мной взглядом, смутилась и снова принялась с явной досадой рыться в шкатулке. - Она говорит, что еще в прошлом году видела эту карту, а теперь не видит ее. Она у Ива спрашивает, - уточнил Иван. - Но Ив тоже не знает, он говорит, что не вмешивается в ее сердечные дела. Но она все-таки постарается найти эту карту, мы можем позвонить к ней. - Где жил Альфред? Она не помнит? - Тогда он жил в Марше, но улицу она не помнит. Она к нему не поехала. - Ладно, Иван, замнем для ясности. Спроси, почему Альфред говорил, что у него в Арденнах много врагов? - Потому что это был особенный отряд, они карали предателей. - Говорят, что "кабанов" тоже предали, так ли это? - я искоса глянул на Жермен, чтобы не пропустить, как она будет реагировать. - Я такой вопрос не стану переводить, - нежданно обиделся Иван. - Ну, ну, Иванушка, опять ты за свое, - засмеялся я. - Что тебе стоит, переведи. И без того ты даешь ей время на обдумывание. А то сам спрошу, словарь при мне. Иван неохотно перевел. Я следил за Жермен. Она спокойно выслушала вопрос и внимательно взглянула на меня. Иван заулыбался: - Вот видишь, я же тебе говорил. Она со мною согласная: не было у "кабанов" предателя. Она говорит, что на войне люди должны погибать, иначе это не война. А всяких мелочей об этом она не знает. - А какая операция была в ту ночь, это она знает? - Я нарочно старался засыпать Жермен вопросами, чтобы не дать ей опомниться, но до сих пор она сохраняла полное спокойствие. Даже с визитной карточкой у нее получилось вполне естественно: была и потерялась, с кем не бывает! Зато она и находилась в более выгодном положении: пока-то Иван переведет, потом мне ответит, есть время подумать и сказать только то, что она считает нужным. Если б я мог с ней с глазу на глаз поговорить! - Они должны были освободить транспорт с коммунистическими узниками, - продолжал Иван. - Шеф Виль сказал ей, когда их повезут, и она передала это лично Борису. Это была очень срочная операция, и у "кабанов" не было времени подготовиться, они узнали про машину за один день. Может быть, поэтому саботаж прошел нехорошо, и отряд погиб, только два человека спаслись. - Ты слышишь, Антуан? Двое? Кто же второй? Как она узнала про второго? Но, кажется, Антуан и сам уже спросил об этом. - Альфред сказал ей тогда, что он видел: кто-то из "кабанов" прыгнул за ним с моста в другую сторону и убежал в лес. Альфред говорил, что после этого он два дня скрывался в лесу, хотел увидеть этого "кабана", но не увидел. А потом его спрятали в доме, потому что он был сильно ранен. - Это был Матье Ру? - Матье? Матье Ру? - Жермен задумалась, полураскрыв губы, все у нее получалось естественно, даже слишком. Она покачала головой. Нет, она не помнит такого. Антуан задал новый вопрос. - О чем он у нее спрашивает? - Он не понимает, почему она сказала, что Альфред прыгнул с моста? Я ведь правильно тебе перевел, да? А он теперь спрашивает, правильно ли она это сказала? Как она сказала, так я и перевел. - Не суетись, Иван, что она отвечает? - Она не помнит точно, как ей Альфред говорил. Она не думает над каждым своим словом. А если вы хотите, чтобы она говорила точно, тогда она позовет своего адвоката. Она на Антуана поимела обиду за такой вопрос. - Вопросец что надо! Его бы записать золотыми буквами. Но она же уходит, все время уходит от ответа! Разве ты не чувствуешь? - Она хорошо тебе отвечает, - огорчился Иван. - Это тебе нехорошие сны мерещатся. Она сообщает тебе, что ты никогда не узнаешь, что было на мосту. Как можно узнать, когда прошло столько лет? - Я узнаю, но ты не переводи, Иван. Антуан продолжал говорить с Жермен. Они улыбнулись друг другу и чокнулись. Я присоединился к ним. - Инцидент исчерпан. Пусть посмотрит еще раз нашу фотографию, не знает ли она кого-нибудь еще? Жермен вгляделась в фотографию и указала на третьего "кабана": его звали Мишель, он два раза приходил к ней с Борисом. Его фамилии она не знает, помнит только кличку - Щеголь. Постойте, опять M попалось. Матье и Мишель! Значит, еще и Мишель? Не много ли этих М? Одно из них явно ложное. Антуан повернулся ко мне. - Он спрашивает, - перевел Иван, - откуда ты узнал про этого рыжего Матье?.. - Перекрестный допрос продолжается, - рассмеялся я. - Вы что же думаете, я по музеям нынче шатался? Лучше спроси у Жермен, о чем ей еще Альфред говорил? - Тогда они мало говорили. Больше она ничего не может вспомнить. Альфред тогда был очень странный. - Как "странный"? Что она под этим понимает? - тут же спросил я. - Быстрей переводи, Иван... Вот когда она сбилась, застигнута врасплох, смущена, глаза отводит. Все ясно, Альфред не странным был, он ей доверял, вот где собака зарыта! А Жермен продолжала прятать глаза и еще больше замялась, прежде чем ответить Ивану, - насторожилась. Нет, снова улыбнулась, руками разводит. - Она не знает, как это точно объяснить, - переводил Иван. - Просто она это почувствовала как женщина. Альфред был худой, измученный, он жаловался, будто у него болят раны. Поэтому она и решила тебе сказать, будто он был странный. Она не понимает, почему ты так удивляешься ею? Разве человек не имеет закона, чтобы быть странным? Она говорит, что тебе как русскому представителю трудно понимать ихнюю психологию. - Вот уж действительно странное дело! Ничему я не удивляюсь, я вообще перестал удивляться. И если еще что-нибудь узнаю - и тогда не удивлюсь! Впрочем, это не переводи, Иван. Скажи, что мы благодарим ее за интересную информацию. Все это очень важно для нас. - Она говорит, что имеет еще, о чем можно рассказать. - О чем же? - лениво полюбопытствовал я. - Она знает много других саботажей, которые имела группа "кабан". Они нападали на военные объекты. - И тогда она тоже заранее знала время и место операций? - Да, так она говорит. Она получала приказ, от шефа Виля и передавала это Альфреду или Борису. - А что этот шеф потом сделал, она в курсе? - Вот видишь, она подтверждает меня, об этом вся Бельгия знает. Я тебе неправильно не перевожу. Она говорит, что он очень смело поступил, обеспечил себя на всю жизнь. Он на банк налетел в городе Льеже и взял там сто сорок девять миллионов франков. Я тебе потом расскажу, а то Жермен будет недовольная, что мы без нее говорим. - Валяй, валяй, Иван, тут надо по-светски, мы же в хороший дом попали. Видишь, она одобряет своего дорогого шефа. - Она не сказала, что его одобряет, как ты говоришь. Он был бедный человек, не имел никакого имущества. Он был бедный и смелый. А на ихней войне все наживались. И поп твой наживался, купил себе три отеля. - Разве он мой? Первый раз об этом слышу. - Так она говорит, что мы с тобой и с ним одинаково русские. Но ты верно заметил, надо ей объяснить, я сейчас ей объясню. Этот поп - эмигрант от Николая, мы с ним разные русские. Ладно, я ей потом расскажу, она требует, чтобы я переводил без задержки, она продолжает за шефа Виля. Тогда он был хозяином всех Арденн, все его боялись и делали, как он скажет. Но как ему было жить после войны? Его приглашали в колониальную армию в Конго, но он устал воевать и не хотел туда идти. Если бы Жермен была бельгийской королевой, она сама дала бы ему сто миллионов за то, что он уничтожил столько бошей. А он решил взять их сам. - Ладно, этот Виль тут ни при чем. Так что же это за операции? - О, они делали большое число всяких операций: саботаж, парашютаж... - Что за парашютаж такой, с чем его едят? - Иван перевел мои слова, и они засмеялись. Иван повторил: - У нас все так говорят: парашютаж. Англичане бросали нам на парашютах оружие, консервы, гранаты. Надо было поджечь для них сигналы, поймать эти парашюты и быстренько убежать из этого леса, пока немцы не приехали. Я тоже парашютаж делал, - похвастал он. - Мы из этих парашютов рубахи шили для своего тепла. Ив вышел и вскоре вернулся с новой бутылкой. - Он принес старое бургонское вино. Ты должен его попробовать. А она за это расскажет тебе про такой саботаж, за который твой отец получил орден. - Ты меня смешишь, Иван. Говоришь про орден, словно это всем давно известно. Я, например, об этом первый раз слышу. - Разве я сказал тебе про орден? - Иван сделал невинные глаза. - Не знаю уж, кто из вас сказал, но я хотел бы выяснить подробности. - Сейчас я у нее спрошу, кто это сказал? - заволновался Иван. У них пошел долгий разговор. Антуан тоже включился, даже Ив молвил слово. - Она не помнит, был ли там орден, - объявил наконец Иван после бурных переговоров. - Но это ты можешь спросить у президента. - Разумеется, спрошу, - пообещал я. - А теперь, если у вас охота не пропала, давайте все же послушаем, за что он его получил? Но, по-моему, вы уже десять раз об этом друг другу пересказали. - Это было так, - начал Иван старательно, не замечая моей иронии. - Однажды шеф Виль встретился с помощником генерала Пирра в секретном доме для важных разговоров, и немецкий патруль захватил их для проверки. Телохранитель Виля успел убежать и рассказал партизанам, что боши забрали шефа. При штабе был большой страх. Хорошо еще, что боши не знали, какие люди попали к ним, тогда они сразу бы их расстреляли. Партизаны решили спасти своего Виля. Тогда они узнали, что боши повезут их на поезде из города Намюра в город Льеж. Три человека из "кабанов" поехали на машине в ихний Намюр, купили билеты и сели в тот же поезд. Когда вагон набрал скорость, Альфред Меланже и Борис налетели на охрану. Борис так смешно рассказывал ей об этом, но она думает, что ничего смешного в поезде не было. "Кабаны" вошли в купе, выхватили пистолеты. Боши перепугались, они их перевязали веревками, остановили тормоз и спокойно сошли вместе с Вилем и вторым офицером. Об этом даже в газетах тогда писали, боши обещали много франков тому, кто укажет на партизан. А Виль потом целовал Альфреда и Бориса. - Президент об этом эпизоде не рассказывал. И про орден он ничего не говорил. - Не отвлекай меня, - отмахнулся Шульга. - Я тебя не слышу, потому что она сейчас говорит. - Веселенький у нас разговор, - заметил я с кислой улыбкой. Иван отругнулся на меня по-французски. Все засмеялись. - Вот видишь, я все перепутываю, - обиделся Иван на русском языке. - И без того запутал, без словаря не разберешься. - Теперь она спрашивает, - продолжал Иван, - слышал ли ты про пожар, который они устроили на складе для бензина? Такой пожар, что его было видно за пятьдесят километров. Никто не мог попасть на этот склад, а "кабаны" попали. Немецкий грузовик ехал по дороге, за рулем сидел бош. Борис вскочил на машину, зарезал боша ножом и забрал руль. А этот грузовик имел пропуск на склад, так они проследили. И Борис въехал на склад на грузовике. Он швырнул гранату прямо в бак, все у них загорелось, а Борис удрал. Боши боялись "кабанов". За каждого "кабана" они назначили большую цифру - пятьдесят тысяч франков. Борис однажды сам принес ей такое объявление. И он снова смеялся над бошами. Он был всегда веселый, пел ей русские песни. - Жермен посмотрела на меня влажными глазами, пригубила бургонское. - Боже, как ты похож на Бориса, - она уже решила быть со мной на "ты". - Прямо живой Борис. И голос у тебя такой же, и сердишься ты так же. - Иван послушно переводил, а Антуан посмеивался. Ив флегматично потягивал вино. Мне сделалось не по себе под ее взглядом. - Спроси, Иван, что мадам Жермен делала во время войны? Как она с отцом познакомилась? - Ей было всего семнадцать лет, когда сюда пришли эти боши. У нее был жених по имени Арман, так его арестовали в армию, обрезали волосы на голове и убили на фронте. Младшая сестра Жюльетта поехала на велосипеде, ее ударили палками. И тогда Жермен подумала сама с собой и решила: если она поимеет к тому возможность, то она будет мстить этим проклятым бошам. Трудно было найти связь с партизанами, но она нашла и стала работать в сервисе "Д". Тетка Жермен умерла, и ей достался этот магазин. Когда боши приходили сюда покупать товары, она смотрела на них с презрением. Они говорили: "Хайль, Гитлер!" А она им отвечала: "Хайль, Леопольд!" Боши сказали ей: ты попадешь в черный лист. Но она имела свой характер. В сорок третьем году она поехала в Брюссель по делам, ее захватили в поезде, хотя документы состояли в правильном порядке, и бросили в тюрьму. Два месяца ее допрашивало гестапо, и, когда ее выпустили, она продолжала прятать на себя русских партизан и американских летчиков. После войны ей давали ордена, но она не носит этих декораций, она хотела только одного - выгнать бошей. Она давала продукты партизанам из своего магазина, и ей было не жалко. Борис часто приходил в этот дом. - Как же они все-таки познакомились, ты не ответил, Иван? - Она имела знакомство с Борисом через Альфреда Меланже. Они приехали за продуктами на мотоцикле, она им все отдала, а Борис остался, потому что у него была ранена нога во время саботажа, и Жермен искала для него доктора. И она нашла с ним любовь. Альфред потом пугал ее, что русского любить страшно, потому что он увезет ее в Сибирь, а она надеялась, что он останется в ее стране. Ведь и русские тут остались, как мсье Шульга. Бельгийские женщины лучше русских, так она думает, - уточнил Иван. - Отец рассказывал что-нибудь о себе? О чем они говорили. - Он говорил о лагерях, из которых он убежал. Он сильно не любил бошей, они заставили его страдать в своих лагерях. - Когда она видела отца в последний раз? Жермен ответила, и я заметил, как Ив самодовольно поджал губы. - Она тебе говорит, что это было до того, как Ив вернулся из лагеря, и она поимела с ним знакомство. Она много плакала по Борису, но Ив ее утешал. Она тогда имела больше молодости, чем сейчас, но все равно она плакала. Хотя и теперь она не чувствует себя старой, ведь это правда? - Иван добавил. - Ты ей должен сказать, что она еще нестарая, а то она не будет иметь от тебя удовольствия. - Что за вопрос. Скажи ей, что она просто красавица, ты же лучше меня знаешь, как сказать это по-французски. - Я все еще не решил, как мне отнестись к этой женщине. Запишем на всякий случай покрепче это имя на моем белом камне: Жермен Марке. И еще: Мишель по кличке Щеголь и Роберт Мариенвальд, он же черный монах. Иван перевел ей все, что полагалось, и даже сверх того, потому что она ответила мне обольстительной улыбкой. - Теперь она хочет показать тебе свой дом, - объявил Иван. - Времени в обрез. Скажи ей. - Я решительно тронул Антуана за локоть. - Гран мерси, мадам Марке. Мы весьма благодарны за ваш рассказ об отце и, разумеется, за теплый прием. А насчет карточки мы позвоним, поищите внимательнее, просим. Нам очень важно найти Альфреда. И мы расстались еще более далекие, чем в минуту встречи. Жермен осталась наверху, Ив спускался с нами, чтобы закрыть дверь. - Да, Иван, что же ты ее на церемонию не пригласишь, обо всем я должен помнить, - я повернулся и посмотрел на Жермен. В глазах ее поблескивали слезы. Я смутился. - Антуан ей говорил про нашу церемонию, - ответил Иван. Жермен заметила мой взгляд, нерешительно улыбнулась. Адью, мадам. В машине я первым делом спросил Антуана, давно ли он знает Жермен. - Он видел ее, когда она была еще молодой, - переводил Иван. - Борис сам рассказал ему про свой л'амур. Два раза Антуан приносил ей из хижины записки, она их читала и целовала. Антуан видел, как она себя мучила, когда узнала про Бориса. - А как она узнала? Я не рискнул спросить у нее. - Наверное, ей сказал шеф Виль, потому что, когда Антуан пришел к ней, она уже плакала. Она много хлопотала над могилой, хотела просить у бошей разрешение, чтобы похоронить его как своего бельгийского мужа. А потом Антуан перестал с ней встречаться. Она тебе не все рассказала, так Антуан говорит. - Вот видишь, Антуан тоже это заметил. Иван засмеялся: - Двадцать лет покупаю в этом магазине вино и продукты и ничего об этой Жермен не знал. Тебя, Виктор, надо записывать в партизанскую разведку. ГЛАВА 10 Там, где некогда шли партизанские тропы, пролегли теперь бетонные автострады. Дорога вывела нас в долину Урта. Голубая река извилисто петляла среди лесистых холмов. За первой грядой набегала вторая, за ними синели дальние горы, укутанные лесами. В долине пестро и многоцветно стояли палатки, машины туристов. Луи свернул. Дорога пошла на подъем. Спокойные ели громоздились на склоне. Лес становился все более первозданным и красивым. На вираже Луи заехал на обочину. Мы вышли. Безмолвная тишина была вокруг. - Ля гер, - Луи сложил оба кулака на животе и радостно затараторил: - Та-та-та-та-та... - Прыгнул за обочину, скрылся в кустах, и оттуда просунулась суковатая палка. - Се Борис, - палка исчезла и через мгновенье высунулась у разлапой ели. - Се Луи. Бош, мотосикль. Борис, Луи - та-та-та-та-та... Автомат, бивший из-под ели, замолчал. Луи как ни в чем не бывало выскочил на дорогу, победоносно поднял руку над головой: - Виктуар! Место для засады тут идеальное, и без пояснений понятно. Дорога делает вираж, склон круто взбегает и густ - с какой бы стороны немцы ни ехали на своих мотоциклах, их можно бить прямо в лоб. Я прыгнул в кювет. Царапая лицо и руки, залег за кустом, из-за которого стрелял Луи. Куски дороги призрачно просвечивались сквозь ветви. Я прижался щекой к сыроватому мху. Земля ответила мне слабым гулом. Из-за поворота показался грузовик, спускающийся вниз. Кузов был полон острыми глыбами камня. Я смотрел, как катится грузовик. Стрелять было не в кого. - Та-та-та, - закричал Луи, подбадривая меня. Я промолчал и поднялся. Луи развернул машину. Мы обогнали грузовик и снова выехали в долину реки, где пестрели палатки. Красота кругом была такая, что дух захватывало. Километра через три Луи снова остановил машину. - Электриситэ! Видишь! - он указал рукой на вершину холма, где высилась точеная мачта высоковольтной линии. Три провода висели над рекой и уходили к другой мачте на противоположной стороне долины. - Тур электрик. Динамит. Ба-бах! Капут! - Луи счастливо засмеялся. На красивой земле воевал отец. Я смотрел кругом, и трудно было представить, что среди этой захватывающей красоты гремели взрывы, лилась кровь. Но так было, от этого никуда не денешься. Луи остановил машину на краю поля, пересеченного проволочными изгородями. Светло-серая гранитная глыба и белая плита. "Героям РАФ*, павшим за нашу свободу, 2 ноября 1944 года". Луи объяснил мне, что в тот день английский летчик упал и разбился на этом месте. ______________ * РАФ - Королевские воздушные силы. Через несколько километров Луи снова стал на глухом повороте. Я не сразу разглядел в сумраке ветвей высокую пирамиду с крестом на гребне. "Маки из Еризе", - написано на одной из граней. Понизу шли имена: Этьенн, Годо, Рене... Они дрались здесь и погибли. И камни их поросли мхом. С самолета не разглядеть дорог, разве что шикарные автострады экстракласса. С высоты не видать могил, даже самых пышных. Могилы прижимаются к земле, а мы летаем высоко. Два года я летал над материками, и ориентирами мне были заливы, пятна городов, слияние рек, горные пики или острова. Мне думалось, немало я повисел над ними и знаю материки. Может, я и действительно изучил их, но людей я не видел, и земли их не знал. Я не видел могил, только сувениры, только аэровокзалы. Брюссельский маршрут идет над Балтикой: острова, польдеры, барашки волн. Но если бы мы и над Арденнами пролетали, что бы я увидел? За десять минут мы бы их миновали: плоский зеленый массив с тонкими нитями рек и пятнами городков. Но вот я спустился на землю, своими ногами прошел по ее лесам, увидел ее косогоры и спуски, острые скалы, резкие тени от водокачек, деревьев, крестов. Вот когда я узнал, что красивая эта земля щедро полита кровью, густо заставлена могильными камнями. Вот когда я увидел, как хранит земля своих сыновей, павших за нее. Луи тронулся дальше. Я следил по карте за маршрутом и делал пометки. Квадратик неподалеку от Ла-Роша - партизаны спустили под откос два грузовика с солдатами. Кружок к северу от Уфализа - напали на эшелон, проходящий по узкоколейке, подожгли пять вагонов. Треугольник чуть южнее Ла-Роша - произвели реквизицию в ресторане. Галочка к северо-западу от Бастони - совершили налет на зенитную батарею, взорвали два орудия, убили пять бошей. Мы по крупицам собирали разрозненное прошлое. Оно живет в Луи, и он передает его мне. Бросаем машину на обочине, углубляемся в лес. Я вижу обеспокоенно-ищущие глаза Луи: он вспоминает. Стоит стеной зеленый лес. Стволы елей позеленели от старости. И пни зеленые. Все тут быльем поросло и зеленым мхом. Но память живых нетленна. Глаза Луи светлеют, он перебегает на край обрыва, начинает рассказывать, изображая в лицах то, что было давным-давно: немецкий грузовик шел поверху, мой отец швырнул гранату и хорошо попал. В том бою партизанам досталось четыре автомата. Шестой час мы крутимся в треугольнике Ла-Рош - Уфализ - Марш. Мы как бы очерчиваем по Арденнам гигантскую площадку, в центре которой все время остается зеленый массив, где была стоянка партизанского отряда. Тут Луи не блуждает. На этих дорогах, вьющихся по холмам, взбегающих на косогоры, перерезающих поля и выпасы, он чувствует себя как дома. Спускаемся по петлистой дороге в Ла-Рош. Небольшой городишко уютно пристроился по берегам Урта. Со всех сторон его стиснули горы, на крутом холме - старая крепость. Заехали в Марш. Тут же вспоминаю про Альфреда Меланже, ах, как необходим он нам сейчас! Луи с готовностью отправляется на поиски, но разве найдешь, мы даже улицы не знаем, к тому же нынче суббота, и мэрия закрыта. Снова мчимся по автострадам, сворачиваем на асфальтовые просеки. Снова бросаем машину, шагаем в лес. Зеленые ели опять обступают меня как безмолвные вопросы. Удастся ли найти Альфреда и Матье Ру? А Мишель по кличке Щеголь? Как к нему подступиться? Почему черный монах не сказал мне прямо, что знаком с Жермен? А стихи-то, стихи, он как бы нарочно подложил их, хотя какой ему смысл докладывать мне о предательстве? Отвлекающий маневр? Кто же все-таки сказал ему о моем приезде? Вчера на собрании я задал этот вопрос молодому казначею секции, тот лишь руками развел. Другое имя на могильном камне: Жермен Марке. Почему она не захотела дать нам адрес Альфреда? Что она умышленно не нашла его, это точно, я ни минуты в том не сомневался. А ее слова: "Прыгнул с моста". Да они же переворачивают всю картину ночного боя. Если "прыгнул с моста", значит, до того стоял на мосту. А по плану было задумано иначе: "кабаны" окружают мост, а не стоят на нем. В этом случае получается, что "кабаны" сами оказались окруженными. Недаром Антуан задал свой вопрос, переспросил: он вмиг разобрался, что скрывается за этим словом - прыгнул. Неясно только, отчего так вскипела Жермен, когда Антуан переспросил ее?.. Вопросов накопилось, что деревьев в лесу. Луи радостно охлопывает ладонью шершавые бока старого чугунного котла, который мы нашли на месте бывшей стоянки. Трещал костер, в котле варилось мясо, ребята сидели на бревнышке у огня и вели свои разговоры. Ребята уходили отсюда, идут цепочкой по лесу среди зеленых стволов, мне даже кажется, что я вижу их далекие, неясные тени, они выходят на дорогу, чтобы там столкнуться с врагом, а после боя возвращаются к костру и вспоминают. Их мечты, тревоги, надежды ушли вместе с ними, мне горько, что я уже не узнаю об этом, но печаль моя чиста. Рядом со мной Луи, он передает мне свою память, и этот лес не скрывает от меня своих тайн. Подаренная Антуаном карта расцвечена пестрыми знаками, весь зеленый массив в северной части Арденн усеян ими. Немало дел успел совершить отец. Но кто расскажет мне, что было на мосту? Вот мой вопрос, единственный и главный, все остальные вопросы лишь должны подвести меня к нему. А здесь какой знак поставить? Давно уже не попадаются дорожные указатели, и я не могу точно определить, где мы: где-то за Ла-Рошем. У дороги одинокий дом, сразу за ним громоздятся скалы. Смотрю на Луи. Сунет в рот палец - причмокнет, сунет - причмокнет. А что? И в самом деле - проголодались. Вот Луи и остановился у придорожного ресторанчика. На фасаде вывеска: "Остелла". Дом невелик, чист и опрятен. С мансарды призывно выглядывают веселенькие занавесочки. В зале никого. На стене голова оленя с рогами, под ней карта Бельгии и чучело совы. Простые столы и стулья. Скромный бар с пестрыми бутылками. Дешево, но со вкусом. Она вошла легко и почти неслышно. И дверь открылась также неслышно. Она вошла, высокая, с надламывающейся талией и огромными глазами тоскующей мадонны. - Бонжур, мадемуазель, - сказал я и схватился за стул, чтобы не упасть от такой красоты. - Как вас зовут, мадемуазель? - Тереза, мсье, - ответила она, даже не улыбнувшись, и в глазах ее цвета морской волны осталась та же пронзительная тоска. Не уловить мой акцент она не могла и потому повернулась к Луи в надежде, что тот лучше поймет ее. - Что вы желаете? Они заговорили, на меня она даже не смотрела, а я глаз не сводил. Как она очутилась в такой глуши? Какая тоска ее гложет? Вера тоже стояла тогда в столовой. Я увидел ее, когда она морщила лоб перед стойкой, мучительно раздумывая, что взять с прилавка. И глаза у нее были такие же тоскующие. "Раз, два, три, - скомандовал я, - берем шпроты". Она засмеялась, и мы сели за столик. Оказалось, она только поступила в отряд, но летала с другим экипажем. А через три недели, когда мы вышли из кино, она объявила: "Завтра полечу с вами". - "Сама напросилась?" - "Два раза ходила к Арсеньеву", - похвастала она. "Ну и зря, - ответил я, - у нас же рейсы тяжелые". - "Я думала, ты обрадуешься. Хоть бы для приличия обрадовался". - "А чему тут радоваться? Ты это ты. А работа это работа". Она обиделась, и в глазах тоска сделалась. Я любил ее тоскливые глаза. Тереза кончила разговор с Луи, бросила искоса изучающий взгляд на меня и пошла на кухню. Она шагала, не таясь, не думая о том, как она шагает, а это было как движение волны, которая накатывается и сейчас захлестнет. И над этой волной она, точно былинка на ветру, вот-вот надломится в талии, сама обернется волной. Сейчас она уйдет, потом вернется с едой и еще раз появится, чтобы денежки получить. И все. Прощай, Тереза, я даже не поговорю с тобой, не узнаю, кто тебя обидел и отчего ты запечалилась. Она принесла салат и бифштексы, однако не ушла на кухню, глянула на меня и осталась в зале, делая вид, будто поправляет вазочки на столиках. Женщины это сразу чувствуют, и, что бы там с ними ни творилось, они вступают в эту игру. А я молчал как рыба. Мне только гадать: не такая, видно, она уж печальная, если вступила в эту игру, просто ей живется тут несладко, хоть и опрятно кругом, и бифштекс хорош. Да, место у нее небойкое. Прогорает Тереза, и не является за ней в эту глушь златокудрый принц, чтобы умчать ее за тридевять земель на реактивном ковре-самолете. Заглядевшись, как она двигается, я неловко разрезал мясо и выронил нож. Соус пролился на брюки. Хорошо, что я был не в летной форме, а в спортивных брюках. Тереза обернулась. Я с виноватой улыбкой поднял нож, она подошла к столу, протягивая ко мне руку. Я отдал ей нож, бормоча слова извинения. Она прошла на кухню и вернулась, как волна накатилась, с новым ножом. Качнула шеей и снова уплыла. Я взял в руки нож и глазам не поверил. Это был тот самый нож. С такой же дутой ручкой и такой же старый. И та же монограмма была на нем: сплетенные M и R. Луи с наслаждением жевал мясо. Кажется, он даже не заметил нашу переглядку. Я потянулся к папке, которая лежала сбоку, и достал свой нож. Все завитушечки на обеих монограммах точь-в-точь сходились. Только мой нож чуть покороче, и выпуклость на дутой ручке чуть иная, но при чем тут выпуклость, монограмма-то одна, одна. - Смотри-ка, Луи. - И положил оба ножа перед ним. Луи сравнил ножи, то ли удивился, то ли не понял - покачал головой. - Тихо, Луи, - сказал я, оглядываясь на дверь. - Надо узнать, как зовут хозяина этого пансионата? Только про нож пока молчок. Комплот, понимаешь? Конечно же, ничего он не понял, а я, дурак, не сообразил, что он и не поймет. Едва я взял нож и спрятал его обратно в папку, как Луи поднял крик. - Луи, Луи, - умолял я. - Комплот... А Тереза уже показалась из кухни. В руках у нее флакон с жидкостью для вывода пятен. Луи схватил мою папку и вытащил нож. Что он сказал, я не понял. Но догадаться могу. Примерно это было так: "Простите, пожалуйста, моего друга, но этот юный оболтус по ошибке положил ваш нож в свою сумку. Возьмите его, силь ву пле, обратно". Тереза недоуменно взяла нож, и я увидел в ее переменчивых глазах мгновенный испуг, который она всячески старалась спрятать. Боже мой, отчего она так перепугалась? Тереза покачала головой, видимо, сказала, что нож не их. Она как будто овладела собой, но испуг еще таился на дне ее глаз. Я вскочил, с грохотом опрокинул стул и еще успел подумать при этом: надо его опрокинуть, так будет натуральнее. Луи удивленно глянул на нас и нагнулся, чтобы поднять стул. - Простите фройляйн, - выпалил я по-немецки, потому что иного выхода уже не было. - Шпрехен зи дойч? - Очень плохо, - ответила она. - Тысяча извинений, милая фройляйн, - продолжал я взволнованно. - Мой друг не понял меня. Он ошибся и подумал, что это ваш нож, вы меня понимаете? Меня зовут Виктор, я только четвертый день в вашей стране, и этот нож принадлежит мне, вернее, не мне, а моему отцу. Ах да, я ведь еще не сказал вам о том, удивительная Тереза, что мой отец был здесь партизаном. Он погиб в Арденнах, а его нож я нашел в старой лесной хижине. Тереза слушала сначала напряженно, потом с интересом, огромные глаза ее то и дело менялись, то удивление в них вспыхивало, то лукавинки, то пронзительная голубизна. Но тоска-то, тоска все время таилась в их глубине. А я вовсю разошелся, откуда только слова взялись. И она под конец улыбнулась: - О, вы есть Виктор. Это ужасно, что ваш отец погиб вдали от родины. Вы, наверное, приехали из Праги? - Видно, решила так из-за моего акцента. - Да, очаровательная Тереза, я прилетел издалека, - что-то удерживало меня от того, чтобы открыться ей. Луи пытался вставить слово, даже со стула приподнялся, но я остановил его движением руки. Тогда он сел и стал изображать молчаливую усмешку. А я продолжал: - Извините, пожалуйста, Тереза, что так получилось. Вас, конечно, удивило совпадение инициалов, но это чистая случайность, уверяю вас. Я счастлив, что случай познакомил нас. Разрешите вручить вам визитную карточку моего друга, у которого я остановился. Сколько вам лет, удивительная Тереза? И в глазах Терезы вспыхнуло такое, что я и сказать не могу: надежда вспыхнула в ее ненасытных глазах, но внешне она оставалась спокойной, сказала "данке шон", деловито сунула карточку в кармашек фартука. Итак, главное сделано. Остались сущие пустяки: узнать, как хозяина зовут? - Прелестная Тереза, - начал я с подходцем, - вы так чудесно нас накормили. У меня нет слов: вундербар, колоссаль, шарман, манифик... Луи внезапно поднялся и двинулся на меня со сжатыми кулаками. Лицо перекошено от гнева. Я пытался было подмигнуть ему украдкой, но он лишь пуще разошелся, цепко схватил меня за руку. - В машину, негодяй! - скомандовал он. - Сию же минуту! - Повернулся к Терезе и закричал на нее. Та вмиг поникла. Луи швырнул деньги на стол и со свирепым видом зашагал к машине. Я кинулся за ним. - Что происходит, Луи? Мне же нужно объясниться. Но он уже не слушал: - Мы едем! Немедленно! Тереза с недоумением смотрела на нас. Я обернулся и крикнул по-немецки: - Небольшое недоразумение, очаровательная Тереза, мы очень спешим, но я все объясню позже. - Тычок в спину только придал мне сил. - Я сам к тебе приеду! ГЛАВА 11 Так вот отчего рассвирепел Луи. Я посмеивался и отнекивался, а перед глазами Тереза стояла, нет, Тереза двигалась перед глазами, как надламывающаяся волна. Впрочем, и это прояснилось не сразу. А сначала Луи сардонически захохотал и принялся петлять по дорогам, чтобы запутать меня и отлучить от Терезы. Не на такого напал: я засек километраж по спидометру, затвердил все повороты, мысленно набросал кроки - в общем, "Остелла" располагалась к северо-западу от дороги Э 34 и на юго-запад от Ла-Роша, меня на таких дешевых штучках не проведешь. Луи упрямо гнал машину, бросая на меня гневные взгляды. Было неприятно, что я расстроил его, тем более что я никак не мог уяснить причину. Но пока Иван не приедет, мы не сможем объясниться. Я принялся размышлять о ноже. Ясно, что посетителям таких приборов не подавали. Эти ножи с семейными монограммами в особой коробке лежат, их даже для своих не по всякому случаю достают. Тереза этот нож по ошибке принесла. Или знак особый пожелала подать? Так или иначе, одно точно: мне удалось напасть на след Мишеля. Сходство монограмм не могло быть простым совпадением. Все эти завитушечки, вензеля, кренделя - одна рука их вырезала, по одному заказу. Если бы не Луи с его неожиданной выходкой, я уже сейчас, не вызвав никаких подозрений, знал бы имя хозяина "Остеллы". Дома Луи окончательно утихомирился, заглядывал мне в глаза, подсовывал семейные альбомы, журналы с картинками. Мне все хотелось спросить, за что он так рассердился? Но не со словарем же в руках нам выяснять отношения? Луи начал рассказывать, как строил свой дом. Он переехал сюда недавно, три года назад, когда вышел на пенсию. Всю жизнь мечтал жить в Арденнах, где прошли его лучшие годы. И сбылась мечта на старости лет. На специальной подставке стоит блестящая шахтерская лампа: подарок от администрации при выходе на пенсию. Луи зажег огонь, демонстрируя, как красиво горит лампа. Шарлотта хлопотала на кухне. Я уж думал, мир настал. Но едва за окном прошуршала машина, как глаза Луи вмиг вспыхнули гневом. Мы одновременно бросились к двери. Я подскочил к машине первым: - Иван, спроси у него про нож. Почему он нож у меня отнимал? - Какой нож? - растерялся Иван, попав с корабля на бал. Луи перехватил Ивана, двинулся на меня с кулаками. Я отступил. - Он говорит, что будет сейчас рассчитываться с тобой, - непонимающе перевел Иван. - Что между вами случилось? - Сейчас я рассчитаюсь с ним, - кричал Луи. - Идем в дом. - Он зовет тебя в свой дом, - переводил Иван. - Передай ему, что я и сам могу кое-что сказать, - требовал я. - Запрещаю вам говорить по-русски, - кричал Луи. - Слушай только меня и переводи. - Он запрещает мне разговаривать с тобой, - перевел Иван. - Молчи! - цыкнул Луи. Ладно, кто-то из нас должен проявить благоразумие. Пусть Луи выскажется, и тогда я отвечу. Мы прошли в дом. Иван поздоровался с Шарлоттой. - Как Мари? - спросила Шарлотта. - Утром я отвез ее в родильный дом, - отвечал Иван с тревожной улыбкой. - Я только что из Льежа, потому и задержался. А Тереза там сидит. Пока ничего нет. - Не волнуйтесь, все будет хорошо, - говорила Шарлотта, не замечая нетерпения Луи, должно быть, она привыкла к подобным выходкам мужа. Луи продолжал наскакивать на меня. - Он говорит, что ты турист и ничего не понимаешь в ихней жизни, - сказал Иван, оторвавшись от семейных забот. - Это становится интересно, - заметил я, присаживаясь к столу. - Ну что ж, давай послушаем. Луи ладонью хлопнул по столу, очами сверкнул. - Ты говоришь о предателях, а сам ни одного предателя не видел, - кричал Луи. - Замолчи же ты! - это уже к Ивану. - Как же я буду переводить, если ты не даешь мне сказать, - Иван тоже сбился и сказал это по-русски, отчего Луи вскипел еще более: - Говорить буду я, а вы будете молчать и слушать меня. - Хорошо, я буду молчать, - послушно согласился Иван. - А кто же будет переводить? - Я этих предателей убивал своими руками, - бушевал Луи, не давая Ивану слова молвить. - Молчи и слушай. Я знаю, что такое предатели и с чем их едят. Я с ними не любезничал, не целовался. - Подожди же, - взмолился Иван на французском языке. - Я все забуду, что ты мне говоришь. А я хочу переводить хорошо. Луи все-таки понял, что если он хочет что-то сказать мне, то должен давать слово Ивану и ждать своей очереди. - Я коммунист, - горячился он. - Я уже тридцать лет коммунист. Тебя еще на свете не было, когда я стал коммунистом. Мы, бельгийские коммунисты, всегда стояли за народ. И мы, шахтеры, - ядро рабочего класса. Я сделал все, что мог. Мне сказали: ты уйдешь с шахты. И я пошел в Сопротивление. Боши сволочи. Я не считаю, что я спас Бельгию от бошей, но я боролся так, что лучше я не мог бороться. Мы боролись вместе с русскими. Тут были и такие борцы, которые получали от Англии деньги, парашютаж, оружие, но они ничего не делали, а сидели по домам. А мы сами добывали оружие для себя и этими же автоматами убивали бошей, - с каждой фразой разговор входил в более спокойное русло, вынужденные паузы, когда Иван переводил, а Луи слушал и собирался с мыслями, хочешь не хочешь, успокаивали его. Луи сцепил пальцы рук, положил руки на стол. Желваки на скулах нервно поигрывали. - Я тебе скажу, - с болью продолжал он, - как мы с Борисом воевали. Нам сказали: нельзя бить бошей без приказа. Мы видели много бошей, но не убивали их, такой был приказ. Я не понимал, зачем такой приказ, но я солдат, мы делали присягу, а этот приказ пришел из Лондона. Боши разбили лагерь и поставили свою артиллерию против самолетов, но мы не могли их тронуть. Тогда Борис сказал: "Такой приказ могли дать только проклятые буржуи. Но если мы не имеем права нападать на бошей, пусть боши нападают на нас". И мы стали их дразнить. Они нападали на нас, и тогда мы их убивали, защищаться нам можно было. Мы не прятались по лесам, не получали денег из Лондона, мы воевали сердцем. Только в сорок третьем году мы получили разрешение драться, как мы хотим, а после освобождения у нас сразу отобрали оружие. Вот что мы получили за свою кровь. - Иван, дорогой, спроси все-таки про нож. Я понимаю его чувства и сочувствую, но при чем тут нож? А у меня конкретный вопрос: почему он из-за этого ножа на меня накинулся? Должна же быть причина? Луи сверкнул глазами, однако промолчал на этот раз. Похоже, он уже вык