м в лаборатории совпало как раз с посещением замка каким-то таинственным незнакомцем, который вскоре исчез, проведя в замке только одну ночь. Ничего не придумав, молодые люди перестали, наконец, заниматься этим вопросом и решили терпеливо ожидать, когда случай или воля отца откроют им тайну. VIII Олаф и Эдмунд. - Их жизнь в родовом замке. - Надод. - Пропажа старшего сына Гарольда. - Мщение Гарольда. Для молодых людей - двадцатитрехлетнего Олафа и двадцатипятилетнего Эдмунда - потянулась праздная скучная жизнь. В конце концов они пристрастились к охоте, которая осталась для них единственным развлечением. Они воспитаны были в таком страхе и повиновении отцу, что им и в голову не приходило роптать на распоряжение Черного герцога. Последний, впрочем, предоставил сыновьям полную свободу при единственном условии - ни под каким видом не переступать за черту Розольфского поместья; но так как обширный ског, принадлежащий к поместью, тянулся кругом миль на шестьдесят или восемьдесят, то молодым людям было где развернуть свою удаль. В сопровождении своего младшего брата Эрика и двух служителей-дядек, которые не покидали их с самого детства, Гуттора и Грундвига, они нередко целые недели проводили в степи, гоняясь за медведями и волками и всякий раз возвращаясь в замок с обильными трофеями, что вызывало на бледных губах старого Гаральда улыбку гордости. - Хорошо, сынки мои, очень хорошо, - говаривал он. - Сейчас видно, что в ваших жилах течет кровь норманских вождей. Недаром вы королевского происхождения. Сумрачный владелец замка обменивался при этом всякий раз многозначительным взглядом с Гуттором и Грундвигом, но молодые люди обыкновенно не замечали этого, а если б заметили, то, конечно, догадались бы о существовании какой-то тайны между герцогом и обоими дядьками его сыновей. Гаральд не лгал и не ошибался, приписывая себе королевское происхождение. По избранию сейма, два Биорна последовательно занимали шведский трон в 802 и в 935 годах и очень возможно, что этот сан, в те времена довольно-таки шаткий, гораздо чаще доставался бы роду герцогов Норрландских, если б они не предпочитали ему карьеру викингов, довольствуясь лишь тем, что держали себя с королями на равной ноге. Покуда шведский трон занимали потомки древних скандинавских вождей - Ивардов, Сигурдов, Стенкиллей, Свеккеров, Фолькунгов, Ваза, Биорны заботились лишь о сохранении своей традиционной независимости. Но когда на престол был приглашен голштинский принц Адольф-Фридрих, Биорны заявили громкий протест и объявили, что в свое время они еще поговорят об этом и предъявят свои права на престол. Сделавшись главою фамилии, Черный герцог возобновил этот протест, на который, впрочем, все взглянули как на простое с его стороны желание дать себе историческое удовлетворение. Не желая, чтобы сыновья служили при дворе "узурпатора", он отправил их на службу в Россию и во Францию, но, как мы уже видели, скоро вызвал их обратно. У Гаральда был брат Магнус, моложе его лет на двадцать, никогда не вмешивавшийся ни в какие семейные дела, а занимавшийся со страстью мореплаванием и географией. С шестнадцати лет он совершал почти беспрерывные путешествия вокруг света на превосходном бриге в восемьсот тонн, нарочно для него поставленном по приказанию его отца. Уехав в первое плавание, Магнус с тех пор очень редко и лишь на короткие сроки возвращался в родовой замок. Ему не сиделось дома: море, любимая его стихия, постоянно тянуло его к себе. Всякий раз Магнус возвращался домой с новыми коллекциями оружия и всяких редкостей, составляя себе постепенно настоящий богатый музей. Четыре башни замка были построены таким образом, что соответствовали четырем странам света. Южную башню Магнус выбрал для своего музея и разместил в ней свои драгоценные коллекции. Они составлялись не только из того, что он сам во время своих путешествий собрал ценою труда и золота, но и из того, что в течение многих веков было награблено его пиратами-предками. Несколько лет тому назад Магнус уехал в какую-то далекую, никому неведомую экспедицию и с тех пор о нем не было ни слуху, ни духу. В Розольфсе пришли к тому убеждению, что он погиб со всем экипажем от какой-нибудь бури, застигшей его у берегов Азии, так как последнее письмо от него получено было из Батавии. Магнус был не единственным членом рода Биорнов, пропавшим без вести. У Гаральда Биорна еще пропал пятилетний сын Фредерик, старший брат Олафа и Эдмунда, и пропал вот при каких обстоятельствах. При рождении каждого ребенка мужского пола в семействе Биорнов был обычай приставлять к новорожденному кого-нибудь из сыновей герцогских крепостных, так что этот мальчик становился товарищем детских игр молодого Биорна, его пестуном и дядькой. Крепостной мальчик, к тому времени, как молодой его барчонок был еще ребенком, становился обыкновенно уже юношей и оставался на всю жизнь его любимым слугой. Когда родился Фредерик, в замке был в числе прислуги двенадцатилетний паренек, сын герцогского камердинера, по имени Надод, или попросту Над. Герцог выбрал этого мальчика в дядьки своему сыну. Над был мальчик умный, но с самыми дурными наклонностями: жестокий, завистливый, хитрый, с юных лет приучившийся скрывать свои пороки. Отец воспитывал его строго, и потому Над превосходно выучился притворяться, наружно ведя себя самым примерным образом, так что его, бывало, постоянно ставили в пример прочей крепостной прислуге. В том возрасте, когда люди обыкновенно думают лишь об играх да удовольствиях, Над уже составлял себе планы о том, как он воспользуется доверием к нему молодого барина, подговорит его украсть из кладовой замка большую сумму денег и убежит с ней куда-нибудь далеко, потом пустит эти деньги в оборот и разбогатеет. Над не был красив, но лицо его было замечательно своим энергичным и умным выражением; у пятнадцатилетнего мальчика голова была характерно развита, как у большого; большие, глубокие, зеленоватые глаза, широкий, хотя довольно низкий лоб, крупный нос с широкими ноздрями, крупные губы, сильные челюсти, густые рыжие волосы, падавшие по плечам, как грива, придавали виду Нада что-то даже приятное, придавали вид добродушной силы, которая кротка и податлива, когда спокойна, но ужасна и свирепа, когда ее разбудят и раздразнят. Ко всему этому Надод обладал атлетической силой. Маленького Фредерика он возненавидел с первого же дня, не будучи в силах свыкнуться с мыслью, что ему, Надоду, весь свой век придется прожить в рабстве. Ребенку пошел пятый год, когда Надод однажды отправился с своим барчонком на берег и сел с ним в лодку, чтобы покатать его по фиорду. Биорны с детства приучались к морю, как и их предки викинги. У выхода из фиорда Надоду встретился чей-то иностранный корабль. Юношу спросили, кто он и откуда. Надодом овладел ложный стыд за свое подневольное положение, и он, сам не зная как, начал врать небылицы, выдумал целый роман о том, как они с братом остались сиротами и с трудом находят себе пропитание, потому что рыбы мало, да и для той почти нет сбыта в здешних местах... Одним словом, он насказал таких турусов, и так чувствительно, трогательно, что капитан разжалобился и предложил Надоду взять его брата на свое попечение. В припадке безумия, порожденного затаенною ненавистью, Надод согласился и отдал ребенка... Когда он опомнился, было уже поздно: неизвестный корабль вышел в море, увозя юную отрасль Биорновского рода. Три дня после того Над плавал по фиорду, не смея вернуться в замок. Наконец его отыскали и привели в замок, где он с плачем и всеми знаками глубокого горя рассказал, как мальчик наклонился из лодки, упал в море и утонул. Гаральд души не чаял в сыне, и месть его была ужасна. Надода приговорили к сотне палочных ударов, а выполнение приговора было поручено Гуттору и Грундвигу. Такое наказание для мальчика равнялось смертной казни. Доверенные слуги Гаральда привязали голого Надода к скамье и принялись мерно бить его толстыми дубинками, остановившись лишь на сотом ударе. Перед ними на скамье лежала бесформенная, окровавленная масса, которую и отдали Надодовой матери... Мальчишка еще был жив, еще дышал. Чудеса материнской заботливости и любви отвоевали его у смерти; после ужасных страданий в течение полугода несчастный стал поправляться и подавать надежду на полное выздоровление, перенеся, однако, тяжкое воспаление мозга. А гораздо лучше было бы для него умереть. Служители били его как попало, не глядя, куда бьют, - били по голове, по лицу, испортили ему нос, расшибли челюсть, выбили из орбиты левый глаз, который в таком положении остался навсегда. Одним словом, Надод превратился в урода, безобразие которого отталкивало всякого, на всякого наводило ужас. Когда Надод в первый раз после болезни взглянул на себя в зеркало, он вскрикнул от ужаса и злобы, понимая, что на всю жизнь останется отвратительным страшилищем. Да, он уже никогда не мог избавиться от этого огромного, выкатившегося, окровавленного глаза!.. В припадке необузданного гнева он схватил нож и хотел перерезать нервы, еще удерживавшие этот глаз, но мать остановила его и упросила не делать этого. - Ты совершенно права, - согласился он, успокоясь немного. - Пусть этот глаз останется у меня до тех пор, пока я не истреблю последнего из Биорнов. Даю в этом клятву - и исполню ее! Как только Надод выздоровел, он сейчас же покинул родину и после не давал о себе вестей никому, даже матери. О нем не было ни слуху, ни духу, и все в замке думали, что Фредерик действительно утонул. Так как море не выбрасывало его трупа, было решено, что его съели рыбы. Был один признак, по которому Фредерика можно было всегда найти, хотя это едва ли могло случиться ввиду всеобщей веры в факт его смерти. С незапямятных времен в семействе Биорнов существовал старый обычай, легко объяснимый тем авантюристским образом жизни, который был свойствен всем Биорнам. При рождении каждого мальчика отец раскаленною печатью делал ему на груди клеймо в виде норрландского герба. На свете не было ни одного Биорна без этого знака, отсутствие которого равнялось бы непризнанию ребенка законным. Куда неизвестный корабль увез ребенка, отданного Надодом? В какую общественную среду попал мальчик? Родных его, очевидно, никто не заботился отыскивать, зная из слов Надода, что они простые рыбаки. Что касается старшего брата мальчика, то Фредерик, придя в возраст, очень понятно, не интересовался им ввиду бессердечия, с которым тот отдал братишку чужим людям. С того времени до начала нашего рассказа прошло двадцать два года, и хотя все возможно в нашем подлунном мире, однако до сих пор не случалось ничего такого, что могло бы дать путеводную нить человеку, который принялся бы за расследование действительной участи старшего сына Гаральда Биорна. Негодяй, сбывший мальчика, сам успел заметить тогда лишь одно то, что корабль, очевидно, принадлежал какому-нибудь богачу, разъезжавшему для собственного удовольствия, так как он весь был построен из тикового и палисандрового дерева. Вдоль обшивки над бортом была резьба, а на корме стояла прекрасная бронзовая статуя женщины, державшей в руках лебедя. Над головой у женщины - это тоже заметил с удивлением молодой слуга - видны были четыре буквы, означавшие, очевидно, имя корабля. Однако, не умея читать, Надод не разобрал, какие это буквы. Принимая в соображение господствовавшую в то время моду на все мифологическое, затем статую с лебедем и четыре буквы, мы полагаем, что не будет ошибки предположить, что статуя изображала "Леду", и что таково же было имя корабля. Впрочем, это открытие имело бы большую цену, будь оно сделано вскоре после того, как корабль посетил розольфские воды, но через двадцать два года оно, конечно, уже не может иметь никакой цены. Каково бы ни было общественное положение, в котором оказался впоследствии Фредерик, важно то, что ему не суждено было ни в каком случае вернуться в недра родной своей семьи, о которой он, за тогдашним своим малолетством, не мог сохранить никакого воспоминания. В часовне замка ему поставили надгробный памятник рядом с монументами предков. Старый Гаральд, не чаявший в своем первенце души, никогда не мог утешиться в его смерти и часто приходил плакать над маленьким мавзолеем. У Гаральда Биорна была еще дочь Елена, выданная замуж за графа Горна, командовавшего дворянским гвардейским полком в Стокгольме и бывшего таким образом одним из первых персон в шведском королевстве. Таковы были последние представители старинного рода герцогов Норрландских, дружинников Роллона и Сигурда, давших Швеции двух королей. Этот род был единственною уцелевшей герцогской фамилией, выводившей свой род от Одина и Сканда, вождей индо-скандинавской эмиграции. Биорны сохранили свою независимость до конца XVIII века, то есть до тех пор, пока не погиб последний представитель их рода, что случилось при обстоятельствах в высшей степени драматических и таинственных. В самом деле, весьма любопытна судьба этих молодых людей, которые, едва не добившись установления в Швеции древней династии Биорнов, погибли в льдах Северного полюса, как будто последним представителям этой могучей расы было мало обыкновенного савана, а понадобился огромный саван вечного снега. Эти события и составляют предмет нашего рассказа. Они очень похожи на легенду, а между тем состоят из исторических фактов, относящихся не далее как к концу прошедшего века. IX Таинственный незнакомец. - Отчаянный крик в скоге. - Нападение медведя. - Совиный крик в необычное время. В тот вечер, когда "Ральф" так упорно боролся с разъяренным морем, грозившим его поглотить среди опасных рифов норвежского берега, буря свирепствовала и на суше, хотя и не с такой яростью. Незадолго до заката солнца пожилой человек лет шестидесяти, с гордым, барским лицом, с манерами человека, привыкшего повелевать, вышел из Розольфского замка на опущенный для него подъемный мост. На старике был надет черный бархатный камзол и короткие, бархатные же, панталоны. Тонкие нервные ноги его были обтянуты шелковыми чулками модного в то время цвета испанского табака и обуты в низкие, открытые башмаки. Костюм дополняла шапочка из меха черно-бурой лисицы с ярко сверкавшим бриллиантом с голубиное яйцо величиною и ценностью миллиона в два ливров, а сбоку висел, как знак высокого сана, короткий и широкий норвежский меч, рукоять которого была осыпана драгоценными камнями. Этот старик, одетый с такой пышною простотою, был никто иной, как Гаральд XIV, герцог Норрландский, глава Биорнского рода. С тревогой посмотрев на погоду, он приложил к губам золотой свисток, висевший на такой же цепочке, прикрепленной к пуговице камзола, и резко свистнул. Свист этот гулко повторили сумрачные своды замка. Почти моментально появился слуга. - Где мои сыновья, Грундвиг? - спросил владелец замка. - В такую погоду, в такой сильный ветер неужели они плавают по морю? Не может быть!.. - Ваша светлость, - залепетал слуга, - разумеется, они не позволят... я полагаю, что нет... впрочем, припоминаю, они изволили отбыть в ског на оленью охоту. - Нескладно рассказываешь, Грундвиг: путаницу несешь, строго заметил герцог. - Сказывай правду: где молодые господа? - Ваше высочество! Надо полагать, они меня провели, намекнув, что едут в ског охотиться, потому что "Сусанны" нет в фиорде. - Ах, они безумцы, безумцы!.. Вечно в море, во всякую погоду! Уж проглотит оно их когда-нибудь, как проглотило их дядю Магнуса. - Моих советов они не изволят слушать, - с горечью произнес старый слуга, и лишь сторонятся меня все больше и больше. Бывало, ни шагу без меня не делали, а теперь говорят, что для мореплавания я слишком стар... Верный Грундвиг смахнул навернувшуюся слезу и продолжал с усилием. - Умоляю вас, ваша светлость, не поручайте мне больше руководить ими. Мне с ними не справиться. Извольте сами посудить: погода ужасная, Мальстрем, наверное, развоевался, а они в море - и я не с ними, не могу помочь им своею опытностью. Если с ними случится беда, я не переживу... О, ваша светлость! Ради самого Бога запретите вы им сами так шутить с опасностью... Когда я не буду мешать им своими советами, они станут обращаться со мной по-прежнему, и я буду сопровождать их всюду, как Гуттор... Счастливец! Грундвиг мог сколько угодно говорить в этом тоне: герцог все равно не обращал внимания на жалобы своего старого слуги, горе которого было тем сильнее, что он завидовал своему товарищу Гуттору. Оба они не расставались с молодыми барчатами с самой их колыбели и были очень любимы ими. Когда молодые люди были на службе во Франции, Гуттор и Грундвиг находились безотлучно при них. С некоторых пор Гаральд приказал Грундвигу наблюдать за Эдмундом и Олафом, чтобы они не подвергали себя так часто опасности. Молодым людям это не понравилось. Почтительные увещевания Грундвига надоели им, и они стали скрывать от него свои поездки по морю в дурную погоду. Гуттор, напротив, постоянно был с ними. Покуда Грундвиг произносил свои жалобы, старый герцог бормотал про себя с гордостью. - Да, сейчас видно потомков древних викингов, которые царствовали здесь много веков. С ними случится лишь то, что угодно Богу: никто своей судьбы не избежит... Последние слова Грундвига он, однако, расслышал. - Я не могу, - возразил он, - запретить моим сыновьям эти поездки по морю, потому что если я приказываю, то всякий должен повиноваться. - При этих словах лицо герцога приняло суровое выражение. - Да и, наконец, я вовсе не против того, чтобы они упражняли в себе энергию духа и тела: ничто так не закаляет человека, как борьба с морем. Мне бы только хотелось, чтобы они вели себя поосторожнее и без надобности не рисковали бы жизнью... Тебе, Грундвиг, мои планы известны; ты знаешь, какую роль призваны играть эти благородные принцы. Приближается время, когда от них потребуются и смелость, и энергия. Мне именно и хотелось всегда, чтобы эти качества в них как можно больше развивались. Поэтому я возвращаю тебе свободу действий. Сопровождай их всюду - и в море, и в степь, руководи ими, умеряй их пыл и постарайся, чтобы семье нашей не пришлось опять надеть траур. Помимо той высокой участи, которая их ожидает, попомни, что отец их двадцать два года оплакивает своего малютку сына и не перенесет новой потери. - Никогда я не верил в смерть вашего сына, ваша светлость, - возразил Грундвиг, качая головой. - Ты опять за старые бредни? - Нет, ваша светлость, это не бредни... Надод плавал, как рыба, в тот день море было совершенно спокойно. Никогда бы не дал он дитяти утонуть и уж, во всяком случае, выловил бы его труп. Извольте также припомнить, что у входа в фиорд видели тогда какой-то чужой корабль. - Ну, да, я знаю, ты ведь сочинил по этому поводу целый роман. Но я помню только, что Нада допрашивали и его родители, и я сам. Ему было обещано прощение и даже огромная награда, а между тем он твердил свое: мальчик упал в воду и пошел ко дну, я не успел его поймать. Почему бы ему не сказать правду?.. Может быть, я наказал его слишком строго, но ведь ему запрещено было брать Фредерика в море... Я и мать чуть с ума не сошли тогда от горя... Не будем больше об этом говорить, Грундвиг: старая рана и до сих пор у меня не зажила и болит при малейшем прикосновении. - Извините меня, ваша светлость, но я никогда не перестану так думать - до самой смерти. Вот уже двадцать два года я ищу по всему свету, ищу всякий раз, когда получаю от вашей светлости отпуск, и буду это делать до последнего вздоха. Верьте мне, ваша светлость, это последнее мое слово, и я, из уважения к вам, никогда больше говорить не буду, - но я убежден, что Надод отправился за наградой, потому что многим было выгодно уничтожить мужское потомство герцогов Норрландских. Разве теперяшняя шведская династия может забыть, что вы происходите от древних королей и что на сейме голштинская партия одержала верх над биорнской всего только большинством пяти голосов?.. Нет, ваша светлость, как вам угодно, но мальчика украли и воспитали где-нибудь в низкой доле, надеясь, что его никогда не отыщут... Но только ведь у него есть на груди ваш биорнский знак... - Если бы твои предположения были хоть сколько-нибудь основательны, - перебил герцог, - то ведь и после того, наверное, делались бы попытки украсть и прочих моих сыновей... - А вы разве уверены, ваша светлость, что таких попыток не было? - Ты что-нибудь знаешь такое, чего мне не говорил, - сказал герцог, вдруг побледнев, как мертвец. - Спросите, сударь, у Гуттора, - отвечал зловещим тоном слуга. - Вода фиорда не возвращает шпионов, которых в нее бросают. Герцог вздрогнул. Тем временем буря усилилась. Сделалось еще темнее. Ночь наступила окончательно. Вдали слышен был рев моря. - Какая ужасная ночь! - вздохнул герцог. - Как только вспомню, что они отправились на самом легком из наших кораблей!.. - Это очень хорошо, ваша светлость, что на самом легком, - заметил Грундвиг. - "Сусанна", как пробка, может легко взлететь на самую высокую волну и безопасно спуститься. Кроме того, ваша светлость, не извольте думать, что ваши сыновья пустятся в плавание при такой погоде: они слишком для этого хорошие моряки. Наверное, они укрылись в каком-нибудь фиорде. - Дай Бог, Грундвиг, дай-то Бог! Вдруг Черный герцог вздрогнул: ему послышался вдали как бы слабый звук рога. Что это такое? Сигнал или просьба о помощи? Герцог прислушался. Тот же звук послышался опять несколько раз, но хорошо расслышать еще нельзя было. - Это, должно быть, пастух, сзывающий рассеянное бурею стадо, - заметил Грундвиг. - Нет, вернее, это кто-нибудь погибает в скоге, - возразил герцог, подумав несколько минут. - Слышишь, звук не делается ни тише, ни громче. Это значит, что кто-то не решается идти ни вперед, ни назад. Вдруг раздался выстрел, за ним сейчас же другой. Потом все стихло. На этот раз сомневаться было нельзя. Очевидно, в степи кто-то погибал и звал отчаянно на помощь. - Скорее на коня, Грундвиг! Вели Гуттору взять четверых вооруженных людей и ехать с нами. Меньше чем через три минуты Гаральд и его свита, пригнувшись к шеям своих коней, чтобы представлять как можно меньше сопротивления ветру, мчались в ту сторону, откуда слышались сигналы. Ночь была так темна, что впереди ничего нельзя было разглядеть, и только благодаря привычным к степи лошадям всадники могли совершить подобную экспедицию. Благородные кони, воспитанные в приволье скога, быстро неслись по густой степной траве, как по самой гладкой дороге. Всадники вскоре услыхали радостный крик и увидали высокого человека, который стоял возле своей лошади и тщетно старался успокоить ее, так как она испуганно билась. Грундвиг сейчас же узнал того таинственного незнакомца, который в последнее время несколько раз появлялся на короткое время в Розольфсе. Увидав его, Черный герцог сделал ему чуть заметный знак и, быстро повернувшись к свите, произнес своим отрывистым, повелительным голосом: - Гуттор, поезжай домой со своими людьми. Мне вы больше не нужны. Конвой моментально повернул коней и скрылся в ночной темноте. - Черт возьми! - сказал незнакомец, узнав Гаральда и Грундвига. - Вы поспели очень кстати, хотя чуть-чуть не опоздали... Вот, посмотрите. При свете фонаря, который они с собой захватили, Гаральд и Грундвиг увидали в нескольких шагах от себя громаднейший экземпляр пещерного медведя, которые изредка попадаются в Северной Норвегии и Швеции до сих пор. Он лежал в луже дымящейся крови, и, очевидно, только что издох. - Ловкий удар! - сказал Гаральд, рассматривая кинжал, вонзенный по самую рукоятку в грудь зверя. - Вы счастливо отделались: ведь эти медведи необыкновенно свирепы и сильны. - Я рассчитывал приехать в замок еще засветло, - продолжал незнакомец, - но меня застигла буря, и я заблудился в степи, время от времени подавая сигналы рогом в надежде, что из замка их услышат. Вдруг лошадь моя остановилась и, как я ее ни понукал, ни за что не хотела идти. В темноте я услыхал глухое рычание и понял, в чем дело. Моментально я спрыгнул на землю, зажав в руке свой широкий норвежский кинжал. Увидав прямо перед собой темную массу, я отпрыгнул в сторону и всадил медведю кинжал в самую грудь. Зверь упал, и я добил его двумя выстрелами из пистолета. - Узнаю молодца Анкарстрема! - По совести говоря, герцог, я не заслуживаю похвалы. Ведь что же мне было больше делать? Отступать нельзя было, приходилось защищать свою жизнь волей-неволей. Мне даже раздумывать не было времени: все кончилось в какие-нибудь две секунды. - Вот этому-то хладнокровию и этой находчивости я и радуюсь в тебе, Анкарстрем. Ты человек незаменимый... Какие новости ты мне привез? - Очень важные, герцог... Можно ли говорить? - В степи никого нет, услыхать некому. - Но мы не одни. - Это мой верный Грундвиг. От него у меня секретов нет. - Мера переполнилась, герцог. Время действовать наступило. Народ изнемог под тяжестью налогов и не хочет их платить. Не довольствуясь попранием дворянских привилегий, Немец, занимающий трон Биорнов и Ваза, распустил дворянский гвардейский полк, которым командовал ваш зять граф Горн. До той минуты граф был в числе нерешительных, но теперь примкнул к национальной лиге. - Не может быть! - Я вам привез доказательство. - А как армия? - Армия ждет только сигнала... - Ваша светлость, - вмешался Грундвиг, - не разговаривайте здесь, послушайтесь старого слуги! Есть вещи, которых не следует доверять даже ветру, дующему в степи. Вспомните Сверра и Эйстена, умерших на эшафоте... Вспомните вашего родителя, павшего под ножом неизвестного убийцы! - Ну, кто отважится прийти в ског в такую ночь? - отвечал Черный герцог. - Слышишь, какой вой там вдали? Это волки. Они растерзают всякого шпиона, который осмелится забраться в ског. Они - самые надежные охранители Розольфского замка. - Это верно, ваша светлость, но я сегодня ночью слышал какие-то странные звуки... Да вот, извольте прислушаться сами. Со стороны моря послышался какой-то жалобный крик. - Изволили слышать? - спросил, понизив голос, Грундвиг. - Так вот какие звуки тебя беспокоят, Грундвиг! Крик белой совы! Едва герцог произнес эти слова, как другой такой же крик, словно в ответ первому, раздался вдали откуда-то слева. - Это довольно странно, - задумчиво произнес Гаральд. - Тем страннее, ваша светлость, что белая сова летом улетает от нас в Лапландию. - Есть над чем думать! - продолжал, помолчав немного, герцог. - Это какая-нибудь запоздавшая пара. Вот они и перекликаются ночью... Во всяком случае нам нужно вернуться домой: я горю нетерпением узнать поскорей новости. Отложим, Анкарстрем, разговор до более удобного момента. В стенах замка можно будет говорить уже вполне безопасно: оттуда ничто не выйдет наружу. - Так-то лучше, ваша светлость, - сказал Анкарстрем и прибавил, понизив голос: - Немец догадывается, что недовольные вспомнили о Биорнах, и потому нет ничего мудреного, если он разослал всюду шпионов. Негодяй Гинго, его друг и наперсник, организовал их целую армию. Я вам советую, герцог, быть осторожнее. - На коней! - сказал Гаральд, сознавая справедливость всех этих доводов. Едемте домой. Действительно, несмотря на малую вероятность того, что посторонние люди могли забраться в ског, все-таки лучше было пока не продолжать этого важного разговора. Между тем буря дошла до самого сильного разгара. Ветер проносился по степи с такою силою, что всадники вынуждены были крепко прислоняться к лошадям, чтобы не быть опрокинутыми наземь. - В такую погоду - и вдруг мои сыновья в море! - сказал Гаральд. - Может ли это быть, ваша светлость? - Ах, Анкарстрем, ты их еще не знаешь, но завтра я тебя с ними познакомлю. Им любо среди бушующих волн и рева бури; настоящие викинги... Тут герцогу вспомнился страх своего доверенного слуги, он рассмеялся и сказал: - Едемте же, едемте скорее, а то мой храбрый Грундвиг боится сов. - Господин мой! - мрачно возразил Грундвиг. - Тридцать пять лет тому назад была точно такая же ночь и точно также у меня было предчувствие, что в скоге происходят странные вещи. Так же точно кричали зловещие птицы... Ваш родитель, благородный герцог Эрик, не послушал меня тогда и уехал на охоту, а домой его привезли пронзенного семью кинжалами. - Это правда, - печальным тоном произнес Черный герцог, - и смерть его еще не отомщена, несмотря на данную мною клятву. X По дороге в замок. - Два соглядатая. - Трумп и Торнвальд. - На берегу фиорда. Три всадника стрелой полетели в замок Розольфсе. Дорогой они почти не разговаривали между собой, но, приближаясь к замку, старый герцог все-таки не утерпел и, наклонясь к скакавшему рядом с ним Анкарстрему, сказал тихим голосом: - Я опять принялся за свое старинное занятие и недавно мне удалось открыть то, чего в шутку просил у меня мой зять граф Горн. - А чего он у вас просил?.. Беззвучного пороха и безударного пистолета?.. Да? - Вот именно. - И вы изобрели такой порох и такой пистолет? - Да. - Ну, теперь, Немец, берегись! - Я думал, что заговорщики удовольствуются его отречением. - Нет. Слишком уж много крови им пролито. - Послушай, неужели ты? - Да, мне достался жребий!.. Положив руку на круп Гаральдовой лошади, гигант Анкарстрем наклонился к самому уху герцога и шепотом продолжал: - Дни Немца сочтены. В насмешку над дворянством он через две недели дает костюмированный бал-маскарад, на который приказано явиться всем дворянам. Графу Горну будет одному известен тот костюм, в который нарядится король. Граф укажет мне на него тем, что подойдет к королю и скажет: "Здравствуй, прекрасная маска!" После этих слов Немец падет мертвый. - Убийство! - с отвращением прошептал Гаральд и вздрогнул. - А вашего отца разве не убили, не заманили в гнусную западню? Разве кровь нашего лучшего дворянства не вопиет к небу о мщении? Точно сговорившись, герцог и Анкарстрем задержали своих коней и поехали тише. - Я сомневаюсь, чтобы мои сыновья согласились принять участие в заговоре, имеющем целью... - Тише, ради Бога! - вскричал Грундвиг, все время бывший настороже. Словно в подтверждение его опасений шагах в двадцати от всадников снова раздался где-то в темноте крик белого филина. Черный герцог невольно вздрогнул. Теперь и ему самому показался странным этот крик зловещей птицы полярных ночей. - О, чтоб тебе черт шею свернул, проклятая птица! - выбранился Анкарстрем. - Это не птица, - пробурчал Грундвиг, которого невозможно было разубедить в том, что он однажды вбил себе в голову. И, не дожидаясь приказа, старый слуга громко затрубил в рог, давая знать в замок о прибытии своего господина. До замка было уже недалеко. Всадники отдали поводья своим коням, и кони, подстрекаемые утренним холодком, живо умчались в Розольфсе. Едва успел снова подняться, пропустив приезжих, опускной мост, как из кустов, группами разбросанных по долине, выскочили какие-то два человека и со всех ног побежали к берегу моря. - Какая неосторожность, - сказал один из них. - А Сборг еще особенно наказывал нам не делать ничего такого, что могло бы возбудить подозрение в жителях замка. - Ну, вот! Мне только хотелось поинтриговать этого старого плута Грундвига, - отвечал другой. - И это мне, ты сам видел, удалось. - Да, удалось... навести его на наш след. И добро бы ты не знал, что это за человек! С ним шутить опасно... Впрочем, что ж? Я тут ни при чем и умываю руки, но предупреждаю тебя, что если дело примет другой оборот, то уж ведайся с разгневанным Сборгом сам, как знаешь. - Честное слово, дружище Трумп. Ты слишком все преувеличиваешь. Поверь, ничего из этой шутки не выйдет... К тому же мы несем Сборгу такие интересные вести, что он не прогневается на нас за небольшие отступления от его приказа. Да, наконец, все отлично умеют подражать крику белого филина, перья которого очень ценятся, так как идут для офицерских плюмажей. Поэтому Грундвиг самое большое может заподозрить, что какие-нибудь неизвестные охотники охотились в скоге на белых филинов и, чтобы приманить их, подражали их крику. Видно, что ты не здешний житель, иначе это было бы тебе известно. - Ну, да уж ладно, ладно... У тебя на все найдется ответ, Торнвальд. - Да, наконец, - кто знает? - быть может, твой Сборг утонул нынче ночью вместе с проклятым капитаном Вельзевулом. - Ты все балагуришь, Торнвальд. Смотри, не накличь этим беды на себя! - Это только значит, Трумп, что у меня веселый характер. Проживи ты с мое - и сам убедишься, что в жизни ни к чему не стоит относиться серьезно. Это и почтенный Пеггам говорит... Шестьдесят уж лет подряд он ворует, грабит, режет, душит - и все с улыбочкой да со смешком... Ты у нас еще новобранец, Трумп, потому тебя и прикомандировали ко мне, травленному волку, учиться уму-разуму. Чтобы научиться работать как следует, тебе придется расстаться со многими иллюзиями. Знай, во-первых, вот что: всякий, вступающий в общество "Грабителей морей", должен каждую минуту быть готовым ко всяким мукам и ко всякому роду смерти. Всеми этими любезностями грозят тебе люди, не разделяющие образа мыслей нашего уважаемого товарищества и не одобряющие его поступков. Быть ко всему готовым - самое лучшее средство беспечально пройти долину слез, как называет земную жизнь все тот же почтенный Пеггам... Все это, Трумп, я говорю тебе в назидание. Знай также, что я вовсе не шутил, когда говорил, что Сборга, нашего знаменитого начальника, мы, быть может, уже не увидим. Ты не моряк и не понимаешь всей силы того урагана, который бушевал нынешнею ночью, да и теперь еще не совсем утих. Если буря подхватила "Ральфа" и унесла в Мальстрем, что весьма вероятно, то никакая сила не могла спасти тех, кто был в это время на бриге. - Ты меня пугаешь. - Нечего пугаться, - продолжал старый бандит. - Вся жизнь состоит из счастливых и несчастных случайностей. Впрочем, если случится так, как я говорил, то я приду к окончательному убеждению, что замок Розольфсе охраняют какие-то странные чары. Ведь это будет уже третья неудавшаяся экспедиция против миллионов, спрятанных в замковых погребах. Почтенный Пеггам способен будет, пожалуй, умереть от огорчения: он до такой степени был уверен в успехе, что даже посадил на "Ральфа" своего доверенного человека, желая оградить свою долю добычи от захвата со стороны прочих товарищей. - Как! Этот старый болван Ольдгам, воображающий, что его везут в Океанию!.. Неужели ты про него говоришь? - Про него самого. - А я думал, что капитан Ингольф случайно похитил его, чтобы привести в порядок счетоводство на бриге. - Капитан и сам так думает, но эту мысль ему внушил Красноглазый по уговору с Пеггамом, и почтенный Ольдгам, нарочно посланный своим хозяином, очутился как раз на том берегу, где его подстерегал Ингольф. У старого нотариуса были, кроме того, еще и другие причины сплавить этого дурака, который, разумеется, никогда больше не увидит ни родины, ни семьи. Пеггам подозревает, что его клерк был свидетелем одного совершенного им несколько лет назад отчаянного преступления. Хотя Ольдгам до сих пор ничем не обнаруживал, что он что-нибудь знает, однако нотариус, из предосторожности, решил на всякий случай упрятать его подальше. - Из-за чего так хлопочет старый злодей? Ведь у него и без этого преступления много других черных дел на душе... Не все ли равно - одним больше, одним меньше? - Это верно, но ведь Пеггам, собственно говоря, не замешан прямо ни в одном из дел товарищества "Грабителей". Он всегда действовал так ловко, что под него нельзя было подточить иголки. Разве только Красноглазый, наш Сборг, мог бы, пожалуй, вывести его на чистую воду, да и то вряд ли. В Англии он пользуется репутацией безукоризненного человека. - Вот это очень странно. - Подожди, увидишь и не такие странности... Но сегодня я ничего тебе не могу больше сказать. Впоследствии я расскажу тебе о таких делах, что у самого храброго волосы станут дыбом... Для меня это вопрос жизни и смерти. Мы находимся в руках общества, девиз которого - повинуйся и молчи. Если узнают, что я тебе рассказал даже это немногое - я пропал. Помни это... Итак, заданное нам дело исполнено. Все наши молодцы расставлены на назначенных местах и снабжены провиантом на три дня, а в замке никто ничего не заметил. Если и теперь Красноглазый не будет доволен, то чем же ему после этого угодить?.. Не говоря уже о том, что мы подглядели, как в Розольфсе приехал незнакомый посетитель. Так разговаривая, Трумп и Торнвальд дошли до берега фиорда, предполагая следовать им до того места, где назначил бандитам свидание их начальник Надод, высадивший их пять дней тому назад, вместе с десятком других таких же негодяев, близ Нордкапа и поручивший им одно секретное дело, результаты которого мы читателям не замедлим сообщить. День давно уже настал, а бандиты продолжали быстро идти, то и дело огибая встречавшиеся на пути утесы. Вот уже вдали показалась голубая полоса моря. Вдруг, на одном из изгибов берега, они очутились прямо на виду у красивой шхуны, быстро шедшей вверх по каналу под попутным ветром. За шхуной следом шел большой корабль с высокими мачтами, в котором бандиты сейчас же узнали "Ральфа"... Разбойничий бриг вступил в Розольфский фиорд под руководством "Сусанны". - Спрячься скорее! - сказал Торнвальд своему товарищу, ложась ничком на землю за утесом. - Нехорошо, если со шхуны нас увидят. Трумп сделал так, как велел ему товарищ, а Торнвальд радостно продолжал: - Ну, теперь розольфские миллионы, много веков хранившиеся в погребах, от нас не уйдут. Однако, я не могу понять, каким чертом удалось этому Сборгу попасть на буксир шхуны, принадлежащей замку?.. XI Красноглазый и Вельзевул. - Стокгольмский острог. - Ложный пастор. - Переодевание. - Двадцать второй побег. Между тем как оба корабля спокойно шли по Розольфскому фиорду, Ингольф, как помнит читатель, велел позвать к себе Надода, имея надобность поговорить с ним несколько минут. Не зная, что предпринятая сообща экспедиция близится к цели, он намеревался предупредить Надода о неожиданной задержке, вызванной приглашением, полученным от Эдмунда и Олафа. Зная вспыльчивый характер своего сообщника, Ингольф намеревался привести ему все доводы в оправдание своего поступка. Со своей стороны Надод, еще не опомнившийся от сюрприза, причиненного ему открытием того обстоятельства, что спасители "Ральфа" - сыновья ненавистного врага, которому он всю жизнь собирался мстить, с тревогою спрашивал себя, согласится ли теперь Ингольф, при своих рыцарских свойствах, помогать Надоду в его мщении? Это было сомнительно, а между тем без помощи Ингольфа Надод ровно ничего не мог сделать. Ни один матрос на "Ральфе" не пойдет против своего капитана. Если б у Надода было время, то он мог бы рассчитывать, что постепенно ему удастся переманить экипаж брига надеждою на несметную добычу, но в том-то и беда, что времени не было. Надо было действовать быстро, иначе все пропадало. Но попробуй только Надод начать происки против Ингольфа, тот при малейшем подозрении застрелит его, как собаку... Когда пришел посланный от Ингольфа, Красноглазый и без того уже находился в самом тревожном расположении духа, а тут его тревога еще возросла. Нужно было сразу решиться на что-нибудь, а между тем, на случай неуспеха, у Надода еще ничего не было придумано. Чтобы выиграть время и на чем-нибудь остановиться, Надод через того же посланного попросил Ингольфа отложить разговор до вечера, сказав при этом, что и сам он, Надод, со своей стороны, тоже хочет поговорить с Ингольфом, имея сообщить ему много очень важных вещей. Сам не подозревая всей важности предстоящего разговора, Ингольф отвечал, что ему все равно, когда ни поговорить, и успокоенный Надод улегся в свой гамак, получив возможность на свободе обдумать и обсудить дело со всех сторон. Во всяком случае, он решил идти на всякую крайность, лишь бы не выпускать из рук предоставившуюся возможность отомстить. Одну минуту он даже думал взять всю экспедицию в свои руки, устранив Ингольфа, но потом сообразил, что Ингольф ни за что не отдаст ему под команду сколько-нибудь значительную часть экипажа, без чего дело не могло выгореть... В конце концов Надод решил сказать Ингольфу все прямо, рассчитывая, что капитан пиратов не устоит против заманчивого соблазна одним ударом достигнуть главной своей цели. Пора, однако, объяснить, каким образом Надод и Ингольф сошлись так близко, какие обстоятельства их свели. Читатель, конечно, уже понял, что Надод Красноглазый - никто иной, как бывший розольфский крепостной, убежавший из замка после перенесенного ужасного наказания. Со времени бегства он повел такую жизнь, которая очень скоро довела его до тюрьмы, где он довершил свое воровское образование и после отбытия наказания сделался ужасом всего Стокгольма. После выхода из Эльсинорского острога он навербовал целую шайку мошенников и ловко распоряжался действиями ее, но по доносу одного из своих подручных, подкупленного полицией, был пойман и приговорен к каторжным работам. Когда его привели на эшафот, и палач обнажил его могучие плечи, чтобы наложить установленное клеймо, Надод вдруг встряхнулся и сбежал с помоста, так что его потом лишь с большим трудом укротили при помощи целого взвода солдат. С этого дня безобразный урод поклялся в непримиримой ненависти к обществу и скоро прославился такими бандитскими подвигами, в которые можно бы, пожалуй, и не поверить, если б о них не свидетельствовали официальные судебные документы. Двадцать раз бегал Надод из острогов и тюрем Швеции, обращая в ничто все чрезвычайные предосторожности, принимаемые для того, чтобы помешать его бегству. Всякий раз его ловили опять, потому что исключительная наружность мешала ему скрыться, и снова он совершал более или менее ловкий побег. Сначала он только крал и грабил, но в конце концов озлобился настолько, что поклялся отомстить судьям, беспрестанно его осуждавшим. И вот в одно прекрасное утро Стокгольм был взволнован ужасною вестью: Надод опять убежал из острога, и вместе с тем пять судей, заседавших в то время, как разбиралось его последнее дело, найдены были зарезанными в своих постелях. С этого дня его никто больше не видал, но страшная рука его чувствовалась во всех дерзких кражах, грабежах и убийствах. Полиция всех государств Европы безуспешно старалась отыскать его. Затеяв свой последний побег, Надод притворился, что у него паралич всей левой половины тела, и пролежал целый месяц, не шевеля ни левой рукой, ни ногой и ужасным образом скривив левую сторону лица. Роль свою он сыграл с таким совершенством, что тюремный врач поддался на обман и объявил, что второй удар избавит общество навсегда от опасного врага. Накануне побега Надоду было, по-видимому, особенно плохо, так что для него призвали пастора. Тут произошла интересная сцена между пастором и притворно-умирающим. - Зачем вы пришли смущать меня в последние минуты моей жизни? - едва внятно пролепетал Надод. - Раскайся, сын мой, - ласково отвечал пастор, - искреннее раскаяние искупает всякий грех. - Говорят вам, убирайтесь вон! - с гневом прошептал больной. - Я вас не звал. Зачем вы пришли? Тогда пастор попросил позволения остаться с умирающим с глазу на глаз. Начальству было доложено, и оно разрешило сторожам, не уходившим из камеры Надода ни днем, ни ночью, выйти на некоторое время. - Сын мой, отчего ты не хочешь раскаяться? - спросил пастор, когда остался с Надодом наедине. - Послушай, говорят тебе, убирайся! - отвечал, начиная выходить из себя, закоренелый злодей. - Потише, Надушка, потише! - сказал пастор несколько громче. - Шпионов нет, незачем притворяться. - Кто же ты такой? - вскричал удивленный разбойник. - Тебе какое дело? - отвечал мнимый пастор. - Меня к тебе послали... - Кто послал? - Не знаю. - Стало быть, ты шпион. - А ты глупец. Надод покраснел от гнева. - Ну, ну, не сердись, - продолжал неизвестный. - Если ты считаешь меня шпионом, зачем же ты все время шевелишь левой рукой, которая у тебя будто бы в параличе? - И то правда, - заметил сконфуженный Надод. - Если б я был шпионом, мне бы не о чем было с тобой говорить, и я бы ушел. Но я останусь, чтобы исполнить данное мне поручение. Неизвестный вытащил из-под рясы какой-то сверток и продолжал: - Спрячь под постель. Тут все нужное для побега. И запомни то, что я тебе сейчас скажу, "Грабителям морей" нужен человек твоего закала. Хочешь командовать людьми, которые будут исполнять всякое твое приказание, переносить всякую пытку, не выдавая своих братьев, и с улыбкою всходить на эшафот? - О! С такими людьми я переверну весь мир! - В таком случае, как только освободишься, подъезжай в Англию, в город Чичестер, спроси там нотариуса Пеггама и скажи ему: "Я тот, кого ждут"... И, не меняя гона, мнимый пастор вдруг прибавил без всякого перехода: - Да будет с тобою мир, сын мой! Бандит слегка повернул голову и понял: дверь в это время отворилась, и посетителю снова пришлось взяться за роль пастора. Вошедший сторож объявил, что срок, назначенный для свидания, прошел. Пастор встал и простился с умирающим. - Ночи не проживет, - тихо произнес он в дверях и вздохнул с сокрушением. XII Сестра милосердия. - На свободе. - Подвиги "Грабителей". - Олаф и Эдмунд случайно являются свидетелями ужасной драмы. Предсказание мнимого пастора оправдалось: Надод действительно не прожил этой ночи в тюрьме. По тюремным правилам освещать камеры полагалось только от семи до десяти вечера, а между тем зимою в шесть часов бывает уже совсем темно. Сторожа на минуту вышли зачем-то из камеры, а Надод этим воспользовался и развернул принесенный ему пастором сверток. В свертке оказалась бритва и костюм сестры милосердия. - Вот оно, оружие о двух концах! - произнес бандит, улыбаясь зловещей улыбкой. Сначала он подумал воспользоваться сном сторожей, перерезать им обоим горло и убежать, но вспомнил, что ему придется идти через гауптвахту, а уж там его, конечно, не пропустили бы. Тогда Надод придумал другое средство, которое именно и удалось благодаря своей крайней дерзости. Быстро обрив себе бороду, он, покуда не пришли сторожа, надел на себя платье сестры милосердия, затем сделал чучело, которое положил вместо себя в постель, а сам встал на колени, как будто на молитву. В камере было темно настолько, что обман не бросался в глаза. - Вот тебе раз! - сказали в один голос оба сторожа, как только вернулись. - Сюда кто-то пришел! Они подошли ближе и увидали одну из сестер общины милосердия. - Кто вас сюда пропустил, мать честная? - с удивлением спросил один из сторожей. Они уже привыкли к посещению сестер милосердия, этих достойных, уважаемых женщин и девиц. Надод отвечал самым тихим шепотом, чтобы лучше изменить свой голос: - Сам господин директор по рекомендации того пастора, который навещал узника. Господин пастор полагает, что я могу усладить последние минуты несчастного, но только узник принял меня дурно с разным богохульством и, отвернувшись к стене, объявил, что не станет мне отвечать ни слова, так как ни в каких моих заботах не нуждается. - Как он сказал, так и сделает, матушка, - отвечал сторож. - Я уверен, что вы не знаете, к кому вас прислали? - Нет, - чуть слышно ответил робкий голос сестры милосердия. - Это знаменитый разбойник и убийца Надод Красноглазый, - продолжал особенно значительным голосом сторож. - Он уже двадцать один раз бегал из острогов и тюрем и, когда его привели к нам сюда, насмешливо сказал нам: "Меньше чем через месяц я убегу отсюда, и это будет мой двадцать второй побег". Он мог бы прибавить - и последний, так как теперь ему, как надо полагать, придется волей-неволей удалиться из этого мира. - На его хвастовство, - вмешался другой сторож, - мы ответили ему тогда же, что во всяком случае он не уйдет отсюда живой. Знаете, сестра, таких разбойников, как Надод, нельзя запереть ни на какой замок. Одно средство устеречь их - это не спускать с них глаз ни на одну минуту. - Я полагаю, что мне здесь совершенно нечего делать, - сказала сестра милосердия. - Мое присутствие неприятно ему. - Мы то же самое думаем, - отвечал первый сторож, - потому что вы от него ничего не добьетесь. Раз он поклялся, он уж ни слова не произнесет. Ступайте с Богом. Один из нас проводит вас, так как вам непременно нужно будет пройти через гауптвахту. Да, нелегко отсюда выбраться узнику... Отсюда еще ни один из них не выходил иначе как в деревянном ящике. - Эти последние слова были сказаны с грубым смехом. - Ступайте, сестра, я вас провожу, а Иогансон останется здесь. Услыхав эти слова, Надод с облегчением перевел дух. Во время этого разговора у него на лбу стояли капли холодного пота. Ночь между тем надвигалась, становилось все темнее и темнее. Вздумай кто-нибудь, случайно, зажечь лампы на четверть часа раньше, - и он бы погиб. Степенно, неторопливо сторож выбрал из связки большой ключ, отпер дверь и пропустил сестру милосердия вперед. - Как есть, ни зги не видно! - проворчал он досадливо. - Что бы им зажечь лампы?.. А все экономия... Дайте мне вашу руку, сестра, я вас поведу. - Нет, благодарю вас, я вижу достаточно хорошо, - отвечал Надод с редким присутствием духа. Протяни только он сторожу свою мощную длань, его сейчас же бы узнали. - Ну, как угодно, - равнодушно заметил сторож. Он шел по коридору, насвистывая какой-то мотив. Надод шел сзади, стараясь как можно тише ступать. Через каждые десять метров сторож отпирал железную дверь, потом каждая из них захлопывалась со зловещим глухим стуком. К счастью, никто не попадался навстречу: большинство служащих при тюрьме в это время обедали, иначе Надод и сторож непременно бы наткнулись на кого-нибудь из надзирателей, которые часто прохаживались по коридорам с фонарем в руке. Вдруг Надод почувствовал, что холодеет от ужаса. Он вспомнил, что по тюремным правилам всякий посетитель должен пройти через канцелярию, где удостоверялась его личность при входе и выходе. Канцелярия была, конечно, хорошо освещена, и Надода узнают там непременно. Как и везде, между служащими в тюрьме и чиновниками канцелярии была глухая вражда. Как будут рады эти чернильные души подцепить сторожа, так наивно готовившегося выпустить на свободу одного из заключенных - и кого же? - Надода Красноглазого, самого страшного бандита! О, тогда такая поднимется кутерьма... Все это разом промелькнуло в голове Надода, и он уже подумывал о том, не лучше ли, во избежание скандала, открыться сторожу, который преспокойно отведет его обратно в камеру и даже будет ему очень благодарен за избавление от неприятности. Из чувства признательности сторож, быть может, сам потом поможет ему убежать... В ушах Надода заранее звучали хохот и глумленье, которые, конечно, не замедлил бы поднять сонм торжествующих чиновников. Да, нечего делать, нужно этот скандал устранить. Надод уже протянул руку, чтобы хлопнуть сторожа по плечу, как вдруг последний обернулся сам и с живостью спросил: - Скажите, пожалуйста, сестра: вас директор через канцелярию провел? Видели вас эти чернильные души? Сказано это было с неподражаемым презрением. Надоду блеснул луч спасения. Железный этот человек волновался, как нервная женщина. - Нет! - произнес он с усилием. - Господин директор провел меня прямо в камеру. - В таком случае мы и теперь пройдем тем же путем. Чернильные души будут очень рады случаю отметить нарушение правил. Правда, они попридержат язык за зубами, потому что сделал это сам господин директор, но все-таки лучше с ними не связываться... Пойдемте сюда. Я вас выведу прямо на гауптвахту. Сторож повернул в боковой коридор, отворил дверь на гауптвахту и, выпустив Надода, объявил: - По приказанию господина директора. - Пароль? - спросил унтер-офицер. - Бдительность и верность! - шепнул сторож на ухо солдату. - Проходите! - сказал унтер-офицер. Лицо Надода было совершенно закрыто покрывалом. Сторож проводил его до самого выхода. - До свидания, честная мать! - сказал наивный человек и низко поклонился. - До свидания, мой друг, - прошептал бандит и, не спеша, вышел на улицу, скрестив на груди руки в широких рукавах. Надод был свободен. В пятидесяти шагах от тюрьмы его уже дожидался мнимый пастор с каретою, запряженною парой быстрых коней. Надод вскочил в экипаж, который понесся, как вихрь. В ту же минуту со стороны тюрьмы грянул пушечный выстрел. Сторож, оставшийся в камере, заметил побег еще прежде, чем возвратился его товарищ, и, как сумасшедший, побежал дать тревогу. После побега не прошло еще десяти минут. Беглеца надеялись поймать... Погоня была послана по горячим следам, но все поиски остались безуспешны. Несчастного сторожа прогнали с места и едва не посадили самого в тюрьму. Он был женат, имел детей и очутился в самой злой нищете. Однажды вечером несчастный сидел у нетопленного очага и с тоскою слушал, как голодные дети его просили хлеба, которого не было в доме. Вдруг в комнату вошел какой-то незнакомец, положил на стол объемистый мешок и удалился. В мешке оказалось двадцать тысяч золотых талеров, а на дне лежал клочок бумажки с надписью: "От сестры милосердия". Надод исчез бесследно. Ни в Швеции, ни в Норвегии его не могли найти. В это время только что окончилась Семилетняя война, в которой принимали участие Пруссия, Франция, Австрия и Россия. Северные державы совершали раздел Польши. Во всей Европе гремели войны. Разбой усилился, проезжие дороги были лишены всякой безопасности. К этому именно времени и относится образование в Европе многочисленных разбойничьих шаек, носивших разные наименования: Рыцарей Шварцвальда, Рыцарей Горных стран, Нагревателей, Вольных Товарищей, Грабителей морей и других. "Грабители морей" действовали на морских берегах всей Европы. Главное отличие их от других шаек было в том, что они одинаково подвизались как на море, так и на суше. Агенты их проникали всюду и вынюхивали добычу, но действовали так осторожно, что честные люди и не догадывались об их деятельности. К числу этих агентов принадлежал и почтенный нотариус Пеггам. Он агентствовал на английском берегу, который был едва ли не самым важным для пиратов. Добыча каждой экспедиции делилась обыкновенно на две части: половина шла участникам экспедиции, а другая - невидимым вождям "Грабителей", которых не знали в лицо даже самые важные агенты, но власть которых и скрытое влияние чувствовалось всеми. Когда в один прекрасный день шайка "Грабителей" собиралась ограбить дворец какого-нибудь богатого лорда, начальник шайки получал подробный план дома, ключи от всех дверей и описание всех запертых помещений и хранящихся в них ценностей. Кто мог доставлять эти сведения? Разумеется, кто-нибудь из главных вождей, принадлежавших к высшему обществу. Однажды ночью был дочиста ограблен дворец герцога Девонширского на глазах у десятка полисменов. В другой раз шайка "Грабителей" была изловлена на месте преступления в то время, как она взломала денежный шкаф одного из богатейших банкиров Лейчестер-Рода. Разбойников приговорили к повешению, но невидимая рука помогла им всем бежать ночью, накануне казни. Иногда "Грабители" действовали в интересах чьего-нибудь личного мщения, таинственно отправляя на тот свет целые семейства, мешавшие какому-нибудь высокопоставленному лицу. При одной из драм этого рода довелось однажды присутствовать Олафу и Эдмунду. Спрятавшись в пустынной бухте одного островка в Северном море, они видели, как "Грабители" сбросили в море семерых человек: отца, мать и пятерых детей, из которых старшему было только восемь лет. Это происходило в ста метрах от берега, и молодые люди слышали, как несчастные молили о пощаде. - Я знаю, моему брату хочется получить мой титул, занять мое место в палате лордов, - говорил отец семейства. - Пусть он берет и то, и другое. Я уступлю ему и титул маркиза, и майорат, и все свои права, только пощадите нас!.. Составьте протокол о нашей смерти и отвезите нас на какой-нибудь остров в Тихом океане. Даю вам честное слово, что о нашем существовании никто никогда не услышит. Но палачи оказались недоступными жалости. Каждому из несчастных привязали к ноге по пушечному ядру и всех вместе сбросили в воду. Олаф и Эдмунд слышали все это, онемев от ужаса... Убийством руководили два человека: в одном из них молодые люди впоследствии узнали нотариуса Пеггама, а другой был закутан в морской плащ с капюшоном, и лица его не было видно. Молодые люди, впрочем, заметили, что это был мужчина атлетического роста и сложения. Это был никто иной, как Надод, который после своего побега послушался совета своего освободителя и уехал в Чичестер, где и поступил в общество "Грабителей морей". Олаф и Эдмунд, не помня себя от волнения, вернулись на свою шхуну, стоявшую на якоре с другой стороны острова, и пошли следом за разбойничьим кораблем, рискуя подвергнуться нападению. Они дали себе клятву отыскать виновников этого ужасного злодеяния и отомстить злодеям. Следуя за кораблем, они, незамеченные бандитами, пришли в Чичестерскую гавань, но в ту же ночь корабль исчез. Молодые люди уже хотели уезжать домой в Норрланд, как вдруг на одной из улиц города повстречали нотариуса Пеггама, в котором сейчас же узнали одного из главных виновников убийства. Гнусного бандита сопровождал почтенный Ольдгам, его первый клерк. Велико было изумление молодых Биорнов, когда они узнали, что этот Пеггам состоит членом парламента за Чичестер и пользуется репутацией честнейшего человека в графстве. Они уехали домой, решившись все рассказать отцу и вернуться назад со своими верными Гуттором и Грундвигом, чтобы следить за Пеггамом и вывести его на чистую воду. Этот план они и собирались привести в исполнение, когда встретились с Ингольфом и спасли его от ярости Мальстрема. Теперь читателю понятно их волнение, когда они неожиданно увидали Ольдгама, которого узнали сейчас же, и чтобы поправить дело, потребовалась вся смелость и все хладнокровие Ингольфа. Они сделали очень важную ошибку, намекнув при Надоде о драме, совершившейся на их глазах. С этого момента в душе бандита решена была их участь, тогда как, не будь этого обстоятельства, он, быть может, удовольствовался бы местью одному старому Гаральду. XIII Мистер Пеггам. - Злодейский уговор. - Планы и намерения. Общество "Грабителей морей" носило свое название с полным правом, потому что занималось преимущественно грабежом купеческих кораблей и отсюда получало свой главный доход. Давно уже зарилось оно на древний Розольфский замок и на миллионы, восемь веков хранившиеся в его погребах. Четыре попытки были уже сделаны, но все четыре не удались. Наконец "Грабители" прибегнули к помощи Красноглазого, надеясь на его смелость и опытность и принимая во внимание его прежние отношения к замку, а также ту жажду мщения, которая его воодушевляла. Легкие корабли "Грабителей", приспособленные преимущественно для абордажных схваток с неповоротливыми купеческими судами, никогда не дерзали нападать на старый замок, защищенный толстыми стенами, пушками и эскадрой из семи или восьми прекрасно вооруженных кораблей. Четыре раза посылали их форсировать вход к фиордам, и всякий раз капитаны их возвращались с докладом, что при наличных их средствах нет возможности исполнить эту сложную задачу. Надоду поручили сделать новую попытку и с этой целью дали ему carte-blanche, предоставив в его распоряжение все средства общества. Красноглазый скоро убедился, что средств этих слишком недостаточно, потому что у "Грабителей" нет никаких орудий для того, чтобы вести осаду замка. Нужно было, таким образом, поискать другое средство. И Надод отыскал его. Ему пришла в голову просто гениальная мысль. В то время в Швеции было очень натянутое политическое положение. Дворянство ненавидело Густава III за его, действительно, невозможный характер. Трон этого короля сильно шатался. Со всех сторон ему грозили заговоры. В обществе поговаривали о том, чтобы восстановить на шведском престоле древнюю династию Биорнов. Красноглазый написал письмо Гинго, любимцу короля, изобразив ему положение дел, и рекомендовал средство укрепить королевский трон. В конце письма присовокуплялось, что Надод желал бы встретиться с Гинго где-нибудь на нейтральной почве и сообщить ему свой план в подробностях. Гинго был человек не из совестливых и действовал, обыкновенно, не разбирая средств. Он с удовольствием ухватился за предложение Надода и сам отправился для свидания с ним на английский берег. Надод убедил Гинго, что Биорны являются душою всех заговоров против короля - что было совершенно неверно, но вполне согласовалось с его планами - и что если этот мятежный род уничтожить, то в Швеции немедленно водворится спокойствие. Ввиду критического положения, в котором находился Густав, Гинго очень обрадовался этой идее и спросил Надода, какого рода поддержки он для себя желает и какой награды ждет, если будет успех. - Для себя я требую только отмены всех судебных приговоров, вынесенных мне, - отвечал Красноглазый, - требую полного восстановления моей чести, пожалования мне дворянского достоинства и предоставления мне права поделиться со своими помощниками тем золотом, которое нами будет найдено в замке. - Я согласен, - отвечал Гинго. - Что касается поддержки, - продолжал Надод, - то мне необходим военный корабль с тридцатью пятью пушками и шестьюдесятью матросами. Вы должны предоставить его в полное мое распоряжение. Гинго возразил, что это совершенно невозможно, потому что такой поступок правительства даст лишь новое оружие в руки врагов короля. - Даже больше того, - говорил он, - нам придется поймать человек двадцать негодяев и расстрелять их под предлогом виновности в нападении на замок. Если вам мы дадим помилование и награду, то лишь под тем предлогом, что вы будто бы защищали замок и обнаружили необыкновенную преданность и верность. В противном случае мы только ускорим свое падение. Надод согласился с этими, действительно резонными, доводами, но все-таки объявил, что без военного корабля он ничего не может сделать. - За этим дело не станет! - отвечал Гинго. - У нас тут была сделана вопиющая несправедливость, против которой я безуспешно протестовал: корсару Ингольфу, который в последнюю войну оказал нам больше услуг, чем весь наш остальной флот, вместе взятый, обещано было зачисление в корпус офицеров регулярного флота, но зависть адмиралтейства помешала королю сдержать данное обещание. Вы знаете, конечно, что Ингольф не отдал назад вверенного ему корабля и вступил в открытую беззаконную войну со всеми европейскими флотами. Вот человек, какой вам нужен. Отыщите его и обещайте ему чин капитана 1-го ранга и амнистию за все прошлое. Можете быть уверены, что он согласится идти за вами. Это человек замечательно способный и готовый отдать полжизни за то, чтобы выйти и из своего нелегального положения. Идея очень понравилась Красноглазому. Он пришел от нее в восторг, но при этом совершенно основательно заметил королевскому любимцу, что Ингольф обещаниям не поверит уже по одному тому, что его один раз обманули. Поэтому нужно будет начать с амнистии и с выдачи ему патента на чин, подписанного самим королем. Гинго согласился и на это. Положение было настолько серьезно, что король без труда дал свою подпись, и через неделю в руках Надода было уже два драгоценных документа. С одним из своих товарищей он отправился искать Ингольфа, который корсарствовал за свой собственный счет и не имел до сих пор никакого отношения к "Грабителям". В конце концов, после двухнедельных поисков по морям, Красноглазый отыскал его и сделал ему известное читателям предложение, изменив его в том отношении, что о патенте и об амнистии умолчал, благоразумно решившись выдвинуть эти два аргумента лишь в крайнем случае, если представится какое-нибудь неожиданное затруднение. Он изобразил ему дело в виде контр-заговора, придуманного друзьями Густава III для отражения заговоров, затевавшихся всюду против короля, и центром, очагом которых был будто бы замок Розольфсе. - В случае удачи, - говорил Ингольфу коварный пират, - друзья короля сумеют выхлопотать для тебя все, что ты пожелаешь: они достаточно сильны для этого. Во всяком случае, ты найдешь в замке несметное богатство. Сначала Ингольф отнесся ко всем этим внушениям очень неблагосклонно. Надод уже собирался вручить ему патент на чин и указ об амнистии, как вдруг Ингольф попросил двадцать четыре часа на размышление и по прошествии этого срока согласился, к удивлению самого Надода. Мы впоследствии узнаем, что побудило Ингольфа дать свое согласие. Красноглазый поспешил воспользоваться благоприятным обстоятельством и отправился с Ингольфом к нотариусу Пеггаму, у которого оба пирата заключили между собой форменный договор. Сверх того Надод взял с Ингольфа слово, что он никогда и ни под каким видом не покинет общее дело, прежде чем цель экспедиции не будет достигнута. Ингольф слово дал, и Надод знал, что он от своего слова не отступится. Очевидно, у Ингольфа, несмотря на свое нелегальное положение сохранившего чувство чести, были какие-нибудь очень веские причины, если он решился связаться с таким низким негодяем, как Красноглазый. Эти причины мы скоро узнаем из разговора, который последует между двумя пиратами. Между тем в Розольфсе никто и не подозревал, какая беда нависла над головами старого Гаральда и его детей. Слепой случай устроил так, что бандиты без труда попали как раз туда, куда им было нужно, и посредством самого гнусного из предательств, - посредством злоупотребления гостеприимством, готовились привести в исполнение свои злодейские замыслы. Под вечер этого дня корабли вступили в небольшую Розольфскую гавань, и молодые люди поспешили представить отцу своего нового друга. Старый Гаральд пригласил Ингольфа к обеду в этот же вечер. Ингольф всегда тщательно берег свой парадный капитанский мундир, который ему было позволено носить во время войны, и теперь, вырядившись в него, явился на обед к герцогу Норрландскому. Когда он проходил под крытыми воротами замка, весь сияя золотым шитьем и орденами, которые ему действительно были пожалованы разными государствами, хотя впоследствии и отняты, - навстречу ему вышел посланный Гаральдом старый Грундвиг, чтобы проводить гостя по лабиринту коридоров древнего замка в приемную залу. Увидав Ингольфа, старый слуга вдруг побледнел, как мертвец, и даже прислонился к стене, чтобы не упасть. Так стоял он, глядя растерянно перед собой и не в силах будучи вымолвить ни слова. - Что с тобой, старинушка? - ласково спросил его Ингольф, подходя к старику и поддерживая его рукой. У капитана голос был очень звучный, принимавший иногда необыкновенно нежный тембр. - Голос герцогини!.. - бормотал обеспамятевший слуга. - А сходство какое!.. Боже мой! Боже мой! Неужто я сошел с ума? Капитан стоял, не понимая, что такое делается со стариком. Из затруднения его вывел прибежавший весьма кстати Эдмунд. - Что же ты, Грундвиг? - сказал юноша, полусмеясь, полусердито. - Отчего же так долго не ведешь моего друга? Нездоровится тебе, что ли? - Ничего, ваша светлость, это я так... пойдемте... ослабел немного. Годы-то мои разве молодые? - бормотал старик. Эдмунд дружески взял Ингольфа под руку, и скоро оба молодых человека скрылись под сводами коридора. Грундвиг смотрел им вслед и продолжал лепетать: - Господи! Господи!.. Дай, чтоб это был он! Тогда я умру спокойно. XIV Ночь в Розольфской гавани. - Блокада английской эскадры. - Цепь. - Не пропускают. Под конец обеда, за которым Ингольф всем очень понравился своим чисто великосветским уменьем себя держать, один из матросов герцога вдруг принес важную весть: у входа в фиорд остановилась английская эскадра в семь кораблей, из которых один направился в канал, несмотря на поданный ему береговым телеграфом знак не делать этого. Фиорд был собственностью герцога, и никто не имел права входить в него без его разрешения. Услыхав это известие, Ингольф слегка побледнел, чего, впрочем, никто не заметил. Он один понимал, что нужно английской эскадре в норрландских водах. - Какая дерзость!? - с гневом вскричал Гаральд. - Что же, в них стреляли? - Никак нет, ваша светлость. Начальник караула Нюстен не посмел этого сделать, но зато протянул цепи у адских ворот, и английский корабль принужден был остановиться. Адскими воротами называлось то место канала, где он суживался до пятидесяти метров, так что тут можно было заграждать вход цепями, разматывая их при помощи ворота. Матрос продолжал. - Командир корабля велел на это сказать, что завтра на рассвете он наведет свои пушки и разобьет цепи, если его не пропустят добровольно. Нюстен отвечал, что при первой же подобной попытке он откроет огонь со всех батарей и пустит английский корабль ко дну. - Это хорошо! - вскричал Гаральд. - Этим он загладил свою нерешительность в начале столкновения... Продолжай... - Затем, ваша светлость, начальник караула отправил меня к вам с рапортом и за приказаниями. Гаральд тут же продиктовал своему секретарю следующее письмо: "Герцог Норрландский, верховный владетель фиордов и берегов, входящих в состав герцогства, предписывает командиру английского корабля, ворвавшемуся в Розольфский фиорд, немедленно удалиться из вод герцогства под опасением насильственного удаления оттуда. О том же самом предупреждается и вся эскадра, которой сим предписывается раньше восхода солнца оставить розольфские воды". "Гаральд XIV, герцог Норрландский". По роковой случайности имя Биорнов опять не было произнесено, так что Ингольф по-прежнему остался в неведении, что его гостеприимные друзья и есть именно те Биорны, которым собирался мстить Красноглазый Надод, до сих пор подробно не рассказавший Ингольфу о своих врагах. Одно слово могло бы все объяснить Ингольфу, но это слово не было сказано. Достаточно бы было герцогу подписаться своим родовым прозванием, но он, как на грех, подписался только личным именем и проставил свой титул. Все как будто нарочно благоприятствовало мстительным замыслам Надода. - Как объяснить такую неслыханную дерзость? - сказал Ингольфу старый герцог. - Ведь это чудовищно: англичане пользуются слабостью современной Европы и присвоили себе право заходить во все порты для осмотра. Я не намерен подчиняться такому унижению. У меня самого есть шесть кораблей, при помощи которых я могу, если окажется нужным, охранить от пиратов свои рыбные ловли. Я сумею всякого заставить уважать независимость Норрландского герцогства, торжественно признанную Кольмарскою унией. - Я вас вполне одобряю, ваша светлость, - сказал Ингольф. - Невозможно терпеть такую наглость тем более, что в вашем распоряжении находится семь кораблей - число, равное численности английской эскадры, пришедшей в фиорд. - Вы ошибаетесь, капитан, - возразил Гаральд, - у меня не семь кораблей, а только шесть. "Сусанна" - увеселительная яхта, и она не вооружена. - И все-таки, ваша светлость, у вас семь кораблей, считая мой бриг, которому вы, разумеется, позволите принять участие в битве с англичанами. - Как! Вы решитесь принять участие в битве! - вскричал в изумлении Черный герцог. - Но ведь вы можете за это ответить перед своим правительством. Если б Ингольф последовал тому, что ему подсказывала его рыцарская натура, он бы воскликнул: - Не хочу вас больше обманывать: англичане пришли в фиорд ради меня. Я капитан Вельзевул. Вступив в битву с англичанами, вы будете защищать не столько себя, сколько меня. Если хотите, выдайте меня англичанам, и король их немедленно пришлет вам орден Подвязки; от Англии не отстанут и другие державы: Швеция даст вам орден Железной Короны, Пруссия - Черного Орла... Берите меня. Прикажите арестовать за вашей трапезой капитана Вельзевула. Но он подумал немного и промолчал. Собою он имел право рисковать сколько угодно, но теми храбрыми матросами, которых он сам же превратил в пиратов, не имел ни малейшего права. Далее он вспомнил клятву, торжественно данную Надоду, и покорился судьбе. - Вы не отвечаете? - сказал герцог, с уважением отнесясь к этой задумчивости. - Я все придумывал, как бы избежать тех последствий, на которые вы мне указали, - возразил Ингольф, пришедший, наконец, к определенному решению, - и придумал. Я буду сражаться под вашим флагом, и никто не узнает, кто я такой на самом деле. Пират произнес эти последние слова с какой-то странной улыбкой, смысла которой не понял никто. - Браво, капитан! - вскричал с юношеским пылом герцог. - Это будет уже третья морская битва за честь герцогства Норрландского. Датчане и голландцы кое-что помнят об этом... Олаф и Эдмунд, радуясь случаю померяться с англичанами, горячо пожали Ингольфу руку. - Если мы их победим, - сказал старый герцог на ухо Анкарстрему, - это будет очень хорошо для наших планов. - В Швеции и Норвегии это вызовет всеобщий восторг, - отозвался Анкарстрем. - Тогда нет никакого сомнения, что сейм выберет в короли Эдмунда. Эти слова были сказаны так тихо, что их расслышал только Гаральд, и лицо его озарилось улыбкой радости и гордости. XV В море!.. - Лев и лиса. - Решительное объяснение. - Связан клятвой. - Ультиматум. Было решено, если англичане не уйдут, сразиться с ними в розольфских водах, под защитою небольшого укрепления на мысе. Присланный Нюстеном матрос ушел, унося ультиматум герцога англичанам и приказ начальнику караула. После этого все разошлись по своим комнатам, а Ингольф вернулся на свой бриг. Олаф и Эдмунд выпросили у отца, чтобы их новому другу было вверено общее начальство над эскадрой, так как он был тут всех опытнее, потому что участвовал в настоящей, большой войне. Возвратясь на свой бриг, Ингольф на палубе встречен был Надодом, который ждал его с нетерпением. Красноглазый тоже собирался дать битву всему тому, что было в Ингольфе благородного и великодушного, и не был при этом уверен в победе. А между тем победа для него была необходима, так как другой такой случай утолить свою ненависть к Биорнам уже не мог больше представиться. Вместе с тем Надод, в случае успеха предприятия, получал и прощение за все свои преступления, а это тоже было для него очень важно. С этой амнистией и с миллионами, награбленными в Розольфсе, негодяй рассчитывал вновь появиться в обществе, высоко держа свою преступную голову, над которой давно был занесен топор палача. В случае неудачи Надод решился хладнокровнейшим образом убить Ингольфа и, приписав его смерть розольфцам, воззвать к матросам брига о страшной мести обитателям замка. Настала одна из прекраснейших полярных ночей. На небе засияли мириады звезд, отражаясь золотою пылью в темных водах фиорда. Теплый ветер, пропитанный острым ароматом моря, тихо колебал высокую степную траву скога, в которой стоял смутный сонный гул уснувшей природы - жужжание насекомых, шелест листьев, ропот ручейков среди мха, а в ветвях трепетнолистной осины заливался северный соловей, прерываемый по временам громким, нескладным кваканьем болотных лягушек. Вдруг по всем окрестностям замка громко прокатился рокот норвежской военной трубы, сзывавшей всех розольфских моряков, рыбаков и вассалов на защиту замка. Надод не понимал значения этих звуков, но, тем не менее, сердце у него сжалось недобрым предчувствием. Он и без того уже был встревожен тем, что Ингольф слишком долго, по его мнению, не возвращается. Не вот на берегу раздались чьи-то быстрые шаги. От пристани отделилась шлюпка и поехала к бригу... Это возвращался капитан. - Я запоздал, - сказал Ингольф своему товарищу, вступив на палубу, - но там, в замке, случились важные происшествия. Пойдем ко мне в каюту, я тебе все расскажу. Эй, господин Альтенс! - позвал он мимоходом своего помощника. - Я здесь, командир мой. - Всех людей на места, да втихомолку приготовьте все к сражению. - Слушаю, командир мой, - совершенно невозмутимо отвечал Альтенс. В сопровождении Надода Ингольф вошел в свою каюту. Заперев за собой дверь, пират предложил Надоду стул и сел сам. - Я хотел с тобой давеча поговорить об одном осложнении. С тех пор дела еще более ухудшились, предупреждаю тебя. У Надода перекосилось все лицо, но он ничего не сказал. Ингольф продолжал: - Мне кажется, что нам придется отказаться от нашей экспедиции. Надод все молчал, только огромная волосатая рука его судорожно сжималась. - Само собой разумеется, что я тут ни при чем, - флегматично продолжал капитан, - и что твои замыслы, вероятно, отчасти сделались известными там... Он не мог продолжать. До сих пор Надод сдерживался, но тут вся его злость прорвалась наружу. - Очумел ты, что ли, чертов сын? Настоящий ты Вельзевул после этого... Что ты тянешь из меня душу, отчего не расскажешь разом, что такое случилось? Ингольф встал, покраснев от гнева. - Еще одно слово - и я тебя задушу, - сказал он голосом, в котором звучала холодная решимость. Надод отскочил и выхватил из кармана пистолет. - А! Так вот ты как! - вскричал Ингольф и, взмахнув ногою, очень ловко вышиб из рук Красноглазого пистолет, который отлетел прочь шагов на десять. Обезумев от ярости, Надод бросился на капитана, пытаясь ухватить его за горло, но тот сам схватил его за шиворот и за талию, приподнял с пола, как ребенка, и крикнул: - Нет, уж это слишком, негодяй этакий! Теперь я тебе не спущу и разобью тебя об стену! Он приподнял Надода еще выше и размахнулся, чтобы исполнить свою угрозу, но тут негодяй взмолился жалобным голосом: - Сжалься, Ингольф, пощади! Если б ты знал, как было мне тяжело услыхать, что мои планы рушатся! К счастью для этого негодяя, Ингольф был отходчив. Он сейчас же укротился и выпустил Надода. - Пошел!.. Ты мне просто противен, да и сам я себе противен не меньше, - сказал капитан печальным голосом. - Два таких бандита, каковы мы, не могут объясняться между собою, как люди... Я было и забыл об этом... Красноглазый смущенно молчал. Ингольф сидел, низко опустив на грудь голову, и молчал тоже. Наконец, он сжалился над Надодом и сказал: - Раз тебе хочется узнать все поскорее, - сказал он, - так знай, что, когда сыновья герцога Норрландского пригласили меня в гости, я хотел было отказаться, но в это время вахта заметила на горизонте английскую эскадру. Выйти в море нам нельзя было, поэтому я решился укрыться дня на три или четыре в фиорде... Но уж не знаю почему: эти ли молодцы, усомнившись в нас, пригласили эскадру, или англичане сами нас выследили, но только семь военных кораблей явились в фиорд и стали у входа. Их остановила лишь протянутая вовремя заграждающая цепь. Взбешенный герцог Норрландский потребовал, чтобы англичане ушли из фиорда, грозя в противном случае принудить их к тому силой, и завтра у нас будет битва, так как я, разумеется, не мог предоставить розольфцам справляться с англичанами своими силами, которых слишком недостаточно, и предложил свою помощь. Разумеется, я должен был отплатить гостеприимным хозяевам замка за их любезность и за то, что им придется сражаться за меня. Когда же англичане уйдут, тогда я снова буду продолжать экспедицию, так как я дал слово, от которого не отступлю. Надод был изумлен. Итак, Ингольф все еще не знал, что герцог Норрландский и Гаральд Биорн - одно и то же лицо! Итак, Ингольф не отказывался от экспедиции и твердо помнил данное слово!.. Что же касается до англичан, то Надод рассчитывал их удалить, дав им знать, что перед ними не пират, а действительно капитан шведского флота, на что даже имеется патент. Надежда вернулась к Надоду, и он решился взять быка за рога. - Спасибо за ваше сообщение, дорогой капитан, - начал он мягким голосом, - и простите меня еще раз за безобразное мое поведение, виною которому мой вспыльчивый характер. Я так раскаиваюсь, так сожалею... А теперь позвольте мне указать вам средство отделаться от англичан без битвы. Выслушайте меня внимательно. То, что я собираюсь вам сказать, имеет огромное значение. - Я готов тебя слушать, - улыбаясь, отвечал Ингольф, - но все-таки замечу, что ведь и ты не обошелся без предисловия, а сам же давеча на меня рассердился за это. - Я не стану тебя долго томить, не беспокойся. Ты сейчас мне сам сказал, что не способен изменить данному слову, и я желаю услышать от тебя еще раз это же самое. - Другому я знал бы, что на это ответить, но так как ты - негодяй, совершенно не понимающий подобных вещей, то я тебе повторяю, что слову своему не изменю. - Даже для того, чтобы спасти свою жизнь? - Даже для спасения собственной жизни. - Даже для спасения друга, родственника, благодетеля? - Это еще куда ты гнешь? - Отвечай! - Странная настойчивость. - Ты сам говоришь, что тебя ничто не заставит изменить своему слову. - Разумеется, ничто. Доволен ты теперь? - Так слушай же, капитан Ингольф. Те люди, которым я уже двадцать лет собираюсь жестоко отомстить, никто иные, как владельцы замка Розольфсе, Биорны, имеющие титул герцогов Норрландских. Ингольф был поражен как громом. Несколько минут он стоял, безмолвный от ужаса. - Герцог Норрландский, - проговорил он, наконец, сдавленным голосом. - Герцог Норрландский!.. Сыновья которого рисковали жизнью, чтобы нас спасти! Затем он вдруг опять вспылил и вскричал с гневом: - Этого не может быть! Таких гнусностей не бывает! Ведь ты просто так пошутил, да? Ну, Надод, не терзай меня, это нехорошо. Бывают мерзости, но все не такие... Ты только подумай: отнять жизнь у тех, кто нам спас жизнь!.. Ведь это чудовищно!.. Но Красноглазый холодно молчал. Ингольф понял, что он не шутит, и продолжал просящим, ласковым голосом: - Вот что, Надод: я умру от невыносимого презрения к самому себе, если совершу эту гнусную измену. Послушай, откажись от экспедиции. - Нет, я не могу, - сухо ответил негодяй. - Я двадцать лет только и жил, только и дышал этой мечтой. Взгляни на меня, погляди на мое обезображенное лицо, на мой отвратительный, ужасный глаз... Ведь я урод, на которого никто не может взглянуть без крайнего отвращения. И кому я всем этим обязан? Им, этим Биорнам. - Но они нас спасли! - А меня погубили. - Олаф и Эдмунд невинны. Они тут ни при чем. - Мои родители, умершие от горя, тоже были ни в чем не повинны. Пощадил ли их Гаральд? Ты думаешь, моя главная цель - убить старого герцога? Вовсе нет: он и так уж стар, ему все равно недолго жить. Нет, я хочу уничтожить весь их проклятый род, я хочу, чтобы старый герцог ползал у моих ног, моля о пощаде для своих сыновей, и все-таки не получил бы ее... Я поклялся это сделать, а ты дал слово мне помогать. - Относительно слова я тебе вот что скажу, Надод, - возразил Ингольф, цепляясь за всякую соломинку, - если слово честное, то оно имеет силу только относительно честных целей. - Жалкие отговорки! О честных целях может быть речь только между честными людьми, а не между пиратами. Впрочем, я вовсе не поступил с тобою изменнически. Речь с самого начала шла о нападении на замок Розольфсе, принадлежащий Биорнам. Этот замок перед нами. Идешь ты на него или нет? Говори. Я жду ответа. - Прибытие англичан подняло на ноги всех вассалов замка. Разве ты не видишь, что мы будем побиты, если предпримем нападение? - Не думал я, Ингольф, что ты был до такой степени наивен. Ведь я же тебе сказал, что у меня есть средство удалить англичан, и средство верное. Добыча от нас не ускользнет. Когда все успокоится, когда вассалы уйдут восвояси и снова примутся за свои дела, мы в одну прекрасную ночь нападем на замок, сделаем свое дело - и уйдем в море. Надеюсь, что против этого ты уже ничего не можешь возразить? Негодяй говорил с такой уверенностью потому, что чувствовал за собою победу. Ингольф сам попался в подставленную ловушку, повторив несколько раз о своем уважении к однажды данному слову. Возражать ему больше было нечего. С другой стороны, он понимал, что продолжительное сопротивление может только повредить тем, кого он решился во что бы то ни стало спасти, употребив для этого какую-нибудь хитрость. Он рассчитывал победить противника ловкостью, как уже ему удалось победить его силой. Допуская, что Надоду удастся заставить англичан удалиться без боя, Ингольф надеялся, что в следующие несколько дней у него появится какое-нибудь средство помешать осуществлению намерения Надода или, по крайней мере, спасти герцога Гаральда и его сыновей. Но при этом нужно было действовать крайне осторожно, потому что злодей сам был подозрителен и изворотлив. Подумав обстоятельно обо всем этом и выдержав в душе сильную борьбу, Ингольф поднял голову и отвечал на поставленный вопрос Надода: - Мне нечего больше говорить, я дал слово и исполню его до конца. - В добрый час! - сказал Красноглазый. - Я никогда, впрочем, и не допускал мысли о том, чтобы ты мог серьезно изменить данной клятве. И, вынув из-за пазухи лист бумаги, он подал его Ингольфу, присовокупив: - А вот и награда тебе, хотя я предпочел бы, чтобы на твою верность можно было положиться и без этого. Ингольф взял бумаги и начал читать патент, составленный по всей форме... Дочитав его, он разрыдался... Патент восстанавливал его честь и предоставлял ему те права, которые он честно выслужил себе в пятилетней войне, но в которых ему до сих пор несправедливо отказывали... - Ты сделал это, Надод? Ты выхлопотал для меня это? - сказал он, в первый раз беря бандита за руку, и даже не за одну, а за обе, и горячо пожимая их. - Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, чтобы заплатить за это... - Помоги только мне в одном этом деле - и больше мне от тебя ничего не нужно... Теперь ты видишь, что англичанам стоит только сказать одно слово - и они уйдут. Они ищут капитана Вельзевула, но такого здесь нет, а есть капитан шведского королевского флота. - Таким образом, - сказал обрадованный Ингольф, - мы избежим необходимости жертвовать понапрасну столькими неповинными людьми. Но вдруг он нахмурился и переменил тон. - Впрочем, мы, кажется, рано начали радоваться. Ведь старый герцог, может быть, не захочет моего заступничества. Он так ревниво оберегает свою независимость, а ведь здесь не Швеция... - Ни до чего подобного не дойдет, можешь успокоиться, - возразил Надод. - Разве ты не знаешь англичан? Они нахальны со слабыми, но, как только им показать зубы, они сейчас покажут пятки... Завтра же утром ни одного корабля не останется в фиорде. Вдруг в обширной степи раздался крик совы. Надод вздрогнул. - Что это такое? - спросил Ингольф. - Ничего, - отвечал не без смущения Надод. - Ведь здесь сова часто кричит. - Странно! - задумчиво промолвил Ингольф. - Что же тут тебе кажется странным? - Так, мне представилось... Опять послышался совиный крик. Надод нахмурился и взглянул на своего товарища, но тот не обратил на него внимания, продолжая о чем-то думать. У Надода появилось подозрение. - Ингольф, - сказал он, - я не хочу от тебя ничего скрывать. Ты совершенно прав, находя странным крик белой совы в такое время года. Это не сова, это сигнал мне. - А! - равнодушно произнес капитан. - Пятнадцать сыщиков, которых ты сам высадил недавно на Нордкапе, наблюдают за Розольфским мысом. Им даны мною разные поручения, и тебе не придется участвовать в самой щекотливой части нашего предприятия. Твое участие ограничится только взятием замка и перенесением сокровищ на корабль; пленников брать будем мы сами. Ты видишь, я позаботился отстранить от тебя наиболее грязное в этом деле... Однако, прощай: мне нужно сходить и узнать, что такое они мне сообщат... Красноглазый поспешно ушел. XVI Размышления Ингольфа. - Странное ощущение, испытанное им. - Случайно подслушанный разговор. - Ну, теперь они погибли! - сказал Ингольф, когда Красноглазый вышел. - Что бы я не предпринял для их спасения, ничего не поможет, если только... Но это даже и к цели не приведет: я их знаю хорошо, успел узнать в короткое время... Если я их предупрежу об опасности, то они, вместо того, чтобы сесть на корабль и уехать на время из замка, созовут своих вассалов и будут до последней крайности защищать замок своих предков. Раз уж они готовы вступить в бой с целой английской эскадрой, то перед горстью бандитов подавно не отступят... Что за ужасная моя судьба! Если я скажу слово - Надод погибнет, а этого я не могу допустить, так как вступил с ним в договор. До сих пор я был лишь вольным корсаром... И что заставило меня согласиться на участие в этой позорной экспедиции? Зачем я это сделал? Я только окончательно опозорил себя!.. Если я промолчу - погибнет древний род, на котором, я это вижу и чувствую, не лежит никакого пятна... Я уверен, что заговор, в котором они будто бы участвуют, - пустая басня... О, если б мне, по крайней мере, получить уверенность, что они действительно опасны для государства! Он с волнением прошелся по каюте. - Но в сущности - какое мне дело? Разве я тут судья?.. Я теперь офицер регулярного флота, получивший специальную командировку, и обязан исполнить долг службы. Последствия меня не касаются... Да, но могу ли я вычеркнуть из памяти геройский подвиг, спасший нас всех от гибели в волнах Мальстрема? Могу ли я хладнокровно допустить, чтобы на моих глазах резали этих доблестных людей?.. Нет, я должен их спасти во что бы то ни стало... Но как это сделать, не погубив Надода? Пусть он бесчестный бандит, но разве он не достоин сожаления? Разве сам он не жертва чужой жестокости? - Ингольф, очевидно, верил басне об утонувшем мальчике. - Разве его неосторожность, объясняемая молодостью лет, оправдывала варварский поступок с ним?.. Что мне делать?.. Боже мой, Боже мой, что мне делать?.. Как выйти из этого ужасного положения? Голова Ингольфа была как в огне, он задыхался. Чтобы подышать свежим воздухом, он подошел к окну каюты и отворил его. Перед ним отчетливо рисовались берега фиорда с их зубчатыми скалами, а вдали выступал безмолвный силуэт замка на фоне звездного неба. Вдоль берега светились красные и белые огни: то вассалы готовились к защите древних розольфских вольностей, созванные Черным герцогом. Но кругом все было тихо, и эта тишина подействовала на Ингольфа успокоительно. Мысли его приняли другое направление. Поглядев несколько минут на этот пейзаж, он опять повторил то восклицание, которое уже слышал от него однажды Надод. - Странно! - воскликнул он. - Очень странно! Дело в том, что Ингольф с некоторых пор стал испытывать какое-то необъяснимое ощущение. Вся розольфская местность - фиорд, скалы, корабли в гавани, самый замок, наконец, необозримый ског - казались ему чем-то знакомыми, как будто он уже все это видел когда-то, а между тем, он отлично помнил, что никогда здесь раньше не бывал. Это его бесконечно удивляло. - Положительно, я помню эту местность, - говорил он сам с собою, - но почему - совершенно не понимаю. В недоумении он продолжал любоваться пейзажем. Вдруг его внимание привлек огромный столетний дуб, росший метрах в ста от замка. Очевидно, этот дуб долго боролся с суровостью климата, но крепкая натура, наконец, превозмогла, и он широко разросся, покрыв своей тенью большое пространство. Увидав дуб, Ингольф вдруг вспомнил одно обстоятельство своей жизни. Он вспомнил, что в раннем детстве играл точно под таким же дубом, подле которого стояла каменная статуя, изображавшая рыцаря с копьем. Каково же было его удивление, когда, вглядевшись пристальнее, он увидал подле розольфского дуба совершенно такую же статую! Наконец, слышанный им крик белой совы тоже напомнил ему одно из ярких впечатлений детства, хотя Надод потом и объяснил ему, что это только подражание... Где мог слышать Ингольф раньше этот крик? Белая снеговая сова прилетает в Норрланд только зимою, а в это время года Ингольф не бывал в тех краях. Несмотря на приближение драматической развязки, Ингольф невольно думал обо всех этих обстоятельствах и чем больше думал, тем больше терялся в догадках... Как могло остаться у него такое впечатление от детских лет? Он хорошо помнил, что в детстве ездил со своим отцом только во Францию и Испанию, а в Норвегию не ездил. Среди этих размышлений Ингольф вдруг услышал голоса, донесшиеся до него с "Сусанны", стоящей недалеко от "Ральфа". Разговаривал с кем-то Черный герцог, только что сделавший смотр всем своим кораблям и заехавший на минутку на "Сусанну", с которой он собирался следить за ходом предстоящего сражения. Гостиная яхты имела небольшой круглый балкон, на который герцог и вышел, так как ночь была необыкновенно теплая и приятная. Герцог был не один, и вот какие слова услыхал от него Ингольф: - Какая славная ночь, Анкарстрем!.. А все-таки мне хочется, чтобы она прошла скорее, так как меня терзает нетерпение узнать, до каких пределов дойдет наглость англичан. Разговаривающие не заметили Ингольфа, несмотря на то, что яхта и бриг стояли друг к другу очень близко. Ингольф, не желая подслушать какую-нибудь тайну, уже собирался обозначить чем-нибудь свое присутствие - например, зажечь в своей каюте лампу, как вдруг его поразил ответ Анкарстрема. Услыхав этот странный ответ, Ингольф переменил намерение и облокотился на окно. Ответ Анкарстрема был такого рода: - Позвольте мне, герцог, не разделять вашего нетерпения. Я, напротив, с прискорбием отношусь к тому, что теперь здесь происходит, и отдал бы десять лет жизни за то, чтобы помешать столкновению. В то время, когда сейм собирается пригласить вашего сына Эдмунда на престол Швеции, я не могу смотреть с легким сердцем на то, как он рискует своей драгоценной жизнью. - Если Эдмунд не сумеет защитить герцогство своего отца, каким же охранителем будет он для своего королевства? - возразил герцог. - А что, если он падет в битве?.. Подумайте, ведь дни Густава III сочтены, а заговорщики только и рассчитывают... Конец фразы был произнесен так тихо, что Ингольф его не расслышал. Но вот Анкарстрем опять повысил голос: - К счастью, у меня есть надежда, что со стороны англичан все это одна фанфаронада и что они удалятся, получив ваш энергичный протест. - Мне тоже хочется этого, - сказал герцог, - но если они не уйдут, я решился защищаться до последней крайности. Слова эти были произнесены с энергией, обличавшей в герцоге непреклонный характер. Ингольф узнал достаточно. От окна он отошел уже несколько успокоенный. Ему, пирату, сделавшемуся офицером королевского флота, хотелось получить доказательство, что Биорны действительно участвуют в заговоре. Доказательство это он получил, услыхав его из уст самого герцога. Тем не менее положение все-таки было презатруднительное. Он понимал, что теперь, как офицер королевского флота, он должен действовать против герцога, если только не намерен прямо отказаться от чина и предоставить все Надоду... Но мог ли он спасти обитателей Розольфсе, даже если б желал? У него у самого был отец, который тосковал о нем, хотя в его приключении не было ничего позорного. Ингольфа, когда он был еще мичманом, тяжко оскорбил один армейский штаб-офицер; молодой мичман кинул оскорбителю в лицо перчатку, вызывая оскорбителя на дуэль... За этот проступок Ингольфа исключили из службы. Во время войны он получил крейсерский корабль и своими подвигами прославился на всю Европу, но после заключения мира с ним опять обошлись несправедливо, не дав ему обещанного чина. И вот Ингольф поднял знамя бунта, - но тогда был такой уж дух - это было в нравах тогдашней эпохи и не считалось позорным. Вчерашний корсар сплошь и рядом превращался в адмирала или полковника, и Конде с Тюреннем безнаказанно могли переходить с одной стороны на другую, смотря по тому, куда склонялся их личный интерес. За это с них не взыскивали и не подвергали бесчестью. Теперь времена, конечно, изменились. В настоящее время корсар не может сделаться адмиралом, но зато и адмирал, как прежде, не запишется с легким сердцем в грабители морей. Сознание долга по отношению к родине развилось, сделалось отчетливее, и в настоящее время Ингольфам нет места ни на земле, ни на море. Ингольф, сделавшись корсаром, не опозорил себя по понятиям того времени; но если б он, назначенный офицером королевского флота, перешел на сторону заговорщиков, против которых был послан действовать, это было бы уже изменой, и на прощение нечего было бы рассчитывать. Мог ли после этого Ингольф поступить подобным образом? Имел ли он право до такой степени огорчить своего старика отца, который со своей стороны беспрестанно хлопотал о том, чтобы его сыну вернули эполеты?.. Нет, благодарность имеет свои границы, а честь положительно требует теперь, чтобы он строго выполнил свой долг. Не может же он жертвовать собой и своим отцом ради людей, затеявших заговор против отечества и против короля, который, хотя и поздно, все же загладил свою первоначальную несправедливость и наградил Ингольфа за прежнюю службу. Да, он, Ингольф исполнит свой долг, хотя в то же время и сделает все возможное для того, чтобы спасти Гаральда и его сыновей. Он не отдаст