ие
запах  свежей  крови,  и  задевали  иногда  своими шерстистыми крыльями лица
бодрствующих.  Некоторые из этих рукокрылых простирали дерзость до того, что
совсем  даже опускались на труп, но канадец всякий раз сгонял их прочь дулом
винтовки.  Эти  поганые  животные  составляют  настоящую  язву австралийских
лесов  и  обладают  таким  тонким  обонянием, что за целую милю слышат запах
даже   маленького  мертвого  животного.  Иногда,  побуждаемые  голодом,  они
нападают  и  на  живых. Горе путнику, прельстившемуся в лесу мягкою травкой,
которая  сама  как  бы манит на отдых. Он ложится спать на душистое ложе, но
он  забыл  о  вампирах.  Вот  он  засыпает,  глаза его слипаются, и он видит
сквозь  сон,  что  над  ним  начинают  носиться  противные  гадины, издающие
странный  одуряющий  запах.  Путник  хочет  встать,  но не может: этот запах
действует   на   него  парализующим  образом.  Им  овладевает  летаргическое
состояние:  он  все  видит,  все  чувствует, но не может шевельнуть пальцем.
Сильный  запах  мускуса  ударяет ему в голову; животное опускается на него и
садится.  Несчастный  чувствует  на  себе влажное, холодное, липкое тело. Он
содрогается  от  ужаса,  но  не  может  стряхнуть  с  себя  гадины. Затем он
чувствует  укушение  за ухом, вампир прокусывает сонную артерию и, распустив
трепещущие крылья, начинает жадно сосать теплую кровь.
     С  восходом  солнца  тою  же дорогой случается проходить иногда другому
путнику,  и  тогда он видит своего лежащего мертвого собрата, а около него -
насосавшегося  вампира,  всего  в  крови  и  тоже мертвого от обжорства или,
правильнее, от перепоя.
     Весь  остаток  ночи  канадец  Дик и Лоран только и делали, что отгоняли
вампиров от мертвого тела Менуали.
     Когда  проснулись  Кэрби и Джильпинг, то чрезвычайно удивились, услыхав
о  ночном  происшествии.  Они так крепко спали, что не слыхали ровно ничего.
Джильпинг  от души пожалел бедного юношу и даже взялся было за Библию, чтобы
прочитать псалом, но Дик убедил его не делать этого.
     - Я  знаю,  мистер  Джильпинг, - сказал он, - что у вас намерение очень
хорошее,  но  ведь  вас  уж  приняли раз за колдуна. Если подойдет Виллиго и
увидит   вас   с  книгой,  то  подумает,  что  вы  произносите  какие-нибудь
заклинания. Это рассердит его, и тогда я не ручаюсь за последствия.
     День  прошел  благополучно. Под вечер небо заволокли тучи, и вдали стал
погромыхивать   гром.  Стояла  страшная  духота,  как  всегда  бывает  перед
разряжением природного электричества.
     Черный  Орел  все  еще  не  подавал  признаков  жизни.  Оливье  начинал
беспокоиться.
     - Что  это  он не идет? - заметил он с тревогой. - Уж не случилось ли с
ним беды?
     Почти   сейчас   же   вслед   за  его  словами  вдали  послышался  крик
скватер-клока,  птицы,  похожей  на сороку и прозванной так (часы скваттера)
за то, что она кричит всегда перед утром и перед вечером.
     - Вот и он! - заметил Дик своему другу.
     - Как  он  похоже  кричит!  - отвечал Оливье. - Я бы так и подумал, что
это сорока.
     - О,  туземцы  на  этот  счет  мастера.  Они так хорошо умеют подражать
всяким  животным,  что  просто  не отличишь. И заметьте: каждый крик имеет у
них  свое  значение.  Да  вот  вам:  Виллиго крикнул два раза. Подождите еще
немного, и будет третий крик.
     Действительно, третий крик не заставил себя ждать.
     - Три  раза,  стало быть, - продолжал Дик. - Первый крик означал, что я
должен  обратить  внимание;  второй  значил:  "это  я";  третий: "кругом все
благополучно".  Если  бы крик послышался только два раза, то это значило бы,
что  враги  недалеко; если бы только один раз, то это уж была бы тревога, то
есть "враги здесь, вооружайтесь".
     - Все  это  очень  остроумно,  но  разве враги не могут узнать значение
этих сигналов?
     - Да,  но  во время войны это условное значение постоянно меняется, как
у  нас  пароль  и  лозунг.  Наконец,  выбираются  крики  разных животных и с
разными  интонациями,  так  что  враг, если пожелает руководствоваться этими
сигналами, в конце концов только спутается.
     Разговор   был   прерван  приходом  Черного  Орла.  Нагарнукский  вождь
медленно  шел берегом реки, точно делал простую прогулку. Но он был не один.
С  ним шел татуированный воин, лишенный оружия и по всем признакам дундаруп.
Канадец  удивился  было, что это значит, но вдруг заметил, что руки пленника
связаны  под локтями при помощи палки и ремня из шкуры кенгуру и что Виллиго
тащит  пленника  за  ремень, захлестнутый на шее мертвым узлом. Освободиться
пленник не мог, а если бы стал упираться, то мертвый узел задушил бы его.
     Кроме того, у пояса Черного Орла было привешено шесть свежих скальпов.
     Весьма  странной  является  эта  общность  обычая скальпировать убитого
врага  у краснокожих туземцев Америки и чернокожих племен Австралии, никогда
не  приходивших  между  собой  в  соприкосновение. И не в этом только обычае
сказывается   известная   общность   нравов  и  обычаев  между  этими  двумя
совершенно  различными  расами.  Впрочем,  все это читатель узнает из нашего
рассказа  о пребывании наших героев в стране нагарнуков, где мы ознакомим их
со  сказочным  прошлым  этого племени, с легендой об его происхождении, с их
нравами  и  обычаями,  их  верованиями  и суевериями. На основании рассказов
первых   путешественников,  посетивших  Австралию  и  не  проникавших  далее
побережной   полосы,  долгое  время  полагали,  что  все  туземцы  Австралии
принадлежат  к  тому  же  безобразному и уродливому типу меланезийцев, столь
близкому  к  обезьянам.  Тогда  как  на  деле  это  вовсе не так. Англичане,
которые  не  признают  иного  способа  колонизации,  как избиение туземцев и
заселение  страны  англосаксами, находили для себя выгодным поддерживать это
заблуждение,  которое  могло  служить  до  известной  степени оправданием их
бесчеловечной  жестокости.  Но  теперь, когда стало известно, что Тасмания и
Центральная  Австралия  имели культурное население с классически прекрасными
формами  и  вполне  способное  усвоить  европейскую  цивилизацию, теперь уже
поздно  спасти  эти  вымирающие  племена от окончательного исчезновения. Все
они  или  перебиты,  или  затравлены,  как дикие звери, этими худшими дикими
зверьми,  прибывшими  из  Англии,  так что невольно рождается вопрос, кто же
были истинные дикари, австралийские туземцы или англичане.
     Когда   Труганина  и  Ланнэ,  эта  последняя  австралийская  чета,  эти
последние  представители  той  высокой туземной расы, о которой мы говорили,
были  преданы  земле,  английское  правительство  распорядилось  воздать  им
воинские  почести  при  погребении:  били барабаны, гремели салюты, и войска
брали  на  караул.  Так  приветствовали  англичане окончательное уничтожение
человеческой расы, истребленной ими и их пресловутой цивилизацией.
     Увидав  пленника,  канадец  невольно  содрогнулся  при мысли об участи,
которая  ждала несчастного дундарупа. Он поспешил предупредить своих друзей,
чтобы те не вмешивались в кровавую тризну.
     - Ради  всего  святого  на  свете, - говорил он, - держитесь в стороне,
что  бы  вам  ни пришлось здесь увидеть. Против вековых предрассудков ничего
не  сделаешь.  Если  вы хотя бы в чем-нибудь помешаете Черному Орлу во время
похоронного обряда, то наживете себе в нем непримиримого врага.
     - Дик  прав,  джентльмены,  -  вставил  свое  слово Кэрби, тоже знавший
кое-что  об  обычаях  дикарей,  -  Дик совершенно прав. Предупреждаю вас: ни
одного  слова, ни единого жеста, Боже вас сохрани! Вы ничего не добьетесь, а
лишь  приведете  Виллиго  в  такую  ярость,  что  он  готов  будет  вас всех
истребить.  Он  этого,  вероятно,  не  сделает  из  уважения  к своему брату
Тидане, но все-таки будет вашим врагом на жизнь и смерть.
     - Но что же такое здесь будет? - спросил Оливье, бледнея от волнения.
     - Тише!.. Он подходит. Так знайте же и берегитесь!
     Виллиго приблизился к привалу, таща своего пленника.
     Скажем  несколько  слов в объяснение этих предостережений. У нагарнуков
нет  жрецов  в  собственном  смысле,  а  есть  только  кораджи, или колдуны,
которые  играют  роль  предсказателей,  а  не жрецов. Религиозные обряды при
рождениях,  свадьбах  и  похоронах  исполняет всегда сам глава семейства без
всякого  участия  колдунов.  Покойников  своих  нагарнуки сжигают, веря, что
тела  умерших  в  виде  дыма  поднимаются на луну и там соединяются с душою,
принимая  снова  прежний  состав  и  форму.  Люди,  умершие  без погребения,
носятся   над   землею   в  виде  "каракулов",  или  беспокойных  духов,  не
соединившихся  с  телом.  Эти  каракулы  поджидают  удобного  случая,  чтобы
овладеть  чьим-нибудь  телом  во  время погребения и унестись на луну. Тогда
душа  от  украденного  тела  остается блуждать на земле в виде каракула. Нет
выше  несчастья,  как  иметь  каракула  в семье; он постоянно допекает своих
родственников,  и  единственное  средство  избавиться от него - это принести
ему   в   жертву   пленника,  чтобы  каракул  мог  овладеть  его  останками,
превращенными  в  дым.  Чтобы этого не случилось, при похоронах произносятся
всевозможные  заклинания,  сопровождаемые  пляской  вокруг сжигаемого тела и
диким  воем.  Позор тому главе семейства, который пропустит хотя бы малейший
обряд: на него обрушивается вся вина за появление в семье каракула.
     Каракулов  все боятся. Самые храбрые из нагарнуков бросаются на землю и
закрывают себе лицо, только бы не видать страшного привидения.
     Теперь  понятно,  что  могло  бы  произойти, если бы европейцы помешали
Черному  Орлу  при  исполнении  обряда.  Их  не  спасло  бы,  пожалуй,  даже
заступничество Тиданы, и канадец поступил очень умно, что предупредил их.
     Когда  Черный  Орел  подошел к своим друзьям, то они заметили у него на
лице  глубокое  волнение,  которое  он  тщетно  старался  скрыть  под маской
величавого спокойствия.
     Канадец,  знавший,  как надо говорить в подобных случаях, приветствовал
его следующими словами:
     - Дундарупы  трусливые  псы.  Они  храбры  перед  юношей,  но  бегут от
сурового воина.
     Черный Орел свирепо улыбнулся и указал на свои трофеи, говоря:
     - Когда  снег старости убелит голову Черного Орла, тогда не останется в
живых ни одного дундарупа!
     Затем он указал на пленника и продолжал:
     - Это Урива, убивший Менуали. Урива последует за ним на костер.
     - Нагарнуки   трусливые   совы,  -  заговорил  пленник.  -  Они  готовы
прятаться  в  дуплах.  Урива  убил молодого нагарнука. Не жалко этих поганых
птиц!
     Европейцы   все  вздрогнули  от  этих  слов.  Виллиго  запыхтел.  Драма
началась.
     - Дундарупы  великие  воины,  и  Урива  великий вождь, - отвечал Черный
Орел  с  ужасающим  спокойствием. - Урива давно искал случая пропеть военную
песнь.  Теперь  у  Уривы  есть  этот  случай.  Он  запоет  ее, уходя к своим
праотцам.
     - Они  будут  рады  мне  больше,  чем  вонючей  птице,  украсившей себя
перьями Черного Орла! - отпарировал пленник.
     При  всяком  другом  случае  за  подобным  оскорблением  последовало бы
немедленное  возмездие. Но у туземцев пленник имеет право браниться до самой
последней  минуты.  Эта  брань  имеет  обыкновенно целью вывести из терпения
мучителей   и  заставить  их  поскорее  прекратить  мучения,  что  иногда  и
достигается.   На  это  именно  и  рассчитывал  дундаруп,  покрывая  Виллиго
невыносимыми  оскорблениями.  Но  он  ошибался.  Виллиго  был старый воин, и
нелегко  было  вывести  его из себя. Урива понял это, и холодный пот каплями
выступил у него на лбу.
     - Моему брату жарко! - иронически заметил Виллиго.
     Тогда  Урива  плюнул  ему  прямо  в  лицо. Это была последняя отчаянная
попытка.  Она  едва  не  удалась.  Вилиго  вне  себя  замахнулся на пленника
бумерангом.   Канадец   с  облегчением  вздохнул,  радуясь,  что  все  скоро
кончится.  Но то была одна минута. Виллиго разом успокоился и, близко-близко
наклонившись лицом к лицу пленника, произнес со скрежетом:
     - Береги слюни, Урива: пригодятся. Ведь тебе больше не пить.
     - Пощади! - пролепетал вне, себя от волнения Оливье.
     К счастью, это было сказано по-французски, и Черный Орел не понял.
     - Ради  Бога,  молчите,  иначе  вы  погибли,  - шепнул канадец и, когда
Виллиго   повел   пленника  привязывать  к  дереву,  прибавил  торопливо:  -
Подумайте  об  участи  жены  Виллиго,  о  сожженной  хижине...  Поймите  его
чувства,  и тогда вы сами извините его. Соберитесь с силами; вы даже уходить
отсюда не должны!
     - Но я не могу, не могу смотреть!
     - А  мне  самому разве приятно? Но если мы уйдем, Виллиго примет это за
жестокое   оскорбление.   В  его  глазах  это  будет  равносильно  нежеланию
присутствовать  на  похоронах  Менуали.  Вспомните,  Урива предательски убил
юношу,  который  еще  не  был  воином,  а это у дикарей считается подлостью.
Впрочем, есть одно средство спасти Уриву.
     - Какое? - с живостью спросил Оливье.
     - Убить самого Виллиго, который столько раз спасал вас от смерти!
     Оливье в ответ на это печально поник головою.
     - Таков  здешний  обычай,  -  заметил  Кэрби,  - и если вы когда-нибудь
попадете к дундарупам, то ждите себе той же участи.
     Между  тем  Виллиго,  привязав  пленника,  устроил костер, еще раз омыл
водою тело Менуали и положил его на костер. Обряд начинался.
     С  покойником  по  обычаю  нужно было положить все его доспехи. Виллиго
положил  на  костер  подле  тела  бумеранг,  стрелы, копье и пращу; на грудь
покойника   он   поставил   ящик   с  красками,  чтобы  покойнику  было  чем
татуироваться  на  том  свете;  наконец, рядом же нашлось место и для задней
ноги  кенгуру,  чтобы  усопший  воин не проголодался во время путешествия на
луну.
     При положении каждой вещи Черный Орел пел соответствующие песни.
     Оливье  с  интересом следил за этими приготовлениями, и ему вспомнились
прекрасные  стихи  Шиллера, где описывается погребение краснокожего индейца,
которому в гроб кладут все вещи, любимые им при жизни:

                В головах - облитый свежей
                Кровью томагавк,
                Сбоку - окорок медвежий.
                Путь его далек.*
     ______________
     * Перевод гр. А.Толстого.

     Сцена  была и величественна, и исполнена дикой поэзии. Заходящее солнце
окрашивало  в  багрянец и золото верхушки акаций и эвкалиптов, между тем как
нижняя  часть  деревьев погружалась все более и более в тень, которая словно
набегала  неудержимою  волной.  Очертания леса все более и более сливались в
сплошной  туманный  и  темный  фон, принимая отпечаток чего-то загадочного и
таинственного.
     С   последним  угасшим  лучом  солнца  Виллиго  запалил  приготовленный
костер.  Огонь  затрещал, вспыхнул, и красные языки принялись лизать поленья
и сучья.


        XV

          Суеверия.  - Бегство пленника. - Ранчо Кэрби. - Грозящая
          опасность.

     Началась дикая, не поддающаяся описанию сцена.
     Нагарнукский  вождь  принялся  ходить  вокруг  горящего костра, напевая
какие-то  заклинания,  чтобы  прогнать  злых  духов,  бродивших  вокруг тела
Менуали.  Шаг  его,  сначала  медленный,  постепенно  все ускорялся, а пение
переходило  в  вой,  сопровождаемый  хлопаньем  в  ладоши.  По мере того как
разгорался  костер  и  тело уничтожалось, требовались заклинания все более и
более  сильные  и  действительные.  Бег требовался самый быстрый, чтобы злые
духи  как-нибудь  тихонько  не  утянули кусочек тела. И бег начался бешеный,
безумный,  отчаянный,  головокружительный;  Виллиго  делал  такие  громадные
прыжки  и так дико завывал, что графу Лорагюэ это кружение начинало казаться
какою-то адскою пляской.
     Вдруг  подгоревшая  середина  костра  с  треском  провалилась, рассыпав
кругом  искры  и  поглотив в недра свои полусгоревший труп. Виллиго испустил
последний  дикий вой и остановился. Дело его было сделано. Теперь можно было
предоставить  огню  доканчивать  уничтожение  трупа.  Злые духи уж больше не
были страшны.
     Пришла  очередь  пленника,  который  стоял  ни  жив  ни мертв, глядя на
обычное для всякого дикаря зрелище.
     И  не  мудрено,  что  он  стоял  ни  жив  ни  мертв.  Ведь  он тоже был
австралиец  и  знал,  какая  участь  его  ждет.  Он знал, что с него будут с
живого  сдирать  кожу,  но  не  разом, а медленно, постепенно, ремешками. Он
знал,  что  затем  у  него  будут  отрывать  сустав за суставом, стараясь не
причинить  серьезного  органического повреждения, и что лишь к утру он будет
брошен на костер, который положит желанный конец этим жестоким мукам.
     Пользуясь  минутой,  когда  Виллиго,  задумавшись,  окидывал  последним
взглядом  догоравший  костер,  несчастный  с мольбою протянул свои связанные
руки к европейцам и сказал:
     - Пощадите!.. Я не убивал Менуали...
     И снова у Оливье невыносимо больно сжалось сердце.
     Дундаруп  был  сам  еще юноша; старый воин не дал бы себя так забрать и
связать.  Признание  в убийстве Менуали было с его стороны пустою похвальбой
в  кругу  своих,  которую,  на  его  беду,  подслушал  Черный  Орел, ползком
подкравшийся  к  лагерю дундарупов и давший самому себе клятву предать пытке
убийцу  племянника.  Виллиго  уже  убил  шестерых  дундарупов, но тут у него
явилась  новая  неотступная мысль: во что бы то ни стало овладеть убийцей. С
этою  целью  Черный  Орел  стал  подражать  крику молодого кенгуру, дундаруп
бросился на крик, Черный Орел завлек его в лесную чащу и взял в плен.
     И  вот  теперь,  находясь  в крайности, молодой Урива обратил умоляющий
взгляд на европейцев, надеясь найти в них хоть каплю сострадания.
     Но  что они могли сделать? Оливье мрачно глядел в землю, проклиная свое
бессилие.  Вдруг  в  лесу,  несколько позади дерева, к которому был привязан
дундаруп,  послышались  странные, нечеловеческие звуки. Виллиго, уже взявший
в  руки  свой  каменный нож, в изумлении остановился. Подняв глаза, он вдруг
громко  вскрикнул и кинулся ничком на траву, стараясь прикрыть голову травою
и листьями и бормоча задыхающимся от страха голосом:
     - Каракул!..  Каракул!.. Тирара матамое! (Привидение! Дух!.. Я погиб!..
Я проклят!..)
     Оливье  и  его  друзья  тоже взглянули и увидали какую-то белую фигуру,
двигавшуюся   в   кустах.  Фигура  произносила  какие-то  бессвязные  слова.
Удивленный  граф  хотел встать и подойти к фигуре, но Дик жестом удержал его
на месте. Граф оглянулся, сосчитал товарищей и понял все.
     Между тем Виллиго продолжал лежать ничком и кричал:
     - Каракул!.. Каракул!..
     А белое привидение двигалось вперед, крича все громче и громче.
     Канадец  и  Кэрби  беззвучно хохотали, взявшись за бока, и их веселость
сообщилась  графу.  Пленник  тоже завыл от ужаса и никак не мог успокоиться,
хотя европейцы знаками показывали ему, что бояться нечего.
     Привидение  остановилось около пленника и завыло диким голосом на самом
невозможном  нагарнукском  языке, пользуясь, вероятно, тем, что с привидений
не спрашивают грамматических знаний.
     - Но!.. Но!.. Инаро нара Менуали! (Я! Я! Я сам отомщу за Менуали!)
     Дундаруп  завыл  еще  пуще,  умоляя  о  пощаде.  Он  испугался каракула
больше,  чем  казни,  от  которой  у него за несколько минут перед тем стыла
кровь в жилах.
     Комедия  удалось  вполне.  Насчет Виллиго можно было быть спокойным все
время,  покуда  будет продолжаться этот адский гвалт. Кэрби от смеха катался
по  траве,  Дик  просто  задыхался,  только Оливье и Лоран были сдержаннее и
спокойно ожидали, что будет дальше.
     Что  касается  Джильпинга...  но  дело  в  том,  что его тут и не было.
Именно  он  и  исполнял роль каракула с таким замечательным для первого раза
успехом.  Покуда  Виллиго  вертелся волчком вокруг костра, Кэрби поговорил с
будущим   лордом   Воанго,   научил   его   нагарнукской   фразе,  и  ученый
геолог-миссионер  решился  принять  на  себя вид каракула. Он слазил в фуру,
завернулся  в  простыню,  отвинтил  у  кларнета рожок и, спрятавшись в лесу,
начал дуть в него, приведя в ужас Виллиго и его пленника.
     Однако  шутку  продолжать слишком долго было опасно. Пленник барахтался
и  мешал  Джильпингу  отвязать  его.  Тогда,  чтобы его успокоить, Джильпинг
вынужден  был  показать  ему свое лицо. Дундаруп узнал его и от радости едва
не  лишился  чувства.  Джильпинг  развязал  его и знаком показал ему на лес.
Урива  сделал  быстрый  прыжок  в  сторону,  но прежде, чем скрыться в лесу,
повернулся  лицом  к  европейцам,  дотронулся  правой  рукой до земли, потом
поднял  ее  к  небу, наконец, протянул по направлению к европейцам и исчез в
кустах.
     Эта  пантомима  означала,  что  с этих пор дундаруп телом и душой будет
принадлежать европейцам.
     Джильпинг  посвистал  еще  несколько  минут  в рожок кларнета, чтобы не
дать  Черному  Орлу  услыхать  шум  в  лесу,  потом скинул с себя простыню и
спокойно вернулся на свое место.
     - Виллиго, - сказал тогда канадец, - каракул ушел.
     - Правду  ты говоришь, Тидана? - отозвался Виллиго, все еще не поднимая
головы.
     - Честное  слово. Он исчез в облаке дыма и унес с собой Уриву. Он хотел
сам  отметить  за  смерть  Менуали, он так ведь и говорил. Это, должно быть,
добрый, а не злой дух твоего семейства!
     Эти  слова  успокоили  нагарнука  настолько,  что  он  решился  наконец
поднять  голову.  Не видя больше привидения, он встал совсем. Ему и в голову
не  пришло  заподозрить  Джильпинга  в  коварной  проделке; он чистосердечно
поверил, что все было так, как ему сообщили.
     На  рассвете  Черный  Орел побросал остатки от костра в Лебяжью реку, и
маленький караван тронулся в путь.
     Но  охоту пришлось прекратить, потому что нужно было двигаться вперед с
осторожностью,  так как Виллиго получил известие, что у нагарнуков открылась
война с соседним племенем - нирбоасами.
     Это  известие  очень не понравилось фермеру Кэрби, потому что его ферма
стояла  как  раз на границе между обоими враждующими племенами и легко могла
подвергнуться  грабежу,  особенно  ввиду  его дружбы с нагарнуками. Находясь
еще  в  Мельбурне,  он  отправил к себе на ферму обоз в десять фур с разными
припасами  и  теперь  опасался  за  участь  обоза.  Свои  страхи  он сообщил
канадцу,   прося  его  повлиять  на  Виллиго,  чтобы  тот  ускорил  движение
каравана.
     - В  каких  отношениях были вы с нирбоасами до этого времени? - спросил
Дик.
     - В  очень  дурных.  Первое  время  я с ними любезничал, дарил им ножи,
поил  водкой.  Они  вообразили,  что  это  я  плачу им дань, и сделались так
нахально  требовательными,  что  я  стал  гонять  их с фермы. Теперь они мои
враги.
     - А  ведь  это  с  вашей стороны не очень благоразумно, хотя и понятно.
Сколько у вас народу для защиты фермы?
     - Во-первых,  Анескот, брат моей жены и вместе мой управляющий, и затем
семь  человек  американцев  с  Дальнего  Запада,  все  испытанные, преданные
друзья  и  товарищи.  Кроме них, еще есть один бывший каторжник, я его держу
для лошадей, он знает в них толк, так как он был барышником в Девоншире.
     - Вы в нем уверены?
     - А  кто  его  знает?! Впрочем, вел он себя до сих пор на ферме хорошо.
Зовут его Ольдгам.
     - Да!  -  протянул  канадец.  -  Вот  что  я вам скажу: нужно как можно
скорее ехать на ферму. Далеко ли до нее, как вы полагаете?
     - Миль двадцать, я думаю. На беду, эта фура тащится так медленно.
     - Слушайте,  Кэрби,  так нельзя оставлять. Нужно ехать скорее. Поедемте
с  ними  вперед  на  ферму. Может быть, мы все равно опоздаем, но по крайней
мере  сделаем  все,  что могли, и совесть наша будет покойна. Остальные наши
товарищи пусть остаются при фуре; их без нас достаточно для ее обороны.
     - Спасибо,  друг,  спасибо от всего сердца! - произнес глубоко тронутый
скваттер, со слезами на глазах пожимая руку честного канадца.


        XVI

          Решение  канадца.  -  Несчастье.  -  Помощь  вовремя.  -
          Исчезновение  Ольдгама.  - Появление Черного Орла. - Что
          делать?

     Когда  Дик и Кэрби сообщили об этом решении своим друзьям, то Оливье не
пожелал пустить их одних, говоря:
     - Мое  присутствие  здесь  лишнее,  а там, на ферме, дело идет о защите
женщин и детей. Я тоже поеду с вами.
     Канадец  не  знал,  что  ему  делать.  Ему и хотелось исполнить желание
графа,  так  как  для фермы лишний защитник был очень кстати, и вместе с тем
он  боялся  уменьшить  число товарищей Виллиго. Из затруднения его вывел сам
Черный Орел, решивший вопрос по-своему.
     - Молодой  Лебедь  (так  прозвал  он  Оливье)  прав, - сказал дикарь. -
Пусть  не  только он, пусть и Лоран идет с вами. Я останусь вдвоем с Воанго.
Этого совершенно достаточно для конвоя фуры.
     Лоран  даже  вскрикнул  от  радости.  Он  уже начинал дрожать при одной
мысли о разлуке со своим графом.
     - Завтра вечером Виллиго будет на ферме! - прибавил вождь.
     - А если тебе встретятся нирбоасы? - спросил Кэрби.
     - Скваттер  не  знает Черного Орла, - гордо возразил нагарнук. - Завтра
вечером Черный Орел будет на ферме.
     - Берегите  свою  винтовку,  мистер  Джильпинг!  -  сказал  канадец  на
прощание англичанину.
     - Не  беспокойтесь, сэр. Я позабочусь сохранить жизнь мужа своей жены и
отца своих детей, а также будущего лорда Воанго из Воанго-Голля.
     - Вперед,   друзья!   -  крикнул  канадец,  и  четыре  всадника  быстро
помчались вдоль берега Лебяжьей реки.
     Ничто  не  могло  сравниться  с радостью Кэрби при мысли, что он теперь
поспеет на целые сутки раньше к своей семье, чем мог рассчитывать.
     Дик  и  Кэрби  мчались  вперед  остальных,  но  воздух был так спокоен,
кругом  такая тишь, и даже звук копыт их коней был не слышен в мягкой траве,
что  старые  друзья могли так же беспрепятственно разговаривать между собой,
как если бы они шли друг подле друга по садовой дорожке.
     - Дик,  -  сказал  скваттер, - я никогда не забуду этой услуги, которую
вы  оказали  мне  сегодня!  Быть может, я буду обязан вам жизнью моей жены и
детей,  но  если  бы  даже  и  не  так,  знайте,  во  всяком  случае,  что в
австралийском   буше   есть   человек,  по  имени  Вальтер  Кэрби,  которому
достаточно  сделать знак, чтобы и жизнь, и достояние его были в полном вашем
распоряжении, Дик, при каких бы то ни было условиях!
     - Спасибо,  Кэрби,  -  отвечал  канадец, - дружба и расположение такого
человека,  как  вы,  всегда  могут  быть пригодны. Быть может, придет время,
когда  я  обращусь  к  этой  дружбе. Видите ли, мой друг, я не знаю Франции,
родины  моего  отца  и  моей, хотел бы поехать туда и перевезти туда останки
моего  отца и умереть там. Но что буду я делать в этой совершенно незнакомой
мне  стране,  я, старый лесной бродяга?! Нет, я чувствую, что умру здесь! Но
здесь  у  меня  нет  никого  близких  и родных, и, мне кажется, очень тяжело
подохнуть  где-нибудь  под кустом так, чтобы некому было даже закрыть глаза!
Так  вот  я  иногда  думал,  Кэрби,  что,  когда силы мои оставят меня и мне
трудно  станет  бродить  по  лесам  с ружьем за спиной, быть может, у вашего
очага найдется и для меня местечко!
     - Самое   первое   местечко,   Дик!   Самое   почетное!   -  воскликнул
растроганный скваттер.
     - Мы  некоторое время потеряли друг друга из вида, - продолжал канадец,
-  но  ведь  мы  давно  знаем  друг  друга...  Помните,  как мы в первый раз
встретились с вами?
     - Как же мне не помнить?
     - То  было  на  Муррее,  близ  Красных  гор!  Мы  целый сезон охотились
вместе, и в ту пору моя хижина не была так пуста и безотрадна, как сейчас!
     - Я  не  решился  вам  об  этом  напомнить,  Дик, но и посейчас не могу
забыть,  как  весело  и  радостно  звучало эхо буша, вторившее ее голосу, ее
веселому смеху, которым она приветствовала каждый раз наше возвращение!
     - Да,  и  ее  не  стало;  она  умерла  год спустя, подарив мне ребенка,
который  не  пережил  свою  мать...  И  вот  я остался еще более одинок, чем
прежде,  и  потому-то  решился  теперь, когда придет старость, попросить для
себя  местечка  у  вашего очага. Мы будем вспоминать о ней, будем говорить о
ней, этом нежном цветке, увядшем в полном расцвете своей юной красоты!
     И  под  впечатлением этих далеких, но все еще живых воспоминаний старые
товарищи смолкли.
     Лошади  мчались  во  всю прыть, словно и они разделяли нетерпение своих
всадников,  и  через  несколько  часов  вдали  показались  крыши  фермерских
построек.  Вдруг  две  из лошадей шарахнулись в сторону, и перед всадниками,
как  из-под  земли, вырос какой-то туземец. Кэрби схватился за револьвер, но
Дик остановил его, крикнув:
     - Стойте! Ведь это Урива, которому мы спасли жизнь.
     То  был  действительно молодой дундаруп. Одежда на нем была растрепана,
он  задыхался  после  чересчур  быстрого бега. Долго он не мог выговорить ни
слова, наконец отдышался и сказал:
     - Скорее! Скорее! Нирбоасы напали на ферму еще с утра.
     - Ура!  Еще  немножко,  и  мы будем там! - крикнул канадец, давая шпоры
коню.
     Лошади  уже  не  бежали,  а  летели,  вот  и  забор фермы, опрокинутый,
сожженный... Вот и засыпанный штурмующими ров.
     С  полсотни  разъяренных  демонов,  опьяневших  от водки из ограбленных
погребов,  отчаянно  лезли  на приступ фермы. Еще минута - и все было бы уже
кончено.
     - Тидана!..  Вага!..  Тидана!..  Вайек!..  - закричал канадец, бросая в
воздух этот грозный для нирбоасов крик.
     На  дворе  фермы  загнанные  лошади  пали,  но  они  уже были не нужны.
Умирающий Анескот и три женщины, ожидавшие смерти, заметили спасителей.
     Нирбоасы  обернулись.  Грозен  был  для  них  Тидана,  но  зато их было
пятьдесят  человек против четырех. Тесными рядами кинулись они на непрошеных
защитников,  но  магазинные  винтовки  разом  заговорили,  рассевая смерть в
рядах  дикарей. Через две-три минуты на земле лежало уже до двадцати трупов,
остальные  дикари  кинулись  врассыпную,  но  неумолимые винтовки продолжали
свое  дело и тут. Тщетно многие из нирбоасов падали на колени, прося пощады,
никто  не  хотел щадить подлых убийц, не дающих пощады женщинам и детям. Все
пятьдесят дикарей легли мертвыми около фермы скваттера Кэрби.
     Фермер  кинулся  в  дом,  его  окружили жена и дети, но у ног его лежал
неподвижный  Анескот,  перед  смертью  утешенный  тем,  что  его мужество не
пропало даром.
     Кэрби  и  Дик  сосчитали  уцелевших  защитников фермы, в течение десяти
часов  успешно  отбивавших  яростный приступ. Из семи человек янки трое были
убиты,  а  четверо  ранены  более  или  менее тяжело, но подавали надежду на
выздоровление.
     Поискали  Ольдгама,  но  он  куда-то  исчез.  Однако,  по словам миссис
Кэрби,  он  в  начале штурма сражался вместе с прочими и даже выказал чудеса
храбрости. Она сама видела, как он убил несколько туземцев.
     Дикари  атаковали ферму на рассвете, будучи вполне уверены в успехе, но
жители  фермы  еще  с  вечера  знали, что они окружены врагами. С бельведера
было видно, как чьи-то черные тени шныряли по окрестностям.
     Если  бы  нашим  всадникам  не  встретился  молодой  дундаруп,  то  они
приехали  бы  на  четверть  часа позже, и тогда все уже было бы кончено. Они
нашли  бы лишь груду развалин. Хотя на следующую ночь нечего было опасаться,
однако  защитники  фермы  позаботились  привести  в порядок все разрушенное.
Выломанные двери заменили запасными, проломы заделали, окна вставили.
     Запрягли  лошадьми  четыре  повозки  и  свезли  трупы нирбоасов в реку.
Вечером  Кэрби  и  канадец пошли делать обход вокруг фермы. Перед ними вырос
туземец, покрытый кровью и грязью.
     - Кто идет? - спросил Дик, прицелившись из винтовки.
     - Виллиго! - отвечал знакомый голос.
     - Черный Орел! - радостно вскричал канадец. - А где Джильпинг?
     - Через  час после вашего отъезда на нас напали нготаки. Я едва спасся,
убив  их  около  дюжины.  Их было больше, чем деревьев в лесу. Воанго взят в
плен.
     - Да разве нготаки тоже воюют?
     - Они  в  союзе  с нирбоасами. Они хотят сжечь наши деревни и истребить
наше племя. Но пусть они берегутся!
     - Бедный   Джильпинг!   -  сказал  канадец.  -  Надобно  его  выручить.
Во-первых,  нельзя  допустить, чтобы его предали пытке, а во-вторых, нам без
фуры  никак  невозможно:  там наше оружие. Счастье еще, что дикари не сумеют
им воспользоваться.
     - Да,  это  нужно  сделать  как  можно скорее. Я не хочу, чтобы нготаки
хвалились, что видели бегущего от них Виллиго.
     - Черный Орел устал, ему нужно отдохнуть...
     - Черный Орел не баба, он не нуждается в отдыхе!
     - Так когда же нам отправляться?
     - Завтра будет уже поздно. Нужно сейчас.
     - Хорошо, я готов.
     Три  друга  вернулись  на  ферму  и  заперли  за  собой калитку. Солнце
опустилось  за  Красные  горы, долина и лес окутались темнотою. Кругом фермы
стали   слышны   какие-то  зловещие  звуки,  похожие  на  стоны  и  хрипение
умирающих.
     - Слышите, друзья? - спросил Оливье.
     Кэрби  и  его гости поднялись на бельведер; в кустах скользили какие-то
тени, и по временам ветер доносил как будто жалобные заклинания.
     - Это  раненые,  собравшиеся  с силами и помогающие встать тем, которые
сами не могут.
     - Если  вы  уйдете,  господа,  - сказал испуганный скваттер, - на ферму
опять нападут враги.
     Положение было в высшей степени тягостное.


        XVII

          Предсказание  Виллиго.  - Страшная ночь. - Чертов пик. -
          Ночная экскурсия Виллиго.

     Первые  часы  ночи  прошли  в  постоянной тревоге. Друзья несколько раз
повторяли   обход  вокруг  фермы.  Крики  раненых  утихли,  но  черные  тени
по-прежнему  мелькали  в  темноте.  Это  обстоятельство  заставило канадца и
нагарнукского  вождя  изменить  первоначальный  план.  Они не могли оставить
Кэрби и его семейство в таком опасном положении.
     Даже  если  бы  Виллиго  с  самолюбием  дикаря  продолжал настаивать на
немедленном  преследовании  нготаков, от которых ему пришлось бежать, то Дик
не   пошел   бы   с  ним.  Для  него  важнее  было  защитить  ферму,  нежели
удовлетворять  самолюбие дикаря. Вместе с тем без содействия Оливье и Лорана
невозможно   было  и  думать  об  экспедиции,  а  граф  д'Антрэг  решительно
высказался за то, чтоб остаться на ферме.
     Черный  Орел  сделал  вид, что соглашается с общим мнением. В последние
дни  он вообще казался мрачным и озабоченным, разговаривал с друзьями редко,
и  больше  о  вещах  неважных,  часто куда-то отлучался и вообще держал себя
чрезвычайно странно, так что Оливье даже однажды заметил про него:
     - Точно заговорщик.
     Читателю  хорошо  известно,  в  чем  состоял  этот  заговор,  но друзья
Виллиго ничего еще не знали в то время.
     Около   полуночи,   когда  совершенно  сделалось  темно,  наши  пионеры
заметили  вдали перемежающееся пламя костров, что чрезвычайно заинтересовало
Лорана и Оливье. Они обратились к Кэрби, который им объяснил:
     - Это Чертов пик дает себя знать.
     - И  через  три  дня  он  так  даст  знать  о  себе, что младенцы будут
помнить! - прибавил Виллиго.
     Сами  по  себе  эти слова были очень просты, но дикий вождь произнес их
таким свирепым голосом, что Оливье невольно вздрогнул.
     - Что хочет этим сказать вождь? - спросил молодой человек.
     - То,  что  скоро  для  всего  bush'a будет праздник, и моя убитая жена
запляшет от радости в стране праотцев.
     - Право,   Виллиго,  ты  теперь  говоришь,  как  кораджи!  -  засмеялся
канадец.
     - Тидана  правду  говорит.  Черный  Орел  действительно  кораджи...  Он
предсказывает  будущее,  и очень недалекое будущее. Скоро раздадутся веселые
крики вагуний, птиц смерти.
     - Я ничего не понимаю, Виллиго!
     - А  когда  брат Тиданы поймет, он тоже запляшет от радости, потому что
если  бы  дом  Тиданы не подожгли, то бедная молодая белая женщина не умерла
бы от страха. Так я говорю, скваттер Кэрби?
     При  этих  словах  вождя  вся  кровь  прилила к щекам Дика. Он невольно
перенесся  мыслью  к тому, что было с ним самим пятнадцать лет тому назад, и
почувствовал в сердце холод.
     - Зачем  вспоминать  старое,  Виллиго?  -  печально  упрекнул он своего
друга.
     Черный  Орел  наклонился  к  нему и тихо-тихо, так что никто не слышал,
шепнул на ухо:
     - Отчего не вспоминать старое, Тидана, когда мщение приближается?
     Дик  задрожал... Он хотел ответить, хотел спросить, но дикарь отошел от
него,  и  Дик так и остался с вопросом, вертевшимся на языке. Было очевидно,
что Черный Орел больше ничего не скажет.
     Странные  речи Виллиго помешали Кэрби докончить свое объяснение. Теперь
фермер продолжал:
     - Чертов  пик  - это огнедышащая гора, единственный вулкан в Австралии,
несмотря на вулканическое строение ее почвы.
     - И  он  в течение круглого года постоянно извергает такие фонтаны огня
и пламени, как сейчас? - спросил Оливье скваттера.
     - Нет,  он  отличается  той  удивительной  странностью,  что  сила  его
извержения обратно пропорциональна приросту и убыли месяца!
     - Что вы хотите этим сказать, Кэрби?
     - Именно  то,  что  извержение  пламени  и горящей лавы усиливается, по
количеству  и  объему,  по мере того, как луна идет на убыль, а когда от нее
останется  на  небе только едва заметная серебряная полоска, сила извержения
достигает  своего  апогея  и  затем  начинает  ослабевать по мере прибывания
месяца,  так  что  к полнолунию от извержения остается только едва приметная
струйка  синеватого  дыма.  Кроме  того,  у подножия этого вулкана находится
озеро,  наполненное  серными осадками и жидкими выделениями нефти, в которое
вулкан  во  время  сильных  извержений вливает свои отбросы, и, что при этом
особенно  странно,  как  бы велико ни было количество извергаемой вулканом в
озеро  серной  жидкости,  уровень озера неизменно остается все тот же, ни на
йоту не повышаясь и не понижаясь!
     - Это  можно  объяснить  какими-нибудь  подземными  стоками, отводящими
избыток жидкости в период наибольшей прибыли ее! - заметил Оливье.
     - Ваше  объяснение,  конечно,  имеет некоторое вероятие, но я не сказал
вам,  что два раза в год это озеро совершенно пересыхает, так что по дну его
свободно  можно  пройти пешком, не замарав сапога. Я сам сделал этот опыт и,
несмотря  на  все свои старания, нигде не мог найти ни единой трещины почвы,
которая могла бы служить стоком для вод!
     - И  это  озеро  находится на нашем пути в страну нагарнуков? - спросил
граф.
     - Да,  вам  придется  перейти через Красные горы, а надо сказать, что в
пору сильного извержения это путешествие не вполне безопасно!
     - Как  жаль,  что  наш  почтенный  товарищ, мистер Джильпинг, не увидит
этих  чудес  австралийской  природы,  о  которых  он  мог  бы  сделать такой
интересный  доклад своему королевскому обществу в Лондоне! - заметил Оливье.
-  Кстати, мистер Кэрби, не можете ли вы сказать, какая участь грозит нашему
бедному другу? Виллиго, кажется, говорил о столбе пыток!..
     - Черный  Орел, вероятно, несколько увлекается своим чувством ненависти
к  нготакам: это, быть может, единственное туземное племя, у которого белому
человеку   не   грозят   ни   пытки,  ни  смерть  благодаря  их  религиозным
предрассудкам.   В  глазах  нготаков  белые  люди  -  это  их  воскресшие  и
вернувшиеся  с  луны  предки, к которым они питают религиозное почтение. Они
называют  их  "дедами"  и  относятся  с  уважением, но так как присутствие в
деревне  предка приносит, по их убеждению, счастье, то для того, чтобы он не
мог  уйти,  его  действительно  приковывают  к  столбу на достаточно длинную
цепь,  чтобы  он  мог свободно двигаться, но не мог уйти за пределы селения.
Быть  может,  именно об этом столбе и говорил вам Виллиго! Во всяком случае,
Дик  должен  знать об этом, так как он не особенно встревожен участью вашего
друга.  Именно  ввиду  этого  убеждения нготаков их соседство для скваттеров
является  более  желательным,  чем  соседство  какого-либо  другого  племени
туземцев.  Конечно, и они не откажутся при случае ограбить его, угнать скот,
разорить  ранчо,  но  никогда  не решаются покуситься на его жизнь или жизнь
его семьи.
     В   то   время   как   происходил   этот  разговор,  канадец  задумчиво
прохаживался  по  веранде  бельведера.  Целый рой воспоминаний вставал в его
душе,  и перед его глазами развертывались позабытые образы прошедшей юности.
Так  почти  всегда  в  критические  минуты человеку вспоминается его прошлая
жизнь.  Так  же  точно  солдат,  стоящий  в траншее под свистом пуль и ядер,
вспоминает веселые напевы, которые он певал в родном селе.
     Среди воспоминаний Дика преследовала еще одна мысль.
     "О  каком близком мщении говорил Виллиго?" - спрашивал он себя мысленно
в двадцатый раз и в двадцатый раз никак не мог придумать ответа.
     Вдруг он почувствовал, что ему кладут на плечо руку.
     Он обернулся.
     Перед ним стоял Виллиго.
     - Чего желает вождь?
     - Виллиго хочет уйти с фермы.
     - Один-то! В такую темноту! Да ведь тебя убьют!
     - Нирбоасы трусливые собаки. Виллиго пойдет!
     Дик  знал  упрямство  нагарнукского вождя и перестал спорить. Он позвал
Кэрби  и  велел  ему  стать  на то место бельведера, где стоял прежде Черный
Орел.
     Бельведер   окружала   четырехугольная   веранда.   Было   настоятельно
необходимо,  чтобы  с  каждой стороны стояло по дежурному, иначе ферму легко
могли застать врасплох невидимые в темноте враги.
     Когда  Кэрби  встал  на  место  Виллиго, Дик быстро прошел по веранде и
сделал  наставление  Оливье  и Лорану, чтобы они все время глаз не сводили с
вверенных  их  надзору  сторон  палисада фермы. Для большего доказательства,
что ферма окружена врагами, канадец выстрелил из винтовки.
     Не  успел  замолкнуть  гул  выстрела,  как  в окрестном лесу послышался
треск  сучьев  и  шорох  ветвей.  Это  значило,  что нирбоасы тесно обложили
блокгауз, готовые напасть на него при малейшей оплошности гарнизона.
     - Ты слышишь? - спросил Дик Виллиго.
     - Да.  Нирбоасы убежали, трусливые псы! - отвечал вождь с презрительной
улыбкой.
     Он  сошел  с  бельведера,  по жердочке перебрался через ров, хорошенько
приладил  за плечами винтовку, чтобы удобнее было ползти, и с минуту постоял
на месте, приглядываясь к темноте.
     Дик  тревожно  следил  за  ним глазами, готовясь каждую минуту бежать к
нему  на  помощь. Но вот Виллиго выдвинулся вперед, прислушиваясь к смутному
говору   в   неприятельском   лагере,  чтобы  не  наткнуться  как-нибудь  на
враждебный пикет.
     Число  пикетов  было  так  велико,  что  Виллиго  сейчас же догадался о
присутствии  около  фермы  чуть не всего наличного войска нирбоасов. И он не
ошибся.  Нирбоасский  поселок  находился  на  берегу Сван-Ривер в нескольких
милях ниже блокгауза.
     Трупы  убитых,  выкинутые  в  реку,  принесло  течением  в  нирбоасскую
деревню, и дикари поголовно восстали для того, чтобы отомстить.
     Нирбоасы  предварительно послали к своим союзникам-нготакам требование,
чтобы  те  присоединились  к  ним  для  нападения  на  ферму.  Но  последние
отвечали,  что они вступили в союз с нирбоасами вовсе не для войны с белыми,
что с белыми они воевать не желают и потому расторгают союз.
     Таким  образом,  устроенный  дундарупами  с  великим  трудом  союз трех
племен  против  нагарнуков совершенно неожиданно распался. Теперь нагарнукам
уже  нечего  было  бояться;  они были гораздо сильнее дундарупов и нирбоасов
вместе взятых.
     Известие  о  расторжении союза пришло как раз в то время, когда Виллиго
задумал  пробраться  через  нирбоасские  аванпосты. Воины так заволновались,
что  начали  сходиться  кучками,  перебегать  с  пикетов и вообще позабыли о
предосторожностях.   Это   и  дало  Черному  Орлу  возможность  благополучно
пробраться через их ряды, да вдобавок еще подслушать их разговоры.
     Радуясь  тому, что он случайно узнал, Черный Орел продолжал тихо ползти
мимо   пикетов.  Судьба  Тиданы  и  прочих  защитников  фермы  нисколько  не
беспокоила  его.  Он  знал,  что  теперь нирбоасы сами получат новый тяжелый
урок.
     Когда  Виллиго  достаточно удалился от неприятельского лагеря, он встал
на  ноги и со всех ног пустился бежать к Лебяжьей реке, до которой и добежал
в каких-нибудь полчаса.
     Тщательно   обследовав  местность,  он,  должно  быть,  остался  вполне
доволен  осмотром,  потому  что  спрятался  за  куст на берегу и начал очень
похоже подражать пению ночной птицы.
     Не  долго  пел  он.  Ему  вскоре отвечали точно таким же криком в лесу.
Виллиго вышел из-за куста, встал на самом берегу реки и подождал немного.
     Слабый крик гопо повторился ближе, где-то в листьях деревьев.
     - Кто идет? - вполголоса спросил вождь.
     - Коанук! - было ответом.
     - Давно ли дожидается меня здесь Сын Ночи (перевод имени Коанук)?
     - С заката солнца.
     - Нирбоасы  напали  на ферму Кэрби, и Тидана с друзьями пошел к нему на
помощь.
     - Я это знаю!
     - Оставшись   один  с  Воанго,  Черный  Орел  вынужден  был  бежать  от
нирбоасов.
     - Я это знаю!
     - А знает ли Коанук, что сделалось с Воанго?
     - Воанго увели нготаки в свои деревни.
     - Где Нирроба, Вайя-Нанди и Ви-Вага?
     - Нирроба  здесь и ждет твоих приказаний. Вайя-Нанди и Ви-Вага остались
в лагере лесовиков.
     - Далеко ли отсюда?
     - Два  часа  ходьбы.  Ты  сам  велел их вождю подойти поближе. Он так и
сделал!
     - Хорошо.
     - Но только вождем у лесовиков теперь не Вилькинс.
     - Не Вилькинс? Кто же?
     - Вчера прибыл из Мельбурна сам мистер Боб. Он привез с собой Отуа-Но.
     Это  слово  по-нагарнукски  значит "двойное лицо". Так называли туземцы
замаскированного незнакомца.
     - Отуа-Но, который похищал друга Тиданы?
     - Он самый. И они оба желают тебя видеть.
     - Хорошо. Виллиго пойдет в лагерь лесовиков. Позови ко мне Нирробу.
     - Я здесь, Виллиго! - отозвался, подходя, молодой воин.
     - Слушай  хорошенько, что я тебе скажу, да не позабудь моих слов, когда
побежишь.
     - Нирроба ничего не позабудет; он запрет свою память на ключ.
     - Беги  ты  в  наши  большие деревни, перебравшись вплавь через Лебяжью
реку,  потому  что  иначе  тебя  схватят  нирбоасы.  Когда  ты придешь, тебя
позовут  на  великие  советы, и ты скажешь: "Вот что Черный Орел поручил мне
сказать:  пусть  воины  прекратят  войну  с  нготаками,  потому  что  те уже
прекратили  войну  с  нами.  Завтра  от нирбоасов не останется почти ничего.
Когда  солнце  закатится  дважды,  Черный  Орел  с Тиданой и белыми придет к
подножию  Красных гор. Он требует, чтобы на берегу озера Киуаи его встретили
пятьсот  воинов.  Виллиго  скажет  им,  что делать". Пусть же Нирроба запрет
хорошенько свою память и отправляется в путь.
     Не  говоря  ни слова, молодой воин повернулся, одним прыжком бросился в
реку  и  вынырнул  на  гладкой  поверхности ее в виде черной плывущей точки.
Виллиго   провожал   его  глазами  до  тех  пор,  покуда  тот  не  вышел  на
противоположный берег. После того он обратился к Коануку, говоря:
     - Теперь пусть Сын Ночи проводит Черного Орла в лагерь лесовиков.
     И два воина дружным шагом углубились в bush.


        XVIII

            Лесные бродяги. - Море огня. - Мщение Черного Орла.

     После  отправления  графа  д'Антрэга  с друзьями в экспедицию произошли
чрезвычайно важные события.
     Знаменитый  начальник  Невидимых,  человек  в  маске, вследствие смерти
своих  приспешников и отъезда барона де Функаля в Европу, будучи поставлен в
невозможность   что-либо  предпринять,  пришел  сначала  в  отчаяние  и  уже
собирался  возвратиться в Россию. Много потратил он денег, коварства, тайной
борьбы,  и  это  ни  к  чему  не  привело.  Сколько  раз враг, казалось, был
совершенно  в  его  руках,  и  всякий  раз  этот  враг уходил цел и невредим
вследствие     какого-то    рокового    стечения    обстоятельств.    Теперь
замаскированному  человеку  приходилось  ждать... но чего же? Прибытия новых
опытных  агентов? На это невозможно было рассчитывать. Ему оставалось только
со  стыдом  признать  свое  поражение и удалиться в Россию. Как? Удалиться в
Россию,  отказаться  от  столь  долго  лелеемой надежды? Никогда! Ни за что!
Лучше десять раз умереть.
     Тогда  он  ухватился  за  последнее  средство  и  задумал  организовать
экспедицию  лесовиков  с целью захвата графа д'Антрэга. Теперь он давал себе
клятву  не  церемониться  с пленником, если тот попадется ему в руки. Теперь
уж  он не хотел ставить никаких условий, а просто всадить в соперника пулю и
тем навсегда от него избавиться.
     И  Невидимый  обратился  к  хозяину  "Чертова  кабачка" мистеру Бобу, с
которым  вообще  сносился  только  в  чрезвычайных случаях. Боб не отказал в
своем содействии, но при этом сделал следующую оговорку:
     - Мы  обещали  выдать  канадца  Дика  и  европейцев  нагарнуку по имени
Виллиго,  который  служит  у  них  проводником  и  собирается  заманить их в
ловушку,  чтобы  насытить  над  ними свою месть. Мы обязаны исполнить данное
слово,  поэтому  уж  вы  адресуйтесь  к названному дикарю и у него покупайте
пленника.  Я  уверен,  что  вам  не  придется дорого платить, да, пожалуй, и
покупать  не  придется,  потому  что  дикарь и сам сумеет справиться с вашим
графом. Бумеранг Виллиго действует превосходно.
     Невидимый  знал,  что  Оливье  и  Дику в первое их путешествие по лесам
Австралии  помогли какие-то дикари, но не знал, что то был Виллиго со своими
воинами.  Вообще,  как  все европейцы, он презрительно относился к дикарям и
не считал их годными на что-нибудь путное.
     Был  первый  час  ночи,  когда  Черный  Орел  и Коанук явились в лагерь
бандитов.  Их  немедленно  провели в палатку Боба. Трактирщик был не один: в
темном  углу  палатки сидел незнакомец, заботясь не о том, чтобы скрыть свое
присутствие, а только о том, чтобы не дать себя разглядеть.
     - Да  будут  времена  благоприятны  великому  вождю и да будет у него в
изобилии дичь! - приветствовал Черного Орла Боб.
     - Да  будут  благословенны дни твои! - отвечал Виллиго. - Ты желал меня
видеть. Я пришел!
     - Ты удивляешься, что я здесь?
     - Красный  Глаз  сам  знает,  что  ему  делать, а Черный Орел ничему не
удивляется.
     - Этот джентльмен мой друг и просил меня проводить его по степи.
     Черный  Орел молчал и ждал, что ему скажут дальше. Он отлично знал, что
Боб не покинул бы Мельбурн из-за таких пустяков.
     - Ну,  Виллиго,  не  пора  ли  тебе исполнить свое обещание? Мы в глуши
австралийских лесов, в Мельбурне никто не узнает, что здесь было.
     - Красный  Глаз  угадал  мою мысль. Я сам сегодня хотел в последний раз
уговориться с Вилькинсом, твоим помощником.
     - Виллиго - великий вождь! Послушаем, что он скажет.
     - Здесь,   в  этом  месте,  действовать  нельзя.  Тут  поблизости  есть
несколько  ферм  твоих соотечественников. Могут узнать. А ты вот что сделай.
Перейди  с  воинами  Лебяжью реку, а мои люди проводят тебя к Красным горам,
которые ты, вероятно, видел на западе.
     - Да,  видел. С самой высокой вершины их поднимается сноп пламени. Эти,
что ли?
     - У  подножия  горы находится отверстие в огромную кра-фенуа, в которой
могут  свободно  поместиться  все  твои  люди,  так  что никто не заметит их
присутствия.
     - Понимаю. Виллиго - великий вождь!
     - Завтра  утром  Тидана  и  его товарищи уедут с фермы скваттера Кэрби,
чтобы  продолжать  свой  путь.  К  Красным  горам  мы прибудем к вечеру, и я
предложу европейцам остановиться на ночлег в кра-фенуа.
     - А  так  как  они  не  будут ничего подозревать, что очень важно ввиду
чрезмерной  силы  канадца,  то  мы  набросимся  на них, обезоружим и свяжем,
прежде  чем  они  успеют  вскрикнуть.  Таким образом их плен не будет стоить
жизни  ни  одному  из нас... Да, Черный Орел положительно величайший вождь в
Австралии!
     - Это  еще  не  все.  Так как мне нужно будет знать, не случилось ли на
вашем  пути  какого-нибудь  замедления, то вы, как только закатится солнце и
наступит  темнота,  зажгите  немного пороха на камне, поставленном на высоте
человеческого  роста,  и я по тому пламени буду знать, что у вас все готово,
что никого из ваших нет в окрестностях и что я, одним словом, могу идти.
     - Все  будет  сделано,  как ты желаешь. Действительно, тебя нужно будет
известить о нашем приходе.
     - Виллиго  все  сказал.  Ему больше нечего сообщать Красному Глазу. Ему
нужно скорее возвращаться, чтобы не возбудить подозрений.
     - Еще  одно  слово.  Черный  Орел  может отказаться удовлетворить моему
любопытству,  это  его  воля,  но  мне  бы хотелось знать, что он сделает со
своими пленниками.
     - Виллиго  всей  душой отдался Тидане и его друзьям, он служил им верой
и  правдой,  а между тем эти белые нанесли ему побои на глазах у его молодых
воинов...
     Виллиго  помолчал,  словно  не будучи в состоянии продолжать от прилива
ярости, и продолжал с хорошо разыгранной злобой:
     - Побитый  вождь  уже  не  вождь...  Виллиго  бросит  своих пленников в
огненное море!
     Услыхав  эти  слова, Красный Глаз переглянулся с человеком в маске, как
бы желая ему сказать:
     - Нечего вам и путаться в это дело. Все устроится без вас!
     Человек  в  маске,  должно  быть, понял и согласился с мнением Боба. По
крайней мере он не сделал Черному Орлу никакого предложения.
     - Теперь  я  понимаю,  зачем  Черный Орел привел нас к Красным горам! -
сказал Боб, радуясь тому, что он услышал от нагарнука.
     - Прощай,  вождь!  - отвечал Виллиго. - Да побелеют твои волосы прежде,
чем ты переселишься в страну предков!
     С  этими  словами  дикарь  удалился,  пристально окинув взглядом фигуру
незнакомца с закрытым лицом.
     - Не  забывай моих наставлений! - сказал он Коануку, когда они остались
вдвоем.
     - Черный  Орел  не на ветер бросал свои слова, когда говорил со мной! -
отвечал Сын Ночи.
     Виллиго пошел по дороге на ферму Кэрби.
     Между  тем  защитники  блокгауза  после  ухода вождя провели около часа
времени  в  сравнительной  тишине.  Хотя опытный слух Кэрби и Дика по тысяче
неуловимых   признаков  угадывал  присутствие  нирбоасов  в  густых  кустах,
окружавших ферму, однако ничто не указывало на близкое нападение.
     Маленький  отряд  в  нетерпении дожидался рассвета, который обеспечивал
им  верную  победу. Днем нападение врасплох было немыслимо, а винтовки наших
пионеров не промахивались никогда.
     Если  подумать,  сколько  этих  отважных  и  смелых  людей, ирландцев и
американцев,  селившихся  на расстоянии пяти или шести сот миль от Мельбурна
или  Сиднея,  чтобы пасти свои стада и возделывать землю, сколько их погибло
вдали  от  всякой  помощи, вместе со всем своим имуществом и своими семьями,
то   невольно   приходится  удивляться  тем,  которые  после  того  решались
продолжать их дело.
     И  как  обидно при этом сознавать, что если бы не англичане, то вся эта
страна  являлась  бы  лучшим в мире местом для европейской колонизации: ведь
сначала  все  австралийцы  разделяли  убеждение,  сохранившееся впоследствии
только  у одних нготаков, что белые люди - их воскресшие и вновь вернувшиеся
на  землю  предки,  захотевшие научить их счастью. Благодаря этому убеждению
туземцы  встретили  европейцев  с  распростертыми  объятиями  и  готовы были
служить  им с сыновней почтительностью, готовы были во всем повиноваться им,
как  послушные  дети.  Но  Англия  и  здесь,  как  и  везде,  где только она
сталкивается  с  меньшей  силой,  проявила  свое двуличие, свое бессердечие,
свою  ненужную,  бессмысленную  жестокость.  Стоило  только  вспомнить,  что
делали   англичане  после  возмущения  сипаев,  когда  свыше  трехсот  тысяч
невинных  туземцев,  старцев,  женщин и детей, даже грудных, были беспощадно
перерезаны   и   избиты  ими!  Таковы  действия  английского  правительства;
действия  же  отдельных  англичан  еще  более  возмутительны  и бесчеловечны
настолько,  что  они  казались  бы  невероятными,  если бы не подтверждались
показаниями тех же английских властей.
     Так,  например, губернатор, сэр Артур, единственный честный, порядочный
человек,  какого  видели  за  все  долгое  время  английского  владычества в
Австралии,  приказав  произвести  анкету,  которую  намеревался препроводить
своему   правительству   в   метрополию  с  целью  получить  полномочия  для
энергичного  воздействия на нравы своих соотечественников, собрал следующего
рода  сведения.  (Мы  здесь  приводим  дословную  цитату из составленного им
донесения.)
     "Похищают  детей  у  туземцев,  вырывая  их силой от матерей и отцов во
время  их  празднеств.  В  туземцев  стреляют,  как  в воробьев или в ворон,
просто  ради  забавы; убивают мужей, чтобы завладеть их женами, и нередко на
шею  пленницам  вешают  мертвые  головы  их мужей или сыновей... Приковывают
этих  несчастных  к деревьям, избивая их хлыстами или палками, чтобы сломить
их  упорство  и  сопротивление...  Отрубают у мужчин ноги и руки и оставляют
этих  несчастных  валяться  на  земле среди леса или поля. Нападают на мирно
сидящих  вокруг  своих  костров  туземцев  и,  прячась за стволами деревьев,
расстреливают  их,  а  найдя  беспомощно распростертого на земле ребенка, со
смехом  кидают  его  в  огонь  костра.  "И  факты эти не единичные", - пишет
свидетель  в  своем  показании.  Бывают  случаи, что туземцев убивают просто
ради  шутки;  берут  два  пистолета, один заряженный, другой - незаряженный,
последний  приставляют  себе  к  уху и спускают курок, а заряженный пистолет
вручают  туземцу,  приказывая ему сделать то же, и бедняга пускает себе пулю
в  голову.  Мало  того,  старые  лесные бродяги из бывших каторжан с веселой
усмешкой  рассказывают,  что  стреляют  в  туземцев,  чтобы их мясом кормить
своих собак..."
     И  такие  вещи  продолжались  в  течение целого полустолетия, безмолвно
одобряемые  британским  правительством.  "А  правительство, к стыду его будь
сказано,  -  как  писала в заключение в 1836 году "Times", перечислявшая все
эти  факты  и  многие  другие,  -  ни разу и ни при каких обстоятельствах не
только   не   карало   за   подобные   поступки,  а  даже  воспрещало  своим
представителям строго преследовать виновных".
     Вот  почему  честный  канадец  Дик, бывший свидетелем всех этих ужасов,
размышляя  об  участи,  какую  им, без сомнения, готовили нирбоасы в случае,
если  бы  им  удалось овладеть фермой, невольно спрашивал себя, не вправе ли
были  эти  туземцы  поступить  с  ними так же беспощадно и бесчеловечно, как
поступали  с ними самими, и внутренне желая теперь только одного - чтобы и в
эту ночь, и назавтра дело обошлось без дальнейшего кровопролития.
     И желание его было услышано.
     За  ночь  воинственный  пыл  нирбоасов мало-помалу остыл. Первые минуты
гнева  прошли,  и  заговорил  рассудок.  Осаждающие  не знали числа врагов и
предполагали  его  очень  большим ввиду огромного количества убитых во время
утреннего  штурма.  Сверх  того  их еще более расхолодило недавно полученное
известие об отпадении нготаков.
     Поэтому  они  начали с того, что отложили приступ до утра, объясняя эту
отсрочку  желанием  узнать  предварительно число врагов. Приняв это решение,
они  спокойно  разлеглись на траве, чтобы предаться отдохновению и набраться
побольше  сил для будущих подвигов. С этой минуты на ферме перестали слышать
тот   зловещий   воинственный   гул,  который  так  смущал  и  беспокоил  ее
защитников. Вся нирбоасская армия погрузилась в глубокий сон.


        XIX

          Изумление осажденных и осаждающих. - Благополучный исход
          нападения.  -  Письмо мистера Джильпинга. - Великий день
          Виллиго. - Месть дикаря.

     Велико  было  удивление  канадца  и  его  друзей,  когда они при первом
проблеске  утра  увидели  с  бельведера,  что  страшные враги их преспокойно
спят,  растянувшись  в  кустах.  После  ночной  тревоги  переход  был  такой
быстрый,  что  все  они  невольно  рассмеялись.  Драма  принимала комический
оборот.
     Не  менее  велико  было  и  изумление  бедных  нирбоасов, когда они при
пробуждении  увидали  грозного  Тидану,  стоящего на бельведере. Они думали,
что  им  придется  иметь  дело  только с Кэрби и его семейством, а тут вдруг
Тидана,  которого  весь  bush и трепещет, и в то же время уважает, который в
бою   неумолим,   но  в  обыкновенной  жизни  так  добр,  так  благороден  и
великодушен.   Бессознательно,  дружно  дикари  приветствовали  его  громким
криком, даже не сговариваясь между собой.
     Для  боя  не  было  места,  не  было  возможности. Война кончилась сама
собой.  Вне  себя  от  радости, Кэрби щедро угостил недавних врагов ромом, и
новый  мирный  трактат  был  немедленно  заключен  между  скваттером  и  его
соседями.
     - Как  здесь  все  странно  кончается,  -  заметил своему другу Оливье,
радуясь  счастливому  исходу  осады. - Я был положительно уверен, что пришел
наш последний час.
     - А я напротив! - возразил канадец.
     - Что же, вы надеялись на благополучный исход?
     - Да,  было  какое-то  предчувствие,  что и на этот раз мы благополучно
выпутаемся из беды!..
     В  это самое время Виллиго возвратился из лагеря лесовиков. Он не верил
ни  ушам,  ни  глазам  своим.  Он  рассчитывал  пройти  на  ферму  по трупам
нирбоасов,  среди  потоков крови, а между тем нирбоасы плясали и пели песни,
попивая крепкий ром.
     Несколько  минут  спустя  канадец  и  друзья  его  увидели  свою  фуру,
покинутую   накануне   Черным  Орлом.  Фуру  конвоировало  человек  двадцать
нготаков,  которые,  въехав на двор фермы, торжественнейшим образом заявили,
что  у  них  и  в  мыслях  не было грабить своих "белых дедов". При этом они
вручили  Дику  сложенный  вчетверо  лист  бумаги,  на  котором  было  что-то
написано.
     Канадец,  очень  смутно помнивший грамоту, которой он когда-то обучался
в  народной  школе  в  Квебеке,  передал письмо Оливье, который прочел вслух
следующее:

     "Поселение нготаков, 25 июня 18...

                           Gentlemen and friends,
                             Messieurs et amis,
                       Милостивые государи и друзья!

     Почтенные   австралийские   джентльмены,   которые   вручат   вам   это
рекомендательное  письмо,  мною  им  выданное,  были так добры, что взяли на
себя  труд  доставить к вам от меня фургон с военными и съестными припасами,
включая   ящик  с  оружием,  найденный  в  одной  роще,  но  выключая  вещи,
принадлежащие  лично  мне.  Это  та  самая фура, которую благородный Виллиго
потерял  вместе  с  упряжью  на  большой  дороге  во  время  своего  слишком
поспешного бегства.
     Достопочтенные  австралийские  джентльмены  пригласили  меня провести у
них  в деревне несколько дней. Я принял их любезное предложение, рассчитывая
отыскать  у  них  в  стране знаменитую ящерицу с хоботом, которой до сих пор
еще  нет  в  моей  коллекции.  Не  беспокойтесь  обо мне; я в скором времени
увижусь  с  вами  в  стране  нагарнуков,  куда мои новые друзья обещали меня
проводить".

     Это  тяжеловесное  послание  было  подписано: "Джон Джильпинг, эсквайр,
будущий лорд Воанго из Воанго-Голля".
     Чтецом   овладел   неудержимый  хохот,  который  быстро  сообщился  его
друзьям,  потом  Кэрби,  потом  нирбоасам,  которые захохотали из учтивости,
сами  не  зная  чему;  чудовищный  смех,  точно буря, потрясал окрестности в
течение по крайней мере пяти минут.
     - Не  переводите  письма  Черному Орлу со всеми подробностями, - сказал
канадец  графу,  когда  смех  несколько  утих.  -  Он никогда не простит его
Джильпингу.
     - Почему же?
     - А  потому,  что  Джильпинг  позволил  себе выразиться непочтительно о
великом вожде.
     - Ну?
     - Поверьте мне: у Черного Орла щекотливое самолюбие.
     - Хорошо, будь по-вашему!
     Возвращение  фуры  и  весточка  от  почтенного Воанго донельзя упрощали
вопрос  об  отъезде.  Времени и так было потрачено много, нужно было спешить
поскорее  на Лебяжий прииск, чтобы прибыть туда по крайней мере в одно время
с  Коллинзом  и  его  отрядом,  которые  теперь  наверное успели далеко уйти
вперед.
     К  счастью,  мустанги,  быстроте  которых  обязано было своим спасением
семейство  Кэрби,  отдохнули  в  конюшнях фермы и снова были годны к службе.
Однако,  чтобы  дать  благородным животным время хорошенько оправиться после
бешеной  скачки,  друзья решили в первый день не садиться на них, а вести их
за собой в поводу.
     После  трогательного прощания с Кэрби и его домашними канадец, Оливье и
Дик  поместились  в  фуре, чтобы отдохнуть немного после ночных треволнений.
Что  касается  Виллиго, то его железное тело не нуждалось в отдыхе. Он встал
во главе каравана, который под его предводительством снова двинулся в путь.
     Мог  ли спать Виллиго, когда для него наконец настал желанный, великий,
давно  им  ожидавшийся  день?  Пятнадцать  лет  ждал  он его с тех пор, как,
возвратившись  с  охоты,  нашел у себя дома мертвую молодую жену и сожженную
хижину.  Мог  ли  он  спать,  когда  он  готов был плясать, петь, выделывать
всевозможные  дурачества,  когда ему казалось, будто вся природа сочувствует
его торжеству? Нет, это для него было совершенно невозможно.
     Пятнадцать  лет  кряду  он  то надеялся, то впадал в отчаяние, то снова
надеялся  и  опять  отчаивался.  Он  дал  себе  страшную клятву остаться без
погребения,  остаться  блуждающим  каракулом  до  тех пор, покуда смерть его
жены не будет кроваво отмщена.
     И  теперь,  когда  наконец  наступил этот великий день, неужели Виллиго
был  бы  способен  хотя  на  миг  забыться  сном,  хотя на миг отрешиться от
радости,  охватившей все его существо?.. Нет, это было немыслимо. Сердце его
билось  от  восторга,  голова  трещала от дум, в ушах раздавался милый голос
его покойной жены.
     Образы  прошлого, образы быстро промелькнувшего недолгого счастья вновь
восстали  в душе дикаря, и он мыслями и чувствами вступил в беседу с мертвой
подругой.  Долго  беседовал  он  с нею среди степного безмолвия, и под конец
ему стало казаться, что солнце слишком медленно двигается по синему своду.
     Сделали  привал  для  завтрака.  Но  Черный Орел не ел. Радость сама по
себе питает, а мщение может насытиться только мщением.
     - Да  что  это сегодня с Черным Орлом? - спросил Оливье у канадца. - Не
находите  ли  вы  его  каким-то  странным и таинственным? Он все бормочет...
точно  говорит  с  каким-то  невидимым лицом. Посмотрите, как он бьет себя в
грудь  и  обращается  к  солнцу  с какими-то заклинаниями. Он положительно в
экстазе.
     - Сидя  нынче  ночью  на  веранде  Кэрби, я припомнил многое из прошлых
лет. Сегодня для Виллиго очень грустный день... Бедняга, мне жалко его!
     - Что же это такое?
     - Тяжело рассказывать, дорогой Оливье!
     - Все-таки расскажите!
     - Трудно!  Легко  ли  изложить  в  нескольких  словах  драму,  тяжелую,
кровавую  драму,  воспоминание  о  которой  и до сих пор волнует кровь моего
названого брата?!
     - Дорогой Дик, вы начинаете говорить загадками!
     - Вовсе нет!
     - Но я ничего не понимаю!..
     - Поймете,  когда  я  скажу  вам, что пятнадцать лет тому назад Виллиго
потерял свою молодую жену, павшую жертвой мести лесовиков.
     - Ах, что вы говорите!.. Как же это произошло?..
     Но  канадец  не  мог  продолжать.  Черный Орел остановил фуру под тенью
фиговой рощи и подошел к беседующим.
     В  эту  минуту  солнце  готовилось  зайти за Красные горы, голые склоны
которых,  изборожденные  потоками  лавы,  возвышались  в  полумиле  от наших
путников.  Уже  стали  заметны  красноватые  пары  Чертова пика, бороздившие
огненными   чертами   темнеющий   горизонт.  Гора  погружалась  в  постоянно
сгущавшийся мрак, понемногу окутывавший и лес, и долины.
     - Взгляните!   -  сказал  вдруг  Виллиго  в  каком-то  самозабвении.  -
Взгляните  туда,  на  подножие  Большого пика. Вы увидите мщение чернокожего
человека.
     - Что такое? - в один голос обратились к нему наши друзья.
     - О,  чернокожий  никогда  не  забывает оказанного ему добра, но твердо
помнит и нанесенное ему зло! - продолжал туземец в диком исступлении.
     - Успокойся,  брат мой! - ласково обратился к нему Дик, кладя свою руку
на его плечо.
     - Тидана  скоро  увидит  своего  брата  спокойным, но прежде тот утолит
свою жажду мести! - И глаза Виллиго вспыхнули мрачным огнем.
     "Что  же  это  будет  такое?"  -  невольно  подумал граф, вслушиваясь в
зловещий  тон  Черного  Орла,  и хотел обратиться к нему за разъяснением, но
Дик остановил его.
     - Молчите, граф!.. Не надо тревожить старые раны!..
     Оливье невольно согласился.
     - Но скажите же хотя бы, Дик, на что рассчитывает Черный Орел!..
     - Увидите сами!..
     - Это будет что-нибудь ужасное?
     - Я сам еще не знаю.
     Друзья смолкли.
     Ночь наступила.
     Вдруг  в  том  направлении, куда указывал Виллиго, мелькнул белый свет.
Вслед  за  тем  прогремел  ужаснейший взрыв, от которого задрожала земля под
ногами  у  путников. Огромный огненный сноп поднялся над горизонтом и сейчас
же потух, как зарница.
     Газы,   скопившиеся   в   пещере   Чертова   пика,   воспламенились  от
соприкосновения  с  порохом,  который  мистер Боб зажег, по коварному совету
Виллиго, и часть горы, приподнятая взрывом, обрушилась на лесовиков.
     - Что  это?  -  вскричал  Дик  дрожащим  от волнения голосом. - Что это
значит?
     - Это   тризна   по  жене  Виллиго,  -  отвечал  Черный  Орел  в  диком
исступлении.  -  Триста  лесовиков  спят теперь вечным сном под обрушившейся
горой.
     - Да,  вот  она,  месть  дикаря!  - прошептал канадец, печально потупив
голову.


                                Часть третья

        КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК


        I

          Сессия суда в Сан-Франциско. - Капитан Джонатан Спайерс.
          - Убийца китайца и министр Джонас Хабакук Литльстон.

     Часы  на  высокой  башне  судебной палаты в Сан-Франциско били полдень.
Это  были  замечательные часы: они не только отбивали каждый час, как всякие
другие  башенные  часы,  но  и  еще  каждые  четверть часа играли прелестные
вальсы  и  польки,  увеселяя прохожих обоего пола и всех жителей Калифорнии,
так   что   "Восточная  компания"  еженедельно  по  воскресеньям  устраивала
специальные  поезда,  для  того чтобы окрестные фермеры и их семейства могли
приехать полюбоваться этим чудом искусства.
     Так  как творец этого диковинного механизма был большой патриот, то эти
национальные  часы  каждый  час  исполняли  еще  один из национальных гимнов
различных  штатов  американской  федерации; в то же время изображение одного
из  президентов,  стоявших  во  главе  республики,  появлялось  в  маленькой
будочке  над часами и торжественно раскланивалось с публикой все время, пока
продолжался  гимн. А в полдень каждый раз появлялся сам великий Вашингтон на
своем  боевом коне, с мечом в одной руке и конституционной хартией в другой,
и  трижды  провозглашал  "ура",  на что в первое время толпа отвечала бешено
восторженными  криками.  Но  мало-помалу  энтузиазм  толпы  остыл,  и  тогда
муниципалитет  города  стал  нанимать пять-шесть пропойц, которые ежедневно,
ровно   к  полудню,  являлись  сюда  за  вознаграждение  в  один  шиллинг  и
отзывались  на  автоматическое  "ура"  великого  Вашингтона  патриотическими
криками.
     В  тот  день,  о  котором  теперь идет речь, муниципальным наемникам не
пришлось,  однако,  исполнять  своего  обязательства, потому что едва только
великий   герой   независимости   появился  на  башне,  как  крики  "vivat",
издаваемые  20000  голосов  с  неподдельным  энтузиазмом, огласили воздух и,
подобно урагану, пронеслись над площадью.
     Вся  вашингтоновская  площадь  и  прилегающие  к  ней  улицы, вплоть до
Дюпонт-стрит  в  китайском городе, до такой степени были переполнены людьми,
что  всякое  движение по ним прекратилось; но пригородные трамваи продолжали
подвозить  все  новых  и новых любопытствующих граждан, которые положительно
заполонили  не  только  залу  суда, но и все здание и даже двор его. Судя по
такому   громадному   стечению  публики,  можно  было  подумать,  что  здесь
происходит  какой-нибудь  колоссальный  политический  митинг.  Но  так  как,
несмотря  на  весьма  оживленные  прения  между отдельными группами, ни один
оратор  не  обращался  к  толпе,  то  было ясно, что ни о каком политическом
митинге в данном случае не было и речи.
     В  чем  же заключался "the great attraction"*, как выражаются англичане
и американцы, этого громадного сборища?
     ______________
     * Предмет, привлекающий внимание.

     В  том,  что ровно в час пополудни должно было открыться заседание суда
над  знаменитым  Джонатаном  Спайерсом,  прозванным Красным Капитаном, и его
сообщниками.  Этот громкий процесс сильно занимал уже более месяца не только
все   население   данного  штата,  но  и  всех  граждан  Северо-Американских
Соединенных  Штатов.  Множество  репортеров  прибыло  и  из  Сан-Луиса, и из
Нью-Орлеана,  из Чикаго и Балтимора, Филадельфии и Нью-Йорка, чтобы ежечасно
доставлять  самые  свежие вести о процессе в газеты с помощью телеграфа. Так
как  было  заявлено, что телеграф останется до окончания дела в распоряжении
первого  занявшего  его, то репортер "Нью-Йорк геральд" еще накануне вечером
явился  в  телеграфное  бюро  с Библией в руках и принялся телеграфировать в
продолжение  всей  ночи  стих  за  стихом  Ветхий  завет  до  самого момента
открытия  заседания,  а затем, без малейшего перерыва, перешел к передаче по
телеграфу   обвинительного   акта  и  всевозможных  мельчайших  подробностей
интересного  процесса. Эта изобретательность приобрела находчивому репортеру
на  всей  территории  Соединенных  Штатов  репутацию  ловкого  и  смышленого
человека.
     В  то  же  время  по  всей стране начались пари, столь любимые янки. Не
проходило  дня,  чтобы  в  газетах не появлялось нескольких заявлений такого
рода:  Джон  Силливан  из  Нью-Джерси держит пари на 5 тысяч долларов против
оправдания  Красного  Капитана; вслед за тем являлся ответ: Вилльям Чильдерс
из  Мэриленда  держит  пари  на  5  тысяч  долларов  за  оправдание Красного
Капитана.
     Словом,  дошло  до  того, что Красный Капитан чуть ли не котировался на
бирже.
     Что  же  это было за дело? Одни утверждали, что капитан был честнейший,
порядочнейший  и  благороднейший  человек,  какого только видел свет, и что,
вместо  того  чтобы  предавать  его  в  руки  правосудия,  его  следовало бы
правительству  встретить  с музыкой и почтить торжественным банкетом! Другие
утверждали,  наоборот,  что  это  была  темная  личность, негодяй и мерзавец
чистейшей  воды,  с которым народ должен был бы покончить судом Линча тотчас
по его прибытии.
     Желая   остаться   беспристрастными,   мы   только   дословно  приведем
обвинительный  акт, прочитанный при открытии заседания высокочтимым Джонасом
Хабакуком  Литльстоном,  старшим  секретарем  суда,  и составленный не менее
высокочтимым мистером Эзекилем Джое Свитмаусом.
     За   несколько  минут  до  открытия  заседания  мистер  Джонас  Хабакук
Литльстон  с  озабоченным  видом  взошел  на возвышение, предназначенное для
судей,  чтобы  убедиться,  все ли в порядке, и по обыкновению стал распекать
своего помощника за недосмотр и непорядки.
     - Право,  мистер  Дарлинг,  я  не  знаю, куда вы запрятали сегодня свое
соображение  и свой ум! Как могли вы допустить, чтобы подле кресла господина
председателя  поставили  точно  такую  же  плевательницу,  как  подле кресел
присяжных  заседателей?  Вам  должно  быть известно, что председатель весьма
дорожит   своими  привилегиями!  Прикажите  сейчас  же  поставить  господину
председателю  плевательницу стоимостью в 25 долларов с тончайшим песочком, а
присяжным - плевательницы стоимостью в 5 долларов.
     - Нет,   право!   Мистер  Дарлинг,  вы  совершенно  не  способны  нести
обязанности  занимаемой вами должности! - вновь начинает высокочтимый мистер
Литльстон, продолжая свой осмотр.
     - Да  что  я еще такое сделал?! - восклицает негодующим тоном помощник.
- Какое новое упущение?
     - Какое  упущение!  Вы  забыли  приказать  поставить ящик с карандашами
судьи  Барнетта: ведь его сын прислал сегодня ящик с 60 дюжинами карандашей;
это  приблизительно  обычная  порция  мистера Барнетта в те дни, когда у нас
заседания затягиваются до ночи!
     Дело   в  том,  что  американцы  так  строго  применяют  на  деле  свою
излюбленную  поговорку  "Times  is  money",  то  есть  "Время - деньги", что
нередко  готовы  пожертвовать  ста тысячами долларов, чтобы только опередить
своих  конкурентов  хотя бы всего только на несколько часов. Чтобы не терять
даром  времени  даже  во  время заседаний, научных прений и митингов, многие
американцы  занимаются  каким-нибудь  ручным,  чисто механическим трудом, не
отвлекающим  их  мыслей; так, например, один посредством особого инструмента
изготовляет  конверты  из груды белой бумаги, целые кипы которой лежат подле
него  на столе; другой, как судья Барнетт, чинит карандаши; третий долбит из
дерева  маленькие  лодочки  и  оснащает  их  шелковыми нитями. Пользуясь уже
заранее  очиненными  карандашами,  также  выигрывается  время,  и  сын судьи
Барнетта  сберегает  время готовыми карандашами, а отец не теряет его даром,
слушая прения в суде и очиняя в то же время карандаши.
     В  тот  момент,  когда  часы  на  здании суда пробили час, двери в зале
заседания  раскрылись,  и помещение, предоставленное для публики, было взято
приступом  в  ту  же  минуту.  Почти одновременно с этим судья Барнетт занял
председательское  кресло, а двенадцать присяжных разместились по обе стороны
председателя.
     После  обычных  предварительных  формальностей мистер Дарлинг сообщил о
стоящем на очереди деле:
     - Дело  Куанг-тонской китайской переселенческой компании; представитель
мистер  Эзекиль  Джое  Свитмаус  против  высокочтимых джентльменов, капитана
Джонатана  Спайерса,  Самуэля  Дэвиса,  его  лейтенанта,  и  судового  врача
парохода "Калифорния" Джона Прескотта.
     Все  трое  обвиняемых,  оставшихся  на свободе благодаря залогу в 20000
долларов,  тотчас  же вышли и заняли свои места на скамье подсудимых; с ними
вошел  и  их  адвокат, мистер Жеробаам Нойстонг, один из наиболее выдающихся
юристов  в  Соединенных  Штатах, сенатор штата Нью-Йорк, нарочно прибывший в
Сан-Франциско  для  оказания содействия обвиняемым за вознаграждение в 30000
долларов.
     - Джентльмены,  -  начал  председатель, судья Барнетт, готовясь очинить
первый карандаш, - признаете ли вы себя виновными или нет?
     - Нет, судья Барнетт! - отозвались разом все трое обвиняемых.
     - Вы  слышите,  Литльстон,  эти джентльмены не признают себя виновными!
Ну,  а  теперь,  мистер  Свитмаус,  не будете ли вы добры изложить присяжным
обстоятельства  вашего  дела, - продолжал председатель, обращаясь к адвокату
обвинителей,  - я готов дать вам слово, если мистер Жеробаам Нойстонг ничего
не имеет против.
     - Мы  не  можем  ничего  иметь  против  чего бы то ни было, - возразила
знаменитость,  сопровождая  свои  слова  великолепным  жестом.  -  Нам  даже
неизвестно,  зачем  мы здесь! Досточтимый собрат наш, Эзекиль Джое Свитмаус,
пожелал,  вероятно, с целью дать работу своим клеркам, изготовить повестки о
явке  в суд моим доверителям, в которых он именует их злодеями, мошенниками,
разбойниками  и  подобными  любезными  эпитетами, за которые мы предполагаем
полностью   рассчитаться   с   ним,  взыскав  протори  и  убытки.  Повинуясь
предписанию  статьи  особого  уложения  штата  Калифорния, требующего, чтобы
гражданин  немедленно  являлся  в  суд по получении установленной повестки о
вызове,  мы явились сюда и теперь ожидаем, чтобы досточтимый мистер Свитмаус
соблаговолил  объяснить  нам причины и основания, побудившие его к подобному
образу  действий  по отношению к нам, - образу действий, который, я должен в
том   сознаться,   заставляет  меня  серьезно  опасаться  за  состояние  его
умственных способностей.
     Шепот   одобрения   сопровождал  эти  слова  ловкого  оратора,  который
предоставлял  своему  оппоненту  всю  трудную  задачу  ловкого и остроумного
изложения  дела,  а  сам приготовился только слушать, предоставляя Свитмаусу
нападать  и  обвинять,  не  получая ни возражений, ни немедленного ответа на
свои  слова,  излагать доказательства, приводить аргументы, и все это против
совершенно  безмолвного противника, подстерегающего малейшую его оплошность,
готового  воспользоваться  каждой  его  ошибкой,  каждым промахом и спокойно
выжидающего  удобного  момента, чтобы несколькими ловкими приемами разрушить
все его с таким трудом воздвигнутое здание обвинения.
     В  Соединенных Штатах судебные дела ведутся не так, как в Европе. Здесь
это   не   борьба   общества   и   общественной  совести  с  преступником  и
преступлением,   а   просто   своего   рода  словесный  турнир  между  двумя
адвокатами,   адвокатом   обвинения   и   адвокатом   защиты.  Присяжные  не
ознакомляются  предварительно  с  делом,  на них не может повлиять ни мнение
или  взгляд  председателя,  ни речь прокурора, заинтересованного в обвинении
подсудимого.  Здесь  председатель  суда просто судья, который призван только
применять  законную  меру  наказания  или  взыскания  после  того, как будет
произнесен  приговор. Ему даже не предоставляется право ставить какие-нибудь
вопросы;  его  назначение.  -  поддерживать  порядок в зале суда, следить за
дебатами,  давать  слово тому или другому из адвокатов и не допускать, чтобы
они  в  пылу соревнования и увлечения делом от слов переходили к действиям и
вцеплялись  друг  другу  в  горло  или  в  волосы, что в Америке, особенно в
восточных штатах, случается нередко.
     Настоящего   обвинительного  акта,  составляемого  судом  на  основании
данных  предварительного  следствия,  здесь вовсе не существует. Вместо него
является  простое  изложение,  письменное  или устное, самого дела адвокатом
обвинения,  так  что  обвинение  и  защита  совершенно  равны  перед  судом,
вследствие  чего  ловкий  и  умелый  адвокат имеет громадное, можно сказать,
первенствующее значение в любом деле.
     При  этом  публике  предоставляется  право  открыто  и беспрепятственно
выражать  свое  сочувствие,  свое  одобрение или негодование и возмущение; и
часто  это  открыто высказанное общественное мнение влияет на судей, которые
всегда  прислушиваются  к  голосу  толпы, весьма чуткой, впечатлительной и в
большинстве случаев беспристрастной в своих суждениях.
     Говорят,  что  тот,  кто  говорит  один,  всегда бывает прав; да, но не
тогда,  когда  за  ним следит опасный оппонент. Поэтому после первых же слов
Нойстонга  все поняли, то "Цицерон Сан-Франциско", орел Свитмаус на этот раз
нашел себе достойного и опасного соперника.
     - В  таком  случае,  мистер  Свитмаус,  -  сказал  председатель,  судья
Барнетт, - даю вам слово, если только вы не отказываетесь от обвинения!
     - Напротив,  я  настаиваю на нем, судья Барнетт! Я изложил всю суть его
в  специально  составленном  мемуаре,  который, с вашего разрешения, прочтет
господин  старший секретарь суда, высокочтимый мистер Литльстон. Этот мемуар
подробно  и  обстоятельно  ознакомит  суд  с  сутью  дела, не возбуждая и не
вызывая  бурных  возражений, как всякое устное сообщение! - При этом адвокат
Свитмаус  многозначительно  взглянул  на  адвоката  Нойстонга,  но последний
продолжал пребывать в строжайшем безмолвии.
     Старший  секретарь  суда Литльстон, сияющий и торжественный, поднялся и
окинул  самодовольным взглядом присутствующих. Наконец-то ему представляется
случай  выказать  перед  самым  избранным  обществом Калифорнии свои богатые
голосовые  данные  и  свое  умение  если  не  говорить,  то  хоть читать. Он
внутренне торжествовал.
     Трое    обвиняемых,   одетые   с   непривычной   в   восточных   штатах
изысканностью,  более  походили на почетных зрителей, чем на обвиняемых; они
держали  себя просто, естественно и непринужденно. Красный Капитан, Джонатан
Спайерс,  на  которого  были  обращены  все  взоры, был красавец мужчина лет
тридцати,  с благородными чертами лица, выражающими непоколебимую энергию, а
скептическая,   насмешливая  усмешка,  блуждавшая  на  этом  красивом  лице,
казалось,  говорила  о  том,  что  этот человек не верит ни во что на свете,
кроме  своей  собственной воли. Словом, это мог быть или величайший негодяй,
или  гений, смотря по обстоятельствам и в зависимости от того, как сложилась
жизнь.  Бывший командир "Калифорнии" с одинаковым достоинством мог бы носить
как мундир адмирала федерального флота, так и костюм командира пиратов.
     Самуэль  Дэвис  и  Джон Прескотт, старший лейтенант и судовой врач того
же  судна,  представляли  собою  разительный  контраст по отношению к своему
командиру.  Это  были  два грубых янки, без всяких предрассудков, готовые на
всякое  дело,  лишь  бы  оно  принесло  им несколько десятков долларов, и их
изысканные  костюмы только еще более подчеркивали вульгарность их манер. Они
были   приглашены   на  суд  лишь  для  формы,  так  как  во  всяком  случае
ответственным  за  них  являлся  капитан, в руках которого они были слепым и
послушным орудием.
     Утвердив  на  носу,  который  Дарлинг  в  минуты благодушия сравнивал с
тараном  боевого  судна,  золотые  очки,  мистер  Литльстон,  прокашлявшись,
приступил к чтению мемуара, составленного досточтимым Джое Свитмаусом.
     "Двадцать  четвертого июля текущего года командир парохода "Калифорния"
Вест-Индской  компании,  капитан Джонатан Спайерс, прибыл в воды Куанг-Тона,
чтобы  произвести  здесь  нагрузку 6000 тюков шелка-сырца для торгового дома
"Will  Fergusson  -  братья и К<sup>o</sup>" в Сан-Франциско, зафрахтовавшего это судно
за свой счет.
     Покончив  с  нагрузкой,  нашли,  что  палуба  и междупалубное помещение
этого   громадного   парохода,   бывшего  некогда  пассажирским,  оставались
свободными;   китайская   переселенческая  компания  "Виу-Цзинь"  предложила
капитану  "Калифорнии"  использовать эти свободные помещения, приняв на свой
пароход   перевозку   750  китайских  переселенцев  за  счет  вышеупомянутой
компании  по  цене 12 долларов с человека, мужчины и женщины безразлично, не
включая пищи, о которой компания решила сама позаботиться.
     Снесшись  предварительно с Вест-Индской компанией и затем с арматорами,
зафрахтовавшими  пароход,  братьями  Фергюссон  и  К<sup>o</sup>, капитан "Калифорнии",
вышеупомянутый  высокочтимый  Джонатан  Спайерс, принял предложение компании
на  условии  немедленной уплаты всей суммы стоимости провоза пассажиров, что
и  было  сделано  в  самый  день  посадки  эмигрантов на пароход; но в самый
момент  отправления  между  капитаном Джонатаном Спайерсом и переселенческой
компанией  возникли  пререкания  по  поводу сорока тонн риса, нагруженных на
пароход  и  офрахтованных казначеем парохода в 480 долларов провозной платы,
тогда  как  переселенческая  компания,  на основании установленного на судах
обычая,  утверждала,  что  этот рис как питательный продукт, предназначенный
на потребление в пути, должен быть принят на судно бесплатно.
     Так   как   "Калифорния"  находилась  уже  под  парами,  то,  чтобы  не
задерживать  ее,  обе  стороны  постановили  порешить  этот  вопрос согласно
общему  правилу,  принятому  в  больших  пароходных  компаниях, занимающихся
перевозкою  эмигрантов  из  Европы  в  Америку.  В этом духе и был составлен
протокол.
     Таким  образом,  все  было улажено к обоюдному удовольствию, и ничто не
давало   повода   предполагать   ту  страшную  развязку,  какая  разыгралась
впоследствии на "Калифорнии".
     Пароход  вошел  в  море,  и  с этого момента мы не имеем никаких других
сведений  относительно разыгравшейся на нем драмы, кроме тех, какие изложены
в  отчете  капитана  Джонатана  Спайерса, подтвержденном его штабом, то есть
остальными  высшими  чинами  парохода,  и  всеми  36 человеками его экипажа,
единогласие  которых  весьма  походит  на  добросовестно заученный урок. Для
того  чтобы  убедиться  в этом, стоит только прочесть со вниманием некоторые
нижеследующие документы".
     Дойдя  до  этого  места  в  своем чтении, мистер Литльстон остановился,
чтобы  перевести дух и протереть стекла своих очков; кроме того, он ожидал в
этом  месте  бурного  протеста  со  стороны  обвиняемых,  но, к немалому его
удивлению,   адвокат   противной  стороны  Жеробаам  Нойстонг,  вооружившись
перочинным  ножичком,  мирно  сооружал  маленькую ветряную мельницу из своей
спичечной коробки и ее содержимого.
     Видя,  что  ждать  вмешательства  со  стороны защиты не было основания,
мистер Литльстон снова, прокашлявшись, продолжал чтение:
     "Судя  по  отчету  капитана  Джонатана Спайерса, спустя восемь часов по
выходе  в  море  разразилась  такая  страшная  буря,  что  его судну грозила
неминуемая   гибель,  если  не  сбросить  часть  груза  в  море,  и  капитан
"Калифорнии"  приказал  выкинуть  за  борт  40  тонн  риса, нагруженного для
продовольствия  эмигрантов.  Но  так  как  буря  все  более  усиливалась, то
капитан   Спайерс   в  целях  облегчения  судна,  не  задумываясь,  приказал
выбросить  за борт 400 человек китайцев из числа 750, принятых им в качестве
пассажиров.   Это   бесчеловечное   распоряжение,   которое   заставило   бы
содрогнуться   дикарей,  было  выполнено  без  малейшего  сопротивления  или
колебания  штабом  и командою парохода. Несчастных вызывали наверх по десяти
человек  и  затем  кольями  гнали  с палубы в ревущее море. Спустя несколько
часов  после  этого  страшного злодеяния море утихло, и пароход мог спокойно
продолжать свой путь.
     Но  тут  произошло  нечто еще более возмутительное и бесчеловечное, чем
предыдущее   злодеяние.   Большая  часть  провианта  и  съестных  продуктов,
предназначенных  для  продовольствия  экипажа  и  всего  наличного персонала
судна,  оказалась  уничтожена, подмочена или унесена в море последнею бурей,
так  что  при  распределении  съестных  припасов  выяснилось,  что если даже
перевести  экипаж  и  высший персонал на половинные порции, то припасов едва
могло  хватить  до  Сандвичевых островов, ближайшего порта, к которому можно
было  пристать  для  возобновления припасов. И вот на совете, состоявшемся у
капитана,  было  решено, ввиду сбережения провианта, избавиться от остальных
китайцев;  но чтобы последние ничего не заподозрили, судовой врач должен был
подсыпать  стрихнина  в  их  обычную порцию риса, отчего все эти несчастные,
спустя несколько минут, один за другим отошли в лучший мир...
     Когда  "Калифорния"  прибыла  в порт Сан-Франциско, на ее борту не было
ни  одного  китайца. Но справедливость требует упомянуть, что все 6000 тюков
шелка-сырца,  предназначенного  для торгового дома братьев Вилль-Фергюссон и
К<sup>o</sup>,  прибыли  в целости и вполне благополучно, без малейшего повреждения. Мы
не  позволяем  себе оценивать по заслугам эти возмутительные факты, эти акты
невероятного   бесчеловечия,   представляя   это   господам   судьям   и  их
справедливому устремлению и беспричастному суждению.
     Я   же,  Эзекиль  Джое  Свитмаус,  адвокат  г.Сан-Франциско,  от  имени
уполномочившей      меня      куанг-тонской     переселенческой     компании
"Виу-Локо-Цзинь",   обвиняю   капитана   "Калифорнии"   Джонатана  Спайерса,
лейтенанта  Самуэля  Дэвиса  и врача Джона Прескотта в том, что они, вопреки
всем  законам  божеским  и  человеческим,  вопреки  всем  правам  и  обычаям
цивилизованных  народов,  вместо  того  чтобы, ввиду необходимости уменьшить
груз  судна,  выбросить  за  борт  часть  товара, а именно тюки шелка-сырца,
принадлежащего  торговой  фирме братьев Фергюссон, выбросили за борт 40 тонн
риса,  являвшегося  не грузом, а пищевыми запасами пассажиров, и затем те же
вышеупомянутые  Джонатан  Спайерс,  лейтенант  Самуэль  Дэвис  и  врач  Джон
Прескотт  учинили немыслимое насилие над неповинными пассажирами и уличены в
убийстве  тем  или  иным  способом  750 человек китайцев, с применением яда,
преступлениях,  предусмотренных  в  статье  71 уложения о наказаниях в своде
законов штата Калифорния.
     Одновременно    предъявляю,    от    имени   переселенческой   компании
"Виу-Локо-Цзинь",  денежный  иск  в  9000  долларов,  стоимость  уплаченного
капитану  "Калифорнии"  проезда эмигрантов, и еще 500 долларов, стоимость 40
тонн  риса,  выброшенного по его приказанию в море; еще требую уплаты 100000
долларов пени за протори и убытки.
     Подписано: Эзекиль Джое Свитмаус, адвокат".
     Достопочтенный  Джон  Хабакук  Литльстон  закончил  свое  чтение  среди
гробового  молчания.  Его  милость  судья  Барнетт успел очинить целую груду
карандашей;  судья,  изготовлявший  маленькие  жестяные гвоздички, продолжал
работать  своим  ручным  инструментом с регулярностью автомата, а знаменитый
защитник,  окончив  сооружение  своей  маленькой  ветряной  мельницы, теперь
принялся  дуть  на  нее,  чтобы  привести  в движение и тем позабавить своих
клиентов.  Казалось,  что  и  обвинители  и  защитники  -  люди,  совершенно
неприкосновенные  к делу. Сам Свитмаус, раздраженный этим упорным молчанием,
не  мог  дать себе надлежащего отчета в поведении своего собрата; это делало
его нервным и тревожным.
     Наконец  председатель  изрек спасительные слова, нарушившие томительное
молчание:
     - Мистер Свитмаус, имеете вы еще что-нибудь прибавить к этому мемуару?
     - Абсолютно  ничего,  судья  Барнетт.  Самые  факты столь просты, что я
считаю   излишним   пояснения  и  ограничусь  только  просьбой  к  присяжным
соблаговолить   заняться   разбором  этого  дела  и,  с  вашего  разрешения,
произнести свой справедливый приговор!
     Наконец  и  судья  Барнетт, и присяжные судьи стали удивляться угрюмому
молчанию защитника, так что даже прекратили свои занятия.
     - Мистер  Нойстонг,  не  находите  ли  вы  нужным  сделать какое-нибудь
возражение  или  замечание  прежде,  чем присяжные удалятся для совещания? -
спросил председатель.
     - Я  уже  имел  честь заявить суду, - отвечал адвокат, - что решительно
ничего  не  понимаю  из  этого  маленького трагического романа, возникшего в
воображении  моего  высокочтимого коллеги; и если он разрешит мне обратиться
к   нему  с  несколькими  незначительными  вопросами,  то  поймет,  с  какой
непростительной   необдуманностью  он  позволил  себе  обеспокоить  стольких
порядочных  людей,  начиная  с  вас,  судья  Барнетт,  и  оторвать  их от их
полезных занятий!
     - Я готов вам отвечать! - воскликнул Свитмаус вызывающим тоном.
     - Что  вы так смотрите на меня, мистер Свитмаус, точно я один из убитых
вашим воображением китайцев?!
     - Как, вы осмеливаетесь утверждать...
     - Я  ничего не утверждаю, мистер Свитмаус. Вы являетесь обвинителем, вы
должны  и  доказать,  что  ваше  обвинение  не  голословно, представить суду
доказательства  либо  в лице свидетелей, либо в виде подлинных документов, а
мемуар  ваш,  смею  сказать,  не  что иное, как вымысел, не имеющий никакого
юридического значения!
     - Но  эти  факты  известны всем; все газеты опубликовали отчет капитана
Джонатана   Спайерса  своим  арматорам,  и  всеобщее  негодование  населения
Калифорнии  было  столь  велико, что вашего клиента иначе и не называют, как
Красный Капитан, или, иначе, Кровавый Капитан.
     - А  у  вас имеется этот самый отчет за собственноручной подписью моего
клиента и признанный им?
     - Нет!  Но тождественность этого отчета не подлежит никакому сомнению и
не может быть отрицаема.
     - В  самом  деле?  А с каких же это пор газетная статья стала считаться
неопровержимым документом, на который можно ссылаться в суде?
     - Таким  образом,  ваш  клиент  отрицает факт, что автором этого отчета
является он, и никто другой!
     - Вы  не  вправе  требовать  от  капитана  Джонатана Спайерса, чтобы он
отрицал  или  признавал  то или другое; и если вы вздумаете допрашивать его,
то  он  не  станет вам отвечать. Вы обвиняете его в целом ряде преступлений,
представьте  доказательства  своих  слов,  и  мы  посмотрим,  что  нам тогда
делать! А пока вызовите ваших свидетелей!
     - Но  вам  лучше  меня  известно,  адвокат  Нойстонг,  что  мы не могли
разыскать  ни  одного  из  людей экипажа "Калифорния", и я готов поручиться,
мой  уважаемый  собрат,  что вы лучше всякого другого могли бы объяснить нам
загадочное  исчезновение  всех  этих людей и сказать нам, во сколько оно вам
обошлось с человека!
     - Вы  весьма ошибаетесь, высокочтимый Свитмаус; матросы с "Калифорнии",
свободные  от всяких обязательств по окончании плавания, поступили на другие
суда,  готовившиеся  к  отплытию,  и  ушли с ними, а мы не давали себе труда
покупать их молчание, не имея в том никакой надобности.
     - Не   станете   же  вы  отрицать  и  вот  эти  официальные  документы,
снабженные  подписями и печатью куанг-тонских властей и доказывающие, что 24
июля  текущего  года 750 человек китайцев было принято в качестве пассажиров
на пароход "Калифорния"?
     - На  это  я  прежде  всего скажу, что если бы даже эти документы могли
быть  признаны  на  суде,  то  они доказали бы только, что 750 китайцев были
посажены  на  пароход  "Калифорния".  Но вам оставалось бы еще доказать, что
они  были  высажены  в  море,  которое  не  было  их  местом  назначения. Вы
забываете,  что  куанг-тонские  власти  -  китайцы  и  что,  согласно  нашим
законам,  ни  один  китаец  не  допускается  ни  в качестве обвинителя, ни в
качестве  свидетеля на суде на всем протяжении калифорнийской территории, из
чего  следует,  что  все эти ваши документы пригодны только для завертывания
ваших съестных припасов, высокочтимый мистер Свитмаус!
     - Нойстонг!  -  воскликнул  возмущенный до глубины души сан-францисский
адвокат.  -  Те  средства,  к  каким вы прибегаете, недостойны порядочного и
честного человека!
     Нью-йоркский  сенатор  был  сангвиник  и  не  мог снести обиды; он весь
побагровел и воскликнул:
     - Возьмите  обратно  ваши  слова,  не то я заставлю вас проглотить ваши
зубы!
     Однако  калифорнийский адвокат выхватил свой револьвер и, наведя его на
своего противника, повторил еще раз:
     - Я  повторяю,  что  выражения  и  приемы, примененные вами, недостойны
порядочного  и  честного  человека,  и что вы не лучше тех негодяев, которых
защищаете!
     Нойстонг,  вне  себя  от  бешенства,  также  выхватил револьвер, и дело
угрожало   окончиться   трагической   развязкой,  когда  Дарлинг,  по  знаку
председателя,  кинулся  между  ними  и  во  имя закона потребовал, чтобы они
вручили ему свое оружие.
     Закон  -  единственное,  что  признают  и  свято чтят все американцы, и
достаточно    слов   "именем   закона",   чтобы   заставить   беспрекословно
повиноваться как отдельных лиц, так и целую толпу.
     Кроме  того, судья Барнетт приговорил обоих адвокатов к десяти долларам
штрафа  за  неуважение  к  суду, после чего слушание дела продолжалось своим
порядком.
     Совещание  присяжных продолжалось недолго; спустя десять минут по уходе
их  в  совещательную комнату они вернулись и вынесли Красному Капитану и его
помощникам   оправдательный   приговор   за   недостатком  доказательств  их
виновности.  Приговор  этот  был  встречен  толпой, с одной стороны, громким
"ура",  с  другой  -  не  менее оглушительным свистом. Газеты в течение двух
недель  обсуждали  со всех сторон решение, и некоторые из них дошли при этом
до   того,   что   заявляли,   будто   китайцы   вовсе   не   люди,   а  род
усовершенствованных  автоматов,  а  "Evening Chronicle" ("Вечерняя хроника")
заявляла  далее,  что  так как китайцы были отправлены по обычному товарному
тарифу,  применяемому  к  грузам  и  быкам,  то  Красный  Капитан был вправе
смотреть  на  них  как на лишний груз и выкинуть их за борт наравне с тюками
хлопка  или  всякого  другого  товара, от которого он в случае необходимости
волен был избавиться.
     Когда  судья  Барнетт  объявил  заседание  закрытым,  то многочисленные
сторонники  капитана  Джонатана Спайерса поспешили окружить его и собирались
вынести  на  руках  из  зала  суда  и  нести  в триумфальном шествии по всем
главным  улицам  города. Как это всегда бывает в подобных случаях, тотчас же
организовалась  контрманифестация,  собиравшаяся также сопровождать капитана
свистом,  барабанным  боем  и  хрюканьем. В редких случаях это не доходит до
кровавой  расправы.  Но  Красный  Капитан был не таков; не дожидаясь никаких
оваций,  он  решительным шагом, гордо подняв голову, вышел из здания суда и,
войдя  в  ожидавший  его  экипаж,  обратился  к своим друзьям и сторонникам,
благодаря  их  за  содействие  и  сочувствие.  "А  что касается остальных, -
добавил  он,  -  то  я  готов  доставить удовлетворение каждому желающему на
револьверах,  ружьях,  шпагах,  эспадронах  или  в  национальном  боксе,  по
желанию  каждого".  Эта  удаль  заставила  замолчать  даже самых недовольных
оправданием  капитана:  никто  не  захотел померяться с отчаянным капитаном.
Мистеры  же Нойстонг и Свитмаус, выйдя из залы суда, пожали друг другу руки,
как и подобает двум выдающимся адвокатам.
     Предоставив   прославленному   Нойстонгу   мчаться  на  всех  парах  из
Сан-Франциско  в  Нью-Йорк,  а  не менее прославленному Свитмаусу - украшать
собою  калифорнийский  суд,  мы  займемся исключительно Красным Капитаном, с
которым   познакомили  наших  читателей  при  оригинальных  обстоятельствах,
составивших ему имя и известность.


        II

          Мечты Красного Капитана. - Эврика. - Отчаяние. - Мысли о
          самоубийстве.  - Еще раз человек в маске. - Чек в девять
          миллионов. - Э 333.

     По  происхождению своему Джонатан Спайерс был уроженцем Нью-Йорка, отец
его  принадлежал  к  корпорации тех почтенных отравителей, которых в Америке
называют  баркинерами,  а  в  Европе  - трактирщиками, шинкарями или винными
торговцами.  Питейное  заведение Спайерса помещалось в торговой части города
и  всегда  бывало  переполнено  матросами,  являвшимися сюда обменивать свои
доллары  и  здравый  рассудок  на  стаканчик  виски,  бренди,  джина  и тому
подобных  зелий.  Здесь  юный  Джонатан с ранних лет вошел во вкус профессии
моряка,  и  так  как  он  от  природы  обладал  умом беспокойным, пытливым и
любознательным,  то  уже  в  двенадцать  лет,  поступив  в учение на один из
крупнейших   судостроительных  заводов  в  Нью-Йорке,  всех  удивлял  своими
необычайными   способностями   и  своей  смышленостью.  А  шестнадцатилетним
мальчиком  он  был уже старшим рабочим в сборной мастерской и изобрел машину
для  подшивки  судов, которая в сутки делала работу артели в сто человек. Но
это  изобретение  его  украл  старший  инженер  мастерской, которому он имел
неосторожность  показать  свои  чертежи  и  планы. Протесты его остались без
последствий,  так  как  никто  не  хотел  верить,  чтобы простой рабочий без
специального  образования,  шестнадцатилетний мальчуган, мог изобрести столь
сложный  механизм,  а  инженер  утверждал,  что  Спайерс,  по его указанию и
заказу,  исполнял для него чертежи, так как был превосходным рисовальщиком и
чертежником,  удостоившись  первых  наград  за  свои  рисунки  и  чертежи на
вечерних  курсах,  которые  он  посещал  с  величайшим  усердием. Эта первая
неудача  в  жизни вселила в душу юно