бы не слышали другие, рассказывает мне несколько историй гибели людей. Многие из этих историй я уже слышал и невольно вспоминаю отважного пловца, отправившегося вниз на "сорочьем гнезде", как называла его салик Петровна. Что с ним? Как ему удалось - и удалось ли! - проскочить это опасное место? - Тут главное - спокойствие. Надеяться надо на лоцмана. Андрей Иванович много раз ходил здесь, знает, как надо лодку вести... - говорит Ванька. По берегу густые заросли черемши (колбы), с большими листьями и толстым сочным стеблем. Пока Андрей Иванович рубил жерди, мы постарались запастись этим замечательным луком на всю дорогу. Устройство подвязей заняло немного времени. Теперь борта лодки не только поднялись над водой, но и сама она стала устойчивой - хоть пляши. Казыр! И снова тайга показывает нам свои красоты. Горы то отступают от берега, то надвигаются оголенными скалами, по трещинам которых лепятся маленькие деревца да лежат широкие цветные листы бадана: зеленые, фиолетовые, оранжевые. Андрей Иванович поет какую-то песенку. Может быть, он это делает, чтобы все мы были спокойны? Но и по команде я не могу уловить никакой тревоги. - Отбей справа! - Ударь слева!.. Ванька перекидывает весло и, нет-нет, поворачивается, чтобы посмотреть вперед. Я его понимаю. По времени мы вот-вот должны подойти к Казыру. Как-то он нас встретит? Лодка идет у самого правого берега. Зачем это? На фарватере ведь куда быстрее движение. Неожиданно оборвалась песня, и я увидел на правом берегу, среди нагромождений каменных валунов, несущиеся с кручи белопенные гривы. Это был Казыр. Сквозь шум и рев воды я услышал резкий крик лоцмана: - Руби справа!.. Ванька побледнел, и мне показалось, что он растерялся. Я хватаюсь обеими руками за весло и что было сил помогаю ему. Все происходит в какие-то ничтожные секунды. Белопенная грива налетела на нос лодки, повернула его, обдала нас брызгами. - Нажми сильней! - доносится с кормы. Мы выжимаем остатки своих сил, переламываем силу потока и, описав небольшую дугу, вылетаем на песчаный берег. Мгновение все сидим молча. У Ваньки пот заливает глаза, и он вытирает лицо рукавом рубахи, я тоже достаю платок. - Фу-у! - выдыхает Андрей Иванович. - Вот вам и Казыр... Только теперь я разглядел все, чем страшен Казыр. Бешеный поток этой горной реки перерезает, почти останавливает течение Томи и с шумом, широким валом, налетает на крутые черные скалы левого берега. Под этой кручей нельзя пройти. Там вот и находят себе могилу неопытные пловцы. Обрадованные благополучным исходом, мы выбираемся на берег, разминаем ноги, выплескиваем воду из лодки и снова плывем. Когда мы проплыли с десяток километров, лоцман вдруг крикнул: - Ванька! Что же мы наделали? А рыбалка? Я еще на плотбище слышал, что в устье Казыра редчайшая рыбная ловля. Один человек на удочку за день может поймать хариусов и ленков пять-шесть пудов. Борис Павлович даже завидовал мне: - Уж там вы рыбки гребанете... Андрей Иванович даже причалил к берегу. Но возвращаться было неразумно. - Замстило, - оправдывался Ванька, - а рыбка-то пригодилась бы... Постояли, погоревали и снова в путь. Лодка наша летит, как под парусами при сильном ветре. А тайга все раскрывает и раскрывает свои красоты. Хочется задержаться, вглядеться в этот изумительный зеленый мир, подняться хотя бы вон на ту плоскую гору, к широколапым приземистым кедрам и самому сбить десяток шишек, чтобы было чем заниматься в пути, а лодка летит и летит, и облюбованная тобою гора уплывает назад. Всех занимает рыбалка: приближается вечер, и мы зорко всматриваемся в берега, выбираем место для ночевки. От неподвижного положения устали ноги, хочется размяться и... половить сторожких красавцев горных рек - хариусов. Еще до заката солнца мы остановились в устье безымянной речушки, впадавшей справа в Томь. Берег здесь высокий, а обилие наносника обеспечивало нам тепло на всю ночь. Вытащив лодку на берег, мы сейчас же принялись готовить удочки. Я раздал спутникам снасти и пока налаживал "обманку" - крючок с двумя петушиными перышками, Андрей Иванович, сидя на корме лодки, уже выкинул первого хариуса. - Начало ужину положено, - говорит он, опуская хариуса в ведро с водой. Я устраиваюсь рядом с ним между двух каменных валунов. - Вы только не шумите, - говорит мне лоцман.- Рыба эта страсть чуткая... Я знаю характер этой рыбы, осторожно заношу удочку и опускаю на воду. Быстрое течение подхватывает моего мотылька и несет вниз. Десятки раз я забрасываю свою снасть вперед и - безрезультатно. А Андрей Иванович все таскает и таскает хариусов. Видя мои бесплодные усилия, он предлагает: - Садитесь рядом со мной... Я тихонько перебираюсь в лодку и спрашиваю: - А вы на что ловите? - На паута... Перед отъездом наловил... Привяжите крючок и берите паута. На "обманку" не пойдет, сытый, должно... Минуту я смотрю, как он это делает. Живой паут, оказавшись на воде, часто-часто машет крылышками и привлекает рыбу. Хватка происходит мгновенно, и двухчетвертовый хариус переселяется из водоема в ведро. Запасы паута у Андрея Ивановича значительные, и мы быстро наполнили хариусами большое ведро. Ваньке посчастливилось поймать трех ленков и десятка два хариусов; кое-что добыли и старики таежники - они не имели такой насадки, какая была у нас. Вечером, после прекрасной ухи, мы долго сидели у костра, слушали голоса тайги, делились впечатлениями и незаметно, один за другим, уснули. Утром мы снова ловили рыбу, и было трудно оторваться от этого интересного занятия. Андрей Иванович сердился. - Ну, будет вам... Давайте завтрак готовить... - кричал он. - А ты брось - и мы бросим... - смеялся Ванька. - Еще одного поймаю... В этом месте Томь делала крутой поворот вправо и подмывала левый берег. Огромная пихта с вывороченным корнем низко склонилась над водой. Она еще держалась какими-то корешками, но казалось, вот-вот рухнет в воду. Мы уже завтракали, когда один старик, показывая рукой, сказал: - Смотрите-ка... На поваленное дерево взобрался годовалый медвежонок и потихоньку стал перебираться к вершине. Было непонятно - чего он хочет? Напиться с дерева? Нет. Добравшись до вершины, медвежонок уселся и начал качаться. Но сидя качаться было неудобно, он встал на задние лапы и начал усиленно раскачивать тонкую вершину. - Ах, прокурат, што выделывает, - слышу я старческий голос. - Вот бы ему сейчас подсыпать дробцы в мягкое место... Под тяжестью мишки дерево склоняется все ниже и ниже, и, наконец, крайние ветки начинают буровить воду; это, по-видимому, совсем понравилось медвежонку. Он налегает изо всех сил, а дерево незаметно клонится к воде. Не ожидая катастрофы, он поднял, лапы и, махая ими в такт, еще сильнее начал раскачиваться. Корешки, державшие дерево, наконец лопнули, и забавник миша вместе с деревом нырнул в холодную воду. Мы забыли о завтраке и долго смеялись. А медвежонок, выбравшись на отмель, отряхнулся и со всех ног метнулся в тайгу... Прощай, тайга! И еще раз позабавила нас тайга. Было раннее утро. Солнце только что поднялось над вершинами гор, и все деревья и травы засверкали от ночной росы. Когда мы проплывали у берега, лоцман ударял веслом по кустам и бриллиантовые капельки сыпались на нас. Это чтобы мы не дремали. Плывем, лениво переговариваемся. И вдруг я слышу - на, противоположном берегу обрывистый человеческий говор. - Тише, товарищи! - поворачиваюсь я к сидящим сзади. И сейчас же слышу: - Тише, товарищи!.. Все притихли, а Андрей Иванович расхохотался: - Да ведь это же эхо дразнится... Он плавает здесь часто, и все ему ведомо. Я же никогда не слыхал ничего подобного по чистоте отклика. А разгадка была простой: против нас огромным амфитеатром лежала горная цепь, а ближе к берегу стояла маленькая горка; звук, попадая в эту разложину, облетал кругом и возвращался к нам. Мы долго перекликаемся, смеемся, особенно усердствует Ванька. Но лодка несется быстро, и звуки постепенно слабеют. - Прощай, тайга! - кричу я в последний раз и не получаю ответа. Но тайга еще не кончилась. Река вырвалась из тесных берегов, стала широкой и замедлила течение. Пришлось позаботиться о втором гребном весле. Плотовщиков мы встретили у шорского поселка Мыски. Посидели на берегу, покурили, передали наказ Бориса Павловича - и снова в путь. Они - вверх, а мы вниз. На четвертые сутки, в обеденный час, мы увидели заводские трубы и полотнища дыма первенца сибирской металлургии - Новокузнецка. В городе я случайно встретил отважного пловца на салике. Оказалось, он уже три дня живет здесь... РАЗВЕДЧИКИ Часто удача или неудача зависит от какой-нибудь случайности. Рыбак плывет на "богатые места" и, разбросив сети, возвращается на стан в полной уверенности - рыба будет... Охотник, после длительных наблюдений за пролетом птиц, строит свой скрадок "на самой дороге" и, приведя все в порядок, с надеждой ждет той минуты, когда птица "пойдет"... После оказывается, обоих постигла неудача. Рыба гуляла не у берега, где стояли сети, а на открытой воде; и птица шла стороной, благодаря изменившемуся направлению ветра... Вот тут и угадай!.. С большой надеждой и верой в свою удачу я промахал веслом сорок километров от города, чтобы к вечеру попасть на озеро Труба. Не ближний путь, но я знал, зачем плыву. Название озера, несомненно, имеет свою древнюю историю. Вся эта низменность, ограниченная справа Кудряшевским бором и слева - крутым и высоким берегом, некогда была одним из рукавов Оби. Иначе зачем же первые казаки-землепроходцы закладывали бы сначала Чаусский (от реки Чаус), а потом Колыванский "остроги" (1713 года) в девяти километрах от реки Оби, от ее современного русла? Прежний рукав Оби огибал Кудряшевский бор с юго-запада и был безмерно широким возле нынешних сел: Криводановки, Крохалевки, Грязнухи, Соколовой, но около Малого Оеша сжимался в "трубу". И сейчас, когда спадает вешняя вода и образуются берега, рыбаки говорят: - Река вошла в трубу... Озеро в трубе... По-видимому, это определение находится в тесной связи с названием озера. От Малого Оеша, как в трубу, видно на взгорье старинное село Колывань, с возникновением которого началось освоение нашего обширного края. ...На Трубе я не в первый раз, и мне всегда здесь сопутствовала удача. Я приплыл вечером и расположился ночевать на одном из островов, от которых начиналось озеро Труба. За дальнюю дорогу я достаточно устал и, поужинав, решил уснуть, чтобы утром, с новыми силами, начать мою охоту за "зубатыми"... Озеро Труба изобиловало щуками, окунями и другими породами рыб. Невода здесь не ходили, а рыбьей молоди было достаточно, и хищники вырастали до больших размеров. Нам, спортсменам, здесь представлялась возможность применить любые свои снасти: дорожку, спиннинг, жерлицы, кружки и другие обманки. Здесь рыбалка превращалась в самую страстную охоту, и я никогда не жалел ни сил, потраченных на переезд, ни времени, - все это окупалось с лихвой не только добычей, но и теми незабываемыми моментами напряженной борьбы с хищниками, которые приходилось переживать. Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть. Августовская тихая, теплая ночь опустилась на эти огромные водные просторы; крупные, яркие звезды словно упали с высокого неба на воду и, невесомые, покачивались на темной зыби. Сзади меня вздыхало озеро Белое; оно еще не могло успокоиться после дневного волнения. А вокруг кричали утки, позванивали кулички, спросонья керкали чайки. Вдали сверкала огнями Колывань, слева, на гриве, урчали тракторы, и часто по дороге пробегали машины, бросая далеко в густую темноту снопы яркого света. Я мысленно заглядывал в завтрашний день - какой он будет? И как-то не в силах был отогнать впечатление, пережитое недавно: ненастный день, все вокруг серо, гудит по тальникам свирепый сивер, а по Трубе и Белому гуляют "беляки", - какая уж тут рыбалка! Сейчас мне хотелось, чтобы завтра было солнце, тишина, звонкое утро и ясный день... Проснулся я от какого-то хрюканья, как будто надо мной стояла свинья и хрюкала надтреснутым, хриплым басом. Быстро вскочив, я увидел: рядом с островком рыбак обметал сетью небольшой куст еще зеленого камыша и яростно бил ботом. Хрю-у!.. хрю-у!.. - ревела взбурленная вода, и в тишине солнечного утра эти звуки были страшными, пугающими. Тут хочешь не хочешь, а полезешь в сеть. После ботки рыбак подплыл ко мне. - Ну, как рыбалка? - спрашиваю, а сам думаю: шут тебя принес рыбу пугать!.. - Никуда не годится. С ночи вот ботаю, а поймал всего на уху. Ушла куда-то рыба... Рыбак был молод, крепок и не терял надежды. С его темного резинового комбинезона струилась вода, а лицо и руки были красные - в эту ночь он, видимо, крепко поработал. Мы покурили, и он поплыл дальше, на Белое, искать свое счастье. Провожая рыбака, я втайне думал: "Для тебя рыба "ушла", да и как ей не уйти от такого рева? А мы вот сейчас ее отыщем..." - так я верил в свою снасть. Я нетерпеливо собрал спиннинг, на всякий случай приготовил "дорожку" и сел в лодку. - Ну-ка, налетай, зубатые, на мою блесенку!.. Первые неудачные забросы я отнес на счет рыбака, только что "хрюкавшего" здесь и распугавшего рыбу. Не задерживаясь у острова, я перебрался на новое, любимое место. "Тут-то уж рыба будет", - успокаивал я себя, но странно, и здесь ни одной зубатой не обнаружил. В чем дело? Я менял места, "хлестал" воду во всех направлениях, проводил блесну и верхом и у самого дна, но результаты были одни и те же - ни одной поклевки. Я положил спиннинг и, распустив дорожку, поплыл левым берегом Трубы. День был ясный и тихий. Плыть в такую погоду по озеру - одно удовольствие. Только бы рыба ловилась. Я проплыл уже половину озера и на крутой излучине вдруг почувствовал, что за дорожкой что-то тянется. Вернее всего - трава. Я не спеша стал выбирать шнур и поразился, когда вместо травы на якоре оказался щуренок. - Ну что ж, лиха беда начало... - говорю я себе и снова забрасываю блесну за борт лодки. Остальную часть озера проплыл впустую. Завернул на Горохово - и там пусто. Снова проплыл Трубой - такие же результаты. Я менял блесны: желтые на белые, белые на красные, сматывал дорожку и хватался за спиннинг, плавал у берега и серединой озера - и нигде не мог обнаружить ни щук, ни окуней. Так я гонял лодку целый день, побывал на многих озерах, и все без пользы. К вечеру я выбрался на берег у озера Черепаново, чтобы сварить себе ужин... Но... из одного щуренка ухи не сваришь! Я вспомнил об удочках и довольно быстро надергал чебаков на ушицу. Конечно, это была совсем не та уха, как из окуней, но я и этому был рад. На ночь я поставил три жерлицы недалеко от стана, а у берега воткнул палочку с делениями, чтобы определить - не поднимается ли вода. Неудача была слишком велика и не давала мне покоя. Я даже ночью, просыпаясь, думал: куда же девалась рыба?.. Неужели рыбак прав и рыба действительно "ушла"? Но куда? Утром я посмотрел свою водомерную палочку. Вода была на одном уровне, а на жерлицах все чебаки оказались целехонькими. Значит, рыбы нет и незачем проводить время. И все же я решил еще раз проплыть в дальний конец Трубы, попытать счастье в речке Казычке, а потом уж и домой. Сплавал я напрасно и на обратном пути заехал на озеро Мысовое. Здесь плавать с дорожкой почти невозможно - мелко и часто цепляется трава. Я остановился у небольшого куста отдохнуть и покурить. Надо мной и совсем рядом кружилось множество молодых чаек. Я наблюдаю за их легким, бесшумным и красивым полетом, за стремительным падением на воду и ловкостью, с которой они подхватывают мальков. Смотрю на них и завидую: им-то сверху все видно, но мне они не могут сказать - где рыба... Большая стая молодых чаек все время перемещается. Они то летают плавно, словно отдыхают на волнах воздуха, то вдруг собираются в одном месте и быстро-быстро начинают падать на воду. Несомненно, они кого-то ловят. Меня это настолько заняло, что я забыл о своей неудаче и о том, что пора плыть домой. Вот стая чаек приближается; птицы будто не замечают меня и падают совсем рядом. Я начинаю пристально следить за их работой и неожиданно замечаю, что навстречу падающей чайке "закипает" вода, как будто кто-то дразнит птицу оттуда, из глубины. Вот еще, еще... кругом меня бурлит вода, и все ясней и ясней слышится характерное "чмоканье". Я уже почти догадался о том, что происходит, как вдруг из воды вылетел на поверхность довольно крупный красноперый окунь, словно он хотел схватить чайку и промахнулся. Мне стало все понятно: за маленькой рыбкой охотились сразу два хищника - окунь и чайка. Ну что ж, попробую и я включиться в эту охоту, только не на малька... Мне он не нужен... Я схватил спиннинг и послал блесну туда, где часто закипала вода и падали чайки. Не успел я сделать и двух оборотов катушки, как на якорь "сел" крупный окунь. Я быстро выхватил его в лодку, снял с крючков и сделал заброс. Окуни попадают все крупные, и ни одного заброса впустую. Я смотрю только на воду и забываю обо всем, даже о чайках, которые помогли мне обнаружить окуней. Я забыл даже то, что передо мной не маленький замкнутый омут, откуда рыбе невозможно уйти, а большое озеро, связанное с другими большими и свободными проходами. И вдруг клев оборвался. Сгонял блесну раз, другой без пользы и только тут заметил, что чайки удалились от меня и падали уже в другом месте. - Вперед, за разведчиками!.. - говорю я себе и торопливо плыву за чайками. И снова началась горячая охота. Я выбираю места, где гуще "закипает" вода, и посылаю туда свою блесну наверняка. К полудню я наполнил свою корзину превосходной рыбой; живых посадил в садок и здесь же опустил в воду возле куста, а с остальной поплыл на стан, чтобы впервые за эти дни сварить настоящую окуневую уху. К вечеру над местом, где я рыбачил, потянули утки, и можно было неплохо постоять на перелете, но я не мог оторваться, сложить спиннинг и взяться за ружье. Я наполнил вторично мою корзину отборными окунями и, чтобы не попортить рыбу, отправился в обратный путь. Теперь всякий раз, бывая в тех краях - на Белом, на Трубе, на Мысовом или Моховом, - я смотрю, где кружатся мои разведчики, и всегда хорошо добываю окуней. Позднее, когда чайки улетают на юг, я ищу окуней на ямах. Эта рыбалка особая. Надо хорошо знать водоемы, знать жизнь рыб, чтобы с успехом добывать "хладнокровных" хищников. ЗОЛОТОЕ ВРЕМЯ ...Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и в золото одетые леса А. Пушкин Ясный осенний день... Запали ветры, прозрачен воздух, и широко открыта даль. Все в природе будто задумалось; еще вчера зеленело, шумело, цвело и вдруг - затихло, остановилось у какой-то незримой черты времени. Лето прошло... Поблекли травы на лугах, не ярки осенние, запоздалые цветы. Мрачнее стали сосны и ели, а березки и осинки, как девушки-подружки, выскочили на опушку леса в своих новых ярких платьицах и замерли, словно испугались неоглядных просторов. Осень приходит с великими заботами. В полях день и ночь шумят машины, и золотой поток зерна течет к городам и селам; румяными плодами, ворохами овощей дарит земля человека за его труды. А по озерам и болотам табунится дичь. Призывный крик журавлей как бы напоминает всем пернатым об отлете в теплые края. - Пора!.. С началом листопада в лесу зазвенят голоса синиц, снегирей, щеглов; у всякого времени свой цвет и свои голоса... КИЛИКУШКА Тимка первый раз был на покосе. После вечернего чая дедушка притащил две охапки свежего сена, расстелил его под березой и покрыл пологом. - Вот нам и пуховики, в балагане теперь душно спать... Тимка раньше дедушки бухнулся на мягкую постель. Он еще не хотел спать, но приятно было лежать на мягком душистом сене и думать, думать... Обо всем. В темном небе мерцали звезды, их было так много, как весной цветов в поле. А за балаганом, который сделал дедушка, чтобы укрыться от дождя, - стоял лес. Тимка еще не знает, какой он, но, наверное, большой и непроходимый. А в лесу - звери, много зверей, и серый зайчишка сидит где-нибудь под кустиком и подглядывает, что они делают... Тимка затихает и прислушивается. В лесу было бы совсем тихо, если бы не звенел чей-то тоненький-тоненький голосок: - Цы-цы-цы-цы-цы... Тимке кажется, что голосок звенит то справа, то слева, то доносится откуда-то из глубины леса. Когда дедушка лег, Тимка быстро повернулся и спросил: - Деда, а кто это так звенит? Слышишь: цы-цы-цы-цы... - Это большой зеленый кузнечик, - сказал дедушка, - он сидит на березе и задними ножками дрыгает, а на ножках у него зацепочки, и получается такой звон... - А зачем он так? - Должно быть, играет. - А что ж он не спит? - Тебе вот тоже спать надо... - говорит дедушка. Тимка притих. Он лежит с открытыми глазами и все думает, думает. Дедушка, кажется, уснул, но в лесу зазвучал новый голосок. Ну, совсем близко, и Тимка разбудил дедушку: - Кто это так тинькает, дедушка? - А ты что ж не спишь? - Дедушка прислушивается и говорит: - Это птичка. Кто-то обеспокоил ее, вот она и тинькает... - А тут звери есть? - продолжает допрашивать Тимка. - Как в лесу не быть зверям? Лес для зверей, как нам с тобой дом... - И медведи есть? - Медведи в нашем лесу не живут... Спи, а то мне завтра-нужно рано вставать... Но послышались новые звуки: кто-то ровно-ровно, без перерыва, турчал: - Тур-р-р-р-р-р... Спросить бы у дедушки, но он отвернулся и, кажется, уснул. Тимка в неясных догадках долго слушает ночные звуки и, словно под музыку, засыпает... Тимка чувствует чью-то теплую ласковую руку на своей голове. Она тихонько шевелит его русые кудрявые волосы и, чуть касаясь, гладит по щеке. Еще во сне он старается поймать эту ласкающую руку и просыпается. Это теплый ветерок разбудил его. Солнышко уже поднялось над дальним лесом и приятно греет. Вскочив на ноги, Тимка увидел, что дедушки на стане нет, и оттого, что он оказался в лесу один, им овладевает какая-то робость. Но вокруг - наперебой звенели песни птиц; маленькие пичуги как бы не знали страха, и Тимка ободрился. "Медведи в нашем лесу не живут..." - вспомнил он слова дедушки, - а которые зверушки, тех я не боюсь... Тимка обошел вокруг балагана, заглянул внутрь, как бы желая убедиться, что там никого нет, и остановился под березой. Дедушки нигде не было видно. От балагана лес высокой стеной уходил по долине на север, потом поднимался на высокие горы и, спустившись в низменность, поворачивал на восток, окружая огромное поле, на котором виднелось родное село. Какое же оно маленькое издали! В двух шагах от Тимки вдруг качнулся белый куст донника. Мальчик замер, устремив в густоту травы свои быстрые черные глаза. Куст не шевелился. Тимка шагнул вперед и вздрогнул: с земли, почти из-под ног, вспорхнула маленькая серенькая птичка и села на березу. - Ишь ты... какая... - проговорил Тимка и, вздохнув, добавил: - А я думал, кто тут? Птичка перелетела с ветки на ветку и исчезла в зелени листвы. Тимка посмотрел, куда она скрылась, и, как кошка, полез на березу. Сучков было много, он поднимался, как по лестнице. С дерева он увидел дедушку: тот косил совсем недалеко, на опушке леса, и Тимка почувствовал себя полновластным хозяином всего окружающего. - Де-душ-ка-а-а!.. - крикнул он что было силы, но сквозь густую листву не мог пробиться его тонкий голосок, и дедушка не услышал. Он все так же спокойно и уверенно махал косой, подваливая высокую сочную траву. Рядом кто-то пронзительно закричал. Тимка оглянулся: над березой кружились две коричневые птицы; раскинув широко крылья, они легко плавали в воздухе. Тимка уселся на двух, рядом растущих, сучьях и затих. "Как коршуны летают... - подумал он, но сейчас же решил, что это все-таки не коршуны: - Те, однако, поболе будут... Вот так бы человеку: поднял руки и полетел, куда хочешь. Я бы сейчас к дедушке - раз и там... Нет, к дедушке и так добежать можно, а вот домой... пролетел бы над селом и у своих ворот опустился". Птицы долго кружились над березой, и Тимка понял: они следили за ним. Потом одна отлетела немного, остановилась в воздухе и начала быстро-быстро махать крылышками, как жаворонок, когда он поднимается кверху. Тимка затих еще более. В белой рубашке и сереньких штанишках он был совсем незаметен на березе. Птица сложила крылья и камнем ринулась на землю. Тимка не мог разглядеть, что она там делала, но вот птица поднялась и, пролетев мимо Тимки, села на сломанную бурей дуплистую березу. - Ки-ли, ки-ли, ки-ли, ки-ли, ки-ли... - послышалось из дупла. Острые глаза Тимки заметили: из дупла выглянул молодой птенец и, раскрыв рот, принял что-то от подлетевшей птицы. - Это она его кормит... - шепчет Тимка, боясь, что птицы могут его услышать. Сердце то замирало, то начинало учащенно биться от радости: он, Тимка, сам открыл большую тайну. Он забыл обо всем и только следил, как подлетали взрослые птицы к дуплу и кормили своего птенца. Но вот птенец вылез из гнезда, потянулся к подлетевшей птице, замахал еще не вполне оперившимися крылышками и... вдруг упал с дерева... - Должно быть, убился... - испугался Тимка и быстро спустился с березы. Под деревом, в траве, сидел коричневый птенчик, с крючковатым носом, желтым ободком вокруг рта и большими карими глазами. - Живой, не убился?! - обрадованно вскрикнул ТимкА. Хотел его взять, а тот защищается. - Ух ты какой!.. Киликушка! Ну, на, кусай! Не хочешь? Я тебе сейчас кузнечика поймаю... Над Тимкой кружились взрослые птицы и тревожно кричали. Не обращая на них внимания, Тимка поймал кузнечика и, подражая взрослым птицам, прокричал: - Ки-ли, ки-ли, ки-ли Птенец открыл рот и проглотил кузнечика. - Ну, вот и хорошо... Киликушка ты мой!.. Тимка так занялся кормлением Киликушки, что не заметил, как к балагану подошел дедушка. Он вернулся без косы, в одной руке держал котелок с водой, а в другой - маленький берестяной туесок. Поставив котелок с туеском у кострища, дедушка обернулся к лесу и крикнул: - Ти-и-мка-а! - Здесь я, дедушка! - вынырнул Тимка из-за березы с Киликушкой в руках. - Ты где это взял кобчика? - Вон с той обломанной березы упал... - и Тимка, торопясь, рассказал дедушке все: как он наблюдал за птицами, как они кормили своего детеныша, как он упал. - Только посадить его в гнездо обратно нельзя, туда не залезешь... Я ему уже имя дал - Киликушка. Как покричу: ки-ли, ки-ли, ки-ли - он, смотри, дедушка, уже и рот раскрывает, дам кузнечика, он и съест... - Он не только кузнечиков ест, а и жучков разных, - сказал дедушка. - Это птица не вредная... Не то что коршун... - Я ему, дедушка, на березе гнездо сделаю и там с ним спать буду... - Ну, и сверзишься, как твой Киликушка... Давай будем чай греть. Я вот ягодок набрал, покушай с хлебцем... После чая Тимка попросил у дедушки перочинный нож. - Зачем тебе? - Я прутиков нарежу, Киликушке гнездо сделаю. Дедушка дал. - Смотри, только не потеряй, а то вернется папашка с войны, он нам обоим задаст жару-пару. Это его любимый ножик... Перочинный нож для Тимки был заветной мечтой. Он видел его даже во сне. Расставался Тимка с ножом всегда неохотно. Может быть, в этом были виноваты родители, они постоянно прятали нож и тем еще больше возбуждали к нему интерес. А нож ничего особенного не представлял - светлая роговая ручка и одно блестящее лезвие. Но Тимке он казался настолько красивым, ловким и острым, что он не мог себе представить что-нибудь более совершенное! Нож постоянно хранился у отца в сундучке. Изредка он давал Тимке построгать что-нибудь, но вскоре же отбирал. - Нож - не игрушка. Порежешься, чего доброго, а то еще и потеряешь... С тех пор как отец ушел на войну, Тимке ни разу не приходилось держать в руках этот замечательный нож. Взял ли отец его с собой, или оставил дома - Тимка не знал. Только здесь, на покосе, Тимка снова увидел его у дедушки. Сейчас, получив нож в полное распоряжение, Тимка от радости не знал, за что взяться. А день выдался тихий да солнечный. Тимке казалось, что все вокруг него поет и радуется: поет земля, поют деревья и травы, поет синее безоблачное небо. Везде порхают бабочки: белые, желтые, темно-лиловые, синие; резвятся жесткокрылые стрекозы; в траве неумолчно трещат кузнечики, а сверху, из небесной синевы, звенит и звенит, как множество серебряных колокольчиков, песня жаворонка. И вдруг эту стройную песню нарушают резкие крики: ки-ли, ки-ли, ки-ли... Это родители Киликушки появились над станом, увидели на балагане своего птенца и стали звать с собой. Беспомощный Киликушка жалобно отвечал им и махал крылышками, словно показывал: смотрите, я не умею летать... Тимка будто очнулся. - Жалко вам свое дите, а я не виноват... - сказал он. - Вот сделаю гнездо, тогда можете прилетать. Тимка покормил Киликушку, быстро взобрался на березу, нарезал прутьев и сплел между сучками большое, как корзина, гнездо. Устилая его листочками, Тимка говорил: - Мягкая будет постелька моему Киликушке... Но странно, Киликушка не стал сидеть в гнезде, а быстро взобрался на ветку над гнездом и там успокоился. - Ну, что ж, сиди так, если тебе нравится. Тимка не прочь бы устроить и себе постель на березе, чтобы спать рядом с Киликушкой, но не знает, как это сделать. Дедушке не понравилось Тимкино устройство. - Птицы сидят в гнезде, пока они маленькие, а подрастут и гнездо забывают. Все больше на ветках сидят. И носить птиц в руках нельзя, у них перышки мнутся. Пойдешь кузнечиков ловить, его на плечо посади. - Да он царапается. У него вон какие когтищи острые... - А ты полотенцем перевяжи плечо, и не будет больно. До вечера Тимка носил Киликушку на плече. Наклонится, поймает кузнечика и подаст ему. Киликушка без разбора глотает и сереньких, и зеленых, и краснокрылых, только подавай. Перед ужином Тимка посадил Киликушку на березу и только слез, как Киликушка поднял крик. - Ишь ты, заскучал, - сказал дедушка. - Ты теперь ему вроде няньки... - А он не упадет, дедушка? - Нет, у них лапы цепкие. - А как же он из гнезда упал? - Подлететь, видно, хотел, а крылышки не сдержали... За ужином дедушка отобрал у Тимки нож и спрятал его в карман. С наступлением темноты Тимка еще раз слазил на березу, погладил Киликушку по голове и на прощанье сказал: - Ну, теперь спи... Ты на березе, а я внизу... Утром опять будем охотиться за кузнечиками. С этого дня так и повелось: дедушка уходил чуть свет косить, а Тимка, проснувшись, снимал Киликушку с березы, и начиналась охота за кузнечиками. Родители Киликушки куда-то улетели и больше не появлялись над станом. Первые дни Киликушка спокойно сидел на плече Тимки и ждал, когда тот подаст ему кузнечика. Иногда больно щипал за пальцы хозяина. - Лови сам, раз ты так щипаешься... - сказал Тимка. - Ки-ли, ки-ли, ки-ли...- закричал Киликушка, устремив глаза в траву. - Вот он, вот... - указал Тимка пальцем на кузнечика. И к удивлению Тимки, Киликушка слетел с плеча, но сел так, что закрыл собой кузнечика. - Да не так же! - Тимка хотел помочь, но не успел протянуть руку, как Киликушка уже схватил кузнечика. - Ну вот и хорошо! Не буду же я тебя всю жизнь из рук кормить!.. Так шаг за шагом Киликушка проходил школу жизни. Ночевал Киликушка по-прежнему на березе. Однажды Тимка долго проспал, а когда проснулся, увидел: нет на березе его друга. Он подумал, что Киликушка спит в гнезде, и быстро вскарабкался на березу, но гнездо было пустое, и Тимка в отчаянии закричал: - Киликушка!.. Киликушка!.. Обычно Киликушка сейчас же отзывался своим звонким голосом: ки-ли, ки-ли, ки-ли... Этот голос Тимка мог узнать среди бесконечного множества птичьих голосов, но сейчас он не услышал отклика. Над степью и по опушке звенели голоса мелких певчих птиц, где-то далеко в глубине леса кричала сорока, но голоса Киликушки не было слышно. - Киликушка!.. Киликушка!.. Невдалеке дедушка сгребал сено, и Тимка решил бежать к нему: может быть, он видел, куда девался Киликушка. Но не успел Тимка сделать несколько шагов, как над ним со звонким криком закружился Киликушка. Тимка весь затрепетал от радости: его Киликушка летает! Сам научился и прилетел на его зов! Киликушка красиво развернулся в воздухе и опустился на балаган. - Как же это ты так, без меня?! - сказал Тимка с укоризной. - Лес большой, можешь заблудиться Разве так можно? - Ки-ли, ки-ли, ки-ли... - отвечал Киликушка, глядя в глаза хозяину. - Кушать захотел? Ну, сейчас мы пойдем к дедушке, там у него много-много кузнецов... Какой же ты молодец, Киликушка мой, - летать научился и голос мой понимаешь!.. Тимка посадил Киликушку на плечо и только отошел несколько шагов от стана, как тот снялся и полетел. Тимка шел, а Киликушка кружил над ним и звонко кричал, словно радовался, что научился летать, что теперь он свободная и вольная птица. Вот он пошел кругами все выше и выше, потом вдруг остановился в воздухе, помахал крылышками и, неожиданно сжавшись в комочек, ринулся к земле. Когда Тимка подбежал, Киликушка уже глотал большого зеленого кузнечика. - Молодец, Киликушка! - похвалил его Тимка и хотел посадить на плечо, но Киликушка быстро поднялся и снова стал высматривать свою жертву... Запыхавшийся Тимка подбежал к дедушке. - Киликушка сам научился летать!.. - выпалил он. - Я проснулся, а его нет. Испугался, думал, его какой-нибудь зверь заел, да как закричу: Киликушка! - он и прилетел. - На то он и птица, чтобы летать... - отозвался дедушка. - Теперь он и пищу сам себе добывать станет... - А от меня не улетит? - Не будешь обижать, так и не улетит... Вон, смотри, Киликушка твой опять кого-то поймал... Теперь каждый новый день приносил Тимке новые заботы, а вскоре этих забот стало еще больше. За прошедшие дни дедушка обкосил всю лесную опушку, где трудно было работать машинам. Через несколько дней после того, как Киликушка научился летать, приехала бригада косарей с сенокосилками и граблями. На стане стало шумно. Теперь Киликушка не мог сидеть на балагане и спасался от любопытных только на березе. Днем Тимка уходил с Киликушкой далеко в поле, там было покойно и для него и для Киликушки, а ночью долго не спал и все слушал, не полез ли кто-нибудь из ребят на березу за его любимцем? Дедушка видел тревогу Тимки и, как только мать приехала за сеном, отправил внука домой. - Там и тебе и твоему Киликушке будет покойней... В селе для Киликушки началась новая жизнь. В избе было тесновато и душно, сидеть на окошке неудобно. В первый же день на него кинулась кошка, защищаясь, Киликушка уколол ее острыми когтями, и теперь она ходила поодаль, искоса поглядывая на своего врага. Тимка прибил на окне у верхнего стекла планочку и посадил туда друга: - Тут тебя никто трогать не будет... Когда Тимка с Киликушкой вышли на первую охоту, переполошились куры, и сколько ни останавливал их петух, сколько ни кричал задорно, словно вызывал на бой непрошеного гостя, куры не послушались и спрятались во двор. Мать немного поворчала на Тимку, но все-таки сжалилась и отрезала кусочек сырого мяса. Киликушка тут же съел его и еще смотрел на руки хозяйки большими круглыми глазами. И полетели для Киликушки дни за днями - сытые, спокойные... Каждый новый день они уходили за мельницы, к озерам. Там Киликушка любил гоняться за стрекозами; после охоты можно было посидеть на кусте, а то и поймать лягушку. Иногда Тимка оставлял его одного где-нибудь на ветке возле озера и быстро убегал домой. Киликушка сейчас же снимался и летел следом, останавливаясь в воздухе и выслеживая жука или кузнечика. В этих походах Тимка много раз встречал возле озер пастуха Егорку. Пастух не сводил глаз с Киликушки, пока тот занимался охотой. Егорка был немного старше Тимки, и ему очень хотелось иметь такого друга, как Киликушка. - Ну, на что он тебе? - спрашивал пастух. - Мне вот скучно... Все один и один... - А овечки? - А что овечки? Бя-а-а да бя-я-а!.. Вот и все. А то бы я ходил с ним, разговаривал... - Если бы ты хотел, сам бы мог поймать такого Киликушку, - говорил Тимка и уходил. Так прошло лето. Осенью кузнечиков стало меньше, и Тимка с Киликушкой уходили на поля, где колхозники убирали хлеб. Там, над суслонами хлеба, сновали осенние коричневые стрекозы, Киликушка гонялся за ними, а потом отдыхал на вершине суслона или омета соломы. Колхозники хвалили Тимку и его птицу. - Молодец, Тимка, что такую птицу приручил... И все было хорошо. Сыт был Киликушка, и доволен был Тимка. Дни за днями проходили без тревог и больших забот. Но однажды вечером дедушка сказал: - Сейчас твоего Киликушку прокормить - ничто, легкое дело, а что ты будешь делать с ним зимой? Кузнечиков и стрекоз не найдешь, чем кормить станешь? - А мясом... - отозвался Тимка. - Уж не думаешь ли ты, что мы для него барана резать станем? - вмешалась мать. - Мышонков ловить буду... - ответил Тимка. - Много ли ему надо? - две мышки и хватит. Дедушка помолчал и сказал: - Не переживет твой Киликушка зиму, помрет... На зиму эти птицы в теплые края улетают, а все почему? - корму там сколько хочешь. А у нас и холодно и корма нет... Тимка не хотел соглашаться со взрослыми, но с этого дня у него появилась новая забота: как, в самом деле, прокормить Киликушку долгую зиму? Он придумывал всякие способы: наделает дедушка мышеловок, он разнесет их по соседям, и мышки будут пойманы. Ну, а когда не будет мышек, он отдаст свой кусочек мяса, и Киликушка будет сыт. Но зима еще была далеко, и Тимка каждое утро отправлялся с Киликушкой на охоту. Как-то Тимка возвращался домой с колхозного тока. Там была горячая работа, и Тимка, забывшись, пробыл почти целый день. На току было все в движении - и люди и машины. Размеренно и строго стучал трактор; как жадный ненасытный зверь, ревела молотилка: а-а-а... а когда бригадир, дядя Петр, бросал ей в пасть разрезанный сноп пшеницы, она на время словно давилась: ам-а-ам-ам... и снова начинала реветь. - Давай, давай! - кричал весь запыленный дядя Петр. - Не задерживайся!.. Здесь нельзя было останавливаться. Торопились подвозить снопы, торопились подавать их на полок молотилки, торопились отвозить солому, отгребать зерно... - Бери-ка, Тимка, лопату, помогай! - крикнула ему девушка-соседка. - Никуда твой кобчик не денется... - Не кобчик, а Киликушка... - поправил ее Тимка и побежал посмотреть, что делает его друг. Киликушкй сидел на ближайшей клади соломы и ощипывался. - Я здесь, Киликушка! - крикнул ему Тимка и вернулся к веялке. Он работал долго и даже забыл о Киликушке, только когда услышал его крик сквозь рев машин, опомнился и побежал искать друга. Киликушка летал недалеко от стана и громко кричал. - Здесь я, Киликушка, соскучился?! Возвращаясь домой, Тимка увидел возле озера пастуха Егорку. Стадо отдыхало, а Егорка, склонившись, что-то делал. Киликушка полетел к озеру, а Тимка завернул к пастуху, и тут случилось то, чему он и сам на другой день не верил. Егорка сидел и перочинным ножом строгал палочку. - Ты что это делаешь? - спросил его Тимка. - Да вот... палочку себе... - нехотя ответил Егорка. - А ножик у тебя чей? - Чей же, как не мой? А у тебя разве нет ножика?.. - Нет... - вздохнул Тимка. - Вот давай менка: я тебе ножик, а ты мне Киликушку... - проговорил Егорка, не глядя на Тимку. Тимка молчал. Свой ножик, свой!.. Ни у кого не просить... Что надо - достал и сделал... "А Киликушка не переживет зиму"... - вспомнились слова дедушки. И опять завертелся ножичек - маленький, блестящий. Он, казалось, заслонил все, и Тимка, ничего не помня, уже раскрыл рот, чтобы сказать, что он согласен... - Да нет, - проговорил вдруг Егорка, - твой Киликушка такого ножика не стоит... Это же нож, вещь, а Киликушка - пырх - и нет его. Лови ветра в поле... Нет, я, пожалуй, не отдам... И как потом все случилось, Тимка толком не мог рассказать дома. - Я ему отдал Киликушку, а он мне нож... Дедушка взял нож, осмотрел его и с брезгливостью бросил на стол. - За такую дрянь ты отдал своего Киликушку? Да ты что, Тимка, уж не ослеп ли? Потом посмотрела мать и руками всплеснула: - Что же ты, сынок, сделал? Такого Киликушку ты, может, в жизни больше иметь не будешь... Обманул тебя Егорка... Тимка только сейчас увидел, что ножик расхлябан, что лезвие заворачивается в любую сторону и что им легко порезать руку. Он краснел, бледнел и вдруг разрыдался. Обидно было не потому, что его обманул Егорка, а потому, что он больше уж никогда не увидит своего Киликушку. Было уже темно, когда Тимку в слезах мать уложила в постель. - Завтра утром отнесешь Егорке ножик и возьмешь Киликушку. Эка ведь беда какая!.. - А Киликушку чем кормить будем зимой? - не успокаивался Тимка. - Да прокормим как-нибудь... Спи... Эту ночь Тимка плохо спал, часто вскакивал и смотрел на окно. Нет, его Киликушки там не было, и он снова начинал потихоньку плакать и шептать: - Киликушка мой, Киликушка... Утро выдалось пасмурное и дождливое, но Тимка оделся и пошел выручать друга. Он долго искал Егорку, побывал на всех знакомых местах, где охотился с Киликушкой, но ни пастуха, ни стада не было видно. Только в полдень, далеко от села, на Сухой Речке, Тимка увидел стадо баранов. Егорка сидел на кочке, прикрыв голову зипуном от дождя. - Возьми твой ножик и давай моего Киликушку, - сказал решительно Тимка, подойдя к пастуху. Егорка взял ножик, осмотрел его и спрятал в карман. - Мне без ножика нельзя... - сказал он важно. - Это хорошо, что ты принес... А Киликушку я вернуть не могу. Улетел твой Киликушка... - Как улетел? - Улетел, и все... Сегодня утром. - Да ты что с ним сделал? - чуть не плача допытывался Тимка. - Ничего... Я только ощипал ему макушку, чтобы приметней был... Ну, он и улетел... Тимка еле сдержался, чтобы не расплакаться. - Тебе бы так ощипать голову, небось, не понравилось бы... Вот подожди, я скажу дедушке, он тебе задаст... - проговорил Тимка с угрозой. На все вопросы Тимки - куда полетел Киликушка, Егорка отвечал, что не знает: - Полетел и не вернулся... Убитый горем Тимка ушел от пастуха и долго ходил по Сухой Речке, надеясь увидеть своего друга. Но Килнкушки нигде не было видно. Моросил дождь, а все птицы попрятались. Только вечером Тимка вернулся домой. На расспросы матери и дедушки Тимка, понурив голову, ответил: - Улетел Киликушка от Егорки... Он ему голову ощипал, чтоб, говорит, приметней был... Дедушка бранил Егорку, а мать, вздыхая, говорила: - И что тебе понравился этот ножик? Хотя бы хороший был, а то дрянь поломанная... Вот и лишился Киликушки... Тимке было несказанно жалко Киликушку. Это была первая и тяжелая утрата в его жизни. Он понимал, почему она случилась, и не мог рассказать ни матери, ни дедушке. Он всегда хотел иметь свой перочинный ножичек и никогда его не имел. Это и заставило его сделать непоправимую ошибку. "Ну что ж, Киликушку теперь не вернешь", - думал Тимка и втайне был доволен, что Киликушка улетел от злого Егорки, что он только его признавал своим хозяином. Это, наконец, Тимку немного успокоило, и он лег спать. Утром, еще сквозь сон, Тимке вдруг показалось, что он услышал голос Киликушки. Тимка вскочил и бросился к окну. Нет, на перекладине над воротами не было его друга. Это мать пошла к соседям и скрипнула калиткой. Тимка быстро оделся и направился к далекой Сухой Речке. Там Киликушка улетел от Егорки, и там его нужно искать. Так думал Тимка. День был пасмурный и тихий. Иногда из-под ног взлетали жаворонки и пугали своим шумом. Но нигде не было видно кобчиков, обычно летавших в это время. Тимка опять обошел все места, где бывал с Киликушкой, зорко вглядываясь вдаль и волнуясь при появлении какой-нибудь птицы. Но все было напрасно. Уже к обеду Тимка вдруг почувствовал голод и повернул к селу. Когда он проходил мимо Кривого озера, где нередко бывал с Киликушкой, ему показалось, что на другой стороне в кустах промелькнула какая-то птица. Тимка побежал, нет, скорее полетел, не спуская глаз с кустов. - Киликушка!.. Киликушка!.. - изредка выкрикивал он прерывающимся голосом. И вот, когда он поравнялся с замеченным кустом, оттуда вдруг вылетел кобчик. - Киликушка!.. - громко крикнул Тимка, и у него упало сердце - птица улетала и была уже над озером. Тимка прокричал еще несколько раз и замер на месте - птица повернулась в воздухе и с криком: ки-ли, ки-ли, кили... - понеслась к нему. - Киликушка мой! Киликушка! - кричал потрясенный Тимка. - Это я!.. Хозяин твой!.. Птица сделала круг над ним и с радостным криком, как показалось Тимке, села к нему на плечо. Это был Киликушка. Не тот, каким он передал его Егорке, но Киликушка. Голова его была ощипана сверху, и он походил на лысого старичка. Тимка погладил своего друга: - Пойдем домой, я тебя мясом угощу. И снова в доме Тимки жизнь пошла спокойно и размеренно. Киликушка как бы стал членом семьи, все его любили, все обходились с ним ласково, и никто не думал, что скоро все изменится и они навсегда расстанутся с ним. А случилось это так. Два дня была холодная, сырая погода, и мать не пускала Тимку из дома. Киликушке было скучно сидеть на палочке, он часто летал по комнате из угла в угол, будто искал выход. Тимка понимал тоску птицы о воле и на следующий день, хотя погода нисколько не улучшилась, оделся в мамину телогрейку, надвинул поглубже свой картуз с порванным козырьком и пошел с Киликушкой в поле. Отойдя за мельницу, Тимка выпустил Киликушку, а сам, отыскав ямочку, укрылся в ней от ветра. Киликушка летал рядом Тимка изредка поглядывал на него и старательно строгал палочку, довольный тем, что отцовский перочинный нож попал ему в руки. Он так был занят своей работой, что не видел, как с севера наплыла тяжелая черная туча, а от леса уже двигался по направлению к селу ураган, поднимая огромные столбы пыли на дорогах. Неожиданно Киликушка закричал звонко и протяжно. Тимка поднял голову и увидел - к мельнице летело с десяток таких же кобчиков, как и Киликушка. Он не боялся, что его друг, смещавшись с сородичами, может улететь. Такие встречи уже бывали не раз, но Киликушка всегда возвращался к хозяину. Бросив палочку, Тимка пристально стал следить за полетом птиц. Киликушка не мешался с ними, но и не отставал. Кобчики сделали круг над ним, потом словно покатились вниз, направляясь к мельницам. Это встревожило Тимку, он вскочил на ноги и громко закричал: - Киликушка!.. Киликушка!.. Сквозь шум ветра ему послышался отклик, но совсем не похожий на голос Киликушки. Птицы удалялись. Тимка, спрятав нож в карман, кинулся следом. Бежать в маминой телогрейке было неудобно, ветер толкал его в спину, Тимка падал и на время терял птиц из виду. В последний момент, который остался в памяти Тимки, он увидел, как птицы долетели до первой мельницы и спрятались под ее высокой острой крышей. Налетевший ураган сбил его с ног и пылью, как черной тучей, закрыл мельницу. Когда немного посветлело, он увидел, как под напором ветра отломилось одно крыло мельницы, за ним второе, потом ветер приподнял острую крышу и, как шапку, бросил ее на землю. Из-за пыли Тимка не видел, куда улетели птицы, но ему казалось, что они сидят внутри мельницы и дожидаются, когда утихнет буря. Не подходя близко к поломанной мельнице, Тимка долго звал Киликушку, но знакомого - ки-ли, ки-ли - не услышал. Он сбегал к другой низенькой мельнице, стоявшей недалеко, но и там птиц не было. До позднего вечера Тимка бегал от одной мельницы к другой и звал: - Киликушка! Киликушка!.. Ну покажись! Он не хотел верить, что больше не увидит Киликушку, и долго тоскливо звал своего друга. Приближалась ночь. Куда исчез Киликушка - осталось тайной. Несколько дней, несмотря на уговоры дедушки и матери, Тимка ходил к мельницам и по всем тем местам, где когда-то охотился с Киликушкой, но нигде не видел ни одного кобчика. Наконец он примирился с мыслью, что Киликушке нужно было лететь в теплые страны, но ему так хотелось хотя бы еще разок взглянуть на своего друга, попрощаться с ним, а потом пусть бы летел!.. Потеря Киликушки для Тимки была тяжела и непоправима. Сколько радостных дней он пережил с ним!.. Успокаивая его, дедушка говорил: - Ничего, не горюй. Весной твой Киликушка прилетит из теплых стран. Может, и вспомнит тебя... Ну, а не вспомнит, мы другого добудем... Поедем в лес и добудем... ТРОШКА Это был мой последний выход - за осенней пролетной птицей. Мне казалось, что несмотря на холода, сковавшие озера, где-то еще могут встретиться запоздавшие, одинокие утки. Посетив одно, другое озеро, я убедился, что встречу с водоплавающими придется отложить до весны, - и на озерах, и в полях было пусто. Хотя до вечера времени было еще много, я круто повернул назад и медленно зашагал к станции. Над притихшими полями низко ползли белесые тучи, походило на то, что они вот-вот опустятся на землю обильным снегом. Холодный ветерок иголками покалывал щеки, но идти было легко, и я по привычке заглядывал в каждое озерко, встречавшееся на пути. Везде одно и то же - шумят под ветром низкорослые почерневшие кустарники да камыши с осокой, и хоть до ночи стой - не услышишь птичьего голоса. Но вот в одном кочкарном болотце, мне показалось, кто-то шмыгнул между кочками. Я бросился туда и, к своему удивлению, увидел - чирка-трескунка. Мне не стоило большого труда поймать однокрылую птицу; это был самец со всеми признаками его весеннего наряда, правое крыло у него было перебито и болталось на тончайших сухожильях. Ранение произошло давно и, может быть, не на этом озере, и мой пленник настолько отощал, что был легок, как пушинка. Я не замедлил окрестить его Трошкой: весенней порой его трескучий голос слышно на каждом озерке, где задерживаются утки. - Ну что, Трофим Иванович, пойдем жить ко мне? Тут и холодно и страшно одному, не правда ли?.. Трошка дрожал всем своим маленьким телом и прятал голову. Я посадил его за пазуху и ускорил шаг. Ни в пути, ни дома Трошка не протестовал против пленения. Может быть, потому, что был болен и отощал? Первый кусочек хлеба я насильно вложил в его узенький носик, но воду он стал пить сразу. Утром я исследовал рану. Ни о каком сращивании перебитой кости нечего было и думать. Застаревшая ранка поджила, и болтавшееся крыло только причиняло боль и мешало. Я ножницами отрезал оставшиеся жилки, и оно отпало. Мне показалось, что Трошка веселее зашагал в свой уголок. Так началась наша совместная жизнь. Вскоре Трошка привык не только к своему уголку, к посуде с хлебом и водой, но и к своему имени. Работая за столом, я старался не смотреть в его сторону и, выждав, когда он положит голову на спинку и заснет, тихо произносил: - Трошка, иди кушать... В первые дни это не оказывало никакого действия, он смотрел на меня и не поднимался с места. Тогда я вставал, подходил к нему и на руке предлагал скушать рыбьи кишочки. Это любимое блюдо угасило в конце концов в нем страх и выработало рефлекс. Теперь стоит только сказать: "Трошка, иди кушать", - как он вскакивает и почти бежит к моим рукам. Тут уж обязательно нужно его угостить любимыми кишочками или мелко нарезанными кусочками свежего рыбьего мяса. Получив порцию, он сейчас же уходит на свое место и оттуда следит за всеми моими движениями, Иногда я усаживал его на колени и рассказывал о долгой-долгой зиме, которую нам предстояло пережить, а мама слушала и говорила: - Ну что ты болтаешь как маленький! Не дано птице понимать человеческую речь. - Как же не дано, - возражал я, - а кушать-то он идет, когда позову... - И собака идет, когда ей кричат: на!.. - Так собака давно приучена человеком, а это птица да еще дикая. Разве этого мало?.. Мама смеялась и называла меня ребенком, хотя я давно вышел из этого возраста. - Учи, учи, может, потом в цирке показывать будешь... Эта тихая жизнь и для Трошки и для меня скоро кончилась. Мама принесла пестрого маленького котенка. Он еще ходил как-то боком, неумело подпрыгивал и часто падал. Трошка встретил нового жильца недружелюбно. Он зашипел на него и легонько клюнул в бок. Котенок отскочил, долго смотрел на драчуна, потом воинственно поднял хвост трубой и прошел мимо. Здесь было явное неравенство сил. Трошка был старше и, конечно, сильнее, но котенок - мы его звали Васькой, - несмотря на свою молодость, имел острые, как иголочки, коготки и большое желание поиграть, чего Трошка не понимал. Рыбьи кишочки и для котенка были лакомым блюдом, и, предвидя возможные в дальнейшем схватки, я стал потихоньку наказывать Ваську, когда он приближался к Трошкину месту. Вскоре Васька стал знать черту, за которую не следовало переступать, отношения наладились и закрепились. И вот началась холодная, суровая зима. Как мы переживем ее? Вечером, когда за окном шумела пурга, я усаживал Трошку на колени, гладил по спинке и мечтал вслух: о весне, когда вскроются реки и озера, о наших походах с ним, о встречах с его родичами... - Ребенок, право слово, ребенок... - говорила мама. А мне не обидно. Я хочу, чтобы Трошка, после мук и страданий, пережил радость весны, как ее переживаем мы... ОТПИРОВАЛИ Поздняя осень... Когда побуревшие камыши склоняются под ветром, из зарослей показывается низенькая охотничья избушка Ахметжана. Стоит она на берегу большого острова - одинокая, полуразвалившаяся. На запад виден поселок Старая Кочемка, а на восток открывается широкий простор Убинского "моря". Среди многочисленных озер Барабы Убинское выделяется своей величиной, и его глубокое "стекло" никогда не зарастает. С юго-западной стороны, на зыбких островах, огромные камышовые заросли, и среди них немало озер, имеющих свои собственные названия. Имеется и своя речка - Черная, в которой всегда замечается течение. Озеро Убинское лежит на большом пролетном пути к северным безлюдным просторам Западно-Сибирской низменности. Весною многие отряды птиц оседают на нем. Тут хватает места и гусям, и лебедям, и журавлям, и уткам всех пород, и многочисленным куликам; здесь же, в камышах, находит приют масса певчих птиц. Весной - и днем, и ночью - над озером не смолкает птичий гомон, а сейчас не слышно ни одного голоса, только камыши шумят... Избушка Ахметжана стоит на большом острове между "морем" и прибрежными озерами. Рядом - неширокая канава (копанец), по которой Ахметжан плавает в Старую Кочемку. На озере рыбачит несколько рыболовецких артелей, и зимой и летом ходят невода. Ахметжан работает один, у него совсем немного ловушек, но он выполняет государственный план и обеспечивает свой небольшой колхоз рыбой. Много лет рыбачит Ахметжан: состарилась избушка, состарился и сам хозяин. Узенькая бородка, удлиняющая его сморщенное загорелое лицо, поседела, плечи опустились, и руки кажутся не по росту длинными, но в глазах все еще горит огонек влюбленности в родное "море", в шумные камыши, в свой труд - обновленный и нужный всем людям. Как-то вечером, сидя возле избушки и наблюдая за вечерним небом, он сказал: - Обидно, Петрович, силы мало остается... - и, вздохнув, добавил: - Рано родился, только напоследок увидел настоящую жизнь. Жалко... Много лет пронеслось, много сил потратил, а для чего? Жил я... - Ахметжан с трудом подыскал слово, - как трава. Буря меня ломала, как вот эти камыши, солнышко только теперь увидел... - Ничего, - говорю, - всем родиться в одно время, Ахметжан, нельзя. Радостно сознавать, что простой человек, а не кучка богачей да разбойников, стал хозяином жизни. Ахметжан будто не слышит моего замечания. - Прошлый раз председатель колхоза говорит мне: "Пора тебе, Ахметжан, кончать с рыбалкой, не, молодой... Ты много потрудился и имеешь право на отдых. Так, говорит, записано в нашем законе...". Знаю, говорю, что там записано о советском человеке, да только сидеть без дела трудно. Тянет... Я не мог найти необходимые слова, чтобы рассеять его грустное настроение, они сами должны родиться в его душе... Вчера он осмотрел свои сети, погрузил рыбу в лодку и поплыл домой... Я уже неделю живу на этом огромном и богатом озере. Я захватил ту позднюю осеннюю пору, когда птица, как говорит охотник, - "валом валит". Последними к югу шли гоголи и серые утки. Они совершенно не разбирали чучел и сотенными табунами падали к моим облезлым, некрасивым болванкам. А сегодня за весь день я не увидел ни одного порядочного табуна. По-видимому, осенний перелет заканчивался. Прекратилась канонада к северу от избушки - значит, охотники "подались к домам"... Пора, пожалуй, и мне собираться в путь... ...К вечеру Ахметжан не вернулся... Всю ночь бушевал ветер. Под его напором гудели камыши, и казалось, избушка стоит не на острове между озерами, а среди высоких, по-осеннему оголенных берез. Свирепый ветер ломал высохшие камыши и частенько хлестал ими в стекла единственного окошка. В избушке было холодно, и я долго не мог уснуть. Будто за стенами зима уже праздновала свою победу над теплом и светом. Может быть, к утру весь неоглядный простор камышовых зарослей покроется снегом, а озеро льдом, и я окажусь в плену непреодолимых препятствий. Ахметжан не в силах будет пробиться к избушке на лодке, и я не решусь идти по свежему льду, пока он не окрепнет. Ну, что ж, у меня есть дичь, а в озере - много рыбы. Плохо с топливом, дров осталось очень мало, а камыш сгорает как солома и не дает настоящего тепла. Охваченный тревогой, я вышел. Нет, снега еще не было, но холодный, пронизывающий ветер не сулил ничего хорошего. Сквозь шум ветра иногда прорывался свист незримых крыльев, и я догадывался, что в эту бурную ночь летели к югу последние стаи. Порою слух улавливал звуки, похожие на человеческие голоса, но я знал, что поблизости не было охотников, а старик Ахметжан не решится плыть в такую погоду да еще ночью. Я продрог и вернулся в избушку. Собрав всю свою одежду, я завернулся и, хотя на короткое время, уснул. Наступившее утро было такое же бурное и холодное. На озере, словно лебеди, слетевшиеся со всего севера в эту шумную ночь, гуляли волны-беляки. Их белые гребни дробил ветер, и мелкая пыль, как туман, висела над всем необозримым "морем". От моего скрада на кромке озера не осталось и следа - ветер разметал все по камышинке, и сейчас не было никакой возможности восстановить его, да, собственно, и не нужно было. Озеро опустело. В полдень ветер затих, появилось солнце, но небо было зеленое. Солнечные лучи слабо грели, ночью можно было ожидать первый заморозок. Вернувшийся Ахметжан подтвердил мои догадки. - Однако, ночью морозко стукнет... Никакой охоты больше не будет. Давай уху варить, да и домой... Ахметжан собрал все свои снасти - вентери развесил по стенам избушки, а сети бросил в нос лодки. - Зимой починять надо... На этот раз рыбы оказалось совсем немного. - Как сивер загуляет, рыба совсем не идет, - сказал он, передавая мне крупных окуней. - Вари всех - не съедим, тебе на дорогу годятся... После обеда мы поставили в лодку корзину с рыбой, сложили всю мою добычу и присели у кострища покурить. Попыхивая цигаркой, Ахметжан показал на небо. - Вон беркуты к теплу кочуют, от зимы улетают... Высоко в небе плыли к югу четыре беркута. Они не махали крыльями, а плыли, словно катились под гору. Любуясь их полетом, Ахметжан сказал: - Отпировали!.. Больше им здесь делать нечего... Поплывем и мы, Петрович, пока нас не прихватил мороз... Старик провожает взглядом улетающих птиц. - Смотрю я на них и думаю: придет весна, и снова они вернутся на родину... - и не договаривает. - Ничего, Ахметжан, и мы еще встретим с тобой весну! Мы еще услышим ее звонкое и веселое шествие!.. Наша весна - всегда впереди!.. Ахметжан молча встал и пошел к лодке. Когда мы отплыли от избушки, в редких камышах нас встретил первый тонкий ледок. - Прощай до весны, чудесное озеро!.. ГОРЛИНКА За жарким летом незаметно подошла тихая, спокойная осень. Кудрявые березы накинули на себя золотистые одежды, а шумливые осины зарделись каждым листом, как в пламени горят; побурели кусты, пожелтели травы, только сосны да ели остались в своем постоянном зеленом наряде. Ах, как все это было интересно молодой Горлинке! Ведь она только этим летом появилась на свет и еще не видела осени. В синем небе - ни облачка, только яркое, ласковое солнце спокойно плывет в безмерном просторе; воздух прозрачный, не томит жара, и тишина-тишина кругом - каждый звук, каждую песенку птичью и даже шорох слышно. Пока Горлинка была маленькая, из родного гнезда она ничего не видела. Густая зелень куста закрывала все: и большой лес, и озеро, и широкие поля, раскинувшиеся за ним. Даже солнце заглядывало сюда только маленьким игривым лучом, который она старательно ловила своим тонким носиком и никак не могла поймать. Горлинка росла одна. Ворона-воровка обидела родителей и утащила одно яичко, и теперь вся забота и любовь отдавались ей одной. Там, в родном гнездышке, она выросла, оделась в нарядные перышки и, когда отросли крылья, взмахнула ими и перелетела на соседнюю ветку. Испытав радость полета, она уже не могла остановиться и, с ветки на ветку перепархивая, вылетела из куста. Много хлопот доставляла Горлинка родителям в первые дни. Она неустанно летала по лесу, носилась над озером или улетала далеко в поле, и родители должны были следить за ней, чтобы она не попала в какую-нибудь беду. Но Горлинка не могла долго и спокойно сидеть на одном месте. Она хотела многое видеть и многое знать. Она полюбила лес, в котором родилась, полюбила синее спокойное озеро, постоянное щебетанье птиц, полюбила просторы полей, расстилавшиеся за озером. Каждое утро она облетала любимые места и всем встречным птицам посылала привет. - Доброе утро! - ласково отвечали они Горлинке. Только угрюмые коршуны сидели нахохлившись и злобно смотрели ей вслед, завидуя ее быстрым крыльям. Родители привыкли к ее утренним прогулкам и перестали беспокоиться. Горлинка всегда быстро возвращалась к любимой березе, на которой они ее поджидали. Однажды Горлинка решила облететь весь лес, ведь она еще мало видела, и, крадучись от родителей, пустилась в путь. Она летела долго, сначала тихо, а потом все быстрее и быстрее, но лес был огромен, и конца его не было видно. Уже солнце поднялось к полудню, хотелось кушать, а она все летела, любуясь осенними красками леса, тихими речками и зеркальными озерами. Может быть, Горлинка продолжала бы полет до заката солнца и заночевала бы где-нибудь в незнакомом месте, если бы не голод. Только к вечеру она вернулась на свою березу и, к удивлению, не нашла на ней родителей. Она не знала, сколько тревог доставила им своей длительной прогулкой. Села Горлинка на самую вершину березы и стала ждать. "Все равно прилетят..." - думала она. Сзади нее, в лесу, птицы пели вечерние песни, на озере крякали утки, звонили кулички, на все ложился тихий покой приближающейся ночи. Горлинка очень хотела кушать. На широком поле, за озером, она часто с родителями собирала вкусные зернышки. "Может быть, они там?" - подумала и полетела. Она спокойно перелетела озеро, и тут неожиданно, будто с неба, упал на нее сокол Чеглок. Усталая Горлинка не смогла увернуться от когтей хищника. Острая боль пронизала все тело, а правое крыло словно отвалилось. Боясь разбиться о высокую ветлу, стоявшую на пути, Чеглок бросил свою жертву и взмыл кверху. Ударяясь о сучья и теряя перья, Горлинка смятым комочком упала под дерево. Чеглок сделал несколько кругов над ветлой и, не видя Горлинки, улетел в лес. Горлинка так перепугалась, что долго сидела не двигаясь, потом попробовала расправить крылья и не смогла. Волоча по земле надломленное крыло, она перебралась под большой куст тальника, по веткам поднялась к его вершине и там заночевала. Куст чем-то напоминал тот, в котором она родилась, и в этом кусте Горлинке суждено было провести много-много дней. Куст стоял на берегу озера - широкий, развалистый, и по его веткам легко было подниматься без помощи крыльев. Днем Горлинка спускалась на землю, собирала по берегу озера зернышки разных трав, мелкие ракушки и ловила насекомых. Нет, она совсем не была голодна и быстро стала поправляться. Горлинка очень тосковала о родителях, но ни разу не видела их из своего куста. Может быть, они ищут ее по всему большому лесу, который она не могла облететь? Теперь она часто, укрывшись где-нибудь под густой веткой на вершине куста, долго смотрела на лес, на любимую березу. Стайками и в одиночку летели птицы вдоль озера, на полдень; летели утки, кулики, шумные стаи скворцов, чибисов; по кустам перепархивали зорянки, горихвостки, мухоловки, овсянки, а высоко в небе плыли длинноногие звонкоголосые журавли. Птицы летели и не возвращались. Горлинка не знала, куда они летят, но было мучительно тоскливо смотреть им вслед. Ах, если бы у нее не болело крылышко!.. Летели птицы, летело время, и как-то ночью ударил первый заморозок. Было так холодно, что Горлинка всю ночь не могла уснуть, а утром увидела - и кусты, и камыши, и травы побелели от мороза. За первыми заморозками начался листопад. Свирепый ветер раздевал деревья и кусты и охапками бросал на землю отживший лист. Лес посветлел и, казалось, совсем опустел. Только ночами Горлинка слышала переклики уток и гусей да одинокие голоса запоздалых куликов. Стало трудней добывать корм - опавший лист плотно закрывал землю, и нужно было долго копаться, чтобы отыскать какое-нибудь зернышко. К холоду прибавлялся голод, и она не знала, что делать. Как-то в полдень сидела Горлинка на нижнем суку уже совсем оголившегося куста и горевала. Вдруг слева что-то зашумело, будто посыпались листья. Горлинка оглянулась и увидела крадущегося к ней злого горностая. Она так перепугалась, что, забыв о больном крыле, взмахнула враз обоими - и они без особых усилий перенесли ее на вершину куста, а потом на высокую ветлу. Только здесь, высоко над землей и вне опасности, Горлинка поняла, что случилось. Крылышко поджило, и она снова будет летать, как прежде. Она слетала в поле, где когда-то кормилась с родителями, но там никого не нашла. Горлинка перелетела в лес и ночь провела у родного гнезда, где не была так много дней. Устраиваясь на ночь, она долго и зорко осматривалась кругом, - злые хищники были не только в воздухе, но и на земле. В поисках родителей Горлинка облетела весь большой лес, много дней и холодных ночей провела она в незнакомых местах, но родителей не нашла. Вернулась Горлинка к своей любимой березе, что росла над озером, и видит: стоит береза голая, ни одного листочка на ее тонких гибких ветках. И осины сбросили багряный лист. Только сосны да ели стоят зеленые. Холодно и тоскливо Горлинке. Днем еще солнышко пригревает, а ночью мерзнут розовые лапки и нежный носик нужно прятать в нагрудных перьях. Увидела Горлинка Сороку-стрекотуху; сидит она на вершине сухой березы, хвостом вертит во все стороны и: тыр-тыр-тыр... скрыги, скрыги... - песню свою немудрую поет. "Отчего ей весело?" - удивилась Горлинка, подлетела и спросила: - А куда девались все птицы, что летом жили в лесу?.. - Они на юг улетели, в теплые страны... - помахивая длинным сизым хвостом, ответила Сорока. - А где эти теплые страны? - Не знаю... Я там не была... - взмахнула еще раз нарядным хвостом Сорока и улетела. Увидела Горлинка на опушке леса Рябчика. Сидит он на высоком кусту рябины и красные ягодки клюет. - У тебя ножки не мерзнут? - спросила Горлинка. - Нет, я привык к морозу... - ответил Рябчик. - Вот скоро зима придет, снега много-много навалит, от мороза деревья трещать будут - ух, как!..- а мне не холодно: я сплю в снегу, зароюсь и сплю - хорошо там, тепле... - А что кушать будешь? - недоумевает Горлинка. - Пока снег мелкий, я собираю ягодки, а после - березовые сережки кушаю и молодую хвою... Страшно Горлинке. Она не переживет того, о чем рассказывает Рябчик, Что будет кушать она? Где укрываться от холода? У Рябчика ножки опушенные, а у нее голенькие и сейчас уже мерзнут... - А в теплые страны ты не хочешь лететь? Говорят, там так же тепло, как у нас летом... - Нет, - отвечал Рябчик, - мне и здесь хорошо... Полетела Горлинка на свою любимую березу. С ее вершины далеко видно, может, еще не все птицы улетели в теплые страны. Теперь у нее крылышко совсем поджило, и она не отстала бы от других. Сидит Горлинка, смотрит по сторонам и горюет, а высоко над лесом Ворона летит, во все горло кричит, словно радуется: - Ско-р-ро! Ско-р-ро-о!.. А что скоро - не знает Горлинка. Прилетел на березу старый тетерев Черныш. Ноги у него мохнатые, брови красные, вся шея в изумрудных блестках, черный хвост лирой, а на крыльях белые пятнышки. - Ка-а-кая хо-ро-шая по-год-ка-а... - говорит он, будто не видя Горлинки. - Погодка-то хорошая, - отозвалась Горлинка, - но холодно, у меня ножки мерзнут... - А ты слышала, Ворона кричала: скоро зима будет... Она у нас всезнайка... - Что же со мной будет? - застонала Горлинка. - А ты лети в теплые страны, а то зима придет - замерзнешь, - посоветовал Черныш. - Да куда лететь? Я ведь ни разу еще не была в теплых странах... - Я тоже не был. Не знаю, где они, но, кажется, не близко... А мне зима не страшна, я здесь живу постоянно, привык. Летом все поля обойду, а зимой больше в лесу живу, сплю в снегу, а кушаю березовые сережки... - Он сорвал одну и проглотил. Горлинка тоже сорвала сережку, горьковатой показалась, выплюнула. - Поищи в лесу, - посоветовал Черныш, - может, еще кто полетит в теплые страны, а я не собираюсь... Долго летела Горлинка по лесу, никого не встретила. Стала искать место потеплее, чтобы переночевать, и видит: сидит на высокой сосне угрюмый большой Глухарь и вниз смотрит на песчаную горку. Села с ним рядом Горлинка и спрашивает: - Ты о чем задумался, дедушка Глухарь? Может, отстал от своих и теперь не знаешь, как долететь в теплые страны? - Я никуда не собираюсь лететь, - разглаживая пестрые перышки на крыле и тряся маленькой бородкой, ответил Глухарь. - Гальку вот выбирал в песке и чуть лисе в лапы не попал... Такая хитрая, рыжая плутовка! Подкралась совсем близко, да спасибо Сорока предупредила, я на дерево поднялся... - А зачем тебе нужна галька? - Без гальки я жить не могу. Летом зеленую травку можно пощипать, ягодки поклевать, а зимой я только иголки сосновые кушаю, они сочные, но грубые, и галечки помогают мне перетирать их... - Так зачем тебе зимовать здесь? И холодно и голодно. Полетим со мной в теплые страны. Я одна дороги не знаю, а вдвоем как-нибудь найдем... - говорит Горлинка. - Нет, я большие перелеты делать не могу... тяжело... - ответил Глухарь и, повернувшись, стал щипать зеленые иголки. Посидела Горлинка возле Глухаря и снова полетела по лесу искать место для ночевки. На старой березе увидела она Дятла-работягу. Прицепился лапками к дереву и крепким носом постукивает. - Что ты делаешь? - спросила Горлинка. - Червяков ищу. Они сейчас сонные и вкусные... - А зимой что будешь кушать? - Семечки из сосновых шишек добывать буду, а под корой, на старых деревьях, всегда можно найти мерзлых червяков и разных букашек... - А спишь где? - Я на зиму дупло себе делаю - большое, просторное. Наношу туда мягкой травки, перышками устелю, да и сплю. Холодновато бывает, но я рано встаю и за работой никогда не замерзаю. Конечно, если сидеть, ничего не делать - можно и замерзнуть. Нет, Дятел-работяга не поможет ее горю. Он привык к холоду и никуда не собирается лететь. Уже темнело в лесу, когда Горлинка, простившись с Дятлом, спустилась в чащу прибрежных кустов и устроилась на ночь. Здесь, под прикрытием больших деревьев, было тихо и, как казалось Горлинке, тепло. Но эту ночь она провела в большой тревоге и почти не спала. С вечера лохматые тяжелые тучи затянули небо, и с наступлением темноты стал накрапывать дождь. От падающих капель зашумели деревья, зашумели опавшие листья, и Горлинка все время настороженно прислушивалась: не крадется ли к ней злой хищник? Дождик был неровный, и шум то нарастал, то затихал. А к утру все в лесу побелело - выпал первый снег. Для Горлинки это было незнакомо, и красиво, и страшно. Спинка и крылышки ее намокли, и как только в лесу стало светло, она встряхнулась и полетела в поле. Здесь также все было неузнаваемо. Жнивье, среди которого легко было отыскивать зернышки, покрылось толстым слоем пушистого снега. Как из-под снега добывать себе корм, Горлинка не знала, и, может быть, улетела бы в лес голодная, если бы ее не научили Серые Куропатки. Увидела она их возле кучи соломы и спрашивает: - Вы что делаете? - Зернышки собираем, - ответила старая Куропатка, - теперь приходится снег разгребать, чтобы найти зернышко... Покопайся с нами, если кушать хочешь... Горлинка прошла по их следам, склевала несколько зернышек и сказала: - А почему вы не летите в теплые страны? Говорят, там тепло и снега совсем не бывает... - Мы постоянно здесь живем, - ответила Серая Куропатка, - привыкли и к снегу, и к морозу... Покормилась возле них Горлинка и в лес полетела. По пути, у болота, она увидела на кустах тальника стайку Белых Куропаток, присела рядом и спросила: не хотят ли они лететь в теплые страны? - А зачем нам туда лететь? Мы уже оделись в зимний наряд, нам зима не страшна... - ответил Куропат. Ничего больше не добилась Горлинка от Белых Куропаток и направилась в лес. Кто знает, может быть, еще найдутся ей спутники в дальнюю дорогу... Видит Горлинка, табунок Чечеток взметнулся с прибрежного куста и рассыпался по большой раскидистой березе. - Вы куда это собрались лететь? Не в теплые ли страны? - Что-что-что? - зачекали Чечетки. - В какие теплые страны? Нам и здесь не плохо живется... - Качаются на тонких ветках и своими крохотными носиками выбирают из березовых сережек мелкие семечки. Болтают между собой, а Горлинку совсем не замечают. Прилетел нарядный Щегол. Сел рядом с Горлинкой и запел звонко и заливисто. - Отчего тебе весело? - спрашивает его Горлинка. - Я не люблю молчать, - живо отозвался Щегол. - Это только хитрые Совы молча летают, чтобы легче было на нас нападать... - Говорят, скоро зима придет, сегодня вон снег выпал, холодно... Какое тут веселье?.. - А что мне зима, что мне холод и мороз? В морозные дни моя песня еще дальше слышна... - А в теплые страны ты не думаешь лететь? - Нет... - коротко ответил Щегол и, услышав песни своих друзей, снялся и исчез в лесу. На побуревшем кусту тальника увидела Горлинка красногрудого Снегиря. Прыгает по веткам и посвистывает, поворачивая голову во все стороны. Присела Горлинка с ним рядом и спрашивает: - Твои друзья, должно быть, в теплые края улетели, полетим догонять их... Снегирь посмотрел на нее удивленно: - В какие теплые края? - Ну, где так же тепло, как у нас было летом... - Мне и здесь хорошо... - ответил неразговорчивый Снегирь и полетел. В глубине леса Горлинка встретила неумолчно трещавшую Кедровку. На приглашение лететь вместе в теплые страны Кедровка спросила: - А там кедровые орешки есть? - Я не знаю, - ответила Горлинка, - я там еще не была... - и рассказала, какое несчастье пережила она: отстала от родителей и теперь не знает, как лететь в теплые страны. - Так куда же ты меня зовешь? Сама еще ни разу не бывала, а меня зовешь!.. Может, там и кедровых орешков нет совсем... На трескучий разговор Кедровки прилетела пестрая, с нарядным хохолком на лбу, Сойка. - Я слышала про теплые страны, - сказала она, - только это очень далеко... - Но ведь у тебя лапки голенькие, как и у меня, - сказала Горлинка, - холодно. Говорят, скоро зима придет, замерзнуть можно... Полетим вместе... Нет, ни Кедровка, ни Сойка лететь не хотели в неизвестные и далекие теплые страны. Расстроенная Горлинка долго летала еще по лесу, но, кроме Желны, никого больше не встретила. Черный дятел, по прозванию Желна, долго керкал, сочувствовал несчастной Горлинке, но лететь не согласился. Нет, видно, никто не собирается лететь в теплые страны. Перелетела Горлинка на свою любимую березу, села на ветку и тоскливо заворковала. Услышала ее грустную песню синичка Зинька, подлетела и спрашивает: - Тинь-тинь? Ты о чем кручинишься, о чем убиваешься? - Как же мне не тужить, Как не убиваться? Как мне зиму прожить И тепла дождаться?.. Улетели птицы в теплые края, Тихо стало в поле, и в лесу - покой. Солнце ходит низко - замерзаю я, - Что ж со мною будет лютою зимой?.. Все рассказала Горлинка синичке Зиньке о своем несчастье и добавила: - Я бы одна полетела, да не знаю, куда лететь... Выслушала синичка Зинька жалобу Горлинки и говорит: - Конечно, это не близко, но у тебя крылья хорошие, долетишь. Может быть, кого в пути догонишь, вместе лететь веселее. Утром ты лети правее солнышка, а вечером - левее, так и долетишь до теплых стран. Послушала Горлинка синичку Зиньку, подумала и пустилась в путь. Утром она летела правее солнышка, как советовала синичка, в полдень - прямо на него, а вечером - левее. Зима гналась-гналась за ней, да так и не догнала. А ранней весной, в кругу друзей, Горлинка свободно нашла путь к себе на родину, в наши необъятные просторы. ЗАЯЧЬЯ РАДОСТЬ Октябрь был неустойчивый. С первых чисел начались дожди, потом пошел снег, покрыл землю и через две недели растаял. Холода и слякоть сменились ясными погожими днями. Хорошо в такое время побродить с ружьем в лесу. Золотистый лист березы побурел и шумит под ногами, пугая настороженного зайца, одевшего уже зимнюю шубку. Кое-где в зарослях высокой травы еще можно встретить поздние, осенние цветы; они прячутся от холодных утренников и жадно тянутся к свету. Проходишь мимо, и невольно вспоминаешь слова поэта: Еще сердце просит Света и тепла... Хорошо звонким, осенним утром поджидать косачей на обманчивые чучела и мощным гулом выстрелов будить притихшие окрестности. ..Утро я просидел удачно: восемь косачей и тетерок еле уложились в мою сетку. Я вышел к речке Черепашке, развел костер и повесил чайник. За рекой, между колками березника, раскинулось черное поле паров. Случайно я обратил внимание на белое пятно на черной зяби и почему-то решил, что это заяц. Я пил чай и наблюдал. Белое пятно не двигалось. После обеда небо затянули тучи, и вскоре крупными хлопьями повалил снег. Он быстро покрывал землю. "Этот уже ляжет плотно, до весны..." - думал я. И вдруг увидел: белое пятно подскочило, перевернулось в воздухе и стало на ноги. Потом еще и еще... Это был заяц. Он прыгал и плясал от радости, что природа пошла ему навстречу... ЗИМНИЕ ТРОПЫ ...Ковер зимы Покрыл холмы, Луга и долы. Е. Баратынский Еще недавно земля была в ярком осеннем наряде, пестром и сказочно прекрасном, а сегодня белым снегом запорошило тропы и дороги, и кажется, все в природе уснуло долгим непробудным сном. В вершинах деревьев шумит буйный ветер, а внизу тихо и покойно... Самое трудное время для диких животных и птиц. Лоси и косули живут летними запасами жира, питаются ветками осинника и разных кустарников. Изредка они лакомятся сеном из забытых в лесу стожков. И птицам, зимующим у нас, тоже не сладко, весь день они носятся в поисках корма, а длинную ночь проводят в снегу. Друг мой! Морозным тихим утром выйди в лес или в поле: приглядись к ровным строчкам на снегу - их оставили зайцы, горностаи, лисы, мыши, колонки; послушай стукоток дятла, цоканье белки, стрекот сороки, пение неунывающих щеглов и снегирей - и тебе ясно станет, что и зимой наши леса и поля полны жизни. Мороз приятно обжигает лицо, лыжи сами бегут по мягкому снегу, и дышится легко-легко! Конечно, будут и бураны и свирепые морозы, но мы знаем - за ними снова придет желанная пора. Всему свой черед... НА ЛЕСНОЙ ОПУШКЕ "Дружная тройка" В тот момент, когда Николай Павлович вошел в комнату, вся "дружная тройка" была в страшном возбуждении: ребята стояли друг против друга разгоряченные, кричали, доказывали и, казалось, готовы были разрешить спор рукопашной схваткой. - Вы что расшумелись, петухи? Николай Павлович взглянул в лицо сына и еще более удивился: щеки его горели, глаза сверкали, а вьющиеся над высоким лбом русые волосы были растрепаны. Отец впервые видел его в таком возбуждении. Его товарищи - Паша Савельев и Малыш - тоже кипятились. Рослый, белокурый Паша теребил Малыша за борт полосатого пиджачка и кричал ему в лицо: - Какой же ты пионер? Тебе с мамой путешествовать... Маленький и юркий, как мышонок, Вася Полунин не обижался, что товарищи звали его Малышом, но он не такой уж беспомощный, чтобы путешествовать с мамой; он отстранил руку Паши и не менее громко сказал: - При чем тут мое пионерство? Голову на плечах надо иметь, а не кочан капусты... Из жарких выкриков Николай Павлович ничего не мог понять. Не раздеваясь, он присел у стола и повелительно сказал: - А ну-ка, друзья, остыньте... В чем дело? - Папа, - сказал Коля, - мой вариант самый кратчайший и самый интересный - идти бором... - А я, Николай Павлович, говорю, что идти бором - опасно, на нас могут напасть волки, - прокричал Малыш, - они сейчас голодные... Лучше ехать поездом... до Каменного карьера, а там... - Поездом ездят только маменькины сынки, - презрительно и как-то свысока взглянув на Малыша, сказал Паша. - Я думаю, Николай Павлович, лучше сначала идти по реке, а потом выйти на дорогу. Мы тут не заблудимся и никаких волков не встретим... - Ничего не понимаю, - тяжело вздохнул Николай Павлович. - Куда вы собрались? И "дружная тройка" в один голос ответила: - В Зеленый Клин... А Коля добавил: - К тете Маше... Николай Павлович внимательно посмотрел всем в глаза и сказал: - Прежде чем намечать какие бы то ни было маршруты и походы, пожалуй, следовало бы спросить родителей. Как вы думаете?.. Он встал и вышел в кухню. Ребята притихли. Им показалось, что Николай Павлович обиделся. От недавнего задора не осталось и следа, - они опять были "дружной тройкой". Случавшиеся размолвки быстро забывались. Так было и в этот раз. Не успел отец закрыть за собой дверь, Коля сказал: - Конечно, папа прав... Но мы ведь никуда еще не ушли... - У меня мама физкультурница, - сказал Малыш, давая понять товарищам, что с ее стороны никаких возражений не будет. Его отец погиб во время войны, а мать работала инструктором физкультуры и всячески старалась привить сыну любовь к спорту. А Паша стоял задумчивый, он не знал, как родители отнесутся к его походу. Коля взглянул на него и ободрил: - Ничего, я думаю, все устроится. Мы же не за тридевять земель идем, а всего только в Зеленый Клин и не к кому-нибудь, а к тете Маше. Твои родители ее хорошо знают... - Так-то оно так... - глубоко вздохнул Паша и не досказал. В комнату как вихрь влетела раскрасневшаяся Зоя и, повиснув у Коли на плече, защебетала, как чечетка: - Ты, думаешь, первый придумал поход? А вот и нет? Раньше тебя придумали ребята... У них уже все готово... - Не шуми, Зайчонок, - тихо сказал Коля и, приподняв сестренку, усадил ее на диван. - Рассказывай толком: кто идет, куда?.. Паша сел рядом с Зоей, а Малыш опустился против нее на пол. - Ты только говори всю правду, Зойка, и не задирай нас, - сказал он. - Это дело серьезное... - А зачем я буду говорить неправду? Я была у Сони Щербаковой, там были ребята. У вас "тройка" называется, а у них "четверка". Витя Щербаков говорит: "Наша четверка ближе к пятерке, чем их тройка". Это он про вас... - Подумаешь, четверошник! - перебил ее Малыш. - Две четверки схватил за полугодие и хвастает... - Не мешай ты, - остановил его Коля, - папа может войти... Ну, а дальше что они говорили?.. - Мы, говорит, уже с инструментальным заводом договорились и на каникулах побываем там. Все цеха осмотрим, а потом напишем, что видели. Хорошо, говорит, напишем, так, что ни твоему брату, ни Косте Самсонову не написать. Всем нос утрем... Вот что они придумали... - закончила Зоя. Малыш хмыкнул У него не всегда ладилось со школьными сочинениями, и он принял это на свой счет: - Тоже, маршрут выбрали!.. Да про заводы всякий напишет. Что там интересного?!. - Подожди, Малыш, - остановил его Коля. - Побывать на заводе тоже интересно. Мы живем в большом городе, каждый день ходим мимо заводов, а что знаем о них? Папа работает на заводе, часто говорит о станках, а какие они, что делают - я не знаю. А теперь есть такие умные станки, что сами все делают, человек только наблюдает за ними... - Интересно было бы посмотреть, как книги и газеты делают, - сказал Паша. - Сколько надо буковок напечатать каждый день! А мы читаем и не знаем, как это делается. - А интересно, так поступай в ремесленное училище. Там тебя научат табуретки делать, - не удержался Малыш. - Меня больше тянет в природу, я люблю путешествовать... - А дома ты все-таки садишься не на пол, а на стул после своих путешествий, - с достоинством ответил Паша. - И ванну тебе сделали ремесленники, в которой ты моешься, и пальто сшили ремесленники... - Я не говорю, что ремесленником быть плохо, - поспешил оправдаться Малыш, - только я больше всего люблю путешествовать... - Я тоже люблю путешествовать, - сказала серьезно Зоя. - К Соне Щербаковой, в кино или в театр с мамой... Ребята дружно засмеялись над признанием Зои; не удержался и Малыш; но ему хотелось, чтобы хоть эта маленькая девочка поверила в серьезность его намерений, и он сказал: - Вот увидишь, Зойка, я буду путешественником... Скрипнула кухонная дверь. Коля приподнял Зою за локти: - Ну-ка, иди, Зайчонок, кажется, мама пришла. Есть хочется. А мы тут немного подумаем... - Мне тоже интересно, о чем вы будете говорить... - заупрямилась Зоя. - Ты первая узнаешь обо всем... А сейчас иди, помогай маме. Как только Зоя ушла, Коля пригласил всех к столу, положил чистый лист бумаги и взял карандаш. - Я не знаю, о чем мы спорим, - сказал он и принялся чертить На листе бумаги появились две параллельные линии, и, чтобы было понятно, Коля написал: река; у этой схематичной реки, на левом берегу, выросли два дерева, а подпись поясняла: бор; за этим бором он вычертил три домика с вьющимся из труб дымом и написал - Зеленый Клин. Тонкая черточка пересекла реку и дотянулась до деревни, куда они собирались идти. - Все ясно, - сказал Паша, сдавая свои позиции. Коля взглянул на Малыша: - И тебе, путешественник, нечего бояться - никаких волков мы здесь не встретим... Малыш не отзывался, а Паша безнадежно сказал: - Может, еще ничего не выйдет из нашей затеи... Дверь Неожиданно распахнулась, и в комнату вошла Елена Васильевна. Паша и Малыш поздоровались с ней и во все глаза смотрели на эту строгую женщину с черными вьющимися волосами, смотрели и ждали от нее самого неприятного. Они знали, что решение их вопроса будет зависеть главным образом от нее; с Николаем Павловичем легче было договориться, как уверял Коля. Елена Васильевна прошла в спальню, переоделась в широкий синий халат и, выходя, пригласила всех обедать. Паша и Малыш заявили, что они недавно обедали и есть не хотят. - Кто же это от обеда отказывается? - сказала она, как-то особенно приглядываясь к ребятам. - Кстати, вы мне расскажете про свои секреты... Папа целый день на заводе, я - в школе, а у вас тут секреты завелись... Ребята молча последовали за Еленой Васильевной. Коля хотя и бодрился, но и ему, видно, было не по себе. Надвигалась гроза, а чем она кончится, он не знал. Николай Павлович уже сидел за столом, а Зоя, пристроившись у него на коленях, разглаживала черные густые брови и без умолку щебетала. Ребята так были заняты собой, что даже не поняли, о чем она. - Присаживайтесь, - пригласил Николай Павлович и, оглядев ребят, сказал: - Ты знаешь, мать, когда я вернулся, у них была такая дискуссия, что казалось, вот-вот перессорятся... - Им сейчас есть о чем поспорить, - сказала Елена Васильевна, расставляя тарелки и раскладывая ложки. - Они, мама, в поход собираются... - не вытерпела Зоя. - А ты, Зайчонок, не забегай вперед, сами все расскажем, - сердито сказал Коля. Елена Васильевна, разливая суп, остановилась и строго посмотрела на сына. - Я сколько раз говорила тебе, чтобы ты не называл ее так? Что это за Зайчонок? У нее есть имя, Васю вот тоже Малышом зовете... К чему это?.. - Ну, мама, это же совсем не обидно, - оправдывался Коля. - Пусть она меня хоть волчонком зовет, нисколько не будет обидно. Вася тоже не обижается. Ну, что ж, если он такой маленький... - смеялся Коля, поглядывая на Малыша. - Ведь правда не обидно?.. В знак согласия Малыш улыбнулся. - Меня даже мама так зовет... - Ну, хорошо, - согласилась Елена Васильевна, - пусть не обидно, а все же лучше товарища называть по имени... Ешьте... Елена Васильевна присела рядом с Зоей, и на минуту все затихли, работая ложками. Зоя с шумом и присвистом тянула из своей алюминиевой ложки горячий суп и обращала на себя внимание всех. - А потише ты не можешь? - спросила Елена Васильевна. - Ну, а если он горячий, - возразила Зоя. - Этим порядкам мы потом научимся, а сейчас пока кушай и никого не слушай, - поддержал Николай Павлович Зою. После супа Елена Васильевна подала жареную картошку и, когда ребята взялись за вилки, спросила Колю: - О чем же вы спорили, когда пришел папа? - Никаких, мама, секретов у нас нет. Небольшой поход задумали. Скоро каникулы... Елена Васильевна сдвинула к переносью брови и строго посмотрела на ребят. - Кто же это зимой походы устраивает? Я думаю, для этого больше подходит лето. Куда сейчас идти? Зима... морозы... Нет, не выдумывайте... Лучше позаботьтесь об отличных отметках... Паша и Малыш опустили глаза и положили вилки, словно у них пропал аппетит. Все было кончено, как им казалось. Напрасны были споры о маршрутах; потускнела заманчивая даль и сказочный лес в зимнем серебряном наряде. И у Коли невесело было на душе. Он знал, что если мама сказала "нет", - значит так и будет. Искоса он посмотрел на папу и ждал его вмешательства. Иногда папа становился на его защиту, и дело завершалось успехом. Но сейчас Николай Павлович молчал, как бы ожидая развязки. Молчание становилось тягостным, и Коля умоляюще сказал: - Мамочка, ведь это совсем недалеко... - Незачем меня просить, я все сказала. - Елена Васильевна взглянула на Пашу и Малыша и мягче добавила: - Будет лето, - пожалуйста, отправляйтесь в путешествие хоть на неделю... - Ты же своим ученикам говоришь: "Нужно быть крепкими, выносливыми"... А где мы получим эту выносливость? - возразил Коля. Николай Павлович рассмеялся: - Вот это довод!.. А ну-ка, Елена Васильевна, что вы скажете против? - Тебе бы только смеяться, - с ноткой обиды сказала Елена Васильевна. - Нет бы отговорить детей от неразумного шага... - А чем же он неразумный? - улыбаясь, пожал плечами Николай Павлович. - Я ничего тут неразумного не вижу... Ребята притихли; теперь спор перешел к родителям Коли, и они ждали, чем кончится. А Николай Павлович, заглядывая в лицо жены, допытывался: - Разве лучше будет, если они все каникулы будут сидеть дома да кататься, прицепившись за машины?.. - Ты берешь крайности, - отозвалась Елена Васильевна. - Этого не было, и это им никто не позволит... - Но так бывает!.. Никакие родители не уследят... Я в их годы летал на лыжах километров по тридцать в день, на охоту с отцом ходил, ко всему присматривался... - Не забывай, ты рос в деревне... - перебила Елена Васильевна. - Что же, что в деревне? Война началась, мы все там вместе оказались - и городские и деревенские - все в одинаковой степени защищали Родину... И вот там я понял, как много мне дала отцовская школа: я мастерски ходил на лыжах, умел метко стрелять, маскироваться, определять страны света без компаса... А как тяжело было товарищам учиться этому на фронте, в разгар боев!.. И некоторые из них погибли только потому, что с детства не имели никаких спортивных навыков. Впрочем, эти навыки нужны не только во время войны... Ты помнишь, Лена, как мы ходили с тобой за грибами? И лес-то пустяковый, а ты заблудилась... - Николай Павлович рассмеялся. - Это совсем другое дело, - улыбнулась Елена Васильевна, и эту улыбку не пропустили ребята. - Ты спрятался от меня. - Ничего я не прятался. Сел под сосну и гляжу, что с тобой будет? - и, повернувшись к ребятам, Николай Павлович изобразил, как Елена Васильевна испугалась, как оглядывалась по сторонам. - "А-у-у! А-у-у!"... И про грибы совсем забыла... Ребята повеселели. А Зоя перескочила к матери и весело затрещала: - Я теперь, как заблужусь в лесу, все буду кричать: "А-у, ма-ма, а-у-у! Мама..." - Кто это тебя пустит одну в лес? Дома-то скоро придется привязывать на веревочку, чтобы не бегала... Что ж вы не едите? - обратилась она к ребятам. - Сейчас чай подам... Но ребята не хотели есть, они, затаив дыханье, ждали, когда Елена Васильевна сменит гнев на милость. Особенно волновался Коля. Он знал, что маму трудно уговорить, но, кажется, папа поколебал ее упорство. Когда был подан чай, Николай Павлович вдруг громкосказал: - А знаешь, Лена, они ведь собрались к тете Маше... Елена Васильевна недоверчиво посмотрела на ребят. - Правда, правда, мама, - подтвердил Коля. - Мы собрались проведать тетю Машу... - Что ж вы мне голову морочили до этих пор? Так бы сразу и сказали... И дальше все повернулось так, как хотели ребята. Елена Васильевна вспомнила свою старшую сестру, муж которой погиб на фронте в Отечественную войну, оставив на ее руках двух детей. - Живем почти рядом, а видимся редко... - говорила она. - Надо какие-нибудь подарки приготовить ребятам... И теперь, когда все, казалось, налаживалось, на сцену выступила Зоя. - Я тоже, мама, пойду к тете Маше... - Еще что выдумай, - сурово сказала мать. - Пойду!.. Пойду!.. - вдруг закричала и заплакала Зоя. - Им так все можно... по... по-че-му мне не... нельзя? - всхлипывала она. Николай Павлович подхватил Зою на руки и закружился с ней по кухне: - Кто сказал, что тебе нельзя? Вот придет лето, мы с тобой сядем в лодку и такое путешествие совершим, какое им и не снилось! И маму с собой возьмем... А сейчас куда же? Они на лыжах пойдут, а ты как?.. Скок-поскок с сучка на пенек, а с пенька - в кочки и - спокойной ночки? Так, что ли? А в лесу буран гуляет, все дорожки заметает... И куда зимой Зайчонку идти, как дорогу к тете Маше найти?.. И Зоя притихла под песенку папы. - Зато уж летом мы всем этим путешественникам нос угрем!.. В поход! Последняя неделя перед каникулами пролетела быстро. Ребята все свободное время были заняты приготовлениями к походу. На совете "тройки" было решено сделать в подарок тете Маше, а если у нее есть, то ученикам ее школы - детекторный приемник. Приемник делали тайно от родителей Коли, но в конце концов пришлось обратиться к Николаю Павловичу. Нужно было купить наушники, разный провод и антенну, а денег не было. Николай Павлович не только охотно пошел навстречу ребятам, но похвалил их и сам во многом помог. Все эти приготовления занимали немало времени у ребят, а нужно было еще хорошо закончить полугодие. Заняты были и родители. Николай Павлович сам проверил все лыжи, поправил крепления. Наконец желанный день приблизился. В субботу занятий в школе уже не было. Выдали на руки табели, и ребята шумными ватагами направились по домам. Расставаясь, Коля предупредил товарищей: - Завтра в двенадцать часов мы должны выйти. Лучше в пути не будем торопиться... Но на деле все оказалось совсем не так, как предполагал Коля. Елена Васильевна задержалась где-то в городе, не было и Николая Павловича. А он обязательно хотел проводить ребят - "дать последний совет". Сборный пункт был назначен у Коли. Первым пришел Малыш с мамой, за ними Паша с родителями, и, наконец, почти одновременно, явились родители Коли. Николай Павлович принес новенький алюминиевый котелок. - Это на тот случай, если ребята захотят совершить экскурсию в зимний лес. Все мы были ребятами и знаем, как это интересно. Наверное, Зиночка, вы бы не отказались от такого похода? - обратился он к матери Малыша. Зинаида Владимировна, маленькая женщина в пухлом коричневом свитере, сокрушенно сказала: - К сожалению, у нас агитпоход по сельским спортивным организациям, а то бы разве я отстала? Родители Паши Савельева не высказали особого желания пройтись с ребятами: возможно, они не одобряли и намерения сына, но молчали. Ничего страшного этот поход не предвещал. Пусть сын разомнется! Сумки уже были приготовлены, когда Николай Павлович принес свой маленький охотничий топорик. - Это очень важное орудие, - сказал он, не обращаясь ни к кому. - Палка сломается или еще что, как без топорика поправишь?.. Стрелки будильника показывали час, когда, наконец, ребята, одетые по-дорожному, с заплечными сумками и лыжами в руках вышли из Коликой ограды. - Самое главно