к,  штрихи  гор  и  участков
побережья,  крайние восточные очертания материка Азии! Каждый прожитый
день приносил новые успехи делу освоения Приамурья.
     Но экспедиция  испытывала  нужду  и  в  снаряжении  и  в питании.
Огромным препятствием в трудах  экспедиции  было  отсутствие  хотя  бы
маленького,  но  надежного  судна.  Офицеры  и казаки пользовались для
своих путешествий гиляцкими лодками,  утлыми и не приспособленными для
плавания  в  лимане  и  проливе.  Даже  на Амуре они годились только в
хорошую погоду.
     Несмотря на то, что требования на плавучие средства для сообщения
по  реке,  наблюдений  и   исследований   в   проливе   были   посланы
своевременно,   Невельской   не   надеялся  что-либо  получить  в  эту
навигацию, зная недоброжелательное отношение к его экспедиции. Поэтому
он  в  первых числах апреля заложил по составленным еще зимою чертежам
палубный бот  в  29  футов  длиною  и  шестивесельный  баркас.  Работы
подвигались быстро, постройка бота и баркаса летом могла закончиться.
     В середине апреля пришла вторая почта из  Аяна.  Муравьев  писал,
что сам он сочувствует действиям Невельского,  но Петербург повелевает
капитану входить только в торговые сношения с  племенами,  живущими  в
устье  Амура,  и  никаких  дальнейших  проникновении в край не делать;
каменные,  якобы  пограничные  столбы,   найденные   Миддендорфом   на
протяжении  от  Охотского моря до истоков реки Уды и далее к западу по
южному склону Станового хребта,  считать границей  с  Китаем.  Обращая
внимание  Невельского  на  эти  обстоятельства,  Муравьев тем не менее
уведомлял его,  что он все же предписывает начальнику Аянского порта и
камчатскому губернатору усердно содействовать экспедиции.
     Вместе с письмом генерал-губернатора пришло письмо от  начальника
Аянского  порта и фактории Российско-Американской компании Кашеварова.
Оно ясно давало понять,  что интерес Муравьева к амурскому делу упал и
правление    Российско-Американской   компании   не   преминуло   этим
воспользоваться.
     Кашеваров сообщал,  что  главное  правление компании поручило ему
смотреть на Амурскую экспедицию  как  на  торговое  отделение  аянской
фактории,  а  Орлову,  Березину  и другим людям,  числящимся на службе
компании,  дать  надлежащие  инструкции  как  лицам   подчиненным;   в
снабжении  же  экспедиции  запасами  и  товарами отнюдь не выходить из
пределов той суммы,  которая была определена правительством.  Наконец,
ни  под  каким  видом  и  предлогом не посылать с этими запасами судов
компании, так как все это якобы должно перевозиться на судах казенных.
     Кашеваров, видимо,   был   смущен   враждебностью   письма,   так
решительно и грубо  проявленной  по  отношению  к  Невельскому  и  его
задачам.  От себя лично,  как бы извиняясь,  он добавлял, что вынужден
отправить инструкции и предписания Орлову и Березину,  хотя и  сознает
полную   недостаточность   снабжения  экспедиции  согласно  упомянутым
распоряжениям,  но как лицо подчиненное и зависимое иначе  действовать
не может.
     Невельской был взбешен.  Все,  от  канцлера  империи  до  низшего
чиновника,  настроены против него и прилагают все усилия к тому, чтобы
сорвать его планы! Задыхаясь от гнева, он читал полученные депеши.
     - Ну,  нет-с,  милостивые государи!  Не так просто-с!  Умру, а не
сдамся я вам,  департаментские крысы!  - твердил он,  стуча кулаком по
столу.
     Распоряжения компании   не   только   срывали    широкие    планы
Невельского, но угрожали голодной смертью всем участникам экспедиции.
     Геннадий Иванович решил немедленно послать  письмо  Кашеварову  и
донесение  генерал-губернатору.  Екатерина Ивановна,  зная неудержимую
вспыльчивость Невельского,  умоляла его подождать,  не писать в гневе,
чтобы еще больше не испортить свои отношения с компанией.
     - Не беспокойся,  - сквозь стиснутые зубы отвечал Невельской. - Я
эту породу знаю-с. Немало они выпили моей крови, но я им не мальчик-с.
Не так просто. Я им не по зубам-с.
     И через день нарочный из тунгусов повез в Аян письма.
     Кашеварову Невельской предписывал именем  генерал-губернатора  не
считаться   с   распоряжениями   правления   компании   и,  смотря  по
возможности,  на казенных или компанейских судах  снабдить  экспедицию
заблаговременно  запасами  и  товарами  по требованию,  посланному еще
прошлой осенью.  Невельской ставил его  в  известность,  что  приказал
Орлову  и  Березину  продолжать  свое  дело,  не  обращая  внимания на
инструкции Российско-Американской компании.
     В депеше в адрес главного правления Невельской писал:
     "Получив ныне  от  г.  Кашеварова  уведомление  о  распоряжениях,
сделанных  ему  главным  правлением  компании,  я  нахожу их не только
оскорбительными  для   лиц,   служащих   в   экспедиции,   но   и   не
соответствующими   тем  важным  государственным  целям,  к  достижению
которых стремится экспедиция.  Распоряжения эти могут поставить нас  в
самое   критическое  положение,  почему  я  вынужден  был,  как  лицо,
ответственное здесь за все,  дать  вместе  с  сим  же  предложение  г.
Кашеварову,  которое  просил его сообщить главному правлению компании.
Полагая,  что подобное  распоряжение  правления,  явно  препятствующее
достижению  упомянутой  государственной цели,  произошло от каких-либо
недоумений или от неизвестности  встречаемых  здесь  обстоятельств,  я
остаюсь  уверенным,  что после этого главное правление даст немедленно
приказание г.  Кашеварову  в  точности  исполнить  мои  требования  по
снабжению экспедиции товарами и запасами".
     Генерал-губернатору в   подлинниках    были    посланы    журналы
исследований Бошняка и Орлова, записка Чихачева и донесение Березина.
     Подчеркнув всю  важность  этих  материалов,  Невельской   сообщал
генерал-губернатору.
     "Из сего,   Ваше   превосходительство,   изволите   видеть    всю
неосновательность   и   фальшивость   убеждений   в   С.-Петербурге  о
Приамурском  и  Уссурийском  крае  и  острове  Сахалине,  которые,  по
изложенным данным,  должны составлять не китайскую принадлежность, как
то  думают  и  настаивают   в   С.-Петербурге,   а   русскую.   Полная
несостоятельность  с упомянутым обстоятельством данного мне повеления,
повторяемого почти каждую почту,  при  ничтожных  средствах,  которыми
располагает  экспедиция,  очевидна,  а распоряжения главного правления
могут поставить нас в самое критическое положение, которое повлечет за
собою уничтожение экспедиции.
     Поставленный здесь   в   такое   положение,   при   котором   вся
нравственная  ответственность  за недостаток самостоятельности пала бы
на меня,  и соображаясь единственно  с  упомянутыми  обстоятельствами,
несмотря на то,  что они не согласны с данною мне инструкциею и влекут
за  собой  строжайшую  ответственность,  я  решился  действовать   вне
повелений. Мне предстояло и ныне предстоит одно из двух: или, действуя
согласно инструкции,  потерять навсегда для России столь важные  края,
как  Приамурский и Приуссурийский,  или же действовать самостоятельно,
приноравливаясь к местным обстоятельствам,  и несогласно с данными мне
инструкциями. Я избрал последнее".
     Отослав письмо, Невельской немного успокоился.
     - Будь что будет,  - говорил он.  - Пусть разжалуют в матросы. Но
пока я здесь и есть у меня силы, я не поступлюсь ни на шаг.
     Уже на  берегу растаял снег и на холмах появилась зеленая травка,
но залив Счастья был забит льдом.
     Пришло известие, что 9 мая вскрылось устье Амура, а залив все еще
был подо льдом.  Однако весна уже чувствовалась,  и, несмотря на новые
невзгоды, у всех стало радостней на душе.
     Екатерина Ивановна с наступлением весны стала еще больше  времени
посвящать  гилякам.  Она  решила  научить  их  огородничеству,  но это
удалось не сразу.  Гиляки избегали уроков.  Она долго не могла  понять
причины.  Один из наиболее любознательных,  Паткен,  видя, что русские
копают землю для посадки картофеля и от этого не  умирают,*  пришел  к
Невельскому и просил, чтобы Екатерина Ивановна научила его жену сажать
картофель и ухаживать за ним.  Он же  рассказал,  почему  до  сих  пор
боялся  брать  в  руки лопату.  (* У гиляков было поверье,  что всякий
копающий землю должен умереть.)
     Екатерина Ивановна показала жене Паткена,  как надо копать землю,
сажать картофель,  и потом все лето наблюдала,  чтобы гилячка полола и
окучивала его.  И когда осенью картофель вырыли из земли, надобно было
видеть,  как благодарили Екатерину  Ивановну  Паткен  и  его  супруга.
Многие  гиляки  по  примеру Паткена решили сами на будущий год завести
огороды.
     Однажды с Амура приехал гиляк Накован и привез Екатерине Ивановне
свою жену Сакони.
     - Подержи ее. Пусть поживет у тебя, - просил он.
     Выяснилось, что  гиляки  из  селения  Лянгр  хотели  украсть  эту
женщину.
     Пока Невельской принимал  меры  для  обеспечения  безопасности  и
семейной   чести  Накована,  Сакони  жила  у  Невельских.  Ее  вымыли,
причесали и нарядили в сарафан и белую  рубаху.  Сакони,  чистая  и  в
новом  наряде,  оказалась очень миловидной.  Она берегла свою одежду и
следила за чистотой лица и рук.  Видя такое превращение Сакони, многие
гилячки  пожелали  тоже  похорошеть.  Матросские  жены  приняли в этом
большое участие и оказывали им всяческую помощь.
     Восемнадцатого июня  через  льды  северной  части лимана пробился
Бошняк,  а через два дня в  Петровском  зимовье  появились  Чихачев  и
Афанасий,  пробравшиеся через ропаки, торосы и озера талой воды. Лодку
они бросили у ледяной кромки на произвол судьбы.
     Путешествие Чихачева  и  Афанасия  охватывало  огромный  район  в
низовьях Амура.  Оно  было  особенно  ценно  тем,  что  мичман,  кроме
обычного  описания  и  глазомерных  набросков  карты  пути,  определил
множество  пунктов  астрономически,  сделал  подробную  опись   залива
Нангмар (Де-Кастри), а также путей к нему с Амура и через озеро Кизи.
     Добравшись до Амура  через  горы  и  тайгу,  Чихачев  и  Афанасий
свободно и легко побежали на лыжах,  придерживаясь за нарты, груженные
продовольствием на два месяца. Первое время сытые, неутомленные собаки
тянули  резво,  так  что  за  ними  трудно  было  поспевать.  Широкой,
многоверстной долиной казался застывший Амур, по льду которого неслись
две собачьи упряжки. Солнце красным негреющим шаром висело над розовым
морозным туманом, окутывающим приамурские сопки.
     Через несколько  дней  путешественники  свернули  в  долину  реки
Амгунь и, добравшись до селения Каур, сделали дневку.
     Продвижение вверх   по   течению   Амгуни  было  очень  нелегким.
Неистовая пурга началась почти неожиданно,  когда  путники  находились
вдали  от  человеческого  жилья.  Ветер  вздымал плотную пелену снега,
обнажая лед реки.  Сила ветра была такова,  что снежная пыль проникала
всюду,  в мельчайшие щели одежды.  Среди бела дня стало так темно, что
Чихачев не знал,  как повернуться,  куда ступить.  Где-то в  свистящем
воющем  сумраке  раздавались  треск  и  грохот:  это  ветер  с  корнем
выворачивал кедры  и  лиственницы.  Ориентируясь  непонятным  образом,
Афанасий  сумел  найти  убежище  среди  бурелома.  Здесь  деревья были
повалены  на  большом  протяжении,  и  нечего  было   опасаться,   что
какой-нибудь  лесной  великан,  падая,  прихлопнет тебя,  как муравья.
Тунгус устроил застывающего мичмана в затишье, под корнями поваленного
дерева. Нарты образовали дополнительную защиту.
     Скулящие, испуганные собаки,  замерзающие люди сбились  в  тесную
кучу,  согревая  друг  друга.  У  мичмана  почти  не остались в памяти
подробности страшных часов  борьбы  со  смертью.  Афанасий  все  время
тормошил его,  заставляя двигаться, не давая забыться; холод струйками
проникал сквозь одежду.  То и дело тунгус совал ему в рот  кусок  рыбы
или хлеб, отогретые на собственной груди, и говорил:
     - Кушай,  бачка,  человек - печка есть.  Еда - дрова есть.  Дрова
есть - печка живой, греет. Дрова нет - печка мертвый. Все время кушай,
бачка, не спи. Шайтан во сне тебя задерет - мертвый станешь.
     Благополучно переждав пургу, путники двинулись дальше.
     Около трехсот  сорока  километров  прошли  по  Амгуни  Чихачев  и
Афанасий до селения Самар.  Из расспросов им стало известно, что здесь
Амгунь ближе всего подходит к реке Горин,  по которой  путешественники
должны были спуститься обратно на Амур. Местные жители всюду встречали
Чихачева с самым радушным гостеприимством.
     Это в   значительной  степени  было  заслугой  Афанасия,  знатока
приамурских наречий;  но,  кроме того,  уже начиная от  селения  Каур,
местные  жители знали о русских.  Многие и сами бывали на Бурукане и в
других  обжитых  русскими  местах.  В  селениях  Чальбано  и  Дульбико
некоторые  с гордостью показывали Чихачеву нательные кресты.  Это были
нейдальцы,  крестившиеся на Бурукане.  Они даже немного умели говорить
по-русски.
     От селения Самар и до селения Оди Чихачев и Афанасий  прошли  еще
около трехсот шестидесяти километров до залива Нангмар.
     "По очертанию берега и по определенной мною широте я увидел,  что
это  тот  самый  залив,  который Лаперуз назвал заливом Де-Кастри",  -
писал Чихачев.
     Сделав съемку   залива,   Чихачев   решил  отправиться  навстречу
Березину, так как дорога становилась все хуже, а запас провизии иссяк.
     Был конец апреля.  Снег лежал только в лесу да по оврагам.  Земля
раскисла, всюду стояли озера мутной ледяной воды, бурой снеговой каши.
Ручьи бежали по склонам.
     Чихачев и  Афанасий,   ослабевшие   от   лишений   и   трудностей
путешествия, медленно пробирались по колена в грязи и воде. Измученные
собаки (половина которых передохла) не могли тащить  нарту.  Верст  за
тридцать не доходя до Кизи, Чихачев и Афанасий убедились, что с нартой
им дальше не пройти.  Афанасий,  выбрав на пригорке  местечко  посуше,
остался,  а  Чихачев,  с котомкой на плечах,  через непроходимую грязь
побрел дальше.
     Навстречу ему,  на выручку, из Петровского зимовья, в невероятных
условиях весенней распутицы пробивался Березин.
     Иной раз  целый  день  ему приходилось брести по колена в ледяной
воде,  проваливаясь по пояс, спасать собак и груженые нарты. Холодный,
ураганной  силы  ветер  с  океана  налетал  вместе  с дождем.  Трещали
сломанные деревья,  ветви толщиной в руку летели по воздуху.  Дождевые
струи неистово хлестали; собаки взвизгивали и завывали от их ударов.
     Ветер менял направление,  надвигалась снеговая туча,  и  пурга  с
ревом обрушивалась на бесконечные пустыни Приамурья.
     Мокрый снег слепил глаза,  тяжелыми пластами  ложился  на  плечи.
Изнемогая от холода или же обливаясь потом, когда приходилось обходить
"непропуски",  неуклонно и неудержимо день за днем пробивался  Березин
на выручку Чихачеву,  жалея лишнюю минуту потратить на сон, на отдых в
дымной  гиляцкой  юрте.  Пройдено  селение  Кизи.  Собаки  то  и  дело
останавливаются,  выбившись  из  сил.  ("Непропуски"  - так называются
скалы,  вплотную подошедшие к реке. Обойти их берегам нельзя, - они не
пропускают путников.)
     - Подь!  Подь!  - кричит  приказчик,  свистит  бич,  и  животные,
изогнувшись,  высунув языки, налегают на лямки, и нарты, покачнувшись,
двигаются дальше.
     Отчаяние охватывало  Чихачева,  силы  покидали его,  а до селения
Кизи было еще больше 20 верст.
     С завистью смотрел он на перелетных птиц, тучами летевших над его
головой.  Кряканье уток,  курлыканье журавлей стоном стояли во влажном
весеннем воздухе.
     Как легко пронесся бы он эти 20 километров, будь у него крылья! А
тут  хоть  ложись и ожидай смерти в этой бесконечной,  страшной стихии
грязи и воды.
     Но вот слух мичмана улавливает какие-то новые, знакомые звуки. Он
еще боится верить себе, прислушивается... Нет, точно! Это собачий лай,
хриплый  крик  каюра.  Чихачев  опирается  спиной об одинокое дерево и
стоит в изнеможении,  устремив  взгляд  на  пригорок,  из-за  которого
слышны  эти  звуки.  И  вот  появляются  собаки.  Они так напрягаются,
натягивая лямки, что раскрытые пасти с красными языками почти касаются
земли.
     Высокий человек,  впрягшись рядом с  псами,  помогает  им  тянуть
тяжело  груженную  нарту.  Бич  хлопает  в  воздухе,  псы надрываются,
человек кричит на них  сорванным  голосом,  и  нарта  едва  ползет  по
размокшей земле и ошметкам еще не стаявшего снега.
     - Березин... - шепчет Чихачев и, с усилием оторвавшись от дерева,
к  которому,  казалось,  приросла  его  спина,  из  последних сил идет
навстречу приказчику.  Но тот уже заметил  мичмана  и,  бросив  лямку,
тяжелой  побежкой,  оскользаясь  и  пошатываясь,  бежит ему навстречу.
Собаки, обрадовавшиеся передышке, ложатся прямо в грязь.
     Березин и Чихачев молча обнимаются.
     Отдохнув немного и подкрепившись  привезенной  провизией,  мичман
поспешил обратно. Березину он приказал возвратиться в Кизи, отдохнуть,
а потом добираться домой в Петровское.
     Собаки Березина  едва  могли  тащить  нарту,  и  только в сумерки
добрался Чихачев до Афанасия, уже смастерившего шалаш и приготовившего
все для ночевки.
     Третьего мая Чихачев и Афанасий после  невероятно  трудного  пути
возвратились к заливу Де-Кастри, уже свободному от льда. Там их ожидал
топограф Попов.
     Следовало подумать  о  возвращении  в Петровское.  Из-за весенней
распутицы решено было пробираться домой морем, на лодке.
     Этот маршрут был удобен во всех отношениях. Прежде всего плавание
на лодке сберегало силы.  Изнурительные походы и  плохое  питание  уже
достаточно ослабили путников.
     Кроме того,   возвращаясь   вдоль   побережья,   по   пути,   еще
неизвестному,  мичман  к  своей  карте  мог  добавить новые материалы.
Чихачев и Афанасий отправились к гилякам  за  лодкой.  Среди  знакомых
гиляков  было  несколько  человек,  неизвестных  и  отличающихся своей
одеждой от обитателей стойбища.  Это оказались гольды, приехавшие сюда
для  меновой  торговли  с  южной части побережья.  Чихачев обрадовался
случаю узнать подробности о стране,  лежащей  южнее  исследованной  им
области.
     Охотно отвечая на вопросы,  гольды  рассказали,  что  на  юге,  в
восьми  днях  пути  отсюда,  находится  обширный и удобный залив.  Они
рисовали на песке очертания береговой линии,  и из этого чертежа можно
было  понять,  что  залив  этот очень велик,  хорошо укрыт от ветров и
представляет удобную гавань.  Гольды утверждали, что дальше к югу есть
еще  несколько бухт и заливов и что живущие там их сородичи ни от кого
не зависят и ясака никому не платят.
     Чихачев понимал всю важность этих сведений для Невельского.  Быть
может, в этом заливе можно будет основать порт, который станет главным
портом  России на Тихом океане?  Гольды говорили,  что по рекам Тыми и
Сунгари они ездят из этого залива в селение Кизи и на  Амур.  Чихачеву
очень хотелось отправиться на поиски залива Хаджи. Но следовало трезво
подойти к делу. До залива Хаджи - восемь дней пути при хорошей погоде.
Значит,  реально,  с  учетом случайностей,  путешествие туда и обратно
займет дней двадцать - двадцать  пять.  Да  после  этого  дней  десять
потребуется на дорогу до Петровского.
     Между тем провизия на исходе,  сил мало,  одежда износилась, ноги
покрыты нарывами.  Нет,  экспедицию в залив Хаджи придется отложить до
другого раза.
     Чихачев купил у гиляков лодку и,  приведя ее, насколько позволили
обстоятельства,  в наилучший порядок,  приготовился к походу на север,
домой.
     С вечера лодка была загружена несложным имуществом экспедиции.  А
влажным,  туманным  утром  путешественники двинулись вдоль извилистого
берега.
     В разлоге между горами Чихачев заметил просеку,  уходящую в глубь
побережья.  Он решил узнать, кем и для чего проделана она в этой дикой
и пустынной местности.
     Лодку направили  к  отлогому  берегу  и  через  несколько   минут
вытащили на песок. Попов и Афанасий стали устраивать бивак, а Чихачев,
взяв ружье и компас, отправился к просеке.
     Просека шириной  до  двух  метров  тянулась  через лес.  Она была
устлана жердями.  Мичман решил,  что это волок, сделанный гиляками для
перетаскивания лодок. Пройдя по просеке около трех километров, Чихачев
вышел к реке и увидел двух нейдальцев, ловивших с лодки рыбу.
     От них  он узнал,  что река эта впадает в озеро Кизи и называется
Таба. Просека же сделана действительно для перетаскивания лодок.
     Чихачев вернулся к своим.  После короткого отдыха путешественники
продолжали путь  к  северу  вдоль  гористого,  заросшего  непроходимой
тайгой побережья.
     Холодный ветер,  разводя  волну,  нагонял  целые   стада   льдин,
которые,  сдвигаясь  с  треском  и грохотом,  грозили раздавить лодку.
Путешественники шестами расталкивали льдины,  лавировали  между  ними.
Волны заплескивали в лодку,  руки стыли,  кожа трескалась от холода, и
соленая вода разъедала трещины.  Одежда не просыхала. Короткие ночевки
почти не восстанавливали сил.
     На пятый день путники подле мыса  Сущева  едва  избежали  гибели,
спасаясь  от  надвигающихся  ледяных  полей  в бухточку.  С грохотом и
треском наползали льдины на берег и виднелись в море,  сколько  хватал
глаз. Похоже было, что плавание окончено.
     Несмотря на  давно  уменьшенный   рацион,   запас   сухарей   уже
истощился.
     Решено было бросить здесь лодку и идти  дальше  пешком,  захватив
инструменты  и  карты.  Пробирались через лес без дороги,  положась на
компас да на советы Афанасия.  Ценою невероятных усилий Чихачев и  его
товарищи преодолели два горных отрога и снова увидели море.
     За время,  что они брели по лесам и  через  горы,  сильный  шторм
разбил и отогнал от берега ледяные поля. Море освободилось.
     Надо было возвращаться к лодке и продолжать плавание.  Чихачев  и
Попов   понимали,   что   пешее   путешествие,   подобное  только  что
проделанному, им больше не по силам.
     В обратный путь двинулись вдоль берега,  по камням, под отвесными
обрывами,  по скользкому и изломанному ледяному припаю.  Когда путники
дошли  до  полного  изнеможения  и,  напрягая  остатки  сил,  обогнули
последний мысок,  то наконец увидели бухточку и свою лодку,  чернеющую
на серой гальке.
     Переночевав еще раз в этой бухте, они снова поплыли к северу.
     Провизия кончилась совершенно,  но,  к счастью,  они добрались до
Амурского лимана и остановились в гиляцкой деревне Чеме.
     Два дня путешественники отдыхали в этом селении,  подкрепляя свои
силы юколой и тюлениной,  а через две недели  невообразимых  трудов  и
опасностей   добрались  до  мыса  Тэбах.  Вся  северная  часть  лимана
оказалась забитой льдами.  С лодкой можно было распроститься  на  этот
раз  окончательно.  Через  озера  талой  воды  и ледяные нагромождения
пешком побрели они дальше.  20 июня вдали показались дымки над трубами
домов. Это было Петровское. Наконец-то они дома!
     Пока Чихачев пробирался из залива Де-Кастри в Петровское, Березин
лежал больной в селении Кизи, в юрте мангуна Ганкина. Даже его могучее
здоровье не выдержало трудностей,  перенесенных по пути из Петровского
к Де-Кастри, когда он, не жалея себя, спешил на выручку Чихачеву.
     Мангуны необыкновенно заботливо отнеслись к больному.  Они варили
ему пищу, лечили настоями каких-то трав. Березин знал, что на Амуре, в
селении Ухта,  находится Бошняк,  изучающий условия вскрытия  реки  Он
попросил  мангунов  известить  лейтенанта  о  своем  местопребывании и
состоянии здоровья. Мангуны немедленно отправили гонца к Бошняку.
     В это  время  лейтенант  находился  уже не в селении,  а на озере
Ухдыль, в шести днях пути от Кизи.
     Тридцатого мая  он отправился на помощь к Березину и 5 июня был у
него.
     Время, проведенное  в  селении,  лейтенант  употребил  на промеры
протоки из Амура в озеро Кизи  и  прилегающей  к  этой  протоке  части
озера.
     Убедившись, что Березин находится на пути к выздоровлению, Бошняк
отправился продолжать порученные ему исследования Амура.
     Лед в заливе Счастья словно  ждал,  чтобы  все  члены  экспедиции
собрались   вместе:   22  июня  залив  очистился  ото  льда,  и  вновь
выстроенный бот  торжественно  был  спущен  на  воду  при  ружейном  и
пушечном салюте. Чихачева назначили командиром бота.
     Так был  отмечен  первый  период  исследовательской  деятельности
экспедиции.
     Несмотря на недостатки всякого рода средств  и  малое  количество
людей,  экспедиция  за  зиму успела обследовать огромные территории на
материке и острове Сахалин, а также установила, что право на обладание
Сахалином  сохраняется  за  Россией,  что залив Де-Кастри представляет
ближайший к лиману рейд, и выяснила сухопутные пути оттуда к Амуру и в
Петровское,  нашла,  что на прибрежье Татарского пролива есть закрытые
бухты, более или менее связанные с реками Амуром и Уссури.
     Для окончательного  разрешения  морского  вопроса  и  дальнейшего
укрепления  русского  влияния  теперь  следовало  поставить  посты:  в
верховьях  рек  Амгунь  и  Горин,  в селениях Кизи и Сунгари,  в устье
Уссури,  в протоке Вияхту на Сахалине,  на берегу залива Де-Кастри и в
бухтах южнее этого залива.

        XVIII. АМУРСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ОБРЕКАЕТСЯ НА ГИБЕЛЬ

     Восемнадцатого июля в Петровское пришел корвет "Оливуца", которым
командовал теперь лейтенант Лихачев.
     Лихачев привез       бумаги       от      главного      правления
Российско-Американской компании,  от Завойко, от генерал-губернатора и
Кашеварова.  Лейтенант  заявил,  что для экспедиции ничего не привез и
что  ему  строжайше  приказано   не   позднее   1   августа   быть   в
Петропавловске.
     От Завойко была коротенькая и резкая записка:
     "По неимению судов в Петропавловске, корвет должен быть возвращен
немедленно,  а казенное  довольствие  в  экспедицию  будет  доставлено
осенью  на  боте  "Кадьяк",  который  прежде всего должен развезти это
довольствие в Гижигу и Тигиль.  Казенных судов в Петровское  более  не
будет".
     В письме Невельскому от 14 июля 1852 года Кашеваров писал:
     "Предписание Ваше  от 14 апреля я препроводил генерал-губернатору
и в главное правление компании.  Впредь до распоряжения  правления  я,
как  начальник  аянской  фактории,  не  имею  права сделать каких-либо
распоряжений по этому предписанию и не могу выходить из той  нормы  по
снабжению экспедиции запасами и товарами, какая определена правлением.
Ныне же,  по неприбытии еще из колоний в Аян судна, ничего не могу Вам
отпустить с корветом "Оливуца" и долгом своим считаю предупредить, что
в нынешнем году едва ли буду  иметь  возможность  снабдить  экспедицию
даже  и  тем  количеством  запасов  и  товаров,  которое  прежде  было
определено правительством.  Запасы и товары эти,  вследствие  строгого
мне предписания главного правления,  никак не могут быть отправлены на
компанейском судне,  а должны быть доставлены Вам на казенном.  Что же
касается до офицеров, то они следуют в Камчатку на корвете "Оливуца" и
Вы, следовательно, сами распорядитесь".
     Главное правление Российско-Американской компании было недовольно
деятельностью    Невельского,    которая     приносила     результаты,
компрометирующие как это правление,  так и лично Врангеля и Завойко. А
после резкого письма Невельского сановные лица  в  правлении  и  вовсе
возмутились и ответили ему так:
     "Распространение круга действия экспедиции за пределы высочайшего
повеления не сходствует намерениям главного правления, тем более, что,
включая убытки,  понесенные уже компаниею по случаю затонувшего  барка
"Шелехов",  простирающиеся  до 36000 рублей,  вместе с отправленными в
1851 году  товарами  достигли  уже  до  59000  рублей,  т.  е.  суммы,
определенной на экспедицию до 1854 года. Поэтому представление Ваше об
увеличении средств экспедиции товарами и жизненными запасами правление
не  признает  ныне  своевременным,  впредь  до  получения  от торговли
прибылей,   могущих   покрыть   издержки   компании.    Но,    однако,
останавливаясь  ныне  исполнением Ваших требований,  главное правление
представляет оное на благоусмотрение генерал-губернатора".
     Экспедиция оказалась   в  бедственном  положении.  Сахару  и  чаю
оставалось только до 1 августа,  белой муки,  крупы и других продуктов
совсем не было, "казенного довольствия" могло бы хватить до 1 октября,
но этот минимум пищи при условиях жизни в  Петровском  и  Николаевском
обрекал членов экспедиции на болезни и голод.
     Мало было надежды на то,  что "Кадьяк" доставит муку и крупу, так
как  он  должен  был  сначала  снабдить  Гижигу,  а вход в реку Гижигу
возможен только в  полнолуние  во  время  наибольшего  прилива  и  при
попутном  ветре.  Нередко  суда  должны были оставаться там на зимовку
из-за мелководья.
     Невельской снял  с  корвета  "Оливуца"  мичманов  Разградского  и
Петрова,  а также 10 человек команды,  - их он оставил в  распоряжении
экспедиции.  Лихачеву  же  предписал  немедленно  следовать  в  Аян  и
требовать  от  Кашеварова,  чтобы  на  корвете  "Оливуца"  тотчас   же
отправили в Петровское муку,  крупу, соль и различные запасы и товары,
какие только найдутся в Аяне,  имея в виду, что в случае нужды Аянский
порт может быть снабжен из Якутска.
     В донесении  Муравьеву  Невельской   изложил   важность   добытых
экспедицией   сведений,  а  затем  критическое  положение,  в  которое
ставится экспедиция в связи  с  распоряжениями  Российско-Американской
компании.
     В это время в Петровском у Екатерины Ивановны  начались  роды.  В
небольшом  поселке  некому  было  оказать  молодой  женщине надлежащую
помощь  (доктор  находился  в  командировке  в   Николаевске).   Тогда
Невельской  обратился к женам матросов,  но ни одна из них не рискнула
взять на себя обязанности акушерки.  В отчаянии Невельской вызвал  всю
команду и спросил,  не может ли кто помочь его жене.  Пожилой, бывалый
матрос вышел из строя,  перекрестился и  пошел  с  Невельским.  Матрос
успешно справился с делом,  столь далеким от его профессии,  и на свет
благополучно появилась маленькая Екатерина.  Этот же  матрос  стал  ее
крестным  отцом.*  (*  Из  устных преданий семьи Невельских.  Передало
автору Верой Львовной Невельской.)
     У матери  было мало молока.  Ребенок голодал,  хирел.  Невельской
терял голову от горя,  а тут пришло известие, что из Николаевска ночью
на вельботе дезертировало пять матросов. Беды рушились одна за другой,
но Невельской не сдавался, находя в себе силы для борьбы и работы.
     Двадцать восьмого  июля  пришел  из  Аяна корвет с незначительным
количеством  запасов  и  товаров.  Кашеваров  уведомлял,  что   больше
прислать не мог, так как в Аян еще не прибыло компанейское судно.
     Невельской отправил корвет снова в Аян. Чихачев был послан на нем
с  тем,  чтобы  лично  добиться у Кашеварова товаров и продовольствия,
необходимых Амурской экспедиции.  Затем  он  должен  был  с  подробным
отчетом ехать в Иркутск к Муравьеву
     Невельской прекрасно понимал, насколько серьезна ответственность,
лежавшая  на  нем.  Он  видел,  как  болеют  и  слабеют люди,  жизнь и
благополучие которых были вверены в его руки.  Жестокая  кара  грозила
Невельскому,  если  действия его послужили бы поводом к столкновению с
Китаем.
     И это  столкновение  давно  бы случилось,  если бы были затронуты
интересы Китайской империи.  Но до сих  пор  действия  Невельского  не
вызывали  никакого  протеста  со  стороны  Китая.  И Геннадий Иванович
считал, что имеет полное моральное право продолжать свою деятельность,
направленную на пользу отечеству.
     Всем членам экспедиции даны были задания  по  обследованию  новых
районов.
     Штурман Воронин был  командирован  на  Сахалин  для  обследования
протоки Виахту и залива Дуэ в обстановке навигации. Он пошел на шлюпке
и,  помимо  этого  основного  поручения,  должен  был  посетить  залив
Де-Кастри, чтобы подготовить его к занятию военным постом.
     Мичман Разградский оставался в Николаевске,  а Бошняку была  дана
инструкция:  "Следуя  вверх  по реке Амур,  через озеро Кизи,  в залив
Де-Кастри сухим путем, делать по пути съемку местности и промер реки".
     Назначением этих  экспедиций Невельской имел в виду приготовиться
к занятию Кизи и  залива  Де-Кастри  распространить  на  обследованном
пространстве  русское  влияние и по мере возможности отстранить всякие
покушения иностранцев на Приамурский край.
     В конце  августа  сотрудники  возвращались  из  командировок.  24
августа жители селения Пуль  на  лодке  привезли  совершенно  больного
Березина. Здоровье его никак не могло наладиться с тех пор, когда он в
весеннюю распутицу по ледяной воде,  талому снегу и  грязи,  не  жалея
себя,  в течение двух с лишним недель пробивался на выручку терпевшему
бедствие Чихачеву.
     Вслед за  Березиным  прибыл  на шлюпке Воронин,  выполнивший свое
поручение и привезший карты  заснятых  местностей  и  новые  данные  о
Сахалине.
     Штурман Орлов возвратился с Амурского лимана.  Он  убедился,  что
без парового судна обследовать лиманские фарватеры невозможно.
     В половине сентября пришел в Петровское бот "Кадьяк"  с  казенным
продовольствием.  Он  был  так  расшатан  и  гнил,  что отправляться в
обратное плавание на нем было рискованно,  и его оставили на зимовку в
Петровском.
     Чихачев между   тем   в   Аяне   сражался    с    представителями
Российско-Американской   компании  и  портовым  начальством,  стараясь
получить  от  них  продовольствие  для  бедствующих  своих  товарищей.
Старания его были бы безуспешны,  если бы в Аяне,  на счастье Амурской
экспедиции,  не оказался Б.  В.  Струве, чиновник по особым поручениям
при генерал-губернаторе.  Он приехал в Аян из Якутска для того,  чтобы
найти новую дорогу в обход скалистого Джугджурского хребта.
     Муравьев не отказывал в некоторой поддержке Невельскому, но очень
скупился   на   средства,   имевшиеся   в   его   распоряжении.   Зато
генерал-губернатор  не жалел усилий на улучшение сообщений с Камчаткою
через Аян. На это было уже истрачено несколько сот тысяч рублей.
     Струве, побывавший на Камчатке и на обратном пути познакомившийся
с Невельским, сочувствовал его стремлению воссоединить Амур с Россией.
Как человек,  превосходно знающий все тайные пружины сибирских дел, он
давно заметил неприязнь  Завойко  к  Невельскому,  еще  при  самом  ее
зарождении,   в   1849   году,   когда  своими  открытиями  Невельской
скомпрометировал сведения,  за два  года  до  того  поступившие  через
Завойко  на высочайшее имя.  В безвыходном положении Невельского и его
экспедиции Струве винил Завойко.
     Вот как  описывает  он  обстоятельства,  при  которых Невельскому
удалось получить хоть  немногое  из  того,  что  было  необходимо  для
спасения от голодной смерти вверенных ему людей:
     "Здесь же я  встретился  с  крайне  грустным  фактом,  угрожавшим
весьма прискорбными последствиями, если бы не удалось отстранить их: с
отсутствием единодушия между главными  нашими  морскими  деятелями  на
Восточном    океане,    Северо-Американской    компанией,   камчатским
губернатором  Завойко,  начальником  Аянского  порта   Кашеваровым   и
трудившимся  с  величайшим  самоотвержением  на  устье Амура капитаном
Невельским,  фактом,  доказывающим,  до какой степени  личное,  жалкое
самолюбие   иногда   ослепляет   лучших   деятелей   во  вред  важному
государственному  делу.  Несмотря  на   то,   что   генерал-губернатор
предписал   начальнику   Аянского  порта  и  камчатскому  губернатору,
во-первых,  усердно  содействовать  экспедиции  Невельского,   который
должен  был  распоряжаться  совершенно  самостоятельно  всеми лицами и
средствами,  состоявшими в его ведении,  и,  во-вторых, приказать всем
казенным  и  компанейским  судам,  следующим из Аяна в Петропавловск и
Ситху,  заходить в Петровское зимовье,  - главное  правление  компании
поручило  начальнику Аянского порта смотреть на экспедицию Невельского
как  на  торговую  экспедицию  аянской  фактории  и  предписало   ему,
Кашеварову,   дать   необходимые   инструкции  лицам,  находившимся  в
непосредственном  распоряжении   Невельского,   а   с   запасами   для
Петровского  зимовья  ни  под каким видом и предлогом не посылать туда
компанейских судов.  Это распоряжение, не говоря уже о том, что оно не
соответствовало    важности    государственного    дела,   порученного
Невельскому,  и к тому же было оскорбительно для него и всех служивших
в экспедиции, прямо-таки угрожало голодною смертью всем без исключения
находившимся в Амурской экспедиции.  К  счастью,  18  июля  пришел  на
Петровский   рейд   корвет   "Оливуца"   под   командою   замечательно
рассудительного лейтенанта Лихачева,  но с предписанием от камчатского
губернатора  более  не заходить никуда и быть обратно в Петропавловске
никак не позже 1 августа.  Лихачев,  однако,  послушался Невельского и
вернулся  в  Аян.  Кашеваров,  по  неприбытию  еще в Аян компанейского
судна,  сначала не хотел было ничего отпустить из имевшихся в  аянских
магазинах  запасов для Петровского зимовья.  Лихачев обратился тогда к
моему посредничеству,  объяснив мне действительно ужасающее  положение
Амурской экспедиции, если требование Невельского не будет исполнено. С
величайшим трудом удалось мне убедить Кашеварова погрузить  на  корвет
"Оливуца" из запасов аянских если не все,  то часть того, что требовал
Невельской;  при этом для убеждения Кашеварова  я  обязался,  если  на
имеющем  прибыть  в Аян компанейском судне не будет доставлено ему то,
что он отпустил для Петровского зимовья,  пополнить все  каким  бы  ни
было способом из Якутска.  Хотя Невельской и был отчасти удовлетворен,
тем не менее он счел необходимым командировать мичмана Н.  М  Чихачева
через Аян и Якутск в Иркутск к генерал-губернатору для личного доклада
о  затруднительном  положении,  в  которое  была  поставлена   и   еще
находилась  Амурская  экспедиция".* (* Б.  В.  Струве.  Воспоминания о
Сибири. 1848-1854 гг. СПБ, 1889, стр. 147-149.)
     Невельской, Екатерина   Ивановна   и   все   участники   Амурской
экспедиции с нетерпением ожидали прихода корабля из Аяна.  Наконец  он
появился   на   Петровском  рейде,  но  с  малоутешительными  вестями.
Кашеваров писал,  что посылает всего в  малом  количестве,  но  и  это
делает на свой страх, опасаясь взыскания за самовольство. Он просил не
задерживать корабль в Петровском более двух дней.
     Когда все полученное было учтено, то оказалось, что чаю, сахару и
муки недостаточно для полного обеспечения всех до следующей навигации.
Водки,  крупы  и  медикаментов  не было вовсе,  а товаров для торговли
имелось столько,  что нечего было  думать  о  "прибылях",  на  которые
рассчитывало    правление   Российско-Американской   компании,   чтобы
возместить расходы на экспедицию. Их могло только хватить для обмена с
гиляками на корм собакам, пищу людям да получение у маньчжуров проса и
водки, необходимых для питания команды.
     Как ни тяжело было, но обстоятельства вынудили Геннадия Ивановича
на мероприятие, против которого восставала вся его душа.
     Весь провиант  разделили на порции,  причем принималось в расчет,
что те,  кто должен был зиму провести в командировках,  то есть Орлов,
Бошняк,   Березин,   Разградский,   Воронин,   Петров   и  казаки,  их
сопровождающие,  получили рацион  полностью,  но  всем  остальным,  не
исключая   самого   Невельского,  давались  сокращенные  порции,  едва
достаточные для поддержания жизни.
     Такого рода  экономия  быстро дала себя знать.  Около одной трети
людей заболели цингой.
     Гиляки в   большинстве   случаев   очень   хорошо   относились  к
Невельскому  и  его  подчиненным.  Бедственное  положение   экспедиции
особенно подчеркнуло дружественное их расположение.  Они привозили для
заболевших свежую рыбу,  черемшу и  другие  растения,  помогающие  при
цинге,   и  делали  это  охотно,  по  собственной  инициативе,  причем
бескорыстно,  ибо  средства  экспедиции  были  так   ограничены,   что
наградить их чем-либо за услуги не было возможности.
     Мрачная и грозная, надвигалась вторая зимовка для горстки русских
людей,  брошенных  на  краю  света  в жертву голоду и смерти интригами
мстительных, себялюбивых и недальновидных бюрократов.
     "Несмотря на невзгоды,- пишет Невельской об этом тяжелом времени,
- дух в командах и особенно в офицерах не ослабевал. Мы надеялись, что
после важных результатов наших исследований правительство даст наконец
экспедиции надлежащие средства для достижения предположенной цели".
     Невельской прилагал  все усилия к тому,  чтобы план исследований,
намеченный им вместе со своими помощниками, был выполнен за зиму.
     Бошняк в  сопровождении казака отправился вверх по течению Амгуни
до ее истоков.
     Мичман Разградский и Березин,  оправившийся от болезни, поднялись
по Амуру до Кизи.  Березин должен был остаться и  основать  там  склад
товаров.  Ему  было  поручено  покупать у маньчжуров водку и просо для
экспедиции  и  отправлять  купленное  в   Петровское   и   Николаевск.
Разградскому надлежало подняться до устья Сунгари и войти в сношения с
местными жителями,  чтобы подготовить все для устройства в этом пункте
военного  поста.  Кроме  того,  он  должен  был представить сведения о
реках,  лесах и о путях,  ведущих к морскому берегу и лежащим  на  нем
заливам.
     Ограничившись пока этими двумя командировками, Невельской занялся
приведением  в  порядок  официальной  стороны  для  обоснования  своих
действий.  Он отправил Муравьеву донесение, в котором сообщал обо всем
сделанном за это время экспедицией.
     Первого декабря из Аяна Невельской получил предписание  и  письмо
Муравьева  от  28  июля  1852  года  с приложением при нем высочайшего
повеления от 20 июня,  объявленного в письме к  Муравьеву  начальником
главного морского штаба Меншиковым.
     "Содержание отношения ко мне от 28  апреля  1852  года,  -  писал
князь  Меншиков,  - последовавшего вследствие донесения Вам начальника
Амурской экспедиции капитана 1-го ранга Невельского,  я  имел  счастье
докладывать Государю Императору. Его Величество, вследствие объяснения
канцлера графа Нессельроде,  остается при  желании  соблюдать  крайнюю
осторожность  и неспешность при установлении мирных и прочих отношений
наших с гиляками и другими племенами,  обитающими  только  лишь  около
устья  Амура,  о чем было уже сообщено Вам графом Нессельроде.  Ныне и
мне поручено повторить Вам,  чтобы неспешность и осторожность были  на
первом плане.  Государь Император поэтому не изволил утвердить занятие
селения Кизи, лежащего на правом берегу реки Амура и залива Де-Кастри,
а также отправления экспедиции для исследования Татарского прибрежья и
рек Амура и Уссури, что же касается до вступления в сношение с беглыми
русскими,  о поселении которых выше устья Сунгари имеются сведения, то
Его Величество,  в отклонение вреда,  который они могут принести нашим
предприятиям, приказал не возбранять вступать с ними в сношения, но не
иначе,  как через гиляков или тунгусов,  как  признается  удобным,  но
отнюдь  не  через  команды,  офицеров  или кого-нибудь из приказчиков,
посланных  по  реке  Амуру  или  берегом.  При  этом   предоставляется
объявлять  им  всемилостивейшее прощение за услуги,  которые будут ими
оказаваемы".
     В частном   письме   к  Невельскому  Муравьев  просил  дальнейших
сведений о состоянии края,  на основании  которых  он  поспешит  лично
ходатайствовать   в  Петербурге  о  некоторых  лишь  из  представлений
Невельского.  В дополнение генерал-губернатор предлагал Невельскому не
упускать  из  виду,  что граница с Китаем должна идти только по левому
берегу Амура и что  главным  портом  на  востоке  должен  быть  только
Петропавловск  (а не "фантастические" бухты в Татарском проливе),  для
которого, собственно, и полезно обладание Амуром.
     В Петербурге по-прежнему опасались каких-то призрачных осложнений
с Китаем,  а в Иркутске все еще увлекались Петропавловском.  Важнейшие
же  вопросы  значения  для России Дальневосточного края в политическом
отношении,  вопросы,  к разрешению которых все силы прилагала Амурская
экспедиция,   как   в   Петербурге,   так   и  в  Иркутске  совершенно
игнорировались.
     Геннадий Иванович, изучая материалы, привезенные его сотрудниками
из экспедиций,  по новому стал относиться к поставленной  перед  собой
задаче.
     Его кипучей натуре не свойственно было  удовлетворяться  хорошим,
если можно достигнуть лучшего.  Невельской начал понимать, что и устье
Амура и Де-Кастри хороши как базы для основания крупного порта  только
по  сравнению  с  Аяном  или  Охотском,  - так как условия навигации в
Амурском лимане,  замерзающем на  полгода  и  обладающем  прихотливыми
фарватерами, были все-таки очень тяжелы.
     Между тем  с  достоверностью  можно  было  утверждать,   что   на
побережье  к  югу  от  Де-Кастри есть еще несколько обширных и удобных
бухт.  Несомненно, что, находясь много южнее, они если и замерзают, то
ненадолго.  Да  и  лед  там  держится  такой толщины,  что не является
большим препятствием для кораблей.  По словам гольдов  и  гиляков,  из
этих  бухт  легко  попасть в бассейн реки Уссури,  а значит,  несложно
устроить и удобную дорогу, а может быть - канал.
     Амур от  места,  где впадает в него Уссури,  круто поворачивает и
впадает в Татарский пролив на тысячу  километров  севернее.  Благодаря
этому  и  Уссури  и  верхнее колено Амура освобождаются ото льда много
раньше,  чем устье Амура,  а замерзают позже. Значит, и речной путь из
глубин Сибири к этим южным бухтам удобнее, чем к Амурскому лиману.
     Бассейн Уссури,  как и низовья Амура и все  побережье  Татарского
пролива  до  корейской границы,  независим от Китая.  Эти новые данные
заставили Невельского пересмотреть свой взгляд на  значение  амурского
устья,  то  есть  оставить  Амур  только  базисом для действия,  а всю
энергию устремить на освоение южных бухт и Уссурийского бассейна.
     Невельской сообщил генерал-губернатору,  что,  вопреки приказу не
касаться Кизи и Де-Кастри,  он намерен  в  феврале  наступающего  года
занять  залив  Де-Кастри  в  селении Кизи и послать оттуда с открытием
навигации офицера с целью исследовать берег к югу от залива,  для того
чтобы  описать имеющиеся там гавани,  поставить в них военный караул и
наблюдать за появляющимися  иностранными  судами.  Невельской  извещал
генерал-губернатора  о  том,  что  объявлениями  на  разных  языках он
сообщает капитанам иностранных кораблей о принадлежности России  всего
этого края до корейской границы.
     "Только этими решительными мерами,  при  ничтожных  у  нас  здесь
средствах,  представляется возможность отстранить могущие быть на этот
край покушения.  Здесь нет и  быть  не  может  каких-либо  земель  или
владений   гиляков,  мангунов,  нейдальцев  и  т.  п.  народов  в  том
территориальном  и  отечественном  смысле,  как  то  понимается  между
образованными  нациями.  Эти  народы  не  имеют ни малейшего понятия о
территориальном разграничении.
     Что же касается до того,  возможно ли исполнить высочайшую волю о
вступлении в сношения с беглыми русскими без  посылки  по  реке  Амуру
офицеров, то я по собрании более подробных сведений не премину донести
Вашему превосходительству", - писал он в заключение.
     Десятого декабря  вернулся  Березин  и сообщил,  что он основал в
Кизи временный склад у мангуна Лебдена,  а также привез  выменянные  у
маньчжуров  водку,  чай  и  просо.  Вслед  за ним вернулся Бошняк.  Он
определил истоки реки Амгунь и  точно  установил  направление  горного
хребта между ними и истоками реки Горин.
     "Итак, - пишет Невельской,  -  Орлов  и  Бошняк  были  первыми  и
единственными  лицами,  которые  определили  астрономически истоки рек
Уда,  Тугур,  Нимелен, Амгунь и Горин, а также направление Хинганского
хребта между параллелями 54-51<sup>o</sup>..."
     К наступающему 1853 году все  сотрудники  экспедиции  были  снова
вместе и тесною дружною семьей встретили Новый год.  Не было,  правда,
того веселья,  что в прошлом году. В тяжелом настроении была Екатерина
Ивановна.  Сам Невельской, несмотря на всю свою твердость духа, не мог
преодолеть общей подавленности на вечеринке.  За несколько месяцев три
человека из состава экспедиции умерли от цинги. Трудно было забыть эти
могилы на "Петровской кошке",  но все же сподвижники Невельского  были
готовы к новым трудам и опасностям, которые готовил им 1853 год.

        XIX. В ПЕТЕРБУРГЕ ЗАШЕВЕЛИЛИСЬ.
                  СЛУХИ ОБ АМЕРИКАНСКИХ ЭКСПЕДИЦИЯХ.
                БОШНЯК ОТКРЫВАЕТ ИМПЕРАТОРСКУЮ ГАВАНЬ

     К концу  зимы  положение с продовольствием улучшилось,  и больные
цингой стали поправляться. (* За зиму от цинги умерло 5 человек.)
     Удалось достать водку, просо, чай. Гиляки доставляли свежую рыбу,
появилось  также  свежее  оленье  мясо.  Черемша  и  мороженые   ягоды
дополняли рацион, и люди выздоравливали.
     В середине января 1853 года Невельской  отправил  в  командировку
Петрова  в  сопровождении  казака  и  тунгуса,  а также Разградского с
Березиным.
     Петрову поручалось   обследовать  реку  Биджи  и  произвести  ряд
разведок путей с Амура в южную часть  лимана.  Разградский  и  Березин
должны   были   обеспечить   запасами   экспедицию   Бошняка,  который
отправлялся после  них  для  занятия  залива  Де-Кастри  и  дальнейших
исследований побережья Татарского пролива к югу.
     Березин же,  кроме того,  должен был приготовить в  Кизи  лес  на
постройку   помещения   для   военного   поста.  Обе  экспедиции  были
благополучно и с успехом выполнены.
     Бошняк получил приказ занять залив Де-Кастри, поднять там русский
флаг и  с  открытием  навигации  начать  исследование  страны  к  югу,
объявляя  по  пути,  что  все  пространство к югу до Кореи принадлежит
России. В план его поездки включалось также обследование залива Хаджи,
сведения о котором привез Чихачев.
     Бошняка сопровождали казаки Парфентьев и Васильев,  а также  якут
Иван Мосеев.
     Десятого февраля пришла из Аяна зимняя почта.  Невельской  каждый
раз  распечатывал  пакеты с тяжелым чувством ожидания новых неприятных
сюрпризов. Но на этот раз опасения его не оправдались. Наоборот, почта
принесла радостные вести.  Муравьев уведомлял Невельского, что Николай
I,     вследствие     его     ходатайства,      приказал      уплатить
Российско-Американской   компании   убытки,   понесенные   при  гибели
"Шелехова".  Кроме этого,  отчислить 100 тысяч  рублей  на  возмещение
компании  убытков,  которые она может понести при дальнейших действиях
"по установлению сношений с гиляками".
     Вместе с  тем  Муравьев  уведомлял,  что вследствие представлений
Невельского  он  предписывает   камчатскому   губернатору   впредь   в
экспедицию  посылать людей здоровых и хорошего поведения;  всем судам,
назначенным к плаванию между Петропавловском  и  Аяном,  совершать  не
один,  а  два  рейса  и  заходить каждый раз в Петровское для оказания
экспедиции возможного  содействия,  а  командирам  судов  исполнять  в
точности и без оговорок требования Невельского;  все предметы,  нужные
для экспедиции,  доставлять своевременно;  отправку запасов, товаров и
прочего производить на судах компании.
     Правление Российско-Американской  компании  уведомляло,  что  оно
сделало  распоряжение  о доставке через Аян для экспедиции катера в 16
лошадиных сил,  двух гребных судов, запасов и товаров в соответствии с
требованием Невельского.
     Невельской, Екатерина Ивановна и все сотрудники воспрянули духом.
Значит,  не  напрасны были их труды и лишения.  Усилия и настойчивость
начали пробивать стену тупости и непонимания.
     Но дело  было  не  только  в  упорстве героев Приамурья.  Русское
правительство получило сведения,  что летом 1853 года две американские
экспедиции  должны  побывать  в Японии у берегов Татарского пролива и,
быть может,  обследовать все  побережье  Тихого  океана  до  Берингова
пролива.
     Остен, Гиль,  таинственные суда, "меряющие воду и землю", все это
было  неопределенно и сомнительно (для Нессельроде и др.) и не толкало
правительство на мероприятия по укреплению русских  позиций  на  Тихом
океане.  Тем более, что места, к которым проявляли интерес иностранные
путешественники  и  таинственные  корабли,  совершенно  неосновательно
считались китайскими.
     Но сейчас,  когда "этот шальной" капитан Невельской вот  уже  три
года  хозяйничает  на  Амуре,  такая  точка  зрения  была основательно
поколеблена.  Николай I перестал  безусловно  верить  своему  министру
иностранных  дел.  На  Амуре  уже два года как поднят русский флаг,  а
китайцы не шевелятся,  не протестуют.  Где же их амурская  флотилия  и
войска, о которых с такой настойчивостью твердил Нессельроде?
     А вот американцы зашевелились  не  на  шутку.  Это  не  одиночные
путешественники,  это  эскадра командора Перри в 10 вымпелов и эскадра
капитана Рингольда в 4 вымпела.
     Можно было    полагать,    что   они   не   ограничатся   простой
увеселительной прогулкой вдоль побережья Тихого океана.
     Ходили слухи,  что  американцы намерены занять бухты под торговые
фактории  и  станции  для  своих  китобоев.  А,  по  данным   русского
правительства,   число  этих  китобойных  судов  в  Охотском  море  за
последние годы стало достигать  двухсот.  Вот  тут-то  зашевелились  в
Петербурге, и вот почему дело Невельского сдвинулось с мертвой точки.
     Но сам он и сподвижники его до середины мая ничего  не  знали  об
этом новом обстоятельстве и продолжали начатые работы.
     В середине марта пришло  донесение  от  Бошняка,  что  он  поднял
русский  военный  флаг  в  Де-Кастри.  С  помощью гиляков Бошняк и его
спутники приступили к постройке флигеля-казармы для  помещения  в  нем
военного караула.
     В конце апреля от Бошняка пришло новое донесение.
     "К 25  марта,  -  писал лейтенант,  - лед во внешней части залива
около мыса Клостер-Камп разломался, и с этого времени эта часть залива
стала  доступной  для  судов с моря.  Лед же в самом заливе стоял до 7
апреля,  и только с этого времени,  при крепком NO ветре,  начало  его
ломать.  До сих пор залив наполнен ломаным льдом.  Вчерашний день,  14
апреля, с горы у Клостер-Кампа мы увидели в трубу к югу, на горизонте,
большое трехмачтовое судно, за которым начали следить...
     12 апреля мы перебрались во вновь выстроенную, покрытую хворостом
избушку. Это помещение после бивуачной жизни то в грязных юртах, то на
голом снегу показалось для нас раем.  В сделанном нами в этой  избушке
из  глины  камине  мы поддерживаем огонь,  дабы не заводилось сырости.
Продовольствия  при  посте  с  получением  от  Березина  и  затем   от
Разградского муки,  сухарей, сахару и чая достаточно, а вместо хлеба и
пирожного печем у камина (единственной у нас печи) лепешки  на  рыбьем
жире с рыбою; к обеду варим уху, а иногда и щи, обедаем и пьем чай все
вместе...* (* То есть офицеры и нижние чины.  Подобного рода отношения
между  начальниками  и подчиненными считаюсь почти преступными с точки
зрения николаевских служак.)
     Такова наша  жизнь и занятия.  Всей команды при посте в настоящее
время 3 казака и тунгус. Мы все здоровы и, благодаря богу, бодры.
     Имея постоянные   сношения  с  туземцами  залива  Де-Кастри  и  с
возвращающимися через этот залив с тюленьего промысла инородцами  реки
Амура,  промышляющими  вдоль  берега,  к  югу от Де-Кастри,  я,  кроме
вышеупомянутых сведений, получил еще следующее:
     По карте Крузенштерна, составленной из описи Лаперуза и Браутона,
в широте 49<sup>o</sup> показаны у берега два больших острова;  согласно с этим и
с  Вашими  указаниями,  первая  забота  моя была разузнать от туземцев
сколь  возможно  подробнее  об  этих  островах.  Из  всех   объяснений
оказалось,  что никаких по берегу островов не существует, но что около
этой  широты  должен  быть  выдающийся  в  море  полуостров  с   двумя
возвышенностями.   Лаперуз   и   Браутон,   следовавшие,  вероятно,  в
значительном расстоянии от  берега,  приняли  полуостров  за  острова.
Туземцы  сообщили  мне,  что  именно  у  этого полуострова должен быть
закрытый залив, который они называли Хаджи-ту"
     Для путешествия  к этому заливу Бошняк выменял на топор и материю
простую лодку и стал готовить ее к морскому  походу:  повысили  борта,
укрепили связи, поставили мачту и из двух простынь сшили парус.
     Второго мая Бошняк,  гижигинские казаки Парфентьев, Белохвостов и
якут Иван Мосеев отплыли из залива Де-Кастри к югу.
     Лодка, перегруженная и глубоко сидящая в воде,  стала течь  через
щели  фальшбортов.  Бошняк  пристал  к  берегу и спрятал часть груза в
приметном   месте.   После   этого   двинулись    дальше,    определяя
астрономически положение заметных пунктов, устья рек, выдающиеся мысы.
     Погода благоприятствовала, на море был штиль. Бесчисленные чайки,
бакланы  и  другие  птицы  стаями носились вокруг скал.  Несколько раз
показывались и тюлени.
     На третий  день  пути  невдалеке  от берега заметили трехмачтовый
корабль, стоящий на якоре. На берегу, за отмелью, виднелись берестяные
шалаши селения Хой. Пристав к берегу, Бошняк приказал Мосееву и одному
из казаков разбить палатку, а сам направился к китобойному вельботу, у
которого  дежурил  матрос.  От  него  Бошняк  узнал,  что трехмачтовый
корабль - китобойное судно, а капитан сейчас на берегу покупает рыбу.
     Бошняк послал Парфентьева разыскать капитана и звать его в гости.
В палатке устроили стол из  ящиков,  Белохвостов  хлопотал  у  костра,
готовя  чай.  Вскоре  явился  капитан китобоя.  Бошняк узнал от него о
готовящемся плавании американской эскадры к берегам Татарского пролива
и далее. Моряк утверждал, что американцы собираются занять здесь бухту
для пристанища китобоев и других судов,  посещающих эти места.  Бошняк
на  немецком  и  французском языках написал два объявления о том,  что
берега до  корейской  границы,  а  также  остров  Сахалин  принадлежат
России.  В общепринятой форме он предлагал учесть это всем иностранцам
и передал объявление китобою.
     Простившись с  ним,  Бошняк сейчас же написал обо всем услышанном
записку Невельскому и нанял  гиляков  для  скорейшей  доставки  ее  по
назначению.
     После двадцатидвухдневного опасного путешествия на  шлюпке  вдоль
пустынных  скалистых  берегов  экспедиция  при  свежем ветре подошла к
низменному перешейку,  за которым лежали тихие воды  обширной  гавани.
Перетащив  шлюпку  через  перешеек,  Бошняк  очутился  в одной из бухт
большого,  хорошо защищенного от штормов  залива,  который  он  назвал
Императорской гаванью.* (* Ныне порт Советская гавань.)
     Залив этот,  опоясанный   отрогами   гор,   идущими   от   хребта
Сихотэ-Алинь,  представлял  собою прекрасную стоянку для кораблей всех
рангов.  Склоны гор,  окружающих  залив,  были  покрыты  великолепными
кедровыми лесами.
     Бошняк собрал на берег бухты всех жителей (около  50  человек)  и
объявил им, что так как вся страна до корейской границы русская, то их
и  всех  жителей,  здесь  обитающих,  он  принимает   под   защиту   и
покровительство  России.  Затем  он  поставил  крест и вырезал на нем:
"Открыта и названа заливом Императора Николая  1-го,  23  мая.  Н.  К.
Бошняк". Передав жителям объявление упомянутого содержания на русском,
немецком и французском языках,  Бошняк  приказал  им  предъявлять  эту
бумагу каждому судну, которое они встретят, а тем более которое придет
в гавань.
     Тридцатого мая  Бошняк  вышел  из  гавани и направился в обратный
путь вдоль берега.  Провизии оставалось только на три  дня,  следующие
шесть дней пришлось питаться рыбой и ягодами.
     Восьмого июня Бошняк  прибыл  в  залив  Де-Кастри,  а  оттуда  по
распоряжению Невельского отправился в Николаевск.
     "Результаты открытий и исследований  Н.  К.  Бошняка  были  очень
важны,  -  писал  Невельской  об  этом  плавании.  -  Он был первым из
европейцев,  который дал  обстоятельные  сведения  о  северном  береге
Татарского   пролива  и  обнаружил  неверность  этой  части  на  карте
Крузенштерна:  он открыл на этом  берегу  одну  из  превосходнейших  и
обширнейших гаваней в мире и узнал, что имеется еще несколько гаваней,
чем разрушил сложившееся до того времени  мнение,  будто  бы  на  всем
пространстве этого берега от залива Де-Кастри до корейской границы нет
не только ни одной гавани,  но даже какой-либо  бухты,  сколько-нибудь
удобной  для  якорной  стоянки,  почему  берег этот считался опасным и
недоступным.  Наконец,  он разрешил весьма важный вопрос,  именно: что
жители,  обитающие на этом берегу, никогда от Китая зависимы не были и
китайской власти не признавали".
     В середине  мая  нарочный  из Аяна привез Невельскому предписание
генерал-адмирала великого князя  Константина  Николаевича,  в  котором
говорилось    о   предполагающемся   плавании   американских   эскадр.
Перечислялся состав эскадры и Невельскому  предлагалось  оказывать  им
"внимание   и   приветливость",   но  быть  при  этом  "благоразумным,
осторожным",  имея постоянно в виду честь русского  флага  и  проявляя
"необходимую проницательность".
     Честь русского флага и без напоминания  Константина  была  дорога
Невельскому,  а  "проницательности"  у  него  могли  бы призанять сами
вершители судеб государства.
     Сообщение генерал-адмирала  встревожило Геннадия Ивановича,  и он
немедленно отправил в Де-Кастри мичмана Разградского и  трех  матросов
для   содержания   там   официального   военного  поста.  Разградскому
Невельской дал подробную  инструкцию,  как  поступать  при  встрече  с
иностранцами.  Самое  главное  -  заявлять  им  о  принадлежности края
России.
     Сильно опасаясь,  что американцы,  имея превосходство в силах и в
возможностях,  могут постараться занять  залив  Хаджи  или  Де-Кастри,
Невельской  все  же  чувствовал облегчение при мысли,  что неоспоримое
право первенства остается за Россией.
     Как хорошо,  что  он  нарушил  строжайшее  предписание  сидеть  в
Петровском,  "не касаясь" Амура! Что было бы, если бы он подчинился? А
сейчас в Де-Кастри и Императорской гавани развевается русский флаг. Не
так-то просто теперь заставить спустить его.
     Необходимо этим  же  летом  занять военным постом Сахалин и бухты
южнее залива Хаджи.  Гиляки положительно утверждают,  что такие  бухты
есть и что ни Китаю, ни Корее они не принадлежат.

XX. НАМЕЧЕННЫЕ В ПЕТЕРБУРГЕ МЕРОПРИЯТИЯ НЕ СООТВЕТСТВУЮТ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ

     В двадцатых  числах июня 1853 года Невельской получил предписание
генерал-губернатора,  которое показывало, что внимание правительства к
Приамурскому  краю  и  действующим в нем людям не ослабевает.  Вопреки
постоянным опасениям Невельского за  свои  действия  вне  повелений  и
инструкций,  он не только не подвергся никаким репрессиям,  но, "ввиду
важности результатов" его деятельности, награжден был орденом Анны 2-й
степени. Возглавляемая им экспедиция из ведения Российско-Американской
компании передавалась в ведение генерал-губернатора.
     "Ввиду важности  результатов Ваших действий,  - писал Невельскому
генерал-губернатор,  - Государь  Император,  по  представлению  моему,
Высочайше удостоил Вас наградить за оные и вместе с тем утвердить штат
вверенной Вам экспедиции, составленный на основании донесений Ваших, и
приказать  изволил  все  расчеты  с  Российско-Американской  компанией
окончить к 1 января 1854  г,  о  чем  и  сообщено  главному  правлению
компании".*   (*   Впрочем,   нужно  отметить,  что  ни  Муравьев,  ни
Петербургские власти  пока  ничего  не  знали  о  самовольном  занятии
Де-Кастри, Кизи и об открытии Императорской гавани.)
     С этой же почтой пришло резкое письмо от Завойко, еще не знавшего
об изменении отношения к делу Невельского в высших сферах. Возмущенный
тем,  что бот "Кадьяк" не возвратился осенью обратно в  Петропавловск,
Завойко,  не интересуясь причинами этой задержки, требовал немедленной
присылки бота.
     Но Невельской  не  спешил  с  исполнением.  Гораздо  более важные
проблемы занимали его.  Вот когда можно было по-настоящему  развернуть
работу  и придать ей подлинный государственный масштаб.  Теперь его не
будут донимать требованием прибылей для компании,  не будут колебаться
при  отпуске  на  экспедицию  лишнего  пуда крупы,  не будут загружать
доблестных  помощников  Невельского  указаниями  "вести  расторжку   с
инородцами" вместо исследовательской работы.
     Между тем  правление  компании  послало   Муравьеву   жалобу   на
"недопустимый   тон   писем   Невельского"   и   просило  оградить  от
"оскорблений" достоинство и честь высокого учреждения.
     Письма Невельского,  вызывавшие недовольство столь чувствительных
господ из компании, были действительно резки, но они относились к тому
периоду,  когда  Невельской увидел дело свое на краю гибели,  а себя и
сподвижников своих обреченными на голодную смерть в результате  грубой
и   бесчеловечной   формалистики   "деликатных"  господ  из  правления
Российско-Американской компании.
     Муравьев, прежняя  симпатия  которого  к  Невельскому  уже  давно
начала  сменяться  недовольством   и   желанием   обуздать   чрезмерно
энергичного   и   самостоятельного   подчиненного,   не   оставил  без
последствий  жалобу,  и  она  сыграла  свою   роль   при   отстранении
Невельского от деятельности на Дальнем Востоке.
     Но пока,  вдали от интриг, Геннадий Иванович с обычной энергией и
неутомимостью продолжал свое великое дело.  Он отправил бот "Кадьяк" в
Аян к  Кашеварову  и  просил  его,  чтобы  первое  же  военное  судно,
пришедшее  из  Петропавловска,  было  прислано в Петровское с запасами
продовольствия, какие только возможно выделить из Аяна.
     На этом   судне   Невельской  лично  хотел  осмотреть  Сахалин  и
поставить военные посты там,  а также в Императорской гавани.  По  его
дальнейшим  расчетам,  судно  должно  было  крейсировать  между  этими
постами, поджидая прихода американцев, чтобы с большей убедительностью
известить  их  о  том,  что весь этот край принадлежит России.  А пока
Невельской отправил мичмана Петрова с продовольствием и матросами  для
подкрепления  поста  в  заливе  Де-Кастри  и  основания  нового поста,
Мариинского, в селении Котово-Кизи.
     Муравьеву на   боте   "Кадьяк"   были   посланы  отчеты  Бошняка,
Разградского,   Петрова   и   Воронина.    В    очередном    донесении
генерал-губернатору Невельской писал:
     "..Немедленное занятие  Императорской  гавани,  как   гавани   на
побережье  Татарского  пролива,  находящейся посредине между лиманом и
корейской границей,  весьма важно. Кроме того, следует занять еще одну
бухту,  на  западном  берегу  Сахалина,  и  выслать  в  крейсерство  в
Татарском проливе военное судно. Все это крайне необходимо, во-первых,
ввиду  ожидаемого  прибытия  в этот пролив американской экспедиции,  а
во-вторых,  для подкрепления постов в Де-Кастри и Кизи.  Только  этими
действиями  мы фактически можем заявить американцам и всем иностранцам
о принадлежности этого края России и тем предупредить всякие на него с
их стороны покушения..."
     Больше того,  Невельской лелеял планы исследований и открытий  по
побережью к югу, до самой корейской границы.
     Между тем (не  говоря  о  петербургских  властях)  даже  Муравьев
полагал достаточным ограничиться левым берегом Амура.
     Во имя интересов родины нужно было  доказать  всю  ошибочность  и
вред точки зрения Муравьева,  по-прежнему считавшего,  что главное для
России на Тихом океане - Петропавловск.
     Невельской настойчиво  просил прислать ему достаточное количество
людей и паровых судов,  а тем временем принимал меры к постройке новых
зданий в Николаевском и Петровском для расселения матросов и офицеров,
которые должны были прибыть.
     Одиннадцатого июля пришел из Аяна транспорт "Байкал" с некоторыми
запасами,  а также 12 казаками и 5 матросами,  поступающими  в  состав
экспедиции.
     Из бумаг и предписаний,  привезенных "Байкалом",  выяснилось, что
внимание правительства направлено не на побережье Татарского пролива к
югу от устья Амура и не на бассейн  Уссури,  а  на  суровый,  лишенный
удобных   гаваней  Сахалин  и  неудобный,  на  шесть  месяцев  в  году
замерзающий залив Де-Кастри.
     Вот предписание генерал-губернатора:
     "Вследствие всеподданнейшего  доклада  моего   и   на   основании
Высочайшего  о  границе  нашей  с  Китаем  указания,  предлагаю Вам по
Высочайшему повелению занять  нынешним  же  летом  залив  Де-Кастри  и
соседственное с ним селение Кизи и о последующем мне донести. В заливе
Де-Кастри иметь караул,  по крайней мере из 10 человек, при офицере. В
Кизи  поставить  военный  пост для подкрепления и снабжения Де-Кастри.
При этом поставлю Вам на вид, что согласно с Высочайшими указаниями...
далее Де-Кастри и Кизи идти Высочайше не разрешено, а главное внимание
должно быть обращено Вами на Сахалин".
     Препровождая Невельскому это повеление и предписывая привести его
на месте в исполнение, генерал-губернатор писал:
     "Согласно Высочайшей   воле,   по   соглашению  моему  с  главным
правлением компании,  все основанные Вами в нынешнем году учреждения и
чины сахалинской экспедиции во всех отношениях до прибытия в 1854 году
правителя на Сахалин будут находиться в Вашем ведении".
     Далее следовали  указания  о том,  какие меры следует принять для
наиболее успешного выполнения решения  правительства,  и  сообщение  о
прибытии  некоего  майора  Буссе  не  позднее  1-4  августа с людьми и
запасами для экспедиции.
     Таким образом,  самовольное  занятие  Невельским Кизи и Де-Кастри
санкционировалось документом из Петербурга,  но в остальном весь план,
вместе   с   наставлениями  Муравьева,  совершенно  не  соответствовал
обстоятельствам.
     Прибрежье Татарского  пролива  с  уже  открытыми  на нем удобными
гаванями,  обусловливавшие  всю  важность  для  России   этого   края,
оставлялись без внимания.
     Занятием Де-Кастри и Кизи Невельской поставил правительство перед
уже  совершившимся  фактом  (распоряжение  сверху  пришло  значительно
позже), и в дальнейшем он решил поступать по этому испытанному методу,
так  как  не  было  иного  способа навести правительство на правильную
точку зрения.  Не дожидаясь разрешения властей,  Невельской вступил  в
Императорскую  гавань  и  продолжал дальнейшее исследование и освоение
прибрежья.
     Приказание занять   Сахалин   тоже   необходимо  было  выполнить.
Геннадий  Иванович  составил  следующий  план   действий:   немедленно
отправиться  на  "Байкале"  к  Сахалину  и  в Татарский пролив с целью
осмотреть южную часть острова  и  установить  в  Императорской  гавани
военный пост,  чтобы отсюда продолжать исследования к югу до корейской
границы.  Военный пост поставить  также  на  западном  берегу  острова
Сахалин, а с прибытием десанта с Камчатки занять главный пункт острова
в заливе Анива.
     В чиновничьих   сферах   Петербурга  и  Иркутска  быстро  уловили
перемену правительственного курса  в  отношении  Амура.  Непреоборимая
энергия  Невельского  развеяла туман косности и непонимания.  Амурский
вопрос  из  проблемы  опасной,  канительной  и  почти   анекдотической
превращался  в  дело первостепенной государственной важности.  Вот где
можно получить и продвижение по службе,  и ордена,  и почести, и даже,
быть может, славу!
     Офицер Семеновского полка,  воспитанник Пажеского корпуса Николай
Васильевич  Буссе  (немец по национальности) был строг с подчиненными,
исполнителен и сентиментален. Он жаждал продвижения по службе и мечтал
о хорошем окладе.
     Николай Васильевич, прослышав о славных делах в Восточной Сибири,
обратился   к   протекции   Муравьева  и  в  чине  майора  поступил  к
генерал-губернатору  в  чиновники  по  особым  поручениям  на  двойной
сибирский  оклад.  Ему  было  поручено  отвезти  в Иркутск награды для
Муравьева и его сотрудников.
     Как раз  в  это  время  в  Иркутске  составлялись  планы  занятия
Сахалина,  вернее  они  были  составлены  в  Петербурге,  а  здесь  их
детализировали  - учитывались всякие мелочи (кроме реальной обстановки
в крае). Кто-то должен был возглавить десантные операции.
     Майор Буссе  легко  получил  это заманчивое назначение.  Все было
очень хорошо продумано, вплоть до срубов для казарм, которые десантный
отряд  должен был везти с собою.  Оставалась только приятная экскурсия
по морю,  живописная природа,  ать! два - подъем флага, марш, пушечный
салют  -  и майор Буссе,  совершив подвиг,  с первыми признаками осени
возвращается в Иркутск,  а там и в Петербург получать награды в ореоле
покорителя новых земель.  Очень лестно получалось в мечтах,  однако не
совсем так  оказалось  в  действительности.  Невельской  и  члены  его
экспедиции,  а также лица,  знакомые с действительными возможностями и
потребностями края,  не были привлечены к работе.  Результат  сказался
немедленно,  едва  злополучный  любитель легких успехов прибыл к месту
своей деятельности.
     Вот письмо его к Геннадию Ивановичу:
     "Расчеты, сделанные в С.-Петербурге, оказались ошибочными: я с 26
мая  в  Аяне,  но  суда  компании  еще  не приходили,  и когда будут -
неизвестно.  Пять  дней  тому  назад  пришли  из  Камчатки  "Иртыш"  и
"Байкал", но вследствие данных мне инструкций и наставлений перевозить
к Вам десант непременно на  компанейских  судах  идти  за  десантом  в
Камчатку на "Иртыше" или "Байкале" я не могу; между тем время до такой
степени упущено,  что если бы,  как объясняет А Ф Кашеваров,  и сейчас
пришло компанейское судно,  то и тогда десант,  назначенный на Сахалин
из Камчатки,  вряд ли можно доставить в Петровское ранее  1  сентября.
Никаких  срубов,  о которых мне говорили в Петербурге,  здесь нет и не
делается;  между тем, мне велено и срубы эти взять и доставить к Вам в
Петровское  вместе  с  десантом  из  Камчатки со всем продовольствием,
снабжением и вооружением никак не позже 1 августа. Поставленный теперь
в  невозможность  исполнить  это приказание и не имея права перевозить
десант на казенных судах,  ибо за это  подвергся  бы  ответственности,
спешу  донести  Вам  об  этом  на  Ваше  усмотрение  и  вместе  с  тем
необходимым считаю сообщить,  что,  по словам Кашеварова,  назначенный
компаниею  бриг  "Константин"  для перевозки десанта из Петровского на
Сахалин,  во-первых,  не может поместить этого  десанта  с  тяжестями,
во-вторых,  он весьма ненадежен и,  в-третьих, если он и придет в Аян,
что невероятно,  то разве самою позднею  осенью.  На  основании  Ваших
предписаний г. Кашеварову, посылаю Вам транспорт "Байкал" и 17 человек
людей с различными запасами, какие могли набрать в Аяне, сам же с часу
на  час  ожидаю  компанейского судна,  чтобы отправиться за десантом в
Петропавловск.  Пакет  от  Вас  немедленно  отправлен  с  нарочным   к
генерал-губернатору. Бот "Кадьяк" 5 июля ушел в Петропавловск".
     Столкнувшись на  месте  с  первыми  же  трудностями,  Буссе  явно
оробел. А Геннадий Иванович, получив письмо, только весело рассмеялся,
представив себе разочарование и испуг гвардейца.  У него уже был готов
свой план действий.
     Перед отправлением  из  Петровского  Невельской  дал   инструкцию
членам  экспедиции  о  дальнейших работах во время своего отсутствия и
отправил письмо Муравьеву с изложением плана занятия Сахалина.
     В заключение этого письма Невельской высказал генерал-губернатору
свои новые взгляды об Амуре и о значении для России бассейна Уссури.
     "Не на  Сахалин,  а  на  матерой  берег  Татарского залива должно
обратить главное наше внимание потому,  что он, по неоспоримым фактам,
представленным     ныне     экспедициею,    составляет    неотъемлемую
принадлежность России.  Только  закрытая  гавань  на  этом  прибрежье,
непосредственно   связанная   внутренним   путем   с   рекою   Уссури,
обусловливает важность значения для России этого края  в  политическом
отношении;  река же Амур представляет не что иное, как базис для наших
здесь действий,  ввиду обеспечения и  подкрепления  этой  гавани,  как
важнейшего  пункта всего края.  Граница наша с Китаем поэтому никак не
может быть положена по левому берегу  реки  Амура,  как  то  видно  из
предписания  Вашего от 23 апреля.  Петропавловск никогда не может быть
главным и опорным нашим пунктом на Восточном океане,  ибо  при  первых
неприязненных столкновениях с морскими державами мы вынужденными будем
снять  этот  порт  как  совершенно  изолированный.  Неприятель   одною
блокадою  может уморить там всех с голоду".* (* Это мнение Невельского
совершенно точно подтвердилось год спустя.)
     Пятнадцатого июля Невельской,  взяв с собою 15 человек матросов и
казаков и Дмитрия Ивановича Орлова,  на транспорте "Байкал" отправился
к Сахалину, обходя его с востока. К 30 июля судно достигло мыса Анива,
на южной оконечности острова.
     На всем пространстве побережья не нашлось сколько-нибудь удобного
для  стоянки  судов  залива.  6  августа   Невельской   основал   пост
Константиновский  в  Императорской  гавани.  Он  оставил там 9 человек
казаков, приказав начать заготовку леса и постройку помещения на зиму,
и выделил им запас в 350 пудов муки и крупы. Эта предусмотрительность,
как видно будет из дальнейшего, спасла много человеческих жизней.
     Из Императорской  гавани  транспорт  пошел  в  Де-Кастри,  откуда
Невельской  должен  был  отправиться  через  Кази  в  Николаевск  и  в
Петровское.  Орлову поручалось основать пост на Сахалине в бухте около
50<sup>o</sup> северной широты и назвать его  Ильинским,  а  затем  пройти  вдоль
западного  берега  острова  к  югу  и  подыскать бухту,  пригодную для
зимовки судов.
     Предполагалось, что  к 15 сентября Орлов достигнет мыса Крильон и
там будет ожидать  Невельского,  а  20  сентября  двинется  дальше,  к
селению  Тамари-Анива,  которое  к тому времени будет занято десантом.
Командиру "Байкала" приказывалось после высадки Орлова крейсировать  в
Татарском  проливе до начала сентября и ждать американскую эскадру,  а
после  5  сентября  стараться  возвратиться   в   Петровское,   усилив
Александровский  пост  в  Де-Кастри четырьмя человеками.  Сам Геннадий
Иванович с казаком и гиляком отправился пешком на озеро Кизи, а оттуда
в селение Котово-Кизи на Амуре (Мариинский пост).  Здесь мичман Петров
и 6 человек казаков  строили  зимние  помещения.  К  середине  августа
Невельской перебрался в Петровское.
     Главная цель,  поставленная  на  1853   год,   была   достигнута.
Императорская  гавань  и  западный  берег  Сахалина заняты,  в проливе
крейсирует русский транспорт "Байкал". Покушение иностранных держав на
эти территории предупреждено. Оставалось занять главный пункт Сахалина
-  Тамари-Анива  -  и  исследовать  прибрежье  Татарского  пролива  до
корейской  границы.  В  случае  наличия  там  удобных бухт и заливов -
поставить военные посты
     Кроме того,  для  решения  пограничного вопроса Невельской считал
необходимым основать посты в нескольких пунктах по Амуру и  Уссури,  в
устье  реки  Сунгари  и  "Амурских  щеках"  - месте,  где Малый Хинган
пересекает реку Амур.  На основании сделанных открытий и  существующих
трактатов  он считал,  что с этого пункта граница наша с Китаем должна
идти к югу по вершинам хребта до Кореи и далее до моря вдоль корейской
границы.    В    Петровском    Геннадий    Иванович    нашел   корабль
Российско-Американской  компании,  доставивший  различные  запасы  для
экспедиции,  паровой катер,  десятивесельную шлюпку, а также депешу от
главного правления и от Кашеварова.
     Главное правление  просило не занимать никаких судов компании для
переброски на Сахалин войск,  кроме брига "Константин", а все товары и
запасы Амурской экспедиции перечислить в Сахалинскую и вести им особый
счет.
     Кашеваров уведомлял,  что  Буссе  2  августа  на корабле компании
"Николай I" отправился в Петропавловск за десантными войсками. Главное
правление вменило ему в непременную обязанность не посылать на Сахалин
никаких других кораблей,  кроме назначенного  туда  на  зимовку  брига
"Константин".
     "Между тем,  - писал Кашеваров, - бриг "Константин" вряд ли будет
ныне в Аяне, а если и будет, то я объяснил г. Буссе, что это последует
самою позднею осенью и что бриг этот никак не может поместить  десанта
с тяжестями,  ибо он весьма ненадежен".  Далее Кашеваров извещал,  что
"самую большую часть запасов и товаров я не успел отпустить на корабле
"Николай"  с  майором Буссе,  так как запасы и товары эти для Сахалина
доставлены в Аян только 1 августа,  а потому  они  не  могли  быть  не
только  приготовлены как следует для отправления на Сахалин,  но их не
успели даже и разобрать.  Никаких судов в Аян  ожидать  более  нельзя;
корабль же "Николай", по данной инструкции его командиру Клинкострему,
по доставлении с майором Буссе десанта из Петропавловска в Петровское,
немедленно  должен  идти  в  колонии;  почему прошу Вас не задерживать
этого корабля в Петровском".
     В ожидании  десанта из Камчатки,  чтобы не терять даром времени и
кстати опробовать присланный паровой катер, Геннадий Иванович решил на
нем  доставить  в  Николаевский,  Мариинский  и  Александровский посты
товары и запасы всего необходимого на зиму. Нагрузили бот, построенный
в Петровском,  и,  взяв его на буксир к катеру, названному "Надеждою",
пустились в плавание.
     Едва только  вышли  из залива Счастья,  катер стало заливать (это
была,  в сущности,  открытая беспалубная  шлюпка),  и  более  половины
перержавевших  дымогарных трубок в котле лопнули.  Пришлось переменить
положение. Катер взяли на буксир к парусному боту и вернулись обратно.
Запасных трубок не оказалось, а кочегар, присланный с этим катером, не
имел понятия о слесарном мастерстве.  Пришлось,  несмотря  на  позднее
время  года  и волнение в лимане и на Амуре,  развозить продовольствие
по-прежнему на боте и в гиляцких лодках.
     Вечером 26  августа  к  Петровскому  рейду  подошел  компанейский
корабль "Николай I", на котором прибыл Буссе с десантом.

        XXI. ЗАНЯТИЕ ОСТРОВА САХАЛИН

     Сильное волнение мешало "Николаю  I"  приблизиться  к  берегу.  В
Петровском зимовье нетерпеливо ждали известий, привезенных кораблем, и
капитан-лейтенант Бачманов на  трехлючной  байдарке  пустился  в  море
навстречу "Николаю I". Он уговорил Буссе довериться кожаному суденышку
и переправиться  на  берег.  Отказаться  под  взглядами  моряков  было
неловко,   и   Буссе  согласился.  Вымокший  и  немного  ошалевший  от
стремительных бросков в бурунах,  он вышел  на  берег  против  домиков
Петровского зимовья.
     Невельской встретил майора приветливо, внимательно присматриваясь
к  нему.  Чопорная подтянутость и гвардейская самоуверенность Буссе не
по душе пришлись Геннадию Ивановичу. Майор доложил, что привез десант,
вполне обеспеченный для зимовки на Сахалине,  и одного только офицера,
лейтенанта Рудановского,  на том  основании,  что  якобы  офицеры  при
десанте  на  Сахалин  должны  быть  командированы  из  экспедиции.  Он
полагал, что Невельской немедленно свезет на берег отряд из 70 человек
со всем снаряжением и будет ожидать бриг "Константин",  чтобы провести
его при помощи катера "Надежда" через лиман,  а сам Буссе  на  корабле
"Николай  I"  немедленно  отправится  в Аян и далее в Иркутск получать
почести и награды.  Буссе,  не  имевшему  понятия  о  море  и  местных
условиях,   казалось  удивительным,  почему  Невельской  не  выполняет
приказаний свыше.  Многое в действиях  Невельского  и  его  помощников
коробило  вылощенного  гвардейца.  И особенно его возмущало дружеское,
деловое  сотрудничество  и  демократизм  в  отношениях  между  членами
экспедиции,   лишенных   всякого   подобия   льстивого   угодничества,
чинопочитания  и  субординации,  к  которым   привык   этот   типичный
николаевский служака, по словам Невельского.
     "Он многому удивлялся там и никак не мог понять дружеского и  как
бы родственного моего обращения с моими сотрудниками офицерами,  какое
он  вдруг  увидел.  Он  никак  не  мог  допустить,  чтобы   начальник,
облеченный  огромною  самостоятельною  властью,  каковым я был тогда в
крае,  мог дозволять подчиненным ему офицерам рассуждать с ним,  как с
товарищем,   совершенно  свободно  разбирать  все  его  предложения  и
высказывать о них с полною откровенностью свое  мнение.  Н.  В.  Буссе
было чуждо и непонятно, что всякая в то время командировка офицера для
исследования края была  совершаема  вне  повеления,  почему  и  лежала
единственно   на   моей   ответственности,  и  что  при  каждой  такой
командировке посланный  офицер  должен  был  быть  проникнут  чувством
необходимости  и  полезности  оной  для блага отечества.  Я должен был
воодушевлять моих сотрудников и постоянно повторять им, что только при
отчаянных  и преисполненных опасностей и трудностей действиях наших мы
можем не только отстранить потерю края,  но и привести правительство к
тому,  чтобы  он  навсегда  был  утвержден  за  Россией.  Вот  что нас
связывало всех тогда как бы в одну родную семью.  Весьма  естественно,
что   это  было  непонятно  не  только  г. Буссе,  но  и  всем  высшим
распорядителям в С.-Петербурге".
     В дневнике,  опубликованном  впоследствии,  Буссе  с осуждением и
явным трепетом говорит о смелости действий Невельского,  не  боящегося
выходить из рамок инструкций для пользы дела.* (* Н.  В. Буссе. Остров
Сахалин и экспедиция 1853-54 гг. СПБ, 1872.)
     Однако о  своих  бурных  протестах  против посылки на сахалинскую
зимовку и  о  своем  недовольстве  распоряжениями  Невельского  он  не
упоминает.
     Буссе мечтал вскоре покинуть ненавистный ему  край.  Но  жестокий
удар и разочарование подстерегали его.
     Рассмотрев ведомость запасав,  привезенных с Камчатки, Невельской
увидел,  что  Завойко  с  формальной  стороны  достаточно снабдил всем
отправляемых на Сахалин людей,  но на самом деле для суровой зимовки в
пустынном  и  диком  крае запасов было мало.  Совершенно отсутствовали
товары для обмена на свежую пищу, инструменты для построек. Не хватало
чаю,  водки и табаку.  Не было врача и даже медикаментов,  необходимых
для такого рода зимовки целой сотни людей.* (*  Лейтенант  Рудановский
предлагал  Буссе  взять  на  Сахалин медика М.  П.  Давыдова.  Завойко
изъявил свое согласие на это,  но  Буссе,  "блюдя  казенный  интерес",
вычеркнул  врача  из  списков.  Бедняга  тогда  еще  не знал,  что ему
придется зимовать на Сахалине самому и горько сетовать на себя за  эту
скупость.  (См.  об  этом  "Вестник  Европы"  Э  8  за 1872 г,  Н.  В.
Рудановский. По поводу воспоминаний Н. В. Буссе об острове Сахалине.))
     Геннадий Иванович,     раздраженный    преступным    легкомыслием
чиновников,  обрекающих людей на болезни и лишения в этом крае, заявил
Буссе,  что  зимовка  десанта  на  Сахалине  далеко  не  обеспечена и,
следовательно, возлагаемое на него поручение не вы полнено.
     - То   есть  как-с?  -  возразил  майор,  свысока  поглядывая  на
Невельского. - Все это есть следствие ошибочных расчетов в Петербурге,
а с моей стороны сделано все возможное.
     Геннадий Иванович шагал по комнате в раздражении. Старый потертый
сюртук  его  был  расстегнут,  полуседые волосы всклокочены,  движения
резки и порывисты.  Все это  мало  походило  на  привычную  для  Буссе
изящную  подтянутость николаевских офицеров и вызывало в нем неприязнь
и сознание собственного превосходства.
     - Ах,  вы считаете, что сделали все возможное! - вспылил Геннадий
Иванович. - Так вот извольте-с выслушать меня.
     Невельской объяснил  майору,  что  надежды  на  при  бытие  брига
"Константин" почти нет.  Двойная же переброска грузов с "Николая I" на
берег,  а  потом  снова  на бриг почти невыполнима по условиям порта и
из-за наступающего сурового времени года.  Буксировка судов  в  лимане
при помощи катера "Надежда" тоже невозможна.
     Кроме того,  высадка людей на пустынный  восточный  или  западный
берег   Сахалина,   неудовлетворительно  снабженных,  без  необходимых
инструментов,  равносильна обречению их на верную смерть от  голода  и
болезней.  Если  же  отправить  их  в Петровские,  где нет помещений и
условий,  необходимых для благополучной зимовки,  результат будет  тот
же.
     - Как в том, так и в другом случае, - сказал Геннадий Иванович, -
я  бы окончательно не исполнил высочайшей воли,  то есть не утвердился
бы на Сахалине в настоящую навигацию.  Поэтому теперь надо действовать
решительно,  не  стесняясь  никакими  петербургскими  соображениями  и
приказаниями,   тем   более   что   Сахалин    признан    неотъемлемой
принадлежностью России.  Всякие комбинации занятия пункта на восточной
или западной стороне острова,  без утверждения нашего  в  главном  его
пункте, не только не уместны, но вредны и не соответствуют достоинству
России,  ибо могут обнаружить только нашу робость и нерешительность, а
я  ни  того,  ни другого не могу допустить.  Вся ответственность перед
отечеством за возможную при таких обстоятельствах  потерю  для  России
этого  важного  края  падает на меня на том основании,  что начальник,
посланный в  неизвестный  и  отдаленный  край,  должен  действовать  в
соответствии с обстановкой,  которая может сложиться на месте,  имея в
виду только интересы и благо отечества... Тамари-Анива - главный пункт
на острове.  Там-то мы прежде всего и должны утвердиться,  несмотря на
то, что это противно данным мне предписаниям.
     - Но  как  же-с?  -  спросил  оробевший  майор.  -  Вы  решаетесь
действовать вопреки предписаниям?
     - Цель  моя  - не выполнение предписаний лиц,  плохо знающих наши
обстоятельства,  а благо России,  и во имя цели этой я  не  поступлюсь
ничем.
     Такая вольнодумная и даже крамольная постановка вопроса  ужаснула
майора,   а   дальнейшие   слова  Невельского  привели  его  в  полную
растерянность и расстройство.
     - Итак,  -  твердо сказал Геннадий Иванович,  застегивая сюртук и
принимая  официальный  вид,  -  по  всем  этим   причинам   становится
необходимым,  чтобы,  во  первых,  по  неимению  в экспедиции офицеров
отправились с  отрядом  на  Сахалин  вы  сами.  Во-вторых,  чтобы  для
пополнения необходимых запасов я пошел с вами на корабле "Николай I" в
Аян и оттуда на нем же в залив  Анива.  Вы  останетесь  зимовать  там.
В-третьих,  если  по  исследованию Орлова или по нашей рекогносцировке
окажется возможным зимовать на Сахалине судну около залива Анива или в
самом заливе,  то в случае прихода компанейского брига "Константин" он
останется на зимовку,  а в противном случае - один из  наших  казенных
транспортов: "Иртыш" или "Байкал".
     В заключение Невельской объявил Буссе,  что очень хорошо понимает
то  критическое  положение,  в  которое  задержкой корабля "Николай I"
будет поставлен Кашеваров,  вполне  зависимый  от  главного  правления
компании, но делать нечего - надобно будет уладить это.
     Понятно, что Буссе,  совсем  не  обладавший  тем  самоотверженным
чувством  долга,  которое  было  характерно для других членов Амурской
экспедиции,  был  очень  недоволен  таким  оборотом  дела.  Однако  он
вынужден  был  подчиниться  Невельскому,  в  распоряжение которого был
откомандирован.
     С этих  пор  удивление  перед  странным  для него укладом жизни и
методом  действий  перешло  в  настоящую  неприязнь  ко  всем   членам
экспедиции и особенно к начальнику ее.  Эта неприязнь выражалась в том
упорном саботаже распоряжений Невельского, который Буссе мог позволить
себе, не вызывая обвинения в дисциплинарном преступлении, и который он
проводил  систематически,  стараясь  при  этом,   чтобы   результатами
саботажа был скомпрометирован не он, а начальник экспедиции.
     Приняв решение,  Невельской в сопровождении Буссе  отправился  на
судне "Николай I" в Аян,  чтобы уладить дело с десантом без ущерба для
зимовщиков.  "Николай I",  заштилев перед входом в Аянскую бухту, стал
на якорь. Геннадий Иванович решил пригласить начальника Аянского порта
Кашеварова на судно и постараться убедить его в необходимости поскорее
погрузить  товары,  предназначенные  для  Сахалинской  экспедиции,  на
"Николая I" и отпустить этот корабль в распоряжение Невельского. Много
крови  попортил  Геннадий  Иванович,  понуждая  холодного и боязливого
служаку на поступки,  требующие решительности и отваги,  инициативы  и
беззаветного патриотизма.
     Между тем Буссе вполне сочувствовал Кашеварову.  Как  можно  было
рисковать своим положением, отпуская в Сахалинскую экспедицию "Николая
I",  когда  велено  было  отправить  "Константина"?   Мало   ли,   что
"Константин" наверняка не сможет выполнить порученное дело! Это уж его
не касается.  Это дело начальства. Сочувствуя Кашеварову в его трудном
положении,  Буссе был уверен,  что Невельской со всей свойственной ему
горячностью будет действовать в  интересах  дела.  Столкновение  между
начальником  Аянского  порта  и  начальником  Амурской экспедиции было
неизбежно.
     "...Я предвидел затруднения и столкновения, - пишет Буссе в своем
дневнике,  - которые могли бы худо  кончиться  при  горячем  характере
Невельского.   Итак,   я  решился  взять  на  себя  роль  примирителя,
намереваясь всеми способами стараться кончить дело  тихо  и  мирно  и,
следовательно,  скоро  и  порядочно.  С этими мыслями я вошел в дом г.
Кашеварова".*
     (* Но  не  только  с этими мыслями вошел в дом Кашеварова Николай
Васильевич Буссе.  Унылое настроение,  охватившее вначале  майора  при
необходимости  зимовать  на  Сахалине,  стало давно уже улетучиваться.
Некие приятные идеи зарождались в его хитроумной голове.  Он воспрянул
духом.
     Вот что писал Буссе в своем дневнике  после  того,  как  послушал
рассказы Невельского и понял значение совершенного им подвига:
     "...Невельскому надо было приготовить несколько нужных  бумаг.  Я
присутствовал   при   составлении   рапорта   к  губернатору  по  делу
Сахалинской  экспедиции...  Найдя  несколько  выражений   относительно
компании  более  нежели  жесткими,  я  предложил  изменить их,  на что
Невельской тотчас согласился.  Вообще мне  показалось,  что  обращение
Невельского с подчиненными и дух бумаг его не довольно серьезны: это и
есть причина,  почему донесения и  рассказы  его  не  внушают  к  себе
полного  доверия,  хотя  действительно  ему есть чем похвастаться.  По
моему мнению,  этот предприимчивый человек очень способен к исполнению
возложенного  на  него  поручения  -  распространить  наше  влияние  в
Приамурском  крае;  но  необходимо  поставить  подле   него   человека
благоразумного,  хладнокровного и благонамеренного. Такой товарищ взял
бы непременно верх над слишком запальчивым характером Невельского".
     Нетрудно догадаться,  на  что намекает в этих строках Буссе.  Для
полной ясности укажу, что после устранения Невельского от деятельности
в  Приамурском  крае Буссе с 1858 по 1862 год был военным губернатором
Амурской области.)
     Миссия примирителя  у  майора не получилась.  Кашеваров наговорил
ему резкостей и отказался  ехать  к  Невельскому.  Буссе  рассердился.
Возвратившись на корабль, он рассказал Невельскому о своей неудаче и о
вызывающем тоне  Кашеварова.  Геннадий  Иванович  вздохнул  и  покачал
головой.   Время  было  дорого,  и  следовало  любой  ценой  заставить
Кашеварова помочь делу. Невельской решил сам ехать в Аян.
     Кашеваров в   конце  концов,  кряхтя  и  морщась,  согласился  на
требования  Невельского.  Спешно  приступили  к  погрузке.  Зная,  что
благополучная  и  комфортабельная зимовка на Сахалине зависит от того,
какими припасами будет  снабжен  "Николай  I",  Буссе  проявил  чудеса
настойчивости и решительности, отбирая на складах то, что ему казалось
особенно необходимым.  Правда,  это касалось главным образом вещей для
питания и обихода офицеров.  Там,  где речь шла о нижних чинах, он был
сговорчивее и менее придирчив.
     Третьего сентября   "Николай  I"  закончил  погрузку  и  пошел  в
Петровское. Уже тут, на корабле, у Буссе начались нелады с лейтенантом
Рудановским.  Буссе  требовал мертвой николаевской дисциплины и не мог
мириться с самостоятельностью и инициативой подчиненного.  Несмотря на
то,  что сам майор, пехотный офицер, ничего не смыслил в морском деле,
он был недоволен тем, что Рудановский, моряк, в его присутствии отдает
приказания матросам и распекает их за неправильные действия.
     На другой день  по  приходе  "Николая  I"  в  Петровское  зимовье
подошли  "Байкал"  и "Иртыш".  Командир "Байкала" доложил Невельскому,
что поручение выполнено.  В условленном месте  на  Сахалине  высадился
Орлов с матросами и основал пост, названный Ильинским.
     Отдав распоряжения остающимся в Петровском "Байкалу" и "Иртышу" о
разгрузке  и  дальнейших  действиях,  Невельской  решил на "Николае I"
отправиться  в  Тамари-Анива.  Он   брал   с   собою   Бошняка,   едва
оправившегося  от болезни.  Распростившись с остающимися,  отплывающие
сели в шлюпки и уже огибали "кошку" на пути к "Николаю I",  как  вдруг
на берегу послышались крики и показался бегущий матрос. Оказалось, что
Буссе забыл в Петровском зимовье 6 тысяч рублей серебром -  всю  кассу
Сахалинской экспедиции. Нисколько не смущенный своей рассеянностью, он
пересел на байдарку и отправился обратно за деньгами.
     В 10 часов вечера "Николай I" наконец снялся с якоря.
     При выходе в море подул ветер штормовой силы.  Буссе, непривычный
к качке, проклинал свою судьбу, отлеживаясь в каюте.
     "Николай I"  держал  курс  к  мысу  Крильон  в  заливе  Анива  на
Сахалине,   где   Невельского   должен  был  ждать  Орлов.  Однако  на
условленном месте Орлова не оказалось,  а так  как  надвигалась  осень
(было уже 19 сентября), то Невельской вынужден был идти дальше.
     Вечером 20 сентября  "Николай  I"  бросил  якорь  против  селения
Тамари-Анива.  Смеркалось,  спускался  густой  туман.  На  берегу было
заметно движение,  вызванное, видимо, приходом судна. Сквозь туман там
и  тут  вдоль  берега  показывались  огни,  гудели гонги и раздавались
тревожные  оклики.  Невельской  приказал  на  всякий  случай  зарядить
картечью пушку и ночной вахте быть особо бдительной.
     К утру туман рассеялся,  и при красном свете низкого,  только что
поднявшегося из холодного моря солнца русские моряки увидели берег.
     Обрывистый, переходивший в невысокие возвышенности, он прерывался
долиной  там,  где  в  море  впадала  небольшая  речка.  Справа в воду
вдавался высокий мыс,  на котором  виднелось  несколько  строений.  На
берегу,  под  обрывами  лежали  вытащенные  на  сушу  лодки,  а дальше
находились склады леса.
     На холмах  вблизи  селения  было  что-то похожее на батарею;  там
толпился народ.
     Невельской на  двух шлюпках в сопровождении Буссе и Бошняка пошел
в разведку.
     Геннадий Иванович установил,  что высокий мыс, господствующий над
селением и всем побережьем,  - место,  наиболее удобное для устройства
на  нем  укрепления,  однако Буссе не соглашался с этим.  Его внимание
привлекала долина реки, которая явно не годилась для устройства поста.
С  холмов,  замыкавших  ее  на  севере,  или  же с возвышенности,  где
находилось  селение,  очень  легко  можно  было  атаковать.  Так   как
оставаться на Сахалине должен был Буссе, то Невельской предоставил ему
возможность  сделать  более   подробный   осмотр   местности.   Жители
Тамари-Анива - айны, в большом числе толпившиеся на возвышенностях, не
препятствовали  высадке.  Буссе  отправился  бродить  по   берегу,   а
Невельской  остался  около  шлюпок и закурил трубку.  В своем дневнике
Буссе приводит этот факт  как  пример  равнодушия  и  невнимательности
Невельского.
     Разочарованный осмотром   местности,   Буссе   стал   уговаривать
Невельского  не занимать селения Тамари-Анива,  ссылаясь на инструкции
Муравьева.
     Но Геннадий Иванович не согласился с Буссе.  Указав майору на то,
что Россия имеет бесспорное право на владение Сахалином  и  факт  этот
признан   русским   правительством,  Невельской  заявил,  что  никаких
колебаний и нерешительных действий допустить не может.
     Кроме того,  заняв  селение,  можно  будет  приобрести  несколько
сараев,  уплатив за это владельцам,  сколько они пожелают, и на первое
время  в  этих  сараях разместить команду поста,  пока будут выстроены
надлежащие помещения.
     Невельской приказал  капитану  "Николая I" Клинковстрему и майору
Буссе быть готовыми  в  8  часов  утра  следующего  дня  высадиться  у
Тамари-Анива.  Высадка  десанта и занятие селения прошли успешно,  без
осложнений.  При  криках  "ура"  и  залпе  из  ружей  и  обеих  пушек,
выгруженных с десантом, Невельской поднял русский военный флаг.
     К вечеру 25 сентября все было свезено с  корабля  "Николай  I"  и
размещено   в   посту.   На   берегу   поставили   батарею   из   пяти
двенадцатифунтовых каронад и трех пушек.  Экипаж разместился просторно
в  сухом  здании.  Для предстоящих построек Невельской купил более 600
бревен сухого леса, а в складских помещениях местных жителей находился
запас риса,  муки,  сухой зелени,  различных кореньев,  водки,  соли и
рыбы,  так что в случае надобности зимовщики  могли  за  установленную
плату  пользоваться всем необходимым.  Ни один пост в Приамурском крае
не был в таком безопасном и вполне  обеспеченном  положении,  в  каком
оставлен был пост Муравьевский под начальством Буссе.
     Невельской оставил Буссе  подробную  инструкцию  на  весь  зимний
период.  Она  предусматривала  проведение  целого  ряда экспедиций для
обследования острова.  Видя беспомощность майора,  Невельской старался
учесть все возможные затруднения.  Особенно тщательно были разработаны
те пункты инструкции,  которые касались обеспечения  всем  необходимым
команд  "Иртыша"  и  "Николая  I"  на  случай,  если  они  почему-либо
вынуждены будут зазимовать в этих местах.
     Невельской дал Буссе специальные указания,  какой линии поведения
надо держаться по отношению к местному населению и как уберечь команду
от заболеваний. Он писал:
     "Изучать тщательно нравы, обычаи, верования и отношения японцев к
туземцам и стараться узнавать те из их обычаев, которые составляют для
них как бы святыню.  Строго смотреть,  чтобы команды  наши  отнюдь  не
нарушали их обычаев,  и вообще избегать и не дозволять себе навязывать
туземцам наших  обычаев,  хотя  бы  они  и  представлялись,  по  Вашим
взглядам,  благодетельными для них. Иметь в виду, что мы только добрым
примером своим можем влиять на улучшение их образа жизни  и  нравов  и
что  всякие  с кашей стороны навязывания наших порядков могут привести
не к пользе, а ко вреду, и могут поселить в туземцах ненависть к нам.
     Стараться развлекать   команды   и  не  обременять  их  излишними
работами.  Заботиться,  главное,  об  их  здоровье,  бодрости  духа  и
довольстве.  На  первое  время  достаточно прикрыть батарею срубом или
частоколом,  исправить казарму и выстроить  флигель  и  баню.  Что  же
касается   башен   и   редутов,  то  это  решительно  бесполезно,  ибо
миролюбивые и робкие туземцы не будут нападать на пост".
     Вечером 26  сентября "Николай I" снялся с якоря и,  обменявшись с
новым постом салютами, направился в Татарский пролив.
     Так был занят главный пункт острова Сахалин - Тамари-Анива.

        XXII. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТРОВСКОЕ

     Лето 1853  года  завершило  период  четырехлетней  деятельности и
жестокой,  неравной борьбы. Невельской победил косность правительства,
интриги  чиновников,  недостаток  средств,  беспощадно суровую и дикую
природу.  Вопреки предписаниям, вопреки прямо выраженной царской воле,
он неуклонно и