тываются! - утешил Фомин. - Впрочем, насчет Васьки еще ничего не известно. Никто его не собирается сажать. С чего ты взяла, что я специально за ним охочусь? Я ищу вора. Кто он, следствием пока не установлено. Пойми, Валя, я разыскиваю неизвестную мне личность, хотя скорее всего окажется, что вора я очень хорошо знаю. Может быть, даже с детства... Что дружил с ним когда-то или дрался. Я же здесь родился и вырос. Поверь, Валя, следователю работать в своем родном городе не легче, а труднее. Володя удивленно поглядел на Фомина. "Как верно сказано! Вор пока не известен, но он наверняка лицо знакомое. Даже обидно, что это сказал Фома, а не я..." - Так должен ли я оставить вне подозрения Петуховых? - продолжал Фомин. - Ответь сама. И тот и другой могли украсть или нет? - Нет! Я не верю! - В голосе Валентины Петровны звучала не твердость, а отчаяние. "Валя понимает, что Петуховы - и старший и младший - могли украсть, - размышлял Володя. - Когда-то она считалась подругой атамана, вторым человеком в шайке, но потом поняла, какая судьба ждет Альку, и испугалась за себя, отошла. Однако что же другое могла сделать девчонка? Спасти своего атамана? Чепуха, ей это было не по силам. Но теперь, когда она видит, во что превратился Алька, ее мучает совесть. Вряд ли у Вали сохранились к старшему Петухову хоть какие-нибудь чувства, кроме чувства вины. Она увидела его сегодня с Верой Каразеевой и очень обрадовалась за него, очень..." Володя припомнил, какими добрыми глазами глядела Валя на идущую по проходу между рядами яркую, вульгарную Веру в золотых босоножках. Доброта Вали и высокомерие Веры Каразеевой, несомненно, имели какое-то значение в той запутанной истории, распутыванием которой Володя занялся вовсе не для развлечения и не для удовлетворения своей амбиции, как полагает Фомин. "Не встреть я Валю, разве захотел бы я доискиваться до правды и тем самым помочь Ваське Петухову? Обратного пути нет! Я уже не посторонний в деле Петухова, а в некотором роде участник событий, действующее лицо. Фома обмолвился, что вести расследование в родном городе не легче, а иной раз труднее. Он интуитивно набрел на нечто замечательное, однако затем, по своему обыкновению, свернул на шаблонный путь. Но ведь тему родного Путятина можно развить дальше. Во всей расследуемой истории присутствуют дух и образ жизни небольшого города, в котором так много сирени - от снежно-белой до густо-лиловой, до почти багряной. Когда в Путятине девушке подносят ветку сирени, нетерпеливая девичья рука начинает искать соцветия из пяти лепестков. Танька, бывало, стоит под цветущим кустом, выщипывает из свисающих гроздьев счастливые пятинки и жует, жует. Дикость несусветная - жевать счастье! Но разве я сам не выщипывал из сиреневой грозди горьковатые на вкус счастливые пять лепестков? Как утверждает Лессинг, суеверия, в которых мы выросли, не теряют своей власти над нами даже и тогда, когда мы познали их..." Размышления Володи прервал приближающийся топот, визгливая перебранка. Дверь распахнулась, но никто не показался. - Безобразие! - кричали за дверью и всхлипывали. - Какое вам дело! Мы гуляем, никого не трогаем! Володя заметил, как Скобенников не спеша полез в стол, достал куски миткаля. По-видимому, там хранился изрядный запас обтирочного материала. Подумав, Скобенников выдвинул верхний ящик, выставил на стол круглое зеркало. А Фомин вытянул шею и словно бы уже знает, кто там расшумелся. Наконец дружинники ввели в штаб трех девчонок в цыганских сборчатых юбках до полу, с печатью ужаса на юных лицах. Присмотревшись, Володя обнаружил, что на юных лицах не столько ужас, сколько черные потеки от бровей и ресниц. - За что задержали? - строго спросил Скобенников своих ребят. - За нападение. Шел Петя Евдокимов со своей знакомой, а они пристали. - Напали или пристали? - уточнил Скобенников. - Сначала пристали, а потом напали, то есть ударили. Несколько раз. - Евдокимова? - Да нет, девчонку. Ему немного только попало, когда он разнимал. "Это была не Вера, - подумал Володя. - Веру бы назвали. Это просто какая-то девчонка". - Мы ни к кому не приставали! - возмущалась бойкая троица. - Мы его вовсе не знаем! Мы ее с ним первый раз видим! Дождавшись, пока девчонки выкричатся, проворный увалень разъяснил Скобенникову: - Они со мной в одном доме живут. Им еще и пятнадцати нет, а вы поглядите... - Разрешите мне... - Валентина Петровна намеревалась и тут вмешаться, но Володя ее удержал. Алеша Скобенников деловито придвинул к себе лист бумаги: - Из какой школы? - Мы больше не будем! - заныли девчонки. - Что вы больше не будете делать? - осведомился Скобенников. - Кра-а-аситься! - заревели девчонки.- Дра-а-ться! А чего она! - и пошли перечислять какие-то непонятные горькие обиды на ту девчонку. - Мы разве хуже? Мы не хуже! Новый поток слез еще живописней разукрасил их лица. К черным разводьям прибавились малиновые. Смывался маникюр, наведенный фломастером. Дружинники прыснули со смеху. - Вам что, цирк? - осадил своих Скобенников. - Они дуры, - простосердечно сообщил Алеше увалень. - Вот эти, - паренек ткнул пальцем в одну, в другую, - вот эти еле-еле перешли в восьмой с круглыми тройками. А эта, - он с презрением указал на третью, - эта дурища с переэкзаменовкой по математике. - Без грубостей! - одернул Скобенников и посмотрел на девчонок. - Низкие отметки, а тем более экзамен на осень усугубляют ваше положение. Плакать полезно в первом полугодии. Крайний срок - третья четверть. Запомните на будущее. Он поманил девчонок к столу. Они послушно подошли, взяли по лоскуту миткаля. Куда только девалась вся их бойкость! - Они сейчас приведут себя в божеский вид, - сказал Скобенников пареньку, - и ты их проводишь домой, сдашь родителям с рук на руки. Родителей мы обязаны ставить в известность. Троица умоляюще поглядела на паренька. - Алеша... - он помялся, - может, родителям не сообщать? - При одном условии: ты проконтролируешь занятия по математике. - Есть! - уныло ответил дружинник. Вырывая друг у друга зеркальце и шепотом переругиваясь, девчонки стирали краску с лиц лоскутами миткаля. - Так нельзя. Это же девочки! - шепнула Володе Валентина Петровна. Володе представилось, как девчонки весной искали счастье в сирени и жевали горькие лепестки! И сегодня они готовились к выходу на пятачок, как Наташа Ростова к первому балу. С самыми светлыми упованиями, ожидая встречи с чем-то необыкновенным, прекрасным, взрослым! Почему же все завершилось стычкой с такой же девчонкой? Где же нынешние Пьеры Безуховы? Нынешние Болконские? А Евдокимов, значит, только разнимал! Всюду этот простачок Евдокимов, который, увидев в клубе Фомина, почему-то поспешил незаметно скрыться. Девчонки вытерлись начисто, положили на стол черно-красные лоскуты. - Теперь и я вижу, что вы еще только-только перешли в восьмой, - дружелюбно сказал Скобенников. - Идите, никого не бойтесь, у вас есть провожатый. И чтобы ту ни-ни, даже пальцем... Понятно? - Понятно! - Девчонки обрадованно кинулись к дверям. - Минутку! - Фомин свирепо оглянулся на Володю и спросил девчонок напрямик: - Про какую девушку вы сплетничали сегодня? Будто кто-то из ее знакомых вор? - Мы? Сплетничали? - Все три изобразили крайнее удивление. - Мы своими ушами слышали. Жорка Суслин подошел к Верке Каразеевой... - Стоп, стоп! - перебил Фомин. - Никаких Жорок и Верок. Тем более, когда говорите о тех, кто старше вас. - Подумаешь, Каразеева! Воображает о себе! А Суслин с Евдокимовым... - Сосед по дому не дал девчонкам высказаться, поспешил увести из штаба. "Значит, вот кого предупреждали... Веру Каразееву! Так я и предполагал..." Фомин был доволен, что поговорил с бойкой троицей сегодня. К завтрашнему дню они бы все начисто позабыли. А сыщик-любитель Киселев, хотя и прислушивался с многозначительным видом, вряд ли что-то понял. Пока Кисель строит свои оригинальные дедуктивные варианты, вор, унесший фотоаппараты, будет найден. Фомину даже стало жаль бывшего одноклассника. Вечный неудачник этот Кисель! - Не пора ли по домам? - обратился Фомин к Володе: - Давай проводим вместе Валю. "Очень ты мне нужен! - подумал Володя. - И без тебя бы обошлись!" - Пошли, ребята! - Валентина Петровна обрадовалась. - Я вас чаем напою. С вареньем! Земляничным! - Самое мое любимое! - заявил Фомин. - Я принимаю приглашение. А ты, Киселев? - И он принимает, - ответила за Володю Валентина Петровна. Скобенников, прощаясь с Фоминым, что-то шепнул ему на ухо. Что-то очень важное, как понял Володя по вытянувшемуся лицу Фомина. VIII На другой день Володя поднялся пораньше, торопливо поел, взял приготовленный с вечера этюдник и отправился осуществлять свой тщательно продуманный план. Посад просыпался, хлопали калитки. За монастырем вставало солнце. Володя полюбовался на порозовевшие башни и купола, на небо цвета спелой антоновки. Еще бы немного облаков! Они бы пригодились Володе для антуража. Почему-то зеваки убеждены, что художника вдохновляют эффектные облака. "Обратите внимание, - советует зевака, - во-о-он то облако похоже на бегемота". Будто художник может написать на небе бегемота! Облако пишут как облако. Из всех неэстетичных сравнений Володе казалось допустимым только одно. Танька в детстве прозрачно намекала брату, что облака очень похожи на мороженое. У нее рано проявилась склонность к прикладному искусству. Выучится на художницу - нарисует рекламу: все небо в пломбире. Володя-то ей покупал обычно молочное, за одиннадцать копеек. Для начала Володя забежал в музей и попросил сторожиху тетю Дену передать Ольге Порфирьевне, что ее заместитель появится на работе только во второй половине дня. Володя был уверен, что узел развяжется раньше полудня, но на всякий случай оставил запас времени. Из музея он направился в клуб. Тут все двери и окна были настежь, по этажам слышалась перекличка пришедших спозаранку уборщиц. Ночная сторожиха уже ушла, дневная дежурная с красной повязкой еще не появлялась. По утрам, до прихода Анфисы Петровны, тут не изображали сверхбздительность. Володя вошел в вестибюль, постоял, послушал. Из переклички уборщиц складывалось вполне определенное представление о том, что делается в клубе, и не только в клубе, но и во всем Путятине. Володя получил кое-какие сведения, имеющие непосредственное отношение к делу о краже четырех фотоаппаратов. Затем он прошелся по вестибюлю, внимательно перечитал объявления, нашел расписание дежурств у радиопередатчика, полюбовался фотовыставкой, обратив при этом внимание, что мышь больше не грызется. Из вестибюля Володя, никем не остановленный, поднялся на второй этаж, прошел закругляющимся коридором до бывшего туалета, вернулся в фойе второго этажа, потрогал для чего-то сбитые из досок щиты, прикрывающие винтовую лестницу. Остановка автобуса Э 1 "Вокзал - Посад" находилась в квартале от клуба. Сев в автобус, Володя увидел за рулем рыжего парня. На конечной остановке возле монастыря рыжий вылез из кабины с гаечным ключом, откинул какую-то заслонку и сделал вид, что занимается самым срочным и необходимым ремонтом. Это был, конечно, упомянутый Анкудиновым Митя, поклонник Веры Каразеевой. Бодро помахивая этюдником, Володя пошагал вверх по булыжной мостовой XVII века. Еще вчера вечером он набросал план подворья и определил, из какой точки он сможет контролировать и главный вход, и спуск в подземелье, и монастырскую гостиницу, и крыльцо справа от Никольской церкви, и часть сада с лазом. Все линии наблюдения сошлись на паперти Успенского собора. Расположившись там и удостоверившись в превосходном обзоре, Володя раскрыл этюдник и приступил к работе. Ни одно знание не бывает лишним. Володе сейчас очень пригодилось знакомство с примитивистами, расписывавшими новое кафе. Избрав их трактирную манеру, он в полчаса намалевал колокольню Никольской церкви, кусок стены и надвратную церковь архангела Михаила. У художников в ходу критическое замечание, что "краски кричат". На Володином этюде они не кричали. Они вопияли, стонали, хрипели. Но Володя уже не глядел на свое творение, он не спускал глаз с монастырского подворья. Немногие из монастырских жильцов торопились на работу - тут теперь в основном обитали пенсионеры. Последней скрылась в воротах Вера Каразеева. На Володин взгляд, она оделась слишком экстравагантно для будничного утра. Красная юбка до пят, синяя, тесно облегающая трикотажная кофта с большим вырезом. Из-под юбки выглядывали все те же золотые босоножки. "Возможно, они у нее единственные. Но возможно, для Веры вся жизнь - сцена, и она собирается прошагать по ней не в простых, а в золотых босоножках". Оставшиеся жильцы сновали по хозяйству - выпускали кур, развешивали на веревках белье, несомненно не досохшее вчера, но не оставленное на ночь из опасения перед Петуховыми. Братья Петуховы не показывались. Их мать вышла из дому в четверть девятого и отправилась с большой кошелкой по своим делишкам, явно не смущаясь своего засаленного платья. Братья, возможно, еще спят. Или не ночевали дома. На крылечке справа от Никольской церкви показался свеженький, выспавшийся, умытый Женя Анкудинов. Осмотрелся по сторонам, протер очки и еще раз осмотрелся. Обнаружив - не сразу - на паперти художника, погруженного в работу, Женя принялся кружить по двору. С каждым кругом он оказывался все ближе к каменным ступеням и наконец осмелился подняться. - Извините, можно посмотреть, как вы пишете? Володя в ответ буркнул невнятно. Женя принял это за разрешение и стал у Володи за спиной. "Вежливый мальчик, - подумал Володя. - Извинился. Но почему-то не поздоровался, хотя он меня знает, мы уже дважды встречались. Ладно. Сейчас он начнет приставать с вопросами, и можно будет шугнуть: "Мальчик, ты мне мешаешь, ступай отсюда..." Но Женя не задавал вопросов и даже не сопел. Он тихо стоял за спиной, понуждая Володю продолжать мазню. Разговор пришлось затеять самому: - Ты что же не поздоровался? Женя ужасно смутился: - Простите, я вас не узнал. Только сейчас, по голосу. У меня зрение плохое. Вот оно что! Нечаянно Володя задел больное место мальчишки. Женя плохо видит, а в темноте, когда люди с нормальным зрением различают только очертания предметов, мальчишка, наверное, вообще как слепой. - Володе хотелось загладить свою бестактность. - Мне очень понравились твои работы на фотовыставке в клубе. - Спасибо, я рад, что вам понравились, - скромно ответил Женя. - Лучше всего тебе удаются портреты. Чувствуется, что ты стремишься передать характер человека. Я обратил внимание на несколько снимков девушки из самодеятельности. Как ее... Забыл фамилию... - Вера Каразеева. Она здесь живет, в монастыре. - Каразеева? Вот скажи хотя бы про Каразееву. Какой ты хотел ее изобразить? Женя задумался. - Она добрая... - медленно начал он. - Верит людям. Ей скажи - она верит. Я ей однажды сказал, что у меня фотоаппарат с цветными линзами, она поверила. Приходит и говорит Валерию Яковлевичу: "Пускай другие меня не снимают. Пускай только Анкудинов, у него цветные стекла". "Верит людям? - Это сообщение Володю очень заинтересовало. - Но не поверила, что старший Петухов - вор..." Как только дошло до любимого дела, Женя оказался разговорчивым. - Я всех соседей снимаю, когда попросят, а когда и сам, скрытой камерой. Бабушку Семенову с козой я хотел на конкурс послать, но дед отсоветовал. Говорит: "Уж больно они вышли друг на дружку похожи - Семенова и коза". - А ребят, приятелей своих, ты тоже снимаешь? - Здесь нет ребят, которых интересно снимать. В нашем подъезде живет Петухов, но я с ним не дружу. - Петухов? - переспросил Володя. - Где-то я слышал эту фамилию. Да, говорили мне... Известный всему городу хулиган. Женя отрицательно мотнул головой: - Он не хулиган, просто дурила. Я не вижу в темноте, а он нарочно заведет в подземелья и убежит. Я его просил вчера подсветить при съемке, это не трудно, только подержать лист бумаги, чтобы от листа отражался свет. Он не захотел. Ему когда надо, я пожалуйста... - Женя осекся, чуть не сболтнув лишнее. Володя сделал вид, что ничего не заметил. Решительно ткнул кистью в кармин и влепил красный блик на зеленый купол церкви архангела Михаила. На мальчишку Володина смелость, кажется, произвела потрясающее впечатление. - Можно, я вас сфотографирую? Не дожидаясь ответа, Женя умчался в дом и тотчас выскочил со своей замечательной фотокамерой. - Вы работайте, не обращайте на меня внимания, - приговаривал юный фотограф, кружась вокруг Володи и целясь объективом то снизу, то сверху. - Не обращайте внимания, будто меня тут нет, - просил Женя, щелкая затвором. - Не надо делать вид, что вы размешиваете краску. Вы на самом деле размешивайте! Вот так! Естественней! Володя понял, что его крепко взяли в оборот. Мальчишка словно нарочно мешает вести наблюдение за подворьем, загораживает собой то ворота, то спуск в подземелья. Кроме того, Володя отвратительно чувствовал себя под дулом замечательной фотокамеры. У мальчишки несомненный дар запечатлевать снимком больше, чем можно увидеть самыми зоркими глазами. Обладая слабым зрением, Женя Анкудинов научился колдовать с помощью линз. Черт его знает, какую "главную идею физиономии" он обнаружит в Володе. Потом увидишь себя как голенького на выставке! И другие увидят! Наконец он перестал вертеться вокруг Володи. - Я быстро! - крикнул Женя, убегая. - Проявлю и отпечатаю! Володя лихо влепил зеленый мазок на розовую стену и с облегчением положил кисть. На подворье установилась тишь и благодать. Петуховы все еще не выглядывали, никто к ним не приходил. Милицейский синий "газик" въехал в ворота монастыря ровно в девять, развернулся по двору и встал передом к воротам. Открылась правая дверца кабины, на каменные плиты соскочил Фомин. Сегодня он был в форме. Из кузова с зарешеченными оконцами вылез пожилой усатый милиционер, выпрыгнула черно-серая овчарка. "Начинается!" Володя захлопнул этюдник. По монастырскому подворью пронесся тревожный шорох. С треском распахивались окна бывшей гостиницы. На каменных крылечках келий возникли пенсионеры в полной боевой готовности. Только Петуховы упорно не показывались. И Женя с дедом. Но с ними все ясно: Анкудиновы затворились в домашней лаборатории. Фомин и милиционер с собакой направились прямиком к спуску в подземелье. Володя не стал скрываться, двинулся им наперерез. - И ты здесь? - холодно бросил Фомин и прошел мимо. Володя занял позицию у мощеного спуска в подземелье. Две фигуры в милицейской форме и собака пропали в темноте. Пенсионеры оставались на своих крылечках. Петуховы как вымерли. Володя напряженно прислушивался к звукам, доносившимся из подземелья. Наконец раздался радостный лай. "Нашла!" Володя со всех ног помчался туда. Четыре коробки, перевязанные шпагатом, собака обнаружила под старым матрацем с торчащими пружинами и прогнившей мочалой, бог весть когда выброшенным в подземелье. - Не успели перепрятать, - говорил проводник Фомину. - А мне думается, наоборот - успели! - уверенно возразил подошедший Володя. - Киселев! - строго прикрикнул Фомин. - Не лезь не в свое дело! Собака ощерилась и рявкнула. Презирая опасность, Володя наклонился и внимательно осмотрел коробки. - Я так и думал! - Он выпрямился, ожидая расспросов, но Фомин не проявил никакого любопытства. - Я так и думал! - еще загадочней повторил Володя. - Мышь все-таки успела отгрызть уголок. Представь себе, Фома, я слышал, как она трудилась. Хочешь знать, где я это слышал? Фомин игнорировал все попытки Володи привлечь к себе внимание. - Вы бы отошли, молодой человек, - попросил усатый проводник. - Мешаете собаке работать. Овчарка потянула из подземелья наружу. Проводник и Фомин поспевали за ней вприбежку. Володе тоже пришлось поторопиться. Во дворе что-то переменилось. Пенсионеры на крылечках вытянули шеи и смотрели в одну сторону. Но не на милиционеров с овчаркой. Через двор полусонной походкой брел Васька Петухов. Нашел время наконец проснуться и выбраться на свежий воздух. "Просто дурила!" - вспомнились Володе рассудительные слова Жени Анкудинова. Васька, ничего не подозревая, двигался навстречу овчарке, охваченной азартом поиска. Все ближе они сходились, ближе... Пронесся общий вздох - сейчас овчарка хватанет вора за штаны! Но собака, почти налетев на Ваську, даже не оторвала сопящего черного носа от земли. Натягивая поводок, овчарка потащила проводника дальше, через монастырский сад, к лазу в крепостной стене. Громкий выдох разочарования раздался во дворе. - Дворняга! - полетело вслед розыскной собаке. - Бобик! Володя прошел садом, нырнул в лаз. Овчарка металась внизу, у воды. Значит, тот, кто спрятал фотоаппараты, приплыл на лодке, поднялся по тропе, побывал в подземелье и тем же путем вернулся обратно. Сверху Володя видел, как тщательно обыскивают берег Фомин и проводник с собакой. Надеются, что вор оставил хоть какую-нибудь улику - отпечаток ботинка, клок от штанов. Поиски не дали результатов. Фомин и проводник стали подниматься вверх к лазу. Володя быстро пошел обратно через сад. Пенсионеры занимали свои прежние позиции. Васька сидел посреди двора на каменном корыте, оставшемся от бывшего монастырского колодца. Из сада вышли проводник с овчаркой и Фомин. У всех троих был крайне деловой, решительный вид. - Можно тебя на минутку? - окликнул Володя Фомина. - Что вам нужно? - Фомин остановился, упер в Володю профессиональный проницательный взгляд. - Мне? - спросил Володя с высоты своего скромного величия. - Мне ничего не нужно! - Тогда до свиданья! - Погоди! - взмолился Володя. - Я дам тебе хороший совет! По дороге отсюда, на Пушкинской, остановись, пожалуйста, напротив телеателье, и пусть Жора Суслин увидит, что с тобой служебная собака. И что собака сидит, положив свою благородную, умную морду на коробки с фотоаппаратами. Я думаю, что этого будет достаточно. Собака может не входить в телеателье. Иди один. Жора сам во всем признается. Можешь быть спокоен. - Я и так спокоен! - в сердцах ответил Фомин. - Но ты мне надоел хуже горькой редьки! - Он залез в кабину и высунулся в окошко: - Глаза бы мои тебя не видели! Проводник с собакой забрались в кузов, и "газик" укатил. Володя оглядел подворье. Пенсионеры исчезли, Васька по-прежнему сидел на каменном корыте. Володя направился к нему, уселся рядом: - Брат еще спит? - Спит, - хрипло ответил Васька. - А я вот встал, курить охота. У вас не найдется? - Я не курю. Васька сразу же потерял всякий интерес к Володе. - Слушай, - Володя решил взять быка за рога, - ты ведь знал, что фотоаппараты украл Суслин. - Ну! - Васька лениво сплюнул. - Знал. А что? - Да то, что ты даже видел своими глазами, как он их вынес из фотолаборатории. - Видел, не видел... - Васька с хрустом потянулся. - Вам-то зачем? - Суслин их спрятал на винтовой лестнице. Правильно? - Ну, правильно! - В Васькином ответе прозвучала некоторая заинтересованность. - А ты откуда видел? - Сверху, - сообщил Васька. - Ты заранее забрался на третий этаж, чтобы попасть без билета в зал. Так? Васька только хмыкнул. - Почему ты не сообщил, кто вор? - А кому? - Кому полагается. - Еще чего! - На Васькиной физиономии появилась презрительная ухмылка. - Еще чего захотели! Через двор бежал Женя Анкудинов, размахивая только что отпечатанным снимком. - Передатчик "Черному пирату" он делал? - быстро спросил Володя. - Он! - Васька хохотнул. - А вы и поверили! Я делал. Сам! - И пошел вразвалочку к воротам. Подбежавший Женя Анкудинов положил влажную фотографию на край каменного корыта: - Все-таки успел! Посмотрите! - Прекрасный, четкий снимок! - лицемерно похвалил Володя. Фотография ему совершенно не понравилась. По правде сказать, она была отвратительная! На красочном глянцевом снимке перед раскрытым этюдником, напыжась, позировал самодовольный, самовлюбленный, самонадеянный примитивист! "Неужели это и есть главная идея моей физиономии?" - ужаснулся Володя. IX Наконец-то наступил финал детектива, и Володя мог поведать сгорающим от любопытства слушателям, как ему удалось изобличить преступника... Володя снял с летней плиты кастрюлю с молодой картошкой, потыкал вилкой - готова! - наклонил кастрюлю и стал сливать воду, отворачиваясь от щекочущего пара. Затем Володя поставил кастрюлю ненадолго на огонь, чтобы картошка обсохла. Сполоснул из кружки пучок укропа - тоже со своего огорода, - нарезал, посыпал укропом картошку и потащил кастрюлю в палисадник. В кустах сирени за пятигранным столом сидели гости - Валентина Петровна и Фомин, догадавшиеся купить по дороге банку сметаны. Молодую картошку в Путятине предпочитают есть со сметаной. Недурно и с простоквашей, особенно если она густая и шлепается в тарелку пластами. Володя это прекрасно знал, однако последние деньги он истратил на торт, шедевр путятинской городской пекарни, изукрашенный пузатыми розами из крема непонятного цвета. С этим дизайном Володин тонкий вкус смирился после долгой, жестокой борьбы. Но без торта сегодня нельзя. Такой день! - Наваливайтесь! - Володя водрузил кастрюлю на стол. Валя заглянула под крышку и ужаснулась: - Куда нам столько! - Съедим! - Фомин с наслаждением потянул ртом картофельный пар. - На свежем воздухе, в приятной компании, за дружеской беседой... Съедим! - Давай накормим Кольку, чтобы от сытости он заплакал, как крокодил! - предложил Володя Валентине Петровне, изображая ее перед Фоминым своей соучастницей. - Крокодилы плачут от сытости? - невинно спросил Фомин. - Вот не знал! А что еще умеют крокодилы? - Об аллигаторах, кайманах, гангских гавиалах, достигающих в длину более шести метров, побеседуем как-нибудь потом! - заявил Володя, накладывая Вале полную тарелку картошки. - Сегодня у нас другая тема. - Менее интересная. - Фомин с аппетитом принялся за картошку. Когда кастрюля наполовину опустела, Валентина Петровна категорически потребовала, чтобы ей рассказали - все по порядку, - как удалось изобличить вора. - Пускай он рассказывает! - Фомин уничтожающе поглядел на Володю. - Это его последнее "частное" расследование. Если он еще раз полезет не в свое дело, он будет привлечен к уголовной ответственности. Статья сто девяносто четвертая: самовольное присвоение власти. - При чем тут присвоение власти! - запротестовал Володя. - Я читал уголовный кодекс. Никакого присвоения власти не вижу. Если бы я допрашивал, нажимал, угрожал или, скажем, появился в милицейской форме... Ничего подобного. Я просто мыслил! Это никому не запрещается! Но не каждый умеет! - Ну, ты от скромности не умрешь, - сказала Володе его неверная союзница. - Ребята! - взмолился Володя. - Ну дайте мне хоть немного покрасоваться! Ты, Фома, сегодня герой в глазах твоего начальства. Будь великодушен, дай мне побыть героем в узком кругу. Что тебе, жалко? - Ладно уж! - отступил Фомин. - Геройствуй! - Володенька, давай, не тяни... - подольстилась Валентина Петровна. И Володя с важностью начал: - Итак, Шерлок Холмс раскурил свою трубку и задумчиво сказал... Он сказал, ребята, что после одного необыкновенного случая, с которым его свела жизнь, ему приходилось частенько размышлять над тем, что же такое провинциальность. Фома знает случай, о котором я говорю, - пояснил Володя Валентине Петровне. - Ты уж очень издалека заехал, - проворчал Фомин. - Так надо! - Володя тонко улыбнулся. - Кража четырех фотоаппаратов - не совсем обыкновенная кража. Суслину нравится Вера Каразеева, и он решил напакостить старшему Петухову. С этой целью он крадет фотоаппараты и подбрасывает сопернику. - Не совсем так, - заметил Фомин. - Коля, не мешай, - попросила Валя. - И подбрасывает сопернику! - уверенно повторил рассказчик. - В большом городе такой случай маловероятен. Нужен маленький город, единственный клуб и такая девушка, как Вера Каразеева. Провинциальный сюжет! Не представляю себе, чтобы кто-нибудь мог пустить себе пулю в лоб от любви к кинозвезде Элле Гребешковой, но из-за таких девушек, как Вера Каразеева, провинциальные молодые люди способны на преступления... Фомина смешили рассуждения Володи, но он сдержался. Ладно, пускай пофантазирует. Володя продолжал с увлечением: - Итак, во-первых, надо было принять за основу провинциальность, знаменитую путятинскую сирень и так далее... А во-вторых, я - сначала интуитивно, а потом вполне осмысленно - стремился при расследовании кражи фотоаппаратов применять метод фотографического воображения. Например, старшего Петухова я воспринимал как черно-белую моментальную фотографию. Зато Васька у меня получился цветным, и это мне помогло разобраться в его поведении... Помните, в штабе Васька кричал, что у него алиби? Я понял, что он знает, кто украл, знает, когда украли - перед началом сеанса, - и даже видел, как это происходило. - Володя с удовольствием оглядел изумленных слушателей. - Но больше всего мне дали фотографии Жени Анкудинова. На них я увидел тревогу в глазах Веры Каразеевой и, главное, увидел характер Суслина. - Володя, ты меня совсем запутал своими рассуждениями, - перебила Валентина Петровна. - Ты попроще не можешь? - Не может! - вставил Фомин. - Простоту я уступаю тебе! - парировал Володя. - Ты очень просто заподозрил в краже Петуховых. Нет, я бы не вмешивался в твое расследование, если бы не Валя. Она встревожилась за Ваську. Ты мог его погубить! Вот почему я обязан был вмешаться в это дело. Ради Вали! - Дать бы тебе по шее! - мечтательно произнес Фомин. - По правде говоря, сначала я блуждал в потемках тайны... - признался Володя. - Каждый человек казался мне подозрительным. Например, Женя Анкудинов. Почему он испугался, перетрусил, увидев Фому? Потом Шарохин. Его поведение было насквозь фальшивым, я не поверил ни единому слову. Но потом, увидев, как естественно врет Васька, я понял, что Шарохин ни в чем не виноват. Искренние переживания очень часто кажутся нам ненатуральными, утверждал Лев Толстой. Шарохин был очень расстроен случившимся, для него ужасна потеря фотоаппаратов, он обожает всю эту фототехнику, но говорит мне не о своих истинных чувствах, а о каком-то заговоре против фотокружка. - Володя повернулся к Фомину: - Ты был абсолютно прав, сняв сразу же всякое подозрение с Шарохина. - Спасибо и на этом, - пробурчал Фомин. - Некоторое время, - продолжал Володя, - я подозревал в краже радиолюбителя Евдокимова. Во-первых, как я установил по расписанию, он в тот вечер дежурил у передатчика. Во-вторых, увидев тебя, Фома, он почему-то поспешил скрыться. - Потому что я с ним кое о чем перед этим побеседовал, - проворчал Фомин. - Жаль, что ты мне ничего не сказал о разговоре с Евдокимовым! - упрекнул его Володя. - Этого еще не хватало! - возмутился Фомин. - Ребята, не ссорьтесь! - вмешалась Валентина Петровна. - Вы оба молодцы. Кто бы мог подумать, что вор - Жора Суслин! Он ведь из нашей школы. Когда мы кончали, он учился в шестом, и неплохо. Я его хорошо помню, я была в его классе вожатой. Суслин увлекался радио, но как-то по-барышнически, спекулировал дефицитными деталями. - В телеателье мне сообщили, что он постоянно занимался махинациями. - Фомин с усмешкой повернулся к Володе: - Помнишь, я тебе рассказывал про радиохулиганов? Суслина тогда тоже засекли. - Фомин помолчал, потомил Володю и добавил: - Кличка у него была не "Синий дьявол". Суслин назывался "Юпитером". А Евдокимов "Ковбоем". - Ни на минуту не считал ни того, ни другого "Синим дьяволом"! - вскричал Володя. - Я сразу же, когда впервые от тебя услышал, что "Синий дьявол" опять вышел в эфир и заявил, будто знает вора... Знаешь, Валя, наш Фома очень серьезно отнесся к сигналу "Синего дьявола" и по этому сигналу заподозрил в краже Петухова. Но когда Фома рассказывал - а я еще ничего не знал!- у меня мгновенно сработал логический расчет, и я понял, что все далеко не так, а "Дьявол" типичный недоумок... При этих словах Володи Фомин ехиднейше ухмыльнулся. - Типичный недоумок! - горячо продолжал Володя, не замечая ухмылки Фомина: - Тогда я еще не мог предположить, что "Синий дьявол" - это сам Васька Петухов. - Васька? - вырвалось у Валентины Петровны. - Не может быть! Я... Ее перебил Фомин: - Киселев имеет в виду не старые дела, а недавний выход "Синего дьявола". - А-а-а... - Валентина Петровна понимающе кивнула. - Этот "Синий дьявол" всех сбил с толку. Разумеется, должно было возникнуть предположение, что "Синий дьявол" опять обращается к Ваське Петухову. Даже я не сразу сообразил! Я! - При этом скромном Володином признании Фомин и Валентина Петровна переглянулись. - Мне в последний момент помог все тот же талантливый фотограф Женя Анкудинов, умеющий понять "главную идею физиономии". Он сказал, что Васька не хулиган, а дурила. При этом у Жени вырвались слова, ничего не значащие для непосвященного, но я-то понял. Женя по просьбе Васьки делал ему передатчик. А Васька действительно не мыслитель. Он хотел припугнуть Суслина. Но как? Васька вспоминает, что сам когда-то очень испугался угрозы "Синего дьявола". Он выходит под этим именем в эфир и заявляет, что ему известен вор. Как говорится, глупее не придумаешь. Но именно ход глупца может иногда сбить с толку: он непредсказуем, тогда как ходы опытного, умного преступника могут быть логически вычислены. С умным мне лично было бы легче... Фомин демонстративно встал и заглянул в кастрюлю: - Ты уж очень долго тянешь, я успел проголодаться! - Он положил себе на тарелку несколько картофелин. - Чуть тепленькие, - сообщил Фомин Валентине Петровне. - Тебе положить? - Парочку! - попросила она. - А тебе? - обратился Фомин к Володе. - Я сам себе положу! - проворчал Володя. - Моя система расследования вас, кажется, совершенно не интересует? Фомин не ответил, он был занят справедливым дележом остатков сметаны. Затем Фомин откинулся на скамейке, пошарил рукой под кустами сирени и вытащил бутылку шампанского. - Узнаешь? - спросил он Володю. - С прошлого раза осталась, когда ты тут художников принимал. Володя вспомнил спор с примитивистами, появление второй копии "Девушки в турецкой шали"... И вдруг откуда-то взялся Фома, произнес: "Спокойно!" - а у самого в руке вместо огнестрельного оружия бутылка. На этот раз Володя сохранил выдержку. - Если Валя не возражает, я принесу бокалы. Валентина Петровна не возражала. Володя сбегал в дом за бокалами. Гости дружно объявили, что первый тост должен быть за хозяина дома. - За проницательного детектива, - торжественно произнес Фомин. - За великолепного рассказчика! - подхватила Валентина Петровна. - А теперь, - попросила она, - объяснил бы ты мне все еще раз и понятней. Значит, Шарохин привез в чемодане четыре фотоаппарата... А дальше что? - Дальше? - Володя выдержал паузу. - Дальше он их оставил в незапертой комнате и пошел к директору. Это видел Суслин. Он направлялся к директору, чтобы выпросить себе квартиру вне очереди. Суслин собирался жениться на Вере Каразеевой и надеялся, что уж для нее-то Анфиса Петровна расстарается. Услышав в кабинете директора бурный разговор и увидев, что комната фотокружка не заперта, Суслин понял, что у него есть возможность пойти и взять дорогие новехонькие фотоаппараты. Он утверждает, что мысль о фотоаппаратах явилась неожиданно и что вообще он собирался только подшутить. Это его версия, на ней он будет стоять до конца. Риск у Суслина был самый малый. Даже если бы, Шарохин застал его в лаборатории, Суслин легко бы объяснил, что заглянул туда по-приятельски. Быстро управившись с мудреными, но ему-то хорошо знакомыми застежками чемодана, Суслин вытащил фотоаппараты, незаметно прошмыгнул мимо кабинета директора и спрятал коробки за обшивку винтовой лестницы. Затем он убедился, что Шарохин не обнаружил пропажу. А утром уборщицы натерли полы, Суслин решил, что все шито-крыто, никто его не видел. Но на самом деле его видел Васька Петухов. А Ваську, оказывается, видел Евдокимов, дежуривший в тот вечер у передатчика. Что Васька там был, Евдокимов говорил двоим... Суслику и тебе, - Володя многозначительно взглянул на Фомина. - Я своими ушами слышал, как Евдокимов рассказывал Суслину про Ваську и, очевидно, про беседу с тобой. В тот же вечер Суслин сообщает Каразеевой, что фотоаппараты украли Петуховы, но она ему не верит. Она добрая - так утверждает Женя Анкудинов - и доверчивая. Но не поверила в виновность Петухова... - Мама говорит, что они скоро поженятся и уедут на стройку в Сибирь, - перебила Валентина Петровна. - Мама говорит, что она зря плохо думала про Альку, он переменился... - А Суслин... - Володя опять сделал паузу, - может быть, он сразу прикинул, что коробки с фотоаппаратами удобнее всего припрятать в подземельях монастыря, а потом, выбрав удобный момент, отвезти куда-нибудь и продать. Связи со спекулянтами, как мы знаем, у него есть. Или, может быть, после разговора с Евдокимовым, который ему рассказал о беседе с тобой, Фома, и о том, что видел Ваську в коридоре второго этажа, Суслин решил подкинуть краденое Петуховым. Или, как я уже говорил, он с самого начала действовал с целью напакостить сопернику. - Володя улыбнулся Валентине Петровне: - Помнишь, я тебе сказал тогда, в штабе, что Ваське полезно провести ночь не дома. Я знал, что утром в подземельях найдут фотоаппараты, и хотел, чтобы Васька не подвергался никаким случайностям! - Ты просто молодец! - похвалила Валентина Петровна, словно он был ученик, решивший трудную задачу. Володю ее похвала немножко кольнула. Он ожидал от Вали иного... Ну, пусть просто молчаливой благодарности! А Фомин молчал. Но если бы смущенно!.. Фомин молчал на редкость самоуверенно. - Итак, все встало на свои места! - с пафосом объявил Володя, не сдаваясь. - Одно только остается невыясненным: кто был "Синим дьяволом" год назад. - Почему невыясненным? - Фомин искренне удивился. - Тебе что-то известно? - быстро спросил Володя. - Не только мне. И Валя знает. - Фомин ухмыльнулся. - Это она была год назад "Синим дьяволом". Так ведь, Валя? Валентина Петровна молча кивнула: так. Володя окаменел. Только что он назвал "Синего дьявола" недоумком. - Для учительницы... "Синий дьявол"... Придумано не очень удачно, - наконец выдавил Володя. - По-твоему, ей надо было выйти в эфир без клички? - Фомин запищал женским голосом: - "Внимание, говорит Валентина Петровна! Петухов, прекрати ругаться! Иванов, выключи музыку, садись за уроки! Сидоров, я прекрасно слышу, кому ты передаешь решение задачи!" Валентина Петровна расхохоталась: - Коля, ты-то как догадался? - Мне сказал "Тарантул". Помнишь дежурного в штабе? Он готовился в акустики, у парня отличный слух, он тебя узнал по голосу. Ты у кого брала передатчик? У Жени Анкудинова? - Не брала, а заходила к ним. И не к Жене, а к деду. Когда Жени не было дома. Володя испытующе взглянул на Фомина: - Этот "Тарантул"... он тебе сказал про Валю вчера вечером? Значит, ты еще вчера все знал? - Естественно! - ответил Фомин. Володя вылез из-за стола, пошел на кухню, принес свой знаменитый, весь в медалях, самовар. Методично, не спеша заварил чай, укутал чайник холщовым полотенцем, чтоб настаивался, принес и нарезал торт с розами. - Ладно уж, наваливайтесь! Из кустов сирени за его спиной послышался треск. Володя обернулся: - Васька! Вылезай! - Зачем? - спросили кусты. - "Зачем, зачем"! - передразнил Володя. - Чай пить! С тортом! - Он с ловкостью опытной хозяйки наполнил четыре чашки, разложил торт по четырем тарелкам. - Володечка! - восхитилась Валентина Петровна. - Ты с самого начала знал, что Вася прячется в кустах? Володя неопределенно пожал плечами и, не ответив Вале, сердито бросил в гущу сирени: - Я тебя долго буду дожидаться?! Проломившись сквозь сирень, Васька плюхнулся за стол. - Ты все слышал? - строго спросила Валентина Петровна. Васька оторвался от чашки, помотал головой: - Слышал... Не все. - Желто-зеленые глаза сощурились и превратились в щелочки. - Я тебе обязательно расскажу! - обещал Володя. - Это, брат, увлекательнейшая детективная история... Фомин крякнул и промолчал. Опять Киселев I - Первая, вторая... пятая... - Куприянов вел счет кошкам, перебегающим дорогу, - седьмая... Фу-ты ну-ты, трехцветная!.. Девятая - черная в белых чулках... - Кошки не пугались света фар, независимо трюхали по своим делишкам. Куприянов сбросил скорость. - Одиннадцатая - серая, полосатая... Тринадцатая - рыжая, как лиса... Четыр... - А-а-а! - Крик человека потонул в жутком вое тормозов. "Кто кричал? Я? Он?" - Куприянов силился, но никак не мог сообразить - отшибло со страху память. Что же случилось за миг перед тем, как он судорожно выжал педаль тормоза? Кажется, там стоял кто-то. Да нет, никто там не стоял! Никого на дороге не было, а потом "он" словно с неба свалился под колеса. Перегнувшись вперед, Куприянов осмотрел дорогу ближе перед машиной. Никого не видно. Значит, "он" под колесами. Куприянов открыл дверцу, опасливо спрыгнул и прежде всего поглядел назад - за машиной чернел короткий - хороший! - тормозной след. А что впереди? Куприянов нагнулся, заглянул под переднее крыло. В метре от колеса белела на асфальте рука, сжатая в кулак. Не переехал! Сразу память очнулась от страха, вернула последние мгновения в абсолютной ясности. "Я его не сбил. Толчка не было. Он лежал на асфальте. Пьяный, что ли? Нашел где развлечься! Надо его оттащить в кювет, на травку. Не каждый тут едет медленно и считает кошек..." Куприянов подошел к пьянчуге, тронул за плечо и только сейчас увидел на асфальте небольшую лужицу. У самой головы. И в ужасе отпрянул. Не пьяный - убитый! В чистом костюме, в белой рубашке. Из-под белого манжета поблескивает браслет. "Даже часов не сняли! Сбили - и деру! Но что же мне-то теперь делать? - Шофер осторожно огляделся по сторонам: - Видел меня кто или нет?" Улица была пуста. Аккуратные однотипные палисадники, непроницаемая сирень перед окошками. Если в домах кто и проснулся от визга тормозов, все равно не высунет носа. Ихняя хата всегда с краю. Кричи: "Режут!" - не дозовешься. Этого бедолагу, может, и не машина сбила. Укокошили в темноте и вытащили на дорогу - пускай милиция шофера ищет... Бежать отсюда!.. Куприянов молниеносно очутился в кабине, вырубил свет... "Нет, только не это, не трусливое бегство... Я же его не сбивал. А если уехать, после никому ничего не докажешь... Машина должна стоять, как стоит... - Он включил фары, вытянул до отказа ручной тормоз, вылез из кабины, достал пару железных колодок, подоткнул под левое заднее колесо... - За что мне такое невезенье! Другие левачат - и ничего, а я только раз поехал и влип. Черт меня дернул связаться с тем куркулем! Кирпич был наверняка ворованный. Все сразу - левый рейс, соучастие в краже... Ладно, пускай за это отберут права, но его я не сбивал!" Он перепрыгнул через заросший бурьяном кювет, подошел к ближней калитке, нашарил внутренний запор, открыл, затопал нарочно громко по выложенной кирпичом дорожке, по ступеням застекленной террасы и в оба кулака грохнул по дверям. ...Когда дежуривший в ту ночь Фомин приехал на Фабричную, там уже стояли поперек дороги желто-голубая "Волга" ГАИ и белый "рафик" с красным крестом. Медики склонились над распростертым на асфальте телом. - Живой, - сказал подошедшему Фомину врач, - но без сознания. Судя по всему, ударился виском при падении. Состояние тяжелое, не знаю, довезем ли... Да, учтите, документов при нем не оказалось, из соседних домов подходили - не признали. Фомин помог вдвинуть носилки в кузов "рафика". Лицо пострадавшего нельзя было разглядеть из-за бинтов. "Рафик" умчался. Фомин направился к работникам ГАИ, измерявшим тормозной путь. Возле них топтались двое - один явно шофер грузовика, другой - кто-то из местного населения, в плаще, надетом впопыхах на нижнее белье. Условились, что автоинспекторы займутся автомобилем, а Фомин составит схему автодорожного происшествия. Он пригласил из кучи полуодетых людей, собравшихся на узком тротуаре, двоих в понятые. Следов тут хватало на дюжину преступлений. Неопровержимых улик - богатейший выбор. Почти новая дамская туфля, почему-то лишь одна, левая. Проржавелая вилка с фирменной дыркой фабричной столовой. Обрывок цепи с крупными звеньями. Обломок розового женского гребня. Почему-то этот обломок вызвал волнение в кучке людей, толпившихся за кюветом. Составив протокол и дав понятым расписаться, Фомин направился к желто-голубой "Волге". Инспектора ГАИ, облокотившись на капот машины, писали техническую характеристику осмотренного ими грузовика. Шофер оглянулся на Фомина и взговорил плачущим голосом: - Товарищ лейтенант! Левый рейс признаю, виноват... но не сбивал!.. Куприянов безнадежно махнул рукой и смолк. О Фомине он был достаточно наслышан. Жорка Суслин раззвонил по всему городу, что Фомин ни черта не смыслит в своем деле. Жорке дали за кражу в клубе год условно - Анфиса Петровна подняла всю общественность на защиту солиста. Конечно, Куприянов понимал, что Суслин врет на следователя со зла, но все-таки сейчас пожалел, что беда приключилась в дежурство молодого, неопытного Фомина. - Товарищ водитель, не отвлекайтесь! - сказал старшина ГАИ. - Значит, вы утверждаете, что ехали, не превышая скорость... Почему? - Господи ты боже мой! - взмолился Куприянов. - Быстро едешь - отвечай! Медленно - тоже отвечай! - Ближе к делу! - посоветовал лейтенант ГАИ. - Могу и ближе. - Куприянов покривился. - Сбавил скорость потому, что проезжую часть систематически пересекали кошки. Всего я насчитал четырнадцать. - Вот это уже аргумент! - одобрительно заметил старшина ГАИ. И добавил - для Фомина: - В левом рейсе водитель уже признался, путевой лист у него поддельный, возил кирпич кому-то в Нелюшку, самолично высказал предположение, что кирпич был краденый. - Как же это вы? - строго поинтересовался Фомин. - Да не сбивал я! - простонал шофер. - Чем хотите поклянусь... Детьми... Вот и гражданин подтвердит! - И не подумаю! - возмутился гражданин в плаще и кальсонах. - Ты ко мне постучался, я пошел звонить... - Так ты же не спал, ты мне сразу открыл. - Я пошел звонить в ГАИ и больше ничего не знаю, не видел и не слышал! - отперся единственный свидетель. - Если вы ничего не знаете, - разозлился старшина ГАИ, - то зачем вы тут крутитесь? Идите вон туда! Где все! - и показал за обочину. Фомин отозвал в сторону лейтенанта ГАИ. Окончательного мнения тот еще себе не составил, но скорее всего было именно так, как рассказывает шофер. Пострадавший сбит не им, а кем-то раньше. Не исключается попытка инсценировать дорожное происшествие. Но тут уж слово за медицинской экспертизой. "А теперь послушаем, что знает и что предполагает местное население", - сказал себе Фомин. Местное население не стало дожидаться его вопросов. На Фомина обрушился дружный протест от имени всей Фабричной улицы. Доколе тут будет бесчинствовать хулиганье на мотоциклах! Что ни вечер - слетаются на Фабричную со всего города. Чтобы форсировать двигатель, все поснимали глушители. Каждую ночь под окнами пулеметная пальба! После восьми не выпустишь ребенка по воду, да и взрослый ходит с опаской! Сражения на улице устраивают, танковую атаку, как в кино. У них, товарищ лейтенант, две банды не могут поделить нашу улицу. Одни в белых касках, другие в желтых. Участковому сколько ни говори - никаких мер. Боится он их, товарищ лейтенант. Форменные бандиты! Вы же сами видите, до чего дошло! - Не обязательно они. Мог и кто другой. - Единственный голос против общего мнения подал парень в спортивной куртке, из-под которой торчали длинные голые ноги в кедах без шнурков. - Они, товарищ лейтенант, конечно, шумят, но не хулиганят, окна не бьют, никого не трогают. - А до которого часа это хорошее поведение продолжается? - спросил Фомин. - До двенадцати, не позже. - Куртка на парне распахнулась, Фомин увидел татуировку на груди. - После двенадцати кто-нибудь слышал на улице подозрительный шум? - Фомин спрашивал как бы всех, но ответа ждал от парня. Тот не должен теперь уклониться, если не дурак. Непременно ответит. - Я сплю как убитый, - заговорил парень и осекся. - Извините, не к месту сорвалось насчет убитого... - Спите крепко, но сегодня проснулись? Вас разбудил скрежет тормозов или еще что-то? - Фомин подбавил в голос самую малую дозу жесткости. - Я? - Парень изобразил величайшее удивление. - Проснулся? Ну вы шутник, товарищ лейтенант! Меня бабушка еле добудилась, - он указал на крохотную старушку, укутанную до пят в ковровый платок с бахромой. Очень знакомый Фомину платок. В точности таким укрывается дед, когда простужен. - Баба Маня, - попросил парень старушку ласковым голосом, даже сюсюкая, - баба Маня, выручи любимого внука, подтверди. - Будила, будила... - Старушка закивала головкой с седым пучком на макушке. - Еще как будила, последние сюда пришли... А я еще когда видела. Махонькая такая и вроде бы горбатенькая... - Баба Маня, - перебил мужской голос, - а ты не ведьму видела? - Эй, потише! - пригрозил внук. - Говори, баба Маня. - А что говорить, - прошелестела старушка. - Маленькая, горбатенькая. Остановилась, вышел толстый такой. Потом обратно в машину и обратно поехал. - Куда обратно? - поинтересовался Фомин, не выказывая никакого нетерпения. - Как куда? - вскинулась старушка совершенно по-куриному. - Как куда? - повторила она. - В город. Он оттеля ехал. Повернул - и давай обратно. Ровно бы за ним гнались. - Вы ее не слушайте! - вмешался солидно тот, в плаще и кальсонах. - Шофер никуда не уезжал. Что правда, то правда. Сбил или не сбил, этого я не видел, но где хотите готов засвидетельствовать, что он оставался на месте преступления. - Уехал, - кротко возразила старушка. - На горбатенькой который. А у меня сон пропал. Отчего, беспокоюсь, он обратно повернул? Или дома что забыл? Легла, а не сплю. И вдруг как завизжит кто-то! Я - к окошку. Вдругорядь машина стоит. Большая, эта, - старушка показала сухонькой рукой на грузовик. - Что, думаю, приключилось опять на том же месте? Я скорей Игоречка будить. Может, людям техническая помощь требуется. Наконец добудилась. Он в одних трусах хотел выйти, я велела одеться. Пока пиджак искали... Приходим, а ты, Ерохин, вон там стоял и с тобой чужой человек... - Она шофера имеет в виду, - обеспокоенно пояснил Фомину тот, в плаще и кальсонах, Ерохин. - Я с шофером находился, мы дисциплинированно ждали ГАИ. Ты, баба Маня, зря сбиваешь следствие. Вы ее извините, товарищ лейтенант, она старая, давно за восемьдесят. - Восемьдесят седьмой! - с гордостью заявила баба Маня. - А вижу без очков. И тебя узнала! - сказала она Фомину. - Ты Вани-дружинника внук. Не сомневайся, пиши. Машина махонькая, горбатенькая, цветом белая, но вроде бы припачканная. - Ты у меня молодец! - похвалил бабу Маню внук. - А теперь пошли баиньки. Дальше без нас разберутся. - Он обхватил ее за плечи и бережно повел. Фомин недоверчиво покосился им вслед. Махонькая? Горбатенькая? Ну-ну... Не внучек ли навыдумывал? - Его фамилия Шемякин, - подсказал догадливый Ерохин. - Родители неизвестно где. Бабушкин воспитанник. В данный момент нигде на работе не числится. - А вот это ты, Ерохин, зря! - заметил тот же мужской голос, что спросил про ведьму. - А что я? - окрысился Ерохин. - Сам знаешь, что! - бросила в сердцах одна из женщин, повернулась круто и пошла, словно бы от греха подальше. Фомин понял, что этот, в плаще и кальсонах, Ерохин, - мягко говоря, не очень хороший человек. Но пусть простят милицию хорошие люди - есть дела, в которых Ерохины полезней, чем они. Потому что хорошие люди за соседями не подсматривают, а Ерохины... Ого! Еще как! Спецы, профессионалы! Когда-то каждый шаг Кольки Фомина был у них на бухгалтерском учете. Каждое выбитое - не обязательно им - стекло! Каждое яблочко у него за пазухой - а не краденое ли из чужого сада? Не ко времени он вспомнил собственное детство. Мир чуть не перевернулся от этого кверху ногами. И в перевернутом мире подозрительный Игорь Шемякин приобрел облик отличного парня, своего в доску, умрет, а не выдаст. Зато некий в плаще и кальсонах, Ерохин, словно бы сделался тайным преступником. Кого-то убил, зарыл у себя в подполе и живет - не тужит. Фомин возмущенно тряхнул головой - мир вернулся в нормальное положение. Из дальнейшей беседы с местным населением он больше ничего примечательного не почерпнул. Работники ГАИ тем временем закончили составлять техническую характеристику. Фомин передал им жалобы жителей Фабричной на мотоциклистов. Это прямое дело ГАИ, а не милиции. Немного поколебался и - сказал про маленькую, горбатенькую. Оба из ГАИ понимающе переглянулись. - Горбатенькая?.. "Запорожец" первого выпуска, - задумчиво произнес лейтенант. - Разворачивался неумело, чуть не угодил в кювет, - добавил старшина. - Ай да бабуля! Именно "Запорожец". - Он повел Фомина к обочине, где явственно виднелся на краю кювета след колеса. - Значит, бабуле машина показалась белой? И за рулем толстяк?.. Знаю я одного владельца белого "Запорожца", но он не толстый. Так, фитюлька... - Кто это? - Галкин, зубной техник. Свой драндулет он никому не одолжит. Наверное, угнали, а? У Галкина угнать - это, брат, надо уметь. Не знаешь ты Галкина! Первым уехал с Фабричной лейтенант на желто-голубой "Волге". Потом старшина за рулем грузовика, усадив рядом Куприянова. Оставшись один, Фомин при утреннем свете еще раз осмотрел асфальт вокруг очерченного мелом места, густую лужицу крови и поехал в горотдел. Оттуда он первым делом позвонил в больницу. Дежурный врач - кто-то незнакомый Фомину, судя по голосу, молодой - сообщил, что необходимые меры приняты, но пострадавший все еще не пришел в сознание. - Надежда есть или нет? - начальственно нажал Фомин. - На такие вопросы не отвечаю! - заносчиво ответил дежурный врач, и в трубке запищал сигнал отбоя. - Пижон! - сказал Фомин и поглядел на часы. Уже семь. Главный врач Галина Ивановна приходит ни свет ни заря. Вскоре можно будет ей позвонить. Если пострадавшего спасут, дело будет абсолютно простым. Он сам расскажет, что с ним приключилось. Мотоциклист его сбил, "Запорожец" или... Фомин знал, что придумывание разных версий не его стихия. И фактов у него на руках маловато. К тому же еще неизвестно, ему ли достанется расследовать случай на Фабричной. Доложим начальству, что произошло за время дежурства, а там видно будет. Фомин достал из стола лист бумаги и грустно призадумался. Писанину он ненавидел. Но по работе ему доставалось писанины куда больше, чем увлекательных приключений. Пришлось даже обзавестись заново школьным словарем Ушакова. Фомин в него частенько заглядывал, боясь осрамиться перед судьями и адвокатами, читающими протоколы допросов. В половине восьмого позвонил лейтенант ГАИ. - Приветствую, Николай Палыч!.. Да тише вы, дайте поговорить! - В трубке слышался шум многих голосов. - Так вот, сообщаю. Белый "Запорожец" первого выпуска... Погоди, тут меня поправляют... Первого выпуска, но в прекрасном состоянии... принадлежит зубному технику Галкину. Угнан сегодня ночью не раньше половины двенадцатого... Погоди, тут меня поправляют... Не раньше чем без двадцати минут двенадцать. Владелец выглянул в окно, убедился, что машина на месте, и лег спать, а в шесть часов утра он проснулся... Погоди, меня поправляют... Проснулся с ужасным предчувствием, подбежал к окну и увидел, что машина исчезла. Он сразу же опросил соседей по дому... Можешь записать адрес: Гоголя, пятнадцать, двухэтажный дом... Соседи якобы не слышали ночью никакого шума, хотя обычно всегда указывали Галкину на то, что его машина превышает допустимые децибелы. Галкин считает поведение соседей подозрительным: они могли видеть похитителей, но не стали препятствовать и даже ликовали, предвкушая, что Галкина утром ждет удар... Погоди, тут меня поправляют... У Галкина гипертония. По данным на семь часов утра, давление двести двадцать на сто пятьдесят... это опасно для жизни... - Посторонние возгласы зазвучали громче. Фомин понял, что информацию корректирует сам владелец "Запорожца". - У меня все, - закончил лейтенант приглушенным голосом. - Значит, угон. Будем искать. - Желаю успеха! - Фомин решил было приписать к случаю на Фабричной сведения о белом "Запорожце", но передумал. Не надо валить все в кучу. Угон - самостоятельное дело. Опять зазвонил телефон. - Милиция? Говорит Матвеева, главный врач больницы. - Галина Ивановна! - обрадовался Фомин. - Здравствуйте. А я собирался вам звонить. - Коля? Фомин? - У Галины Ивановны была удивительная память на пациентов. Она оперировала Фомина лет пятнадцать назад, можно сказать, вытащила с того света - его привезли из лагеря с гнойным аппендицитом. - Галина Ивановна, я! Как там потерпевший? Пришел в сознание? Может говорить? - Не может! - отрезала она. - Умер? - вырвалось у Фомина. - Типун тебе на язык! - прикрикнула Галина Ивановна. - Жив, но пока еще плох. Станет лучше - позвоню. - Примерно когда? - Тебе что было сказано? Позвоню! Фомина заело любопытство: "С какой же целью она позвонила сейчас?" - но спросить Галину Ивановну он не решился, знал ее характер. Только предупредил: - Я в девять сменяюсь. Если хотите позвонить мне... - Он назвал свой служебный телефон, словно бы случай на Фабричной уже числился за ним. Она записала и стала расспрашивать про здоровье деда. - Передай непременно, чтобы зашел ко мне показаться, а то я в горком нажалуюсь, что Фомин не следит за здоровьем. Понял? Так и передай. А теперь запиши... Бумага есть? Карандаш? - Все есть. Я ж на дежурстве! - Ну, пиши. Пострадавший - Александр Горелов. Работает слесарем в механическом цехе, живет на частной квартире, Пушкинская, тридцать шесть, на втором этаже, у пенсионеров Шменьковых... Записал? - Спасибо, Галина Ивановна! Значит, он на какое-то время приходил в сознание? Он больше ничего не сообщил? - Он вообще ничего не сообщил! - отчеканила Галина Ивановна. - Ты, Коля, каким был, таким и остался. В одно ухо вошло, из другого вылетело. Тебе русским языком было сказано: без сознания. - Откуда же вам... - Фомин не договорил. Он не должен был доверяться словам врача "скорой". Он обязан был сам обыскать потерпевшего. Оказывается, документы при нем все-таки имелись. Или, может, письмо, квитанция... Галина Ивановна не торопилась с ответом. Она заспорила с кем-то находившимся у нее в кабинете. - Тут у меня один больной, - сообщила она наконец Фомину. - Умная, скажу тебе, голова! Приходит и говорит: "Если будут интересоваться из милиции...", и кладет листок, с которого я тебе диктовала... "Это Киселев! - подумал с тоской Фомин. - Только он, больше некому. Опять Киселев!" - Вот, даю ему трубку - не берет, - продолжала Галина Ивановна. - Кланяется тебе. Говорит, вы друзья детства. Киселев его фамилия... II Володя Киселев попал в больницу со сложным переломом голени. Дело было так. Утром он заглянул в исторический зал музея и увидел, что уборщица с помощью тети Дены устанавливает под главной люстрой хлипкую стремянку, створки которой соединяются лишь одним железным крючком. Старухи со свойственной их возрасту переоценкой собственных сил намеревались протереть запылившиеся хрустальные висюльки. Разумеется, наверх полез Володя. Уборщица и тетя Дена вцепились в стремянку, чтобы не разъехалась на скользком паркете. Она и не разъехалась. Подломилась верхняя перекладина, на которой балансировал Володя. Он сверзился, в общем-то, удачно. Высота потолка в зале - пять метров, а внизу - стекло витрины. С Путятинской городской больницей у Володи было связано много грустных воспоминаний. Он привозил сюда мать в тяжелейшем состоянии, забирал домой с великой надеждой на выздоровление. И снова надо было укладывать мать в больницу, дежурить в палате, выспрашивать докторов. После смерти матери Володя старался не ходить Фабричной улицей, в начале которой стояло мрачное большое здание дореволюционной постройки из красного кирпича. Год назад старое здание отдали стоматологической лечебнице, а городская больница разместилась в новых корпусах - за рекой, в сосновом бору. Врачи, медсестры, санитарки помнили Володю мальчишкой, прибегавшим к больной матери. Его положили в палату на двоих, вторая койка пустовала. Вечерами его навещала Галина Ивановна, прилежная читательница толстых исторических романов. Однажды Володя рассказал ей, что любимая дочь Кромвеля умерла в возрасте двадцати девяти лет от рака. Галина Ивановна уговорила его подготовить для врачей лекцию о том, чем болели Наполеон, Веспасиан, египетские фараоны... Володя с жаром взялся за интереснейшую историческую тему. Сотрудницы музея приносили ему домашнюю снедь и книги. За его домом взялась приглядывать тетя Дена, не перестававшая всем повторять, что Володя страдает по ее вине. Она выкопала в огороде картошку, сняла яблоки. Сколько надо, засыпала в подпол, лишек снесла на базар. Однажды у Володи оказался в руках тетрадный листок с финансовым отчетом тети Дены и сто три рубля мятыми грязными бумажками. Он попросил перевести сто рублей Татьяне. Беспечная сестрица и не догадывалась, что он в больнице. Каждый день после школы к Володе заходил Васька Петухов и показывал свой дневник. У Васьки имелось официальное разрешение, подписанное самой Галиной Ивановной, но, будучи истинным Петуховым, он не любил пользоваться парадным ходом. У Васьки с противоположной стороны в заколоченной наглухо двери была проделана и умело замаскирована тайная лазейка. Уходя, он обязательно спрашивал с заговорщическим видом, не надо ли Володе курева или еще чего-нибудь из запрещенного медициной. Хладнокровно выслушивал Володин отказ, а в следующий визит опять осведомлялся, не надо ли чего, и делал выразительные жесты. Несколько раз навестил Володю известный всему Путятину "Леха из XXI века". Володя познакомился с ним минувшей зимой: Леха пришел в музей и попросил принять на вечное хранение ценную рукопись: "Мысли о XXI веке". Зная, с кем имеет дело, Володя не отказал. Взял у Лехи общую тетрадь в клеенчатой обложке, спрятал в стол и на досуге перелистал. Рукопись свидетельствовала, что Леха проглотил уйму научной фантастики. Сам он насочинял много сумбурного, от больного ума. Но встречались и занятные соображения. Например, Леха доказывал, что в XXI веке будут окружены особым почетом люди, которые добровольно - из чувства высокого благородства и любви к человеку! - берут на себя тяжелый и грязный труд. Эта Лехина святая мечта тронула Володю. Он знал, что странный парень, числящийся на учете у психиатров, работает на фабрике грузчиком. В больницу Леха приходил к матери, которой недавно Галина Ивановна оперировала желудок. У Володи он обычно спрашивал совета, как воспитывать двух младших сестренок, отбившихся от рук. - Надо бы в школу наведаться, - озабоченно говорил он Володе, - но мать категорически против. А ты как думаешь? - Знаешь, она совершенно права, - отвечал Володя очень серьезно. - Сестры у тебя уже не маленькие. Пора им самим отвечать за себя. - Люблю побеседовать с умным человеком, - благодарственно говорил Леха, уходя. Валентина Петровна навестила Володю только на третью неделю его пребывания в больнице. И он же оказался перед ней виноват! - Что ж ты мне раньше не сообщил! - упрекнула она, ставя в вазу на тумбочке букет лиловых астр. - Мог бы передать с Васей Петуховым. Он мне сам покаялся, что бывает у тебя каждый день. Почему же я должна узнавать о том, что ты в больнице, из городской газеты? "Работник музея В. Киселев прочел для врачей увлекательную лекцию по истории медицины, слушатели забросали лектора вопросами..." - Валентина Петровна вынула из холщовой модной сумки банку с вареньем. - Я тебе принесла черничное, мама говорит, что оно полезно от расстройства желудка... - Забота о его желудке ужасно смутила Володю. - А это тебе от деда Анкудинова. - Она достала из сумки банку, словно бы наполненную солнечным светом. - И к меду подробнейшая инструкция... Разгрузив сумку, Валентина Петровна принялась наводить порядок в Володиной тумбочке, а он этого не терпел и никому не позволял, прекрасно управлялся сам, без посторонней помощи. Нет, совсем не таким представлялся его поэтическому воображению приход в больничную палату той, о которой он не переставал думать все эти дни. Валентина Петровна, совершенно не видя и не слыша его душевных страданий, вытаскивала из тумбочки грязные носки и майки, запихивала в сумку. - Постираю и принесу в следующее воскресенье. И Колю с собой притащу. Ему уже попало от меня. Тоже называется друг. Не знал, что ты в больнице! Скрытый за этими словами смысл мог бы расшифровать и не такой тонкий человек, каким себя считал Володя. "Притащит с собой Колю! Очень-то он мне нужен! Это ей хочется видеть его, бывать с ним... хотя бы у меня в больнице". Валентина Петровна ушла. Володя уныло изучал лиловый букет астр. Все оттенки лилового, голубо-алого прекрасны у сирени, но не у астр. Астры хороши белые и пунцовые, особенно пунцовые, любимый Володин цвет - но только у астр... У георгинов он бывает примитивен, груб... Пунцовый цвет еще можно назвать темно-алым, темно-багряным или - еще лучше! - червленым... Червленая багряница, подбитая горностаем, - парадное одеяние русского царя... Закрыв глаза, Володя воскрешал в памяти классические густые цвета русской истории, но, как видно, за время болезни воля его ослабла: вместо государя в червленой багрянице он явственно узрел самодовольно улыбающегося Фому. "Друг? Какой он мне друг? Мы совершенно разные люди! Ничего общего..." Приподнявшись на локтях, Володя взял с тумбочки инструкцию деда Анкудинова. Старик настоятельно рекомендовал мед как надежнейшее снотворное. "Покой пьет воду, беспокой - мед", - писал дед Анкудинов убористым почерком. На ночь Володя отпил из банки несколько глотков густой, тягучей, душистой сладости, и ему показалось, что "беспокой" вправду начинает исчезать. ...В ту ночь дежурил по больнице молодой хирург, невзлюбивший Володю с первого взгляда. "У нас в больнице завелись фавориты!" - возмущался во всеуслышание молодой хирург, и его слова Володе с возмущением передавали медсестры и санитарки, которые в свою очередь невзлюбили нового врача. Тихая распря не унималась. В результате, когда ночью привезли тяжелого пациента, дежурный распорядился поместить его на пустовавшую койку в двухместной Володиной палате. Какой тут сон! Поминутно открывается дверь, приносят и уносят всевозможные аппараты, медицинский персонал драматическим шепотом обсуждает подробности загадочного происшествия на Фабричной. Часам к семи напряжение спадает. У постели неизвестного остается медсестра. Она дремлет с профессиональным мастерством, уютно свернувшись на шатком табурете. Володя привык просыпаться рано и браться за научные занятия. Но сейчас ему не хотелось тревожить медсестру. Он неслышно приподнимается на постели и начинает разглядывать соседа по палате. На плоской больничной подушке покоилась голова, сплошь забинтованная, как на иллюстрациях к "Человеку-невидимке". Но у невидимки из романа Герберта Уэллса, у несчастного Гриффина, сквозь бинты чернела пустота. А у неизвестного, подобранного в Путятине на Фабричной улице, из-под бинтов выглядывало розовое ухо - совершенно обыкновенное ухо, типичное для русского человека формы. По Володиным наблюдениям, у русских уши редко бывают крупными, с анормальным рисунком раковины, оттянутыми мочками и т.п. Чаще небольшие, мяконькие, этаким лопушком. Володя глубокомысленно рассматривал розовый славный лопушок, пробившийся на белый свет сквозь плотные бинты. Ухо человека очень молодого и вполне заурядного.Что еще? Пожалуй, невидимка достаточно упрям и скрытен. Ухо, которое сейчас пролезло сквозь бинты, у него прежде не оттопыривалось, а, напротив - было плотно прижато к голове. "Что могло случиться с этим человеком?" Володя скользнул взглядом по одеялу, и его внимание привлекли чуть высунувшиеся пальцы левой руки с плоскими, коротко остриженными ногтями. На указательном, среднем, четвертом и мизинце вытатуированы какие-то буквы. Л,Е,Н,А... Лена. "Мы еще не знаем, как зовут этого парня, но его девушку зовут Лена... Или так звали ту, в которую он был влюблен когда-то?.. Однако если сейчас он влюблен в какую-нибудь Надю, Тоню или Валю... Да, именно в Валю, очень распространенное имя!.. Но не будем отвлекаться! Если у него сейчас другая девушка, он постарался бы вытравить имя Лена..." Легкий скрип заставил Володю быстро перевести взгляд на дверь. В палату заглядывал какой-то подозрительный тип. Небритая физиономия, грязные кирзовые сапоги в красной пыли. Этот тип недавно имел дело с кирпичом. Ага, заметил, что за ним наблюдают! Что он предпримет? Подмигивает и манит корявым пальцем: мол, выйди в коридор. Володя взял костыли и поковылял в коридор. Хочешь не хочешь, а кроме него, некому установить личность раннего посетителя. Медсестра открыла глаза, увидела ковыляющего Володю и снова погрузилась в сон. Небритый ожидал Володю в коридоре, устало привалясь к стене. - Слышь, парень! - прошептал он. - Кореш мой тут лежит, с тобой в палате. Как он? - Кореш? - спросил Володя с подчеркнутым недоверием. - Я ему молочка принес! - Небритый полез во внутренний карман пиджака, вытащил бутылку с молоком. - Козье! Кости заживляет! Я и тебе, - небритый полез в другой карман, вытащил вторую бутылку. - Ты, я вижу, тоже... с травмой. Вечером еще принесу. Козье для поломанных костей лучше лекарства... - Значит, кореш... - задумчиво сказал Володя, глядя на сапоги, припорошенные красной кирпичной пылью. - Что ж... Пошли поговорим! В холле Володя с трудом опустился в низкое кресло, обтянутое искусственной кожей, и указал подозрительному на такое же кресло по другую сторону низенького столика. - Поставьте бутылки и валяйте без дураков! - Володя с умыслом взял наглый тон. С волками жить - по-волчьи выть. У него не было никакого желания вмешиваться не в свое дело, но непростительно упустить случай. Имя пострадавшего неизвестно? Сейчас мы его установим! Куприянов поставил на журнальный столик бутылки с козьим молоком - специально гонял за ним к матери! - и, деваться некуда, рассказал все как есть, по порядку, начиная с кошек. - Вся моя надежда - что он очнется и сам расскажет, - втолковывал Куприянов Володе. - Но надо успеть его спросить. Он, может, очнется всего на минуту и сразу помрет. - Куприянов замялся и продолжал, понизив голос: - Допустим, он очнулся, а никого рядом нет, кроме тебя. Ты его сразу спроси и запиши. Пока людей позовешь - будет поздно. Сам спроси и на память не надейся, запиши, а врач пускай заверит... - Куприянов подмигнул и похлопал себя по карману. - За мной не заржавеет, отблагодарю... "Вот мне отплата за наглый тон!" Володя был буквально пригвожден к позорному столбу. - Ну, зачем же вы так... - бормотал он. - Нельзя же... Вы меня не так поняли. Я верю, что вы не сбивали... На вас не лежит обязанность доказывать, что вы невиновны... Да будет вам известно, существует презумпция невиновности!.. - Володя с жаром выложил все, чему поднабрался, читая юридическую литературу. - Я должен вам сказать, что вы ведете себя неправильно. Зачем вы пришли в больницу? Допустим, что вы не преступник, которого всегда влечет к жертве преступления. Но вы явно не обеспокоены судьбой пострадавшего. Вас привело сюда стремление любой ценой добыть доказательство, что несчастный сбит не вами. Пусть он даст показания, обеляющие вас, и преспокойно отправляется на тот свет... Так, что ли? Это, дорогой мой, не криминал, но это безнравственно! Куприянов удрученно кивал головой. Перед Володей был уже не какой-то подозрительный тип, а честный шофер, попавший в сложную переделку. Да, случай на Фабричной - крепкий орешек, нешаблонная задача для опытного следователя. Фоме, надо полагать, это дело не доверят - молод, неопытен... Вернувшись в палату, Володя поставил обе бутылки с козьим молоком на окошко. В Путятине, по неписаной традиции, козоводством ведали старухи, живущие на окраинных улицах. Классическая старушечья животина. Но когда Танька была маленькой, Володя, презрев общественное мнение, завел козу Дуню, выделявшуюся вздорным характером среди всех посадских коз. Дуня стоила ему нервов, но у Таньки всегда было молоко. И Володя к нему привык, к густому, пахнущему козлятиной молоку. "С удовольствием попью!" - говорил он себе, укладываясь в постель и стараясь не шуметь, чтобы не потревожить медсестру. "Итак, я знаю уже немало, - размышлял Володя, уставясь в белый потолок. - Случай произошел на Фабричной, напротив дома некоего Ерохина. Вечерами там безобразничают мотоциклисты. Кроме того, откуда-то вдруг заявился белый "Запорожец" старого выпуска. А Фомин, прибывший на место происшествия, поднял, как показалось шоферу, с земли обломок женского гребня. При чем тут гребень?.. Все эти детали совершенно несопоставимы..." Откуда-то издалека донесся звук торопливых легких, крадущихся шагов. Они приближались. "Куприяновым не кончилось! - подумал Володя. - Еще кто-то идет сюда". Он не ошибся. Шаги замерли у двери палаты. Очевидно, идущий оглянулся. Сейчас дверь неслышно приоткроется и... Дверь не приоткрылась - отлетела настежь. В палату кинулась девчонка. - Саша! - выкрикнула она. - Саша! - и больше ничего. Закрыла лицо руками, затряслась. Медсестра вскочила с табурета: - Куда? Нельзя! - и вытолкала девчонку за дверь. Володя торопливо схватился за костыли. В коридоре медсестра возмущенно отчитывала девчонку и, судя по всему, собиралась выпроводить из больницы. - Идите в палату, - мягко сказал Володя медсестре. - Я с ней поговорю. Сидя в кресле, где перед тем сидел шофер Куприянов, девчонка ревела в три ручья. - Я так и знала... Я ему говорила... - Она всхлипывала совсем по-детски. На вид она показалась Володе Танькиной ровесницей. Зареванное лицо было ему как будто знакомо. - Вас как зовут? - Лена. "Вот, значит, чье имя он наколол на пальцах". - Успокойтесь, Лена. Не плачьте. Я вам даю слово, ничего опасного... - Он врал, как умел. Придумывал бодрые прогнозы врачей. Путался, противоречил... Лена верила каждому его слову, глядела на Володю с надеждой и благодарностью. Ему нетрудно оказалось выспросить у нее о некоем Александре Горелове. Лена познакомилась с ним в клубе на танцах. Саша учился в вечерней школе, а она в дневной. Он очень упорный! Очень гордый! И самостоятельный! Родители у него умерли, бабушкина пенсия маленькая, он уехал из Нелюшки в город, работал на фабрике грузчиком. Все грузчики пьяницы, а он нет. Он очень серьезный, все обдумывает заранее. С Леной договорился, что сначала надо окончить школу, потом он отслужит в армии... Демобилизовался Саша весной, в мае. Поступил в механический, слесарем... Володя слушал и незаметно приглядывался к Лене. Типичная современная девица... Володя полагал, что современный девичий характер ему прекрасно известен. Слава богу, одну юную современницу вырастил, воспитал и даже выдал замуж... Таньку, бывало, просишь сбегать за хлебом, она не выйдет за калитку, пока не "сделает себе лицо", как это у них называется. Вот и у Лены спозаранку губы подмазаны. А пудра и растушевка глаз, увы, смыты слезами... Теперь взглянем на одежду. Голубые импортные джинсы, кожаный пиджачок. Одежда модная, дефицитная и дорогая. В ушах сережки с аметистами - настоящими. На руке золотой перстенек с рубином... Д-да... Володе вспомнился дешевый шик звезды самодеятельности Веры Каразеевой. У Лены требования и возможности иные. Высокие требования! При нынешней осведомленности не только девчонок, но и парней о ценах на джинсы и все прочее - главным образом не магазинных ценах, а из-под полы - каждый, следовательно, надевает на себя не просто модные вещи, а точнейшую цифровую информацию для других, сколько он или она стоит... Д-да... Не слишком ли дорога эта девчонка для слесаря Горелова? "Стоп, стоп! - мысленно воскликнул Володя. - Размышления и обобщения - потом. Сейчас мне нужны факты. Только они заслуживают доверия. Факты - оружие мыслителя... Я чуть не упустил одно важнейшее обстоятельство: откуда она узнала про несчастье с Сашей? Вот именно, откуда! Ведь на Фабричной его никто не опознал!" Вопрос Володи явно смутил Лену. - Мне тетя Луша сказала, нянечка. "Беги, говорит, твоего Сашу привезли". Ну, я и прибежала. Объяснение простое и убедительное. Есть такая тетя Луша, работает в больнице по ночам. Но почему Лена отвела глаза, давая ответ? - Я пойду? - по-детски попросила она. - Вы мне сможете позвонить на работу, когда Саша... - Лена подавила всхлип. - Мне очень нужно ему передать... Одну вещь... То есть просьбу... - Напишите, я передам, - предложил Володя. Лена достала из дорогой кожаной сумки записную книжку, шариковую ручку в виде папиросы, что-то написала, вырвала листок. - Вот мой телефон. Позвоните, пожалуйста, когда Саша... Меня позовут. Скажите - Лену Мишакову. - Непременно! - Володя положил листок в карман больничной куртки. Вот, значит, какие важные тайны. Ничего не написала, предпочла дать номер телефона. О чем-то она хочет предупредить своего Сашу. Любопытно... И эти слова, которые у нее вырвались сквозь рыдания: "Я так и знала... Я ему говорила..." О чем же могла знать и предупреждать Сашу Горелова Лена Мишакова? Мишакова, Мишакова... Володя мысленно представил себе два дома на одном участке, обнесенном новым забором из металлической сетки. Посад, улица Лассаля, 14. Участок Мишаковых, родных братьев. Один из них жил в старом рубленом доме, доставшемся от родителей. Другой долго где-то пропадал и, вернувшись, отгрохал себе великолепный каменный особняк с мансардой. В Посаде братьев отличали как Мишакова-Бедного и Мишакова-Богатого. Надо полагать, Лена дочь богатого, а не бедного. Хотя как знать, как знать... "Покой пьет воду, а беспокой - мед", - возбужденно бормотал Володя, ковыляя по коридорам больницы в поисках тети Луши. Она мыла пол в процедурном кабинете, ожесточенно орудуя шваброй. К нянечке со шваброй лучше не подступайся, но Володю снедало любопытство, он пошел на самую низкую лесть, и тетя Луша смягчилась. - Я и говорю Лене: "Беги скорей на второй этаж, плох твой Саша". И палату сказала, где он лежит. - Вы ходили к ней домой? - уточнил Володя. - Домой? Есть мне время бегать! Ты мою норму знаешь?! - Тетя Луша энергично занялась мытьем, перестала замечать Володю и даже мазнула шваброй его по ногам. С большим трудом он улестил ее, выслушал долгие жалобы на неуважение со стороны больных и врачей к труду нянечек, вспоминая при этом благородную мечту Лехи из XXI века, и наконец тетя Луша вернулась к интересующему Володю вопросу: - Некогда мне бегать. Да и откуда мне знать, кого привезли? Лицо завязанное, документов, говорят, никаких... И на Фабричной его никто не знает. Все говорили - наверное, не здешний, чужой... А утресь я вестибюль мыла... Смотрю - Лена бежит. И сразу ко мне: "Тетя Луша, к вам Сашу не привозили?" Я и догадалась. "Беги, говорю, скорей на второй этаж..." - Тетя Луша отставила швабру, вынула из кармана синего халата марлевую салфетку, высморкалась. - Ну просто лица на ней не было. Любит, значит. Она с Сашей уже третий год. Отец против, не хочет, чтобы она выходила за Сашу. Да ты отца ее знаешь, Мишаков Павел Яковлевич. - Это который - богатый или бедный? Тетя Луша осуждающе съежила губы в гузочку. - Болтают без толку. А я не знаю, не скажу, который беднее, который богаче. Мне все едино. В старом дому живет Анатолий Яковлевич, он бездетный. В новом - Павел Яковлевич, у него детей двое - Лена и Виктор. Я Анатолия и Павла мальчишками вот этакими помню. Павел - добрая душа, Анатолий - завистник. С родным братом родительского дома не поделил. Павел судиться не стал, построил себе другой, за свои кровные денежки... - Тетя Луша раскипятилась: - Так ты скажи родному брату спасибо! Нет, от Анатолия не дождешься! Одной матери дети, а разные. Лена с моими девчонками дружит, как-то слышу, говорит: "Дядя Толя Сашу хвалит, а отец ни в какую, не согласен..." Я и подумала про себя: Анатолий нарочно Сашу хвалит, чтобы Павлу насолить, Лену с отцом поссорить... "Нет, значит, мира за прекрасным новым забором, - думал Володя. - Кипят страсти. И тетя Луша вряд ли выступает как бесстрастный свидетель. Уж я-то свой Посад знаю. Сложнейшая система симпатий и антипатий, родства, вражды, давних счетов и новых распрей..." Больница начала просыпаться. По всем этажам пролетел легкий трепет, как в лесу, когда приближается гроза. Володя понял, что идет Галина Ивановна, главный врач. Прекрасно! Сейчас он отправится к ней, попросит ее сообщить в милицию данные о Горелове. "Моя миссия на этом заканчивается", - сказал себе Володя. Твердо и неумолимо. III В половине девятого нашелся "Запорожец" зубного техника Галкина. Машина была брошена на шоссе, ведущем к магистрали Москва - Ленинград, в кустах неподалеку от автобусной остановки. Возможно, что похититель - или похитители - уехал автобусом или в Путятин, или в поселок леспромхоза. Шансов, что кто-то обратил на него - или на них - внимание, очень мало. Сезонники леспромхоза народ с бору по сосенке, друг друга толком не знают. "Запорожец" оказался в полной исправности, у Галкина ничего не пропало, да там и пропадать нечему - хлам и старье. Осмотр машины ничего примечательного не дал. Найдена записная книжка Галкина, в которой он ведет строгий учет километража и горючего. Судя по записям Галкина, похититель - или похитители - проехал только расстояние от дома Галкина до места происшествия на Фабричной, а оттуда до того места на шоссе, где машину оставили, не потрудившись хоть как-то замаскировать в кустах, а на самом виду. - Думаю, что угнали из озорства, - сказал в заключение Фомину инспектор ГАИ. - Не более того. - Я тоже так считаю, - заявил Фомин. Как он и предвидел, начальство поручило ему расследование случая, происшедшего ночью. - Не стоит валить происшествие на Фабричной и угон "Запорожца" в одну кучу! - И добавил скороговоркой: - В сводку я записал отдельно, хотя связь тут возможна. Сдав дежурство, Фомин отправился по адресу, продиктованному Галиной Ивановной. Дом Э 36 на Пушкинской улице представлял из себя городскую достопримечательность. Первый этаж и полуподвал - кирпич, старинная русская кладка. Второй этаж - великолепный сруб и деревянные кружева. В обоих этажах - уйма жильцов. Они осаждали горсовет жалобами на ветхость дома, требовали сноса, рассчитывая перебраться в микрорайон, в новые дома со всеми удобствами. Но городская интеллигенция во главе с директором музея Ольгой Порфирьевной встала на защиту ценнейшего памятника русского провинциального зодчества XIX века. Хотя денег на реставрацию у горсовета пока не было и в ближайшее время не предвиделось, дом, к общему негодованию жильцов, решили сохранить и отныне запретили портить исторический облик строения обыкновенным ремонтом. Если бы Фомин обладал склонностью Володи Киселева к тонким наблюдениям, он бы, свернув под шатровые ворота - тоже являющиеся шедевром архитектуры,- всерьез и надолго призадумался над микромиром дома Э 36 с его палисадником, скамеечками, бельевыми веревками лавочкой напротив ворот, где ежевечерне заседал Пэн-клуб - так у путятинских остряков назывались посиделки пенсионеров. Но Фомин был Фоминым. Он просто-напросто пересек двор по прямой, спросил у старух, где живут Шменьковы, и ни о чем больше не спрашивал - направился по указанному маршруту: вверх по лестнице на второй этаж, там налево, направо, опять налево - до двери, обитой клеенкой коричневого цвета. Шменьковы - муж и жена, тихие старички из фабричных служащих, - встретили сотрудника милиции в крайнем расстройстве. Они уже знали про несчастье с квартирантом. Полчаса назад к ним прибежала Лена, его невеста, и обо всем рассказала. Они помогли Лене собрать для Саши, лежавшего в больнице, самое необходимое - бритву, мыло, зубную щетку, носовые платки. Фомин подумал про себя, что Горелову все это вряд ли скоро понадобится, но старичкам не сказал. Пускай остаются в уверенности, что с квартирантом ничего опасного. Шменьковы разговаривали с Фоминым настороженно. В Путятине старые люди, особенно из служащих, предпочитают сначала пораскинуть умом так и сяк, а уж после пускаться в откровения. Вот и Шменьковы. Вроде бы никакого криминала за квартирантом нет, рассказывай о нем все, что знаешь, что приходит на память. Нет, не станут! Дай им хотя бы денек, чтобы каждое слово наперед обдумать и обсудить, чтобы выслушать советы умных людей относительно того, о чем можно говорить, а о чем - упаси тебя бог! - нет. Комната, в которой жили старички, произвела на Фомина впечатление крайне запущенной, но сами Шменьковы, очевидно, не замечали черных трещин на потолке, пятен на обоях, пыльной седины под шкафом, буфетом и комодом... Да и приучается человек в старости не видеть беспорядок, если не хватает сил с ним воевать. На фоне общего запустения, стариковской небрежности выделялся фикус с промытыми до глянца листьями и буйно цветущая, ухоженная герань на подоконнике. Да еще комната квартиранта светилась новыми ядовито-желтыми обоями - из самых дешевых. Заглянув к квартиранту, Фомин увидел, что комнатка совершенно крохотная, в ней еле поместились никелированная кровать с шишечками и шифоньер. - Мебель вся наша, - пояснил старичок. "Зачем Горелову понадобилось снимать комнату? Да еще такую? - подумал Фомин. - Сейчас парню не проблема устроиться в общежитии..." - Мы не против... Живи, только тихо... - скрипел старичок. - И насчет вина... у нас ни-ни... Он слово дал: "Не пью". И не обманул, оказался вправду непьющий. Поздно приходил - это было, скрывать не станем, но вел себя тихо, снимал обувь. Без спросу ничего не трогал - обязательно просил разрешения. Стирал себе сам. Ремонт у себя произвел на свои деньги - у нас таких возможностей нет. Мы от него не требовали, упаси боже. Саша сам предложил: "Сделаю ремонт, небольшой". Побелил, обоями оклеил, столярку подновил... - Обои вы вдвоем клеили! - вставила старушка. Старичок недовольно кашлянул: не встревай! - Все сам! - повторил он с нажимом. - На свои деньги!.. Потом приходит, ставит на стол торт "Полярный" за рубль двадцать и говорит, что надо отметить окончание ремонта. Посидели, то да се... Он и сказал нам, что подумывает жениться. - Тут мы и поняли, почему он за ремонт взялся! - заметила старушка. Хозяин остерегающе кашлянул. - Ты не забегай, я по порядку... Мы, конечно, ответили ему напрямик. Так, мол, и так, уговор был с холостым, одиноким мужчиной. Саша на наш отказ без всякой обиды, просил подумать, не торопиться, учесть, что Лена работает в зубной больнице - если нам надо на прием к врачу или к протезисту, Лена всегда устроит. А пол помыть в коридоре или лестницу, то это, говорит, мы с женой возьмем целиком на себя. - Как же! Будет она мыть! - обронила старушка. Старичок недовольно кашлянул. - Лену вы давно знаете? - спросил Фомин. - Не так чтобы очень, - сказал старичок, - но приходила... Иногда. - Лена ему не пара! - упрямо возвысила голос старушка. - Избалованная, привыкла дома на всем готовом. У ее родителей свой дом в Посаде. Может быть, знаете - Мишаковы. Старичок встревоженно заперхал. - Ты лишнего не наговаривай! Наше дело отвечать на правильно поставленные вопросы. Фомин спросил хозяев, не знают ли они, с кем дружил Горелов. Его друзьям надо передать, что он в больнице, пускай придут, проведают. Старички ужасно всполошились. Оказалось, никаких друзей Саши они не знают и передать им поэтому ничего не могут. Саша парень тихий, скромный, не похожий на нынешних парней, он ни с кем не дружил, никого к себе не водил. Несомненно, старички хотели выставить своего квартиранта в лучшем свете. Значит, они хорошо относились к Саше Горелову. Но все ими сказанное почему-то оборачивалось не в пользу Саши. Перед уходом Фомин попросил разрешения еще разок заглянуть в уютную, как он выразился, комнату квартиранта. Несомненно, Горелов приложил все силы, чтобы Лене - избалованной! - тут понравилось. Тесно, бедновато, но чисто. Вот только дверь... Дверь Фомина смущала. Саша окрасил ее только со стороны своей комнаты. Другая сторона, обращенная в комнату хозяев, оставалась ободранной, грязной. Фомин закрыл дверь, открыл, опять закрыл... Мелочь, но неприятно. Если уж взялся красить - не зажимайся, мажь обе стороны. "Значит, Горелов собирался жениться... - размышлял Фомин по пути с Пушкинской на Фабричную, где помещалась зубная лечебница и где работала невеста Горелова Лена Мишакова. - Собирался жениться, поэтому снял каморку у Шменьковых. Снял один - холостому мужчине сдают охотней, чем семейной паре. Прижился, показал себя тихим, непьющим. Возвращаясь поздно, снимал обувь, чтобы не беспокоить хозяев... Затем потратился на ремонт и только тогда сказал, что хочет привести жену... Серьезный характер!.. Однако зачем все это, если у родителей невесты в Посаде собственный дом?" На углу Пушкинской и Фабричной Фомин встретился со знакомой сотрудницей фабричного отдела кадров. Ему нередко приходилось обращаться к ней по делам службы. Женщины из отделов, ведающих кадрами, обычно знают о множестве людей все, что положено, и еще немало сверх положенного. По наблюдениям Фомина, мужчинам-кадровикам такое "сверх" дается в более скромных дозах. Знакомая Фомину Мария Ивановна шла, держась за щеку. Она не спала всю ночь из-за адской зубной боли. Фомин все же рискнул спросить Марию Ивановну, не помнит ли она слесаря Горелова, недавно вернувшегося из армии. Глядя на Фомина страдальческими глазами, она ответила, что прекрасно помнит Александра Горелова еще с той весны - шесть лет назад, - когда он явился на фабрику из Нелюшки и сказал, что хочет поступить на работу. Горелову еще не было шестнадцати, отдел кадров не имел права его принять. - Ты сам знаешь, - Мария Ивановна на время даже забыла про зубную муку, - комиссия по делам несовершеннолетних направляет на работу трудных подростков. А у Горелова - я прекрасно помню его табель за восьмой класс - не было ни одной троечки. Сейчас материальное положение не причина для того, чтобы бросать школу. А если уж решил бросить - иди, работай у себя в колхозе. Что-то он, мне кажется, хитрил... И ведь добился своего: дошел до директора, мы его взяли подсобником. С обязательством учиться в вечерней школе. Общежитие предоставили - все честь по чести... - Общежитие? - Фомину невольно вспомнилась комнатушка с желтенькими обоями. - Где же ему еще жить? - сердито спросила Мария Ивановна. - Только в общежитии. Ох, сил моих больше нет!.. Так и дергает... А тут еще ты со своими вопросами!.. Ну, работал он. Подсобником. Я его вызываю: "Пойдешь учеником слесаря в механический!" Другой бы обрадовался, а Горелов отказался. Наотрез! Мол, пока он учится по вечерам, ему удобнее быть подсобником, на односменной работе. Мы проверяли - он действительно учился в вечерней школе. Потом в армию ушел... Ох, зуб болит! Не мучай ты меня, Коля... Что тебе еще надо о нем знать? Ну, вернулся после армии. Я смотрю его документы - оказывается, Горелов закончил перед призывом автомобильные курсы, в армии работал шофером. Вот, думаю, повезло парню. У нас в транспортном одного шофера посадили - в пьяном виде сбил человека. Так что пожалуйте, товарищ Горелов, есть для вас работа по специальности. И что ты думаешь, он мне спасибо сказал? Как бы не так... Ох, господи! Что за мука такая - зубы! А тут еще ты с вопросами!.. Не пошел он в транспортный. "Хочу, говорит, в механический, учеником слесаря". Словно бы в насмешку просит то место, на которое мальчишкой не согласился. И улыбочки строит. Нам в кадрах со всякими приходится разговаривать. То какой-нибудь алкаш права качает, то зазнавшийся молодой специалист прямо с ножом к горлу: "Не обеспечите квартирой, завтра же уеду!" Ничего... Умеем с каждым находить общий язык. Но такого несговорчивого, как Горелов, я еще не встречала. Три часа его воспитывала - не нашли общего языка. Пришлось направить учеником слесаря в механический. - Значит, место там было? - Ну, было! - простонала Мария Ивановна. - Ох, зуб еще сильнее разболелся! И в кого ты, Коля, такой беспонятливый? У тебя же вся родня работает на производстве. У нас всюду люди требуются... Слесари, наладчики, электрики... Все нужны! Ткачихи, прядильщицы, мотальщицы... Вахтеры, грузчики, уборщицы... Мы в кадрах не для мебели посажены, мы соображаем, кого куда направить. У меня стаж тридцать лет... - Лицо Марии Ивановны перекосилось от ужаснейшего приступа боли. - В общем, присылай запрос, как положено! - процедила она, и Фомин отступился. Встречные взглядывали на нее с сочувствием. И на Фомина - как ему казалось - очень жалостно. У него, наверное, был вид человека, страдающего от зубной боли. Хотя на самом деле у Фомина все тридцать два зуба были абсолютно здоровехоньки. Его мучили размышления о Горелове. Фомин привык получать от Марии Ивановны простые и категорические характеристики рабочих и служащих Путятинской мануфактуры, когда ими почему-либо начинала интересоваться милиция. О хороших людях Мария Ивановна подбирала исключительно положительные сведения. О плохих у нее находилось что-нибудь отрицательное. Ни о ком и никогда она не говорила так странно, как о Горелове, которому ставила в вину и то, что он рано пошел работать, и то, что он хорошо учился. Казалось бы, возвращение после армии на родное предприятие - факт совершенно положительный. Но у Марии Ивановны и здесь Горелов выглядел эгоистом. Фомину был прекрасно известен характер Марии Ивановны. Уж если даже ей не удалось переломить Горелова... В пропахшем лекарствами вестибюле поликлиники Мария Ивановна приостановилась, отняла ладонь от вспухшей щеки: - Ты все-таки объясни, для чего тебе сведения о Горелове. На чем он попался? - Горелов? - Фомин слегка оторопел. - Ни на чем... Она не стала слушать дальше, свирепо глянула на Фомина, безнадежно махнула на него рукой - эх, Коля, Коля! - и поплелась в глубь белого коридора. Фомин хмуро глядел ей вслед. "Уж если у вас, Мария Ивановна, так сильно дергает зуб, то и не говорили бы со мной про Горелова. В его характеристике у вас все перекосилось..." Но тут он вспомнил, что у старичков Шменьковых тоже как-то неладно получалось в рассказах о Горелове. Тоже какой-то перекос. Вроде бы они его хвалили за скромность, уважительность, а получалось, что он ни с кем не дружит и к старичкам подкатился не без хитрости. "Интересно, каким мне обрисует Сашу Горелова его невеста, Лена Мишакова", - подумал Фомин, заглядывая в регистратуру, помещавшуюся за перегородкой из толстого матового стекла. Там хозяйничали три юных создания в безупречно белых халатах и накрахмаленных изящнейших шапочках. Хоть сейчас снимай их для кино. Появись в регистратуре человек с кинокамерой, они бы молниеносно сумели изобразить кипучую деятельность ради спасения человеческих жизней. А пока что одна, сердито покрикивая в окошечко, вела запись больных, вторая праздно сидела на подоконнике, третья, прилежно высунув язык, подсинивала веки. Которая же из них Лена Мишакова? Фомин не стал испытывать свою проницательность. Он просто-напросто кашлянул и сказал: - Мне бы Лену Мишакову... На минутку... - Сюда посторонним нельзя, - огрызнулась та, что сидела на подоконнике. - Зачем вам Мишакова? - На Фомина с любопытством уставились два разных глаза - с подкрашенным веком и с полуподкрашенным. - Вы откуда? - нервно спросила та, что вела у окошка записи. Фомин понял, что она и есть Лена Мишакова. Молча вытащил удостоверение, развернул. - Что вам от меня нужно? Я ничего не знаю! - И на очередь: - Подождите! Что за народ такой! - Я тоже ничего не знаю, - признался Фомин. - Саша Горелов в больнице, с ним я все еще не имел возможности побеседовать. Не могли бы вы мне сообщить, где он был вчера вечером, с кем встречался? - Конечно, может! - уверенно ответила за Лену девушка с разными глазами. - Но, конечно, не здесь! - уточнили с подоконника. - Лен, проведи товарища в рентгеновский кабинет. Там сейчас свободно. За стеклянной перегородкой нервничала очередь, слышались гневные возгласы. Но по эту сторону была своя жизнь. Там, за перегородкой, могли говорить что угодно, нервничать и протестовать, тут, внутри, на посторонние шумы не реагировали. Это был чисто служебный навык. Фомину приходилось наблюдать его всюду, где поставлены прилавки, перегородки, окошечки. Даже воздух с той и с другой стороны какой-то неодинаковый. Снаружи плотный, а внутри разреженный, как на горных вершинах. Лена встала, девушка с подоконника села на ее место и ледяным голосом попросила первого из очереди не совать глупую голову в окошечко. Затем критически оглядела Лену и посоветовала поправить воротник халата. Лена подергала за воротник, ей пришла на помощь девушка с разными глазами. - Ты, главное, не волнуйся, - наставляла она, деловито поправляя на Лене шапочку. - Держи себя в руках. - Седуксен прими. - Другая заботливо протянула Лене таблетку и мензурку с водой. Фомин ждал, все больше мрачнея. Сборы на беседу обещали какие-то чудовищные признания. За перегородкой все громче возмущалась очередь. Лена медленно и осторожно положила таблетку на острый розовый язык, поднесла к губам мензурку с водой. По судорожным глоткам было видно, что Лена трусит предстоящего разговора.