спаривать предусмотрительности матери. - Видя, что вы постоянно заняты поездками на корабль, - прибавила она, - я подумала, что вам некогда будет устроить огород. И потому я приняла эту заботу на себя. Я воспользовалась полем из-под картофеля и, чтобы преобразовать это поле в огород, мне стоило только замещать каждое вырванное нами растение несколькими семенами. Я поздравил жену с отличной мыслью. Фриц, желая обрадовать мать, сообщил ей о найденной нами пинке. Но наши поездки в море причиняли жене слишком большое беспокойство, чтобы она могла порадоваться тому, что у нас будет для них лишнее средство. Однако она несколько успокоилась, когда я объяснил ей, что так как эти поездки неизбежны, то для нас же безопаснее будет ездить на настоящем судне, чем на негодных плотах из бочонков и бочек. С наступлением ночи я отправил всех спать, объявив детям, что завтра научу их новому ремеслу. XIII ПЕКАРНЯ Едва проснувшись, дети, возбужденные моими вчерашними последними словами, торопились выведать у меня, какому новому ремеслу я хочу научить их. - Ремеслу булочника, - отвечал я. - Но, - вскричал Жак, - у нас нет ни печи, ни муки! - Муку мы добудем из маниоковых корней, а печь заменим сковородами, привезенными вчера с корабля. Так как удивленные взоры детей, казалось, требовали более подробных объяснений, то я рассказал детям свойства маниоковых корней и употребление их дикими народами. Я попросил жену изготовить мешок из парусины, между тем как дети, снабженные терками, ожидали моих дальнейших указаний, готовые приняться за дело. Корни маниока были тщательно вымыты. Я роздал их мальчикам и научил как тереть эти корни, предостерег детей, чтобы они пока не пробовали их на вкус. Дети ревностно принялись за работу, посмеиваясь своему новому ремеслу, и вскоре наготовили изрядное количество муки, которая походила на сырые опилки. - Это великолепное блюдо отрубей, - смеясь сказал Эрнест, не прерывая своей работы. - В первый раз слышу, - подхватил Жак, - чтобы можно было готовить хлеб из редьки. Даже жена, по-видимому, сомневалась в моем искусстве в качестве пекаря. И потому, сшив по моей просьбе мешок, она поставила на огонь картофель на случай, если мой опыт не удастся. Но я не терял бодрости. - Перестаньте смеяться, господа: вы не преминете сознаться в достоинствах маниока. Он составляет главную пищу многих племен Нового Света и даже некоторыми европейцами предпочитается пшеничному хлебу. Не обещаю вам сегодня же хорошо поднявшихся пирогов; но дам вам, по крайней мере, образчики, которые дозволяют нам судить о питательности маниока, если только нам попались хороший вид и здоровые особи. - Значит, есть несколько видов маниока? - спросил Эрнест. - Насчитывают три вида - ответил я. - Первые два вида, если их употреблять в пищу сырыми, очень вредны; третий вид совершенно безвреден. Но первые предпочитаются, потому что они дают больше корней и поспевают скорее. - Как! - вскричал Жак, - растение ядовитое предпочитают безвредному; да это безумие! Что до меня, то я заранее отказываюсь от твоих ядовитых пирогов. - Успокойся, трусишка, - сказал я, - нашу муку, прежде употребления ее в пищу, достаточно сильно выжать, чтобы ничего не бояться. - Зачем же выжимать ее? - спросил Эрнест. - Чтобы лишить ее яда, который содержится только в соку. По удалении же яда, остается пища весьма здоровая и вкусная. Впрочем, из предосторожности, мы станем есть наши пироги не раньше, как испытав их на обезьянке и курах. - Но, - живо возразил Жак, - мне вовсе не хотелось бы отравить нашего Кнопса. - Не бойся, - сказал я, - уже не в первый раз твоя обезьянка послужит нам в пользу своим природным инстинктом. И могу тебя уверить, что если пища, которую мы дадим ей, будет содержать яд, то обезьянка не станет есть ее, а, едва отведав, бросит. Успокоенный моими словами, Жак взял свою терку, которую отложил было, и снова принялся за работу. Скоро запас наш показался мне достаточным. Эта сырая мука была сложена в парусинный мешок, сшитый женой, и я завязал его отверстие. Для выжимки муки я сложил несколько досок под корнями одного из деревьев. Мешок с мукой был положен на доску и накрыт другой; на один конец последней я положил камни, куски железа и другие очень тяжелые предметы; противоположный конец я стал нажимать при помощи рычага, пропущенного под один из корней дерева. Вскоре из мешка потек обильный сок. Дети были изумлены успехом моего изобретения. Когда сок перестал течь, дети стали торопить меня приняться за приготовление хлеба. Я ослабил их нетерпение, сказав, что в этот день мы приготовим пробный пирог для животных. Я разложил муку на солнце, чтобы просушить ее; потом взял небольшое количество муки, замесил его на воде, тщательно вымесил тесто и приготовил из него лепешку, которую поставил, на одной из наших сковородок, на огонь. Вскоре поспела лепешка, запах и цвет которой обещали нам лакомый кусочек. Потребовалось все мое влияние, чтобы воспрепятствовать детям отведать лепешки. - Как она хорошо пахнет! - сказал Эрнест: - как жаль, что ее нельзя съесть. - Папа, дай мне маленький кусочек! - воскликнул Жак. - Самый маленький, - прибавил Франсуа, показывая кончик мизинца. - Что же, разве яд уже не пугает вас, лакомки? - спросил я. Кажется, мы можем сделать опыт. Но благоразумие требует, чтоб мы предварительно узнали мнение Кнопса. Когда лепешка простыла, я накрошил ее перед обезьяной и курами, и с удовольствием увидел, что они стали жадно глотать крошки. Однако испытание муки нами самими я отложил. И потому голод детей, сильно возбужденный запахом и заманчивым видом лепешки, был утолен картофелем. Во время обеда разговор, естественно, коснулся нового открытия. Я рассказал детям, что маниоковый хлеб зовется обыкновенно кассавой, и сообщил сведения об известных мне ядах, стараясь излагать дело как можно проще. Я предостерег детей от плодов маншинеля ядовитого, который мог встретиться на нашем острове. Я описал эти опасные плоды, чтобы дети не соблазнились их привлекательным видом. В сотый раз я закончил свой рассказ просьбой, чтобы дети не ели ничего, им незнакомого. После обеда мы пошли посмотреть, не случилось ли чего с нашими курами от маниокового хлеба. К немалой радости нашей все они оказались здоровыми; прыжки Кнопса при нашем приближении также удостоверяли нас, что и его здоровье не потерпело. Затем я предложил приняться вновь за печенье. "За работу! - воскликнул я, - и дружно!" Я роздал необходимые орудия. Дети чуть не прыгали от радости. В минуту были зажжены костры и поставлены квашни. Дети изо всего делают игру, и потому лепешкам были преданы самые разнообразные формы. Затем лепешки были положены на сковороды, поставлены на огонь и испечены. И так как куры наши были по-прежнему здоровы, то каждый принялся есть испеченный им хлеб. Хлеб этот показался очень вкусным, особенно накрошенный в молоко. С самого прибытия нашего на остров у нас не было такого вкусного обеда. Лепешки, подгоревшие или неудавшиеся по другим причинам, были розданы нашим домашним животным, которые поели их с видимым удовольствием. Остальная часть дня была употреблена на перевозку, на тачках, предметов, оставленных нами на плотах. XIV ПИНКА Меня сильно занимала найденная на корабле пинка, и я не отказывался от намерения завладеть ею. Хотя жена и продолжала тревожиться нашими поездками на море, но мне удалось уговорить ее отпустить со мной на корабль трех старших сыновей, так как для задуманного мною дела требовалось много рук. Обещав жене, что мы возвратимся в тот же день, и захватив с собой большой запас маниоковых лепешек и вареного картофеля, а также пробковые пояса, которые должны были, в случае несчастья, поддерживать нас на воде, мы отправились. Сейчас по прибытии на корабль мы собрали все предметы, которые могли быть полезны нам, - чтобы не возвращаться с пустыми руками. Затем мы стали рассматривать пинку, и я с удовольствием заметил, что все ее части были занумерованы и что при терпении нам будет возможно составить ее. Но наибольшее затруднение представлял спуск пинки на воду из теперешнего помещения, потому что о переноске огромных главных частей пинки на какую-либо другую верфь нечего было и думать, так как этот труд превышал наши соединенные силы. Я долго перебирал про себя различные способы и вслед за тем отказывался от них; наконец, утомленный этой нерешительностью, я положился на случай и позвал детей, чтобы они помогли мне сломать топорами перегородку, окружавшую пинку. Вечер застал нас за неоконченной работой, но желание обладать удобным судном поддерживало наше рвение, и мы обещали друг другу завтра вернуться к делу, чтобы окончить его. Рассчитывая на данное им слово, жена и Франсуа ожидали нас на берегу. Жена объявила мне, что она решилась покинуть Соколиное Гнездо и поселиться в Палатке на все время, пока будут продолжаться наши поездки на корабль. Я благодарил ее тем искреннее, что знал, как нравилось ей Соколиное Гнездо. Мы сложили к ее ногам привезенные нами запасы, именно два бочонка масла, три бочонка муки, мешки рису, пшеницы и несколько домашней утвари, и она приняла их с живым удовольствием. Наши поездки на корабль повторялись и длились не менее недели. Каждый день мы отправлялись ранним утром и возвращались лишь к закату солнца, а каждый вечер веселый ужин, сопровождаемый длинной беседой, заставлял нас забыть дневные труды. Однако нам удалось составить пинку; она была построена легко, красиво, снабжена на носу маленькой палубой и вполне оснащена. Мы осмолили ее снаружи и даже прикрепили обе маленькие пушки на задней части палубы. Наше маленькое судно чрезвычайно нравилось нам; но мы не знали, каким бы способом спустить его со средней палубы корабля на воду. По толщине стен корабля нельзя было бы и думать о том, чтобы проделать в них отверстие для пинки; тем не менее нам очень не хотелось лишиться плода стольких трудов. Наконец, решившись на крайнее средство, я приступил к его исполнению, не говоря о том ни слова своим сыновьям. Я взял ступу, подобную тем, которые употребляются на кухнях, и толстую доску и принялся устраивать разрывной снаряд. В доску я всадил железные крючья, а на ней выдолбил бороздку, в которую вставил пушечный фитиль такой длины, чтобы он мог тлеть два часа. Я положил в ступку пороху и накрыл ее доской, крючья которой захватили ручки ступки. Засмолив щель между доской и ступкой, я устроил таким образом большую петарду, которая, разорвавшись, должна была проломить проход из пространства над средней палубой, где стояла пинка, на поверхность моря. Я поместил свою петарду в отделении корабля, где стояла пинка, зажег фитиль и поспешно удалился от корабля с детьми, не сообщая им своего предприятия, на успех которого не мог рассчитывать. Когда мы прибыли к Палатке и принялись за разгрузку привезенных вещей, мы услышали страшный взрыв. Жена и дети с удивлением переглянулись. - Это выстрел с погибающего корабля, - сказал Фриц, - отправимся ему на помощь. - Нет, - возразила мать, взрыв слышался со стороны нашего корабля; вы, вероятно, заронили на нем огонь, который достиг бочонка с порохом. Я притворился, что разделяю ее предположение, и предложил своим сыновьям тотчас же вернуться на корабль, чтобы удостовериться в происшествии. Они вскочили на плот из чанов, и так как любопытство заставило их напрячь все силы, то мы в весьма короткое время приблизились к кораблю. Прежде, нежели пристать к нему, мы объехали его, и я с удовольствием заметил, что с него нигде не поднималось ни огня, ни дыма. Наконец мы подплыли против огромного отверстия и в нем увидели пинку, хотя поваленную набок, но не поврежденную. Кругом море было покрыто щепами, и дети, которые огорчились этим обстоятельством, не могли объяснить себе высказываемой мною радости. - Победа! - воскликнул я, - теперь пинка наша! Тогда я объяснил детям употребленное мною средство, и они восторгались моей счастливой мысли. При помощи блока и валиков, подложенных под киль пинки, нам удалось, наконец, соединенными силами, спустить ее на воду, и мы увидели ее красиво покачивающуюся на море. Вид этого судна с его двумя пушками, запасом пороха, ружьями и пистолетами, вызвал в детях воинственные мысли. Они уже мечтали об истреблении дикарей, которые могли напасть на нас. Однако я убедил их, что нам следовало благославлять Провидение, если оно избавит нас от необходимости прибегать к военной силе и кровавым образом доказывать нашу едва родившуюся отвагу. Нам оставалось оснастить наше судно, снабдить его мачтами и парусами. Но так как день был на исходе, то работу эту пришлось отложить. Кроме того, мы согласились не говорить ничего матери, желая изумить ее торжественным появлением пинки в заливе Спасения. На окончательное снаряжение пинки потребовалось еще два дня. Когда, наконец, все было готово, я подал знак к отплытию. Я правил рулем. Эрнест и Жак поместились подле пушек, намереваясь выстрелить из них по нашему прибытии в залив. Фриц управлял парусами. Попутный ветер гнал нас к берегу. Пинка скользила по воде черезвычайно быстро, хотя и тащила привязанный к ней плот из чанов. Когда мы уже приблизились к берегу на небольшое расстояние, Фриц, которому было предоставлено командование судном, крикнул пушкарям: "Э 1, пли! Э 2 пли!" Вслед затем раздались выстрелы, и окрестные скалы повторили их. В то же время Фриц выстрелил из двух пистолетов, и мы испустили радостные крики. Вскоре мы пристали к берегу, где уже нас ожидали моя жена и маленький Франсуа. Выстрелы испугали их, а вид нашего судна изумил в высшей степени. - Здравствуйте. - сказала жена, - но, пожалуйста, не пугайте меня впредь так сильно. Ваша артиллерия нагнала на нас ужас. Я не знаю, куда я готова была спрятать маленького Франсуа, если б вслед за выстрелами я не услышала ваших криков. Ваше маленькое судно очень красиво и, по-видимому, крепко и удобно, и мне кажется, что в случае нужды я даже решилась бы сесть в него и пуститься в море, которого, однако, я по-прежнему боюсь из-за вас. - Мама, - сказал Фриц: - пожалуйста, взойди на пинку, хоть на минуту. Мы назвали ее твоим именем; взгляни, над каютой капитана написано: "Елизавета". Жена поблагодарила за эту внимательность и взошла на пинку. Все мы прошлись по судну к великому удовольствию детей, победивших боязливость матери. Когда мы высадились, жена сказала: - Не подумайте, чтобы, пока вы были на корабле, я с Франсуа сидела сложа руки. Хотя мы не можем прославлять наших подвигов пушечными выстрелами, однако наш труд не бесполезен. Пойдемте, и вы проверите истину моих слов. Она повела нас к тому месту, где ручей Шакала падал каскадом. Там мы увидели правильно разбитый огород. - Вот наша работа, - сказала она. - Здесь я посадила картофель; там - корни маниока; с этого края - латук, а дальше оставила место для сахарного тростника. Кроме того, я посеяла огурцы, капусту, горох, бобы. Вокруг каждой плантации я посеяла семена кукурузы, чтобы стебли ее защищали молодые растения от палящих лучей солнца. Я поздравил жену с ее счастливою мыслью и с успехом ее деятельности; не забыл я также похвалить Франсуа за его неболтливость. - Я никогда не поверил бы, что с помощью одного Франсуа ты исполнишь такой тяжелый труд. - Да и я не надеялась окончить его так успешно, - ответили жена. - Вот почему я и не сообщила тебе ничего о своем намерении. Во всяком случае, я счастлива тем, что могла отплатить вам неожиданностью за неожиданность. Жаль мне только одного: что, занятая этой работой, я не смогла ухаживать за посаженными нами у Соколиного Гнезда европейскими растениями, которые должны находиться теперь в очень плохом состоянии. Прошу тебя, займись ими поскорее. Я обещал исполнить эту просьбу на другой же день. Пинка была разгружена и поставлена у берега на якорь. И так как ничто не удерживало нас у Палатки, то мы и отправились к Соколиному Гнезду, которое в истекшие десять дней жена посетила только два или три раза, чтобы задать корму нашим животным. XV ПРОГУЛКА. КОЛДУН НА ДЕРЕВЕ. ДИКАЯ СВИНЬЯ И КРОКОДИЛ Следующий день был воскресенье. По обыкновению, оно было посвящено молитве, чтению, беседе и телесным упражнениям, которые очень понравились детям. В этот день я дал им урок гимнастики и научил их лазить по веревке, для управления пинкой. Пока они соперничали друг с другом в силе и ловкости, я привязал два свинцовые шара к концам длинной веревки. Эрнест, первый заметивший мою работу, спросил меня о цели ее. - Я хочу, друг мой, - ответил я, - изготовить оружие, подобное тому, которое так страшно в руках некоторых племен Южной Америки. Я говорю о лассо, употребляемом мексиканскими и патагонскими охотниками. Эти бесстрашные охотники выезжают на лошадях без седла. Завидев животное, которым хочется завладеть, охотник шпорит своего коня и, скача в галоп, кружит лассо над головой и затем изо всей силы пускает его в догоняемое животное. Натянутые ремни, встретив какой-либо предмет, размахом пуль обвиваются вокруг него. И буйволы, дикие лошади и другие рослые животные, внезапно остановленные на бегу этим страшным оружием, падают со стянутыми ногами и достаются во власть охотников. Мысль о такой охоте сильно прельщала моих старших сыновей, склонных к приключениям. Они убедительно просили меня испытать приготовленное оружие на стволе недальнего дерева. Моя первая попытка вышла мастерской: веревка обвила ствол до того удачно, что дети не только поверили искусству американских охотников, но и решились добиться его. Фриц тотчас же стал упражняться и, благодаря своей чрезвычайной ловкости, скоро был в состоянии учить своих братьев. На другой день поднялся сильный ветер, и я увидел с дерева, что море бушевало. И потому мы остались в Соколином Гнезде. Жена побудила меня обойти наши владения, которые, благодаря ее деятельности, представляли много улучшений. Кроме того она показала мне в бочонках множество подорожников и дроздов, которых она изловила силками и зажарила, чтобы сохранить в масле. Наши голуби, свившие гнездо на верхних ветвях дерева, принялись высиживать птенцов. Что же касается европейских кустов и деревьев, то я нашел их до того сухими, что побоялся лишиться их, и потому принялся как можно скорее посадить их в землю. Этой работе мы посвятили остальную часть дня, и к вечеру все наши европейские растения были рассажены. На другой день вся наша семья поднялась с рассветом, потому что на этот день я назначил прогулку к тыквам, для увеличения нашего запаса посуды. Осел был запряжен в сани, на которые мы положили свои продовольственные и огнестрельные припасы. Как и всегда, впереди шел Турка, опоясанный шкурой дикобраза. За ним шли сильно вооруженные дети. Мы с женой шли позади, сопровождаемые еще Биллем, несшим на себе своего всадника Кнопса. Мы обошли болото Краснокрылов, позади которого было поле, заставившее нас долго любоваться его роскошной травой. Фриц, неутомимый охотник, отделился от нас, сопровождаемый Туркой. Высокая трава скрыла их от нас. Вскоре мы услышали лай собаки и выстрел и, в направлении их, увидели тяжело падающую птицу. Птица эта, как оказалось потом, была только ранена и быстро побежала. Турка запальчиво преследовал ее. Да и Билль не мог остаться равнодушным. Одним скачком он сбросил с себя своего всадника, обезьянку, которая покатилась по земле; затем Биль кинулся в чащу травы, пересек дорогу бегущей птице, схватил ее за крыло и, не выпуская добычи, ожидал приближения Фрица. Но животное не давало схватить себя, подобно краснокрылу. Оно сильно отбивалось лапами и привело в замешательство молодого охотника. Турка, осмелившись напасть, получил такой сильный удар по морде, что не решился наступать вторично. Фриц крикнул меня, и я побежал так скоро, как только позволяли мне тяжелая ноша и высокая трава. Улучив удобное мгновение, я накинул платок на голову животного, которое таким образом было ослеплено, почти тотчас же перестало биться. Я связал пленнице крылья и лапы бечевкой, которую нашел в кармане. Затем мы возвратились с этой добычей к нашим товарищам, ожидавшим нас на окраине болота. - Это дрохва, - сказал нам маленький натуралист, рассмотрев животное. - Дрохва! - повторил Фриц, пожав плечами. - Почему же ты так думаешь? - Ты слишком поспешно сомневаешься, дорогой мой, - обратился я к Фрицу. - Эрнест прав: это, действительно, дрохва. Между признаками, которые помогают мне узнать ее, я замечаю преимущественно ее короткие крылья и ноги, лишенные большого пальца и снабженные только тремя пальцами, которые все направлены вперед. Судя по отсутствию усов, пойманная нами дрохва должна быть самка. - Это, вероятно, та же самая дрохва, которую мы уже раз поднимали, но в которую не стреляли: помнишь, мама? - В таком случае я прошу ей пощады: мне будет тяжело думать, что мы, убив мать, погубили ее птенцов, которые, во время прохода нашего по этим местам, казались покинувшими гнездо еще очень недавно. - Успокойся, друг мой, насчет судьбы этих птенцов. В прошедшие с той прогулки три недели птенцы уже привыкли сами добывать себе пищу и заботиться о своей безопасности. Что же касается до пойманной нами матери, то, заживив ее рану, мы попытаемся приручить ее. Если это нам удастся, то она привлечет и самца. По поимке его, дрохвы составили бы очень ценное приращение нашего птичника. Привязав дрохву к саням, мы направились к лесу Обезьян. Приближаясь к нему, Фриц позабавил братьев рассказом о том, как, в первое посещение нами леса, обезьяны снабжали нас кокосовыми орехами. Эрнест, отойдя от толпы и опершись о дерево, созерцал исполинские кокосовые пальмы, отягченные прекрасными орехами. Стоя в нескольких шагах от Эрнеста, я следил за выражением его лица, на котором поочередно отражались то изумление, которым поражали его эти чудеса природы, то желание полакомиться великолепными плодами, висевшими на вершине стволов. - Ты хотел бы, - заметил я, - чтоб орехи сами собой попадали тебе в рот? - Конечно, нет, - возразил он, оборачиваясь, - потому что они поломали бы мне зубы. Он не успел еще произнести этих слов, как один орех упал к его ногам. Эрнест отскочил. В то же время другой орех покатился передо мной, а за ним и третий. - Что же это такое? - воскликнул наш маленький ученый. - Точно в волшебных сказках: только что успеешь пожелать, как желание твое уже и исполнено! - По-видимому, так; но я полагаю, что сидящий на дереве колдун скорее хочет прогнать нас, чем исполнить наше желание. Как бы то ни было, Эрнест и я подобрали орехи, которые, судя по их весу, должны были быть полны молока и очень вкусны. - Колдун был бы очень любезен, - сказал Жак, - если б скинул еще несколько орехов Франсуа и мне. И опять два ореха последовательно упали с дерева. - Папа! - почти одновременно воскликнул Фриц, - я вижу колдуна. Это отвратительное животное, круглое, вооруженное двумя страшными клещами; вот, оно хочет сползти со ствола. При этих словах маленький Франсуа укрылся за матерью. Эрнест не тронулся с места, но глазами искал безопасного убежища. Что касается до бесстрашного Жака, который также увидел животное, то, подняв с угрожающим видом приклад своего ружья, он воскликнул: - Я переговорю с колдуном! Странное животное, цепляясь своими клещами за кору дерева, быстро спускалось с него. Когда оно было уже не более как в нескольких футах от земли, Жак подошел и с размаху ударил. Но плохо направленный удар упал на ствол дерева, а не на животное, которое, свалившись на землю, отважно пошло на своего неприятеля, широко растопырив клещи. Жак ударил еще раз, но так же безуспешно, потому что его противник ловко уклонялся от ударов. После этой неудачи Жак отступил. Уже братья стали подтрунивать над ним; но хитрец составил новый план нападения. Отступая, он снял ружье и охотничью сумку, а затем и куртку и, остановившись, обождал врага, бросился на него и накрыл его курткой. - Ах ты злая тварь, - воскликнул он, стараясь получше завернуть животное, - я проучу тебя грозиться клещами! Лицо мальчугана приняло такое презабавно геройское выражение, что мы не могли удержаться от смеха при виде Жаковых усилий совладать с животным. Я поспешил на помощь Жаку и, после нескольких ударов обухом топора по куртке, убедился, что неприятель уже безопасен. Но и мертвый он сохранил угрожающий вид. - Как называют это злое животное? - спросил Жак. - Это, - ответил я, - краб кокосовый, и, право, мне приходит на мысль учредить орден скорлупняков и сделать тебя кавалером его. Вот, уже твоя вторая битва с этими животными. Сегодня ты проявил более отваги и присутствия духа, чем в первой стычке; я даже сомневаюсь, чтобы без придуманного тобою средства тебе удалось завладеть своим неприятелем, потому что кокосовый краб так же отважен, как и хитер, и даже может быть опасен, - по крайней мере, ребенку. Однако, я не верю рассказу, будто этот краб достаточно силен для того, чтобы вскрывать срезанные им с дерева орехи; скорее он рассчитывает, что они разобьются при падении, или сосет сок сквозь дырочки, находящиеся у хвоста ореха. Освежившись молоком нескольких орехов, мы сложили остальные, а также и краба, на сани и отправились дальше. Мы продвигались медленно, потому что по мере того, как углублялись в лес, путь наш все больше и больше загораживался хворостом, и мы должны были прокладывать себе дорогу топорами. Эрнест, с обычной своей наблюдательностью, заметил, что из некоторых срубленных нами лиан сочилась чистая вода. Он вздумал отведать ее и нашел неуступающей лучшей ключевой воде. Другие дети уже бросились на лианы и стали сосать их концы, не умея извлечь столько воды, сколько бы им желалось. Я должен был напомнить им способ, уже употребленный нами для высасывания сока из сахарного тростника. Дети поспешили сделать на лианах надрезы, чтобы входящий воздух облегчал высасывание жидкости, и вскоре все совершенно утолили жажду. После нескольких минут ходьбы мы достигли леса с тыквами и сделали привал на том самом месте, где мы с Фрицем уже раз так приятно отдыхали. Набрав большое число тыкв, мы принялись более или менее искусно изготовлять из них различную утварь. Показав детям, как изготовлять сосуды для молока и сточные формы для сыров, я вырезал хорошенькую чашку для яиц, намереваясь подарить ее нашей хозяйке. Мы не забыли вырезать и тарелки, и суповые миски. Даже для кур и голубей были вырезаны такие хорошенькие гнезда, что Франсуа сожалел, что он недостаточно мал, чтобы поместиться в такой же колыбельке. Изготовляя эти различные предметы, Эрнест и Жак вздумали сварить краба по способу дикарей, то есть согрев воду при помощи камней, накаленных на огне. Они устроили уже чан из огромной тыквы. Но, принимаясь разводить огонь, они заметили, что у нас нет воды. А так как мне казалось, что в первую прогулку по этим местам я видел где-то вблизи источник, то дети и кинулись в разные стороны отыскивать его. Едва ушли они, как мы услышали голос Эрнеста, который кричал во все горло: "Дикая свинья! дикая свинья! кабан". Я вскочил, побежал на голос и вскоре встретил возвратившегося Эрнеста. Не замедлил я увидеть, сквозь чащу, и животное, которое, по-видимому, спасалось бегством. Я пустил вслед ему собак, которых подстрекнул голосом. Они побежали с лаем. - Вот где, папа, - говорил Эрнест, храбро идя за мной, - увидел я это страшилище, которое глухо хрюкало. На указанном месте я увидел несколько клубней, лежавших на только что взрытой земле. - Не удивительно, что животное хрюкало: ты помешал ему есть. Лай и возня собак известили меня, что они настигли животное, и потому, предоставив Эрнесту рассматривать клубни, я направился к месту схватки. Фриц, догнавший меня, шел подле. Мы подходили осторожно, держа палец на спуске ружья. Но как же удивились мы и как расхохотались, когда в животном, которому собаки с обеих сторон заступили дорогу, мы узнали нашу домашнюю свинью, которая, освободившись от своих шумливых преследователей, подошла к нам и даже пыталась ласкаться. Само собой разумеется, что Эрнест подвергся почти бесконечным насмешкам за ужас, который овладел им при виде страшилища. Наши шутки продолжались бы, если б трусишка, успокоившись, не обратил наше внимание на маленькие яблочки, найденные им в траве. Фриц, с обычной ему привычкой судить о предметах по первому взгляду, выразил опасение, чтобы это не были плоды маншинеля, о котором я недавно говорил и от ядовитых плодов которого предостерегал детей. Но так как свинья отнюдь не отказывалась от найденных плодов, то я решил отложить суждение о них до того времени, когда будет известно и мнение Кнопса. И потому я собрал несколько штук этих плодов и представил их нашему маленькому оценщику. В это время Жак, который также отправился искать воды, возвращаясь, закричал нам. - Папа, папа! Я встретил крокодила!.. - Крокодила! - повторил я со смехом, - в месте, где мы не можем найти капли воды! Ты, дружок, сошел с ума! - Уверяю тебя, папа, - возразил совершенно испуганный ребенок, - он лежит там, растянувшись на скале и греясь на солнце. Еще более убежденный в том, что мой ветреник болтает вздор, я отправился с Фрицем к указанному месту и не замедлил признать, что животное, сочтенное Эрнестом за крокодила, было большая зеленая ящерица, называемая игуаной, которая, хотя довольно велика, опасна только тогда, когда бывает раздражена, и которой мясо очень ценится индейцами. Фриц, по своей всегдашней привычке, уже прицелился в животное. - Торопишься, - сказал я, поднимая его оружие, - игуана очень живуча, и ты можешь потерять заряд и прогнать животное, которым, мне кажется, мы можем овладеть, благодаря его сну. Я срезал в кустах хлыст и к концу его привязал бечевку со стягивающейся петлей. Взяв его в левую руку, а в правую палочку, я осторожно приблизился к ящерице, которая продолжала спать. Когда я подошел к ней на длину хлыста, я, к великому изумлению детей, принялся насвистывать знакомую мне песенку. Игуана проснулась, стала с удивлением озираться и, по-видимому, жадно прислушивалась к раздававшимся звукам. Я продолжал свистеть, и хотя моя музыка не могла быть очень гармонична, я вскоре увидел, что животное впадает в какой-то судорожный восторг. Воспользовавшись этим его состоянием, чтобы накинуть игуане петлю на шею, я сильно дернул за бечевку, и петля стянула нашу новую добычу. Дети подняли радостный крик и сильно изумлялись способу, которым я овладел игуаной. Я сознался, что только прибег к средству, весьма употребительному в Западной Индии. Так как мы не намерены были бросить свою добычу, то я взвалил игуану себе на спину. Жак, желая помочь мне, поддерживал хвост ящерицы. В такой обстановке я походил на восточного государя, идущего в сопровождении пажа, который несет конец его плаща, унизанного изумрудами. Жена, которую мы оставили одну с Франсуа, начинала тревожиться нашим отсутствием; она слегка побранила нас и удивилась тому, что мы возвращались без воды; но вид игуаны оправдал нас. Когда мы рассказали подробности своей охоты, жена сообщила нам, что во время нашего отсутствия найденные нами и положенные под деревом подозрительные плоды соблазнили Кнопса, что он украл несколько штук и с удовольствием съел их. Я сам поднес одно яблоко нашей дрохве, которую мы привязали к дереву, и она жадно проглотила плод. Это убедило меня, что мы могли без опасения есть найденные плоды. Они показались всем очень вкусными, и я пришел к заключению, что мы нашли гуявы, весьма ценимые жителями Западной Индии. Однако гуявы не могли утолить нашего голода, возбужденного прогулкой, и потому мы должны были прибегнуть к запасам, взятым нами из Соколиного Гнезда, так как варить Жакового рака было уже некогда. Несколько подкрепив свои силы, мы стали собираться в обратный путь. Время было до того позднее, что мы порешили оставить на месте сани, на которые жена и Франсуа сложили всю вновь изготовленную посуду. Мы только посадили на осла маленького Франсуа, который начал уставать, и взвалили игуану и несколько уже высохших штук посуды. По прибытии к Соколиному Гнезду, Франсуа поспешил развести огонь, и мать подвесила над очагом кусок игуаны и бросила в золу картофель. Мясо игуаны показалось нам вполне заслуживающим свою славу прекрасной пищи. XVI ТЕТЕРЕВА. ВОЛК. ГНЕЗДО ПОПУГАЕВ. РЕЗИНА На другой день я отправился с Фрицем под предлогом захватить остальную приготовленную нами посуду, в самом же деле с целью проникнуть за цепь скал и узнать протяжение страны, куда мы были выброшены. Кроме собак, мы взяли с собой только осла. Приблизившись к леску из зеленых дубов, мы увидели нашу свинью. Она спокойно развалилась под деревьями, вероятно, досыта наевшись желудей. Мы не тревожили ее. Лес был полон птиц; Фриц, в котором пробудилась его страсть охотника, дал несколько выстрелов и убил хохлатую сойку и двух попугаев, в том числе одного великолепного красного ара. Но пока он вновь заряжал ружье, мы услышали звук, похожий на глухой грохот барабана. Нам пришло на мысль, что, может быть, это военная музыка какой-либо толпы дикарей. В ужасе мы скользнули в густой кустарник и, медленно продвигаясь, вскоре открыли причину этих странных звуков. На стволе опрокинутого дерева сидел великолепный глухарь, исполняя самые странные движения, какие только можно вообразить себе, перед десятками двумя глушиц, которые, по-видимому, любовались этим зрелищем. Глухарь то кружился, подымая свои шейные перья, то распуская хвост опахалом, хлопал крыльями и испускал какой-то странный переливчатый крик. Мне хотелось обождать конца этого представления, как вдруг выстрел Фрица положил глухаря на песок и разогнал глушиц. Я строго выговорил Фрицу за эту неумеренную горячность. - Что у тебя за страсть убивать и уничтожать? - Разве вид живой природы не в тысячу раз прекраснее вида разрушения? - сказал я. Фриц, по-видимому, искренно раскаивался в своей поспешности и стал печален и задумчив. Чтобы вновь развеселить его, я сказал, чтоб он поднял свою добычу и поднес ее матери. Глухарь был повешен на спину осла, и мы возвратились в лесок с тыквами, где нашли в сохранности все оставленные нами вещи. Было еще рано, и поэтому мы могли предпринять прогулку в неизвестную еще нам часть острова. Дорога была довольно трудная, по причине высокой травы и стлавшихся по земле корней. По временам попадались маленькие ручьи, в которых мы утоляли жажду. Тут в изобилии росли картофель и маниок. Немного дальше, в густой чаще, я заметил кусты, ягоды которых были покрыты воском, прилипавшим к нашим пальцам, когда мы срывали эти ягоды. Я знал, что в Америке растет куст, который ботаники называют Myrica cerifera, или восковником восконосным; я не сомневался, что мы нашли именно его, и искренно радовался этой находке. Фриц, заметив мою радость, спросил к чему могут служить нам эти ягоды, и я объяснил, что из них добывается воск, который горит так же хорошо, как пчелиный и, кроме того, распространяет еще очень приятный запах. Услышав это, Фриц собрал изрядное количество этих ягод в мешок, который повесил на спину осла. Немного дальше, внимание наше было привлечено весьма необыкновенным явлением. То была колония птиц, величиной с наших европейских зябликов, бурого цвета с белыми крапинками. Они жили обществом, в одном гнезде, искусно свитом на дереве, стоявшем особо. Это гнездо, служившее жилищем большому числу семей, казалось нам крытым камышом и переплетенными корнями. По бокам было видно множество отверстий, служивших дверями отдельным кельям в общем жилище. Все оно походило на огромную губку. Множество птиц влетало в общее гнездо и вылетало из него, не тревожась нашим присутствием. Рассматривая эту странную колонию, мы заметили несколько порхавших здесь маленьких попугаев, которые ссорились с обитателями гнезда и, по-видимому, оспаривали у них вход в отделения. Фрицу захотелось поймать нескольких из этих птиц, и он, сняв ружье, полез на дерево. Приблизившись к гнезду, он сунул руку в одно из отверстий, с намерением схватить птенцов, сидевших в отделении, но почувствовал такой сильный щипок, что, вскрикнув от боли, быстро выдернул руку и стал трясти ею в воздухе. Но он не хотел отказываться от добычи. Как только боль немного унялась, он осторожно засунул руку в гнездо и вытащил из него птицу, которую сунул под свою куртку. Затем он соскользнул со ствола и подошел ко мне. Он тотчас же поспешил рассмотреть своего пленника. Это был так называемый попугайчик, с зеленым оперением. Фриц попросил у меня позволения приручить его и научить говорить. Я с радостью согласился. Нам следовало обманывать свое одиночество, привязывая к себе новых друзей. По всей вероятности, гнездо принадлежало попугайчикам, а птицы, которых мы заметили сначала, пытались завладеть им. Это пояснило нам и ссору, которой мы были свидетелями. Фриц удивлялся инстинкту этих птиц, которые обитали в общем гнезде. - В большинстве животных классов, - сказал я ему, - есть строители, соединяющиеся таким образом. Таковы: пчелы, муравьи, бобры и многие другие животные. При этом я сообщил Фрицу все, что знал о животных, которых потребность в сожительстве с другими, им подобными, принуждает жить в обществе. Разговаривая, мы дошли до опушки леса, которого еще не видали. Деревья походили несколько на смоковницы и достигали весьма большой высоты. Фриц заметил, что из растрескавшейся коры этих деревьев сочилось нечто в роде резины, твердея на воздухе. Фриц заметил небольшое количество этого вещества и стал мять его между пальцами. Убедившись, что оно мягчеет от теплоты и растягивается, сгибается, не разрываясь и не ломаясь, он подошел ко мне и воскликнул: - Папа, мне кажется, что я нашел резину! - Да это было бы для нас настоящим сокровищем! Рассмотрев вещество, поданное мне Фрицом, я увидел, что он не ошибся, и так как он спросил, к чему может служить нам резина, то я сказал ему, что, помимо многих других предметов, мы можем употребить ее на изготовление обуви. Любопытство Фрица было разбужено, и, продолжая идти, я должен был пояснить сыну, каким образом я думаю достигнуть упомянутой цели. - Резина, как ты сейчас видел, сочится из деревьев капля за каплей. Ее собирают в чашки. Пока она еще жидка, ею обмазывают глиняные формы в виде бутылок, коптят резину на дыму и таким образом сушат и окрашивают. Затем форму разбивают и высыпают из образовавшегося на ней мешка, который гладок и гибок. Почти тот же способ можно употреблять для изготовления обуви. Мы набьем песком пару чулок, покроем их резиной и получим крепкую и непромокаемую обувь. Очень довольные новым открытием и, в воображении, уже обутые в резиновые сапоги, мы продолжали идти. Перед нами стоял новый лес кокосовых пальм. - Остановимся здесь, - предложил я Фрицу. Внимательно приглядевшись к некоторым стоявшим вблизи деревьям, я признал их за саговые пальмы. В стволе одного из этих деревьев, сломанного ветром, я увидел не только сочную сердцевину, которую в Европе продают под названием саго, но - что еще более утвердило меня в сказанном убеждении - в сердцевине я заметил толстых белых червей, которых жители Западной Индии считают весьма вкусным кушаньем и достоинство которых я решился испытать. И потому я насадил несколько этих червей на палочку и поместил ее на двух деревянных вилках над разведенным нами огнем. Сначала, при виде изготовляемого мною странного жаркого, Фриц объявил, что ни за что не возьмет в рот такой пищи. Но мое жаркое издавало такой соблазнительный запах, что пробудило во Фрице сильное желание отведать этого кушанья, и он первый стал лакомиться им. Поев этих червей и печеного картофеля, мы пустились в дальнейший путь, который однако не представил ничего замечательного. Везде мы видели роскошную, но однообразную растительность. Наконец мы возвратились в лес с тыквами, запрягли осла в оставленные нами здесь сани и к вечеру возвратились к Соколиному Гнезду, где семья уже начала тревожиться нашим долгим отсутствием. Подробности нашего путешествия составляли предмет вечерней беседы. Но детей наиболее занимал попугайчик, и каждый предлагал заняться его обучением. Чтобы устранить все возникшие притязания, Фриц должен был объявить, что займется новым членом колонии сам. Что касается до матери, то ей наибольшее удовольствие доставило открытие резины и ягод восковника, особенно последних, подавших ей надежду иметь свечи. И потому я обещал ей на другой же день заняться изготовлением их. XVII СВЕЧИ. МАСЛО. ПЛАНТАЦИИ. ПОСЛЕДНЯЯ ПОЕЗДКА НА КОРАБЛЬ. ПАЛЬМОВОЕ ВИНО. БУЙВОЛ. ЩЕНОК ШАКАЛА Поднявшись, вся семья упрашивала меня исполнить вчерашнее мое обещание. Я постарался припомнить все, что знал о ремесле свечника, и принялся за работу. Я велел сварить ягоды в котелке с водой. Вскоре на поверхность ее поднялся зеленый воск. Я собрал его в сосуды и поставил близ огня, чтобы не дать воску остынуть. Когда жена изготовила светильни из нитей парусины, я стал опускать эти светильни в воск и затем вывешивал их на воздух для отвердения воска. Повторив этот прием несколько раз, мы получили свечи, которые, правда, не были так круглы, ни так гладки, как выливаемые в формах, но которых свет, хотя и не яркий, освобождал нас от печальной необходимости ложиться с закатом солнца. Этот первый успех подстрекнул нас попытаться выполнить другое предложение, которое, удавшись, должно было сильно обрадовать нашу хозяйку. Она часто горевала о том, что сливки, оставшиеся на горшках с молоком, не приносили пользы, тогда как при помощи маслобойни их можно было бы обращать в масло. Чтобы заменить недостававшее нам орудие, я взял одну из наших тыквенных бутылей, наполнил ее до трех четвертей сливками, плотно закупорил и положил на кусок парусины, четыре конца которой были привязаны к воткнутым в землю палкам. Затем я поручил своим четырем сыновьям сильно перекатывать бутыль по парусине. Это занятие до того увлекло их, что послужило им забавой. Через час я открыл тыкву и нашел в ней небольшой кусок превосходного масла. Жена не знала как выразить свое удовольствие, да и дети, всегда радовавшиеся новому лакомству, были в восторге. Успех этих различных попыток внушил мне смелость предпринять работу, более долгую и трудную, чем все выполненное мною до того времени. Нужно было изготовить тележку, взамен саней, которые наши животные таскали с большой тратой сил. Мне казалось, что в Европе я достаточно присмотрелся ко всякого рода повозкам, чтобы уметь построить простую тележку. Но изготовление колес и пригонка частей поставили меня в большое затруднение. Самое скромное ремесло требует изучения, навыка и род особого таланта, на который не всегда обращается должное внимание. Наконец, после многих усилий и опытов, я построил тележку о двух колесах, - сознаюсь, тяжелую, безобразную, но которая все-таки оказалась очень полезной при уборке хлеба, овощей и плодов. Пока я занят был этими различными работами, жена и дети также не оставались без дела. Они пересадили наши европейские растения на более удобные для них места. Виноградные лозы были пересажены под большие деревья, густая листва которых должна была защищать их от палящих лучей солнца. Усилиями тех же работников дорога, ведшая к ручью Шакала, превратилась в аллею каштанников, орешины, вишневых деревьев. Мы особенно заботились об украшении местности Палатки. Туда были пересажены все наши европейские деревья, не боявшиеся солнечного зноя, лимонные, апельсиновые, фисташковые, тутовые, миндальные, и превратили это пустынное место в чрезвычайно красивое и приятное. Кроме того, мы сделали его убежищем на случай опасности, окружив местность широкой живой изгородью из колючих растений, чтобы защититься от нападений хищных зверей. Все эти работы заняли не менее шести недель, в течение которых мы однако не забывали святить воскресенья. Я удивлялся неутомимой деятельности моих сыновей, которые, после шести дней непрерывной работы, находили в себе достаточно силы для гимнастических упражнений, в которых они достигли замечательной ловкости. Между тем наша одежда изодралась и потребовала поездки на корабль, на котором еще находилось несколько ящиков с бельем и платьями. Я убедил жену отпустить нас на эту поездку. В первый же тихий день пинка доставила нас на корабль. Он сильно пострадал от ветра и последней бури: ящики с одеждой и военные припасы были подмочены. Мы нагрузили наше судно всеми предметами, которые могли принести нам пользу, как-то: кухонной утварью, всякого рода оружием, - между прочим, батареей маленьких пушек. Затем, овладев, в несколько последовательных поездок, всем, что могло иметь для нас какую-нибудь ценность, я решил взорвать кузов корабля, чтобы приобрести бревна и доски, которые ветер принес бы к нашему берегу. С этой целью я вкатил в киль корабля бочонок пороху, с небольшим сделанным мною отверстием. Отъезжая с корабля, я вставил в это отверстие, при помощи палочки, конец длинного фитиля и зажег его с другого конца. Затем мы удалились от корабля на веслах. Прибыв к палатке, я попросил жену подать нам ужин на мысе острова, откуда мы могли бы видеть корабль. Она согласилась. Не прошло и часа с тех пор, как мы разместились на берегу, и нас охватила темнота, которая в этих странах сменяет день, не предшествуемая сумеркам. Вдруг послышался страшный взрыв, и широкий столб огня, поднявшийся с моря до облаков, показал нам окончательное разрушение корабля. То разорвалась наша последняя связь с Европой; впредь между нами и родиной была пропасть. Эта мысль обратила радостные крики моих детей во вздохи и рыдания, которые мне едва удалось подавить. Мы возвратились к Палатке весьма печальными, и только ночной отдых утешил несколько тягостные впечатления предшествовавшего дня. На другой день мы поднялись пораньше, чтобы отправиться на берег моря. Вдоль него плавало множество обломков, между которыми я с радостью увидел большие бочки, к которым я, в бытность на корабле, привязал медные котлы слишком тяжелые для перевозки на пинке и назначенные мною для предположенной сахароварни. Несколько дней кряду мы заняты были ловлей обломков, которые ветер выкидывал на наш берег. Между тем как мы были заняты на берегу, жена открыла, что две из наших уток и одна гусыня высидели многочисленные выводки, миловидность которых напомнила жене и заставила сожалеть о пернатых животных, оставленных в Соколином Гнезде. Все мы желали возвратиться туда, и я назначил выступить на другой день. По дороге Эрнест заметил, что молодые деревья, посаженные в аллее, ведшей к Соколиному Гнезду, были слишком тонки, чтобы не нуждаться в подпорках. Было решено посетить мыс Обманутой Надежды, набрать там бамбуковых тростей и употребить их на подпорки. Поход этот становился необходимым еще и потому, что наш маленький запас свечей истощался, и мы хотели вновь набрать ягод восковника. Каждый из мальчиков приводил какой-нибудь повод участвовать в походе, который я обратил в прогулку. На другой день стояла великолепная погода: воздух был чист и свеж; вся наша колония отправилась в путь. На телегу, в которую были запряжены осел и корова, положили доски, долженствовавшие служить детям сиденьем. Мы запаслись обильно съестным, не забыв захватить и бутылку прекрасного вина из ящика капитана. Чтобы облегчить детям взлезанье на кокосовые пальмы, я взял с собой еще изготовленные из акульей кожи ремни. Скоро мы достигли полей картофеля и маниоковых корней, а затем и дерева, на котором Фриц поймал попугайчика. Всем детям хотелось посмотреть странное общественное гнездо, о котором им рассказал Фриц. По обилию восковников, мы скоро набрали нужное количество его ягод. Наполненные ими мешки мы припрятали в надежные места, чтобы захватить эту ношу на обратном пути. После нескольких минут ходьбы мы дошли до резиновых деревьев. Добыча была велика; благодаря сделанным нами широким надрезам, из них вытекала беловатая жидкость, которую мы собрали в принесенные с этой целью чашки. Пройдя сквозь пальмовый лес и обогнув мыс Обманутой Надежды, мы очутились в самой прелестной местности, какую только можно вообразить себе. Влево были поля сахарного тростника, вправо бамбуковая, дальше пальмовая чащи; впереди нас расстилался залив Обманутой Надежды, а за ним беспредельное море. Этот вид очаровал нас до такой степени, что местность была единодушно избрана средоточием наших будущих походов. Мы даже едва не решились покинуть Соколиное Гнездо, чтобы поселиться в открытом нами раю; но к прежнему жилищу нас привязывали привычка и убежденность в его испытанной безопасности. Мы выпрягли наших вьючных животных и пустили их на густую и сочную траву под пальмами. Затем мы разделились: одни пошли за бамбуковыми тростями, из которых предполагалось сделать подпорки деревьям, другие за сахарными тростями. Эта работа возбудила в детях голод, и они явились к матери, прося уступить им яства, предназначенные к ужину. Но осторожная хозяйка не вполне разделяла их мнение и потому предложила им найти какой-либо иной способ утолить голод. Тогда их взоры устремились на кокосовые пальмы, на которых висели великолепные орехи. Но как забраться на такую высоту? Я вывел их из затруднения, предложив им охватить тело и ствол ремнем из акульей кожи, который давал бы возможность отдохнуть, например, на полпути. Средство это удалось лучше, чем мы ожидали. Мальчики счастливо взобрались до вершин пальм. Топорами, заткнутыми за пояс перед попыткой, они срубили множество свежих орехов, которыми все полакомились, без ущерба запасам, назначенным для ужина. Фриц и Жак хвалились своим подвигом и насмехались над бездействием Эрнеста в бытность их на дереве. Эрнест казался равнодушным к их насмешкам и в то же время занятым каким-то важным предприятием. Вдруг он поднялся с земли, попросил меня распилить ему надвое кокосовый орех и, когда я исполнил это, привесил одну половинку, которая походила на чашу, к петле своей одежды. - Правда, - сказал он, - я не особенно люблю опасные предприятия, но при случае способен на отвагу не менее другого. Я надеюсь добыть нечто более приятное, чем кокосовые орехи моих братьев; обождите только несколько минут. Шутя поклонившись, он подошел к высокой пальме. - Браво, дорогой мой! - воскликнул я, - твое соревнование достойно всякой похвалы. Я предложил ему ту же помощь, что и его братьям. Но мальчик быстро и ловко полез на выбранную им пальму и, с искусством, которого я не подозревал в нем, добрался до вершины дерева. Фриц и Жак, не видя ни одного ореха на дереве, на которое взбирался Эрнест, стали трунить над ним. Но наш натуралист, не отвечая на их насмешки, срубил вершину дерева, которая упала к нашим ногам. - Ах, злой мальчик! - вскричала мать, - в досаде, что не нашел кокосовых орехов, он срубает вершину великолепной пальмы, которая теперь засохнет. - Не сердись, мама, - крикнул Эрнест сверху дерева, - я бросил вам кочан пальмовой капусты, которая лучше кокосовых орехов; если я говорю неправду, то готов остаться здесь навсегда. - Эрнест прав, - сказал я. - Пальмовая капуста нежное и вкусное блюдо, весьма ценимое в Индии, и наш натуралист гораздо более заслуживает благодарности, чем насмешек, на которые, кажется, не скупятся некоторые господа. - Произнося эти слова, я оглянулся на маленьких насмешников. Эрнест не торопился слезать с пальмы; напротив, он удобно устроился на месте срубленной вершины, и мы напрасно старались разглядеть или разгадать, что он там делает. Наконец он слез, вытащил из кармана бутылочку с жидкостью, вылил ее в приготовленную мною чашу и поднес мне. - Попробуй, папа, - сказал он, - вкусно-ли пальмовое вино. Напиток был приятен и освежающ. Я поблагодарил моего маленького виночерпия и, когда мать также отведала приятной жидкости, я пустил чашу в круговую, и в несколько мгновений она была осушена за здоровье Эрнеста. День клонился к концу, и так как мы порешили ночевать в этом прелестном месте, то занялись устройством палатки из листвы, чтобы укрыться от ночного холода. Между тем как мы были заняты этой работой, осел, который до того времени мирно пасся под деревьями, вдруг испустил пронзительный крик - и-а! с испуганным видом стал скакать и брыкаться и, пустившись в галоп, исчез из виду. Мы побежали за ним, но не отыскали и следов его. Этот внезапный побег беспокоил меня по двум причинам. Во-первых, мы утрачивали весьма полезное животное; во-вторых, я боялся, что осел бежал, испугавшись близости какого-либо хищного зверя. Это опасение внушило нам мысль развести вокруг шалаша большие огни. Ночь была ясная; семья моя улеглась на постелях из мха; я же сторожил до утра, когда на короткое время также уснул. Утром, поблагодарив Бога за охранение нас от всякого несчастья и подкрепив себя хорошим завтраком, поданным нам хозяйкой, я хотел отправиться на поиски за нашим ослом. Я взял с собой Жака, оставив двух старших сыновей заботиться о безопасности матери и Франсуа. Приблизительно через полчаса ходьбы я различил следы копыт осла, которые несколько дальше, по-видимому, мешались с более широкими следами. Эти следы привели нас к равнине, казавшейся безграничной. Вдали мы увидели стадо животных, ростом, на наш взгляд, с лошадей. Я подумал, что наш осел мог находиться между ними, и потому направился к ним. На болотистой почве, по которой нам пришлось идти, мы увидели тростник изумительной вышины и толщины, и я не сомневался в том, что это настоящий бамбук, или исполинская американская трость, достигающая тридцати и сорока футов вышины. Перейдя это крытое болото, мы очутились шагах в ста от виденных нами животных, в которых я узнал буйволов. Я читал о свирепости этих животных и потому не мог подавить в себе ужаса, и бросил на сына взгляд, полный тревоги. Встреча эта озадачила меня до такой степени, что я даже не вздумал зарядить ружье. Бежать не было возможности; буйволы стояли как раз перед нами, хотя посматривали на нас больше с удивлением, чем со злобой, так как, по всей вероятности, они впервые видели людей. Но вдруг наши отставшие было собаки бросились на них с лаем. Все наши усилия удержать собак остались тщетными; завидя буйволов, они ринулись в середину стада. Завязался страшный бой; буйволы испускали громкий рев, били землю ногами, взрывали ее рогами и с яростью кидались на собак, которые не трусили и хватали неприятеля за уши. Мы успели зарядить наши ружья и отступить на несколько шагов. Вскоре наши собаки, которые обе ухватили одного буйволенка за уши, приблизились к нам, таща животное, которое страшно ревело. Разъяренная мать буйволенка ринулась ему на помощь и уже готовилась рогами распороть одну из собак, когда, по данному мною знаку, Жак выстрелил в нее. При этом звуке все стадо, испугавшись, обратилось в бегство. В несколько минут буйволы скрылись из виду, и до нас доносилось от скал лишь слабое эхо их мычания. Наши отважные собаки не выпустили буйволенка. Мать его, в которую выстрелил и я, раненая двумя пулями, пала. Избавившись от грозившей опасности, я вздохнул свободнее и похвалил Жака за проявленную им решительность. Но нам предстояло еще совладать с буйволенком, который не переставал бороться с собаками и против которого нам не хотелось употреблять наших ружей. Я решился взять его живым, чтобы заменить им нашего осла, искать которого нам уже прискучило. Жаку пришла счастливая мысль справиться с нашей живой добычей при помощи лассо, и он бросил свое оружие так ловко, что животное, с крепко связанными задними ногами, свалилось. Я подбежал, отогнал собак и заменил лассо простыми веревками. Но нужно было заставить буйволенка следовать за ними, а это было не легко. Не находя выхода из затруднения, я решился прибегнуть к средству, правда, жестокому, но верному. Лезвием ножа я проткнул перегородку его ноздрей и продернул веревку, за которую можно бы было вести его; веревку эту я привязал пока к стволу дерева: затем я принялся резать мертвую буйволицу. Так как при нас не было необходимых для этого орудий, то я вырезал только язык и несколько кусков мяса и натер их солью, небольшой запас которой мы всегда носили при себе. Как ни неприятно было мне ремесло мясника, но я должен был подчиниться нашему положению: оно становилось всесильным законом. Однако я никогда не мог вполне подавить в себе отвращения, которое внушило мне всякое подобное занятие. Жители городов избавлены от него. При виде подаваемого на стол кушанья, они могут, по крайнем мере, не думать о жестоком условии нашей жизни, вынуждающем человека вносить повсюду смерть, ища средств к собственной жизни. Остальное мясо буйволицы было предоставлено нами в добычу коршунам и другим хищным птицам, которые, покружив над нашими головами, черной тучей спустились на труп. Между этими птицами я заметил царского грифа и клюворога, называемого так по наросту на клюве. Чтобы отвлечь Жака от зрелища этих птиц, терзавших труп буйволицы, я послал его нарезать в болоте бамбуковых тростей, из которых я хотел сделать формы для отливки свечей. Поев, мы отправились дальше, ведя за веревку буйволенка, который не оказывал большого сопротивления. Когда мы шли по подошве небольшой горы, собаки подняли самку шакала; они погнались за ней и схватили ее при входе в углубление в скале, где были ее детеныши. Собаки загрызли мать и бросились на детенышей. Как ни быстро подоспел Жак, но мог вырвать у них только одного щенка. Он попросил у меня позволения приручить его. Я согласился тем охотнее, что это животное могло оказать нам услуги, если б нам удалось приручить его к охоте. Жак был в восторге; он не переставал любоваться хорошенькой мордочкой своего будущего питомца, его буро-золотистой шерстью и чрезвычайно живыми глазами, хотя едва открытыми. Я, с своей стороны, сделал довольно важное открытие низкорослой пальмы с колючими листьями, которая казалась мне пригодной для устройства живой изгороди. Я решился в непродолжительном времени выкопать несколько особей этого растения, чтобы усилить изгородь, которой была окружена палатка. Мы вернулись к своим только с наступлением ночи. Можно вообразить себе, какой посыпался на нас град вопросов. Жак отвечал на них со своей обычной живостью, и его рассказ до такой степени овладел вниманием слушателей, что настало уже время ужинать, а мне еще не удалось выспросить у жены, чем занимались остальные дети во время моего отсутствия. XVIII САГО. ПЧЕЛЫ. ЛЕСТНИЦА. ВОСПИТАНИЕ ЖИВОТНЫХ Наконец жена рассказала мне, что она очень довольна детьми, с которыми посетила мыс Обманутой Надежды. Они повалили громадный ствол той пальмы, у которой Эрнест срезал верхушку. Эта работа требовала с их стороны столько же силы, сколько и искусства. Они употребили в дело топоры и пилу и, наконец, привязав веревку к вершине ствола, повалили его безопасно для себя. Пока они были заняты этой работой, стая обезьян, пробравшись в наше жилище, привела его в такой беспорядок, что дети должны были прибирать вещи, по крайней мере, целый час. Фриц поймал птицу, которую я признал за малабарского орла. Мне припомнилось из прежнего чтения, что эта птица воспитывается довольно легко, и я уговорил Фрица поберечь своего пленника, которого он мог воспитать, как в былые времена обучали соколов. Вслед за тем Эрнест начал излагать все, что знал о соколиной охоте, любимой забаве средневековых рыцарей. Было решено учить Фрицева орла такой охоте. Когда любопытство той и другой стороны было удовлетворено, мы зажгли костер из зеленых ветвей, густой дым которого высушил принесенные нами и повешенные над костром куски мяса. Молодой буйвол, которого жена моя накормила картофелем с молоком, стал до того смирен, что был помещен вместе с нашей коровой. Ужин прошел очень весело. Для безопасности в течение ночи были приняты те же предосторожности, как и накануне, и наши постели из мха доставили нам прекрасный сон. На другой день, после завтрака, я хотел подать знак к походу; но дети заявили другое намерение. - Друг мой, - сказала жена, - нам не хотелось бы бросать сваленного вчера дерева. Эрнест утверждает, что сердцевина этого дерева - саго, и, сознаюсь, если наш маленький ученый не ошибся, то меня очень порадовал бы запас этой здоровой и приятной пищи. Я осмотрел дерево и уверился, что Эрнест сказал правду. Но чтобы добыть саго, предстояло расщепить этот ствол, длиной, по крайнем мере, в пятьдесят футов, что было не легко. Тем не менее я объявил собравшейся семье, что мы займемся приготовлением саго. Чтобы расщепить дерево, мы должны были употребить неимоверные усилия. Наконец, дело было исполнено при помощи вбитых в ствол клиньев. Во время этой трудной работы мне пришла мысль сделать из двух половин ствола желоба для проведения из ручья Шакала воды, необходимой для поливки нашего огорода. Один из концов дерева был выдолблен, чтобы служить корытом для промывки сердцевины. Мы положили в него вынутую сердцевину, полили ее водой, и двое детей, засучив рукава, принялись тщательно месить это тесто. Когда оно показалось мне достаточно густым, я привязал к одному концу корыта терку и стал давить тесто на этот конец. Из дырочек терки стали падать мучнистые крупинки, которые мы, собрав на полотно, выставили сушиться на солнце. Мне вздумалось изготовить и вермишель. Для этого пришлось только сделать тесто погуще и надавливать его на терку безостановочно. Из дырочек терки стали виться и падать на полотно тоненькие нити. На другой день, с восходом солнца, мы отправились к Соколиному Гнезду. В телегу были впряжены корова и буйвол, и мы не могли нарадоваться покорности буйвола. Выбранная нами дорога привела нас к мешкам с ягодами восковника; кроме того, и тыквы, оставленные нами под резиновыми деревьями, оказались полными их соком. При проходе через маленький лес гуявника наши собаки несколько раз бросались с лаем в чащу, но тотчас же возвращались. Думая, что в лесу скрывается какой-либо хищный зверь, мы окружили чащу, держа ружья наготове. Жак, который почти лег на землю, чтобы различить причину этой тревоги, вдруг вскричал: - Вот на! это наша свинья! она поросилась! Восклицанию ответило хорошо знакомое нам хрюканье, вовсе не страшное, и вызвало взрыв общего смеха. Бедное животное кормило шесть хорошеньких поросят, рожденных дней пять или шесть тому назад. Обсудив, что нам делать со всеми этими маленькими животными, мы порешили взять только двух из них, а остальных оставить в лесу, чтобы они расплодились. Приход наш к Соколиному Гнезду был настоящим празднеством. Особенное удовольствие доставили нам наши домашние животные, которые ласкались к нам и, казалось, сильно радовались нашему возвращению. Буйвол и шакал были привязаны к деревьям, в ожидании, что привычка сделает их смирными и покорными. Орел Фрица был также привязан; но сын мой необдуманно снял с глаз его повязку. Птица тотчас же начала бить направо и налево своими когтями и клювом, и сидевший вблизи попугайчик был в минуту растерзан. Увидев кровавые клочья своего маленького питомца, Фриц сильно рассердился и готовился казнить убийцу смертью. - Лучше отдай его мне, - попросил Эрнест, - я укрощу его, я знаю чем. - Нет, - возразил Фриц: - я поймал его и оставлю себе. Лучше скажи мне твой способ. - В таком случае, - ответил Эрнест, - орел при тебе, способ при мне. Я был вынужден вмешаться в спор. - Отчего, - сказал я Фрицу, - требуешь ты, чтобы Эрнест сообщил тебе свою тайну без всякого вознаграждения? Состоялась сделка. Фриц уступил Эрнесту обезьянку, а тот указал ему способ усмирить и приручить орла. Средство это, весьма простое, состояло в том, чтобы пускать в ноздри животного табачный дым, который должен был одурманить птицу и тем укротить ее. Сначала Фриц не хотел верить действительности этого средства и даже намеревался взять назад обезьянку, но я посоветовал ему не решать дела, не проведя опыта. Эрнест принес трубку и табак, найденные нами на корабле, и стал курить над головой орла, который от первых же струек дыма совершенно притих. Мало-помалу он ослаб, зашатался и стал совершенно неподвижен. Фриц, считая его мертвым, уже раскаивался в том, что дозволил произвести этот опыт; но столбняк вскоре прошел и птица стала настолько же смирной и покорной, насколько прежде была дикой и злой. Чтобы окончательно приручить орла, не пришлось даже часто повторять этот прием, который был неприятен и Эрнесту. На следующее утро мы отправились втыкать привезенные нами бамбуковые трости подле наших молодых плодовых деревьев. Мы наложили на тележку, кроме бамбуковых тростей, изрядный запас сахарных и длинный, заостренный железный шест, которым можно было делать углубления у корней деревьев. Оставшихся дома жену и Франсуа мы попросили приготовить нам обед из пальмовой капусты и саго. Так как легко нагруженную тележку могла везти одна корова, то буйвол был оставлен в стойле: мне не хотелось употреблять его в работу, пока не заживет его рана в ноздрях. Подпорки оказались крайне необходимыми, потому что все наши деревья были повалены ветром, дувшим на прибрежьи в продолжение предшествовавших дней. Пока мы поднимали молодые стволы и прикрепляли их к бамбуковым тростям, которые должны были служить им опорой, дети засыпали меня вопросами относительно земледелия, огородничества и садоводства. Я отвечал как умел. Я желал бы знать все, чтобы быть в состоянии передать все этим бедным детям! - Встречаются ли посаженные нами здесь деревья в том же состоянии в природе, или они уже подверглись от возделки разным изменениям? - спросил Фриц. - Хорош вопрос! - воскликнул Жак. - По-твоему, деревья приручаются, как животные! Не думаешь ли ты, что есть средства сделать деревья покорными, как твоего орла, научить их кланяться и приглашать людей к сбору их плодов? - Бедный Жак! - заметил я, - тебе кажется, что ты сказал очень остроумную вещь, а между тем ты сболтнул глупость. Конечно, нет растений, которые повиновались бы голосу своего хозяина; но как есть растения, которые прозябают без всякого ухода, так, напротив, есть и такие, которые подвергаются, можно сказать, настоящему воспитанию, для улучшения их произведений, цветов и плодов. Коль скоро ты не признаешь различия между растениями и животными, то мне, следуя такому же взгляду на животных и людей, пришлось бы побеждать твое неповиновение способом, употребленным над буйволом: продеть тебе веревку в ноздри. - И средство это было бы очень недурно, - посмеиваясь заметил Эрнест. - Однако средство это, - возразил я, смеясь, - мне пришлось бы применить ко всем вам, не исключая и господина ученого. Но как людей воспитывают иначе, чем животных, так есть особые средства и для изменения природы некоторых растений: таковы прививка, пересадка, удобрение почвы и, вообще, все те заботы, совокупность которых составляет искусство земледельца, огородника и садовника. При этом случае я сообщил детям, что большинство наших плодовых деревьев иностранного происхождения: что, например, маслина завезена из Палестины, персиковое дерево из Персии, смоковница из Лидии, абрикосовое дерево из Армении, слива из Сирии и груша из Греции. Я добавил к этому, что многие другие деревья разводятся в наших странах уже так давно, что их привыкли считать туземными. К полудню, окончив наше занятие, мы возвратились в Соколиное Гнездо, где нас ожидал прекрасный обед. После обеда мы занялись осуществлением предположения, возникшего несколько времени тому назад. Нужно было заменить неподвижной лестницей веревочную, ведшую в наше воздушное жилище и представлявшую опасность, особенно для жены и младшего сына. Я не мог и думать о постройке этой лестницы снаружи: выполнение такого предприятия было бы слишком трудно, чтобы не сказать невозможно. И потому я решился построить лестницу внутри смоковницы, которую считал полой, так как в ней помещался рой пчел. Но прежде всего нужно было избавиться от этих неудобных соседей. Для исследования пустоты дерева, дети и я стали бить по его стволу обухами топоров. Этот шум потревожил пчел: они вылетели в большом количестве и яростно напали на ветреника Жака, который, не внимая моим предостережениям, поместился подле отверстия, служившего выходом из улья. В минуту лицо и руки его были исколоты, что причинило ребенку жестокую боль. Мне удалось унять ее, прикладывая к уколам сырую землю. Это происшествие убедило меня, что нам не удастся изгнать наших соседей, не прибегая к мерам жестоким. До этого случая я думал принудить пчел только к переселению и построил из пустого пня, накрытого, в виде колпака, пустой тыквой, улей, в котором хотел поселить крылатый народец. Но я не знал, как приняться за такое переселение колонии, и, кроме того, считал недоказанным, что рой пчел может примириться с новым жилищем. Пока я обдумывал средство выйти из затруднения, я заметил у отверстия улья необыкновенное движение пчел: они чрезвычайно хлопотливо выходили, входили. Я понял, что из улья хочет выселиться новый рой. И действительно, через несколько минут, множество пчел выползло из улья, стали виться в воздухе и затем садились кучей на ближнюю ветвь маленького дерева, на которой и повисли большой кистью. Я несколько раз был свидетелем того, как снимают рой, и решился употребить тот же способ. Из предосторожности я накрыл голову куском полотна, в котором проделал несколько маленьких дырочек, позволявших мне видеть и дышать, обернул руки платками, подошел к дереву и опрокинул приготовленный мною улей под ветвью, на которой висели пчелы. Затем ударом ноги я сильно пошатнул дерево. Большая часть роя упала в улей, который я поспешил снова опрокинуть на широкую доску, долженствовавшую служить улью основанием и положенную на пень. Самая трудная часть дела была исполнена. Сначала установился быстрый перелет пчел между ветвью, на которой еще осталась часть роя, и ульем, вверху которого было отверстие. Час спустя, весь рой овладел своим новым жилищем. Вечером, когда пчелы уснули, мы перенесли улей к изгороди нашего огорода и сада, при чем вход в улей был поставлен к югу. И с следующего же дня маленький народец приступил к работам. Приобретая таким образом рой, который обещал нам, в случае размножения, запас меда и воска, мы уже менее печалились о необходимости пожертвовать находившимся в стволе нашей смоковницы. И потому, хотя не без угрызений совести, мы умертвили его, плотно закрыв все щели в стволе и вложив в отверстие улья две или три палки зажженной серы. На другой день мы не только могли овладеть запасом меда и воска, накопленным пчелами в течение нескольких лет, но и беспрепятственно приняться за постройку нашей лестницы. При помощи шеста я измерил дупло дерева и к величайшему удовольствию своему нашел, что оно простиралось от основания до ветвей, на которые мы настлали пол нашего жилища. Это удостоверяло нас в возможности устроить внутри дерева винтовую лестницу. И потому, не теряя времени, я принялся за работу вместе с моими тремя старшими сыновьями. Сначала мы прорубили внизу ствола большое отверстие, к которому и прикрепили двери из каюты капитана. Таким образом наше жилище могло быть запираемо. Длинное и толстое бревно с корабля было утверждено в середине дупла, чтобы служить опорой ступеням, которые другим концом мы вложили в зарубки на внутренней поверхности ствола. Лестница была освещена вырубленными на известных расстояниях отверстиями, в которые мы вставили привезенные с корабля окна. Таким образом ствол походил на башню с окнами, наверху которой помещался дом, наполовину скрытый в листве. Лестница, занимавшая нас в течение нескольких дней, была, пожалуй, далеко не красива; но она была крепка и удобна, а этого-то мы и желали. Она показалась нам превосходной. Во время этих занятий Билль родила двух щенков чистой датской породы, и я дозволил Жаку присоединить к этим щенкам, в качестве молочного брата, своего шакала. Смирная собака, не противясь, допустила к своим сосцам нового питомца, который от ее молока быстро поправился. Почти в тоже время коза родила пару козлят, а овцы пять или шесть ягнят. Мы с удовольствием следили за этим умножением нашего стада, и, предвидя случай, что нашим животным вздумается, подобно ослу, покинуть нас, Жак придумал привесить им на шею по маленькому колокольчику, из найденных нами на корабле, чтобы звон их мог, при нужде, навести нас на след животных. Рана, нанесенная мною буйволенку, совершенно зажила. Я, по примеру готтентотов, продел в отверстие палку, которая выдавалась с обоих боков и при помощи которой мы могли править животным, как удилами. Благодаря этому средству, наш буйвол стал вскоре очень послушен; однако не без труда приучили мы его к верховой езде и к перевозке тяжестей. Фриц ревностно занимался приручением своего орла. Птица знала голос своего хозяина и повиновалась ему; но она еще слишком порывалась на свободу, чтобы можно было снять с нее привязь. Страсть приручать была в это время общей. И Эрнест принялся воспитывать обезьянку, уступленную ему Фрицем. Забавно было видеть медлительного по природе ребенка, терпеливо старающимся сдержать излишнюю живость своего питомца. Так как самые малые тяжести казались Эрнесту обременительными, то ему пришла мысль приучить подросшего и окрепшего Кнопса таскать различные вещи. С этой целью он привязал ему на спину, двумя ремнями, маленькую корзину, которую сплел из тростника и в которую клал сначала легкие вещи. Обезьянка, очень недовольная своими новыми обязанностями, каталась по песку, скрежетала зубами и прибегала к всевозможным хитростям, чтоб избавиться от этой барщины. Но, при помощи то легких наказаний, то лакомств, Эрнест приучил-таки ее, не противясь, носить тяжести, хотя небольшие, но значительные по росту животного. Жак, в свою очередь, учил своего шакала, которого он, в надежде на будущее, назвал Ловцом и которого он хотел приучить, подобно лягавой собаке, держать стойку перед живой дичью и приносить убитую. Но животное плохо поддавалось обучению. Оно довольно послушно приносило бросаемые вещи, но никак не хотело держать стойку. Однако Жак не отчаивался добиться лучшего успеха. Подобными занятиями мы заполняли часы, свободные от работ, и в целом нашем дне не находилось времени для скуки. Едва была построена лестница, как нужно было усовершенствовать наше свечное производство. В этом деле нам отлично помогли формы из бамбуковых тростей. Нам недоставало светилен, так как жена моя вполне основательно запретила нам рвать на светильни наши носовые платки и галстуки. Мне вздумалось испытать одно очень горючее дерево, известное на Антильских островах под именем светильного дерева. Я нащепал из него тоненьких прутиков и вставил их в формы. Жена, не доверяя деревянным светильням, придумала изготовить светильни из волокон листьев каратаса, которые она высушила на солнце и потом скрутила. Когда формы были снабжены этими различными светильнями, мы положили в котелок по равному количеству воску пчелиного и древесного и расплавили его на огне. Когда смесь была достаточно горяча, мы наполнили ею, при помощи ложек, формы, нижний конец которых был опущен в воду, чтобы воск быстрее остыл и твердел. С наступлением ночи, когда свечи были вынуты из форм, я зажег две свечи, по одной каждого сорта, чтобы судить о том, какие светильни следует предпочесть: деревянные или каратасовые. Но увы! ни те, ни другие не могли заменить хлопчатобумажных. Светильное дерево сгорало слишком быстро, а волокна каратаса, обугливались, падали кусками на свечу. И потому мы вздыхали о дне, когда нам удастся добыть светильни хлопчато-бумажные, не уничтожая нашего белья. После неудачного изготовления свечей я обратился к выделке резиновой обуви. Я употребил способ, объясненный мною Фрицу при открытии резиновых деревьев. Я набил песком пару чулок и обмазал их глиной, которую высушил на солнце. Затем кистью из козьей шерсти я стал мазать полученную форму жидкой резиной и, когда намазанный слой высыхал, я накладывал второй и так далее, пока толщина слоя не казалась достаточной. Тогда я повесил изготовленную пару обуви на ветру, а уверившись, что резина отвердела, высыпал песок, осторожно отодрал чулки и поломал и высыпал слой глины. Таким образом я изготовил пару сапог довольно красивую и, главное, до того удобную для ходьбы, что дети просили меня сделать им каждому по паре такой обуви. Часто случалось, что дети, черпая воду в ручье, подымали со дна ил и приносили воду мутной; поэтому я решился устроить водоем из черепа черепахи и провести в него воду из ручья по желобам из ствола саговой пальмы, для чего хотел поднять уровень воды в ручье при помощи затвора. Таким образом почти ежедневно возникали и приводились в исполнение предприятия к улучшению нашего быта. Каждое из наших открытий было встречаемо радостными криками детей и благодарной молитвой жены и моей, за очевидное благословение наших усилий Небом. XIX ОНАГР. ЛЕН. ВРЕМЯ ДОЖДЕЙ Однажды утром, когда мы намеривались приняться за работу, издали донеслись до нас какие-то дикие звуки: то был род рева, смешанного с резким свистом и кончавшегося жалобными звуками. Опасаясь какого-либо нападения, мы спешили собрать скот под корнями нашего дерева и поднялись в свой замок, между тем как собаки, подняв уши, готовились к обороне. На несколько мгновений наступила тишина; потом загадочные звуки раздались снова, на этот раз гораздо ближе. Все мы пристально смотрели в ту сторону, откуда, казалось, доносились эти крики, эти незнакомые звуки, как вдруг Фриц, у которого зрение было наиболее остро, отставил ружье, заливаясь смехом, сказал: - Да это наш осел! Это он возглашает свое возвращение! Каков голосок! Тотчас же все дети выразили досаду на то, что потревожились приближением такого врага. Я успокоился не так скоро. - Может быть, - сказал я, - наш осел и участвовал в этой музыке; но не один же он исполнял ее. - Ты прав, папа: осел ведет за собой целое общество. Я взглянул по направлению, указанному мне Фрицем, и увидел прекрасного онагра, или дикого осла, который со ржанием сопровождал нашего беглеца. Я тотчас же стал придумывать средство овладеть им, и потому, попросив всех не шуметь, тихо спустился с дерева вместе с Фрицем. Я взял веревку, привязал ее концом к нашему дереву и завязал на ней петлю, которую накинул на длинный хлыст. Из куска бамбуковой трости я приготовил род клещей. Фриц напрасно силился разгадать мой план. Сгорая нетерпением поймать дикого осла, он хотел употребить свое лассо; но я удержал его, заверяя, что мой способ должен оказаться лучше патагонского. Оба животные приблизились к дереву, и онагр заметил нас. Впервые, конечно, увидя человека, он испуганно отступил. Но в это время Фриц протянул к нашему ослу горсть овса. Осел не чванился и кинулся к овсу с такой жадностью, что онагр, судя о найденной пище по поспешности своего товарища, доверчиво последовал его примеру. Воспользовавшись этой минутой, я накинул ему на шею петлю, висевшую на конце хлыста. Онагр тотчас же быстро скакнул назад, чтобы убежать, но петля стянула ему шею так сильно, что бедное животное упало, задыхаясь. Я поспешил снять давившую его петлю, и заменить ее недоузком нашего осла; потом, прежде нежели онагр очнулся, я сдавил ему ноздри бамбуковыми клещами, которые связал на другом конце бечевкой, употребив таким образом для усмирения животного способ, к которому прибегают кузнецы, подковывая пугливую или злую лошадь. Потом я привязал недоуздок двумя длинными веревками к корням дерева и стал ожидать, когда онагр очнется, чтобы, смотря по обстоятельствам, употребить то или другое средство для совершенного подчинения его своей воле. Между тем вся семья спустилась с дерева. Стоя вокруг животного, мы не могли налюбоваться его красотой, которая почти приравнивается этот вид осла к лошади. По прошествии нескольких минут онагр вскочил и снова стал рваться на свободу; но боль, причиняемая ему бамбуковыми клещами, заметно укрощала его; он даже дозволил довести себя до места, которое предназначалось ему стойлом. Но нужно было предупредить новый побег и нашего осла, так как наша надежда на его верность была поколеблена. И потому, связав ему передние ноги, я привязал его подле онагра, чтобы общество подобного себе животного приучило пришельца к его новому образу жизни. Не малого труда стоило нам подчинить онагра. Я прибегал и к голоду, и даже к побоям, но добился успеха лишь применяя иногда средство, весьма употребительное в Америке и состоящее в том, чтобы кусать упрямому животному конец уха. По прошествии нескольких недель Легконогий - так прозвали мы онагра - приручился до такой степени, что мы без опасения ездили на нем верхом. Для управления им я придумал особую узду без мундштука, род капцуна, состоявшую из недоузка, к которому с обоих боков было прикреплено по палочке, ударявших по воле всадника то левое, то правое ухо, животного, весьма чувствительные. В этот промежуток времени три выводка наших кур дали нам около сорока цыплят, которые живо бегали по птичнику и около нашего жилища, ища корм. Это умножение нашей живности, а равно приобретение онагра, напомнили мне мое прежнее намерение построить на время дождей, которое не могло не наступить, крытые конюшню и птичник. К стоявшим сводами корням нашего дерева мы прикрепили стены из бамбуковых тростей, заделывая щели более тонкими тростями; этот остов мы покрыли мхом и глиной, а затем слоем смолы; всю постройку мы окружили перилами, так что она походила на беседку. Внутри мы перегородили ее на несколько отделений, которые должны были служить: одни стойлами или овином, другие молочной или амбаром, для зернового хлеба и других запасов, которые мы хотели собрать ко времени дождей, так как это время, соответствующее в тропических странах нашей зиме, должно было лишить нас возможности выходить. Прошло несколько дней без всякого увеличения наших запасов. Однажды, вечером, когда мы возвращались со сбора картофеля, мне пришла мысль отпустить жену и двух младших сыновей одних в Соколиное Гнездо, а самому с Фрицом и Эрнестом отправиться в дубовый лес, чтобы добавить к дневной добыче запас желудей. Мы так и сделали. Фриц гордо ехал верхом на онагре, а Эрнест нес на плече обезьянку. У нас были пустые мешки, которые мы предполагали наполнив свезти домой на онагре, чтобы постепенно приучить его к услугам подобного рода, так как до сих пор он не давался в упряжь. Пробравшись в чащу леса, я привязал Легконогого к дереву, и мы ревностно принялись наполнять мешки, что сделали очень скоро, благодаря обилию и легкости сбора. Когда мы занимались этим, наша обезьяна внезапно бросилась в ближние кусты, перед которыми она несколько минут перед тем уселась настороже. В кустах мы услышали птичьи крики и хлопанье крыльями, что заставило нас подозревать борьбу между Кнопсом и какой-либо птицей. Эрнест, стоявший ближе других к кустам, осторожно подкрался и закричал: "Фриц, иди сюды; здесь гнездо, полное яиц. Возьми его, а я подержу Кнопса, который хочет угоститься ими. Да и птица убежит". Фриц поспешил в кусты, и несколько минут спустя вынес канадскую курочку, по которой он, несколько дней перед тем, дал промах. Я помог ему связать птице лапы и крылья и радовался ценному приобретению для нашего птичника. Эрнест, устранив Кнопса, вышел со шляпой, полной яиц и прикрытой листьями, похожими на листья косатиков. Показывая свою находку, он сказал: - Я захватил и несколько листьев, из которых было сделано гнездо; они походят на копья, и Франсуа может играть ими. Мы взвалили полные мешки на спину онагра, оставив, впрочем, место для Фрица, обыкновенного седока онагра. Эрнест нес яйца, я курицу, и мы направились к Соколиному Гнезду. Жена очень обрадовалась нашей добыче. Она так заботливо ходила за канадской курочкой, что последняя снесла несколько яиц и, когда они были оставлены ей, вывела нам дней через двадцать такое же число цыплят. Спустя некоторое время, когда мечевидные листья, которыми играл Франсуа, засохли и валялись около нашего дерева, Фриц, желая, вероятно, позабавить своего младшего брата, сказал ему: - Вот, из твоей прежней игрушки мы сделаем плетки, чтобы подгонять скот. - И, разорвав один из листьев вдоль на три или четыре полоски, он стал сплетать их в длинный кнут. Случайно я смотрел на эту работу. Заметив гибкость и крепость полосок, я внимательнее рассмотрел растение и с радостью признал в нем формий, или так называемый новозеландский лен (Phormium tenax), растение, которое индейцам хорошо заменяет наш европейский лен. Радость мою, конечно, вполне разделила и хозяйка, которая воскликнула: - Это лучшее из открытий, какие мы сделали до сих пор. Наберите мне побольше этих листьев, и я изготовлю вам рубашки и другую одежду. - Она, добрая, забывала, какой долгий труд обращает волокнистые растения в ткани. В то время, когда я напомнил ей об этом, чтобы предупредить грустное разочарование, часто следующее за слишком пылкими надеждами, Фриц сел на онагра, Жак на буйвола, и оба, не говоря нам ни слова, пустились вскачь по направлению к дубовому лесу. Спустя четверть часа мы увидели их возвращающимися. Подобно фуражирам они привесили по обоим бокам своих вьючных животных по огромной вязке формия, который и сложили к нашим ногам. Я поблагодарил их за рвение и обещал жене, что каков бы ни был исход наших попыток, мы постараемся извлечь из нашего льна наибольшую пользу. - Прежде всего, - сказал я, - мы займемся мочкой льна. - В чем же состоит она? - спросил Фриц. - Лен или пенька подвергаются попеременно сырости и теплому воздуху, чтобы растение подверглось некоторой степени гниения. Тогда и наружная кожица, и мягкая части растения легче отделяются от длинных крепких волокон, так как связывавший их растительный клей распускается в воде; затем стебли мнут и треплют, а волокна выделяют. - А сами волокна разве не гниют наравне с остальными частями растения? - спросил Фриц. - Они и сгнили бы, если б продолжить мочку дольше необходимого срока. Но крепость волокон делает этот случай очень редким. Притом же опасность в значительной степени предупреждается еще тем, что волокна не подвергают солнечной теплоте, а оставляют в воде до надлежащей степени гнилости стеблей. Жена советовала, по причине большой жары в этой стране, употребить последний способ мочки и указала болото Краснокрылов, как весьма удобную для него местность. Мысль была хороша, и на другой день, утром, мы впрягли нашего осла в тележку, на которую наложили вязки льна. Франсуа и Кнопс поместились на этом мягком сиденьи. Мы шли позади, с лопатами и кирками. По прибытии на место, мы разделили вязки на небольшие пучки, погрузили их на дно и наложили на них камни. Работая, дети имели случай заметить инстинкт, обнаруживаемый краснокрылами. Вблизи было несколько гнезд, покинутых этими птицами. Гнездо представляет возвышающийся над водой усеченный конус. Яйца лежат в углублении сечения, так что самка краснокрыла может высиживать их, стоя ногами в воде. Гнезда эти построены из земли, сложенной так прочно, что вода не может размыть их в течение времени до вылупления выводка. По прошествии дней пятнадцати, хозяйка наша вспомнила, что лен уже достаточно времени лежал в воде и что его пора вынуть. Мы разостлали его по траве, на солнце, и в один день он высох совершенно. Мы перевезли его к Соколиному Гнезду, намереваясь позже мять, трепать, прясть и, если удастся, ткать его. Предвидя наступление дождей, я обсудил, что нам следует раньше заняться сбором продовольственных припасов. До последних дней погода стояла ясная и жаркая; теперь же случалось, что небо покрывалось тучами, дул сильный ветер, а иногда бывали и ливни. Мы собрали и сложили в кучи все количество картофеля и маниоковых корней, какое могли собрать: они должны были служить нам главной пищей во время дождей. Мы запаслись также большим количеством кокосовых орехов и желудей. Вместо картофеля и маниока я посеял хлеб, потому что как ни обильны и вкусны были яства, открытые нами в этой плодородной стране, все же мы ощущали недостаток хлеба, которого ничто заменить не может. Это признает каждый, кто некоторое время был лишен хлеба. Убеждение наше разделял даже и маленький Франсуа, который в прежнее время вовсе не любил хлеба. Мы позаботились также насадить около Палатки молодых кокосовых пальм и сахарного тростника. Несмотря на нашу усиленную деятельность, дожди застигли нас раньше окончания работ. Дождь лил такими потоками, что маленький Франсуа спрашивал в испуге, не будет ли потопа и не следует ли нам построить ковчег, подобный Ноеву. Сильные ветры и дожди до такой степени беспокоили нас в нашем воздушном жилище, что мы должны были переселиться под дерево, под сень его густых ветвей. Но и здесь помещение было далеко не удобно: оно перегорожено было стойлами и заставлено запасами, оружием, утварью, что мы едва могли двигаться. Кроме того, когда мы разводили огонь, то едва не задыхались от дыма, не подымавшегося в сырой воздух. Тем не менее мы благодарили Бога за то, что погода была только сырая: при незначительном запасе дров, холод заставил бы нас страдать невыносимо! Жена приходила в ужас при одной мысли, что дети могут заболеть; перед этой опасностью обыкновенная твердость покидала жену. К счастью, опасения эти не оправдались: все дети обладали отличным здоровьем. Наш запас сена также в короткое время истощился, а мы не могли заменить его ни картофелем, ни другой пищей, не подвергая самих себя опасности умереть с голоду. И потому мы решились предоставить наших туземных животных их собственному попечению о своем прокормлении. Однако, не желая, чтоб они одичали, Фриц и я ходили каждый день и каждый вечер навещать их и собирать к нашему дереву. Жена, видя, что из каждого такого похода мы возвращались промокшими до нитки, задумала изготовить нам по паре непромокаемого платья. Она взяла две матросские рубахи, пришила к ним по башлыку и покрыла эту одежду слоем резины. В этой одежде мы могли ходить под дождем, не опасаясь ни за наши платья, ни за наше здоровье. В это же время я начал, для развлечения, подробно записывать нашу жизнь в этой пустынной стране. Не раз приходилось мне обращаться к воспоминаниям жены и детей, чтобы занести в описание все события со дня крушения. Все делились своими воспоминаниями, при чем дети научились многому по поводу задаваемых каждым вопросов. Чтобы не утратить узнаваемого, Эрнест делал заметки в тетради. Франсуа и Жак стали его учениками. Благодаря этому мать учила и их, и остальных детей нравственности, я старался внушить всем надежду и мужество. Таковы были наши развлечения; остальные часы коротались работой, но тем не менее казались нам иногда очень долгими. Ящик с книгами капитана был вскрыт. Он оказал нам большие услуги: в нем было много хороших книг, - научных словарей с рисунками и особенно много практических руководств. Книги эти не были совершенны: мы часто находили в них ошибки, преимущественно в описании иноземных растений и животных, которых мы теперь наблюдали. Эрнест тотчас же исправлял эти ошибки на полях и оговаривал сведения, в ложности которых нас убедил личный опыт. Но на ряду с этими ошибками сколько нашли мы в книгах назидательного и полезного! Тут-то поняли мы всю благодетельность книгопечатания, дозволяющего науке идти вперед, не теряя ничего из того, что однажды приобретено ею! Из всех моих изделий жена особенно благодарила меня за большую и малую чесалки для льна. Для изготовления их я округлил и заострил напильником длинные гвозди, которые укрепил на равных расстояниях на пластинке жести; края пластинки были загнуты в виде ящичка, в который мы влили расплавленного свинца, чтобы сделать гвозди неподвижными. Я припаял к каждой чесалке маленькие ушки, чтобы прикрепить свое орудие к подставке. Мое изделие казалось до того прочным и удобным, что жена, сгорая желанием испытать его, нетерпеливо ожидала солнце, которое должно было высушить наш запас льна. XX ВОЗВРАТ ХОРОШЕЙ ПОГОДЫ. СОЛЕНАЯ ПЕЩЕРА. СТАЯ СЕЛЬДЕЙ. ТЮЛЕНИ. ИЗВЕСТЬ. СЕМГИ. ОСЕТРЫ В городах неудобства зимы вознаграждаются: за семейными беседами у камина, в плотно построенных домах, за блестящими празднествами, баловни счастья забывают, что для бедных зима есть время тяжких испытаний. Тем не менее я не думаю, чтобы кто-либо мог относиться равнодушно к возврату красных дней природы. Что же касается до нас, то невозможно описать нашей радости, когда, после долгих недель лишений и вынужденного заключения, мы увидели небо очищающимся и солнце ярко светящим на природу. С живым восторгом покинули мы душные, нездоровые комнаты, вдыхали свежий воздух и смотрели на окружавшую нас прекрасную растительность. Все казалось нам обновленным: сами мы чувствовали в себе столько живой силы, что прогоняли воспоминания о скуке и лишениях зимы и думали только о наступающих трудах, которые казались нам веселыми играми. Жена не переставала благодарить Бога за то, что солнце снова зарумянит побледневшие щеки детей, а труд расправит их отяжелевшие члены. Одной из первых забот наших было обозреть места, которые мы называли нашими владениями. Посаженные нами деревца и кусты были в отличном состоянии; семена, доверенные нами земле, произрастали; листва деревьев обновлялась, и плодородная почва рядилась в тысячи цветов, благоухание которых приносил нам ветер. Везде распевали птицы с разнообразным оперением. Мы еще никогда не видели такого веселого, смеющегося возврата весны. Жена хотела без промедления заняться чесанием и пряжей льна. Между тем как младшие дети пасли скот на свежей траве, Фриц и я расстилали вязки льна на солнце. Когда стебли достаточно высохли, мы стали мять их, трепать и чесать. Мальчики, вооруженные каждый толстой палкой, мяли стебли. Хозяйка, при помощи Эрнеста и Франсуа, трепала лен. Обязанность чесальщика я принял на себя и исполнил ее так удачно, что жена, неутомимая, попросила меня тотчас же изготовить ей веретено, чтобы ей можно было обратить прекрасные пряди льна в нити. Чего не делает воля! С терпением мне удалось сделать не только веретено, но и прялку и мотовило. Жена, увлекаемая рвением, тотчас же засела за работу, не дозволив себе даже прогулки, которой была лишена так долго. С этой минуты преобладающим желанием ее было предупредить недостаток одежды, и между тем как мы отправились к Палатке, она с Франсуа осталась дома. Палатка оказалась в самом жалком состоянии. Часть ее была даже унесена ветром, и наши запасы были попорчены дождем. Мы тотчас же принялись сушить все, что могло еще пойти в прок. К счастью, пинка не была повреждена. Напротив, плот из чанов уже никуда не годился. Но всего более меня огорчила потеря двух бочонков пороха, вскрытых и оставленных в палатке, тогда как их следовало перенести в кладовую в скале, куда я, к счастью, перенес четыре другие бочонка. Этот случай внушил мне мысль построить зимнее помещение, в котором мы могли бы укрыться сами и укрыть наши запасы от проливных дождей. Я отнюдь не мог принять отважного предложения Фрица выбить жилище в скале: при наших орудиях и ничтожных силах на такое предприятие не хватило бы нескольких лет. Но на всякий случай мне хотелось вырыть погреб для наиболее ценных из наших запасов. И потому одним утром я отправился с Фрицом и Жаком, захватив с собой ломы, кирки и молотки. Я выбрал место, где гладкая скала возвышалась почти отвесно к почве. Я наметил углем края предполагаемого отверстия, и мы принялись за работу. К исходу дня труд наш подвинулся так мало, что мы готовы были отказаться от него. Однако нас немного ободрило наблюдение, что, по мере того как мы рыли, камень становился менее твердым, и в некоторых местах мы могли отрывать его даже лопатой. Мы проникли до глубины семи футов, когда Жак, войдя в образовавшийся выем и пытаясь оторвать ломом кусок скалы, внезапно воскликнул: - Я пробился, папа! - я пробился! - Пробился во что? - спросил я. - В гору, что-ли? - Да, я пробился в гору, - ответил он радостно. - Ура! - Он прав! - воскликнул Фриц, подбежав к месту, - дело несомненно, потому что лом Жака упал внутрь. Я подошел и уверился в истине его слов. Я сильно ударил киркой в скалу, и целая глыба ее упала к нашим ногам, открыв отверстие, в которое дети и хотели тотчас же войти. Я удержал их, потому что выходивший из отверстия воздух был удушлив, и я чуть не лишился чувств, приблизившись, чтобы взглянуть внутрь углубления. При этом случае я пояснил детям, каков должен быть воздух, чтобы он мог служить для дыхания. - Нужно, - сказал я, чтобы составные части обыкновенного воздуха были в нем в определенных количествах и без примеси других газов, выделяемых в природе различными телами. Есть несколько способов узнать присутствие испорченного возд