герцог, - не рано ли ты возликовал? Великий человек, если я могу назвать себя так, велик даже в неудачах. Я сыграл с тобой эту невинную шутку, Кристиан, чтобы показать тебе, как я интересуюсь твоими намерениями. Но я вижу, негодяй осмелился напасть на тебя с оружием? Этого я никогда ему не прощу! Как! Подвергать опасности жизнь моего старинного друга Кристиана!.. - А почему бы и нет, милорд, - хладнокровно сказал Кристиан, - коли этот старинный друг заупрямился и не хочет, как послушный мальчик, покинуть Лондон, когда вашей светлости угодно в его отсутствие развлекать у себя в доме его племянницу! - Как так? Мне было угодно развлекать твою племянницу, Кристиан? - воскликнул герцог. - Но эта молодая особа отнюдь не нуждается в моих заботах - если не ошибаюсь, она должна была стать предметом благосклонного внимания короля. - Однако ей пришлось пробыть в вашем монастыре чуть не двое суток. К счастью, милорд, отец настоятель как раз отсутствовал, а так как с некоторого времени монастыри у нас не в моде, то, когда он вернулся, птичка уже улетела. - Кристиан, ты старый плут! Я вижу, тебя не перехитришь. Значит, это ты похитил мою хорошенькую пленницу, оставив ей заместительницу, на мой взгляд - гораздо более интересную. Ах, если бы она сама не отрастила себе крыльев и не упорхнула на них, я посадил бы ее в клетку из чистого золота! Впрочем, не бойся, Кристиан, я прощаю тебя, прощаю! - Ваша светлость сегодня на редкость великодушны, особенно принимая во внимание то, что обижен я, а не вы. Мудрецы говорят, что обидчик труднее прощает, нежели обиженный. - Что верно, то верно, Кристиан, - сказал герцог, - и, как ты правильно заметил, это нечто совершенно новое во мне: мое великодушие действительно выглядит удивительным. Ну, я отпустил тебе твой грех; когда же я снова увижу мою мавританскую принцессу? - Когда я буду совершенно уверен, что каламбуры, пари и надгробные речи не вытеснят ее из памяти вашей светлости. - Все остроумие Саута, или Этериджа, или даже мое собственное, - быстро сказал Бакингем, - не заставят меня позабыть мой долг перед прелестной мавританкой. - Оставим хоть на минуту эту прекрасную даму. - сказал Кристиан. - Клянусь, в свое время ваша светлость ее увидит и убедится, что она- самая необыкновенная женщина нашего века. Но пока забудем ее, милорд. Давно ли вы получали известия о здоровье вашей супруги? - О здоровье герцогини? - удивился герцог. -Нет... гм... Она была больна... но... - Но теперь уже не больна, - заключил Кристиан. - Двое суток назад она скончалась в Йоркшире. - Ты в дружбе с самим чертом! - вскричал герцог. - Для человека с моим именем это было бы неприлично, - ответил Кристиан. - Но за то короткое время, пока новость, известная вашей светлости, еще не стала всеобщим достоянием, вы успели, кажется, просить у короля руки леди Анны, второй дочери герцога Йоркского, и получили отказ. - Гром и молния! - вскричал герцог, вскакивая и хватая Кристиана за ворот. - Откуда ты знаешь об этом, негодяй? - Уберите руки, милорд, и я, быть может, отвечу вам, - сказал Кристиан. - Я человек простой, старого пуританского склада и не люблю рукоприкладства. Отпустите мой ворот, говорю вам, не то я найду средство заставить вас сделать это. Герцог держал Кристиана за ворот левой рукой, а правую не спускал с рукояти кинжала, но при последних словах Кристиана отпустил его, правда очень медленно и нехотя, с видом человека, который только откладывает исполнение своего намерения, а не отказывается от него. Кристиан с величайшим спокойствием поправил платье и продолжал: - Вот теперь мы можем говорить на равных правах. Я пришел не оскорблять вашу светлость, а предложить вам средство отомстить за оскорбление. - Отомстить? - воскликнул герцог. - В нынешнем моем состоянии духа для меня пет ничего сладостнее этого слова. Я жажду мести, я стремлюсь к мести, я готов умереть, чтобы отомстить. Черт бы меня побрал! - продолжал он почти в исступлении, безостановочно шагая взад и вперед по комнате. - Я старался изгнать из моей памяти этот отказ тысячью разных глупостей - думал, что никто о нем не знает. Но он известен, причем именно тебе, самому заядлому распространителю придворных сплетен. Кристиан, честь Вильерса в твоих руках! Говори, исчадье лжи и обмана, кому обещаешь ты отомстить? Говори! И если твои слова совпадут с моими желаниями, я охотно заключу с тобой договор, так же как и с самим сатаною, твоим господином. - В своих условиях, - сказал Кристиан, - я не буду столь неразумен, как этот старый богоотступник. Я пообещаю вашей светлости, как сделал бы это он, процветании в земной юдоли и отмщение - его излюбленный способ совращать верующих, - но предоставлю вам самим изыскивать возможность спасения вашей души. Герцог устремил на пего задумчивый и печальный взгляд. - Хотел бы я, Кристиан, - сказал он, - по одному лишь выражению твоего лица попять, какое дьявольское мщение ты мне предлагаешь! - Попробуйте догадаться, ваша светлость, - ответил Кристиан, спокойно улыбаясь. - Нет, - возразил герцог после минутного молчания, во время которого он пытливо вглядывался в лицо своего собеседника. - Ты такой лицемер, что твои подлые черты и ясные серые глаза могут одинаково скрывать и государственную измену и мелкое воровство, более для тебя подходящее. - Государственную измену, милорд? - повторил Кристиан. - Вы ближе к догадке, чем можете предположить. Я восхищен проницательностью вашей светлости. - Государственная измена! - отозвался герцог. - Кто осмеливается предлагать мне участвовать в таком преступлении? - Если это слово пугает вас, милорд, можете заменить его мщением - мщением клике министров, которые расстроили ваши планы, несмотря на ваш ум и доверие короля. Мщение Арлингтону, Ормонду, самому Карлу! - Нет, клянусь богом, нет! - вскричал герцог, снова принимаясь беспокойно шагать по комнате. - Мщение этим крысам из Тайного совета - еще куда ни шло. Но королю - ни за что, никогда! Я и так раздражал его сотни раз, а он лишь однажды взбесил меня. Я мешал ему в государственных делах, соперничал с ним в любви, брал над ним верх и в том и в другом, а он, черт побери, все мне прощал. Нет, если бы даже эта измена помогла мне взойти на его трон, и тогда мне не было бы оправдания. Это хуже, чем гнусная неблагодарность! - Благородно сказано, милорд, - заметил Кристиан. - Ваши слова достойны милостей, полученных вашей светлостью от Карла Стюарта, и того, как вы их цените. Впрочем, все равно: если вашей светлости не угодно стать во главе нашего дела, у нас есть Шафстбери, Монмут... - Негодяй! - воскликнул герцог в полной ярости - Ты думаешь, что сумеешь осуществить с другими то, от чего отказался я? Нет, клянусь всеми языческими и христианскими богами! Я прикажу сейчас же арестовать тебя, и в Уайтхолле, клянусь богом или чертом, ты выдашь все свои замыслы. - И первые же мои слова, - невозмутимо ответил Кристиан, - откроют Тайному совету место, где можно найти некоторые письма, которыми ваша светлость удостаивали вашего бедного вассала и которые его величество прочтет скорее с удивлением, нежели с удовольствием. - Будь ты проклят, негодяй! - вскричал герцог, снова хватаясь за кинжал. - Ты опять перехитрил меня! Не знаю, что удерживает меня от того, чтобы заколоть тебя на месте. - Я могу умереть, милорд, - ответил Кристиан, слегка покраснев и сунув правую руку за пазуху, - но я не умру, не отомстив: я предвидел опасность и принял меры для защиты. Я мог умереть, но - увы! - письма вашей светлости находятся в верных руках, и руки эти не преминут передать их королю и Тайному совету. Что вы скажете о мавританской принцессе, милорд? Что, если я завещал ей исполнить мою волю и объяснил, что нужно делать, коли я не вернусь невредимым из Йорк-хауса? Нет, милорд; хоть голова моя в волчьей пасти, я сунул ее туда, только удостоверившись, что десятки карабинов выстрелят в волка, когда он решится захлопнуть свою пасть. Стыдитесь, милорд, вы имеете дело с человеком бесстрашным и неглупым, а обращаетесь с ним, как с трусом или ребенком. Герцог бросился в кресло, опустил глаза и, не поднимая их, сказал: - Я сейчас позову Джернингема, но не бойся: я спрошу стакан вина. То, что стоит на столе, хорошо, чтобы запивать орехи, но непригодно для разговоров с тобой. Принеси мне шампанского, - сказал он слуге, вошедшему на его зов. Джернингем возвратился с бутылкой шампанского и двумя большими серебряными чашами. Одну из них он наполнил для Бакингема, которому, против всех правил этикета, у него в доме всегда подавали первому, а другую предложил Кристиану, но тот отказался. Герцог осушил огромный бокал и провел рукой по лбу; но тут же, отведя ее, сказал: - Кристиана скажи прямо, что тебе от меня нужно. Мы знаем друг друга. Если моя честь в твоих руках, то, как тебе хорошо известно, твоя жизнь - в моих. Садись, - добавил он, вынимая из-за пазухи пистолет и кладя его на стол. - Садись и изложи мне свой план. - Милорд, - сказал Кристиан, улыбаясь, - я не собираюсь предъявлять вам подобный ультиматум, хотя в случае нужды я мог бы это сделать не хуже вас. Моя защита - в самих обстоятельствах дела и в спокойном - я в этом не сомневаюсь - рассмотрении их вашим величеством. - Величеством!-воскликнул герцог. - Милейший Кристиан, ты так долго дружил с пуританами, что запутался в придворных титулах. - Не знаю, как мне извиняться, милорд, - ответил Кристиан, - разве что сослаться на то, что мне явилось пророческое видение. - Такое же, какое дьявол явил Макбету, - сказал герцог. Он встал, прошелся по комнате и снова сел. - Ну, Кристиан, говори смелее! Что ты задумал? - Я? - спросил Кристиан. - Что я могу? Я ничего не значу в таком деле, но я считаю своим долгом сообщить вашей светлости, что благочестивые жители Лондона (слово "благочестивые" он произнес с насмешкою) не хотят долее оставаться в бездействии. Мой брат Бриджнорт стоит во главе Уэйверовской секты, ибо, да будет вам известно, после долгих сомнений и колебаний, он, пройдя все должные испытания, стал приверженцем Пятой монархии. В его распоряжении двести отлично вооруженных молодцов, и они готовы выступить хоть сию минуту. Если люди вашей светлости чуть-чуть им помогут, они легко завладеют Уайтхоллом и захватят в плен всех его обитателей. - Наглец! - сказал герцог. - И ты смеешь предлагать это мне, пэру Англии? - Нет, что вы! -ответил Кристиан. - Было бы величайшей глупостью, если бы ваша светлость появились там до окончания дела. Но позвольте мне от вашего имени сказать несколько слов Бладу и его товарищам. Среди них есть четверо немцев - они настоящие книппердолинги, анабаптисты, и могут быть особенно полезны. Вы умны, милорд, и знаете, сколь ценен может быть свой личный отряд гладиаторов, как знали это Октавий, Лепид и Антоний, когда с помощью такой же силы разделили между собою весь мир. - Постой, постой, - сказал герцог. - Предположим, я позволю моим псам соединиться с вами - разумеется, если буду совершенно уверен в безопасности короля, - какими средствами вы надеетесь овладеть дворцом? - Храбрый Том Армстронг <Томас, или сэр Томас, Армстронг еще в юности прославился своими дуэлями и пьяными похождениями. Он был частично связан с герцогом Монмутом и, как рассказывают, замешан в Амбарном заговоре, за что и был казнен 20 июня 1684 года. (Прим. автора.)>, милорд, обещал использовать свое влияние на гвардию. Затем на нашей стороне молодцы лорда Шафтсбери. Тридцать тысяч человек готовы восстать, стоит только ему пошевелить пальцем. - Пусть шевелит хоть обеими руками, и если на каждый палец найдется по сотне людей, это будет больше, чем можно рассчитывать, - заметил герцог. - Вы еще не говорили с ним? - Конечно нет, милорд, пока мне неизвестно решение вашей светлости. Если вы рассудите не прибегать к его помощи, то у нас есть голландцы - паства Ганса Снорхаута на Стрэнде, французские протестанты с Пикадилли, все Леви с Льюкеиор-лейн и магглтонианцы с Темз-стрит. - Убирайся ты прочь с этаким сбродом! Воображаю, какая поднимется вонь от сыра и табака. В ней сразу потонут все ароматы Уайтхолла. Избавь меня от подробностей, любезный Нед, и скажи коротко, сколько у тебя этих весьма пахучих молодцов? - Полторы тысячи человек, притом хорошо вооруженных, милорд, - ответил Кристиан, - не считая черни, которая наверняка восстанет. Толпа уже чуть не разорвала на куски тех людей, что были сегодня оправданы судом по делу о заговоре. - Понятно. А теперь выслушай меня, христианнейший Кристиан, - сказал герцог, поворачиваясь вместе со стулом прямо к стулу своего собеседника. - Ты сообщил мне сегодня множество разных новостей. Отплатить ли тебе тем же? Доказать ли, что и мои сведения так же точны, как твои? Сказать ли тебе, для чего ты решился двинуть всю эту орду, начиная с пуритан и кончая свободомыслящими, на Уайтхолл, не дав мне, пэру королевства, ни минуты, чтобы обдумать и приготовиться к такому отчаянному шагу? Сказать ли тебе, для чего ты хочешь уговорами, обольщением или принуждением заставить меня участвовать в твоей затее? - Если вам угодно, милорд, сообщить мне ваши мысли - я откровенно отвечу, отгадали ли вы. - Сегодня в Лондон приехала графиня Дерби, и вечером она будет при дворе, надеясь на благосклонный прием. В суматохе ее нетрудно будет захватить. Не прав ли, господин Кристиан? Предлагая мне насладиться мщением, ты и сам жаждешь вкусить этого изысканного лакомства? - Я не осмелюсь, - ответил Кристиан, слегка улыбаясь, - подать вашей светлости кушанье, не отведав его предварительно сам. - Сказано от души, - заметил герцог. - Что ж, иди, друг. Отдай это кольцо Бладу. Он знает его и станет беспрекословно повиноваться тому, в чьих руках оно окажется. Пусть соберет моих гладиаторов, как ты остроумно называешь моих coupe-jarrets <Головорезов (франц.).:>. Можно также пустить в ход наш давний козырь - немецкую музыку; я уверен, что инструменты у тебя настроены. Но помни, мне ничего не известно, и Раули должен быть в полной безопасности. Я перевешаю и сожгу на кострах всех подряд, если с его черного парика <Карл, у которого было смуглое лицо, всегда носил черный парик. Он постоянно возмущался том, что актеры, желая представить на сцене злодея, "вечно, черт побери, напяливают на него черный парик, в то время как величайший во всей Англии плут (Карл имел в виду, очевидно, доктора Оутса) носит белый". - См. "Оправдание" Сиббера. (Прим. автора.)> упадет хоть один волос. А что потом? Лордпротектор королевства? Нет, погоди, Кромвель сделал этот титул несколько непопулярным. Лорд-наместник? Патриоты, взявшие на себя задачу отомстить за оскорбление нации и во имя справедливости удалить от короля злонамеренных его советников - так, я полагаю, будет объявлено, - не могут ошибиться в выборе. - Никак не могут, милорд, - подтвердил Кристиан, - поскольку во всех трех королевствах есть только один человек, на которого может пасть выбор. - Благодарю, Кристиан, - сказал герцог. - Я во всем полагаюсь на тебя. Ступай, подготовь все как следует - и можешь быть спокоен: я не забуду твоих заслуг. Мы приблизим тебя к нашей особе. - Вы привязываете меня к себе двойными узами, милорд, -сказал Кристиан. - Но помните, что, избавляясь от неприятностей, которые метут произойти при схватках с войсками противника, вы должны быть готовы в любую минуту встать во главе ваших друзей и союзников и явиться во дворец, где вы будете приняты победителями как командир, а побежденными - как спаситель. - Понимаю... Понимаю тебя и буду готов, - ответил герцог. - И, ради бога, милорд, - продолжал Кристиан, - пусть любовные забавы, эти настоящие Далилы вашего воображения, не станут вам сегодня поперек дороги, пусть они не смогут помешать выполнению нашего великолепного плана. - Ты считаешь меня идиотом, Кристиан! - с горячностью воскликнул герцог. - Это ты тратишь время попусту, когда пора отдавать последние приказания перед смелым ударом. Иди. Нет, постой, Нед, скажи мне, когда я вновь увижу это существо, сотканное из воздуха и огня, эту восточную пери, умеющую проникать в комнату сквозь замочную скважину и исчезать через окно, эту черноглазую гурию из мусульманского рая? Когда я вновь унижу ее? - Когда у вашей светлости в руках будет жезл лорданаместника королевства, - ответил Кристиан и вышел из комнаты. Некоторое время Бакингем был погружен в глубокое раздумье. "Правильно ли я поступил? - рассуждал он сам с собой. - И мог ли я поступить иначе? Не поспешить ли мне во дворец и не предупредить ли Карла об измене? Клянусь богом, я это сделаю! Джерншпем, карету! Брошусь к его ногам, признаюсь ему во всех глупостях, о которых размечтался вместе с этим Кристианом. И тогда он посмеется надо мною и прогонит меня? Нет, я уже был у его HOI сегодня и услышал отказ. Снести два оскорбления в один день - слишком много для Бакингема". После таких размышлений герцог сел за стол и принялся наскоро писать имена молодых дворян и лордов, а также связанных с ними всевозможных проходимцев, которые, как он надеялся, признают его своим вождем в случае мятежа. Едва он покончил с этим занятием, как Джернингем принес ему шпагу, шляпу и плащ и доложил, что карета подана. - Вели отложить, - сказал герцог, - но пусть кучер будет наготове. Пошли ко всем, чьи имена написаны здесь; вели сказать, что мне нездоровится и я прошу их к себе на легкий ужин. Отправь посыльных немедленно и не жалей денег. Почти все они сейчас в клубе на Фуллерс Ренте. <Место встречи членов клуба "Зеленая лента". "Их место встречи, - говорит Роджер Норт, - находилось возле перекрестка на Чансери-лейн, в деловом и оживленном центре, наиболее подходящем для подобного рода забияк и драчунов. С фасада дом, как можно видеть и поныне, имел два яруса балконов, чтобы члены клуба могли, когда им заблагорассудится, побыть на свежем воздухе, в шляпах, но без париков, с трубкой в зубах, повеселиться, надрывая глотку потешательством над толпой внизу".(Прим автора.)> Поспешные приготовления к неожиданному празднику были вскоре окончены, и во дворец начали съезжаться званые гости, большую часть которых составляли люди, всегда готовые повеселиться, хотя и не столь охотно откликавшиеся на зов долга. Тут были юноши из знатных фамилий; были также, как это часто водится в свете, и такие, кто родовитостью похвалиться не мог, кому талант, наглость, живость ума и страсть к игре открывали путь к сердцам высокопоставленных прожигателей жизни. Герцог Бакингем покровительствовал людям такого разбора, и число их на сей раз было весьма значительно. Вино, музыка и азартные игры сопровождали, по обыкновению, празднество во дворце герцога. Разговоры отличались таким острословием и пересыпались такими пряными шуточками, каких наше поколение не позволяет себе, не испытывая к ним вкуса. Герцог в тот вечер в совершенстве доказал свое умение владеть собою: он шутил, острил и смеялся со своими друзьями, но внимательное ухо его чутко прислушивалось к самым отдаленным звукам, которые могли бы означать начало осуществления мятежных замыслов Кристиана. Время от времени ему казалось, что он слышит такие звуки, но они вскоре стихали без всяких последствий. Наконец, уже поздно вечером, Джернингем доложил о приезде Чиффинча из дворца. Этот достойный господин тотчас вошел в залу. - Произошли странные вещи, милорд, - сказал он. - Его величество требует, чтобы вы немедля явились во дворец. - Ты меня пугаешь, - ответил Бакингем, вставая. - Надеюсь, однако, ничего не случилось... Его величество здоров? - Совершенно здоров, - ответил Чиффинч, - и желает сейчас же видеть вашу светлость. - Это приказание неожиданно для меня, - сказал герцог. - Ты видишь, Чиффинч, мы тут изрядно повеселились, и я не могу в таком виде явиться во дворец. - О, вы отлично выглядите, ваша светлость, - заметил Чиффинч, - и потом вы же знаете снисходительность его величества! - Ваша правда, - сказал герцог, весьма встревоженный таким неожиданным приказом. - Верно, его величество удивительно милостив. Я велю подать карету. - Моя ждет внизу, - ответил посланец короля, - мы сбережем время, если ваша светлость соблаговолит воспользоваться ею. Не имея больше предлогов для отказа, Бакингем взял со стола бокал вина и попросил всех друзей своих оставаться у него, сколько им захочется. Он надеется, сказал герцог, тотчас вернуться; если же нет, то прощается с ними, провозглашая свой обычный тост: "Пусть каждый из нас, коли не будет повешен, явится сюда в первый понедельник будущего месяца!" Этот постоянный тост герцога касался многих его гостей, но теперь, произнося его, Бакингем со страхом подумал, что будет с ним самим, если Кристиан выдал его. Он наскоро переоделся и вместе с Чиффинчем в его карете отправился в Уайтхолл. Глава XLV Шел пир горой; гремело в сводах эхо Застольных криков, слитое со звоном Поющих струн; там золото игрок Швырял судьбе в веселье бесшабашном - И, проигравшись, так же хохотал: Придворный воздух выдержке научит Верней, чем наставленья мудрецов. "Что же вы не при дворе?" Вторую половину этого полного событиями дня Карл проводил в покоях королевы, двери которых в определенные часы открывались для приглашенных лиц более низкого состояния и куда беспрепятственно допускались пользовавшиеся привилегией entree <Свободного доступа (франц.).> знатные дворяне и придворные чины - одни по праву рождения, другие по должности. Карл отменил большую часть строгих правил, которые ограничивали доступ ко двору при других королях, что снискало ему популярность среди подданных и отдалило падение его рода до следующего царствования. Он знал добродушное изящество своих манер и полагался на него, часто не зря, желая сгладить дурное впечатление, производимое другими его поступками, которых не могла оправдать ни его внешняя, ни внутренняя политика. Днем король часто прогуливался по городу один или в сопровождении кого-нибудь из придворных. Известен его ответ брату, считавшему, что так открыто показываться на людях значит подвергать себя опасности: "Поверь мне, Джеймс, - сказал он, - никто не убьет меня, чтобы сделать королем тебя". И Карл свои вечера, если не посвящал их тайным забавам, часто проводил среди людей, имеющих хоть какое-нибудь право на доступ в придворные круги. Так проводил он и вечер того дня, о котором мы ведем рассказ. Королева Екатерина, примирившись со своей участью или покорившись ей, давно уже не выказывала каких-либо признаков ревности; по-видимому, она стала настолько чужда подобной страсти, что без неприязни и даже благосклонно принимала у себя герцогиню Портсмутскую, герцогиню Кливлендскую и других дам, также притязавших, хоть и не столь откровенно, на честь принадлежать, по крайней мере в прошлом, к числу фавориток короля. Весьма большая непринужденность царила в этом своеобразном обществе, которое украшали своим присутствием если не самые умные, то по крайней мере самые остроумные придворные, какими когда-либо был окружен монарх; многие из них были товарищами Карла по изгнанию и делили с ним нужду, превратности судьбы и веселые забавы, - поэтому они приобрели своего рода право на некоторую вольность в обращении с ним, и добродушный король, вернув себе престол, не сумел, да и не мог, даже если бы захотел, запретить им это. Впрочем, Карл был далек от таких намерений; его обращение с людьми ограждало его от всякой навязчивости, и для внушения должного уважения к себе он никогда не пользовался иными средствами, кроме быстрых остроумных реплик, на которые был мастер. В этот раз он был особенно расположен веселиться. Погребальный звон по майору Коулби, умершему столь странным образом в его присутствии, все еще стоял в ушах Карла, укоряя его в пренебрежении к старому слуге, который всем пожертвовал для своего государя, - и огорченный король глубоко скорбел о покойном. Но в душе он считал свою вину заглаженной освобождением Певерилов и был очень доволен своим поступком не только потому, что совершил доброе дело, но и потому, что ему удалось это сделать весьма искусным образом, вполне извинительным, принимая во внимание все стоявшие на пути трудности, - как бы сурово ни осуждал его за это Ормонд. Король почувствовал удовлетворение, когда услышал о волнениях в городе и о том, что некоторые наиболее исступленные фанатики по чьему-то призыву собрались в своих молитвенных домах, чтобы дознаться, как выражались их проповедники, до причин гнева господня и осудить вероотступничество двора, судей и присяжных, которые покрывают и оберегают от заслуженного наказания вероломных и кровожадных покровителей папистского заговора. Король, мы повторяем, внимал этим сообщениям с видимым удовольствием; напрасно ему напоминали об опасном, обидчивом характере тех, от кого исходили подобные подозрения. - Кто может теперь обвинять меня, - самодовольно говорил он, - в равнодушии к интересам моих друзей? Разве я не подвергаю опасности себя самого и даже общественное спокойствие ради спасения человека, которого за двадцать лет видел всего один раз, да и то в кожаном кафтане и с патронташем, в числе других ополченцев, поздравивших меня с восшествием на престол? Говорят, у королей щедрая рука. Какую же щедрую память надобно иметь королю, чтобы не забыть и наградить каждого, кто кричал: "Боже, храни короля!" - Эти дураки еще более наивны, - ответил Седли, - они все считают себя вправе требовать, чтобы ваше величество покровительствовали им независимо от того, кричали они "Боже, храпи короля" или нет. Карл улыбнулся и перешел на другую сторону роскошной залы, где, сообразно со вкусом века, было собрано все, что могло обещать приятное времяпрепровождение. В одном углу кучка молодых людей и придворных дам слушала уже знакомого нам Эмпсона, который с беспримерным искусством аккомпанировал на флейте молодой сирене, чье сердце трепетало от гордости и страха, ибо в присутствии всего двора и августейших особ она пела очаровательный романс, начинавшийся словами: Я молода, но, как ни грустно, В делах любовных неискусна... и т. д. Манера ее исполнения так подходила к строфам поэта-любителя и к изнеженной мелодии, сложенной знаменитым Перселом, что мужчины, вне себя от восторга, окружили певицу тесным кольцом, а женщины либо притворялись, будто их не трогает содержание романса, либо старались неприметно отойти подальше. После пения играли отличнейшие музыканты, выбранные самим королем, который был одарен безукоризненным вкусом. За другими столами пожилые придворные испытывали фортуну, играя в модные тогда игры: ломбер, кадриль, четнечет и другие. Кучи золота, лежавшие перед игроками, росли и убывали в зависимости от благосклонности к ним карт или костей. И не раз перевес в очках или козырях решал судьбу годового дохода от родового имения, который лучше было бы употребить на восстановление степ заброшенного фамильного гнезда, изрешеченных ядрами пушек Кромвеля, или укрепление разрушенного хозяйства и доброго гостеприимства, столь подорванных в прошедшую эпоху многочисленными штрафами и конфискациями, а в это время уже совсем пришедших в упадок от беспечности и мотовства. Веселые кавалеры, делая вид, что следят за игрой или слушают музыку, весьма вольно, как это было присуще тому легкомысленному веку, любезничали с прелестницами, а за ними подсматривали уроды и старики, которые, не имея возможности заводить любовные шашни, утешались по крайней мере тем, что наблюдали за другими, а потом распускали сплетни. Веселый монарх переходил от одного стола к другому: он то переглядывался с какой-нибудь придворной красавицей, то шутил с придворным остряком, иногда останавливался и, слушая музыку, отбивал ногой такт, иногда проигрывал или выигрывал несколько золотых, присоединяясь к игрокам за тем столом, у которого случайно оказывался. Это был самый очаровательный из сластолюбцев, самый веселый и добродушный из собеседников; словом, если бы жизнь была сплошным праздником и цель ее состояла в наслаждении быстролетным часом и умении провести ого как можно приятнее, он был бы совершеннейшим из людей. Но короли отнюдь не являются исключением и разделяют участь всех людей, и среди монархов Сегед Эфиопский не единственный пример того, что тщетно было бы рассчитывать на день или даже на час полнейшего спокойствия. В залу вошел камергер и доложил, что некая дама, называющая себя вдовой пэра Англии, просит аудиенции у их величеств. - Пет, это невозможно, - поспешно возразила королева. - Даже вдова пэра Англии не имеет на это права, не сообщив прежде своего имени. - Готов поклясться, - сказал один из придворных, - что это шутки герцогини Ньюкаслской. - Мне тоже кажется, что это герцогиня, - сказал камергер. - Необычность просьбы и неправильное произношение дамы обличают в ней иностранку. - Пусть это безумие, но позволим ей войти! - вскричал король. - Ее светлость - целый ярмарочный балаган, универсальный маскарад или даже своего рода Бедлам в одном лице, ибо голова ее набита вздорными идеями, как больница - пациентами, помешавшимися на любви и литературе, каждый из которых воображает себя Минервой, или Венерой, или одной из девяти муз. - Желание вашего величества всегда будет для меня законом, - ответила королева, - но, надеюсь, вы не станете настаивать, чтобы я приняла эту странную женщину. Ты еще не возвратилась тогда из нашего любимого Лиссабона, Изабелла, - продолжала она, обращаясь к одной из своих португальских фрейлин, - когда герцогиня в последний раз была при дворе. Ее светлость почему-то вообразила, что может являться ко мне со своим пажом. А когда ей этого не разрешили, как ты думаешь, что она сделала? Сшила себе платье с таким шлейфом, что добрых три ярда шитого серебром атласа, поддерживаемые четырьмя девушками, оставались в прихожей, тогда как сама герцогиня представлялась мне в противоположном конце залы. Целых тридцать ярдов прекрасного шелка ушло на такую безумную выходку! - А какие прелестные девушки несли этот феноменальный шлейф, который можно сравнить только с хвостом кометы шестьдесят шестого года! - воскликнул король. - Седли и Этеридж потом рассказывали об этих красавицах премиленькие истории. Вот вам и преимущество моды, введенной герцогиней: дама не может видеть, как ведет себя ее хвост и его носительницы в другой комнате. - Угодно ли будет вашему величеству принять незнакомку? - спросил камергер. - Разумеется, - ответил король, - то есть, если она действительно имеет право на эту честь. Неплохо было бы все-таки узнать ее имя. На свете много разных сумасбродок, кроме герцогини Ньюкаслской. Я сам выйду в приемную, и там вы сообщите мне ее ответ. Но не успел еще король дойти до половины залы, как камергер удивил собравшихся, произнеся имя, которого не слышали при дворе уже много лет: "Графиня Дерби!" Величественная и высокая, старая, но не согнувшаяся под бременем лет, графиня направилась к государю такой поступью, какой шла бы навстречу равному себе. В ней не видно было ни надменности, ни дерзости, неприличной в присутствии монарха; но сознание оскорблений, испытанных ею за время правления Карла, и превосходство обиженного над теми, кем или во имя кого была нанесена обида, придавали особенное достоинство ее виду и твердость ее поступи. Графиня была одета во вдовий траур, сшитый по моде того далекого времени, когда взошел на эшафот ее супруг, моде, которой за все тридцать лет, прошедших со дня его казни, они ни разу ни в чем не изменили. Ее неожиданное появление не доставило никакого удовольствия королю, но, проклиная себя в душе за то, что он опрометчиво позволил впустить эту особу в залу веселого пиршества, он в то же время понимал, что ему необходимо принять графиню, не роняя своей репутации и в соответствии с ее положением при английском дворе. Он двинулся ей навстречу и с изящным радушием, столь ему свойственным, начал по-французски: - Chere Comtesse de Derby, puissante Reine de Man, notre tres auguste soeur! <Дорогая графиня Дерби, могущественная правительница Мэна, наша августейшая сестра! (франц.)> - Говорите по-английски, государь, если я могу позволить себе просить о такой милости, - сказала графиня. - Я вдова - увы! - пэра Англии и мать английского графа. В Англии провела я короткое время моего счастья и долголетнее печальное вдовство. Франция и ее язык - лишь сны моего туманного детства, и я не знаю другого языка, кроме языка моего покойного супруга и моего сына. Позвольте мне, вдове и матери графов Дерби, выразить сим способом достодолжное почтение королю Англии. Она хотела было опуститься на колени, но король по допустил этого и, поцеловав ее в щеку по тогдашнему обычаю, сам представил королеве. - Ваше величество, - сказал он, - графиня наложила запрет на французский язык, язык галантности и любезности. Надеюсь, ваше величество, что хотя вы, как и графиня, по рождению иностранка, но сумеете уверить нашу гостью на добром английском языке, что мы с большим удовольствием видим ее при дворе после столь долгого отсутствия. - По крайней мере, я постараюсь это сделать, - ответила королева, ибо графиня произвела на нее гораздо более благоприятное впечатление, чем те многочисленные чужеземцы, которых по просьбе короля она должна была принимать особенно любезно. - Любой другой даме, - снова заговорил Карл, - я задал бы вопрос: почему она так долго не появлялась при дворе? Боюсь, что графиню Дерби я могу только спросить, какой счастливый случай доставил нам удовольствие ее видеть? - Причину моего приезда, государь, хотя и весьма вескую и настоятельную, нельзя назвать счастливой. Это начало не предвещало ничего доброго. По правде говоря, с момента появления графини король предвидел неприятные объяснения и поспешил предупредить их, выразив на лице участие и интерес. - Если эта причина, - сказал он, - такого рода, что мы можем быть вам полезны, то я не стану вас расспрашивать о ней теперь. Петиция, адресованная нашему секретарю или, если угодно, прямо нам, будет рассмотрена немедленно - и, надеюсь, мне не нужно этого добавлять - самым благосклонным образом. - Мое дело действительно очень важно, государь, - с достоинством поклонившись, ответила графиня, - по оно коротко и отвлечет вас от более приятных занятий всего лишь на несколько минут. Однако оно не терпит промедления, и я боюсь отложить его даже на секунду. - Конечно, это несколько против правил, - сказав Карл, - но графиня Дерби - такой редкий гость, что может располагать моим временем. Угодно вам говорить ее мною наедине? - Что касается меня, - ответила графиня, - то я могу объясниться в присутствии всего двора; но, быть может, ваше величество предпочтет выслушать меня в присутствии двух-трех ваших советников? - Ормонд, - позвал король, оглянувшись, - пойдемте с нами, и вы, Арлингтон, тоже. Карл последовал в соседний кабинет и, усевшись сам, пригласил сесть свою гостью. - Не нужно, государь, - ответила графиня. Она помолчала с минуту, словно собираясь с духом, а затем заговорила решительно: - Ваше величество справедливо заметили, что только важная причина могла вызвать меня из моего уединенного обиталища. Я не явилась сюда, когда владения моего сына, владения, доставшиеся ему по наследству от отца, который погиб за вас, государь, были отняты у пего под предлогом восстановления справедливости, а на самом деле для того, чтобы удовлетворить алчность бунтовщика Фэрфакса и возместить расточительность его зятя Бакингема. - Выражения ваши слишком суровы, миледи, - сказал король. - Насколько мы помним, вы были подвергнуты законному наказанию за совершение насильственного акта по определению нашего суда и законов, хотя я сам согласился бы назвать ваш поступок благородным мщением. Но то, что оправдывается законами чести, часто может иметь весьма неприятные последствия по законам писаного права. - Государь, я пришла сюда не для того, чтобы оспаривать отнятые у моего сына, разоренные владения, - возразила графиня. - Я только прошу вас отдать должное терпению, с каким я снесла этот удар. Я пришла сюда, чтобы вступиться за честь рода Дерби, которая дороже мне всех наших сокровищ и земель. - Но кто осмелился задеть честь рода Дерби? - спросил король. - Даю слово, вы первая сообщаете мне эту новость. - Было ли напечатано хоть одно "Повествование", как называются здесь дикие выдумки о заговоре папистов - мнимом заговоре, говорю я, - где не была бы затронута и запятнана честь нашего рода? И разве не подвергается опасности жизнь двух благородных джентльменов, отца и сына, свойственников рода Стэнли, по делу, в коем нам первым предъявлено обвинение в государственном преступлении? Карл обернулся к Ормонду и Арлингтону и сказал с улыбкой: - Смелость графини посрамляет пас, которым не хватило отваги. Чьи уста дерзнули бы назвать мнимым очевидный заговор папистов или именовать дикими выдумками показания свидетелей, избавивших пас от кинжалов убийц? Однако, миледи, - добавил он, - отдавая дань восхищения вашему великодушному вмешательству в дело Певерилов, должен сказать вам, что теперь в нем нет нужды: сегодня поутру они оправданы. - Слава богу! - воскликнула графиня, благоговейно сложив руки. - Я лишилась сна с тех пор, как узнала, в чем их обвиняют, и приняла решение искать справедливости у вашего величества или предать себя в жертву народным предрассудкам, надеясь этим спасти жизнь моих благородных и великодушных друзей, на которых подозрение пало только потому - или главным образом потому, - что они связаны дружбой с нами. Значит, они оправданы? - Даю вам слово, - ответил король. - Удивляюсь, что вы этого не знаете. - Я приехала только вчера вечером и никуда не выходила, - сказала графиня, - боясь, что мое пребывание в Лондоне станет известно, прежде чем я увижусь с вашим величеством. - А теперь, когда мы уже увиделись, - сказал король, ласково беря ее за руку, - и встреча наша доставила мне большое удовольствие, я искренне советую вам возвратиться на остров Мэн так же незаметно, как вы прибыли сюда. С тех пор как мы были молоды, свет переменился, любезная графиня. Во время гражданской войны мы сражались саблями и мушкетами, нынче же дерутся с помощью обвинительных актов, присяг и тому подобного оружия крючкотворов-законников. В этой войне вы ничего не понимаете. Вы сумеете защитить осажденную крепость, но сомневаюсь, хватит ли у вас ловкости отбить нападение доносчиков. Этот заговор налетел на нас, как буря; в такую непогоду нельзя вести корабль в открытом море: надо укрыться в ближайшей гавани, и дай нам бог добраться до нее вовремя! - Это малодушие, государь! - воскликнула графиня. - Извините меня за резкое слово, оно вырвалось у женщины. Соберите вокруг себя верных друзей и окажите доблестное сопротивление, как ваш покойный отец. Есть только один путь - честный и прямой путь вперед; все другие - кривы, извилисты и недостойны благородного человека. - Ваши слова, почтенный друг мой, - сказал Ормонд, который понял, что пора оберечь достоинство монарха от смелой откровенности графини, которая более привыкла принимать знаки уважения, нежели их выказывать, - ваши слова вески и решительны, но не соответствуют нынешним временам. Снова возникла бы гражданская война со всеми ее бедствиями, а никак не те события, которых вы с такой надеждой ожидаете. - Вы слишком спешите, миледи, - сказал Арлингтон, - и не только сами подвергаетесь опасности, по и пытаетесь вовлечь в нее его величество. Позвольте сказать вам откровенно: в эти тяжелые времена вы напрасно оставили замок Рашин; там вы были в безопасности, а здесь вашим жилищем легко может оказаться Тауэр, Если бы даже мне грозило сложить там голову на плахе, как мой супруг в Боултон-ле-Муре, я без колебаний пошла бы на это, но не оставила бы в беде друга, которого к тому же сама ввергла в опасность, как молодого Певерила. - Но разве я не уверил вас, что оба Певерила, и старый и молодой, находятся на свободе? - спросил король. - Любезная графиня, что еще заставляет вас устремляться навстречу опасности, надеясь при этом, конечно, что мое вмешательство все же спасет вас от нее? Ведь не станет же такая благоразумная дама, как вы, бросаться в реку только для того, чтобы друзья потрудились ее вытащить. Графиня повторила, что желает справедливого суда. На это королевские советники снова рекомендовали ей как можно скорее покинуть Лондон и безвыездно оставаться в своем вассальном королевстве, хотя ей и будет вменена в вину попытка укрыться от правосудия. Король, видя, что спору не предвидится конца, сказал, что не смеет долее удерживать графиню, боясь возбудить ревность ее величества, и предложил ей руку, чтобы отвести ее к гостям. Графине волей-неволей пришлось подчиниться, и они возвратились в шумную залу, где в ту же минуту произошло событие, о котором нам надо рассказать уже в следующей главе. Глава XLVI Все знают - в тюрьмах и в хоромах: Я мал, но малый я не промах. Кто в этой речи усомнится, Со мною насмерть будет биться! "Песенка Маленького Джона де Сэнтре" Перед тем как расстаться с графиней Дерби, Карл проводил ее в залу для приемов и еще раз шепотом посоветовал внять добрым советам и позаботиться о собственной безопасности; затем он беспечно отвернулся от нее и занялся другими гостями. В это самое время в залу вошли пять-шесть музыкантов. Один из них, которому покровительствовал герцог Бакингем и который особенно славился игрою на виолончели, несколько задержался в прихожей, потому что его инструмент еще не принесли. Но вот виолончель появилась и была поставлена рядом с ее владельцем. Слуга, который нес деревянный футляр с инструментом, видно, был рад отделаться от своей ноши; он остановился в дверях, любопытствуя, что это за инструмент и почему он оказался таким тяжелым. Любопытство его было удовлетворено, причем самым невероятным образом. Пока музыкант искал в карманах ключ, футляр, который прислонили к стене, открылся сам собою, и из него вышел карлик Джефри Хадсон; при его неожиданном появлении дамы с криком бросились бежать в другой конец залы, джентльмены вздрогнули, а бедный немец от страха не мог устоять на ногах, предположив, наверное, что его виолончель превратилась в этого странного урода. Однако он вскоре пришел в себя и в сопровождении большинства своих товарищей выбежал вон из залы. - Хадсон! - воскликнул король. - Я очень рад, что вижу тебя, мой старый дружок, хотя Бакингем - я думаю, это его выдумка - угощает нас неоригинальными шутками. - Не удостоит ли меня ваше величество минутой внимания? - спросил Хадсон. - Конечно, мой добрый друг, - ответил король. - Сегодня у нас собрался целый букет старых знакомых, и мы готовы слушать их с удовольствием... Какая глупая мысль пришла в голову Бакингему, - шепнул он Ормонду, - прислать сюда беднягу в тот самый день, когда его судили за участие в заговоре! Во всяком случае, он явился не в поисках защиты, поскольку ему на редкость повезло - он был оправдан. Вероятно, он хочет получить какое-нибудь вознаграждение или пенсию. Хадсон хорошо знал придворные обычаи - и тем не менее горел желанием поскорее объясниться с королем; он стоял посреди залы, нетерпеливо пританцовывая, как отважный шотландский пони, рвущийся в сражение, и вертел в руках шляпу с общипанным пером, поклонами напоминая о данном ему обещании. - Говори, мой друг, говори, - сказал Карл. - Если ты приготовил стихи, читай их поскорее; я думаю, тебе пора дать отдых своим маленьким рукам и ногам, которые все время в движении. - Я не приготовил стихов, ваше величество, - ответил карлик, - нет, самой простой и самой верноподданнической прозой я перед всеми присутствующими обвиняю герцога Бакингема в государственной измене! Хорошо и мужественно сказано. Продолжай, - приказал король, думая, что это было вступлением к какой-нибудь забавной или остроумной шутке, и совершенно не представляя себе, что карлик говорит вполне серьезно. В зале раздался громкий смех. Немногие услышали, что сказал карлик, но все хохотали. Одни смеялись над странными его движениями и той особой выразительностью, с какой он произнес свое обвинение, другие, не зная толком, в чем дело, смеялись не менее громко, только чтобы не отстать от остальных. - Что значит этот смех? - с возмущением вскричал карлик. - Чему тут смеяться, когда я, Джефри Хадсон, рыцарь, в присутствии короля и дворян обвиняю Джорджа Вильерса, герцога Бакингема в государственной измене? - Конечно, смеяться тут совершенно нечему, - подтвердил король, стараясь принять серьезный вид, - но есть чему удивиться. Подожди, перестань вертеться, подскакивать и гримасничать. Если это шутка - объясни ее; если же нет - то пройди в буфетную, выпей стакан вина и освежись после своего заточения в футляре. - Повторяю, государь, - возразил Хадсон с нетерпением, но так тихо, что никто не мог его слышать, кроме короля, - если вы еще долго будете шутить,, то на горьком опыте убедитесь в измене Бакингема. Говорю вам, торжественно заявляю вашему величеству, что через час две сотни вооруженных изуверов явятся сюда и застанут врасплох ваших гвардейцев. - Прошу дам отойти, - сказал король, - иначе вам предстоит услышать нечто неприятное. Шутки Бакингема не всегда предназначены для женских ушей. Кроме того, нам нужно переговорить наедине с нашим маленьким приятелем. Герцог Ормонд, Арлингтон и вы, господа (он назвал еще двух придворных), можете остаться с нами. Веселая толпа придворных отхлынула и рассеялась по зале. Мужчины толковали о том, чем кончится это представление или, говоря словами Сэдли, какую еще диковину родит виолончель, а дамы с восхищением рассматривали и обсуждали старинный наряд и богатое шитье брыжей и капора графини Дерби, которую королева удостоила особого внимания. - Теперь во имя бога, - сказал король карлику, - объясни нам в кругу друзей, что все это значит? - Измена, государь! Измена его величеству королю английскому! Когда я сидел в этом футляре, милорд, немцы потащили меня в какую-то часовню, желая удостовериться, как они сами говорили, все ли готово. Государь, я был там, где никогда не бывала виолончель: в молельне людей Пятой монархии. Когда меня оттуда уносили, проповедник заканчивал свою проповедь словами: "А теперь за дело!", призывая свою паству захватить ваше величество в вашем собственном дворце. Я хорошо слышал это через дырочки в футляре, ибо тот, кто нес меня, в это время положил футляр на пол, чтобы не упустить пи слова из этой драгоценной проповеди. - Странно, - заметил лорд Арлингтон, - по в этом шутовстве может быть доля правды, ибо нам известно, что эти фанатики сегодня собирались, а в пяти молельнях был объявлен строгий однодневный пост. - А если так, - подхватил король, - то они, несомненно, решились на какое-нибудь злодеяние. - Осмелюсь посоветовать вам, государь, - сказал герцог Ормонд, - тотчас вызвать сюда герцога Бакингема. Его связи с фанатиками хорошо известны, хоть он и пытается это скрыть. - Неужели вы, милорд, считаете его светлость виновным в таком преступлении? - спросил король. - Впрочем, - добавил он после минутного размышления, - Бакингем так непостоянен, что легко поддается любому искушению. Я не удивлюсь, если он снова предался честолюбивым надеждам, в чем мы недавно убедились. Послушай, Чиффинч, сию минуту поезжай к герцогу и под любым предлогом привези его сюда. Я не хочу, как говорят законники, поймать его с поличным. Двор умрет со скуки без Бакингема. - Не прикажете ли, ваше величество, конной гвардии выступить? - спросил молодой Селби, офицер этого корпуса. - Нет, Селби, - ответил король, - я не люблю конного парада. Но пусть она будет наготове. И пусть начальник охраны соберет своих стражников и прикажет шерифам вызвать своих людей, начиная с копьеметателей и кончая палачами, и держать их в строю на случай, если начнутся волнения. Удвоить караул у ворот дворца и не впускать никого из посторонних. - И не выпускать, - добавил герцог Ормонд. - Где эти иностранцы, что принесли карлика? Их принялись искать, но не нашли. Они бежали, оставив свои инструменты. Это обстоятельство навлекло новое подозрение на их покровителя, герцога Бакингема. Были спешно приняты необходимые меры, чтобы отразить нападение со стороны предполагаемых заговорщиков. Тем временем король удалился вместе с Арлингтоном, Ормондом и другими советниками в кабинет, где он давал аудиенцию графине Дерби, и продолжил допрос карлика. Заявление маленького человечка, хоть и несколько необычное, отличалось тем не менее связностью и последовательностью, а некоторая романтичность изложения объяснялась своеобразием его характера и часто заставляла людей смеяться в тех случаях, когда его могли бы пожалеть или даже проникнуться к нему уважением. Сначала карлик принялся витиевато описывать страдания, перенесенные им из-за заговора. Нетерпеливый Ормонд давно прервал бы его, если бы король не напомнил его светлости, что волчок скорее перестанет вертеться, если его не будут подхлестывать кнутиком. Таким образом, Джефри Хадсон мог в полное удовольствие рассказывать о своем пребывании в тюрьме, где, как он сообщил королю, был свой луч света - красавица, земной ангел, чьи глаза столь же прекрасны, сколь легка ее походка. Она не раз посещала его темницу со словами утешения и надежды. - Клянусь честью, - сказал Карл, - в Ньюгете живется лучше, нежели я полагал. Кто бы мог подумать, что этот маленький джентльмен наслаждался там женским обществом? - Прошу, ваше величество, не понять меня превратно, - торжественно возразил карлик. - Чувство, которое я испытывал к этому прекрасному существу, похоже на чувство, что испытываем мы, бедные католики, к нашим святым, а не на что-либо более низменное. Она казалась мне скорее сильфидой, о которых говорят розенкрейцеры, нежели существом из плоти, ибо она была меньше ростом, более хрупкой и более легкой, чем земные женщины, в которых есть нечто грубое, унаследованное, несомненно, от грешной и великанской расы допотопных людей. - А скажи, приятель, - спросил король, - не убедился ли ты потом, что эта сильфида - всего лишь простая смертная? - Кто? Я, государь? Что вы! - Не нужно так возмущаться, - сказал король. - Поверь, что я не подозреваю в тебе дерзкого волокиту. - Время уходит, - нетерпеливо заметил герцог Ормонд, взглянув на часы. - Вот уже десять минут, как ушел Чиффинч. Через десять минут он должен вернуться. - Вы правы, - уже серьезно сказал король. - Ближе к делу, Хадсон, скажи нам, какое отношение имеет эта женщина к твоему столь необычному появлению здесь? - Самое прямое, милорд, - ответил маленький Хадсон, - Я видел ее два раза во время моего пребывания в Ньюгете и поистине считаю ее своим ангелом-хранителем. Кроме того, после моего оправдания, когда я шел по городу вместе с двумя высокими джентльменами, которых судили вместе со мной, на нас напала чернь. Едва мне удалось занять удобный пост, давший мне преимущество над превосходящими силами противника, как вдруг я услышал божественный голос, который раздавался из окна позади меня: он убеждал меня укрыться в этом доме, что я и исполнил, уговорив также и храбрых моих товарищей, Певерилов, всегда внимавших моим советам. - Это доказывает их ум и скромность, - заметил король. - Что же случилось потом? Говори короче, под стать своему росту. - Некоторое время, государь, - продолжал карлик, - казалось, что не я был главным предметом внимания. Сначала какой-то человек почтенного вида, по похожий на пуританина, в сапогах из буйволовой кожи и со шпагой без темляка, увел молодого Певерила. Возвратившись, мистер Джулиан сообщил нам, что мы находимся во власти вооруженных фанатиков, которые, как говорит поэт, созрели для мятежа. Отец и сын предались такому отчаянию, ваше величество, что уже не внимали моим утешениям. Напрасно уверял я их, что чтимое мною светило в назначенный час воссияет и тем подаст нам знак к спасению. На все мои увещания отец лишь фыркал - "чушь!", а сын - "фу!", что свидетельствует о том, как бедствия действуют на благоразумие человека и заставляют его забывать приличия. Тем не менее оба Певерила, твердо решив освободиться хотя бы для того, чтобы уведомить ваше величество об угрожающей вам опасности, начали ломать дверь; я помогал им изо всех сил, дарованных мне богом и еще оставшихся после шести десятков прожитых лет. Но мы не могли, в чем, к несчастью, удостоверились на опыте, выполнить свое намерение так тихо, чтобы наши стражи не услышали. Они вошли толпою и разлучили нас, принудив моих товарищей, под угрозой пики и кинжала, уйти в какую-то другую, дальнюю комнату, а меня оставили и заперли одного. Признаюсь, это меня огорчило. Но, как в песне поется, чем страшнее тревога, тем ближе подмога, ибо дверь надежды внезапно отворилась... - Ради бога, государь! - вскричал герцог Ормонд. - Прикажите какому-нибудь придворному сочинителю романов перевести бред этого несчастного на человеческий язык, чтобы мы могли его понять. Джефри Хадсон гневно взглянул на нетерпеливого вельможу-ирландца и с достоинством заявил: - Для бедного джентльмена довольно хлопот и с одним герцогом, но если бы я не был занят теперь герцогом Бакингемом, то не спустил бы такой обиды герцогу Ормонду. - Умерь свою храбрость и свой гнев по нашей просьбе, могущественнейший сэр Джефри Хадсон, - сказал король, - и ради нас прости герцога Ормонда. Но более всего прошу тебя продолжить свой рассказ. Джефри Хадсон прижал руку к груди и гордо поклонился королю, показывая, что готов повиноваться, не унижая, однако, своего достоинства. Затем он обернулся к Ормонду, снисходительно махнул ему рукою в знак прощения и скорчил ужасающую гримасу, что должно было означать улыбку прощения и примирения. - С разрешения герцога, - продолжал карлик, - хочу пояснить, что под словами "дверь надежды внезапно отворилась" я разумел дверь, завешенную гобеленом, через которую внезапно явилось светлое видение - нет, скорее не светлое, а звездно-темное, как чудесная южная ночь, когда лазурное безоблачное небо окутывает нас пеленой, еще более прекрасной, чем дневной свет. Но я вижу нетерпение вашего величества - довольно об этом. Я последовал за моей сверкающей красотою проводницей в другую комнату, где лежало вперемешку оружие и музыкальные инструменты. Среди них я увидел и мое недавнее убежище - футляр виолончели. К моему удивлению, она перевернула футляр, нажала какую-то пружину, и я убедился, что он набит пистолетами, кинжалами и патронташами. "Это оружие, - сказала мне она, - предназначено для нападения нынче ночью на дворец неосторожного Карла. - Ваше величество простит мне, что я повторил ее слова. - Но если ты не побоишься влезть сюда, то сможешь спасти короля и королевство. Если боишься - молчи; я сама сделаю это". - "Боже сохрани! -вскричал я. - Джефри Хадсон не так малодушен, чтобы позволить тебе рисковать. Ты не знаешь, не можешь знать, как следует действовать в засадах и убежищах, а я к ним привык: я ютился в кармане великана и даже был начинкой в пироге". - "Тогда влезай сюда, - сказала она, - и не теряй времени". Признаюсь, повинуясь ей, я чувствовал, что мой пыл несколько охладел, и даже сказал, что предпочел бы дойти до дворца на своих ногах. Но она ничего не хотела слушать, торопливо отвечая, что меня задержат, не допустят к вашему величеству, что я должен воспользоваться этим способом проникнуть во дворец и рассказать обо всем королю, - пусть он будет настороже, и больше ничего не нужно, ибо если секрет раскрыт, то весь план уже рухнул. Я мужественно распростился с дневным светом - к тому времени он начал уже угасать. Она вынула из футляра оружие, положила его в камин и заставила меня влезть в футляр. Пока она запирала меня, я молил ее предупредить людей, которым она меня доверит, быть осторожнее и держать футляр вертикально. Но не успел я договорить, как остался один в полной тьме. Вскоре пришли какие-то люди. Из их разговора я узнал, что они немцы - я немного понимаю по-немецки - и состоят на службе у герцога Бакингема. Старший из них объяснил остальным, как вести себя, когда они вооружатся спрятанным оружием, и - я не хочу причинить вред герцогу - приказал и пальцем не тронуть не только особу короля, по и его придворных, и защищать всех присутствующих от фанатиков. В остальном же им было приказано разоружить стражу и овладеть дворцом. Король казался смущенным и задумчивым. Он попросил лорда Арлингтона проследить, чтобы Селби потихоньку проверил содержание других футляров с музыкальными инструментами, и затем дал знак карлику продолжать рассказ, время от времени озабоченно спрашивая его, совершенно ли он уверен, что слышал имя герцога как предводителя или покровителя этого заговора. Карлик отвечал утвердительно. - Эта шутка зашла слишком далеко, - заметил наконец король. Карлик далее рассказал, как его отнесли в часовню, где он слышал конец разглагольствований проповедника, о содержании которых он уже упоминал. Слова, сказал он, не могут выразить весь ужас, охвативший его, когда ему показалось, что, ставя в угол инструмент, его хотят перевернуть. Тут слабость человеческая легко могла бы восторжествовать над его преданностью, верностью и любовью к его величеству и даже над страхом смерти, неизбежной, если бы его обнаружили. Он сильно сомневается, заключил он, что мог бы простоять долго вверх ногами и не закричать. - Я не стал бы винить тебя, - сказал король. - Если бы я попал в такое положение, когда сидел в дупле королевского дуба, я бы тоже закричал. Это все, что тебе известно об этом странном заговоре? - Сэр Джефри Хадсон ответил утвердительно, и король продолжал: - Теперь иди, мой маленький друг, твои услуги не будут забыты. Раз уж ты залез внутрь скрипки, чтобы сослужить нам службу, мы обязаны по долгу совести доставить тебе на будущее более просторное жилище. - Это была виолончель, с позволения вашего величества, а не простая скрипка, - возразил маленький человечек, ревниво оберегая свое достоинство, - хотя ради вашего величества я мог бы залезть и в футляр от самой малюсенькой скрипочки. - Уж кто-кто, а ты, конечно, действовал в наших интересах - в этом мы не сомневаемся. Но теперь оставь нас на время, но смотри же, никому ни слова. Пусть твое появление - слышишь? - считается шуткою герцога Бакингема, а о заговоре - ни звука. - Не взять ли его под стражу, государь? - спросил герцог Ормонд, когда Хадсон вышел из кабинета. - Не нужно, - ответил король, - я давно знаю этого несчастного. Судьба, посмеявшись над его внешностью, одарила его благороднейшей душой. Он владеет мечом и держит слово, как настоящий Дон-Кихот, только уменьшенный в десять раз. О нем следует позаботиться. Но, черт побери, милорд, не показывает ли эта подлая затея Бакингема, что он мерзкий и неблагодарный человек? - Он бы на это не решился, ваше величество, - ответил герцог Ормонд, - если бы вы не были к нему часто слишком снисходительны. - Милорд, милорд! - поспешно возразил король. - Вы известный враг Бакингема, и мы выберем советника более беспристрастного. Что вы думаете обо всем этом, Арлингтон? - С вашего разрешения, государь, - ответил Арлингтон, - мне все это кажется совершенно невозможным, если только между вами и герцогом не было какой-либо ссоры, нам неизвестной. Конечно, его светлость - человек легкомысленный, но это - просто безумие. - Честно говоря, - сказал король, - сегодня утром мы немного поссорились. Герцогиня, кажется, умерла, и Бакингем, не теряя времени, пытался возместить потерю и имел дерзость просить у нас руки нашей племянницы, леди Анны. - И ваше величество, конечно, ему отказали? - спросил Арлингтон. - Да, и сделал ему выговор за дерзость, - ответил король. - Был ли кто-нибудь свидетелем вашего отказа, государь? - спросил герцог Ормонд. - Нет, -ответил король, - кроме, пожалуй, Чиффинча, а он, вы знаете, пустое место. - Hinc Шае lachrymae <Вот причина слез (лат.).:>, - возразил Ормонд. - Я хорошо знаю его светлость. Если бы вы упрекнули его за дерзкое честолюбие наедине, он не обратил бы на это никакого внимания, по раз это случилось в присутствии такого человека, который разболтает об этом всему двору, - герцог должен отомстить. При этих словах быстро вошел Селби и доложил, что герцог Бакингем только что появился в приемной. Король встал. - Приготовить лодку, - сказал он, - и отряд стражи. Может возникнуть необходимость арестовать его за измену и отправить в Тауэр. - Не подготовить ли предписание государственного секретаря? - спросил Ормонд. - Нет, милорд, - резко ответил король. - Надеюсь все же, что этого можно будет избежать. Глава XLVII Стал боязлив надменный Бакингем. "Ричард III" <Перевод А. Радловой.> Прежде чем рассказать о встрече Бакингема с оскорбленным государем, мы должны упомянуть два обстоятельства, имевшие место в период кратковременного переезда его светлости и Чиффинча из Йорк-хауса в Уайтхолл. Сев в карету, герцог попытался узнать у Чиффинча истинную причину столь поспешного его вызова во дворец. Но придворный был осторожен и ответил, что речь, верно, идет о каком-нибудь новом развлечении, которое король желает разделить с герцогом. Такой ответ не удовлетворил Бакингема, ибо, помня о своем дерзком замысле, он невольно страшился, не открылась ли его измена. - Чиффинч, - помолчав минуту, отрывисто сказал он, - не говорил ли ты кому-нибудь о том, что ответил мне сегодня утром король насчет леди Анны? - Милорд, - ответил Чиффинч, запинаясь. - Моя преданность королю... Мое уважение к вашей светлости... - Так ты никому этого не говорил? - сурово переспросил герцог. - Никому, - ответил Чиффинч неуверенно, ибо испугался возрастающей суровости герцога. - Лжешь, негодяй! - вскричал герцог. - Ты рассказал Кристиану. - Ваша светлость, - начал Чиффинч, - ваша светлость, извольте вспомнить, что я открыл вам тайну Кристиана о приезде графини Дерби. - И ты думаешь, что одно предательство окупается другим? Нет. Мне нужно иное возмещение. Если ты сию минуту не откроешь мне истинную причину моего вызова во дворец, я размозжу тебе голову прямо здесь, в карете. Пока Чиффинч раздумывал, что ему ответить, какой-то человек, который по свету факелов, всегда горевших на каретах, по лакеям, стоявшим на запятках, и слугам, гарцевавшим по бокам экипажа, легко мог узнать, чей это выезд, поравнялся с ними и мощным басом исполнил припев к старинной французской песне о битве при Мариньяно, сочинители которой нарочито подражали смешанному немецко-французскому наречию побежденных швейцарцев: Tout est verlore La tintelore! Tout est verlore Bei Got! <Все пропало, Тру-ля-ля! Все пропало, Боже мой!> - Меня предали, - сказал герцог, тотчас заметив, что припев, смысл которого заключался в словах "все пропало", был пропет одним из преданных ему людей как намек, что заговор открыт. Он пытался было выскочить из кареты, однако Чиффинч вежливо, но решительно удержал его. - Не губите себя, милорд, - почтительно сказал он ему. - Мы окружены солдатами и констеблями; им велено доставить вашу светлость в Уайтхолл и помешать вашему бегству. Таким поступком вы лишь признаете себя виновным, и я настоятельно советую вам отказаться от этого намерения. Король - ваш друг, не будьте врагом себе сами. - Ты прав, - после минутного размышления мрачно подтвердил герцог. - Для чего мне бежать, когда вся вина моя состоит в том, что я отправил во дворец увеселительный фейерверк вместо музыкального оркестра. - И карлика, который неожиданно вылез из виолончели... - И ото моя выдумка, Чиффинч, - ответил герцог, хотя услышал об этом впервые. - Послушай, Чиффинч, ты навсегда обяжешь меня, если позволишь хоть минуту поговорить с Кристианом. - С Кристианом, милорд? Да где вы его найдете? Притом мы должны ехать прямо во дворец. - Разумеется, - ответил герцог, - но я думаю, что сумею разыскать его. А ты, Чиффинч, не чиновник, и у тебя пет предписания задержать меня пли помешать мне говорить, с ком я захочу. - Вы так изобретательны, милорд, - ответил Чиффинч, - и столько раз уже выпутывались из трудных положений, что я никогда не пожелаю по доброй воле причинить вам неприятность. - Значит, жизнь еще не кончена, - сказал герцог и свистнул. Из-за оружейной лавки, с которой читатель уже знаком, внезапно появился Кристиан и в одно мгновение очутился возле кареты. - Ganz ist verloren! <Все пропало! (нем.):>- сказал герцог. - Знаю, - ответил Кристиан, - и все наши святоши разбежались, услышав эту новость. К счастью, полковник и эти негодяи немцы вовремя нас уведомили. Все в порядке. Поезжайте во дворец. Я тотчас последую за вами. - Ты, Кристиан? Это будет по-дружески, но неблагоразумно. - Почему? Против меня нет никаких улик, - ответил Кристиан. - Я невинен как новорожденный младенец. И вы тоже, ваша светлость. Против пас есть только одна свидетельница, но я заставлю ее говорить в нашу пользу. Кроме того, если я не приду сам, то за мной тотчас пошлют. - Наверное, это та самая приятельница, о которой мы с тобой уже говорили? - И еще поговорим. - Понимаю, - сказал герцог, - и не хочу более задерживать мистера Чиффинча, ибо это мой провожатый. Итак, Чиффинч, вели трогать. Vogue la galere! <Галера, в путь! (франц.) Выражение, означающее примерно: "Будь что будет!">- воскликнул он, когда карета тронулась. - Мне случалось видеть и более опасные бури. - Не мне судить, - заметил Чиффинч. - Ваша светлость - смелый капитан, а Кристиан - лоцман, искусный как сам дьявол, но... Тем не менее я остаюсь другом вашей светлости и буду сердечно рад, если вы выпутаетесь из неприятностей. - Докажи мне свою дружбу, - сказал герцог. - Открой мне, что ты знаешь об этой приятельнице Кристиана, как он ее называет. - Я думаю, что это та самая танцовщица, которая была у меня с Эмпсоном в то утро, когда от нас ускользнула мисс Алиса. Но ведь вы ее видели, милорд. - Я? - спросил герцог. - Когда же? - С ее помощью Кристиан освободил свою племянницу, когда ему пришлось удовлетворить требования фанатика-шурина и возвратить ему дочь. Кроме того, ему, наверно, захотелось подшутить над вами. - Я это и подозревал. Я отплачу ему, - сказал герцог. - Дай только разделаться с этой историей. Так, значит, эта маленькая нумидийская колдунья - его приятельница, и они оба решили посмеяться надо мной? Но вот и Уайтхолл. Смотри же, Чиффинч, помни свое слово. А ты, Бакингем, держись! Но, прежде чем мы последуем за Бакингемом во дворец, где ему предстояло разыграть нелегкую роль, посмотрим, пожалуй, что делает Кристиан после короткого разговора с герцогом. Окольным путем по дальнему переулку и через несколько дворов он снова вошел в дом и поспешил в устланную циновками комнату, где в одиночестве сидел Бриджнорт и невозмутимо читал библию при свете маленькой бронзовой лампы. - Ты отпустил Певерилов? - торопливо спросил Кристиан. - Да, - ответил майор. - Чем же они поручились тебе, что не пойдут прямо в Уайтхолл с доносом? - Они сами дали мне обещание, когда узнали, что наши вооруженные друзья разошлись. Завтра, я думаю, они сообщат обо всем королю. - Почему же не сегодня вечером? - спросил Кристиан. - Они дают нам время спастись бегством. - Так что же ты не воспользовался им? Почему ты здесь? - вскричал Кристиан. - А ты сам, чего ты ждешь? - спросил Бриджнорт. - Ты замешан в этом деле не меньше меня. - Брат Бриджнорт, я старая лисица и сумею обмануть гончих; ты же олень, все твое спасение в проворстве. Поэтому не теряй времени, уезжай куда-нибудь в глушь, а еще лучше - ступай на пристань, там стоит корабль Зедикайи Фиша "Добрая Надежда", что утром идет в Массачузетс. Он может с приливом уйти в Грейвзенд. - И оставить тебе, Кристиан, мое состояние и мою дочь? Нет, шурин. Для этого мне нужно снова обрести к тебе прежнее доверие. - Тогда делай что хочешь, сомневающийся глупец! - вскричал Кристиан, с трудом удерживаясь от более оскорбительных выражений. - Пожалуйста, оставайся здесь и жди, когда тебя повесят. - Всем людям предназначено один раз умереть, - сказал Бриджнорт. - Моя жизнь была не лучше смерти. Топор лесника обрубил мои лучшие ветви, а ту, которая уцелела, чтобы ей расцвесть, нужно привить в другом месте, вдали от моего старого ствола. Поэтому чем скорее топор коснется корня, тем лучше. Я был бы рад, конечно, если бы мне удалось очистить наш двор от скверны разврата и облегчить иго народа-страдальца. И еще этот молодой человек, сын благороднейшей женщины, которой я обязан всем, что еще связывает мой усталый дух с человечеством... О, если бы мне было дано рука об руку с ним нести труды во имя нашего благородного дела! Но надежда эта, как и все прочие, исчезла навсегда. Я недостоин быть орудием исполнения столь великого замысла, а потому и не желаю более скитаться в этой долине скорби. - Так прощай же, отчаявшийся глупец, - сказал Кристиан, который при всем своем хладнокровии не мог больше скрывать презрения к смирившемуся и упавшему духом фаталисту. - Надо же было судьбе связать меня с такими союзниками! - пробормотал он, выходя из комнаты. - Этого безумного фанатика уже но исправишь. Нужно найти Зару. Она одна может спасти нас. Если бы мне удалось переломить ее упрямство и подстрекнуть ее тщеславие, тогда ее ловкость, пристрастие короля к герцогу, неслыханная дерзость Бакингема и кормило, управляемое моей рукой, - все это еще помогло бы выдержать бурю, что вот-вот разразится над нами. Но надо действовать без промедления. В соседней комнате оп нашел ту, кого искал, особу, которая посетила гарем герцога Бакингема и, освободив Алису из плена, сама заняла ее место, как мы уже рассказывали или, скорее, только намекнули. Она была теперь гораздо проще одета, чем в тот день, когда дразнила герцога, но костюм ее по-прежнему был в восточном стиле, который так подходил к ее смуглому лицу и жгучему взору. Когда вошел Кристиан, она сидела, закрыв лицо платком, но быстро отняла его и, бросив на вошедшего взгляд, полный презрения и негодования, спросила, зачем он явился туда, где его не ждали и не желают видеть. - Весьма уместный для невольницы вопрос к своему господину! - усмехнулся Кристиан. - Скажи лучше - уместный вопрос, самый уместный из всех, что может задать хозяйка своему рабу! Разве ты не знаешь, что с того часа, когда ты обнаружил предо мною свою невыразимую подлость, я стала хозяйкой твоей судьбы? Пока ты казался лишь демоном мщения, ты внушал ужас - и с большим успехом, но с минуты, когда ты показал себя бесчестным злодеем, бессовестным и гнусным плутом, подлым, пресмыкающимся негодяем, ты способен возбудить во мне только чувство презрения. - Красноречиво и выразительно сказано, -заметил Кристиан. - Да, я умею говорить, умею также быть немою, - ответила Зара, - и никто не знает этого лучше тебя. - Ты избалованное дитя, Зара, и пользуешься моей снисходительностью к твоим капризам, - ответил Кристиан. - Разум твой помутился в Англии, и все от любви к человеку, который думает о тебе не больше, чем об уличных бродягах, среди которых он тебя бросил, чтобы вступиться за ту, кого любит. - Все равно, - возразила Зара, тщетно стараясь скрыть свое отчаяние. - Пусть он предпочитает мне другую; никто в мире не любит, не может любить его так, как я. - Мне жаль тебя, Зара! - сказал Кристиан. - Я заслуживаю сожаления, - ответила она, - по твою жалость отвергаю с презрением. Кому, как не тебе, я обязана всеми моими несчастьями? Ты воспитал во мне жажду мести, прежде чем я узнала, что такое добро и зло. Чтобы заслужить твое одобрение и удовлетворить тщеславие, которое ты во мне возбудил, я в течение многих лет подвергала себя такому испытанию, на какое не решилась бы ни одна из тысячи женщин. Из тысячи? - переспросил Кристиан. - Из сотни тысяч, из миллиона. Нет в мире другого существа, принадлежащего к слабой половине рода человеческого, которое было бы способно не только на такую самоотверженность, но и на во сто раз меньшую. - Вероятно, - ответила Зара, горделиво выпрямляясь. - Вероятно, это так. Я прошла через испытание, на которое отважились бы немногие. Я отказалась от бесед с дорогими мне людьми, заставила себя пересказывать только то, что мне удавалось подслушать как низкой шпионке. Я делала это долгие, долгие годы, и все ради того, чтобы заслужить твое одобрение и отомстить женщине, которая если и виновна в гибели моего отца, то была сурово наказана, пригрев на своей груди ядовитую змею. - Ладно, ладно, - сказал Кристиан. - И разве не находила ты награду в моем одобрении и в сознании своего непревзойденною искусства, позволившего тебе вынести то, чего никогда на всем протяжении истории не вынесла ни одна женщина - дерзость без внимания, восхищение без отклика, насмешку без ответа? - Без ответа? - горячо вскричала Зара. -Разве не одарила меня природа чувствами, более выразительными, чем слова? И разве не трепетали от моих криков те, кого не тронули бы мои жалобы и мольбы? Разве гордая женщина, приправлявшая свою благотворительность насмешками, которых, как она думала, я не слышу, не была по справедливости наказана тем, что самые сокровенные ее тайны узнавал ее смертельный враг? И тщеславный граф, хотя он стоит не больше, чем перо на его шляпе, и женщины и девушки, оскорблявшие меня насмешками, были - или легко могут быть - наказаны мною. Но есть человек, - добавила она, подняв глаза к небу, - который никогда не насмехался надо мною, благородный человек, который смотрел на бедную немую как на сестру и который, говоря о ней, всегда извинял и защищал ее. И ты мне говоришь, что я не должна любить его, что любовь к нему - безумие! Что ж, тогда я буду безумной, потому что буду любить его до последнего моего вздоха. - Задумайся хоть на секунду, безрассудная девочка - безрассудная только в одном отношении, во всех других нет женщины совершеннее тебя, - задумайся о той блестящей карьере, которую я предлагаю тебе, если ты победишь свою безнадежную любовь. Пойми, что стоит тебе лишь пожелать - и ты станешь женою, законною женою герцога Бакингема. При моих способностях, при твоем уме и красоте - герцога неотразимо влекут к себе эти качества - ты очень скоро станешь одной из первых дам Англии, Последуй моему совету - он сейчас в смертельной опасности, ему не обойтись без помощи, чтобы восстановить свое былое могущество, и больше всего ему необходима наша помощь. Положись на меня, и сама судьба не в силах будет помешать тебе надеть корону герцогине. - Корону из пуха одуванчика, обвитую его же листьями! - воскликнула Зара. - Я не знаю человека более легкомысленного, чем твой Бакингем. По твоей просьбе я встретилась с ним, и он мог бы показать себя человеком благородным и великодушным; по твоему желанию я выдержала испытание, ибо не страшусь опасностей, от которых отшатываются в страхе малодушные существа моего пола. И что же я нашла в нем? Низкого, жалкого развратника, чья страсть, подобно горящему жнивью, лишь тлеет и дымит, но не может ни согреть, ни сжечь своим огнем. Кристиан, если бы его корона лежала сейчас у моих ног, то я скорее подняла бы позолоченный имбирный пряник, нежели ее. - Ты безумна, Зара, совершенно безумна, несмотря на твои способности и тонкое умение разбираться в вещах. Но оставим Бакингема. Разве ты ничем не обязана мне - мне, который избавил тебя от твоего жестокого хозяина акробата, дал тебе свободу и богатство? - Да, Кристиан, - ответила она, - я многим обязана тебе. И если бы я не помнила твоих благодеяний, то давно бы предала тебя суровой графине, и, признаюсь, ото не раз приходило мне в голову. Она повесила бы тебя на одной из башен своего замка, предоставив твоим наследникам мстить хищным орлам, которые свили бы гнездо из твоих волос и вскормили своих птенцов твоим мясом. - От души благодарю тебя за такую снисходительность, - сказал Кристиан. . - Да, я всегда искренне хотела быть к тебе снисходительной, - продолжала Зара, - по не за твои благодеяния, ибо они были вызваны только себялюбивыми расчетами. Я тысячу раз отплатила за них моей преданностью и покорностью твоей роле, несмотря на все грозившие мне опасности. Еще недавно я уважала силу твоего духа, твою власть над своими страстями, твой ум, благодаря которому ты мог управлять волею других, начиная с фанатика Бриджнорта и кончая развратником Бакингемом. Вот почему я признавала тебя своим господином. - Эти качества, - ответил Кристиан, - остались прежними, и с твоей помощью я докажу, что самые крепкие сети, которые сплели законы гражданского общества, чтобы ограничить природное достоинство человека, можно разорвать, как паутину. - Пока тобою двигали благородные побуждения, - помолчав, продолжала Зара, - да, я считаю их благородными, хотя и необычными, ибо я создана, чтобы бесстрашно смотреть на солнце, лучей которого боятся бледные дочери Европы, я могла служить тебе; я следовала за тобой, пока ты был руководим жаждой мести или честолюбием. Но страсть к богатству, и еще добытому такими средствами! Как могу я сочувствовать таким целям? Разве ты не готов был служить сводником королю и принести для этого в жертву честь сироты-племянницы? Ты улыбаешься? Улыбнись еще раз, когда я спрошу: не с подобными ли намерениями ты приказал мне остаться в доме этого жалкого Бакингема? Улыбнись в ответ на мой вопрос, и, клянусь небом, кинжал мой пронзит твое сердце. С этими словами она схватилась за рукоятку небольшого кинжала, спрятанного у нее на груди. - Я улыбаюсь от презрения к такому гнусному обвинению, - ответил Кристиан. - Я не скажу тебе причины, но знай, что твоя честь и безопасность для меня дороже всего на свете. Правда, я хотел сделать тебя женой Бакингема, и нет сомнения: с твоим умом и красотою этого брака легко можно было бы добиться. - Тщеславный льстец! - сказала Зара, смягчаясь, казалось, от лести, которую сама же презирала. - Ты будешь уверять меня, что ожидал, будто герцог предложит мне стать его женой. Но как ты смеешь так грубо обманывать меня, когда время, место и обстоятельства изобличают твою ложь? Как ты осмеливаешься снова говорить об этом, когда прекрасно знаешь, что в то время герцогиня была еще жива? - Жива, но уже на смертном ложе, - ответил Кристиан. - Что же касается времени, места и обстоятельств, то если бы твои добродетели, моя Зара, зависели от них, ты не была бы тем, что ты есть. Я знал, что ты сумеешь за себя постоять, ибо ни за что не согласился бы подвергнуть тебя опасности ради того, чтобы завоевать симпатии герцога Бакингема или даже все английское королевство. Ты даже не представляешь себе, как ты мне дорога. Итак, согласна ли ты следовать моим советам и идти со мною? Зара, или Фенелла, ибо наши читатели, верно, давно уже убедились, что это одно и то же лицо, опустила глаза и долго молчала. - Кристиан, - сказала она наконец торжественным голосом, - если мои понятия о добре и зле дики и непоследовательны, то оправданием мне служит, во-первых, то, что я дика и порывиста от природы, ибо все существо мое постоянно охвачено жаром, который влило мне в кровь солнце моей родины; во-вторых, мое детство, проведенное в обществе фигляров, фокусников и шарлатанов; и, в третьих, моя юность, полная лжи и обмана, ибо я выполняла твой приказ только слушать, не сообщая никому своих мыслей. И в последней причине моих нелепых заблуждений, если они действительно нелепы, виноват только ты, Кристиан, ибо ради осуществления своих замыслов ты отдал меня графине и внушил мне, что первый долг мой на земле - отомстить за смерть отца, что сама природа повелевает мне ненавидеть и причинять боль той, которая кормит и ласкает меня, хотя точно так же она ласкала бы собаку или другую бессловесную тварь. Мне кажется так же - я буду с тобой откровенна, - что тебе было бы не так легко узнать свою племянницу в ребенке, удивительная ловкость которого приносила богатство жестокому шарлатану, и не очень просто удалось бы заставить его расстаться со своей рабыней, если бы ты сам не отдал меня ему во имя своих собственных целей, оставив за собой право забрать меня, когда тебе это понадобится. Ведь, поручив мое воспитание этому человеку, ты поступил так потому, что никто больше не мог бы научить меня притворяться немой, а тебе очень хотелось уготовить мне эту роль на всю жизнь. - Ты несправедлива ко мне, Зара, - сказал Кристиан. - Я видел, что ты, как никто другой, способна выполнить задачу, необходимую для мести за смерть твоего отца. Я посвятил тебя, равно как и собственную жизнь, этой цели и связал с нею все свои надежды. Ты свято выполняла свой долг, пока безумная страсть к человеку, который любит твою двоюродную сестру... - Который... любит... мою двоюродную сестру! - медленно повторила Зара (мы будем называть ее теперь ее настоящим именем), как будто слова сами срывались с ее губ. - Хорошо, пусть будет так! Еще раз я исполню твою волю, коварный человек, еще один только раз. Но берегись, не раздражай меня насмешками над тем, что я лелею в своих тайных помыслах - я говорю о моей безнадежной любви к Джулиану Певерилу, - не зови меня на помощь, когда задумаешь поймать его в западню. Ты и твой герцог будете горько проклинать тот час, когда доведете меня до крайности. Ты, наверно, думаешь, что я в твоей власти? Помни, что змеи моей знойной родины страшнее всего тогда, когда их хватаешь руками. - Какое мне дело до Певерилов? - сказал Кристиан. - Их судьба меня интересует лишь постольку, поскольку она связана с судьбой обреченной женщины, руки которой обагрены кровью твоего отца. Их не постигнет ее участь, поверь мне. Я объясню тебе, как я это сделаю. Что же касается герцога, то жители Лондона считают его остроумным, солдаты - храбрым, придворные - учтивым и галантным. Почему же при его высоком положении и огромном богатстве ты отказываешься от возможности, которую я берусь тебе предоставить... - Не говори об этом, - вскричала Зара, - если хочешь, чтобы перемирие наше - помни, это не мир, а только перемирие - не было нарушено сию же минуту! - И это говорит, - воскликнул Кристиан, пытаясь в последний раз разжечь тщеславие этого удивительного существа, - та, которая выказывала такое превосходство над страстями человеческими, что могла равнодушно и безучастно проходить по залам богачей и тюремным камерам, никого не видя и никому не видимая, не испытывая зависти к счастью одних, не сочувствуя бедствиям других; та, что уверенным шагом, молча, несмотря ни на что, шла к своей цели! - К своей цели? - переспросила Зара. - К твоей цели, Кристиан. Тебе нужно было выведать у заключенных средства, с помощью которых было бы легче осудить их; тебе нужно было, по сговору с людьми более могущественными, чем ты сам, проникнуть в чужие тайны, чтобы основать на них новые обвинения и поддержать великое заблуждение народа. - Действительно, тебе был открыт доступ в тюрьму, как моему доверенному лицу, - сказал Кристиан, - и ради свершения великого переворота. А как ты использовала эту возможность? Только для того, чтобы тешить свою безумную страсть! - Безумную? - переспросила Зара. - Будь так же безумен тот, кого я люблю, мы бы уже давно были далеко от ловушек, которые ты нам расставил. Все было готово, и теперь мы бы уже навсегда простились с берегами Англии. - А бедный карлик? -спросил Кристиан. - Достойно ли было вводить в заблуждение это жалкое создание сладкими видениями и убаюкивать его дурманом? Разве я этого требовал? - Я хотела сделать его моим орудием, - надменно ответила Зара. - Я слишком хорошо помнила твои уроки. Впрочем, не презирай его. Этого ничтожного карлика, игрушку моей прихоти, жалкого урода я предпочла бы твоему Бакингему. Этот тщеславный и слабоумный пигмей обладает горячим сердцем и благородными чувствами, которыми мог бы гордиться каждый. - Ради бога, делай что хочешь, - сказал Кристиан. - И да не дерзнет никто, по моему примеру, связывать язык женщине, ибо за это приходится расплачиваться исполнением всех ее прихотей. Кто бы мог предвидеть это? Но конь закусил удила, и я вынужден мчаться, куда ему вздумается, ибо не в силах им управлять. А теперь мы возвращаемся в Уайтхолл, во дворец короля Карла. Глава XLVIII О, что скажу тебе, лорд Скруп, жестокий, Неблагодарный, дикий человек? Ты обладал ключами тайн моих; Ты ведал недра сердца моего; Ты мог бы, если бы пришло желанье, Меня перечеканить на червонцы... "Генрих V" <Перевод Е. Бируковой,> Никогда еще за всю свою жизнь, даже среди грозных опасностей, Карл не терял своей природной веселости в такой степени, как теперь, ожидая возвращения Чиффинча и герцога Бакингема. Разум его отвергал мысль о том, что человек, пользовавшийся его особой благосклонностью, товарищ его досуга и развлечений, мог оказаться участником заговора, цель которого, по-видимому, состояла в том, чтобы лишить короля свободы и жизни. он вновь и вновь допрашивал карлика, но не узнал ничего нового, кроме уже слышанного им. Женщину, посещавшую его в Ныогетской тюрьме, карлик описывал такими романтическими и поэтическими красками, что король невольно решил, что бедняга рехнулся, а так как в турецком барабане и других инструментах, принесенных музыкантами герцога, ничего не нашли, то он тешил себя мыслью, что либо весь этот заговор просто шутка, либо карлик ошибся. Люди, посланные следить за действиями прихожан Уэйвера, донесли, что они спокойно разошлись. Правда, они были вооружены, но это еще не доказывало враждебности их намерений, ибо в те времена все добрые протестанты могли постоянно ожидать беспощадной резни, а отцы города то и дело созывали отряды ополченцев, пугая жителей Лондона слухами о том, что вот-вот начнется бунт католиков; одним словом, пользуясь крылатым выражением одного олдермена, все были убеждены, что в одно прекрасное утро проснутся с перерезанной глоткой. Установить, от кого именно следовало ожидать таких ужасных дел, было труднее, тем не менее все признавали подобную возможность, поскольку один мировой судья уже был убит. Поэтому не было ничего удивительного в том, что в такие смутные времена участники собрания протестантов, par excellence <Преимущественно (франц.).> из бывших военных, явились в молельню с оружием и руках, и в одном этом еще нельзя было усмотреть мятежные замыслы против государства. Исступленные речи священнослужителя, если бы даже их достоверность и была доказана, тоже не содержали явного призыва к насилию. В излюбленных проповедниками иносказаниях, метафорах и аллегориях во все времена часто встречались слова воинственные. Сильная и красивая метафора, встречающаяся в священном писании- взять царствие небесное приступом, - в их проповедях уснащалась специальными терминами, относящимися к искусству осады и обороны укрепленных позиции. Словом, опасность, какова бы она, в сущности, ни была, исчезла мгновенно, точно пузырек на поверхности воды, что лопается от одного случайного прикосновения, не оставив никаких следов, и самое ее существование стало подвергаться серьезному сомнению. Пока королю доносили обо всем происходящем вне его дворца и покуда он обсуждал события с теми вельможами и государственными деятелями, с которыми считал нужным посовещаться по этому поводу, какое-то уныние и беспокойство постепенно сменило веселье, господствовавшее в начале вечера. Все почувствовали, что происходит нечто особенное. То обстоятельство, что король держался поодаль от своих гостей, - явление небывалое, и скука, воцарившаяся в зале приемов, ясно показывали, что Карла обуревают необычные мысли. Игра была забыта, музыки не было слышно, или никто ее не слушал, кавалеры перестали говорить комплименты, а дамы их ожидать, и тревожное любопытство овладело гостями. Все спрашивали друг друга, почему они так невеселы, а ответить на этот вопрос люди способны были не более, чем стадо, которое испытывает безотчетное беспокойство, когда надвигается гроза. И тут, умножая общие опасения, начал распространяться слух, что некоторых из придворных, пожелавших уехать, не выпустили из дворца, предупредив, что до назначенного часа общего разъезда никого выпускать не велено. Когда же они возвратились и шепотом поведали остальным, что караулы у ворот удвоены, а во дворе стоит наготове отряд конной гвардии, столь необычный порядок возбудил еще большую тревогу. Таково было состояние двора, когда раздался стук колес и суматоха в сенях дала знать о прибытии важной особы. - Вот и Чиффинч с добычей в когтях, - сказал король. И действительно, это был герцог Бакингем, который с волнением приближался к королю. При въезде в ворота отсветы от факелов, горевших по углам кареты, засверкали на алых мундирах, нарядных киверах и обнаженных палашах конной гвардии - зрелище необычное и рассчитанное на то, чтобы вселить ужас в любого, а особливо - в тех, чья совесть не слишком чиста. Выходя из экипажа, герцог сказал караульному офицеру: - Вы сегодня что-то долго задержались на службе, капитан Карлтон. - Таков приказ, сэр, - ответил Карлтон с военной краткостью и приказал четверым пешим караульным, стоявшим у нижних ворот, пропустить герцога Бакингема. Едва его светлость вошел, как тот же офицер скомандовал: - Часовым сомкнуться. Ближе к воротам, никого не пропускать! - Слова эти, казалось, отняли у герцога всякую надежду на спасение. Поднимаясь по парадной лестнице, Бакингем приметил и другие предосторожности. Дворцовая стража была усилена и вместо алебард вооружена штуцерами. Служилые дворяне, вооруженные протазанами, также присутствовали в большем количестве против обыкновенного; словом, все средства обороны, имеющиеся в распоряжении короля, были, казалось, собраны и все люди поставлены под ружье. Бакингем пытливо оглядывал все эти новшества, всходя по королевской лестнице твердым и медленным шагом, как будто пересчитывал все ступеньки. "Кто, - спрашивал он себя, - поручится за верность Кристиана? Если оп устоит - мы спасены... В противном случае..." С этими мыслями он вошел в приемную. Король стоял посреди залы, окруженный своими советниками. Гости держались поодаль, сбившись в кучки, и с любопытством смотрели на короля. При появлении Бакингема воцарилась тишина; все ожидали, что он объяснит тайную причину общего беспокойства. Этикет не позволял придворным подойти поближе, и поэтому все наклонились вперед, надеясь услышать хоть что-нибудь из разговора его величества с этим злокозненным государственным мужем. Советники расступились, чтобы герцог мог представиться королю по всем правилам придворного этикета. Бакингем выполнил эту церемонию с присущим ему изяществом, но король принял его с необычной серьезностью. - Вы заставили себя ждать, милорд. Чиффинч очень давно был послан просить вас сюда. Я вижу, вы тщательно оделись, но в данном случае это лишнее. - Лишнее, ибо не прибавит ничего к блеску двора вашего величества, - ответил герцог, - по не лишнее для меня самого. Сегодня в Йорк-хаусе черный понедельник, и весь мой клуб Pendables <Висельников (франц.).> собрался в полном составе, когда я получил повеление явиться к вашему величеству. Я был в обществе Оугла, Мэнидака, Доусона и других, а потому не мог явиться сюда, не переодевшись и не совершив омовения. - Надеюсь, что очищение будет полным, - сказал король, сохраняя мрачное, суровое и даже жестокое выражение, всегда ему свойственное, если его не смягчала улыбка. - Мы желаем узнать у вашей светлости, что означает весь этот музыкальный маскарад, которым вы намеревались нас угостить и который, как нам стало известно, не удался? - Я вижу, он совершенно не удался, - ответил герцог, - поскольку ваше величество изволите говорить о нем с такой серьезностью. Я смел надеяться, что шутка моя. явление из виолончели, доставит вам удовольствие, как по раз случалось прежде; но вижу противное. Боюсь, но причинил ли какого-нибудь вреда мой фейерверк. - Он нанес меньше вреда, чем вы предполагали, - мрачно заметил король. - Видите, милорд, мы все живы и не обожглись. - Да сохранится здравие вашего величества на долгие годы, - сказал герцог. - Тем не менее я вижу, что мое намерение как-то неправильно истолковывают. Вина моя непростительна, хоть и неумышленна, ибо она разгневала снисходительного монарха. - Слишком снисходительного, Бакингем, - сказал король. - Моя снисходительность превратила верноподданных в изменников. - С позволения вашего величества, мне непонятны эти слова, - возразил герцог. - Следуйте за нами, милорд, - сказал Карл. - Мы постараемся объяснить вам их. В сопровождении тех же советников, что его окружали, и герцога Бакингема, на которого были устремлены все взоры, Карл направился в тот кабинет, где в течение этого вечера уже происходило много совещаний. Там, опершись скрещенными руками на спинку кресла, Карл начал допрашивать герцога: - Будем говорить откровенно. Признавайтесь, Бакингем, какое угощение приготовили вы нам сегодня вечером? - Небольшой маскарад, государь. Маленькая танцовщица должна была появиться из виолончели и станцевать по желанию вашего величества. Предполагая, что эта забава будет происходить в мраморном зале, я приказал положить в футляр несколько палочек китайского фейерверка, думая, что он произведет безвредное и приятное действие и скроет появление на сцене маленькой волшебницы. Надеюсь по крайней мере, что нет ни опаленных париков, ни испуганных дам, ни погибших надежд на продолжение благородного рода от моей столь неудачной шутки? - Нам не довелось видеть фейерверк, милорд. А ваша танцовщица, о которой мы слышим впервые, предстала перед нами в образе нашего старого знакомого Джефри Хадсона, а для него, как вам известно, время плясок уже давно прошло. - Я потрясен, ваше величество! Я умоляю вас послать за Кристианом, Эдуардом Кристианом; его можно найти в большом старом доме на Стрэнде, возле лавки оружейника Шарпера. Клянусь честью, государь, я поручил ему устроить это увеселение, тем более что танцовщица принадлежит ему. Если он сделал что-нибудь, чтобы опозорить мой концерт или обесчестить меня, то он умрет под палкой. - Я давно заметил нечто странное, - сказал король. - Все почему-то сваливают вину за свои гнусные преступления на этого Кристиана. Он играет ту роль, которая в знатных семействах обычно отводится лицу по имени "Никто". Если Чиффинч дал промах, виноват Кристиан; если Шеффилд написал памфлет, я уверен, что услышу: его поправлял, переписывал или распространял Кристиан. Он - ame damnee <Злой гений (буквально "проклятая душа"; франц.).> всех и каждого при моем дворе, козел отпущения, который должен отвечать за все их пороки. Ему придется унести с собой в пустыню тяжкую ношу. Что же касается грехов Бакингема, то Кристиан постоянный и усердный за них ответчик. Я уверен, его светлость думает, что Кристиан понесет все заслуженные им наказания и на этом и на том свете. - Извините, государь, - возразил герцог с глубочайшим почтением, - я не надеюсь быть повешенным или осужденным по доверенности. Но мне ясно, что кто-то вмешался и испортил мою затею. Если меня в чем-то обвиняют, то позвольте мне по крайней мере выслушать обвинение и видеть обвинителя. - Это справедливо, - ответил Карл. - Выведите из-за каминной решетки нашего маленького друга. - Когда карлик предстал перед ним, он продолжал, обращаясь к нему: - Вот стоит герцог Бакингем. Повтори в его присутствии историю, которую ты рассказывал нам. Пусть он послушает, что было в виолончели, прежде чем ты залез туда. Не бойся никого и смело говори правду. - С дозволения вашего величества, - сказал Хадсон, - страх мне неизвестен. - Тело его слишком мало, чтобы в нем поместилось такое чувство или чтобы за него можно было бояться, - подтвердил Бакингем. - Но пусть говорит. Не успел еще Хадсон закончить свой рассказ, как Бакингем перебил его. воскликнув: - Неужели ваше величество могли усомниться во мне на основании слов этого жалкого выродка из породы павианов? - Негодяй! Я вызываю тебя на смертный бой! - вскричал маленький человечек вне себя от гнева. - Молчи ты там! - воскликнул герцог. - Этот зверек совершенно обезумел, ваше величество, и вызывает на поединок человека, которому достаточно штопора, чтобы проткнуть его насквозь, и который может одним пинком переправить его из Дувра в Кале без помощи яхты или ялика. Что можно услышать от дурака, который помешался на танцовщице, выделывавшей антраша на канате в Генте, во Фландрии? Вероятно, он хочет соединить ее таланты со своими и открыть балаган на Варфоломеевской ярмарке. Даже предположив, что это жалкое создание по наговаривает на меня просто по злобе, всегда свойственной карликам, которых мучит зависть к людям обычного роста, даже в атом случае, говорю я, разве не ясно, к чему все это сводится? Он принял шутихи и китайские хлопушки за оружие! Ведь он не утверждает, что держал их в руках. Он только видел их. И вот я спрашиваю: способен ли этот убогий старикашка, когда в башке у него засядет какая-нибудь вздорная навязчивая идея, отличить мушкетон от кровяной колбасы? Карлик стонал и скрежетал зубами от бешенства, слыша, как умаляют его военные познания. Торопливость, с которою он бормотал о своих воинских подвигах, и уродливые гримасы, которыми он сопровождал свои рассказы, вызвали смех не только Карла, но и всех присутствовавших там государственных деятелей, и придали совсем уже нелепое обличье и без того смехотворной сцене. Наконец король прекратил спор, приказав карлику удалиться. Теперь началось более спокойное обсуждение его показаний, и герцог Ормонд первым заметил, что дело это гораздо важнее, нежели они предполагают, поскольку карлик упомянул о странном и явно изменническом разговоре между доверенными людьми герцога, которые принесли футляр во дворец. - Я был уверен, что герцог Ормонд не упустит случая замолвить слово в мою пользу, - с презрением заметил Бакингем, - но я не боюсь ни его, пи других моих врагов, ибо мне не трудно доказать, что этот так называемый заговор, если здесь есть вообще хоть тень чего-то в этом роде, представляет собой не что иное, как злостную в