ло скалит зубы, Стоим, иль ходим, или мчимся вдаль - Повсюду смерть сидит ловцом в засаде. "Испанский монах" После волнующей сцены в опочивальне королевы леди Лохливен удалилась в свою комнату и приказала позвать дворецкого. - Разве тебя не обезоружили, Драйфсдейл? - спросила она, увидев, что вошедший дворецкий по обыкновению вооружен шпагой и кинжалом. - Нет! - ответил старик. - Да и как они могли это сделать? Когда ваша милость отдали меня под стражу, вы ничего не сказали о моем оружии, а без вашего приказа или приказа вашего сына вряд ли кто-либо из ваших слуг осмелился бы обезоружить Джаспера Драйфсдейла. Может быть, отдать вам мою шпагу? Она теперь немногого стоит, в частых битвах во славу вашего дома она притупилась, как старый, зазубренный нож буфетчика, и превратилась в кусок негодного железа. - Ты замышлял злодейское убийство - ты хотел отравить лицо, находящееся у нас под охраной. - У вас под охраной? Гм! Я не знаю, что об этом думает ваша милость, но люди считают, что охрана была на вас возложена именно с этой целью; и вам было бы лучше, если бы все окончилось, как я предполагал; вы об этом ничего не знали, и никто не подумал бы о вас плохо. - Негодяй! - воскликнула леди Лохливен. - Ты так же глуп, как и подл. Даже свой преступный замысел ты не сумел довести до конца! - Я сделал все, что было в моих силах, - возразил Драйфсдейл, - Я отправился к этой женщине - папистке и ведьме. Если я не достал яда, значит, так было предопределено свыше. Я честно старался. Впрочем, с вашего разрешения, наполовину сделанное может еще найти свое завершение. - Подлец! Я сейчас же пошлю нарочного к моему сыну, чтобы выяснить, как поступить с тобой. Приготовься к смерти, если сумеешь. - Тот, кто видит в смерти нечто неизбежное, имеющее свой определенный и точный срок, всегда готов к ней, миледи, - отвечал Драйфсдейл. - Летние блины не для того, кто повешен в мае, - так говорят старые слуги. Но кого, разрешите спросить, собираетесь вы послать с этим славным поручением? - В посланцах недостатка не будет, - ответила его госпожа. - Готов ручаться, что будет, - возразил старик. - Ваш замок не располагает большим гарнизоном, если учесть количество караульных постов. К тому же одного караульного и еще двух других вы отстранили после измены мейстера Джорджа. А ведь для сторожевых башен, замкового двора и темницы каждая стража должна состоять из пяти человек; выходит, что большая часть остальных вынуждена спать, не раздеваясь. Если вы отправите еще одного, караульные совсем измучатся, а это принесет вред делу. Нанимать новых солдат опасно, охрана королевы может быть поручена лишь испытанным людям. Таким образом, я вижу лишь одну возможность - придется мне самому везти ваше письмо сэру Уильяму Дугласу. - Это действительно удачный выход! И в какой день в течение ближайших двадцати лет оно будет доставлено? - спросила леди. - Так скоро, как движется всадник верхом на лошади, - ответил Драйфсдейл. - Ибо хотя мне и безразличны последние дни некоего вашего старого слуги, все же любопытно было бы узнать как можно скорее, принадлежит моя шея мне или веревке. - Неужели ты так мало ценишь свою жизнь? - спросила леди Лохливен. - А я не слишком ценю и чужую, - ответил фаталист. - Что такое смерть? Всего лишь прекращение жизни. А что такое жизнь? Однообразное чередование света и тьмы, сна и бодрствования, голода и сытости. Мертвецу не нужны ни свечка, ни кружка, ни очаг, ни перина, а теплую куртку заменит ему ящик, сколоченный столяром на вечные времена. - Несчастный! Разве ты не веришь в посмертное воздаяние? - Миледи, - ответил Драйфсдейл, - поскольку вы моя госпожа, я не смею спорить с вами, но, говоря о душе, вы уподобляетесь обжигальщику кирпича в Египте, не ведающему о святом освобождении; ибо, как мне точно разъяснил один ученый человек - Николаус Шефербах, которого замучил кровавый епископ Мюнстерский, - не может согрешить тот, кто лишь осуществляет предустановленное свыше, потому что... - Молчи! - прервала его леди Лохливен. - Воздержись от своего строптивого и дерзкого кощунства и выслушай меня. Ты давно уже служишь в нашем доме... - Я родился слугой Дугласов. Я отдал им лучшие годы жизни, я служу у них с тех пор, как покинул Локерби; мне было тогда десять лет, к этому следует добавить еще шесть десятков лет. - Твой нелепый замысел не удался, значит ты виновен только в покушении. Тебя бы следовало повесить на сторожевой башне, но, при твоем нынешнем образе мыслей, это означало бы отдать лишнюю душу дьяволу. Я принимаю твое предложение, можешь отправляться. Вот мой пакет. Я добавлю сюда лишь просьбу о присылке нам нескольких верных людей для пополнения гарнизона. Пусть мой сын сам разделается с тобой, как сочтет нужным. Если ты не глуп, ты удерешь в Локерби, как только выберешься на сушу, и поручишь мой пакет другому посланцу; смотри только, чтобы тот доставил его по назначению. - Нет, миледи, - возразил дворецкий, - я родился, как я уже сказал, слугой Дугласов, и в мои годы мне бы не хотелось оказаться вороном из Ноева ковчега. Письмо это будет доставлено вашему сыну, как если бы речь шла не о моей, а о чужой шее. Разрешите проститься с вашей милостью, Леди Лохливен распорядилась переправить Драйфсдейла через озеро, и старик отправился в свое необычайное путешествие. Читателю придется сопровождать его на этом пути, которому провидение сулило быть не слишком продолжительным. Добравшись до Кинроса, дворецкий, хотя здесь уже было известно о его опале, с помощью управителя легко раздобыл лошадь и, так как дорогу ни в коем случае нельзя было считать безопасной, присоединился к возничему Охтермахти, собираясь в его обществе добраться до Эдинбурга. По дороге достойный фургонщик, в полном соответствии с обычаями всех возчиков, кучеров и других особ того же общественного положения, свойственных им с древнейших времен и до наших дней, никогда не затруднялся в подыскании поводов для остановок, настолько частых, как это ему представлялось необходимым, и наиболее привлекательной резиденцией для отдыха считал так называемую биржу, расположенную неподалеку от романтической лощины, известной под именем Кейри-Крейгз. Совсем иные прелести, чем те, что приводили туда Джона Охтермахти и его обоз, еще и ныне привлекают путешественников в эти романтические места, и кто хоть однажды побывал здесь, неизменно стремился продлить свое пребывание в этой местности и радовался возможности вскоре снова вернуться сюда. Когда обоз подошел к этому излюбленному возчиком трактиру, Драйфсдейл, несмотря на весь свой авторитет (правда, уже несколько пошатнувшийся в связи со слухами о постигшей его немилости), не мог помешать Охтермахти, упрямому, как те животные, которыми он правил, сделать здесь свою обычную остановку, не ставя ее ни в какую зависимость от того, насколько незначительна была пройденная им часть пути. Старый Келти, хозяин трактира, по имени которого назывался мост, расположенный неподалеку от его прежнего жилья, принял возничего с обычным веселым радушием и сам проводил его в дом под предлогом каких-то важных переговоров, которые, вероятно, состояли в совместном осушении нескольких кружек доброго эля. В то время как хозяин и его достойный гость занялись своим делом, бывший дворецкий, выглядевший еще более суровым, чем обычно, с досады побрел на кухню, где пока что находился всего один посетитель. Незнакомец был строен станом, едва вышел из детского возраста и носил одежду пажа, но в его лице и манерах сквозило столько аристократической самоуверенности и даже надменности, что Драйфсдейл принял бы его за особу самого высокого ранга, если бы опыт не подсказывал ему, что часто подобную высокомерную осанку перенимают от шотландских вельмож их слуги и латники. - Добрый путь, старина, - сказал юноша. - Ты, кажется, прибыл из Лохливена? Какие новости о нашей доброй королеве? Никогда еще такая прекрасная голубка не жила в более мерзкой голубятне. - Тот, кто так говорит о Лохливене и о тех, кто находится в его стенах, - ответил Драйфсдейл, - затрагивает честь Дугласов, а тот, кто затрагивает честь Дугласов, рискует многим. - Вы говорите так из страха перед ними, старина, или вы готовы драться за них? Мне казалось, что возраст мог бы охладить ваш пыл. - Ничто не охладит его, если на каждом углу встречаются щеголеватые пустомели, готовые подогреть его снова. - Меня останавливают только твои седые волосы, - сказал юноша, - уже было приподнявшись и снова садясь. - Что ж, можешь поблагодарить их, не то я остановил бы тебя розгой, - ответил дворецкий. - Ты, по-моему, один из тех головорезов, которые горланят в пивных и тавернах. Если бы слова были копьями, а клятвы - шпагами Андреа Феррары, эти молодчики вскоре бы восстановили по всей стране свою вавилонскую веру, а на престол посадили бы моавитянку. - Ну, клянусь святым Беннетом Ситонским, - вскричал юноша, - я сейчас надаю тебе пощечин, старый сквернослов, богохульный еретик! - Святой Беннет Ситонский! - отозвался дворецкий. - Подходящая клятва и подходящий покровитель для волчьего логова Ситонов! Я арестую тебя, как изменника королю Иакову и нашему славному регенту. Эй! Джон Охтермахти, помоги задержать изменника королю! С этими словами он схватил юношу за шиворот и вытащил свой меч. Джон Охтермахти заглянул было в комнату, но, увидев обнаженное оружие, немедленно выбежал вон. Келти, хозяин трактира, также прибежал, но не примкнул ни к одной из сторон, а только восклицал: - Джентльмены! Джентльмены! Ради бога! Возникла схватка, в которой юноша, разгоряченный наглостью Драйфсдейла и не будучи в состоянии, как он рассчитывал, с легкостью вырваться из цепких рук старика, вытащил свой кинжал и с быстротой молнии нанес ему три удара в грудь, из которых даже самый слабый оказался смертельным. Старик с хриплым стоном повалился на пол, а трактирщик от удивления разразился жалобным криком. - Тихо, визгливый пес! - прервал его раненый. - Неужели удары кинжала и умирающие стали такой редкостью в Шотландии, что стоит при этом кричать, как будто дом рушится? Молодой человек, я не прощаю тебя только потому, что мне нечего тебе прощать. Ты сделал то же, что я сам проделывал со многими. И я испытываю сейчас то же, что тогда испытывали они. Все это было предначертано свыше и не могло произойти иначе. Но если ты хочешь оказать мне последнюю услугу, доставь этот пакет в руки сэра Уильяма Дугласа. Смотри, чтобы на моей памяти не осталось пятна: люди могут подумать, что я медлил его доставить, опасаясь за свою жизнь. Юноша, у которого гнев утих сразу же после того, как он расправился со своим противником, слушал старика с сочувствием и вниманием. Но в этот момент в комнату вошел человек, закутанный в плащ, который сразу же воскликнул: - Боже мой! Это Драйфсдейл... Он умирает! - Да, Драйфсдейл, - ответил раненый, - и он предпочел бы умереть, не услышав голоса единственного Дугласа, который оказался изменником. Впрочем, так даже лучше. Отойди-ка от меня, ты, мой добрый убийца, и все прочие, дайте мне поговорить с этим несчастным отступником. Наклонись ко мне, мейстер Джордж, ты ведь слышал, что я неудачно пытался устранить этот моавитянский камень преткновения вместе со всем его окружением. Я считал, что таким образом мне удастся убрать соблазн с твоего пути, и хотя твоей бабушке и другим я приводил иные мотивы, но сделал я это главным образом из любви к тебе. - Из любви ко мне, презренный отравитель! - возмутился Дуглас. - Ты хотел совершить такое страшное, ничем не оправданное злодеяние и связать его с моим именем? - А почему бы и не так, Джордж Дуглас? - ответил Драйфсдейл. - Мне не хватает дыхания, но, чтобы оправдаться в этом, я готов потратить свои последние минуты, Разве ты, презрев сыновний долг, преданность своей вере и верность королю, не был настолько околдован прелестями этой чаровницы, что пытался помочь ей бежать из заточения и проявил готовность своей рукой снова утвердить ее на престоле, который она превратила в средоточие мерзости? Нет, не уходи от меня. Моя рука почти онемела, но в ней хватит еще силы удержать тебя на месте. Какую цель ты преследовал? Жениться на этой шотландской ведьме? Я уверен, что ты достиг бы своей цели, - ее рука и сердце часто добывались и менее дорогой ценой, чем та, которую ты по своей глупости счастлив был бы предложить. Но разве слуга твоего дома мог равнодушно смотреть, как ты движешься навстречу участи этого безрассудного Дарнлея или подлого Босуэла - участи убитого дурака или живого разбойника, в то время как унция яда способна была тебя спасти? - Подумай о боге, Драйфсдейл, - сказал Джордж Дуглас, - и оставь эти чудовищные речи. Покайся, если можешь, а если не можешь, уж помолчал бы! Помоги мне, Ситон, поддержать этого несчастного, чтобы он, если это возможно, успокоился и подумал о спасении души. - Ситон! - воскликнул умирающий. - Значит, я сражен рукой Ситона! В этом есть какая-то справедливость, поскольку ваша семья чуть не потеряла свою дочь по моей вине. - Не сводя слабеющего взора с лица юноши, он добавил: - У него те же черты лица, та же внешность! Нагнись, молодой человек, дай-ка мне поближе посмотреть на тебя. Я хочу узнать тебя, когда мы встретимся на том свете, ибо убийц там содержат вместе, а я тоже один из них. Не обращая внимания на сопротивление юноши, он совсем близко притянул к себе лицо Ситона, пристально посмотрел на него и сказал: - Совсем молодым ты начал свое поприще; тем раньше оно оборвется. Да ты сам увидишь это, и очень скоро. Никогда не примется молодое растение, если обрызгать его кровью старика. Но зачем это я браню тебя? Какой странный поворот судьбы, - пробормотал он, уже не обращаясь к Ситону. - Я задумал то, чего не смог совершить, а он совершил то, о чем, вероятно, и не помышлял. Как странно, что наши желания всегда противоречат могучему и непреодолимому течению событий, что мы постоянно боремся с силой потока, в то время когда имеем возможность просто плыть по течению. Мой разум отказывается дольше судить об этом. Хорошо, если бы здесь присутствовал сейчас Шефербах... Впрочем, зачем? Я теперь иду туда, где челнок движется без участия гребцов. Прощай, Джордж Дуглас. Я умираю верным слугой дома твоего отца. Тут он забился в конвульсиях и вскоре скончался. Ситон и Дуглас смотрели на умирающего, и, когда все кончилось, юноша первым прервал молчание: - Клянусь жизнью, Дуглас, я этого не хотел, и мне очень жаль, что так вышло. Но он схватил меня, и для защиты своей свободы я вынужден был прибегнуть к кинжалу. Даже если бы он был десять раз твоим другом и слугой, я мог бы только сказать, что мне очень жаль его. - Я тебя не виню, Ситон, - сказал Дуглас, - хотя я и оплакиваю его участь. Над всеми нами господствует рок, хотя и не в том смысле, в котором его представлял себе этот бедняга, сбитый с толку каким-то чужеземным мистиком, который использовал это страшное слово для оправдания любого своего поступка. Нам следует вскрыть пакет. Они ушли во внутреннюю комнату и долго совещались, пока их не потревожил там Келти, который сконфуженно спросил, каковы будут распоряжения мейстера Джорджа Дугласа относительно тела. - Вашей милости известно, - добавил он, - что я зарабатываю себе на хлеб, имея дело с живыми людьми, а не с трупами. А старый мистер Драйфсдейл, который и при жизни-то был не слишком щедрым клиентом, сейчас занимает мою главную залу, хотя сам он скончался и уже никогда не закажет ни пива, ни бренди. - Привяжи ему камень на шею, - сказал Ситон, - и, когда солнце зайдет, отнеси его в Лох-оф-Ор и брось в воду, а дно он уже сам разыщет. - С вашего разрешения, сэр, - сказал Джордж Дуглас, - все это будет не так. Ты, Келти, всегда был мне верен, и за это ты получишь награду. Отправь с кем-нибудь или отнеси сам тело либо в часовню у, Шотландской Стены, либо в церковь Болингри и наплети там что хочешь о том, как он был убит в стычке с каким-нибудь из твоих непутевых гостей. Охтермахти ничего, кроме этого, не знает, а время сейчас такое, что никто не станет слишком уж тщательно расследовать это дело. - Пусть он расскажет правду, - вмешался Смтон. - Это ведь не повредит нашим планам. Скажи, старина, что с ним дрался Генри Ситон, а кровная месть, по мне, не стоит и ломаного гроша. - Кровная месть Дугласов всегда опасна, - сказал Джордж; на этот раз в его от природы суровом, торжественном тоне явно чувствовалось недовольство, - Только не тогда, когда славнейший из этого рода на моей стороне, - возразил Ситон. - Увы, Генри! Если ты имеешь в виду меня, то я только наполовину Дуглас в этом деле - полголовы, полсердца и полруки. Но я думаю о том, кто никогда не будет забыт и кто сделал столько же или даже больше, чем все мои предки вместе взятые. Келти, скажи, что это сделал Генри Ситон, но не говори ни слова обо мне! Пусть Охтермахти отвезет этот пакет моему отцу в Эдинбург, - сказал он, протягивая трактирщику пакет, вновь скрепленный печатью Дугласов. - А вот это тебе на похоронные издержки и за убытки в торговле. - А также за мытье пола, - вставил трактирщик, - это ведь нелегкий труд; кровь, говорят, никогда полностью не удается смыть. - Что же касается вашего плана, - сказал Джордж Дуглас Ситону, как бы продолжая предыдущий разговор, - то задуман он неплохо; но вы сами, с вашего позволения, слишком молоды и слишком вспыльчивы, не говоря уже о других многочисленных соображениях, препятствующих вам сыграть эту роль. - 06 этом мы посоветуемся с настоятелем монастыря, - сказал юноша. - Вы приедете сегодня вечером в Кинрос? - Да, собираюсь, - ответил Дуглас, - ночь будет темной, подходящей для того, кто прячется. Келти, я забыл тебе сказать, что на могилу этого человека нужно поставить камень с его именем и написать про его единственную заслугу - он был верным слугой Дугласов. - Какую религию он исповедовал? - спросил Ситон. - Он тут произносил такие речи, что я подумал, не слишком ли рано я отправил к дьяволу его будущего подданного. - Я не много могу сообщить вам об этом. Замечали, что он не был доволен ни Римом, ни Женевой и все твердил о свете истины, который открылся ему, когда он жил среди надменных сектантов Нижней Германии. Если судить по последствиям, это очень вредная доктрина. Да хранит нас господь от преждевременного суждения о таинствах неба. - Аминь! - заключил юный Ситон. - И избави нас бог от непредвиденных встреч на сегодняшний вечер. - Не в твоих привычках молить об этом бога, - заметил Дуглас. - Нет! Я предоставляю это вам, - возразил юноша, - если вас одолевают угрызения совести после схватки с вассалами вашего отца. Но я бы предпочел смыть со своих рук кровь этого старика, прежде чем проливать кровь других людей. Сегодня вечером я исповедуюсь перед аббатом, и вряд ли он наложит на меня слишком тяжелую епитимью за то, что я очистил землю от подобного еретика. Все же жаль, что он не был помоложе лет на двадцать. Единственное утешение, что он первый обнажил клинок. Глава XXXIV Ты с лестницей веревочной явился, Ты захватил и маску и фонарь, - Ах, Педро! Можно подкупить лакея, К дуэнье старой ловко подольститься, Но здесь грифоном стал родной отец И, недоступный сну, коварству, лести, Хранит сокровище девичьей чести. "Испанский монах" Ход нашей истории приводит нас вновь в замок Лохливен, где цепь описываемых событий оборвалась в тот примечательный день, когда уехал Драйфсдейл. Прошел полдень, наступил обеденный час, но в покоях королевы не было заметно никаких приготовлений к обеду. Сама Мария уединилась в своей спальне и что-то усердно писала. Ее приближенные собрались в гостиной и оживленно спорили о том, почему задерживается обед; ибо не мешает напомнить, что в этот день они были лишены еще и завтрака. - Я готов предположить, - сказал паж, - что, после того как из-за неудачного выбора поставщика яда не удалась попытка отравить нас, они, по-видимому, решили уморить нас голодом. Леди Флеминг была весьма встревожена подобной перспективой, и ее утешило только то, что кухонная труба дымилась целый день, а это явно противоречило пессимистическому предположению пажа. Внезапно Кэтрин Ситои воскликнула: - Через двор несут обед; впереди шагает сама леди Лохливен в своих самых высоких и туго накрахмаленных брыжах, в платье с рукавами из кипорной ткани и огромными старомодными фижмами из малинового бархата. - Я готов ручаться, - сказал паж, который также подошел к окну, - что в этих самых фижмах она пленила сердце доброго короля Джеми, благодаря чему осчастливила нашу бедную королеву ее драгоценным братцем. - Это маловероятно, мейстер Роланд, - ответила леди Флеминг, которая была большим знатоком всех изменений моды. - Фижмы стали носить впервые, когда королева-правительница удалилась в Сент-Эндрюс после битвы при Пинки; тогда они назывались vertugardins. Она бы и дальше развивала свои суждения об этих весьма важных предметах, если бы ее не прервало появление слуг с подносами; во главе процессии шла леди Лохливен, решившая отныне лично пробовать каждое блюдо, подаваемое к столу королевы. Леди Флеминг вежливо посочувствовала хозяйке замка, которой приходилось нести столь обременительную обязанность. - После того, что произошло нынче утром, миледи, - сказала леди Лохливен, - моя собственная честь и честь моего сына настоятельно требуют, чтобы я сама предварительно отведывала той пищи, которую будет есть моя невольная гостья. Пожалуйста, известите леди Марию, что я жду ее распоряжений. - Ее величество, - ответила леди Флеминг, подчеркнув королевский титул, - будет поставлена в известность о том, что леди Лохливен ожидает ее. Мария Стюарт немедленно вышла и обратилась к хозяйке замка любезным тоном, который граничил с подлинной сердечностью: - Вы поступаете очень благородно, леди Лохливен, - сказала она. - И хотя мы сами не страшимся никакой опасности, будучи под вашим кровом, наши дамы были очень встревожены утренним событием. Теперь наш обед будет более приятным благодаря вашему присутствию, внушающему им уверенность в собственной безопасности. Прошу вас, садитесь. Леди Лохливен последовала приглашению королевы, а Роланд по обыкновению резал мясо и прислуживал за столом. Однако, вопреки сказанному королевой, обед проходил тихо и безмолвно; любая попытка Марии Стюарт завязать общий разговор замерзала от холодной важности ответов леди Лохливен. В конце концов получилось так, что королева, которая гордилась своим умением вести любезную беседу и считала, что в данном случае она идет на уступки своей гостье, почувствовала себя оскорбленной необщительностью леди Лохливен. Обменявшись многозначительными взглядами с леди Флеминг и Кэтрин, она слегка пожала плечами и больше не прерывала молчания. После продолжительной паузы леди Дуглас сказала: - Я замечаю, ваше величество, что нарушаю веселье вашего почтенного круга. Прошу извинить меня, но я вдова, одиноко несущая бремя своего опасного положения; преданная моим собственным внуком, обманутая слугой, вряд ли я была достойна вашего милостивого приглашения отобедать с вами за одним столом, где от гостей, по-видимому, ждут остроумия и умения развлечь общество. - Если леди Лохливен говорит серьезно, - сказала королева, - нам странно, что она так простодушно считает наши нынешние обеды достаточно веселыми. Хоть она и вдова, но она живет, окруженная почетом, на свободе, возглавляя дом своего покойного мужа. Мне же известна в этом мире по крайней мере одна овдовевшая женщина, при которой никогда не следовало бы упоминать об изменах и предательстве, ибо никто лучше ее не ознакомился с горьким смыслом этих слов. - Я не собиралась, миледи, напоминать вам о ваших несчастьях, когда перечисляла свои, - ответила леди Лохливен, и за столом снова воцарилось молчание. Наконец Мария Стюарт обратилась к леди Флеминг: - Мы здесь не в состоянии серьезно согрешить, ma bonne, {Моя милая (франц.).} слишком уж строго нас охраняют для этого, но если бы мы действительно согрешили, можно было бы рассматривать это картезианское молчание как один из видов епитимьи. Если ты, моя милая Флеминг, плохо укрепила мою накидку, или если Кэтрин сделала кривой стежок в своей вышивке, думая о чем-то, не относящемся к ее рукоделию, или если Роланд Грейм промахнулся, стреляя по дикой утке, и разбил стекло в стрельчатом башенном окне, как это случилось с ним на прошлой неделе, теперь как раз время всем вам поразмыслить о своих грехах и покаяться в них. - При всем моем уважении к вам, миледи, - сказала леди Лохливен, - разрешите мне, старухе, воспользоваться привилегией моего возраста и заметить, что ваши приближенные могли бы покаяться и в чем-нибудь более серьезном, чем в тех безделицах, о которых вы упомянули, и притом упомянули в таком тоне - я еще раз прошу извинить меня, - как будто вы не относитесь серьезно ни к греху, ни к покаянию. - Вы стали теперь нашим стольником, леди Лохливен, - сказала королева, - но кроме этого вы хотите совместить ваши функции с обязанностями нашего духовника. А между тем, если уж говорить серьезно, то разрешите вас спросить, в частности, о духовнике. Почему до сих пор не выполнено обещание регента, как именует себя ваш сын? Время от времени оно возобновляется, но затем его неизменно снова нарушают. По-моему, тот, кто так много говорит о своей собственной серьезности и святости, не должен лишать других религиозной поддержки, в которой они крайне нуждаются. - Миледи, граф Мерри действительно проявил слабость, - сказала леди Лохливен, - уступив вашему несчастному предрассудку, и присланный им папистский священник прибыл в селение Кинрос. Но Дуглас - хозяин у себя в замке, и он никогда не допустит, чтобы его порог хотя бы на миг переступил эмиссар римского епископа. - Но в таком случае, - сказала Мария Стюарт, - лорд регент мог бы отправить меня туда, где было бы меньше щепетильности и больше человечности. - Тут, миледи, - возразила леди Лохливен, - вы неправильно понимаете и человечность и религию. Человечность дает больному лекарства, которые восстанавливают его здоровье, но она отказывает ему в соблазнительных деликатесах и напитках, которые приятны на вкус, но усиливают его болезнь. - Эта ваша человечность, леди Лохливен, просто жестокость под маской лицемерной дружеской заботы. Меня здесь у вас притесняют, как будто собираясь разрушить и тело мое и душу. Но бог не допустит, чтобы вечно длилась подобная несправедливость, и те, кто принимает в ней самое активное участие, скоро получат свое возмездие. В этот момент в покои королевы вошел Рэндл, с таким встревоженным видом, что леди Флеминг слегка вскрикнула, королева заметно вздрогнула, а леди Лохливен, слишком твердая и гордая, чтобы обнаружить свой испуг, торопливо спросила его, что произошло. - Убили Драйфсдейла, миледи, - услышала она в ответ. - Он был убит, едва ступив на сушу, мейстером Генри Ситоном. Теперь уже Кэтрин вздрогнула и побледнела. - Убийце вассала Дугласа удалось ускользнуть? - быстро спросила леди Лохливен. - Его некому было задержать, кроме старого Келти да возничего Охтермахти, - ответил Рэндл. - Слишком неравны силы, чтобы противостоять одному из отчаяннейших головорезов, не знающих себе равных среди ровесников во всей Шотландии, да еще, вероятно, имевшему неподалеку друзей и единомышленников. - Он был убит наповал? - спросила леди Лохливен. - Наповал, и притом по всем правилам, - ответил Рэндл. - Ситон редко наносит удар дважды. Однако тело не подверглось ограблению, и пакет вашей милости продолжает свой путь в Эдинбург вместе с Охтермахти, который выедет из Келти-бридж завтра утром. Возчик осушил две бутылки водки, чтобы изгнать страх из головы, а теперь отсыпается подле своей упряжки. После этого рокового известия наступило молчание. Королева и леди Дуглас обменялись взглядами, как будто каждая из них обдумывала, как бы получше использовать этот эпизод в споре, который все еще не был завершен. Кэтрин Ситон поднесла платок к глазам и заплакала. - Вот видите, миледи, к чему приводят кровавые догматы и дела фанатичных папистов, - сказала леди Лохливен. - Нет, миледи, - возразила королева, - скажите лучше: видите ли вы, как заслуженно покарало небо кальвиниста-отравителя. - Драйфсдейл не принадлежал ни к женевской, ни к шотландской церкви, - быстро ответила леди Лохливен. - Все равно, он был еретиком, - настаивала Мария Стюарт. - Есть лишь один истинный и неуклонный путь; все прочие одинаково ведут к заблуждению. - Прекрасно, миледи; это происшествие, надеюсь, примирит вас с вашим убежищем. Оно показывает, каковы нравы у тех, кто стремится вернуть вам свободу. Все они кровожадные тираны и жестокие мучители, начиная от клана Роналдов и Тоусехов на севере до Фернихерстов и Боклю на юге, от убийц Ситонов на востоке и до... - Миледи, кажется, забывает, что я из рода Ситонов? - сказала Кэтрин, отнимая платок от лица, которое теперь пылало возмущением. - Если я и забыла это, любезная мисс, ваше дерзкое замечание напомнило мне об этом, - ответила леди Лохливен. - Если мой брат убил негодяя, который пытался отравить государыню и его сестру, - возразила Кэтрин, - я могу только пожалеть, что он освободил от этой работы палача. Что же касается прочего, то лучший из Дугласов не был бы унижен, будучи сражен шпагой Ситона. - Прощайте, прекрасная мисс, - сказала леди Лохливен, поднимаясь чтобы уйти. - Такие девушки, как вы, способствуют появлению легкомысленных бражников и заядлых буянов. Все эти юноши хотят возвысить себя в глазах какой-нибудь шустрой девицы, мечтающей проплясать всю свою жизнь, как французский гуляка. - Затем она сделала реверанс королеве и добавила: - Прощайте и вы, миледи, до вечернего колокола, когда мне, вероятно, придется, собрав всю свою решимость и невзирая на ваше недостаточное радушие, принять участие в вашем ужине. Пойдем, Рэндл, ты расскажешь мне подробней об этом ужасном событии. - Какой необычайный случай, - сказала королева, когда леди Лохливен вышла. - Однако и такому негодяю следовало бы дать время покаяться в грехах. Мы сделаем что-нибудь для успокоения его души, если нам удастся выбраться на свободу, и церковь окажет милосердие этому еретику. Но скажи, Кэтрин, ma bonne, этот твой брат, которого слуга называет головорезом, все так же поразительно похож на тебя? - Если ваше величество имеет в виду характер, то вам лучше судить, головорез ли я, как называет моего брата Рэндл. - Что ж, ты действительно не лишена озорства, - ответила королева, - и все-таки ты остаешься моей любимицей. Но я спрашиваю о твоем брате-близнеце, по-прежнему ли он схож с тобой лицом и фигурой? Я припоминаю, твоя мать из-за этого хотела даже отдать тебя в монастырь. Она считала, что если вы оба будете жить среди мирян, тебе станут приписывать безумные выходки твоего братца. - Я думаю, ваше величество, - ответила Кэтрин, - что и сейчас еще есть простаки, которые не могут отличить нас друг от друга, в особенности, когда мой брат для развлечения переодевается в женский наряд. - При этих словах она бросила быстрый взгляд на Роланда Грейма, которого словно озарил луч истины, столь же желанный, как для узника свет свободы из распахнувшейся двери тюрьмы. - Твой брат, должно быть, очаровательный кавалер, если он похож на тебя, - сказала королева. - В эти последние годы он был, вероятно, во Франции, ибо я его не видела в Холируде. - Его никто не считал безобразным, - ответила Кэтрин. - Но мне бы хотелось, чтобы в нем было меньше вспыльчивости и гнева, которые в наше коварное время так портят золотую молодежь. Одному богу известно, мне не жаль, что он рискует жизнью ради вас, и я люблю его за ту готовность, с которой он борется во имя вашего освобождения. Но зачем ему было ввязываться в стычку с этим старым негодяем слугой и запятнать свое имя подобной ссорой, а свои руки - кровью старика простолюдина? - Ну успокойся, Кэтрин, не возводи напраслины на моего храброго юного рыцаря. С таким рыцарем, как Генри, и таким верным оруженосцем, как Роланд Грейм, я буду похожа на принцессу из старинного романа, которая может не обращать внимания на темницы и на всяческие происки злых волшебников. Однако у меня разболелась голова от треволнений этого дня. Принеси мне "La Mer des Histores" {"Море историй" (франц.).} и найди то место, где мы остановились в среду. Да хранит пресвятая дева твою головку, милая, или да хранит она лучше твое сердце. Я ведь просила "Море историй", а ты принесла "Хронику любви". Поплыв по "Морю историй", королева продолжала вышивать, а леди Флеминг и Кэтрин попеременно читали ей на протяжении двух часов. Что касается Роланда Грейма, то он, вероятно, продолжал питать тайные надежды насчет "Хроники любви", невзирая на то, что королева как будто наложила запрет на этот вид занятий. Сейчас он припоминал тысячи оттенков в голосе и поведении Кэтрин Ситон, которые, если бы не его предубеждение, легко могли бы помочь ему отличить брата от сестры; и ему стало неловко, что, при всей ее живости и озорстве, он, так хорошо изучивший особенности ее разговора, жестов и манер, все же счел ее способной принять ту смелую походку, громкий голос и самоуверенную осанку, которые могли быть присущи только ее энергичному и мужественному брату. Он пытался встретиться с ней глазами, чтобы понять, как она относится к нему теперь, после того как секрет был раскрыт, но он не добился успеха, ибо Кэтрин, даже когда она сама не читала, казалось, была так захвачена подвигами тевтонских рыцарей, сражавшихся с эстонскими и ливонскими язычниками, что пажу не удавалось даже на мгновение перехватить ее взгляд. Зато когда чтение было окончено и королева приказала фрейлинам отправляться в сад, она, вероятно, намеренно (ибо стремление Роланда не могло ускользнуть от столь проницательного наблюдателя) предоставила ему удобный случай поговорить со своей возлюбленной. Королева велела им идти на некотором расстоянии, ибо ей якобы необходимо было поговорить с леди Флеминг по частному, интимному вопросу, предметом которого, как нам удалоо узнать из других источников, были сравнительные достоинства высоких стоячих брыжей перед спускающимися лентами. Роланд был бы уж слишком неловким и застенчивым поклонником, если бы не сумел воспользоваться предоставлявшейся ему возможностью. - Весь этот вечер мне хотелось спросить вас, прекрасная Кэтрин, - сказал паж, - насколько глупым и ненаблюдательным вы должны были считать меня, если я способен был перепутать вас с вашим братом? - Конечно, это делает мало чести моим простым манерам, - ответила Кэтрин, - если оказалось возможным приписать мне поведение буйного юноши. Но со временем я, несомненно, остепенюсь, и, в чаянии этого, я уже сейчас предпочитаю не столько думать о ваших глупостях, сколько попытаться исправить свои собственные. - Вторых явно меньше, чем первых, - сказал Роланд. - Не знаю, - очень серьезно ответила Кэтрин, - по-моему, мы оба были непростительно глупы. - Я действительно был безумен, непростительно безумен! - воскликнул Роланд. - Но вы, любезная Кэтрин... - Я, - перебила его Кэтрин тем же необычным для нее серьезным тоном, - слишком долго разрешала вам обращаться ко мне подобным образом... Боюсь, что болыпе я не должна вам этого разрешать, и я виню себя за ту боль, которую это, быть может, причинит вам. - Но что могло оказать столь роковое влияние на наши взаимные чувства? Что заставляет вас с такой неожиданной жестокостью изменить ваше отношение ко мне? - Вряд ли я смогла бы ответить вам на это, - сказала Кэтрин. - Просто события нынешнего дня внушили мне, что для нас обоих лучше держаться подальше друг от друга. Такая же случайность, которая выдала вам существование моего брата, легко могла бы осведомить его о том, как вы со мной обычно разговариваете, и тогда... О!.. Зная его нрав, зная о случившемся сегодня, не приходится сомневаться в последствиях. - О, не бойтесь этого, милая Кэтрин, - ответил паж. - Я вполне могу защитить себя от подобной опасности. - Иными словами, - возразила она, - вы будете драться против моего брата, доказывая этим свое расположение к его сестре. Я однажды слышала, как королева в минуту грусти сказала, что мужчины в своей любви или ненависти - самые эгоистичные животные; и ваша беспечность в таком случае прямо подтверждает это. Но не смущайтесь - вы поступаете не хуже, чем другие. - Вы несправедливы ко мне, Кэтрин, - возразил паж. - Я подумал только о шпаге, которая мне угрожала, и забыл о том, в чью руку вложило ее ваше воображение. Если против меня обнажит оружие ваш брат, столь схожий с вами голосом, лицом и обаянием, пусть он выпустит из меня всю кровь до последней капли, я не стану обороняться и не причиню ему вреда. - Увы! - воскликнула она. - Дело не только в моем брате. Вы думаете лишь о необычной ситуации, где мы с вами оказались равны и, я бы сказала, даже близки. Но вы не думаете, что, как только я вернусь в дом моего отца, между нами разверзнется пропасть, которую вам не преодолеть, даже рискуя жизнью. У вашей единственной родственницы дикий и необычайный нрав, она принадлежит к враждебному и разбитому клану, {Разбитым кланом назывался такой, у которого не было вождя, способного обеспечить его безопасность - клан отверженцев; и клан Греймов со Спорной земли как раз и находился в подобном положении. (Прим. автора.)} а другие ваши родственники вовсе неизвестны; извините меня, что я высказала вам эту неопровержимую истину. - Любовь, моя очаровательная Кэтрин, не считается с родословной, - ответил Роланд Грейм. - Зато лорд Ситон весьма считается с ней, - возразила девушка. - Королева, ваша и моя госпожа, поможет нам в этом. О, не отталкивайте меня в такую минуту, которую я считал счастливейшей в жизни! Разве вы сами не говорили мне, что и вы и она будете считать себя в долгу передо мной, если я буду способствовать ее освобождению? - Вся Шотландия будет считать себя в долгу перед вами, - сказала Кэтрин. - Но что касается плодов нашей благодарности, то вы должны помнить, что я во всем подчиняюсь своему отцу; а бедная королева еще долгое время будет, вероятно, зависеть от настроения своих сторонников пэров, пока получит полную власть над ними. - Пусть так! - воскликнул Роланд. - Мои дела победят предрассудки, и в этом суетном мире я буду бороться за свое счастье. Рыцарь Эвенел, который так высоко вознесен ныне, столь же скромного происхождения, что и я. - О, так говорили доблестные рыцари из старинных романов, когда готовились проложить путь к пленной принцессе, невзирая на врагов и огнедышащих драконов. - Но если я действительно освобожу принцессу и она сможет свободно выбирать, - сказал паж, - на кого, дорогая Кэтрин, падет ее выбор? - Освободите принцессу из неволи, и она сама скажет вам, - ответила девушка, оборвав разговор, и присоединилась к королеве настолько стремительно, что Мария Стюарт вскрикнула вполголоса: - Надеюсь, нет плохих новостей? Не произошло раскола в моей небольшой свите? - И затем, глядя на разгоревшиеся щеки Кэтрин и на Роланда с ясным лицом и сверкающими глазами, она сказала: - Нет, нет! Я вижу, все идет хорошо. Ma petite mignonne, {Моя милая малютка (франц.).} пойди в мою комнату и принеси мне... погоди-ка... да, принеси мне коробочку с духами. Отослав под этим предлогом свою фрейлину, чтобы, таким образом, дать ей возможность скрыть свое смущение, королева сказала Роланду: - По крайней мере теперь у меня будет двое благодарных мне подданных - Кэтрин и вы; ибо какой монарх, кроме Марии, так охотно помог бы искренней любви? Ага, вы кладете руку на шпагу, эту вашу petite flamberge a rien, {Ничтожную шпажонку (франц.).} прекрасно, время вскоре покажет, насколько правдивы те заверения, которые сейчас у вас на устах. Однако я слышу, в Кинросе звонит вечерний колокол. Вернемся в наши покои. Эта старуха обещала быть здесь сегодня еще и за ужином. Если бы не надежда на скорое освобождение, ее присутствие довело бы меня до безумия. Но я буду терпелива. - Сознаюсь, - сказала вернувшаяся в эту минуту Кэтрин, - мне хотелось бы хоть на мгновение стать Генри, используя преимущества мужского пола. О как мне хочется швырнуть тарелку в это средоточие надменности, чопорности и злобы! Леди Флеминг упрекнула свою юную приятельницу за ее несдержанность; королева рассмеялась, и все отправились в гостиную. Почти тотчас же туда был доставлен ужин, и вслед за ним появилась хозяйка замка. Королева, укрепившись в своем благоразумном решении, выносила ее присутствие с большой выдержкой и хладнокровием, пока ее терпение не подверглось новому испытанию, до сих пор еще не входившему в церемониал замка. Когда другие слуга удалились, вошел Рэндл со связкой ключей и, объявив, что охрана расставлена, а ворота заперты, почтительно вручил ключи леди Лохливен. Королева и ее дамы обменялись взглядами, в которых сквозили разочарование, гнев и досада; Марил Стюарт сказала, не утерпев: - Теперь нам нельзя жаловаться на скромные размеры нашей свиты, если наша хозяйка у нас на глазах принимает на себя столько должностей. В добавление к обязанностям главного дворецкого этого дома и лорда - раздатчика милостыни, сегодня она еще и начальник нашей охраны. - Не только сегодня, но и в будущем, миледи, - совершенно серьезно ответила леди Лохливен. - История Шотландии учит меня тому, как плохо выполняются обязанности, передоверенные другому лицу. Мы слышали, миледи, о фаворитах недалекого прошлого, и притом столь недостойных, как Оливер Синклер. {Фаворит Иакова V и, как уверяют, недостойный. (Прим. автора.)} - О, миледи, - ответила королева, - у моего отца бывали не только фавориты, но и фаворитки - леди Сэндилендс и Олифант, {Имена этих дам и третьей легкомысленной фаворитки Иакова сохранились в эпиграмме слишком непристойной, чтобы ее цитировать. (Прим. автора.)} а также и некоторые другие, насколько мне помнится; впрочем, их имена не могли сохраниться в памяти такой серьезной особы, как вы. Леди Лохливен, казалось, готова была убить королеву на месте, но, овладев собой, она молча вышла из покоев, взяв с собой внушительную связку ключей. - Слава богу, что эта женщина согрешила в юности, - сказала королева. - Не будь у нее этого уязвимого места, ее бы ничем не прошибить. Но в это пятно, вопреки тому, что говорят об отметинах ведьмы, я могу наносить ей чувствительные удары, как она ни защищена во всех других отношениях. Однако что вы скажете, мои милые, о нашем новом затруднении? Как теперь добыть эти ключи? Боюсь, что этого дракона не обманешь и не подкупишь ничем. - Нельзя ли узнать, - спросил Роланд Грейм, - если ваше величество окажется за стенами замка, найдутся ли у вас средства переправы и убежище на противоположном берегу? - Можете не сомневаться, Роланд, - сказала королева. - В этом отношении наш план безупречен. - Тогда, с позволения вашего величества, я, пожалуй, мог бы оказаться полезным. - Но как, мой милый юноша? Говорите, не бойтесь, - сказала королева. - Мой патрон, рыцарь Эвенел, обычно заставлял юношей, находившихся у него на службе, обучаться искусству владеть топором и молотом, уметь обрабатывать железо и дерево. Он любил вспоминать о старых северных бойцах, которые сами ковали свое оружие, и о вожде Доналде Нан Орде из Хайленда, юш Доналде с Молотом, которого он знал лично и который обычно работал у наковальни с кузнечным молотом в каждой руке. Некоторые считали, что он расхваливал это искусство лишь потому, что в его собственных жилах текла кровь простолюдина. Так или иначе, я приобрел в этом деле кое-какой навык, как это отчасти известно леди Кэтрин Ситон, которой я недавно выковал серебряную брошь, - Да, - ответила Кэтрии, - но вам следовало бы рассказать ее величеству, сколь ненадежной была ваша работа: ведь брошь сломалась на следующий же день, и мне пришлось ее выбросить. - Не верьте ей, Роланд! - воскликнула королева. - Она расплакалась над сломанной брошью, и спрятала обломки у себя на груди. Но вернемся к вашему плану: достаточно ли вы искусны, чтобы изготовить вторую связку ключей? - Нет, миледи, у меня ведь нет под рукой образца или слепка с них. Но я наверняка смог бы изготовить другие ключи, внешне настолько сходные с теми, которые находятся в руках у леди Лохливен, что, если бы удалось каким-нибудь образом заменить связку, ей и в голову бы не пришло, что она унесла не те ключи. - Слава богу, что у этой доброй женщины слабое зрение, - сказала королева. - Но как быть с инструментами, и сможешь ли ты работать тайно от нашей хозяйки? - Мастерская оружейника, в которой я обычно работал с ним вместе, находится в нижнем ярусе башни. Сейчас он смещен вместе с часовыми, заподозренными в излишней приверженности к Джорджу Дугласу. Люди привыкли видеть меня там; и я наверняка сумею под каким-нибудь предлогом пустить в ход кузнечный мех и использовать наковальню. - Пожалуй, этот план сулит успех, - согласилась королева. - За дело, мой мальчик, поторопись и смотри, чтобы никто не раскрыл твою тайну. - О, я постараюсь держать дверь на засове; тогда, если забредут нежданные посетители, у меня хватит времени припрятать мою работу, перед тем как я отворю дверь. - Но на таком бойком месте уже это одно может навлечь на вас подозрения, - вмешалась Кэтрин. - Ничуть, - возразил Роланд. - Оружейник Грегори, как и всякий искусный мастер, всегда запирался от посторонних взоров, когда работал над каким-нибудь особо тонким изделием. Во всяком случае, игра стоит свеч. - А сейчас пойдемте-ка спать, и да благословит вас господь, мои дети! Если Марии Стюарт удастся когда-нибудь вынырнуть из пучины и возвыситься, вы оба возвыситесь вместе с ней. Глава XXXV Не праздник, а смертельная опасность Грядет, коль маску надевает клирик. "Испанский монах" Затея Роланда удалась на славу. Из серебра, полученного от королевы, было изготовлено несколько безделушек, работа над которыми не мешала его основному делу. Он расчетливо дарил эти вещички тем, кто проявлял особую любознательность по поводу мастерской и наковальни. Теперь и эти люди стали считать его занятия вполне невинными и даже полезными для окружающих. Всем было очевидно, что паж просто развлекается, выделывая из серебра безобидные сувениры. А между тем он тайком изготовил целую связку ключей, по форме и по весу до того похожих на ключи леди Лохливен, что при беглом взгляде трудно было отличить одну связку от другой. С помощью соли и воды ему удалось придать ключам темную, ржавую окраску, и тогда, гордый своим искусством, он наконец принес их королеве Марии в гостиную за час до вечернего колокола. Она осмотрела их с удовлетворением и в то же время с сомнением. - Допустим, - сказала она, - что, подменив этой связкой подлинные орудия заточения, мы могли бы обмануть леди Лохливен, зрение которой не отличается особой остротой, но как это осуществить и кто из моей немногочисленной свиты сумеет с какими-либо шансами на успех проделать подобного рода tuor de jongleur? {Фокус, требующий большой ловкости рук (франц.).} Если бы нам удалось вовлечь ее в интересный спор... Но тот, который я обычно начинаю с ней, заставляет ее только поскорей схватить ключи, как будто говоря этим: вот что ставит меня выше всех ваших насмешек и упреков! А до любезного разговора с этой надменной еретичкой Мария Стюарт не унизится даже во имя свободы. Что же нам делать? Может быть, леди Флеминг испытает свое красноречие, описывая ей парижские головные уборы последней моды? Увы! Наша добрая хозяйка, насколько мне известно, не меняла фасона своей накидки со времен битвы при Пинки. Может быть, моя маленькая Кэтрин споет ей одну из своих удивительных песенок, которые до глубины души трогают меня и Роланда Грейма? Увы! Госпожа Маргарет Дуглас предпочитает этим песням гугенотский псалом Клемана Маро, исполняемый на мотив "Reveillez-vous, belle endormie". {Проснитесь, спящая красавица (франц.).} Друзья и советники, скажите, что же нам делать, ибо наша изобретательность полностью истощилась. Может быть, нашему защитнику и телохранителю Роланду Грейму следует мужественно напасть на старую леди и отобрать у нее ключи par voie du fait? {Насильно (франц.).} - О, с позволения вашего величества, - заметил Роланд, - я полагаю, что это можно будет сделать более осторожно; хотя, выполняя поручение моей государыни, я не побоялся бы... - Целой толпы старух, - прервала его Кэтрин, - вооруженных прялками и веретенами; ему только не по душе копья и алебарды, которые набегут сюда, когда поднимется крик: "На помощь! За Дугласа! За Дугласа!" - Тот, кто не боится злого языка красотки, тому уже никто не страшен, - заметил паж. - Но я почти уверен, ваше величество, что мне удастся подменить ключи леди Лохливен; я опасаюсь только часового, которого теперь поставили дежурить по ночам в том саду, через который лежит наш путь. - В этом деле нам помогут друзья с того берега, - ответила королева. - А ваше величество уверены в преданности и бдительности этих друзей? - За их преданность я ручаюсь жизнью, да и за бдительность их также могла бы поручиться жизнью. Ты можешь тотчас же убедиться, мой верный Роланд, что они не уступают тебе в изобретательности и так же надежны, как и ты. Иди за мной в опочивальню, и ты, Кэтрин, пойдешь с нами - мне не следует там оставаться наедине с этим ловким пажом. Милая Флеминг, запри-ка дверь в гостиную и при малейшем шуме предупреди нас. Впрочем, постой, лучше ты, Кэтрин, оставайся у двери. У тебя и слух острей, да и смекалки побольше, чем у нее, - прибавила королева шепотом. - Моя добрая Флеминг, ты пойдешь с нами. Ее почтенное присутствие обеспечит наблюдение за Роландом не хуже, чем твое собственное, - прибавила она снова шепотом. - Так что, не терзайся ревностью, mignonne. С этими словами королева, в сопровождении Роланда Грейма и леди Флеминг, вошла в опочивальню, небольшую комнату с окном, выходящим на озеро. - Посмотри-ка в окно, Роланд, - сказала она, - видишь огоньки, которые зажглись и бледно мерцают в сумерках там, в селении Кинрос? Видишь вон тот огонек, отделившийся от других, вон там, несколько ближе к воде? Отсюда он не ярче маленького светлячка; и все же, мой добрый мальчик, этот огонек для Марии Стюарт дороже большой звезды, сверкающей в небесном своде. С помощью этого сигнала я узнаю, что много преданных сердец сплотилось ради моего освобождения. А лишенная этого сознания и надежды на свободу, которые он мне приносит, я бы давно уже покорилась судьбе и умерла от горя. Планы составлялись и отклонялись один за другим, но огонек все еще теплится, а пока она теплится, жива и моя надежда! О! Сколько раз по вечерам я изнывала от отчаяния из-за наших рушащихся замыслов и уже теряла веру, что увижу этот благословенный сигнал; как вдруг он снова загорался и, подобно огням святого Эльма в бурю, приносил надежду и утешение туда, где царили разочарование и отчаяние. - Если я не ошибаюсь, - ответил Роланд, - свеча горит в окне у садовода Блинкхули? - У тебя хорошее зрение, - ответила королева. - Там верные вассалы - да снизойдет на них божье благословение! - держат совет о моем освобождении. Голос бедной узницы замер бы в этих синих водах, так и не дойдя до мужей совета, и все-таки я могу поддерживать с ними связь. Я раскрою тебе этот секрет. Я как раз собиралась спросить своих друзей, близок ли срок великой попытки. Поставь лампу на окно, Флеминг. Фрейлина повиновалась, а затем убрала лампу. Как только она это сделала, исчез огонь и в домике Блинкхули. - Теперь считайте, - приказала королева Мария, - ибо мое сердце бьется так сильно, что я не могу считать сама. Леди Флеминг, не торопясь, начала считать: один, два, три, и когда она дошла до десяти, снова показался бледный мерцающий свет на том берегу. - Хвала пресвятой деве! - воскликнула королева. - Еще две ночи тому назад света не было так долго, что я успела сосчитать до тридцати. Час освобождения близок. Да благословит бог тех, которые с такой преданностью трудятся над этим, - увы! - сами подвергаясь смертельной опасности; да благословит он также и вас, дети мои! Пойдем, нам нужно вернуться в гостиную. Наше отсутствие может возбудить подозрение у тех, кто придет накрывать стол для ужина. Они возвратились в гостиную, и вечер прошел, как обычно. Зато совершенно необычайное событие произошло на следующий день. В то время как леди Дуглас из Лохливена выполняла свои ежедневные обязанности гостьи и стольника за обеденным столом королевы, ей доложили, что прибыл вооруженный гонец от ее сына, не имеющий при себе ни письма, ни какого-либо пароля, за исключением устного сообщения. - Передал ли он вам его? - спросила леди. - Он бережет его, по-моему, для слуха вашей милости, - ответил Рэндл. - Это он делает правильно, - одобрила леди Лохливен. - Прикажи ему подождать в зале... Впрочем, нет... С вашего разрешения, миледи, - обратилась она к королеве, - пусть его приведут сюда. - Если вам нравится принимать своих слуг в моем присутствии, - сказала королева, - у меня нег иного выбора... - Извинением пусть послужит моя старость, миледи, - ответила леди Лохливен. - Жизнь, которую мне здесь приходится вести, плохо совместима с годами, которые обременяют меня и побуждают нарушить этикет. - Моя добрая леди, - ответила королева, - мне бы хотелось, чтоб в этом замке нашлось еще что-нибудь столь же зыбкое, как этикет; к сожалению, замки и засовы здесь устроены много прочней. При этих словах в комнату вошел человек, о котором говорил Рэндл, и Роланд сразу узнал в нем аббата Амвросия. - Как тебя зовут, любезный? - спросила леди Лохливен. - Эдуард Глендининг, - ответил аббат, отвесив ей положенный поклон. - Ты из рода рыцаря Эвенела? - спросила леди Лохливен. - Да, сударыня, я его близкий родственник, - ответил мнимый латник. - Что ж, в этом нет ничего удивительного, - заметила леди Лохливен. - Рыцарь этот скромного происхождения и только собственными подвигами возвысился до нынешнего славного сана. Тем не менее он, бесспорно, надежен и достоин уважения. Я рада видеть его родственника. Ты придерживаешься, конечно, истинной веры? - В этом можете не сомневаться, сударыня, - отвечал переодетый священник. - У тебя есть пароль сэра Уильяма Дугласа? - спросила леди. - Есть, миледи, - ответил он, - но этот пароль я могу сказать вам только с глазу на глаз. - Ты прав, - сказала леди Лохливен, отходя с ним в нишу окна, - ну, каков же этот пароль? - Это слова старого барда, - ответил аббат. - Повтори их, - потребовала леди, и он продекламировал ей шепотом строки из старинной поэмы "Сова": {Поэма сэра Джона Холенда "Сова" известна любителям по превосходному изданию, преподнесенному Бэннатайн-клубу мистером Дэвидом Лэнгом. (Прим. автора.)} - О Дуглас! Дуглас! Нежный и верный. - Верный сэр Джон Холенд! - воскликнула леди Дуглас, воодушевленная словами поэта. - Никогда более доброжелательная душа не вдохновлялась поэтическим даром, а имя Дугласов постоянно звучало на струнах твоей лиры! Мы зачисляем вас к нам на службу, Глендининг. Только ты, Рэндл, присмотри, чтобы ему поручали пока одни лишь внешние посты; в дальнейшем мы разузнаем о нем более подробно от нашего сына. Ты не боишься ночного воздуха, Глендининг? - Служа той, перед которой я стою сейчас, я ничего не боюсь, - отвечал переодетый аббат. - В таком случае наша стража пополнилась еще одним надежным воином, - сказала старая леди. - Иди на кухню и дай им понять, что они должны относиться к тебе с уважением. Когда леди Лохливен удалилась, королева сказала Роланду Грейму, который теперь почти все время находился при ней: - Я следила за выражением лица этого незнакомца; не знаю, откуда родилось мое убеждение, но я совершенно уверена, что он наш друг. - Проницательность вашего величества не обманула вас, - ответил паж; и он тут же сообщил королеве, что роль новоприбывшего воина играет сам аббат монастыря святой Марии. Королева перекрестилась и подняла глаза к небу. - Такая грешница, как я, - воскликнула она, - недостойна того, чтобы этот святой человек столь высокого духовного сана переодевался ради меня простым латником и рисковал быть повешенным, как лазутчик врага! - Бог защитит своего слугу, государыня, - сказала Кэтрин Ситон. - Его участие ниспошлет благословение неба на все наше предприятие, если оно не благословенно само по себе. - Что меня восхищает в моем духовном отце, - сказал Роланд, - это то непроницаемое выражение, с которым он смотрел на меня, ничем не выдав нашего знакомства. Мне казалось, что подобная вещь невозможна, с тех пор как я перестал верить, что Генри и Кэтрин - одно и то же лицо. - А заметили вы, - спросила королева, - как умно достойный отец уклонялся от вопросов нашей леди Лохливен, говоря ей сущую правду, которую она все-таки понимала превратно? Роланд подумал, что если правду говорят с целью ввести в заблуждение, она ничем не лучше лжи. Но теперь было не время обсуждать этот щекотливый вопрос. - Нам надо следить за сигналом с того берега! - воскликнула Кэтрин. - Сердце подсказывает мне, что сегодня мы увидим в нашем эдемском саду два огня вместо одного. А тогда, Роланд, сыграйте мужественно вашу роль, и мы вскоре будем плясать на лугу, подобно ночным феям! Предчувствия Кэтрин не обманули ее. Вечером действительно в домике зажглись две свечи вместо одной, и у пажа забилось сердце, когда он услышал, что новоприбывшему воину поручено охранять внешнюю стену замка. Он сообщил эту новость королеве, и она протянула ему свою руку, но когда Роланд, преклонив колено, с подобающим уважением поднес ее к губам, он почувствовал, что она влажна и холодна, как мрамор. - Ради бога, государыня, не падайте сейчас духом, не поддавайтесь слабости! - Призовите на помощь пресвятую деву, моя повелительница! - убеждала ее леди Флеминг. - Молитесь своему ангелу-хранителю. - Призовите на помощь тени тех королей, от которых вы ведете свое происхождение! - воскликнул паж. - В такой час решимость монарха нужней, чем помощь сотни святых. - О Роланд Грейм, - промолвила Мария Стюарт в глубоком унынии, - не покидайте меня! Многие изменили мне. Увы! Я сама не всегда оставалась верна себе! Мое предчувствие говорит мне, что я умру в заточении и что эта смелая попытка всем нам будет стоить жизни. Еще во Франции предсказатель говорил, что я умру в тюрьме, и притом насильственной смертью. Теперь наступил этот час. Хоть бы господь застал меня подготовленной к нему! - Ваше величество, - воскликнула Кэтрин Ситон, - вспомните, что вы королева! Лучше всем нам погибнуть в этой отважной попытке добыть свободу, чем оставаться здесь и быть отравленными, как травят вредных насекомых в щелях старых домов! - Ты права, Кэтрин, - сказала королева, - и Мария Стюарт поступит так, как она поступала всегда, Но увы! Твоя юная и жизнерадостная натура плохо понимает причины, разбившие мне сердце. Простите меня, дети мои, и давайте расстанемся на время. Мне нужно подготовиться душой и телом к этой опасной попытке. Они разошлись по разным комнатам, пока их снова не собрал вместе вечерний колокол. Королева была серьезна, но полна силы и решимости, леди Флеминг с искусством опытной придворной дамы скрывала свой внутренний страх; глаза Кэтрин пылали огнем, в них как бы отражалась вся смелость задуманного плана, а легкая усмешка на ее прекрасных устах, казалось, выражала презрение к любой опасности и любым последствиям провала; Роланд, который чувствовал, что все зависит от его энергии и ловкости, призвал на помощь всю свою отвагу, и если ему казалось временами, что присутствие духа изменяет ему, оп бросал взгляд на Кэтрин, которая, по его мнению, никогда еще не была столь прекрасна. "Я могу потерпеть поражение, - думал он, - но когда в будущем меня ждет такая награда, им придется призвать на помощь самого дьявола, чтобы одолеть меня". В столь решительном настроении он вел себя, как борзая, бегущая по следу; его руки, сердце, глаза - все было напряжено, он только и ждал случая осуществить свой план. Согласно обычному церемониалу, ключи были сданы леди Лохливен. Она стояла спиной к окошку, которое, подобно окну в опочивальне королевы, выходило в сторону селения Кинрос и небольшой кладбищенской церкви, расположенной неподалеку от селения, ближе к озеру, чем к широко раскинувшимся домикам Кинроса. Стоя спиной к окну и, следовательно, лицом к столу, на который она положила ключи, когда пробовала расставленную на столе еду, леди__ Лохливен была сегодня насторожена более обычного - так по крайней мере показалось ее пленникам - и не спускала глаз с тяжелой кучки металла, орудия их заточения. Когда она покончила со своими обязанностями стольника королевы и уже собиралась взять ключи, стоявший рядом паж, который передавал ей блюда для пробы, посмотрел в окно и удивился вслух тому, что на кладбище в склепе горят погребальные свечи. Леди Лохливен, хотя и незначительно, но все же была подвержена суевериям своего времени. Судьба ее сыновей способствовала ее вере в приметы, а погребальные свечи в фамильном склепе предвещали, как считалось тогда, чью-то смерть. Она быстро обернулась к окну и, увидев отдаленное мерцание, забыла на один момент о своих обязанностях; и как раз в этот момент погибли все плоды ее предшествующей бдительности. Паж вынул из-под плаща фальшивые ключи и с удивительной ловкостью подменил ими настоящие. Однако, как ни искусно он действовал, ему не удалось предотвратить легкий звон, который раздался, когда он поднял связку ключей со стола. - Кто трогает ключи? - быстро спросила леди Лохливен, и так как паж ответил, что он нечаянно задел их полой своего плаща, она обернулась, взяла фальшивую связку, лежавшую теперь на столе вместо настоящей, и снова обернулась к окну, наблюдая за свечами, которые Роланд назвал погребальными. - По-моему, эти огни светятся не на кладбище, - сказала она после некоторого размышления, - а в домике садовода Блинкхули. Никак не пойму, что это в последнее время напало на старика. Он постоянно жжет свечу до поздней ночи. А я-то считала его таким трудолюбивым и скромным. Если он спутался с бездельниками и ночными бродягами, придется выселить его из наших владений. - Быть может, он плетет свои корзины, - вмешался паж, желая усыпить ее подозрения. - Или сети, не правда ли? - спросила леди Лохливен. - Конечно, миледи, - продолжал паж, - для форели и лосося. - Или для дураков и мошенников, - последовал ответ. - Впрочем, мы завтра разберемся в этом. Желаю вашему величеству и всему обществу спокойной ночи. А ты, Рэндл, иди за мной. И Рэндл, который, передав связку с ключами, остался ждать свою госпожу в передней, пошел проводить леди Лохливен, как он это обычно делал, когда она возвращалась из покоев королевы. - Завтра? - повторил ее последние слова паж, радостно потирая руки. - Глупые дожидаются завтрашнего дня, а мудрые действуют сегодня. Нельзя ли попросить вас, моя милостивая госпожа, удалиться отсюда на полчаса, пока все в замке улягутся спать? Мне еще нужно пойти смазать маслом это благословенное орудие нашего освобождения. Были бы отвага и настойчивость, тогда все будет хорошо, если, конечно, наши друзья на том берегу не позабудут прислать лодку, о которой мы с вами говорили. - Об этом не беспокойтесь, - ответила Кэтрин. - Они надежны, как сталь, только бы у нашей дорогой госпожи не иссякла ее благородная и царственная отвага. - Не сомневайся во мне, Кэтрин, - ответила королева. - Я лишь на время утратила присутствие духа, но тут же вспомнила об удали моих прежних, более веселых дней, когда мне приходилось сопровождать своих вооруженных вельмож и когда я желала сама стать мужчиной, чтобы наслаждаться жизнью в открытом поле с мечом и щитом, в колете и шлеме! - Даже жаворонок не живет столь беззаботно и не поет столь звонких песен, как весельчак воин, - ответила Кэтрин. - Ваше величество вскоре окажетесь среди них, и присутствие их законной повелительницы удесятерит в час тяжкого испытания силы вашей армии. Однако у меня еще уйма всяческих дел. - У нас не так уж много времени, - напомнила королева Мария. - Одна из двух свечей в домике погасла. Это означает, что лодка уже в пути. - Они будут грести очень медленно, - заметил паж, - а в неглубоких местах они предпочтут отталкиваться шестом, во избежание шума. Возьмемся-ка и мы за дело. Я попробую снестись с нашим добрым аббатом. В полуночный час, когда все было тихо в замке, паж вставил ключ в замочную скважину двери, которая вела в сад и находилась у самой лестницы в покои королевы. - Ну теперь, милый ключик, повернись-ка помягче и не скрипи, если только смазка способна справиться с ржавчиной, - уговаривал паж, и принятые им предосторожности оказались настолько действенными, что ключ и в самом деле повернулся, почти не произведя шума. Роланд Грейм не решился переступить порог калитки и только спросил переодетого аббата, готова ли лодка. - Вот уже полчаса, - ответил последний, - как она причалила и стоит в тени крепостного вала, так близко у берега, что ее не видно часовым; однако боюсь, что, когда она станет отплывать, вряд ли удастся обмануть их бдительность. - Темнота и умение действовать бесшумно помогут нам уйти незамеченными, - возразил паж. - В башне несет стражу Хилдебранд - осовелый мужлан, который стремится облегчить себе ночное дежурство кувшином пива; бьюсь об заклад, что он и сейчас уже спит. - Тогда проводи королеву, - сказал аббат, - а я позову Генри Ситона помочь дамам сесть в лодку. На цыпочках, неслышными шагами и затаив дыхание, вздрагивая даже от шуршания их собственной одежды, прекрасные узницы одна за другой сошли по лестнице, предводительствуемые Роландом Греймом; у двери в сад их встретили Генри Ситон и священник. Генри, по-видимому, сразу же решил взять на себя все руководство операцией. - Ваше преосвященство, - сказал он, - подайте руку моей сестре, я сам поведу королеву, а этому юноше выпадет честь сопровождать леди Флемннг. Тут не было времени обсуждать порядок шествия, хотя Роланд Грейм вряд ли выбрал бы именно этот вариант. Кэтрин Ситон, которая прекрасно знала все дорожки сада, умчалась вперед, подобно сильфиде, скорее помогая аббату, чем получая от него помощь. У королевы ее врожденное присутствие духа победило женскую робость и тысячи мучительных размышлений; она твердой поступью шла вперед в сопровождении Генри Ситона. Между тем леди Флеминг, боязливая и беспомощная, сильно мешала идти Роланду Грейму, который замыкал шествие и нес в другой руке сверток необходимых вещей, принадлежащих королеве. Ворота, ведущие из сада на берег, поддались одному из ключей Роланда Грейма, хотя ему пришлось при этом предварительно испробовать несколько других; это был момент, полный напряженного страха и ожидания. Затем двух дам отвели, а одну отнесли на берег озера, где их ждала лодка с шестью гребцами, которые лежали на дне ее, скрываясь от глаз сторожей. Генри Ситон посадил королеву на корму, аббат пытался помочь Кэтрин, но, прежде чем он успел это сделать, она уже сидела рядом с Марией Стюарт. Роланд Грейм собрался было перенести леди Флеминг через борт лодки, когда внезапная мысль осенила его, и с восклицанием: - Совсем забыл! Подождите секунду! - Он снова опустил на берег беспомощную фрейлину королевы, бросил в лодку сверток с вещами и, не производя шума, с быстротой молнии бросился обратно в сад. - Клянусь небом, он в конце концов все-таки изменил нам! - воскликнул Ситон. - Я всегда опасался этого. - Он так же надежен, как само небо, - возразила Кэтрнн, - я ручаюсь за него. - Молчи ты, кокетка, - рассердился ее брат, - хотя бы из стыда, если уж ты утратила страх. Ну-ка, в путь, ребята, и гребите что есть сил, дело идет о жизни и смерти! - Помогите, не оставляйте меня! - взывала покинутая леди Флеминг громче, чем этого требовала осторожность. - В путь! В путь! - кричал Генри Ситон. - Пусть все остаются, только бы спасти королеву! - Неужели вы допустите это, государыня? - умоляюще воскликнула Кэтрин. - Неужели вы обречете на смерть вашего освободителя? - Я этого не сделаю, - ответила королева. - Снтон, я приказываю вам ждать, чего бы это нам ни стоило. - Простите, ваше величество, но этому приказу я не могу повиноваться, - ответил неподатливый юноша, и, поддерживая одной рукой леди Флеминг, он другой оттолкнулся от берега. Гребцы прошли уже с десяток футов и развернули суденышко носом к селению, когда появился Роланд Грейм и прыгнул с берега прямо в лодку, опрокинув стоявшего на его пути Ситона. Юноша хотел было высказать свое возмущение, но сдержался и только остановил Грейма, который собирался направиться к корме: - Для вас нет места около знатных дам! Отправляйтесь на нос и постарайтесь уменьшить дифферент лодки. Ну, теперь наконец в путь! Вперед! Гребите сильней, во имя бога и королевы! Гребцы повиновались, и под сильными ударами весел лодка стала удаляться от берега. - Почему вы не обернули весла? - спросил Роланд Грейм. - Всплески разбудят часового. Теперь гребите, ребята, сильней! Нам нужно выйти за пределы выстрелов. Потому что, если только старый Хилдебранд, сторож на башне, не нахлебался макового отвара, такой шум наверняка разбудит его. - Это все из-за твоей задержки, - отвечал Ситон. - Я потом с тобой еще рассчитаюсь и за это и за многое другое. Предсказание Роланда оправдалось настолько быстро, что у него не осталось времени для ответа. Часовой, которого не разбудил шепот, проснулся от всплесков весел. Сразу же раздался его оклик: - Эй, лодка! Остановитесь, или я буду стрелять! Так как они продолжали грести, он громко закричал: - Измена! Измена! Тут же он ударил в большой колокол замка и разрядил свой аркебуз вслед уходящей лодке. Дамы, в смятении от вспышки и грома выстрела, прижались друг к другу, как испуганные птицы, а мужчины торопили гребцов, стремясь во что бы то ни стало ускорить ход лодки. Было слышно, как несколько пуль скользнуло по поверхности озера невдалеке от их утлого суденышка, а по огням, метавшимся от одного окна к другому, можно было догадаться, что весь замок пришел в движение и что их бегство обнаружено, - Быстрей! - снова вскричал Ситон. - Налягте на весла, пока я не подбодрил вас кинжалом! Они сейчас спустят лодку! - Об этом я уже позаботился, - ответил Роланд. - Я закрыл вход и выход, когда возвратился в сад, и если только ворота, сработанные из доброго дуба, и железные затворы могут удержать людей за каменной стеной, ни одна лодка не отчалит сегодня ночью от острова. А теперь я отказываюсь от своей должности привратника замка Лохливен и передаю эти ключи на сохранение Келпи. Когда тяжелая связка ключей исчезла в озере, аббат, который до этого времени повторял свои молитвы, воскликнул: - Да благословит тебя бог, сын мой! Ты своей предусмотрительностью посрамил нас всех! - Я это знала, - сказала королева, переводя дыхание, после того как они оказались вне пределов досягаемости мушкетных выстрелов, - я была уверена в преданности, сообразительности и находчивости моего пажа. Я надеюсь, он станет другом моим не менее верным рыцарям Дугласу и Ситону, Но где же Дуглас? - Здесь, ваше величество, - ответил тихим и печальным голосом кормчий, который сидел рядом с ней и управлял ходом лодки. - Боже! Так это вы прикрывали меня своей грудью, когда вокруг нас свистели пули? - спросила королева. - Неужели вы могли подумать, что Дуглас упустит случай защитить королеву хотя бы ценой собственной жизни? - тихо промолвил кормчий. Их разговор был прерван несколькими выстрелами из тех небольших пушек, которые артиллеристы называют фальконетами и которые в те времена использовались для обороны замков. Выстрелы были произведены наугад и не могли причинить вреда, но мощная вспышка и оглушительный гром, повторенный громогласным эхом в полуночной тиши Бенарти, испугал беглецов и заставил их замолчать. Прежде чем они опять обрели дар речи, лодка причалила к пристани или набережной, удаленной на значительное расстояние от сада. Они высадились, и пока аббат громко возносил благодарение небу, которое до сих пор благоприятствовало их замыслам, Дуглас считал себя с лихвой вознагражденным за участие в этом отчаянном предприятии тем, что именно он сопровождал королеву к домику садовода. Мария Стюарт, даже в этот полный страха и напряжения момент, не забыла о Роланде Грейме, приказав Ситону сопровождать леди Флеминг, в то время как Кэтрин сама, не дожидаясь приглашения, оперлась на руку пажа. Ситон, однако, тут же передал леди Флеминг аббату, сославшись на то, что ему нужно позаботиться о лошадях. Его люди сбросили плащи гребцов и поспешили вслед за ним. В то время как готовили лошадей для дальнейшей поездки, Мария Стюарт отдыхала в домике Блинкхули; заметив забившегося в угол владельца сада, она велела ему подойти поближе. Он выполнил ее распоряжение с некоторым колебанием. - Что же ты медлишь, брат мой, поздравить свою венценосную королеву и госпожу со свободой и вновь обретенным королевством? - спросил его аббат. Услышав это, старик подошел к королеве и в учтивых выражениях выразил свою радость по поводу ее освобождения. Королева сердечно поблагодарила его и сказала под конец: - Нам остается предложить вам пока небольшую награду за вашу преданность. Нам хорошо известно, что ваш дом служил прибежищем верным слугам, готовившим ваше освобождение. С этими словами она протянула ему кошелек с золотыми монетами, прибавив: - С течением времени мы постараемся более щедро вознаградить вас за эти услуги. - На колени, брат мой, - воскликнул аббат, - немедленно на колени, поблагодари ее величество за доброту! - Добрый брат мой, еще не так давно ты подчинялся мне, и даже сейчас ты много моложе меня, - обиженно ответил садовод. - Позволь мне выразить мою признательность так, как я считаю нужным. До сих пор королевы склоняли передо мной колени, а мои колени, если говорить по чести, слишком стары и негибки, чтобы склонять их даже перед этой прекрасной дамой. Быть может, вашему величеству было приятно, когда ваши слуги заполнили мой дом настолько, что я уже не мог назвать его своим, что в усердном хождении туда и сюда они потоптали мои цветы и, заведя в сад коней, погубили все мои надежды на обильный урожаи плодов, но я прошу у вашего величества только одной награды - избрать себе резиденцию по возможности подальше от меня. Я уже старик, мне бы хотелось идти к могиле с легким сердцем, в мире, доброжелательстве, погруженным в спокойные труды. - Я торжественно обещаю вам, добрый человек, - ответила королева, - что, насколько это будет зависеть от меня, я ни за что на свете не выберу для своей резиденции этот замок. Но возьмите, пожалуйста, деньги. Пусть они послужат вам возмещением за те опустошения, которые мы произвели в вашем саду. - Я благодарен вам, ваше величество, но это ни в какой степени не послужит мне возмещением. Уничтожены труды целого года; можно ли их возместить тому, у кого не осталось, быть может, и одного года жизни? Кроме того, говорят, что мне, в мои преклонные лета, придется покинуть это место и отправиться странствовать. А у меня ведь нет на свете ничего, кроме этих фруктовых деревьев и нескольких старых пергаментных свитков с ничего не стоящими чужими семейными тайнами. Что касается золота, то если бы я жаждал его, я бы остался пастырем аббатства святой Марии, и все-таки мне неясно, хорошо ли было бы мне тогда, ибо если аббат Бонифаций стал всего лишь бедным поселянином Блинкхули, то его преемник аббат Амвросий пережил еще худшее перевоплощение, превратившись в латника. - Как! Неужели вы действительно аббат Бонифаций, о котором мне столько говорили? - воскликнула королева. - Тогда действительно мой долг велит мне склонить колени и просить у вас благословения, добрый отец! - Не склоняйте передо мной колен, миледи! Благословение старика, который больше не является аббатом, и без того последует за вами через горы и долы. Но чу! я слышу топот ваших коней. - До свидания, отец мой! - сказала королева. - Когда мы возвратимся в Холируд, мы не забудем тебя и твой разоренный сад. - Забудьте то и другое, и да хранит вас господь, - отозвался бывший аббат. Выходя из дома, они слышали, как старик все еще что-то бормотал про себя, торопливо запирая за ними дверь на щеколду и на замок. - Месть Дугласов настигнет несчастного старца, - сказала королева. - Да поможет мне бог, я приношу гибель каждому, кто приближается ко мне. - О нем уже позаботились, - ответил Ситон, - ему нельзя здесь оставаться. Его тайком переправят в более безопасное место. Но вашему величеству следовало бы уже быть в седле. На коней! На коней! Группа Ситона и Дугласа выросла до десятка вооруженных людей, включая тех, кто присматривал за лошадьми. Королева, ее дамы и все, кто прибыл в лодке, тут же сели на коней и, оставив в стороне городок, проснувшийся от выстрелов из замка, последовали за Дугласом, указывавшим дорогу. Вскоре они выехали в открытое поле и помчались так быстро, как только могли, стараясь лишь не растягиваться и соблюдать принятый порядок движения. Глава XXXVI Под ним его вороной скакун, Чалый - красотку мчит, Охотничий рог висит на боку, И лишь ветер в ушах свистит. Старинная баллада Свежесть ночного ветра, скачка на конях через горы и долины, звяканье уздечек, радость обретенной свободы и быстрота езды постепенно рассеяли охватившие Марию Стюарт смятение и скорбную скованность. В конце концов она уже не могла утаить перемену своего настроения от всадника, который держался рядом с ней и который, как она полагала, был отцом Амвросием, ибо Ситон со всем юношеским пылом гордился, и притом совершенно законно, своим первым удачным делом и, приняв важный и озабоченный вид, осуществлял обязанности командира небольшого отряда, эскортировавшего ту, кого называли тогда Счастьем Шотландии. Он то скакал во главе отряда, то придерживал своего разгоряченного коня, поджидая подтягивающийся арьергард, требовал от передовых всадников равномерного, хоть и быстрого аллюра; отставших же заставлял пустить в ход шпоры, не допуская нарушения строя. Через мгновение он уже скакал около королевы или ее фрейлин, осведомляясь, не утомила ли их быстрая езда и не будет ли каких-нибудь распоряжений по его части, Но если Ситон был занят делами всего отряда - главным образом правильным ритмом процессии, и в значительной мере любовался самим собой, то всадник, скакавший рядом с королевой, все свое внимание безраздельно посвящал ей одной, как если бы его заботам было поручено какое-то высшее существо. Когда попадался неровный и опасный участок дороги, он, казалось, вовсе не обращал внимания на своего собственного коня и все время придерживал рукой уздечку лошади королевы. Если на их пути встречалась река или большой мост, он левой рукой поддерживал Марию Стюарт в седле, а правую держал на узде ее скакуна. - Я никогда не думала, достопочтенный отец, - сказала королева, когда они выехали на противоположный берег реки, - что монастырь может воспитать столь искусного всадника. Ее собеседник только вздохнул, не ответив ни слова. - Не знаю, - сказала королева Мария, - то ли от ощущения свободы, то ли от верховой езды - моего любимого развлечения, которого я так долго была лишена, а быть может, от того и от другого вместе, но только я чувствую себя как на крыльях. Ни одна рыба не скользит в воде, ни одна птица не рассекает воздух с таким восторженным чувством полной свободы, с каким я рвусь сейчас вперед сквозь ночной ветер по этому пустынному нагорью. Я снова в седле, и это магическое ощущение приводит к тому... Нет, я готова поклясться, что подо мной снова моя верная Розабел, с которой ни одна лошадь во всей Шотландии не сравнится в быстроте, в легкости шага и уверенной поступи. - Если бы лошадь, несущая столь бесценный груз, могла заговорить, - послышался в ответ тихий, печальный голос Джорджа Дугласа, - она бы сказала вам: кто же, кроме Розабел, достоин при подобных обстоятельствах служить любимой госпоже, и кому, как не Дугласу, придерживать ее за повод? Королева Мария вздрогнула: она сразу поняла, какими страшными последствиями для нее и для него самого грозит восторженная страсть этого юноши, но ее чувства благодарной и сострадательной женщины помешали ей ответить с достоинством королевы; она попыталась продолжать разговор в равнодушном тоне. - Мне казалось, - сказала она, - что при дележе моего имущества Розабел стала собственностью Элис, любовницы и фаворитки лорда Мортона. - Благородное животное действительно претерпело подобное унижение, - ответил Дуглас. - Его держали за четырьмя замками, за ним наблюдала целая орава грумов и конюхов; но королева Мария нуждалась в Розабел, и вот Розабел здесь. - Хорошо ли это, Дуглас? - укоризненно сказала королева Мария. - Нас подстерегает столько смертельных опасностей, а вы еще сами увеличиваете их число по такому незначительному поводу. - Вы называете незначительным то, что доставило вам радость хотя бы на мгновение? - ответил Дуглас. - Разве вы не вздрогнули от счастья, когда я сообщил вам, что вы скачете на Розабел? И пусть эта радость длилась не дольше, чем вспышка молнии, разве не стоила она того, чтобы Дуглас сотни раз рискнул ради нее своей жизнью? - Тише, Дуглас, тише! - прошептала королева. - Таким языком вам не подобает говорить. Кроме того, - добавила она, оправившись от смущения, - мне нужно было бы сейчас поговорить с аббатом монастыря святой Марии. Но я не хочу, чтобы вы обиделись, Дуглас. - Обиделся, госпожа? - отозвался Дуглас. - Увы! Только скорбью могу я ответить на ваше презрение, которое я вполне заслужил. Разве я мог бы обидеться на небеса за то, что они глухи к дерзким желаниям смертного? - Останьтесь около меня, - сказала Мария Стюарт, - господин аббат поедет с другой стороны. Кроме того, вряд ли он сможет так искусно помогать мне и Розабел на трудной дороге. Аббат подъехал, и она сразу же завязала с ним разговор о расстановке враждующих сил в стране и о дальнейших планах в связи с ее освобождением. В этом разговоре Дуглас принимал участие только тогда, когда королева непосредственно обращалась к нему. Как и до сих пор, он, казалось, весь был поглощен заботой о безопасности Марии Стюарт. Ей с трудом удалось установить, что это благодаря его изобретательности аббат, которому он сообщил семейный пароль Дугласов, сумел проникнуть в Лохливен под видом латника. Задолго до рассвета их быстрое и опасное путешествие закончилось у ворот замка Нидри, в западном Лотиане, принадлежавшем лорду Ситону. Когда королева собиралась спешиться, Генри Ситон, опередив Дугласа, принял ее на руки и, опустившись перед ней на колено, попросил ее величество войти в дом его отца, ее верного вассала. - Ваше величество, - сказал он, - сможет здесь отдохнуть в полной безопасности. Замок охраняется верными людьми, готовыми защищать вас. А моего отца я уже известил, и можно рассчитывать, что он немедленно прибудет сюда с шестьюстами воинами. Поэтому не волнуйтесь, если ваш сон будет прерван конским топотом: знайте, что это прибыли к вам на службу новые десятки дерзких Ситонов. - И никто не сможет нести охрану шотландской королевы лучше, чем дерзкие Ситоны, - ответила Мария Стюарт. - Розабел неслась с быстротой летнего ветра и почти с такой же легкостью, но я уже давно не садилась в седло и чувствую, что мне необходимо отдохнуть. Кэтрин, ma mignonne, ты будешь нынче спать в моих покоях и окажешь мне гостеприимство в замке твоего благородного отца. Благодарю, благодарю всех моих добрых освободителей. Пока еще мне нечего им предложить, кроме благодарности и пожелания доброй ночи. Но если Фортуна вознесет меня ввысь, на моих глазах не будет ее повязки. Глаза Марии Стюарт останутся открытыми, и она сумеет различить своих друзей. Вряд ли необходимо с моей стороны, Ситон, поручать достопочтенного аббата, Дугласа и моего пажа вашему радушному гостеприимству и вашим заботам. Генри Ситон поклонился, а Кэтрин и леди Флеминг последовали за королевой в ее покои, где она призналась им, что сейчас ей было бы трудно, согласно своему обещанию, держать глаза открытыми; Мария погрузилась в сон и проспала до полудня. Первым ощущением королевы, когда она проснулась, было сомнение в том, что она действительно свободна. Эта мысль заставила ее вскочить с постели: торопливо набросив плащ на плечи, она кинулась к окну. О, радостное зрелище! Вместо хрустальных вод Лохливена, менявших свой вид только под влиянием ветра, пред ней простиралась местность, где деревья чередовались с полянами, заросшими вереском. А в парке вокруг замка расположились войска ее наиболее преданных и близких вельмож. - Вставай, вставай, Кэтрин! - воскликнула в восхищении государыня. - Иди скорей сюда! Вот мечи и копья в надежных руках и блестящие латы, скрывающие верные сердца. Вот знамена, развевающиеся по ветру с легкостью летнего облачка. Великий боже! Как радостно моим усталым глазам узнавать их девизы: твоего храброго отца, величественного Гамильтона, преданного Флеминга... Смотри, они увидели меня, они спешат к окну! Она распахнула окно, радостно кивая головой с рассыпавшимися в беспорядке волосами, и приветливо помахала своей прекрасной обнаженной рукой, лишь слегка прикрытой плащом, в ответ на громогласные крики воинов, разносившиеся на много фелонгов вдаль по окрестностям замка. Когда прошел первый порыв радости, она вспомнила, как небрежно она одета, и, закрыв руками ярко вспыхнувшее от смущения лицо, отпрянула от окна. Причина ее исчезновения была сразу понята и только усилила всеобщее восхищение государыней, которая, забыв про свое королевское величие, торопилась увидеть своих верных подданных. Ничем не приукрашенное очарование этой удивительной женщины тронуло суровых воинов больше, чем это смог бы сделать блестящий парадный наряд со всеми королевскими регалиями. И если даже появление королевы в подобном виде можно было счесть известной вольностью, все искупалось восторженностью момента и той стыдливостью, с которой она поспешно отступила от окна. Одни возгласы, не успевая отзвучать, переходили в другие, и гулкое эхо разносило их по лесу и прилегающим холмам. Многие в это утро поклялись на крестообразной рукояти своего меча, что их рука не оставит оружия до тех пор, пока Мария Стюарт не будет восстановлена в королевских правах. Но что значат подобные обещания, чего стоят надежды человеческие? Спустя какой-нибудь десяток дней все эти доблестные и преданные приверженцы Марии были либо убиты, либо пленены, либо обращены в бегство. Мария Стюарт опустилась в ближайшее кресло и, все еще раскрасневшаяся, но с улыбкой на устах, воскликнула: - Что только они обо мне подумают, ma mignonne? Показаться им с обнаженными ногами, торопливо сунутыми в спальные туфли, укрывшись одним лишь этим плащом, с распущенными волосами, голыми руками и шеей! Скорее всего они подумают, что пребывание в заточении помутило разум их королевы. Но мои мятежные подданные видели меня на последней грани отчаяния. Почему же я должна соблюдать более строгую церемонию, являясь перед теми, кто мне верен и предан? И все-таки позови Флеминг. Надо полагать, она не забыла пакет с моими платьями? Мы должны одеться со всей возможной роскошью, mignonne. - Боюсь, ваше величество, что наша добрая леди Флеминг была не в состоянии помнить о чем бы то ни было. - Ты шутишь, Кэтрин, - сказала королева оскорбленным тоном. - Насколько я знаю, на нее непохоже так забыть о своих обязанностях, чтобы лишить нас возможности переменить туалет. - Об этом, миледи, позаботился Роланд Грейм, - ответила Кэтрин. - Он бросил в лодку сверток с платьями и драгоценностями вашего величества перед тем, как побежал запереть ворота. Я никогда еще не встречала столь неловкого пажа - сверток чуть не угодил мне в голову. - Убытки он возместит твоему сердцу, девочка, - со смехом ответила королева Мария, - и щедро заплатит за эту обиду и за все прочие. Но позови-ка Флеминг, и пусть она оденет нас для встречи с нашими верными лордами. Столь усердны были старания и столь велико искусство леди Флеминг, что Мария вскоре предстала перед собравшимися вельможами в наряде, какой приличествовал королеве, хотя он и не мог затмить ее природное очарование. С самой подкупающей любезностью выражала она каждому из них в отдельности свою искреннюю благодарность и удостоила своим вниманием не только всех пэров, но и некоторых менее знатных баронов. - Куда же нам теперь направиться, милорды? - задала она вопрос. - Какой путь вы посоветуете нам избрать? - В замок Дрэфейн, - ответил лорд Арброт, - если это будет угодно вашему величеству. Оттуда в Данбартон, где ваше величество окажется в полной безопасности. А тогда мы посмотрим, устоят ли эти изменники против нас в открытом поле. - Когда же мы отправимся? - Мы бы предложили, - ответил лорд Ситон, - если ваше величество не слишком устали, седлать коней сразу же после завтрака. - Ваше желание, милорды, стало моим желанием, - ответила королева. - Мы будем руководствоваться в этом путешествии вашими мудрыми советами, которым мы надеемся в дальнейшем следовать и в управлении нашим королевством. Вы позволите, милорды, мне и моим дамам позавтракать вместе с вами. Нам придется пренебречь этикетом и самим на время превратиться в воинов. Множество увенчанных шлемами голов низко склонилось в знак благодарности при этом изъявлении королевского расположения. Между тем Мария Стюарт, бросив взор на собравшихся, внезапно обнаружила, что среди них нет Дугласа и Роланда Грейма, и шепотом осведомилась о них у Кэтрин Ситон. - Они в часовне, ваше величество, и оба весьма грустно настроены, - ответила Кэтрин; при этом королева заметила, что глаза ее любимицы покраснели от слез. - Вот уж этого не должно быть, - сказала королева. - Ты будешь пока развлекать гостей, а я пойду за ними и сама приведу их сюда. Она направилась в часовню и сразу же увидела там Джорджа Дугласа, который, скрестив руки, стоял или, вернее, полулежал, опираясь спиной на подоконник. При виде королевы он вздрогнул, и на лице его отразилось на мгновение живейшее восхищение, которое, однако, тут же вновь сменилось обычным его скорбным выражением. - Что с вами, Дуглас? - спросила она. - Почему создатель и отважный исполнитель столь удачного плана моего освобождения избегает общества своих друзей пэров и своей столь многим ему обязанной повелительницы? - Государыня, - ответил Дуглас, - люди, которых вы удостоили своим обществом, доставили сюда воинов, чтобы бороться за ваши права, и богатство, чтобы содержать ваш двор. Они могут предложить вам залы для пиршеств и неприступные замки для защиты. Я же человек без дома и земли, лишенный наследства и проклятый отцом, у меня нет ни имени, ни родных, и я могу принести под ваше знамя лишь меч свой да никому не нужную жизнь его владельца. - Уж не хотите ли вы, Дуглас, попрекнуть меня, перечисляя ваши утраты? - спросила королева. - Боже упаси, государыня, - поспешно прервал ее юноша. - Если бы мне снова пришлось совершить то же самое и если бы я утратил в десять раз больше чинов и богатств, да еще в двадцать раз больше друзей, - все это с лихвой искупил бы ваш первый свободный шаг по земле родного королевства. - Но что же тогда тревожит вас и почему вы не вместе с теми, кто, как и вы, радуется этому событию? - спросила королева. - Государыня, - ответил юноша, - даже отвергнутый своим родом и лишенный наследства, я все еще Дуглас. Мое семейство веками находилось во вражде со многими из ваших пэров. Если они нынче окажут мне холодный прием, это меня оскорбит, а если они протянут мне руку дружбы - это еще больше унизит меня. - Стыдитесь, Дуглас, - ответила королева. - Сбросьте с себя эту малодушную скорбь! Я могу вас сделать равным любому из них по сану и положению; и, верьте мне, так я и поступлю. А сейчас идите к ним, таков мой приказ! - Этого достаточно, - ответил Дуглас, - я повинуюсь. Поверьте, однако, что не ради сана и положения совершил я все то, за что Мария Стюарт не захочет, а королева не сможет меня вознаградить. С этими словами он покинул часовню, смешался с толпой вельмож и уселся в дальнем конце стола. Королева еще раз взглянула на него и поднесла платок к глазам. - Да сжалится надо мной пресвятая дева, - сказала она. - Едва окончились тревоги заключения, как уже подступают новые, которые гнетут меня как женщину и как королеву. Счастливица Елизавета! Для тебя политика - все, и твое сердце, никогда не предавало твой разум. А теперь мне нужно разыскать второго юношу, не то между ним и молодым Ситоном дело дойдет до кинжалов. Роланд Грейм находился в той же часовне, но на некотором расстоянии от Дугласа, так что не мор слышать его разговора с королевой. Он тоже выглядел задумчивым и угрюмым, но его лицо сразу же прояснилось, когда королева спросила: - Что же это вы, Роланд, сегодня пренебрегаете вашими обязанностями? Или вас так утомила вчерашняя поездка? - О нет, ваше величество, - ответил Грейм. - Но только мне сказали, что одно дело быть пажом в Лохливене, а другое - в замке Нидри; таким образом, мейстер Генри Ситон дал мне понять, что мои услуги больше не нужны. - Силы небесные! - воскликнула Мария Стюарт. - Как быстро эти петушки пускают в ход шпоры! Но уж с детьми-то и с юнцами я могу держаться как подобает королеве. Я хочу, чтобы вы подружились. Пришлите мне кто-нибудь Генри Ситона! Последние слова она произнесла громко, и юноша, которого она звала, сразу же появился в часовне. - Подойдите сюда, Генри Ситон, - сказала она. - Я хочу, чтобы вы подали руку этому молодому человеку, который так много содействовал моему побегу из заточения. - Охотно, - ответил Ситон, - если этот молодой человек взамен обещает мне, что не коснется руки других Ситонов; он знает, о ком я говорю. Моя рука уже и раньше заменяла ему ее руку, а чтобы завоевать мою дружбу, он должен навсегда отказаться от всякой мысли о моей сестре. - Генри Ситон, - сказала королева, - разве вам подобает ставить условия там, где я приказываю? - Государыня, - ответил Генри, - я слуга престола вашего величества, сын одного из самых преданных вам людей во всей Шотландии. Наше имущество, наши замки, наша кровь принадлежат вам. Но о нашей чести заботимся мы сами. Я бы мог сказать и больше, но... - Ну что ж, продолжай, дерзкий юноша! - воскликнула королева. - Что пользы было освободить меня из Лохливена, если мои мнимые освободители готовы тут же наложить на меня новое иго и мешают мне воздать должное человеку, который заслужил этого не в меньшей степени, чем они сами. - Не огорчайтесь из-за меня, моя царственная госпожа, - сказал Роланд. - Этот молодой джентльмен - верный слуга вашего величества и брат Кэтрин Ситон. Это способно усмирить мой самый сильный гнев. - Еще раз напоминаю тебе, - сказал надменно Генри Ситон, - что твои слова никогда не должны давать кому-либо повод предположить, будто дочь лорда Ситона ближе тебе, чем любому другому простолюдину в Шотландии. Королева собиралась уже снова вмешаться, ибо лицо Роланда побагровело и неясно было, долго ли еще его чувство к Кэтрин способно сдерживать природную пылкость характера. Однако появление нового действующего лица, до сих пор не обнаружившего своего присутствия, помешало Марии Стюарт снова принять участие в споре. В часовне, за дверью из дубовой решетки, находилась небольшая ниша, в которой помещался высокопочитаемый образ святого Беннета. Из этого убежища внезапно появилась Мэгделин Грейм, которая там, по-видимому, была погружена в свои молитвы, и, обратившись к Генри Ситону, воскликнула в ответ на его последнее утверждение: - А, собственно, из какого теста созданы эти Ситоны, что кровь Греймов не смеет слиться с их кровью? Знай же, надменный юноша, что сын моей дочери ведет свое происхождение от Мэлайза, графа Стрэтерна, прозванного Мэлайз со Сверкающим Мечом, и едва ли кровь вашего дома течет из более благородного источника. - Мне казалось, матушка, - сказал Ситон, - что ваше благочестие ставит вас выше земной суеты; вы и в самом деле, по-видимому, несколько забывчивы в этих вопросах; ведь для благородного происхождения имя и родословная отца должны быть столь же высокими, как и у матери. - А если я скажу, что по отцовской линии он происходит из рода Эвенелов, - ответила Мэгделин Грейм, - разве это не означало бы, что его кровь по своей окраске не уступает твоей? - Эвенел?! - воскликнула королева. - Неужели мой паж происходит из рода Эвенелов? - Да, всемилостивейшая государыня, и он последний мужской отпрыск этого древнего рода. Его отец - Джулиан Эвенел, тот самый, который пал в битве с англичанами. - Я слышала об этой грустной истории, - сказала королева. - Значит, это твоя дочь последовала за несчастным бароном на поле битвы и умерла, обнимая своего мертвого супруга! Увы! Какими различными путями любовь приводит женщину к гибели. Эту историю часто рассказывали и распевали бродячие менестрели, Значит, это ты, Роланд, чадо горя, найденное среди убитых и раненых? Генри Ситон, он равен тебе по крови и происхождению. - Едва ли, - ответил Генри Ситон, - даже если бы он был законным сыном. Но если верить балладе, то