ное время, чтобы это средство достигло своей цели. В конце концов, однако, после долгого метания по саду, когда ярость Роланда нашла некоторый исход в тщетных угрозах отмстить, до его сознания постепенно дошло, что создавшееся положение должно было бы скорей вызывать смех, чем подлинное возмущение. Для прирожденного охотника провести ночь на открытом воздухе было сущей безделицей, и жалкая злоба дворецкого казалась теперь юноше более заслуживающей презрения, чем негодования. - Дай бог, - сказал он, - чтобы этот злобный старик и впредь ограничивался подобной безобидной местью; а то иной раз он имеет такой вид, что его можно заподозрить и в более страшных намерениях. Возвратившись на ту же дерновую скамью, на которой он дремал раньше и которая была частично защищена искусственной стеной зеленого остролиста, он закутался в плащ, вытянулся во весь рост на ложе из дерна и снова попытался погрузиться в сон, из которого его совершенно напрасно вывел замковый колокол. Но сон, подобно прочим земным благам, ускользает от нас именно тогда, когда его нетерпеливо ждут. Чем больше старался Роланд заснуть, тем решительнее сон бежал от его глаз. Если тогда его разбудили звуки колокола, то теперь он бодрствовал, чувствуя приток свежих сил, и ему было трудно заставить себя забыться. Постепенно, однако, его сознание снова начало теряться в лабиринте неприятных мыслей, и ему удалось возобновить прерванный отдых. Однако и эта дремота была опять потревожена - на сей раз голосами двух гуляющих по саду людей, разговор которых вначале смешивался с грезами юноши, а затем полностью пробудил его. Он поднялся со своего ложа, крайне удивленный тем, что какие-то пришельцы в столь поздний час беседуют в саду за стенами тщательно охраняемого Лохливенского замка. Сперва он подумал о привидениях; затем решил, что это вылазка сторонников королевы Марии; наконец, его последняя мысль была о Джордже Дугласе, который владея ключами и имея возможность по своему усмотрению входить в замок и выходить из него, использовал свое положение, назначив в саду свидание Кэтрин Ситон. Он укрепился в своей догадке, услышав как один из собеседников тихим шепотом спросил: - Все ли готово? Глава XXX Иная страсть на дне души таится, Как порох, скрытый в погребе дворцовом. Но вот случайно подожжен пальник - И гром гремит, и молния сверкает, И эхо весть о гибели разносит. Старинная пьеса Роланд Грейм приник к просвету в живой изгороди остролиста и в ярком свете луны, которая к этому времени как раз взошла, получил возможность, сам оставаясь незамеченным, следить за всеми движениями тех, кто столь неожиданно потревожил его сон; наблюдения пажа лишь укрепили его ревнивые подозрения. Собеседники были поглощены серьезным и, видимо, секретным разговором, который они вели в четырех ярдах от того места, где притаился Роланд Грейм, и он без труда узнал высокую фигуру и бас Дугласа, а также бросающийся в глаза наряд и знакомый голос пажа из подворья святого Михаила. - Я был у дверей комнаты пажа, - произнес Дуглас, - но его там нет, или он не желает отвечать. Дверь, как обычно, прочно заперта изнутри, и нам никак не проникнуть к нему, а что означает его молчание - мне неясно. - Слишком уж вы на него полагаетесь, - отвечал его собеседник. - Ведь это глупый юнец с неопределившимися взглядами и горячей головой, которая вряд ли способна что-нибудь принимать всерьез. - Да ведь это вовсе не я советовал положиться на него, - возразил Дуглас; - Однако меня уверили, что, когда дойдет до дела, он непременно будет на нашей стороне, потому что... - Здесь он понизил голос настолько, что Роланд не мог разобрать ни слова, и это было тем более досадно, что, как прекрасно понимал паж, речь шла как раз о нем. - Что до меня, - уже более громко произнес собеседник Дугласа, - то я отделался от него несколькими любезными фразами, на которые так падки глупцы; сейчас, однако, решающий момент, и если этот птенчик не внушает вам доверия, придется расчистить путь кинжалом. - Подобная поспешность вряд ли уместна, - ответил Дуглас. - К тому же, как я уже сказал, дверь его комнаты заперта на ключ и на засов. Пойду еще раз попробую разбудить его. Грейм сразу понял, что дамы, узнав каким-то образом, что он в саду, заперли дверь наружной комнаты, которая обычно служила ему спальней и где он, подобно часовому, охранял единственный проход в покои королевы. "Но тогда, - подумал он, - каким образом Кэтрин Ситон оказалась снаружи, если королева и другая дама оставались все еще в своих покоях, а проход в эти покои надежно заперт? Сейчас я доберусь до разгадки всех этих тайн и тогда поблагодарю мисс Кэтрин, если это действительно она, за добрый совет Дугласу по поводу кинжала. Насколько я понимаю, они ищут меня; ну что же, их поиски не останутся бесплодными!" Дуглас тем временем снова вошел в замок через ворота, которые теперь были открыты. Его собеседник стоял один в аллее, скрестив руки на груди и бросая нетерпеливые взгляды на луну, словно упрекая ее за то, что она может выдать его своим ярким светом. В одно мгновение Роланд очутился перед ним. - Неплохая ночь, мисс Кэтрин, - промолвил он, - в особенности для молодой девушки, которая в мужском костюме отваживается выйти в сад на свидание с мужчиной. - Тише! - воскликнул незнакомец. - Тише ты, безмозглый шалопай. Немедленно отвечай - друг ты, нам или враг? - Как я могу быть другом тому, кто отделывается от меня любезными фразами и учит Дугласа разговаривать со мной при помощи кинжала? - в свою очередь спросил Роланд. - К чертям Джорджа Дугласа и тебя вместе с ним, проклятый дурак, вечный камень преткновения на нашем пути! - воскликнул тот. - Нас обнаружат, и тогда нас ждет смерть. - Кэтрин, - продолжал Роланд, - вы вели себя вероломно и жестоко. Сейчас нам надо объясниться: вам не уйти от меня. - Сумасшедший, - воскликнул незнакомец, - я не Кейт и не Кэтрин, луна достаточно ярко светит, чтобы отличить оленя от лани. - Это переодевание не поможет вам, любезная дама, - возразил Роланд, хватая пришельца за полу плаща, - уж по крайней мере на этот раз я выясню, с кем имею дело. - Да пустите же меня! - вскричала она, пытаясь высвободиться от него, и продолжала тоном, в котором гнев, казалось, боролся с желанием расхохотаться: - Неужели вы так мало уважаете дочь Ситона? Но ее смешливость придала новое мужество Роланду, который понял, казалось, что примененное им насилие не воспринимается как непростительное оскорбление. Поэтому он продолжал удерживать ее за плащ, и тогда она сказала уже более серьезным тоном, в котором сквозило явное негодование: - Да пусти же меня, безумец; ведь сейчас речь идет о жизни и смерти! Я не хочу вредить тебе, но не доводи меня до крайности! Сказав это, она снова попыталась вырваться, и тут пистолет, который она держала в руке или за поясом, случайно выстрелил. Этот боевой сигнал мгновенно пробудил весь надежно охраняемый замок. Часовой затрубил в рог и ударил в замковый колокол с криком: - Измена! Все сюда! Сзывай всех сюда... Призрак Кэтрин Ситон, которого Роланд выпустил из рук в первый момент растерянности, скрылся в темноте, после чего послышался всплеск весел, а в следующее мгновение уже с полдесятка аркебуз и замковый фальконет стали один за другим палить по поверхности озера с крепостного вала, как бы преследуя какой-то плывущий на воде предмет. Смущенный этим происшествием и не имея возможности помочь Кэтрин (если это она отчалила в лодке от берега), Роланд решил обратиться к помощи Джорджа Дугласа. С этой целью он побежал в покои королевы, откуда доносились громкие голоса и топот множества ног. Когда он вошел туда, то встретил группу смущенных людей, собравшихся в покоях королевы и с удивлением рассматривавших друг друга. В дальнем конце залы стояла сама Мария Стюарт в дорожном костюме и в окружении не только леди Флеминг, но и вездесущей Кэтрин Ситон, одетой в обычную для ее пола одежду и державшей в руках шкатулку с теми драгоценностями, которые Марии Стюарт было разрешено оставить у себя. На другом конце залы находилась леди Лохливен, наспех одетая, как человек, которого внезапно подняли с постели, а вокруг нее столпились слуги - одни с факелами, другие с обнаженными мечами, протазанами, пистолетами и прочим оружием, какое они успели схватить впопыхах во время ночной тревоги, Между этими двумя группами стоял Джордж Дуглас, скрестив руки на груди и потупив глаза, подобно преступнику, застигнутому на месте преступления, который не знает, как ему отпереться от своей вины, но не находит мужества в ней сознаться. - Отвечай, Джордж Дуглас, - обратилась к нему леди Лохливен, - отвечай и опровергни подозрение, которое грозит запятнать твое имя. Скажи им: "Дугласы никогда не обманывали оказанное им доверие, а я - Дуглас". Скажи так, мой дорогой Джордж, и одного этого для меня будет достаточно, чтобы очистить твое имя от подозрений, несмотря на столь тяжкие улики. Подтверди, что только коварство этих несчастных женщин и вероломного юнца подготовило весь план этого побега, столь роковой для Шотландии и столь гибельный для дома твоего отца. - Миледи, - вмешался старый дворецкий Драйфсдейл, - об этом безрассудном паже я могу сказать лишь одно: не он помогал открыть дверь, потому что сегодня вечером я сам запер его в саду, за пределами замка. Кто бы ни затеял всю эту ночную суматоху, роль юнца в ней была не слишком велика. - Ты лжешь, Драйфсдейл! - воскликнула леди. - Ты готов возвести клевету на дом твоего хозяина ради спасения никчемной жизни этого цыганенка. - Я был бы рад его смерти больше, чем его жизни, - мрачно ответил дворецкий, - но правда есть правда. При этих словах Дуглас гордо поднял голову, выпрямился и заявил уверенно и смело, как человек, принявший бесповоротное решение: - Ничья жизнь не должна подвергаться опасности из-за меня. Я один... - Дуглас, - перебила его королева, - уж не лишились ли вы разума? Замолчите, я приказываю вам! - Государыня, - ответил он, почтительно склонившись перед; ней, - я охотно выполнил бы ваш приказ, но здесь требуется жертва, так пусть же ею станет истинный виновник. Да, миледи, - продолжал он, обращаясь к леди Лохливен, - только я один виновен во всем, и, если вы еще сколько-нибудь цените слово Дугласа, верьте мне - этот юноша ни в чем не виноват. Во имя вашей чести, умоляю вас не причинять ему вреда и не усиливать строгости в обращении с королевой, которая только решила воспользоваться возможностью обрести свободу, которую моя преданность... которую другое, более глубокое чувство могло ей добыть. Да, это правда! Я задумал помочь бегству самой прекрасной и самой гонимой женщины, и я не только не жалею о том, что сумел на время обмануть бдительность ее врагов, но горжусь этим и с величайшей готовностью пожертвовал бы своей жизнью ради Марии Шотландской. - Боже, сжалься над моей старостью, - воскликнула леди Лохливен, - дай мне сил вынести это несчастье! О королева, рожденная в злую годину, вы по-прежнему несете соблазн и гибель каждому, кто приблизится к вам. О древний дом Лохливенов, столь прославленный своим высоким происхождением и благородством, в недобрый час принял ты эту искусительницу под свой кров! - Не говорите так, миледи, - возразил ее внук, - древняя слава Дугласов еще более возвысится, если один из членов этого рода отдаст свою жизнь за самую униженную из королев и достойнейшую из женщин. - Дуглас! - воскликнула королева. - Неужели сейчас, в ту самую минуту, когда мне грозит опасность навсегда лишиться преданного вассала, я должна напомнить вам, как подобает говорить о королеве? - Несчастное дитя! - воскликнула в отчаянии леди Лохливен. - Неужели так сильны цепи, которыми сковала тебя эта моавитянка, что ты готов пожертвовать своим именем, долгом вассала, рыцарской присягой, своими обязанностями перед нашим родом, отчизной и богом ради ее притворных слез или грешной улыбки тех губ, которые расточали лесть бессильному Франциску, увлекли на смерть безумца Дарнлея, читали сладострастные стихи ее любимца Шателара, подпевали любовным песням бродяги Риччо и в экстазе прижимались к губам бесчестного и распутного Босуэла? - Не кощунствуйте, миледи! - возмущенно вскричал Дуглас. - А вы, прекрасная королева, чья добродетель не уступает красоте, не браните в такую минуту вашего вассала за непомерные притязания! Поверьте, одно лишь верноподданническое чувство не могло заставить его взять на себя эту роль. Вы заслужили того, чтобы любой из ваших подданных принял смерть ради вас, но я пошел на большее - я совершил то, к чему Дугласа могла побудить одна лишь любовь, - я стал притворщиком и лицемером. Прощай же, королева всех сердец и повелительница сердца Джорджа Дугласа! Когда ты сбросишь эти мерзкие узы заточения, - а ты их непременно сбросишь, если есть еще справедливость на небе, - и когда ты станешь награждать почестями и титулами, счастливцев, которые доставили тебе свободу, вспомни на миг и о том, кто отказался бы от самой высокой награды ради того, чтобы поцеловать твою руку, подумай на мгновение о его преданности и пролей слезу над его могилой. - Он бросился к ногам королевы и, схватив ее руку, приник к ней губами. - И это у меня на глазах! - воскликнула леди Лохливен. - Ты осмеливаешься предаваться этой преступной страсти на глазах у своих родных! Оттащите их друг от друга и посадите его под стражу! Хватайте же его, если вам жизнь дорога! - добавила она, видя, что ее слуги нерешительно посматривают друг на друга. - Они колеблются, Дуглас! - воскликнула Мария Стюарт. - Спасайтесь, я приказываю вам! Он немедленно вскочил со словами: - Моя жизнь и моя смерть в ваших руках, одна вы можете повелевать мною. Затем он выхватил шпагу и проложил себе ею путь к двери. Этот порыв был настолько внезапным и стремительным, что остановить юношу могло бы лишь самое отчаянное сопротивление. Но так как вассалы его отца любили и боялись Джорджа Дугласа, никто не отважился вступить с ним в бой. Леди Лохливен стояла, потрясенная его неожиданным бегством. - Неужели меня окружают изменники? - воскликнула она. - В погоню, негодяи, за ним! Рубите, колите его! - Ему не ускользнуть с острова, миледи! - вмешался Драйфсдейл. - Ключ от цепей лодочного причала у меня. Но несколько голосов снизу, принадлежавших слугам, кинувшимся то ли из любопытства, то ли повинуясь приказу своей госпожи преследовать Дугласа, сообщили, что он бросился в озеро. - Отважный Дуглас! - воскликнула королева. - О чистая и благородная душа, ты смерть предпочел темнице! - Стреляйте в него! - кричала леди Лохливен. - Найдется ли у его отца хоть один верный слуга? Стреляйте в изменника, и пусть воды озера скроют наш позор! Послышались одиночные выстрелы, сделанные скорее в угоду леди Лохливен, чем с действительным желанием попасть в цель; и тут же вошедший Рэндл сообщил, что мейстера Джорджа подобрала находившаяся неподалеку от замка лодка. - В лодки! За ними! - приказала леди Лохливен. - Теперь уже поздно, - ответил Рэндл. - За это время они покроют полпути, а луна скрылась за тучами. - Значит, изменнику удалось бежать? - спросила леди Лохливен, прижимая руки ко лбу с выражением отчаяния. - Честь нашего дома посрамлена навеки, теперь каждого из нас будут считать соучастником этой подлой измены. - Леди Лохливен, - промолвила Мария Стюарт, приблизившись к ней, - в эту ночь вы расстроили мои лучшие надежды, вы обратили долгожданную свободу в узы заточения и отшвырнули прочь чашу радости, которую я уже поднесла к губам; и все же ваше горе вызывает во мне то участие, в котором вы отказываете мне. Я бы охотно утешила вас, если бы могла, но так как сделать это невозможно, мне бы хотелось по крайней мере уйти, примирившись с вами. - Ступайте прочь, надменная! - ответила леди Лохливен. - Кто еще так умеет наносить тягчайшие раны под личиной доброты и кротости? Кто со времен величайшего из предателей умел так предавать своим поцелуем? - Леди Дуглас из Лохливена, - сказала королева, - в эту минуту вы ничем не можете оскорбить меня, даже своей грубой, непристойной для женщины речью, обращенной ко мне в присутствии лакеев и вооруженных слуг. В эту ночь я так благодарна одному из Дугласов, что могу простить все, что сделает или скажет владелица этого замка в безумии своего гнева. - Мы вам очень признательны, королева, - сказала леди Лохливен, стараясь усилием воли сдержать, себя и переходя от тона неистовой ярости к горькой иронии. - Наш бедный дом не часто удостаивался королевской улыбки, и, насколько это будет зависеть от меня, он вряд ли променяет свою суровую честность на те придворные почести, которыми располагает сейчас Мария Шотландская. - Кто ловко умеет брать сам, - возразила Мария, - свободен от необходимости благодарить. А в том, что мне сейчас нечего предложить в награду, виновны Дугласы вместе с их союзниками. - Стоит ли страшиться, миледи? - ответила леди Лохливен с той же горькой иронией. - Вы все еще располагаете средствами, которых не истощит даже ваша расточительность и которых вас не может лишить ваш оскорбленный народ. Пока в вашем распоряжении остаются красивые слова и лживые улыбки, вам не нужны другие средства, чтобы толкать юношей на безрассудные поступки. Королева не без удовлетворения бросила взгляд в огромное стенное зеркало, где при свете горящих факелов отражались ее прекрасное лицо и фигура. - Наша хозяйка льстит нам, милая Флеминг, - сказала она. - Мы не думали, что скорбь и заточение настолько пощадили богатство, которое женщины считают наиболее ценным. - Ваше величество доведет эту мрачную женщину до бешенства, - тихо ответила Флеминг. - Я на коленях молю вас вспомнить о том, что она уже и так смертельно оскорблена и что мы здесь находимся в ее власти. - Я не пощажу ее, Флеминг, - ответила королева, - это не в моих правилах. В ответ на мое искреннее сочувствие она разразилась бранью и оскорблениями. Теперь наступила моя очередь: пусть она, за недостатком метко разящих слов, воспользуется кинжалом, если у нее хватит на это смелости. - Леди Лохливен хорошо бы сделала, - громко сказала леди Флеминг, - если бы предоставила сейчас возможность отдохнуть ее величеству. - Еще бы, - ответила леди, ~ и предоставить возможность ее величеству и фаворитам ее величества поразмыслить над тем, как бы завлечь в свою паутину еще какую-нибудь простодушную муху. Мой старший внук - вдовец; разве плохо было бы воспламенить в нем те лестные надежды, которыми вы совратили его брата? Впрочем, вы уже трижды налагали на себя узы супружества, а ведь римская церковь называет брак таинством небесным, и ее верные последователи не должны бы чересчур уж часто к нему приобщаться. - Зато последователи женевской церкви, - ответила Мария, покраснев от негодования, - которые, видимо, не считают брак небесным таинством, порою, говорят, обходятся и вовсе без церковной церемонии. - После этого, как бы испугавшись последствий своего меткого намека на ошибки молодости леди Лохливен, королева добавила: - Пойдем, Флеминг, слишком много чести для нее в подобной словесной дуэли; мы удаляемся в опочивальню. Если она захочет снова потревожить нас сегодня, ей придется выломать дверь. С этими словами королева удалилась к себе в опочивальню, и ее фрейлины последовали за нею. Леди Лохливен, совершенно сраженная последней резкостью королевы и досадуя на то, что сама навлекла на себя это публичное оскорбление, застыла как статуя, будучи не в силах преодолеть обрушившийся на нее позор. Стремясь рассеять напряженность создавшегося положения, Драйфсдейл и Рэндл обратились к хозяйке с вопросами: - Каковы будут распоряжения их высокочтимой милости насчет охраны замка? - Не удвоить ли число часовых? Не поставить ли стражу в саду и у пристани? - Не послать ли курьера к сэру Уильяму в Эдинбург, чтобы сообщить ему обо всем происшедшем? - спросил Драйфсдейл. - Может быть, объявить тревогу в Кинросе? Они могут собрать людей на том берегу озера! - Делай как знаешь, - ответила леди Лохливен, собравшись с силами и намереваясь уходить. - Ты ведь опытный воин, Драйфсдейл. Прими же все необходимые меры. Праведное небо! Стерпеть такое оскорбление при всех! - Не соизволите ли вы... - начал, колеблясь, Драйфсдейл, - в отношении этой особы... этой дамы... не усилить ли строгость надзора? - Нет, вассал! - ответила леди с негодованием. - Я не унижусь до столь жалкой мести. Моя месть будет достойна меня, и я осуществлю ее или покрою позором могилы моих предков. - Вы осуществите ее, миледи, - ответил Драйфсдейл. - Солнце не успеет зайти дважды, как вы будете полностью отомщены. Леди Лохливен не ответила: быть может, покидая залу, она не расслышала его слов. По команде Драйфсдейла слуги также вышли; часть из них удалилась на караульные посты, другие отправились на отдых. Когда все разошлись, сам дворецкий задержался, и оставшийся в зале Роланд Грейм был весьма удивлен тем, что этот старый воин приблизился к нему с видом сердечного расположения, плохо сочетавшимся с его обычной суровостью. - Я был несправедлив к вам, молодой человек, - начал он, - но вы сами виноваты в этом. Ваше поведение казалось мне столь же легкомысленным, как перо на вашей шапочке. И действительно, ваша причудливая одежда, ваше постоянное пристрастие к забавам и всяческим глупостям могли создать у меня весьма нелестное о вас мнение. Но сегодня ночью я видел из своего окна (когда я выглянул посмотреть, как вы там устроились в саду), какое усилие вы приложили, чтобы задержать соучастника того человека, который утратил право на имя своих предков и должен быть отсечен от своего рода, подобно гнилой ветке. Я как раз хотел поспешить вам на помощь, когда раздался выстрел и часовой (вероломный негодяй, которого, как я подозреваю, они купили по дешевке) вынужден был забить тревогу, чего он до этого не делал, я уверен, сознательно. Так вот, чтобы загладить свою несправедливость я охотно окажу вам услугу, если вы согласитесь принять ее от меня. - Могу ли я сначала узнать, в чем она заключается? - Всего лишь в том, чтобы поручить вам доставить известие о~ сегодняшних событиях в Холируд, где вы сможете предстать в выгодном свете как перед Мортоном и регентом, так и перед сэром Уильямом Дугласом, учитывая, что вы видели все от начала до конца своими собственными глазами, зарекомендовав себя перед этим с самой лучшей стороны. Таким образом, вы сами поможете своей карьере, если, как я надеюсь, будете держаться вдали от пустой суеты и научитесь жить в этом мире как человек, который заботится о будущей жизни. - Господин дворецкий, - ответил Роланд Грейм, - я благодарен вам за любезность, но не смогу исполнить ваше поручение. Не говоря уже о том, что я служу королеве и не могу тайно действовать против нее. Даже если забыть об этом, мне кажется, я вряд ли завоюю расположение сэра Уильяма из Лохливена тем, что первый сообщу ему весть об отступничестве его сына. Регент также не будет в восторге, узнав о неверности своего вассала, равно как и Мортон вряд ли придет в восторг, узнав о вероломстве своего родича. - Гм! - Этим нечленораздельным звуком дворецкий выразил свое удивление, к которому явно примешивалось неудовольствие. - Ну что ж, оставайтесь тогда там, где вы находитесь; ибо, при всем вашем легкомыслии, вы уже разбираетесь, как следует вести себя в свете. - Я готов доказать вам, что в моей манере вести себя своекорыстия меньше, чем вам кажется, - ответил паж. - Просто я полагаю, что искренность и веселый нрав лучше, чем хитрые уловки и напускная суровость, или, во всяком случае, могут еще поспорить с ними. Вы никогда не были ко мне расположены меньше, чем в данный момент. Я знаю, что вы не питаете ко мне искреннего доверия и что ваши лицемерные похвалы не следует принимать за чистую монету. Лучше уж пусть все будет по-старому. Подозревайте меня и следите за мной сколько угодно, мне это безразлично. Вы встретите во мне достойного противника. - Клянусь небом, молодой человек, - ответил дворецкий, бросая на него взгляд, полный неприкрытой враждебности, - если вы замышляете измену дому Дугласов, ваша голова, выставленная на сторожевой башне, почернеет от солнца! - Как может изменить тот, кто ищет вашего доверия? - спросил паж. - А что до моей головы, то она так же крепко сидит у меня на плечах, как крепко стоит на земле любая башня, когда-либо сложенная каменщиком. - Прощай, болтливая сорока, которая так кичится своим крикливым языком и пестрым опереньем, - сказал Драйфсдейл. - Берегись силков и клея! - Прощай и ты, хриплый старый ворон, - ответил паж. - Твой медлительный полет, траурные перья и дурацкое карканье не заколдованы от стрелы или залпа дроби, которые легко могут тебя настичь. Теперь между нами война в открытую: каждый за свою госпожу - и да поможет господь правому! - Аминь, и да защитит он тех, кто служит ему, - ответил дворецкий. - Я доложу своей госпоже, какое пополнение получила эта компания изменников. Спокойной ночи, милорд Пустая Башка! - Спокойной ночи, сэр Старая Коряга, - ответил паж и, когда старик удалился, стал устраиваться на покой. Глава XXXI Отравлен! Умерщвлен, покинут, брошен! Шекспир, "Король Иоанн" Несмотря на то, что замок Лохливен порядком надоел Роланду Грейму и он от всего сердца сочувствовал планам бегства королевы Марии, никогда, пожалуй, еще он не просыпался в лучшем настроении, чем в то утро, которое последовало за крушением попытки Джорджа Дугласа осуществить свои намерения. Прежде всего, он теперь знал точно, что намеки аббата были им истолкованы ложно и что Дуглас питал страсть к королеве, а не к Кэтрин Ситон; кроме того, объяснение с дворецким развязывало ему руки, и он мог теперь, нисколько не поступившись своей честыо в отношениях с домом Лохливенов, оказывать всяческое содействие будущим попыткам освободить королеву. К тому же, независимо от того, что он и сам сочувствовал этим замыслам, ему было ясно, что участие в их осуществлении открывает ему вернейший путь к сердцу Кэтрин Ситон. Теперь ему нужно было только улучить удобный случай и сказать Кэтрин, что отныне он целиком посвящает себя этому делу; и судьба, явно благоволившая влюбленному пажу, предоставила ему для подобного разговора необычайно благоприятную возможность. Когда в урочный час принесли завтрак и, соблюдая обычный этикет, поставили его на стол во внутренних покоях, дворецкий с насмешливой важностью обратился к Роланду: - Обязанности стольника, мой юный сэр, возлагаются отныне на вас. Слишком уж долго их выполнял у леди Марии один из Дугласов. - Даже для самого основателя этого рода, - возразил паж, - было бы честью выполнять подобные обязанности. Дворецкий ответил на эту браваду пажа мрачным, полным гнева взглядом и удалился. Грейм, оставшись один, с усердием человека, увлеченного любимым делом, попытался в меру своих сил воспроизвести те учтивые и грациозные приемы, которыми обычно пользовался Джордж Дуглас, прислуживая за столом у шотландской королевы. За этим крылось не одно только юношеское тщеславие, но и то благородное чувство, с каким на поле брани храбрый солдат заменяет павшего товарища. "Теперь я их единственный защитник, - сказал он себе. - Что бы ни произошло, в радости и в беде, я приложу всю свою силу и ловкость, чтобы показать себя не менее преданным, надежным и храбрым, чем лучший из Дугласов". В этот момент в залу вошла Кэтрин Ситон, вопреки обыкновению - одна и, что было еще более необычным, вытирая платком заплаканные глаза, Роланд Грейм приблизился к ней с бьющимся сердцем и, потупив взгляд, тихо спросил ее, здорова ли королева. - Неужели вы могли предположить, что она здорова? - сказала Кэтрин. - Разве ее сердце и сама она сделаны из железа и стали, чтобы вынести суровое разочарование вчерашнего вечера и подлые насмешки этой пуританской ведьмы? О, если бы небо создало меня мужчиной, уж я бы сумела ей помочь! - Те, кто носят пистолеты, хлысты и кинжалы, - заметил паж, - если и не мужчины, то, уж во всяком случае, амазонки, а это не менее грозно. - Вам угодно упражняться в остроумии, сэр? - ответила девушка. - А я сейчас не в настроении шутить или отвечать на шутки. - Прекрасно, - сказал паж, - тогда давайте поговорим серьезно. Прежде всего разрешите заметить, что вчерашнее предприятие могло бы иметь более удачный исход, если бы вы посвятили меня в ваши планы. - Мы собирались это сделать, но кто же мог предположить, что господин паж вздумает провести ночь в саду, наподобие помешанного рыцаря из испанского романа, вместо того чтобы остаться в собственной спальне, куда заходил Дуглас, собираясь рассказать ему о наших намерениях. - Но зачем же было откладывать столь важный разговор до последней минуты? - Всему виной ваше общение с Хендерсоном; к тому же, вы только не сердитесь, но ваша природная вспыльчивость и непостоянство до самого последнего мгновения удерживали нас и мешали поделиться с вами этой важной тайной. - Но тогда почему же в последнее мгновение... - спросил паж, обиженный этим откровенным признанием. - Почему вы все же отважились признаться мне в последнее мгновение, раз уж я имел несчастье внушить вам такие великие подозрения? - Ну вот, теперь вы снова рассердились и заслуживаете того, чтобы я прервала этот разговор. Я, однако, буду великодушна и отвечу на ваши вопросы. Знайте же, что мы решили довериться вам по двум причинам. Во-первых, мы вряд ли смогли бы избежать этого, поскольку вы спите в комнате, через которую нам нужно было пройти. А во-вторых... - Ну, - сказал паж, - можно обойтись и без второй причины, если первая заставила вас довериться мне только по необходимости. - Да успокойтесь же вы наконец! - воскликнула Кэтрин. - Так вот, как я уже говорила раньше, среди нас имеется одна неразумная особа, которая вериг, что сердце Роланда Грейма полно тепла, хотя голова его полна ветра, что его кровь чиста, хоть она и закипает чересчур поспешно, и что его честь и преданность надежны, как путеводная звезда, хотя его язык порой не слишком сдержан. Это признание Кэтрин произнесла очень тихо, устремив глаза в землю, словно она избегала встретиться взглядом с Роландом, пока слова откровенности еще были у нее на устах. - И этот мой единственный доброжелатель, - воскликнул юноша в восторге, - этот единственный друг, который оказался справедливым к бедному Роланду Грейму, та, кого ее собственное благородное сердце научило проводить различие между безрассудством и порочностью... Не скажете ли вы мне, дорогая Кэтрин, кому же я должен принести свою самую сердечную, самую искреннюю благодарность? - Ну, - сказала Кэтрин, все еще не поднимая глаз, - если ваше собственное сердце не подсказывает вам... - Дорогая Кэтрин! - воскликнул паж, беря ее за руку и падая перед ней на колени, - Если ваше собственное сердце, как я уже говорила, не подсказывает вам, - продолжала Кэтрин, мягко высвобождая руку, - то оно очень неблагодарно; ибо материнская доброта, с которой леди Флеминг... Паж вскочил на ноги. - Клянусь небом, Кэтрин, ваша речь так же изменчива, как и ваш облик. Вы просто издеваетесь надо мной, жестокая девушка! Вы отлично знаете, что леди Флеминг так же нет дела ни до кого на свете, как вот этой одинокой принцессе, вытканной на старинных шпалерах. - Может быть, это и так, - сказала Кэтрин Ситон, - но не говорите так громко. - Вот еще! - усмехнулся паж, все же понизив голос. - Ей нет дела ни до кого из нас, она думает лишь о себе да о королеве. И, кроме того, вам хорошо известно, что ничье мнение, кроме вашего, не интересует меня, даже мнение самой королевы Марии. - Тем хуже для вас, если это действительно так, - спокойно заметила Кэтрин. - Но, прекрасная Кэтрин, - настаивал паж, - почему вы охлаждаете мой пыл именно в ту минуту, когда я готов телом и душой посвятить себя делу вашей госпожи? - Потому что, поступая таким образом, вы принижаете благородное дело, примешивая к нему более низменные или более личные мотивы. Поверьте мне, - продолжала она, зардевшись, с пылающим взором, - несправедливо и подло судят о женщинах те, кто считает, что они любят тешить свое тщеславие и что им льстят преувеличенное восхищение и страсть. Женщина (я говорю о тех, кто заслуживает этого имени) предпочитает всему этому мужскую доблесть и честь. Тот, кто служит своей вере, своему государю и родине, служит ревностно и самоотверженно, не должен умолять о взаимности, прибегая к напыщенным банальностям романтической страсти. Женщина, которую он удостоит своей любви, сама в долгу перед ним, и ее ответное чувство призвано увенчать его славный подвиг. - Вы назначили драгоценную награду за подобный подвиг, - сказал юноша, не отрывая от нее восхищенного взора. - Она драгоценна только для сердца, которое сумеет ее оценить, - ответила Кэтрин. - Тот, кто освободит из заточения нашу несчастную государыню, кто доставит ее к преданным и воинственным пэрам, сердца которых жаждут приветствовать свою повелительницу на свободе... да разве найдется тогда во всей Шотландии девушка, которая не будет польщена любовью подобного героя, даже если она происходит из королевского рода, а сам он - отпрыск бедного пахаря, никогда не разлучавшегося с плугом! - Я решился и попробую это сделать, - сказал Роланд Грейм. - Но скажите мне сначала, Кэтрин, и притом искренне, как если бы вы говорили с вашим исповедником, - эта несчастная королева... я знаю, она действительно несчастна, но считаете ли вы ее невиновной, Кэтрин? Ее ведь обвиняют в убийстве. - Разве можно считать ягненка виновным в том, что на него напал волк? - ответила Кэтрин. - Могу ли я считать солнце оскверненным, если земной туман омрачает его лучи? Паж вздохнул и потупил взор. - О, если бы я был убежден так же, как вы! Во всяком случае, ясно одно: сюда, в заточение, она попала несправедливо. Она согласилась на капитуляцию, условия которой не были выполнены. Я буду защищать ее дело, пока я жив. - Будете? Действительно будете? - спросила Кэтрин, в свою очередь беря его за руку. - О, но только стань тверд духом так же, как ты смел в действиях и скор в решениях; сдержи свою клятву, и будущие поколения станут чтить тебя, как спасителя Шотландии! - Но когда, в поте лица потрудившись, я добуду эту Лию - честь, ты не приговоришь меня, моя Кэтрин, - сказал паж, - к новому долгому служению ради Рахили - любви? - Об этом, - ответила Кэтрин, снова высвободив свою руку, - у нас еще будет время поговорить; честь - старшая сестра, и она должна быть завоевана первой. - Я, может быть, не завоюю ее, - сказал паж, - но я буду честно сражаться за нее; ни один человек не может сделать большего, Знайте же, прекрасная Кэтрин - чтобы вам были ясны самые сокровенные помыслы моей души, - не одна только честь и не только та, другая, ее более прекрасная сестра, за одно упоминание о которой вы сердитесь на меня, но и суровый голос долга заставляет меня содействовать освобождению королевы. - В самом деле! - сказала Кэтрин. - А ведь раньше у вас были сомнения. - Да, но тогда жизни королевы ничто не угрожало, - ответил Роланд. - А разве теперь она в большей опасности, чем раньше? - испуганно спросила Кэтрин Ситон. - Не тревожьтесь, - сказал паж, - но вы ведь слышали, как ваша царственная госпожа отчитала леди Лохливен? - Слишком хорошо, к сожалению, слишком хорошо, - сказала Кэтрин. - Увы! Она не может сдержать свой королевский гнев и избежать подобных вспышек. - Между ними произошло то, чего ни одна женщина никогда не прощает другой, - произнес Роланд. - Я видел как побелело, а затем позеленело лицо леди Лохливен, когда королева в присутствии всех слуг замка, пренебрегая тем, что сила и власть на стороне ее противницы, совсем уничтожила леди Лохливен, напомнив о ее позорном прошлом. Я сам слышал, как леди Лохливен в страшном гневе поклялась отмстить, как она шепнула об этом на ухо тому, кто, судя по его ответу, с готовностью выполнит ее волю. - Вы приводите меня в ужас! - воскликнула Кэтрин. - Не принимайте этого так близко к сердцу, призовите на помощь мужество и доблесть вашего духа. Мы раскроем и обезвредим ее замыслы, как бы опасны они ни были. Почему вы так смотрите на меня, почему вы плачете? - Увы! - отвечала Кэтрин. - Потому что вот сейчас вы стоите предо мной, живой и здоровый, готовый рисковать и искать выхода со всем восторженным пылом юности и веселой беззаботностью ребенка, вы стоите здесь, полный великодушной решимости и детского безрассудства. И если не сегодня-завтра на полу этой мерзкой темницы будет валяться ваше искалеченное и бездыханное тело, кто, как не Кэтрин Ситон, будет виновна в том, что ваша смелая и весе- лая жизнь оборвется так рано? Увы! Та, кого вы избрали, чтобы свить вам венок, быть может должна будет шить для вас саван. - Вот и чудесно! - воскликнул паж, полный юношеского энтузиазма. - Шейте мне саван! И если его украсят такие же слезы, какие вы роняете сейчас при одной мысли о нем, саван этот окажет более высокую честь моим останкам, чем оказала бы графская мантия моему живому телу. Но стыдитесь своего малодушия! Время нуждается в сильных людях. Будьте женщиной, Кэтрин, а еще лучше - будьте мужчиной; ведь вы можете быть мужчиной, если пожелаете. Кэтрин вытерла слезы и попыталась улыбнуться. - Вы не должны спрашивать меня, - сказала она, - о том, что так тревожит ваши мысли; со временем вы все узнаете... пожалуй, вы бы могли это узнать даже нынче, если бы не... Тише, сюда идет королева. Мария Стюарт вышла из своей опочивальни более бледная, чем обычно, видимо изнуренная бессонной ночью и тягостным, гнавшим сон раздумьем. Однако выражение усталости не уменьшило ее очарования, разве что ее величавая грация королевы уступила место хрупкому изяществу прекрасной женщины. Вопреки обыкновению, она одевалась наспех, и ее волосы, которые Флеминг всегда заботливо причесывала, сегодня выбивались из-под торопливо наброшенной накидки, ниспадая длинными, пышными, от природы вьющимися локонами на шею и грудь, прикрытые на сей раз без обычной тщательности. Когда она переступила порог, Кэтрин, поспешно осушив слезы, кинулась навстречу своей царственной госпоже и, преклонив колена, поцеловала ее руку. Затем девушка быстро поднялась и стала по другую сторону королевы, как бы желая разделить с леди Флеминг честь помогать их госпоже и поддерживать ее. Паж, в свою очередь, приблизился к королеве, поставил поудобнее парадное кресло, в котором она обычно сидела, поправил на нем подушки и подвинул ей под ноги скамеечку. Затем он отступил назад и, готовый к услугам, занял то место, которое обычно занимал его предшественник, юный сенешаль. Взгляд Марии на мгновение остановился на нем; она не могла не заметить этой замены. Ее сердце было не из тех, которым чуждо сострадание, по крайней мере, когда речь шла об отважном юноше, пострадавшем из-за нее, хотя бы страсть, которая вела его на подвиг, была чрезмерно самонадеянной. Быть может, против воли королевы с ее уст сорвались слова: "Бедный Дуглас!" Она откинулась на спинку своего кресла и поднесла платок к глазам. - Да, ваше величество, - сказала Кэтрин, принимая веселый вид и всячески стараясь развлечь свою повелительницу, - наш храбрый рыцарь действительно подвергся изгнанию, не ему суждено выполнить это дело; зато он оставил нам молодого кавалера, который столь же верен вам и через мое посредство вручает в ваше распоряжение свой меч и свою десницу. - Если они чем-нибудь могут быть полезны вашему величеству, - добавил Роланд с низким поклоном. - Увы! К чему это, Кэтрин? - возразила королева. - Стоит ли вовлекать в эту борьбу новые жертвы, чтобы и их сразил мой жестокий рок? Не лучше ли отказаться от сопротивления и отдаться на волю волн, чем снова и снова толкать к гибели всякое великодушное сердце, которое пожелало прийти нам на помощь. Вокруг меня было слишком много заговоров и интриг с тех самых пор, когда, рано осиротев, я еще лежала в колыбели, а вельможи спорили, кому из них править страной от имени несмышленого младенца. Настала пора покончить с этими опасными распрями. Уж лучше я буду именовать свою темницу монастырем, а заточение - добровольным отказом от мирских соблазнов. - Не говорите так, государыня, с вашими верными слугами, - воскликнула Кэтрин Ситон, - не ослабляйте их усердия и не разбивайте их сердца! Наследница королей не должна сейчас действовать столь не по-королевски. Подойдите сюда, Роланд! Мы, самые молодые из сторонников королевы, покажем себя достойными защитниками ее дела. Преклоним колена и будем молить ее снова обрести душевное мужество. Она подвела Роланда к креслу королевы, и оба стали на колени перед своей госпожой. Мария Стюарт подняла голову и выпрямилась; одну руку она протянула пажу для поцелуя, а другой пригладила локоны Кэтрин, упавшие на гордый и прекрасный лоб пылкой девушки. - Как жаль, ma mignonne, {Моя милочка (франц.).} - сказала королева, которая часто в минуты нежности так называла свою младшую фрейлину, - что вы с такой отчаянной решимостью сплели свои юные жизни с моей злосчастной судьбой. Посмотри, какая прелестная пара, Флеминг! Не тяготит ли твою душу мысль, что мне придется стать орудием их гибели? - Скорее произойдет нечто другое, милостивая королева, - сказал Роланд Грейм, - и мы станем орудием вашего спасения. - Ex oribus parvulorum... {Устами младенцев... (лат.).} - произнесла королева, устремив взор к небу. - Если устами этих детей небеса возвращают меня к возвышенным помыслам, присущим моему сану и происхождению, это значит, что они даруют этим невинным душам свое покровительство и дадут мне возможность вознаградить их за усердие. Затем, повернувшись к леди Флеминг, она тотчас же добавила: - Ты ведь знаешь, друг мой, что дарить счастье своим верным подданным всегда было любимым делом Марии Стюарт. Разве не потому хулили меня суровые проповедники кальвинистской ереси, разве не потому отворачивались от меня свирепые лица моих вельмож, что я разделяла невинные радости тех, кто был молод и весел, и скорее ради их удовольствия, чем ради своего собственного, принимала участие в маскарадах, песнях, плясках моей юной свиты? Что ж! Я не раскаиваюсь в этом, хотя Нокс клеймил это как грех, а Мортон называл падением. Я была счастлива, когда все вокруг меня были счастливы, и горе той низкой зависти, которая считает грехом беспечное веселье! Если нам вернут престол, моя дорогая Флеминг, почему бы нам не устроить веселый пир на веселой свадьбе? Мы пока умолчим о том, чья это будет свадьба, но жених получит баронство Блейргаури - прекрасный королевский подарок, а венок невесты будет украшен лучшим жемчугом, который когда-либо находили в водах Лох-Ломонда; и ты сама, Мэри Флеминг, искуснейшая мастерица из всех, кто когда-либо причесывал королеву и кто никогда еще не оказывал этой услуги особе менее высокого ранга, ты сама из любви ко мне вплетешь этот жемчуг в волосы невесты. Подумай, моя милая Флеминг, ведь если локоны у нее будут такими же пышными, как у нашей Кэтрин, они, пожалуй, не посрамят твоего искусства. Говоря это, она нежно гладила волосы своей юной любимицы, а старшая фрейлина печально ответила: - Увы, государыня, ваши мысли унеслись слишком далеко. - Да, моя милая Флеминг, - согласилась королева, - но правильно ли и хорошо ли с твоей стороны вновь возвращать их сюда? Бог свидетель, в эту ночь они достаточно долго оставались здесь, накажу-ка я их за это тем, что снова воскрешу радостное видение. Так вот, на этой веселой свадьбе Мария сбросит с себя бремя забот и государственных дел. Она сама откроет бал. На чьей это свадьбе мы танцевали в последний раз? Тревоги, видимо, несколько притупили нашу память... И все же кое-что я припоминаю... Да помоги же мне, Флеминг, я ведь знаю, что ты прекрасно это помнишь! - Увы, государыня... - начала было леди Флеминг. - Что, - перебила ее Мария, - ты отказываешься? Ну конечно, твоя сварливая чопорность готова счесть наши слова безрассудной болтовней. Но ты придворная дама и должна понимать, что сейчас королева _приказывает_ Флеминг напомнить ей, где мы открывали последний branle. {Общий круг в танце (франц.).} Фрейлина не в силах была долее противиться приказу королевы. Смертельно побледнев, готовая провалиться сквозь землю, она пролепетала: - Милостивая госпожа... если память мне не изменяет, это было на маскараде в Холируде, во время свадьбы Себастьяна. Бедная королева, до сих пор с грустной улыбкой следившая за колебаниями Флеминг, услышав эти зловещие слова, внезапно прервала ее криком, столь диким и пронзительным, что загремели, казалось, все своды; Роланд и Кэтрин вскочили на ноги в ужасе и смятении. Тем временем Мария Стюарт, внезапно застигнутая страшным воспоминанием, не только утратила самообладание, но на какое-то время, видимо, вовсе лишилась рассудка. - Изменница! - крикнула она леди Флеминг. - {} Ты хочешь убить свою повелительницу... Позвать мою французскую стражу!.. A moi! A moi, mes Francais! {Ко мне! Ко мне, мои французы! (франц.).} Измена в моем собственном дворце... Они убили моего мужа... Помогите! На помощь шотландской королеве! Она вскочила с кресла. Ее лицо, еще недавно столь очаровательное в своей томной бледности, теперь пылало в неистовом безумии; она напоминала Беллону, - Мы сами поведем войско в бой, - продолжала королева. - Объявить тревогу в городе! Известить Лотиан и Файф! Оседлайте нам испанского берберийца, и пусть француз Парис проверит седельные пистолеты! Лучше погибнуть во главе храбрых шотландцев, следуя примеру нашего деда под Флодденом, чем умереть с горя, как умер наш несчастный отец. - Успокойтесь, придите в себя, моя дорогая госпожа, - уговаривала ее Кэтрин и затем, с укоризной обращаясь к Флеминг, добавила: - Как вы могли напомнить ей о муже? Эти слова долетели до слуха несчастной королевы, которая подхватила их и торопливо заговорила: - Муж! Какой муж? Не идет ли речь о его христианнейшем величестве?.. Он нездоров... Он не сможет держаться на лошади. Не о Ленноксе, а о герцоге Оркнейском ты говоришь... - Ради бога, государыня, успокойтесь! - умоляла ее Флеминг. Но королева находилась в таком волнении, что никакие уговоры не могли отвлечь ее от этих видений. - Пусть он поспешит к нам на помощь! - кричала она. - Пусть приведет своих "барашков", как он их называет, - Боутона, Хея из Тала, Черного Ормистона и его родича Хоба. Фи! Какие они черномазые, и как от них пахнет серой! Что? Совещается с Мортоном? Ну, уж если Дуглас и Хепберн вместе затевают заговор, то этот птенец, когда он вылупится из яйца, приведет в трепет всю Шотландию. Разве это не так, моя милая Флеминг? - Рассудок изменяет ей, - произнесла Флеминг. - Здесь, пожалуй, чересчур много ушей для этих безумных криков. - Роланд, - сказала Кэтрин, - бога ради, уходите! Вы ничем не можете здесь помочь. Оставьте нас с ней наедине. Уходите, уходите скорее! - Она подтолкнула его к двери приемной, но даже когда он вышел и закрыл дверь, до него еще долго доносились громкие и повелительные выкрики королевы, продолжавшей отдавать распоряжения, пока наконец ее голос не затих в слабых и заунывных жалобах. Вскоре после этого в приемную вышла Кэтрин. - Теперь не тревожьтесь, кризис миновал, но дверь следует держать на запоре: пусть никто не входит, пока королева полностью не придет в себя. - Бога ради, что все это означает? - спросил паж. - Почему слова Флеминг вызвали такой безумный ужас у королевы? - О Флеминг! Флеминг! - с негодованием повторила Кэтрин. - Она просто дура, эта Флеминг; она любит свою госпожу, но настолько не разбирается в том, как следует выражать эту любовь, что прикажи ей королева достать яд, она и тут бы не сочла возможным ее ослушаться. Мне так и хотелось сорвать крахмальный чепец с этой чопорной особы. У меня королева скорей вырвала бы сердце из груди, чем заставила бы произнести имя Себастьяна. А у этой старой тряпки, именующей себя женщиной, не хватило толку даже на то, чтобы соврать что-нибудь путное. - Но что это за история с Себастьяном? - спросил паж. - Клянусь небом, Кэтрин, вы все так загадочны! - Вы, оказывается, не умнее Флеминг, - нетерпеливо ответила девушка. - Разве вы не знаете, что в ночь убийства Генри Дарнлея, когда был взорван Керк-оф-Филд, королева находилась в отсутствии только потому, что в Холируде был устроен маскарад как раз по случаю свадьбы ее любимого слуги Себастьяна, взявшего в жены одну из фрейлин, близких к ее особе. - Клянусь святым Эгидием! - воскликнул паж. - Меня теперь не удивляет ее состояние; мне только непонятно, как могла она настолько забыться, чтобы так настойчиво требовать ответа у Флеминг. - Это трудно объяснить, - сказала Кэтрин. - Вероятно, тяжелые переживания и ужас иногда ослабляют память, окутывая пережитое облаком, подобно тому как дым обволакивает пушку после выстрела. Но мне больше нельзя здесь оставаться. Я ведь пришла не ради хитроумной беседы с вами, а для того, чтобы охладить свой гнев на не слишком умную леди Флеминг. Теперь он как будто слегка остыл, и я смогу, пожалуй, вынести ее присутствие без риска испортить ей платок или чепчик. А вы тем временем держите дверь на запоре. Ни за что на свете нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из этих еретиков увидел королеву в таком ужасном состоянии, до которого они сами довели ее своими дьявольскими интригами, но которое они же, с их ханжеским лицемерием, не преминут выдать за наказание, ниспосланное господом. Не успела Кэтрин выйти, как кто-то попробовал снаружи приподнять дверную щеколду. Однако Роланд еще до этого успел запереть дверь на засов, и теперь она успешно противилась попыткам непрошеного гостя. - Кто там? - громко спросил Грейм. - Это я, - хриплым, но негромким голосом ответил дворецкий Драйфсдейл. - Сейчас вам нельзя войти, - ответил юноша, - Но почему же нельзя, - спросил Драйфсдейл, - если я собираюсь только выполнить свой долг и узнать, что означают крики из покоев этой моавитянки. Почему, повторяю, я не могу войти, если мне поручили это выяснить? - Хотя бы уж потому, - отвечал юноша, - что дверь заперта на засов и я не собираюсь ее отворять. Сегодня я занимаю выгодную позицию - такую же, какую вы занимали вчера вечером. - Ты с ума спятил, бесстыжий мальчишка! - закричал дворецкий. - Как ты смеешь разговаривать так со мной? Я немедленно доложу миледи о твоей дерзости. - Дерзость, - возразил паж, - адресована тебе одному и является справедливой наградой за твою собственную неучтивость по отношению ко мне. Что же касается леди Лохливен, у меня найдется для нее более любезный ответ. Можете передать ей, что королеве нездоровится и она просит не беспокоить ее ни визитами, ни посланиями. - Заклинаю вас именем бога, - сказал старик торжественным тоном, непохожим на тот, которым он говорил вначале, - скажите, действительно ли опасна ее болезнь? - Она не нуждается ни в вас, ни в вашей госпоже, а посему убирайтесь и не тревожьте нас больше; мы не желаем принимать и не примем помощи из ваших рук. Получив такой решительный ответ, дворецкий, ворча и негодуя, стал спускаться по лестнице. Глава XXXII О, горе королям, коль служат им Рабы, готовые любую прихоть Понять как беспощадное веленье Взорвать обитель жизни! Наш кивок Они за приговор считать готовы. Шекспир, "Король Иоанн" Леди Лохливен уединилась в своей комнате, безуспешно пытаясь сосредоточиться на черных письменах библии, которая лежала перед ней в переплете из вышитого бархата, украшенная массивными серебряными пряжками и застежками. Никакие старания не могли отвлечь ее мысли от вчерашнего оскорбительного разговора с королевой, которая так ядовито намекнула ей на грехи ее юности, уже давно заглаженные последующими годами раскаяния. - Почему, - говорила она, - я прихожу в столь сильное негодование, когда кто-либо другой попрекает меня тем, чего я сама постоянно стыжусь? И как посмела эта женщина, которая сама пользуется или по крайней мере прежде пользовалась плодами моего безумия, которая оттеснила от престола моего сына, как осмелилась она, в присутствии моих и ее собственных слуг, швырнуть мне в лицо мой позор? Разве она не в моей власти? Неужели она не боится меня? О коварный искуситель! Я буду изо всех сил бороться против тебя и найду лучшие советы, чем те, которые подсказывает озлобленное сердце! Она снова принялась за святую книгу, пытаясь сосредоточить мысли на ее содержании, но тут ее потревожил стук в дверь. В ответ на ее приглашение войти в дверях появился дворецкий Драйфсдейл с мрачным и тревожным выражением лица. - Что случилось, Драйфсдейл, почему ты так странно выглядишь? - спросила дворецкого его госпожа. - Плохие вести о моем сыне или о внуках? - Нет, сударыня, - ответил Драйфсдейл. - Но вчера ночью вам нанесли жестокое оскорбление, и я опасаюсь, что уже сегодня утром последовало столь же жестокое возмездие. Где сейчас капеллан? - Что ты хочешь сказать этими туманными намеками и этим неожиданным вопросом? Капеллан, как тебе известно, уехал в Перт на совещание конгрегации. - Впрочем, это неважно, - ответил дворецкий, - он всего лишь служитель Ваала. - Драйфсдейл, - сурово сказала леди, - что ты имеешь в виду? Мне всегда говорили, что в Нидерландах ты наслушался анабаптистских проповедников - этих вепрей, разрывающих вертоград, но священника, который достаточно хорош для меня и моего дома, должны уважать все, кто мне служит. - Мне бы хотелось получить добрый совет у священника, - ответил дворецкий, не обращая внимания на упрек своей госпожи. - Эта моавитянка... - Говори о ней с должным почтением, - прервала его леди Лохливен. - Она дочь короля. - Пусть так, - ответил дворецкий, - но теперь она на пути туда, где нет различий между ней и дочерью нищего. Мария Шотландская умирает. - Умирает, у меня в замке? - воскликнула леди Лохливен, вскакивая в тревоге. - От какой болезни? Или, быть может, от несчастного случая? - Терпение, миледи, это моя работа. - Твоя, подлый предатель! Как ты осмелился? - Я слышал, как вас оскорбили, миледи... Я слышал, как вы взывали к мести... Я обещал, что вы будете отомщены, и вот я принес вам весть об этом. - Ты бредишь, Драйфсдейл? - Нет, я не брежу, - отвечал дворецкий. - То, что мне было написано на роду за миллионы лет до того, как я впервые увидел свет, я обязан выполнить. Боюсь, что сейчас у нее в жилах находится такое зелье, которое быстро иссушит родники ее жизни. - Презренный негодяй, неужели ты отравил ее? - А если и так? - ответил Драйфсдейл. - Что же тут особенного? Травят же вредных насекомых - почему же не освободиться таким путем и от своих врагов? В Италии такие вещи делают за один крейцер. - Прочь с глаз моих, подлый убийца! - Подумайте лучше о моей преданности, миледи, - ответил дворецкий, - и перед тем как судить меня, оглянитесь вокруг. Линдсей, Рутвен и ваш родич Мортон закололи кинжалами Риччо, но сейчас на их вышитых камзолах не видно крови. Лорд Семпил заколол лорда Сэнкухара - но разве от этого шлем не так гордо красуется на его голове? Разве есть во всей Шотландии хоть один вельможа, который из мести или преследуя политические цели не принимал бы участия в подобных делах? А разве кто-нибудь упрекает их за это? Пусть это не оскорбляет вас - яд и кинжал одинаково приводят к цели, и между нами лишь небольшая разница. Один хранится в стеклянном пузырьке, другой - в кожаных ножнах, один останавливает сердце, другой выпускает кровь. Притом я ведь вам не говорил, что дал что-нибудь этой женщине. - Так что же ты тут мелешь ерунду, - рассердилась леди Лохливен. - Если хочешь спасти свою шею от веревки, которую ты заслужил, немедленно открой мне всю правду - ты давно уже слывешь опасным человеком. - О, на службе у своего господина я умею быть холодным и острым, как этот меч. Да будет вам известно, что, когда я в последний раз был на том берегу, я обратился за советом к ученой и искусной женщине по имени Никневен, о которой с некоторых пор идет молва по всей округе. Глупцы ищут у нее любовного зелья, скряги - способа увеличить свое богатство. Одни хотят узнать будущее - пустое дело, все равно его нельзя изменить; другие желают получить объяснение прошлого, что еще глупее, ибо его и вовсе нельзя исправить. Я слушал с презрением их нелепые речи и попросил у старухи средство отомстить смертельному врагу, ибо я становлюсь стар и не могу довериться мечу из Бильбоа. Она дала мне пакетик и сказала: "Раствори это в какой-нибудь жидкости, и твоя месть свершится". - Негодяй! И ты, подмешав это зелье к пище узницы, обесчестил дом своего хозяина? - Я восстановил поруганную честь дома моего хозяина, высыпав содержимое пакета в кувшин с настоем цикория. Они редко им пренебрегают, а эта женщина любит его больше всего на свете. - Сам дьявол надоумил вас обоих, - воскликнула леди Лохливен, - и просившего порошок и ту, что дала его. Прочь, несчастный! Надо спешить туда, может быть мы еще не опоздали. - Они не впустят нас, сударыня, если мы не применим силу. Я дважды был там, но мне не удалось туда проникнуть. - Если понадобится, мы выломаем дверь... Пришли сюда поскорей Рэндла... Слушай, Рэндл, здесь произошел несчастный случай. Немедленно отправь лодку в Кинрос: говорят, что управитель Льюк Ландин искусно врачует. Доставь сюда также эту проклятую ведьму Никневен; пусть она поможет нам справиться с ее собственными чарами, а затем я велю ее сжечь на острове Сент-Серф. Скорей, скорей, скажи им, пусть они поставят парус и гребут во всю мочь, если хотят когда-либо увидеть добро от Дугласов. - На этих условиях матушку Никневен сюда не заманишь, - вмешался Драйфсдейл. - Тогда поручись за ее безопасность; помни, ты головой ответишь мне, если королева не будет спасена! - Мне следовало это предвидеть, - мрачно заметил Драйфсдейл. - Я могу утешаться лишь тем, что отомстил не только за вас, но и за себя. Она глумилась и издевалась надо мной, она поощряла своего наглого любезника-пажа, высмеивавшего мою чинную поступь и неторопливую речь. Я знал, что судьба предназначила мне стать орудием мести. - Иди в западную башню и оставайся там под арестом, пока не выяснится, чем кончится вся эта история. Я знаю твою твердость, ты не станешь искать спасения в бегстве. - Даже если бы стены той башни были из яичной скорлупы, а озеро покрылось льдом, - сказал Драйфсдейл. - Я достаточно пожил на свете и убедился в том, что человек сам по себе ничто; он всего лишь пена на волнах, которая поднимается, пузырится и бурлит, но не по своей воле, а повинуясь могучей силе судьбы. И все же, миледи, если вам угодно будет принять мой совет, то в своих хлопотах о спасении этой шотландской Иезавели не забывайте о вашей собственной чести и держите все, что произошло, в тайне. Сказав это, угрюмый фаталист отвернулся от нее и с мрачным видом направился в отведенную ему темницу. Его госпожа приняла к сведению этот последний намек; в дальнейших разговорах она ограничивалась опасением, что узница съела что-то нехорошее и опасно захворала. Весь замок был в тревоге и смятении. Рэндл отправился на ту сторону озера, чтобы привезти Льюка Ландина с его противоядиями, а также разыскать, если удастся, матушку Никневен, которой леди Лохливен своим честным словом обеспечивала безопасность. Тем временем сама леди Лохливен вела переговоры у дверей апартаментов королевы и тщетно уговаривала пажа впустить ее. - Глупый мальчишка! - говорила она. - Твоей собственной жизни и жизни твоей госпожи угрожает опасность. Отвори же, или мы выломаем дверь. - Я не могу открыть дверь без приказа моей госпожи, - отвечал Роланд. - Ей было очень плохо, но сейчас она уснула. Если вы разбудите ее, применив насилие, ответственность падет на вас и на ваших людей - Ни одна женщина никогда не была в таком ужасном положении! - воскликнула леди Лохливен. - По крайней мере следи, безрассудный мальчишка, чтобы никто не прикасался к пище и особенно к кувшину с цикорием. Затем она поспешила к башне, где Драйфсдейл сам безропотно подверг себя заточению. Она нашла его за чтением и спросила: - А быстро действует твое адское снадобье? - Напротив, очень медленно, - ответил Драйфсдейл. - Старая ведьма спросила меня, какое средство я предпочитаю. Я сказал, что предпочитаю месть медленную, но верную. Мщение, сказал я, лучший из земных напитков, и его следует смаковать по капельке, а не глотать с жадностью залпом. - Против кого, несчастный, замыслил ты столь страшную месть? - У меня был не один враг, но главный из них - этот наглый паж. - Да ведь он еще совсем мальчик, проклятый изверг! - воскликнула леди Лохливен. - Чем мог он вызвать к себе такую ненависть? - Он все больше приобретал ваше расположение, и вы давали ему разные поручения; но это была лишь одна из причин. Он завоевал также симпатию Джорджа Дугласа, и это была вторая причина. Он стал любимцем кальвиниста Хендерсона, который ненавидит меня за то, что я не признаю обособленного духовенства. Моавитянская королева тоже благосклонна к нему, - словом, все ветры благоприятствовали ему, в то время как старый слуга вашего дома утратил всякое значение. Но главное - это то, что с первой же нашей встречи во мне зародилось желание уничтожить его. - И такое чудовище я держала у себя в доме! - воскликнула леди Лохливен. - Да простит мне бог, что я кормила и одевала тебя! - Это не зависело от вас, миледи, - ответил дворецкий. - Задолго до того, как был построен этот замок, даже еще до того, как остров, на котором он воздвигнут, поднялся над голубыми водами озера, мне было предначертано свыше быть вашим верным рабом, а вам - моей неблагодарной госпожой. Вспомните, как еще при матери этой моавитянки я ринулся на одолевавших нас французов и выручил вашего супруга, тогда как те, которые, были вскормлены той же грудью, что и он, не отважились прийти ему на помощь. Вспомните, как я бросился в озеро, когда буря унесла лодку вашего внука, доплыл до нее и подтащил ее к берегу. Слуга шотландского барона, миледи, не думает о своей жизни или о жизни других людей, он думает только о своем господине. А что до смерти этой женщины, я бы еще раньше применил свое снадобье, если бы мейстер Джордж не пробовал перед едой все блюда. Разве весть о ее смерти не осчастливит ШотЛандию? Разве она не отродье кровавых Гизов, столь часто обагрявших свой меч святой кровью избранников божьих? Разве она не дочь проклятого тирана Иакова, которого само небо лишило королевства и унизило в его гордости подобно тому, как ранее оно сразило царя вавилонского? - Молчи, подлый! - воскликнула леди Лохливен. Тысячи самых разнообразных воспоминаний пронеслись в ее памяти при имени ее венценосного возлюбленного. - Молчи и не тревожь прах усопшего... царственного и несчастного мертвеца. Читай свою библию, и да поможет тебе господь понять ее смысл лучше, чем это удавалось тебе ранее. Она торопливо удалилась, и когда вышла в другую комнату, слезы хлынули из ее глаз с такой силой, что ей пришлось остановиться и вытереть их платком. "Этого я не ждала, - подумала она. - Разве можно добыть воду из твердого камня или сок из высохшего дерева? Мои глаза оставались сухими во время отступничества и позора Джорджа Дугласа - надежды нашего дома, сына детища моей любви, и все же сейчас я лью слезы о том, кто так давно покоится в могиле и кому я обязана насмешками со стороны его дочери, опозорившей мое имя. Но это его дочь, и мое сердце, ожесточившееся против нее из-за стольких причин, смягчается, когда взгляд ее очей внезапно оживляет передо мной образ ее отца, хотя столь же часто сходство с ее ненавистной матерью, этой истинной дочерью Гизов, снова укрепляет во мне ненависть.. Но она не должна... ни в коем случае не должна умереть в моем доме, став жертвой столь вероломной интриги. Благодарение богу, отрава действует медленно, и, может быть, Марию можно еще спасти. Не вернуться ли мне в мои покои? Но кто мог думать, что этот безжалостный негодяй, которого мы так ценили и который столько раз доказывал свою верность, поставит нас в такое положение? Каким чудом в одной душе могут сочетаться такая преданность и такая порочность?" Леди Лохливен не знала, до какой степени мрачные и решительные характеры могут быть чувствительны по отношению к самым незначительным обидам и насмешкам, если к тому же эта чувствительность сочетается с эгоизмом и своекорыстием, да еще питается теми нездоровыми, дикими и плохо переваренными идеями, которые этот человек почерпнул в фанатических сектах Германии. Она не знала, насколько доктрина фатализма, которую он так безоговорочно воспринял, притупляет голос совести, представляя любые наши поступки результатом неизбежного предопределения. В то время как леди Лохливен посещала узника, Роланд передал Кэтрин содержание своего разговора с хозяйкой замка. Сообразительная девушка сразу поняла, чего опасается леди Лохливен, но предубеждение завело ее дальше того, что произошло в действительности. - Они хотели нас отравить! - воскликнула она в ужасе. - Вот стоит эта роковая жидкость, которую они намеревались пустить в ход. С тех пор как Дуглас не пробует нашу пищу, в нее, вероятно, стали подмешивать яд. Ты, Роланд, должен был попробовать ее и, значит, был обречен умереть вместе с нами. О милая Флеминг, простите, простите меня за те несправедливые слова, которые я вам наговорила в гневе; вашими устами говорило небо, желая спасти наши жизни и особенно жизнь несчастной королевы. Но что же нам тогда делать? Этот старый крокодил из озера сейчас вернется проливать лицемерные слезы над нашими агонизирующими телами. Что же нам делать, Флеминг? - Пресвятая дева, помоги нам в нашем горе! - ответила та. - Что я могу сказать? Может быть, подать жалобу регенту? - Дьяволу подать жалобу! - нетерпеливо оборвала ее Кэтрин. - И обвинить его собственную мать у подножия его пылающего трона! Королева еще спит, Мы должны выиграть время. Эта ведьма-отравительница не должна знать, что ее замысел рухнул. У ядовитого паука слишком много способов исправить порванную паутину. Кувшин с настоем цикория... Роланд, будьте же мужчиной, помогите мне - вылейте содержимое этого кувшина в камин или в окно, еду приведите в такой вид, как будто мы ели, как обычно, оставьте немного в чашках и в миске, но не пробуйте ничего, если вам жизнь дорога. Я буду у королевы и, когда она проснется, расскажу ей, как ужасно наше положение. Ее живое воображение и находчивость подскажут, что нам делать дальше. А пока, до новых распоряжений, помните, Роланд, что королева находится сейчас в забытьи и что леди Флеминг больна. Эта роль, - добавила она, понизив голос, - удастся ей лучше других, она избавит ее мозг от бесплодного напряжения. А что касается меня, то я... не так уж больна... вы меня поняли? - А я? - спросил паж. - Вы? - ответила Кэтрин. - Вы совершенно здоровы. Кому придет в голову травить щенков и пажей? - Уместна ли подобная шутка в такое время? - спросил паж. - Уместна, уместна, - ответила Кэтрин Ситон. - Если королева согласится, то я уже ясно предвижу, как эта неудачная попытка может послужить нам на пользу. Во время разговора она усердно помогала Роланду. Стол вскоре принял такой вид, какой он имел обычно после завтрака, и дамы тихо удалились в опочивальню королевы. Когда леди Лохливен вновь постучалась, паж отворил дверь и впустил ее в приемную, извинившись за то, что не сразу выполнил ее распоряжение и сославшись в свое оправдание на то, что королева впала в забытье, едва разговевшись после поста. - Значит, она ела и пила? - спросила леди Лохливен. - Конечно, - ответил паж, - как ее величество это обычно делает, если не считать религиозных постов. - Кувшин, - воскликнула она, торопливо исследуя его содержимое, - он пуст... Леди Мария выпила всю воду? - Большую часть, сударыня; а после этого я слышал, как леди Кэтрин Ситон в шутку пеняла леди Мэри Флеминг за то, что та якобы выпила больше, чем полагалось на ее долю, так что самой леди Кэтрин досталось совсем немного. - А они обе хорошо себя чувствуют? - спросила леди Лохливен. - Леди Флеминг, - ответил паж, - жалуется на усталость и выглядит более вялой, чем обычно; а у леди Кэтрин Ситон голова кружится больше, чем ей бы того хотелось. - Он немного повысил голос, произнося эти слова, для того чтобы предупредить дам о роли, которую каждой из них предстояло играть, - не без желания, пожалуй, довести до ушей Кэтрин мальчишескую шутку, которая скрывалась в его ответе. - Я войду в опочивальню королевы, - сказала леди Лохливен, - дело не терпит отлагательства. Однако, когда она приблизилась к дверям опочивальни, оттуда донесся голос Кэтрин Ситон: - Никто не должен входить сюда! Королева спит. - Я не спрашиваю у вас разрешения, моя милая, - ответила леди Лохливен. - Насколько мне известно, здесь нет внутренних засовов, и я войду, не считаясь с вашими запретами. - Здесь действительно нет внутренних засовов, - ответила Кэтрин, - но есть скобы, в которые прежде вставлялись засовы. Сейчас я вложила в них свою руку, подобно одной из женщин вашего рода, когда она, не в пример нынешним Дугласам, таким образом защитила опочивальню своей повелительницы от убийц. Попробуйте применить силу, и вы увидите, что дочь Ситонов готова соперничать в мужестве с женщиной из рода Дугласов. - Я не отважусь на такую попытку, - ответила леди Лохливен. - Странно, что эта государыня, при всей справедливости возводимых на нее обвинений, сохраняет такую власть над поступками своих приверженцев! Послушайте, мисс, я даю вам слово чести, что я пришла сюда ради спасения королевы и ради ее блага. Разбудите ее, если вы действительно ее любите, и попросите у нее разрешения впустить меня. А пока я подожду в гостиной. - Уж не собираетесь ли вы разбудить королеву? - спросила леди Флеминг. - Но ведь у нас нет иного выхода, - трезво ответила девушка. - Не станете же вы дожидаться, когда леди Лохливен сама предстанет в роли ее камер-фрейлины. Терпения у нее хватит ненадолго, а королеву необходимо еще подготовить к встрече с ней. - Но приступ болезни может повториться у королевы, если вы ее разбудите. - Не дай бог! - промолвила Кэтрин. - Впрочем, если он и повторится, можно приписать это действию отравы. Я, однако, надеюсь на лучший исход и думаю, что когда королева проснется, она сама сумеет определить, как необходимо действовать в нашем критическом положении. А вы, дорогая Флеминг, тем временем примите самый измученный и утомленный вид, какой только позволяет вам вся живость вашей натуры. Кэтрин опустилась на колени у изголовья королевы и, не переставая целовать ее руки, разбудила спящую, не встревожив ее. Мария Стюарт, казалось, была удивлена, что лежит в постели совершенно одетая, но затем приподнялась и села. Она выглядела настолько пришедшей в себя и была так спокойна, что Кэтрин Ситон сочла возможным, без всяких предварительных вступлений, сообщить королеве о том затруднительном положении, в которое они попали. Мария Стюарт побледнела и несколько раз перекрестилась, узнав об опасности, которая ей угрожала, Но у нее, как у гомеровского Одиссея, ...проходит сон, и разом Готов к работе деятельный разум. Она тут же поняла всю сложность возникшей ситуации, со всеми ее опасностями и преимуществами. - Лучше не придумаешь, - решила она после краткого разговора с Кэтрин, прижав ее к груди и поцеловав в лоб, - самое правильное для нас - последовать тому плану, который так удачно создали твой живой ум и смелое воображение. Открой дверь и впусти леди Лохливен - она встретит во мне достойную соперницу, правда не в вероломстве, а в хитрости. Моя милая Флеминг, задерни-ка плотней штору и ложись по ту сторону; ты лучше умеешь быть вялой больной, чем подвижной актрисой. Постарайся дышать потяжелее и, если хочешь, испускай слабые стоны. Этого будет достаточно. Но тише, они идут. Ну, да вдохновит меня твой дух, Екатерина Медичи, ибо холодный северный ум недостаточно изощрен для подобного представления. Стараясь ступать как можно тише, леди Лохливен вошла в сопровождении Кэтрин Ситон в затемненную спальню и подошла к постели, где Мария Стюарт, бледная и изнуренная после бессонной ночи и утренних волнений, лежала вытянувшись во весь рост, как бы подтверждая своей неподвижностью худшие опасения хозяйки. - Ах! Да простит бог наши грехи! - воскликнула леди Лохливен, забыв свою гордость и бросившись на колени у ее изголовья. - Увы, это правда: ее действительно убили! - Кто это в опочивальне? - спросила Мария Стюарт, как бы просыпаясь от глубокого сна. - Ситон, Флеминг, где вы? Я слышу чужой голос. Кто сегодня дежурит? Позовите Курсель! - О боже! Ее душа в Холируде, тогда как тело ее в Лохливене. Простите, государыня, - продолжала леди Лохливен, - что я потревожила вас; это я, Маргарэт Эрскин из рода Маров, в замужестве - леди Дуглас из Лохливена. - О, наша благородная хозяйка, - ответила королева, - которая так заботится о нашем жилище и пропитании. Мы слишком долго утруждали вас, любезная леди Лохливен, но сейчас ваши гостеприимные заботы о нас почти на исходе. - Ее слова словно острый нож вонзаются в мое сердце, - прошептала леди Лохливен. - С болью в душе я прошу вашу светлость сообщить мне, что вас мучит, чтобы помочь вам, если еще есть возможность. - О моей болезни, - ответила королева, - не стоит и говорить, ей уже не нужно вмешательство врача. Я чувствую тяжесть во всем теле, холод подступает к моему сердцу. Ведь у узника тело и сердце редко бывают свободны от таких ощущений. Свежий воздух и свобода, по-моему, очень скоро оживили бы меня. Но Собрание Сословий определило иначе, и одна лишь смерть раскроет дверь моей тюрьмы. - О государыня! - воскликнула леди Лохливен. - Если бы свобода действительно могла принести вам полное исцеление, я не побоялась бы навлечь на себя гнев регента, моего сына сэра Уильяма и всех моих друзей, только бы вам не пришлось встретить смерть в моем замке. - Ах, миледи, - сказала вдруг леди Флеминг, выбрав, по ее мнению, весьма удачный момент, чтобы показать, насколько необоснованны суждения о недостаточной изворотливости ее ума, - испытайте, как подействует на нас свобода! Мне, например, при моем больном сердце, было бы, вероятно, очень полезно по бродить по лугам. Леди Лохливен встала, отошла от постели королевы и метнула проницательный взгляд на старшую фрейлину, нуждающуюся в лечении. - Вы так серьезно больны, леди Флеминг? - Я очень серьезно больна, миледи, - ответила придворная дама, - в особенности после нынешнего завтрака. - О помогите! Помогите! - вскрикнула внезапно Кэтрин, стремясь помешать разговору, который грозил расстроить весь ее план. - Помогите! Умоляю вас! Королева близка к смерти. Спасите ее, леди Лохливен, если у вас доброе сердце! Леди Лохливен бросилась поддержать голову королевы, которая, устремив на нее глаза, сказала с видом крайнего утомления: - Благодарю вас, милая леди Лохливен; если не считать некоторых происшествий из недавнего прошлого, я никогда не обманывалась на ваш счет и нисколько не сомневалась в вашей привязанности к нашему дому. Вы успели, как я слышала, доказать ее еще до моего рождения. Леди Лохливен, которая было снова опустилась на колени у изголовья больной, быстро вскочила и, в страшном волнении пройдя через всю комнату, поспешно подняла решетку на окне, как бы желая вдохнуть побольше воздуха. "Да простит мне пресвятая дева, - заметила про себя Кэтрин, - как глубоко сидит в нас, женщинах, это пристрастие к колкостям, если даже королева, при всей ее рассудительности, готова скорее шею себе свернуть, чем держать в узде свое остроумие". Затем она отважилась подойти к своей госпоже и, взяв ее руку, прошептала: - Ради бога, сдерживайтесь, государыня! - Ты слишком много позволяешь себе, девочка! - сказала королева, но тут же добавила шепотом: - Прости меня, Кэтрин, но когда руки этой старой отравительницы дотронулись до моей головы и шеи, я почувствовала такое отвращение и ненависть, что должна была или сказать ей что-нибудь резкое, или умереть. В дальнейшем я буду лучше вести себя; только не позволяй ей прикасаться ко мне. "Ну, слава богу, - сказала про себя леди Лохливен, отворачиваясь от окна, - лодка идет с самой большой скоростью, какую только могут развить парус и весла. На ней везут врача и женщину. Судя по наружности, это именно та самая, которая мне нужна. Поскорее бы эта Мария выбралась наконец из моего замка, не запятнав нашей чести, и поселилась на вершине самой дикой норвежской горы! Или уж лучше бы мне самой попасть туда, раньше чем я взяла на себя эту обузу!" В то время как она, стоя у окна, выражала таким образом свои заветные желания, Роланд Грейм из другого окна следил за лодкой, бороздившей воды озера, которые расступались перед ней, образуя рябь и пену. Он тоже увидел, что на корме сидел врач-управитель, завернувшись в свой черный бархатный плащ, и что Мэгделин Грейм, все еще играя роль матушки Никневен, стояла на носу лодки, скрестив на груди руки и устремив свой взгляд в сторону замка; даже на таком расстоянии видно было, что она горит нетерпением поскорей добраться до пристани. Наконец они прибыли к месту назначения, и, в то время как мнимая колдунья осталась внизу, врача ввели в покои королевы, куда он вошел, сохранив всю свою профессиональную важность. Кэтрин тем временем отошла от постели Марии и, улучив минуту, шепнула Роланду: - Судя по поношенному бархатному плащу и внушительной бороде этого осла, его нетрудно будет взнуздать. Но ваша бабка, Роланд... Ее рвение может нас погубить, если вы не подадите ей знак, чтобы она не выдала себя. Роланд, не говоря ни слова, выскользнул в гостиную и, перейдя ее, благополучно добрался до приемной, но когда он попытался пройти дальше, окрики двух вооруженных карабинами людей: "Назад! Назад!", прозвучавшие как эхо, убедили его, что предусмотрительная леди Лохливен, даже в разгар тревоги, не позабыла принять все меры предосторожности и расставить часовых для охраны своих пленников. Поэтому ему пришлось вернуться в гостиную, или аудиенц-залу, где он застал хозяйку замка, державшую совет со своим искусным врачом. - Только, пожалуйста, без пышных фраз и шарлатанского важничанья, сэр Ландин, - так обратилась она к этому ученому мужу. - Скажи мне сразу, если только ты можешь это сказать, действительно ли эта леди приняла что-нибудь не слишком полезное? - Видите ли, моя добрая леди, моя высокочтимая госпожа, которой я равно обязан служить и как медик и как управитель, нужно подойти к этому делу разумно. Если моя прославленная пациентка станет отвечать на вопросы только вздохами и стонами, если эта другая почтенная леди будет только зевать мне в лицо, когда я расспрашиваю ее, чтобы поставить диагноз, и если, наконец, эта третья молодая девица, которая, нельзя не сознаться, выглядит весьма миловидно... - Что вы мне толкуете о миловидности и о девицах? - возмутилась леди Лохливен. - Я вас спрашиваю, здоровы ли они? Короче говоря, отравились они или нет? - Отравы бывают разные, миледи, - ответил ученый врач. - Бывают животные яды, вроде lepus marinus, {Морского зайца (лат.).} упоминаемого у Диоскорида и Галена, бывают минеральные и полуминеральные яды, например состав из отогнанного королька сурьмы, купороса и солей мышьяка, или яды из трав и зелени, вроде aqua cymbalariae, {Настоя пуполистника (лат.).} опиума, аконита, кантаридов и тому подобных веществ; существуют также... - Да провались ты в преисподнюю, ученый осел! - рассердилась леди Лохливен. - И я тоже хороша, вожусь тут с этим чурбаном, как будто от него можно ждать дельного ответа. - Если только ваша милость соизволит немного потерпеть... мне бы только узнать, какую пищу приняли больные, или взглянуть на остатки их последней еды... Ибо по внешним и внутренним симптомам мне не удалось установить ничего определенного; как говорит Гален во второй книге своих de Antidotis... {О противоядиях (лат.).} - Убирайся прочь, дурак! - крикнула леди Лохливен. - Приведите сюда эту старую ведьму! И либо она признается, что за яд дала она этому мерзавцу Драйфсдейлу, либо щипцы и тиски палача вырвут у нее пальцы из суставов вместе с признанием. - У науки нет более страшного врага, чем невежество, - произнес обиженный доктор и отступил в угол в ожидании дальнейшего. Правда, из осторожности он высказал свое замечание по-латыни. Через несколько минут в покои королевы вошла Мэгделин Грейм в том же одеянии, в котором она была на сельском празднике, но шарф был откинут назад, и видно было, что старуха решила отказаться от какой-либо маскировки. Ее сопровождали два стража, которых она, вероятно, даже не замечала, но которые тем не менее выглядели робко и смущенно, видимо подавленные верой в сверхъестественное могущество матушки Никневен и тем, как она уверенно и бесстрашно держалась. Мэгделин Грейм стойко выдержала полный глубокого презрения взгляд леди Лохливен, которая, казалось, едва выносила ее присутствие. - Подлая женщина! - воскликнула леди Лохливен, почувствовав, что ее величественная суровость не смутила старуху. - Что за порошок получил от тебя слуга этого дома Джаспер Драйфсдейл для какого-то медленного и тайного мщения? Сейчас же раскрой нам свойства и состав этого яда, или, клянусь честыо Дугласов, я предам тебя костру еще до захода солнца. - Увы! - ответила Мэгделин Грейм. - С каких это пор Дугласы или слуги Дугласов стали так беспомощны, что им приходится искать орудия мести у бедной и одинокой женщины? Башни, в которых чахли и сходили в могилу ваши узники, ведь стоят прочно на своих фундаментах, процветающие в них преступления еще не взорвали их сводов, ваши слуги все еще владеют арбалетами, пистолетами и кинжалами, - зачем же вам искать порошка или зелья для ваших мстительных замыслов? - Слушай ты, проклятая ведьма! - вскричала леди Лохливен. - Да что с тобой говорить!.. Приведите сюда Драйфсдейла и устройте им очную ставку. - Можете избавить ваших слуг от этого труда, - ответила Мэгделин Грейм. - Я пришла сюда не для того, чтобы стоять на очной ставке с подлым лакеем, и не для того, чтобы отвечать на вопросы еретички, любовницы Иакова. Я пришла говорить с королевой Шотландии. Пропустите меня к ней. И пока леди Лохливен стояла, ошеломленная ее смелостью и тем упреком, который старуха бросила ей в лицо, Мэгделин Грейм прошла мимо нее в опочивальню королевы и, опустившись на колени, приветствовала Марию Стюарт, как бы собираясь, по восточному обычаю, коснуться лбом пола. - Привет тебе, государыня! - сказала она. - Привет тебе, наследница многих королей, превзошедшая их всех, ибо ты одна была призвана пострадать за истинную веру! Привет тебе, чья корона выкована из золота, очищенного в семижды раскаленном горниле бедствий. Прислушайся к утешению, которое бог и пресвятая дева посылают тебе устами твоей недостойной прислужницы. Но прежде всего... - Тут, склонив голову, она несколько раз перекрестилась и, все еще стоя на коленях, казалось, быстро повторила какие-то слова молитвы. - Хватайте ее и тащите в темницу! Бросьте эту ведьму в самое глубокое подземелье! Только по внушению самого дьявола дерзнула она оскорбить мать Дугласа в его собственном замке. Так кричала разъяренная леди Лохливен, но врач решил вступиться за старуху: - Прошу вас, уважаемая госпожа, разрешить ей провести лечение и не прерывать ее. Может быть, мы узнаем что-нибудь о средстве, которое она, вопреки закону и правилам лечения, дала этим дамам через посредничество дворецкого Драйфсдейла. - Что ж, для такого дурака, как ты, это не такой уж глупый совет, - согласилась леди Лохливен. - Я сдержу свой гнев до конца их разговора. - Только, боже сохрани, уважаемая леди, не сдерживайте его дольше! Это в высшей степени вредно для вашего почтенного организма. И в самом деле, если тут замешано колдовство, то, согласно народному поверью и даже в согласии со взглядами виднейших специалистов по демонологии, три скрупула золы, оставшейся после ведьмы, если она достаточно хорошо и старательно будет сожжена на костре, окажутся в этом случае превосходным лекарством, так же как обычно прописывают crinis canis rabidi, {Шерстинку бешеной собаки (лат.).} укусившей пациента, в случаях водобоязни. Я не ручаюсь ни за какое средство, выходящее за пределы науки, нов данном случае опыт над этой старой некроманткой и шарлатанкой никому вреда не принесет - fiat experimentum (как говорится) in corpore vilt? {Да свершится опыт в ничтожном теле (лат.).} - Замолчи, дурак! - сказала леди Лохливен. - Она собирается говорить. В это мгновение Мэгдслин Грейм поднялась с колен и, повернувшись лицом к королеве, подалась вперед, простирая руки и всем своим видом напоминая одержимую сивиллу. Ее седые волосы выбились из-под накидки, глаза метали искры из-под косматых бровей, выразительные, хотя и изнуренные черты ее лица производили неотразимое впечатление, которое еще больше усиливалось ее тревожной экзальтацией, граничащей с безумием, и весь облик старухи наводил ужас на собравшихся людей. Некоторое время ее глаза дико блуждали, как бы отыскивая вокруг себя нечто такое, что придало бы силу и выразительность ее словам, а губы нервно подергивались, как у человека, который хочет говорить, но вынужден отбросить приходящие на ум слова, так как они не в силах выразить его мысль. Сама Мария Стюарт, как бы увлеченная ее магнетическим влиянием, поднялась со своего ложа, не будучи в силах оторвать взор от глаз Мэгделин, как бы ожидая прорицания пифии. Ждать он пришлось недолго. Как только одержимая собралась с силами, ее взгляд стал напряженно-сосредоточенным, черты лица приобрели энергичное выражение, н когда она начала говорить, ее речь потекла легко и свободно. Казалось, на нее снизошло вдохновение свыше, и она сама, вероятно, не сомневалась в этом. - Восстань, королева Франции и Англии, - провозгласила она, - восстань, львица Шотландии, и не тревожься, если даже сети ловцов захлестнули тебя! Не унижайся, прибегая к притворству перед вероломными, с которыми ты вскоре встретишься на поле боя. Исход битвы решается в небесах, но твое дело решится битвой. Отбрось поэтому уловки простых смертных и поступай так, как подобает королеве! Истинная защитница единственной истинной веры, тебе доступно оружие неба. Верная дочь церкви, возьми ключи святого Петра, чтобы вязать и разрешать узы. Венценосная правительница страны, возьми меч святого Петра, чтобы низвергать и побеждать. Во тьме таится жребий твой; но не в этих башнях, не под рукой этой их высокомерной владелицы завершится твоя судьба, В других странах львица может уступить силе тигрицы, но на своей земле, в Шотландии, королева шотландская недолго будет томиться в заточении, и не изменникам Дугласам решать судьбу царственных Стюартов. Пусть леди Лохливен удвоит свои запоры и еще болыие углубит свои подземелья, они не удержат тебя. Все стихии окажут содействие тебе во время твоего плена: земля пошлет землетрясение, вода - свои волны, ветер - бурю, огонь - всепожирающее пламя, готовое опустошить этот дом, дабы он перестал быть местом твоего заточения. Слушайте и трепещите, вы все, ополчившиеся против света небесного, ибо это говорит вам та, которая удостоилась откровения свыше. Она умолкла, и удивленный врач сказал: - Если в наши дни бывают бесноватые или одержимые демонами, то языком этой женщины говорил сам дьявол. - Обман! - вскричала леди Лохливен, оправившись от удивления. - Обман и плутовство! В темницу ее! - Леди Лохливен, - сказала Мария Стюарт, поднимаясь с постели и выступая вперед с присущим ей достоинством. - Прежде чем вы арестуете кого-либо в нашем присутствии, разрешите мне сказать вам всего несколько слов. Я была несправедлива к вам. Я считала вас соучастницей злодейского умысла вашего вассала и обманула вас, заставив поверить, что отравление удалось. Я была несправедлива к вам, ибо я вижу, что ваше желание помочь мне было искренним. Мы не дотронулись до этой жидкости, и мы не больны, если не считать тоски по свободе. - Вот это признание в духе Марии Шотландской! - воскликнула Мэгделин Грейм. - Но знайте, впрочем, что если бы королева даже выпила все до дна, это было бы так же безвредно, как вода из святого источника. Неужели вы думаете, надменная женщина, - добавила она, обращаясь к леди Лохливен, - что я... я могла бы совершить подобную низость - дать отраву в руки слуги или вассала из дома Лохливенов, зная, кого в этом доме содержат? С таким же успехом я приготовила бы отраву для своей родной дочери! - Неужели я должна терпеть такие наглые речи в своем замке? - закричала леди Лохливен. - В темницу ее! Пусть узнает, что полагается за торговлю ядами и за колдовство. - Но послушайте меня хоть одно мгновение, леди Лохливен, - вмешалась Мария. - А вам, Мэгделин, я приказываю молчать. Ваш дворецкий, миледи, сознался в покушении на мою жизнь и жизнь моих приближенных, а эта женщина сделала все для того, чтобы спасти нас, дав ему в руки безобидный порошок вместо яда, который он у нее просил. Я думаю, будет справедливо, если я от всего сердца прощу вашего вассала, предоставив возмездие богу и его собственной совести, а вы, со своей стороны, простите смелые слова, которые произнесла в вашем присутствии эта женщина. Ибо не сочтете же вы за преступление то, что она заменила безобидным питьем смертельный яд, предназначавшийся нам в этом кувшине. - Боже сохрани, государыня, - сказала леди Лохливен, - чтобы я сочла преступлением то, что спасло дом Дугласов от подозрений в вероломном нарушении чести и гостеприимства. Мы написали нашему сыну о злодеянии его вассала, и последний ожидает своей участи. Скорее всего он будет осужден на смертную казнь. Что же касается этой женщины, то ее ремесло проклято в священном писании и наказуемо смертью, согласно мудрым законам наших предков. Она также получит то, что заслужила. - Но разве я не могу, - спросила королева, - потребовать от Дугласов возмещения за ту опасность, которой я едва избежала в стенах этого замка? Я прошу ведь только пощадить жизнь этой престарелой и слабой женщины, чей разум, как вы сами видите, пострадал, вероятно, под бременем лет и тяжких страданий. - Если леди Мария, - ответила неумолимая леди Лохливен, - имеет какие-либо претензии к дому Дугласов, пусть ей послужит воздаянием то, что ее заговор принес этому дому изгнание его достойного сына. - Не просите больше за меня, моя милостивая повелительница, - сказала Мэгделин Грейм. - Не унижайте себя, выпрашивая у этой леди хотя бы один мой седой волос. Я знала, какому риску я подвергаю себя, служа моей церкви и моей королеве, и всегда готова заплатить выкуп ценой своей ничтожной жизни. Утешением мне послужит мысль о том, что, обрекая меня на смерть, или лишая меня свободы, или даже нанеся вред хоть одному седому волосу на моей голове, этот дом, честь которого леди Лохливен так безудержно восхваляет, переполнит чашу своего позора, нарушив свою собственную торжественно подписанную охранную грамоту. - И, вынув хранящуюся на груди бумагу, она протянула ее королеве. - Это торжественная гарантия неприкосновенности ее жизни и тела, - сказала королева Мария, - с правом входа и выхода в замок Лохливен, за подписью и печатью управителя Кинроса, предоставленная Мэгделин Грейм, обычно называемой матушкой Никневен, в случае ее согласия отправиться, если это потребуется, на двадцать четыре часа за железные ворота замка Лохливен. - Негодяй! - крикнула леди Лохливен, обернувшись к управителю. - Как ты посмел выдать ей подобную охранную грамоту? - Я сделал это по приказанию вашей милости, переданному Рэндлом. Он может сам подтвердить это, - возразил доктор Ландин. - Я в данном случае действовал как простой фармацевт, который изготовляет лекарство по рецепту врача. - Да, припоминаю... припоминаю... - промолвила леди Лохливен. - Но я предполагала выдать ей грамоту только в том случае, если она будет находиться в чужих владениях, где ее невозможно будет захватить по нашему приказанию. - Так или иначе, - сказала королева, - леди Лохлнвен связана действиями своего уполномоченного, выдавшего охранное свидетельство. - Государыня, - отвечала леди Лохливен, - дом Дугласов никогда не нарушал своих обязательств и никогда не нарушит их. Слишком много пришлось нам претерпеть из-за вероломства тех, кто нарушал обязательства по отношению к нам самим, когда один из предков вашего величества, Иаков Второй, не считаясь с обычаями гостеприимства и с выданной им же самим охранной грамотой, своей собственной рукой убил кинжалом отважного графа Дугласа в двух шагах от стола, за которым тот сидел как почетный гость шотландского короля. - Пожалуй, - небрежно сказала королева, - помня о столь недавней и чудовищной трагедии, которая произошла всего двенадцать десятилетий тому назад, Дугласам следовало бы меньше тяготеть к обществу своих государей, чем вы по отношению ко мне. - Рэндл! - позвала леди Лохливен. - Отвези эту ведьму обратно в Кинрос и выпусти на свободу, да предупреди ее, что в дальнейшем переход границы наших владений грозит ей смертью. А вы, мудрец, - обратилась она к управителю, - составьте ей компанию и не опасайтесь за свою репутацию, хотя вам и придется ехать с ней рядом, ибо если она действительно ведьма, то вас сжигать, как колдуна, было бы излишней тратой топлива. Если приунывший управитель готов был удалиться молча, то Мэгделин Грейм, напротив, собиралась дать ответ леди Лохливен, но тут королева прервала ее. - Добрая матушка, мы сердечно благодарим вас за ваше неустанное рвение в служении нашей особе и приказываем вам, как нашей подданной, воздержаться от всего, что может угрожать вашей личной безопасности. Кроме того, мы повелеваем вам удалиться отсюда, не обменявшись ни единым словом ни с одним из обитателей этого замка. В качестве награды сейчас примите от нас этот небольшой ковчежец - его подарил нам наш дядя кардинал, и он хранит в себе благословение самого святейшего отца. А теперь идите с миром и в молчании. Что же касается вас, ученый сэр... - продолжала королева, обращаясь к Ландину, который смущенно поклонился ей, боясь отвесить королеве недостаточно глубокий поклон и в то же время опасаясь, слишком преувеличив его, вызвать этим неудовольствие своей госпожи. - Что касается вас, ученый сэр, то ведь не по вашей вине, а благодаря нашей счастливой судьбе мы не нуждаемся в настоящее время в вашем искусном лечении. Поэтому было бы непристойным для нашего сана, при любых обстоятельствах, отпустить нашего врача, не вручив ему той награды, какую мы в силах ему предложить. С этими словами и с учтивостью, которая ей никогда не изменяла, хотя в данном случае за ней скрывалась легкая, изящная насмешка, королева предложила небольшой вышитый кошелек управителю, который с протянутой рукой, согнув спину, склонил свою ученую голову так низко, что физиономист мог бы упражняться на нем в метопоскопической науке, наблюдая его лицо сзади через широко расставленные ноги. Ландин готов уже был принять свой гонорар предлагаемый столь прекрасной и прославленной рукой, но тут вмешалась леди Лохливен, которая громко сказала, глядя на управителя: - Всякий слуга нашего дома, осмелившийся принять какой-либо дар из рук леди Марии, навлечет на себя наше величайшее неудовольствие и при этом немедленно утратит свою должность. Грустно и медленно привел управитель свою согнутую фигуру в вертикальное положение и уныло покинул покои королевы. За ним шла Мэгделин Грейм. Не произнеся ни слова, она поцеловала ковчежец, которым ее наградила королева, подняла свои сжатые руки и устремила глаза к небесам, как бы призывая божье благословение на Марию Стюарт. Когда старуха вышла из замка и направилась к набережной, где стояли лодки, Роланд Грейм, желая, если представится возможность, поговорить с ней, бросился ей наперерез, и ему бы удалось еще обменяться с ней несколькими словечками, ибо ее охраняли только унылый управитель и его алебардиры, но Мэгделин Грейм восприняла приказ королевы ни с кем не разговаривать в точном и буквальном смысле слова; ибо на повторные знаки своего внука она ответила только тем, что показала пальцами на свои губы. Доктор Ландин не был столь сдержан. Сожаление по поводу упущенного щедрого гонорара, а также возложенное на него тяжкое бремя самоотречения омрачили дух этого достойного администратора и ученого медика, - Вот так, мой друг, - сказал он, пожимая на прощание руку пажа, - вознаграждаются наши заслуги. Я прибыл сюда, чтобы вылечить эту несчастную леди, и признаюсь, она вполне достойна этого, ибо, что бы о ней ни говорили, у нее удивительно подкупающие манеры, приятный голос, любезная улыбка и весьма величественные движения рук. Но скажите, дорогой Роланд, разве я виноват, что она не была отравлена? Я-то ведь готов был помочь ей, если бы ее действительно отравили. А теперь мне не разрешили принять мой вполне заслуженный гонорар! О Гален! О Гиппократ! Вот каковы судьбы докторской шапочки и красной мантии! Frustra fatigamus remediis aegros. {Втуне докучаем больным лекарствами (лат.).} Он вытер глаза, шагнул на планшир, и лодка, отчалившая от берега, весело поплыла по глади озера, слегка взволнованной летним ветром. Глава XXXIII Смерть далека? О нет, всегда вблизи Она копье подъемлет роковое: Здорового - на дне бокала ждет, С больным - у ложа наг