нимая рассказу: - И теперь, друзья мои, вы видите перед собой самого несчастного отца во всей Шотландии. Помогите мне, джентльмены, посоветуйте что-нибудь, мистер Рэтклиф. Этот неожиданно свалившийся на меня удар совершенно лишил меня способности действовать и соображать. - Возьмем лошадей, кликнем своих людей, объездим всю округу и разыщем негодяев, - предложил сэр Фредерик. - Неужели, - многозначительно проговорил Рэтклиф, - вы никого не подозреваете в том, что у него был какой-то повод для совершения столь странного преступления? Сейчас не рыцарские времена, и девушек не похищают ради их красоты. - Боюсь, - сказал мистер Вир, - что я слишком хорошо знаю причины этого странного происшествия. Прочитайте-ка это письмо. Мисс Айлдертон не постеснялась отправить его из моего дома молодому Эрнсклифу, которого я имею наследственное право считать врагом нашей семьи. Вы видите, что она пишет ему, как человек, посвященный в тайну его любви к моей дочери, которую он даже не считает нужным скрывать, и сообщает ему, что она готова всячески помочь ему в достижении его цели, и более того - что в гарнизоне замка у него есть друг, который сослужит ему еще более полезную службу. Обратите особое внимание на написанные карандашом строчки, мистер Рэтклиф, где эта назойливая девчонка советует действовать решительно и уверяет, что его ухаживания увенчаются успехом, стоит только девушке оказаться за пределами земель баронов Эллисло. - И это романтическое письмо некоей крайне романтической молодой особы, - заметил Рэтклиф, - заставляет вас, мистер Вир, утверждать, что молодой Эрнсклиф насильно увез вашу дочь, совершив тем самым тяжкое преступление, и что якобы для него оказалось вполне достаточно совета и заверений мисс Люси Айлдертон? - Но что же я могу еще предположить? - сказал Эллисло. - Да, что еще вы можете предположить? - вмешался сэр Фредерик. - Или кто еще мог иметь какие-нибудь мотивы для совершения подобного преступления? - Если таким образом пытаться искать виновного, - возразил спокойно мистер Рэтклиф, - то легко можно указать на лиц, которым такое преступление было бы еще более выгодным и у которых тоже нашлось бы достаточно мотивов для того, чтобы способствовать ему. Можно предположить, что кому-то показалось желательным увезти мисс Вир в такое место, где можно было бы воздействовать на нее в определенном отношении гораздо сильнее, чем под крышей замка Эллисло. Что скажет сэр Фредерик Лэнгли о таком предположении? - Я заявляю, - отвечал тот, - что если мистеру Виру угодно мириться с вольностями, допускаемыми мистером Рэтклифом и совершенно несовместимыми с его положением в обществе, то это его дело; но я никому не позволю безнаказанно делать подобные намеки в отношении меня. - А я заявляю, - воскликнул юный Маршал из Маршал-Уэллса, который тоже гостил в замке, - я заявляю, что вы все с ума сошли: стоите и переругиваетесь между собой, вместо того чтобы помчаться в погоню за негодяями. - Я уже отправил слуг по наиболее вероятному направлению, - сказал мистер Вир. - Если вы окажете мне честь сопровождать меня, мы присоединимся к поискам. Предприятие это закончилось полным провалом, возможно потому, что Эллисло направил погоню к замку Эрнсклифа, исходя из предположения, что его владелец окажется виновником совершенного насилия. Таким образом отряд двинулся в направлении, прямо противоположном тому, в котором ускакали похитители. К вечеру все вернулись обратно, измученные и злые. Тем временем в замок прибыли новые гости; однако после того, как им рассказали об утрате, только что понесенной владельцем замка, и они выразили свое удивление и соболезнование по этому поводу, все тут же о ней забыли, углубившись в обсуждение политических интриг, которые уже дошли до состояния кризиса и с минуты на минуту могли привести к взрыву. Несколько джентльменов, принимавших участие в совете, были католиками и все без исключения - убежденными якобитами. Каждый был полон самых радужных надежд в связи с ожидавшимся со дня на день вторжением монархистов из Франции. Шотландия была скорее готова приветствовать это событие, чем сопротивляться ему, ибо в стране не было боеспособных гарнизонов и крепостей, а среди населения росло число недовольных. Рэтклиф, которого никто не приглашал присутствовать при дебатах по всем этим вопросам и который сам не проявлял к ним ни малейшего интереса, ушел к себе. Мисс Айлдертон была подвергнута чему-то вроде почетного заключения - "до тех пор, пока, - по выражению мистера Вира, - не представится случай отправить ее домой, к отцу". Такой случай представился на следующий же день. Слуги и домочадцы не переставали удивляться тому, что странное нападение на мисс Вир и ее исчезновение были так быстро забыты всеми в замке. Они и не подозревали, что там, кто больше всего был заинтересован в судьбе девушки, были хорошо известны и причины ее похищения и то место, куда ее отвезли; что касается прочих, то в тревожное и смутное время, предшествовавшее возникновению заговора, их мало волновало все, что не было непосредственно связано с их собственными интригами. Глава XII Скачите вы - направо, Вы - налево. Где нам искать ее? На следующий день поиски были возобновлены (возможно, только для вида), но оказались они столь же безуспешными. Вечером отряд возвращался в Эллисло. - Уму непостижимо, - сказал Рэтклифу Маршал, - как это четыре всадника со своей пленницей могли проехать по местности, не оставив после себя никаких следов. Можно подумать, что они пролетели по воздуху или провалились сквозь землю. - Люди, - отвечал Рэтклиф, - часто узнают о том, что _есть_, после того, как обнаружат то, чего _нет_. Мы обрыскали все дороги и тропинки, идущие от замка во всевозможных направлениях, за исключением одной извилистой и заросшей тропинки, которая ведет на юг по Уэстберну через трясину. - Но почему же мы ее не осмотрели? - спросил Маршал. - О, этот вопрос вам лучше задать мистеру Виру, - сухо ответил его собеседник. - Так я задам его немедленно, - заявил Маршал. - Мне сказали, сэр, - обратился он к мистеру Виру, - что имеется тропинка, которую мы еще не осмотрели. Она ведет в Уэстбернфлет. - О, - сказал со смехом сэр Фредерик, - мы хорошо знаем владельца Уэстбернфлета: он - сорвиголова и не очень-то отличает свое добро от имущества соседей, но при всем том он человек, честно придерживающийся определенных принципов. Он не тронет ничего, что принадлежит Эллисло. - Кроме того, - сказал мистер Вир, загадочно улыбаясь, - вчера вечером у него было достаточно хлопот. Вы слышали, что у молодого Элиота, владельца Хэйфута, сожгли дом и угнали весь скот? И все потому, что он отказался присоединиться к честным людям, которые собираются выступить в защиту короля. Все обменялись улыбками, как будто услышали о некоем славном событии, благоприятствовавшем их собственным планам. - И тем не менее, - не унимался Маршал, - мы должны поехать и в этом направлении, иначе мы не выполним до конца своего долга. Поскольку против этого предложения нечего было возразить, отряд повернул в сторону Уэстбернфлета. Однако они не успели далеко отъехать, как послышался лошадиный топот и показались несколько всадников, двигавшихся им навстречу. - Это же Эрнсклиф, - воскликнул Маршал, - хорошо знаю его гнедого скакуна со звездой на лбу. - И с ним моя дочь! - гневно воскликнул мистер Вир. - Кто назовет теперь вздорными или пустыми мои подозрения? Джентльмены, друзья, призываю вас: с оружием в руках помогите мне вернуть дочь! Он обнажил шпагу; сэр Фредерик и некоторые его приверженцы последовали его примеру и приготовились атаковать встречный отряд. Но большинство остановилось в нерешительности. - Они же приближаются мирно и без всяких враждебных намерений, - заявил Маршал-Уэллс. - Давайте послушаем, как они сами объяснят это загадочное происшествие. Если мисс Вир подверглась хотя бы малейшему оскорблению или как-нибудь пострадала от рук Эрнсклифа, я первый отомщу за нее. Но сначала выслушаем, что они скажут. - Вы обижаете меня своими подозрениями, Маршал, - продолжал Вир. - От кого другого, но от вас я этого не ожидал. - Вы вредите самому себе, непременно желая прибегнуть к насилию, хотя в этом вас можно легко извинить. Он проехал немного вперед и громко крикнул: - Мистер Эрнсклиф, стойте! Впрочем, вам и мисс Вир лучше выехать нам навстречу. Вас обвиняют в том, что вы похитили эту девушку из отцовского дома, и все мы с оружием в руках готовы пролить кровь, чтобы вернуть ее и по справедливости наказать тех, кто причинил ей зло. - Я действовал из тех же самых побуждений, мистер Маршал, - отвечал Эрнсклиф, - когда сегодня утром освободил ее из темницы, в которой она томилась. А сейчас я сопровождаю ее обратно в замок Эллисло. - Так ли это, мисс Вир? - спросил Маршал. - Да, да, - поспешно ответила Изабелла, - ради бога, уберите свои шпаги. Клянусь всем, что есть у меня святого, меня похитили бандиты - люди, которых я видела впервые в жизни, и только вмешательство этого джентльмена вернуло мне свободу. - Кто же, однако, и с какой целью сделал это? - недоумевал Маршал. - А вы не узнали место, в которое вас увезли? Эрнсклиф, где вы нашли девушку? Прежде чем тот успел ответить, Эллисло выехал вперед и, вложив шпагу в ножны, прервал их разговор. - Когда мне станет точно известно, - сказал он, - чем именно я обязан Эрнсклифу, он может соответственно рассчитывать на мою признательность. А пока, - продолжал он, беря лошадь мисс Вир за узду, - пока я благодарю его за то, что он вернул дочь тому, кто по праву крови является ее естественным защитником. Эрнсклиф не менее высокомерно и угрюмо кивнул в ответ, а Эллисло, проехав с дочерью немного назад по дороге, ведущей к замку, вступил с нею в разговор, настолько оживленный, что остальные члены отряда сочли неудобным следовать сразу же за ними. Между тем Эрнсклиф, обратившись к спутникам Эллисло, сказал им на прощанье: - Хотя я не совершил ничего предосудительного, мне кажется, что мистер Вир полагает, будто я принимал какое-то участие в насильственном похищении его дочери. Я прошу вас, джентльмены, принять во внимание, что я категорически отвергаю это оскорбительное подозрение. Я готов простить самого мистера Вира, которого отцовские чувства могли в такой момент ввести в заблуждение, но если кто-нибудь еще из джентльменов (здесь он посмотрел в упор на сэра Фредерика Лэнгли) считает недостаточным мое слово, а также свидетельство мисс Вир и моих друзей, сопровождающих меня, то я буду счастлив, только счастлив, опровергнуть обвинение, как это подобает человеку, почитающему свою честь дороже жизни. - А я выйду вместе с ним, - заявил Саймон Хэкбери, - и возьму на себя любых двух из вас, будь они знатного или простого происхождения, лэрды или крестьяне, - мне на это наплевать. - Кто этот мужлан, - спросил сэр Фредерик Лэнгли, - и почему он вмешивается в ссору джентльменов? - Я из Верхнего Тевиота, - сказал Саймон, - и я завожу ссоры с кем хочу, кроме короля или моего собственного лэрда. - Полно, полно, - сказал Маршал, - довольно ссор. Мистер Эрнсклиф, хотя наши взгляды во многом различны и мы можем оказаться противниками и даже врагами, однако, если так случится, мы, надо надеяться, не запятнаем своего честного имени и не потеряем уважения друг к другу. Я верю в то, что вы настолько же непричастны к этому делу, как и я сам. И ручаюсь, что мой кузен Эллисло, как только он после всех этих неожиданных событий обретет способность здраво рассуждать, самым подобающим образом признает всю важность услуги, которую вы оказали ему сегодня. - Самая возможность оказать услугу вашему кузену уже достаточная награда. До свидания, джентльмены, - продолжал Эрнсклиф. - Я вижу, большинство из вас уже отправилось к замку. Учтиво поклонившись Маршалу и небрежно кивнув остальным, Эрнсклиф повернул коня и направился в Хейфут, чтобы обсудить с Хобби Элиотом дальнейшие шаги для розысков его невесты, о возвращении которой он еще не знал. - Каков, а? - воскликнул Маршал. - Право, он славный и храбрый малый! Хотел бы я повстречаться с ним на зеленом поле. В колледже меня считали почти равным ему на рапирах; интересно, как бы у нас получилось на шпагах? - По-моему, - заметил сэр Фредерик, - мы поступили очень неправильно, что позволили ему и его людям уехать, не отобрав у них оружия. Такой ловкий молодой человек, пожалуй, соберет под своей командой немало вигов. - Стыдитесь, сэр Фредерик! - воскликнул Маршал. - Неужели вы думаете, что Эллисло согласится запятнать себя, допустив насилие над Эрнсклифом, когда тот вступил в его владения для того, чтобы вернуть ему дочь? И даже если бы Эллисло разделял ваши настроения, неужели вы думаете, что я и другие джентльмены опозорим себя, согласившись помогать вам в таком деле? Нет и еще раз нет! Честь и родная Шотландия превыше всего! Когда засверкают мечи, я буду в первых рядах, но пока они в ножнах, давайте вести себя как подобает джентльменам и добрым соседям. Вскоре они прибыли в замок, где Эллисло, опередивший их на несколько минут, встретил их во дворе. - Как чувствует себя мисс Вир? Узнали вы, почему ее похитили? - поспешно спросил Маршал. - Она очень утомлена и ушла к себе. Вряд ли она сможет пролить свет на это приключение, пока не придет в себя, - ответил ее отец. - Мы оба очень признательны вам, Маршал, и всем нашим друзьям за вашу заботу. Но на время мои отцовские чувства должны умолкнуть и уступить место чувствам патриота. Вы знаете, что сегодня мы должны принять окончательное решение: время не ждет, наши друзья все прибывают, и я пригласил в замок не только дворян, но и многих из их людей, которые нам неизбежно понадобятся. А у нас едва хватит времени, чтобы подготовиться к их встрече. Просмотрите-ка эти списки, Марши (таким прозвищем окрестили Маршала-Уэллса друзья). А вы, сэр Фредерик, прочтите эти письма из Лотиана и Западной Шотландии. Урожай созрел, и нам остается только кликнуть жнецов. - Приветствую это от всей души, - сказал Mapшал. - Чем больше шума, тем веселее охота. У сэра Фредерика был угрюмый и озабоченный вид. - Пойдемте со мною, мой дорогой друг, - сказал Эллисло помрачневшему баронету, - мне нужно сказать вам по секрету кое-что, чем вы останетесь довольны. Они вошли в дом, оставив Рэтклифа и Маршала во дворе. - Итак, - сказал Рэтклиф, - люди ваших политических убеждений настолько уверены в падении теперешнего правительства, что даже не считают нужным скрывать свое участие в заговоре, - Может быть, мистер Рэтклиф, - отвечал Маршал, - действия и настроения ваших друзей и нуждаются в том, чтобы их скрывали, а мне больше по душе то, что мы можем действовать открыто. - А ведь вы, - продолжал Рэтклиф, - несмотря на ваши врожденные недостатки: легкомыслие и горячность (простите, мистер Маршал, но я прямой человек), обладаете природным здравым умо-м и благоприобретенными знаниями; так неужели вы настолько одурели, что позволили втянуть себя в это отчаянное предприятие? Как чувствует себя ваша голова, когда вы принимаете участие в этих опасных совещаниях? - Не так крепко на плечах, - ответил Маршал, - как в тех случаях, когда я веду беседу о псовой или соколиной охоте. Я не обладаю хладнокровием моего кузена Эллисло, который говорит о государственной измене, будто читает детские стишки, и когда теряет, а потом находит свою очаровательную дочку, то выказывает при этом меньше чувства, чем я, потеряв щенка своей борзой. Мой характер далеко не столь закален, а моя ненависть к правительству не столь велика, чтобы ослепить меня и заставить забыть об опасности нашего предприятия. - Тогда почему же вы идете на этот риск? - Почему? Я всем сердцем предан бедному изгнаннику королю, да и мой отец когда-то принимал участие в деле при Килликрэнки. Кроме того, у меня свои счеты с придворными из объединенного правительства, с теми, кто продал прежнюю независимую Шотландию. - И ради этих призрачных целей, - возразил его наставник, - вы готовы ввергнуть родину в пучину войны и подвергнуть себя опасности? - Я готов? Что вы! Просто чему быть - того не миновать. А опасность - что ж, лучше встретиться с нею завтра, чем через месяц. А то, что она пожалует, в этом я не сомневаюсь. И, как говорят в народе, чем скорее, тем лучше. На то и дана молодость. Что касается риска быть повешенным, то, выражаясь словами сэра Джона Фальстафа, я на виселице буду выглядеть не хуже, чем любой другой. Помните конец старой баллады? Так весело, отчаянно Шел к виселице он, В последний час в последний пляс Пустился Макферсон. {*} {* Перевод С. Маршака.} - Мистер Маршал, мне вас жаль, - сказал его суровый советчик. - Я очень признателен вам, мистер Рэтклиф, но я не хотел бы, чтобы вы судили о нашем деле по тем оправданиям, которые я сам для него нахожу. В нем участвуют головы поумнее моей. - И более умные головы, чем ваша, могут с равным успехом полететь с плеч, - сказал Рэтклиф предостерегающим тоном. - Все может быть, но важно, чтоб на сердце было всегда легко. И, дабы от ваших увещаний у меня не стало тяжело на сердце, давайте пока расстанемся, мистер Рэтклиф, а за обедом вы увидите, что мрачные предчувствия не отняли у меня аппетита. Глава XIII ...Чтоб скрасить облик мятежа нарядом, Приятным взору легковерных дурней Иль бедняков, обиженных судьбою, Которые чуть что - сбегутся в кучу И разевают рты... "Генрих IV", ч. II В этот важный день в замке Эллисло деятельно готовились к приему гостей. Собраться должны были не только окрестные дворяне, примкнувшие к якобитам, но также многие из недовольных рангом пониже, которые решили принять участие в рискованном предприятии, побуждаемые к этому либо превратностями судьбы, либо любовью к смене впечатлений, негодованием против Англии, либо любым другим из многочисленных обстоятельств, разжигавших в то время страсти. Людей именитых и состоятельных было немного, ибо почти все крупные землевладельцы держались в стороне, а большинство мелкопоместных дворян и иоменов были пресвитерианами и поэтому, как бы неприязненно они ни относились к объединенному правительству, участвовать в якобитском заговоре не хотели. Однако среди гостей было несколько богатых джентльменов, поддерживавших заговор из семейных традиций, или религиозных побуждений, или же попросту разделявших честолюбивые планы Эллисло. Было также несколько горячих молодых людей, подобных Маршалу, жаждавших прославиться, приняв участие в опасном заговоре, который, как они надеялись, вернет независимость их родине. Среди прочих было тут и немало отчаянных людей из низших слоев, готовых в любой момент поднять восстание в этой части страны. Несколько позже, в 1715 году, они снова восстали под предводительством Форстера и Дервентуотера, причем отряд Дугласа, дварянина из пограничной области, почти целиком состоял из флибустьеров, среди которых немаловажную роль играл пресловутый "Счастливчик". Мы считаем необходимым упомянуть все эти детали, как характерные только для тех мест, где происходит действие нашего рассказа; в других частях страны якобитская партия, разумеется, представляла собою куда более грозную силу и состояла из более уважаемых личностей. В просторном зале замка Эллисло был накрыт длинный стол. Все здесь сохранилось примерно в том же виде, в каком было и сто лет назад: полутемный зал, пересеченный ребрами сводчатых арок, выложенных из больших отесанных камней, тянулся во всю длину замка; в центре свода каждой из арок находились высеченные из того же камня изображения голов фантастических существ, созданных воображением готического мастера, которые ухмылялись, хмурились или скалили клыки на сидящих внизу гостей. Пиршественный зал освещался с двух сторон длинными узкими окнами с мутными цветными стеклами, едва пропускавшими тусклые и обесцвеченные лучи солнца. Над креслом, в котором восседал Эллисло, развевалось знамя, захваченное, согласно преданию, у англичан в битве при Сарке. Сейчас его на- значение состояло в том, чтобы поднимать дух гостей, напоминая им о былых победах над соседями. Сам Эллисло, лицо которого, несмотря на суровое и зловещее выражение, вполне можно было назвать красивым, оделся ради такого случая с особой тщательностью и являл собой импозантную фигуру: он выглядел настоящим феодальным бароном прежних времен. Справа от него поместился сэр Фредерик Лэнгли, слева - Маршал из Маршал-Уэллса. Именитые джентльмены со своими сыновьями, братьями и племянниками сидели во главе стола; среди них был и мистер Рэтклиф. Ниже солонки, массивной серебряной посудины, занимавшей середину стола, сидели все sine nomine turba {Без имени (лат.).} - люди, тщеславию которых льстило уже одно то, что они вообще приглашены в подобное общество, в то время как различие, соблюдаемое в их размещении, щекотало самолюбие тех, что стояли выше их по положению. Насколько невзыскательно выбирали гостей для "нижней палаты" можно было заключить хотя бы по тому, что среди них находился Уилли Уэстбернфлет. Наглость этого субъекта, который без зазрения совести явился в дом джентльмена, коему он только что нанес столь вопиющее оскорбление, можно было объяснить лишь его уверенностью в том, что его роль в деле похищения мисс Вир "оставалась тайной, которую ни она сама, ни ее отец не намеревались разглашать. Этому многочисленному и разношерстному сборищу был подан обед, состоявший отнюдь не из отборных деликатесов, как принято писать в газетах, но из блюд сытных, прекрасно приготовленных и настолько обильных, что от них ломился стол. Однако ни вкусная еда, ни возлияния не вызвали сначала особого веселья. Гости, сидевшие на нижнем конце стола, в течение некоторого времени смущались от сознания того, что они являются участниками столь высокого собрания. Их чувства можно сравнить с тем трепетом, который, как рассказывает приходский священник П. П., овладел им в тот момент, когда он в первый раз запел псалом в присутствии столь знатных особ, как мудрый судья Фримен, почтенная леди Джоунз и великий сэр Томас Труби. Однако под влиянием возбудителей веселья, которые подавались в неограниченном количестве и столь же неумеренно поглощались гостями более низкого происхождения, церемонный холодок вскоре прошел. Языки развязались, и гости стали шумными, даже крикливыми в своем веселье. Но ни бренди, ни изысканные вина не могли поднять настроение тех, кто занимал места во главе пиршественного стола. Все они испытывали неприятное чувство, охватывающее людей, когда им приходится принимать отчаянное решение при обстоятельствах, в которых одинаково трудно и идти вперед и отступать. Зиявшая перед ними пропасть выглядела все страшней по мере того, как они к ней приближались, и каждый с замиранием сердца ожидал, чтобы кто-нибудь из его сообщников показал пример, первым ринувшись вниз. Их душевное смятение и нежелание идти вперед проявлялись по-разному, в зависимости от привычек и характеров этих людей. Одни выглядели угрюмыми, другие глупыми, третьи с мрачным предчувствием взирали на пустые стулья в верхнем конце стола, предназначавшиеся для членов заговора, благоразумие которых взяло верх над политическим рвением и побудило их в самый критический момент не явиться на это совещание; и, наконец, четвертые сидели, взвешивая и сопоставляя звания и перспективы тех, кто присутствовал и отсутствовал на пиршестве. Сэр Фредерик Лэнгли угрюмо молчал, явно чем-то недовольный. Сам Эллисло сделал несколько неуклюжих попыток поднять настроение собравшихся, чем ясно показал, что он был в дурном расположении духа. Рэтклиф наблюдал за происходящим с хладнокровием зоркого, но равнодушного зрителя. Один лишь Маршал с присущим ему бездумным весельем ел, пил, смеялся, шутил и, казалось, находил удовольствие даже в самом замешательстве гостей. - Куда улетучилась сегодня наша замечательная храбрость? - воскликнул он. - Можно подумать, что мы собрались на похороны, где ближайшие родственники говорят только шепотом, а наемные плакальщики и челядь (он глянул на нижнюю половину стола) пьют и радуются! Эллисло, не пора ли приступить к выносу тела? Что вы приуныли, старина? И почему увяли радужные надежды рыцаря из Лэнгли-дейла? - Вы совсем с ума сошли, - сказал Эллисло. - Посмотрите, сколько человек еще не явилось. - Ну и что же, - молвил в ответ Маршал, - разве вы раньше не знали, что половина людей на свете больше болтает, чем действует? Меня радует уже то, что за столом сидят две трети наших друзей, хотя добрая половина из них, сдается мне, пришла, чтобы в худшем случае урвать хотя бы обед. - С побережья нет никаких известий, подтверждающих высадку короля, - промолвил другой гость приглушенным и срывающимся шепотом, который свидетельствовал о его нерешительности. - И ни строчки от графа Д***. Ни одного джентльмена с южной стороны границы, - сказал третий. - Кто это ждет помощи из Англии? - воскликнул Маршал напыщенным тоном театрального героя. Кузен мой, Эллисло? Нет, мой кузен, Коль суждено нам пасть... - Ради бога, - взмолился Эллисло, - хоть сейчас избавьте нас от своих глупостей. - Ну что ж, хорошо, - ответил тот, - тогда вместо глупостей дарую вам свою мудрость, какова бы она ни была. Если мы и выступили как дураки, давайте же не будем отступать как трусы. Мы уже натворили достаточно, чтобы навлечь на себя подозрение и мщение правительства. Так нечего сдаваться, пока мы не сделали хоть что-нибудь, чтобы их заслужить. Ну что? Неужели никто не хочет произнести тост? Тогда я покажу пример. Поднявшись с места, он наполнил пивной бокал до краев красным вином и жестом предложил всем последовать его примеру и встать. Все повиновались - более именитые гости несколько неохотно, другие - с энтузиазмом. - Итак, друзья, я провозглашаю главный тост сегодняшнего дня: за независимость Шотландии и за здоровье нашего законного монарха, короля Иакова Восьмого, высадившегося в Лотиане и, как я полагаю, уже захватившего свою старинную столицу! Он осушил бокал до дна и швырнул его через плечо. - Пусть никогда, - заявил он, - менее достойный тост не осквернит его! Все последовали его примеру и под звон разбивающегося стекла и громкие выкрики поклялись сражаться и умереть за политические идеалы, провозглашенные в тосте. - Вы сделали первый шаг при свидетелях, - шепнул Эллисло Маршалу, - однако, я полагаю, это даже к лучшему. Так или иначе, мы не сможем теперь отступить от намеченного пути. Только один человек (он устремил взгляд на Рэтклифа) отказался поддержать тост, но к этому мы еще вернемся позже. Поднявшись, он обратился к собравшимся с горячей речью, обличавшей правительство и его мероприятия; в особенности он обрушился на договор об унии с Англией, который, по его утверждению, лишил Шотландию независимости, свободы торговли и чести, опутал ее цепями рабства и бросил к ногам соперника, против посягательств которого она в течение стольких лет с честью защищала свои права, преодолевая огромные опасности и проливая реки крови. Вопрос был жгучий, и он нашел живой отклик у всех присутствующих. - Наша торговля пришла в полный упадок, - отозвался с другого края стола старый Джон Рукасл, джедбергский контрабандист. - В сельском хозяйстве застой, - сказал лэрд Броукен-Герт-Флоу, на землях которого с сотворения мира не росло ничего, кроме вереска и черники. - Каленым железом выжигают нашу веру, - сказал прыщеватый пастор епископального молитвенного дома в Кирк-Уистле. - Чего доброго, скоро мы не посмеем ни подстрелить оленя, ни поцеловать девушку без разрешения совета старейшин или церковного казначея, - заметил Маршал-Уэллс. - Ни распить четверть бренди морозным утром без разрешения акцизного, - подхватил контрабандист. - Ни выехать в горы темной ночью, - воскликнул Уэстбернфлет, - не спросив разрешения у молодого Эрнсклифа или у мирового судьи, пляшущего под дудку англичан! Ведь были же золотые денечки на границе, когда ни миром, ни правосудием там и не пахло! - Вспомним, сколько зла нам причинили в Дарьене и Гленко, - продолжал Эллисло, - и возьмемся за оружие, дабы защитить наши права, наше состояние, нашу жизнь и наши семьи. - Отстоим истинно епископальное посвящение в духовный сан, без коего немыслимо законное духовенство, - добавил священнослужитель. - Положим конец пиратским налетам Грина и других английских грабителей на наши суда, ведущие торговлю с Индией, - сказал Уильям Уиллисон, бессменный шкипер и один из совладельцев брига, ежегодно совершавшего четыре рейса между Кокпулом и Уайтхэвеном. - Помните об исконных свободах! - вставил Маршал. Ему, казалось, доставляло удовольствие подогревать энтузиазм, который он сам вызвал; он напоминал озорного мальчишку, который, открыв шлюз в мельничной плотине, наслаждается грохотом приведенных им в движение колес и ни на минуту не задумывается о несчастьях? которые это может вызвать. - Помните о свободах! - повторил он. - К черту гнет, поземельный налог, пресвитерианских попов и память о старом Уилли, которому мы обязаны всем этим! - Будь проклят акцизник! - вторил ему старый Джон Рукасл. - Я зарублю его своей собственной рукой! - Долой судью и констебля, - снова заговорил Уэстбернфлет. - Я сегодня же всажу в каждого из них по пуле! - Итак, - сказал Эллисло, - все согласны с тем, что мириться долее с существующими порядками нельзя. - Согласны, все до одного! - отвечали гости. - Не совсем так, - сказал мистер Рэтклиф, - ибо, не надеясь утихомирить столь бурные страсти, я, тем не менее, позволю себе заметить, если мнение одного из присутствующих что-нибудь значит, что согласен далеко не со всеми жалобами на существующие порядки и решительно протестую против безумных мер, с помощью которых вы предлагаете их исправить. Мне кажется, что многое было высказано здесь сгоряча или, может быть, ради шутки. Однако есть такие шутки, которые близки к правде; и вы не должны забывать, джентльмены, что стены имеют уши. - У стен могут быть уши, - возразил Эллисло, взирая на Рэтклифа со злобным и торжествующим видом, - но некий домашний шпион, мистер Рэтклиф, скоро лишится своих ушей, если посмеет оставаться долее в семье, которой он непрошено навязал себя, где он вел себя нахально и самонадеянно и откуда его выставят, как опозорившегося мошенника, если только он сам не уберется восвояси. - Мистер Вир, - возразил Рэтклиф со спокойным презрением, - я вполне отдаю себе отчет в том, что с того самого момента, когда мое присутствие станет ненужным для вас, - а это неизбежно в связи с тем рискованным предприятием, на которое вы пускаетесь, - мое дальнейшее пребывание здесь станет небезопасным, поскольку вы и раньше едва терпели меня. Но одно определенное обстоятельство послужит мне защитой, - и довольно надежной, - ибо вы, безусловно, не захотите, чтобы я рассказал этим джентльменам и людям чести о тех исключительных обстоятельствах, которые в прошлом связали мою судьбу с вашей. В остальном я только рад, что наши отношения кончились. Я полагаю также, что мистер Маршал и другие джентльмены гарантируют неприкосновенность моих ушей, а главное горла (опасаться за него у меня больше оснований) в течение этой ночи. Я уеду из замка не раньше завтрашнего утра. - Быть по-вашему, - молвил в ответ мистер Вир, - и можете быть покойны: я не причиню вам зла, потому что это ниже моего достоинства, а совсем не потому, что боюсь раскрытия каких-то там семейных тайн, хотя ради вашей собственной безопасности я очень не советую вам этого делать. Ваши услуги и посредничество теряют всякое значение для человека, который рискует всем. В борьбе, которая нам предстоит, мы либо обретем законные права, либо у нас несправедливо отберут все, что мы имеем. Прощайте, сэр. Рэтклиф поднялся и кинул на Вира взгляд, от которого тому стало не по себе; затем он поклонился окружающим и вышел из комнаты. Этот разговор произвел на многих неприятное впечатление, но Эллисло поспешил его рассеять, приступив к деловым переговорам. После поспешного совещания было решено немедленно начать восстание. Эллисло, Маршал и сэр Фредерик Лэнгли были выбраны руководителями и облечены всей полнотою власти. Условились о месте, где все должны были встретиться рано поутру на следующий день, причем каждый обещал привести с собой всех своих друзей и всех преданных общему делу людей, которых сможет собрать. Часть гостей уехала, с тем чтобы заняться необходимыми приготовлениями, а Эллисло извинился перед оставшимися, которые вместе с Уэстбернфлетом и старым контрабандистом продолжали прикладываться к бутылке, за то, что вынужден встать из-за стола и уединиться вместе со своими помощниками, дабы трезво обсудить с ними положение вещей. Извинения были приняты с тем большей готовностью, что хозяин просил гостей продолжать отдавать дань напиткам, хранящимся в погребах замка. Оставшиеся за столом проводили ушедших громкими кликами и потом в течение всего вечера провозглашали хором здравицы в честь Вира, Лэнгли и особенно Маршала, каждый раз поднимая полные бокалы. Когда главные заговорщики очутились наедине, они с минуту смотрели друг на друга в замешательстве, которое придавало смуглому лицу сэра Фредерика недовольное и угрюмое выражение. Маршал первым нарушил молчание. Громко рассмеявшись, он сказал: - Итак, джентльмены, мы пустились в наше славное плавание - vogue la galere! {В путь, галера! (франц.).} - Вас мы можем поблагодарить за то, что корабль спущен на воду, - сказал Эллисло. - Верно, но не знаю, станете ли вы меня благодарить, - отвечал Маршал, - когда взглянете на это письмо, полученное мною как раз перед началом пиршества. Мой слуга сообщил, что его доставил человек, которого он никогда до этого не видел и который сразу же ускакал, велев ему передать его мне лично. Эллисло нетерпеливо распечатал письмо и прочел вслух следующее: Эдинбург Уважаемый сэр! Будучи бесконечно обязанным вашей семье и узнав, что вы являетесь членом компании смельчаков, ведущей дела торгового дома "Джеймс и Кo", находившегося одно время в Лондоне, а ныне переехавшего в Дюнкерк, я считаю своим долгом своевременно известить вас лично, что ожидаемые вами корабли были отогнаны от берега вместе со всем своим товаром и не имели возможности даже начать разгрузку. Ваши партнеры в западной части страны приняли решение не поддерживать больше вашу фирму, так как она неизбежно должна обанкротиться. Надеюсь, что вы воспользуетесь этими своевременными сведениями, чтобы принять все необходимые меры для своей собственной безопасности. Остаюсь вашим покорным слугой Никто Безымянный Ролфу Маршалу из Маршал-Уэллса. Срочно, в собственные руки. После прочтения письма у сэра Фредерика отвисла челюсть и лицо страшно помрачнело, а Эллисло воскликнул: - Помилуйте, но ведь это же выбивает почву у нас из-под ног! Если верить этому проклятому письму и англичане действительно отогнали французский флот с королем на борту, то в каком мы-то оказываемся положении! - Полагаю, что в том же самом, в каком были утром, - сказал Маршал, снова расхохотавшись. - Извините меня, но ваше веселое настроение крайне неуместно, мистер Маршал. Сегодня утром мы еще не приняли на себя публичных обязательств, а теперь мы связали себя обещаниями. С вашей стороны было просто безумием допустить это, имея в кармане письмо с известием о том, что все наше пред* приятие обречено на провал. - Вот-вот, я так и думал, что вы это скажете. Но, во-первых, мой доброжелатель Никто Безымянный вместе с его письмом может оказаться сплошной выдумкой. А, главное, мне надоела вся эта канитель, когда люди ничего не делают, а лишь принимают смелые решения за рюмкой вина и к утру благополучно о них забывают. В настоящий момент правительство не располагает ни войсками, ни боеприпасами; пройдет несколько недель, и у него будет и то и другое. В настоящий момент страна горит возмущением против правительства; пройдет несколько недель, и этот первый пыл превратится в рождественский мороз: его погасит людской эгоизм, равнодушие и страх - они начинают проявляться уже сейчас. Поэтому я решил рискнуть и сделал так, чтобы вы зашли так же далеко, как и я сам. Окунуться нам всем не мешало, по мы увязли в болоте и теперь волей-неволей вынуждены будем выбираться из него. - Вы ошибаетесь в отношении одного из нас, мистер Маршал, - сказал сэр Фредерик Лэнгли. Дернув за звонок, он велел вошедшему слуге передать его собственным людям, чтобы те седлали лошадей. - Вы не должны уезжать, сэр Фредерик, - сказал Эллисло, - нам необходимо провести смотр наших сил. - Я уеду сегодня же, мистер Вир, - заявил сэр Фредерик, - и уже из дому сообщу вам о своих дальнейших намерениях. - Да, да, - воскликнул Маршал, - и одновременно пошлете конный отряд из Карлайла с приказом нас арестовать. Послушайте, сэр Фредерик, я со своей стороны не допущу, чтобы меня оставляли в беде или тем более предали. Если вы и уедете из замка Эллисло сегодня, то только перешагнув через мой труп. - Стыдитесь, Маршал, - сказал мистер Вир, - не делайте поспешных выводов. Вы неправильно истолковали намерения нашего друга. Я уверен, что сэр Фредерик просто пошутил: он слишком благородный человек, чтобы помышлять о выходе из наших рядов. Впрочем, он все равно не смог бы это сделать, памятуя об имеющихся у нас неоспоримых доказательствах его поддержки наших планов и его активного содействия в их осуществлении. Кроме того, он не может не отдавать себе отчета в том, что в правительстве с готовностью прислушаются к первой вести о готовящемся мятеже, и если встанет вопрос о том, кто сможет донести первым, то мы легко можем опередить его на несколько часов. - Говорите "я", а не "мы", коли речь зашла о первенстве в соревновании на предательство. Что касается меня, то моя лошадь не будет участвовать в скачках на такой приз, - заявил Маршал, а затем пробормотал сквозь зубы: - Вот и положись на таких компаньонов, когда на карту поставлена жизнь. - Не пытайтесь меня запугать. Я поступлю так, как считаю нужным, - сказал сэр Фредерик, - и прежде всего уеду из Эллисло. Какой мне смысл держать слово перед человеком (здесь он глянул на Вира), который не сдержал своего слова передо мной. - Но в чем же, - спросил Эллисло, делая знак рукой своему неугомонному родичу, чтобы тот молчал, - в чем обманул я ваши надежды? - В сугубо личном и чрезвычайно щекотливом вопросе: вы изволили пренебречь предполагавшимся союзом между мною и вашей дочерью, между тем как отлично знали, что он должен явиться залогом нашего совместного политического выступления. Это похищение и возвращение мисс Вир, холодный прием, который я от нее получаю, извинения, которыми вы стараетесь загладить дело, - все это, по-моему, лишь уловки с вашей стороны. С их помощью вы хотите удержать в своих руках владения, принадлежащие ей по праву, а тем временем использовать меня в качестве послушного орудия в вашей безрассудной авантюре, все время подогревая во мне надежду обещаниями, которых вы отнюдь не собираетесь выполнять. - Сэр Фредерик, заверяю вас именем всего, что для меня свято... - Я не стану слушать ваши заверения. Довольно водить меня за нос, - отвечал сэр Фредерик. - Вы же прекрасно понимаете, что если покинете нас, - сказал Эллисло, - то неизбежно погибнете сами и погубите нас. Наше единственное спасение в том, чтобы держаться вместе. - Предоставьте мне самому заботиться о своем спасении, - возразил дворянин. - Даже если то, что вы говорите, правда, я предпочту погибнуть, но не позволю больше дурачить себя. - Неужели ничто, никакие гарантии не смогут убедить вас в моей искренности? - с тревогой спросил Эллисло. - Еще утром я отвергнул бы ваши несправедливые подозрения, сочтя их за оскорбление, но в нашем теперешнем положении... - Вы чувствуете, что вынуждены быть искренним, - закончил его мысль сэр Фредерик. - Если вы хотите, чтобы я поверил этому, есть только один путь убедить меня - пусть ваша дочь обвенчается со мной сегодня же вечером. - Так скоро? Невозможно! - отвечал Вир. - Подумайте о том, что она только что пережила, о подготовляемом нами выступлении... - Я не стану ничего слушать, кроме ее согласия на брак, данного перед алтарем. У вас в замке есть часовня, среди гостей находится доктор Хобблер. Сегодня вечером вы докажете верность своему слову, и мы снова вместе, душой и телом. Если же вы откажете мне сейчас, в момент, когда согласиться всецело в ваших интересах, - как смогу я доверять вам завтра, когда целиком свяжу свою судьбу с вашими планами и отступать будет уже поздно? - Должен ли я понимать дело так, что, стань вы моим зятем сегодня вечером, наша дружба возобновится? - Самым крепким, самым нерушимым образом, - отвечал сэр Фредерик. - В таком случае, - сказал Вир, - хотя то, что вы просите, несвоевременно, нетактично и несправедливо по отношению ко мне, тем не менее, сэр Фредерик, дайте мне вашу руку - моя дочь будет вашей женой. - Сегодня вечером? - Именно, сегодня вечером, - отвечал Эллисло, - до того, как часы пробьют полночь. - С ее согласия, надеюсь, - вмешался Маршал, - ибо предупреждаю вас обоих, джентльмены, что я не намерен наблюдать сложа руки, как совершают насилие над моей хорошенькой родственницей. - Черт бы побрал этого дерзкого юнца, - пробормотал Эллисло про себя и затем вслух добавил: - С ее согласия? Да за кого вы меня принимаете, Маршал, что считаете нужным вмешиваться, дабы защитить дочь от ее собственного отца? Поверьте она не имеет ничего против сэра Фредерика Лэнгли. - Вернее, она не против того, чтобы называться лэди Лэнгли! Действительно, многие женщины рассуждали бы так же на ее месте. Прошу прощения, но это неожиданное требование и ваша уступка заставили меня почувствовать за нее тревогу. - Меня смущает лишь внезапность предложения, - сказал Эллисло. - В случае, если она откажется выполнить мою волю, может быть сэр Фредерик примет во внимание... - Я ничего не намерен принимать во внимание, мистер Вир. Отдайте мне руку вашей дочери сегодня же вечером, или я уезжаю, пусть даже в полночь, - вот мой ультиматум. - Я принимаю его, - сказал Эллисло, - и оставляю вас обсуждать планы наших военных приготовлений, а пока пойду подготовить дочь к столь неожиданно изменившимся обстоятельствам. И с этими словами он вышел из комнаты. Глава XIV Жестокий рок! В мужья мне не Танкреда, А Осмонда надменного ведут! "Танкред и Сигизмунда" Мистер Вир, которого давняя привычка к притворству научила менять даже походку, шел по каменному коридору и затем по первому пролету лестницы, ведущей в покои мисс Вир, четким и твердым шагом человека, направляющегося по важному делу и нимало не сомневающегося в успешном его завершении. Но как только он обогнал своих спутников и они не могли его больше слышать, шаги его стали медленными и нерешительными, что вполне соответствовало владевшим им сомнениям и страхам. Наконец он совсем остановился, пытаясь собраться с мыслями, прежде чем заговорить с дочерью, "Кому еще приходилось сталкиваться с таким безнадежным и неразрешимым вопросом? - размышлял он. - Если разногласия нарушат сейчас наше единство, можно не сомневаться, что правительство казнит меня как главного виновника восстания. Даже если я унижусь до того, что первым признаю свое поражение, меня все равно ждет гибель. Я окончательно порвал с Рэтклифом, и с этой стороны мне нечего ожидать, кроме оскорблений и преследования. Разоренному и обесчещенному, мне придется скитаться, не имея даже средств к существованию. Я не говорю уже о том, что лишусь богатства, а лишь оно способно хоть как-то уравновесить бесчестье человека, которого назовут политическим ренегатом не только те, кого он покинул, но и те, на чью сторону он перешел. Об этом нечего и думать. И тем не менее что еще остается, помимо этого жалкого жребия и позорной смерти на плахе? Единственное спасение - это примириться с моими союзниками, для чего я и обещал Лэнгли, что Изабелла обвенчается с ним сегодня до полуночи, а Маршалу - что она пойдет на это без принуждения. Между мною и гибелью стоит только ее согласие выйти замуж за человека, которого она не любит, и притом настолько поспешно, что она возмутилась бы против этого, будь он даже любимым ею человеком. Мне остается уповать лишь на романтическое великодушие ее характера. Придется сгустить краски, доказывая ей необходимость уступить; впрочем, истинное положение вещей едва ли нуждается в преувеличении". Закончив тягостные размышления об опасностях своего положения, он вошел в покои дочери, решившись всеми силами поддерживать те доводы, которые собирался ей изложить. Как бы лжив и честолюбив он ни был, он все же не настолько еще очерствел, чтобы не содрогаться при мысли о предстоявшей ему роли, о необходимости играть на чувстве послушания и привязанности к нему своей собственной дочери. Но мысль о том, что в случае успеха этой миссии его дочь всего лишь попадет в сети выгодного замужества, а в случае провала его самого ждет гибель, - быстро заглушила голос совести. Войдя в спальню мисс Вир, он увидел дочь, которая сидела у окна, подперев голову рукой. Она либо дремала, либо была погружена в такое глубокое раздумье, что не слышала шума его шагов. Напустив на себя выражение печали и сострадания, он подошел к дочери и, подсев поближе, привлек к себе внимание, нежно взяв ее за руку. При этом он не забыл сопроводить свой жест глубоким вздохом. - Отец! - воскликнула Изабелла. Она как-то странно вздрогнула, и на лице у нее отразился скорее страх, нежели радость или нежные чувства. - Да, Изабелла, - сказал Вир, - твой несчастный отец, который приходит в роли кающегося грешника, чтобы просить прощения у своей дочери за зло, причиненное ей от чрезмерной любви, и потом расстаться с ней навсегда. - Сэр! Причиненное мне зло? Расстаться навсегда? Что все это значит? - недоуменно спросила мисс Вир. - Да, Изабелла, я говорю это вполне серьезно. Но позволь мне прежде спросить тебя, не подозреваешь ли ты, что я мог быть причастен к тому стран- ному происшествию, которое произошло с тобой вчера утром? - Вы, сэр? - начала Изабелла и запнулась, с одной стороны - сознавая, что он угадал ее мысли, а с другой - борясь со стыдом и страхом, которые мешали ей признаться в столь унизительном и нелепом подозрении. - Да, да! - продолжал он. - Твое колебание выдает, что у тебя были такие мысли, и сейчас мне предстоит тяжелая задача признаться в том, что твои подозрения не были безосновательными. Но выслушай мои оправдания. Не к добру поощрял я ухаживания сэра Фредерика Лэнгли. Я считал невозможным, чтобы у тебя могли быть серьезные возражения против брака, который принесет тебе явные выгоды, не в добрый час ввязался я вместе с ним в эту затею с Целью вернуть изгнанного монарха и независимость нашему отечеству. Он воспользовался моей неосторожностью, моим доверием, и моя жизнь сейчас у него в руках. - Ваша жизнь, сэр? - повторила чуть слышно Изабелла. - Да, Изабелла, - продолжал отец, - жизнь того, кому сама ты обязана жизнью. Как только я осознал, что его безудержная страсть может толкнуть его на крайности (надо отдать ему справедливость, что если он и вел себя безрассудно, то только из чрезмерно пылкого чувства к тебе), я попытался под благовидным предлогом удалить тебя на несколько недель и таким образом выпутаться из положения, в котором очутился. В случае, если бы ты стала по-прежнему противиться этому браку, я хотел негласно отослать тебя на несколько месяцев в Париж, в монастырь твоей тетки с материнской стороны. Но, вследствие целого ряда недоразумений, ты вернулась обратно из тайного и безопасного места, которое я предназначил для тебя в качестве временного убежища. Судьба лишила меня этого последнего выхода, и мне остается лишь благословить тебя и отослать из замка с мистером Рэтклифом, который как раз собирается уезжать. А там скоро решится и моя собственная судьба. - Боже мой, сэр! Возможно ли это? - воскликнула Изабелла. О, зачем только меня освободили из заключения, которому вы меня подвергли! И почему вы скрыли от меня свои намерения? - Подумай сама, Изабелла. Неужели ты хотела бы, чтобы я вызвал у тебя предубеждение против своего друга, которому я больше всего хотел угодить, и рассказывал тебе о мало похвальной настойчивости, с которой он добивается своего. Это было бы нечестно с моей стороны, тем более что я сам же обещал помогать ему. Но все это дело прошлого. Я и Маршал решили умереть как мужчины. Остается лишь отослать тебя отсюда под надежной охраной. - Силы небесные! Неужели нет никакого исхода? - в ужасе воскликнула молодая женщина, - Нет, дитя мое, - тихо ответил Вир, - кроме той меры, к которой ты сама не станешь советовать своему отцу прибегнуть: первым предать своих друзей. - Нет, нет, только не это, - заговорила она с жестом отвращения и с такой поспешностью, словно не желала поддаться искушению согласиться на этот единственный выход из положения. - Но неужели нет никакого другого выхода... Бежать, прибегнуть к посредничеству кого-либо... Просить заступничества... Я на коленях буду умолять сэра Фредерика! - Ты понапрасну унизилась бы! Он не изменит своего решения; я точно так же решил мужественно встретить все испытания, уготованные мне судьбой. Только при одном условии он может передумать, но у меня язык никогда не повернется сказать тебе, что это за условие. - Назовите его, я заклинаю вас, дорогой отец, - воскликнула Изабелла, - что это за просьба, которую мы не в состоянии удовлетворить, чтобы предотвратить грозящую вам страшную катастрофу? - Этого, Изабелла, - торжественно сказал Вир, - ты не узнаешь, пока голова твоего отца не скатится с окровавленного эшафота. Только тогда ты узнаешь, что его действительно можно было бы спасти с помощью одной жертвы. - Но почему же не сказать об этом сейчас? - настаивала Изабелла. - Неужели вы думаете, что меня смутит мысль о том, что ради вашего спасения мы должны пожертвовать всем нашим состоянием? Или вы предпочитаете оставить мне в наследие муки раскаяния, которые я буду испытывать всякий раз, когда подумаю, что вы погибли, в то время как оставалось средство предотвратить нависшую над вами беду? - Ну что ж, дитя мое, - сказал Вир, - поскольку ты настаиваешь, чтобы я сказал тебе то, о чем тысячу раз предпочел бы умолчать, знай, что в качестве выкупа он не возьмет ничего другого, кроме твоего согласия стать его женой - и притом сегодня же, не позже полуночи. - Сегодня, сэр! - повторила молодая женщина, пораженная ужасом при этом известии. - Стать женой такого человека, чудовища, которое способно добиваться женщины, угрожая жизни ее отца! Поистине, это невозможно. - Ты права, мое дитя, - молвил в ответ ее отец, - поистине это невозможно, и я не имею ни права, ни желания воспользоваться такой жертвой. Это в порядке вещей: старики умирают, и их забывают, а молодые должны жить и наслаждаться счастьем. - Чтобы мой отец умер, в то время как его дочь могла спасти его! Но нет, нет, дорогой отец, простите меня, это невозможно. Вы просто хотите склонить меня к исполнению вашей воли. Я знаю, вы по-своему заботитесь о моем счастье и придумали эту ужасную историю для того, чтобы повлиять на меня и преодолеть мои колебания. - Дочь моя, - отвечал Эллисло тоном, в котором оскорбленная гордость, казалось, боролась с родительскими чувствами, - так ты подозреваешь, что я изобрел эту историю, чтобы подействовать на твои чувства! Придется снести и это и даже унизиться до того, чтобы отвести от себя это недостойное подозрение. Ты знаешь безупречную честность своего кузена Маршала - посмотри, что я ему напишу; из его ответа ты сама увидишь, что опасность, которой мы подвергаемся, совершенно реальна, что я принял все меры, чтобы ее предотвратить. Он сел, поспешно написал несколько строк и протянул их Изабелле, которая много раз смахивала слезы и долго всматривалась в письмо, прежде чем поняла, что там написано. Дорогой кузен, - говорилось в письме, - как я и ожидал, несвоевременная и поспешная настойчивость сэра Фредерика привела мою дочь в отчаяние. Она не может даже представить себе, какая опасность нам угрожает и насколько мы теперь зависим от него. Ради бога, попробуйте повлиять на него, с тем чтобы он смягчил свой ультиматум. Я не могу и не стану принуждать мою дочь принять его - это оскорбляет ее чувства, а также идет вразрез со всякими правилами деликатности и приличия. Любящий вас Р. В. Итак, в письме причина колебаний мисс Вир приписывалась несвоевременности предложения о браке и той форме, в которой оно было сделано, а вовсе не глубокому отвращению, которое она питала к жениху; но нет ничего удивительного в том, что она не заметила этого в своем смятении: глаза ее были полны слез, а мысли путались, и она едва понимала, что читает. Мистер Вир позвонил и вручил письмо слуге с просьбой передать его мистеру Маршалу. Потом он поднялся со стула и молча ходил по комнате в сильном волнении, пока не принесли ответ. Он пробежал его глазами и передал дочери, с чувством пожав ей при этом руку. Суть ответа сводилась к следующему: Мой дорогой родич, я уже пробовал уговаривать рыцаря из Лэнгли-дейла, но он непреклонен, как скала. Мне искренне>жаль, что от моей прекрасной кузины требуют, чтобы она поступилась своими девическими правами. Однако сэр Фредерик согласен уехать из замка вместе со мной сразу же после венчания; мы поднимем наших сторонников и начнем военные действия. Весьма вероятно, что жениха прикончат в бою и он не вернется к невесте - у Беллы есть полная возможность стать лэди Лэнгли a tres bon marche. {Дешево отделавшись (франц.).} В остальном, могу только сказать, что если она вообще согласна на этот союз, сейчас не время для обычных девичьих церемоний: моей хорошенькой кузине следует как можно скорее согласиться выйти замуж, иначе мы все будем каяться на досуге; вернее, у нас даже не будет "досуга", чтобы каяться. На этом кончаю, ваш любящий родич Р. М.  P. S. Передайте Изабелле, что я предпочту покончить с этой дилеммой, перерезав горло нашему рыцарю, нежели спокойно наблюдать, как ее принуждают выходить замуж против ее воли. Когда Изабелла кончила читать, письмо выпало у нее из рук; она сама упала бы со стула, если бы ее не поддержал отец. - Боже, моя дочь умирает! - воскликнул Вир, поддаваясь отцовским чувствам, вытеснившим корыстные соображения даже из _его_ сердца. - Полно, Изабелла, не горюй, дитя мое. Будь что будет, но тебе не придется приносить такую жертву. Пусть я погибну, но буду знать, что ты осталась счастливой. Пусть моя дочь плачет на моей могиле, но ей не придется - по крайней мере в этом случае - поминать меня лихом. Он позвал слугу. - Иди и немедленно пригласи сюда Рэтклифа. Между тем мисс Вир, побледнев как полотно, вытянула крепко сжатые руки перед собой, закрыла глаза и с силой втянула губами воздух. Казалось, что невероятное душевное усилие, которое она делала над собой, передалось даже ее телу. Затем, подняв голову и судорожно всхлипнув, она твердо сказала: - Отец, я согласна на брак. - Ни в коем случае, ни в коем случае, дитя мое, дорогая моя, ты не можешь обречь себя на верное страдание, чтобы избавить меня от возможной опасности. Так говорил Эллисло, и - что за странное и непоследовательное создание человек! - он выразил свои истинные чувства, на короткое время завладевшие его сердцем. - Отец, - повторила Изабелла, - я согласна на этот брак. - Нет, дитя мое, нет, ну хотя бы не столь поспешно. Мы будем униженно просить его дать нам отсрочку. И потом, Изабелла, неужели ты так и не сможешь преодолеть эту неприязнь, которая не имеет под собой никакой почвы? Ты только подумай, какая он партия - богатство, звание, положение... - Отец, - повторила Изабелла, - я дала свое согласие. Казалось, она лишилась способности говорить что-либо иное или выразить другими словами фразу, которую с таким огромным усилием заставила себя произнести. - Да благословит тебя небо, дитя мое! Да благословит тебя небо! И оно действительно благословит тебя богатством, радостями жизни и властью. Мисс Вир еле слышно взмолилась, чтобы ее оставили одну на этот вечер. - Разве ты не примешь сэра Фредерика? - с тревогой спросил отец. - Я встречусь с ним, - ответила она, - встречусь с ним там, где нужно, когда это будет нужно, а сейчас избавьте меня от него. - Будь по-твоему, дорогая. Я сумею избавить тебя от всякого принуждения. Постарайся не думать слишком дурно о сэре Фредерике - во всем виновата его страсть. Изабелла сделала нетерпеливый жест рукой. - Прости меня, дочь моя. Я ухожу. Да благословит тебя небо. В одиннадцать - если ты не позовешь меня раньше - в одиннадцать я приду за тобой. Как только он ушел, Изабелла упала на колени. - Боже, помоги мне оставаться твердой в принятом мной решении. Боже, только ты можешь - о, бедный Зрнсклиф! Кто утешит его теперь? С каким презрением будет он произносить имя той, которая внимала ему днем, а вечером отдала себя другому! Что же, пусть презирает меня. Это лучше для него, чем знать правду. Пусть презирает меня, если это поможет ему бороться с горем, - потеря его уважения послужит мне утешением. Она горько плакала, то и дело тщетно пытаясь начать молитву, ради которой опустилась на колени. Но ей не удалось взять себя в руки до такой степени, чтобы помолиться. Она по-прежнему томилась в душевной муке, когда дверь комнаты тихо открылась. Глава XV В пещере мрачной коротал свой век Убитый тяжким горем человек: Он думал только о своих страданьях. "Королева фей" Свидетелем горя мисс Вир оказался Рэтклиф. В своем волнении Эллисло забыл отменить приказ пригласить его, и сейчас тот открыл дверь со словами: - Вы посылали за мной, мистер Вир? Затем, оглядев комнату, он воскликнул: - Как мисс Вир - и одна! На полу, в слезах! - Оставьте меня, оставьте меня, мистер Рэтклиф, - говорила несчастная девушка. - Нет, я не уйду, - сказал Рэтклиф, - я несколько раз просил, чтобы меня впустили попрощаться с вами, и мне всякий раз отказывали, пока ваш отец сам не послал за мной. Вы меня можете осуждать за дерзость и назойливость, но меня оправдывает то, что я должен выполнить свой долг. - Я не могу слушать вас, я не могу разговаривать с вами, мистер Рэтклиф. Примите мои пожелания счастливого пути и, ради бога, оставьте меня. - Скажите одно, - настаивал Рэтклиф, - неужели правда, что этот чудовищный брак должен состояться - и притом сегодня вечером? Я слышал, как слуги говорили об этом, когда проходил по лестнице. Я слышал также, как отдавали распоряжение приготовить часовню. - Пощадите, мистер Рэтклиф, - отвечала несчастная невеста, - посмотрите, в каком я состоянии, и оставьте свои жестокие расспросы. - Выйти замуж за сэра Фредерика Лэнгли, и притом сегодня же! Не может, не должно этого быть, и этого не будет! - Это неизбежно, мистер Рзтклиф, иначе моего отца ждет гибель. - А, я понимаю, - молвил в ответ Рэтклиф, - и вы пожертвовали собой, чтобы спасти того, кто... Однако, пусть добродетели дочери искупят грехи отца, сейчас не время ворошить прошлое. Что же делать? Время идет - я знаю только одно средство; будь у меня в распоряжении хоть один день, я бы нашел много других... Мисс Вир, вы должны просить защиты у единственного человека, во власти которого изменить ход событий, грозящих увлечь вас за собой. - Кто же человек, обладающий такой властью? - спросила мисс Вир. - Не пугайтесь, когда я назову его имя, - попросил Рэтклиф, подходя ближе и тихо, но отчетливо выговаривая слова, - это тот, кого называют Элшендером, отшельником с Маклстоунской пустоши. - Вы сошли с ума, мистер Рэтклиф, или же хотите поиздеваться над моим горем. Ваша шутка крайне неуместна. - Я в здравом уме, нисколько не меньше, чем вы сами, - отвечал ее советчик, - и я отнюдь не склонен шутить, тем более над чужим горем, и менее всего - над вашим. Я клянусь вам, что этот человек (а он совсем не тот, за кого себя выдает) действительно располагает возможностью избавить вас от этого ненавистного союза. - И спасти моего отца? - Да, даже это, - ответил Рэтклиф, - если вы попросите его об этом. Трудность лишь в одном: надо добиться, чтобы он вас выслушал. - Это как раз довольно просто, - заявила мисс Вир, вдруг вспомнив эпизод с розой. - Помню, он говорил, что я могу обратиться к нему за помощью в случае какого-нибудь несчастья, и в знак этого дал мне этот цветок. Он не успеет полностью завянуть, сказал он, как мне понадобится его помощь. Неужели возможно, что это пророчество не было всего лишь безумным бредом! - Отбросьте всякие сомнения и не бойтесь ничего, - отвечал Рэтклиф. - Но прежде всего не будем терять времени. Вы свободны, за вами не следят? - Нет, как будто, - сказала Изабелла, - но что вы хотите мне посоветовать? - Поезжайте немедленно, - продолжал Рэтклиф, - и падите в ноги этому необыкновенному человеку, который, пребывая в обстоятельствах, свидетельствующих, по всей видимости, о самой ужасающей нужде, обладает силой оказать решающее влияние на вашу судьбу. Гости и слуги пьянствуют, руководители восстания поглощены обсуждением своих изменнических планов, моя лошадь стоит оседланная в конюшне, я оседлаю еще одну для вас и встречу вас у садовой калитки. Пусть никакие сомнения в моем благоразумии или верности не помешают вам решиться на единственный шаг, который может избавить вас от ужасной судьбы, уготованной для супруги сэра Фредерика Лэнгли. - Мистер Рэтклиф, - отвечала мисс Вир, - вы всегда пользовались репутацией безукоризненно честного человека. Утопающий хватается за соломинку. Я доверяюсь вам, я последую вашему совету, я выйду к садовой калитке... Как только мистер Рэтклиф вышел, она заперла на засов входную дверь своей спальни и сошла в сад по потайной лесенке. По дороге она уже раскаивалась, что согласилась на этот сумасбродный и безнадежный план. Но, спускаясь по лестнице мимо потайной двери, которая вела в часовню, она услышала голоса служанок, занятых там уборкой: - Выйти замуж! За такого дрянного человека! Господи! Все, что угодно, только не это. - Они правы, они правы, - пробормотала мисс Вир, - все, что угодно, только не это! Она поспешила в сад. Мистер Рэтклиф сдержал слово: оседланные лошади стояли у калитки, и через несколько минут путники уже скакали по направлению к избушке отшельника. Пока дорога была ровной, быстрая езда мешала им разговаривать, но при крутом спуске, когда они вынуждены были пустить лошадей шагом, новая тревожная мысль пришла в голову мисс Вир. - Мистер Рэтклиф, - сказала она, натянув поводья, - прекратим это путешествие, на которое я могла согласиться только под влиянием крайнего возбуждения. Я очень хорошо знаю, что среди простонародья об этом человеке говорят, будто он наделен сверхъестественной властью и якшается с нечистой силой. Знайте же, что, во-первых, я не придаю никакого значения всем этим глупостям, а во-вторых, если бы я им и верила, мои религиозные убеждения не позволили бы мне обратиться к нему за помощью. - Казалось бы, мисс Вир, - молвил в ответ Рэтклиф, - мой характер и мои убеждения вам отлично известны. Не можете же вы предполагать, что я верю во всю эту чепуху? - Какие же другие возможности помочь мне, - недоумевала Изабелла, - могут быть у человека, который сам несчастней всех на свете? - Мисс Вир, - сказал Рэтклиф, помолчав с минуту, - я связан обетом молчания. Не настаивайте на дальнейших объяснениях и удовлетворитесь моим заверением в том, что он действительно располагает такими возможностями. Надо только убедить его захотеть ими воспользоваться, и я нисколько не сомневаюсь, что вам это удастся. - Мистер Рэтклиф, - возразила мисс Вир, - ведь вы и сами можете заблуждаться, а от меня ждете безграничного доверия. - Вспомните, мисс Вир, - ответил он, - когда, побуждаемые добротой, вы попросили меня заступиться перед вашим отцом за Хэзуэлла и его разоренную семью, когда вы попросили меня добиться того, чтобы ваш отец сделал нечто совершенно несвойственное его натуре, а именно - простил обиду и отменил наказание, - я поставил вам условие, чтобы вы не задавали мне вопросов об источнике моего влияния. Вам не пришлось раскаиваться, что вы доверились мне тогда. Доверьтесь мне и сейчас. - Но необычный образ жизни этого человека, - настаивала мисс Вир, - его затворничество, его фигура, глубокая мизантропия, которая, как говорят, сквозит в его речах... Мистер Рэтклиф, что я должна о нем думать, если он действительно обладает властью, которую вы ему приписываете? - Этот человек, мисс, был воспитан католиком. А среди верующих католиков можно найти тысячи людей, которые отказались от власти и богатства и добровольно обрекли себя на еще более жестокие лишения, чем Элшендер. - Но он не признает никаких религиозных побуждений, - возразила мисс Вир. - Нет, - отвечал Рэтклиф, - он ушел из мира, проникнувшись к нему чувством глубокого отвращения и не прикрываясь при этом никакими религиозными предрассудками. Могу вам рассказать лишь следующее. Он родился наследником огромного состояния, которое его родители намерены были еще увеличить, женив сына на девушке, приходившейся ему сродни и специально воспитывавшейся в их доме. Вы видели, как он сложен; судите сами, что могла думать эта девушка об ожидавшей ее участи. И все же, привыкнув к его наружности, она смирилась с этой мыслью, и друзья... друзья человека, о котором я рассказываю, нимало не сомневались, что его глубокая привязанность к ней, его незаурядные способности и большое личное обаяние помогут его суженой преодолеть чувство отвращения, внушаемое его безобразной внешностью. - И они не обманывались? - спросила Изабелла. - Об этом позже. По крайней мере сам он сознавал свою неполноценность. Сознание это неотвязно, как призрак, преследовало его. "Как бы ты ни возражал, - говорил он, бывало, мне, то бишь одному человеку, которому доверял, - я жалкий отщепенец, которого следовало задушить прямо в колыбели, а не вскармливать "а страх и посмешище этому миру, где мне суждено прозябать". Человек, с которым он вел эти беседы, тщетно пытался внушить ему философскую мысль о том, что внешний облик ничего не значит, тщетно убеждал его в превосходстве духовных совершенств над более привлекательными, на пер- вый взгляд, качествами, которые являются лишь поверхностным проявлением индивидуальных свойств человека. "Я понимаю тебя, - отвечал он, - но ты говоришь как хладнокровный рационалист или в лучшем случае как пристрастный друг. Но загляни в любую из прочитанных нами книг, исключая те, в которых излагается абстрактная философия, не затрагивающая наших чувств. Разве облик человека, по крайней мере такой, который не вызывает в нас чувства ужаса или отвращения, не считался всегда существенно важным в нашем представлении о друге, тем более о любимом человеке? Разве самой природой все радости жизни не заказаны такому безобразному чудищу, как я? Что, кроме моего богатства, препятствует тому, чтобы все - может быть, даже Летиция и ты в том числе - отвернулись от меня, как от чего-то такого, что противно вашей природе и ненавистно самим своим сходством с человеком, подобно тому, как некоторые виды животных особенно ненавистны человеку, потому что кажутся ему карикатурой на него самого. - Вы повторяете рассуждения сумасшедшего, - сказала мисс Вир. - Нет, - ответил ее спутник, - если только нельзя назвать безумием его чрезмерную и болезненную чувствительность в этом вопросе. И все же не стану отрицать, что овладевшее им чувство и вечная настороженность порой доводили его до исступления, что свидетельствовало о его расстроенном воображении. Казалось, он полагал, что частые и не всегда уместные проявления щедрости, доходящей до излишества, совершенно для него необходимы, ибо сближают его с людьми, от которых он отчужден самой природой. Склонный оказывать благодеяния по самому филантропическому складу своей натуры, он раздавал свои милости направо и налево со все возраставшей энергией, как бы подгоняемый неотступной мыслью о том, что ему положено сделать больше, чем другим, и щедро расточал свои богатства, словно пытаясь подкупить людей, чтобы те приняли его в свою среду. Едва ли есть необходимость говорить, что щедрость, исходившая из столь своенравного источника, часто вызывала нарекания, а его доверие нередко бывало обмануто. Ему не раз приходилось испытывать горькое разочарование, которое в той или иной мере постигает всех, но чаще всего выпадает на долю тех, кто рассыпает щедроты кому попало. Но его больное воображение объясняло все лишь ненавистью и презрением, вызываемыми его уродством. Я, кажется, утомил вас, мисс Вир? - Нет, нет, нисколько. Просто я отвлеклась на минуту. Продолжайте, прошу вас. - Он стал своим собственным мучителем, - продолжал Рэтклиф, - и проявлял в этом редкую изощренность. Издевательства толпы и еще более жестокие насмешки пошляков из его собственного сословия причиняли ему такие мучения, словно его четвертовали. Смех простолюдинов на улице, еле сдерживаемое хихиканье молодых девиц, с которыми его знакомили в компании, или даже еще более обидное выражение страха на их лицах, - все это казалось ему выражением того мнения, которое складывалось о нем у людей, как о некоем чудовище, недостойном быть, как все, принятым в обществе, и служило оправданием правильности его стремления держаться от них подальше. Он безоговорочно полагался на верность и искренность всего лишь двух людей: своей невесты и друга, человека весьма одаренного и, по всей видимости, искренне к нему привязанного. Впрочем, не удивительно, если так оно и было, ибо тот, кого вы собираетесь сегодня повидать, буквально осыпал его благодеяниями. Вскоре родители героя моего рассказа умерли почти одновременно. В связи с этим свадьба была отложена, хотя ее день был уже назначен. Невеста, по-видимому, не особенно сокрушалась по поводу отсрочки, впрочем этого трудно было и ожидать; с другой стороны, она не проявляла никаких колебаний, когда по истечении приличествующего случаю срока для бракосочетания была назначена новая дата. Друг, о котором я упоминал, постоянно жил в замке в это время. Уступив, на свою беду, настояниям друга, отшельник однажды вышел к гостям, среди которых находились люди самых различных политических убеждений, и принял участие в общей попойке. Вспыхнула ссора; друг отшельника тоже обнажил шпагу, но был обезоружен и повергнут наземь более сильным противником. Схватившись врукопашную, они оба катались по полу у ног отшельника, который, несмотря на свое уродство и малый рост, обладает тем не менее большой физической силой; к тому же он подвержен приступам внезапно вспыхивающей ярости. Он схватил шпагу, пронзил ею сердце противника своего друга и попал под суд. С большим трудом его удалось сласти от казни. .В конце концов он отделался всего лишь годом тюремного заключения в наказание за непреднамеренное убийство. Он глубоко переживал все это, тем более что покойный был хорошим человеком и обнажил меч только после того, как подвергся тяжелому оскорблению. Примерно с этого времени я стал замечать... Прошу прощения... Стало заметно, что припадки болезненной чувствительности, терзавшие этого несчастного человека, усугублялись чувством раскаяния, которое совершенно неожиданно обрушилось на него и которое он переносил тяжелее, чем всякий другой. Он уже не мог скрывать приступы отчаяния от своей нареченной, и надо признать, что они приняли угрожающий характер. Он утешал себя мыслью, что по выходе из тюрьмы будет жить в обществе лишь жены и друга и порвет все связи с внешним миром. Но он обманулся: еще до того, как кончился срок заключения, его друг и невеста стали мужем и женой. Трудно описать, как потрясло это известие человека столь буйного темперамента, измученного к тому же горьким раскаянием и давно уже чуждавшегося людей из-за своих мрачных фантазий. Казалось, лопнул последний трос, и корабль, только что еще державшийся у причала, внезапно очутился во власти яростной бури. Элшендера поместили в лечебницу. Это могло быть оправдано как временная мера, но его жестокосердый друг, ставший после женитьбы его ближайшим родственником, продлил срок его заточения, желая подольше управлять его огромным поместьем. Был еще один человек, обязанный всем отшельнику, незаметный, но благородный и верный друг. В результате непрерывных усилий и неоднократных судебных исков в конце концов удалось добиться того, что его покровителя выпустили на свободу и восстановили в правах, как хозяина его собственных владений, к которым вскоре прибавилось поместье его бывшей невесты, перешедшее к нему по праву наследства после ее смерти, так как она не оставила мужского потомства. Но ни свобода, ни богатство не могли восстановить его душевного равновесия: к свободе его сделало равнодушным пережитое им горе, а деньги были для него всего лишь средством удовлетворения странных прихотей. Он отрекся от католической веры, но некоторые ее заветы, по-видимому, сохранили свое влияние на его душу, которой по внешним признакам теперь безраздельно владели раскаяние и мизантропия. С этого времени он вел поочередно жизнь то пилигрима, то отшельника, перенося самые жестокие лишения, но не во имя аскетического самоотречения, а из ненависти к людям. И вместе с тем трудно найти другого человека, слова и действия которого так противоречили бы друг другу. Ни один лицемер, маскирующий свои злодеяния добрыми намерениями, не проявляет большей изобретательности, чем этот несчастный, который совмещает отвлеченную философию человеконенавистничества с поведением, продиктованным врожденным великодушием и добротой. - И все же, мистер Рэтклиф, судя по вашему описанию, все это лишь обычная непоследовательность сумасшедшего. - Нисколько, - отвечал Рэтклиф, - я не собираюсь отрицать, что у этого человека действительно расстроенное воображение. Я уже рассказывал вам, что по временам у него бывали даже приступы, близкие к подлинному безумию. Но я имею в виду его обычное состояние: он человек со странностями, но не сумасшедший. Одно так же непохоже на другое, как светлый полдень на мрак полуночи. Придворный, готовый погубить себя ради титула, который совершенно ему не нужен, или власти, которою он не сможет должным образам воспользоваться; скряга, трясущийся над своими деньгами, или его блудный сын, проматывающий их, - все они в определенном смысле сумасшедшие. То же можно сказать и о преступнике, идущем на опасное преступление, мотивы которого здравому уму представляются несоизмеримо ничтожными по сравнению с ужасным поступком, а также опасностью быть пойманным и наказанным. Любой взрыв чувства, например ярость, можно назвать кратковременным безумием. - Хорошо философствовать обо всем этом, мистер Рэтклиф, - молвила в ответ мисс Вир, - но, простите, ваши рассуждения отнюдь не помогают мне набраться храбрости, чтобы в такой поздний час решиться посетить человека, сумасбродства которого вы сами признаете, хотя и пытаетесь оправдать. - В таком случае, - сказал Рэтклиф, - позвольте мне торжественно заверить вас, что вы не подвергаетесь ни малейшей опасности. Но есть еще одно обстоятельство, о котором я до сих пор не упоминал из боязни встревожить вас. Мы уже находимся около его хижины - вон она виднеется, - и дальше я с вами не поеду. Вам придется продолжать путь одной. - Одной? Но как же я... - Так нужно, - настаивал Рэтклиф, - а я останусь здесь и буду ждать вас. - Так вы не сойдете с этого места... - сказала мисс Вир. - Но и отсюда до избушки так далеко, что вы не услышите меня, если я позову на помощь. - Не бойтесь ничего, - подбодрил ее спутник, - только старайтесь следить за собой, чтобы ничем не выказать робости. Помните, что самое страшное и мучительное для него - это сознание того, что он наводит страх своим безобразием. Поезжайте прямо, мимо вон той склоненной к земле ивы. Держитесь слева от нее. Болото останется справа. Простимся ненадолго. Помните о той участи, которая вам угрожает, и пусть эта мысль поможет вам преодолеть все ваши сомнения и страхи. - Мистер Рэтклиф, - сказала Изабелла, - прощайте. Если только вы обманули такую несчастную, как я, вы навсегда потеряете репутацию порядочного и честного человека, каким я вас считала. - Клянусь, клянусь жизнью, - воскликнул Рэтклиф, повышая голос, так как она уже отъехала прочь, - вы в безопасности, в полной безопасности! Глава XVI Его согнули время и невзгоды. Коль Время щедрое блага былые Вернет ему, былое в нем проснется... Ведите нас к нему, и - будь что будет! Старинная пьеса Звук голоса Рэтклифа замер в отдалении, но, поминутно оглядываясь назад и различая в темноте очертания его фигуры, Изабелла чувствовала себя смелее. Однако и этот силуэт вскоре слился со сгустившимися тенями. При последних проблесках угасающего дня молодая женщина остановилась перед хижиной отшельника. Дважды она протягивала руку к двери и дважды опускала ее. Когда она наконец решилась постучать, звук был настолько слабым, что его заглушило биение ее собственного сердца. Она постучала снова, на этот раз погромче. В третий раз она дважды громко стукнула в дверь: боязнь остаться без защиты, на которую Рэтклиф возлагал такие надежды, начала превозмогать страх перед тем, у кого она собиралась ее просить. Наконец, не получив ответа, она несколько раз назвала карлика по имени и просила его ответить и открыть ей. - Кого это несчастья вынуждают искать здесь убежища? - послышался устрашающий голос отшельника. - Уходи! Когда птицы нуждаются в пристанище, они не ищут его в гнезде ночного ворона. - Я пришла к вам со своим горем, отец, как вы сами велели мне, - отвечала Изабелла. - Вы обещали, что сердце ваше и ваша дверь откроются перед моим несчастьем; но я боюсь... - A! - воскликнул отшельник. - Так это Изабелла Вир. Покажи мне знак, подтверждающий, что это ты. - Я принесла с собой розу, которую вы дали мне. Она не ушел а еще увянуть, как меня постигла предсказанная вами злая участь. - Раз ты возвращаешь мне залог, - сказал карлик, - я не останусь перед тобой в долгу. Сердце и дверь, запертые для любого другого человека на земле, откроются перед тобой и перед твоим горем. Она слышала, как он ходил по хижине; тут же зажегся свет, и один за другим отодвинулись засовы на двери. По мере того как падали преграды, отдалявшие минуту встречи, сердце у Изабеллы билось все сильнее. Дверь открылась, и отшельник предстал перед нею. Металлический светильник, который он держал в руке, освещал его нескладную фигуру и уродливое лицо. - Входи, несчастная дева, - проговорил он, - входи в юдоль скорби и нищеты. Она вошла и со все возрастающим трепетом наблюдала, как отшельник, поставив лампу на стол, прежде всего тщательно задвинул многочисленные засовы на двери. Услышав скрежет, сопровождавший это зловещее действие, она содрогнулась, но, памятуя предупреждение Рэтклифа, постаралась не выказывать ни малейшего признака страха. Светильник чадил и мигал, а сам отшельник, казалось, не обращал на Изабеллу никакого внимания; жестом указав ей на маленькую скамью возле очага, он поспешно поджег несколько сухих стеблей дрока, так что через мгновение пламя ярко осветило внутренность хижины. С одной стороны очага тянулись деревянные полки с книгами, связками сухих трав и деревянной посудой. По другую сторону очага находились земледельческие орудия вперемежку с разными инструментами. В углу стояли деревянные нары с подстилкой из сухого мха и тростника - подлинное ложе аскета. Весь домик внутри был не более десяти футов в длину и шести в ширину, и единственная мебель в нем, кроме той, которую мы уже описали, состояла из стола и двух стульев, сделанных из грубо отесанных досок. В этой каморке Изабелла очутилась теперь с глазу на глаз с человеком, о котором слышала только плохое и уродливый облик которого внушал ей почти суеверный страх. Усевшись напротив и насупив свои огромные мохнатые брови, он устремил на нее свой пронизывающий взор и молчал, как бы под наплывом противоречивых чувств. Ее длинные локоны, развившиеся от ночной сырости, падали на плечи и грудь подобно тому, как обвисают на мачте корабля вымпелы после шторма, выбросившего его на берег. Карлик первым нарушил молчание внезапным и вселяющим страх вопросом: - Женщина, какой злой рок привел тебя сюда? - Опасность, угрожающая моему отцу и ваше собственное обещание, - отвечала она чуть слышно, но не колеблясь. - И ты надеешься на помощь с моей стороны? - Если в ваших силах оказать ее, - молвила она в ответ все тем же смиренным тоном. - Откуда ж у меня такие силы? - продолжал карлик с горькой усмешкой. - Разве я похож на борца со злом? Разве это жилище похоже на замок, где живет человек, обладающий достаточной властью, чтобы у него искала защиты красавица? Я посмеялся над тобой, девушка, когда сказал, что помогу тебе. - Тогда мне остается только уйти и встретить свою судьбу, как смогу. - Нет! - воскликнул карлик. Он встал, загородил дорогу к двери и жестом приказал ей сесть. - Нет, не уходи. Нам надо еще поговорить. Почему люди ищут помощи друг у друга? Почему каждый не надеется только на себя? Оглянись вокруг: я - самое презренное и уродливое существо на задворках матери природы; разве я просил сочувствия или помощи у кого-нибудь? Я сам взгромоздил эти камни, своими собственными руками изготовил эту посуду, а этим... - Он с жестокой улыбкой положил руку на длинный кинжал, который всегда носил под курткой и обнажил его так, что лезвие блеснуло при свете огня. - Этим, - продолжал он, сунув оружие обратно в ножны, - я могу при необходимости защитить искру жизни, теплящуюся в этом бренном теле, против самого красивого, самого сильного врага, который попробует мне угрожать. Изабелла с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть от страха, но смолчала. - В природе все так устроено, - продолжал отшельник, - что каждый живет сам по себе, надеется только на себя и ни от кого не зависит. Один волк не призывает другого, чтобы устроить свое логово, и стервятник не кличет другого стервятника, чтобы напасть на свою добычу. - А если они не смогут прокормиться в одиночку? - сказала Изабелла, рассчитывая, что лучше всего на него подействуют доводы, выраженные в его собственном метафорическом стиле. - Что станется с ними тогда? - Тогда им останется голодать, подохнуть и кануть в забвение. Таков удел всех людей. - Это удел диких зверей, - возразила Изабелла, - и прежде всего хищников, а хищники не привыкли делиться добычей. Но это не закон природы вообще. Даже слабые животные объединяются, чтобы защищаться от врагов. А человечество погибло бы, если бы люди перестали помогать друг другу. С того момента, когда мать в первый раз запеленает своего ребенка, и до той поры, когда какой-нибудь добросердечный человек вытрет смертный пот со лба умирающего, мы не в состоянии существовать без помощи друг друга. Поэтому все, кто нуждается в помощи, вправе просить о ней у своих ближних. И всякий человек, во власти которого помочь другому, совершит тяжкий грех, если откажет ему в этом. - И с этой надеждой, несчастная девушка, - сказал отшельник, - ты явилась в это пустынное место, чтобы обратиться за помощью к человеку, решившему навсегда порвать узы, о которых ты только что говорила, и желающему погибели всему человечеству? Как это ты не побоялась прийти сюда? - Горе, - отвечала Изабелла с твердостью, - сильнее всякого страха. - А тебе не приходилось слышать разговоры о том, что я продался нечистой силе, - дьяволам, столь же безобразным на вид и столь же враждебным людям, как и я сам? Ведь ты слышала об этом - и все же явилась ко мне в полночный час. - Моя вера в бога охраняет меня от суетного страха, - отвечала Изабелла, но ее бурно вздымающаяся грудь выдавала, что храбрость ее напускная. - О, - воскликнул карлик, - да ты, оказывается, философ! Однако как же ты, столь юная и прекрасная, не подумала об опасности, которой подвергаешься, доверяясь человеку, затаившему такое зло против человечества, что для него нет большего удовольствия, чем уродовать, уничтожать и унижать самые красивые его создания. Изабеллу охватило чувство тревоги, но она отвечала с твердостью: - Какое бы зло ни причинили вам люди, вы не станете мстить за него человеку, который не сделал вам ничего дурного и никогда никому не желал зла. - Вот как, девушка! - продолжал он. Его черные глаза сверкали, придавая злобное выражение его искаженным чертам. - Месть - это голодный волк, который только и ждет, чтобы рвать на куски живую плоть и лакать кровь. Неужели он будет слушать ягненка, уверяющего, что он ни в чем не виноват? - Послушайте! - сказала Изабелла, вставая и говоря тоном, полным чувства собственного достоинства. - Я не боюсь всех этих ужасов, которыми вы пытаетесь меня запугать. Я с презрением отвергаю их. Будь вы человек или дьявол, вы не обидите женщину, которая пришла в тяжелую минуту просить о помощи. Вы не тронете меня, вы не посмеете. - Ты верно говоришь, милая, - отвечал отшельник, - я не посмею и не трону тебя. Иди домой. Не бойся того, что тебе угрожает. Ты просила меня о помощи - ты ее получишь. - Но, отец, я дала согласие сегодня вечером обвенчаться с человеком, который мне отвратителен. Отказаться - значит подписать смертный приговор моему отцу. - Сегодня вечером? В котором часу? - До полуночи. - А теперь давно уже стемнело, - пробормотал карлик. - Все равно не бойся ничего. Времени вполне достаточно, чтобы спасти тебя. - И моего отца? - спросила Изабелла умоляющим тоном. - Твой отец, - молвил в ответ карлик, - был и остается моим злейшим врагом. Все равно не бойся, твоя добродетель спасет и его. А теперь уходи. Иначе меня снова усыпят глупые мысли о достоинствах человека, пробуждение от которых было таким страшным... Не бойся ничего, я вызволю тебя у самого подножия алтаря. Прощай, время идет, и я должен действовать. Он подвел ее к двери хижины и выпустил. Она вскочила на лошадь, которая паслась за оградой и при свете восходящей луны быстро двинулась вперед, к тому месту, где остался Рэтклиф. - Ну что, все в порядке? - был его первый нетерпеливый вопрос. - Тот, к кому вы послали меня, дал мне обещание; но как он его выполнит? - Ради бога, - отвечал Рэтклиф, - не сомневайтесь в том, что он способен выполнить свое обещание. В этот момент раздался далеко разнесшийся по пустоши резкий свист. - Слышите! - сказал Рэтклиф. - Он зовет меня. Мисс Вир, возвращайтесь домой и оставьте незакрытой заднюю калитку в саду. А от двери, ведущей к потайному ходу, у меня есть ключ. Свист повторился, на этот раз он был еще более резким и продолжительным, чем в первый раз. - Иду, иду! - воскликнул Рэтклиф и, пришпорив коня, двинулся через пустошь по направлению к хижине отшельника. Мисс Вир вернулась в замок. Дорога заняла совсем мало времени, ибо под ней был горячий конь, которому передалась владевшая его хозяйкой тревога. Она исполнила наказ Рэтклифа, хотя не понимала толком, что он означает, и, оставив лошадь на лужайке возле сада, никем не замеченная, поспешила к себе. Она отперла дверь и позвонила, чтобы принесли свечи. Вместе со слугой, отозвавшимся на звонок, вошел ее отец. Он сказал, что дважды подходил к ее двери в течение двух часов, которые прошли с тех пор, как они расстались, и, не слыша ее голоса, стал уже было опасаться, что она заболела. - А сейчас, дорогой отец, - сказала она, - позвольте мне напомнить о вашем любезном обещании. Дайте мне возможность провести одной те последние минуты моей свободы, которые у меня еще остались, и постарайтесь продлить это время как можно дольше. - Охотно, - отвечал отец, - тебе больше никто не помешает. Но твой туалет в беспорядке, волосы растрепаны. Надеюсь, ты приоденешься, когда я за тобой приду? Твое самопожертвование только в том случае пойдет на пользу, если оно добровольно. - Ах, так? - отвечала она. - Не бойтесь, отец, жертва украсит себя перед закланием. Глава XVII На свадьбу что-то непохоже! "Много шума из ничего" Часовня в замке Эллисло, в которой должен был происходить обряд злополучного бракосочетания, представляла собою здание гораздо более древнее, чем сам замок, хотя последний и был построен очень давно. Еще до того, как между Англией и Шотландией начались частые войны, настолько продолжительные, что здания по обе стороны границы стали главным образом использоваться в качестве крепостей, в Эллисло существовало небольшое поселение монахов, являвшееся, по предположению знатоков старины, частью богатого Джедбергского аббатства. За годы перемен, вызванных войной и взаимными грабежами, монахи давно уже лишились своих владений. На месте их разрушенных келий был построен феодальный замок, в архитектурный ансамбль которого вошла их часовня. Круглые арки и массивные колонны простотой своих очертаний свидетельствовали, что это сооружение принадлежало к так называемой ранней саксонской архитектуре. Оно всегда выглядело весьма мрачно и уныло. Феодальные властители замка нередко пользовались им как фамильным склепом, а задолго до этого монахи хоронили в нем своих умерших. Сейчас, при свете нескольких дымящих факелов, которые горели желтым огнем, часовня выглядела вдвойне мрачно. Пробиваясь сквозь дым, этот свет окружал факелы багряно-красным ореолом, за которым снова смыкалась тьма, скрывавшая от глаз внутренность часовни, так что последняя казалась непомерно огромной. Мрачность всей картины, пожалуй, еще более подчеркивалась выбранными на скорую руку украшениями. Вокруг висели старые гобелены, поспешно снятые со стен других помещений замка и перемежавшиеся теперь с фамильными гербами и надгробными памятниками в разных местах часовни. По краям каменного алтаря находились два изваяния, резко отличавшиеся друг от друга. С одной стороны высилась высеченная из камня мрачная фигура отшельника или монаха, приобщившегося своею смертью к лику святых. Он был изображен стоящим на коленях, в рясе и капюшоне, а лицо его было обращено кверху, как во время молитвы. Его руки с висящими на них четками были сложены на груди. По другую сторону алтаря находилась гробница в итальянском стиле, изваянная из очень красивого белого мрамора - образец современного искусства. Она была воздвигнута в честь матери Изабеллы, покойной миссис Вир-Эллисло, которая была изображена лежащей на смертном одре; в то время как плачущий херувим, отвернувшись, гасил лампаду, - это был символ ее близкой кончины. Статуя была подлинным произведением искусства, но выглядела не на месте в этом грубом склепе. Многих удивило и даже возмутило, что Эллисло, не относившийся с особым вниманием к жене, когда та была жива, в притворном горе соорудил ей столь дорогой памятник. Другие не склонны были обвинять его в лицемерии, утверждая, что памятник сооружался под наблюдением и на средства мистера Рэтклифа. Перед церемонией венчания у этого памятника собрались гости. Их было немного: большинство уехало из замка, чтобы готовиться к предстоящему политическому выступлению, а Эллисло при существующих обстоятельствах не очень-то желал приглашать кого-либо, кроме самых ближайших родственников, присутствие которых, согласно обычаям страны, считалось совершенно необходимым. Рядом с алтарем стоял сэр Фредерик Лэнгли, более мрачный, угрюмый и задумчивый, чем обычно, и около него Маршал, собиравшийся, по установленному обычаю, выступить в роли шафера. Беззаботное настроение молодого человека, которое он никогда не давал себе труда подавлять, еще более оттеняло мрачное облако, нависшее над челом жениха. - Невеста еще не вышла из своей комнаты, - шептал Маршал сэру Фредерику. - Надеюсь, нам не придется прибегать к средствам принуждения, которые были в ходу у римлян - я читал об этом еще в колледже. Нельзя же похитить мою хорошенькую кузину дважды на протяжении двух дней; впрочем, она больше кого бы то ни было достойна такой жестокой любезности. Сэр Фредерик сделал вид, что не слышит этих рассуждений. Он принялся что-то напевать про себя и отвернулся, но Маршал не унимался. - Эта задержка совсем не по вкусу доктору Хобблеру: его побеспокоили просьбой поскорее все подготовить к торжественному событию, как раз когда он откупорил себе третью бутылочку. Надеюсь, вы оградите его от нареканий со стороны духовного начальства, так как, насколько я понимаю, час для совершения обряда сейчас слишком уж поздний... А вот и Эллисло с моей хорошенькой кузиной. Она прелестнее чем когда-либо, только бледна как смерть. Послушайте-ка, сэр рыцарь, в случае, если она совершенно добровольно не скажет "да", венчание не состоится, вопреки всему, что уже сказано и сделано! - Не состоится? - удивленно спросил сэр Фредерик громким шепотом, еле сдерживая гнев. - Нет, свадьбы не будет, - ответил Маршал, - клянусь вам, вот вам на том моя рука и перчатка. Сэр Фредерик схватил протянутую руку и, стиснув ее с силой, прошипел: - Маршал, ты ответишь за это. И тут же оттолкнул от себя руку молодого человека. - Охотно, - сказал Маршал, - ибо мои уста никогда не произносили ни одного слова, за которое моя рука не была готова ответить. Итак, говори, моя хорошенькая кузина, скажи мне, по своей ли собственной воле и вполне ли непредубежденно принимаешь ты сего доблестного рыцаря как своего мужа и господина? Ибо в случае, если ты хоть немного колеблешься, будь что будет, но он не женится на тебе. - Ты с ума сошел, мистер Маршал! - воскликнул Эллисло, который по праву бывшего опекуна молодого человека часто разговаривал с ним тоном старшего. - Не воображаешь ли ты, что я потащу дочь к подножию алтаря, не будь на то ее собственная воля? - Полно, Эллисло, - возразил молодой человек, - бросьте рассказывать басни. Ее глаза полны слез, а щеки белее подвенечного платья. Во имя простой человечности я настаиваю, чтобы венчание отложили до завтра. - Она сама скажет, дабы впредь тебе не повадно было соваться в чужие дела, что она сама хочет, чтобы венчание состоялось. Не так ли, Изабелла, дорогая? - Да, так, - отвечала Изабелла почти в полуобморочном состоянии, - раз уж и бог и люди отступились от меня. Последние слова она произнесла чуть слышно. Маршал пожал плечами и отступил назад. Эллисло подвел, или скорее подтащил дочь к алтарю. Сэр Фредерик выступил вперед и встал рядом с ней. Священник открыл молитвенник и взглянул на мистера Вира, ожидая сигнала начать обряд. - Начинайте, - скомандовал тот. Внезапно откуда-то из-под гробницы усопшей женщины послышался голос: "Стойте!" Это слово, произнесенное громким и резким тоном, пронеслось эхом по всей часовне. Все замерли, прислушиваясь к отдаленному гулу и лязгу оружия или какому-то напоминавшему его звуку, который исходил из дальней части замка. Звук тотчас же умолк. - Это еще что такое? - спросил сэр Фредерик, испепеляя Эллисло и Маршала взглядом, в котором сквозили подозрение и злоба. - Это наверняка выходка какого-нибудь перепившегося гостя, - сказал Эллисло. - Ничего удивительного: нынче вечером все хлебнули изрядно. Продолжайте службу. Священник не успел выполнить это приказание, как из того же места, что и раньше, вторично последовало запрещение. Женщины-служанки, находившиеся в часовне, взвизгнули от страха и бросились к выходу, мужчины схватились за оружие. Но, прежде чем кто-либо успел опомниться, из-за гробницы показался карлик. Он вышел на середину и остановился прямо перед мистером Виром. Появление этого странного и безобразного существа в таком месте и при таких обстоятельствах поразило всех присутствующих, но, казалось, больше всего потрясло лэрда Эллисло. Он выпустил руку дочери, шатаясь подошел к ближайшей колонне, обхватил ее руками, как бы ища поддержки, и приложился к ней лбом. - Кто этот человек, - спросил сэр Фредерик, - и по какому праву он врывается сюда? - Я пришел объявить тебе, - молвил в ответ карлик с присущей ему желчностью, - что, беря в жены эту девушку, ты не женишься на наследнице ни поместья Эллисло, ни Моули-холла, ни Полвертона и не получишь ни одной пяди земли, если только она не выйдет замуж с моего согласия, - а тебе я этого согласия никогда не дам. На колени - и возблагодари господа, что тебе помешали повенчаться с обладательницей того, что тебе меньше всего нужно: безупречной правдивости, добродетели и невинности. А ты, низкий, неблагодарный человек, - продолжал он, обращаясь к Эллисло, - что дали тебе все твои подлые увертки? Ты хотел продать собственную дочь, чтобы избавить себя от опасности, подобно тому как во время голода ты убил и сожрал бы ее тело, чтобы сохранить свою поганую жизнь! Да, да, закрой