-то письма, приезжают и таинственно исчезают какие-то незнакомцы. Недаром там собирают и чистят оружие, и повсюду царит суета, а все мужчины ходят мрачными и озабоченными. Так вот, если положение станет опасным, мы всегда сможем устроить наш собственный маленький заговор. Пусть джентльмены не думают, что заговоры - это только их дело. У нас есть сообщник, которому я спокойно доверюсь. - Не Нэнси ли это? - Что ты? Нэнси - порядочная девушка и очень к тебе привязана, но заговорщица из нее никудышная - вроде Рено или других мелких заговорщиков из "Спасенной Венеции". Нет, нет, у нас есть свой Джафир или Пьер - если этот персонаж тебе больше по душе... Я вот знаю, что упоминание о нем будет тебе приятно, но как-то не решаюсь назвать его, так как боюсь тебя раздосадовать. А сама ты не догадываешься, кто это? В его имени сочетаются два слова: "орел" и "скала", - но не английское слово "орел", а нечто похожее на его шотландский вариант. - Уж не на молодого ли Эрнсклифа ты намекаешь? - зардевшись, воскликнула мисс Вир. - На кого же еще мне намекать? - отвечала Люси. - Не секрет, что Джафиров и Пьеров у нас раз-два и обчелся, а всяких Рено и Бедамаров хоть отбавляй. - Что за нелепости ты говоришь, Люси! Пьесы да романы совсем вскружили тебе голову. Ты же знаешь, что я никогда не" выйду замуж без согласия отца, и отец никогда не согласится на мой брак с человеком, о котором ты говоришь. А потом, кроме твоих сумасбродных предположений и догадок, мы ничего толком не знаем о намерениях Эрнсклифа, и вдобавок ко всему эта роковая ссора... - В которой был убит его отец, - подхватила Люси. - Но ведь это было так давно! И к тому же, я надеюсь, миновало время кровавых междоусобиц, когда вражда между двумя семьями переходила от отца к сыну, подобно испанской игре в шахматы, и каждое новое поколение совершало одно-два убийства только для того, чтобы не дать вражде угаснуть. Нынче мы относимся к ссорам точно так же, как к платьям: примеряем их и изнашиваем до того, что от них ничего не остается. Так что думать о распрях наших отцов столь же глупо, как надевать доставшиеся нам от них в наследство штаны или камзолы. - Ты рассуждаешь слишком легкомысленно, Люси, - отвечала мисс Вир. - Нисколько. Рассуди сама. Ведь никто никогда не считал, что именно твой отец нанес этот смертельный удар, хотя он и участвовал в схватке. Кроме того, в прежние времена после взаимной резни кланы порой совсем были не прочь породниться. Так что рука какой-нибудь дочери или сестры часто становилась залогом их примирения. Ты вот смеешься над моим пристрастием к романтическим историям, а я все равно считаю, что ты больше чем кто-нибудь другой заслуживаешь, чтобы тебя и твои переживания описали в каком-нибудь романе. И я уверена, что проницательный читатель сразу бы понял, что любовь между тобой и Эрнсклифом предопределена именно вследствие того препятствия, которое ты считаешь непреодолимым. - Но времена романтических любовных историй прошли. Ныне царит печальная действительность, ибо вот перед нами замок Эллисло. - И вот перед нами сэр Фредерик Лэнгли, который ждет у ворот замка, чтобы помочь дамам сойти с лошадей. Для меня он омерзительнее всякой жабы. Назло ему я отдам лошадь старому конюху Хорсингтону. Говоря это, молодая женщина пустила лошадь вперед галопом и, с легким кивком проехав мимо сэра Фредерика Лэнгли, готовившегося было взять ее коня под уздцы, спрыгнула прямо в объятия старого конюха. Изабелла охотно сделала бы то же самое, но не посмела: рядом стоял ее отец, и его обычно суровое лицо помрачнело от неудовольствия, так что ей волей-неволей пришлось принять ухаживания ненавистного ей поклонника. Глава VI Пусть никто не называет нас, телохранителей ночи, дневными грабителями; пусть зовут нас лесничими Дианы, рыцарями мрака, любимцами луны. "Генрих IV", ч. I Остаток дня, который ознаменовался встречей с молодыми женщинами, отшельник провел в своем садике. Вечером он снова вышел посидеть на любимом камне. Солнце, заходившее за холмистую гряду облаков, отбрасывало мрачные отблески на пустошь и окрашивало в темный пурпур силуэты поросших вереском гор, которые окружали эту пустынную местность, Карлик сидел, наблюдая за сгущавшимися и наплывавшими друг на друга массами облаков. В зловещих лучах заходившего светила, падавших на его одинокую и неуклюжую фигуру, его можно было принять за злого духа надвигающейся грозы или гнома, вызванного из недр земных содроганием почвы, возвещавшим об ее приближении. Пока он сидел и разглядывал хмурое грозовое небо, к нему быстро подъехал всадник. Он остановил коня - как бы для того, чтобы дать ему немного отдышаться, - и поклонился отшельнику с дерзким и в то же время как бы смущенным видом. Всадник был высокий, худой человек, жилистый и костлявый, но, по всей видимости, чрезвычайно сильный физически. Чувствовалось, что он всю жизнь занимался ратными трудами, которые не дают полнеть и в то же время закаляют и укрепляют мускулы. Его загорелое и веснушчатое лицо с острыми чертами и зловещим выражением говорило о сочетании властности, дерзости и изворотливости в нраве его обладателя, причем каждое из названных качеств по очереди брало верх над всеми остальными. Рыжеватые волосы и брови, из-под которых смотрели пронизывающим взглядом серые глаза, завершали малопривлекательный облик незнакомца. При нем была пара седельных пистолетов в кобуре, еще одну пару он заткнул за пояс, хотя и старался скрыть их, застегнув свой камзол. На нем был ржавый стальной шлем, куртка из буйволовой кожи старинного покроя и перчатки. Правая перчатка была покрыта маленькими стальными пластинками и напоминала старинную латную рукавицу. Длинный палаш завершал его вооружение. - Итак, - сказал карлик, - грабеж и убийство снова восседают в седле. - Да, да, Элши, - отвечал бандит, - твое лекарское искусство помогло мне снова сесть на моего гнедого. - И забыты все обещания исправиться, которые ты давал во время болезни, - продолжал Элшендер. - Отброшены за ненадобностью, заодно с целебным питьем и размоченными сухарями, - заявил бывший больной, нимало не смутившись. - Помнишь, Элши, эти строчки, ведь ты хорошо знаком с их автором? Коли черт здоров, то на кой ему черт врачи? А коль болен черт, он и черта просит: лечи! - Что верно, то верно, - сказал отшельник. - Скорее отучишь волка от сырого мяса или ворона от падали, чем тебя от твоего проклятого ремесла. - А что ты от меня хочешь? Это же у меня врожденное - в крови. Недаром все мужчины из рода Уэстбернфлетов в течение целых десяти поколений занимались разбоем и угоном скота. Все они много пили, прожигали жизнь, жестоко мстили за легкую обиду и никогда не наживали никакого добра. - Верно, - согласился карлик. - И из тебя вышел такой матерый волк, что тебя нельзя и близко подпускать к овчарне. Ну, а какие дьявольские козни строишь ты сегодня? - А что подсказывает тебе твоя мудрость? - Я знаю только одно, - отвечал карлик, - что намерения у тебя не добрые, дела будут плохие, а исход их - и того хуже. - Как раз за это ты меня и любишь, папаша Элши, не так ли? - сказал Уэстбернфлет, - Ты всегда так говорил. - У меня есть причины любить всех, - отозвался отшельник, - кто причиняет горе людям, а на твоей совести немало пролитой крови. - Ну нет, в этом ты меня не вини. Я никогда не проливаю крови, пока мне не окажут сопротивления, а тут уж, сам знаешь, можно легко выйти из себя. Если на то пошло, нет ничего зазорного в том, чтобы обрубить гребешок молодому петушку, который кукарекает слишком нахально. - Не намекаешь ли ты на юного Эрнсклифа? - несколько взволнованно спросил отшельник. - Нет, я намекаю не на него. Пока еще не на него. Но его черед может прийти, если он не уймется, и не уберется восвояси в свою нору, и не перестанет тут резвиться, уничтожать последних оленей в наших краях, да разыгрывать из себя судью, да писать письма влиятельным людям в Эдинбург о беспорядках в стране. Не мешает ему быть поосторожнее. - Тогда это Хобби из Хейфута, - сказал Элши. - Что он тебе сделал? - Что сделал? Ничего. Просто болтал, будто бы я не стал играть в мяч на масленице, потому что испугался его. А на самом деле я боялся лесничего, у которого был приказ меня арестовать. Испугался! Да я выйду против Хобби и всего его клана. Но сейчас дело не в этом, просто я хочу его проучить, чтобы он не распускал свой язык и не клеветал на тех, кто лучше его. Ручаюсь, что к завтрашнему утру крылышки у него, будут подрезаны. Прощай, Элши, там, в лесу, меня ждут несколько удалых молодцов. Я заеду на обратном пути и расскажу тебе веселенькую историю в благодарность за то, что ты меня вылечил. Прежде чем карлик успел ответить, Уэстбернфлет пришпорил коня, животное, испугавшись одного из лежавших вокруг камней, прянуло в сторону от тропинки. Всадник безжалостно вонзил в него шпоры. Конь пришел в неистовство: он то вставал на дыбы, то лягался, то вдруг в диком скачке взмывал вверх, как олень, и опускался сразу на все четыре копыта. Но все было напрасно. Неумолимый всадник сидел на лошади, будто сросся с нею, и после жестокой борьбы смирившееся животное двинулось вперед с такой скоростью, что оба вскоре скрылись из глаз отшельника. - У этого негодяя, - воскликнул карлик, - у этого беззастенчивого, беспощадного, закоснелого мерзавца, у этого подлеца, у которого на уме одни лишь преступления, достаточно сил и здоровья, чтобы заставить животное, более благородное, чем он сам, везти его туда, где он собирается свершить свое черное дело. А я, даже поддайся я слабости и пожелай предупредить несчастную жертву об опасности, все равно не в силах осуществить свое доброе намерение из-за немощи, приковавшей меня к месту. Но стоит ли жалеть об этом? Что общего между моим уродливым телом, безобразными чертами и каркающим голосом и людьми, наделенными самою природой более приятной внешностью, чем моя? Они с трудом скрывают свой ужас и отвращение, даже когда принимают от меня благодеяния. Так зачем же мне переживать за тех, кто относится ко мне как к последнему выродку и отщепенцу? Нет! После всей той неблагодарности и зла, которые я видел на своем веку, после того, как меня бросили в тюрьму, полосовали бичом, заковали в цепи, я должен подавить в себе это непокорное чувство сострадания! Я не хочу больше быть дураком, как прежде, и забывать свои собственные, принципы, как только начинают взывать к моим лучшим чувствам. Мне никто не выказывает сострадания, почему же я должен сочувствовать другим? Пусть колесница судьбы прокладывает себе путь через толпу, кромсая острыми лезвиями колес покорное и дрожащее от страха человечество! Я буду идиотом, если брошу под ее колеса свое бренное тело, этот уродливый комок живой плоти. Как будто весь свет будет рукоплескать, если некий карлик, мудрец, горбун пожертвует собой ради спасения человека более приятной внешности или более крепкого здоровья! Нет! Никогда. И все же жаль Элиота, жаль мне этого Хобби, такого юного и смелого, такого прямодушного, такого... Однако хватит думать об этом! Я все равно не могу помочь ему, даже если бы хотел, а я решил, твердо решил, что не хочу. И не помог бы, даже если бы одного моего желания было достаточно, чтобы его спасти! Закончив свой монолог, карлик удалился в хижину, чтобы укрыться от грозы, о начале которой возвестили первые крупные капли дождя. Исчезли последние лучи солнца, и два или три раската грома последовали быстро один за другим, перекатываясь среди поросших вереском гор, подобно гулу далекой битвы. Глава VII О горный орел, возвращайся домой: Сгущаются тучи над гордой главой, Орлица кричит над сожженным гнездом, Птенцы голодают, и гибнет твой дом. Кэмбел Гроза бушевала всю ночь, но вот наступило ясное, омытое дождем утро. Казалось, тихое, безоблачное небо заставило улыбаться даже унылые просторы Маклстоунской пустоши, усеянной крохотными озерками со стоячей водой. Так хорошее настроение может придать невыразимое очарование самому некрасивому человеческому лицу. Вереск на пустоши цвел пышным цветом. Пчелы, которых отшельник развел в своем маленьком хозяйстве, вылетели из ульев за добычей и наполняли воздух деловитым гудением. Когда старик показался из своей хижины, его встретили две козы. Они принялись лизать ему руки в знак благодарности за овощи, которые он принес для них из огорода. - Уж вы-то по крайней мере, - заговорил он, - не обращаете внимания на внешний облик человека, делающего вам добро. И наоборот, вы останетесь безразличны к человеку самых совершенных форм, которые могли бы служить образцом для скульптора. Вы скорее встревожились бы, появись здесь такое совершенство вместо урода, к заботам которого вы привыкли. Пока я жил с людьми, никто не отвечал мне подобной благодарностью. Да, да. Слуга, которого я воспитывал с детства, строил мне рожи, стоя за моим креслом, и даже друг, которому я помогал деньгами и ради которого даже обагрил... - Он замолчал, содрогнувшись воем телом. - Даже он считал, что место мне скорее среди сумасшедших, что мой удел - позор и лишения одинокой жизни, а не общение с людьми. Остается один Хьюберт, но и Хьюберт когда-нибудь покинет меня. Все одинаковы. Повсюду одно только зло, эгоизм и неблагодарность. Все - негодяи, которые грешат даже в своих молитвах. Все так черствы, что не могут без лицемерия поблагодарить самого бога за то, что он дает им солнечное тепло и чистый воздух. Произнося эти мрачные обличения, отшельник услышал топот коня за оградой, окружающей хижину. Кто-то сильным и чистым басом распевал песню с задором, который свидетельствовал о беззаботном настроении певца: - Славный Хобби Элиот, славный Хобби мой, Славный Хобби Элиот, возьми меня с собой! В то же мгновение через ограду перемахнула большая борзая. Охотники в тех местах хорошо знают, что вид коз и запах их следа настолько напоминают борзым косуль, что самые опытные собаки нередко ошибаются. Так и эта собака во мгновение ока свалила с ног и вцепилась в горло одной из коз отшельника. Подъехавший Хобби Элиот спрыгнул с коня, желая спасти безответное животное от клыков пса, но было уже поздно. Несколько мгновений карлик смотрел на свою любимицу, бившуюся в предсмертной агонии. После последних конвульсий бедное животное вытянуло ноги и затихло. Тогда карлик в бешенстве выхватил длинный острый кинжал, который носил под курткой, и хотел было бросить его и пронзить борзую, но Хобби предупредил его, схватив за руку. - Оставь собаку в покое! - воскликнул он. - Оставь ее! Зачем же убивать моего Громобоя? Ярость карлика обратилась на молодого человека. Внезапным движением он с силой, которой трудно было в нем ожидать, вырвал руку и приставил кинжал к груди Элиота. Все это произошло во мгновение ока, и отшельник имел полную возможность отомстить, вонзив кинжал в грудь Хобби, но что-то удержало его и заставило отбросить кинжал прочь. - Нет, нет, - воскликнул он, добровольно лишив себя средства утолить свой гнев, - больше не надо, не надо этого! В полном замешательстве Хобби отступил на шаг или два, удивленный тем, что этот столь ничтожный с виду человек мог подвергнуть его такой опасности. - Да он силен и зол, как дьявол во плоти! Это были первые вырвавшиеся у Хобби слова. Вслед за тем он принялся извиняться по поводу происшествия, вызвавшего их ссору. - Я, конечно, не оправдываю Громобоя. Поверь, Элши, мне тоже досадно, что все так случилось. Но я пришлю тебе двух коз и двух овец взамен твоей козьи. Ты мудрый человек и не станешь злиться на бессловесную тварь. Ты же понимаешь, что коза - близкая родня косуле, как тут Громобою было не ошибиться. Такая уж у него природа! Будь на месте козы овечка, тогда другое дело. Тебе, Элши, лучше держать овец, а не коз: в наших краях слишком много гончих. Но я пошлю тебе и коз и овец. - Бессердечный негодяй! - воскликнул отшельник. - Из-за тебя погибло существо, которое смотрело на меня с ласкою! - Бог ты мой, Элши, - отвечал Хобби, - твои слова мне хуже ножа острого! Но ведь не виноват же я! И все же ты прав: мне следовало подумать о твоих козах и вовремя взять собак на сворку. Лучше бы они загрызли первейшего барана в моем стаде. Послушай, человече, забудь обо всем и прости меня. Я же не меньше тебя огорчен всем этим. Понимаешь, я собираюсь жениться. Ну, ясное дело, поневоле станешь немного рассеянным. Мы готовимся к свадьбе, и два моих братана везут сейчас на слегах несколько оленьих туш: "Три славные косули из дэлломских лугов", как поется в песне. Братаны-то отправились кружным путем, через Райдерс-Слэк, потому как прямая дорога лежит через болото. Я бы послал тебе оленины, да ты, верно, не возьмешь ее: ведь косуль затравил Громобой. Так говорил добродушный горец, приводя всевозможные доводы, какие только приходили ему в голову, пытаясь загладить свою вину перед карликом. Тот слушал опустив глаза к земле, как бы погруженный в глубокое раздумье. Наконец он очнулся и заговорил: - Такая, говоришь, природа? Да, да, такова природа, так повелось испокон веков! Сильный хватает за горло слабого, богатый угнетает и грабит бедного, счастливый (ведь есть еще идиоты, считающие себя счастливыми!) оскорбляет и лишает последнего утешения того, кто попал в беду. Иди прочь! Ты причинил еще одно горе несчастнейшему из людей, лишил меня того, что казалось мне источником утешения. Иди же, наслаждайся счастьем, которое ожидает тебя дома! - С места не сойду, - возразил Хобби, - пока не заберу тебя к себе, друже, пока ты не согласишься погулять на моей свадьбе в понедельник. Там будет сотня дюжих молодцов из клана Элиотов. Такого съезда добрых конников не видали на нашей земле со времен Мартина из Прикин-тауэра. Хочешь, я пошлю за тобой упряжку? - И это мне ты предлагаешь смешаться снова с жалким и низким человеческим стадом, - сказал отшельник с видом глубокого отвращения. - Низким! - возразил Хобби. - Ну нет. Род Элиотов всегда считался знатным! - Иди прочь! - повторил карлик. - И пусть тебя постигнет не меньшее горе, чем то, которое ты причинил мне! Пусть сам я и не поеду с тобой, но посмотрим, как ты избегнешь гостей, которых вечно сопутствующие мне Гнев и Нищета уже привели к твоему порогу. - Не надо так говорить, Элши, - возразил Хобби, - ты же сам знаешь, что накликать беду легче всего. И вот что я тебе скажу. Тебя можно понять так, будто ты желаешь зла мне и моим близким. Не дай бог, ежели что-нибудь случится с Грейс, со мной или с моим бессловесным, псом! Коли пострадаю я сам, мое добро или мои близкие, я буду знать, кого винить в своем несчастье! - Пошел прочь, деревенщина! - воскликнул карлик. - Отправляйся домой. Успеешь вспомнить обо мне, когда увидишь, что тебя там ожидает. - Ладно, ладно, - отвечал Хобби, садясь в седло. - Что толку спорить с калеками, вечно они всем недовольны. Я хочу тебе сказать только одно, сосед: если с Грейс Армстронг что случится, не миновать тебе купаться в бочке со смолой, а уж бочку я найду, даже если придется объехать все ближние и дальние приходы. С этими словами он отъехал прочь, а Элши, посмотрев ему вслед с презрительной усмешкой, взялся за лопату, чтобы вырыть могилу для своей погибшей любимицы. Вдруг послышался тихий свист, и кто-то окликнул карлика: "Эй, Элши!" Тот прервал свое печальное занятие и поднял глаза. Перед ним стоял Рыжий Разбойник из Уэстбернфлета. Как у убийцы Банко, его лицо было измазано кровью. Кровь виднелась также на шпорах и на боках его загнанного коня. - Ну что, насильник, - спросил карлик, - сделал свое дело? - Как же, как же, Элши, - отвечал бандит. - Когда я сажусь в седло, моим врагам остается только вздыхать и стонать. Сегодня утром в Хейфуте было куда как много света и мало покоя. И хлев и дом сгорели, а хозяева плачут по дорогой невесте, - По невесте? - Ну да. Я отправил ее в Камберленд, к Чарли Грозе Леших, - так мы зовем Чарли Фостера из Тиннинг-бека; поживет у него, пока все не успокоится. Она видела и узнала меня: во время суматохи у меня на секунду спала с лица маска. Так что мне теперь несдобровать, вернись она сюда. Этих Элиотов развелось слишком много, и все они стоят друг за друга горой. Я ведь для чего завернул сюда? Хочу спросить твоего совета, как от нее теперь избавиться. - Ты что, собираешься ее прикончить? - Ну, что ты! На это я не пойду, если только меня не вынудят. Говорят, из некоторых портовых городов легко сплавить человека за море - на плантации, а если привести красивую девку, то за нее неплохо заплатят. За океаном бабы нужны, а у нас тут их хоть пруд пруди. Однако для этой девчонки я припас коечто получше. В чужие края ссылают одну родовитую леди, хоть сама она туда не рвется. Так я хочу определить Грейс к ней в услужение - она девка видная. Веселенькое утро будет сегодня у Хобби: приедет домой, а там ни невесты, ни добра! - Так, так... И тебе его ничуть не жаль? - Не очень-то он меня пожалел бы, если бы меня вели на Касл-хилл в Джеддарте. {Место, где расположен эшафот в этом древнем городке, На Касл-хилл окончили свои счеты с жизнью многие собратья Уэстбернфлета по разбойничьему ремеслу. (Прим. автора.)} Вот девчонку немного жалко. Но он найдет себе другую, и вся недолга, - девки все одинаковы. Ну, что скажешь? Ты ведь любишь, когда тебе рассказывают о набегах. Слышал ты когда-нибудь о таком славном дельце, как сегодняшнее? - Смерч, океан, пожар, - проговорил карлик, обращаясь к самому себе, - землетрясение, ураган, извержение вулкана - все это не так страшно, как человеческая злоба. Вон он, например. Что он такое? Обыкновенный смертный, лишь более искусно выполняющий свое назначение на земле. Послушай ты, подлая твоя душа, отправляйся снова туда, куда я тебя уже посылал. - К управляющему имением? - Да, и скажи ему, что отшельник Элшендер приказал дать тебе золота. А потом отпусти девушку и смотри, чтобы никто ее пальцем не тронул. Пусть она вернется к своим друзьям; но сначала заставь ее поклясться, что она никому не расскажет о твоем злодеянии. - Никому не расскажет, - повторил Уэстбернфлет. - А что, если она нарушит клятву? Женщины не очень-то держат свое слово. Такому мудрому человеку, как ты, это хорошо известно. Говоришь, чтобы никто пальцем ее не тронул. А как знать, что может случиться, пока она в Тиннинг-беке? С Чарли Грозой Леших шутки плохи. Все же, если ты дашь мне двадцать золотых, я могу поручиться, что завтра она вернется к друзьям. Карлик достал из кармана записную книжку, черкнул что-то в ней и вырвал листок. - Возьми, - сказал он, подавая его разбойнику, - но не вздумай меня обмануть. Коли ослушаешься моих приказаний, ответишь за это своей подлой жизнью. - Я знаю, - отвечал бандит, уставившись в землю, - что твоя власть велика. - Как бы ты ее ни приобрел. С помощью своих снадобий и своей мудрости ты сделаешь то, чего не может никто другой. А золото сыплется по твоему приказанию, словно пух с ясеня морозным утром в октябре. Я не ослушаюсь тебя. - Ну так убирайся и избавь меня от своего мерзкого присутствия. Разбойник всадил шпоры в коня и ускакал, не говоря больше ни слова. Тем временем Хобби продолжал свой путь, мучимый теми неясными опасениями и страхом, которые принято называть недобрыми предчувствиями. Он еще не успел въехать на вершину холма, с которого видно было его жилье, как заметил спускавшуюся ему навстречу кормилицу- человека, в те времена весьма почитаемого в любой шотландской семье, будь то люди высшего или среднего круга. Между кормилицей и ее молочными детьми обычно складывались настолько близкие, родственные отношения, что она навсегда оставалась жить в семье своего молочного сына, помогая по хозяйству и получая при этом всевозможные знаки внимания и уважения со стороны хозяев. Узнав кормилицу Эннепл по красному плащу с черным капюшоном, Хобби не мог удержаться от возгласа удивления. - Какая напасть занесла старушку так далеко от дома? - спросил он себя. - Обычно она носа никуда не кажет. Может, она решила собрать клюквы или голубики на болоте для свадебных пирогов? Черт побери этого злого урода - его слова не выходят у меня из головы. Любой пустяк кажется мне предвестником беды. И все из-за тебя, дружище Громобой, надо же тебе было задавить эту несчастную козу, будто мало тебе других коз и оленей в наших местах! Между тем Эннепл, на лице которой застыло немое отчаяние, ковыляя подошла к нему и схватила лошадь под уздцы. В ее взгляде была такая скорбь, что он не нашел в себе мужества спросить, что произошло. - Ой, сыночек! - воскликнула она. - Остановись, не ходи туда. Это зрелище убьет кого угодно, а уж тебя и подавно. - Скажи, ради бога, в чем дело? - вымолвил наконец изумленный горец, пытаясь высвободить узду из рук старухи. - Ради всего святого, дай мне проехать и самому узнать, что там случилось. - Горе мне, что я дожила до этого дня! Твой дом сгорел, от скотного двора остались одни угли, а скот весь угнали. Не ходи туда, сынок. Сердце твое не вынесет того, что мои старые глаза видели сегодня утром. - Но кто же посмел это сделать? Отпусти узду, Эннепл, где бабушка, сестры? Где Грейс Армстронг? Боже, слова колдуна все время звучат у меня в ушах! Он спрыгнул с коня, чтобы избавиться от Эннепл, и, быстро взбежав по холму, увидел перед собой зрелище, которым она его только что пугала. Это было действительно нечто страшное. Дом, который он накануне оставил в спокойном уединении на берегу горного ручья и в котором еще так недавно все говорило об изобилии, представлял собою теперь черное пожарище. От обрушившихся и закопченных стен все еще поднимался дым. Стога сена, амбары, конюшни, полные скота, - все добро зажиточного крестьянина-горца, а добра у Элиота было немало, - было разграблено и растащено за одну ночь. С минуту он стоял неподвижно и затем воскликнул: - Я разорен, разорен дотла! Но я не сожалел бы о своем добре, не случись все это за неделю до свадьбы. Однако чего тут распускать нюни, ведь я не ребенок! Найти бы только Грейс, бабушку и сестер. А потом можно наняться солдатом во Фландрию, как это сделал мой дед и старый Буклю, вставшие под знамена Беллендена. Но главное - не вешать носа, а то, глядя на меня, и все раскиснут! И Хобби мужественно зашагал вниз по склону холма, с твердой решимостью не поддаваться горю и утешать других, хотя сам больше кого бы то ни было нуждался в утешении. Внизу уже собрались все ближние жители долины, главным образом те, кто носил одинаковую с ним фамилию. Молодежь потрясала оружием и взывала о мести, хотя никто не знал, кому следует мстить. Соседи постарше старались чем могли облегчить участь пострадавшей семьи. Старушку и сестер Хобби Элиота временно устроили в домике Эннепл, расположенном ниже по течению ручья, на некотором расстоянии от места происшествия. Каждый принес все, что мог, из предметов первой необходимости, так как из сгоревшего дома почти ничего спасти не удалось. - Что ж, мы, друзья, так и будем стоять здесь весь день, да смотреть на обгорелые стены? - воскликнул один высокий юноша. - Этот запах гари - позор для всех нас! По коням и в погоню! У кого тут поблизости есть собака-ищейка? - У молодого Эрнсклифа, - ответил кто-то. - Но он и шестеро других уже давно отправились по следу. - Едем за ним, поднимем всю округу, соберем еще людей, а потом нападем на Камберленд - это прибежище грабителей. Будем и мы грабить, жечь и убивать, и пусть достанется прежде всего тем, кто живет поближе! - Стойте! Прекратите эту болтовню. Рехнулись вы, что ли? - воскликнул один из стариков. - Сами не знают, что говорят! Вы что, хотите разжечь войну между двумя мирными народами? - Сами же напели нам в уши о геройстве наших отцов, - возразил юноша, - а теперь хотите, чтобы мы сидели сложа руки, смотрели, как сжигают дома наших друзей, и не пытались отомстить. Небось наши отцы так не поступали! - Мы не говорим, что не надо мстить за Хобби, Саймон, но нынче надо считаться и с законами, - отвечал еще один благоразумный старец. - А кроме того, - добавил другой, - я уверен, что и в живых-то уже нет никого, кто бы знал, как можно законно перейти границу в погоне за грабителями. Никто не знал этого лучше Тэма из Уиттрема, но ведь Тэм умер в голодную зиму. - Да-а, - отозвался третий, - это он участвовал в большом набеге, когда наши преследовали врага до самого Тэрлуолла. То было на другой год после битвы у Филипхоу. - Подумаешь, - воскликнул один из споривших, - чего тут знать? Поддень кусок горящего торфа на копье или, скажем, вилы, труби в рог, собери своих ребят и можешь отправляться через границу отвоевывать свое добро. А там ограбь какого-нибудь англичанина и отбери у него ровно столько, сколько отняли у тебя. Вот тебе и весь закон границы, принятый еще в Дандреннене во времена Черного Дугласа. Чего тут рассуждать, все ясно как божий день. - В дорогу, друзья! - крикнул Саймон. - Садитесь на коней да прихватите с собой старика Кадди. Он знает, сколько угнали скота и сколько добра разграблено у Хобби. Мы сегодня же к ночи заполним его конюшню и хлев скотинкой. А что до его дома, то пусть мы и не сможем его сразу отстроить, зато мы спалим дом какого-нибудь англичанина, как спалили Хейфут. И это будет только справедливо - никто в мире не сможет этого отрицать. Предложение было встречено криками одобрения со стороны молодежи. В этот момент собравшихся облетела весть, которую передавали шепотом друг другу: - Идет сам бедняга Хобби. Он поведет нас! Несчастный герой дня спустился с холма и стал проталкиваться через толпу. Обуревавшие его чувства не давали ему говорить, и он лишь молча пожимал протянутые ему со всех сторон руки друзей. Этим жестом соседи и родные выражали ему сочувствие в постигшем его горе. Когда он пожимал руку Саймону Хэкберну, он наконец заговорил: - Спасибо тебе, Саймон, спасибо, друзья. Я понимаю все, что вам хочется сказать мне. Но где сейчас находятся мои?.. Где?.. Он замолчал, как бы не решаясь назвать имена тех, о ком хотел спросить. Друзья, разделявшие его чувства, молча указали ему на домик Эннепл, и Хобби устремился к нему с такой поспешностью и отчаянием, будто решил разом узнать все самое худшее. Отовсюду послышались громкие сочувственные возгласы: - Бедняга... бедный Хобби!.. - Сейчас он все узнает! - Но ведь должен же Эрнсклиф разведать что-нибудь о бедной девушке! Этими возгласами пока и ограничилось дело. У собравшихся не было опытного предводителя, который мог бы повести их за собой, и они остались ждать возвращения Хобби, готовые повиноваться его приказаниям. Встреча Хобби с семьей была в высшей степени трогательной. Сестры бросились ему на шею и чуть не задушили его в своих объятиях, будто задумали лишить его возможности оглянуться вокруг и заметить отсутствие той, которая была ему дороже всех на свете. - Да храни тебя господь, сынок. Только он один может помочь, когда, подобно хрупкой тростинке, сломлены все земные надежды. Этими словами старая дама приветствовала своего несчастного внука. А тот беспокойно оглядывался вокруг, в то время как две сестры держали его руки, а третья повисла у него на шее. - Я не всех вижу... дайте сосчитать: бабушка, Лилия, Джин и Эннот, но где же... Он вдруг замолчал и потом, как бы пересилив себя, продолжал: - Где Грейс? Не может же она прятаться от меня в такой момент! Теперь не время для шуток. "О братец!", "Наша бедная Грейс!" - эти восклицания были единственным ответом на его вопрос, пока не поднялась старушка. Осторожно отстранив от внука плачущих девушек, она усадила его на стул. Затем со спокойствием, порождаемым лишь искреннею набожностью, которое, разливаясь, как масло по воде, умеряет разбушевавшиеся чувства, она сказала: - Сынок, когда твоего деда убили на войне и я осталась с шестью сиротами без крова и без куска хлеба, я нашла в себе силу все претерпеть, и эту силу мне ниспослал господь. Я говорила себе: "Да свершится воля господня". Сынок, в наш мирный дом вчера вечером ворвались грабители, вооруженные, в масках. Они все разграбили и уничтожили и увезли с собой нашу Грейс. Молись, чтобы господь дал тебе силы, и повторяй: "Да свершится воля господня!" - Матушка, матушка! Не принуждай меня... я не могу... только не сейчас... Ну, грешный я, грубый человек... Вооруженные, в масках... Увезли Грейс! Дай мне мой меч и походную сумку отца. Я буду мстить, даже если бы мне пришлось отправиться в ад, чтобы найти их! - Сынок, сынок! Смирись под карающей лозою. Кто знает, когда он отведет от нас свою длань? Юный Эрнсклиф - да благословит его господь! - отправился в погоню вместе с Дэви из Стенхауза и другими молодцами, которые подоспели первыми. Я крикнула им, чтобы они не тушили пожар, а лучше погнались за грабителями и отняли у них Грейс. Так что не прошло и трех часов после набега, как Эрнсклиф и его друзья были уже в пути. Господи благослови его! Он делает честь имени Эрнсклифов. Он сын своего отца и по-настоящему преданный друг. - Преданный друг, вот уж верно! Благослови его господи! - воскликнул Хобби. - А теперь на коней и вперед! Присоединимся к погоне! - О сын мой, прежде чем ты отправишься в опасный путь, повтори вместе со мною: "Да свершится воля господня!" - Не принуждай меня, матушка, только не сейчас. Он уже был на пороге, когда, оглянувшись, заметил горестное выражение на лице старушки. Тогда он поспешно вернулся, бросился в ее объятия и сказал: - Да, матушка, конечно я скажу: "Да свершится воля твоя, господи", раз это послужит тебе утешением. - Да не оставит он тебя, дорогой сыночек, чтобы по возвращении ты мог сказать: "Да будет благословенно имя твое, господи!" - Прощайте, матушка... прощайте, дорогие сестры! - крикнул Элиот, стремглав бросаясь к выходу. Глава VIII Коня, коня! - воскликнул лэрд. - Скорей - копье мне и коня! Кто за Телфером вслед не скачет со мной, Пусть другом своим не зовет меня! Пограничная баллада - Коня! Коня и копье! - крикнул Хобби своим друзьям. Все только этого и ждали, многие были уже в седлах, и пока Элиот поспешно собирал боевое снаряжение (что было далеко не легким делом в такой сумятице), в долине звенели одобрительные возгласы молодых людей. - Правильно! - воскликнул Саймон Хэкберн. - Давно бы так, Хобби. Пусть бабы сидят дома да льют слезы, а мужчины должны помнить: "Око за око, зуб за зуб", как сказано в писании. - Попридержи-ка язык, приятель, - осуждающе заметил кто-то из старших, - не поминай святого слова всуе. Ты сам не ведаешь, что говоришь. - Что ты узнал, Хобби? Есть какие-нибудь новости? Ребятки, только не поступайте опрометчиво, - увещевал молодежь старый Дик Дингл. - Ну, что ты нам читаешь проповеди! - сказал Саймон. - Коли сам не можешь ничего сделать, по крайней мере не удерживай других! - Не кипятись! Скажи-ка лучше, кому ты мстить-то собрался? - А ты думаешь, мы хуже наших отцов знаем дорогу в Англию? Все зло идет оттуда - так всегда говорили, и это уж точно. Туда мы и отправимся: сам дьявол тащит нас на юг! - Мы поедем через пустошь по следу лошадей Эрнсклифа! - воскликнул один из Элиотов. - Я отыщу его следы на любом лугу и болоте, даже если накануне там была бы ярмарка, - заявил Хью, кузнец из Ринглберна, - недаром я всегда сам подковываю его коня. - Пустите по следу собак! - крикнул еще кто-то. - Где собаки? - Что ты, старина, солнце-то когда еще взошло, роса испарилась, и след давно простыл. Между тем Хобби уже свистнул своим гончим, которые бродили по пожарищу, оглашая воздух жалобным воем. - А ну, Громобой, - заговорил он, - покажи сегодня свое искусство! И вдруг его будто осенило, и он добавил: - Постой-ка! Да ведь этот богомерзкий карлик что-то такое говорил мне! Да, да, он знает больше, чем все мы, но от кого: от земных лиходеев или от чертей из преисподней? Да, я вырву из него правду, хотя бы мне пришлось для этого вспороть его поганую утробу ножом! И он принялся поспешно отдавать приказания товарищам. - Саймон, бери еще четверых и скачите прямо к Грэмскому ущелью. Если грабители были из англичан, они отправятся обратно этой дорогой. Остальные по двое и по трое объездите да осмотрите всю округу и ждите меня у Тристинг-пула. Повстречаете моих братьев, скажите им, чтобы ехали туда же. Бедняги: каково-то им будет! Пожалуй, не легче, чем мне... Не думают и не гадают, что их тут ждет! Сам я отправлюсь на Маклстоунскую пустошь. - Будь я на твоем месте, - сказал Дик Дингл, - я бы поговорил с Мудрым Элши добром. Он-то знает, что делается в наших краях, и сможет все рассказать тебе, если захочет. - Будь покоен - захочет, - заявил Хобби, осматривая свое оружие, - выложит, как миленький, всю правду. Иначе я все равно узнаю, что за причина заставляет его молчать. - Ты с ним полегче, Хобби, полегче, голубчик: колдунов лучше не дразнить: они все водятся с разными привидениями и духами и сами делаются злыми, как черти. - Ничего, я с ним управлюсь, - ответил Хобби, - сегодня у меня на душе творится такое, что все колдуны на свете и все черти в аду мне нипочем. К этому времени все приготовления были закончены; Элиот вскочил в седло и, пришпорив коня, пустился во весь опор вверх по склону холма. Он быстро добрался до его вершины, столь же стремительно съехал вниз по другому склону, пересек небольшой лесок, затем узкую долину и очутился на Маклстоунской пустоши. Ему пришлось, однако, постепенно умерить прыть своего коня, зная, что тому предстоит дальняя дорога; поэтому у него оказалось достаточно времени, чтобы тщательно обдумать, в каком тоне разговаривать с карликом, дабы выведать у него побольше сведений о виновниках постигшего его несчастья. Он был уверен, что карлик о них что-то знает. Хотя, как и большинство его соотечественников, Хобби был грубоват, а иногда резок и вспыльчив, ему отнюдь нельзя было отказать в той доле хитрости, которая также присуща характеру шотландца. Из всего, что он видел в ту памятную ночь, когда впервые встретился с карликом, и из дальнейшего поведения этого загадочного существа он заключил, что с помощью угроз и насилия наверняка ничего от него не добьется и только испортит дело, - Буду с ним поласковей, - сказал он самому себе, - старый Дик - он правильно советует. - Хоть и говорят, что он стакнулся с самим сатаной, но не мог он стать таким воплощенным дьяволом, чтобы не откликнуться на мое горе. Опять же, говорят, что он порой добрые дела совершает, помогает людям. Постараюсь сдержаться, буду гладить его по шерстке, ну а в крайнем случае, может, и придется взять его за горло. С твердым решением во что бы то ни стало подладиться к отшельнику, Хобби подъехал к его хижине. Старика не было видно ни на камне, где он обычно встречал посетителей, ни за оградой в садике. - Забрался в свою берлогу, - пробормотал Хобби, - не хочет никого видеть. Ну, да я обрушу его лачугу ему на голову, если он не выйдет добром! Потешив себя такими рассуждениями, он стал взывать к Элши, стараясь говорить как можно смиреннее, хотя в его состоянии крайнего возбуждения ему это удавалось с трудом. - Элши, друг Элши! Ответа не последовало. - Мудрый отец Элши! Карлик молчал. - Чтоб тебе пусто было, уродина ты этакая! - пробормотал горец сквозь зубы и затем продолжал вслух тем же смиренным тоном: - Папаша Элши, к тебе за советом пришел несчастнейший из смертных! - Поделом! - отвечал карлик резким и скрипучим голосом из похожего на бойницу окна, которое было проделано рядом с дверью и откуда он мог видеть любого, кто подходил к его жилищу, сам оставаясь невидимым. - Поделом! - повторил Хобби с ноткой раздражения в голосе. - Но почему же, Элши? Разве ты не слышишь, что я говорю тебе: я самый несчастный человек на свете. - А разве ты не слышишь, что говорю я: поделом тебе! Разве я не предупреждал тебя сегодня утром, когда ты считал себя счастливцем, что еще до вечера у тебя будет горе? - Верно, предупреждал, - отвечал Хобби, - потому-то я и пришел к тебе сейчас за советом: тот, кто предвидит беду, знает, как помочь человеку выбраться из нее. - Я не знаю, как помогать тем, кто в беде, - возразил карлик. - А если бы даже и знал, зачем стану я помогать другим, когда никто никогда не хотел помочь мне? Разве я не лишился богатства, которого бы хватило, чтобы сотни раз купить и перекупить все твои бесплодные земли; лишился положения, которое не сравнится с твоим, как твое не сравнится со званием простого крестьянина; разве я не изгнан из общества, где люди пленяют своим обхождением и блеском ума? Недаром я потерял все это. Недаром я прозябаю здесь пасынком на безлюдных и мерзких задворках природы и сам являю собой зрелище еще более мерзкое, чем все то, что меня окружает? И почему другие черви жалуются мне, когда по ним проедет колесница судьбы, когда я сам корчусь, уже раздавленный ею! - Ты мог все это потерять, - отвечал Хобби с горечью, - землю и друзей, добро и деньги, - ты мог потерять все, но все же ты не терял Грейс Армстронг, я горю твоему не сравниться с моим. А у меня даже надежды никакой не осталось, не видеть мне больше моей Грейс! Глубоко взволнованный, Хобби замолчал; нахлынувшие на него чувства вытеснили весь гнев и раздражение из его сердца. Но прежде чем он снова обратился к отшельнику, тот просунул в узкое оконце костлявую руку: длинные пальцы, обхватывавшие большой кожаный кошель, разжались, и кошель, звякнув, упал на землю. Снова послышался резкий голос отшельника: - Вот! Вот тебе лучшее средство от всех земных несчастий - по крайней мере так думают все жалкие людишки. Убирайся! Теперь ты в два раза богаче, чем был до вчерашнего дня. И не терзай меня больше своими вопросами, жалобами и изъявлениями благодарности. Все они в равной мере мне ненавистны. - Батюшки! Да это же деньги, - воскликнул Элиот, взглянув на содержимое мешка. Затем он снова повернулся к отшельнику. - Спасибо тебе за доброту. Я бы охотно взял отсюда часть серебра и дал тебе расписку или закладную на свои земли. Но вот в чем загвоздка, дорогой Элши; я не решусь воспользоваться этими деньгами, пока не буду твердо знать, что они добыты честным путем. Неровен час, превратятся они в черепки, и я обману какого-нибудь бедняка. - Невежественный олух! - воскликнул карлик. - Эта ядовитая погань изготовлена из обычного презренного металла, добытого из недр земных. Бери, трать их, авось ты преуспеешь с ними, как и я! - Но я же тебе говорю, - сказал Элиот, - что пришел к тебе не плакаться о потерянном добре, - правда, потерял я ни много, ни мало тридцать голов скота - такого, что лучше не сыщешь по эту сторону границы, и все же бог с ним, со скотом. Вот если ты хоть намекнешь мне, что сталось с бедной Грейс, я буду вечным твоим рабом - не требуй лишь в заклад мою душу! Ну скажи, Элши, скажи же мне что-нибудь. - Ладно, - сказал карлик, как бы желая отвязаться от назойливого просителя, - раз тебе мало своего собственного горя и ты непременно хочешь взвалить на себя горе другого человека, ищи ту, которую потерял, на западе. - На западе! Но это слово можно понять по-разному. - Больше я не намерен ничего говорить, - заявил карлик и захлопнул ставень, предоставив Хобби самому сделать все нужные выводы из брошенного ему намека. - На западе, на западе, - размышлял Элиот, - но в тех местах все спокойно. Может быть, это Джок из Тодхоулса. Но нет, он слишком стар для такого дела. На западе... Ба, да это, должно быть, Уэстбернфлет! Элши, скажи мне только одно слово: ведь я прав, а? Это Уэстбернфлет? Ну, скажи мне, если я ошибаюсь. Мне не хотелось бы причинять зло соседу, который ни в чем не виноват... Молчит. Да, да, это наверняка Рыжий Разбойник. Вот уж не думал, что он осмелится напасть на меня, зная, что нас так много. Он, наверное, заручился еще чьей-нибудь помощью посильнее своих камберлендских друзей. Прощай, Элши, большое тебе спасибо. Некогда мне сейчас возиться с твоим серебром: мне надо скорее встретиться с друзьями у Тристинг-пула. Коли не хочешь открыть окно сейчас, подберешь свои деньги, когда я уеду. Ответа по-прежнему не последовало. - Он оглох или совсем рехнулся, а может, то и другое вместе. Все равно, некогда мне стоять здесь и болтать. И Хобби Элиот поскакал к месту свидания, которое он назначил своим друзьям. У Тристинг-пула уже собралось четверо всадников. Они стояли кружком, оживленно разговаривая, в то время как их лошади щипали траву под тополями, росшими по берегу спокойного озерка. К югу можно было заметить более многочисленную группу всадников, приближавшихся к озеру. Когда они подъехали, оказалось, что это был Эрнсклиф со своим отрядом. По следам угнанного стада он доехал до самой английской границы, но повернул обратно, узнав, что в том районе собрались значительные силы под предводительством нескольких дворян из якобитов и что уже началось восстание во многих других частях Шотландии. По всей видимости, ночное происшествие, в котором сначала видели проявление личной вражды и склонности к разбойничьим набегам, на самом деле было вызвано другими причинами, и Эрнсклиф склонен был рассматривать его как один из признаков начинавшейся гражданской войны. Молодой дворянин поздоровался с Хобби тоном, выражавшим самое дружеское расположение, и ознакомил его с полученными новостями. - Не сойти мне с этого места, - сказал Элиот, - если старик Эллисло не подстроил всю эту гнусную историю! Он давно уже стакнулся с католиками из Камберленда. Теперь понятно, почему Элши намекал на Уэстбернфлета: ведь Эллисло всегда покровительствовал ему. И, уж конечно, Рыжий Разбойник решил малость пограбить в своей округе, прежде чем начнется мятеж. Тут кто-то вспомнил, как бандиты из шайки говорили, будто они выполняют приказ самого Иакова VIII и что им поручено разоружить всех мятежников. Другие слышали, как Уэстбернфлет хвалился на попойках, что Эллисло скоро выступит с оружием в руках на стороне якобитов, что сам он будет командовать одним из его отрядов и что уж тогда-то они непременно рассчитаются с молодым Эрнсклифом и всеми остальными, кто станет защищать теперешнее правительство. В конце концов все пришли к убеждению, что Уэстбернфлет возглавил шайку по приказу самого Эллисло, и решили отправиться к дому главаря бандитов и постараться его схватить. Тем временем подошло подкрепление из тех, кто объезжал пустошь, и отряд насчитывал теперь свыше двадцати всадников. У всех были отличные кони, и все они были довольно прилично вооружены - кто во что горазд. Речушка, вытекавшая из узкой горной долины около Уэстбернфлета, пересекала открытую заболоченную равнину, простиравшуюся на полмили по обе ее стороны. По имени равнины и назвали это место. Облик реки здесь менялся: из стремительного горного потока она превращалась в медленную голубую ленту, извивавшуюся по болоту наподобие распухшего тела дохлой змеи. На берегу реки, почти в самом центре равнины, высилась башня крепости Уэстбернфлета - одного из тех немногих сохранившихся укреплений, которые в былые времена были столь многочисленными на границе. Клочок земли ярдов в сто шириной, на котором она стояла, слегка возвышался над окружающим болотом, образуя площадку несколько большего размера, чем сама башня, а сразу за ее пределами начиналась непроходимая, страшная трясина. Только сам владелец башни и другие ее обитатели знали, как проехать к себе домой по извилистым и еле заметным тропкам, проходившим по твердым участкам почвы. Однако в отряде, собравшемся под командой Эрнсклифа, было несколько человек, которым эти тропинки были известны. Ибо, несмотря на то, что характер и привычки владельца Уэстбернфлета были всем хорошо известны, свобода взглядов в отношении кражи чужого добра приводила к тому, что никто не смотрел на бандита с отвращением, которое он внушал бы людям в более цивилизованной стране. Более мирные соседи относились к нему примерно так же, как в наше время относятся к игроку, завсегдатаю петушиных боев или жокею. Его образ жизни, разумеется, осуждали, его общества чурались, и тем не менее он не пользовался славой человека окончательно отпетого, как это было бы в обществе, где почитают законы. И в данном случае он возбудил негодование у сторонников Элиота не столько беззаконностью своего поступка вообще - разве можно было ожидать от этого грабителя чего-нибудь другого? - сколько тем, что пострадавшим лицом явился человек, не сделавший бандиту ничего дурного, - их друг, который к тому же носил фамилию Элиот, а большинство принадлежало именно к этому клану. Не удивительно поэтому, что среди них нашлось несколько человек, довольно хорошо знакомых с теми местами и без труда отыскавших тайные тропинки в болоте, так что отряд вскоре появился на открытой площадке перед замком Уэстбернфлета. Глава IX Так забирай ее с собой, - Сказал гигант. - Идти на бой За девичьи красоты: За рот, что свежестью манит, За блеск очей, за жар ланит, - Нет у меня охоты! "Роман о Соколе" Башня, перед которой стоял теперь отряд, представляла собой небольшое квадратное строение самого мрачного вида. Стены у нее были необычайной толщины, а окна - вернее, щели в стенах, служившие здесь окнами, - предназначались скорее для того, чтобы дать защитникам возможность стрелять во врага, нежели для того, чтобы пропускать свет и воздух во внутренние помещения. Со всех сторон над стенами выступал зубчатый парапет, также служивший целям обороны и окружавший крутую, выложенную большими серыми плитами крышу. На одном из ее углов над зубчатой стеной возвышалась башенка, в которой помещалась винтовая лестница с выходом на крышу через массивную дверь, сплошь покрытую шляпками вбитых в нее гвоздей. Подъехавшим показалось, что кто-то, спрятавшись в башне, следит за ними. Это подозрение превратилось в уверенность, когда в узкую бойницу просунулась женская рука; она махала платком, как бы подавая им сигнал. Хобби чуть не лишился чувств от радости и нетерпения. - Это Грейс, - заявил он, - клянусь, я узнаю ее руку среди тысячи других! Другой такой не сыщешь по эту сторону Лоуденов. Вызволим ее, друзья, пусть хоть для этого нам пришлось бы разобрать по камешку всю крепость Уэстбернфлета! Эрнсклиф сомневался, что руку любимой можно узнать на таком расстоянии; однако он ничего не сказал, дабы не отнимать у своего друга зародившейся в нем надежды. Тут же было решено вступить в переговоры с гарнизоном крепости. Все принялись кричать, а один или двое затрубили в рог, но прошло немало времени, прежде чем в бойнице, находившейся подле входной двери, появилось сморщенное лицо старухи. - Это мать разбойника, - пояснил один из Элиотов, - она в десять раз хуже его самого и виновата во многих лихих делах, которые он натворил в наших краях. - Кто вы такие? Что вам здесь нужно? - вопрошала почтенная родительница. - Мы ищем Уильяма Грэма Уэстбернфлета, - отвечал Эрнсклиф. - Его нет дома, - заявила старуха. - Когда он уехал? - продолжал Эрнсклиф. - Не могу сказать, - ответствовала привратница, - А когда он вернется? - вмешался Хобби Элиот. - Ничего я об этом не знаю, - откликнулась непреклонная хранительница башни. - Есть кто-нибудь вместе с тобой в крепости? - снова спросил Эрнсклиф. - Ни одной живой души, кроме меня самой и кошек, - сказала старуха. - Тогда отопри дверь и впусти нас, - предложил Эрнсклиф. - Я мировой судья и ищу улики преступления. - Да пусть у того отсохнут руки, кто снимет перед тобой засовы! - отвечала она. - Позор на ваши головы! Приехать сюда целым отрядом - у всех мечи, копья и стальные шлемы - и все это, чтобы напугать одинокую вдову! - У нас точные сведения, - возразил Эрнс-клиф, - чмы ищем здесь похищенное добро. - И молодую женщину, которую увезли силой, - она дороже всякого добра. - Предупреждаю тебя, - продолжал Эрнсклиф, - единственное, чем ты можешь доказать непричастность твоего сына ко всей этой истории, - это впустить нас добром и дать нам обыскать дом. - А ежели я не подумаю бросить вам ключи, и засовы не отодвину, и ворота не открою такому сброду? Что тогда вы станете делать? - язвительно осведомилась старуха. - Обойдемся без ключей! Вломимся именем короля и свернем шею всем, кого найдем в доме. Лучше пусти нас добром! - гневно пригрозил разъяренный Хобби. - Двум смертям не бывать, одной не миновать, - сказала старуха с прежней иронией. - Но сначала справьтесь-ка вон с той железной решеткой: она выдерживала натиска и не таких, как вы! Она со смехом произнесла последние слова и отошла от амбразуры, через которую вела переговоры с отрядом. Осаждающие серьезно призадумались над тем, что предпринять. Огромной толщины стены с крохотными окнами могли бы некоторое время противостоять даже пушечным выстрелам. Вход защищала массивная решетчатая дверь из кованого железа, настолько прочная на вид, что, казалось, не было силы, которая могла бы ее преодолеть. - С ломом и молотом здесь делать нечего, - заявил Хью, кузнец из Ринглберна, - толку от них не больше, чем от тростинки. По другую сторону прохода, длина которого равнялась толщине стены и составляла девять футов, находилась другая, дубовая дверь, которую вдоль и поперек пересекали толстые полосы железа и испещряли широкие шляпки болтов и гвоздей. К тому же вряд ли можно было верить старухе, что она одна составляет весь гарнизон крепости. Более опытные из членов отряда заметили следы копыт на тропинке, когда подъезжали к башне, и это свидетельствовало о том, что совсем недавно здесь в том же направлении проехало несколько человек. Ко всем этим трудностям добавлялось отсутствие средств для штурма крепости. Не было никакой надежды раздобыть лестницы, достаточно длинные для того, чтобы добраться по ним до верха стены, а окна были слишком узки и к тому же забраны железными решетками. Поэтому нечего было и думать проникнуть в крепость таким путем; еще безнадежнее было пытаться взорвать стену, поскольку для этого не было ни подходящих инструментов, ни пороха. Не было также у осаждающих ни провианта, ни убежища, ни прочих условий, которые дали бы им возможность предпринять длительную осаду; и, наоборот, в этом случае они рисковали бы тем, что сообщники грабителя придут ему на помощь и атакуют их самих. Хобби обошел твердыню со всех сторон и только бессильно заскрежетал зубами, не зная, каким образом проложить себе в нее дорогу. Вдруг он воскликнул: - А почему бы нам не сделать то же, что испокон веков делали наши отцы? За работу, друзья! Нарубим кустов да сухих веток, сложим костер перед дверью, зажжем его и подкоптим старую каргу, что твой окорок! Предложение всем понравилось; в зарослях ольхи и боярышника, покрывавших берега заболоченной речушки, заработали клинки и ножи. Одни из осаждавших срезали сухие полусгнившие ветки, из которых легко было разложить костер, другие сваливали их в большую кучу у дверной решетки. Вот уже высекли огонь из ружейного кремня, и Хобби шагнул к куче хвороста с горящей головней в руках. В этот момент в амбразуре, находившейся сбоку от двери, показалось угрюмое лицо грабителя и дуло мушкета. - Большое спасибо за топливо: теперь нам на всю зиму хватит, - сказал он насмешливо. - Но сделай еще шаг, и заплатишь за него самой дорогой ценой. - Это мы еще посмотрим, - отвечал Хобби, бесстрашно двинувшись вперед. Грабитель щелкнул курком, но ружье, к счастью для нашего друга, не выстрелило. Зато в тот же момент выстрелил Эрнсклиф, прицелившись в голову разбойника, видневшуюся в отверстии амбразуры, и пуля оцарапала ему висок. До сих пор грабитель, по всей видимости, считал свое убежище более безопасным, ибо в тот самый момент, когда он почувствовал, что ранен, хотя и легко, он решил вступить в переговоры и спросил, по какому праву напали так беззаконно на мирного и честного человека и пролили его кровь. - Мы хотим, - ответил Эрнсклиф, - чтобы ты выдал нам пленницу целой и невредимой. - А какие у вас на нее права? - спросил грабитель. - Не тебе, - отрезал Эрнсклиф, - не тебе, который удерживает ее силой, спрашивать об этом! - Ладно, ладно, я и сам могу догадаться, - сказал разбойник. - Ну что ж, господа, я совсем не хочу вступать с вами в смертельный поединок и проливать вашу кровь, хотя Эрнсклиф не остановился перед тем, чтобы пролить мою, - а стрелять он мастак! Так вот, чтобы кровопролития больше не было, я согласен выдать пленницу, раз уж вы так настаиваете. - И стада Хобби! - крикнул Саймон Хэкберн. - Или ты думаешь, что тебе позволено грабить хлева и загоны одного из Элиотов, точно курятник какой-нибудь старой бабы? - Клянусь вам, - отвечал Уилли Уэстбернфлет, - клянусь хлебом насущным, у меня не осталось ни одной головы его скота: всех уже давно угнали за болото - в крепости и пары рогов не увидишь! Но, может, мне и удастся вернуть кое-что из скота: я согласен через пару дней встретиться с Хобби в Каслтоне, пусть каждый из нас приведет по два свидетеля, и мы попробуем договориться, как возместить ему убытки. - Ладно, ладно, - сказал Элиот, - меня это вполне устраивает. - Затем, обращаясь к Саймону, он добавил вполголоса: - Чтоб они сгинули, все мои стада! Ради бога, друг мой, оставь ты их в покое. Сначала надо выручить Грейс из лап этого дьявола. - Дай мне слово, Эрнсклиф, - продолжал грабитель, который все не отходил от амбразуры, - поклянись своей честью и перчаткой на руке, что дашь мне свободно выйти и уйти обратно. Мне надо не меньше пяти минут, чтобы открыть ворота, и пять минут, чтобы их закрыть - очень уж петли заржавели. Ну что, согласен? - Тебя никто не задержит, - отвечал Эрнсклиф. - Клянусь в том своею честью и перчаткой на руке. - Подождите тогда минутку, - сказал Уэстбернфлет, - нет, послушайте-ка, сперва отойдите на пистолетный выстрел. Не то что я не доверяю твоему слову, Эрнсклиф, но все-таки лучше не рисковать. "Эх, приятель, - подумал про себя Хобби, отходя вместе с остальными от ворот, - встретиться бы нам с тобой на Тэрнерс-холме, {Тэрнерс-холмом зовется обширный луг, расположенный на самой границе двух королевств, как раз в том месте, где ручей, называемый Криссоп, впадает в реку Лиддел. В старые времена шотландцы часто превращали этот луг в арену, устраивая здесь состязания и турниры. (Прим. автора.)} да чтобы вокруг никого не было, кроме двух надежных парней, я бы тебе показал! После этого ты скорее дал бы переломать себе ноги, чем тронул пальцем скотину или человека, которые дороги мне! - Ну и трус же он, этот Уэстбернфлет, - сказал Саймон Хэкберн, неприятно пораженный столь быстрой капитуляцией. - Куда ему до собственного отца! Тем временем открылась внутренняя дверь, и мать грабителя показалась в проходе, ведущем к наружным воротам. Вскоре из крепости вышел сам Уилли, ведя за собой женщину. Старуха тщательно задвинула за ними засовы и осталась на посту, как часовой. - Один или двое из вас, выйдите вперед, - крикнул разбойник, - и примите ее из моих рук целую и невредимую. Хобби бросился вперед, навстречу своей невесте. За ним двинулся Эрнсклиф; он следил за Уилли, каждую минуту ожидая какого-нибудь предательства. Вдруг Хобби замедлил шаги, почувствовав горькое разочарование, в то время как Эрнсклиф почти побежал, полный нетерпеливого изумления: перед ними стояла не Грейс Армстронг, а мисс Изабелла Вир. Именно ей принесло свободу их нападение на крепость. - Где Грейс? Где Грейс Армстронг? - воскликнул Хобби, вне себя от гнева и возмущения. - Только не у меня, - отвечал Уэстбернфлет, - можете обыскать башню, если не верите мне. - Вероломный мерзавец! Говори, где она, не то умрешь! - крикнул Элиот, поднимая к плечу ружье. Но его спутники, подоспевшие в этот момент, выхватили ружье у него из рук и все разом заговорили: - Эрнсклиф поклялся своей честью и перчаткой! Честью и перчаткой! Опомнись, Хобби. Мы должны сдержать наше слово перед Уэстбернфлетом, будь он самый отъявленный мошенник на свете! Почувствовав себя в безопасности, бандит, испугавшийся было при виде угрожающего жеста Хобби, снова обнаглел, - Я сдержал свое слово, господа, заявил он, - и вы не посмеете обмануть меня. Если это не та, кого вы искали, - обратился он к Эрнсклифу, - верните ее мне. Я в ответе за нее перед теми, кому она принадлежит. - Ради бога, мистер Эрнсклиф, защитите меня! - воскликнула мисс Вир, прижавшись к своему избавителю. - Не покидайте меня теперь, когда все меня покинули! - Не бойтесь, - прошептал Эрнсклиф, - пока я жив, вам ничего не грозит. Затем, повернувшись к Уэстбернфлету, он сказал: - Злодей! Как посмел ты оскорбить эту леди? - За это, Эрнсклиф, - отвечал бандит, - я отвечу перед теми, у кого больше права задавать мне такой вопрос. А вот как ты ответишь за то, что явился сюда с вооруженным отрядом и увез ее от тех, кому ее оставили ее собственные друзья? Впрочем, расхлебывай это дело сам. А я все равно не мог один оборонять свой дом против двадцати человек. Да и никто бы не смог сделать это на моем месте. - Все это подлая ложь, - сказала Изабелла, - он силой увез меня от отца. - Верно, он хотел, чтобы ты так думала, милашка, - отвечал грабитель, - но опять же это не мое дело. Так ты не отдашь мне ее обратно? - Отдать ее тебе обратно? Конечно нет, - ответил Эрнсклиф. - Я беру мисс Вир под свою охрану и доставлю ее, куда она сама пожелает. - Ну да, конечно, может вы давно сговорились, - сказал Уилли Уэстбернфлет. - А Грейс? - вмешался Хобби, вырываясь из рук друзей, которые продолжали твердить ему о святости и нерушимости слова, позволившего разбойнику без опаски выйти из крепости. - Где Грейс? - повторил он, бросаясь на грабителя с клинком в руке. - Побойся бога, Хобби! Послушай, постой минутку! - воскликнул Уэстбернфлет в страхе; затем он повернулся и пустился наутек. Мать стояла наготове, чтобы открыть и тут же закрыть за ним ворота, так что удар, направленный на него Хобби, не попал в цель: меч со страшной силой ударил в кованую дверь и оставил на одной из перекладин глубокую щербину; ее и по сей день показывают как свидетельство той редкой силы, которой отличались наши предки. Прежде чем Хобби успел снова поднять меч, дверь захлопнулась, и ему ничего не оставалось, как вернуться к товарищам, которые уже собирались снять осаду. Они настаивали, чтобы он отправился с ними. - Ты уже нарушил перемирие, - сказал старый Дик Дингл, - и, не удержи мы тебя, ты тут такого бы натворил, что стал бы посмешищем во всей округе, а нас бы всех обвиняли в том, что мы нарушили слово и совершили убийство. Дождись встречи в Каслтоне, о которой вы договорились. Вот если он не возместит тебе весь причиненный ущерб, тогда мы выцедим его подлую кровь по капле. А пока поедем отсюда подобру-поздорову и займемся каждый своим делом. Я уверен, что после свидания с ним ты получишь обратно не только Грейс, но и свой скот, и все будет в порядке. Эти спокойные доводы были не по душе несчастному влюбленному, но так как он мог рассчитывать на помощь своих соседей и друзей, только приняв их собственные условия, ему волей-неволей пришлось согласиться с их представлениями о чести и добропорядочных поступках. Эрнсклиф обратился к отряду с просьбой помочь ему проводить мисс Вир в замок ее отца, куда она непременно желала вернуться. На его просьбу откликнулись пятеро или шестеро молодых людей, изъявивших желание поехать с ним. Хобби среди них не было. Убитый горем после событий этого дня и после только что пережитого разочарования, он в угрюмом настроении вернулся домой, чтобы сделать все, что было в его силах, для поддержания и защиты своей семьи и договориться с соседями о дальнейших действиях, которые следовало предпринять ради освобождения Грейс Армстронг. Остальные участники отряда разбрелись кто куда, как только миновали трясину. Бандит и его мать следили за ними из башни, пока все не скрылись из виду. Глава X Тебя покинул я в ночи - В убранстве снежном спал твой дом. Вернусь, когда блеснут лучи И розы расцветут кругом. Старинная баллада Выведенный из себя тем, что его друзья, как ему казалось, проявляют непонятное равнодушие к постигшей его беде, Хобби постарался избавиться от всяких спутников и теперь ехал домой совсем один. - Дьявол ты этакий, - говорил он, нетерпеливо пришпоривая вконец усталого и спотыкающегося коня, - ты ничуть не лучше всех их. Не я ли растил тебя, кормил, укрывал от непогоды. А теперь, в тяжелый для меня час, ты готов выбросить меня из седла и сломать мне шею. Ты такой же, как все они: каждый из них считается моей родней, пусть это иногда десятая вода на киселе, - и сам я за каждого готов в любое время пролить кровь, а они... Им куда важнее какой-то грабитель Уэстбернфлет, чем кровный родич! Скоро покажутся огни Хейфута... Но нет! - воскликнул он, вдруг вспомнив обо всем, что произошло, - нет: в Хейфуте уже не разведут огня в камине и не зажгут свечки! Если бы не матушка, не сестры и не бедная Грейс, пришпорил бы я коня, махнул бы с обрыва в омут - и дело с концом! В таком мрачном настроении Хобби повернул коня к избушке, в которой его близкие нашли себе приют. Подъехав к двери, он вдруг услышал сдержанный шепот и смех своих сестер. - Дьявол обуял всех женщин, - пробормотал бедный Хобби. - Они не перестанут пересмеиваться и хихикать даже у гроба своей лучшей подруги/А, впрочем, я рад, что мои глупенькие хохотушки не слишком убиваются. Ведь не им, а мне надо думать, как выкручиваться из беды. Рассуждая таким образом, он тем временем привязывал коня под навесом. - Придется тебе обходиться теперь без попоны и подпруги, приятель, - сказал он, обращаясь к коню. - Мы с тобой оба попали в такую переделку, что лучше бы нам очутиться на дне самых глубоких пучин Тэрреса! Его прервала младшая из сестер; она выбежала из дома и заговорила с ним сдавленным голосом, как бы преодолевая волнение: - Что ты так долго возишься там с лошадью, Хобби? Тебя уже больше часа ждет гость из Камберленда. Иди скорее, я сама сниму седло. - Гость из Камберленда! - воскликнул Элиот и, вложив узду в руку сестры, стремглав бросился в дом. - Где он? Где он? - спрашивал он, оглядываясь с нетерпением вокруг и видя только женщин. - Есть какие-нибудь новости о Грейс? - В самом деле, куда же это гость запропастился? - сказала старшая сестра, давясь от смеха. - Полно вам, полно, детки, - добродушно увещевала внучек старушка, - хватит вам разыгрывать нашего Хобби. Оглянись-ка, сынок, и посчитай, не больше ли нас стало, чем утром. Хобби внимательно оглядел всех присутствующих. - Нет, только ты и трое сестренок. - Нас четверо, Хобби, голубчик, - подсказала младшая сестра, которая только что вошла в комнату. В следующее мгновение Хобби уже держал в своих объятиях Грейс Армстронг, которую он до сих пор принимал за одну из своих сестер, так как она куталась в ее плед. - Ну, как же ты могла так? - повторял он. - Право, я не виновата, - говорила Грейс, закрывая лицо руками и пытаясь таким образом скрыть краску смущения и в то же время отвратить от себя бурю поцелуев, обрушенных на нее женихом в наказание за нехитрую уловку, - право же, это не я; тебе надо расцеловать Джини с сестрами: это их затея. - Я их и расцелую, - заявил Хобби и принялся обнимать своих сестер и старушку, осыпая их поцелуями. От избытка счастья все четверо плакали и смеялись в одно и то же время. - Я самый счастливый человек, - воскликнул Хобби, в изнеможении бросаясь на скамью, - я самый счастливый человек на свете! - Тогда, дорогой сыночек, - сказала добрая старушка, которая не упускала благоприятного случая преподать урок благочестия в тот момент, когда сердца слушателей были лучше всего настроены к его восприятию, - тогда, сын мой, вознеси хвалу тому, кто слезы превращает в улыбку и горе - в радость, подобно тому, как он сотворил свет из тьмы и весь этот мир из пустоты. Разве я не говорила тебе, что стоит тебе сказать: "Да свершится воля твоя", у тебя будет причина сказать: "Да святится имя твое, господи!" - Говорила, говорила, бабуся, и я возношу хвалу господу за его милосердие и за то, что он дал мне такую добрую матушку, когда не стало моих собственных родителей, - сказал простодушный Хобби, беря ее за руку, - так что я вспоминаю о нем и в счастье и в беде. На минуту или две воцарилось торжественное молчание, в течение которого эта дружная семья мысленно возносила к небу свои чистые и искренние молитвы, благодаря провидение за столь неожиданное возвращение их исчезнувшего друга. Приступив к расспросам, Хобби принялся выведывать у Грейс все, что с нею приключилось. Скоро он узнал все подробности; сводились они в основном к следующему. В ту. ночь Грейс проснулась от шума, поднятого вломившейся в дом шайкой. Один или двое слуг пытались оказать сопротивление, но их тут же одолели. Она поспешно оделась, сбежала вниз и, узнав в суматохе Уэстбернфлета, с которого спала маска, неосторожно назвала его по имени и стала молить о пощаде. Тогда разбойник сразу же заткнул ей рот кляпом, выволок из дома и посадил на лошадь позади одного из своих сообщников. - Я ему шею сверну, проклятому, - пробормотал Хобби, - пусть он теперь считается последним в роду Грэмов! Она рассказала далее, что шайка повезла ее куда-то в южном направлении; впереди гнали награбленный скот, и так они ехали до самой границы. Вдруг грабителей нагнал человек, в котором она узнала одного из родственников Уэстбернфлета. Он передал предводителю шайки, что его двоюродному брату некий верный человек сказал, будто им не будет удачи, если они не вернут девушку ее друзьям. После некоторых пререканий предводитель шайки, по всей видимости, согласился. Посланец молча усадил Грейс позади себя, пустил лошадь во весь опор по безлюдной тропинке в Хейфут и еще до наступления вечера оставил усталую и перепуганную насмерть девушку в четверти мили от жилища ее друзей. Все присутствовавшие от всей души поздравили друг друга со счастливым исходом дела. Но вот восторги утихли, и на смену им явились размышления менее приятного свойства. - Плохо вам тут будет, - сказал Хобби, оглядываясь по сторонам, - сам-то я, конечно, могу заночевать на дворе возле своего коня - так я провел не одну ночь в горах. Но как вы-то все здесь устроитесь? Хуже всего, что тут, видно, ничего не поделаешь. Ни завтра, ни послезавтра ничего не изменится. - Только трус мог с такой жестокостью лишить бедную семью крова, - сказала одна из сестер, разглядывая голые стены хижины. - И не оставить ни быка, ни телки, - подхватил младший брат, который только что вошел, - ни овцы, ни ягненка, ни одной четырехногой животины. - Ну, кабы мы с ним были в ссоре, - сказал Гарри, второй брат, - мы решили бы спор в честной Драке. И надо же было нам уехать из дому, всем до одного! Ведь, будь мы дома, Уилли Грэм никогда не решился бы на такое дело. Ты ждешь, что он объявится, Хобби, а? - Соседи считают, что надо встретиться с ним в Каслтоне и договориться обо всем при свидетелях, - сказал Хобби с убитым видом, - они все хотят сделать по-своему, а иначе помощи от них не жди. - Договориться с ним! - воскликнули оба брата в один голос. - После такого гнусного нападения! Подобного в наших краях не было со времен последней войны! - Верно, верно, друзья. У меня самого кровь кипела в жилах, но увидел Грейс и сразу поостыл. - Ну, а наш скот, Хобби? - сказал Джон Элиот. - Ведь мы вконец разорены. Мы с Гарри объехали дальние пастбища, но и там почти ничего не осталось. Ума не приложу, на что мы будем теперь жить. Придется, видно, пойти в солдаты. Кабы Уэстбернфлет и захотел возместить убыток, у него же у самого ничего нет. Что с него возьмешь, даже если шкуру с него спустить! Единственную свою клячонку он заездил до того, что после ночных походов она еле держится на ногах. Мы нищие, нет у нас теперь ни кола, ни двора! Хобби бросил печальный взгляд на Грейс Армстронг; она тоже посмотрела на него, а потом опустила глаза и тихо вздохнула. - Не печальтесь, детки, - заговорила старуха, - у нас есть добрые друзья. Они не оставят нас в беде. Ну вот, к примеру, сэр Томас Китллуф, мой троюродный брат с материнской стороны. Он получил немалое наследство, и к тому же его произвели в баронеты за то, что он был одним из комиссаров во время объединения. - Он не даст ни полушки, чтобы спасти нас от голодной смерти, - возразил Хобби, - а если и даст, то хлеб, купленный на его деньги, станет у меня поперек глотки. Ведь за эти деньги была продана наша корона и независимость доброй старой Шотландии. - Есть еще лэрд Дандер - его род один из самых старинных в Тивиотдейле. - Он в тюрьме, матушка. Его засадили в эдинбургскую темницу за тысячу золотых, которые он занял у стряпчего Сондерса Уайликоута. - Бедняга! - воскликнула миссис Элиот. - Нельзя ли что-нибудь послать ему, Хобби? - Ты забываешь, бабуся, что мы сами нуждаемся в помощи, - сказал Хобби с некоторым раздражением. - И точно - забыла, родной, совсем забыла, - отвечала добросердечная старушка, - всегда как-то думаешь сперва не о себе, а о своих родных. А что ты скажешь об Эрнсклифе? - У него у самого достатки невелики, - отвечал Хобби, - а ведь ему надо поддерживать честь своего имени. Совестно нам обременять его новыми заботами. Нет, бабуся, нечего нам тут перебирать титулы своих родных да знакомых: от звона громких имен легче нам не станет; сильные мира сего о нас и думать забыли, а те, кто равен нам по положению, сами кое-как перебиваются. Нет у нас такого друга, который мог бы или захотел бы помочь нам восстановить хозяйство. - Тогда, Хобби, нам остается лишь уповать на того, в чьих силах, как сказано в писании, дать человеку обрести друга или деньги даже в безлюдной пустыне. Хобби так и подпрыгнул. - Ты права, бабуся, - воскликнул он, - ты права. Я знаю друга в безлюдной пустыне, который может и хочет помочь нам. От всех этих событий у меня голова пошла кругом. Как это я забыл о деньгах, которые оставил валяться на Маклстоунской пустоши! Их вдвое больше, чем нам нужно, и я уверен, что Элши не пожалеет их для нас. - Элши? - повторила изумленно старуха. - О каком Элши ты говоришь? - О каком же еще Элши я могу говорить, как не о Мудром Элши с Маклстоунской пустоши, - ответил Хобби. - Боже тебя упаси, сынок. Не хватало еще ходить за водой к отравленному колодцу и искать помощи у тех, кто связался с дьяволом. Пути их неправедны, и дары их не приносят счастья. Все в наших местах знают, что Элши водится с нечистым. Нет у нас закона и порядка, не царит у нас справедливость и добродетель, не то таких, как он, стирали бы с лица земли. Колдуны и ведьмы - это позор и проклятие для страны. - Полно вам, матушка, - возразил Хобби, - говорите что хотите, а я так думаю, что у ведьм и колдунов нет и половины той власти, которой они прежде пользовались. По мне, злоумышленники вроде старого Эллисло и злодеи вроде этого проклятого Уэстбернфлета куда большее зло и проклятие для страны, чем целое скопище самых страшных ведьм, которые когда-либо разъезжали на помеле или справляли свои шабаши в ночь под Иванов день. Элши давно мог бы сжечь мой дом и стойла, если бы захотел, ну а сейчас посмотрим, не сможет ли он помочь нам отстроить их заново. Слава о его мудрости идет по всей округе; о нем говорят даже в Бру, что под Стэнмором. - Не поступай опрометчиво, сынок, не забывай о том, что его услуги не приносили никому добра. Джок Хауден умер осенью от той самой болезни, от которой Элши его будто бы вылечил. Корову Лэмсайда он выходил, верно, зато у того же Лэмсайда случился падеж овец, какого сроду не видывали. И потом, сказывают, он такими словами поносит весь род людской, что бросает вызов самому провидению. Да ты и сам говорил, что, когда увидел его в первый раз, подумал, будто это оборотень, а не человек. - Полно, матушка, - сказал Хобби, - Элши совсем не такой плохой человек. Слов нет, обличье у него как у всякого горбуна, да и разговаривает он грубо, но черт не так страшен, как его малюют. Я, пожалуй, перекушу чего-нибудь - у меня с утра маковой росинки во рту не было, - растянусь на пару часиков возле гнедого и рано поутру отправлюсь на Маклстоун. - А что, если не ложиться, Хобби? - предложил Гарри. - Поедем вместе прямо сейчас. - Лошадь у меня заморилась, - ответил Хобби. - Можешь взять мою, - вставил Джон. - Да и сам я устал. - Устал? - удивился Гарри. - Не от тебя бы такое слышать. Я сам видел, как ты провел в седле целые сутки и не думал жаловаться на усталость. - Очень уж ночь темная, - продолжал Хобби, вставая и бросая взгляд в окно избушки. - По правде говоря, лучше не вводить дьявола во искушение. Может быть, Элши по-настоящему честный малый, но ежели ехать к нему, лучше брать солнышко в попутчики. Это откровенное признание положило конец спору. А Хобби, приняв решение, явившееся как бы компромиссом между необдуманными советами его братьев и робкими предостережениями старой матушки, подкрепился кое-какой снедью, которая нашлась в хижине, отправился под навес и растянулся возле своего верного коня. Его братья улеглись на нескольких охапках чистой соломы в хлеву, где Эннепл держала корову, а женщины остались в доме и постарались там разместиться на ночь поудобней. Хобби поднялся с первым проблеском зари и, почистив и оседлав коня, отправился на Маклстоунскую пустошь. Он намеренно не разбудил ни одного из братьев, зная, что карлик наиболее благосклонно относится к тем, кто посещает его в одиночку. -- Наш мудрец не ахти какой сосед, - рассуждал он с самим собой по дороге. - Ему и один гость в тягость. Выходил он из своей лачуги, чтобы подобрать кошель с деньгами, или нет? Если нет, то его, стало быть, нашел какой-нибудь счастливчик, а я остался с носом. Вперед, Тэррес! - крикнул он своему коню, всаживая шпоры в бока. - Не подведи, старина: мы должны приехать первыми. Он уже въезжал на пустошь, которую освещали первые лучи восходящего солнца. С некрутого склона, по которому он спускался, издали видно было жилище карлика. Дверь хижины открылась, и Хобби собственными глазами увидел то, что до этого при нем часто описывали другие. Из уединенного убежища отшельника появились две человеческие фигуры (если фигура карлика заслуживала такого названия); они остановились на открытом месте, по всей видимости, погруженные в разговор. Человек более высокого роста вдруг нагнулся, как будто для того, чтобы подобрать что-то у двери хижины, затем оба прошли немного вперед и снова остановились, все еще поглощенные разговором. При виде этой сцены в сердце Хобби вновь проснулся суеверный страх. То, что карлик впустил к себе в дом простого смертного, было настолько же невероятно, как и то, что кто-то добровольно согласился прийти к нему ночью. Убежденный, что он является свидетелем беседы колдуна с дружески настроенным духом, Хобби резко натянул поводья, не желая мешать им. Они, видимо, почувствовали его приближение, потому что не прошло и минуты, как карлик вернулся к себе в хижину, а сопровождавший его высокий незнакомец бесшумно шагнул к окружавшей садик ограде и мгновенно исчез из глаз изумленного Хобби. - Этакого ни одна живая душа не видела! - пробормотал Элиот. - Ну, да в моем положении все равно деваться больше некуда. Будь это сам Вельзевул, я рискну поехать ему навстречу. Как он ни храбрился, он поневоле поехал медленнее; вдруг на том самом месте, где только что видел высокую фигуру, он заметил небольшой черный предмет с неопределенными очертаниями, напоминавшими спрятавшегося в вересковых зарослях терьера. - Никогда не слышал, что он держит собаку, - рассуждал Хобби, - выходит, что одних чертей ему мало. Господи, прости меня за такие слова! А ведь с места не шелохнется этот... ну кто бы это там ни был. Пожалуй, это барсук - ведь кто знает, кем могут прикинуться оборотни, чтобы испугать человека. Неровен час, бросится на меня в образе льва или обернется крокодилом, когда я подъеду поближе. Запущу-ка я в него камнем, а то, если он примет другой образ, когда я буду совсем рядом, Тэррес испугается, как пить дать, - а враз и с чертом и с конем нипочем не сладить. И он с опаской бросил камень в черневшийся предмет. Тот не сдвинулся с места. - Значит, это все-таки не живое существо, - сказал Хобби, подъезжая ближе. - Э, да это тот самый кошель с деньгами, который он вчера выбросил из окна. А долговязый просто подтащил его поближе ко мне. Он проехал вперед и поднял тяжелый кожаный кошель, битком набитый золотыми монетами. - Господи спаси и помилуй, - шептал Хобби, терзавшийся противоречивыми чувствами: его то переполняли радостные надежды на будущее, то одолевали подозрения, что деньги подброшены ему с недоброй целью. - Господи спаси и помилуй! Ведь и прикасаться-то страшно к тому, что только что побывало в когтях у нечистого. Вдруг все это проделки сатаны? Ну, да честному человеку и доброму христианину бояться нечего! Будь что будет! Он приблизился к двери хижины и несколько раз постучал. Подождав и не получив ответа, он громким голосом обратился к ее обитателю: - Элши, отец Элши! Я знаю, что ты дома и не спишь: я видел тебя на пороге, когда был еще на холме. Выйди и поговори минутку с человеком, который очень хочет тебя поблагодарить. То, что ты сказал мне об Уэстбернфлете, все было правдой. Но он вернул Грейс целой и невредимой, так что ничего непоправимого пока не произошло. Ну, выйди же на минутку, старина! Скажи хоть, что слушаешь меня. Ну что ж, не отвечай, коль не хочешь, я все равно буду говорить. Понимаешь, одно у меня не выходит из ума: ведь мы с Грейс молоды, трудно нам будет отложить нашу свадьбу на долгие годы, пока я не побываю на войне и не вернусь домой с деньгами; нынче не прежние времена: говорят, на войне больше трофеев не берут, да и с королевского жалованья богатства не накопишь. А бабка совсем стара стала, так что останутся мои сестры у камелька одни, и без меня некому будет их развеселить. Да ведь и соседям - скажем, Эрнсклифу или тебе самому - может еще понадобиться помощь Хобби Элиота. Эх, кабы цел был наш старый дом в Хейфуте! Вот я все и думаю... Но, черт меня возьми, чего это я тут распинаюсь, - спохватился он, - перед человеком, который не хочет со мной и словом перемолвиться - не скажет даже, слушает он меня или нет. - Говори что хочешь, поступай как знаешь, - откликнулся карлик из избушки, - только уходи поскорее и оставь меня в покое. - Ладно, ладно, - отвечал Элиот, - раз уж ты готов слушать меня, я буду краток. Ты был так добр, что согласился дать денег, чтобы я мог восстановить Хейфут. Я, со своей стороны, согласен принять твой дар, и принимаю его с глубокой благодарностью. Говоря по правде, деньги будут сохраннее в моих руках: у тебя они валялись тут на земле, и любой бродяга мог их стащить. А кроме того, сколько тут по соседству лиходеев, которых не остановят ни запертые двери, ни замки. Послушай, ты отнесся ко мне как друг, и я с радостью приму твой дар. Ведь матушка и я - пожизненные арендаторы всех земель Уайдоупена, и мы дадим тебе расписку или залоговое свидетельство под эти деньги и будем каждые полгода делать взносы в погашение долга. Бумаги нам составит Сондерс Уайликоут, и все расходы по их оформлению я беру на себя. - Прекрати свою болтовню и убирайся, - сказал карлик. - Со своим многословием и тупоголовой честностью ты еще более невыносим, чем вороватый придворный, который оберет человека, не утруждая его ни благодарностью, ни какими-либо объяснениями или извинениями. Прочь отсюда! Ты один из тех покорных рабов, которых слово сковывает крепче, чем цепи. Пользуйся этими деньгами и процентами с них до тех пор, пока я сам не потребую их обратно. - Пойми, - продолжал неугомонный горец, - все мы только люди, и все мы смертны; надо же нашу сделку написать черным по белому. Ты все-таки набросай черновик расписки, а я ее аккуратно перепишу и скреплю своей подписью в присутствии надежных свидетелей. Только, Элши, прошу тебя: не говори в ней ничего такого, что может помешать спасению моей души. Все равно это напрасный труд, потому что я дам ее прочитать пастору. Ну, сейчас я поеду. Тебе и так надоела моя болтовня, а мне надоело говорить одному. На днях привезу тебе кусок свадебного пирога и приеду с Грейс, чтобы познакомить ее с тобой. Она тебе понравится, ей-богу! Ведь ты хоть и кажешься суровым... Боже! Что с ним? Он стонет, как от боли, будто я толкую о какой-нибудь божественной благодати, а не о простой девушке, о моей Грейс Армстронг. Бедняга! Что-то все-таки с ним неладно. Но ко мне он относится так, будто я его родной сын. Хорошенький папаша был бы у меня, если бы это было правдой! Хобби наконец избавил благодетеля от своего присутствия и с легким сердцем отправился домой, показать сокровище и обсудить меры, которые надлежало принять, дабы возместить урон, причиненный набегом Рыжего Разбойника из Уэстбернфлета. Глава XI О небо, сжалься надо мной! Три негодяя в час дневной Вчера похитили меня И усадили на копя, - И вот я здесь. Клянусь творцом, Не знаю я, чей это дом. Кристабел Следует несколько отклониться от нашего рассказа и описать обстоятельства, поставившие мисс Вир в весьма неприятное положение, из которого ее неожиданно и, по сути говоря, случайно вызволило появление Эрнсклифа и Элиота с их отрядом у стен крепости Уэстбернфлет. Вернемся немного назад. Утром того дня, когда был ограблен и сожжен дом Хобби, отец мисс Вир попросил дочь сопровождать его на прогулке в уединенном уголке живописных угодий, окружавших замок Эллисло. "Слышать - значит повиноваться", - гласит закон восточного деспотизма, и, дрожа от страха. Изабелла молча последовала за отцом по каменистой тропинке, которая то извивалась вдоль реки, то поднималась на крутые утесы, окаймлявшие ее берега. С ними был один-единственный слуга, выбранный в провожатые, по всей вероятности, из-за своей необычайной глупости. Отец молчал, и Изабелла ничуть не сомневалась, что он выбрал это уединенное место для того, чтобы вновь вернуться к столь часто затевавшемуся между ними в последнее время разговору о сэре Фредерике и что сейчас он размышляет, как бы повернее внушить дочери мысль о необходимости принять его в качестве соискателя ее руки. Но время шло, и ее опасения казались безосновательными. Замечания, с которыми ее отец время от времени к ней обращался, касались только романтической красоты окружающей природы, которая по мере того как они шли вперед, являла взору все новые картины. На эти замечания, исходившие от человека, которым, казалось, владели более мрачные и важные мысли, Изабелла старалась отвечать как можно более легким и беззаботным тоном, преодолевая невольно закрадывавшийся в душу страх. Кое-как поддерживая этот обрывочный разговор, отец и дочь через некоторое время очутились в центре рощицы, состоявшей из крупных дубов, берез, рябин, орешника, остролиста и разнообразного подлеска. Ветви высоких деревьев тесно переплетались над головой, а кустарник покрывал свободное пространство между стволами. Место, на котором они остановились, было более открытым, но и над ним простиралась природная древесная сень, а по бокам доступ свету преграждали буйно разросшиеся молодые деревца и кустарник. - Вот здесь, Изабелла, - сказал мистер Вир, возобновляя то и дело прерывавшийся разговор, - здесь я воздвигнул бы алтарь дружбы. - Дружбы, сэр? - удивилась мисс Вир. - Но почему именно в таком мрачном и уединенном месте? - Место выбрано правильно, и это легко доказать, - отвечал с усмешкой отец. - Ты считаешь себя образованной девушкой, мисс Вир, и знаешь, что древние римляне не только обожествляли известные им полезные качества и добродетели; они создавали особый культ для каждого оттенка и разновидности этих добродетелей во всех их индивидуальных проявлениях. Возьмем, к примеру, дружбу, в честь которой должен быть здесь воздвигнут храм: это не мужская дружба, которой глубоко чужды всякого рода двуличность, интриги и притворство, а женская дружба, которая, в сущности, в том только и заключается, что так называемые подруги подстрекают одна другую на обман и мелкие интриги. - Вы строго судите о женщинах, сэр. - Не строже, чем они того заслуживают, - отвечал отец. - К тому же мой портрет лишь слабая копия с оригинала; это портрет, созданный благодаря возможности созерцать два столь великолепных творения, как мисс Айлдертон и ты. - Если я ненароком совершила какой-то проступок, сэр, то со всей искренностью уверяю вас, что ни о чем не советовалась с мисс Айлдертон и не делилась с нею. - Ах так! - воскликнул мистер Вир. - Кто же внушил тебе то легкомыслие в речах и дерзость в спорах, которыми ты за последнее время оттолкнула сэра Фредерика и причинила мне столько неприятностей? - Если своим поведением я имела несчастье доставить вам неудовольствие, сэр, то приношу вам самые глубокие и самые искренние извинения. Но я отнюдь не раскаиваюсь, что отвечала дерзко сэру Фредерику, когда он стал грубо преследовать меня. Раз уж он забыл, что я аристократка по рождению, необходимо было ему напомнить, что я по крайней мере женщина. - Прибереги, пожалуйста, свои дерзости для тех, кто захочет спорить с тобой на эту тему, Изабелла, - холодно заметил отец. - Что до меня, подобные разговоры мне надоели, и я больше не скажу об этом ни слова. - Да благословит вас бог, дорогой отец! - воскликнула Изабелла, схватив отца за руку, которую тот хотел было отнять. - Я во всем готова повиноваться вам, но не заставляйте меня выслушивать любезности этого человека. Они для меня тяжелое наказание. - Ты бываешь отменно любезна, мисс Вир, когда послушание соответствует твоим интересам, - продолжал неумолимый отец, вырывая у дочери руку, - но отныне, дорогая, я не намерен докучать тебе своими советами. Полагайся только на себя. В этот момент на них набросились четверо бандитов. Мистер Вир и слуга выхватили кинжалы, которые в те времена принято было всегда иметь при себе, и попытались отразить атаку и защитить Изабеллу. Но пока каждый из них сражался с одним из нападавших, два других негодяя увлекли молодую женщину в чащу и там усадили ее на спрятанную в роще лошадь. Вскочив на своих лошадей, они пустились крупной рысью, держа ее лошадь с двух сторон за узду. Еле заметными и извилистыми тропинками по полям и долинам, через пустошь и болото они привезли ее в крепость Уэстбернфлет, где она оставалась под строгим, но заботливым надзором старухи, сыну которой принадлежала эта твердыня. Как ни умоляла мисс Вир старую каргу открыть причину, по которой ее увезли силой и подвергли заключению в этом уединенном месте, та не сказала ни слова. Появление перед крепостью Эрнсклифа с сильным отрядом всадников встревожило бандита. Он уже отдал приказание вернуть Грейс Армстронг ее друзьям, и ему и в голову не пришло, что это неожиданное нападение предпринято ради нее. Увидев во главе отряда Эрнсклифа, привязанность которого к мисс Вир была предметом толков во всей округе, он уже не сомневался, что единственной целью нападения является ее освобождение. Боязнь личной ответственности принудила его выдать пленницу; о том, как это все произошло, было рассказано выше. В тот самый момент, когда послышался топот лошадей, увозивших дочь Эллисло, ее отец упал на землю. Слуга, рослый парень, который уже начал было теснить своего противника, тотчас перестал сражаться и бросился на помощь хозяину, решив, что тот получил смертельную рану. Оба негодяя тут же покинули поле боя, скрылись в кустах и, сев на лошадей, поскакали во весь опор вслед за своими товарищами. Между тем Диксон с радостью обнаружил, что мистер Вир не только жив, но даже не ранен. Он, по всей видимости, просто потерял равновесие в пылу битвы и упал, споткнувшись о корень дерева, в то время как пытался нанести удар своему противнику. Отчаяние, охватившее его, когда он обнаружил исчезновение дочери, было, по словам Диксона, настолько велико, что зрелище это растрогало бы даже камень. Он был так обессилен своим горем и несколькими бесплодными попытками отыскать след похитителей, что добрался до дома и поднял на ноги всех слуг очень нескоро. Все его поведение свидетельствовало о безутешном горе. - О, не говорите со мной, сэр Фредерик, - нетерпеливо повторял он, - вы никогда не были отцом. Она моя дочь, неблагодарная дочь, увы, но зато единственная! Где мисс Айлдертон? Она должна что-нибудь знать о случившемся. Мне кое-что известно об ее интригах: ни к чему хорошему они привести не могли. Иди, Диксон, позови сюда Рэтклифа. Пусть он явится, не мешкая ни минуты. В этот момент человек, о котором шла речь, вошел в комнату. - Послушай, Диксон, - продолжал мистер Вир другим тоном, - передай мистеру Рэтклифу, что я хотел бы побеседовать с ним по важному делу. - Ах, дорогой мой, - продолжал он, как бы только что заметив вошедшего, - именно ваш совет мне более всего необходим в постигшем меня несчастье. - Что случилось, мистер Вир, чем вы так взволнованы? - спросил мистер Рэтклиф озабоченным тоном. И пока лэрд Эллисло излагает Рэтклифу во всех деталях утреннее происшествие, сопровождая свой рассказ жестами, выражающими крайнее горе и возмущение, мы воспользуемся возможностью рассказать читателям о взаимоотношениях этих двух джентльменов. Молодые годы мистер Вир из Эллисло провел в необузданной погоне за наслаждениями. Позже ей на смену явилось мрачное и ненасытное честолюбие, не менее пагубное по своим последствиям. Он привык удовлетворять свои страсти, не считаясь с тем, что это подтачивает его состояние; зато в тех случаях, где дело не шло об удовлетворении его прихотей, он был скуп и расчетлив. Когда в результате бурно проведенной молодости его дела пришли в упадок, он уехал в Англию, где, как стало известно, вступил в выгодный брак. Много лет он не жил в своем родовом имении. Вдруг, неожиданно для всех, он вернулся вдовцом и привез с собой дочь, которой было тогда лет десять. С этого момента он, по мнению простодушных обитателей окрестных гор, принялся тратить деньги без ограничения. Казалось, он давно уже должен был погрязнуть в долгах, но он продолжал жить на широкую ногу, пока в замке Эллисло не поселился мистер Рэтклиф; и вот тут, всего за несколько месяцев до начала нашего повествования, все вокруг окончательно убедились в его разорении. С момента своего прибытия последний, при молчаливом согласии, хотя и к неудовольствию хозяина замка, захватил в свои руки бразды правления и стал оказывать какое-то необъяснимое влияние на ведение всех его личных дел. Мистер Рэтклиф был серьезным, уравновешенным и сдержанным человеком средних лет. Все, кому доводилось вступать с ним в деловые отношения, считали его человеком необычайно сведущим. С людьми он общался мало, но при встречах и беседах всегда поражал своими знаниями и умом. Еще до того, как он окончательно поселился в замке, он время от времени навещал мистера Вира и тот, в отличие от своей обычной манеры обращаться с теми, кто стоял ниже его по положению, всегда относился к нему с подчеркнутым вниманием, чуть ли не с подобострастием. Тем не менее казалось, что хозяин замка всякий раз испытывал какую-то неловкость при его появлении, а проводив его, облегченно вздыхал. Таким образом, когда Рэтклиф приехал и поселился в замке, легко было заметить, что его присутствие доставляет мистеру Виру мало удовольствия. И действительно, в их отношении друг к другу своеобразно сочетались доверие и настороженность. Мистер Рэтклиф вел наиболее важные дела мистера Вира, и хотя последний отнюдь не был одним из тех богатых бездельников, которым лень настолько мешает заниматься собственными делами, что они рады препоручить их кому-нибудь другому, тем не менее во многих случаях можно было наблюдать, как он поступался своим мнением и соглашался с мнением Рэтклифа, которое тот не стеснялся довольно недвусмысленно высказывать. Ничто, казалось, не выводило мистера Вира из себя больше, чем замечания окружающих, касающиеся зависимого положения, в котором он очутился. Когда об этом заговаривал сэр Фредерик или кто-нибудь из друзей, мистер Вир обычно возражал им в надменном и возмущенном тоне или же пытался уклониться от прямого ответа, говоря с принужденным смехом, что Рэтклиф знает себе цену, что он самый честный и знающий человек на свете и что без помощи и совета Рэтклифа он просто не в состоянии управиться со своими английскими делами. Таков был человек, который вошел в комнату в тот момент, когда мистер Вир призывал его к себе, и который с удивлением, смешанным с явным недоверием, выслушал теперь торопливую повесть о том, что произошло с Изабеллой. Ее отец кончил следующими словами, обращенными к сэру Фредерику и другим джентльменам, которые стояли вокруг, изумленно в