торая ведет его к действительному освобождению, - наша, коммунистическая партия. - Но вы - руководитель партии! - воскликнул Фу Би-чен. - Допустим, что так... - сказал Мао Цзе-дун. - Но Центральный Комитет - вот линза, в которой собирается свет коллективного разума и энергии партии. Очень важно, чтобы вы поняли: только в луче коллективного разума партии вы можете отыскать правильный путь в беспредельных просторах и в сложном лабиринте истории. Вспомните Чэн Ду-сю - вот пример того, к чему приводит отрыв от разума и воли партии. Это политическая смерть. Скатившись в объятия троцкистов, Чэн Ду-сю неизбежно стал таким же предателем дела революции и освобождения своего народа, как сам Троцкий. - Это я уже понял, - несмело проговорил Фу Би-чен. - И еще многое должны будете понять... Чтобы найти правильный путь на нынешнем этапе нашей революции, вам следует близко, очень близко познакомиться с путями нашего крестьянства. Крестьянское движение в наше время приобретает в нашей стране небывалые размеры и огромное значение. Это будет подъем миллионов и миллионов крестьян. Я убежден: они разорвут все связывающие их путы и устремятся на путь освобождения. Родившись в Хунани, это движение уже охватило Хубэй, Цзяньси, Фуцзян, весь Китай. Под нашим руководством. И в этом сила нашей партии. И если вы, товарищ Фу Би-чен, хотите оставаться верным сыном своего народа... - Клянусь вам... - начал было Фу Би-чен, но тотчас смолк, так как Мао Цзе-дун продолжал: - Нет, не клясться, а понять... понять на данном этапе китайского крестьянина, - мягко проговорил Мао. - Понять, что иной путь, кроме пути коммунистической партии, в крестьянском вопросе - ошибка, - вот что вам нужно. Если вы хотите итти с нами, то должны приготовиться к величайшим испытаниям. Они будут долгими. Многим они покажутся лишенными надежды. Но мы не боимся их, потому что видим победу. Безусловную и окончательную победу. - Я с вами, я с вами! - воскликнул Фу Би-чен и тут же смущенно добавил: - Если только не может помешать то, что я еще не так хорошо знаком с партийной наукой, чтобы сказать: "Я марксист, я ленинец". Теперь я вижу, что занимался в Америке совсем не тем, чем следовало. - Вы не правы, - спокойно возразил Мао Цзе-дун. - Ваши знания нам пригодятся. Именно теперь вы сможете взглянуть на них с позиций марксизма и разоблачить то, что является в них ложным и враждебным - Мао Цзе-дун протянул Фу Би-чену руку: - Идите же отдыхать, завтра мы продолжим беседу. Но на следующий день Фу Би-чену уже не удалось ни услышать Мао Цзе-дуна, ни повидать его Фу Би-чена пригласил к себе Пын Де-хуай и дал ему первое задание. К удивлению Фу Би-чена, это задание не имело ничего общего с авиацией. Но на выполнение его Фу Би-чен должен был отправиться немедленно. Через полчаса Фу Би-чен был уже в пути к первой ступени в лестнице испытаний, приведших его к тому, над чем он думал сейчас: как покончить с последней колонной японцев, стоявшей на его пути к соединению с главными силами Чжу Дэ. За время, что Фу Би-чен двигался по этой длинной лестнице, разрозненные отряды успели слиться в единую могучую Красную армию Китая. Она успела совершить свой легендарный двенадцатитысячекилометровый поход через весь Китай. Потом Красная армия Китая превратилась в 8-ю и новую 4-ю народно-революционные армии. За эти годы Фу Би-чен почти забыл, что учился летать, - он стал ветераном пехоты. Никогда и никому он не выдавал чувств, которые вспыхивали в нем иногда при виде самолета. Но на данном этапе военной истории Свободного Китая пехотные командиры были нужнее летчиков, и Фу Би-чен только изредка тешил себя надеждой, что когда-нибудь это положение изменится... Фу Би-чен знал, что разбить стоявшую перед ним колонну японцев и соединиться с Чжу Дэ - значит преодолеть еще одну очень важную ступень к окончательной победе над силами врагов. Теперь-то уж он знал, что означают для Китая сказанные в Москве слова: "Характерно, что перед началом вторжения Японии в Северный Китай все влиятельные французские и английские газеты громогласно кричали о слабости Китая, об его неспособности сопротивляться, о том, что Япония с ее армией могла бы в два-три месяца покорить Китай. Потом европейско-американские политики стали выжидать и наблюдать. А потом, когда Япония развернула военные действия, уступили ей Шанхай, сердце иностранного капитала в Китае, уступили Кантон, очаг монопольного английского влияния в Южном Китае, уступили Хайнань, дали окружить Гонконг. Не правда ли, все это очень похоже на поощрение агрессора: дескать, влезай дальше в войну, а там посмотрим". Фу Би-чен на себе и на своих людях испытал уже, что означает это "посмотрим". Но чем больше он это испытывал, тем тверже становилась его уверенность в победе и над японцами, которых поощряли к агрессии, и над теми, кто намеревался "посмотреть". 4 Из шалаша санитарной части вышел Чэн. Рука летчика покоилась в повязке, в расстегнутом вороте куртки белели бинты, но недавняя бледность уже исчезла с его лица. Увидев командира, он улыбнулся. - Как дела? - спросил Фу Би-чен. - Прекрасно, - ответил Чэн, - через два дня буду, как новый. Кости не задеты, пустяшная царапина. Одним словом, все очень хорошо. Сидевшие на обгорелом бревне Стил и Джойс подвинулись, чтобы дать место раненому. Мимо них два солдата провели высокого сутулого человека в рваном ватнике. - Пленный? - спросил Чэн. - Перебежчик, - ответил Фу Би-чен. Как и всякий другой в отряде, Чэн радовался каждому новому человеку, приходившему с той стороны. Перебежчик - это новые сведения о враге, возможность разобраться в местности, установить связь с главными силами. Чэн живо спросил: - Что-нибудь новое? Некоторое время Фу Би-чен молча смотрел на окурок, зажатый в кончиках его тонких, желтых от лихорадки пальцев, с необыкновенно узкими, как у женщины, миндалевидными ногтями. Потом нехотя ответил: - Болтает о своей ненависти к японцам. А спросишь про дорогу на мельницу - мнется и путает. - Здешний? - спросил Чэн. - Мельник. Пока они сидели, взгляд Фу Би-чена время от времени обращался к болоту. Словно особенная, притягательная сила таилась в большом буро-зеленом пространстве, тянувшемся к горизонту. Чэн понимал, что так же, как у него самого, у командира засела мысль о загадочной тропе и о холме с мельницей в конце ее, господствующем над местностью. Оттуда японцы просматривали и тропу, и все болото, и свои фланги, уходившие в поля гаоляна. Окружить японцев Фу Би-чен не мог. Для такой операция отряд его был чересчур малочисленным. Положиться на то, что один из флангов возьмут на себя гоминдановцы, значило рисковать всем делом. Если они изменят, японцы смогут бросить все свои силы против Фу Би-чена. Для неожиданного удара оставалась тропа. Но нечего было и думать соваться на нее до тех пор, пока над местностью господствует мельница. А без снарядов единственная батарея Фу Би-чена была бессильна сбить мельницу. У китайцев не было снарядов, а японцы не испытывали в них никакого недостатка. Через строго определенные промежутки времени они обстреливали расположение отряда Фу Би-чена. Роща у деревни перестала служить маскировкой. Деревья были частью просто повалены снарядами, а частью так ощипаны осколками, что голые ветви торчали во все стороны, никого и ничего не укрывая. Об этом можно было судить по тому, что иногда японцы открывали огонь даже по одиночной арбе, пробиравшейся из тыла к позиции отряда, и даже по отдельному верховому. Вскоре после прибытия высокого пленного японцы начали обычный предобеденный обстрел. Фу Би-чен и все сидевшие с ним спустились в блиндаж, накрытый легким накатом. Там царили полумрак и тишина. Особенная боевая тишина. Чем дольше тянулся обстрел, тем органичней сливались эти звуки с тишиной и, наконец, начинали восприниматься как нечто идущее от нее самой. Дребезжанье консервной банки, из которой Фу Би-чен пил чай, казалось Джойсу громче, нежели грохот канонады. Прислушавшись к нескольким разрывам, Джойс со смехом крикнул: - Они не могут к нам пристреляться, а палят уже несколько дней! - Они не хотят нас спугивать, - спокойно возразил Фу Би-чен. - Поверьте: на случай надобности у них пристреляно каждое дерево. Педантичностью они похожи на немцев. - Можно подумать, что Сект был советником у них, а не у Чан Кай-ши, - сказал Чэн. - Не поручусь за то, что у них и сейчас нет там немцев, - сказал Стил. Фу Би-чен покачал головой: - Японцы сами могли бы кое-чему научить немцев. - И, насколько нам известно, немцы продолжают кое-что делать у бумажных тигров, - заметил Чэн. - Ну, это не могло бы им помешать работать и у японцев, - заявил Джойс. Выцедив из банки последние капли чая, Фу Би-чен с укоризною проговорил: - Вы не очень хорошего мнения о людях. - Если американцы могут продавать оружие обеим сторонам, то почему немцы не могут быть советниками у двух сторон? - Снаряды и люди - не одно и то же, - сказал Фу Би-чен. - Не вижу разницы, когда дело идет о янки, - сказал летчик. - Чэн прав, - поддержал его Джойс. - Для всей этой сволочи бизнес остается бизнесом, даже когда он у порядочных людей называется разбоем. Вы думаете их смутила бы необходимость сражаться против кого угодно, лишь бы им хорошо платили?! Нуждайся мы в инструкторах и имей мы деньги для их оплаты - они пошли бы и к нам. - Немцы? - спросил Стил. - И немцы и янки, - сказал Джойс. - Разумеется, ты прав, - согласился Стил. - Но иногда хочется думать, что наш народ не зря провозгласил билль о правах. - К чорту абстракции, Айк! - сердито сказал Джойс. - Раньше за тобою не водилось такого греха. - Когда уезжаешь с родины, - медленно, с оттенком грусти проговорил Стил, - все, что осталось там, начинает казаться немного лучше... - Веревка, приготовленная Миллсом, не кажется мне отсюда шелковым галстуком... Стил поморщился: негр был прав. Джойс принялся старательно скручивать папиросу. Но бумага не слушалась его пальцев. Провозившись несколько времени, негр с досадой отшвырнул бумагу вместе с табаком. - Передайте мне чай, ребята, - сказал он и налил себе в ту же банку, из которой только что пил Фу Би-чен, так как второй в блиндаже не было. - Нужно все-таки покончить с этой мельницей, командир, - сказал он Фу Би-чену. Тот ответил молчаливым кивком. - Иначе они рано или поздно покончат с нами. Командир снова кивнул головой. - Если у них будет этот наблюдательный пункт, - заметил Стил. - Его у них не будет, - тихо, но очень уверенно проговорил Фу Би-чен. Все вопросительно на него уставились. - У вас нет ни одного снаряда, чтобы дотянуться до мельницы, - сказал Чэн. - Но у меня есть руки, - и Фу Би-чен протянул над столом узкие кисти рук с длинными, тонкими, как у женщины, пальцами. Стил покачал головой: - Оружие не из сильных. - Самое сильное на свете, - спокойно возразил Фу Би-чен. Обстрел окончился. Все вернулись в штабную фанзу. Чэн достал здоровой рукой часы и показал их Фу Би-чену: - Мельника до сих пор нет. - Его допрашивают в трибунале. Джойс усмехнулся: - Небось, чувствует, что его голова болтается на ниточке... Командир строго посмотрел на него. - Почему? Если он хороший человек... - А если нет? - Все равно его сначала приведут ко мне. - И Фу Би-чен вытянул руку, чтобы посмотреть на часы. - Минут через десять он будет здесь. Хотя это было сказано без всякого нажима, все поняли, что так оно и будет: железные порядки, введенные командиром отряда, знали не только те, кто прошел с ним все двадцать тысяч ли похода. Циновка над входом шевельнулась. - Я доставил арестованного, командир, - проговорил солдат, просовывая голову в фанзу. Движением руки командир отпустил конвойного и внимательно всмотрелся в перебежчика. Это был высокий шансиец с рябым длинным лицом. Повидимому, ему было жарко - ватная куртка была распахнута на груди. Куртка эта была необыкновенно стара и совершенно изорвана. Из многочисленных прорех клочьями торчала грязная вата. Мельник был так зловеще худ, что его лопатки выпирали даже из-под ватника. Мельник настороженно, исподлобья оглядел сидящих. Глаза его были полуприкрыты воспаленными красными веками. Все лицо казалось неопрятным и колючим, как старая щетка. Почти черная от загара шея была похожа на свилеватое полено, побывавшее в огне. Кадык выдавался острым сучком. Говорил мельник то неохотно, робко, то вдруг начинал торопиться, точно боясь, что ему не дадут досказать. При этом кадык его под распахнутым воротом ватника ходил быстро-быстро. - Зачем вы пришли к нам? - спросил Фу Би-чен. Не поднимая глаз, мельник негромко ответил: - Если вы не верите мне, прикажите убить меня. - Зачем же мне убивать вас? - Все генералы убивают нас. - Вы же знаете - тут ваши друзья. Напрасно подождав ответа, Фу Би-чен спросил: - Ведь вы пришли к нам как друг, не правда ли? Мельник молча обернулся спиною к сидящим. Все увидели, что руки его связаны у локтей. Фу Би-чен перегнулся через стол и разрезал веревку. В фанзе долго царило молчание. Наконец Фу Би-чен поднял взгляд на мельника: - Ну? - Что же мне сказать человеку, который и так знает все? - Вы не у японцев. Говорите, что есть на сердце. - Не выжжено ли из сердца бедняка все, чем живет человек? - Разве нет у вас дома, где согревается самое холодное сердце? - Дом мой - там! - мельник махнул рукой в пространство. - Но в доме есть жена, разделяющая труд и горе бедного человека, - ласково проговорил Фу Би-чен. - Да... в доме бедняка есть жена. - И в доме есть дитя - надежда опустошенной души, - уверенно сказал Фу Би-чен. Рябое лицо мельника впервые осветилось слабой улыбкой. - Скоро два года как жена родила мне девочку - нежный цветок большой радости... - Мельник посмотрел на пальцы своих босых ног и проговорил почти про себя: - Она лепечет "мяу-мяу". - Мяу-мяу? - Мельница давно стоит. То, что собирают бедняки, они могут истолочь и в маленькой ступе... - Ну, ну... - Мы с женою работаем в поле. Дитя остается в доме с котенком. От зверя наш цветок и научился своему первому слову: мяу-мяу... Голова мельника упала на грудь, и улыбка сбежала с его лица. Оно снова стало темным и сухим, как кусок обгоревшего дерева. Фу Би-чен подвинул мельнику табак. Шансиец не шевельнулся. Фу Би-чен вынул свою трубку и протянул ему. Мельник опустился на корточки перед ящиком, служившим Фу Би-чену столом, и стал набивать трубку. - Мяу-мяу! - повторил Фу Би-чен и улыбнулся. - Сердце ваше полно, как весенняя река. Разве вы пришли сюда не для того, чтобы защищать эту полноводную радость? - Так говорят все генералы, господин, - со вздохом ответил мельник. - Я не господин, а друг ваш и товарищ. Ничего не ответив, мельник затянулся трубкой. Фу Би-чен дал ему сделать несколько затяжек, потом спросил: - Вам знакомы эти места? - Вы сами знаете больше, чем спрашиваете. - Вы исходили тут каждую тропку? - Исходил, господин. - Называйте меня "товарищ". - Хорошо, госп... Фу Би-чен подошел к выходу и откинул цыновку. - Идемте! Оставшимся в фанзе было видно, как командир подвел мельника к стоявшей под пригорком стереотрубе. Фу Би-чен взял мельника за плечо и пригнул к окуляру. - Видите дом? - Да... товарищ. - В нем и остался ваш маленький цветок радости. Мельник подался вперед всем тощим длинным телом так, что едва не свалил трубу. Долго смотрел, потом в нерешительности сказал: - Если вы говорите, значит так. - А разве это не ваша фанза? - Не знаю... - Это не дом возле мельницы? - терпеливо спросил Фу Би-чен. Мельник бросил еще взгляд в стереотрубу. - Не знаю... - Не узнаете своего дома? На вашей мельнице - японский наблюдатель. - Может быть... - Вы не знаете? - Не знаю... Чэну, внимательно следившему за разговором, было ясно: перебежчик лжет. Летчик уже пришел к выводу, что это вовсе не перебежчик, а японский лазутчик. Он подослан, чтобы узнать намерения Фу Би-чена. Величайшей ошибкой со стороны командира было бы заговорить о тропе. Но именно тут Фу Би-чен и сказал: - Здесь есть тропа, по которой можно подойти к мельнице. "Теперь, если он убежит, японцы будут знать, что мы намерены воспользоваться тропой", - подумал Чэн и почти с ненавистью посмотрел на мельника. Если бы не дисциплина, он выхватил бы пистолет и уложил бы долговязого парня на месте. Но Чэн сидел неподвижно и молчал. А Фу Би-чен, словно смеясь над его сомнениями, говорил: - Этой тропой можно подойти к мельнице так, что японцы не заметят? Мельник несколько мгновений смотрел в сторону. - Не знаю... Фу Би-чен пожал плечами. - Жаль... Знай вы тропу, мы выбили бы отсюда японцев... - И после некоторого раздумья прибавил: - Так приказал Чжу Дэ. Мельник подался всем корпусом к Фу Би-чену: - Чжу Дэ?! - Чжу Дэ. Казалось, мельник не верил своим ушам: - "Один из четырех"? - А разве есть еще один такой спутник у Мао Цзе-дуна? Мельник вскочил: - Мао Цзе-дун? Если бы я мог верить своим ушам!.. Фу Би-чен отвернулся с напускным равнодушием. Мельник просительно сложил руки: - Как отличить тех, кому можно верить, от тех, кого надо бояться? Все с тем же равнодушием Фу Би-чен пожал плечами, а мельник умоляюще воскликнул: - Я хочу верить, но... нас научили бояться... - И "Чжу Мао"? - Фу Би-чен укоризненно покачал головой. - И этих львов храбрости и правды? - Только не их! - Вы хотите, чтобы ваш цветок никогда больше не увидел лица японского солдата? - О-о! - Вы хотите, чтобы ни один разбойник никогда не подошел к вашим дверям? - Товарищ! - Тогда верьте мне: я человек "Чжу Мао". Мельник покачал головой и словно про себя пробормотал: - Лица японцев похожи на морды бешеных собак. - Вы их боитесь? - Стоит ли бояться смерти? - Смерть? Каждый убитый японец - победа над смертью. - Я хотел бы быть солдатом Чжу Дэ, чтобы прогнать смерть с полей, где растет цветок моей жизни. - Мельник скрестил руки на груди и нараспев произнес: - Ростом Чжу Дэ выше деревьев. Он всех умнее, сильней и смелей. Он прост и добр. Он видит все на сто ли вокруг. Он угадывает мысли врагов. Он может наслать на них дым и ветер... - Откуда вы знаете? - Когда он бодрствует, народ ждет его приказов. Когда он говорит, его слушает весь Китай. Когда он спит, народ охраняет его сон... - Он помолчал и закончил как песню: - Его армия в ста сражениях побеждает сто раз... Я хочу быть солдатом Чжу Дэ! - Путь к нему прям, - проговорил Фу Би-чен. - Он ведет по тропе, на ту сторону болота. - Если бы я мог верить... - Тропа нужна вам так же, как мне. Подумайте... - С этими словами Фу Би-чен вошел в фанзу и опустил за собою цыновку. Мельник остался один в сгустившейся тьме ночи. Из фанзы его не было видно. Чэн подошел к цыновке и отогнул ее край, но Фу Би-чен остановил его повелительным жестом. - Мне он совсем не нравится, - тихо сказал Чэн. Фу Би-чен неопределенно пожал плечами. В фанзе царило молчание. Первым опять заговорил летчик. - Он знает тропу... я уверен. - Я тоже, - сказал командир. - Так отправьте же его в трибунал! Стил произнес по-английски: - Этот тип и мне не нравится. - Едва ли он, переходя к нам, рассчитывал на то, что придется всем по сердцу, - сказал Фу Би-чен. - В трибунале разобрались бы, не подослан ли он японцами. Если так, унция свинца - и все, - сказал Стил. - А тропа? - спросил Фу Би-чен. - Быть может, можно найти другого человека? - предложил Джойс. - Как хорошо, что вы все только авиаторы, - иронически сказал Фу Би-чен. - Бросьте философию, Фу, - раздраженно проговорил Стил. - Нам нужна тропа. Пусть этот парень поворачивается и идет вперед. Я готов итти за ним с пистолетом. Посмотрим, поведет он нас или нет. Мельник стоял по другую сторону цыновки. Опершись одной рукой о притолоку, он прислушивался к голосам, раздававшимся в фанзе. По его лицу никто не мог бы сказать, понимает ли он то, что говорится там по-английски. Когда умолк голос Стила, мельник приподнял цыновку. Вытянувшись, по-солдатски прижал руки к бедрам и обратился к Фу Би-чену: - Я хочу вам много сказать. - Говорите. Шансиец посмотрел на Стила. - Не при этом человеке. - Он не понимает по-китайски. - Вы не можете этого знать. Это были первые слова, произнесенные мельником тоном полной уверенности. Когда командир перевел его слова американцу, тот молча поднялся и вышел из фанзы. Мельник посмотрел в глаза Фу Би-чену. - Я скажу, зачем меня прислали. - Кто прислал? - удивленно спросил командир. - Японцы. При этих словах из темного угла вынырнул Чэн. - Я говорил вам! Движением руки Фу Би-чен заставил его замолчать. Летчик нехотя опустился на кан. - Зачем же они вас прислали? - спросил Фу Би-чен таким тоном, как будто все это было самым обыкновенным делом. - Чтобы я показал вам дорогу к мельнице, но не той тропой, о которой вы спрашиваете, - о ней японцы ничего не знают, - а по краю болота. - Зачем же вы повели бы нас по краю болота? - Чтобы вы попали в ловушку... чтобы японцы могли уничтожить ваш отряд. - Покажите, где проходит вторая дорога. Фу Би-чен поспешно вышел из фанзы, сопровождаемый мельником. Следом за ними, вынув пистолет, вышел Чэн. Рядом тяжело шагал Джойс. Через несколько минут они вернулись в фанзу. - Теперь я буду вашим солдатом. У меня есть все, что нужно солдату: ненависть в груди, отвага в сердце и преданность в мыслях, - высокопарно проговорил мельник. - Солдату необходимо еще ружье, - ответил Фу Би-чен. - Вы дадите мне ружье. - Теперь тон мельника стал уверенным, как у человека знающего себе цену. - Хорошо, возьми, - проговорил Фу Би-чен, как будто тут же протягивая мельнику ружье. Тот удивленно огляделся: - Где? - Там, - и Фу Би-чен махнул рукой по направлению к двери, - на мельнице. - На мельнице нет оружия, - обиженно произнес шансиец. - Оно есть там у японцев. Мельник рассмеялся: - Я понял! Фу Би-чен спросил: - Когда вы должны были провести нас по боковой дороге в ловушку японцев? - Завтра, к часу, когда зайдет луна. Фу Би-чен не надолго задумался. - Идите отдыхайте. Я распоряжусь: вам дадут рису. - Я возьму его с собой... Цветок голоден. - Для цветка дадут отдельно. Поешьте и ложитесь. Едва мельник успел выйти, как Чэн поспешно сказал: - Позвольте мне лечь рядом с ним. Фу Би-чен отрицательно покачал головой: - Если бы вы не были ранены, для вас нашлось бы совсем другое дело. - Пусть мысль о моей ране не мешает вам отдать боевой приказ, - возразил Чэн. - Я так же здоров, как был вчера. Фу подождал, пока в фанзу вернулся Стил, и обвел троих авиаторов взглядом своих добрых, покрасневших от лихорадки глаз. - В моем отряде вы единственные люди, знающие, что такое машина... Никто из вас никогда не имел дела с броневым автомобилем? Джойс и Стил одновременно вскочили с кана. - Остальное понятно, командир, - проговорил Стил и, кивнув Джойсу, направился к выходу. - Вы думаете, что его можно починить? - крикнул ему вслед Фу Би-чен. Стил только махнул рукой и вместе с Джойсом выбежал прочь. Через полчаса Джойс вернулся в фанзу. - Эта старая японская телега почти исправна, - возбужденно доложил он. - Кое-какие пустяки мы починим в течение одного-двух часов. - Как хорошо, что мы не бросили этот трофей, - радостно произнес Фу Би-чен. - А сколько усилий стоило притащить его сюда... Когда он может быть готов? Джойс глянул на часы. - К полуночи, командир. - Значит, через час после полуночи мы выступаем. 5 Когда Чэн вернулся в фанзу, там опять сидел мельник. Несмотря на то, что Фу Би-чен, повидимому, проникся полным доверием к этому человеку, Чэну не хотелось говорить при нем о предстоящей операции. - Говорите, Чэн, не бойтесь: это верный человек, - сказал Фу Би-чен. Чэну хотелось спросить: "Откуда вы это знаете?!". Он сухо доложил о близкой готовности машины и спросил: - Тропа достаточно широка для броневика? - И достаточно тверда. - Но мне говорили, что там есть и ложные тропы, ведущие в трясину. - Я все знаю, Чэн, - строго сказал командир. В тоне его летчику послышалось: "Довольно сомнений! Пора приниматься за дело, чем бы оно нам ни грозило". Фу Би-чен спросил шансийца: - Сколько японцев на мельнице? - Много. С таким видом, что можно было подумать, будто этот ответ его удовлетворил, командир снова спросил: - А офицеров? Мельник закинул голову. Его острый кадык выдался вперед огромной шишкой. - О, много! - Много офицеров? - переспросил Фу Би-чен. - Почти одни офицеры. Солдаты только так, для охраны. Утратив обычное спокойствие, Фу Би-чен даже приподнялся на кане: если это верно, значит на мельнице расположен не только наблюдательный пункт японцев, а и их штаб. Он переглянулся с летчиком. Тот едва заметным кивком показал, что понял мысль командира. - Там только японцы? - Китайцев я не видел, - сказал мельник. - А... других иностранцев? Мельник пренебрежительно махнул рукой: - Какой-то маленький старикашка. - Кто такой? - Откуда мне знать? - И больше никого? - Никого. - Идите. Я позову вас. - Когда? Фу Би-чен строго взглянул на него: - Солдат не спрашивает. - Значит, я уже солдат?! - Идите. Глядя вслед удаляющемуся шансийцу, Фу Би-чен задумчиво проговорил: - Если бы вы знали, Чэн, как мне нехватает самолета. Одного-единственного самолета... Ни один японец не ушел бы из-под удара. Чэн охотно верил, что самолет был бы очень уместен в такого рода операции: они могли бы связаться с главными силами и сообща нанести удар противнику. Но зачем было думать о самолете, когда его не было, и летчик спросил: - Вы не намерены привлечь к участию в операции силы Янь Ши-фана? - Мы будем действовать одни. - Чего вы ждете от моего броневика? - Обойдется без вас. Вы больны и вы не можете итти в бой. - Я пойду, хотя бы мне пришлось бежать рядом с автомобилем, - твердо проговорил Чэн. - Ваши указания, командир?.. Фу Би-чен стал быстро набрасывать карандашом контур болота и расположение троп, как ему объяснил мельник. - Вот направление вашего движения в голове колонны. Дойдя до края тропы, вот здесь, ждете моей ракеты. - Вы не идете с нами? - удивленно вырвалось у Чэна. - Я иду по обходной тропе, где японцы готовят засаду. Задача: зажечь мельницу и, если удастся, захватить тех, кто там сидит. Я должен отвлечь противника на себя, чтобы дать вам возможность уничтожить наблюдательный пункт... Пока Чэн был у командира, Стил и Джойс при свете костра работали над приведением в порядок машины. Она была в хорошем состоянии, и было странно, что японцы бросили ее в грязи, не подорвав. Это можно было объяснить только поспешностью их отступления. Стил, обтирая масло с рук, посмотрел на небо. За низко бежавшими облаками не светилось ни единой звездочки. - Погодка подходящая, - сказал Джойс. - Чтобы влипнуть в ловушку. Подошедший Чэн поддержал Стила: - У нас проводник вполне подходящий для прогулки в ад. - Пустяки, - сказал Джойс, - мы возьмем джапов за глотку. - Наша задача только поджечь мельницу и захватить тех, кто там сидит. - Значит, мы подожжем мельницу и захватим тех, кто там сидит, - ответил негр. - Я еще никогда не чувствовал себя так в своей тарелке, хотя занимаюсь вовсе не своим делом. В темноте послышались шаги. Чэн различил высокого солдата. У него были широкие плечи и длинное лицо. Он взял под козырек и представился Чэну как командир группы, которая пойдет с броневиком. Из-за его спины показалась сутулая фигура мельника. Через полчаса броневик медленно обогнул холм и двинулся к болоту. На его капоте сидел мельник и движениями руки указывал Стилу путь. Джойс поместился у пушки. Чэн стоял в командирском люке. За погромыхивающим на ухабах броневиком почти бегом следовал отряд солдат. Дымка тумана в низине казалась черной. Приближаясь к ней, Стил невольно придержал машину. Мельник соскочил с капота и побежал вперед. Стил думал только о том, чтобы не потерять в тумане его едва заметный силуэт и не свернуть с тропы в топь. Броневик потряхивало на кочках. Чэн придерживал здоровой рукой раненую, чтобы умерить боль от толчков. - Эй, Хамми, - послышался голос Стила, - ты там держишься за свой пугач? - Ты только не утопи нас, а уж моя стрелялка свое дело сделает. Чэн приказал замолчать. Он боялся, что, отвлеченный разговором, он может не уследить за бежавшим перед машиной мельником. Теперь летчик перестал поддерживать больную руку, так как правая была занята пистолетом, который Чэн собирался, не раздумывая, разрядить в спину мельника, как только поймет, что тот завел их в трясину. Джойс напрасно пытался разглядеть в смотровую щель фигуру мельника - ее не было видно. "Интересно, видит ли его Чэн?" - подумал он. 6 Шверер был зол на всех и вся. Он злился на Геринга, которому взбрело на ум заниматься бактериологией. Это, разумеется, чрезвычайно интересное и полезное дело, но Шверер боялся, что оно так же останется втуне, как боевые газы. Ведь их так и не удалось полностью использовать в прошлой войне. Шверер добивался тогда разрешения у императорской ставки пустить в ход все запасы, какие у него были. Но, боясь репрессий, Вильгельм ограничился полумерой: газами отравили несколько десятков тысяч русских и этим ограничились. Влияния на ход восточной кампании газы не оказали. А сколько надежд Шверер возлагал тогда на это новое оружие, против которого у русских не было принято почти никаких действительных мер! Шверер злился на Гаусса, в который уже раз подкладывавшего ему свинью. То одно поручение, то другое. Даже недавняя командировка в Чехословакию оказалась мало похожей на почетную миссию завоевателя Праги. Задним числом до Шверера доходили отвратительные слухи, будто бы его предназначали в жертвы провокации. Ее удалось предотвратить только благодаря вмешательству совершенно случайного человека, чуть ли не его бывшего шофера. Как его звали?.. Да, как его, в самом деле, звали? Не Курц ли? Но воспоминание о Лемке было тут же заслонено раздражением против Гаусса - виновника второй поездки Шверера в Китай. Неприязнь Шверера распространилась и на генерала Накамура, втянувшего его в детальное изучение вопроса о бактериологическом оружии японцев. Швереру показалось недостаточным то, что он видел на опытном полигоне, где с самолетов метали недавно изобретенные доктором Исии фарфоровые бомбы в привязанных к железным столбам людей. Бомбы были наполнены зараженными чумою блохами. Экспериментаторов интересовало, как велико поле, покрываемое паразитами при падении бомбы. Для этого в разные дни людей привязывали к столбам на различном расстоянии друг от друга. Это были главным образом пленные китайцы. После каждой такой бомбардировки поверхность полигона заливалась горючей смесью и сжигалось все, что на ней было, во избежание распространения страшной заразы, Шверер видел, как после установления числа паразитов, пришедшихся на долю привязанного к столбу китайца, его тоже обливали керосином и он сгорал вместе с опытным инвентарем. Для следующего опыта оставались только врытые в землю обрезки рельсов. Швереру не верилось, что легочная чума так эффективна, как уверяли японцы. Специально для него был проведен эксперимент, когда подопытного человека не сожгли, а со всеми предосторожностями сохранили для дальнейших наблюдений. Наряженный в непроницаемый резиновый костюм и маску, Шверер имел возможность воочию убедиться в том, как скоро зараженный умер. Швереру бросилось в глаза, что, умирая, больной находился в полном сознании и понимал, что с ним происходит. Это его несколько беспокоило. - А не боитесь ли вы, - спросил он Накамуру, что зараженные солдаты противника, сознавая свою обреченность и исполненные ненависти к виновникам своей гибели, будут способны произвести ошеломляющие атаки? Это имело бы вдвойне страшные последствия для вас, генерал. Накамура улыбнулся и проговорил, сопровождая каждую фразу вежливым шипением: - Мы все учитываем. Бомбы должны бросаться только в глубоком тылу противника, куда мы не можем рассчитывать попасть. - Значит, объектом нападения при помощи чумных блох всегда будут служит мирные жители, а не войска? - с разочарованием спросил Шверер. - Не всегда... Я имел удовольствие докладывать вам об авиационных бомбах. Но как раз сейчас мы намерены произвести испытание некоторого подобия ручных гранат. Они будут пригодны на участках, поспешно оставляемых нашими войсками и переходящих в руки врага. - Условием применения такого снаряда должна быть уверенность, что ваши войска быстро оторвутся от войск противника и что данные войска противника нигде больше не войдут в соприкосновение с вашими, - глубокомысленно проговорил Шверер. - Боюсь, что в Европе это оружие неприменимо. Наши пространства ничтожны по сравнению с театром, на котором оперируете вы. У нас инфекция непременно оказалась бы занесенной на нашу собственную территорию. - Это очень печально, экселенц, - тоном самого искреннего огорчения сказал японец. - Но арсенал бактериологических средств отнюдь не ограничивается чумой. Можно подумать о других средствах, столь же действительных, но не столь молниеносных и не в такой мере опасных для собственных войск. А кроме того, осмелюсь напомнить вашему превосходительству: вы едва ли ограничились бы воздействием только на войска русских. Разве вас не интересуют такие глубокие тылы, как Заволжье, Урал, Сибирь, - все те районы, которые будут служить Красной Армии резервом людского материала и источниками ее материального снабжения? - А можно ли приготовить такое количество блох, чтобы усеять ими Сибирь? - с оживлением спросил Шверер. Накамура издал только протяжное: - О-о-о! По его мнению, это должно было означать, что возможности производства вполне достаточны для самых широких замыслов. Через несколько дней военный летчик ротмистр фон Кольбе повел в воздух самолет, в котором сидел сам Шверер. Японец-бомбардир управлял сбрасыванием бомб, начиненных бактериями тифа и холеры. Шверер, впервые находившийся на борту военного самолета, с интересом наблюдал разрывы и поражался декоративной красоте черных клубков, возникавших на месте падения снарядов, хотя в действительности эти разрывы не имели ничего общего с разрывами боевых авиабомб - они содержали заряд, достаточный лишь для разрушения оболочки и разбрасывания состава с бактериями. Шверер вылез из самолета приятно возбужденный. С того дня прошло довольно много времени, и настроение у Шверера успело сильно испортиться. Он был зол на весь мир, включая самого себя. Он раскаивался в том, что дал увезти себя на фронт. Участок считался безнадежным - со дня на день японские войска должны были его покинуть, чтобы успеть выйти из окружения, методически замыкаемого китайцами. Перед уходом предполагалось заразить чумой какую-нибудь наступающую часть противника, которая, по данным разведки, была лишена механизированных средств передвижения и не могла бы помешать японцам оторваться от преследования. Все здесь было совсем не похоже на его представления о войне. Все двигалось и казалось более чем ненадежным. Правда, с фронта японскую часть прикрывало обширное болото, но Шверер чересчур много наслышался о котлах, которые китайская 8-я армия повсеместно устраивала японцам. Он очень ясно представлял себе, как подвижные китайские части, отлично знакомые с местностью, охватывают японцев и, прижав их к непроходимому болоту, поголовно уничтожают. Вместе с японцами попадает в этот котел и он... Ко всему, местопребывание группы Исии на какой-то полузаброшенной мельнице оказалось лишенным самых элементарных удобств. Все вокруг провоняло крысами. При каждом неосторожном движении с полов и стен поднимались тучи серой, затхлой муки. Начищенные, как зеркало, сапоги Шверера стали похожи на полотняные. Мука забиралась в нос, и Шверер уже несколько раз чихнул. Нет, положительно такая война не нравилась Швереру, и он с нетерпением ждал, когда японцы начнут действовать. Сообщение о том, что операция отложена до следующей ночи, привело Шверера в уныние. Провести в таких условиях ночь и весь завтрашний день? За одно это можно было бы возненавидеть Гаусса! Во сне Шверер видел долговязую фигуру своего врага в штатском, с зонтиком и в галошах... 7 Потерять из поля зрения силуэт мельника - это была катастрофа. Чэн ясно представлял себе, как мельник сломя голову бежит к японскому штабу, как предупреждает о приближении отряда по тропе, о движении Фу Би-чена в обход японского фланга. Он уже ясно видел всю картину провала операции. И в этом не был виноват никто, кроме него, Чэна. Не стоять тут, изображая из себя командира, а итти рядом с мельником, не спускать с него мушки пистолета - вот что он должен был делать! Он с досадой сказал Стилу: - Стой! Я потерял проводника. Чэн соскочил на землю. Вылез и Джойс. Едва он сделал два шага, как сразу попал в топь. Чэн услышал смех Джойса. - Чему вы? - с раздражением спросил Чэн. - Действительно, прекрасный проводник... Чэн стиснул зубы. Подошли солдаты во главе с высоким командиром. Повидимому, они сразу поняли, что произошло, но никто не издал ни звука. Молчал командир, молчали Чэн и Джойс. И вдруг в тишине безветреной ночи все ясно услышали шелест раздвигаемой жесткой травы. Звук быстро приближался. Чэн выхватил пистолет, но в тот же миг высокие стебли перед его лицом покачнулись и на него надвинулась темная фигура человека. Это был мельник. Чэн навел пистолет на перебежчика, но мельник смело отстранил оружие. - Японцы близко, - сказал он. - Хорошо, что вы остановились, ваша машина слишком шумит. - Он хочет заставить нас бросить броневик и попасться японцам с голыми руками, - по-английски сказал Стил, высунувшись из дверцы. Мельник, настороженно прислушивавшийся к звукам незнакомых слов, одно мгновение помолчал, потом решительно заявил: - Ее нужно толкать руками... Иначе японцы услышат. - Это пахнет правдой, - сказал Джойс. - Если мы хотим подойти к ним неожиданно, придется протолкнуть броневик на руках. - И, обращаясь к мельнику, спросил: - Далеко до них? Чэн перевел ответ: - С половину ли. Стил осторожно притворил дверцу и взялся за руль. Джойс и Чэн вместе с остальными принялись толкать броневик. В тишине слышалось тяжелое дыхание людей, да изредка раздавалось чмоканье чьей-нибудь ноги, попавшей в трясину. Тумана больше не было, но впереди, там, где возвышалась полоса берега, казалось еще темней, чем на болоте. Продвинувшись шагов на сто, люди в изнеможении остановились. Только высокий командир готов был еще напирать и напирать. У Чэна до слез болела рана, но он первым взялся снова за потеплевшую от многих рук сталь брони. Машина двинулась дальше. Теперь мельник шел медленно, шаг за шагом нащупывая тропу. Когда Чэн оглянулся, ему показалось, что полоска горизонта стала чуть-чуть светлей, чем окружающая их тьма: неужели рассвет?.. Он пригляделся к циферблату: до назначенного удара осталось не больше четверти часа. Шопотом приказал подналечь. Машина покатилась быстрей, люди почти бежали. Некоторые выбились из сил и отстали. Можно было подумать, что броневик двигают только высокий командир и Джойс - такими большими казались они. Наконец мельник остановился. - Вот видишь? Чэн посмотрел в направлении его вытянутой руки и различил контуры мельницы. До нее осталось не больше полутораста-двухсот шагов. Можно было только удивляться тому, что японцев не потревожило приближение отряда. Повидимому, они чувствовали себя со стороны болота в полной безопасности. "Или притаились", - мелькнула мысль у Чэна, и в этот миг он увидел, что мельник пригнулся и побежал к берегу. Прежде чем Чэн успел выхватить пистолет, фигура проводника растворилась на фоне холма. Далеко направо к небу взвилась красная ракета Фу Би-чена. Сон Шверера был недолог. Несмотря на шелковое белье, на все антипаразитные средства, которые были пущены в ход, чтобы предохранить его от насекомых, он все же проснулся от ощущения, что кто-то щекочет его одновременно в разных местах тела. Чесались спина и грудь, руки, ноги, живот. Проснувшись, он тотчас вскочил и с трудом отогнал мысль, что усыпан чумными блохами, вырвавшимися из какой-нибудь японской гранаты. Наскоро одевшись и бормоча себе под нос все бранные слова, какие знал, он вышел из каморки. Резкий свет ручного фонаря еще ярче, чем прежде, обнаружил все убожество обстановки, в которой Шверер вынужден был проводить время вдали от дома, от привычных удобств, от родных. При мысли о родных, он вспомнил об Отто и даже приостановился от удивления: куда он мог деваться? Ведь постель его была пуста. Неужели и тут он нашел объект для шалости? Неужели сорванца не угомонили ночи, проведенные в кабаках Харбина? В нижнем этаже мельницы Шверер увидел свет. Накамура стоял спиною к двери и, заглядывая через плечо сидящего за столом Исии, читал иероглифы, которые быстро выводила рука врача. По мере чтения выражение лица японского генерала делалось все более довольным. В донесении, которое писал полковник Исии Сиро, говорилось, что план предстоящей операции был составлен под общим наблюдением и руководством его превосходительства начальника императорской военной миссии в Харбине генерал-майора Накамуры. Накамура с удовлетворением подумал, что в штабе квантунской армии завтра же узнают об обещании гоминдановского генерала Янь Ши-фана, стоящего за южным концом болота, не мешать операции, задуманной Накамурой. Далее в донесении сообщалось, что через сутки после того, как тут произойдет небольшое, разыгранное лишь для вида сражение с Янь Ши-фаном, войска красных будут заражены чумой. Болезнь эта станет распространяться с такой молниеносной быстротой, что в неделю и от всей армии Янь Ши-фана не останется ни одного солдата. Накамура удовлетворенно втянул сквозь зубы воздух. - Командующему армией будет приятно читать такое прекрасное донесение, - сказал он. Изобразив последний иероглиф и поставив под ним свою именную печать, Исии вежливо предложил. - Быть может, и вам, тесе какко, угодно поставить изображение вашего высокого имени рядом с моею скромной печатью? Накамура уклонился от такой чести: еще никто не знает, как будет осуществлен прекрасный план. Нет смысла ставить свою печать раньше времени. Пока за все отвечает Исии, так пусть и отвечает. Вот если все пройдет хорошо - другое дело. За спинами японцев неожиданно послышалось громкое чиханье Шверера. Оба испуганно обернулись. Увидев немца, Накамура расплылся в угодливой улыбке. - Уверены ли вы в том, что человек, посланный к китайцам, чтобы заманить их, не выдаст ваших намерений, экселенц? - спросил Шверер. Шверер сам не знал, как пришла ему эта мысль, но стоило ее высказать, как она показалась вполне основательной. - Мы оставили у себя в руках залог его верности, - ответил Накамура. - Пфа! Верность китайца! - Шверер пренебрежительно фыркнул. - Жена и дочь... - А... Это было единственным звуком, который успел издать Шверер. Гром пушечного выстрела заполнил помещение. Посыпались стекла и глина разбитой снарядом стены. Тотчас же послышалась трескотня винтовочных выстрелов и второй удар пушки. Все трое, сталкиваясь друг с другом, бросились к выходу. Выскочив на двор, Шверер услышал гулкое таканье тяжелого японского пулемета... второго... третьего. В темноте сверкали короткие блески выстрелов: одни Шверер видел сзади, другие били как бы ему в лицо. Третий раз ударила пушка. Следом за разрывом снаряда яркое пламя полыхнуло в деревянной надстройке мельницы. Шверер побежал прочь, выкрикивая: - Отто!.. Отто!.. Перебежав двор, Шверер увидел фанзу. Первым движением было скрыться за ее стенами, но он тут же сообразил, что глинобитные стены строения не защита. Он огляделся, ища какого-нибудь укрытия, и тут увидел Отто, выбежавшего из этой фанзы. - Скорей, скорей отсюда! - крикнул ему Шверер. - Первое же попадание в склад бактериологических гранат... Отто стоял, прислонившись к стене фанзы. - Скорее же, скорее! - бормотал Шверер, пытаясь оттащить сына от стены. Отто посмотрел отцу в лицо, будто только сейчас узнал его. - Да, да, скорее отсюда... сейчас... Отто, не оборачиваясь, побежал к сараям, за которыми стояли автомобили. Шверер бросился было за ним, но в этот миг за его спиною сверкнуло пламя - такое яркое, что стала видна каждая соломинка на крыше фанзы. Страшный грохот потряс воздух, и Швереру показалось, что на него обрушился весь мир... Гранаты! Это была единственная мысль, которая успела прийти Швереру, когда он, отброшенный взрывом, покатился по склону холма... Шверер пришел в себя в автомобиле, мчавшемся по степи. Первое, что увидел Шверер, были несущиеся по сторонам в ослепительном свете фар высокие стебли гаоляна. Они мелькали так быстро, что у Шверера закружилась голова. Он снова закрыл глаза. И вдруг вспомнил: чумные гранаты! И тотчас же почувствовал, что под бельем у него что-то копошится, ползает... Блохи!.. Он застонал от ужаса и принялся срывать с себя одежду, белье. Отто пытался удержать его, хватал за руки, но генерал, скрежеща зубами, с пеною у рта рвал и рвал на себе все, пока не почувствовал, что холодный ветер, бьющий навстречу мчавшейся машине, не ударяет его по голому телу... Тогда он сразу обмяк и, заплакав гнусавым старческим плачем, упал на сиденье... Было уже совсем светло, когда Фу Би-чен, Стил и Джойс сошлись у фанзы за тем местом, где раньше была мельница. Последним подошел Чэн. Тыча дулом пистолета в спину плетущегося перед ним японца, летчик заставил его приблизиться к командиру. На японце были погоны врача. Он что-то бормотал и заискивающе улыбался. Фу Би-чен, научившийся за время войны японским словам, необходимым в походе, не мог понять, что говорил японец. А тот с досадой повторял все одно и то же. Он хотел объяснить китайцам, что они могут не бояться заразы: жаркое пламя сгоревшей мельницы уничтожило и опасные гранаты и зараженных блох; китайцы могли не бояться. Японец растягивал большой губастый рот в угодливой улыбке. Фу Би-чен подошел к фанзе мельника, не тронутой пожаром, и заглянул в черный квадрат входа. Когда глаза его привыкли к полутьме, он увидел ребенка, ворочавшегося на куче ветоши. Это была девочка с личиком, покрытым густым слоем пыли и копоти. Она спала в обнимку с котенком, и только когда луч солнца, скользнувший в крошечное оконце, упал ей на глаза, девочка недовольно сморщилась и закрыла глаза кулачками. Фу Би-чен поднял ребенка. Уцепившийся было за нее котенок упал и жалобно замяукал. Девочка тотчас очнулась и, потянувшись к котенку, издала тот же звук: - Мяу-мяу... Фу Би-чен оглядел внутренность фанзы, и стоявшие снаружи услышали его крик: - Скорее сюда... Японца, врача!.. Они вбежали в фанзу. Фу Би-чен молча показал в дальний угол. На полу лежала мертвая женщина в растерзанной одежде. Японец опустился на колени возле женщины. Через минуту он показал на два входных отверстия пуль. Чэн вышел из фанзы. Следом за ним Фу Би-чен с ребенком на руках. - А мельник? - спросил он. - Я видел его тело под холмом, - ответил Джойс. - Вероятно, первая же японская очередь... - объяснил Стил. Фу Би-чен взял на руки девочку. - Нежный цветок его души... - Я думал, что знаю нашего китайского крестьянина, - задумчиво проговорил летчик Чэн. - Но если бы кто-нибудь рассказал мне случай с мельником... - Не договорив, он отвернулся. - Двенадцать лет назад, когда я только вернулся на родину, - сказал Фу Би-чен, - председатель Мао Цзе-дун объяснил мне: "Вам необходимо постичь душу китайского крестьянина, - сказал он. - Поднимутся миллионы и миллионы..." - Фу Би-чен поднял ребенка. - Миллионы нежнейших цветов взойдут над землею Китая... Пусть японский врач осмотрит тело мельника, - быть может, он еще не умер... Мне очень хотелось видеть счастье в его глазах. 8 Через два дня после разгрома группы генерала Накамуры, отряд вышел на соединение с главными силами Чжу Дэ. А еще через день к месту встречи прибыл главком. Солдаты Фу Би-чена выстроились в две длинные шеренги. На них были покрытые заплатами, но чисто выстиранные курточки и кепи, настолько выгоревшие под палящими лучами солнца и так омытые дождями, что от их первоначальной окраски не осталось и следа. Впервые после двух лет разлуки люди Фу Би-чена увидели Чжу Дэ. Генерал неторопливо приближался к строю. Он был одет в такую же выгоревшую одежду, как солдаты, такой же загорелый, как они, с таким же простым и суровым лицом крестьянина, какие были у большинства солдат. Приняв рапорт Фу Би-чена, Чжу Дэ снял кепи и поздоровался с отрядом. Он поздравил солдат с победой и сказал короткую речь о значении боев этого трудного, но чрезвычайно важного этапа освободительной войны; сказал о том, как высоко 8-я армия несет знамя борьбы и как ее ценит народ, плотью от плоти которого она является. - Вот почему, - сказал Чжу Дэ, - народ любит вас. Смеясь, народ говорит: "Восьмая армия - совсем не то, что грабители гоминдановцы. В обычные дни мы ее и не видим. А вот стоит прийти противнику - Восьмая армия тут как тут. Она появляется как из-под земли". Некоторые части противника, которые уже давно воюют с вами, бойцами Восьмой армии, приходя на новое место, прежде всего осведомляются у населения: есть ли тут "восьмерка". Если люди говорят им "да", лица врагов темнеют. Если враг терпит поражение и от других частей китайской армии, он все равно уверяет, что был разбит Восьмой армией. Такова ваша слава! - Чжу Дэ оглядел ряды бойцов. - Поддерживайте вашу славу, храните ее, как святыню, и донесите до дня окончательной победы над врагом; помните слова нашей песни: "Только вперед, никогда назад, мы на грани жизни и смерти". Я знаю, вы хорошо помните наше правило: "Ты наступаешь - я отступаю; ты отступаешь - я преследую; ты останавливаешься - я тревожу; ты устал - я бью". Враг устает все больше и больше, в то время как мы набираемся сил. Придет время, когда он устанет настолько, что мы добьем его... Если наша армия может тесно сотрудничать с народом, то враг будет разбит и уничтожен до последнего солдата. В это я верю, глядя на вас... На дальнем левом фланге строя Чжу Дэ увидел трех отдельно стоящих людей. Один из них был китаец, второй - белый и третий - негр. - Кто такие? - спросил Чжу Дэ у Фу Би-чена. - Авиаторы. - О, у вас есть даже своя авиация? - Был один трофейный самолет, но сгорел... Эти люди не мои люди, они пробирались к вам. Чжу Дэ попрощался с солдатами и двинулся к левому флангу. Солдаты запели: Слава армии восьмой - Тверже стой, народный строй! Слава смелому Чжу Дэ, Путь к победе с ним везде... Чжу Дэ остановился, с улыбкой слушая песню. Когда солдаты кончили петь, он поклонился им и надел кепи. Чэн перевел главкому рассказ Стила и Джойса об их путешествии в Китай. Генерал дружески пожал руки механиков и Чэна и, грустно покачав головой, сказал: - Беда в одном - у нас почти нет боевой авиации, нехватает самолетов. Заметив разочарование на лице Стила, тут же весело заявил: - Это не должно вас огорчать: у нас нет самолетов, но они у нас, несомненно, будут. Может быть, еще не так скоро, но, конечно, в достаточном количестве. Мы в этом уверены. - Вы сделали заказ за границей? - спросил Джойс. - На заказы за рубежом у нас нет золота. Мы получим свои самолеты тут, в нашей собственной стране. - Ваша промышленность... Но генерал не дал ему договорить: - К сожалению, у нас нет и авиационной промышленности. Но у нас есть враг, которого мы будем бить тем сильнее, чем дальше пойдет дело. Мы будем получать нашу технику из его рук. Если мы будем бить японцев, у нас будут японские самолеты. Конец разговора произошел уже в землянке Фу Би-чена, где Чжу Дэ пил чай с командирами. - Когда вы попадете в наш тыл, то увидите, что мы с большим усердием готовим кадры, в том числе летчиков. На инструкторско-преподавательскую работу мы бросили самых лучших, самых опытных командиров. Школам мы отдаем самые лучшие самолеты из тех, что попадают нам в руки. Вы, может быть, скажете: "А не лучше ли использовать эти самолеты, этих опытных летчиков на войне, чтобы драться с вражеской авиацией?" Разумеется, это было бы прекрасно. Это очень помогло бы нам сегодня. Но мы должны думать не только о "сегодня", а и о "завтра". Завтра авиация будет нам еще нужнее, чем сегодня. И так как именно завтра мы рассчитываем иметь много самолетов, то и готовим для них летчиков сегодня... Поэтому, мистер Стил и мистер Джойс, если вы ничего не имеете против, мы используем ваши знания сначала в школе командиров. А потом, когда у нас сформируется боевая авиация, вы сможете поработать и в ней. Мы с радостью примем вашу братскую помощь. - Пожав обоим механикам руки, генерал сказал Чэну: - А вам приказываю немедленно отправиться в школу в качестве инструктора воздушного боя, поскольку вы истребитель. Вы, говорят, учились летать у американцев? Тем легче будет вам обучать наших людей летать и на американских самолетах, если они попадут нам в руки. Чэн так поспешно вытянулся, чтобы отдать честь, что причинил боль своей раненой руке. Пробежавшая по лицу летчика судорога боли выдала его генералу. Когда Чжу Дэ узнал, что летчик ранен, он приказал немедленно отправить его в лазарет. - Пользуйтесь случаем, товарищ Чэн, - добродушно сказал он, - хорошие госпитали - не такие частые гости в Восьмой армии. А тут к нам, по счастливой случайности, приблудился иностранный санитарный отряд. Сомневаюсь, чтобы католические организации Америки, отправлявшие врачей в Китай, предназначали их таким безбожникам, как коммунисты, но раз уж врачи попали к нам - пользуйтесь. Уверен, что не сегодня-завтра, как только католики в Соединенных Штатах узнают, что американские врачи лечат раненых бойцов Восьмой армии, госпиталь тотчас отзовут или прикажут ему перекочевать к гоминдановским генералам, которые за любую подачку готовы признать не только бога, а и самого дьявола. - Тут Чжу Дэ обернулся к Стилу: - Кстати говоря, о католиках: когда вы вернетесь в Соединенные Штаты... - Боюсь, что это случится не очень скоро. - А я надеюсь, что это может произойти скорее, чем вы думаете. Так я говорю: когда вы туда вернетесь, спросите у американских католиков: почему они так много говорят о дьяволе, сеющем зло во всем мире, и о том, что все люди должны с этим дьяволом бороться, а сами ничего не делают для этой борьбы? Почему они предоставляют бороться с этим всемирным дьяволом там, безбожникам Китая, Испании и других стран, где происходит борьба со всеми видами фашизма? Ведь имя дьявола - фашизм! Почему американские католики, так же как и все другие американцы, ничего не сделали, чтобы предотвратить победу фашизма в Испании? Почему они позволили немецкому фашизму захватить Чехословакию? Почему американцы, называющие себя демократами, решительно ничего не сделали для действительной помощи нам, китайским демократам, в борьбе с японской разновидностью фашизма? Ведь мы вели с ним борьбу не на жизнь, а на смерть, и тогда, когда была полная возможность спасения Испанской республики. Ведь мы знаем, что во всей Америке и в Европе нарастало народное движение против политики умиротворения, которую проводили не только Чемберлен и Даладье, а и правители Америки. Мы же знаем, что в то время, как простой народ в Англии и в Соединенных Штатах бойкотировал японские товары, чтобы показать свою солидарность с нами, чтобы не давать ни одного цента японским милитаристам, правительство этих стран посылало в Японию металл для пушек и снарядов. Тут, на далеком востоке материка, происходило совершенно то же, что и на его крайнем западе. Эта политика официального невмешательства и неофициальной помощи империалистам дорого обошлась миру. Она была причиной не только того, что Китай потерял часть своей территории, но и причиной разрушения единства нашего народа. Пусть правители Америки сопоставят даты некоторых событий на западе и на востоке материка. Японцы захватили последний большой порт Китая Кантон сразу после Мюнхена потому, что поняли: британский империализм не окажет японскому никакого сопротивления, как он не оказал его империализму германскому. Да что там Кантон! Японцы не постеснялись нарушить границы даже такой "жемчужины британской короны", как Гонконг! Американцы называют себя поборниками прогресса и демократии. Так пусть они придут в Китай и посмотрят, как бюро гоминдановских чиновников, генералов и купцов кишат нацистскими и фашистскими дипломатами и корреспондентами. Эти люди шепчут на ухо китайцам: "За Испанией и Чехословакией наступит очередь Франции и Англии. Германский вермахт покончит и с ними. Тогда никто и ничто не помешает ему в движении на восток: СССР будет уничтожен, Япония будет поставлена на колени. Только не идите ни на какие уступки китайскому народу. Душите в нем все прогрессивное. Убивайте демократов, уничтожайте коммунистов". И тут же за спиною дураков и преступников шептуны суют нож в руки Японии. Они хотят, чтобы японцы перерезали горло Китаю... Почему американцы не видят всего этого? Почему они не хотят этого видеть?.. Стил и Джойс поняли, что согласие Чжу Дэ принять их на службу - акт большой дружбы. В их помощи китайская авиация, конечно, не нуждается. Если народ Китая одержит победу над отечественной и иноземной реакцией, то не с помощью иностранцев... Вернувшись из полевого госпиталя, Чэн хотел сказать механикам, как искусна милая китайская фельдшерица по имени Мэй и как мила ее родинка над переносицей, но его перебили, не дали ему говорить, а через день Чэн забыл имя Мэй. Когда, шагая по пыльной дороге в школу, чтобы скоротать время, он стал все-таки рассказывать своим друзьям о приеме в госпитале, то просто назвал ее милой китаянкой: - Если бы вы видели, ребята, какая она красивая и какая у нее родинка на лбу! Перед Джойсом тотчас возник образ покинутой в Штатах Мэй, с которой он не успел проститься перед отъездом и которая теперь, наверно, его забыла. Джойс хотел расспросить Чэна о китайской фельдшерице с родинкой, но тут в разговор вмешался Стил: - А вы знаете, ребята, - вдруг вспомнил он, - мне сказали, что наш бывший командир Фу Би-чен - летчик. - Нет, - резко запротестовал Чэн, - на мой взгляд, не летчик тот, кто столько лет не держался за штурвал. Он погиб для авиации. Стил пристально посмотрел в глаза китайцу. - В Испании я знавал художников, становившихся слесарями, и слесарей, рисовавших плакаты. Я видел летчиков в пехоте и артиллеристов в коннице. Партия знает, что нужно делать человеку. - И все-таки... - упрямо начал было Чэн, но Джойс перебил: - Перестаньте спорить, лучше передайте мне с повозки мое банджо. Через минуту послышался его бас: Битвы, которые нас не сгибали! Битвы, длившиеся годами! Битвы, в которых мы были сильнее стали, Потому что вы стояли за нами, Наш дорогой, наш самый дорогой товарищ - Сталин!.. Арбы попутного обоза громыхали по каменистой шансийской дороге рядом с пешеходами. Сквозь стук колес не до всех сразу ясно донеслась песня негра. Но, по мере того как напев доходил, все новые и новые голоса присоединялись к певцу. К звездам, глядевшим с черного неба на беспредельные просторы китайской земли, взлетала песня, сопровождаемая непривычным аккомпанементом банджо, английские слова мешались с китайскими, но мотив был один: Сталин, Мы вас никогда не видали, Но вы нам роднее любого на свете. Пусть нас разделяют безбрежные дала, Мы самые близкие ваши соседи... 9 В последнее время в отношениях лорда и леди Крейфильд установилось странное противоречие: она протестовала против всего, что предлагал Бен, он отвергал все планы Маргрет. В их совместной жизни никогда еще не было дней, до такой степени переполненных тревожными мыслями и проектами, имевшими целью спасти трещавшее здание безмятежной уверенности в незыблемости их благополучия. Со времени последней большой забастовки горняков все пошло как под гору. Бен, увлеченный своими свиньями, запустил дела. Времени, свободного от занятия фермой, едва хватало на то, чтобы кое-как стравляться с несложными обязанностями в кабинете министров. Маргрет потерпела большие убытки в биржевой игре. Монти окончательно отошел в сторону и вел свои дела независимо от брата и его жены. Маргрет искала помощи у дяди Джона. Ванденгейм прислал ей в качестве советника своего лондонского поверенного. Через него Маргрет, спекулируя на тревоге, нависшей над Восточной Европой, приобрела контрольный пакет акций нефтяного синдиката "Карпаты". Политический кризис стремительно развивался. Все яснее становилось, что это не просто бум, созданный прожженными политиками ради ловли рыбки в мутной воде. Пахло порохом и кровью. Маргрет беспокоилась. Необходимо было знать, не находятся ли карпатские источники в полосе возможных военных действий. Если так, ее бумаги могут оказаться обесцененными и она - банкрот. И наоборот, если война не может коснуться этих предприятий, каждый баррель нефти, источаемый для нее карпатской землей, несет двойную и тройную прибыль. Одним словом, Маргрет хотела знать, продавать американо-польские бумаги или покупать новые. Ей пришло в голову, что верным советчиком в этом деле мог быть Черчилль. Но открыть ему причину своего интереса к польской проблеме она не решалась. Хотя было известно, что деловые интересы Черчилля сосредоточены в золотой и химической промышленности, но кто мог с уверенностью сказать, что бульдог не занимается и нефтью? Трудно себе представить, чтобы, ведая в свое время делами флота и заморской торговлей, Уинстон остался в стороне от нефтяных интересов Англии. Открыть ему свое беспокойство - значило сказать: "Не хотите ли по дешевке скупить мои бумаги, сыграв на понижение "Карпат"?" Нет, Маргрет вовсе не так полагалась на дружбу, чтобы доверить ей биржевые дела! - Вы должны поехать к Уинстону, - заявила она Бену. - Все, что вас интересует, я могу узнать и без Уинстона. - Вы поедете к Уинстону! - Уж лучше я поговорю с премьером, - пробормотал Бен, которому не хотелось ехать к бывшему приятелю. - Премьер! - презрительно заявила Маргрет. - Ваш премьер!.. - И она прибавила такое словечко, что Бен зажал уши. - С таким же успехом я могла советоваться с моим попугаем. Она настояла на том, что Бен поедет к Черчиллю и, не выдавая тому истинной цели визита, выяснит его оценку политической ситуации. На следующий день Бен, ворча, влез в автомобиль и велел везти себя в Чартуэл. Не доезжая полумили, он вылез из машины и, несмотря на начавшийся дождь, пешком отправился в имение, намереваясь сослаться на испортившийся автомобиль. Понурый вид Бена и забрызганные ботинки могли служить подтверждением этому. Бен застал хозяина в дальнем углу сада. Черчилль стоял на стремянке у неоконченной стены небольшой кирпичной постройки. Он бережно, высунув кончик языка, накладывал кирпичи. Время от времени, отстранившись, насколько позволяла лестница, и прищурившись, он любовался плодами своей работы. На нем было поношенное пальто, прикрытое спереди широким парусиновым фартуком. С полей шляпы на вытертый бархат воротника падали капли дождевой воды. Повидимому, Черчилль не слышал шагов Бена. Он продолжал безмятежно заниматься своим делом, пока Бен его не окликнул. Черчилль глянул вниз, и Бену послышалось, что у хозяина вырвалось нечто похожее на проклятие. А вслух Черчилль проговорил: - О, Бен, старина! Чертовски здорово, что вы появились! Не считайте невежливостью то, что я не послал вам поздравительной телеграммы: стоило прожить на свете шестьдесят пять лет, чтобы увидеть вас вице-премьером, хотя бы и в кабинете мистера Чемберлена-младшего. Чувство юмора отсутствовало в характере Бена. Поэтому он почти всегда и почти все принимал за чистую монету. Но на этот раз в тоне Черчилля сквозила такая нескрываемая ирония, что она дошла даже до неповоротливого сознания Бена. - Каждый имеет право на те убеждения, какие у него есть, - проворчал он. - А если у него нет никаких? - раздалось с лестницы, и большая цементная клякса упала Бену на носок ботинка. - Это, разумеется, относится не к нам с вами: каждый из нас лишь по одному разу изменил своей партии. Болтая, Черчилль медленно спускался с лестницы. Он переступал одной ногой со ступеньки на ступеньку, как делают маленькие дети. Лестница скрипела и гнулась под тяжестью его тучного тела. Очутившись рядом с гостем, Черчилль отвязал фартук и, аккуратно сложив его, повесил на нижнюю ступеньку. - Вот, - сказал он, указывая на незаконченную кирпичную стену, - осталось еще немного. Когда будет готова кухня, мы с миссис Черчилль будем иметь угол на черные дни, надвигающиеся на Англию по милости вашего кабинета. Бен в замешательстве топтался у подножья стены. Не зря он так сопротивлялся этой поездке! Что мог он ответить в защиту своего незадачливого правительства? Действия кабинета были цепью неудач и унижений, невиданных в истории Англии. Усилия премьера, направленные к умиротворению агрессора, только разжигали аппетит Гитлера. "Фюрер" убеждался в том, что Англия ему мешать не будет, что она занята внутренними неурядицами в связи с обостряющимся рабочим вопросом, борьбой с надвигающимся кризисом, дипломатической войной с Италией за уплывающее господство в Средиземноморье. Англия была растеряна, если понимать под Англией кучку дельцов, известную на данном отрезке истории под именем кабинета. Эта группа подписывала международные соглашения, выступала с декларациями, пыталась опровергать в парламенте всплывавшие на поверхность разоблачения, отвергала протесты, боролась с забастовками, совершала все глупости и преступления, носившие официальное название "политики правительства его величества". В действительности это была политика людей, стремящихся всеми силами за счет других народов и собственного английского народа удержать свои позиции в новом переделе мира. Зная, что договоры подписывались, декларации произносились, глупости и преступления совершались именем Англии и от имени англичан, можно было бы подумать, что Британские острова населены одними выжившими из ума старцами и патологически глупыми недоносками. Так ясно сквозило в каждом действии британского кабинета намерение ввергнуть страну в пучину войны. Но происходящее было подтверждением того, что не существует правила без исключений. Поговорка "каждый народ имеет правительство, какого он достоин", не подходила к случаю. Сорок шесть миллионов англичан были достойны лучших министров. Очень немногие из этих сорока шести миллионов поставили бы свою подпись на документах, определявших внутреннюю и внешнюю политику империи. Согласие на захват Абиссинии итальянским фашизмом, потворство итало-германской интервенции в Испании и аншлюссу Австрии, продажа Гитлеру Чехословакии - все это было не чем иным, как самоубийственным участием в первом акте трагедии, которой суждено будет получить наименование второй мировой войны. На Дальнем Востоке Япония продолжала выбивать из-под Англии одну подпорку за другой. Лондонский кабинет терпел оскорбления и удары от японцев в надежде, что все-таки удастся толкнуть их на СССР и США. Соединенные Штаты Америки, делавшие вид, будто они кровно заинтересованы в сохранении мира, продолжали втихомолку подталкивать японцев к дальнейшему наступлению. Так же как в свое время только усилиями США была спасена от краха развалившаяся машина германского империализма, так и теперь, лишь благодаря американскому металлу, американской нефти, американским моторам, американскому золоту, японский империализм мог продолжать свою континентальную авантюру в Азии. Были такие люди в Англии, которые позволили убаюкать себя болтовней Чемберлена, будто мир спасен. Но те, кто не хотел сознательно закрывать глаза на происходящее, знали, что уже второй год идет новая империалистическая война, разыгравшаяся на громадной территории, от Шанхая до Гибралтара, и захватившая более пятисот миллионов человек населения, что насильственно перекраивается карта Европы, Африки, Азии, что потрясена в корне вся система послевоенного, так называемого мирного режима. Чем дальше шло дело, тем настойчивее простой англичанин заявлял: спасение мира - в союзе с Советской Россией! Черчилль, неизмеримо более ловкий политик, чем Чемберлен, улавливал настроения английского общества. С обычным для него коварством матерого двурушника Черчилль подхватил это требование народа и использовал его как оружие для борьбы с кабинетом. Становясь в позу ярого критика действий премьера, он тоже "разоблачал" бездарных министров. - С одной стороны, - говорил он, - отвергнутая политика президента Рузвельта стабилизировать положение в Европе или добиться перелома вмешательством Соединенных Штатов; с другой - пренебрежительное невнимание к несомненному желанию Советской России примкнуть к западным державам и пойти на все для спасения Чехословакии; сброшенные со счетов тридцать пять чешских дивизий против еще незрелой германской армии в тот момент, когда Великобритания могла предоставить для укрепления фронта во Франции только две дивизии, - все это пущено на ветер... Теперь же, когда все эти преимущества и богатства растрачены и выброшены, Великобритания, ведя за руку Францию, выступает с гарантией целостности Польши, которая всего за шесть месяцев до этого с жадностью гиены приняла участие в грабеже и уничтожении чехословацкого государства. Имело смысл бороться за Чехословакию в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, когда германская армия едва могла выставить на западном фронте полдесятка обученных дивизий и когда французы с их шестьюдесятью или семьюдесятью дивизиями наверняка могли форсировать Рейн или вступить в Рур. Но это было сочтено нецелесообразным, поспешным, не отвечающим современному мышлению и морали. Теперь же, по крайней мере, два западных демократических государства заявили о своей готовности рискнуть жизнью во имя целостности Польши. Чтобы найти параллель этому внезапному превращению шестилетней политики широко афишируемого умиротворения в готовность принять неминуемую войну на гораздо худших условиях и в максимальном масштабе, придется, пожалуй, прочесать вдоль и поперек всю историю, которая, как говорят нам, есть главным образом история преступлений, безумств и бедствий человечества. Да и как могли бы мы защитить Польшу и выполнить свои гарантии? Только объявив войну Германии и напав на более сильные укрепления и более мощную германскую армию, чем те, перед которыми мы отступили в сентябре тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Вот вехи на пути к катастрофе!.. - С пафосом возмущенного правдолюбца Черчилль заявлял: - Средства организации сопротивления агрессии в Восточной Европе почти исчерпаны. Венгрия - в немецком лагере. Польша в стороне от чехов и не желает сотрудничать с Румынией. Ни Польша, ни Румыния не согласны на выступление русских против Германии через их территорию. - И зная, чем он может вернуть себе растраченную популярность, он, наконец, восклицал: - Ключ к великому союзу - договоренность с Россией! Старый ненавистник Советского Союза знал, что делает: требование ориентироваться на Советский Союз звучало как голос разума и прогресса рядом с тупым бормотаньем премьера: "Я должен признаться в глубоком недоверии к России. Я вообще не верю в ее способность вести эффективное наступление даже при желании". Черчилль бил на популярность СССР в Англии и тем самым вырывал стул из-под премьера. Черчилль понимал, что нельзя скрывать от англичан единственный путь спасения Англии - заключение пакта с Советским Союзом. Давно уже мозг Черчилля, изощренный в политических каверзах против Советской России, не работал с такой интенсивностью, как в те сложные дни. Все новые комбинации, одна коварнее другой, заставляли его дрожать от нетерпения поскорее ухватиться за руль государственного корабля Англии. Он не уставал живописать в парламенте и в печати военную неподготовленность империи и мрачные перспективы поражения. Делая вид, будто стремится к разоблачению неразумной политики Чемберлена, старый волк добивался совсем другого: он хотел запугать англичан. Чем меньше голосов будет раздаваться в Англии за союз с Советами, за обуздание Гитлера, тем лучше. Мысль о возможности сотрудничества с советским государством, которое он ненавидел всем своим существом, борьбе с которым посвятил половину жизни, ужасала Черчилля. Он хотел видеть Россию изолированной, одинокой, предоставленной самой себе в предстоящей неизбежной борьбе с фашизмом. Исподтишка помочь немцам, если дела их пойдут плохо в единоборстве с Россией, - это он мог. Но помогать России?.. Никогда. Не ради того он прожил долгую жизнь, чтобы собственными руками разрушить все, что сделал для уничтожения коммунизма. Однако опыт подсказывал Черчиллю, что не всегда все выходит так, как хочется. Не исключена была возможность, что договор Англии и Франции с Россией подписать все же придется. Ну что же, Черчилль был готов и к этому. Тогда он станет ярым сторонником союза с Россией. Он постарается убедить весь мир, что война уже невозможна. Но тайный аппарат Британской империи будет пущен в ход, чтобы доказать немцам обратное. Гитлер узнает, что пакт с Россией - фикция, что Англия никогда не вынет меча из ножен, что нацистам открыт путь на восток. С точки зрения Черчилля, вторая комбинация - соглашение с СССР - была в сложившихся условиях лучше открытого разрыва с ним. Она повлекла бы за собой усыпление бдительности англичан, а быть может, и русских. Спокойно отдавшись хозяйственным заботам, русские были бы застигнуты нападением Гитлера врасплох... Как совместить уклонение от договорных обязательств перед Россией с честью Англии?.. При этом вопросе Черчилль мог только мысленно улыбнуться: а чем была вся многовековая политика создания империи? Удержать от исполнения обязательств Францию? Над этим не стоило задумываться: пример Мюнхена был более чем ярким... В своем уединении, будучи "не у дел", Черчилль внимательно следил за каждым шагом кабинета и знал, что бесполезно растолковывать Чемберлену и Галифаксу выгоду придуманной им, Черчиллем, позиции. Да и вовсе не в интересах Черчилля было давать им умные советы. Англия - Англией, но нельзя забывать и о самом себе. "Пусть англичане позовут своего Уинстона, - с нежностью думал о самом себе Черчилль, - машина завертится в нужную сторону. А пока?.. Пока разоблачать, разоблачать и еще раз разоблачать бездарность правительства!" В том, что группы Черчилля и Чемберлена называли своими "программами", было не больше разницы, чем в программах американских республиканцев и демократов. Те и другие представляли не только один и тот же правящий класс Англии, но и защищали его интересы одними и теми же средствами. Разногласия между ними были лишь отражением борьбы за власть конкурирующих между собой банковских или промышленных групп. Всякий политикан, вышибленный из насиженного министерского кресла очередной сменой кабинета, хватался за любую возможность подставить ножку своему сопернику. Чемберлен и Галифакс были соперниками Черчилля и Идена. Черчилль и Иден до боли в скулах готовы были "бороться за правду", пока это шло во вред группе Чемберлена, но не во вред им самим. Идея Черчилля использовать гитлеровскую Германию в качестве ударной силы для сокрушения Советской России вовсе не была новостью. Она была лишь запоздалым повторением обанкротившегося плана Джозефа Чемберлена. Он тоже пробовал втравить императорскую Германию в войну с тогдашней Россией, поймав немцев на приманку "пантевтонской программы". Англия еще в начале XX века рассчитывала, ослабив сразу обе эти державы, захватить положение гегемона в делах Европы. С тех пор многое изменилось. Англия была не та, Россия была не та, Европа тоже была не та. Капитализм был смертельно ранен. Тем ревностнее пытались старцы с Даунинг-стрит втравить Германию в войну с СССР, пользуясь тем, что Гитлер и его хозяева сами лезли в драку, хотели ее. В голове Черчилля ворочались тайные планы привлечения "к делу" и Соединенных Штатов. Точно так же эти планы вынашивались некогда Джозефом Чемберленом. Тому тоже мерещилось, что, временно поделив главенство над миром с Америкой, Англия сумеет в конце концов выбить из седла и своего заокеанского партнера. Но осуществление этих планов, как известно, не удалось Англии даже того периода. А тогда, ее империя находилась в зените своего могущества. Тем более бредовыми выглядели такие проекты сейчас, когда Англия тянулась к вожделенному плоду дрожащими руками стареющего скопидома. Удивительно бывает в жизни человека, когда он один не видит своей обреченности. В стремлении схватить непосильное он растрачивает и то, что у него есть. Так же удивительно это было и с целой страной: правители Англии не понимали, что максимумом их стремлений может быть удержание минимума. Жадность толкала английских правителей на один неверный шаг за другим. Это было плодом такого же ослепления, какое привело к крушению германскую империю Гогенцоллернов. Германия Вильгельма рвалась к недостижимому в значительно более молодом возрасте. То была эпоха капитализма, только что достигшего высшей и последней стадии своего развития - империализма. Борьба, затеянная германским империализмом, привела к трагической и для него самого развязке. Мечты о мировом господстве рассеялись, как дым. Британская империя тогда устояла, хотя ее силы и были подорваны. Век капитализма шел к концу, но Черчилль этого не понимал. Он не хотел примириться с неизбежным. Он вообразил, что в компании с такими же, как он сам, живыми анахронизмами еще можно спасти идущий ко дну корабль капитализма. По его мнению, для спасения капитализма достаточно было сокрушить родившееся и исторически закономерно развивающееся социалистическое советское государство. Чтобы взяться за осуществление своих планов, Черчиллю нужно было добиться власти. Ему нужно было свалить кабинет Чемберлена, прежде чем тот окончательно развалил империю. Черчилль с напряженным вниманием следил за развитием событий. Старые связи в правительственном аппарате и в разведке позволяли ему подчас знать то, что скрывали от премьера. Чемберлену не приходило в голову, что решения Гитлера и Муссолини были приняты раньше, чем он совершил свои позорные паломничества в Годесберг, в Мюнхен, в Рим. А Черчиллю уже была известна оценка, которую осмеливались давать англичанам даже такие презренные разбойники, как Муссолини и Чиано. Черчилль скрежетал зубами от бессильной злобы, когда читал в донесениях британских разведчиков: "Обсуждая результаты визита Чемберлена, дуче сказал: - Переговоры с англичанами не имеют уже никакого значения. Эти люди сделаны из другого теста, нежели Фрэнсис Дрейк и прочие блистательные авантюристы, создавшие Британскую империю. Теперь это всего лишь усталые дети длинной линии богачей. Чиано ответил: - Англичане стараются отступать как можно медленнее, но они не хотят и не будут сражаться. Переговоры с ними действительно можно считать законченными. Я уже телефонировал Риббентропу и сообщил ему о полнейшем фиаско, которое постигло миссию англичан". Или: "Чиано доложил дуче о том, что британский посол в Риме лорд Перт представил на одобрение Италии проект речи, которую Чемберлен намерен произнести в палате общин. - Он не возражает, если вы внесете свои поправки, - заметил Чиано. - В общем сносно! - сказал Муссолини, просмотрев план речи. - Но дело, разумеется, не в этой болтовне старого осла, а в том, что впервые в истории Британской империи ее премьер представляет на одобрение иностранного правительства плач своего выступления. Плохое предзнаменование для англичан. - Но отличное для нас, - ответил Чиано. Муссолини рассмеялся: - Нужно быть полным идиотом, чтобы не понимать: дело идет к тому, что мы выпихнем их из Средиземного моря. Тогда их империи конец. - На месте их распавшегося Вавилона появится Великая Римская империя Муссолини. И мир прославит вас, как нового Цезаря. Дуче: - Могу себе представить физиономию этой толстой свиньи - Черчилля, когда он узнает, что я визировал речь главы британского правительства..." - Да, мой старый друг, - ворчливо проговорил Черчилль, обращаясь к понуро стоявшему под дождем Бену. - Корабль мира получил слишком большие пробоины, чтобы удержаться на воде... Идемте. Надеюсь, что в доме еще найдется чашка горячего чаю... Брр, чертовски неподходящая погода для войны. И он зашлепал по мокрой траве в направлении дома. - А знаете, что на-днях заявил премьер? - несколько оживившись, спросил Бен и дружески взял Черчилля под руку. - "Шансы Черчилля на вступление в правительство улучшаются по мере того, как война становится все более вероятной". После мучительно длинного предисловия Бен выложил Черчиллю то, ради чего явился в Чартуэл. - Дорогой Бен, - глубокомысленно ответил Черчилль, - я польщен вашей уверенностью, что до сих пор "указания для генералов должен составлять юнкер", но сначала ответьте на вопрос: что думают о ситуации ваши горняки? - Мои горняки! - в отчаянии воскликнул Бен. - Какой это беспокойный народ - английские горняки! Если бы покойный лорд Крейфильд знал, как они будут себя вести в наше время, то ликвидировал бы все свои шахты. Он оставил бы мне наличные деньги или, во всяком случае, что-нибудь не связанное с так называемым рабочим вопросом. - Забыв наставления Маргрет, Бен продолжал: - Если бы вы знали, милый Уинстон, как мы завидуем вам... Черчилль насторожился: - Вот уж не предполагал, что в положении отставного боцмана я могу служить предметом зависти. - Для меня и даже для леди Крейфильд! - Зависть вице-премьера! - Перестаньте шутить, Уинстон. Вы навсегда избавлены от хлопот, причиняемых рабочими, вы живете в уверенности, что никакие забастовки не могут превратить ваши золотые бумаги в мусор. - Откуда такая уверенность, Бен? - Забастовки кафров?.. Рабочий вопрос в Африке? - Вы сильно отстаете от жизни, Бен. - Черчилль сердито толкнул ногою дверь. - Кажется, даже каннибалы знают уже, что такое тред-юнионы. - В колониях можно применять совсем другие способы ликвидации конфликтов с рабочими, чем здесь у нас, - плаксиво проговорил Бен. - Нефтяные дела куда спокойнее угольных. Вся нефть - за пределами Англии. - Все имеет свои теневые стороны, - неопределенно ответил Черчилль, отряхивая дождевую воду со шляпы. - Раздевайтесь, Бен, вероятно, нам дадут чаю... Вот тоже "дела вне Англии" - чай. - Нет, китайцы - это уже не африканские дикари. Они хотят, чтобы их интересы принимались в расчет... - Безумные времена, Бенджамен, совершенно безумные! - иронически заметил Черчилль. - Говоря откровенно, я возлагаю большие надежды на Гитлера, - понижая голос, сказал Бен. - Этот сумеет навести порядок и в Европе и в колониях, которые придется ему дать. Черчилль нервно откусил конец сигары и исподлобья, как готовящийся к удару бык, уставился на Бена: - Придется дать? Бен на минуту смешался: уж не проговорился ли он?.. А впрочем, если он хочет обеспечить себе место в кабинете Черчилля, когда тот придет к власти (Бен был уверен, что рано или поздно это случится), то можно и выдать ему один-другой секрет Чемберлена. Поэтому он спокойно договорил: - Помните разговоры о встрече Галифакса с Гитлером? Это не сплетни: встреча была. Многозначительная встреча! В ответ на жалобы фюрера, будто консерваторы занимают абсолютно отрицательную позицию в вопросе о возвращении немцам колоний, Галифакс сказал, что правительство его величества вовсе не отказывается серьезно обсудить это дело с Германией. Позднее, через Гендерсона, он еще раз дал ясно понять Гитлеру, что глобус может быть поделен между двумя великими мировыми империями... Хотя Черчиллю через собственные каналы было известно содержание двух бесед с Гитлером, о которых говорил Бен, он с напускным интересом спросил: - Просто так: поделить и все? Без всяких искупительных услуг со стороны фюрера? Бен приблизил губы к мясистому красному уху Черчилля: - Германия должна раз и навсегда покончить с коммунизмом... Разумеется, не только внутри Германии, а и там, в России. - Уничтожить красную Россию? - Никто не стал бы этому мешать, но на этом пути мы встретим одну почти непреодолимую трудность. - Большевики говорят, что непреодолимых трудностей не бывает. - Дело в том, - понижая голос, сказал Бен, - что Гитлер не желает бросаться на Советский Союз, не имея за плечами формального союза с нами и с Францией или хотя бы только с нами. Черчилль недовольно выпятил нижнюю губу: - Подумаешь, препятствие!.. Правительство его величества имеет достаточный опыт, чтобы найти выход из такого положения: не всякий союз заключается для того, чтобы выполняться. - Но скандал в случае огласки, Уинстон?! В свете наших нынешних переговоров с Москвой даже моя сегодняшняя нескромность могла бы стоить мне очень дорого. - Поста вице-премьера? - со смехом спросил Черчилль. - Не очень большая беда, Бен. Зато вы обеспечили бы себе такой же пост в значительно более почетном кабинете... Он замолк, взвешивая мелькнувшую мысль: не попытаться ли получить через этого олуха подлинники секретных записей? Тогда он имел бы в руках оружие, которым можно припереть к стене и Галифакса и самого Чемберлена. Да что там "припереть к стене"! Он мог бы свалить их замертво! А как важно было бы знать в точности слова Гитлера для дальнейших сношений с ним, когда он, Черчилль, возьмет дело в свои руки. Весьма возможно, что эти переговоры придется закончить за спиною русских, если московский пакт почему-либо будет все же заключен. - Послушайте, Бен... - вкрадчиво проговорил Черчилль. - Вы верите в мою дружбу? После некоторого колебания Бен не очень твердо сказал: - Я уже не раз доказал... Испугавшись очередной тирады, Черчилль нетерпеливо перебил: - К делу, Бен: мне нужны эти записи! Бен испуганно откинулся к спинке кресла. - Прочесть? - заикаясь, пробормотал он. - Разумеется! - воскликнул Черчилль, прикидывая в уме, сколько времени понадобилось бы на то, чтобы сфотографировать документы. - На каких-нибудь два часа, Бен... Всего на два часа! Бен тоже рассчитывал: что может ему дать такая услуга в будущем и чем она грозит в настоящем?.. - Два... часа?.. - в сомнении проговорил он. И тут же вспомнил, что должен в обмен на это обещание привезти хотя бы ответ для Маргрет. - А как насчет польского вопроса? Отдавшись своим мыслям, Черчилль не сразу вспомнил, при чем тут Польша. - Ах да, Польша!.. Гитлер доведет дело до конца. Так же, как довел его до конца с Австрией, с Чехословакией, как доведет с Данцигом. - Значит... война? - в испуге спросил Бен. - Не знаю... Но даже если война? - А наши гарантии Польше? - Ах, милый Бен... - Черчилль сделал нетерпеливое движение. - Англичане всегда были хозяевами своего слова: тот, кто его дал, вправе взять его обратно... - Вы хотите сказать, что... Германия в три дня покончила бы и с Польшей? - Если мы ничего не будем иметь против. - Я вас понял, Уинстон. - Вы еще в колледже отличались понятливостью, милый старый дружище Бенджамен. Если господь-бог судил мне стать когда-нибудь премьером этой страны, чтобы спасти ее от гибели, вы обещаете мне занять пост вице-премьера... Конец фразы он досказал мысленно: "В каждом кабинете должен быть свой дурак". Но лорд Крейфильд важно ответил: - Подумаю о вашем предложении, милый Уинстон... - И мечтательно добавил: - Ах, колледж, колледж! Какие были времена! Бен еще несколько раз пытался вернуть разговор к интересовавшему его вопросу о Польше, о возможных размерах конфликта и об угрозе нефтяным источникам, интересовавшим Маргрет. Но Черчилль ловко избегал ответа. Бен понял, что получит ответ лишь в обмен на записи разговоров Галифакса и Гендерсона с Гитлером. Он решил, что в конце концов Уинстон не чужой человек - можно показать ему записи. С этим Бен и уехал. Однако, несмотря на все старания, ему так и не удалось вынести документ из канцелярии премьера. Еще раз внимательно прочесть запись - вот все, что он смог сделать. Как многие недалекие люди, Бен обладал отличной механической памятью. Неспособный самостоятельно проанализировать многозначительный разговор министра иностранных дел с Гитлером, Бен мог с фотографической точностью запомнить диалог. Явившись на лондонскую квартиру Черчилля, он предложил пересказать ему содержание берлинских бесед в обмен на точный и ясный ответ: что делать с американо-польскими бумагами. - Милый Уинстон, - сказал Бен, - если Маргрет узнает, что я выдал вам ее тайну, мне не сдобровать. Это не было рисовкой ни перед Черчиллем, ни перед самим собой. Из двух тайн, которые он привез Черчиллю, его несравнимо больше беспокоила судьба той, хранить которую велела Маргрет. По мере того как ухудшались его денежные дела, Бен чувствовал все большую зависимость от жены. Он старался не думать о том, что власть Маргрет - это власть ее дяди Джона Бену был противен развязный шумный американец и его доллары, грубо вторгавшиеся в чинную жизнь Грейт-Корта. Даже перед самим собою Бен делал вид, будто все это его не касается, и только под нажимом жены соглашался иногда поговорить о денежных делах. Но с Черчиллем такая наивная игра была бесполезна. Не Бену было надуть старого пройдоху. Черчилль сразу понял, что в обмен на хороший совет в личных делах лорд-свиновод, не задумываясь, выдаст ему государственную тайну Англии. Гражданская совесть - не жена, она не будет мучить лорда Крейфильда. Сделка состоялась быстро и к обоюдному удовольствию, хотя ни тот, ни другой ни разу не назвали вещи своими именами. Они оба были джентльменами и умели не ставить собеседника в ложное положение. С такой легкостью, будто речь шла о салонной сплетне, Бен выкладывал то, что должно было оставаться величайшей тайной от человечества: - Галифакс заявил фюреру, что его заслуги признаются в Англии. Если английское общественное мнение и занимает иногда критическую позицию по отношению к известным германским проблемам, то это объясняется тем, что в Англии не полностью осведомлены о мотивах и обстановке германских мероприятий. - Бен не заметил, что в этом месте Черчилль криво усмехнулся. Он беззаботно продолжал: - Члены правительства его величества проникнуты сознанием, что в результате уничтожения коммунизма в своей стране фюрер преградил заразе путь в Западную Европу. Поэтому Германия по праву может считаться бастионом Европы против большевизма... - Очень жаль, - сказал Черчилль. - Министр слишком откровенен с этим выскочкой. Гитлер не должен знать, как высоко мы ценим его антикоммунистическую деятельность. Иначе он положит ноги на стол. - Я не отвечаю за слова лорда Галифакса, Уинстон, - со скукою в голосе заявил Бен. - Я передаю вам содержание документа. - Никогда не забуду этой услуги, дорогой Бенджамен... Продолжайте, прошу вас. И Черчилль на цыпочках, чтобы не мешать Бену, подошел к курительному столику. - После того как германо-английское сближение, сказал фюреру Галифакс, подготовит почву, четыре великие державы должны совместно создать основу, на которой может быть установлен продолжительный мир в Европе. Далеко идущее сближение может быть достигнуто только тогда, когда все стороны станут исходить из одинаковых предпосылок и будет достигнуто единство взглядов. - Галифакс не говорил, что он имеет в виду под "далеко идущим сближением"? - спросил Черчилль. - Если я правильно понял, он хотел сказать Гитлеру, что мы готовы даже на... Бен запнулся. Только тут на память ему пришло предостережение, которое сделал Галифакс, когда рассказал о своей встрече с Гитлером: это большой секрет. Немцы боятся, что американцы взорвут марку, если узнают, что рейхсканцлер шушукается с Лондоном. Бен вопросительно посмотрел на собеседника. Ссутулившийся, с большой головой, втянутой в высоко поднятые плечи, с огромной нижней губой, отвисшей чуть ли не до тройного подбородка, Черчилль уставился на гостя крошечными злыми глазками, прикрытыми тяжелыми мешками одутловатых век. Бен понял, что сопротивляться этому взгляду удава не в его силах, и, словно бросаясь головой в воду, договорил: - ...Вплоть до согласия не мешать Гитлеру на западе. Гитлер может разделаться с Францией, если это является его условием похода на восток. Галифакс сказал мне: в том, что Гитлер оккупировал бы Францию, есть большой плюс для нас. Блокада Германии стала бы полной. Французам была бы отрезана возможность использовать свой флаг для снабжения немцев за нашей спиной. Черчилль сделал размашистое движение рукой, в которой держал сигару. Струя дыма прочертила в воздухе след, как от совершившего мертвую петлю самолета. - В том, что говорит долговязый дурень, есть доля правды... - проворчал он. - Вернемся к их беседе. - Галифакс сказал Гитлеру, - уныло продолжал Бен, - что англичане являются реалистами. Они убеждены, что ошибки Версаля должны быть исправлены. Английская сторона не считает, что статус-кво должно оставаться в силе. - Это порадовало фюрера? - спросил Черчилль. - Еще бы! Он ответил, что возможности разрешения международных проблем будут найдены, если поумнеют политические партии или в Англии будут введены государственные формы, не позволяющие партиям оказывать влияние на правительство. - У него осталось мышление ефрейтора. Этот дурак, видимо, полагает, что англичане принимают Мосли всерьез! И что мы готовы отдать власть ему и его прощелыгам. - Повидимому, - ответил Бен. - Но Галифакс сказал ему, что существующие в Англии формы правления не изменятся сразу. Из этого, однако, не следует, что влияние политических партий могло вынудить правительство его величества упустить какие-либо возможности сближения с Германией. Тут же Галифакс дал ему понять, что наше правительство не отказывается и от обсуждения колониального вопроса. - Глупо! - сердито отрезал Черчилль. - С цепной собакой не обсуждают вопроса о том, какую кость ей бросить... Нельзя упускать возможности держать этого разбойника на привязи. Иначе он бросится на нас. - Галифакс это понимает. - К сожалению, он частенько выбалтывает свои мысли. А в отношениях с такими типами, как Гитлер, это самое страшное. - На этот раз министр дал только понять, что мы не закрываем глаза на необходимость значительных изменений в Европе. - Ефрейтор наверняка уцепился за эту фразу? - Да, он тут же заявил: следует наверстать то, что было упущено в прошлом из-за ненужной верности договорам. - Нашел кого учить! - Фюрер сказал еще, что два столь реалистических народа, как германский и английский, не должны поддаваться влиянию страха перед катастрофой. - Ему-то хорошо! - с нескрываемой завистью проговорил Черчилль. - Он зажал своих в кулак. А попробовал бы он "удержать от страха" наших милых соотечественников! - Под катастрофой Гитлер разумел большевизм, - пояснил Бен. - Разве вы не понимаете, что англичанина нужно еще суметь убедить в том, что большевизм действительно катастрофа для нас. - Для нас или для Англии? - наивно спросил Бен. - Англия - это мы! - отрезал Черчилль. - Дальше! - Это главное из того, что Галифакс сказал Гитлеру. - А Гендерсон? - Гендерсон был еще конкретней. Он сразу же заявил Гитлеру, что дело идет не о торговой сделке, а о широком политическом соглашении, о попытке установить сердечную дружбу с Германией. Он указал, что, по нашему мнению, данный момент является подходящим для такой попытки. - Да, если только Гитлер не верит в серьезность наших переговоров в Москве. - Едва ли он верит в них. - Почему? - с напускной наивностью спросил Черчилль. - Ему уже дано понять, что цель московских переговоров - прикрытие от глаз общественности того, что происходит в Лондоне. - Глупо! - М-м-м... - Бен не нашелся, что ответить: одним из инициаторов этого сообщения Гитлеру был он сам. Он поспешил сказать: - Гендерсон сказал фюреру, что премьер взял в свои руки руководство английским народом, вместо того чтобы итти у него на поводу. Эти слова вызвали оживление Черчилля. Вот, наконец, та бомба которой можно взорвать кабинет Чемберлена. Между тем Бен продолжал: - Гендерсон сказал еще, что, по его мнению, наш премьер выказал беспримерное мужество, когда сорвал маски с таких интернациональных лозунгов, как коллективная безопасность... - Это пришлось Гитлеру по вкусу! - "Не надо было впускать Советскую Россию в Европу, - сказал он Гендерсону. - Если стоит говорить об объединении Европы, то без России". - Что ответил посол? - Он указал Гитлеру на глобус и жестом как бы поделил его пополам. - Не многовато ли для такого ублюдка, как фюрер? - Обещать не значит дать. Бен считал, что сказал вполне достаточно для оплаты совета, обещанного Черчиллем. Хозяин не стал спорить. Он красноречиво описал политическую перспективу. Бен слушал со вниманием, чтобы не пропустить то главное, что нужно передать Маргрет. Но все, что говорил Черчилль, выглядело важным, и вместе с тем Бен не мог уловить ничего, что прояснило бы вопрос, интересующий леди Крейфильд. Он покинул дом Черчилля с еще большим туманом в голове, чем прежде. После его ухода Черчилль долго расхаживал по кабинету, дымя сигарой. Потом вынул из письменного стола толстую тетрадь дневника и отыскал свою прошлогоднюю запись о беседе с гитлеровским гаулейтером Данцига Ферстером, посетившим ег