огло бы окончиться злосчастным мезальянсом. - А! - Регент перевел дух и двинулся дальше. - - Я придерживаюсь того же мнения. Но мне хотелось бы, чтобы ее горе не было столь острым. - Мадемуазель де Керкадью молода. В таком возрасте горе быстро забывается. - Мы обязаны приложить все силы, чтобы утешить бедное дитя, д'Антраг. - Что ж, вы правы, монсенеьор. В каком-то смысле можно сказать, что это наш долг. - Долг, д'Антраг. Долг. Именно так. В конце концов Моро погиб у меня на службе. Да, да, долг, и никак иначе. Глава XIX. Уплаченный долг Милосердная версия Ланжеака о быстрой гибели Андре-Луи на улице Шарло, версия, которую предложил сострадательный д'Антраг в надежде, что она окажется истиной, ничего общего с истиной не имела. Андре-Луи пришел в сознание задолго до того, как его притащили в штаб-квартиру секции. Более того, большую часть пути туда он проделал на собственных ногах. Когда сознание его прояснилось и помимо чисто физиологических ощущений появилась способность рассуждать здраво, молодой человек же пришел к выводу, который впоследствии высказал господин де Ланжеак: лучше бы с ним покончили во время потасовки. В этом случае неприятный процесс расставания с жизнью уже полностью завершился бы; тогда как теперь его ожидают все прелести крестного пути на Площадь Революции. На этот счет у Андре-Луи не было и тени сомнения. Как бы далеко ни распространялось влияние де Баца, барон не мог сотворить чуда и добиться освобождения человека, пойманного с поличным на таком преступлении. Когда они добрались до штаб-квартиры секции, полночь давно уже миновала. В этот час там не было ни одного представителя власти, уполномоченного проводить допрос. Но Симон, ничуть не смущенный этим обстоятельством, открыл регистрационный журнал, напустил на себя надменный вид и официальным тоном потребовал, чтобы Андре-Луи сообщил ему имя, возраст и род занятий. Андре-Луи удовлетворил любопытство ретивого чиновника, но на остальные вопросы отвечать отказался. - Может быть, вы и полицейский агент, но определенно не судья. У вас нет права меня допрашивать. Стало быть, я не буду вам отвечать. Его избавили от пистолетов, денег, часов и документов и швырнули в темную комнатушку в подвале, где фактически не было окон. Трехногий табурет и груда грязной соломы составляли всю обстановку этой убогой конуры. Здесь Андре-Луи и оставили до утра, предоставив ему размышлять о внезапном и малоприятном конце его деятельности на службе монархии. В восемь часов его вывели из камеры и, оставив без внимания его требование принести пищу, увели под конвоем в составе шести национальных гвардейцев. Гражданин Симон возглавлял шествие. Они перешли Луврский Мост и направились во дворец Тюильри. Там, в просторном вестибюле, гражданину Симону сообщили, что Комитет Общественной Безопасности не будет заседать до полудня, поскольку его члены заняты в Конвенте. Но, если дело не терпит отлагательства, ему следует обратиться к председателю Комитета, который в настоящий момент находится у себя в кабинете. Симон, которого с каждым часом все больше распирало от сознания собственной значительности, громогласно заявил, что речь идет о деле величайшей национальной важности. Секретарь повел их небольшой отряд вверх по роскошной лестнице. Симон шагал рядом с секретарем, Андре-Луи с двумя охранниками по бокам - следом. Четырех гвардейцев оставили внизу. По широкой галерее они вышли в просторный зал с высокими потолками, позолоченной мебелью и обшитыми дамастом стенами, которые все еще хранили следы побоища, состоявшегося во дворце почти год назад. Здесь секретарь покинул их и скрылся за высокой резной дверью. Он отправился доложить председателю о деле гражданина Симона. Некоторое время посетителям пришлось ждать. Помрачневший полицейский агент начал ворчать. Меряя шагами натертый до блеска пол, Симон, не обращаясь ни к кому конкретно, пожелал, чтобы ему объяснили, не вернулись ли они во времена Капетов, раз патриотов заставляют понапрасну торчать в приемной, которую гражданин Симон охарактеризовал непечатными выражениями. Двое охранников от души наслаждались этой колоритной обличительной речью. Андре-Луи никак не участвовал в общем веселье. Мысленно он был далеко, в Гамме, в гостинице "Медведь", рядом с Алиной. Как она воспримет весть о его конце? Сильно ли будет страдать? Вероятно, очень. Остается только молиться, чтобы ее страдания длились не слишком долго. Пусть она поскорее смирится с мыслью о смерти нареченного, пусть на смену боли придет тихая грусть. Позже к ней, наверное, снова придет любовь. Она счастливо выйдет замуж, станет матерью... Тут Андре-Луи мысленно запнулся. Он знал, что должен желать Алине счастья, поскольку любит ее. Но мысль о ее счастье с другим обожгла ему душу. Он так привык считать Алину своей, что просто не мог смириться с воображаемым соперником, пусть даже тот появится после его смерти. Но что поделаешь? Надо встречать свою судьбу с большей покорностью. Андре-Луи лихорадочно искал способ перекинуть мостик между собой и Алиной. Как можно связаться с ней, послать о себе весточку? Если бы он мог написать ей и вложить в это последнее письмо всю свою страсть, все преклонение перед ней, которых так и не сумел выразить при жизни! Но как он перешлет письмо из революционной тюрьмы аристократке в изгнании? Даже в этом маленьком утешении ему отказано. Он должен умереть, и наполовину не высказав ей своего обожания. От этих мучительных раздумий Андре-Луи отвлекло появление секретаря. Едва лишь открылась дверь, как брюзжание гражданина Симона немедленно прекратилось. Последние остатки своей гордой независимости этот поборник равенства растерял, когда предстал перед председателем ужасного комитета. С раболепной улыбкой и примерным терпением присмиревший полицейский агент ждал, когда священная особа соблаговолит оторваться от бумаги, по которой увлеченно водила пером. Тишину кабинета нарушали только скрип пера, да тиканье позолоченных каминных часов на резной полочке. Наконец президент кончил писать и заговорил, но даже и тогда он не поднял головы, а по-прежнему сидел, склонившись над столом, закрытым длинным, до пола, бордовым саржевым полотном, и просматривал написанное. - Что это еще за история с попыткой устроить побег вдовы Капет из Тампля? - С вашего позволения, гражданин председатель, - почтительно начал Симон свой рассказ, в котором отвел себе исключительно благородную роль. Ложная скромность не помешала ему воздать должное собственной проницательности, отваге и горячему патриотизму. В тот момент, когда он расписывал, как, благодаря своей бдительности, пришел к выводу о необходимости проверить Мишони, председатель холодно перебил его. - Да, да. Обо всем этом мне уже доложили. Переходите к происшествию в Тампле. Гражданин Симон, выведенный из равновесия столь грубым замечанием, остановившим поток его красноречия, запнулся и умолк, не в силах так сразу найти новую отправную точку для своего повествования. Гражданин председатель поднял, наконец, голову, и подозрение, которое возникло у Андре-Луи, когда он услышал этот характерный голос, подтвердилось. Он увидел узкое смуглое лицо и дерзкий нос Ле Шапилье. Но за те несколько месяцев, что прошли с момента их последней встречи с Андре-Луи, с этим лицом произошла странная перемена. Щеки Ле Шапилье запали, глаза ввалились, кожа приобрела землистый оттенок, между бровями пролегли глубокие морщины. Но больше всего поразил Андре-Луи его взгляд - взгляд загнанного животного. Андре-Луи с сильно забившимся сердцем ожидал взрыва. Но ничего не произошло. Только на мгновение взлетели вверх тонкие брови, но на лицо председателя так быстро вернулось прежнее выражение, что Андре-Луи один и заметил какую-то перемену. Больше Ле Шапилье ничем не выдал своего знакомства с арестованным. Он неспешно поднес к глазу монокль, внимательно оглядел присутствующих и снова заговорил невыразительным сухим голосом. - Кого это вы привели? - Но я как раз об этом рассказываю, гражданин председатель. Это один из тех людей, которые помогли бежать проклятому аристократу де Бацу. Он имел наглость объявить себя агентом комитета общественной безопасности. - И Симон приступил к рассказу о стычке на улице Шарло. Но когда он закончил, никакого панегирика его заслугам не последовало.. Более того, он не дождался ни единого слова благодарности. Вместо этого председатель по-прежнему бесстрастно задал Симону вопрос, от которого пульс Андре-Луи участился еще больше. - Вы сказали, что этот человек объявил себя агентом Комитета Общественной Безопасности. Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что это не так? У гражданина Симона отвисла челюсть. Открытый рот и выпученные глаза придавали ему необыкновенно дурацкий вид. Президент холодно повторил свой вопрос. - Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что гражданин Моро не является одним из наших агентов? Изумление ревностного патриота достигло апогея. - Вам известно его имя, гражданин председатель? - Отвечайте на вопрос. - Но... Но... - Гражданин Симон был ошеломлен. Он чувствовал, что здесь кроется какая-то чудовищная ошибка. Он запнулся, помолчал, потом бросился защищаться. - Но по моим сведениям этот человек - неизменный помощник ci-devant барона де Баца, которого, как я уже вам сказал, я захватил врасплох во время попытки проникнуть в Тампль. - Я спросил вас не об этом. - Голос Шапилье звучал теперь еще более строго. - Вам известно, гражданин, что вы не производите на меня благоприятного впечатления? У меня весьма невысокое мнение о людях, которые не умеют отвечать на вопросы. По моему убеждению им чего-то недостает - либо сообразительности, либо честности. - Но, гражданин председатель... - Молчать! Вы немедленно удалитесь и будете ждать в приемной, пока я за вами пошлю. Своих людей заберите с собой. Гражданин Моро, вы останетесь. - И звякнул в колокольчик, призывая секретаря. Безобразные губы Симона злобно скривились. Но он не посмел воспротивиться столь определенному приказу, исходящему от деспота, который получил полномочия от новоявленной святой троицы - Свободы, Равенства, Братства. Появился секретарь, и позеленевший от злости и разочарования Симон вышел из комнаты в сопровождении своих гвардейцев. Высокая дверь закрылась, и Андре-Луи остался с Ле Шапилье наедине. Несколько секунд депутат мрачно разглядывал арестанта. Потом его тонкие губы раздвинулись в улыбку. - Мне сообщили, что ты в Париже, несколько дней назад. Я все гадал, когда ты сподобишься нанести мне визит вежливости. Андре-Луи ответил на колкость колкостью. - Не обвиняй меня в невежливости, Изаак. Я боялся навязывать свое присутствие столь занятому человеку. - Понимаю. Ну, что ж, вот ты и здесь, в конце концов. Они продолжали в упор разглядывать друг друга. Андре-Луи находил ситуацию почти забавной, но не очень обнадеживающей. - Скажи мне, - заговорил после паузы Ле Шапилье. - Что связывает тебя с этим де Бацем? - Он мой друг. - Не очень желательный друг в наши дни, особенно для человека с твоей биографией. - Принимая во внимание мою биографию, возможно, это я не слишком желательный для него друг. - Возможно. Но меня заботишь ты, особенно теперь, когда ты так некстати позволил себя схватить. - Я ценю твою заботу, дорогой Изаак. Не знаю, поверишь ли ты, но мне очень жаль, что я стал причиной твоих затруднений. Близорукие глаза президента мрачно изучали стоящего перед ним собеседника.. - Для меня не составляет никакого труда поверить этому. Кажется, судьба преисполнена решимости сталкивать нас всякий раз, когда мы стремимся двигаться в противоположных направлениях. Скажи мне честно, Андре - сколько правды в рассказе этого олуха о ночной авантюре в Тампле? - Откуда мне знать? Если ты склонен верить нелепой байке безмозглого пса, который привел меня сюда... - Трудность в том, что не поверить его истории невозможно. А нам бы этого очень хотелось; не только мне лично, но и моим коллегам по Комитету Общественной Безопасности. Твой арест так некстати подтверждает его рассказ. Ты ужасно несвоевременно попался, Андре. - Прими мои извинения, Изаак. - Конечно, я мог бы без шума тебя гильотинировать. - Если это неизбежно, то я бы предпочел, чтобы шума было как можно меньше. Никогда не любил публичных зрелищ. - К несчастью, я в долгу перед тобой. - Мой дорогой Изаак! Какие счеты могут быть между друзьями? - Ты способен говорить серьезно? - Если ты сможешь убедить меня, что знаешь человека, чье положение серьезнее моего, я буду безмерно удивлен. Ле Шапилье нетерпеливо махнул рукой. - Не притворяйся, будто ты всерьез предполагаешь, что я не хочу тебе помочь. - Я заметил в твоем поведении кое-какие намеки на желание помочь, за что очень тебе признателен. Но твоя власть должна иметь какие-то границы в государстве, где каждый оборванец может диктовать свои условия министру. - В один прекрасный день, Скарамуш, ты поплатишься головой за очередную остроумную реплику. Но пока тебе везет больше, чем ты себе представляешь. Возможно, даже больше, чем ты заслуживаешь. Дело не только в том, что случай распорядился, чтобы тебя привели ко мне, а не на заседание Комитета. Вся сложившаяся обстановка требует, чтобы история Симона не получила огласки. Если ты со своими друзьями пытался спасти бывшую королеву, вы напрасно рисковали головами. Открою тебе один секрет. В Вене успешно продвигаются переговоры о ее освобождении в обмен на выдачу Бурнонвилля и других депутатов, которые сейчас находятся в руках австрийцев. Если станет известно, что была предпринята попытка вызволить королеву, население может взбунтоваться и воспротивиться желательным политическим мерам. От байки о попытке проникнуть в Тампль мы могли бы просто отмахнуться. Но твой арест осложняет дело. Если ты предстанешь перед судом, может всплыть много неудобных подробностей. - Я просто в отчаянье, что подвернулся тебе так некстати. Ле Шапилье пропустил эту реплику мимо ушей. - С другой стороны, если я отпущу тебя на свободу, этот субъект, Симон, начнет мутить воду и объявит, что все мы куплены Питтом и Кобургом. - Мой бедный Изаак! Ты оказался между Сциллой и Харибдой. Твои трудности вызывают у меня сострадание, которое я собирался приберечь для себя. - Дьявол тебя побери, Андре! - Ле Шапилье треснул по столу ладонью. - Может быть, ты прекратишь паясничать и скажешь, что я должен делать?- Он встал. - Тут все совсем непросто. В конце концов, я - не Комитет, мне придется представить какой-то отчет своим коллегам. На каком основании я могу тебя отпустить? Он подошел к Андре-Луи и положил ему руку на плечо. - Я сделаю что угодно, лишь бы спасти тебя. Но мне не хотелось бы подняться вместо тебя на эшафот. - Мой дорогой Изаак! - На этот раз в тоне Андре-Луи не было насмешки. - Не очень-то ты лесного обо мне мнения, раз тебя это удивляет. Я еще не позабыл о случае в Кобленце. - Здесь не может быть никаких параллелей. В Кобленце меня ни с кем не связывал долг, следовательно, мне ничто не мешало помочь тебе. Ты же, к несчастью, лицо официальное, и долг перед теми, кто облек тебя властью, едва ли... Долг! Ха! - перебил его Ле Шапилье. - Мое чувство долга изрядно истончилось, Андре. Наша революция сделала полный круг. Из тех, кто стоял у истоков, почти никого не осталось. Меня запросто могли смести вместе с жирондистами - последними сторонниками порядка. Андре-Луи решил, что получил объяснение тому напряженному, затравленному взгляду, который так поразил его в первое мгновение встречи с Ле Шапилье. Его старый друг совершенно извелся, будучи во власти страхов и дурных предчувствий, иначе он никогда бы не позволил себе таких выражений. Ле Шапилье убрал руку с плеча Андре-Луи и прошелся до стола и обратно. Его подбородок зарылся в шейный платок, на бледном лбу собрались тяжелые складки. Вдруг он резко остановился и спросил: - Ты примешь назначение, если я его тебе предложу? - Назначение? - Может, оно и к лучшему, что в разговоре с этим Симоном ты назвал себя агентом Комитета Общественной Безопасности. - Ты собираешься предложить мне должность агента? - В самом тоне вопроса уже содержался отказ. - Мое предложение вызывает у тебя негодование? Почему? Разве ты не агент Бурбонов? Разве среди агентов не обычная практика - служить одновременно обеим сторонам? - презрительно поинтересовался Ле Шапилье. - Я мог бы объяснить Комитету, что поручил тебе наблюдение за контрреволюционерами, которые считали тебя своим. Помощь, оказанная мне тобой в Кобленце, безусловно - ценная услуга для революционной партии. Я доложил о ней перед Комитетом сразу же по возвращении, и теперь она послужит доказательством твоей лояльности. Мне с готовностью поверят, что твое присутствие здесь, твоя связь с известными контрреволюционерами - результат соглашения, заключенного между нами в Кобленце. Ты меня понимаешь? - О, вполне. И благодарю тебя. - Андре-Луи насмешливо поклонился. - Но, по-моему, гильотина как-то чище. - Вижу, что ты ничего не понял. Я не прошу тебя что-либо делать. Ты только подпишешь бумагу. Иначе я не смогу тебя отпустить. Андре-Луи нахмурился. - Но как же ты, Изаак? Что будет с тобой? Если ты поручишься за меня, а я не стану исполнять свои обязанности, если я воспользуюсь данными мне полномочиями, чтобы бежать? Что будет с тобой? - Пусть это тебя не заботит. - Нет, так не пойдет. Ты рискуешь собственной шеей. Ле Шапилье медленно покачал головой и улыбнулся, не разжимая губ. - Им некого будет призвать к ответу. Меня здесь не будет. - Он непроизвольно понизил голос. - В ближайшее время я отправляюсь в Англию с секретной миссией к Питту. Мы попытаемся отколоть Англию от коалиции. Это последняя достойная услуга, которую в наше время может оказать порядочный человек этой несчастной стране. Когда я выполню свою миссию - все равно, успешно или нет - вряд ли я захочу вернуться. Потому что здесь, - добавил он с горечью, - честному человеку больше делать нечего. Это еще один секрет, Андре. Я открыл его тебе, чтобы ты до конца понимал, что я тебе предлагаю. Андре-Луи понадобилось всего несколько секунд на размышление. - При таких обстоятельствах отказываться было бы непростительной глупостью. Я всегда считал, что мне повезло в дружбе, Изаак. Ле Шапилье пожал плечами, словно не хотел принять благодарности. - Я привык возвращать долги. - Он вернулся к письменному столу. - Вот твоя карточка. Я подготовлю документ о твоем назначении агентом Комитета и поставлю вторую подпись, как только все соберутся на заседание. Оно состоится не позже, чем через два часа. Подожди в приемной, я пошлю за тобой. Когда ты получишь документ, ты сможешь защитить себя. - Он протянул Андре-Луи руку. - На этот раз, кажется, прощай, Андре. Глядя друг другу в глаза, они обменялись долгим крепким рукопожатием. Потом Ле Шапилье взял со стола колокольчик и позвонил. Вошел секретарь. Ле Шапилье спокойно и сухо отдал ему распоряжения. - Гражданин Моро будет ждать моих указаний в приемной. Проводите его и сразу же пришлите ко мне гражданина Симона. Колченогий Симон, по-прежнему пребывающий в глубоком оцепенении, вошел в кабинет в надежде получить запоздалую благодарность от председателя Комитета Общественной Безопасности за бдительность, проявленную патриотом на службе Нации. Вместо этого ему пришлось выслушать суровую лекцию об ошибках, к которым может привести человека чрезмерно ревностная деятельность, вызванная доверием к ненадежным источникам информации.. Гражданина Симона заверили, что он совершил серию грубых промахов в ходе раскрытия заговора, который никогда не существовал, и погони за заговорщиками, которые никогда не появлялись. В заключение его предупредили, что, если он и дальше будет паникерствовать по этому поводу, его ждут самые серьезные неприятности. Слушая эту язвительную нотацию, гражданин Симон несколько разменял окраску, а под конец возмущенно поинтересовался, значит ли это, что он не должен доверять собственным чувствам. Эта слабая попытка съехидничать осталась незамеченной. - Несомненно, - ответил президент безапелляционно, - раз эти чувства оказались столь ненадежными. Вы оклеветали двух верных служителей Нации в лице Мишони и Корти, хотя не можете ничем подтвердить обвинения против них. Вы набросились на нашего агента, гражданина Моро. Это серьезные проступки, гражданин Симон. Вынужден напомнить вам, что мы покончили с деспотизмом, во времена которого жизнь и свобода людей зависела от милости какого-нибудь чиновника. Советую вам в будущем проявлять больше осмотрительности. Вам еще повезло, что вы остались на свободе, гражданин Симон. Можете идти. Пламенный борец за свободу, равенство и братство вышел из кабинета пошатываясь, словно его огрели дубиной по голове. Глава XX. Мамона Перебирая в уме факты, из которых сложилась эта история, нельзя не ощутить привкуса иронии, если задуматься, сколь малый промежуток времени сыграл ключевую роль в изложенных здесь событиях. Всего несколько часов отделяют отъезд господина де Ланжеака из Шаронны в Гамм, куда он понес весть о гибели Моро, от прибытия в Шаронну самого господина Моро. Если бы не этот узенький временной разрыв, герои моего повествования могли бы избежать многих драматических переживаний, которые выпали на их долю впоследствии. Господин де Ланжеак отправился в путь с поддельным паспортом, которым снабдил его Бальтазар Руссель. Способности последнего к каллиграфии, гравировке и прочим сходным исксствам делали его незаменимымработником маленькой диверсионной армии барона де Баца. Только благодаря мастерству Бальтазара Русселя в подвале загородного дома в Шаронне работал маленький печатный станок, который производил самые совершенные фальшивые ассигнации во Франции. В последнее время, к немалому замешательству правительства, фальшивки буквально наводнили Республику ибумажные деньги, пущенные в обращение, постоянно обесценивались. Впрочем, это небольшое отступление не имеет отношения к нашей истории. Прошло не больше шести часов с момента отъезда господина де Ланжеака, и июньские сумерки только-только сгустились, когда к тихому уединенному дому в Шаронне подъехал Андре-Луи, которого в это самое время оплакивали товарищи. Де Бац, Дево, Буассанкур, Руссель, и маркиз де Ла Гиш собрались в библиотеке - длинной низкой комнате, смежной со столовой. Открытые окна библиотеки выходили на лужайку, за которой темнели деревья парка Баньоле. В компании заговорщиков царило уныние. Они сидели в сумерках, не зажигая света, и лишь изредка обменивались короткими фразами. Все были слишком подавлены, чтобы обсуждать планы на будущее. В комнату вошла Бабетт де Гранмезон. Она задернула шторы и стала зажигать свечи. Не успела она закончить, как дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возник Андре-Луи. Все разом ахнули и в первое мгновение оцепенели от изумления, потом повскакивали с мест, а Бабетт бросилась Андре-Луи на шею и звонко расцеловала его в обе щеки. - Должна же я убедиться, что он не призрак, - пояснила она обществу. Барон с подозрительноблестящими глазами так тряс Андре-Луи руку, словно собирался вырвать ее из запястья. Общее уныние рассеялось как по волшебству. Андре-Луи втащили в комнату, засыпали вопросами, шутливыми замечания, чуть ли не промочили слезами. Он рассказал о своем чудесном спасении, которое стало возможным благодаря его старому другу и соратнику Ле Шапилье и счастливому стечению обстоятельств. Он объяснил, по какой причине Комитет Общественной Безопасности не желает предавать огласке попытку спати королеву. Когда его товарищи узнали, что освобождение ее величества произошло бы и без всякихусилий с их стороны, мысль о собственной неудаче перестала их угнетать. Однако, кое о чем обе стороны умолчали. Андре-Луи не сказал ничего о своем назначении агентом Комитета Общественной Безопасности; главным образом потому, что не придал этому никакого значения. Де Бац, который теперь сокрушался, что не задержал Ланжеака, ничего не сказал об уверенности последнего в гибели Андре-Луи. Впрочем, и без того факт поездки Ланжеака в Гамм в достаточной степени встревожил Андре-Луи. - Он сообщит им, что я арестован! И молодой человек тут же поклялся, что, если утром они не найдут посыльного который немедленно выедет в Гамм, чтобы, по возможности, опередить Ланжеака, он вернется в Вестфалию сам. Назавтра Андре-Луи в сопровождении де Баца ранним утром выехал в Париж на поиски требуемого посыльного. В первуюочередь они нанесли визит Помеллю в Эгалите - бывшее владение королевы - и там, по счастливому, как им казалось, стечению обстоятельств, застали курьера от д'Антрага, который как раз собирался возвращаться в Гамм. Его отъезд отложили ровно на столько, сколько понадобилось Андре-Луи, чтобы написать письмо Алине и крестному. После этого Анре-Луи уже ничто не мешало остаться с бароном в Париже, чтобы на следующий день встретиться с представителем Делоне в доме банкира Бенуа. Теперь, когда Андре-Луи успокоил де Баца по поводу судьбы королевы, поведав ему о намерениях правительства, друзья могли с легким сердцем взяться за осуществление своего главного проекта. Делоне пришел на условленную встречу вместе со своим коллегой по Конвенту, депутатом по имени Жюльен. Этот высохий сухопарый человек с узким желтоватым лицом и хитрыми глазками в прошлом был протестантским священником. Почуяв в первые дни революции, куда дует ветер, он отрекся от духовного сана, а заодно и от веры, чтобы сменить религию на политику. На этот раз Делоне полностью отбросил все сомнения на счет того, имеет ли он право воспользоваться преимуществами своего положения в правительстве. Жюльен, который представлял в Конвенте Тулузу, присоединился к Делоне в надежде принять участие в операциях, благодаря которым депутат от Анжера рассчитывал обогатиться. Однако Андре-Луи ко всеобщему удивлению спутал всем карты в самом начале беседы. Он указал двум депутатам на опасность разоблачения. - Противники, которые ищут вашей погибели, могут обвинить вас в казнокрадстве, - предупредил он их. - А в наши дни, когда самый воздух, которым мы дышим, наполнен подозрительностью, легко посеять сомнения в вашей честности, даже если для этого не будет никаких оснований. Ошеломленные депутаты поинтересовались, каким образом кто-либо узнает об их участии в этих сделках. - Вы разбогатеете, - ответил Андре-Луи. - Источник вашего состояния может вызвать любопытство. - Но у кого, во имя Всевышнего? - вскричал Жюльен, совершенно потерявший голову от страха, что такие легкие деньги вот-вот уплывут из рук. - У тех, кто имеет право задавать вопросы. У ваших коллег по Конвенту, зависть которых вы возбудите. С этой опаснотью нельзя не считаться. Делоне решительно отмел в сторону этот довод. Влюбленный без памяти, он не хотел ничего слышать ни о каких преградах на пути, который должен был привести к объекту его страсти. - Без риска никогда ничего не добьешься. Дородный цветущий банкир прислушивался к спору в немом изумлении. Де Бац, который тоже пока не понимал, куда клонит Андре-Луи, оставался бесстрастным. Следующие слова молодого человека еще больше обескуражили присутствующих. - Вы конечно правы, гражданин. Но на вашем месте я предпринял бы все мыслимые предосторожности прежде, чем ступать на дорогу, которая может привести на гильотину. Жюльен вздрогнул и заломил костлявые руки. - О, нет! Ради Бога! Если существует опасность... - Подожли, - прорычал Делоне, заставляя его замолчать. - Вы сказали о предосторожностях, гражданин Моро. У вас есть что-то на уме, это ясно. Какие предосторожности вы имеете в видуЁ - Будь я на вашем месте, я бы точно знал, как мне следует поступить. Я бы подключил к этим операциям кого-нибудь из наиболее видных деятелей партии Горы, единственной партии, которую сегодня нужно приниматьв расчет. Я бы выбрал человека, пользующегося популярностью и авторитетом у толпы, человека, чья добродетель ни у кого не вызывает сомнений. Короче, человека с такой репутацией, что никому и в голову не придет на него оплчиться, поскольку обвинения против него падут на головы обвинителей. Если вы найдете такого союзника, вам нечего будет опасаться, потому что его неуязвимость защатит и его, и тех, кто с ним связан. Приунывшие было представители снова воспряли духом. Делоне задумчиво кивнул, а Жюльен спросил напрямик, имеет ли гражданин Моро кого-нибудь на примете. Гражданин Моро с некоторым сомнением назвал Робеспьера, фактического лидера Горы, звезда которого быстро восходила к зениту на революционном небосклоне. Делоне рассмеялся, причем смехего прозвучал несколько пренебрежительно. - Morbleu![10] Если бы нам удалось привлечь Робеспьера, нам действительно нечего было бы бояться. Но Робеспьер! Друг мой, вы не знаете этого человека. Он боится денег. Его не напрасно прозвали Неподкупным. Я иногда сомневаюсь, нормален ли он. Вот уж, поистине, тщеславие в человеческом обличии. Его занимает только власть. К ней он будет стремиться любой ценой, даже ценой собственной жизни. Но во всем прочем он - само целомудрие. Если я расскажу ему, каким образом собираюсь разбогатеть, он почти наверняка обвинит меня в казнокрадстве перед Революционным Трибуналом и отправит на гильотину. Нет, нет, друг мой. Робеспьера мы оставим в покое. - Тогда позовем Дантона, - предложил Жюльен. - Всем известно, что он не чист на руку в денежных вопросах. Мне говорили, он становится крупным землевладельцем. Я лично нисколько не сомневаюсь, что он и его дружок Фабр запустили руку в национальную казну. Но Андре-Луи отверг и того, и другого. - Они уже запятнаны, а следовательно уязвимы. Вам же, граждане, нужен союзник с безупречной репутацией, особенно в денежных вопросах. Потому-то я и назвал Робеспьера... Делоне внетерпении попытался перебить его. - Но Робеспьер... Андре-Луи поднял руку, призывая к вниманию. - Вы уже убедили меня, что Робеспьер для нас вне досягаемости. Но посмотрите на него с моей точки зрения. Ни один из вас не входил в Национальное Собрание, где мне довелось представлять Ансени. Я помню депутата третьего сословия от Арраса еще по тем дням: ничем непримечательный маленький педант, который напускал на себя важный вид. Ему нечасто дозволяли обращаться к Собранию, и почти всякий раз он нагонял на депутатов сон. Сам по себе Робеспьер никогда бы ничего не достиг. Самоуверенный, надменный, бестактный и скучный , он не мог бы вызвать у народа ничего, кроме утомления. Надеюсь, вы со мной согласны. Депутаты совершенно бесстрастно выслушали эту уничижительную характеристику, хотя она относилась к человеку, который после падения жирондистов быстро выдвигался в Конвенте на первое место. Андре-Луи продолжал. - Он достиг своего нынешнего положения в результате услилий своих друзей. Сен-Жюст видит в нем Бога, или, по меньшей мере, верховного жреца того божества, которому Сен-Жюст желает поклоняться. Именно его красноречие скрадывает косноязычие Робеспьера, который использует Сен-Жюста в качестве рупора собственных идей.. Другой поклонник Неподкупного Кутон. Третий - Базир. И, наконец, Шабо. Вот столпы, на которых держится Робеспьер. Среди них инужно искать союзника. Если вдруг начнутся неприятности, Робеспьер непременно встанет на защиту своих приверженцев. Ведь даже он, при всем своем тщеславии, не может не понимать, кому обязан своим положением. Доводы Андре-Луи убедили представителей. Они принялись перебирать названные кандидатуры. Сен-Жюст, конечно, в первую очередь отвечал их требованиям. Но к этому ужасному молодому человеку трудно было подступиться. Принимая во внимание его близость к Робеспьеру, резонно было предположить, что он разделяет страх Неподкупного перед деньгами. Следующим обсудили Кутона, калеку с великолепной головой и бездействующими ногами. Оба депутата сошлись во мнении, что он - едва ли подходящий объект для искушения. Базира обсуждали долго, и, вероятно, на нем бы и остановили выбор, если бы Андре-Луи, который точно знал, чего хочет, не назвал Франсуа Шабо. Отрекшийся от обетов капуцин со скандальным прошлым был до такой степени привержен двум страстя - деньгам и женщинам - что, по мнению Делоне, только природная трусость удерживала его в рамках приличий. - Стало быть, искушение должно быть достаточно сильным, чтобы перевесить его страхи, - заявил Андре-Луи. К этому времени маски былисброшены, и они разговаривали с предельной откровенностью. Андре-Луи с мягкой настойчивостью продолжал убеждать депутатов. - Шабо стоит усилий. Его высоко ценят в партии Горы. Еще выше ценит его народ. Всем известен его ревностный патриотизм, доходящий до фанатизма. Помните, он даже разоблачил Австрийский Комитет, которого, как всем известно, никогда не существовало. Его обличения помогли опрокинуть жиронду. Если не считать Марата, сегодня нет общественного деятеля, которого обожествляла бы чернь. И, поскольку Шабо, как и Робеспьер, пользуется любовью толпы, он станет для нас бесценным союзником. Против него никто не осмелится поднять голос, потому что на его стороне народ. Привлеките Шабо к деловым операциям, связанным ли со спекуляцией эмигрантскими поместьями, или охватывающими более широкое поле деятельности, и вы сможете участвовать в них без страха перед обвинениями. Ведь главный обвинитель будет вашим партнером. Разумеется, можно зодно привлечь и Базира. Но не жалейте никаких усилий на Шабо. Его необходимо уговорить. В итоге собравшиеся порешили, что Делоне и Жюльен в ближайшем будущем привезут Шабо на обед в Шаронну, чтобы Андре-Луи мог опутать депутата коварной сетью, которую он старательно готовил для всех них. Глава XXI. Искушение Шабо Сгорающий от нетерпения Делоне не мог вынести долгой отсрочки, и поэтому поездка в Шаронну была назначена на следующее декади, революционное воскресение по новому календарю. Итак, через три дня после встречи в доме Бенуа два депутата и банкир отправились в Шаронну, прихватив с собой стойкого приверженца Горы Франсуа Шабо, который представлял в Национальном Конвенте департамент Луара-и-Шер. Они обедали вшестером, седьмой была гражданка Гранмезон, исполнявшая почетную роль хозяйки. Ла Гиш, Руссель и другие помощники барона решили временно держаться в тени. Стол накрыли в саду под лаймовыми деревьями, источающими на ярком июньском солнце пряный аромат. Де Бац устроил настоящий пир с богатым выбором вин, которым депутаты от души воздавали должное. Не отставал от других и Франсуа Шабо, маленький, крепко сложенный, энергичный мужчина с живым добродушным лицом и довольно полными щеками. Его непропорционально большой нос образовывал прямую линию с прискорбно скошенным лбом, верхняя часть которого терялась в гуще темных кудрей. У Шабо были полные чувственные губы и выступающий побородок с ямочкой. Красивые подвижные глаза могли ввести собеседника в заблуждение, ибо позволяли предположить, что их обладатель наделен большим умом, чем на самом деле. В одежде Шабо придерживался свойственной многим патриотам неопрятности; его буйные кудри были нечесаны, и, судя по всему, мыло и вода не играли сколько-нибудь заметной роли в повседневной жизни представителя от Луара-и-Шер. Грубоватая внешность и вульгарные манеры неизменно выдавали его плебейское происхождение. Тем не менее, Шабо несомненно был видным государственным деятелем, и судьба, по всем признакам, уготовила ему еще большее величие. Его популярность родилась в тот момент, когда он сбросил монашеское облачение, которое носил пятнадцать лет, и нацепил трехцветную кокарду, чтобы добиться избрания в Законодательное Собрание. Невозможно представить себе жест, который в большей степени символизировал бы разрыв религиозных оков, и новоявленный делегат тут же стал объектом пристального и благожелательного внимания черни. Шабо, знал, как извлечь из этого выгоду. Глаза и уши обратились к новому депутату не напрасно. Его заурядный ум не накладывал никаких ограничений на использование хлесткого словца, которое, фигурально выражаясь, сбивало чернь с ног. А каким пламенным патриотизмом были проникнуты его разоблачения! Он стал настоящей ищейкой, способной разнюхать любой заговор аристократов и контрреволюционеров. Не многие ораторы могли похвастаться, что поднимались на трибуну Конвента чаще Шабо. В клубах он тоже раскрывал заговор за заговором, хотя в большинстве своем они существовали только в его воображении. И, если некоторые члены Конвента насмехались над ним и бесконечной феерией его разоблачений, то его популярность среди толпы росла с каждым днем. Вскоре даже насмешники вынуждены были признать его за соль земли наравне с полдюжиной других деятелей, которых Нация почитала вождями. Ох, какую грубую ошибку допустил грубоватый прямой Дантон, когда, намекая на монашеское прошлое Шабо, презрительно заклеймил его разоблачения капуцинадами! И чего он добился? Только того, что Шабо окончательно взял сторону Робеспьера в только начавшейся борьбе за власть. В тот день Шабо переживал новый триумф после своего последнего разоблачения, направленного против депутата Кондорсе, который критиковал новую Конституцию. Кроме того, Шабо объявил о раскрытии нового заговора против государства и обвинил нескольких видных политиков. Если в Конвенте еще оставались люди, достаточно смелые, чтобы потешаться над его обвинениями, то все же влияние его было настолько велико, что по его требованию опечатали личные бумаги троих депутатов, упомянутых в его обличительной речи. После таких трудов депутат от Луара-и-Шер мог позволить себе немного расслабиться. Поэтому предложение Делоне - провести день за городом, в доме с хорошим столом и прелестной хозяйкой - подоспело как нельзя кстати. Делоне недооценил Шабо, приписав ему только две страсти. Полная лишений монашеская юность сделала из экс-капуцина сластолюбца в самом широком смысле этого слова. Хорошая еда и доброе вино нравились емуничуть не меньше прочих плотских удовольствий. Более того, его биография дает нам право назвать его обжорой и пьяницей. Но этим наклонностям ему удавалось потакать только за чужими столами, ибо, несмотря на свою алчность, он оставался бедняком. Для Шабо всегда оставалось тайной, как делаются деньги, настолько несведующим был он в финансовых вопросах. Ему никогда не приходило в голову, что перед человеком в его положении открыты самые разнообразные пути к обогащению. Эти пробелы в образованиибывшего капуцина и должен был восполнить Андре-Луи во время обеда в саду. Гостя усиленно потчевали вином и искусной лестью, пока на него не нашло полное умственное затмение. Речь Шабо сделалась многословной, манеры развязными. Он все чаще обращался к прекрасной Бабетт с неприличной фамильярностью и беззастенчиво пожирал ее глазами. Когда трапеза подошла к концу, и Бабетт собралась удалиться, Шабо бурно запротестовал и, обхватив ее за талию, попытался силой усадить на место. Во время этой шутливой схватки он настолько разошелся, что даже поцеловал хозяйку. В этот момент Делоне, который знал об отношениях дамы с де Бацем, испугался не на шутку. Сластолюбивый капуцин мог не только разрушить их замысел, но и навлечь на себя беду. И действительно, смуглое лицо гасконца потемнело от гнева, так что Андре-Луи пришлось незаметным прикосновением напомнить ему о необходимости сохранять благоразумие. Тем времнем божественная Бабетта играла свою трудную роль безупречно. Скрывая отвращение, которое вызывали у нее прикосновения неотесанного депутата, она непринужденно рассмеялась и ненавязчиво высвободилась из его рук. Она пообещала вернуться, как только закончит неотложные дела по дому, и быстрой легкой походкой двинулась по направлению к лужайке. Шабо собрался было броситься за ней, но здоровяк Делоне тяжело поднялся из-за стола, схватил экс-монаха за плечи и чуть ли не швырнул его обратно на стул. - Не забывайтесь, ради Бога, - прорычал Анжевен. Встряска пошла Шабо на пользу. Он больше не пытался встать и только следил затуманенным взором за изящной фигуркой, которая двигалась по лужайке к длинному белому дому с зелеными ставнями. Депутат был немного удручен. Прозрачный немек Делоне отнимал у него надежду на более близкое знакомство с очаровательной хозяйкой. А Шабо определенно считал ее очаровательной, хотя, быть может, и излишне скромной. Чтобы отвлечь депутата от нежелательных мыслей, Де Бац подлил ему вина. Шабо тяжело вздохнул, попробовал вино на вкус и решил, что оно вполне способно заменить другие удовольствия, которых он, похоже, на сегодня лишился. И тут, наконец, разговор перешел на деньги. Он начался с подачи банкира Бенуа, который тоже был в числе приглашенных. - Morbleu, де Бац, - сказал он, - ваша последняя операция, должно быть, принесла вам не меньше сотни тысяч франков. Шабо поперхнулся. Сто тысяч франков! Боже Всемогущий! Неужели можно сделать такие деньги? Каким образом? Эти вопросы вырвались у него помимо воли, прежде чем он успел это осознать. Андре-Луи рассмеялся. - Вы притворяетесь несведующим, чтобы разыграть нас, гражданин представитель? Вам ли с вашим влиянием и властью задавать такие вопросы? Сто тысяч ливров, которые в поте лица заработал Де Бац, не идут ни в какое сравнение с миллионами, которые без всяких усилий может получить человек в вашем положении. Взгляд Шабо выдавал потрясение, почти ужас. - Если это так, то я был бы рад узнать, каким именно образом. Ей-Богу, это интересно! - Он обратил взор на Бенуа. - Вы - банкир, человек, делающий деньги из денег (хотя Бог знает, как вам это удается), что вы на это скажете? Бенуа объяснил ему суть сделок с конфискованными поместьями, которые сулили такую выгоду. Человек в положении Шабо может в числе первых узнать, что должно покупать, и на какую прибыль можно рассчитывать. Шабо был шокирован. - Вы хотите сказать, граждане, что я должен предать доверие людей, которые выдвинули меня на этот пост? - Он посуровел. - Может быть, вы скажете мне, как я смогу потом оправдаться перед судом собственной совести? - Какие оправдания нужны человеку, который никому не причинил никакого ущерба? - осведомился Андре-Луи. - Никакого ущерба? - Должно быть, убеждение, что извлекать для себя выгоду грешно, осталось у вас со времен монашества. Но это предрассудок, изживший себя и давно отвергнутый передовыми людьми. Шабо совершенно смешался. - Но... Но, безусловно... Эти деньги, откуда они берутся? Разве они не украдены из священной казны Республики? Разве это не означает совершить святотатство? Ограбить неприкосновенный алтарь Нации? Андре-Луи снисходительно улыбнулся и покачал головой. Напыщенный слог собеседника напомнил ему о приемах риторики. - О, сколь возвышена, сколь безмерна такая добродетель! В какие трижды благословенные времена мы живем, если государственные мужи, отказавшись от бесчестных повадок, свойственных их предшественникам от сека, отказываются принять даже то, что принадлежит им по праву! Гражданин Шабо, ваши чувства достойны всяческого уважения. Но мне горько видеть, что такие высокие идеалы дают вам такое неверное представление о фактах; что они заставляют вас пренебречь наградой. Разве труды во имя свободы должны оставаться безвозмезднымиЁ Но еще больше меня огорчает, что в результате вашего отказа богатство достанется недостойным торгашам или прихвостням деспотизма, тогда как вы, человек благородный, будете по-прежнему бороться с бедностью, а то и с нуждой. А деньги, которые вы могли бы потратить к великой чести и славе священного дела Свободы, попадут в руки подлых реакционеров и, возможно, пойдут на подрыв самих устоев Республики, во имя которой вы трудились с таким самоотвержением. Разве чувство долга не велит вам помешать этому, гражданин представитель? Гражданин представитель растерянно хлопал глазами. Этот поток велеречивой риторики, на которую он и сам был великий мастер, вконец затуманил ему мозги, уже одурманенные вином. За громкими фразами скрывалось полное отсутствие разумных доводов, но создавалось впечатление, что слова исполнены глубокого скрытого смысла. Сквозь туман в мозгу Шабо все ярче брезжил образ богатства, приобретение которого не оскорбит его чувствительную совесть, а точнее - ибо такова была истиная подоплека его честности - не будет угрожать его положению. Остальные хранили многозначительное молчание. Жюльен пребывал почти в таком же оцепенении как Шабо. Обманчивая правота доводов, которые использовал Андре-Луи, поразила его. Более проницательный Делоне не питал никаких иллюзий по поводу ценности этих аргументов. Бенуа и де Бац безмолвно восхищались и формой, и содержанием ответа Андре-Луи на крик совести добродетельного депутата. - Что вы имеете в виду, гражданин? - заговорил, наконец, Шабо. - Вы хотите сказать, что, если я не воспользуюсь благоприятной возможностью, это сделают другие люди, которые могут употребить полученные деньги на другие цели? - Мало того. Я хочу убедить вас, что в моем предложении нет ничего зазороного. Эти операции обеспечат ликвидацию конфискованных поместий и немедленное пополнение национальной казны. Мы все делаем открыто. Комиссия, которой поручена продажа этих земель, рада нашему сотрудничеству. Без него дело двигалось бы неизмеримо медленнее. Если такая деятельность не возбраняется нам, если, более того, она считается полезной, то разве на нее меньше прав у вас, человека, несомненно заслужившего награду, но не имеющего возможности получить ее обычными путями? Эти доводы были уже более вразумительными. Они устраняли самую суть возражений Шабо. Но тень сомнения у последнего все-таки осталась. - Вы находитесь в другом положении, граждане, - ответил он задумчиво. - Вы неуязвимы для тех упреков, которые губительны для меня. Мои враги смогут утверждать, что я воспользовался своей должностью в целях извлечения личной выгоды. Чистота моих намерений окажется под подозрением, и я не смогу больше служить своей стране. - Это верно. Люди, главная цель которых служить человечеству, особенно чувствительны к таким нападкам. Подозрение может подорвать ваш авторитет, дыхание клеветы может подточить вашу силу и свести на нет все ваши благородные устремления. Но прежде чем подозрение или клевета коснутся вас. должны выйти на свет какие-то факты. А зачем кому-то знать о ваших делах? Шабо снова заморгал под твердым взглядом своего искусителя. Возбуждение согнало краску с его пухлых щек. Он осушил бокал, который снова наполнил для него де Бац, и вытер рот тыльной стороной грязной ладони. - Вы хотите сказать, что я должен держать их в тайне? - Помилуйте! Разве человек должен идти по жизни, открывая тайники своей души всем желающим? Зачем же вам вкладывать оружие в руки врагов? Вот вы говорили о суде совести. Благородный образ. Так если ваша совесть будет спокойна, чтот еще может вас терзать? Шабо подпер голову рукой, облокотившись на стол. - Но если я разбогатею - Он умолк. Золотое видение ослепило его. Он мысленно оглянулся на бесцветные годы, проведенные в нищете, которая отказывала ему во всех радостях жизни. А уж он бы сумел ими насладиться! Он подумал о случайных званых обедах, на которые его приглашали, и сравнил их с обычными своими скудными трапезами. Почему он, государственный муж, один из столпов республики, ее создатель, должен во всем себе отказывать? Безусловно, он достоин награды за свои труды. И все-таки робость удерживала его. Если он разбогатеет, то как сможет наслаждаться своим богатством, как будет есть изысканные блюда, пить дорогие вина, не привлекая внимания завистников? Он не сможет скрыть внезапной перемены к лучшему в своих денежных делах. Часть ьсвоих сомнений он высказал вслух, на что ему немедленно привели в пример других депутатов, начиная с Дантона, который явно сколотил себе состояние, но тем не менее никто не осмелился поинтересоваться источниками его богатства. - А эти источники, - веско сказал Андре-Луи - далеко не так безупречны как те, что мы вам предлагаем. И тут в Шабо вспыхнуло внезапное подрозрение, которое остановило его в тот самый момент, когда он уже собирался поддаться неодолимому искушению. - А почему вы мне их предлагаете? Что заставляет вас опорожнить рог изобилия Фртуны на мои колени? На этот раз ему ответил де Бац. - Честное слово, причина лежит на поверхности. Мы не вполне бескорыстны, гражданин представитель. Мы нуждаемся в вашем бесценном обществе. Мы приведем вас к источнику, но останемся пить вместе с вами. Я понятно выражаюсь? - А! Я начинаю понимать. Но тогда... - Шабо икнул. - Проклятье! Я все-таки не вполне уяснил... Делоне взялся его просветить. - Послушай, Франсуа, разве стал бы я в этом участвовать, если бы имел хотя бы тень сомнения в честности предприятия. Ты человек возвышенный, тебе редко доводилось иметь дело с величайшей из реальностей, с деньгами. У меня же есть опыт в финансовых вопросах. Можешь поверить мне на слово: дело это безупречно. Шабо уставился на своего коллегу тяжелым пьяным взглядом. Делоне продолжал. - Посмотри на это вот с какой стороны: единственной пострадавшей стороной в наших сделках будут эмигранты, которые пересекли границу, чтобы развязать войну против собственного народа. Их поместья обратятся в золото, на которое мы сможем накормить голодных детей Франции. Наше вмешательство ни на лиард не уменьшит сумм, которые потекут в национальную казну. Напротив, ускорив ликвидацию, мы сослужим Республике добрую службу. - Это я понимаю, - согласился Шабо. Но ему все еще не доставало убежденности. Опасения так и не покинули его окончательно. Он впал в задумчивость, потом пустился в откровения о своем прошлом. - Я всегда боялся поступиться своей совестью. Ни одному представителю не давали столько поручений, связанных с деньгами, сколько их выпало на мою долю. Я давно мог бы стать богатым человеком, если бы не ценил честность превыше всего остального. В Кастри мне доверили четыре тысячи ливров на секретные расходы, да я еще собрал на двадцать тысяч штрафов. Ни один денье из них не осел у меня в кармане. Мои руки остались чисты. И это еще мелочи в сравнении с другими соблазнами, с которыми мне довелось столкнуться. Испанский министр предлагал мне четыре миллиона, если я спасу Луи Капета от эшафота. Такая взятка подорвала бы принципы многих. Но мой патриотизм и чувство долга настолько сильны, что мысль поддаться соблазну даже не коснулась меня. Возможно, Шабо говорил правду. Но не исключено, что причина его стоицизма крылась в невозможности выполнить требуемое. С тем же успехом испанский министр мог предложить четыре миллиона за луну с неба. - Но ваше предложение, - продолжал представитель, - другого порядка. Если я правильно понял, приняв его, я смогу немного заработать честным путем. Признаюсь, однажды в прошлом я уже получил немного денег - очень немного - оказав любезность двум своим хорошим друзьям, братьям Фрей. И они упрекают меня за то, что я пренебрегаю возможностями зарабатывать больше. И он затянул бесконечный монолог, в котором похвалялся своей честностью и силой духа, позволившей ему противостоять соблазнам. Потом он пространно говорил о Фреях, об их пламенном патриотизме и приверженности республиканским идеям. Они и имя сменили из идейных соображений. Прежде они звались Шенфелдами. Но братья отказались от своего имени после отъезда из Вены. Они покинули столицу Австрии, повинуясь чувству, потому что не могли больше жить под пятой деспотизма. Старший брат, Юний, назвавшийся так в честь освободителя Рима, отказался от поста первого министра при императоре Иосифе, поскольку не желал склонять колени перед тираном. Эти люди отказались от богатства и высокого положения, чтобы приехать во Францию и дышать чистым воздухом свободы. Они стали хорошими друзьями Шабо, и, если бы не его щепетильность, могли бы стать еще лучшими. Они разбирались в финансовых вопросах, поскольку по професси были банкирами. Он посоветуется с ними, прежде чем принять окончательное решение по вопросу, который они только что обсуждали. Если это заявление несколько разочаровало комбинаторов, которые так щедро кормили и поили бывшего капуцина, то они ничем не проявили своего разочарования. Дальнейшая настойчивость могла возбудить подозрения и окончательно отпугнуть их боязливую дичь. Когда же гости собрались уезжать, Шабо неожиданно высказал еще одно сомнение. - Я настолько несведущ в финансах, что совсем упустил из виду еще одно обстоятельство. Чтобы заработать деньги тем способом, который вы мне указали, необходим начальный капитал. А у меня его нет. Де Бац быстро отмел его сомнения. - Гражданин представитель! - воскликнул он протестующе. - Неужели у человека ваших блистательных достоинств есть недостаток в друзьях, готовых одолжить вам необходимую сумму? Шабо посмотрел на него слегка осоловевшими глазами. - Вы хотите сказать, что братья Фрей... - Фрей! Я не думал о Фреях. Я говорил о себе. Если вы согласитесь сотрудничать с нами, будет только справедливо, если я обеспечу необходимый начальный капитал. Можете расчитывать на меня, друг мой. Всегда готов вам услужить. Не вполне трезвый представитель продолжал разглядывать барона. - Что ж, это устраняет препятствие, - согласился он. - Хорошо, хорошо, мы поговорим об этом снова, когда я посоветуюсь с Юнием Фреем. Глава XXII. Взятка - Вы не расскажете мне, - попросил Андре-Луи де Баца, - кто такие эти Фреи, которых несравненный Шабо так внезапно вытащил на сцену, и почему он так дорожит их мнением. Они снова сидели под лаймами за столом, все еще заваленном остатками пиршества. Гости уехали, и они с де Бацем были одни. Де Бац достал свою табакерку и сообщил требуемые сведения. Братья Фреи происходили то ли из австрийских, то ли из польских евреев. Банкиры по роду деятельности, они обосновались в Париже, выдавая себя за пламенных республиканцев, на самом же деле в надежде нагреть руки на всеобщем беспорядке. Смена имен была частью их притворства, остальное - отвергнутый почет и миллионы, доверие императора и тому подобное - просто красивой легендой. Братья часто посещали клубы, особенно Якобинский, и Конвент. Они знали, как заводить друзей в Конвенте, и Лебрен, министр иностранных дел, по слухам, покровительствовал мошенникам. Кроме того де Бац сообщил, что братья живут вместе с субъектом по имени Проли, по сведениям полковника, австрийским шпионом. Последнее порадовало Андре-Луи. - Это даст нам возможность прижать Фреев. Нам необходимо их содействие, поскольку они имеют влияние на Шабо. Назавтра, несмотря на явное нежелание барона возвращаться так скоро, он вытащил его обратно в Париж, на улицу де Менар. Через два часа после их приезда выяснилось, что нежелание это было более чем оправданным. Их навестил муниципал Бурландо, очевидно, державший дом под наблюдением. Грузный офицер смел со своего пути Бире-Тиссо, который открыл ему дверь, и, воинственно заявив, что не потерпит никакой лжи, нагло ввалился в дом. Он даже не потрудился снять свою треуголку, представ перед бароном. - Так-так, петушок вернулся в свой курятник. Я пришел сообщить вам, что председатель секции будет рад повидать вас и задать вам пару вопросов. Де Бац сдержался с видимым усилием. - А на какую тему, не соблаговолите ли сообщить? Муниципал хрипло рассмеялся. - О, хо! Вы решили разыграть святую невинность! У вас, конечно, нет никаких подозрений. И никаких воспоминаний о посещении Тампля одной прекрасной ночью. Барон покачал головой. - Никаких. - И вы никогда не слышали о попытке устроить побег из тюрьмы некой женщине по имени Антуанетта, я полагаю? Де Бац помедлил с ответом и смерил грубияна презрительным взглядом. - Теперь я вижу, что вы - лгун. Комитетом Общественной Безопасности установлено, что никакой такой попытки не было, и уж конечно председатель вашей секции никогда не посылал вас ко мне с таким поручением. - Ах! Вы чересчур уверены в себе, как я погляжу, гражданин аристократ. Если бы вы прогулялись со мной до штаб-квартиры секции, мы бы убедили вас, чтонас, санкюлотов, не так-то просто одурачить. - Если вы не покинете немедленно мой дом, я прогуляюсь в секцию совсем с другой целью, любезный. А теперь уходите. Вон отсюда! У меня нет времени на вас и вам подобных. - Мне подобных! - Голос муниципала сорвался на визг. - Мне подобных! Кто это, проклятый аристократ, мне подобные? Я скажу вам, клянусь Богом! Это те, кто отправляют вам подобных на Площадь Революции. Мне известно достаточно, чтобы отправить вашу голову в корзину. Можете щеголять своими манерами перед Шарло, когда я разделаюсь с вами. Дверь за его спиной открылась. Андре-Луи, привлеченный криками, бесшумно вошел в комнату. Муниципал резко обернулся на звук. Лицо Андре-Луи было мрачно. - Вы упомянули зловещее имя, гражданин. Нехорошо говорить так фамильярно о палаче Парижа. Это к несчастью, мой дорогой Бурландо. - Так оно и есть. К несчастью - для вас обоих, ей-Богу. - Пустая клятва. Конвент отменил Бога. НО почему вы считаете своим долгом преследовать нас? Мы не причинили вам никакого вреда, а могли бы принести много добра. - Добра? Вы принесете мне добро?! Хотел бы я посмотреть, какое добро вы мне можете принести! Андре-Луи оставался невозмутимым. - Как вы бы отнеслись к тому, чтобы получить сто луи? Вы не считаете это добром? Очередное оскорбление замерло на устах санкюлота. - Сто луи! - Но тут он опомнился, и его захлестнула ярость. - Ах, так! Теперь я понимаю! Вы хотите подкупить меня! Вы думаете, что истинный патриот опустится до взятки. Но даже за двести луи я не изменю своему святому долгу. - Тогда пусть будет триста. Бурландо парализовало. Андре-Луи стал вкрадчивым. - О, это не взятка. Нам известно, насколько тщетна любая попытка подкупить истинного санкюлота, вроде вас, Бурландо. Это просто небольшой подарок, маленькое свидетельство того, как мы ценим вашу дружбу, доказательство истинности наших республиканских взглядов, если угодно. - Прекрасные слова! - прохрипел Бурландо. - Прекрасные слова! Но за что тогда вы платите мне во имя... - Мы не платим вам. Позвольте мне объясниться. Мы с гражданином де Бацем - финансисты. Мы занимаемся операциями, суть которых вам будет трудно понять. Аресты, допросы и прочие неприятности, какими бы необоснованными подозрениями они ни были бы вызваны, нам совершенно ни к чему. Нашей свободе и жизни они не угрожают, поскольку мы в действительности хорошие патриоты, но они могут подорвать к нам доверие, а это весьма повредило бы нашему делу. Дабы избежать помех, мы готовы поделиться частью прибыли с патриотами, чья искренность не вызывает сомнений. Вам, гражданин Бурландо, как я уже сказал, мы готовы доверить триста луи. Распорядитесь ими, как сочтете нужным. Несомнено, при помощи этого пожертвования вы сумеете сделать много добра. Бурландо переводил взгляд с одного на другого. Андре-Луи заискивающе улыбался. Барон хранил непроницаемое выражение лица. Он не одобрял действия друга, но все же позволил ему поступать по-своему. Муниципал ответил не сразу. Его двойной подбородок утонул в грязной косынке, глаза стали задумчивыми. Он понял, что эти аристократишки, иностранные агенты они или нет, могут оказаться настоящими дойными коровами. А когда он высосет мошенников, обескровит до предела, у него еще будет время исполнить свой долг перед нацией и отправить их к палачу. Поэтому он со спокойной совестью и смачным богохульством изъявил свое согласие. Де Бац неохотно вынул пачку ассигнаций из ящика секретера и отсчитал требуемую сумму. Глаза Бурландо заблестели. Он спрятал деньги в карман и рассмеялся. - Вот это, я понимаю, доказательство патриотизма! Считайте Бурландо своим другом, граждане. А дружба бурландо, ей-Богу, надежная защита в наши тревожные дни. Только когда он ушел, барон выразил свое несогласие с методами Андре-Луи: - Чего ради такие траты? - Траты? Вы ведь не дали ему настоящие? - Конечно нет. Но и фальшивыми ассигнациями нельзя так разбрасываться. Теперь мы никогда не избавимся от этого негодяя. - Он тоже так думает. - Андре-Луи улыбнулся. - Подождите здесь моего возвращения. Я не задержу вас надолго. Моро взял шляпу и без дальнейших объяснений удалился. Он быстро прошел через Фейон и сады Тюильри к Цветочному павильону. Там ему сообщили, что Комитет общественной безопасности не заседает, но секретарь у себя в кабинете. Андре-Луи пожелал, чтобы его проводили туда. Гражданин Сенар, один из наиболее ценных агентов на жалованье у де Баца был уже знаком с Андре-Луи. Худой болезненный человек с острым желтоватым лицом и копной преждевременно поседевших волос, которые на расстоянии казались чрезмерно напудренными, мрачно нахмурился при виде посетителя. - Ах, morbleu! Какая дьявольская неосмотрительность! - пробормотал он себе под нос. Андре-Луи улыбнулся. - Не тревожьтесь, Сенар. - И он выложил на стол секретаря свой мандат агента. - Что это? - Сенар изумленно уставился на документ. - Опять работа Русселя? - Ну вот! Неужели вы считаете нас такими недотепами? Зачем же совершать подлог, если его так просто обнаружить? Вам следовало бы узнать эти подписи: Амар, Кайе, Севестр. Кроме того, среди ваших бумаг должно быть подтверждение от этого учреждения. Сенар рассмотрел карточку внимательнее и вернул ее владельцу. Выражение его лица стало еще более хмурым. - Но тогда... Я не понимаю. - Мой дорогой Сенар, неужто вы никогда не встречали человека, работающего на два лагеря? - Андре-Луи со значением посмотрел на секретаря, который и сам получал деньги от обеих сторон. - Ясно. То есть я хотел сказать, я в полной темноте. В каком качестве вы явились сюда сейчас? - В качестве агента Комитета, разумеется. Я пришел исполнить свой долг. Сделать одно разоблачение. Муниципальный чиновник по имени Бурландо, прикрепленный к секции Лепельтье берет взятки. Я позволил ему считать меня агентом какой-то иностранной державы, а он принял от меня деньги и согласился держать язык за зубами. - Тут требуются доказательства, - заметил Сенар. - Их нетрудно будет получить. Почаса назад я заплатил негодяю триста луи ассигнациями. Если ваши агенты поторопятся, они найдут деньги у него в кармане. При его доходах он не сумеет объяснить, каким образом он мог честно получить такую сумму. Сенар задумчиво кивнул. - Гражданин, представь доклад в письменном виде, и я немедленно отдам соответствующий приказ. Через час муниципал Бурландо в сопровождении двух национальных гвардейцев предстал перед президентом своей секции, дабы объясниться по поводу найденных у него трехсот луи. Когда бедняга понял, в какую нехитрую западню его заманили, он взревел от ярости как безумный, но не сумел ничего сказать в свое оправдание. Ему пришлось выслушать прочувствованную речь председателя о гражданской добродетели, о необходимости чистоты в рядах служителей закона и о чудовищности мздоимства, заслуживающего самой суровой кары. Потом несчастного отвели в Бисетр ждать суда, который неизбежно должен был приговорить его к гильотине. Пачку ассигнаций передали Сенару, и Комитет общественной безопасности вернул ее своему агенту Андре-Луи Моро, вместе с теплыми словами благодарности за искусное разоблачение негодяя, опорочившего пост, доверенный ему нацией. - Вы по-прежнему думаете, что Бурландо нас еще побеспокоит? - спросил Андре-Луи де Баца. - Временами вы меня просто пугаете, Андре. - К этому я не стремлюсь. Лучше распорядитесь мной так, чтобы я пугал других. В тот же вечер они взялись за дело. Им предстояло запугать братьев Фрей. Глава XXIII. Братья Фрей Известная красотка госпожа де Сен-Амаран и ее еще более прелестная дочь и на втором году революции по-прежнему украшали собой знаменитый игорный дом под названием "Пятьдесят". Былое великолепие этого заведения для избранных потускнело, но оно все еще оставалось самым популярным в окрестностях Пале-Руаяля, и доступ туда по-прежнему можно было получить только по рекомендации. Туда и отправился вечером барон де Бац в сопровождении Андре-Луи. Они надеялись отыскать Проли, который, по слухам, был там частым гостем. Барона здесь хорошо знали и с радостью приняли и его, и его спутника. В комнатах, обставленных тяжелой резной мебелью, некогда роскошной, но теперь несколько поистершейся, было довольно много народу. Несколько лет назад публика в заведении состояла только из элегантных, ухоженных, хорошо воспитанных господ. Теперь их осталось совсем немного. Гораздо чаще попадались грубые и вульгарные искатели удовольствий, которым революция с ее доктринами равенства открыла двери всех увеселительных заведений. Де Бац оглядел игроков, сидящих за карточными столами, и прошел в следующую комнату, где играли в рулетку. Там посетителей было еще больше.. Барон не без труда отыскал у одного из столов светловолосого и светлокожего Проли. Друзьям повезло - за стулом Проли стоял Юний Фрей, смуглый крепыш тридцати с небольшим лет, одетый с истинно республиканской простотой. Де Бац показал на них Андре-Луи и собрался было подвести его к ним, но в это мгновение стройная молодая женщина в лилово-розовом платье с серебряной отделкой отвернулась от стола и неожиданно столкнулась лицом к лицу с Андре-Луи. Ее ярко-синие глаза изумленно распахнулись, хмурая складка на лбу разгладилась. Хорошенькое личико мгновенно преобразилось, прелестные губы раскрылись в улыбке, обнажив крепкие белые зубы. - Скарамуш! - воскликнула она и в следующее мгновение, повинуясь бездумному порыву, повисла у Андре-Луи на шее и расцеловала на глазах изумленной публики. - Коломбина! - Андре-Луи испытал не меньшее потрясение. Перед ним стояла бывшая подруга по сцене, Коломбина из труппы Бине. Эту труппу Андре-Луи некогда привел к успеху и процветанию, а потом навлек на нее страшные бедствия. Рядом с ними тут же возникла тяжелая фигура Делоне, который тихо обратился к Андре-Луи. - Вы, оказывается, уже имели счастье познакомиться с гражданкой Декуань? После нескольких слов объяснения настороженность депутата растаяла. Он убедился, что ему не угрожает соперничество в борьбе за благосклонность женщины, ради которой Делоне готов был продать свою страну и рискнуть головой. - Итак, - сказал Андре-Луи, - вы теперь знамениты, счастливица Декуань! - Злополучная Декуань, - ответила она с горькой улыбкой. - Я только что потеряла сто луи. - Вы чересчур увлекаетесь игрой, - пожурил ее Делоне. - Возможно. Но мне нужны деньги, а не упреки, мой друг. Одолжите мне сто луи, Делоне. Круглое лицо депутата вытянулось. Глаза под черными бровями стали тревожными. - Помилуйте! У меня нет таких денег, моя малышка. - Тогда пятьдесят. Я должна вернуть то, проиграла. Вы не можете отказать мне в такой малости! - Вы разрываете мне сердце, дорогая, - жалобно проговорил Делоне. Свирепый взгляд любимой женщины ужаснул его. - Моя девочка... Андре-Луи понял, что наступил критический момент. - Могу я чем-нибудь помочь? - тихо предложил он. - Если вы можете одолжить мне пятьдесят луи, Скарамуш... - начала актриса, но Делоне проворно оттащил Андре-Луи в сторону, бросив ей на ходу: - Минутку, моя маленькая! Одну минутку! Когда они отошли подальше, он схватил Андре-Луи за руку и взмолился: - Мы с вами будем сотрудничать. Это решено. Одолжите мне сто луи в счет той прибыли, которая рано или поздно будет моей, и вы станете мне другом по гроб жизни. - Дорогой Делоне! - Мягкий упрек в голосе Андре-Луи выдавал обиду по поводу сомнений депутата в его готовности помочь. Он вытащил из кармана пачку ассигнаций и вложил их в большую ладонь Делоне. - Здесь три сотни. Отдадите, когда вам будет угодно. Ошеломленный этой несказанной щедростью, Делоне поблагодарил благодетеля и пошел ублажать капризную возлюбленную. Андре-Луи усмехнулся. Эта пачка ассигнаций уже послужила сегодня одному пропуском на гильотину, а теперь, вероятно, поспособствует такому же концу для другого. С этой мрачной мыслью он побрел за бароном, который уже беседовал с Проли. Де Бац оттащил игрока подальше от стола и от смуглолицего спутника. Они уединились в сторонке. Когда Андре-Луи подошел, де Бац представил его собеседнику. Проли знал, что барон - роялистский агент, так же как и де Бац знал о шпионской деятельности Проли в пользу Австрии. Между ними давно установилось взаимопонимание, и Проли с полной откровенностью выложил все, что ему было известно о братьях Фрей. Но его сведения мало что добавляли к тому, о чем барон уже знал. Республиканские взгляды братьев были притворством чистой воды. Они приехали во Францию с единственной целью - утолить свою жажду денег. Впрочем, свою роль они играли отлично. Обоих Фреев хорошо знали в правительстве. С особым усердием братья обихаживали представителей Горы, приближенных к Робеспьеру, который, по мнению Проли, явно метил в диктаторы. Не только Шабо, но и Симон из Страсбурга, и Бентаболли целиком находились под влиянием Фреев, а министр Лебрен, бывший перед ними в долгу, оказывал им покровительство. Де Бац был разочарован. Сведения оказались не слишком обнадеживающими. Но Андре-Луи не разделял его пессимизма. - Этого вполне достаточно, чтобы с ними справиться. Мы знаем, что они лицемеры, а совесть лицемера уязвима не меньше проржавленных доспехов.. Проли представил двух заговорщиков ничего не подозревающему Юнию. Имя де Баца ничего тому не говорило, а вот Андре-Луи, прославившийся в дни Законодательного собрания, встретил у него самый сердечный прием. С преувеличенным восторгом Фрей на своем гортанном французском выразил удовольствие по поводу знакомства с человеком, который имеет столь выдающиеся заслуги перед своей страной. Потом он выспренно заговорил о триумфе революции и свержении деспотизма, который так долго топтал человеческое достоинство. Словом, Юний Фрей проявил столько дружелюбия, что Андре-Луи без колебаний нанес ему визит два дня спустя. Братья жили в красивом доме на улице д'Анжу. Юний - елейный господин в грубой одежде, которую он носил из любви к санкюлотам - выражаясь метафорически, широко раскрыл объятия одному из представителей армии интеллектуалов, пионеров великого движения за свободу Франции от цепей тирании. В таких вот пространных выражениях (в лучших традициях ораторов-якобинцев) экс-банкир приветствовал экс-революционера. Юний Фрей представил гостя своему младшему брату Эмманюэлю, мертвенно-бледному человеку с робкими манерами и высоким голосом. Эмманюэль очень напоминал мальчишку-переростка. Они с братом составляли странный контраст. Старший казался таким зрелым, таким возмужалым, младший - едва ли не кастратом. Сними жила еще и сестра, Леопольдина. Девушка была совсем еще ребенком, лет шестнадцати, не больше, но ее женственность уже расцвела и бросалась в глаза. Леопольдина так мало походила на братьев, что невозможно было поверить, что в их жилах течет одна кровь. Невысокая и стройная, с тонкими чертами, кроткими карими глазами и темной косой, уложенной вокруг головы на манер тюрбана. Ей представили Андре-Луи Моро и должным образом известили о его высоких гражданских заслугах, после чего позволили ей подать гостю вина и печенья для подкрепления сил и удалиться. Юний пожелал узнать, не может ли он каким-либо образом услужить гражданину Моро. Эмманюэль вторил брату, словно жидкоголосое эхо. - Что ж, раз уж вы предлагаете, друзья, я воспользуюсь вашей любезностью. Андре-Луи оглядел солидную мебель комнаты, где они сидели, и отметил, что здесь нет ничего от спартанского стиля, отличающего платье хозяев. Не наводила обстановка и на мысли о патриотизме, которым была проникнута речь старшего братца. - Машина, к создателям которой вы любезно меня причислили, в последнее время стала работать с перебоями, - начал он. - Увы! - Горестно вздохнул Юний. - Человеческий фактор! Можем ли мы ждать совершенства там, где он присутствует? - Если наши намерения серьезны и искренни, мы должны стремиться к уничтожению всякого несовершенства, где это только возможно. - Это наш священный долг, - согласился Юний. - Благороднейшая задача, - поддакнул Эмманюэль, потирая огромные костлявые ладони. - Нам, тем кто не входит в правительство, - продолжал Андре-Луи, - должно использовать все свои таланты, чтобы направить государственных деятелей в нужную сторону. - Истинно так. Совершенно верно! - воскликнули оба в один голос. - Франсуа Шабо - ваш друг. Я знаю, он находится под сильным впечатлением от широты - почти космополитической - ваших взглядов. Вы используете свое влияние, чтобы править его, словно нож, для хирургической работы, которая все еще предстоит всем правоверным патриотам. - Как прекрасно вы выразили эту мысль, - промурлыкал Юний. - Как совершенно! - воскликнул Эмманюэль. - В то же время, - мерно продолжал Андре-Луи. - Вы используете его ради собственной выгоды. C Юния в мгновение ока слетело все его елейное благодушие. - Как так? - О, но кто станет винить вас? Деньги в таких благородных руках - благо для человечества. Вы никогда не используете их в недостойных целях. Люди, подобные вам, взяли на себя труд снять повязку с глаз Фортуны. Вашими стараниями ее пресловутая слепота излечивается, и благосклонность ее изливается лишь на достойных. Вот уж, действительно, священная обязанность! И опасность, которую вы навлекаете на себя, исполняя ее, свидетельствует о вашем исключительном благородстве. Ведь вас могут неверно понять, ложно истолковать ваши намерения. Но что такое опасность для людей с вашим патриотизмом, с вашим героизмом? Братья напряженно сверлили гостя взглядом. В глазах Юния затеплился огонек гнева. Взгляд Эмманюэля выдавал только страх. Хотя Андре-Луи сделал паузу, оба Фрея промолчали. Они ждали, когда он заговорит откровеннее, покажет им, какую цель преследует. Тогда можно будет сделать ответный ход. И, поскольку они ничего не сказали, Андре-Луи с дружелюбной улыбкой продолжил свою речь. - Так вот, друзья мои, мною сейчас движут очень сходные намерения. Подобно вам, я заметил, что не все идет так хорошо, как следовало бы, как хотелось бы нам, тем, кто помогал делать эту революцию. Но мы, стоявшие у ее истоков, можем исправить положение, можем вывести страну из кризиса. Мы с гражданином де Бацем, моим компаньоном, сделали представителю Шабо определенное предложение. Как человек серьезный, он попросил время на размышление. Если он примет предложение, священное дело свободы непременно от этого выиграет. Гражданин Шабо питает к вам, друзья мои, самое глубокое уважение, коего вы без сомнения заслуживаете. Он вверяет себя вашему руководству, чему можно только от всего сердца порадоваться. Он отложил решение вопроса, который мы ему предложили, для того, чтобы посоветоваться с вами. Может быть, он уже обращался к вам по этому делу? Юний, достаточно проницательный, чтобы понять уже, куда клонит посетитель, испытал большое облегчение. Судя по зловещим намекам, можно было ожидать куда более худшего. - Пока нет. - Тогда я пришел вовремя. Вам известно о моих республиканских добродетелях, и, поскольку вы их разделяете, то несомненно дадите ему единственно верный совет - согласиться на сотрудничество с нами в том небольшом предприятии, которое мы с де Бацем имеем в виду. Андре-Луи закончил. Он откинулся в кресле и стал ждать ответа. Эмманюэль беспокойно заерзал в своем кресле и перевел взгляд с визитера на Юния, внешне сохранявшего на протяжении всей речи полное спокойствие. Теперь он наконец позволил себе заговорить. - Это будет зависеть от характера вашего предприятия, дорогой гражданин Моро. Наш долг перед... Андре-Луи, протестующе подняв руку, перебил его: - Мой дорогой Фрей! Неужели я могу предложить нечто такое, что вам пришлось бы отвергнуть? Разве можно вменять такое в вину мне, чей патриотизм, осмелюсь заметить, не уступает вашему? - Он не дал финансисту времени на ответ и тут же продолжил: - Мы с вами в одинаковом положении, нами движут одни и те же чувства, у нас общие идеалы, самые чистые и возвышенные. Вы должны, подобно мне, понимать, что, объединившись, мы можем оказать друг другу неоценимую помощь. - Андре-Луи на мгновение умолк и вкрадчиво добавил: - Это ведь про нас сказано: "вместе стоим - падаем порознь". Ловко завуалированная угроза не осталась незамеченной. Юний принужденно рассмеялся. - Истинно так, гражданин Моро, истинно так! Вы хотите дать мне понять, что сотрудничество с вами полезно, а противостояние опасно? Андре-Луи улыбнулся. - Случается, что я натягиваю струны в обоих направлениях. - Короче, вы мне угрожаете. - Угрожаю? Помилуйте, гражданин Фрей! Что за слова вы говорите! - Не лучше ли говорить откровенно? - сурово спросил Юний. Эмманюэль стушевался и окончательно превратился в робкого наблюдателя. - Именно это я и пытался. Есть люди, владеющие искусством быть откровенными, не применяя без необходимости резких выражений. - Вы оказались настоящим мастером в этом виде искусства, гражданин Моро. - И не только в этом, - серьезно заметил Андре-Луи. Он допил вино, стряхнул с косынки несколько крошек от печенья и встал. - Безмерно рад был встретить столь полное взаимо понимание. Гражданин Юний тоже встал, и брат последовал его примеру. - Вы не дали себе труда выслушать мой ответ, - сказал старший Фрей. - Ваш ответ? К чему это? Я не задавал вопросов, гражданин. Я всего лищь обрисовал положение вещей. - И вы даже не полюбопытствуете, как я стану действовать, учитывая это положение? - Целиком полагаюсь на ваши ум и благоразумие, - любезно ответил Андре-Луи и, пространно вырази удовольствие по поводу знакомства с двумя столь примерными патриотами, откланялся. - Что за наглый субъект, - сказал Юний Эмманюэлю, когда Моро ушел. - В наше время наглыми осмеливаются быть только те, кому не грозит опасность, - отозвался младший брат. - А те, кто в безопасности, сами всегда опасны. Полагаю, нам следует держаться с гражданином Моро поосторожнее. Что ты будешь делать, Юний? - В самом деле - что? - задумался старший Фрей. Глава XXIV. Гений д'Антрага Андре-Луи с легким сердцем продолжал готовить крушение видных республиканцев, которое должно было повлечь за собой крушение самой республики и реставрацию дома Бурбонов. Но от безоблачного настроения не осталось бы и следа, если бы он мог догадаться о томм, какие события происходили в Гамме. А они приближали крушение его собственных надежд. Как мы помним, граф Прованский пришел к убеждению, что его долг - нести утешение мадмуазель де Керкадью и сделать все возможное, чтобы она пережила утрату жениха, погибшего на службе его высочеству. Помним мы и о дальновидном бдительном д'Антраге, помогшем Мосье утвердиться в этом решении. Итак, Мосье посвятил себя исполнению благородного долга, причем усердие его возрастало обратно пропорционально необходимости. Первое потрясение Алины прошло, и сквозь оцепенение начало пробиваться осознание утраты. Мадмуазель де Керкадью взяла себя в руки и со всем мужеством, на которое была способна, вернулась к повседневным заботам. О незаживающей душевной ране говорила только печаль, лишь прибавлявшая очарования девице и все сильнее воспламенявшая тайные чувства регента. Его визиты в дом де Керкадью вскоре превратились в каждодневный обычай. Ежедневно его высочество бежал от трудов переписки ради удовольствия встречи с мадмуазель. Он все чаще перекладывал свои дела на д'Аварэ и д'Антрага и в конце концов оставил за собой единственную обязанность - арбитраж в постоянных разногласиях ближайших советников. В погожие дни жители Гамма частенько встречали дородного, величаво ступавшего регента Франции и хрупкую, золотоволосую мадмуазель де Керкадью, которые прогуливались вдвоем, словно какая-нибудь парочка бюргеров. По мере того как уверенность д'Антрага в благоприятном исходе возрастала, д'Аварэ все чаще одолевали дурные предчувствия. Тревожась за положение своей приятельницы, он забрасывал госпожу де Бальби отчаянными письмами. Но графиня, дитя удовольствий, под благовидным предлогом покинув скучный, унылый туринский двор, не собиралась менять веселую жизнь в Брюсселе на монашески суровое и скудное существование в Гамме. Кроме того, ее уверенность в себе не позволяла ей разделить тревогу д'Аварэ. Пусть Иосье отвлечется от тоскливой действительности, пусть насладится пресными прелестями племянницы сеньора де Гаврийяка. Госпожа де Бальби знает, как вернуть себе свою империю, когда жизнь подле регента потребует с ее стороны меньших жертв. В письмах она, понятно, выражалась не столь определенно, но д'Аварэ давно научился читать между строк, и скрытый смысл ее посланий был ему совершенно ясен. Молодой человек расстроился. Он не разделял мнения госпожи де Бальби о мадмуазель де Керкадью. Она определенно не казалась ему пресной, и он нисмало не сомневался, что Мосье такое определение и в голову бы не пришло. Раз уж Мосье обсуждает с маленькой племянницей сеньора де Гаврийяка государственные дела, значит, он настроен самым серьезным образом. Для д'Аварэ ничто не могло служить более точным показателем серьезности чувств. Возможно, тут граф немного ошибался. В данном случае обсуждение государственных дел было всего-навсего тонкой лестью, которую регент использовал в силу необычности задачи. Стандартная церемония ухаживания тут не годилась - она могла напугать такую невинную особу, как мадмуазель де Керкадью. События развивались в точном соответствии с пожеланиями д'Антрага, пока в Гамм не прибыл курьер Помелля, покинувший Париж всего несколько часов спустя после отъезда Ланжеака. Но прибыл он с опозданием на две недели - его задержало падение с лошади, вследствие которого гонец два дня провалялся без сознания. К счастью, это произошло уже после того, как бедняга пересек границу, и потому он он попал в лапы врагов, а почта осталась в неприконовенности. Курьерская почта доставила хитроуммному господину д'Антрагу несколько поистине черных минут. В письме от Помелля сообщалось о чудесном спасении Моро, которого они так уверенно объявили погибшим. Хуже того, в пакете имелось письмо к мадемуазель де Керкадью, написанное самим Моро. Д'Антраг позвонил слуге и вверил его заботам взмыленного, пыльного с дороги курьера. - Вы, должно быть, устали, сударь, - сказал он гонцу. - Отдыхайте. Вас проведут в вашу комнату наверху. Еду и все, что вам потребуется, пришлют. я вынужден просить вас, по соображениям государственных интересов, не покидать свою комнату и ни с кем не вступать в какие бы то ни было разговоры, пока я за вами не пришлю. Мосье в это время совершал одну из своих ежедневных прогулок с мадемуазель де Керкадью. Господин де Керкадью работал в шале, в соседней комнате. Д'Антраг сидел и хмуро рассматривал письмо от Моро, обнаруженное в пакете от парижского агента. Чертовски несвоевременное воскрешение. Д'Антраг повертел письмо в руках и изучил печать. Его так и подмывало сломать ее и посмотреть, о чем Моро пишет своей невесте, но он поборол искушение. Как бы он ни поступил - а проницательный граф уже начал подозревать, как будут развиваться события, - он должен сначала получить разрешение Мосье. А тем временем Мосье, не подозревавший, какой неприятный сюрприз ожидает его дома, дружески болтал с любезной его сердцу дамой. Мадмуазель де Керкадью из сострадания к несчастьям и одиночеству принца с готовностью давала ему возможность проводить время в своем обществе. - Вы непредставляете себе, дитя мое - говорил он грустным, нежным голосом, - какую силу и утешение черпаю я в наших беседах, как они помогают мне в трудную минуту. Последние три недели (после появления Ланжеака со страшным известием) Мосье высказывал эту мысль довольно часто и на разные лады. Они прогуливались берегом Липпе. Впервые был выбран тот самый путь, которым в феврале Алина шла с Андре-Луи. Тогда земля лежала, скованная морозом, все вокруг было бело. Сейчас глаз радовала сочная зелень, луга были усыпаны цветами. Обмелевшая узкая река, прохладная и прозрачная, текла в тени ив, потяжелевших от буйной листвы. Мадмуазель де Керкадью в темно-зеленом костюме с широкими лацканами и в черной шляпке, подчеркивавшей ее пугающую бледность, грациозно ступала рядом с медлительным грузным принцем. Он уступал ей в росте около дюйма. - Мне эти беседы тоже помогают, - сказала она задумчиво. Его высочество остановился и повернулся к спутнице, опершись на трость с золотым набалдашником. Они стояли на лугу у реки и были совершенно одни. Отсюда был виден тот самый перелаз, возле которого Алина и Андре-Луи отдыхали во время одной из последних своих прогулок. Высоко над головой заливался невидимый жаворонок. - Ах, в это трудно поверить, мое дорогое дитя! Она грустно улыбнулась, поглядев на его внезапно ставшее серьезным багрово-красное лицо. - Трудно поверить? Но почему? Слушая о ваших заботах, монсеньор, я отвлекаюсь от своих собственных. - Вы непредставляете себе, какую радость доставляют мне ваши слова. Они дарят мне ощущение, что я не совсем бесполезен в этом мире, где сегодня, кажется, нет места таким, как я, и где я почти никому не нужен. - Вы преувеличиваете, монсеньор... из всегдашней ко мне любезности. - Из любезности? Как неверно это слово передает мои чувства к вам, Алина. Я постоянно пытаюсь придумать, чем бы услужить вам. Вот почему ваши слова принесли мне невыразимое удовольствие. Если бы только мне было дано развеять вашу печать, я стал бы самым счастливым человеком на свете. - Вы заслуживаете этого, монсеньор, ибо вы самый благородный человек, которого я знаю. - Ее нежные глаза смотрели на принца почти с удивлением. Он несколько смутился под этим ясным пристальным взглядом. Румянец на его щеках сделался гуще. - А я не заслуживаю вашей милости. - Вы заслуживаете гораздо большего, Алина. - Пухлыми белыми пальцами он крепко сжал ее локоть. - Разве есть что-то, чего вы не могли бы потребовать от меня? От моей любви к вам. Внимательно наблюдая за нею большими глазами, которые только и привлекали внимание на неказистом лице регента, он прочел в ее встревоженном взгляде, что несколько поспешил с признанием. Изысканный плод еще не дозрел, невзирая на весь скрытый пыл его настойчивого ухаживания. Девушка робка, словно газель, а он неуклюжим движением отпугнул ее. Принц понял, что необходимо немедленно вернуть ее доверие. Мягко, но решительно она высвободила локоть, что отнюдь не облегчало графу Прованскому отстпления. Но отступить он должен, причем достойно, по возможности сохранив боевые порядки. Он проникновенно посмотрел ей в глаза и очень ласково улыбнулся. - Вы, может быть, заподозрили, будто мои слова - пустое упражнение в галантности. Дорогая моя! Я по-настоящему привязан к вам самыми крепкими, самыми прочными узами. Такую же искреннюю привязанность я питал к вашему дяде Этьену, память о котором останется со мной навсегда. Заявление это, разумеется, придавало совсем иной смысл последнему признанию, и Алина даже чуточку устыдилась возникшего у нее подозрения. Поэтому в ответ на любезность Мосье она вдруг мучительно покраснела и не сразу нашлась с ответом. - Монсеньор, вы оказываете мне великую честь, слишком великую. - Это невозможно. Я всего лишь принц по рождению, вы же - королева от природы. Благородство вашей души выше благородства, даваемого человеку любым титулом. - Монсеньор, вы меня смущаете. - Не я - ваша скромность. Вы не способны оценить себя по достоинству. Это случается с такими редкими натурами, как вы. И это единственный недостаток, который лишь подчеркивает их многочисленные достоинства. Алина продолжала оказывать слабое сопротивление неудержному потоку лести. - О нет, монсеньор, это ваше собственное благородство заставляет вас приписывать его другим. А во мне нет ничего особенного. - Вы не должны принижать себя. Со мной это бесполезно. У меня слишком много доказательств вашей доброты. Только святая могла бы так сострадать моему одиночеству, так щедро дарить свое время и душевное тепло, чтобы скрасить его. - О, не надо так говорить, монсеноьор! - Разве это неправда? Разве я не одинок? Одинок и несчастен, прозябаю в нищите, в убожестве, без семьи, почти без друзей. - Эти слова тут же пробудили сочувствие Алины, нежное сердце которой всегда откликалось на чужую беду. - В такие времена мы и познаем истинную цену дружбе. Я могу перечесть своих друзей по пальцам одной руки. Я живу здесь на скудное подаяние, принц и нищий в одном лице, оставленный всеми, за исключением горстки верных. Чем, кроме любви, могу я отплатить за бескорыстную преданность, при одной мысли о которой на глаза у меня наворачиваются слезы? Они снова двинулись в путь и медленно побрели по берегу реки. Алину глубоко растрогали горестные жалобы его высочества. Кроме того, ей льстило, что он выбрал ее объектом своего высокого доверия и с такой искренностью поведал ей свои тайные и невеселые мысли. Девушка сознавала, что эти откровения все крепче привязывают их друг к другу. Мосье, который именно к этому и стремился, стал развивать благодатную тему, чтобы еще больше углубить эту близость. - Положение принца никогда не бывает завидным, даже в самые счастливые времена. Ему угождают, но не ради его самого, а ради милостей, которыми он может осыпать. Ему всегда угрожает опасность ошибочно принять низкопоклонство за любовь. И, если приходит время, когда принцу остается расчитывать только на себя, на личные достоинства, не приукрашенные больше блеском титула, горечь - обычный его удел. Сколько людей из тех, кому я доверял, чью привязанность считал самой искренней, осталось со мной теперь? Где та, которой я верил больше, нежели самому себе, та, что по моему глубокому убеждению, должна была остаться со мной даже тогда, когда все остальные покинут меня? Где она теперь? На поверку ее любовь оказалась недостаточно сильна, чтобы встретить лицом к лицу нищету. Алина догадалась, что Мосье намекает на госпожу де Бальби, и горечь его слов разжалобила ее еще сильней. - Но не может ли быть, монсеньор, что друзья, зная о ваших стесненных обстоятельствах, бояться злоупотребить вашей щедростью? - Как вы милосердны! Все ваши слова выдают несравненную красоту вашей души. Именно такими мыслями я пытался себя утешить, польстить своему тщеславию. Но все свидетельствует о том, что я заблуждался. - Принц тяжко вздохнул и печально улыбнулся. - И все-таки у меня остались еще утешения. Ваша дружба, моя дорогая Алина, величайшее из них. Надеюсь, мне не суждено потерять ее вместе со всем остальным. Ее глаза затуманились. - Если вы цените мою бедную дружбу, монсеньор, можете не сомневаться - она навсегда останется с вами. - Моя дорогая! - Мосье остановился, взял ее руку и бережно поднес к губам. Таким образом его высочество достойно отступил с позиций, которые он преждевременно попытался захватить. Теперь он снова стоял на прочной почве дружбы, и опыт подсказывал ему, что благоприятная возможность для новой атаки должна подвернуться не в таком уж отдаленном будущем. А тем временем можно воспользоваться сочувствием девушки, чтобы подорвать ее оборону. НО в шале Мосье поджидал д'Антраг, сообщивший ему о другом препятствии, препятствии, которое принц считал окончательно устраненным. - Он жив! - Вскричал Мосье в отчаяньи, и этим восклицанием полностью выдал себя проницательному министру. - И не только жив, но и благополучно продолжает действовать. - Боже мой! - Регент рухнул на стул и обхватил голову руками. В комнате повисло тяжелое молчание. - У меня тут его письмо к мадемуазель де Керкадью, - вкрадчиво сообщил ему д'Антраг. Мосье ничего не ответил. Он по-прежнему сидел в прострации, как человек, которого огрели по голове. Д'Антраг молча наблюдал за хозяином и ждал. В уголках его плотно сжатых губ притаилась улыбка. - Ваше высочество желает, чтобы его вручили? - Спросил он после паузы. Что-то в его тоне заставило регента поднять голову и пристально посмотреть на своего помощника. Круглое лицо принца выглядело изумленным, почти испуганным. - Чтобы его вручили? - переспросил он хрипло. - Но как же иначе, д'Антраг? Как иначе? Д'Антраг выдохнул, шумно и протяжно. - Я тут поразмыслил, монсеньор... - И что же? Д'Антраг зажал письмо между указательными пальцами и несколько раз крутанул его в воздухе. - Вручение этого письма адресату представляется мне утонченной жестокостью, монсеньор. - Тут он сделал паузу, а затем, отвечая на безмолвный вопрос, застывший в выпученных глазах Мосье, продолжал: - Этот безрассудный молодой человек вместе с фанфороном де Бацем продолжают подрывную работу в Париже, самым вероятным итогом которой будет гильотина для них обоих. - И что дальше? Что у вас на уме? Д'Антраг приподнял бровь, словно выражая недоумение по поводу медлительности, с которой работали мозги его господина. - Эта благородная молодая дама уже пережила свою утрату. Она вынесла настоящую муку и сейчас постепенно приходит в себя. Время начало залечивать ее раны. Неужели стоит обрекать ее на новую пытку? Ведь ошибочные сведения этого идиота Ланжеака в любой момент могут обернуться сущей правдой. Мосье задумался. Казалось, его дыхание стало слегка затрудненным. - Понимаю, - сказал он. - Да. Но что, если Моро в конце концов все-таки выживет, несмотря на все опасности, с которыми столкнется? - Это настолько маловероятно, что не стоит задумываться над такой возможностью всерьез. В тот раз его спасло чудо. Такие чудеса не повторяются. А даже если это и произойдет... - он, якобы в задумчивости, оборвал фразу. - Да, да, - затеребил его регент. - Что тогда? Что тогда? Именно это меня волнует больше всего. - Даже тогда ничего плохого не произойдет. А некоторая польза, возможно, будет. Всем ясно, что этот мезальянс ничего хорошего мадемуазель де Керкадью не принесет. Она заслуживает лучшей участи, нежели брак с простолюдином, с неизвестно чьим бастардом. Если она, убежденная в смерти парня, выкинет его из головы, и до его возвращения - крайне маловероятного - обратит свою любовь на кого-нибудь более достойного, разве это не благо? Регент по-прежнему ошеломленно взирал на собственного министра. - А письмо? Д'Антраг пожал плечами. - Нужно ли кому-нибудь знать, что оно прибыло? Оно попало сюда чудом. Курьер, который его вез три недели провалялся без сознания. Он мог с тем же успехом разбиться насмерть. - Но, Бог мой! Я же знаю о его существовании! - Станет ли ваше высочество винить себя за молчание, которое может принести столько добра, тогда как слова, вероятно, послужат причиной сильнейших страданий дамы, ничем их не засужившей? Принц, терзаемый противоречивыми чувствами, снова зарылся лицом в ладони. После очень долгого молчания он заговорил, не поднимая головы. - Я не отдаю вам никаких приказов, д'Антраг. Я больше ничего не желаю об этом знать. Вы будете действовать целиком по своему усмотрению. Вы меня поняли? На губах господина д'Антрага появился призрак улыбки. Он отвесил поклон сгорбившемуся, избегающему его взгляда принцу. - Вполне, монсеньор, - ответствовал он. Глава XXV. Запрет Жизнь в Париже становилась неуютной. Результаты утопических идей правительства начали сказываться на положении населения. По словам Сен-Жюста, "нищета породила революцию, нищета же может ее и погубить". Непосредственная причина бедствия, если цитировать того же глашатая Робеспьера, заключалась в том, что "массы, которые до недавнего времени жили на излишки роскоши и за счет пороков другого класса" остались без средств к существованию. Если говорить на менее революционном языке, это означает, что огромное множество людей, которые раньше работали на обеспеченное дворянство, теперь, по милостивым законам равенства, остались без работы и столкнулись с настоящей нуждой. И беда состояла не только в том, что несчастным не на что было купить себе еду. Гораздо хуже было другое - сама покупка еды становилась все более трудным делом. Крестьяне все с большей неохотой везли на рынок свою продукцию, чтобы обменять ее на бумажные деньги, которые неудержимо падали в цене. Обесценивание денег отчасти явилось результатом выпуска чрезмерно большого количества ассигнаций, наводнивших страну. Конвент обвинил в избытке денег фальшивомонетчиков, работающих на агентов иностранных держав, которые пытались всеми средствами столкнуть Нацию в пропасть банкротства. Конечно, это было сильным преувеличением, но доля правды в таких утверждениях имелась. Мы знаем о работе печатного пресса в Шаронне и о безрассудной расточительности, с которой де Бац пускал в обращение превосходные бумажные купюры, изготовленные благодаря несравненному мастерству Бальтазара Русселя. Де Бац преследовал сразу две цели. Во-первых, он черпал из этого неистощимого источника средства на подкуп тех членов Конвента, которых считал созревшими для подобных сделок. Во-вторых, он увеличивал поток фальшивок, что серьезно беспокоило Конвент и подтачивало умирающую экономику республики. Пытаясь найти выход из тупика, Сен-Жюст выступил с безумным предложением - сделать средством денежного обращения зерно. Таким образом он собирался втянуть в обмен крестьян. Но крестьянские хозяйства по самому характеру своего производства были самодостаточны, поэтому план, не имеющий других практических достоинств, сулил мало надежды на успех и был отвергнут. Мастерские и мануфактуры чахли. Воинская повинность поглотила более семисот пятидесяти тысяч человек, составивших четырнадцать армий. Но несмотря на такой отток людей из сферы производства, найти работу было невозможно. Кожевенные мастерские бездействовали, железа и шерсти не хватало почти так же, как и хлеба. Того немногого, что производилось, едва хватало для внутреннего потребления, на экспорт ничего не оставалось, и положение Франции на международном рынке неуклонно ухудшалось. В первые дни июля 1793 года по старому стилю и