иями о причинах и следствиях, размышлениями о прошлом и будущем, о происхождении и назначении, и все это не проверишь человеческим опытом. Жизнь - напротив - основывается на чувственном восприятии, ее интересует только настоящее, она не туманна; определенная и реальная, она непрерывно утверждает себя. Жизнь хватается за соломинку ради самосохранения. Дон Педро наклонился и на сей раз, подавив в душе сомнения, пристегнул рапиру мертвеца к своему поясу. Но беспокоясь о будущем, он этим не ограничился. Его команда получила деньги еще до выхода из Тагуса и - увы! - не успела их потратить. Остерегаясь пропажи, каждый носил мешочек с дукатами на поясе. Дон Педро, подчиняясь здравому смыслу, преодолел естественное отвращение к мародерству, и через некоторое время в его промокшем камзоле лежал тяжелый кошелек. К этому времени солнце уже стояло высоко в голубом небе, и последние тучи рассеивались. Солнечный свет и движение разогнали кровь, и лихорадочный озноб, мучивший дона Педро, прекратился, но зато появились голод, жажда и ощущение горечи во рту. Он стоял, всматриваясь в морскую даль, и размышлял. Над залитой солнцем гладью моря носились чайки; порой, подлетая совсем близко к берегу, они пронзительно кричали. Куда направить путь? Есть ли надежда, что в этом далеком краю найдутся сострадательные люди, готовые помочь побежденному врагу в беде? Дон Педро сомневался. Но если самому в этом не удостовериться, значит, все прежние усилия напрасны, и его ждет медленная мучительная смерть. В конце концов, это самое худшее, что ждет его повсюду, - смерть, а накликать несчастье ни к чему. Надо надеяться на лучшее. Вот так инстинкт жизни поколебал философское умонастроение дона Педро и зажег в его душе искорку надежды. Он прошелся берегом Корнуолла, высматривая расщелину в отвесной скале, тропинку, по которой он мог бы подняться к зеленым вершинам, где, несомненно, отыщет человеческое жилье. Дон Педро поднялся по уступу темного зубчатого утеса, нисходившего к песчаному берегу и хоронившемуся в море. Вероятно, он тянулся далеко под водой. О такой коварный подводный риф и разбился его галеон. Вдруг взор его различил далеко в скалах неглубокую расщелину, по которой к морю сбегал бурливый ручеек. Это было благословенное зрелище, журчанье ручейка звучало для дона Педро гимном спасения. Он подошел к его устью над берегом, растянулся на песчанике, поросшем редкой мокрой травой, и, благодарно наклонив к воде голову, пил воду, как животные на водопое. Не андалузское вино, ни сок мускатного винограда не были так сладки, как глоток воды из искрящегося на солнце корнуолльского ручейка. Дон Педро с жадностью прильнул к воде, утоляя жажду, избавляясь от горечи во рту. Потом он смыл соль с лица и с волнистых черных волос, сбегавших на прекрасный лоб. Освежившись, он приободрился и откинул прочь свои мрачные размышления. Он был жив, полон сил, в расцвете лет. Теперь дон Педро осознал свою неправоту - он проявил нечестивость и неблагодарность Творцу, завидуя бедным погибшим товарищам. Каясь, дон Педро упал на колени и сделал то, что подобало сделать благочестивому испанскому гранду значительно раньше, - возблагодарил Господа, что чудом остался в живых. Помолившись, он повернулся спиной к морю и пошел по отлогому склону вверх. В лощине был густой лес, но дон Педро обнаружил тропинку вдоль ручья, который то ниспадал небольшим водопадом, то разливался глубокой заводью, где плескалась золотая форель, спугнутая его тенью. Порой его царапали высокие кусты ежевики, тем самым привлекая внимание к своим плодам. Дон Педро с благодарностью принял этот дар и заморил червячка. Пища, конечно, была скудная: ягоды маленькие, не очень зрелые. Но дон Педро сейчас был не очень разборчив. Невзгоды приучат нас ценить и малое. Дон Педро с наслаждением ел лесные ягоды, но вдруг его насторожил треск сучьев в чаще. Он замер и стоял неподвижно, как приютившие его деревья, остерегаясь обнаружить свое присутствие. Напрягая слух, он ловил звуки. Кто-то бежал по лесу. Дон Педро не испугался, его нелегко было испугать. Но он был начеку: скорей всего, к нему приближался враг. Враг объявился внезапно и оказался вовсе не тем, кого ждал дон Педро. Из ольховника по ту сторону ручья выскочила рыжевато-коричневая гончая и, оскалившись, зарычала. С минуту она стояла на месте и яростно лаяла на чужака в черном. Потом принялась бегать туда и сюда, выискивая переправу, и наконец, изловчившись, одним махом одолела ручей. Дон Педро тут же взобрался на огромный валун, лежавший неподалеку, и выхватил рапиру. Проклятая собака получит свое. Гончая прыгнула и готова была броситься на него, но ее остановил властный голос: - Лежать, Брут, лежать! Ко мне, а ну, ко мне! Гончая в растерянности топталась на месте: охотничий инстинкт в ней боролся с послушанием. Но когда последовала повторная команда и из-за деревьев показалась хозяйка, собака, гавкнув напоследок от досады и злости, снова перемахнула через ручей. ГЛАВА VI КАПИТУЛЯЦИЯ Дон Педро, величаво стоявший с мечом в руке на валуне, словно на пьедестале, низко поклонился, уповая на то, что не выглядит смешным. Дама по ту сторону ручья, которую он приветствовал, должна была по закону взаимного притяжения противоположностей сразу очаровать сына Испании. У нее был нежный яблоневого цвета румянец, темно-золотые, как спелые колосья, волосы, уложенные с божественной простотой, вопреки чудовищному жеманству, возведенному в моду Елизаветой. Синие глаза, широко раскрытые от изумления, были воплощением чистоты и наивности. Он с удовольствием отметил высокий рост и пленительную соразмерность, присущую лишь расцветающей женственности. Судя по наряду, она принадлежала к благородному сословию. Суживающийся корсет, нелепые фижмы, хоть и не столь смехотворные, как предписывала мода, не оставляли сомнений: перед ним отнюдь не простодушная Диана. Не только платье, но и сама манера поведения, то, как уверенно она держалась перед благородным, хоть помятый мокрый камзол и придавал ему несколько эксцентричный вид, незнакомцем, подтверждало догадку: это знатная дама. - Сэр, вы намеревались убить мою собаку? Дон Педро де Мендоса и Луна не напрасно пробыл три года при испанском посольстве в Лондоне, где постоянно бывал при дворе. Он говорил по-английски лучше, чем многие англичане, и лишь некоторое растягивание гласных выдавало в нем иностранца. - Мадам, льщу себя надеждой, что вы не сочтете меня недостаточно галантным лишь потому, что не жажду достаться на обед вашей собаке? - спокойно ответил он. Легкий акцент и юмор, заключенный в ответе, удивили ее еще больше. - Боже правый! - воскликнула она. - Навряд ли вы выросли здесь, как гриб, за ночь! Откуда вы, сэр? - О, откуда! - Он пожал плечами и грустная улыбка оживила его печальные глаза. - Одним словом не скажешь. Дон Педро спрыгнул с камня и в три прыжка - с валуна на валун - пересек ручей. Лежавшая у ног хозяйки собака приподнялась и зарычала на него, но леди приказала ей лечь и в назидание хлестнула ореховым прутиком. Дону Педро все же предстояло объяснить, кто он такой. - Перед вами жалкая жертва кораблекрушения. Испанский галеон разбился о риф ночью в бурю, и меня выбросило на берег. Только я и уцелел. Он увидел, как внезапно потемнело ее милое лицо; если в нем и отразился страх, то неприятия было значительно больше. - Испанец! - воскликнула она тоном, каким говорят о чем-то злом и отвратительном. Он, понурив голову, с мольбой протянул к ней руки. - Убитый горем. - Он тяжело вздохнул. Дон Педро тотчас отметил перемену в ее лице: женская жалость преодолела расовые предрассудки. Она всмотрелась в него внимательнее. Мокрая одежда и растрепанные волосы были красноречивее слов. Она ярко представила себе картину кораблекрушения, гибели людей и ужаснулась. Дон Педро прочел на ее лице эту вспышку сочувствия - он очень тонко разбирался в людях - и тут же обратил ее себе на пользу. - Мое имя, - сказал он, не скрывая гордости, - дон Педро де Мендоса и Луна. Я граф Маркос, испанский гранд и ваш пленник, - с этими словами дон Педро опустился на колени и протянул ей эфес рапиры, которую все еще держал в руке. Она невольно отпрянула, потрясенная таким оборотом дела. - Мой пленник? - она недоуменно свела брови. - О, нет, право же, нет. - Если вам угодно, - настойчиво повторил дон Педро. - Мне никогда не вменяли в вину и, надеюсь, не вменят, недостаток храбрости. Но теперь, став жертвой кораблекрушения, один во враждебной стране, я никоим образом не намерен сопротивляться пленению. Я, как гарнизон, вынужденный сдаться, ставящий при капитуляции одно-единственное условие: сохранение чести и достоинства. Там, на берегу, у меня был выбор. Я мог броситься в море, отвергшее меня, и утонуть. Но я, как вы могли заметить, еще молод, к тому же самоубийство карается вечным проклятием. Я предпочел другое - пойти к людям, разыскать человека благородного происхождения и сдаться в плен, вручив ему свой меч. Здесь, у ваших ног, леди, я начал и закончил свой поиск, - и он протянул ей рапиру, которую на сей раз держал плашмя. - Но я не мужчина, сэр, - молвила она в явном замешательстве. - Так пусть же все мужчины вместе со мной возблагодарят за это Бога! - воскликнул дон Педро и добавил уже серьезнее. - Во все времена не считалось зазорным, если доблесть сдавалась на милость красоте. За свою доблесть я ручаюсь, а вы мне поверьте, пока не предоставится случай ее проверить, и, надеюсь, эта проверка позволит мне сослужить вам службу. А все остальное скажет ваше зеркало и глаза любого мужчины. Что касается благородного происхождения, то его сразу не признает лишь слепой или шут. То, что эта ситуация возбуждает любопытство дамы и льстит ее самолюбию, не вызывало у дона Педро ни малейшего сомнения. Она столь романтична, что ни одна женщина, имеющая сердце и воображение, не устоит перед соблазном. Незнакомку смутила необычность самого происшествия и предложение испанского джентльмена. - Но я никогда не слышала ничего подобного. Как я могу взять вас в плен? - Приняв мой меч, мадам. - Как же я удержу вас в плену? - Как? - Он улыбнулся. - Пленника, который жаждет плена, удержать легко. Неужели ваш пленник может желать свободы? Он посмотрел на нее с пылкостью, способной изгнать последние сомнения. Она, как и следовало ожидать, покраснела под его взглядом: дон Педро не давал ей опомниться. - Я сдаюсь в плен, - сказал он. - Вы вправе потребовать за меня выкуп. Назначайте любой, какой пожелаете. Пока его не пришлют из Испании, я ваш пленник. Дон Педро видел, что она все еще сильно колеблется. Возможно, его импульсивная пылкость, поспешность только усилили ее сомнения. И тогда он решил прибегнуть к обезоруживающей искренности, твердо уверенный в том, что подробный рассказ о его бедствиях найдет отклик в ее душе, и тогда ему удастся ее уговорить. Дон Педро подчеркнул, что рассчитывал на милосердие, что лишь надежда на ее доброту и сострадание побудили его избрать путь, который она сочла необычным, и это соответствует истине. - Подумайте! - заклинал он ее. - Если я попаду к кому-нибудь другому, мне, возможно, придется худо. Я вовсе не оскорбляю ваших соотечественников, отказывая им в благородстве, которое, по законам рыцарства, мы должны проявлять к несчастному, беспомощному врагу. Но люди - рабы своих страстей, а чувства, которые англичане испытывают сейчас к испанцам... - он сделал паузу, пожал плечами, - впрочем, это вам известно. Может, статься, первый встреченный мной англичанин отбросит представления о том, как подобает поступать, и позовет на помощь других, чтобы прикончить меня. - Вы полагаете, без других не обойтись? - парировала она, задетая тонким намеком на то, что одному англичанину не устоять против испанца. - Да, полагаю, леди, - не колеблясь ответил дон Педро, прекрасно знавший женщин, и добавил не без самоуничижения. - Если вы отказываете мне в смелости, я разрешу ваши сомнения делом. Он знал, что доказательств не потребуется, что некоторый вызов, прозвучавший в его ответе, произвел на нее должное впечатление, и он в ее глазах - человек, сохранивший достоинство в беде, готовый принять участие только в определенных, не оскорбляющих его честь пределах. Если раньше он недвусмысленно просил ее о сострадании, теперь он столь же ясно заявлял о том, что примет его лишь в том случае, если не пострадает его чувство уважения в себе. Она же поняла, что если она согласится на его странное предложение и примет его в качестве пленника, ей придется его защищать. И это будет достойно ее, ибо, хоть перед ней и испанец, он человек и джентльмен. Она была совершенно уверена в том, что справится со своей обязанностью и отстоит своего пленника от любого агрессора. Он правильно оценил ее благородство и смелость. Во всем Корнуолле нет никого, кто мог бы противостоять ей, вздумай она проявить свою волю. Женское начало и склонность к романтике взяли верх. Она приняла капитуляцию и проявила великодушие, столь свойственное, по ее убеждению, английскому рыцарству. - Будь по-вашему, сэр, - сказала она наконец. - Дайте мне обещание, что не предпримете попытку убежать, и я позволю вам сохранить оружие. Дон Педро, все еще стоявший на коленях с протянутой рапирой, склонил голову и торжественно произнес клятву: - Перед лицом Господа и Пресвятой Девы клянусь честью и верой, что останусь вашим пленником и не буду стремиться к побегу, пока вы сами не вернете мне свободу, от которой сейчас отказываюсь. С этими словами дон Педро поднялся и вложил рапиру в ножны. - Не сочтите за наглость, мадам, могу я узнать имя той, у кого я отныне в плену? Она улыбнулась, в душе у нее оставалось чувство неловкости за эту странную сделку. - Я леди Маргарет Тревеньон. - Тревеньон? - повторил он, проявляя неожиданный интерес. - Стало быть, вы из семьи герцога Гарта. Леди Маргарет, естественно, удивилась, что испанец так хорошо осведомлен в английских родословных. - Он мой отец, сэр, - ответила она и в свою очередь пожелала удовлетворить свое любопытство. - А что вам известно о герцоге Гарте? - Мне? Увы, ничего, и это мое упущение. Война, к счастью, поможет мне его восполнить. Но я слышал о герцоге Гарте от своего отца, о том, как он чуть не лишился жизни из-за вашей нынешней королевы в царствование Мария Тюдор. Мой отец был в свите короля Филиппа, когда он был мужем королевы Англии. Полагаю, он хорошо знал вашего отца. Если угодно, это устанавливает между нами странную связь. Но связь была отнюдь не странная, как полагал дон Педро или как могло показаться на первый взгляд. Отец дона Педро был одним из бесчисленных знатных испанцев, находившихся при дворе королевы Марин Тюдор в то время, когда адмирал Сеймор и его друзья приобретали все больший вес в глазах общественности, и король Филипп и его окружение опасались, что их деятельность - угроза положению испанцев в Англии. - Памятуя о собственных невзгодах и риске, которому подвергалась его собственная жизнь, милорд Гарт, надеюсь, проявит сочувствие к несчастью другого, - сказал дон Педро и, спохватившись, не требует ли он слишком многого, прибег к юмору. - И самая главная из этих невзгод, смертельная угроза для меня - голод. - Следуйте за мной, сэр. - Маргарет улыбнулась. - Посмотрим, можно ли помочь этому горю и облегчить ваше положение. - Облегчить мое положение? Valga me Dios!* В этом, право же, нет нужды. ______________ * Боже мой! (исп.) - Следуйте за мной! - приказала она и повернулась, а гончая прыжками понеслась вперед. Дон Педро покорно, как и подобает пленнику, пошел за ней, от всей души вознося хвалу Всевышнему за свое чудесное избавление. ГЛАВА VII ПЛЕННИК МАРГАРЕТ Они поднимались по извилистой тропинке, испещренной солнечными бликами; лучи солнца пробивались сквозь ветви, еще мокрые после ночной бури. Впереди леди с собакой, за ней - дон Педро, отчасти потому, что к этому его обязывало нынешнее положение, отчасти потому, что они не могли идти рядом по узкой тропинке. Приближаясь к вершине холма, где заросли кончались, они услышали доносившуюся сверху веселую песню. Слова песни, которую пел сильный мужской голос, трудно было разобрать, что, впрочем, не имело значения. Суть ее сводилась к тому, что жизнь моряка - веселая, переменчивая, бродячая. Дон Педро засмеялся: его воспоминания о жизни на море включали все, что угодно, только не веселье. Услышав его смех, Маргарет замедлила шаг, глянула на него через плечо, и на губах ее мелькнуло подобие улыбки. Кто-нибудь другой, не обладавший сатанинской проницательностью дона Педро, решил бы, что она улыбнулась сочувственно, оценив его чувство юмора. Дон Педро же уловил в улыбке нечто иное, таинственное, пока непостижимое для него. Тайна раскрылась, когда они увидели певца, миновав наконец мокрые заросли и оказавшись на открытой вершине холма, поросшей вереском. В лучах утреннего солнца он переливался золотом и пурпуром. Дон Педро увидел высокого юношу с беззаботным выражением лица. Он приветствовал появление Маргарет радостным криком, его смеющиеся глаза засветились от радости. Длинноногий, в высоких сапогах из недубленой кожи, он слегка раскачивался при ходьбе, и по этой нарочито-тяжелой матросской походке каждый встречный должен был с первого взгляда распознать в нем старого морского волка, каковым он себя и почитал. Каштановые волосы, развевавшиеся на ветру, местами выцвели под тем же солнцем, что так красиво позолотило его кожу, придав молодому лицу свежесть и очарование. Он держал за плечом охотничье ружье. Пес радостно кинулся к парню и на миг преградил ему путь, и Маргарет удивленно спросила, почему он поднялся в такую рань. Он быстро объяснил. В Труро - ярмарка, там выступают актеры, которые, как говорят, однажды давали представление в Лондоне перед самой королевой. Вот он и выехал пораньше, чтобы сопровождать ее на представление, если ей будет угодно. А пьесу дают после обеда во дворе харчевни "Герб Тревеньона". Узнав, что Маргарет ушла на прогулку, он спешился и пошел ей навстречу. Не желая терять времени попусту, попросил у Мэтью ружье, чтоб подстрелить зайца или тетерку на обед его светлости. Сообщив ей все это скороговоркой, он вдруг спросил, кто ее спутник. Маргарет могла по-разному представить своего пленника. Из всех способов она лукаво выбрала самый маловразумительный и в то же время интригующий: - Джервас, это дон Педро де Мендоса и Луна, граф Маркос. У молодого моряка округлились от удивления глаза. - Испанец! - воскликнул он таким тоном, словно хотел сказать: "Дьявол!" и почти инстинктивно скинул с плеча ружье, будто готовился к бою. - Испанец! - повторил он. Дон Педро улыбнулся, придав лицу подобающее обстановке выражение усталости и грусти. - Насквозь промокший, сэр, - сказал он на своем безупречном английском. Но сэр Джервас едва взглянул на него и перевел взгляд на Маргарет. - Скажите, ради бога, откуда взялся испанец? - Море, отвергнув меня, милостиво бросило к ногам ее светлости, - ответил вместо нее дон Педро. Джервас с первого взгляда невзлюбил его и отнюдь не потому, что дон Педро был испанцем. Возможно, дон Педро намеренно вызвал его антипатию - слишком они были несхожи - и внешне, и складом ума: в каких бы обстоятельствах они ни повстречались, между ними никогда бы не возникла привязанность. Дон Педро был непревзойденным мастером уязвить человека в самую душу - и тоном, и взглядом, и его искусство вызывало тем большую досаду, что сочеталось с изысканной вежливостью, не дававшей основания выразить недовольство. - Хотите сказать, что потерпели крушение? - с откровенной враждебностью спросил Джервас. Тонкое лицо дона Педро снова осветила слабая грустная улыбка. - Надеюсь, я выразил ту же мысль более галантно. В этом единственная разница. Молодой человек подошел поближе. - Какая удача, что я вас встретил, - сказал он просто. Дон Педро поклонился. - Вы очень любезны, я ваш должник. - Любезен? - Джервас хмыкнул. - Боюсь, вы заблуждаетесь, - и, исключая дальнейшее напоминание, добавил коротко. - Я не доверяю ни одному испанцу. - А какой испанец просит вас о доверия? - недоуменно спросил дон Педро. Джервас пропустил его слова мимо ушей и перешел к делу. - Начнем с того, что разоружим его, - обратился он к Маргарет. - А ну, сэр Испанец, сдавайте оружие. Но тут наконец вмешалась леди. - Идите своей дорогой, Джервас, - сказала она, - и занимайтесь своими делами. А это вас не касается. Джервас на мгновение опешил. - Почему? - Он пожал плечами и усмехнулся. - Нет, это дело имеет ко мне прямое отношение. Это мужское дело. Ваше оружие, сэр. Дон Педро снова улыбнулся своей привычной печальной улыбкой. - Вы опоздали на полчаса, сэр. Я уже сдал свое оружие. Вернее, я сохранил его, дав клятву человеку, взявшему меня в плен. Я пленник леди Маргарет Тревеньон. Сэр Джервас сначала застыл от изумления, потом расхохотался. В его смехе прозвучало неприкрытое пренебрежение, которое рассердило ее светлость. Она вспыхнула, и это должно было послужить предупреждением молодому человеку. - Чистое безумие! - воскликнул Джервас. - Когда это женщина брала мужчину в плен? - Вы только что слышали об этом, сэр, - напомнил ему дон Педро. - Вы молоды, Джервас, - презрительно сказала Маргарет. - Весь мир открыт вам, чтобы вы набирались ума. Идите за мной, дон Педро. - Молод! - с негодованием выкрикнул Джервас. - О, да, - подтвердила она, - и все ваши ошибки происходят от бессердечия. Впрочем, вы меня задерживаете. - Видит Бог, я это делаю намеренно. - Рассерженный Джервас решительно преградил им путь. Дон Педро мог предложить Маргарет свою помощь. Но он не торопился. Он углядел нечто знакомое в поведении графини и сэра Джерваса. Его собственное положение было чрезвычайно опасным. Он должен был соблюдать осторожность, чтоб не нарушить ненадежное равновесие. Поэтому он оставался в стороне от спора, предметом которого был он сам. Тем временем сэр Джервас, заметив гнев в глазах Маргарет, подавил свой собственный. Он понял свою ошибку, не понял лишь, что негодование Маргарет вызвано его плохим поведением. - Маргарет, это дело... - Я сказала, что вы меня задерживаете, - прервала она его мольбу. Маргарет держалась очень высокомерно и властно. Возможно, в ней возобладало упрямство, унаследованное от своенравной матери. - Маргарет! - Голос Джерваса дрожал от волнения, ясные глаза, чью голубизну подчеркивал загар, были полны тревоги. - Мое единственное желание - служить вам... - Никакой службы мне не требуется, а уж столь назойливо предлагаемой - тем более. - Идемте, дон Педро! - в третий раз приказала она. Сэр Джервас на сей раз отступил: он был очень обижен и не хотел продолжать разговор. Но когда она уходила и дон Педро послушно двинулся за ней, Джервас, больше не скрывая своих чувств, бросил на него ненавидящий взгляд. Испанец ответил на него поклоном, в котором усматривалась почтительность и ничего больше. Сэр Джервас угрюмо смотрел им вслед; дивное сентябрьское утро померкло, исчезла из души радость предвкушаемой встречи с Маргарет. Он счел себя ужасно оскорбленным - и не без оснований. Вот уже неделю он большую часть дня проводил с ней - либо в ее поместье, либо на прогулках - пеших и верховых. Между ними установились близкие теплые отношения, и Джервас был уверен, что период испытаний подходит к концу и скоро Маргарет даст согласие на официальную помолвку. Джервас отнюдь не отличался самодовольствем. Даже внушая себе, что Маргарет любит его, он сознавал, что ее любовь - чудо, и он сам, и его заслуги здесь ни при чем. Любовь Маргарет - незаслуженный дар фортуны, который принимают с удивленной благодарностью, не задаваясь вопросами. Но события этого утра снова означали крушение всех надежд. Ясно, что она его не любит. Просто ей было весело коротать с ним время. Дни ее текли тоскливо в поместье Тревеньон со скучным книгочеем-отцом, и Маргарет была рада, что он приглашает ее на прогулки верхом, охоту, сопровождает в Перин или Труро, катает на яхте или берет с собой на рыбалку. Но любви, истинной любви к нему в ее сердце не было, иначе она не обошлась бы с ним, как сегодня, не унизила, не оспорила его законного права распоряжаться испанцем, выброшенным на берег. Все это казалось невероятным и терзало душу. А ведь он был человек с положением в обществе, уверял себя Джервас. Королева произвела его в рыцари за участие в боях против Армады, и полномочия, данные ему ее величеством, налагали на него определенные обязательства и здесь, в Корнуолле. Арест испанца, спасшегося в морском сражении и выброшенного на берег после кораблекрушения; разумеется, входил в его обязанности, и Маргарет не помешает ему выполнить свой долг, они не заморочат ему голову абсурдно-романтической сдачей в плен, разыгранной этим испанцем. Впрочем, не так уж его капитуляция абсурдна, поразмыслив, решил Джервас. Далеко не абсурдна. Это пример испанской хитрости и коварства. Ради спасения собственной шкуры он сыграл на женском пристрастии к романтике. Еще раз тщательно все обдумав, сэр Джервас принял окончательное решение. Он отправится в поместье Тревеньон и избавит лорда Гарта и его дочь от незваного гостя, как бы это ни отразилось на его собственной судьбе. А сотом он разыщет сэра Фрэнсиса Дрейка или другого флотоводца и отправится на поиски новых приключений на собственном прекрасном корабле, который оснастил для него сэр Джон Киллигру. Джервас решительно вошел в дом Тревеньонов, не дожидаясь, пока о нем доложит старый мажордом Мартин, заправлявший скромным хозяйством графа Гарта. Джервас бросил ему в руки ружье и, не внимая увещеваниям, отстранил старика и направился в библиотеку, где Маргарет и ее пленник сидели наедине с графом. Его светлость был изрядно раздосадован. Речь шла уже не о временных помехах в ученых занятиях, безмерно раздражавших графа, а о деле, чреватом всевозможными неприятностями, о постоянной ежечасной угрозе желанному миру в доме. Дон Педро с самого начала пытался сблизиться с графом, напомнив ему о знакомстве со своим отцом в далекие дни правления королевы Марии. Это несколько оживило туманное представление графа об обязанностях, которые налагает положение. Благосклонность графа выразилась в том, что он не очень явно проявил свое неудовольствие по поводу вторжения и всех неудобств, которые оно сулило. Худой и бледный затворник почти дружески посмотрел на испанца из-под кустистых бровей, и слабая улыбка мелькнула в когда-то каштановой, а ныне почти белой бороде. - О, да. Я помню дона Эстебана де Мендосу. Очень хорошо помню. Так, стало быть, это ваш отец? - Граф улыбнулся приветливее. - У меня есть все основания его уважать. Граф погрузился в раздумья, перебирая в памяти события, внезапно извлеченные из небытия. Он припомнил, что из всех испанцев при дворе королевы Марии дон Эстебан де Мендоса был, вероятно, единственным, кто не жаждал крови принцессы Елизаветы. Когда стараниями Рено создалась угроза для ее жизни, именно дон Мендоса сообщил об этом адмиралу, и своевременное предупреждение, возможно, спасло жизнь ее высочеству. Этими воспоминаниями и было продиктовано последующее высказывание графа. - Сыну дона Эстебана де Мендосы не угрожает опасность в Англии. Многие джентльмены будут рады служить вам, памятуя о вашем отце. Сама королева, стоит напомнить ей о прошлом, станет вашим другом, как когда-то ее другом был ваш отец. - Возможно, они предпочтут вспомнить, что я командовал галеоном Армады, - возразил дон Педро. - Недавние события куда более весомы, нежели дела давно минувших лет. И в любом случае, между мной и джентльменами, которые могли бы отнестись ко мне дружелюбно, - почти вся Англия, где любовь к испанцу почитается зазорной. И в этот самый момент совет нарушил сэр Джервас; вместе с ним в затхлую библиотеку, казалось, ворвался здоровый свежий ветер вересковых пустошей и моря. Он был слегка взволнован и переполнен неистовой силой - и то, и другое его светлость не переносил. Властью, данной ему королевой, Джервас предложил избавить лорда Гарта от незваного гостя. Он не предлагал услугу, а высказывал намерение, что еще больше не понравилось графу. - Полномочия, предоставленные вам ее величеством, Джервас, не дают вам права врываться ко мне в дом, - назидательно заметил граф. - Я прощаю вас, потому что понимаю ваше рвение. Но оно неуместно и лишено смысла. Дон Педро уже сдался в плен. - Маргарет! Женщине! - негодующе воскликнул сэр Джервас и счел излишним входить в объяснения. Абсурдность самого по себе факта была очевидной. - Пусть по своей воле сдастся властям в Труро, пока не объявлен розыск. С вашего разрешения, милорд, я берусь сопровождать его туда. - Вы рискуете, его могут разорвать на куски на улицах Труро, - сказала Маргарет. - Это не по-рыцарски. - Риск исключается, если он пойдет со мной. Можете мне довериться. - Я бы предпочла довериться этим стенам, - ответила Маргарет. Выслушав их доводы, Джервас потерял терпение. - Немыслимо! - настаивал он. - Когда это женщины брали в плен? Как она удержит его в плену? - В плену удерживает честь, сэр, - спокойно и вежливо ответил дон Педро, - если пленник дал честное слово. Оно связывает меня крепче всех цепей вашей тюрьмы в Труро. В ответ, разумеется, последовало оскорбительное заявление, которому трудно найти оправдание. Джервас все еще искал основания для спора, но Маргарет отвела его аргументы, напомнив, что ее несчастный пленник ослаб, насквозь промок, замерз, умирает от голода, и как бы ни решилась впоследствии его судьба, исходя из простого человеколюбия, надо одеть, накормить пленника, дать ему отдых. Граф же, предчувствуя возможность скорее вернуться к изучению Сократа и его рассуждениям о бессмертии души, использовал возможность положить конец спору и выпроводить незваных гостей из библиотеки. ГЛАВА VIII ПИСЬМО ДОНА ПЕДРО В поместье Тревеньон к дону Педро относились как к почетному гостю. Впрочем, дом славился своим гостеприимством, несмотря на явно негостеприимный характер своего хозяина. Доходы лорда Гарта от поместья Тревеньон были больше, чем у любого ленд-лорда Западной Англии, его личные расходы весьма несущественны. Он редко задумывался над тем, как распоряжается его значительным состоянием управляющий Фрэнсис Тревеньон, обедневший кузен, которому он доверил поместье, и мажордом Говард Мартин, всю жизнь прослуживший у него в доме. Лорд Гарт полностью доверял этим людям не потому, что они заслуживали доверия, или потому что он сам был очень доверчив по натуре, - нет, просто, полагаясь на них, он избавлял себя от хозяйственных забот и мелких домашних проблем, которые почитал докучливой и пустой необходимостью. Его состояния было более чем достаточно, чтобы поддерживать в доме заведенный порядок, соответствующий положению хозяина, и хоть сам граф был очень бережлив, он не вводил режима экономии, считая, что экономия ведет к досадной трате сил и времени, а это не идет ни в какое сравнение с тратой денег. Если леди Маргарет требовалось что-нибудь для себя, либо для кого-нибудь другого, она тут же отдавала распоряжение Фрэнсису Тревеньону или Мартину. Все ее распоряжения исполнялись неукоснительно. По ее распоряжению к дону Педро был приставлен слуга; гостю предоставили свежее белье и все, что ему требовалось для комфорта; ему отвели просторную спальню в юго-западном крыле особняка, откуда открывался вид на гряду холмов и море, проклятое море, предавшее дона Педро и его соотечественников. В этой спальне дон Педро пробыл безотлучно целую неделю: в тот же вечер, когда он появился в доме, у него началась лихорадка - естественный финал того, что ему пришлось пережить. Два последующих дня она яростно трепала дона Педро, и пришлось вызвать из Труро врача, чтобы он наблюдал за больным. Таким образом все вокруг узнали, что в поместье Тревеньон живет испанец, и это дало пищу толкам от Труро до Смидика. А потом поползли слухи, вызывавшие ложную тревогу, будто и другие испанцы с галеона, налетевшего на риф, благополучно выбрались на берег. Словом, кораблекрушение вызвало интерес, порой небескорыстный, во всей округе, и домыслы, один нелепее другого, передавались из уст в уста. Из Труро явился констебль. Он счел своим долгом навести справки в заявил его светлости, что дело надлежит передать в суд. Граф относился к суду с пренебрежением. Он высокомерно полагал, что все события, происходящие в Тревеньоне, касаются лишь его одного. В некоторых отношениях граф придерживался почти феодальных взглядов. Разумеется, в его намерения никоим образом не входило обращаться в суд. С констеблем он объяснился подчеркнуто официально. Признал, что в поместье Тревеньон находится испанский джентльмен, выброшенный на берег после кораблекрушения. Но поскольку его появление на английском берегу не может быть расценено как вторжение или враждебный акт с целью нарушить мир в королевстве, он, лорд Гарт, не знает закона, по которому дон Педро может быть привлечен к суду. К тому же, дон Педро сдался в плен леди Маргарет. В поместье он находится на положении пленника, и он, лорд Гарт, принимает на себя ответственность за последствия и полагает, что никому не дано права требовать у него отчета за свои действия ни в этом, ни в каком-либо другом деле. Граф отнюдь не был уверен в том, что никому не дано такого права, но решил, что надежнее его отрицать. В подкрепление аргументов он протянул констеблю крону и отправил его на кухню, где тот крепко выпил. Не успел он избавиться от констебля, как к превеликой досаде графа явился сэр Джон Киллигру и высказал свое особое мнение: испанского джентльмена надлежит отправить в Тауэр, чтоб он составил компанию своему знаменитому соотечественнику дону Педро Валдесу. Раздражение графа нарастало. Если он не воспламенился гневом, то лишь потому, что внешнее проявление чувств было чуждо его натуре. Но он без обиняков заявил сэру Джону, что расценивает цель его визита как недопустимое вмешательство в его личные дела, что он может сам решать, как поступить с доном Педро, не прибегая к советам и помощи соседей. Граф, однако, снизошел до того, чтобы пояснить свою мысль: случай с доном Педро - исключительный и заслуживает более внимательного рассмотрения, учитывая отношение его отца к ее величеству в стародавние времена. И в Англии найдется еще с десяток джентльменов, готовых его поддержать, заверил гостя граф. Потерпев неудачу, сэр Джон предстал перед своим родственником Джервасом. - В конце концов, это касается только лорда Гарта, он сам несет ответственность за все, - сказал Киллигру с легкомысленной терпимостью, весьма отличной от патриотического негодования, с каким он принял на себя эту миссию. - Одним испанцем больше или меньше - какая разница? И не натворит он бед в Корнуолле - руки коротки. Сэр Джервас был с ним коренным образом не согласен. Он назвал историю с пленником возмутительной. В лучшем случае это было незавершенное дело, а молодой моряк любил, чтобы во всем был порядок, чтобы все было на свеем месте. Самым подходящим местом для дона Педро де Мендоса и Луна был, по мнению Джерваса, Тауэр. Его враждебность к испанцу усилилась: из-за этого пленника Маргарет к нему переменилась. Он не понимал, что сам вызвал такое отношение к себе мальчишеским самодовольством и почти высокомерным утверждением собственной власти. Джервас, почитая себя обиженным пренебрежением со стороны Маргарет, вот уже несколько дней не появлялся в Тревеньоне. Но до него доходили слухи о Маргарет и ее пленнике, отнюдь не умерявшие его негодование. Лендлорды, жившие по соседству, относились к пребыванию испанца в поместье Тревеньон с потрясавшим Джерваса спокойствием. Годолфины, Трегарты и младший Трессилиан расхваливали его любезность, остроумие, хорошие манеры. Это после того, как лихорадка отпустила дона Педро, и он стал вновь появляться на людях. Шла молва, что в поместье Тревеньон к нему относятся как к почетному гостю. Обеспокоенный слухами, сэр Джервас не учел, что бездельники хотят уязвить его, мстя за ущемленное мелкое самолюбие, страдавшее от почестей, так высоко вознесших его над ними. Итак, сэр Джервас пребывал в мрачном расположении духа и занимался лишь снаряжением судна, будто не было на свете никакой леди Маргарет. Как-то утром, дней двенадцать спустя после появления дона Педро, в Арвенак прискакал грум с запиской от ее светлости. Маргарет интересовалась причиной столь долгого отсутствия сэра Джерваса и требовала, чтобы он самолично прибыл в тот же день в Тревеньон и объяснился. Непоколебимое решение отплыть в Вест-Индию, не повидав Маргарет, не помешало Джервасу немедленно исполнить ее приказ, не ведая о том, что его присутствие и услуги требовались дону Педро. Оправившись после болезни, дон Педро, естественно, стал подумывать об освобождении и возвращении на родину. Как всегда, он подошел к делу тонко и умело. - Мы должны обсудить нечто чрезвычайно важное, - сообщил он Маргарет, - только мое бедственное положение вынудило меня отложить этот разговор. Завтрак уже кончился, граф и Фрэнсис Тревеньон ушли, а они все еще сидели за столом. Решетчатые окна были открыты: погода стояла теплая. Дон Педро, сидевший лицом к окну, видел длинный зеленый газон, сверкавший в лучах утреннего солнца, и ряд лиственниц на его дальнем конце, отбрасывавших густую тень. Леди Маргарет быстро взглянула ему в лицо: ее насторожил непривычно серьезный тон. - Я должен просить вас назначить за меня соответствующий выкуп, ведь я ваш пленник, - ответил он на ее немой вопрос. - Выкуп? - Она недоуменно нахмурилась, потом рассмеялась. - Я не пойму, какая в этом необходимость. - Тем не менее такой обычай существует, миледи, и вы должны указать сумму. Позвольте добавить, что незначительная сумма не делает мне чести. Маргарет ощутила еще большую неловкость. Ее взгляд задумчиво скользил по белоснежной скатерти, покрывавшей темный дубовый стол, по хрустальным бокалам и столовому серебру. Вот что получается, когда в комедии переигрывают, подумала она. - Я согласилась взять вас в плен, когда вы предложили, потому что... потому что это показалось мне забавным, но на самом деле вы можете считать себя нашим гостем. Улыбка промелькнула на узком красивом лице дона Педро. - О, нет, - воскликнул он, - не делайте ошибки, полагая меня всего лишь гостем. С вашей стороны весьма неблагоразумно заявлять подобное. Подумайте, если я ваш гость, вы виновны в укрывательстве, в предоставлении крова врагу. Разумеется, вы знаете, что за укрывательство католиков грозит суровое наказание, тем более за укрывательство испанцев, воевавших против Англии. Ради вашего спокойствия, как и ради моего собственного, давайте внесем в это дело ясность: я ваш пленник и обитаю в вашем доме в качестве пленника. К тому же вы связаны словом, вспомните, вы же говорили об этом сэру Джервасу в тот день, когда я стал вашим пленником. Если бы вы и его светлость не заверили его в этом, сэр Джервас задержал бы меня, и кто знает, что бы со мной сталось. Навряд ли дело дошло бы до передачи в суд, он бы арестовал меня, а поскольку у него было с собой охотничье ружье, то и пристрелил бы. Теперь вы сами понимаете: моя честь пострадает, если своей жизнью и спасением я обязан хитрой уловке. Все это, разумеется, было софистикой: дон Педро лучше других знал, что сама по себе сдача в плен - не более чем уловка. Однако этот аргумент ввел Маргарет в заблуждение, она сочла его веским. - Понимаю, - кивнула она. - Все это верно, и если вы настаиваете, то сами и назовите сумму выкупа. Дон Педро загадочно улыбнулся, задумчиво потрогал длинную жемчужную серьгу в правом ухе. - Будь по-вашему, - сказал он наконец. - Положитесь на меня, миледи, я оценю себя по справедливости. Вы должны лишь помочь мне доставить выкуп. - Вы так думаете? - Маргарет засмеялась: вот теперь-то он признает, что обманулся в своих надеждах. Но изобретательность дона Педро его не подвела: он уже нашел выход. - Я напишу письмо, а уж вы позаботитесь, чтоб его доставили адресату, - сказал он, наклонившись к ней через стол. - Каким образом? - Из устья реки - что здесь, что в Смидике - каждый день выходят в море суда, рыбацкие, торговые. Вот на этом малом флоте и надо найти посыльного, который передал бы мое письмо. В этом деле я должен положиться на вашу светлость. - Вы думаете, мне удастся уговорить английского моряка зайти в такое время, как сейчас, в испанский порт? - Такое предложение с моей стороны было бы нелепо, а я не шучу, я говорю серьезно. У Англии с Францией хорошие отношения, и я адресую письмо своему знакомому в порт Нант. Остальное предоставим ему. Он переправит письмо по назначению. - А у вас уже все продумано, - сказала Маргарет, глядя на него с некоторым подозрением. Дон Педро поднялся, стройный и очень элегантный в своем черном испанском камзоле, обретшем стараниями добросовестного Мартина прежнее великолепие. - Для меня непереносима мысль, что я буду еще долго обременять своим присутствием людей, проявивших ко мне столь щедрое гостеприимство, - возразил он с благородным негодованием и болью во взоре, в то же время зорко наблюдая за Маргарет. Она только засмеялась в ответ и тоже поднялась из-за стола. Маргарет уловила шуршание гравия под копытами лошадей, значит, грум и сокольничий уже близко. Они условились поохотиться утром на вересковой пустоши, чтобы дон Педро увидел своими глазами соколиную охоту. - Вежливый предлог, чтобы поскорее покинуть нас, - пошутила Маргарет. - О, только не это! - с жаром воскликнул дон Педро. - Немилосердно так думать о человеке, который в столь малой степени распоряжается своей собственной судьбой. Маргарет отвернулась от него и взглянула в окно. - А вот и Нед с лошадьми, дон Педро. Дон Педро взглянул на ее аккуратно уложенные на затылке волосы и усмехнулся в черные усы. Он уловил раздражение в голосе Маргарет, уразумевшей, как тщательно он продумал план своего освобождения. Тон ее сразу стал ледяным, а последующий безразличный смех был лишь хитрой женской уловкой, чтобы скрыть разочарование. Так рассудил дон Педро и остался доволен своими наблюдениями. Он проверил их во время верховой прогулки, когда Маргарет сообщила ему, что, пожалуй, знает канал, по которому можно будет отправить его письмо. После того, как она с обидой восприняла известие о намерениях дона Педро, он и не рассчитывал на готовность Маргарет помочь ему осуществить свой замысел, конечной целью которого было возвращение на родину. Так уж случилось, что утром, когда он писал свое письмо - на латыни, чтоб его не смог прочесть какой-нибудь любопытный простолюдин, - она отправила короткую записку сэру Джервасу. Тот явился незамедлительно, в одиннадцать, когда они, по сельскому обычаю, сели обедать. За обедом Джервас самолично убедился, что молва о доне Педро, истинном аристократе, изысканно вежливом и остроумном, верна. И, словно осознав, что ранее совершал тактическую ошибку, высказываясь об испанцах с присущей ему прямотой, сэр Джервас был нарочито любезен с доном Педро, и тот отвечал ему тем же. Когда обед закончился и граф, верный своей привычке, тут же удалился, Маргарет пригласила Джерваса в сад - полюбоваться последними в этом году розами. Сэр Джервас, естественно, принял приглашение, и дон Педро остался за столом вместе с Фрэнсисом Тревеньоном. Джервас собирался высказать ей свое недовольство, чтоб потом с радостью простить. Но когда они вошли в розарий, надежно укрытый от штормовых ветров высокой живой изгородью из тиса, она держалась с такой непривычной обезоруживающей робостью, что вся его досада улетучилась, и он тут же позабыл заранее заготовленные колкости. - Где вы скрывались все это время, Джервас? - спросила наконец Маргарет, и этот вопрос, который он ждал и на который имел наготове дюжину язвительных ответов, поверг его в смущение. - Я был занят, - произнес он виновато. - Мы вместе с сэром Джоном оснащали мой корабль. И к тому же... Я не думал, что понадоблюсь вам. - А вы являетесь лишь когда можете понадобиться? - Только тогда, когда вше рады, а это примерно одно и то же. Маргарет открыла рот от изумления. - Какое недоброе обвинение! - воскликнула она. - Стало быть, вас здесь ждут, только когда вы нужны? Фу! Джервас смутился еще больше. Всегда она находит его вину там, где ее нет. - Но ведь ваш испанец был неотлучно при вас и не давал вам скучать, - сказал он грубовато, напрашиваясь на возражение. - Он очень вежлив, Джервас, не так ли? - О, весьма вежлив, - проворчал Джервас. - Я нахожу его чрезвычайно занимательным. Вот уж кто повидал мир! - Что ж, то же самое могу сказать и о себе. Разве я не плавал вместе с Дрейком... - Да, конечно. Но тот мир, что я имею в виду, мир, открывшийся ему, очень отличается от вашего, Джервас. - Мир он и есть мир, - нравоучительно заметил Джервас. - И если на то пошло, я повидал гораздо больше, чем он. - Если речь идет о диких неизведанных краях, то я вами согласна, Джервас. Но по нему можно судить, что он хорошо знает цивилизованный мир, мир культуры. Он бывал при всех дворах Европы, ему знакомы их обычаи и нравы, он всесторонне просвещенный человек. Он говорит на языках всех народов мира, божественно играет на лютне, а поет... О, если бы вы слышали, как он поет, Джервас! И он... Но Джервасу уже претили ее похвалы. - Сколько он еще прогостит здесь, это чудо всех веков? - прервал он ее вопросом. - Боюсь, недолго. - Боитесь? - В голосе его прозвучала явственная неприязнь. - Что я такого сказала? - удивилась Маргарет. - Почему вы так рассердились, Джервас? Он раздраженно хмыкнул и стал прохаживаться взад и вперед, с остервенением впечатывая в землю каждый шаг. Плавая с Дрейком, он повидал мир и многому научился, но у него было мало возможностей постичь коварные повадки женщин. - Что вы собираетесь с ним делать? - спросил Джервас, - Ваш отец принял решение? - Отца это не касается. Дон Педро - мой пленник. Я держу его рада выкупа. Как только придет выкуп, дон Педро уедет. Это сообщение сначала удивило, потом слегка развеселило Джерваса. - Если вы ждете выкуп, у вас нет никаких оснований беспокоиться, что дон Педро скоро покинет вас. - Вы слишком самоуверенны. Дон Педро написал письмо знакомому в Нант, а тот поедет в Испанию и привезет выкуп. Сэр Джервас отбросил всякую вежливость. - О! - воскликнул он с усмешкой. - Уж лучше бы вы послали в Труро за констеблем и передали дона Педро судьям. - Это все, чему вы научились, плавая с сэром Фрэнсисом Дрейком? Вот как вы понимаете рыцарство? Уж лучше снова отправляйтесь в плавание и плывите подальше. - Рыцарство! - произнес Джервас с издевкой. - Вздор! - И прекратив издевки, перешел к практическим делам. - Вы сказали, что он написал письмо. А кто его доставит? - В том-то, конечно, и заключается трудность. Дон Педро это прекрасно понимает. - Ах, он понимает? Разумеется, он и должен быть понятливым. Он способен увидеть то, что стоит перед ним. Вот это проницательность! - И Джервас рассмеялся, радуясь тому, что и у испанца обнаружилось слабое место. Радость его заметно поубавилась, когда Маргарет указала ему на последствия проволочки с отправкой письма. К тому времени они вышли из розария, перед ними была каменная скамья в виде ниши, наполовину углубленная в густую изгородь из тиса. Маргарет вздохнула, словно смирившись с судьбой, и села. - Значит, дон Педро проживет здесь до конца своих дней. - Она снова тяжело вздохнула. - Какая жалость. Я ему глубоко сочувствую. Пленник на чужбине - незавидная доля. Как дрозд в клетке. Ничего не поделаешь! Мы сделаем все, что в наших силах, для облегчения его участи, а что касается меня, я довольна, что дон Педро останется здесь. Мне нравится его общество. - Ах, нравится? Сами признаетесь? - А какой женщине оно бы не понравилось? Большинство женщин сочло бы его восхитительным. Мне было так одиноко, пока он не появился в нашем доме: отец вечно занят своими книгами, и компанию мне составляли такие глупцы, как Лайонел Трессилиан, Питер Годолфин или Нед Трегарт. И если вы уйдете в плавание - а вы сказали, что уйдете - мне снова будет очень одиноко. - Маргарет! - Джервас склонился к ней, глаза его сияли от счастья столь неожиданного признания. Маргарет подняла к нему голову и улыбнулась ему не без нежности. - Вот так! Я это сказала! По правде говоря, я не собиралась выдавать себя. Джервас опустился на скамью рядом с Маргарет и обнял ее за плечи. - Надеюсь, вы понимаете, Джервас, что мне хотелось бы удержать при себе такого прекрасного собеседника, как дон Педро. Рука Джерваса, обнимавшая ее плечи, упала. - Я хочу сказать - когда вы уйдете в плаванье, Джервас. Вы ведь не хотите, чтоб я скучала. Конечно, не хотите, если любите меня. - Об этом еще надо подумать, - отозвался он. - О чем подумать? Он подался вперед, уперся локтями в колени. - Я говорю о письме, которое он написал: какую пользу он надеялся извлечь из этого письма? - Какую? Получить деньги на выкуп и на возвращение в Испанию. - А у него нет соображений, как отправить письмо в Нант? - Почему же, он полагал, что его может доставить шкипер с какого-нибудь рыболовного судна или яла. Трудность в том, как убедить шкипера оказать ему эту услугу. Но дон Педро так умен, что найдет выход. Он очень проницателен и находчив, Джервас, и он... - Да, да, - кивнул Джервас. - Возможно, я облегчу ему эту задачу. - Вы, Джервас? Какую задачу? Он вдруг поднялся. - Где письмо? Маргарет глядела на него изумленными глазами. - Не понимаю. Зачем вам оно, Джервас? - Я найду шкипера, который доставит письмо в Нант. Оно будет там в худшем случае через неделю. Еще неделя-две уйдут на то, чтобы получить выкуп, и тогда пусть возвращается в Испанию или к дьяволу. - Неужели вы и вправду окажете ему такую большую услугу? - спросила ее светлость с невинным видом. - Давайте письмо. - Джервас мрачно усмехнулся. - Сегодня в ночь с отливом в море уходит судно. Если хорошо заплатят, шкипер доставит письмо до Луары. Маргарет встала. - О, ему хорошо заплатят. Человек, которому адресовано письмо, вручит гонцу пятьдесят дукатов. - Пятьдесят дукатов! Гром и молния! Он очень богат, этот испанец! - Богат? Его богатство неисчислимо. Он испанский гранд. Половина Астурии - его владеете, к тому же у него огромные виноградники и в Андалузии. Он племянник кардинала-архиепископа Толедо, он близкий друг короля Испании и... - Конечно, конечно, - прервал ее Джервас. - Достаньте письмо, а остальное предоставьте мне. Можно было не сомневаться, что Джервас рьяно возьмется за дело, ибо сэр Джервас Кросби был как никто убежден, что нужно как можно скорее выдворить столь знаменитого, богатого, изысканного, высокопоставленного и привлекательного джентльмена из поместья Тревеньон. ГЛАВА IX ДУЭЛЬ Письмо было отправлено своевременно, и, учитывая этот факт, сэру Джервасу надо было набраться терпения на то недолгое время, что дону Педро предстояло пробыть в Тревеньоне. Но молодые влюбленные особенно нетерпеливы, да и обстоятельства складывались так, что не способствовали душевному спокойствию. Джервас видел, что леди Маргарет потакает своему пленнику во всем, в чем ему, Джервасу, отказано. Когда бы ни явился Джервас в Тревеньон, он проводил наедине с Маргарет не более минуты. Если она было дома, а не на верховой прогулке или соколиной охоте с аристократом-испанцем, там постоянно бывали гости, и испанец был неизменно в центре внимания. Он занимал компанию забавными историями из своей богатой приключениями жизни, либо очаровывал ее страстными андалузскими песнями. На лютне дон Педро играл мастерски и добивался удивительно сильного звучания. Всем, а особенно сэру Джервасу, не верилось, что леди Маргарет безразлична к его несомненному очарованию. Остроумный, всесторонне одаренный, дон Педро явно стремился понравиться, и это было опасно. Совершенно очевидно, он прилагал для этого все силы. Корнуолльские лендлорды, оказывавшие леди Маргарет всевозможные знаки внимания, пока сэр Джервас не прогнал их со своего пути, насмешливо наблюдали за тем, как и его, в свою очередь, изгоняет другой. Они видели в доне Педро мстителя, и уж одно это располагало их в его пользу. Лайонел Трессилиан преподнес эту историю в виде шутки своему суровому единокровному брату сэру Оливеру. Но сэр Оливер не разделил его радости. - Черт побери! - воскликнул он. - Позор, что перед каким-то гнусным испанцем, прячущимся за женскую юбку, пресмыкается целая свора глупых английских щенков. Этого испанца надо было передать в суд. И поскольку милорд Гарт не решается перечить своей дочери, будь я на месте Джерваса Кросби, я бы живо справился с этим доном Педро. Наутро, случайно повстречав Джерваса в Смидике, старший Трессилиан с присущей ему прямотой завел разговор на эту тему. Он обвинил Джерваса в слабохарактерности: как он мог поддаться испанцу, разыгравшему комедию со сдачей в плен женщине, как он допустил, чтобы тот захватил его законное место! Здешние юнцы уже поднимают Джерваса на смех, и пора показать им, что он способен разделаться с испанцами не только на море. Разговор подхлестнул упавший дух Джерваса, и, явившись в тот день в Тревеньон, Джервас решил перейти к действиям, хоть и не обязательно насильственным, на которые намекал прямой бескомпромиссный сэр Оливер. Это было бы неблагоразумно по отношению к Маргарет. Тем не менее, надо было четко определить свою позицию. Узнав, что ее светлость - в беседке с доном Педро, Джервас решал сначала побеседовать с графом. Граф, увлекавшийся теперь историей, родной сестрой философии, склонился над толстенным томом Геродота, когда Джервас нарушал его покой. - Милорд, - заявил молодой человек, - я пришел поговорить с вами о Маргарет. Его светлость взглянул на посетителя с досадой. - А есть ли в этом необходимость? - спросил он. - Полагаю, вы явились, чтобы снова заявить о своем намерении жениться на Маргарет. Если она согласна, я не возражаю, женитесь. Пойдите и спросите Маргарет. В конце концов, это касается ее, а не меня. Если это была уловка, чтоб избавиться от назойливого посетителя, она не удалась. - О, она теперь не прислушивается к голосу разума, - пожаловался Джервас. - Разума? Какой влюбленный добивался успеха призывами прислушаться к голосу разума? Я начинаю понимать, почему вы потерпела неудачу. - Я потерпел неудачу из-за этого проклятого дона Педро. - Джервас смахнул пыль с тома, лежавшего у него под рукой. - Пока этого испанца не выбросило на берег из ада, я был уверен, что женюсь на Маргарет до Рождества. Граф нахмурился. - Какое отношение к этому имеет дон Педро? - Позвольте мне почтительно указать вам, милорд, на то, что вы слишком много времени проводите за чтением. - Я рад, что вы это делаете почтительно, но вы не ответили на мой вопрос. - Если бы вы, сэр, оторвались на время от ученых занятий и присмотрели за дочерью, это пошло бы ей на благо. Она слишком часто бывает наедине с этим испанцем, значительно больше, чем пристало даме ее положения. - Вы пытаетесь довести до меня мысль, что Маргарет глупа. - Граф саркастически улыбнулся. - Вы сами глупы, если так думаете - вот вам мой ответ. Но Джервас не сдавался. - Я утверждаю, что все женщины глупы. Граф презрительно фыркнул. - Не сомневаюсь, что истоки вашего женоненавистничества - в большом опыте, - и, не увидев ответной реакции своего собеседника, пояснил: - Хочу сказать, что вы знали многих женщин. - Ровно столько, сколько мне было нужно, - невозмутимо отозвался Джервас. - Тогда вам самое время жениться. Скажите, ради бога, что вы медлите? - Я уже сказал вам, ваша светлость. Этот чертов испанец стоит у меня на пути. Даже сейчас он у ног Маргарет в беседке - наигрывает на своей проклятой лютне и распевает любовные песни. Тут наконец граф действительно возмутился. - Так что же вы медлите? Отправляйтесь к ней и тотчас пришлите ее ко мне. Я положу этому конец. Если у меня есть какая-то власть над ней, не пройдет и месяца, как вы на ней женитесь. Тогда я наконец обрету мир и покой. Уходите! И сэр Джервас отбыл по этому приятному поручению, а его светлость вернулся к исследованию судьбы царя Кира. Звучание лютни, красивый мелодичный голос испанского гранда указали сэру Джервасу путь к беседке. - Маргарет, его светлость просит вас немедля зайти к нему, - бесцеремонно прервав песню, сообщил Джервас. Маргарет, задав несколько вопросов, на которые последовали уклончивые ответы, ушла. Джервас остался с глазу на глаз с доном Педро. Дон Педро, поклонившись уходящей леди, снова сел, скрестив красивые ноги, обтянутые блестящим черным шелком. Такие великолепные чулки были в диковинку в Англии. Эта самая пара была на нем, когда его выбросало на берег. Положив на колено лютню, дон Педро несколько раз пытался завязать вежливый разговор. Но все его попытки весьма невежливо пресекались односложными ответами Джерваса. В конце концов дон Педро оставил его в покое и снова обратился к инструменту - чудесной итальянской лютне из черного дерева, инкрустированной слоновой костью. Перебирая пальцами струны, он принялся тихо наигрывать быстрый севильский танец. Сэр Джервас, пребывавший в состоянии раздражения, при котором все вокруг искажается и видится, как сквозь увеличительное стекло, расценил это как намеренное оскорбление и хитрую форму издевки. Возможно, игривый характер танца способствовал такому заключению. В порыве внезапно охватившего его гнева он выхватил лютню из рук дона Педро. Темноглазый бледный испанец с изумлением посмотрел на вспыхнувшего от гнева обидчика, и на его лице промелькнула тонкая загадочная улыбка. - Вы не любите музыку, сэр Джервас? - поинтересовался он спокойно с едва уловимой насмешкой. - И музыку, и музыкантов, - ответил Джервас. Испанец все так же невозмутимо, пожалуй, с еще большим интересом смотрел на Джерваса. - Я слышал, что бывают такие люди, - сказал он, как бы намекая, что впервые видит перед собой подобную особь. - Любое чувство или его отсутствие я способен понять, даже если оно не вызывает у меня восхищения, но я совсем не понимаю избранный вами способ выражения своих чувств. Сэр Джервас уже сообразил, что поступил как грубый невоспитанный человек. Он злился на себя еще больше оттого, что ему не удалось заставить дона Педро позабыть про свою слегка пренебрежительную учтивость. Он был готов восхищаться спокойствием, присущим испанцу, рядом с которым он сам по контрасту выглядел неотесанным увальнем. Но это только раздувало в нем ярость. - Нечего тут мудрствовать, все и так ясно, - заявил Джервас. - Разумеется, если подобное обращение с безобидной лютней леди Маргарет свидетельствует о сильных недостатках в воспитании, заверяю вас, всякое мудрствование действительно излишне. - Вы слишком многословны, - парировал Джервас. - Я не собирался повредить лютню. Испанец распрямил ноги, вздохнул и поднялся с выражением грусти и усталости. - Так вы не на лютню прогневались? Стало быть, на меня? Вы бросаете мне вызов? Я вас правильно понял? - Надеюсь, вы не слишком перенапрягли свой ум, пока пришли к этому заключению? - продолжал нападение Джервас. Теперь уже поздно было идти на попятный. - Пожалуй, это было непросто. Поверьте, непросто. Я не припомню, чтоб чем-нибудь оскорбил вас, я всегда был вежлив с вами... - Вы сами по себе - оскорбление, - прервал его Джервас. - Мне не нравится ваша физиономия. Эта фатоватая жемчужная серьга оскорбляет мой вкус. И ваша бородка мне отвратительна. Короче говоря, вы - испанец, а я ненавижу испанцев. Дон Педро вздохнул с улыбкой. - Наконец-то я все понял. Разумеется, сэр, ваша обида велика. Мне стыдно, что я дал вам повод. Скажите, сэр, чем я могу заслужить вашу благосклонность? - Своей смертью, - ответил Джервас. Дон Педро провел рукой по бороде. Он сохранял учтивость и хладнокровие перед разъяренным противником, и каждым словом, в котором сквозили презрение и насмешка, намеренно разжигая его ярость. - Вы слишком много просите. А вас позабавила бы попытка убить меня? - поинтересовался дон Педро. - Чертовски, - охотно отозвался Джервас. Дон Педро поклонился. - В таком случае я сделаю все возможное, чтобы угодить вам. Если вы подождете, пока я схожу за оружием, я предоставлю вам эту приятную возможность. Улыбнувшись и кивнув Джервасу, дон Педро быстро удалился, предоставив Джервасу злиться и на него, и на себя. Он проявил чудовищную бестактность по отношению к этому ревнителю безукоризненных манер. Он стыдился собственной грубости в достижении цели: дон Педро преподал ему урок, как решает подобные проблемы подлинный аристократ. Теперь он делом докажет то, что не смог надлежащим образом выразить словами. Он так и сказал дону Педро с угрозой в голосе, когда они наконец направились к дальнему газону за живой изгородью из боярышника, чтобы укрыться от посторонних глаз. - Если вы мечом владеете так же искусив, как языком, дон Педро, значит, вы мастер своего дела, - с издевкой заметил Джервас. - Не волнуйтесь, - последовал спокойный ответ. - А я и не волнуюсь, - резко сказал Джервас. - У вас нет причин для беспокойства, - заверил его дон Педро. - Я вас не изувечу. Они уже обогнули изгородь, и сэр Джервас, отвязывавший рапиру, разразился проклятиями в ответ на любезное обещание. - Вы меня совершенно неправильно поняли, - сказал дон Педро. - Во всяком случае, вы многого не понимаете в этой истории. Рассудили ли вы, к примеру, что, убив меня, вы ни перед кем не будете держать ответ, но если бы я убил вас, ваши варвары-соотечественники, скорей всего, повесили бы меня, несмотря на мое происхождение? Джервас, снимавший камзол, замешкался. На его честном молодом лице отразилось недоумение. - Разрази меня гром, мне это и в голову не приходило. Послушайте, дон Педро, у меня нет желания ставить вас в невыгодное положение. Дуэли не будет. - От нее уже нельзя отказаться. Создается впечатление, что я обратил ваше внимание на двусмысленность ситуации, чтобы избежать дуэли. Долг чести не позволяет мне принять ваше предложение. Но, повторяю, сэр, у вас нет основания для беспокойства. Насмешливая самоуверенность дона Педро вызвала новую вспышку гнева у Джерваса. - А вы чертовски уверены в себе! - сказал он. - Конечно, - кивнул дон Педро. - В противном случае, разве бы я согласился на дуэль? Вы по горячности многое упустили из виду. Учтите, что я пленник, взявший на себя определенные обязательства. Быть убитым на дуэли не сделает мне чести, ибо я - равноправный ее участник, и такая смерть была бы равнозначна побегу из тюрьмы. Отсюда следует, что я должен быть очень уверенным в себе, иначе я бы и не согласился на дуэль. Этого Джервас не мог стерпеть. Его восхищали достоинство и невозмутимость испанца. Но его напыщенность была невыносима. Он в гневе скинул с себя камзол и, опустившись на землю, принялся стаскивать сапоги. - Какая в этом нужда? - спросил дон Педро. - Я всегда опасаюсь промочить ноги. - У каждого стой вкус, - последовал короткий ответ. - Можете умереть с сухими ногами, если вас это больше устраивает. Испанец ничего не сказал в ответ. Он расстегнул пояс и отбросил его вместе с ножнами, оставшись с обнаженной рапирой в руке. Он принес меч и кинжал, обычное оружие для дуэли, но, обнаружив, что у Джерваса нет другого оружия, кроме рапиры, дон Педро согласился на оружие противника. Стройный, изящный, дон Педро невозмутимо ждал, пока его противник закончит долгую подготовку к дуэли, сгибая в руках длинную гибкую рапиру, как хлыст. Наконец они заняли боевую позицию, и дуэль началась. Сэр Джервас не раз доказывал, что он наделен от природы отвагою льва, но в фехтовании, как и в жизни, он был простодушен и прям. Сила мускулов снискала ему среди моряков славу умелого фехтовальщика, и он сам уверовал в то, что способен сразиться с любым противником. Это объяснялось не самонадеянностью, а наивностью сэра Джерваса. В действительности же его искусство было далеко от совершенства, как часто и довольно зло напоминала ему Маргарет. И в тот день ему предстояло кое-чему научиться. Истинное искусство фехтования тогда переживало еще период младенчества. Родившись в прекрасной Италии, взлелеявшей все искусства, фехтование было сравнительно мало известно в других европейских странах. Правда, в Лондоне жил мастер фехтования мессир Савиоло, дававший уроки нескольким избранным ученикам, появлялись мастера своего дела и во Франции, Испании и Голландии. Но в целом и кавалер, и особенно офицер больше полагались на силу, чтобы отразить удар противника и нанести ему удар в самое сердце. Напор дополнялся несколькими весьма сомнительными приемами, совершенно бесполезными, как сегодня убедился сэр Джервас, против тех немногих фехтовальщиков, кто серьезно изучил это новое искусство и в совершенстве освоил его принципы. Можете представить себе, как был потрясен и разочарован сэр Джервас. Разящие удары, в которые он вкладывал всю силу, стремясь настичь гибкого дона Педро, лишь понапрасну рассекали воздух, умело отраженные его рапирой. Непосвященному все это казалось колдовством, словно рапира испанца была колдовской палочкой, одним лишь прикосновением лишавшая оружие и руку Джерваса силы. Джервас рассердился и очертя голову ринулся в бой. Дон Педро мог заколоть его раз двадцать, не прилагая особых усилий. И именно легкость, с которой испанец вел бой, особенно злела молодого моряка. Дон Педро был почти неподвижен. Рука его, согнутая в локте, почти все время оставалась в этом положении, зато кисть работала непрерывно, поспевая повсюду, и в то же время не делая ни одного лишнего движения. И каким-то непостижимым таинственным образом испанец умело отражал его удары, делая тщетными все усилия Джерваса. Джервас, с трудом переводивший дух, мокрый от пота, прыгнул в сторону, намереваясь атаковать противника сбоку. Но и этот маневр не удался. Испанец мгновенно повернулся и парировал удар. Джервас рванулся вперед, чтобы выбить у него рапиру из рук, но испанец остановил его, мгновенно направив острие рапиры к горлу Джерваса. Обескураженный, Джервас отступил, чтобы отдышаться. Испанец не пытался в свою очередь атаковать его. Он лишь опустил рапиру, давая отдых руке, выжидая, когда противник возобновит поединок. - Боюсь, вы слишком разгорячились, - заметил испанец, сохранявший хладнокровие и легкость дыхания. - Вы слишком часто прибегаете к удару лезвием и потому излишне утомляете руку. Вам следует научиться больше работать острием. Прижимайте локоть к боку, вращайте запястье. - Гром и молния! - яростно выкрикнул Джервас. - Вы вздумали давать мне уроки! - А разве вы не поняли, что нуждаетесь в уроках? - вежливо осведомился дон Педро. Джервас сделал выпад, и все остальное произошло чрезвычайно быстро, не успел он опомниться. Меч испанца отразил его яростный удар жестче, чем раньше. Со звоном скрестились клинки, звякнули друг о друга эфесы. Вдруг дон Педро выкинул вперед левую руку и стиснул правое запястье Джерваса. Дальше события развивались с быстротою мысли. Испанец бросил свою рапиру, и, прежде чем Джервас разгадал его замысел, выхватил у него оружие. Итак, Джервас был обезоружен, его рапирой завладел противник. Джервас стоял красный от злости, пот с него катился градом, а испанец, спокойно улыбнувшись, поклонился, как бы давая понять, что он выполнил свой долг, и дуэль закончена. А затем, будто этого унижения было мало, Джервас увидел Маргарет. Бледная, с широко раскрытыми глазами, она притаилась в углу живой изгороди, прижав руку к груди. Джервас не знал, давно ли она тут, но уж, конечно, она была свидетельницей его поражения. В эту горькую минуту Джервас пожалел, что дон Педро не пронзил ему сердце своей рапирой. Джервас чувствовал себя ужасно глупо, сильная бледность проступила на его смуглом, разгоряченном от поединка лице, когда он увидел, что Маргарет, явно рассерженная, быстро направилась к нему. - В чем дело? - требовательно спросила она, смерив каждого из них уничтожающим взглядом. И, разумеется, ей ответил дон Педро, ни на минуту не терявший самообладания. - Да так, пустое. Немного пофехтовали, чтобы сэр Джервас усвоил кое-какие приемы. Я ему продемонстрировал кое-что из итальянской школы фехтования. Он протянул Джервасу его рапиру эфесом вперед. - На сегодня хватит, - произнес он с вежливой улыбкой. - Завтра я покажу вам новый прием и как его отражать. С дьявольской тонкостью он выдал то, что якобы хотел скрыть: как благородно он пощадил соперника. Ее светлость бросила на него высокомерный взгляд. - Будьте любезны, оставьте меня наедине с сэром Джервасом, - приказала она ледяным тоном. Испанец поклонился, поднял с земли рапиру, пояс и послушно удалился. - Джервас, я хочу знать правду! - властно сказала она. - Что произошло между вами? Он весьма откровенно сообщил ей подробности, не делавшие, как он считал, ему честя. Маргарет терпеливо выслушала его, все еще бледная, с дрожащими губами. Когда Джервас закончил свой рассказ и, понурив голову, стоял перед ней с виноватым видом, Маргарет некоторое время молчала, будто не могла найти нужных слов. - Кажется, вы намеревались помочь мне стать послушной дочерью? - сказала она наконец, и в ее вопросе звучало утверждение. Джервас понял смысл ее слов, но мужество его покинуло, и он продолжал рассматривать помятую траву. Он сознавал, что Маргарет, естественно, откажется выйти замуж за такого неотесанного мужлана, который все делает через пень колоду. У него уже не было смелости защищаться, приводить какие-то доводы в свою пользу. - Ну? - нетерпеливо спросила Маргарет. - Почему вы мне не отвечаете? Или вы потеряли голос, беседуя с доном Педро? - Возможно, - горестно подтвердил он. - Возможно! - передразнила его Маргарет. - Вы полагали, что вам лучше быть убитым? Джервас ответил вопросом на вопрос; он вполне мог задать его сам себе и найти ответ в ее волнении и злости. - Поскольку вам моя смерть была бы глубоко безразлична, к чему все это беспокойство? Смятение невольно выдало Маргарет. - Кто сказал, что мне это безразлично? - воскликнула Маргарет, и уже в следующее мгновение готова была прикусить себе язык. Ее слова совершенно преобразили молодого человека, стоявшего перед ней. Он смотрел на нее, не веря своим глазам, его била дрожь. - Маргарет! - голос его зазвенел. - Вам была бы небезразлична моя смерть? Она тут же прибегла к чисто женскому притворству. - Разве не ясно? - Маргарет передернула плечами. - Кому нужно, чтобы судьи узнали, как вы погибли? Разразился бы такой скандал, что о нем могли бы узнать и в Лондоне. Джервас вздохнул и снова впал в уныние. - Вы только это и имели в виду? Только это? - А что еще, по вашему разумению, я имела в виду? Одевайтесь, молодой человек! Мой отец ждет вас. - Маргарет отвернулась от него. - А, кстати, где вы бросили мою лютню? Если вы ее разбили, я вас так легко не прощу. - Маргарет! - позвал он уходящую девушку. Она задержалась у изгороди, глянула на него через плечо. - Я вел себя как дурак, - печально сказал он. - По крайней мере, тут мы можем придти к согласию. А что еще? - Если вы меня простите... - Не закончив фразы, Джервас догнал ее. - Все из-за вас, Маргарет. Меня бесило, что я постоянно видел вас с этим испанцем. Это было выше моих сил. Мы были так счастливы, пока не появился он... - Я не скажу, что была несчастлива и потом. Джервас выругался сквозь зубы. - В том-то все и дело! В том-то все и дело! - В чем дело? - В моей проклятой ревности. Я люблю вас, Маргарет. Я бы отдал свою жизнь ради любви к вам, дорогая Маргарет. - Клянусь честью, я верю вам, - насмешливо сказала она, - тем более, что вы уже предприняли такую попытку. - Она сделала шаг, другой и снова помедлила. - Одевайтесь, - повторила она, - и ради Бога, будьте благоразумны. С этими словами она удалилась. Но когда Джервас мрачно взялся за шнурки, Маргарет вернулась. - Джервас, - начала она очень серьезно и сдержанно, - если мое прощение что-то значит для вас, обещайте, что это не повторится. - Хорошо, - с горечью сказал он, - я обещаю. - Поклянитесь, - настаивала она. Джервас с готовностью поклялся, но, судя по всему, не понял причины ее беспокойства. В этой ситуации некоторое самодовольство ему бы не помешало, но самодовольство было не в характере сэра Джерваса Кросби. ГЛАВА X ВЫКУП Никогда еще Джервас не испытывал такого унижения, как в тот день, уходя из поместья Тревеньон. У другого такое унижение вызвало бы прилив злости, побуждающей к мелкому мщению - случай всегда найдется. Сэр Джервас корил сам себя и мучился от стыда. Собственное поведение вызывало у него отвращение: вел себя, как дурно воспитанный школяр, и дон Педро обошелся с ним соответственно, проявив великодушие, что само по себе было жестокостью, - своего рода воспитательная порка для души. Теперь ему не миновать презрения Маргарет, и оно оправдано - эта мысль была для него невыносима. И в своем крайнем унижении он именно так истолковал негодование Маргарет. Ослепленный им - ведь уничижение ослепляет не меньше тщеславия - Джервас не почувствовал за негодованием Маргарет горячего участия. Положение соперника было не намного лучше его собственного. Напрасно он защищался, приводя многословные доводы в свою пользу, выставляя напоказ собственное великодушие и сдержанность, позволившие сэру Джервасу покинуть поле боя без единой царапины. Но леди Маргарет не желала, чтобы сэр Джервас был хоть чем-то обязан великодушию другого человека. Ей было крайне неприятно, что Джервас оказался в таком положении, и свое недовольство она беспристрастно выражала и Джервасу, и тому, кто поставил его в столь невыгодное положение. С доном Педро она отныне держалась отчужденно и холодно. Маргарет ясно дала ему понять, что у нее уже сложилось определенное мнение о его поведении, и никакие объяснения ей не нужны, поскольку они все равно не изменят ее точку зрения. Вечером того же дня дон Педро предпринял отчаянную попытку оправдаться перед ней. Она со своим кузеном Фрэнсисом вышла из-за стола вслед за отцом, и дон Педро умолил ее задержаться на минуту. Она поддалась на уговоры, намереваясь, вероятно, разъяснить ему в полной мере, как велико ее негодование. - Клянусь, - начал он, - вы жестоки со мной, потому что вас разгневала дуэль, которой я не мог избежать. - Я больше не хочу об этом слышать. - А теперь вы несправедливы. Нет большей несправедливости, чем осудить человека, даже не выслушав его. - Нет никакой необходимости выслушивать вас, сэр, чтобы убедиться в том, что вы злоупотребили своим положением, что вы злоупотребили моим доверием, когда я позволила вам сохранить оружие. Меня интересуют только факты, а факты, дон Педро, таковы, что вы в моих глазах пали бесконечно низко. Она увидела, как гримаса боли исказила его тонко очерченное лицо; большие темные глаза смотрели на нее с мукой. Возможно, это несколько смягчило Маргарет, заставило ее выслушать дона Педро, не прерывая. - Вы не смогли бы наказать меня более жестоко, - сказал он, - а ирония заключается в том, что кара постигла меня за действия, предпринятые с одним-единственным желанием - сохранить ваше доброе расположение, которое я ценю превыше всего. Вы говорите, я злоупотребил вашим доверием. Хотите выслушать мой ответ? Он держался так смиренно, а его молящий голос был так музыкален, что Маргарет дала согласие, хоть и с явной неохотой. И тогда он объяснился. Сэр Джервас явился к нему с неприкрытым желанием спровоцировать ссору. Он выбил лютню из рук дона Педро и позволил себе грубые намеки относительно его внешности. Он простил бы сэру Джервасу его грубые выпады, но тогда обвинение в трусости, брошенное сэром Джервасом, оказалось бы справедливым, а обвинения в трусости он не мог простить, ибо оно наносило урон его чести. И потому, желая избежать непростительного позора, он согласился дать удовлетворение сэру Джервасу Кросби, и то потому лишь, что дон Педро не сомневался в исходе дуэли и был полон решимости использовать свое оружие лишь в целях самообороны, чтобы сделать дуэль безрезультатной. И он продемонстрировал мастерство владения оружием не ради хвастовства, а ради того, чтоб его смелость впредь не подвергалась сомнению, если ему вздумается уклониться от дальнейших поединков, которые, возможно, будут ему навязаны. Речь дона Педро звучала убедительно, а манера изложения фактов была безупречна в своей скромности. Но ее светлость, казалось, не была расположена к милосердию; вынужденная признать, что аргументы, приведенные доном Педро, ее убедили, Маргарет сохранила холодный и отчужденный тон, и в последующие дни держалась отчужденно. Она больше не заботилась о том, чтобы развлечь своего гостя. Предоставленный сам себе он отныне в одиночку предпринимал долгие прогулки и упражнял свой ум, беседуя о сельском хозяйстве и лесоводстве с Фрэнсисом Тревеньоном, в то время как Маргарет отправлялась на верховые прогулки с Питером и Розамунд Годолфинами или принимала их и других гостей на своей половине, не приглашая испанца. Три дня тянулись для дона Педро мучительно долго. Когда они встретились за столом, Маргарет отметила его унылый вид. Она была довольна, что он страдает, тем более что следствием поражения на дуэли явилось то, что сэра Джерваса больше не видели в Тревеньоне. Если бы Маргарет оценила в полной мере страдания дона Педро, все могло бы сложиться иначе. Но она была к нему несправедлива, расценив грусть, отражавшуюся на его бледном лице и в глазах, как лицемерную уловку, приличествующую случаю. Но страдания дона Педро были искренни, и грусть, с которой он смотрел на Маргарет, шла из глубины души. Взаимное притяжение противоположностей неизбежно, и дон Педро, типичный смуглолицый сын Испании, волею судьбы близко узнавший высокую девушку с золотыми волосами, нежным, точно яблоневый цвет, румянцем, бездонными голубыми глазами, глядевшими на мир открыто и спокойно, конечно же, должен был полюбить Маргарет. Она была разительно несхожа не только с томными, беззаботными, непросвещенными женщинами его родной Испании, но и с любыми другими женщинами Европы. Свобода, ее естественное достояние с самого детства, наделила ее одновременно искренностью и силой духа, защищавшими ее девичество надежнее зарешеченных окон и бдительной дуэньи. Ее невинности не сопутствовало невежество, искренности - дерзость, скромности - жеманство. Она могла свести с ума своей красотой, не пытаясь очаровать поклонника. За всю свою жизнь, за долгие странствия дон Педро не встречал еще женщины и вполовину столь желанной, чье завоевание стало бы для него источником большей гордости. И ведь их отношения складывались так хорошо и многообещающе до этой злополучной дуэли с сэром Джервасом Кросби. Теперь дон Педро уже не презирал, а ненавидел его. Итак, три дня он томился в одиночестве, на которое его обрекла Маргарет. На четвертый день к вечеру произошло нечто, вернувшее ему центральное место в ходе событий, как всегда, когда он был их участником. Они сидели за столом, и слуга доложил, что джентльмен - иностранец - желает видеть дона Педро. Испанец, извинившись, поспешил в холл. О значении в обществе дона Педро де Мендоса и Луна можно было судить по безотлагательности, с которой принялся выполнять его поручение адресат в Нанте. Скорость была почти фантастической: через восемнадцать дней после отправки письма в Нант ответ был доставлен в поместье Тревеньон. Дон Педро, поспешно явившийся в просторный серый холл, замер от неожиданности при виде ждавшего его человека. Он был похож на матроса - загорелый, крепко сбитый, чернобородый в домотканной одежде и высоких сапогах. Под мышкой он держал большой пакет, обернутый парусиной. Поклонившись испанцу, он представился по-французски: - К вашим услугам, монсеньор. Я - Антуан Дюклерк из Нанта. Дон Педро нахмурился и чопорно выпрямился. - Как же так? Я думая, дон Диего сам сюда пожалует? - спросил он надменно. - Со мной перестали считаться? - Дон Диего прибыл самолично, монсеньор. Но ему было бы неблагоразумно высадиться на берег. - Так он стал благоразумным, да? - усмехнулся дон Педро. - Ну, ну. А вы кто такой? - Я хозяин брига, ходившего за ним в Сантандер. Дон Диего ждет ваше превосходительство на бриге. Мы бросили якорь в двух милях от берега. Все готово к тому, чтобы принять вас на борт этой ночью. В бухте под скалой ждет лодка с полдюжиной крепких гребцов из Астурии. - Из Астурии? - переспросил приятно удивленный дон Педро. - По приказу дона Диего мы наняли испанскую команду в Сантандере. - Ага! - дон Педро подошел поближе к французу. - А где же выкуп? Тот протянул ему сверток. - Он здесь, монсеньор. Дон Педро взял сверток и подошел к окну. Он сломал тяжелые сургучные печати, вспорол кинжалом парусину и извлек длинную шкатулку из слоновой кости. Он поднял крышку. На подушке из пурпурного бархата покоилась нить безупречного переливающегося жемчуга, каждая бусина была величиной с воробьиное яйцо. Дон Педро взял ожерелье в руки, оставив шкатулку на диване возле окна. - Дон Диего угодил мне, - произнес он наконец. - Так ему и скажите. На лице моряка отразилось недоумение. - Но разве вы, ваше превосходительство, не скажете ему это сами? Лодка ждет... - Сегодня - нет, - прервал его дон Педро. - У меня не остается времени, чтобы собраться. Ждите меня завтра, когда стемнеет. К тому времени я буду готов. - Как будет угодно вашему превосходительству. - В голосе Дюклерка прозвучало беспокойство. - Но отсрочки опасны, монсеньор. - Жизнь всегда полна опасностей, мой друг, - с улыбкой обернувшись к французу, сказал дон Педро. - Стало быть завтра, когда стемнеет, в маленькой бухте, где ручей впадает в море. Да хранит вас Бог. Дюклерк поклонился и ушел. Оставшись один, дон Педро с минуту постоял в нерешительности, держа на ладонях бесценное ожерелье, любуясь перламутровым блеском жемчужин, их радужной переливчатостью в лучах заходящего осеннего солнца. Он едва заметно улыбнулся, представив, как будет дарить ожерелье Маргарет. Наконец он легонько связал шелковые нити и вернулся в столовую. Его светлость и Фрэнсис уже ушли, и Маргарет сидела одна на диване у окна, глядя в цветник, в котором почти все цветы уже отцвели. Она посмотрела через плечо на вошедшего дона Педро, но он держал руки за спиной, и она не увидела ожерелья. - Все хорошо? - поинтересовалась она. - Все очень хорошо, миледи, - ответил он. Маргарет снова посмотрела в окно на заходящее солнце. - Ваш гость... заморский? - спросила она. - Заморский, - подтвердил дон Педро. Он направился к Маргарет. Под ногами у него похрустывал камыш, которым каждый день устилали пол в столовой. Дон Педро остановился у нее за спиной, а Маргарет, выжидая, что он ей скажет, продолжала смотреть в окно. Дон Педро тихо поднял руки, и, задержавшись на мгновение над ее золотой головкой, ожерелье скользнуло ей на шею. Маргарет, ощутив легкое прикосновение к волосам и что-то холодное на обнаженной шее, вскочила, и щеки ее вспыхнули. Она подумала, что дон Педро коснулся ее пальцами. И хоть он улыбнулся, слегка поклонившись ей, его пронзила боль от злости, промелькнувшей на ее лице. Увидев ожерелье, она поняла свою ошибку и засмеялась смущенно, но с чувством облегчения. - Клянусь, сэр, вы испугали меня. - Она приподняла ожерелье, чтобы разглядеть его получше, и, осознав великолепие подарка, осеклась. Краска сошла с ее лица. - Что это? - Выкуп, который мне привезли из Испании, - спокойно ответил он. - Но... - Маргарет была потрясена. Она достаточно хорошо разбиралась в драгоценностях и поняла, что на груди у нее - целое состояние. - Но это неразумно, сэр. Оно стоит огромных денег. - Я предупредил вас, что если вы предоставите мне определить сумму выкупа, я оценю себя дорого. - Но это королевский выкуп, - сомневалась она. - Я почти королевского рода, - заявил он. Маргарет продолжила бы препирательства, но он положил конец спору; заметив, что такая мелочь не стоит ее внимания. - Зачем нам вести разговоры о пустяках, когда каждое ваше слово для меня дороже всех этих дурацких жемчужин вместе взятых? Никогда раньше дон Педро не решался говорить с Маргарет таким тоном: в голосе его звучала любовь. Она смотрела не него широко открытыми от изумления глазами. А он объяснял ей свои намерения. - Я вручил вам выкуп, и час моего отъезда приближается - слишком быстро - увы! Итак, с вашего позволения, если вы освобождаете меня ст данного вам слова чести, я завтра ночью уплываю в Испанию. - Так скоро, - сказала она. Дону Педро, который, несомненно, заблуждался в своих надеждах, показалось, что она произнесла эти слова с грустью; тень, промелькнувшую на ее лице, он принял за сожаление. И это подстегнуло его решимость. Дон Педро утратил привычное самообладание. - Вы говорите "так скоро"! Благодарю вас за эти слова. В них - зерно надежды. Они придают мне смелости сказать то, что иначе я бы сказать не отважился. Звенящий голос, сверкающие глаза, румянец, проступивший на бледном лице, не оставляли сомнений. Женщина в ней затрепетала от тревожного предчувствия. Дон Педро склонился к ней. - Маргарет! - Он впервые произнес ее имя, произнес ласковым шепотом, любовно растягивая каждую гласную. - Маргарет, неужели я уйду из вашего дома, как и пришел? Неужели я уйду один? Маргарет не хотелось поощрять дальнейшее объяснение, и она притворилась, будто не поняла, к чему он клонит, оставив ему тем самым путь для отступления. - Не сомневаюсь, что на судне у вас есть друзья, - сказала она с деланной небрежностью, стараясь успокоить бьющееся сердце. - Друзья? - отозвался он с презрением. - Друзей, власти, богатства у меня предостаточно. Мне бы хотелось разделить с кем-нибудь все, что у меня есть, все, что я могу дать, а я могу дать так много. - И он продолжал, предупредив ее возражения. - Неужели вам не жаль растратить жизнь впустую в этом медвежьем углу варварской страны? А я открою вам целый мир, сделаю вас богатой и могущественной. Перед вами будут преклоняться, вам будут завидовать, вы станете самым дорогим сокровищем двора, королевой из королев, Маргарет! Она невольно сжалась. Что ж, она сама во всем виновата: прояви она должную осторожность, дон Педро не бахвалился бы перед ней. Впрочем, бахвальства в его манере не было. Тон его был уважительным и скорее смиренным, чем самонадеянным. Он не сказал ни слова о любви. И тем не менее каждое его слово красноречиво говорило о любви. Дон Педро умолял ее, и это была мольба о любви. Конечно, в картине, нарисованной им, был искус, и, возможно, ею завладел на секунду соблазн обладать всем, что он ей предлагал. Быть могущественной, богатой, чтоб перед тобой преклонялись, чтоб тебе завидовали. Вращаться в высшем свете, возможно, вершить людские судьбы. Все это означало пить полной чашей прекрасное дорогое вино жизни, променять на эту пьянящую чашу пресную воду своего корнуолльского дома. Если жар соблазна и коснулся Маргарет, то лишь на мгновение, на шесть биений сердца. Когда Маргарет заговорила снова, она была спокойна, сдержанна, верна самой себе. - Дон Педро, - мягко начала она, - не стану притворяться, будто я вас не понимаю. Разумеется, я не могу принять ваше предложение. Благодарю за оказанную честь. Да, это честь для меня, поверьте, мой друг. Но... - Она помедлила и едва заметно пожала плечами. - Это невозможно. - Почему же? Почему? - Правая рука дона Педро взлетела, словно он хотел обнять Маргарет. - Какая сила в мире может этому помешать? - Никакая сила не заставит меня это сделать, - Маргарет поднялась и посмотрела ему прямо в глаза искренним, честным взглядом. - Я не люблю вас, дон Педро, - сказала она, окончательно развеяв его надежды. Он дрогнул, как от удара, невольно отступил, отвернулся. Но, быстро оправившись, снова перешел в наступление. - Любовь придет, моя Маргарет. Разве может быть иначе? Я знаю, как пробудить вашу любовь. Я не заблуждаюсь: любовь рождает любовь, а моя любовь безмерна и непременно найдет отклик в вашем сердце. - Дон Педро был бледен, как полотно, отчего его борода казалась еще чернее. Его выразительные глаза страстно заклинали Маргарет. - О, поверь мне, дитя мое! Доверься мне! Я знаю, я знаю. Мой опыт... Она деликатно остановила его: - Вероятно, вашего опыта недостаточно, чтобы заметить: ваша настойчивость причиняет мне боль. - Маргарет улыбнулась своей открытой ясной улыбкой и протянула ему руку. - Останемся добрыми друзьями, дон Педро, ведь мы были друзьями с того дня, как вы сдались мне в плен. Медленно, нехотя он протянул ей руку. Маргарет, перебирая левой рукой жемчуг на груди, сказала: - Память о нашей дружбе для меня дороже, чем это ожерелье. Не отравляйте же ее. Дон Педро вздохнул, склонившись над рукой Маргарет, и почтительно поднес ее к своим губам. Еще до того, как дон Педро ощутил безнадежность по тону Маргарет, до ее дружеской откровенности, воздвигшей между ними более прочный барьер, нежели холодность, он признался себе, что потерпел поражение. Ссылаясь на свой опыт, он не восхвалял себя. Дон Педро лучше других разбирался в человеческой природе, и это знание не позволяло ему упорствовать в ошибке. ГЛАВА XI ОТПЛЫТИЕ Как я уже упоминал, дон Педро был прекрасным знатоком человеческой природы, но к тому же он был рабом своих страстей. Одержимый какой-нибудь страстью, он становился глух ко всему остальному в мире. На следующее утро его одолели сомнения, правильно ли он истолковал поведение Маргарет, так ли бесповоротно принятое ею решение. Эта надежда, порожденная страстью, оживила и усилила ее. Баловень фортуны, он так и не научился подавлять свои желания. Для него они всегда были сладким предвкушением обладания. Дон Педро никогда раньше не знал, что такое отказ. Теперь он понял, какая это мука. Она томила его всю ночь, и под утро он решил, что не смирится, что терпеть муку любви невыносимо. Внешне, однако, в свой последний день в Тревеньоне он ничем себя не выдал. Проницательный взгляд уловил бы следы страдания не его лице, но на его поведении это не сказалось. Он в совершенстве владел искусством самообладания; одна из любимых заповедей, которую дон Педро неизменно соблюдал, звучала так: если хочешь господствовать, никогда не раскрывай своих намерений. И хоть боль терзала его душу, а от любви к Маргарет, еще сильней воспламененной ее отказом, сердце перевертывалось, он, как и прежде, приветливо улыбался и держался все так же невозмутимо и вежливо. Все это ввело Маргарет в заблуждение, она заключила, что, объясняясь ей в любви, он все сильно преувеличивал. Дон Педро увлекся, думала она, поддался на мгновение чувству. Рассудив так, Маргарет испытала радость и облегчение. Дон Педро нравился ей больше всех мужчин ее круга, если не считать одного, и мысль о том, что она причинила ему боль, была бы невыносима для Маргарет. Она показала жемчужное ожерелье отцу, он счел жемчуг мишурой, и тогда Маргарет из чувства протеста намекнула, что оно очень дорогое. На графа это не произвело никакого впечатления. - Охотно верю, - сказал он. - Со временем ты поймешь: ничто в мире не обходится так дорого, как тщеславие. Тогда Маргарет сообщила графу, с чем связан этот дар: вручив выкуп, док Педро получает свободу и вечером покидает их. - Очень хорошо, - безразлично заметил граф. Маргарет приуныла. Отцу лишь бы остаться одному в своей затхлой библиотеке, погрузиться в болото философских рассуждений и ловить блуждающие огоньки познания; ему все равно, кто приходит и кто уходит из Тревеньона. Он не пожалеет и об ее уходе. Наверное, и дочь для него не более чем досадная помеха, вероятно, отец был бы рад проводить ее за море, в Испанию, чтобы она не отрывала его от ученых занятий. Но есть другой человек, которому она не столь безразлична. Мысль о нем согрела Маргарет, и она подумала, что заслужила законный упрек: из-за ее резкости Джервас давно не появлялся в Тревеньоне. Надо послать ему записку, что дон Педро уезжает вечером, а он прощен и может нанести ей визит. К дуэли Джерваса побудила ревность к дону Педро, и теперь ей ясно, что инстинктивное предчувствие не обмануло Джерваса. У него было больше оснований для ревности, чем она сама полагала. С доном Педро она была мила и предупредительна, благодаря его замечательной выдержке, о которой я уже упоминал. Ему не пришлось складываться. Те случайные вещи, которыми он пополнил здесь свой гардероб, дон Педро отдал слуге, что был к нему приставлен, к тому же щедро одарив его деньгами. И старый Мартин был с лихвой вознагражден за внимание к испанскому пленнику: тот сразу взял с ним верный тон. После раннего ужина не отягощенный сборами дон Педро был готов к уходу. Еще за столом он обратился к его светлости с приличествующей случаю учтивой речью, благодаря его за великодушное гостеприимство, оказанное ему в Тревеньоне, память о котором он навсегда сохранит в своем сердце. Дон Педро благословлял небо за счастливый случай, удостоивший его знакомства с такими благородными и великодушными людьми, как граф Гарт и его дочь. Граф, выслушав дона Педро, ответил ему с учтивостью, столь свойственной ему в те времена, когда обстоятельства еще не побудили его к затворничеству. Он заключил свою речь пожеланием попутного ветра и счастливой жизни на родине. С этими словами он удалился, предоставив Маргарет пожелать счастливого пути уходящему гостю. Мартин принес дону Педро его оружие, шляпу и плащ. Когда он оделся, Маргарет вышла с ним в холл, потом спустилась вниз по ступенькам, прошла сад, так и не сказав ни единого слова. Они могли распрощаться еще у двери. Но он будто увлекал ее за собой одной лишь силой воли. У опушки рощицы она задержалась, решив не провожать его дальше, и протянула руку. - Простимся здесь, дон Педро. Дон Педро, остановившись, заглянул ей в лицо, и Маргарет увидела боль в его грустных глазах. - О, не так скоро! - В его голосе звучала мольба, речь лилась почти как лирический монолог. - Не лишайте мою душу нескольких счастливых минут, которыми я мечтал насладиться до того, как стемнеет. Ведь я проявил чудеса сдержанности, идеальное терпение. После нашего вчерашнего разговора я не беспокоил вас ни словом, ни взглядом. Не обеспокою и сейчас. Я прошу вас о малом, но этот пустяк исполнен для меня важности - видит Бог! - огромной важности. Проводите меня чуть подальше, до той благословенной лощины, где мне впервые выпало счастье увидеть вас. Дозвольте мне именно там увидеть вас и в последний. А все, что было между этими двумя мгновениями, я буду вспоминать, как сон. О, Маргарет! Милосердия ради не откажите мне в моей просьбе. Только каменное сердце смогло бы устоять против столь пылкой поэтической мольбы. В конце концов, сказала она себе, он просит о такой малости. И Маргарет согласилась. Но по дороге через лес в сгустившихся сумерках они не сказали друг другу ни слова. Так молча они достигли места первой встречи. - Это то самое место, - сказала Маргарет. - Вы стояли на белом валуне, когда Брут набросился на вас. Дон Педро помолчал, обдумывая ее слова, потом тяжело вздохнул. - Самой большой жестокостью было то, что вы остановили его. - Он поглядел на Маргарет, словно хотел запечатлеть в памяти ее черты, потом добавил. - Как скупо вы отсчитываете мне выпрошенную милостыню - ровно столько, сколько я попросил. "Это то самое место", - говорите вы и, не ступив лишнего дюйма, останавливаетесь. Ну и ну! - О, нет, - смутилась великодушная Маргарет: умелый игрок, дон Педро задел ее слабую струнку. - Я провожу вас немного дальше. Он поблагодарил Маргарет, и они продолжили спуск вдоль ручья, который теперь совсем пересох. Чем ниже они спускались, тем явственней доносился до них скрежет киля лодки о гальку. Наконец они вышли из лощины и ступили на поблескивавший в сумерках песок. У самого берега покачивалась лодка, а возле нее стояла плохо различимая в сумерках группа людей. Увидев их, дон Педро что-то крикнул им по-испански. Двое мгновенно отделились от группы и побежали им навстречу. Маргарет в третий раз протянула руку дону Педро. - А теперь, прощайте, - сказала она решительно. - Да пошлет вам Бог попутный ветер до самой Испании! Желаю благополучно вернуться домой. - Домой? - повторил он печально. - Увы, отныне "дом" для меня пустой звук. О, не уходите, задержитесь хоть на мгновение. - Он схватил ее за руку и у