Борис Маркович Раевский. Только вперед --------------------------------------------------------------- OCR: Елена Байрашева --------------------------------------------------------------- Повесть Неоднократному чемпиону СССР, рекордсмену мира, замечательному советскому пловцу Леониду Мешкову посвящает эту книгу автор ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РЕКОРДСМЕН МИРА ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЗРИТЕЛИ СМЕЮТСЯ Леня Кочетов торопливо шел по Петроградской стороне. Руки его были глубоко засунуты в карманы старенького, короткого, выше колен, пальто. Локтем он прижимал потертый портфель, из которого торчал кончик полотенца. Ветер швырял в лицо острую снежную крупу, наметал сугробы возле каждого столба, каждой тумбы и подворотни. Пешеходы кутались в платки и шарфы, прятали подбородки и носы в высоко поднятые воротники, а шапки у всех были низко надвинуты на лоб. Казалось, на всех прохожих одинаково белые одежды. Только когда кто-нибудь поднимал руку, вдруг обнаруживалось, что та сторона рукава, которая прежде была прижата к пальто, вовсе не белая, а черная, коричневая или синяя. "Ну и холодина! - поежился Леня, но сразу же строго сказал себе: - Ничего! Челюскинцам на льдине было похолоднее"... Возле длинного серого углового здания он остановился и вытащил из кармана бумажку. "Большая Разночинная улица, 20". Леня посмотрел на номер дома. Над лампочкой, в двух металлических щитках, была прорезана цифра "20", а внизу полукругом выведено: "Б. Разночинная ул." "Сюда, кажись", - обрадовался он. Быстро взбежал по лестнице на третий этаж, сдал пальто гардеробщице, открыл дверь в огромный зал и невольно замер от удивления. На мгновение Лене представилось, что он каким-то чудом вдруг перенесся в тропики. На дворе выл холодный ветер, мороз колол иголками щеки. А здесь - настоящее лето! Казалось, стоишь жарким июньским полднем на залитом солнцем пляже. Свет огромных ламп отражался от белых блестящих кафельных плит, которыми были выложены стены и пол бассейна. Внизу тихо плескалась чуть зеленоватая вода и на поверхности ее плясали тысячи веселых ярких зайчиков. Вода была такая прозрачная, что сквозь нее просвечивало гладкое кафельное дно. В бассейне плавали юноши и девушки в ярких разноцветных плавках, купальных костюмах и шапочках. Пловцы, сверкая мускулистыми сильными телами, поднимались по лесенке на гладкий блестящий борт бассейна и вновь прыгали со стартовых тумбочек. Внизу, возле самой воды, неторопливо ходили тренеры в спортивных брюках и майках. - Ниже опустите голову! - советовал тренер плывущему юноше в желтых плавках. - Выдох только в воду! - говорил тренер девушке в голубом купальном костюме. Леня Кочетов не отрывая глаз следил за пловцами. На голове у него торчал вихор. От волнения мальчик то и дело приглаживал его ладонью, но упрямый вихор вновь гордо поднимался. Леня уже давно убедился, что ничего с ним сделать невозможно, и приглаживал только по привычке. Пловцы, как огромные блестящие рыбы, плавно скользили по дорожкам. За ними тянулся широкий пенистый след, как за моторными лодками. Плыли они по-разному. Одни лежали на груди, погрузив в воду все тело и даже лицо. Через равные промежутки времени они поворачивали голову, и тогда на секунду показывался широко открытый рот, жадно глотающий воздух. Руки их попеременно описывали в воздухе широкий полукруг и снова погружались, делая сильный гребок. Другие пловцы вовсе не выносили рук из воды, вытягивали их одновременно вперед, а потом широко разводили в стороны. Ногами они делали странные движения: подобно плывущей лягушке, поджимали обе ноги к туловищу и с силой отбрасывали их назад и в стороны, будто отталкиваясь от воды. Некоторые плыли на боку. Ноги их двигались, как лезвия громадных ножниц, словно стригли воду. А две девушки в черных костюмах быстро плыли на спине. Леня Кочетов с восхищением смотрел на спортсменов: "Здорово плавают!" Стоящий на "суше" тренер поднес к губам свисток, два раза протяжно свистнул и громко хлопнул в ладоши. Пловцы сразу вышли из воды. Трое юношей сняли с крючков веревки с приделанными к ним белыми деревянными жердями, разделявшими бассейн на четыре дорожки. Поверхность воды стала свободной. Начались прыжки. Юноши и девушки прыгали со стартовых тумбочек, с трехметрового трамплина, с "пятиметровки", а самые ловкие и смелые - с высокой, вознесенной почти под самый потолок, площадки. Леня Кочетов все стоял на верхней галерее, наблюдая за пловцами. Он словно забыл, зачем пришел сюда. Вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Леня вздрогнул и обернулся. Рядом стояла его школьная подруга, девятиклассница Аня Ласточкина, высокая, худощавая, в зеленом платье. - Идем быстрее! Скоро начало. Ласточкина вечно торопилась, словно опаздывала куда-то. Щеки ее покрывал густой румянец. Надо бы радоваться такому явному признаку отличного здоровья, но девушку этот румянец очень огорчал. Они спустились по широкой лестнице. Тут Леня увидел Мишу Наливкина - паренька из своей школы. Аня куда-то умчалась, а они с Мишей прошли в раздевалку, быстро скинули одежду и направились в душ. Леня был в бассейне первый раз и во всем слушался Мишу, который все здесь знал. - Ну как, не трусишь? - спросил тот, стоя рядом с Леней под душем. Он то поднимал руки вверх, то приседал, то выгибался, с удовольствием подставляя тело теплым струйкам. Леня промолчал. Пожалуй, только сейчас он впервые серьезно подумал о предстоящих соревнованиях. Сегодня в школе на большой перемене к нему подошла Аня и потащила в спортивный зал. - Понимаешь, - на ходу торопливо объясняла она, - сегодня в бассейне районные школьные состязания. А, как назло, Витя Ануфриев, наш лучший пловец, заболел... - Плаваешь? - спросил преподаватель физкультуры Георгий Аркадьевич, зашнуровывая новый волейбольный мяч. Ребята любили Георгия Аркадьевича за доброту и необычайную силу: однажды на школьном дворе он поднял и перенес огромное, тяжеленное бревно, с которым два дворника не могли справиться. - Плавает, хорошо плавает! - вместо Лени быстро ответила Аня. - Мы вместе летом в Неве купались. Он саженками здорово идет. - Ну ладно, - сказал Георгий Аркадьевич, - делать нечего. Хоть и не видел я, как ты плаваешь, - поверю ребятам. Георгий Аркадьевич, поглаживая свою круглую лобастую голову, сказал, что Леня должен выйти на старт и вместе с Аней, Мишей Наливкиным и еще двумя ребятами защищать честь школы. Леня согласился. - А ты в бассейне-то бывал? - спросил на прощанье преподаватель. Смутившись, Леня покачал головой. - Вот незадача!.. - задумчиво протянул Георгий Аркадьевич. Он посмотрел на Аню. - Не сомневайтесь, Георгий Аркадьевич, - затараторила Аня, испугавшись, что учитель, чего доброго, не пошлет ее друга на соревнования. - Кочетов не подведет! - Ну ладно, - согласился Георгий Аркадьевич. - Попробуем. Я дам на тебя дополнительную заявку, а ты сходи на медосмотр. Он кратко объяснил Лене, как берется старт в бассейне, как делается поворот. "Почему не выступить? - думал Леня, уходя из спортивного зала. - Плаваю, чай, не хуже других ребят..." Леня мог долго лежать в воде на спине, держа руки неподвижно перед лицом, будто читая. Он любил нырять: наберет полные легкие воздуха и долго не показывается на поверхности. Ребята на берегу уже беспокоятся - не утонул ли? С детства он привык к воде, плавал часами, не зная усталости. Никто никогда не учил Леню плаванию. Он, как и большинство его сверстников-мальчишек, научился всему сам, наблюдая за старшими. Жил он в детстве на Волге. Времена были тяжелые: разруха и неурожаи. Отец к тому же выпивал. Когда Леня шарил по полкам, разыскивая завалявшийся кусок хлеба, мать обычно не то в шутку, не то всерьез упрекала: - Ишь ты! Вчера ел, а нонича опять просишь! Бывало, вдруг на улице раздавался крик: - Баржу кокнуло! С кавунами! .. Ребята опрометью бросались к реке. Там по течению, медленно покачиваясь на волнах, плыла целая стая арбузов. У кого были лодки, - спешно мчались за веслами, а Леня, как и другие мальчишки, скинув рубашку и штаны, бросался в воду. Догнав стаю на середине реки, Леня отбивал от нее парочку крупных спелых арбузов и, толкая их перед собой, гнал к берегу. Так плыть было трудно и взрослому, а семилетнему Лене - подавно. Но он не трусил и лишь изредка, когда совсем уже задыхался, ложился на спину: передышка. Пригонит арбузы, мать рада: есть ужин. Арбуз с лепешкой из жмыха и кукурузы - чего ж лучше?! Дважды, правда, Леня чуть не утонул, но все же привык не бояться воды. И лишь сейчас, в бассейне, глядя на ловких и быстрых спортсменов, на их ритмичные, сильные движения, он понял, что плавает вовсе не так уж хорошо. Стоя под душем, Лепя впервые тревожно подумал: "А вдруг провалюсь?" Но сразу же постарался успокоиться. Нет, плавает он все-таки неплохо. Правда, никогда не был в бассейне, не видел, как проводятся соревнования. Но ведь все пловцы когда-нибудь начинали, даже самые лучшие чемпионы когда-то приходили в бассейн первый раз. Леня вышел из-под душа и в одних плавках вслед за Мишей прошел к воде. Там уже собралось много ребят из разных школ. Все взрослые пловцы прервали тренировку и сидели на скамейках, наблюдая за школьниками. Судья вызвал на старт первую четверку. Леня с замиранием сердца услышал и свою фамилию. По указанию судьи, он встал у третьей дорожки и вдруг почувствовал, что его бьет озноб. В бассейне было тепло, но у Лени по коже бегали мурашки, руки тряслись, а зубы выбивали мелкую противную дробь. "Что за напасть?" - разозлился на самого себя Леня. Он стиснул зубы так сильно, что на скулах вздулись желваки. Такую "предстартовую лихорадку" испытывают не только новички, но и опытные спортсмены, сотни раз бравшие старт. И не только пловцы: умелого бегуна бьет озноб, когда он перед забегом устанавливает ноги в ямки на гаревой дорожке; у храброго боксера вдруг пробегают мурашки по спине, когда он выходит на ринг и начинает перед боем топтаться на дощечке с канифолью, натирая подошвы своих туфель-"боксерок", чтобы они не скользили на ринге. Это волнение неизбежно перед началом упорной борьбы, идущей за каждую долю секунды, каждый сантиметр. Но вся эта "предстартовая лихорадка" мгновенно проходит, как только прозвучит сигнал "марш!" или раздастся первый удар гонга на ринге Леня не знал об этом. Ему казалось, что все пловцы и болельщики, сидящие наверху, на трибунах, и внизу, на скамьях у воды, слышат частые гулкие удары его сердца. Он оглянулся Нет, никто не обращал на него внимания. У самой воды на низкой гимнастической скамье сидели школьники-мальчики и девочки, такие же, как он, участники соревнований. Среди них Леня увидел Аню Ласточкину в черном купальном костюме и Мишу Наливкина в темно-синих трусах. Тут же расположились взрослые пловцы. У многих из них на груди виднелись знаки спортивных обществ: "Динамо", "Наука", "Зенит". Леня обратил внимание на сидевшего недалеко от стартовых тумбочек плотного мужчину в белом тренерском костюме, резко выделявшегося среди окружающих полуобнаженных пловцов. Голова у него была большая, массивная, лоб круто нависал над глазами. Подбородок крупный, тяжелый. Длинные "казачьи" усы - черные, с лихо закрученными острыми концами - торчали вверх, как пики. Усы делали его похожим на кавалериста времен гражданской войны. Он был, пожалуй, старше всех в бассейне: старше и судьи, и тренеров, и стартера, и пловцов. Он сидел уже давно, молча и внимательно присматривался к ребятам. Леня заметил, что все проходящие мимо этого высокого усатого человека почтительно здоровались с ним. "Наверно, чемпион!" - догадался Леня. Мужчина этот сразу понравился ему. Они встретились глазами, и Лене показалось, что тот чуть-чуть улыбнулся и даже слегка подмигнул ему. Не трусь, мол! И острые концы его усов смешно поднялись кверху, как у кота. Леня смущенно улыбнулся в ответ, но в это время раздалась команда - "На старт!" - и мальчик быстро отвел взгляд. Вспоминая советы учителя физкультуры, он встал на покатую стартовую тумбочку, согнул колени и отвел руки назад. Соседями его оказались невысокие, щуплые на вид парнишки. Им было, как и Лене, лет по шестнадцати, но Леня в сравнении с ними выглядел богатырем: он был выше их на целую голову и много шире в плечах. Зрители заметили это. - Связался черт с младенцами! - услышал Леня громкий шепот одного из болельщиков - паренька в красных плавках. - Да этот белобрысый без борьбы всех обгонит! Леня покраснел и сделал вид, будто не слышал. - Марш! - скомандовал стартер. Четыре пловца одновременно прыгнули с тумбочек. Но тела трех мальчиков скользнули в воду легко и плавно, головой вниз, рассекая воду выставленными вперед руками. А Леня растерялся и неловко шлепнулся всем телом, плашмя, подняв тучу брызг. При этом он сильно ударился о воду. - Так живот можно отбить! - весело объявил паренек в красных плавках, и зрители на трибунах засмеялись. Вынырнув, Леня увидел своих противников впереди себя. Все они плыли кролем. Не теряя ни мгновения, Леня погнался за ними. Он плыл саженками, резко и сильно выбрасывая руки. И каждый раз, погружая руку, звонко ударял ладонью по зеленоватой переливающейся поверхности воды. Это считалось особым шиком у ребят, с которыми Леня купался летом на Неве. Но в бассейне этот шик почему-то вызвал смех зрителей. - Шлепай, шлепай! - опять сострил паренек в красных плавках. - Дошлепаешься! На шлепки-то время уходит! Если бы Леня в этот момент посмотрел на седого мужчину, похожего на кавалериста, он увидел бы, что тот не смеется, а внимательно следит за ним. "Совсем желторотый! - думал этот усатый "чемпион". - Даже старт брать не умеет. И идет этими неуклюжими саженками. Того и гляди, еще "по-собачьи" начнет плыть! Но какая плавучесть! - отмечал мужчина. - И какой сильный гребок! Ведь плывет он, по существу, "без ног". Ноги в саженках не работают, а болтаются без толку..." Леня не слышал ни острот паренька в красных плавках, ни смеха зрителей. Он упрямо стремился догнать соперников: такие щупленькие пареньки и вдруг опередили его! Леня энергично работал руками, делая гораздо больше гребков, чем остальные пловцы. Уже задыхаясь, у стенки бассейна, он все-таки сумел догнать ребят. К стенке все четверо подплыли почти одновременно. Но не успел Леня глазом моргнуть, как трое пловцов быстро коснулись руками белых кафельных плит, с какой-то кошачьей гибкостью стремительно свернулись в комочки и, с силой столкнувшись ногами от стенки, поплыли обратно. Леня сразу забыл все советы учителя физкультуры и, со стыдом чувствуя, что он в эту минуту неуклюж, как бегемот, и очень смешон, дотронулся до стенки, но не сложился в комок, а стал постепенно и неловко, как огромный пароход, стиснутый берегами узкой реки, медленно разворачиваться на своей дорожке. Ему показалось, что прошло не меньше минуты, пока он, наконец, совершил поворот. Леня так растерялся, что даже забыл сильно оттолкнуться ногами от стенки бассейна и таким образом выиграть время. Радуясь, что проклятый поворот все-таки кончился, он яростно пустился вдогонку за пловцами. Аня Ласточкина давно уже вскочила со скамейки. Румянец схлынул с ее щек. Волнуясь, стояла она возле колонны, в стороне от остальных ребят, и, теребя в руках свою резиновую шапочку, шептала: - Леня! .. Ну, Ленечка! .. Ну, нажми! .. Но, несмотря на все Ленины старания, догнать соперников не удалось. Он был еще на середине бассейна, когда все три паренька уже совершили второй поворот. Теперь они мчались по соседним дорожкам ему навстречу. "Все равно догоню!" - зло решил Леня. До конца стометровки надо было еще два раза проплыть весь бассейн. "Догнать! Догнать!" - твердил сам себе Леня. Он плыл по-прежнему саженками, работая руками изо всех сил, и уже ясно сознавал, насколько удобнее, легче и быстрее плыть кролем. Тела ребят лежали в воде горизонтально, а у Лени ноги были гораздо ниже головы. Они словно вязли в воде. Руки и ноги ребят двигались в едином ритме, а у Лени - вразнобой. И его торчавшая над водой голова только мешала. "И чего это мальчишкам так нравились эти дурацкие саженки?" - злился Леня. Он доплыл до стенки и опять стал "разворачиваться". Теперь он делал поворот уже быстрее, но все-таки очень неуклюже. - Эй, буксир! - насмешливо крикнул ему паренек в красных плавках. - Сложись пополам! Не бойся, не сломаешься! Аня с ненавистью посмотрела на крикуна. Ух, с какой радостью она заткнула бы ему рот! Крик и смех зрителей окончательно вывели Леню из равновесия. Он ясно понял, что соперники уже кончают третью двадцатипятиметровку и ему ни за что не догнать их. И вдруг, к удивлению зрителей и неожиданно для самого себя, он опустил ноги на, дно, быстро проскочил под веревкой с поплавками к борту бассейна. Выходя из воды, Леня успел заметить, как высокий пожилой мужчина что-то сердито говорил пареньку в красных плавках, и длинные усы его грозно топорщились. Ни на кого не глядя, Леня опрометью бросился в раздевалку. - Ну и ладно... Ну и сошел... - бормотал он, торопливо натягивая прямо на мокрое тело голубую майку и от волнения попадая руками в вырез для головы. "Быстрей! - лихорадочно думал он. - Быстрей одеться и удрать из бассейна. Только бы не видеть Аню, не встретить того седоволосого мужчину, который так ободряюще улыбался. Позор!" Торопливо, даже не отжав воду, он запихнул мокрые плавки и полотенце в портфель и уже хотел натянуть рубаху, но тут почувствовал, что кто-то пристально смотрит ему в спину. Леня быстро обернулся - сзади стоял тот самый "чемпион", которого он особенно не хотел сейчас видеть. - Что, растерялся? - улыбаясь, спросил мужчина. Голос у него был густой и сочный, как у певца. Только сейчас, стоя рядом с ним, Леня увидел, какой тот высокий и полный. Но, несмотря на полноту, двигался он легко, быстро и как-то даже изящно. Леня смущенно молчал. - Бывает, - добродушно смеясь, продолжал мужчина. - И похуже бывает. Я, например, в молодости не только плаванием, но и коньками увлекался. Вот однажды на соревнованиях пришлось мне бежать по ледяной дорожке рядом с известным конькобежцем. Отмерили мы уже много кругов и вышли на последнюю прямую. До финиша совсем близко. Жмем что есть силы. И вдруг прямо передо мной на дорожку со снежного вала спрыгнул какой-то человек, и в руках у него что-то блеснуло, ярко, как молния. Я сразу в сторону, резко затормозил, перевернулся и упал. Смотрю - а это фотограф не к месту сунулся! Разозлился я здорово. Но делать нечего. Вскочил и снова помчался. Слышу, зрители что-то кричат. "Подбадривают!" - думаю и несусь еще быстрее. Вдруг вижу - навстречу бежит стартер и машет красным флажком. "Тут что-то не так!" - сообразил я и остановился. Слышу - зрители смеются. Оглянулся - вот те на! Оказывается, я, когда упал, потерял ориентировку, вскочил и побежал в другую сторону - не к финишу, а обратно - к старту! Леня, забыв свое недавнее смущение, засмеялся. Засмеялся и его собеседник. - Вот какие чудеса бывают! - весело сказал он и вдруг совсем другим голосом, серьезно спросил: - Давно плаваешь? Этот вопрос сразу напомнил Лене о недавнем позоре. И он угрюмо ответил: - Плаваю-то давно, с шести лет. Да толку все одно мало. А в бассейне впервые... - Впервые? - удивился мужчина, и косматые брови его подскочили кверху. - Для первого раза совсем неплохо. Только сходить с дистанции, падать духом не следовало. - Он помолчал и прибавил: - Хочешь у меня заниматься? Научу плавать по-настоящему! Леня недоверчиво посмотрел на него: смеется, что ли? Пока паренек растерянно обдумывал неожиданное предложение, мужчина внимательно оглядывал его. "Плавучесть хорошая и скольжение хорошее, - отмечал он про себя, - руки длинные - это тоже хорошо; ноги, правда, толстоваты, но ничего; грудь и плечи развиты отлично". Он, очевидно, остался доволен осмотром, потому что снова еще настойчивее спросил: - Ну, решил? Леня колебался: ему очень хотелось научиться плавать быстро и красиво, но приходить снова в бассейн, где он только что так осрамился, было чрезвычайно неприятно. - Ну, вот что! - сказал мужчина. - Ты дома спокойненько все обдумай. Если не боишься трудностей, хочешь плавать хорошо, - приходи. А коль испугался первой же неудачи, - грош тебе цена. Придешь - спроси руководителя детской школы плавания, старшего тренера Ивана Сергеевича Галузина. ГЛАВА ВТОРАЯ. ПЛОВЕЦ ТРЕНИРУЕТСЯ НА СУШЕ "Ти-и-ик! Ти-и-ик! Тук!" С последним коротким сигналом Леня открыл глаза: семь часов утра. Еще хотелось спать, но он знал - нужно только резко сбросить с себя одеяло, и сонливость сразу пропадет. Леня быстро вскочил с постели, в одних трусиках подбежал к окну и открыл форточку. - С добрым утром! - бодро сказал диктор. - С добрым утром! - вежливо ответил репродуктору Леня, достал из-под кровати свернутую в трубку ковровую дорожку и быстро разостлал ее на полу. До начала зарядки он сел на стул и, подняв левую ногу, стал быстро двигать вверх и вниз ступней. Потом сжал ступню рукой и начал плавно вращать ее. То же самое он проделал с правой ногой. Это упражнение ему посоветовал Галузин. Пловцу надо иметь сильные ступни. Из репродуктора грянула музыка. Зарядка началась. Леня маршировал на месте, высоко поднимая колени, нагибался влево и вправо, и руки его скользили вверх и вниз по бедрам. Это упражнение называлось "насосом". Расставив ноги и сцепив руки над головой, Леня долго и яростно "колол дрова". Потом поочередно то выбрасывал ноги кверху, стараясь достать носком до вытянутой на уровне плеча руки, то приседал, то делал подскоки. И в такт всем его движениям звенели две вазы на шкафу. Из кухни доносился запах чего-то очень вкусного. Тетя уже встала и готовила завтрак. В тете, несмотря на ее сорок с гаком лет, так и бурлила энергия. Была она человеком добрым, веселым, но - как дипломатично выражались соседи - "своеобразным". Клавдия Тимофеевна работала на заводе, изготовляющем радиоприемники, и очень любила технику: машины, приборы, всякие приспособления. Ее "техникоманию" жильцы в доме считали просто невинным чудачеством, но кое-кого - управхоза, например, - это тетино пристрастие почему-то раздражало. Леня до сих пор не забыл, как удивился он, первый раз попав в ее квартиру. Кстати, Клавдия Тимофеевна очень гордилась ею и всегда подчеркивала, что "квартира отдельная, ход с парадного", хотя на самом деле в квартирке были две крохотные комнатки да темная кухня, полуподвал. Едва Леня открыл дверь и ступил на порог, - сразу под потолком зажглась лампочка. Мальчик испуганно озирался: в чем дело? Потом он узнал, что порог особый: наступишь на него - доска чуть-чуть прогнется и соединит концы электропроводов. На кухне - целая фабрика. Электрочайник, закипая, громко свистит. Пар из него по специальной трубочке идет в приделанный к крышке свисток. Свистит и электрокастрюля, в которой тетя кипятит молоко. Но чайник свистит тонко и нежно, а кастрюля - пронзительно и тревожно, как милиционер: беги быстрей, а то молоко убежит! В углу кухни стоит самодельная стиральная машина с большим алюминиевым барабаном. Клавдия Тимофеевна кладет туда грязные рубашки, наволочки, полотенца, салфетки, барабан крутится и сам трет, мылит и отжимает белье. В квартире у тети Клавы никогда не холодно, хотя печки она топит редко: тепло излучает блестящий электрокамин. Телефон стоит в комнате. А тетя чаще всего находится на кухне. Поэтому от телефонного аппарата тетя провела на кухню специальный звонок, похожий на судейскую сирену. Клавдия Тимофеевна все делала сама. Вышивать или вязать, как другие женщины, она не любила, называя это баловством; зато целые вечера могла мастерить какой-нибудь замысловатый радиоприемник. Леня немного подтрунивал над ее страстью к технике. Потом привык и сам часто помогал ей. От покойного мужа у тети остался полный набор инструментов. В большом лакированном ящике лежали молотки, клещи, сверла, напильники, отвертки, пилы. Тут же хранились мотки проволоки, гвозди, шурупы, Видно, муж тети Клавы был хорошим мастером: все инструменты удобные, с гладкими ручками, хорошо заточены и сверкали, как новенькие. Тетю Клаву любили в доме. Жильцы говорили, что у нее "молодое сердце и золотые руки". Только всегда сердитый старик из квартиры 27 ворчал, что неприлично солидной даме походить на неугомонную комсомолку. Особенно любили тетю Клаву дети и часто поджидали ее во дворе. Тетя Клава мастерила для них необычные игрушки, каких ни в одном магазине не купишь. Возьмет, например, большой таз и пустит в него кораблик, искусно вырезанный из пробки. Кораблик сам, без всякого мотора, стремительно мчится по тазу - то описывает круги, то ударится о стенку, повернет и несется в другую сторону. - Почему движется кораблик? - удивляются ребята. А тетя Клава молчит и хитро улыбается. Догадайтесь, мол, сами. Если ребята не догадаются, тетя Клава вытащит кораблик и покажет, в чем секрет. На корме укреплен маленький кристаллик камфоры. Оказывается, если камфору погрузить в воду, от нее с силой отрываются мельчайшие, невидимые глазу частицы. Они толкают кораблик, как ракету. И корабль сам мчится по воде. Много хорошего и интересного придумывала тетя Клава. Весь дом помнил, что именно она когда-то посадила на пустом дворе деревцо, а теперь там рос уже целый сад. Позже тетя Клава предложила устроить во дворе волейбольную площадку и сама установила первый столб. Вот какой была тетя Клава. ... - Зарядка окончена. Приступайте к водным процедурам! - бодро проговорил диктор. - Есть! Сейчас приступим к этим самым... процедурам! - весело ответил Леня. Скатал ковровую дорожку, спрятал ее под кровать и в одних трусиках выскочил на кухню. Тетя Клава уже кончала жарить блинчики. - Зарядился? - улыбаясь, спросила она. - Как аккумулятор! - ответил Леня. - Начинаем процедуры! Водные процедуры были самым веселым занятием за все утро. Леня, смеясь, наклонялся над цинковым корытом, а тетя Клава, нарочно громко вздыхая и закрывая глаза, выливала ему на спину и плечи ведро холодной воды. После такого "душа" тетя ежилась и куталась в теплую шаль, будто холодной водой окатили ее, а не племянника. А Леня весело прыгал по кухне, докрасна растирая тело махровым полотенцем, и громко распевал: Ты не бойся ни жары и ни холода! Закаляйся, как сталь! Тетя считала себя передовой женщиной и стыдилась возражать против этих обливаний, которые начались с того дня, как Леня стал заниматься в школе плавания. Но в глубине души она все-таки боялась, что племянник когда-нибудь после такой "процедуры" получит воспаление легких, бронхит, грипп или по меньшей мере насморк. Однако, к ее удивлению, ни бронхитом, ни даже насморком Леня не заболевал. Наоборот, с каждым днем он становился все здоровее и крепче. К Лениному увлечению плаванием тетя Клава относилась не очень одобрительно. - Если уж тебя тянет к воде, - не раз внушала она племяннику, - строил бы корабли. Или стал бы судовым механиком! А уж коль заниматься водным спортом, - подумай насчет глиссера. Вот лодочка: мчится, как самолет! Но Леня лишь посмеивался. - Ничего! Я и без мотора скоро обгоню любой глиссер! После завтрака тетя Клава ушла на завод. Леня быстро убрал со стола и, взглянув на часы - без десяти минут восемь, - открыл учебник по тригонометрии. Учитель предупредил, - сегодня будет контрольная. Настроение у Лени было отличное, чувствовал он себя необычайно бодрым. Тангенсы и котангенсы, секансы и косекансы легко и прочно укладывались в памяти. Он вспомнил, как трудно было ему заниматься три года назад, и улыбнулся. Да, тяжелое было время! Леня приехал к тете из далекой деревни. Ленина мать с болью в сердце рассталась с единственным сыном. Всю жизнь она прожила в деревне. У нее было четыре сына, но троих еще в раннем детстве скосил тиф. Только Леня - самый младший - уцелел. Отец Лени, деревенский кузнец-силач, умер, когда мальчику было семь лет. Всю жизнь трудилась мать, недоедала, недосыпала, но подняла сына. Когда Леня, погостив у тети Клавы, написал, что хочет остаться в Ленинграде, мать долго колебалась, даже плакала украдкой, но в конце концов согласилась. "Что ж, - грустно думала она. - Все одно через два - три года придется разлучиться. В деревне-то институтов нет, а Лене страсть как охота учиться". Она часто писала сыну письма, где строго-настрого наказывала во всем слушаться тетю и главное - держаться подальше от трамваев. Так прошло два года. Внезапно прибыла короткая, страшная телеграмма: мать при смерти. Леня ехал двое суток: сперва - поездом, потом - пароходом. И все время не смыкал глаз. Как же так? Ведь он оставил мать хоть и старенькой, но бодрой, хлопотливой. И она никогда не хворала... С пристани до своей деревни - все семь верст - он бежал, а когда становилось совсем невмоготу и из груди уже вырывался хрип и свист - переходил на торопливый, спотыкающийся шаг. Мать в живых он не застал. Соседи рассказали: ее поднял на рога взбесившийся бык "Валет". На следующий день, не приходя в сознание, она умерла. Последние ее слова были: "А у Лени сапоги-то совсем прохудились. И пальто..." Тупо, без слез, слушал Леня причитания баб. И только оставшись один, совсем один, на опустевшем кладбище, он упал на мерзлую землю и заплакал, беззвучно, давясь слезами... А потом молча заколотил досками окна и двери в избе и уехал в Ленинград, к тетке. Теперь уж навсегда... ...В новой школе, куда Леня поступил еще при жизни матери, он в первые же два дня успел познакомиться с ленинградскими ребятами и даже подружился с соседкой по парте, Аней Ласточкиной. И сама школа, и ребята, и учителя - все очень нравилось Лене. Но на третий день его радужное настроение омрачилось. После большой перемены в класс вошла высокая полная учительница. - А у нас новичок! - дружно закричали ребята. - Silence, silence, (1) - сказала учительница. - Где новичок? Леня встал. - Do you understand English? (2) - спросила учительница. В сельской школе Кочетов изучал немецкий язык. Англичанка, глядя на упорно молчавшего новичка, соболезнующе покачала головой. - Твои новые товарищи уже и читают, и пишут, и немного говорят по-английски, - мягко сказала она. - Тебе, мальчик, будет очень тяжело. На следующий день Леню вызвал к себе заведующий учебной частью: - Мы переведем тебя в сто семнадцатую школу. Там изучают немецкий язык. Но Лене не хотелось переходить в другую школу. Он уже привык к ребятам, и школа эта была близко от его дома. К тому же Леня никогда не пылал особой любовью к немецкому языку. - Я догоню ребят! - глядя в пол, хмуро сказал он завучу. - Это очень трудно. Твои одноклассники уже далеко ушли вперед, - доказывал тот новичку. - Догоню! - упрямо твердил Кочетов. Наконец завуч сдался и согласился оставить Леню в школе с условием, что при первой жалобе учительницы английского языка он будет переведен. Ох, и здорово пришлось тогда Кочетову поработать, чтобы догнать своих сверстников! Долгие часы он просиживал над английской грамматикой и каждый вечер выучивал десять новых слов. Перед сном Леня прикалывал к стенке над кроватью бумажку с только что выученными словами. Засыпая, он шепотом повторял их, а утром снова проверял, твердо ли запомнил. Если слова были усвоены хорошо, Леня снимал бумажку; если же они путались, - бумажка оставалась висеть, а вечером рядом с ней на стенке появлялась другая с десятком новых слов. Он не ложился спать, пока не выучивал и старого долга, и новой порции. А произношение?! Лене иногда казалось, что у него вспухает язык от бесконечного повторения всех этих шипящих, свистящих звуков чужого языка. Да, тяжелым был тот год! Но все-таки он выдержал, не отступил. А теперь заниматься уже куда легче! За этот год крепко подружился Леня с Аней Ласточкиной. Леня и Аня жили в одном доме и учились в одной школе. Больше того: сидели за одной партой. Леня частенько бывал в маленькой комнате на пятом этаже, где Аня жила с матерью-машинисткой. Денег в семье постоянно не хватало. Мать была безалаберной и, кроме того, старалась ни в чем не отказывать дочке. Часто, чтобы заработать Ане на новое платье, она приносила домой пухлые рукописи и по вечерам перепечатывала их. Аниной маме Леня не нравился. - Деревенщина, - как-то сказала она дочери, закрыв двери за ним. - "Нонича", "кажись"... И одет-то как: только лаптей не хватает... Аня покраснела. Действительно, у Лени иногда проскальзывали деревенские слова. В школе мальчишки даже прозвали его: "Ужо-кажись". Но вообще он был хороший, и Аня горячо заступилась за друга. - Он с каждым месяцем все чище говорит, - сердито возразила она. - Наша Сугробиха ему вчера даже "пять" по устному поставила. А у Сугробихи получи-ка "пятерку"!.. - Что ты раскипятилась? - поджала губы мать. - Я же ничего... С тех пор Аня нарочно еще чаще приглашала Леню к себе домой. Они любили наблюдать, как Анина мама печатала, не глядя на машинку. Все десять пальцев ее "вслепую" легко и быстро танцевали по клавиатуре, безошибочно ударяя по нужным буквам. Это походило на фокус. В половине девятого, сложив тетрадки в сумку, Леня вышел из дому: без пальто, без шапки, хотя еще стояли морозы, был конец февраля. На улице он сошел с панели и побежал. Прохожие с удивлением поглядывали на него. Странно! Раздетый паренек с портфелем несется по заснеженной мостовой... А Леня невозмутимо продолжал бежать: он уже привык к удивленным взглядам. Вот и сад. Тихо стоят деревья с пухлыми снеговыми подушками на ветвях. Дорожки белые-белые, на них ни следа: ночью была пороша. Леня снял цепь - огромный замок на ней не закрывался, а висел только так, "для страху", как говорила сторожиха, - отворил металлическую, на роликах, визжавшую калитку, бросил портфель на заснеженную скамью. Вот теперь можно побегать по-настоящему! Круг за кругом, круг за кругом по тихим садовым Дорожкам. Вдох - раз - два - три!.. Выдох! Вдох - раз - два - три! Выдох! Глубже, глубже, как учил Иван Сергеевич. Вокруг пусто и тихо. Так пусто и тихо, словно ты и не в Ленинграде. Еще круг! Еще!.. Лене уже жарко. Сквозь узорную садовую решетку он видит, как панели все гуще и гуще заполняются школьниками. Значит, время близится к девяти. "Ничего. Не опоздаю..." Он продолжает бег круг за кругом. Школа рядом. Когда-то он, как и все соседские ребята, выходил из дома за десять минут до звонка. Но в последние месяцы, с тех пор как Леня стал заниматься в бассейне, он всегда выходит за полчаса до занятий. Перед уроками надо успеть сделать "разминку". Он взял со скамейки портфель, вышел из сада, плотно закрыл калитку. Накинул цепь с тяжелым замком, а то сторожиха заругает; у нее с Леней строгий уговор: не закроешь - завтра не пустит. С портфелем побежал в школу. Даже очень строгий учитель физики, которого он обогнал, не удивился, видя его раздетого, и не сделал ему замечания. - Закаляемся?! - кричали мальчишки. - Привет от братьев Знаменских! (3) - Газуй, Леня! - Мимо школы не проскочи!.. - засмеялась Аня Ласточкина. - Первый урок - контрольная!.. Милиционер, стоящий на перекрестке у школы, тоже не удивился, видя паренька, бегущего зимой без пальто и шапки. Даже улыбнулся. Милиционер тоже знал: тренировка. * * * В школе плавания было три группы: первая - для неумеющих плавать, вторая - для плавающих, но слабо, и третья - для пловцов-разрядников. Кочетова зачислили во вторую группу. "Для ровного счета", - как острили ребята. В группе было тридцать девять человек. Леня стал сороковым. Тренер оказался человеком умным и знающим, но очень суровым. - Итак, займемся плаваньем по-настоящему! Главное - не ленись! - заявил Галузин Лене, когда тот впервые пришел в школу плавания. Леня быстро разделся, торопливо сполоснул тело под душем. Подбежав к бортику бассейна, хотел прыгнуть вниз, но тренер резко засвистел. - Ты зачем сюда пришел? - сердито спросил он. - Плавать... - Не плавать, а учиться плавать, - нажимая на слово "учиться", поправил Иван Сергеевич. - Без команды в воду не лезь! Пошли... Он повернулся спиной к Лене и зашагал в соседнюю комнату, похожую на гимнастический зал. "Интересно! - нахмурился Леня. - Значит, без воды будем плавать?" Но промолчал и покорно поплелся за тренером. Иван Сергеевич велел ему лечь на одну из скамеек, стоящих в зале, и так, лежа, разучивать движения стиля брасс. - Надо из тебя сначала "саженочный" дух выбить! - сказал тренер. - Хуже нет - переучивать! Лучше бы уж совсем не умел плавать. И в самом деле, переучиваться было нелегко. Руки и ноги вдруг сами начинали двигаться не по-лягушечьи, как полагается в брассе, а привычно сбивались на саженки. Тогда Галузин сердился, пики его усов топорщились. "Плавать" на скамейке было жестко и надоедливо. Руки и ноги быстро уставали. Но Леня не жаловался. В конце концов саженки исчезли, будто их и не бывало. Убедившись, что Леня освоил движения брасса, тренер довольно покрутил усы и сказал: - Вот теперь займемся плаваньем по-настоящему! Главное, не ленись! Но и тогда Галузин не разрешил ученику плавать быстро, в полную силу. Однажды он долго наблюдал за Леней и еще несколькими ребятами, потом спросил: - Дышать умеете? "Шутит! - улыбнулся Леня. - Кто ж этого не умеет?!" - Младенцы - и то дышат, - ответил он. - А мне как-никак семнадцать стукнуло... - А ну, дышите, - сказал Иван Сергеевич. Леня и трое его товарищей, стоя в ряд, с шумом и присвистом, выпячивая животы, втягивали воздух в себя и так же шумно выталкивали его из легких. - До семнадцати лет дожили, а дышать не научились, - насмешливо произнес Иван Сергеевич. "Шутит!" - опять подумал Леня. Удивленно-растерянное выражение было и на лицах трех его друзей. А Иван Сергеевич подозвал проходившего мимо мастера спорта и попросил его "подышать" вместе с ребятами. И тут ученики убедились: дышать они действительно не умеют. Мастер вдохнет - так вдохнет: будто огромная пустая бочка скрыта у него в груди; а выдохнет, так сразу столько воздуха, что, наверно, наполнил бы парус небольшой лодчонки. Рядом с ним Леня дышал, как воробей, - маленькими, короткими глотками. - Не научишься дышать - не научишься плавать, - отрезал Иван Сергеевич и заставил учеников, стоя в воде, делать сильный вдох, потом погружаться и выдыхать воздух. Это надоедливое упражнение Леня повторял каждый день много раз. Плавая, он тоже должен был глубоко вдыхать воздух, погружать лицо в воду и под водой делать выдох - такой сильный, что пузырьки воздуха вырывались на поверхность, как у водолаза, когда он нажимает головой на золотник. Дыхание, наконец, наладилось. Но тренер не успокоился. Он все время открывал в Лене новые и новые недостатки и заставлял избавляться от них. Однажды Иван Сергеевич, выстроив ребят, внимательно ощупал взглядом Ленины плечи, грудь, руки... "Смотри, смотри, - подумал тот. - Хоть и дотошный, а не придерешься. Мускулатурка приличная!" Но Иван Сергеевич все же нашел, к чему "прицепиться". - Ноги жирноваты, - он покачал головой. Леня посмотрел - ноги как ноги. Вовсе не такие уж толстые. Не худенькие, конечно. Но ведь он и весь не тощий, "упитанный", как говорит тетя Клава. - Что ж поделать, Иван Сергеевич? - вздохнул Леня. - Новые ноги наука, к сожалению, еще не научилась. .. - Научилась, - перебил тренер. - И притом, давно... - Новые ноги?! - Ну, не совсем новые. Твои переделаем... Тренер стал с группой ребят часто выезжать за город, в лес. Катались на лыжах, прыгали, бегали... Через несколько месяцев Иван Сергеевич подвел Леню к зеркалу, с удовольствием похлопал его по длинным, мускулистым ногам: - Ну, гляди... Но зеркала уже не требовалось: Леня и сам чувствовал - ноги стали легче, суше. - Вот теперь займемся плаваньем по-настоящему. Главное, не ленись! - сказал Иван Сергеевич. Но и тут вместо бассейна Галузин повел ребят в лес, и они полдня бегали на лыжах. Тренер выбирал горы повыше и покруче. - Вот, - говорил Галузин, когда Леня, сильно и энергично работая палками, вслед за ним взбирался на вершину какой-нибудь особенно крутой горы. - Считай, что твой плечевой пояс стал на одну сотую процента сильнее, чем прежде. Десять тысяч раз взбежишь на такую горушку - вдвое сильнее станешь! И трудно было понять, шутит он или говорит всерьез. Грузный Иван Сергеевич бегал на лыжах легко и красиво и требовал, чтобы ученики тоже овладели этим искусством. Тренер втыкал в снег по склону горы флажки" и веточки елок. Он обучал ребят, стремительно спускаясь с крутой горы, на всем ходу проскакивать между двух флажков, стоящих почти рядом, проноситься мимо огромных сосен, чуть не вплотную к ним. У Лени дух захватывало от быстроты и страха. - Ничего! - смеялся Иван Сергеевич. - Спортсмен должен быть смелым! - Да я же хочу быть пловцом, а не лыжником! - робко возразил Леня, когда от него уже пар шел от усталости. - Флюс! - сердито ответил тренер. - Флюсом ты хочешь быть, а не пловцом! Кочетов сперва не понял грозного тренера. Потом от других ребят он узнал, что "флюс" - любимое словечко Галузина. Так тренер называл всех "однобоких" спортсменов. Если он встречал на катке известного футболиста и замечал, что тот плохо бегает на коньках, Иван Сергеевич коротко говорил - "флюс"! И этот футболист навеки терял уважение старого тренера. Однажды Галузин увидел боксера-чемпиона, сбившего во время прыжка планку, установленную на высоте метр десять сантиметров. Иван Сергеевич подозвал к себе провинившегося боксера и тут же при всех строго отчитал его. - Гармония - основа музыки и спорта! - любил повторять Иван Сергеевич. - Спортсмен должен быть гармонично развит! Иван Сергеевич потребовал, чтобы Леня освоил не только лыжи. Он приучил его бегать по пересеченной местности, прыгать, играть в волейбол. - Легкая атлетика! - тяжело вздыхал Кочетов, пробегая круг за кругом бесконечную тысячеметровку. Капельки пота стекали у него со лба, а ноги налились свинцом. - Какой чудак назвал ее легкой? Плавали они по-прежнему мало: полчаса в день. - Когда же мы будем учиться по-настоящему? - недовольно спрашивал Леня. - А мы что делаем? - удивлялся Галузин и снова невозмутимо посылал Кочетова на лыжную прогулку или на каток. Казалось, они занимаются всем, чем угодно, только не плаванием. "На катке проводишь целый вечер, а в бассейне - полчаса. Так никогда не будет толку!" - думал Леня. Но он ошибался. Однажды Иван Сергеевич разрешил ему проплыть двухсотметровку в полную силу. Леня был поражен, когда стрелки секундомера показали 3 минуты 37 секунд - результат второразрядника. - Когда я научился так быстро плавать? - недоумевал он. А Иван Сергеевич нисколько не удивился результату. - Когда научился? - спокойно переспросил он. - На лыжне учился, на катке учился и в бассейне тоже зря времени не терял! Галузин перевел Леню в третью группу. Ивану Сергеевичу нравилось упорство ученика. Он видел его способности и понимал, что из Кочетова может выйти незаурядный пловец. Поэтому он держал ученика в "ежовых рукавицах". На одном из занятий, например, .тренер вдруг объявил, что у Кочетова замедленная реакция. - Спортсмен должен думать! - с жаром говорил Галузин. - Плох тот футболист, который полагает, что головой надо лишь отбивать мячи! Спортсмен, как солдат, должен не просто думать, - он обязан соображать быстро, в сотые доли секунды. Боксер на ринге вынужден моментально принимать решение. Умный боксер не просто "уходит", "ныряет", уклоняется от удара противника, а делает это так, чтобы очутиться в удобной позиции и в следующее мгновение самому нанести удар. Хороший вратарь должен по положению ног нападающего мгновенно сообразить, куда полетит мяч, и броситься в опасный угол ворот, когда противник еще лишь нацелился туда. Иначе будет поздно! Леня по складу характера был рассудительным и спокойным. Тете Клаве, например, очень нравился его характер. Она даже всем соседкам хвасталась, что племянник никогда не вспылит, выдержанный, тихий. Но Иван Сергеевич придерживался на этот счет другого мнения. Рассудительность Лени ему нравилась, но он не мог примириться с некоторой вялостью своего ученика. - Увалень! - сердито говорил он. - Медлителен, как индийский отшельник! - Ты не в кровати! - грозно обрушивался он на Кочетова. - Не спи! Реагируй! И Лене приходилось "реагировать". Иван Сергеевич командовал: "На старт!" - И Леня вставал на стартовую тумбочку. После команды "Марш!", он бросался в воду. - На две десятых секунды запоздал! - спокойно говорил Иван Сергеевич и невозмутимо возвращал ученика на стартовую тумбочку. Иван Сергеевич снова командовал, и Кочетов снова прыгал. И опять запаздывал. Снова тренер возвращал его на тумбочку. Это повторялось не раз. И все-таки Галузин добился своего - Леня научился "реагировать". Тренер хорошо помнил первое появление Кочетова в бассейне. На школьных соревнованиях Леня сошел с дистанции. Значит, у него не хватает выдержки, упорства, стремления к победе. Галузин умышленно ставил теперь на старт рядом с Кочетовым более сильных пловцов. Они обгоняли Леню, но он должен был не сдаваться, упорно бороться до самого финиша. И Галузин достиг результата - он воспитал в ученике "спортивную злость". Кочетов не только не сходил с дистанции, но чем сильнее был противник, тем ожесточеннее боролся Леня, не уступая без боя даже десятой доли секунды. Когда Галузин убедился, что у Кочетова появилось нужное упорство, тренер резко изменил тактику. Теперь он ставил на старт рядом с ним более слабых ребят. Леня побеждал их, и у него постепенно вырабатывалась твердая уверенность в своих силах, без которой, как и без спортивной злости, не может быть хорошего спортсмена. ГЛАВА ТРЕТЪЯ. КУДА ПОЙТИ? Тахта была старая, с выпирающими пружинами. Ее покрывал ковер с многочисленными проплешинами. Когда-то на этом ковре красовались два рыцаря. Но уже много лет - сколько помнил Леня - оба рыцаря были без лиц. Уцелели лишь их туфли на высоких, почти женских, каблуках и перья на шляпах: туфли находились внизу тахты, где люди не сидят, а перья - наверху, на той части ковра, которая прикрывала стену над тахтой. Аня Ласточкина и Леня, сидя на тахте, занимались. Мать Ани печатала в углу, на низком столике, возле стоящей на полу высокой бронзовой лампы-торшера с зеленым абажуром, по которому змеилась трещина. Леня так привык к этому мерному стрекоту машинки, что уже и не замечал его. Сперва повторяли пройденное по литературе. Потом взялись за английский. Этот предмет давался Лене труднее других. И хотя Кочетов уже давно догнал своих одноклассников, - с произношением у него не ладилось до сих пор. Леня не раз в шутку жаловался на свой "тугой" язык, неповоротливый, не успевающий прижиматься то к зубам, то к небу. Английские слова по-прежнему звучали у него слишком по-русски. Вдруг Аня захлопнула книгу. - Миша Наливкин собирается в электротехнический, Костя - на завод "Ша- рикоподшипник", Натка - в медицинский, - возбужденно перечисляла она. - И только мы с тобой какие-то неприкаянные. Тычемся, как слепые котята... Леня кивнул. Он вообще не отличался речистостью к, когда можно, предпочитал ограничиться кивком или жестом. Они замолчали. Слышался только стук машинки, да издалека доносились звуки рояля: оба они любили музыку и сразу узнали - полонез Огинского. - Прямо хоть реви, - опять заговорила Аня. - Куда податься? Я вчера - стыдно сказать - с горя подумала: а не пойти ли в автодорожный? - В автодорожный? - удивился Леня. - А разве ты интересуешься?.. - Нет! Ни машинами, ни дорогами, - перебила Аня. - Но что делать? Я и медициной, и педагогикой, и инженерным делом тоже не интересуюсь. А куда-то надо... У автодорожного хоть тот плюс, что он рядом. Перебежал через мостовую - и в институте... - Да, веский довод, - усмехнулся Леня. - Смейся, - обиделась Аня. - Мне и самок очень весело... Ну, а ты? Решил? Леня пожал плечами. Нет, он не метался, как Аня. Но окончательного выбора и он еще не сделал. Говорить об этом с Аней не хотелось. Пожалуй, скажет - несерьезный институт. Засмеет... - А я знаю! - воскликнула Аня. - Знаю, куда ты собрался! - Ну, куда? - Знаю! - Ничего не знаешь! - Догадываюсь! И учти - я тоже об этом институте подумываю... * * * Однажды, после уроков, Кочетова неожиданно вызвали в школьный комитет комсомола. - Тренируешься? - спросил его Виктор Корякин, член комитета. - Тренируюсь, - ответил Леня, не понимая, зачем его позвали. - Так, - сказал Корякин. - Ну, расскажи... Леня, все так же не понимая, куда он клонит, кратко рассказал о своих тренировках. - А ты поподробнее, - попросил Корякин. - Ну что ж, можно и поподробнее. И Леня, усевшись рядом с Виктором, стал рассказывать. В комитет комсомола то и дело входили школьники. У всех у них были какие-то дела к Корякину. Но, как только вошедший начинал говорить, Виктор предостерегающе поднимал руку и указывал на скамью: посиди, мол, подожди. Вскоре в комитете собралось уже много ребят. Все они волей-неволей слушали рассказ Лени о школе плавания. - Вчера я впервые участвовал в городских соревнованиях, - закончил Леня. - Проплыл двести метров брассом за три минуты девять секунд и получил звание перворазрядника. Честно говоря, я здорово обрадовался. Вышел из воды, - все меня поздравляют с победой, а тренер мой - Иван Сергеевич - подкручивает рукой усы и, как ни в чем не бывало, говорит: "Вот теперь начнем заниматься по-настоящему! Главное, не ленись!" Ребята засмеялись. Улыбнулся и Виктор Корякин, Но, вспомнив, что вызвал Леню и для серьезного разговора, он одернул лыжную куртку и строго оглядел ребят. - Вот что... - сказал Виктор. - Комитет комсомола поручил мне потолковать с тобой. Тренировки твои - дело, конечно, хорошее, но... - тут Виктор остановился, не зная, как выйти из затруднительного положения. - Видишь ли, мы беспокоимся, - не помешают ли эти тренировки твоим занятиям в школе? - Да я... - начал Леня. - Знаю, знаю! - перебил его Виктор. - Знаю - ты отличник. Но учти, мы - десятиклассники, на носу выпускные экзамены. Тут каждый час дорог. Может, отложишь на время спортивные занятия? Бассейн-то не уплывет! Нет, прерывать тренировки Леня не хотел. - Ты пойми, - с жаром убеждал он Виктора. - У меня после зарядки, прогулок и плавания голова всегда такая свежая, - за час успеваю выучить больше, чем другой домосед - за два часа. Мы вот недавно с Новоселовым и Григорьевым готовились к контрольной по химии. Они три страницы одолеют - и устали. Отдыхают. Потом опять три страницы прочитают и опять откладывают книгу. И все потому, что спортом не занимаются, на свежем воздухе мало бывают. А я без перерыва все восемнадцать страниц прошел. И, когда проверили, - оказалось, лучше, чем они, запомнил. - Ну, смотри сам! Не маленький! - сказал Виктор. * * * Галузин до начала занятий выстроил учеников в спортивном зале возле гимнастических стенок. Пловцы стояли двумя шеренгами: вдоль одной стенки - девочки, вдоль другой - мальчики. В руках у всех были школьные дневники. Ребята знали - сегодня 30-е число, конец месяца. В этот день Иван Сергеевич проверял, как учатся в школе его пловцы. В полной тишине тренер медленно передвигался вдоль шеренги, внимательно просматривал дневники. Он дошел уже до середины и вдруг остановился. - Максаков! Три шага вперед! - скомандовал он. Максаков смущенно вышел из строя. Он стоял "смирно", и с каждым мгновением лицо его все гуще краснело. - Так... - хмуро сказал Иван Сергеевич, разглядывая его дневник. - Значит "двойку" по химии заработал? В шеренге девочек кто-то тихо прыснул. Максаков молчал. - Отправляйся домой! - коротко приказал Иван Сергеевич. Максаков открыл было рот, желая что-то сказать в свое оправдание, но лишь вздохнул, молча взял дневник и, провожаемый взглядами ребят, быстро покинул зал. Он знал - возражать бесполезно. Тренер был в таких случаях неумолим. У него существовал закон: получивший "двойку" на две недели лишался права посещать бассейн. Если ученик за две недели исправлял "двойку" - милости просим, приходи. Не исправил - не появляйся в бассейне еще две недели. Того, кто и после месяца не улучшал своей успеваемости, Иван Сергеевич навсегда отчислял из школы плавания. - Не выйдет из тебя ничего путного! - сурово говорил он в таких случаях. - Лентяи всегда идут ко дну! Максаков ушел, а Иван Сергеевич продолжал проверять отметки. Он начал с левого фланга и теперь приближался к Кочетову, который был самым старшим и самым высоким в группе и стоял правофланговым. Ребята охотно протягивали тренеру дневники: больше ни у кого "двоек" не оказалось. Леня тоже уверенно подал Ивану Сергеевичу свой дневник. Там было только две "четверки", а остальные - "пятерки". Но Иван Сергеевич почему-то долго и пристально разглядывал его. "В чем дело?" - встревожился Леня. Наконец Иван Сергеевич вернул дневник: - Зайдешь ко мне после занятий! Плавая, Леня все время старался догадаться, зачем его зовет тренер. Кажется, ни в чем не провинился?! После занятий Леня поднялся на второй этаж, в кабинет Галузина. Это была большая комната. Стены ее от пола до потолка были покрыты масляной краской. На стене, напротив двери, висел лозунг: "Советские пловцы должны быть лучшими в мире!" Кроме лозунга, простого письменного стола и нескольких стульев, в кабинете ничего не было, поэтому просторная светлая комната казалась еще больше. - Надо нам серьезно потолковать, - сказал Иван Сергеевич. Он вышел из-за стола и сел рядом с Кочетовым. - Скоро кончаешь школу, - задумчиво сказал он. Это хорошо! - И, помолчав, прибавил: - Видишь ли, Леня, думаю я, - лучше тебе на время перестать посещать бассейн. Не кипятитесь, не кипятитесь! - улыбнулся он, видя, что Кочетов собирается возражать. Знаю - ты отличник. Но сейчас, дорогой мой, у тебя очень ответственная пора. Поверь мне, - Галузин положил ладонь на Ленину руку. - Я уже был таким, как ты, а ты еще не был в моем возрасте. Значит, мне виднее. Правда, сам я в молодости не учился, а воевал... Он задумался и вдруг с улыбкой сказал: - А бассейн не уплывет! Леня удивленно вспомнил, что эту же фразу он уже слышал сегодня в комитете комсомола от Виктора Корякина. Сговорились они все, что ли? - Значит, решили, - сказал Галузин, - до окончания школы ты в бассейн - ни ногой! Кочетов молчал. Замолчал и Галузин. - Ну, а после школы куда? - наконец спросил Иван Сергеевич. - Сам еще точно не знаю, - смутился Леня. - Думаю, в институт физкультуры... - Взвесь все хорошенько, Леня, - сказал Галузин. - Меня, откровенно скажу, радует твой выбор. Но те, кто думают, что в институте Лесгафта учиться легче, чем в других институтах, - жестоко ошибаются. В труде создается спортсмен. "Километры делают чемпиона!" - повторил Галузин любимую свою поговорку. И какой это напряженный, тяжелый, упорный труд! Спортсмен тренирует не только мускулы, но в первую очередь волю, упорство, воспитывает в себе непреклонное стремление к победе. Этот труд скрыт от зрителей, и многие из сидящих на трибунах часто и не догадываются о нем. Метнул кто-то копье дальше всех... "Ну и что? Значит, у неге мышцы крепче, чем у других! Вот и все!" - так думают некоторые зрители. Я тебе когда-нибудь расскажу подробно об одной копьеметательнице... - тут Галузин назвал фамилию известной советской спортсменки. - Девять лет она тренировалась, чтобы побить мировой рекорд немки Мейерберг. Девять лет, изо дня в день. Не денег, не личной славы добивалась спортсменка. Она страстно хотела, чтобы этот рекорд принадлежал нашей Родине. Возле ее дома когда-то рос старый жилистый дуб. Его давным-давно спилили, остался могучий, в три обхвата, пень. Каждое утро подходила спортсменка к этому крепкому как камень пню и тупым топором рубила его. Пень дуба-великана она, конечно, так и не срубила, но мускулы рук у нее стали сильнее. Она читала книги по физиологии, изучала строение человеческого тела, изобретала сотни новых приемов - изменяла темп разбега, положение ног при броске, по-разному держала копье. Она выжимала штангу, толкала ядро, прыгала и бегала - каждый день, девять лет! И все-таки добилась своего: послала копье за пятьдесят метров и установила мировой рекорд! Галузин помолчал, будто вспоминая что-то: - Я мог бы рассказать тебе еще - о непобедимое борце Иване Поддубном. До глубокой старости, copoк лет подряд выступал он во всех странах мира и неизменно укладывал на обе лопатки всех своих противников: американцев и англичан, французов и итальянцев, египтян и шведов. О себе он говорил: "Я родился не богатырем, а обыкновенным деревенским парнем". Он всю жизнь тренировался и поэтому стал силачом. Недаром Поддубный любил повторять: "Хочешь быть сильным - трудись, работай, упражняйся". Леня внимательно слушал Ивана Сергеевича. - Подумай еще раз хорошенько, Леня, прежде чем сделать окончательный выбор, - сказал на прощанье Галузин. Но Кочетову уже не о чем было думать. Разговор тренером устранил последние колебания. Трудности не пугали, а лишь сильнее подзадоривали Леню. * * * Однажды, сдав выпускной экзамен по истории, Кочетов поехал в институт физкультуры. До следующего экзамена было четыре дня, и ему захотелось посмотреть институт, в котором он собирался учиться, Кочетов приехал на улицу Декабристов к большому дому рядом со стадионом и вместе с группой студентов вошел в проходную. - Пропуск! - сердито остановил Кочетова высокий, хмурый старик вахтер. Пропуска у Лени не было. Он стал смущенно объяснять сердитому старику, зачем приехал. За его спиной в узком проходе выстроилась уже целая очередь нетерпеливо шумящих студентов с раскрытыми удостоверениями в руках. - Подайтесь в сторонку, гражданин! - строго перебил Леню вахтер. - У нас не сад для гуляний. Без пропуска ходу нету. Леня отодвинулся. Мимо него, весело переговариваясь, торопливо прошли студенты. Возвращаться домой ни с чем было обидно. Но что предпринять, - Леня не знал. Он стоял возле неумолимого вахтера, переминаясь с ноги на ногу. Наконец тому, очевидно, стало жаль паренька. -Завтра приходите, гражданин, - уже не так грозно сказал старик. - Чего ломиться-то, когда завтра у нас этот... как его? .. "день отпертых дверей". Приходите и осматривайте всласть все етажи! - А сегодня нельзя, дедушка? - спросил Леня. - Сегодня никакой возможности! - непреклонно ответил вахтер и отвернулся. В проходную вошел высокий, худощавый человек в вязаном тренировочном костюме. - Все ворчишь, Данила Кузьмич?! - пошутил он, на ходу показывая удостоверение вахтеру. - Поворчишь тут! - ответил вахтер. - Порядков не знают, Николай Александрович. Лезут без пропуска, - мотнул он головой в сторону Лени. - Приспичило ему, вишь ты, аккурат сегодня разглядеть институт. Не берет в толк, что у нас завтра "отпертые двери". Нет, вынь да положь ему обязательно сейчас же! Мужчина в тренировочном костюме остановился и внимательно посмотрел на Леню. - К нам в институт собираешься? - спросил он. - Собираюсь, - хмуро ответил Кочетов. - О це гарно! - воскликнул мужчина и задумался. - Знаешь, Данила Кузьмич, пропусти-ка ты паренька! - вдруг весело сказал он. - А я тебе потом пропуск на него выпишу. - Балуете вы, Николай Александрович, юнцов-то, - проворчал вахтер. Леня вслед за незнакомым мужчиной пересек двор и поднялся по лестнице. - Ну, осматривай наш институт, - сказал мужчина. - А если помощь будет нужна, - заходи ко мне: к Гаеву - секретарю партийной организации. Кочетов медленно шел по институтскому коридору. Возле одной комнаты он остановился. Из-за дверей доносились гулкие удары и шарканье многих ног. Леня заглянул в щелку. Огромный зал. Находилось там человек тридцать студентов - все в трусиках и майках. Четверо юношей с зашнурованными на руках кожаными перчатками осыпали тяжелыми ударами свисающие на блоках с потолка огромные туго набитые кожаные мешки и груши. Груши дробно стучали о круглые деревянные площад- ки, к которым они были подвешены. Человек десять студентов, тоже в кожаных перчатках, легко, будто танцуя, передвигались по залу. Они то яростно молотили воздух кулаками, двигаясь вперед, то вдруг наклонялись и отступали, защищая лицо огромными перчатками. Казалось, каждый ведет бой с собственной тенью. В дальнем конце зала шесть юношей дружно прыгали через скакалки. Пестрые веревочки быстро мелькали в воздухе; юноши прыгали то на одной ноге, то на другой, то двумя ногами вместе. Это тренировались студенты-боксеры. Леня отошел от двери и направился дальше по коридору. Возле одной из комнат он снова остановился и заглянул в дверное стекло. К обычной черной доске, какие есть во всех школах, был прикреплен кнопками большой фотоснимок. На нем изображены футбольные ворота, вратарь и устремившиеся к воротам нападающие. Один из игроков вел мяч. Вратарь изогнулся, готовясь к броску. Возле доски стоял студент с указкой и преподаватель. Кочетов прижался ухом к приоткрытой двери. Студент уверенно рассказывал, какую комбинацию должны сейчас провести игроки: кому должен передать мяч нападающий и куда надо ударить, чтобы вратарь не смог взять мяч. "Да это настоящее искусство!" - восхищенно подумал Леня. Он и сам играл в футбол, но никогда не думал, что можно так детально, с чертежами и сложными расчетами, изучать эту игру. То, что увидел Леня в другой комнате, озадачило его. Студенты в белых халатах стояли возле скелета, девушки сидели за длинным столом, склонившись над черепом и какими-то костями. Леня поспешно захлопнул дверь. Побывал он также в огромном светлом гимнастическом зале, в химической лаборатории... Поздно вечером, усталый, но довольный, ушел он из института. Решение его окончательно окрепло. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СЕКРЕТ СКОРОСТИ Эта мысль возникла не у Кочетова и не у Галузина. Впервые сказал об этом Николай Александрович Гаев. И сказал так буднично просто, словно дело шло о чем-то самом обычном. Был сентябрь 1937 года. Уже целый год Леонид Кочетов занимался в институте физкультуры. Гаев сидел в бассейне, на трибуне, и наблюдал за тренировкой Леонида, который под руководством Галузина отрабатывал в это утро технику движения ног. Галузин в институте, как и в детской школе, преподавал плавание. Леонид держался руками за длинную, выкрашенную под цвет воды, зеленую доску и быстро плыл, работая одними ногами. Так, "без рук" проплыл он свою обычную утреннюю порцию - тысячу метров. Сорок раз пересек бассейн. Николай Александрович сидел молча. Он присутствовал на тренировке уже не первый раз, внимательно следя за Кочетовым. Леонида до сих пор удивляло лицо Гаева, хотя казалось бы, за год он мог привыкнуть к нему. Худощавое, с резко очерченными губами, скулами и подбородком, с высоким лбом и наголо обритыми волосами, оно на первый взгляд казалось чересчур строгим и даже суровым. Сначала Леонида удивляла сухощавость Гаева. Он даже как-то спросил Галузина, не болен ли секретарь партийной организации. - Здоров, как бык! - смеясь, ответил Иван Сергеевич. - А худоба эта, Леня, - от горячего сердца. Беспокойный характер у Николая Александровича. Жить таким нелегко, но зато и любят их!.. Хороший он человек! - А вы, значит, плохой? - засмеялся Леонид, оглядывая грузную фигуру тренера. - А я - хоть и толстый, но тоже ничего! - улыбнулся Галузин. - У меня ведь полнота не от самодовольства и важности, а от излишней доброты. По этой самой доброте и распустил я вас, молодых. Иначе не осмелился бы ты своему учителю задавать такие дерзкие вопросы! Николай Александрович преподавал лыжный спорт в институте. Он был чемпионом страны по двум дистанциям - 18 и 20 километров - и всегда находился в отличной форме. - Когда же он тренируется? - изумлялись студенты и преподаватели, целыми днями видя его то на корте, то на ринге, то в бассейне, то на гаревой дорожке. Гаев знал, у кого из боксеров тяжела работа ног, кто недостаточно стремителен на ринге, кто слаб в защите; знал, кому из штангистов лучше всего дается жим двумя руками, а кому надо особенно упорно тренировать рывок правой рукой, кто из спортсменов сейчас в форме и кто работает вяло. - Гаев ночью бегает на лыжах! - говорили институтские остряки. - А спит он во время массажей! Лишь некоторые из студентов знали, как точно и напряженно построен режим дня у Гаева и как неуклонно Николай Александрович следует ему, Загруженный работой, он все-таки никогда не пропускал тренировок. Только расписание их ему пришлось сдвинуть. Утреннюю тренировку он проводил, когда другие люди еще спали. Каждый день ровно в шесть утра выходил Гаев в парк (он жил в пригороде, в Удельной) и полтора часа бегал на лыжах. По вечерам снова можно было видеть его высокую фигуру в коричневом лыжном костюме, мелькающую меж деревьев парка. ...Леонид кончал тренировку. Гаев больше часа молча наблюдал за ним. И лишь когда Кочетов вылез из воды и вместе с Галузиным подошел к Николаю Александровичу, тот будто между прочим сказал: - А не кажется ли вам, друзья, что всесоюзный, рекорд на двести метров можно улучшить? Кочетов и Галузин переглянулись. Двухсотметровка, правда, была коронной дистанцией Леонида. Недавно он даже завоевал в ней первое место в чемпионате Ленинграда, но о рекордах они еще и не мечтали. - Не рановато? - смущенно спросил Леонид. - Делать хорошее, нужное дело никогда не рано! - уверенно сказал Гаев. - Не боги горшки обжигают... На этом разговор и кончился. Два дня Галузин и Кочетов делали вид, будто не вспоминают о словах Гаева. На третий день, во время "прикидки" на двести метров, Галузин на финише, щелкнув секундомером, засек время Леонида и словно из чистого любопытства отметил: - Подходяще! Всего две и три десятых не дотянул! Кочетов сразу понял тренера. Он и сам мысленно уже не раз сравнивал свои результаты с рекордом: обычно ему не хватало 2 - 2,5 секунды. Но он и на этот раз ничего не сказал Галузину. Даже сама мысль о рекорде пугала Леонида. Шутка сказать - рекорд Советского Союза! Он выше национальных рекордов Франции, Италии, Норвегии, Голландии... От всесоюзного рекорда рукой подать до мирового! А Гаев предлагает не просто повторить его, а еще улучшить. "Вряд ли... Мечта. .." - думал Леонид. Однако мысль о рекорде крепко запала в душу и Кочетову, и Галузину. Еще через неделю неожиданно все пути к отступлению были отрезаны. Произошло это так. Кочетов зашел в партбюро договориться о лыжном кроссе. В кроссе участвовали все студенты института. Кочетов был представителем второго курса. Леонид быстро уточнил с Гаевым время и место проведения кросса. - Ну, а как рекорд? Все еще старый держится? - с улыбкой спросил Николай Александрович. Леонид думал, что Гаев, по горло загруженный институтскими делами, забыл о своих словах, и этот вопрос удивил и обрадовал его. Значит, тогда, в бассейне, он не шутил. _ Пока держится, - смутившись ответил Леонид. - Двух секунд не хватает! И сразу же испуганно подумал: "Что я говорю? Ведь Гаев подумает, что я всерьез готовлюсь побить рекорд!" Так и вышло. - Две секунды? - переспросил Николай Александрович. - Ну, це не так богато. Значит, скоро выпьем за здоровье новорожденного рекорда! Леонид решил спешно бить отбой. - Что вы, Николай Александрович! - сказал он. - Вы же знаете: даже знаменитый чемпион Франции Ля-Бриель показывает 2 минуты 42 секунды, а наш рекорд 2 минуты 40,6 секунды. Мне бы Ля-Бриеля побить - и то хорошо! Эти слова, видимо, не на шутку рассердили Гаева. Он встал со стула и, опираясь обеими своими жилистыми, "мужицкими" руками о стол, негромко сказал: - А вы не равняйтесь на французских чемпионов, товарищ Кочетов! Он сказал это совершенно спокойно. Но Леонид знал, - Гаев говорит так подчеркнуто спокойно и обращается на "вы" - значит, он здорово сердит. И в самом деле, Гаев вышел из-за стола и, заложив руки за спину, сделал несколько шагов по кабинету. - Ля-Бриель! - иронически повторил он. - Подумаешь, какой бог плавания нашелся! Ведь наш Захарьян побил его?! Почти на две секунды побил! Еще три года назад! Значит, и вы можете, да нет, должны побить Ля-Бриеля. И при чем тут Ля-Бриель? - сердито перебил он самого себя. - Захарьяна надо обогнать, а это потруднее, чем опередить француза! - Пойми, Леня, - снова перейдя на "ты", сказал Гаев и сел возле Кочетова, положив тяжелую руку ему на плечо. - Улучшить рекорд Захарьяна, конечно, нелегко. Но надо это сделать. Обязательно. Ты еще мальчишкой был, когда три года назад Захарьян обошел Ля-Бриеля. Ух, что тогда началось в мире! .. Буржуазные газеты вопили, что русские просто жульничают, что не мог какой-то Захарьян побить знаменитого Ля-Бриеля. А один бразильский чемпион заявил: если Захарьян и в самом деле обошел Ля-Бриеля - это чистая случайность. Мы должны доказать: нет, не случайность! Гаев на минуту замолчал и вдруг спросил у Леонида: - Ты помнишь время чемпиона Англии? - Время Томаса? - переспросил Кочетов. - 200 метров - 2 минуты 40,5 секунды. - Правильно. На одну десятую секунды лучше Захарьяна. Так вот, Леня.,. Ты - комсомолец, объяснять тебе долго нечего. Нужно не только побить Захарьяна, но и обойти Томаса. Ясно? Тут в партком вошли три студентки-гимнастки, о чем-то громко споря на ходу, и все трое, перебивая друг друга, обратились к Гаеву. Леонид воспользовался удобным моментом и незаметно вышел. Он направился в бассейн и, стоя под душем, подумал: "А ведь придется побить рекорд!" И почему-то сразу стало легко и весело. Теперь все ясно. Хватит взвешивать и переживать. Надо работать. Подготовка началась уже на следующий день. Галузин принес в бассейн листок, исписанный мелким, четким почерком и вручил его Леониду. Это был новый, еще более суровый, режим дня. По часам и минутам на бумажке был расписан весь день Леонида. Тут были прогулки, тренировки, занятия в институте и снова тренировки и прогулки. Особенно поразила Леонида в этом листке последняя строчка: "Отбой-10-30". "В половине одиннадцатого?!" - Леонид чуть не свистнул от удивления и возмущения. Он привык ложиться в двенадцать, а если зачитается, - и позже. А тут - в такое детское время... - Иван Сергеевич, - как мог спокойнее, сказал он. - А если я захочу в театр? - Придется пока отложить... - Так... А в кино? - Это пожалуйста... На дневной сеанс! - Понятно, - Леонид, уже не скрывая злости, в упор смотрел на тренера. - Ну, а если надо подготовиться к семинару? - Днем готовься... - А если... - Разговорчики! - резко перебил Галузин. - Никаких "если"! И учти: буду контролировать. Приду в половине одиннадцатого, увижу не в кровати - баста. Сразу прекратим тренировки... К этой бумажке была приколота другая. В ней перечислялись различные блюда, которые отныне должен есть Кочетов. "Фрукты, овощи, фрукты, - думал Леонид, глядя на бумажку. - Капуста, брюква и еще какая-то петрушка!" - Иван Сергеевич! - взмолился он. - Вы меня травоядным сделаете! Утром - травки и фрукты, днем - фрукты и травки, вечером - опять травки. Но тренер так грозно взглянул на Леонида и косматые брови его при этом так плотно сомкнулись на переносице, что тот сразу понял: никаких поблажек теперь не жди. - Да, кстати, - сказал Галузин. - Ты курить снова не выучился? Только без вранья! - Честное комсомольское, - поклялся Леонид. - С того самого раза ни-ни... Года полтора назад, еще будучи школьником, Леня однажды, выйдя с ребятами из бассейна, закурил. Нет, он вовсе не так уж любил дымить. Просто - как раз накануне вечером, когда тетя чинила радиоприемник, - Леня устроился рядом с ней на кухне и смастерил из плоской металлической коробки замечательный портсигар. Приоткроешь крышку - пружинка сама выталкивает папиросу. И теперь ему не терпелось похвастать своим изделием перед ребятами. Портсигар переходил из рук в руки. - Ловко! - хвалили мальчишки. - Занятно, - заинтересованно сказал кто-то сзади. Леонид оглянулся и увидел тренера. - Занятно, - повторил Иван Сергеевич. - Давно небо коптишь? - Года два... - Хорошая штучка, - Иван Сергеевич снова с любопытством щелкнул крышкой самодельного портсигара. - Плавать хочешь? - неожиданно спросил он. Леня даже растерялся: - А как же!.. Тренер вдруг сделал легкое движение, и новенький портсигар, вертясь в воздухе, как бумеранг, полетел в воду. - Пловцы не курят, - отрезал Иван Сергеевич. - Запомни... Больше Леня ни разу не держал во рту папиросы. - Честное комсомольское? - переспросил тренер. - Вот и ладно... Галузин взялся за дело серьезно. В тот же день, перед заплывом, в бассейне появился институтский массажист Федя. Коренастый, подвижной массажист был страстным болельщиком. Он отлично разбирался во всех тонкостях футбола и плавания, бокса и бега на лыжах, гимнастики и тенниса, хотя сам не занимался ни одним видом спорта. Лицо Феди было ярко расцвечено веснушками, которые не сходили с его щек и носа ни зимой, ни летом. Они так густо покрывали Федино лицо, что кое-где сливались в большие рыжие пятна. Словно не умещаясь на щеках и носу, веснушки взбегали даже на лоб. Впрочем, они нисколько не портили настроения массажисту. Все привыкли видеть Федю вечно улыбающимся. Трудно было даже представить его грустным и, тем более, мрачным. Федя, шутя и балагуря, уложил Леонида на скамью. Ловкие быстрые пальцы массажиста то неслышно, мягко, словно бархатные, касались тела пловца, то вдруг наливались сталью и разминали каждый мускул рук, ног, плеч, груди, спины. Леонид поднялся со скамьи легким и свежим, как никогда. - Будьте здоровы, живите богато! - попрощался массажист. - Вечером ждите меня снова. Тренировки начались. Седоволосый Галузин будто помолодел. Он неутомимо бегал по бортику бассейна, с удивительной легкостью неся свое грузное тело. Первые три недели Иван Сергеевич не позволял Леониду плыть быстро. Каждое движение рук пловца, каждый толчок ногами расчленялись на десятки составных мельчайших движений, И каждое из них в процессе плавания проверялось и тщательно отшлифовывалось. Было испробовано множество вариантов положения рук и ног пловца. Эти варианты так незначительно отличались друг от друга, что непосвященный вообще не заметил бы разницы. То слегка округлялась кривая, описываемая ногами пловца; то немного изменялось положение кисти при гребке. Но в предстоящей напряженной борьбе за десятые доли секунды каждое малейшее улучшение работы рук или ног играло большую роль. Тут не было мелочей. Они искали упорно и стремились найти самую лучшую комбинацию движений. Однажды Иван Сергеевич привел Кочетова в маленький институтский кинозал. Было это днем, сразу после лекций. Пустой зал заливало солнце. "Зачем мы пришли сюда?" - удивился Леонид, но промолчал. Галузин был замкнут и рассеян. Леонид уже знал - значит, у тренера, как говорил Гаев, "зарождается идея". В таких случаях лучше молчать. Иван Сергеевич переходил от окна к окну, спуская черные тяжелые шторы. Даже сквозь их плотную ткань пробивались острые солнечные лучики, и от этого вдруг обнаружилось, что в маленьком, чистеньком, недавно отремонтированном, кинозале в полутьме клубятся целые потоки пыли, словно тут шел ремонт или уборка. Опустив все шторы, Галузин сел рядом с Леонидом. Больше в зале не было ни души. "Так и будем сумерничать? - подумал Леонид. - Или тренер решил развлечься: специально для нас двоих прокрутят новый фильм? Как для особо важного начальства..." Его злило молчание Ивана Сергеевича, и он нарочно ничего не спрашивал у тренера. - Давай! - крикнул Галузин, повернувшись назад. Под потолком застрекотал аппарат. На экране появился пловец. Он то мчался, рассекая воду, как глиссер, то полз нарочито медленно, и каждое движение его Рук продолжалось неестественно долго, Вот он вытягивает вперед кисти рук... Вот руки, обращенные ладонями вниз, уже выпрямлены перед головой. Пловец поворачивает их ладонями наружу и начинает разводить в стороны, пока они не достигнут одной линии с плечами. Видно даже, как мелкие брызги отрываются от поверхности воды, медленно поднимаются вверх, достигают высшей точки, на секунду замирают там и так же медленно опускаются в воду. Это была так называемая "лупа времени" - особый хитроумный способ скоростной съемки. Кинооператор, снимая пловца, вращал ручку киноаппарата во много раз быстрее обычного. И поэтому на экране получался эффект замедленного движения. Каждый гребок пловца четко распадался на отдельные составные элементы. С того дня Кочетов и Галузин замучили киномеханика, заставляя его снова и снова крутить одни и те же ленты. Им хотелось понять, в чем секрет скорости. Они то копировали движения лучших советских пловцов-чемпионов, то видоизменяли их, приспосабливая к Кочетову, то пытались найти еще лучшие, еще более совершенные приемы. Через три недели Галузин позволил Леониду первый раз пройти дистанцию в полную силу. 2 минуты 41,6 секунды показали стрелки секундомера, Ля-Бриель был побит, но прославленный француз уже не интересовал Кочетова: до всесоюзного рекорда не хватало еще целой секунды. Теперь Леонид каждый день на утренней тренировке по многу раз неторопливо проплывал двухсотметровку, отшлифовывая свою технику. По вечерам два раза в неделю он делал "прикидку": плыл в полную силу, "на время". 2 минуты 41,7 секунды, 2 минуты 41,6 секунды, 2 минуты 41,8 секунды - из этого заколдованного круга он не мог выйти. Казалось, 2 минуты 41,6 секунды стали пределом. Последнюю секунду, отделявшую его от рекорда, сбросить не удавалось. Наступил очень напряженный, ответственный период, и Галузин это отлично знал. Сколько спортсменов вплотную подходили к рекорду, но срывались, когда победа была уже рядом! Последние сантиметры, последние секунды всегда самые трудные. И "сбросить" их может лишь сильный волей, упорный и вдумчивый спортсмен. Жена теперь не узнавала Ивана Сергеевича. Раньше, по вечерам, придя домой, он сразу сбрасывал с себя брюки и пиджак, сковывавшие его, надевал старенькую просторную пижаму и садился за письменный стол. До поздней ночи, в тишине огромного засыпающего дома, занимался Иван Сергеевич тайным делом, которое держал в секрете даже от ближайших друзей. Уже давно задумал он написать воспоминания о первых годах советского спорта. И вот уже несколько лет он отдавал своим мемуарам все вечера. ...В последние дни Ивана Сергеевича было не узнать. Приходя домой, он разоблачался, но не садился за стол, а, стоя у окна, задумчиво ковырял ногтем замазку и подолгу глядел на шумную улицу. Жена чувствовала: тяжелые думы тревожат его. И она не ошибалась. "Леонид еще совсем "зеленый". Ты, старый черт, за все в ответе. Ты должен обеспечить рекорд", - внушал себе Галузин. А как? Как "обеспечить", когда Леонид зашел в тупик и эту последнюю проклятую секунду ни за что не сбросить? Галузин резко изменил методы тренировки. Прежде всего он перестроил графики заплыва. Кочетов обычно плыл первые пять двадцатипятиметровок немного резвее, чем три последних отрезка пути. Галузин попробовал сделать наоборот. Он заставил Кочетова вначале плыть медленнее и нажимать на финише. Финиш был удлинен. Обычно пловец плывет с наивысшим напряжением лишь последнюю двадцатипятиметровку. Галузин предложил Леониду испробовать "длинный финиш" - плыть без всякой экономии сил последние пятьдесят метров. Могучий организм Кочетова быстро втянулся в эту работу, преодолел дополнительную нагрузку. Так удалось сбросить еще 0,3 секунды. Но этого было мало, и Галузин не успокаивался. Он принес в бассейн книгу московского врача. Врач писал, что в обычном, спокойном состоянии сердце человека работает с десятипроцентной нагрузкой. "Всего десять процентов?!" - возмутился Кочетов. Он не знал, что наше сердце такой лодырь. Нет, надо заставить его в момент рекордного заплыва трудиться на полную мощность. Однажды Галузин приказал Леониду на время забыть, что они собираются ставить рекорд на двести метров. Перешли на 300- и 400-метровку. В конце концов тренер добился своего: Кочетов стал проплывать и эти дистанции с отличным временем. Это приучило организм пловца к большим напряжениям, выработало в нем запас выносливости. Тогда Иван Сергеевич опять составил новые графики заплыва. В 200-метровке Леонид должен был теперь идти всю дистанцию с одинаковой скоростью, причем каждую двадцатипятиметровку проходить с такой быстротой, которую он раньше развивал лишь на отдельных участках. И, наконец, наступил день, когда Кочетов на тренировке прошел всю дистанцию за 2 минуты 40,2 секунды, - на четыре десятых секунды быстрее рекорда. Это было неожиданно и сначала показалось случайностью. Ведь еще вчера Леонид показывал худшее время. И вдруг - такой скачок! И хотя они оба понимали, что скачок этот произошел вовсе не случайно, а заслуженно добыт упорной, трудной и кропотливой работой, - все-таки они боялись верить этому результату. Кочетов наотрез отказался покинуть бассейн. Он отдохнул и в тот же вечер проплыл дистанцию еще раз. И снова Галузин торжествующе засек результат. Правда, он был на одну десятую хуже первого, но это не беда! Только тогда они по-настоящему обрадовались. Сомнений быть не могло, - рекорд будет бит! И все-таки они решили продолжать тренировки. Кочетов находился в отличной форме; им хотелось выжать все возможное: постараться улучшить время не на четыре десятых, а на целую секунду. Леонид тренировался без устали. Он был в таком чудесном, бодром настроении, так окрылен первыми успехами, что казалось, для него нет сейчас ничего недосягаемого. Ровно через четыре месяца после первого памятного разговора с Гаевым Кочетов снова пришел в партком и пригласил Николая Александровича в бассейн. Леонида ничего не говорил о своей победе. Однако торжествующее лицо выдавало его. Николай Александрович, чтобы доставить удовольствие Леониду, не расспрашивал его и делал вид, будто ни о чем не догадывается. В бассейне Галузин, тоже не говоря ни слова, зажал в ладони свой секундомер, а второй вручил Гаеву. По команде стартера Леонид прыгнул в воду. Одновременно с пловцом помчались стрелки на двух секундомерах. Финиш. Пловец остановился. Застыли стрелки обоих секундомеров. 2 минуты 39,6 секунды. Ровно на секунду лучше рекорда Захарьяна. - Вот тоби и Ля-Бриель! - сделав сердитое лицо, сказал Гаев, но не выдержал и засмеялся. * * * Как только Леонид на следующее утро пришел в институт и сел за стол в кабинете физиологии, - сразу получил записку: "Да здравствует рекорд!" Подписи не было. "Кто это уже успел все разузнать?" - изумился Леонид. Он обвел глазами столы, за которыми сидели двадцать шесть юношей и девушек - вся седьмая группа второго курса. Студенты внимательно слушали преподавательницу, и не обращали на него внимания. Так и не узнав, кто автор записки, Леонид достал тетрадь и стал конспектировать лекцию. Вскоре он получил вторую записку: "Привет будущему рекордсмену!" Подписи опять не было. Леонид стал внимательно оглядывать товарищей Встретился взглядом с Аней Ласточкиной. Она смотрела на него невозмутимо спокойно, но краешки губ ее улыбались. "Она!" - решил Кочетов. Когда после окончания школы Аня сказала Леониду что пойдет в институт физкультуры, - он лишь усмехнулся: "Бросишь гранату и улетишь вместе с нею". Аня вместо ответа стиснула своей маленькой рукой его широкую ладонь. "Ого!" - он сразу почувствовал, какая сила скрыта в этой тоненькой узкоплечей девушке. "Но почему она все-таки пошла в институт физкультуры? - не раз задумывался Леонид. - Ведь вовсе не собиралась сюда... Видимо, просто растерялась. Не знала, куда податься..." Спрашивать об этом у Ани не хотелось. Впрочем, Аня и сама толком не смогла бы объяснить. Да, раньше она не очень-то интересовалась спортом. Во всяком случае, меньше, чем музыкой. И меньше, чем литературой. Но недаром школьная учительница истории называла ее "богато одаренной натурой". У нее были способности ко всему, и к спорту тоже. А возможно, имелись и другие причины, почему Аня выбрала именно институт физкультуры. Но в эти причины Аня даже наедине с собой старалась никогда не углубляться. Если бы кто-нибудь сказал ей, что она просто стремилась быть там же, где Леонид, Аня чистосердечно и с негодованием отвергла бы эти догадки. В отличие от большинства студенток-физкультурниц, обычно коротко, почти по-мужски остриженных, Аня носила длинную, до пояса, косу. Ее толстая коса не раз вызывала шутки студентов. - Килограмм лишнего веса! - сокрушенно вздыхали шутники, когда Аня в трусиках и майке - легкая и стремительная - появлялась на беговой дорожке. - С такой косой выходить на старт, - все равно что повесить на шею гирю и с ней бежать! Действительно, длинные волосы иногда мешали Ане. Однажды в бассейне тщательно уложенная под шапочку золотистая коса каким-то образом вдруг вырвалась на свободу. У Ани не было времени поправить ее, и длинная, мокрая, сразу потемневшая коса помчалась вслед за нею, извиваясь, как змея, и шлепая девушку по спине и плечам. И все-таки Ласточкина упорно отказывалась обрезать волосы. ...Когда прозвенел звонок, Ласточкина подняла руку. - Внимание! - крикнула она. - Кто хочет посмотреть, как Кочетов будет ставить рекорд, - записывайтесь на контрамарки! Это, конечно, была шутка. Студенты института могли и так, без всяких контрамарок, пройти в бассейн. Но однокурсники дружно набросились на Кочетова, требуя билетов. Никто из них не удивился словам Ласточкиной. Казалось, они уже слышали о планах Леонида и не расспрашивали его лишь потому, что он сам молчал. - Завидую я тебе, Леонид! - искренне сказала Аня. - Нет, не будущему рекорду твоему завидую! - испуганно поправилась она. - Завидую твоей целеустремленности. Нашел свою дорогу и прямо, без колебаний, идешь по ней! А вот я... Всем были хорошо известны мучения Ласточкиной. Она играла в теннис, бегала на коньках, плавала, занималась художественной гимнастикой, мета- ла копье и играла в волейбол. И все получалось у нее одинаково успешно. Когда Аня под музыку легко, изящно и ритмично выполняла вольные движения, ей советовали серьезно заняться гимнастикой. Когда она красиво и далеко бросала копье, ей настойчиво рекомендовали стать копьеметательницей. Ласточкина училась, как и Леонид, на втором курсе. Первые два года студенты занимались всеми видами спорта, чтобы быть всесторонними физкультурниками. Но у большинства однокурсников, как у Кочетова, уже был свой любимый вид спорта, которым они особенно увлекались. В седьмой группе учился Федя Маслов - отличный штангист; Галя Зубова имела первый разряд по гимнастике; хоккеист Виктор Малинин играл в сборной команде города; пловец Холмин уже был мастером спорта. И только Ласточкина все еще не могла решить, кто же она: конькобежец или теннисистка, пловец или гимнастка. - А может быть, тебе стать велосипедисткой? - посоветовал ей Леонид. - Почему именно велосипедисткой? - изумилась Аня. - Да потому, что ты, кажется, только велосипедом еще не увлекалась! А вдруг именно велосипед заинтересует тебя по-настоящему? - Пробовала! - безнадежно махнула рукой Ласточкина. - Ну и как? -- Все так же! Нормально. Не то, чтобы плохо, но и не очень уж хорошо! Прямо хоть реви. Студенты дружно засмеялись. Вот положение, в самом деле! Прозвенел звонок. - А ты зубы-то не заговаривай! Давай контрамарки! - снова пристали к Кочетову друзья. - Ладно, ребята, - смеясь объявил Леонид. - Приглашаю всех! * * * Через три дня в помещении бассейна собрались студенты института физкультуры, пловцы, тренеры, болельщики. Все знали - на сегодняшних соревнованиях Леонид Кочетов попытается установить новый всесоюзный рекорд. Зрители были настроены напряженно-выжидательно и в большинстве желали успеха молодому пловцу. Но нашлись и недоверчивые. - Не торопится ли этот самонадеянный юнец?! - перешептывались они в фойе и в буфете. - Правда, Кочетов занял первое место по Ленинграду в двухсотметровке. Но до рекорда еще далеко! Судьи, хронометристы, стартер - все в белых костюмах - заняли свои места. Леонид огляделся - возле самых стартовых тумбочек, у воды, сидит Гаев. Он совершенно спокоен и даже улыбается. Рядом с ним - массивная седая голова Галузина. Милый Иван Сергеевич! Он хочет тоже казаться спокойным, но это ему не удается: все время, даже беседуя с кем-либо, он переводит взгляд на Кочетова. Тут же сидят студенты. Вся седьмая группа - двадцать шесть человек, как один, явились сегодня в бассейн. Кочетов замечает, - кое-кто из друзей неловко прячет за спиной букеты цветов. - На старт! Вместе с Леонидом еще три пловца встали на стартовые тумбочки. Они подались вперед и напряженно замерли, ожидая сигнала стартера. Наступил очень ответственный момент. В таком серьезном заплыве, где борьба пойдет за каждую десятую долю секунды, очень важно хорошо взять старт, "не засидеться на тумбочке", как говорят пловцы. Надо прыгнуть в воду сразу же, как только красный флажок поравняется с плечом стартера. Ни раньше, ни позже. - Марш! - крикнул стартер и резко опустил флажок. Четверо пловцов стремительно бросились в воду. Но сразу раздался резкий короткий свисток судьи. Пловцы остановились. Только один из них, в пылу борьбы не расслышав свистка, продолжал изо всех сил работать руками и ногами, стремительно несясь вперед. Зрители засмеялись. Судья снова резко засвистел, и пловец, наконец, остановился. Произошел "фальстарт". У одного из пловцов не выдержали нервы, и он на какую-то мельчайшую долю секунды раньше сигнала бросился в воду. Вслед за ним прыгнули и остальные. Все произошло так быстро, что зрители даже не заметили неправильности. Но строгие судьи вернули участников заплыва на старт. Разгоряченные и взволнованные, вышли пловцы из воды и снова встали около стартовых тумбочек. Напряжение еще более усилилось. Все знали: еще один "фальстарт" - и судьи снимут провинившегося участника с заплыва. Чувствовалось, что пловцы нервничают. Сорвать старт нельзя. Но и задерживаться на тумбочке тоже никто не хотел. - На старт! - снова скомандовал стартер, держа над головой красный флажок. Он уже открыл рот, чтобы произнести "марш!", как кто-то из пловцов, не выдержав напряжения, прыгнул в воду. За ним бросились еще двое. Леонид Кочетов, единственный из всех, остался стоять на тумбочке. Нервы у него оказались крепче, чем у других. Главный судья снял провинившегося пловца с заплыва, а остальных вновь выстроил на старте. Снова стартер поднял флажок. И снова "фальстарт"! Главный судья удалил с состязаний еще одного пловца. На стартовых тумбочках осталось всего два участника - Кочетов и мастер Михаил Абызов. Оба они из-за трех фальстартов очень издергались. - На старт! - снова скомандовал стартер. Но, не успел он крикнуть "марш!", как одновременно оба пловца бросились в воду. Заплыв не состоялся. Злой и взволнованный, возвращался Кочетов домой. Галузин утешал пловца, хотя и сам расстроился не меньше его. Гаев не произносил сочувственных слов. - Рекорд будет бит! - кратко сказал он, когда они втроем очутились на улице. Всю дорогу Николай Александрович молчал и лишь возле дома, где жил Кочетов, снова уверенно повторил: - Рекорд будет бит! Через три дня должно было состояться первенство Ленинградского военного округа. Гаев успел поговорить с судьями и добился, чтобы Кочетова включили "вне конкурса" в это соревнование. Для Леонида эти два дня тянулись мучительно медленно, нестерпимо медленно. Наступила последняя ночь перед состязанием. Долго не мог заснуть Леонид. Такова уж участь всех спортсменов: именно тогда, когда предстоит особенно трудная борьба, когда надо быть особенно свежим, собранным и спокойным, - нервы напрягаются до предела и не дают спать, мешают отдохнуть, набраться новых сил. Много часов ворочался Леонид в кровати и только огромным усилием воли заставил себя заснуть. Проснулся он вялым. Но сразу же появился в сверкающих сапогах и отлично выутюженном френче, гладко выбритый Галузин с массажистом Федей. Казалось, что они где-то тут, в коридоре, давно ждали пробуждения Леонида. От ловких и быстрых прикосновений Фединых пальцев теплая волна разлилась по телу. После получасового массажа Кочетов чувствовал себя снова готовым к борьбе. День он провел, как обычно, стараясь не думать о предстоящем заплыве. Вечером пловцы, тренеры и болельщики снова заполнили трибуны бассейна. Только нынче среди зрителей было много военных. Снова возле стартовых тумбочек уселись Гаев, Галузин и однокурсники Леонида. Раздалась команда: - На старт! Не только глазами - всем своим существом Леонид впился в красный флажок стартера. Сигнал! Кочетов сильно послал тело вперед. "Быстрей! Быстрей! Быстрей!" - в такт движениям рук твердил он. Но, едва вынырнув, услышал свисток. "Опять фальстарт?? Неужели я?.." Нет, провинился сосед справа. Судьи снова выстроили участников. Стремительно метнулся вниз флажок. И одновременно с ним метнулись в воду пловцы. "Ну, наконец-то! Старт взят!" - с облегчением вздохнул Галузин. Об этом же с радостью подумали и однокурсники Леонида. Прямо со старта Кочетов вырвался вперед. Один за другим, ритмично и могуче, с великолепной слаженностью следовали его гребки. Он плыл 2 минуты 39,9 секунды. И все эти 2 минуты 39,9 секунды непрерывно кричали, шумели, гудели трибуны. Наконец последний поворот. Последние 25 метров! Ладони Кочетова касаются стенки. Разом щелкают кнопки трех судейских секундомеров. Есть! Есть рекорд! И зрители, и судьи видят: Кочетов отлично проплыл дистанцию, поставил новый всесоюзный рекорд. Леонид еще находится в воде. Он не успел подняться на бортик. Грудь его тяжело вздымается. Руки слегка дрожат от только что пережитого огромного напряжения. Снизу, из воды, смотрит он на судей. Что такое? Почему они так суетятся, шепчутся? Почему у всех взволнованные, тревожные лица? Что случилось? Вскоре все выясняется. У одного из судей неожиданно отказал секундомер. Именно в момент заплыва эта безукоризненно точная, выверенная машинка вдруг закапризничала. Или, может быть, судья слабо нажал кнопку? Спортивные правила неумолимы: всесоюзный рекорд регистрируется, только когда результат пловца засечен не меньше чем тремя судейскими секундомерами. А тут один из трех вышел из строя. Рекорд нельзя засчитать. - Э-эх! - горько выдохнул кто-то на трибуне. - Шляпы! Леонид кусал губы от обиды. Расстроенные однокурсники старались не глядеть на него, чтобы еще больше не огорчать товарища. Аня Ласточкина чуть не плакала. Подумать только: такое невезение! Из бассейна они опять шли втроем. Гаев и Галузин, как могли, утешали Леонида. - Несчастный случай, - сказал Гаев. - Бывает... - Бывает, конечно, - горько усмехнулся Леонид. - И похуже бывает. Свалится на голову кирпич с крыши: был человек - нет человека. А все-таки от этого мне не легче... - Нет, легче, - возразил Гаев. - Ты нынче доказал: рекорд будет! Не сегодня, так завтра. Но будет. Обязательно! По дороге к дому Гаев и Галузин решили: Леониду надо плыть не с тремя, а с одним противником, мастером спорта Абызовым. Правда, это ослабляло борьбу - чем больше сильных противников, чем напряженнее состязание, тем легче поставить рекорд. Но что делать? Нельзя снова трепать нервы пловцу бесконечными фальстартами. Через несколько дней Кочетов снова вышел на старт. Зрители встретили пловцов веселым оживлением. Но Леониду казалось, что трибуны гудят насмешливо. Он твердо решил: "Ни в коем случае не сорву старт. Лучше чуть-чуть задержусь на тумбочке, в воде наверстаю. Только бы Абызов не подвел". Леонид тревожно оглядел противника. Нет, Абызов выглядел спокойным. Его серые, навыкате, глаза смотрели решительно, упрямо. Очень хорошо! Кочетов от всей души желал Абызову отлично взять старт. Бывают такие моменты в спортивной борьбе - желаешь удачи своему противнику даже больше, чем себе. Стартер поднял флажок. - Марш! Пловцы в воде. Первую двадцатипятиметровку они проходят голова к голове. Стремительный поворот. Кажется, они опять идут вровень. Но в конце второй двадцатипятиметровки "судья на повороте" - следящий, чтобы пловцы правильно совершили поворот, - видит: руки Кочетова касаются стенки бассейна на мгновенье раньше рук Абызова. Третий, четвертый поворот. Зрители вскакивают с мест. Пройдена половина дистанции. Темп отличный. Абызов уже примерно на метр отстал от Кочетова. - Жми, Леня! - кричат с трибуны. - Вперед, Леня! - Ле-е-е-ня-я! Так уж устроено сердце болельщика. Даже совершенно незнакомые Кочетову люди называли его просто Леней, как будто они были близкими друзьями. Последний отрезок пути. В руках у многих зрителей, тренеров, пловцов зажаты секундомеры. Все уже видят - рекорд будет бит. - Давай, давай, Леня! - гремят трибуны. - Нажми, Ленечка! - громче всех кричит Ласточкина и товарищи-однокурсники. Все они стоят ногами на скамейках, машут руками с зажатыми в них секундомерами и букетами. Многие студенты и пловцы-болельщики с бешеной быстротой крутят в воздухе полотенцами и купальными костюмами, словно полагая, что этот, создаваемый ими "попутный ветер", поможет Кочетову плыть быстрее. Три хронометриста уже застыли на финише. Они готовы "принять" пловца. Последние гребки. Разом щелкают три судейских секундомера. Остановлены стрелки на секундомерах в руках у зрителей. Все они показывают примерно одно и то же время. Уже ясно: дистанция пройдена за 2 минуты 39,8 секунды. Почти на целую секунду улучшен всесоюзный рекорд. Овации гремят в бассейне. И вдруг зрители чувствуют что-то неладное. К главному судье подходит "судья на повороте" и передает ему записку. Судейская коллегия совещается. В бассейне наступает томительная тишина. Наконец к микрофону подходит главный судья. - Кочетов (спортивное общество "Большевик") снимается с заплыва! - объявляет он. - Седьмой поворот совершен неправильно. Кочетов коснулся стенки одной рукой! Буря возмущения поднимается в зале. - Не может быть! - негодуют пловцы и болельщики. - Долой! - звонко кричит Ласточкина. - Долой судью! - орет группа мальчишек. Никто из болельщиков не заметил ошибки. Может быть, сам "судья на повороте" ошибся? Главный судья поднимает руку, призывая к тишине. Но трибуны не успокаиваются. Где-то наверху внезапно разлился свист. К его тоненькой, как ручеек, пронзительной струйке присоединяются все новые и новые ручейки. И вот уже заливистые трели наводняют все помещение. Тогда встает Гаев. Все знают: