был в том, чтобы объединить всех для выполнения предначертанного им плана. И накануне, в Питере, и в дороге, и даже здесь, за два часа до открытия, Керенский готовился зачитать с листа некую правительственную декларацию: в умеренных тонах, с округленными формулировками. Но новости последних двух часов вывели его из равновесия. Первая - пролетариат города, несмотря на клятвенные обещания эсеро-меныпевистского Московского Совдепа, встретил открытие Государственного совещания грандиозной забастовкой. Мало того что остановились все фабрики и заводы: ни света, ни воды, ни трамваев, ни обедов в ресторанах для делегатов! Слава богу, хоть Кремль и Большой театр имеют собственные электрические станции, обслуживаемые офицерами - инженерами и техниками, а в буфеты поставлены повара и обслуга из военных училищ. Однако в этом молчаливо-неуязвимом демарше работного люда было нечто устрашающее. А ведь накануне и председатель Московского Совдепа, и городской голова, и начальник Московского округа в унисон обещали: "Порфироносная вдова" встретит с традиционным хлебосольством и гостеприимством - это не кровожадный Питер!" Вот вам и не Питер!.. Вторая новость - по приказу из Ставки, даже не поставив в известность командующего Московским округом, не говоря уже о иом самом - министре-председателе и военном министре! - был двинут к Москве Оренбургский казачий полк. Зачем, для чего?.. Керенский распорядился немедленно остановить его в Можайске. Так кто же в таком случае, черт побери, правитель государства, кто глава России и ее верховный вождь?!. Керенский отшвырнул в сторону листки заготовленного доклада и, клокочущий от гнева, вынесся на трибуну с единственным желанием - заставить их всех: и левых, и правых, каждого в отдельности и всех скопом, не только в ненавистной Москве, но и по всей России - затрепетать перед его властительным гневом. Он считал бы, что одержал победу, если бы зал затих, как мышь, под раскатами его вознесенного голоса. Но эти хлопки и шумы и уловленная насмешка в словах Милюкова... Язва. Ишь, с поддевкой: "Почему нервничаете?" Тут психопатом станешь, не то что изнервничаешься. А все же: триумф или провал?.. Как ответ - от стола, за которым члены президиума совещания, достойнейшие из достойнейших, закусывали а-ля фуршет - сначала голос Гучкова: - Эти выкрики не могут создать почву для деловой работы. Еще более громко - ответ Шульгина: - А что можно было ожидать от Керенского? Чтобы грозить, надо иметь авторитет власти, а именно этого у него нет. И наконец, насмешливый, увещевательный баритон профессора: - Зачем так строго судить сего молодого человека? Согласитесь, Александр Федорович в душе актер... К сожалению, он играл в старом мелодраматическом стиле и поэтому вместо впечатления силы и власти возбудил лишь жалость. Будем снисходительны, господа. Меня гораздо более обеспокоило другое... Он понизил голос, и Керенский уже ничего не смог расслышать. 5 Антон вышел из ложи, спустился в фойе. Публика - как на спектакле: смокинги, фраки, белизна манишек и манжет. Ничего похожего на массу, заполнявшую Таврический дворец в первые дни революции. Косоворотки - редчайшими вкраплениями. Но много офицерских погон и даже солдатских гимнастерок. Делегаты собирались кучками. В углу о чем-то возбужденно говорили военные. Антон подошел. - ...Совершенно справедливо, господа! - горячо соглашался ротмистр с рассеченной шрамом бровью. - Это оскорбление офицерского достоинства! - Написать и передать в президиум! - подхватил армейский капитан. - Офицерский караул полагается только при трупе! - Немедленно! На имя самого этого маньяка! Кто готов подписать? Не отказался ни один. - О чем речь? - полюбопытствовал Антон. - Вы обратили внимание на этих двух холуев, поручик? - рассеченная бровь ротмистра дергалась. - На этих двух блюдолизов, которые ели глазами "их адвокатское отродье"? Если адъютанты намерены и впредь уподобляться лакеям, пусть снимут с себя форму и офицерские погоны! Пишите. И о трупе вставьте непременно! - С удовольствием подпишу, - протянул руку к листку Антон. Дали первый звонок, потом второй - в точности, как на спектакле. Путко направился к лестнице на свой ярус. - Господин поручик! Антон Владимирович! Он оглянулся. Голос был близко, несомненно знаком. Но человека, окликнувшего его, Антон видел впервые: высокий статный подпоручик, бронзово-загорелый, темноволосый, с щегольски подстриженными усами. Открытая белозубая улыбка до ушей. - Виноват... - Не узнали? Да конечно же!.. А сколько недель в одной палате! Константин Костырев-Карачинский! Он прищелкнул сапогами со шпорами. - Катя! Антона как хлестнуло: Наденька, номер гостиницы, "плебейка". Он рванул руку к несуществующей кобуре. В толкотне спешащих по лестнице делегатов Катя не заметил его движения и даже не обратил внимания на выражение его лица. - Вы, Антон Владимирович, представителем армии? - в его голосе было почтение и оттенок зависти. - А мы с моими юнкерами вас охраняем. Путко справился с собой: - От кого? - А вы не знаете? Вы не знаете, что здесь предстоит? Катя произнес это таким тоном, что Антон невольно насторожился: - Что вы имеете в виду? - Разрешите вас на минутку? - отвлек его в сторону от прохода Катя. - Зачем торопиться на эту говорильню? Разве в ней дело? "Такой расписной красавец и здоровяк... - подумал Антон. - А Надежда справилась!.." - Сугубо доверительно, как фронтовому товарищу, - зашептал Катя, приближая губы к уху Антона. - Здесь, в театре, ожидается провозглашение военного диктатора России! - Вы шутите! - Какие шутки! Сам генерал, командир нашего Александровского училища, объявил! Все подготовлено. Известно даже, кого именно. - Кого же? - Алексеева, Брусилова или Корнилова. Но генерал Брусилов отчего-то не приехал. В ложе один Алексеев. А прибытие главнокомандующего ожидается завтра. Но с нашей стороны все подготовлено. - Что же? - Полный боевой расчет на случай выступления противников диктатора как в самом театре, так и снаружи. У каждого из моих юнкеров полные подсумки боевых патронов. В Малом театре установлены пулеметы. Вызван бро-недивизион. Антон вспомнил, как утром, действительно, катили со стороны Воздвиженки блиндированные автомобили. И вон сколько юнкеров - едва не на каждой ступеньке. И с поясов тяжело отвешивают патронташи. - Ну и ну... - протянул он. "Надо немедленно сообщить в Московский комитет. Неужели они именно сейчас попытаются повернуть все вспять?.." В широко отворенные двери в зал были видны и заполняющаяся сцена, и ложи, пятна лиц, штатские одежды с малым вкраплением мундиров. "Как же они провозгласят диктатора? Объявят с трибуны? Объявить-то легко, но кто их выпустит из театра, как только разнесется по городу?.. Жалкая горстка юнкеров и десяток броневиков?.. Ерунда. Мистификация или провокация". Он успокоился: - Ну и что же вы, Катя? - Как только получим приказ! Готовы стоять насмерть! - он выпятил широкую грудь. - Да вы, я вижу, уже и подпоручик, - с усмешкой оглядел бравого предводителя юнцов Путко. - Командир взвода! - с гордостью ответил Катя. - А нынче у меня особенно счастливый день: приказом по армии и флоту я удостоен святой "Анны" с мечами! - Уже успели после лазарета и повоевать? На Юго-Западном? - Было дело, - уклончиво отозвался Костырев-Кара-чинский. Заторопился: - Мне надо проверить посты. До встречи! Он козырнул. Четко сделал поворот кругом и картинно зашагал по опустевшему коридору. Спектакль продолжался. На трибуне маячила фигура, и из-за двери доносился натуженный голос. Здесь же в коридоре, у всех дверей и переходов стояли мальчишки-юнкера. "Если все же осмелятся провозгласить - много прольется крови, - подумал Антон. - Надо предупредить, но не надо суетиться. Брусилов не приехал. Слышал, его даже не пригласили. Старик Алексеев не в счет. Корнилов?.." Глава одиннадцатая 13 августа 1 В час дня Антон приехал на Александровский вокзал, где заканчивались последние приготовления к торжественной встрече верховного главнокомандующего. Весь минувший вечер и часть ночи Путко снова провел с товарищами из Московского комитета - в районах и на заводах. Пришлось переодеться в косоворотку и куртку, нахлобучить картуз - радостное перевоплощение,- живо вернувшее к счастливой памяти о студенческом пятом, о Металлическом и кружке среди поленниц дровяного склада. И где бы он ни побывал за минувшие часы, доверительное "большевик-питерец" сразу приобщало его к рабочему братству. - Пусть попробуют провозгласить диктатора, - резко сказала Землячка. - С утра забастовало четыреста тысяч. Читали в нашем "Социал-демократе"? "Пусть не работает ни один завод, пусть станет трамвай, пусть погаснет электричество, пусть окруженное тьмой будет заседать собрание мракобесов контрреволюции"! И стали заводы и трамваи, и погасло электричество! - На себе почувствовал, - рассмеялся Антон. - Хоть бы чайку попить дали! - Перебьетесь, господа делегаты, то ли еще будет! Наша стачка и одновременно строжайшее соблюдение дисциплины - первое наше московское предупреждение, - в голосе секретаря горкома звучало удовлетворение. - Мы уже получили сообщения, что и в Питере, и в Киеве, и во многих других местах прошли забастовки под теми же лозунгами. - Заботами Милюкова мне добыт пропуск на вокзал, на встречу главковерха, - показал картонку Антон. - Судя по всему, не на Брусилова или Алексеева, а на Корнилова сделали они ставку. - Это уже очевидно, - согласилась Землячка. - Вот только каким способом?.. Одно можем сказать твердо: в Москве у них не получится. А на вокзал конечно же поезжайте. И вот теперь поручик Путко, облаченный в парадный мундир, с портупеями и "Георгиями", толкался среди встречающих. Привокзальная площадь была оцеплена. Казачьи сотни в конном строю. У каждой сотни кони одной масти: белые, гнедые или вороные. Судя по лампасам всадников, представители разных казачьих войск: и донцы, и кубанцы, и уральцы. Ближе к зданию вокзала - женский "батальон смерти". Такое же грудасто-задастое воинство, как то, которое под парчовым знаменем дефилировало неделю назад по Литейному проспекту. Что-то уж очень румяны - не выдали ли им по случаю воскресенья и праздника по чарочке?.. В залах готовились к выходу депутации горожан. А уже на перроне - шеренги прапорщиков, делегации от союзов георгиевцев, офицеров, казаков. У самой бровки перрона ровняли строй офицеры и юнкера Александровского училища. Антон увидел Катю. Подпоручик придирчиво оглядывал своих подчиненных. На сей раз юнкера были без трехлинеек и тяжелых патронташей. Начали прибывать генералы. Вельможный атаман войска Донского Каледин, еще какие-то. Появились и иностранцы в мундирах, наверное представители союзнических миссий. И вот показался паровоз, а за ним - синие литерные вагоны. Грянул оркестр. Едва паровоз остановился, как с подножек спрыгнули текинцы в красных шелковых халатах. Обнажили кривые сабли и живописной стенкой оградили салон-вагон. Отворилась дверь. В ее проеме появился невысокий скуластый генерал в фуражке, надвинутой на самые брови. Антон узнал. Не ретушированный портрет на обложке брошюры, а жалкого оборванца в австрийском мундире. Корнилов пошел вдоль почетного караула, депутаций и делегаций. Начало перекатываться "ура!", дамы над косматыми папахами текинцев бросали цветы. В конце перрона старик в фуражке с красным околышем и шароварах с лампасами, со всеми четырьмя Георгиевскими крестами и четырьмя медалями, преподнес главковерху от имени двенадцати казачьих войск хлеб-соль. Из толпы горожан выступил седовласый толстяк: - Ваше высокопревосходительство, генерал Лавр Георгиевич Корнилов! Вы теперь - символ нашего единства! На вере в вас сходится вся Москва! Мы верим, что во главе обновленной русской армии вы поведете Русь к торжеству над врагом и что клич: "Да здравствует генерал Корнилов!", клич надежды, сделается возгласом народного торжества! Спасите Россию - и благодарный народ увенчает вас! Раздались аплодисменты и рыдания. Какая-то дородная дама опустилась перед генералом на колени. - Да это ж сама миллионерша Морозова! - услышал позади себя всхлип Антон. - А выступал сам Родичев!.. Корнилов выслушал молча. Коротко кивнул. Направился к распахнутым дверям вокзала. Но тут строй почетного караула сломался. К главковерху бросились, подхватили его на руки. Кто-то поймал на лету свалившуюся фуражку. Офицеры пронесли генерала совсем близко от Антона. Он увидел Катю. Ухватившись за лакированный главковерхов-ский сапог, подпоручик пылал в самозабвении. Генерал плыл над толпой. Его губы были жестко сжаты. В сузившихся глазах горел торжествующий огонь. "Напомнить бы тебе, высокопревосходительство, как мой заряжающий Петька Кастрюлин огрел тебя по "мерзлой роже"!.." - с ненавистью проводил его глазами Антон. 2 На привокзальной площади Корнилов принял церемониальный марш казаков, женского "батальона смерти", прапорщиков и юнкеров и направился к автомобилю. Великолепный открытый "бразье" был увит гирляндами цветов. - Я не тенор, - резко проговорил генерал. - Убрать цветы. Как главнокомандующий, я имею право на георгиевский флаг! Произошла короткая заминка. Гирлянды сбросили, на капоте водрузили штандарт. Кортеж направился к Кремлю, к часовне Иверской божьей матери: по давней традиции государи и высочайшие особы по прибытии в первопрестольную всегда в первочасье прикладывались к чудотворной иконе. Кремль встретил генерала благовестом всех своих колоколов. Машины втянулись под арку Воскресенских ворот - именно через них проезжали цари. В перезвоне меди как бы звучало: Сильный, державный, Царствуй на славу нам, Царствуй на страх врагам!.. Корнилов приложился неразомкнутыми губами к золотому окладу иконы. И снова, теперь уже вверх по Тверской, к вокзалу, потянулся тот же кортеж. Остановиться в приготовленных для него покоях в Кремле главковерх не пожелал. Его временной резиденцией остался поезд. Едва поднявшись в вагон, Корнилов начал прием по списку, составленному для него ординарцем. Завойко расстарался вовсю. Он выехал в Москву заранее, чтобы на месте организовать рекламу, щедро оплатил срочное изготовление и расклейку плакатов. Составленное им "житие" было отпечатано в Питере и доставлено в Москву в вагоне английского военного атташе генерала Нокса - помог Аладьин. Сам ординарец купил у поэта Бальмонта две строки. Они были дороже золота: "Ведь имя Лавра и Георгия - герою битв и славных дел!" Строки уже порхнули в газеты. Здесь же, в первопрестольной, Завойко оповестил заинтересованных лиц, с ними и разработал ритуал встречи, программу пребывания главковерха и все прочее, включая церемониал выноса на руках и поездку на поклон Иверской. Дал маху с гирляндами. Но это была уже сущая мелочь. Все заведено на полный ключ и теперь раскручиваются подобно часовой пружине, хотя ни Завойко, ни кому-либо другому еще неизвестно, когда зазвучат куранты: это должны были решить обстоятельства. Теперь главковерх беседовал с нужными людьми. С глазу на глаз, без свидетелей. Даже ординарец остался на перроне и лишь со стороны наблюдал: те ли идут к вагону и кто уклоняется от визита. И все же, если не считать вчерашней забастовки московского работного люда, которой ординарец не придал значения, ибо она не относилась к Корнилову, был один маленький сбой во вращении шестеренок. Хотя на торжество встречи прибыли и городской голова, и члены управы, и комиссар Временного правительства в Москве, военные атташе союзников и многие прочие, - генералитета явно недоставало. К тому же отсутствовал командующий войсками Московского военного округа Верховский, приславший, правда, своего начальника штаба: в этот самый час Верховский устроил на Ходынском поле парад для министра-председателя. Первым в салон-вагон поднялся атаман Каледин. За ним - престарелый генерал Алексеев. Потом прошествовали Путилов, Вышнеградский и Рябушинский. Были приняты также Пуришкевич и профессор Милюков, Днем пути главковерха и министра-председателя разминулись: когда Корнилов прибыл в Кремль, Керенский еще находился на Ходынке. Но по протоколу верховный главнокомандующий должен был хотя бы вечером нанести визит главе правительства. Комиссар Москвы и другие напомнили об этом. Лавр Георгиевич пропустил мимо ушей. Лишь приказал офицеру свиты: - Узнайте в Большом театре, на какой час назначена моя речь. Офицер вернулся обескураженный: - В бюро совещания мне было заявлено, что все представители правительства уже выступили. Будет ли дополнительно дано слово вам, ваше высокопревосходительство, решит лично министр-председатель. - Решил я, - Корнилов перекатил желваки. - Вам, подполковник, надлежит узнать час моего выступления. Исполняйте. Вместе с офицером из города на вокзал приехал член кабинета, представитель Керенского Юренев: - Александр Федорович согласен изменить распорядок и предоставить вам слово завтра с утра. Однако ж с условием: вы будете говорить лишь о состоянии армии и положении на фронте. - Я буду говорить то, что сочту необходимым. Посланец министра-председателя отбыл. Поезд подключили к городской телефонной сети. - Ваше высокопревосходительство, на проводе господин Керенский, - снял трубку дежурный. - С благополучным прибытием, Лавр Георгиевич! Глубоко сожалею, что не имел возможности принять вас сегодня-Генерал с отвращением отнял трубку от уха. Голос Керенского стал едва слышен: - ...Рамки вашего завтрашнего выступления оговорены на заседании правительства, и мы убеждены, что вы, дисциплинированный солдат, долженствующий подавать пример всем другим, ограничите себя этими рамками. Я надеюсь... - Повторяю: я буду говорить то, что сочту необходимым. Честь имею! - и громче, чтобы услышали на другом конце провода, приказал дежурному: - Повесьте трубку и больше ни с кем не соединяйте. Я занят. Корнилов действительно был занят, ибо он сам еще не знал, что скажет завтра с трибуны Государственного совещания. В соседнем вагоне комиссарверх Филоненко только что закончил вместе с Завойко составление доклада, и теперь они явились в салон, чтобы ознакомить с ним генерала. 3 Савинков не поехал в Москву. Оставшись в Петрограде и на время выключенный из мелких ежечасных забот, он мог сосредоточить внимание на том главном, что должно было помочь ему неуклонно идти к поставленной цели. Сейчас он был занят изучением отношения союзников к министру-председателю, чтобы использовать влияние и поддержку Антанты в своих интересах. Покидая Францию, Борис Викторович принял на себя кое-какие обязательства. Но они были обоюдными. Как там у Стендаля? "У каждого есть обязанности и по отношению к себе". Вот именно... Едва ли не в день своего возвращения в Петроград Савинков - тогда еще "никто", просто "человек с грустными глазами и заряженным пистолетом в руке" - нанес визит во французское посольство. Посол Морис Палеолог был уже предупрежден из Парижа и принял гостя радушно. Несколько позже, после вступления Савинкова на пост комиссара Юго-Западного фронта, а затем и комиссарверха, самые доверительные отношения установились у него и с главой французской военной миссии генералом Жанненом. К сожалению, Палеолог вскоре был отозван - глубокий старик, он не мог пересилить даже внешне отвращения к революции в России. Однако и с энергичным Нулансом, сменившим его, у Савинкова не оказалось разномыслия. Французы не скрывали, чего они хотят от России и чего опасаются. Хотят, чтобы "новое правительство с неизменным уважением относилось к прежним международным обязательствам империи, а дух самопожертвования русского народа и порожденный переворотом великий энтузиазм удесятерил силы возрожденной России на благо ее доблестных союзников". Собственно говоря, это была лишь некоторая перефразировка заявления самого профессора Милюкова, сделанного им на посту министра иностранных дел Временного правительства. Опасались же они, что русская "социалистическая инфлюэнца" эпидемией распространится и по Франции. Уже были прямые свидетельства того, что "красные бациллы" перелетели границы: по городам республики катились рабочие забастовки, французские солдаты по примеру русских начали требовать немедленного заключения мира, а в мае два восставших полка даже двинулись на Париж, неся на штыках призывы: "Да здравствует русская революция!", "Долой правительство Пуанкаре и Рибо, которое не заключает мира!". Президент усмирил полки. Конечно, не уговорами, а пулеметами. Но спустя два месяца, в минувшем июле, вспыхнуло восстание в полках русского экспедиционного корпуса, направленного на Западный фронт еще Николаем II. Русские потребовали возвращения на родину. Из Питера от военного министра Керенского пришло разрешение не церемониться со смутьянами. Снова заговорили пулеметы. И все же Нуланса и Жаннена больше заботили не сообщения с берегов Сены, а обстановка на берегах Невы и Москвы-реки. Ибо Франция больше всех других "сестер - стран Согласия" зависела от положения на Восточном фронте. Она терпела от немцев поражение за поражением, и прекращение активных действий на Восточном фронте давало Германии возможность перебрасывать дивизии под Верден и на Сомму. - Прошу меня извинить, мсье Савинков, - сказал недавно генерал Жаннен, - но в данный момент русская армия являет собой инструмент войны самого ничтожного качества. Временное правительство направило в Париж своего комиссара, и теперь он уведомлял Терещенко (копия - управляющему военмином), что Пуанкаре и Рибо спрашивают, "когда же наконец Россия перейдет от слов к делу и есть ли в России кто-либо с твердой рукой, который был бы готов начать насаждение порядка". Наверное, только Савинков понимал, кому именно прежде всего адресован этот упрек. Не столь дружеские, но вполне доверительные отношения были у него и с дипломатами других "братских" государств. Главой дипломатического корпуса в Петрограде считался чрезвычайный и полномочный посол Великобритании сэр Джордж Быокенен. Он и задавал тон. У англичан конечно же свои собственные интересы в России. Немалое значение имели родственные связи двух дворов - Георга V и Николая II, - и российское золото, переправленное в стальные сейфы банков Сити, и имперские интересы островной державы на Балканах, в Персии, Турции и далее вдоль границ России на восток. Не говоря уже о собственно военных интересах, блюсти кои было заботой атташе генерала Нокса, его помощника полковника Торн-чилла и сонма их сотрудников. В последние недели на дипломатической арене Петрограда появился у Быокенена соперник - посол Северо-Американских Соединенных Штатов Дэвид Р.-Френсис. Собственно, он и ранее обретался в русской столице, будучи аккредитованным при дворе царя. Но с самого начала мировой войны Америка соблюдала нейтралитет, хладнокровно наблюдая за кровавой бойней, происходившей на другой стороне "пруда", как непочтительно и фамильярно называли янки Атлантический океан. Хладнокровие, а главное - деловитость, возможность заключать торговые сделки и с теми, и с другими, и с нейтралами, оказавшимися между воюющими державами, позволили Штатам обогатиться за счет и тех, и других, и третьих. А заодно и выступить в роли посредника-миротворца. Но вот, на тридцать третьем месяце войны, хорошенько взвесив все шансы, и главное - открывающиеся возможности в послевоенной Европе, истоптапной солдатскими сапогами и вспоротой снарядами, президент САСШ Вудро Вильсон подписал резолюцию конгресса об объявлении войны. На стороне Антанты - против Германии. Это произошло двадцать пятого марта нынешнего, семнадцатого года, когда над двадцатью миллионами европейцев уже поднялись деревянные кресты. "Исход войны решит последний брошенный на поле битвы миллион свежих войск! Этот миллион нынешним летом даст нам Америка!.." Пока же президент направил к европейским берегам лишь несколько кораблей. Не для активных действий, а для демонстрации флага. Но зато начал щедро ссужать союзникам доллары. В июне все стены в центре Питера вдруг облепили плакаты. Глянцевитые, броские, они возглашали: "Привет брату-демократу!", "Товарищи-демократы: Иван и дядя Сэм". И еще более определенно: "Миллиардная ставка дяди Сэма на карту мира!" На одном плакате была изображена декольтированная красотка на манер французской Марианны, но обернутая в звездно-полосатый американский флаг и с мечом, протянутым зрителю; на другом - седобородый дядюшка во фраке и цилиндре (полосы и звезды) пожимал руку русскому парню в косоворотке, а между ними, на заднем плане, маячила статуя Свободы; третий же с прямолинейным юмором изображал игру в карты на карте мира. Сидели немецкий офицер в остроконечной каске, австриец, француженка, русский, а поверх их голов дядюшка в цилиндре бросал на стол-карту мешок с надписью: "Миллиард". Ветер и дождь еще не обтрепали плакаты, как в Питер прибыла из Нового Света представительная делегация, официально названная "американской чрезвычайной миссией". Возглавлял ее сенатор Элиа Рут, один из лидеров республиканской партии. Среди членов миссии были миллионеры - промышленники и банкиры, - представители "социалистических, рабочих и молодежных, организаций" и даже начальник генерального штаба армии САСШ генерал Хью Скотт, начальник управления военно-морских верфей адмирал Джеймс Гленнон со свитой офицеров. В распоряжение миссии Рута Временное правительство предоставило один из бывших императорских поездов, а местом почетной резиденции определило Зимний дворец (в ту пору Керенский там еще не обитал). Американцы провели множество официальных и неофициальных встреч с Временным правительством в целом и кое с кем из министров в отдельности; принимали у себя и были приглашаемы Родзянкой и деловыми людьми его калибра; побывали в Москве; генералы и офицеры выезжали в Ставку, на фронты, на Балтийский и Черноморский флоты; выступали перед представителями прессы с заявлениями и ответами на вопросы интервьюеров. Это был размах!.. Можно лишь завидовать и поучиться. Никакого секрета из целей своего путешествия янки не делали: "Мы готовы обсудить лучшие способы и пути к наиболее эффективному продолжению войны - раз. Помешать крайним элементам в России осуществить любой план, который подорвал бы силы союзных держав - два. Изучить возможности вложения американских капиталов в российскую экономику - три". Каждую из своих задач миссионеры уточняли по ходу дела. Сенатор Рут, выступая в столичной торговой палате, заявил: "Не проявляйте слабости в отношении улиц Петрограда". В интервью "Биржевым ведомостям" сказал: - Единственным подводным камнем, который мне кажется серьезным, является несколько замедленный темп воссоздания новой власти вместо ушедшей старой. Между тем новая сильная власть необходима. С российскими предпринимателями и министрами бизнесмены согласовали проекты горнорудных концессий в Сибири и на Урале, нефти - на северном Сахалине, золотоносных районов - на Алтае, торфа и угля - в центральной России, земельных угодий - в южной, а также закупки ряда железнодорожных магистралей и совместной эксплуатации Великого Сибирского пути. Казалось, янки уже видели Россию своей Панамой или, в лучшем случае, звездочкой-штатом на полосатом флаге, если, конечно, Россия удостоится такой чести. Не для всеобщего сведения, но в кругу лидеров, к коим Савинков оказался причисленным уже и тогда, Рут объявил, что американский конгресс вотировал остальному миру семимиллиардный заем, из общей суммы которого три миллиарда предназначены союзникам по Антанте, в том числе и России, но Россия может не получить свою долю, если будет продолжаться левая пропаганда сепаратного мира. - Если же новое правительство установит порядок и успешно продолжит войну, то нельзя будет оценить то чувство восторженной дружбы к России, которое родится в Америке и откроет огромные возможности для ее развития после войны! - с пафосом закончил энергичный сенатор. Возразить никто не осмелился. И, уже покидая Петроград, Рут, даже внешне похожий на улыбчивого "дядю Сэма", суммировал: - Мы уезжаем обнадеженные, радостные и счастливые! Миссия отбыла на родину через Владивосток. Все дальнейшее было возложено на посла Дэвида Френсиса. В последние недели Савинкову доводилось видеться с ним часто. Подобно французскому, английскому и американскому послам, свои собственные интересы имели в отношении России и итальянский, и японский, и все прочие дипломатические представители союзных держав. Однако было в их позициях и много общего. Именно это общее Савинков решил учитывать прежде всего. Общее, иными словами - объединенный фронт западных "сестер" по отношению к "родной, кровной восточной сестре", сводилось к следующему: первое - Временное правительство устраивает их больше, чем правительство Николая II. Почему? Потому что при дворе царя была сильна германофильская партия и имелись многочисленные свидетельства, что императрица Александра Федоровна, урожденная Аликс-Виктория-Елена-Луиза-Беатрисса, принцесса Гессен-Дармштадтская, дочь чистокровного немца, великого герцога Гессенского, хотя детство провела при английском дворе, свои симпатии отдавала земле отца и, став императрицей России, всемерно добивалась усиления влияния соотечественников в Петербурге. Была ли она шпионкой в полном смысле слова - это еще предстояло доказать истории, но то, что ее тайные эмиссары встречались с эмиссарами Вильгельма в столицах нейтральных государств, бесспорно. Императрица устремляла Россию к сепаратному миру с Германией во имя победы Вильгельма над союзниками по Антанте. Теперь же во Временном правительстве всех составов не было ни одного германофила, и каждый из членов кабинета: от князя Львова до самых "левых" - министра труда меньшевика Скобелева и министра почт и телеграфа меньшевика Церетели, - стоял за продолжение войны против Германии "до победного конца". Второе - отношение к Советам рабочих и солдатских депутатов. Хотя большинство членов Совдепов - от ВЦИК до местных - поддерживали политику эсеров и меньшевиков и тоже высказывались за продолжение войны, однако в каждом Совдепе оказались вкрапленными и крайне левые элементы - большевики, провозглашавшие немедленный мир "без аннексий и контрибуций", "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" и прочие лозунги, вносящие смуту в солдатские головы. К тому же на совести Петроградского Совдепа "Приказ Э 1", который, по общему убеждению союзников, "деморализовал российскую армию". Отсюда вытекало отрицательное отношение "сестер" к Советам - как к скандальным внебрачным отпрыскам в благородном семействе да еще и претендующим на равную долю прав и имуществ с законнорожденной наследницей. Слава богу, в последнее время ВЦИК-бастард угомонился. Но многовековая история каждой из "сестер" давала немало примеров возрождения у такого рода родственничков алчных вожделений. Посему само понятие "Совет" надлежало вычеркнуть из благопристойного "семейного" лексикона. И наконец, третье - и самое главное, огромное, восклицательное, без малейших разнотолков принятое ими всеми, - это большевизм. "Коммунисты", "марксисты", "социалисты-интернационалисты", "левые циммервальд-цы", "пораженцы" - в какой бы стране и как бы их ни называли, но все они олицетворялись в образе одного человека - Владимира Ильича Ульянова-Ленина. Это он поднял всю Россию на дыбы!.. Подобно "голубым полковникам" в неосмотрительно разогнанных департаменте полиции и корпусе жандармов, в столицах западных стран сразу оценили истинную силу его идей. Именно во Франции и Англии первыми всполошились, когда узнали, что Ульянов-Ленин решил как можно скорее вернуться из Швейцарии в Россию. Приставили филеров. Приготовились: пусть только ступит его нога!.. Предупредили князя Львова: "Ленин - хороший организатор и крайне опасный человек". Но Ленин разрушил все замыслы, вернувшись через Германию. На другой же день после его приезда в Петроград Морис Палеолог отметил: - Приезд Ленина представляется мне самым опасным испытанием, которому может подвергнуться русская революция. Каким провидцем был француз!.. В июльские дни дипломатические представители "сестер" решительней всего настаивали на расправе именно с лидером большевиков. - Настал психологический момент для нанесения окончательного и сокрушительного удара! - сказал сэр Бьюкенен. - Необходимо арестовать Ленина, обвинить в государственной измене и заранее предопределить приговор! - вторили англичанину сначала сенатор Рут, а затем и посол Френсис. Их крайнее неудовольствие, по заявлению сэра Быоке-нена, вызвало то, что министр-председатель "не сумел надлежащим образом воспользоваться своими полномочиями, разыскать и арестовать Ленина, применить к нему те же самые меры, какие были применены к его единомышленникам на фронте". Итак: Временное правительство - Совдепы - Ленин... Генеральные направления политики союзников вполне согласовывались с концепцией самого Савинкова. Но для определения собственной стратегии ему надо было разобраться еще и в кой-каких нюансах. Один из них - трансформация отношения представителей Антанты к "любовнику революции". В мае, перед своим возвращением в Париж, Морис Па-леолог за чашкой кофе сказал Савинкову, как бы инструктируя его на будущее: - Мсье Керенский более всего соответствует моменту: будучи лишь министром юстиции, он действует как настоящий глава правительства. Как и мой коллега сэр Бьюкенен, я полагаю, что хотя лично он и не вполне симпатичен, но импонирует нам тем, что жаждет удержать Россию в войне и обуздать крайних левых. Остальные члены российского кабинета, к величайшему нашему сожалению, плачевно слабы. Этот разговор состоялся более двух месяцев назад. А буквально вчера из уст преемника Палеолога, нового своего друга-наставника мсье Нуланса, Савинков услышал нечто противоположное: - Керенский выдохся. Ситуация в России требует более сильного человека. - И тоже сослался на дуайена дип-корпуса: - Сэр Бьюкенен солидарен со мною. "Керенский почти сыграл свою роль" - вот дословно мнение посла Великобритании. Это и было сегодня для Савинкова самым важным. Он почувствовал: руки у него развязаны. С младых лет он любил в часы досуга решать кроссворды. Благодаря им исподволь накапливалась энциклопедичность знаний, тренировалась память, вырабатывались последовательность и настойчивость. Казалось бы, мелочь - прямоугольная фигура, по чьей-то прихоти разграфленная на маленькие квадратики. Угадать несколько закодированных понятий вразброд - легче легкого. А последовательно - с первого до последнего номера по горизонтали, а затем с первого до последнего по вертикали? Вот тут и полистаешь словари, справочники, пошевелишь мозгами!.. Борис Викторович приучил себя: должен разгадать от аза до ижицы. В сегодняшней замысловатой фигуре кроссворда оставалась одна незаполненная горизонталь, перекрещивающаяся двумя уже обозначенными вертикальными - семь квадратиков, в которые вписывалось имя: "Сомерсет". Вильям Сомерсет Моэм. Соединяющий имена Бьюкенена и Френсиса. "Скажи, с какою вестью пожаловал ты к нам?.." Это кажется, Сусанин спрашивает у Сабинина. А Сабинин отвечает: "Эх, ребята! Без похмелья нет в Руси пиров честных! И не едет без веселья к шумной свадебке жених!.." В почте, с утра ожидавшей разбора, оказался удлиненный розовый конверт - такой могла прислать только женщина. Надрезав его, Савинков убедился, что не ошибся. А пробежав округлые строчки, обрадовался, как доброму знамению: Сашенька Короткова уведомляла, что папочка ее отбыл в Москву для участия в каком-то собрании "как реликт российской свободы", а тем часом в Питер прибыл знаменитый английский писатель, давний ее знакомый Вилли Моэм - и она, желая познакомить Вилли с самыми замечательными соотечественниками, приглашает посему завтра на обед "милого Бобби", где и представит его "очаровательному Вилли". Борис Викторович рассмеялся и даже напел голосом Антониды: Ряженая ждет! Праздник у ворот! Ждет венец, и пир веселый ждот!.. Когда он слушал эту оперу?.. Небось лет двадцать назад... Точно. Сидели на галерке вместе с Ваней Каляевым. А Сусанина пел Шаляпин. Теперь же вдруг всплыло. Вот так и при разгадывании кроссворда: ищешь, ищешь, перетряхиваешь все книги в библиотеке мозга - и вдруг само выскочит. И точнехонько, буковка к буковке, уместится в пустые квадраты. "Страха не страшусь, смерти не боюсь, лягу за царя, за Русь!.." Как они тогда бесновались на галерке! Чуть не вывалились в партер, на лысины... Глава двенадцатая 14 августа 1 Антон понимал: Московское совещание-представление вступало в свою кульминацию. Свидетельствами тому были и вчерашняя встреча генерала Корнилова, и слова Костырева-Карачинского, и беседа с Милюковым утром в "Национале"... Но главное, конечно, - последний разговор с товарищами из Московского комитета. Большевики внимательно следили за событиями, давали свою оценку каждому повороту их и принимали необходимые меры. Ногин, Землячка, Ярославский, Скворцов-Степанов, Пятницкий пришли к общему убеждению: ныне провозглашение военного диктатора не состоится. А если все же Рябушинский, Милюков и генералы решатся на этот шаг, они жестоко поплатятся: подавляющее большинство войск Московского гарнизона и пролетариат города - против генеральской диктатуры. - И все же на "авось" да "небось" полагаться не будем, - сказал Пятницкий. - Договорились с железнодорожниками: если заговорщики попытаются двинуть к Москве казаков, движение будет перекрыто. Двенадцатого мы добились даже большего, чем просто показали участникам сборища в Большом театре нашу силу, - сами рабочие, три дня назад еще поддерживавшие эсеров и меньшевиков, теперь прозрели, поняли, куда ведут их Чхеидзе и Церетели. Поняли и эсеро-меныпевистские депутаты Московского Совдепа - не все, конечно, но многие. Поэтому сегодня по нашему предложению удалось создать объединенный Временный революционный комитет. В него вошли два большевика, два меньшевика, два эсера и один представитель от штаба округа. ВРК законспирирован. Но если контрреволюционеры все же объявят диктатора, комитет возглавит действия и от своего имени издаст приказ об аресте главаря путчистов. - Надо ли было объединяться с эсерами и меньшевиками даже во Временном комитете? - высказал сомнение Антон. - Не посеет ли это иллюзии у рабочих, что отныне большевики и соглашатели выступают единым фронтом? - Эту возможность мы учитывали, - отозвалась Землячка. - Мы направили товарища в Питер, чтобы поставить в известность о своем решении ЦК. Думаю, если такие иллюзии и возникнут, мы сумеем быстро их рассеять: и в ВРК мы заявили, что наши контакты с эсерами, меньшевиками и прочими имеют только информационный характер, а действовать мы будем так, как сами сочтем необходимым. - Но сегодня электрический свет дан, вода по трубам пошла, рестораны открыты, трамваи звенят, - не мог полностью разделить энтузиазма московских товарищей Пут-ко. - Значит, забастовка... - Да, мы так и решили: забастовка будет однодневной, - сказал Емельян Ярославский. - Она - предупреждение, грозное предостережение силам контрреволюции. К тому же воскресенье - и все равно большинство предприятий не работает. Но надеюсь, в Большом театре увидели: пролетариат Москвы пошел за нами!.. Вчера Большой театр пустовал, заседания шли по фракциям. Члены Думы всех созывов собрались под председательством Родзянки в аудиториях Московского университета. Театр Зимина был предоставлен "левым" - эсерам и меньшевикам. Много пришло и военных. Антон попал как раз на выступление Церетели: - Революционная демократия не должна отказываться от соглашения с буржуазией. Но, идя на это соглашение, она должна строго и точно определить свою линию поведения!.. Уловил господин меньшевик и решил перестроиться на ходу?.. И снова Путко подумал: правы ли московские товарищи, решившие вступить в блок, пусть даже и временный, со сторонниками этого господина?.. Все это было вчера. А сегодня, четырнадцатого, в понедельник, ротозеи снова заполнили площадь Большого театра и вокруг здания тройная цепь охраны. В фойе чувствовалась нервозность. Делегаты сбились в группки, шушукаются. На всех переходах топчутся юнкера с винтовками и тяжелыми патронташами. Сегодня караулы от другого, Михайловского училища. Костырева-Карачинского не видно. Прокатился звонок, созывая делегатов в зал. Антон прошел в офицерскую ложу. Сцена была уже заполнена. В центре стола восседал Керенский. Антон усмехнулся, вспомнив, как позавчера, после перерыва, когда записка офицеров дошла до президиума, юных адъютантов в аксельбантах будто ветром сдуло. "При трупе!.." Министр-председатель позвонил в колокольчик. Предоставил слово Гучкову, военно-морскому министру в первом составе Временного правительства. Гучков выступил весьма язвительно: - Эта власть - тень власти, подчас появляющаяся со всеми подлинными и помпезными ее атрибутами, с ее жестикуляцией, терминологией и интонациями, от которых мы как будто стали отвыкать, и тем трагичнее этот контраст между жизненной необходимостью создания подлинно твердой, истинно государственной власти и между судорожными поисками и страстной тоской по власти!.. Керенский ерзал. Но слова Гучкова особенного впечатления не производили. Ждали иного. Партер, амфитеатр, ложи до самой галерки были наполнены гулом. И тут - как шквальный ветер. Порыв. Тишина. Снова порыв - на сцене, справа, у трибуны, появился невысокий узкоплечий человек в генеральском мундире. Два Георгиевских креста на френче. Министр-председатель встал: - Граждане делегаты Государственного совещания! Господа! Временное правительство позавчера обрисовало общее положение армии и те мероприятия, которые намечены и будут проведены в жизнь. Вместе с тем мы признали необходимым вызвать, - он сделал ударение на последнем слове, даже повторил его, - вызвать верховного главнокомандующего и предложить ему изложить перед настоящим собранием положение на фронте и состояние армии. Ваше слово, генерал! Керенский повел рукой в сторону Корнилова. Генерал направился к трибуне. И тут как прорвало: вся правая часть партера, офицерские и генеральские, дипломатические и гостевые ложи громыхнули аплодисментами, вскочили. Разразилась овация. Но вся левая половина партера - делегаты Совдепов и армейских комитетов, солдаты - осталась сидеть, и из этих рядов не раздалось ни одного хлопка. Подхлестнутая этим молчанием, правая часть ликовала. Доносилось: "Да здравствует генерал Корнилов!.. Слава главковерху!.." Овация продолжалась несколько минут. Едва она начала спадать, как из офицерской, соседней с Путко ложи раздалось на весь театр, командно-громко: - Солдаты, встать! Зеленые гимнастерки внизу не пошевелились. - Солдаты, встать! Изменники, хамы! Снизу, от гимнастерок, послышалось: - Холопы! Ложи будто взбесились: - Это не солдаты! Встаньте!.. Изменники!.. Керенский в исступлении тряс колокольчиком. Наконец ему удалось утихомирить страсти: - Я предлагаю собранию сохранять спокойствие и выслушать первого солдата Временного правительства с долженствующим к нему уважением и уважением к Временному правительству! Зал замолк. Антону сверху было видно: Корнилов, не спеша поднявшись на трибуну, достал листки и положил их перед собой. Взял первый лист, приподнял к глазам: - Господа! Как верховный главнокомандующий, я приветствую Временное правительство, приветствую все Государственное совещание от лица действующей армии. Голос его звучал размеренно и четко, слова вылетали отрывистые: - Я был бы счастлив добавить, что я приветствую вас от лица тех армий, которые там, на границах, стоят твердой непоколебимой стеной, защищая русскую территорию, достоинство и честь России, но с глубокой скорбью я должен добавить и открыто заявить, что у меня нет уверенности, что русская армия исполнит без колебания свой долг перед родиной. В зале повисла тяжелая тишина. 2 Генерал Корнилов не видел зала. Не воспринимал рева и клекота одной ее половины и мертвой тишины - другой. Его не возбуждали ни величественность момента, ни торжественный блеск позолоты и хрусталя. Он внутренне клокотал от ярости и лишь силой воли не давал этой ярости прорваться наружу - разносным ли ударом кулака по кафедре или полновесной, матерной бранью. А стоили все эти скопом и того и другого!.. Вчера, ступив на московскую землю, он чувствовал себя триумфатором. Чувствовал и в час проезда от вокзала к Кремлю, и в момент коленопреклонения перед Иверской. И по возвращении, когда начал принимать в своем вагоне посетителей. Но вот тут как раз и началось. Нет, осечка произошла не на Каледине: атаман остался верен своему слову. От имени всего казачества, всех двенадцати войсковых округов, подтвердил, что поддерживает главковерха полностью и во всем. Однако уже в разговоре с Алексеевым Корнилов почувствовал: старый генерал начинает крутить. Понять штабиста можно: завидует такому быстрому возвышению бывшего своего подчиненного, еще год назад одного из сотен неизвестных командиров. Тогда Корнилов предложил прямо: не желает ли Алексеев стать военным диктатором? - Нет, Лавр Георгиевич, - ответил тот, - я стар и не подхожу для руководства насильственным переворотом. Руководящая роль могла бы принадлежать вам. - И добавил: - Хочу между тем сообщить, что министр-председатель усиленно ищет вам замену и даже предлагал мне пост главковерха, так что время хотя еще и не настало, но уже на исходе. - Почему не настало? - Я солдат, а не политик, выслушайте мнение более осведомленных. Объявившийся за ним следом Пуришкевич дергался, взмахивал руками, на руке взблескивала браслетка, кричал: - Россия исстрадалась по твердой власти! Нынешнее правительство - это сонм двенадцати спящих дев!.. Я живу мыслью сейчас только об одном! Надо бить в набат с колокольни Ивана Великого!.. Значит, и Пуришкевич с главковерхом, но в данный момент от него мало толку. О деле заговорили двое последующих - Путилов и Вышнеградский. - "Общество экономического возрождения России" предоставит в распоряжение "Союза офицеров" два миллиона рублей, - сказал Путилов. - Мы готовы идти на любые жертвы, чтобы помочь вам, генерал, восстановить порядок. На вашей стороне сочувствие всех промышленно-финансовых кругов. Но... - Что "но"? - Мы, купцы, прежде чем вкладывать капиталы в дело, примеряем семь раз - такая уж наша натура: не верь чужим речам, верь своим очам. - Я денежной выгоды не ищу, господа, - оскорбился генерал. - Вы не так поняли, ваше высокопревосходительство, - смягчил Вышнеградский. - Мы сами готовы отдать последние рубахи... Но одних денег нынче мало. Вчера против нас выступила вся фабричная Москва. Сегодня вы готовы один на один выступить против нее? С какой силой вы выступите?.. Вам мы поверим и на слово. Но готовы вы сказать это слово сегодня? Об этом он не подумал: он считал, что его имя просто будет объявлено. Кем?.. Путилов и Вышнеградский поняли его затянувшееся молчание. - Пока работный люд собран в цехах заводов и фабрик, он - сплоченная сила, - развил план Путилов. - Когда же он выброшен за ворота - это просто темный сброд. Мы решили пойти на крайние жертвы. Однако для этого потребуется время. И они изложили план организации всероссийского локаута, уже начавший исполняться. - Мы их обуздаем, - заключил в унисон с Путиловым Вышнеградский. - Что же касается денег, они будут в вашем распоряжении, когда вы скажете свое слово. После парада, устроенного "балерине" на Ходынском поле, изволил пожаловать к главковерху и командующий Московским округом Верховский. Корнилов принял его с сомкнутыми губами. - Ничего не предусмотренного программой Государственного совещания произойти не может, - сказал, прямо глядя в лицо генерала, Верховский. - Ибо весь гарнизон на стороне революции. Солдатская масса чрезвычайно дорожит свободами, полученными после крушения самодержавного строя. Оренбургский казачий полк, направленный к Москве без моего ведома, я приказал остановить в пути. Министр-председатель одобрил мой приказ. Корнилов готов был кликнуть своих текинцев: арестовать и выпороть изменника!.. Ожидавший своей очереди на прием профессор Милюков окончательно развеял надежды главковерха на Москву: - Вы, глубокоуважаемый Лавр Георгиевич, - верховный главнокомандующий, а Керенский - "верховный главиоуговаривагощпи". Толпа еще верит его словам. Мы, ваши преданные и верные друзья, взвесившие все "за" и "против", пришли к выводу: рано. И не так нужно еделать. Не самому наносить удар, а ответить сокрушительным контрударом!.. Это было примерно то же, о чем говорил в свое время Савинков. Вот бы с кем следовало посоветоваться! Единственный человек, на твердость которого Лавр Георгиевич может рассчитывать. Но его в Москве не было. Зато речь Керенского уже опубликована во всех газетах. А в ней: "...и какие бы и кто ультиматумы мне ни предъявлял, я сумею подчинить его верховной воле и мне!.." Мразь! Штафирка! Осмелился так говорить о верховном главнокомандующем!.. Филоненко и Завойко принесли наконец текст его доклада. - Наберитесь терпения, ваше высокопревосходительство, - сказал ординарец. - И не испытывайте разочарования: Москва нужна была нам как необходимая ступень. В этом докладе учтены все нюансы. Читайте его в обычной вашей манере, свидетельствующей о достоинстве и силе. Главковерх прибыл сегодня в Большой театр перед самым началом заседания. Хотел сразу пройти на свое место. Но Керенский перехватил его. Пригласил в кабинет: - Я вновь прошу вас, Лавр Георгиевич, не нарушать постановления Временного правительства. Вы должны ограничить свой доклад определенными рамками. - Безусловно. Эти рамки установил я сам. ...И вот сейчас, на трибуне, он стоял, широко расставив ноги, как на палубе, и без единого жеста, лишь склоняя глаза к листу и поднимая их в невидимый зал, рубил воздух короткими тяжелыми словами: - ...Моя телеграмма от девятого июля о восстановлении смертной казни на театре военных действий против изменников и предателей всем известна. Ближайшая задача этой телеграммы, причина, вызвавшая эту телеграмму, - это позор тарнопольского прорыва, и доныне этот разгром, которого русская армия за все время существования не знала, продолжается! Позор тарнопольского разгрома - это непременное и прямое следствие того неслыханного развала, до которого довели нашу армию, когда-то славную и победоносную, влияния извне и неосторожные меры, принятые для ее реорганизации. Меры, принятые правительством после моей телеграммы, несомненно, висели некоторое оздоровление в армию, но разрушительная пропаганда развала армии до сих пор продолжается, и я вам приведу факты... 3 Скрежещущие слова, срывавшиеся с едва разомкнутых губ Корнилова, пронзали воздух зала, как раскаленные осколки. Антон, как и все сидящие рядом с ним, обратились в слух. Но как по-разному воспринимались эти слова!.. - ...За короткое время, с начала августа, озверевшими, потерявшими всякий образ воина солдатами убиты: командир гвардейского полка полковник Быков!.. Крики из офицерских лож: - Почтить память вставанием! И правая часть зала поднимается, как по команде. - ...Поднят на штыки своими солдатами командир Дубенского полка Кургашев!.. Возгласы: - Повешены ли виновные? - ...Несколько дней тому назад, когда было наступление немцев на Ригу, Пятьдесят шестой стрелковый Сибирский полк, столь прославленный в прежних боях, самовольно оставил свои позиции и, побросав оружие и снаряжение, бежал. И только под давлением оружия, после того, как я по телеграфу приказал истребить полк, он вернулся!.. - Позор полку!.. Истребить! Правильно! - шквал аплодисментов справа. Антону неведомы были имена Быкова и Кургашева, и он не знал, чем вызвали эти офицеры такую ненависть у солдат, но слова Корнилова о Пятьдесят шестом полку были величайшей ложью! Его батарея в тот день, как раз накануне отъезда Антона, сражалась в расположении сибиряков, и ни один взвод, ни один солдат не отошел без приказа!.. Приказ об отходе на заранее оборудованные позиции, "по оперативным соображениям", был передан из дивизии. И вместе с ним в полном порядке сменил позиции и артдивизион. А теперь, здесь, перед посланцами всей армии!.. Корнилов продолжал приводить "примеры", и страсти в зале разбушевались. Керенский поднялся, затрезвонил в председательский колокольчик: - Простите, генерал! Я прошу собрание выслушать те места доклада, которые говорят о великом несчастье и страданиях нашей земли! Вот она, цена слов. Цена ненависти, не знающей пределов! Но еще большую тревогу вызвали следующие фразы корниловского доклада: - Таким образом, с анархией в армии ведется беспощадная война, и анархия будет подавлена, но опасность новых разгромов еще висит над страной, еще висит угро-ла новых потерь территорий и городов и грозит опасность непосредственно самой столице. Положение на фронтах таково, что мы вследствие развала нашей армии потеряли всю Галицию, потеряли всю Буковину и все плоды наших побед прошлого и настоящего года. Враг в некоторых местах уже перешел границы и грозит самым плодородным губерниям нашего юга, враг пытается добить румынскую армию и вывести Румынию из числа наших союзников... - Корнилов сделал паузу и с особой значимостью завершил фразу: - Враг уже стучится в ворота Риги и, если только неустойчивость нашей армии не даст нам возможности удержаться на побережье Рижского залива, дорога на Петроград будет открыта! Что должна была означать эта зловещая фраза?.. Антон знал настроение в частях Северного фронта и из донесений полковых и дивизионных комитетов в армком, и больше всего из собственных наблюдений: солдаты жаждут мира, но не желают уступать ни пяди земли врагу. Справедливый мир - да! Постыдное бегство - нет!.. И как раз особенно стоек был дух большевистски настроенных латышских полков, сосредоточенных в его Двенадцатой и соседней, Пятой армиях. Зачем же Корнилов сулит сдачу Риги, ссылаясь на "неустойчивость" войск?.. Чтобы застращать собравшихся?.. Между тем главковерх начал излагать свои требования: - ...Разницы между фронтом и тылом относительно суровости режима не должно быть!.. И между строк всплыло непроизнесенное: "смертная казнь". - ...Жертвы и кровь, которая неизбежно прольется при восстановлении порядка в армии!.. Чьи жертвы, чья кровь?.. - ...Если суждено недоедать, то пусть недоедает тыл, а не фронт! Для восстановления армии необходимо немедленное принятие тех мер, которые я доложил Временному правительству. Мой доклад представлен, и на этом докладе без всяких оговорок подписались управляющий военным министерством Савинков и комиссар при верховном главнокомандующем Филоненко!.. Правая половина ответила возгласами: "Браво!" Левая молчала. Заключительные слова, не соответствующие стилю всего генеральского доклада, прозвучали чересчур напыщенно: - Я верю в гений русского народа, я верю в разум русского народа, и я верю в спасение страны! Я верю в светлое будущее нашей родины, и я верю в то, что боеспособность нашей армии, ее былая слава будут восстановлены! Но я заявляю, что времени терять нельзя, что нельзя терять ни одной минуты - нужна решимость и твердое, непреклонное проведение намеченных мер! Под рев оваций партерных рядов справа, лож бельэтажа и первых ярусов генерал собрал листки, сжал их в руке и, даже не обернувшись к президиуму, прошагал за кулису. Больше он в театре не появился. Все? Миновало? Раскаты, прогромыхавшие в свинцовом поднебесье, не пролились ливневым зарядом?.. Но Антона в зале театра ожидало еще пемало сюрпризов. Поднялся на трибуну генерал Алексеев. Старик с клинообразной белой бородой, чем-то похожий на Милюкова, вдруг начал восхвалять старую царскую армию и не убоялся заявить, что разложили ее лишь "Приказ Э 1", комиссары Временного правительства и солдатские комитеты. Он призвал власти немедленно принять все требования главковерха. Атаман Каледин - он предстал во всей парадной казачьей красе, в черкеске с золотыми газырями, с кинжалом в драгоценных ножнах на поясе, - развернул программу еще шире: армия должна быть вне политики; все Совдепы и комитеты как в армии, так и в тылу должны быть упразднены; "Декларация прав солдата" должна быть дополнена "Декларацией солдатских обязанностей"; дисциплина в армии должна быть восстановлена самыми беспощадными мерами, а поскольку фронт и тыл во время войны - единое целое, то такие же меры надлежит применять и в тылу; во всем объеме должны быть восстановлены права и власть начальствующих лиц, то есть старого генералитета и обер-офицерства. С момента революции, с февраля еще никто не осмеливался так открыто излагать программу реставрации. Снова в зале началось неописуемое. Только теперь не молчал никто - правая половина ликовала, левая, вскочив с мест, выплескивала негодование. Керенский махал колокольчиком. - Тихо! - неожиданно всепокрывающим басом рявкнул атаман. Повернулся к президиуму, выбросил в его сторону руку, словно бы целясь в кого-то. - Ведь вы же сами, господа министры-"социалисты", призвали нас третьего июля на помощь!.. Это откровение Каледина дорого стоило. На трибуну вылез Алексинский. "Провокатор и гнусный клеветник!" Антон помнил все, что излилось из его рта за последний месяц на Владимира Ильича и всех большевиков-ленинцев. Теперь Алексинский возгласил: - Необходимо стоять на почве национальной обороны и требовать, чтобы правительство было правительством национальной обороны! В правительстве не должно быть места циммервальдцам или людям, каким бы то ни было образом прикосновенным к Циммервальду!.. Можно подумать, что в компании Керенского есть такие... А ты, иуда, посмевший возвести клевету на Владимира Ильича!.. Возжаждал славы Герострата?.. Будь ты трижды презрен и проклят!.. От края стола, переданная из-за кулис, пошла из рук в руки бумага. Она задержалась перед министром иностранных дел Терещенко, а затем достигла и министра-председателя. Керенский встал, взмахнул листком, затем приблизил его к глазам: - Господа! Чрезвычайно важная новость! Разрешите мне зачитать! - дождался тишины и начал с выражением: - "14 августа 1917 года. Беру на себя смелость послать членам великого совещания, заседающим теперь в Москве, сердечные поздравления от их друзей, народа Соединенных Штатов, и выразить их уверенность в конечном торжестве идеалов демократии, самоуправлений, против всех врагов, внутренних и внешних, и вновь выразить им уверение в готовности оказать всяческую материальную и моральную поддержку правительству России для успеха объединяющего оба народа общего дела, в котором они не преследуют никаких личных целей". Подписано: "Вудро Вильсон, президент Северо-Американских Соединенных Штатов"!.. Зал снова зааплодировал. Но как-то вяло. Антон подумал: значит, у них сорвалось? И все же, коль была завязка, сценки по ходу действия, кульминация, должна быть по всем классическим канонам и развязка. Пусть вместо ожидавшейся трагедии на сцене театра оказался разыгранным фарс, но законы драматургии должны же быть соблюдены... И он дождался развязки, вполне соответствующей жанру: во второй раз попросил слова министр-"социалист", лидер меньшевиков Церетели: - Если буржуазия не идет на коалицию с нами из-за большевиков, то мы хотим заявить, что сами признаем агитацию большевиков преступной. Да, мы были неопытны, но, господа, мы не остановились перед крайними средствами, когда встала опасность большевизма! Демократия заявляет, что, пока враг грозит России, война будет продолжаться и партийных препон здесь нет!.. Партийные зубры на лету схватили главное. На трибуну взбежал фабрикант Бубликов - Антон видел его на даче Рябушинского и на Спиридоновке. - Мы всегда понимали наших сотрудников-рабочих и готовы впредь щедро платить за их труд!.. И вот теперь, когда на третий день нашего совещания мы услышали долгожданные слова, когда нам в первый раз протянули братскую руку, эта рука, заявляю я от торгово-промышленного класса, не повиснет в воздухе! Бубликов и Церетели устремились навстречу друг другу и, как говорится, "на глазах изумленной публики" пожали руки - осязаемо реально и символически. Это был, пожалуй, самый эффектный и самый многозначительный момент Московского совещания. Заключительная речь министра-председателя прозвучала уже под занавес. И в ней Керенский превзошел самого себя. - Нам говорят, и в частности мне: "Вы уже продались буржуазии!" Но это говорят не те, кто сидит здесь, а тс, кого мы заставили замолчать в дни третьего - пятого июля!.. Отныне каждый должен понять, что он должен забыть своих близких по классу и крови! И если понадобится, я вырву цветы из своего сердца, растопчу их, запру сердце на ключ, а ключ брошу далеко в пропасть! Он сделал трагическое движение руками, будто и впрямь вырвал из своего сердца нечто и швырнул в публику. Чей-то женский голос в истерике закричал из ложи: - Не надо! Не надо! И донеслись рыдания. Московское Государственное совещание было объявлено закрытым. Антон столкнулся носом к носу с Милюковым уже в гостинице. - Каковы ваши планы на дальнейшее, если не секрет, Антон Владимирович? - Голова - как медный котел... Уезжать, уезжать! - На прощальный банкет не останетесь? - глаза профессора за линзами иронично посмеивались. - Ну, как вам показался премьер?.. - Сам развел руками. Посерьезнел: - А как наши с вами заботы? - Не имел возможности. - И не к спеху было. Решено иначе. Куда же вы теперь? - Немедленно на фронт. - Вот это правильно! И достойно солдата. Судьба отечества будет решаться там. Павел Николаевич достал из бокового кармана изящную записную книжицу в серебряном переплете с серебряным же карандашом: - Будьте любезны, юный друг, ваш фронтовой адрес? Путко продиктовал. - Благодарю. И от всей души желаю вам - только со щитом! Даже привлек к себе и троекратно ткнул губами. - Будете в Питере, навещайте! А теперь вынужден поспешать - дела, дела!.. Последний ночной час перед отъездом Антон провел в Московском комитете. Пятницкий протянул гранку статьи завтрашнего номера "Социал-демократа", показал: - Прочтите вот это: "Требование возвращения к старым, ненавистным солдатской массе порядкам, требование распространения этих порядков на тыл - таково содержание речи Корнилова... И генерал пугает: если этого не будет сделано, Рига будет сдана и дорога на Петроград открыта. Что это - предупреждение или угроза?.." Антон поднял глаза на Пятницкого: - Вы тоже так поняли? - Читай дальше. - "Тарнопольское поражение сделало Корнилова главнокомандующим, сдача Риги может сделать его диктатором... мы, быть может, накануне вооруженного выступления контрреволюции. Пролетариат должен быть готовым к этому". Путко отложил газету: - Да, Луи Блан сделал свое дело, и сабля буржуазии уже вынута из ножен... Вернусь в Питер, доложу Центральному Комитету о Московском совещании - и скорей на батарею. Она стоит как раз под Ригой. - Ну что ж... До встречи на баррикадах, Владимиров!.. Они обнялись. Антон мог считать свою московскую одиссею законченной. 4 К назначенному часу Савинков приехал на Литовский проспект, в дом, где ждала его встреча со знаменитым английским писателем Вильямом Сомерсетом Моэмом. Встретила Бориса Викторовича сама Сашенька. В прихожей - розовый сумрак, и в этом смягчающем свете хозяйка дома по-прежнему чудо как хороша. Хотя, подумал гость, не виделись мы с нею сколько лет?.. А и в ту пору ей было... Словом, постбальзаковский возраст. Но встретила Сашенька так, будто расстались они лишь вчера. Провела в гостиную, отдала последние распоряжения горничной, вернулась, начала развлекать новостями света. Во всех комнатах был такой же мягкий, щадящий полумрак. - Вилли только что звонил, он уже в пути. Но эти ужасные извозчики!.. А ты, Бобби, негодник и ветреник - так бы и не пришел, если бы я сама не... У нее был большой рот, мягкие округленные губы. Она их никогда не смыкала, наоборот, даже как бы ласкала кончиком языка. Сколько он помнил, Сашенька всегда улыбалась. В ней все было яркое - цвет каштановых, с рыжеватым отливом волос, цвет кожи с несходящим румянцем, цвет глаз и губ. Она всегда была любопытна и болтлива и всегда принимала знаменитых людей. Да это и не могло быть иначе - они стекались не к ней, а к ее великому, овеянному легендами отцу. Но сейчас Саштттков почему-то вспомнил, что у псе на спипо, ниже левой лопатки, прелестное родимое пятио величиной с гривепник. - А ты сама давно из Лондона? Что там нового? - О! Повальная мода: дамы из высшего общества стремятся поступать служанками. "Предлагаю услуги в качестве кухарки: нужен сарай для экипажа и конюшня", - как тебе нравится? А лендлорды отдают свои замки под лазареты, сами же ютятся в трехкомнатных номерах в отелях. Правда, отчасти для того, чтобы избежать налогов на земельную собственность. Зато лазареты теперь расположены в изумительных дворцах и парках!.. А еще новая страсть - велосипеды!.. "Какую роль она играет в этой истории - в установлении моей связи с Моэмом?.. Дружеская услуга писателю и бывшему любовнику? Или тоже сотрудничает с Интел-лидженс сервис?.. Значения не имеет. Мое решающее преимущество в том, что я знаю, кто такой Моэм. Моя задача - узнать, с какой целью он пожаловал в Петроград". Савинков легко перевел разговор на запаздывающего англичанина: - Кстати, что он сочинил в последнее время? Чтобы не попасть впросак и польстить его самолюбию. - Ну, пьесу "Леди Фредерик" ты знаешь... И его романы "Дрожание листа" и "Луна и шестипенсовик"... Кажется, в последнее время он писал о Китае и Гонконге. Но я, признаюсь, сама не читала... А теперь этот негодник обещает написать роман, в котором непременно выведет меня. - Она якобы вознегодовала, но в голосе ее сквозило тщеславие. - Так опаздывать! Непростительно для англичанина! Хотя какой он англичанин - Вилли и родился во Франции, и по характеру самый настоящий француз!.. Теперь он взялся зубрить русский. Но конечно же не понимает и не может правильно выговорить ни одного слова!.. 5 Вильям Сомерсет Моэм запаздывал не потому, что характером походил на француза и трудно было разыскать в августовском вечернем Петрограде свободного извозчика, - он получал последние наставления от чрезвычайного и полномочного посла Соединенных Штатов Дэвида Френсиса. - Копечно, можпо и должно рассуждать о смысле упоительного, одинаково радостного для всех народов понятия "свобода"; слова, которое выше государственных выгод, дипломатических ухищрений, национального себялюбия и торговых расчетов, - посол согласно покачал головой. - Но перейдем к существу вопроса: Соединенные Штаты уже давно, еще задолго до начала этой войны, заинтересовались Россией. Мы тщательно изучили ее потенциальные возможности и решили прийти ей на помощь. Для того чтобы наша помощь оказалась взаимовыгодной, необходимо в настоящий момент соблюдение Россией единственного условия: она должна продолжить свое участие в мировой войне. Однако, чтобы выполнить это условие, руководители страны должны выкорчевать из сознания солдатских масс и всего населения корни большевизма. Ибо от этих корней произрастает плевел, одуряющий мозги народа миражами мира и немыслимого послевоенного переустройства... Пока Дэвид Френсис витийствовал, по старой привычке дипломата обволакивая суть флером туманных фраз, Моэм предавался раздумьям. Не опрометчиво ли он поступил, согласившись приехать в Россию?.. Чувствует себя из рук вон плохо: такое утомительное путешествие, и здешние дожди, сырой климат для него губителен... Зато, безусловно, интересно: страна на разломе истории. А какая страна - в полмира!.. Какие глубины откроются взору, устремленному в устрашающую расселину?.. Интересно как разведчику и еще более - как писателю. И все же... Врач в Нью-Йорке предупредил: "У вас поражены верхушки легких". Он пе нуждался в его диагнозе, сам некогда штудировал курс легочной терапии в Университете святого Томаса, на медицинском факультете. Знал, о чем свидетельствует этот симптом - пятна крови на платке после кашля. Заболел он прошлой зимой, в Швейцарии. Там было так же мерзко, как сейчас в Петрограде. Простуды. Бронхит. И вот, пожалуйста, едва не чахотка... В Швейцарию он был направлен еще в первый год войны - как резидент английской военной разведки. Имя и положение дали ему широчайшие связи. Хотя он ни разу не облачился в военный мундир, но по праву чувствовал себя солдатом, сражающимся против кайзера. В Лондоне его ценили. Поэтому, когда узнали о болезни, предложили переменить климат - как раз Соединенные Штаты шли к окончательному решению: на чьей стороне вступать в мировую войну, и требовался опытный человек для установления необходимых контактов. В Нью-Йорке кровохарканье продолжалось, но все же он почувствовал себя немного лучше. Несколько недель назад давний друг и шеф Вильям Вейсман пригласил его на очередную встречу в свою контору, прикрытую какой-то юридической вывеской, и без лишних слов приказал: - Тебе, Сомми, надлежит отправиться в Россию. - С какой стати? Я никогда не работал с этой страной. Я считаю себя недостаточно компетентным. У вас конечно же найдутся другие, более... - Ни менее, ни более. Никто лучше тебя с этим дельцем не справится. К тому же ты знаешь русский язык, а это весьма важно. Действительно, он знал русский. Вообще языки давались ему, на удивление, легко. Схватывал на лету, чувствовал не только строй их, но и их душу. - Я нездоров. Врачи говорят... - К дьяволу этих обирал!.. А в России превосходный климат. Да и о чем говорить, когда все уже решено? Итак, через неделю ты выезжаешь. Поездом - до Сан-Франциско, оттуда на японском судне - в Иокагаму, далее на русском судне - во Владивосток. Из Владивостока - в Петербург. Билеты заказаны. Люди предупреждены. На всем пути следования тебя будут сопровождать трое. Вот их фотографии. Но никаких контактов, ни единого слова до самого Петербурга. Из Владивостока сопровождающие выедут в русскую столицу на несколько дней раньше и все подготовят к твоему приезду. Инструкции получишь на месте, у послов. У твоего, Бьюкенена, и у нашего, Френсиса. Единственное, что тебе придется взять с собой, так это некоторую сумму в долларах. Вейсман небрежно назвал такую цифру, что у Моэма потемнело в глазах. - Куда я их дену? Набью в мешки? - Доллары будут сотенными купюрами. Зашьешь в пояс и жилет. В новом облачении он растолстел вдвое. Представил, что ему таскать эти доспехи целый месяц, и ему стало жарко, как в парилке. - Компресс весьма полезен для твоих легких, - успокоил друг-шеф. В назначенный день Моэм отбыл. Все шло по графику, в точном соответствии с расписаниями поездов и пароходов. В порту Владивостока его встретил любезный соотечественник, молодой сотрудник английского консульства: - Я имею инструкции оказывать вам всяческое содействие. Что вы желаете? Он желал лишь одного - скорее принять ванну. Трое его инкогнито-спутников прошли мимо, даже не взглянув в сторону своего подопечного. Удостоверились, что благополучно сдали "товар" с рук на руки. Судя по типу лиц, они были славянами. Неделю он переводил дух во Владивостоке, а потом потянулись бесконечные километры Великого Сибирского пути. В купе оказались немец, итальянец и француз. Странный конгломерат, если учесть, что между их державами как раз и шла война. Он своей персоной представлял в компании сразу две великие державы. Итого, получалось пятеро. И все они боялись единственного - что на каком-нибудь перегоне их поезд ограбят бандиты, а их самих, голых и босых, выбросят посреди тайги или степи. На этом пути, как свидетельствовали аборигены, подобное случалось довольно часто. Спустя невероятное количество суток, прокопченные, грязные, заеденные мухами, они благополучно достигли русской столицы. На Николаевском вокзале Моэма встретила вся троица. Она радушно улыбалась, как богатому заокеанскому дядюшке, простирала шесть рук, подобно японской богине Аматерасу, и говорила на превосходном английском, в котором все же улавливался славянский акцент. Номер уже был заказан, причем в лучшей гостинице "Астория"; ванна готова; виски, джин, водка - в шкафу; посол Великобритании сэр Бьюкенен назначил час беседы. Сэр Бьюкенен был холодно любезен. Он знал и почитал писателя, но вряд ли ожидал увидеть его таким заморенным, болезненным, нервически вздрагивающим человеком. А может быть, считал себя оскорбленным тем, что получил предписание отправлять его телеграммы и депеши через свои посольские каналы, однако же зашифрованные личным кодом гостя и без права ознакомления с их содержанием. Проницательный гость точно определил его душевное состояние. Но оно нисколько не отразилось на выполнении послом служебных обязанностей. - Ваша цель - заставить русских продолжить участие в войне, - сказал сэр Бьюкенен. - Я полагаю, что именно этим занимаетесь вы, господин посол. - Да, своими средствами. Дипломатическими. А ваши средства - деньги, - посол выразительно кивнул на нелепое одеяние гостя. - К слову, в моей резиденции вам выделен личный сейф, вот ключи от него. Но учтите: половина всех полученных вами средств ассигнована Соединенными Штатами, половина - правительством его величества короля Георга. Эти деньги вы как бы от своего имени можете субсидировать правительству для закупок оружия, а также финансировать органы правительственной печати в поддержку наших планов. Услышав все это, Моэм был поражен ответственностью задания. Подумал, что оно вряд ли окажется ему по силам. Между тем посол продолжал вводить его в курс дела: - Временное русское правительство во главе с Керенским слабеет с каждым днем. Оно остается у власти еще только потому, что у его противников не хватает решимости захватить эту власть в свои руки. Россия пока не созрела для демократической формы правления. Поэтому мы вынуждены делать ставку на сильного человека, не останавливаясь даже перед организацией военного переворота. Моэм совершенно упал духом: в военных переворотах ему еще не приходилось участвовать. Как известно из истории, обычно такие перевороты происходят под аккомпанемент выстрелов. А там, где летят пули, льется и кровь... Он достаточно оставляет своей крови на батисте носовых платков. - Зачем все это нужно? - с наивностью, объяснимой для писателя, но непростительной разведчику, полюбопытствовал он. - Это - высокомерно поглядел на соотечественника сэр Бьюкенен, - жизненно важно для Британской империи: Россия сковывает на Восточном фронте сто сорок дивизий неприятеля. Благодаря России мы, англичане, во-первых, можем держать на континенте армию, которая в шесть раз меньше по численности, чем русская. И во-вторых, можем действовать с развязанными руками в своих интересах в Африке, Палестине, Сирии и Месопотамии. Я не говорю уже о том, что участие России в войне ослабляет удары кайзеровских субмарин по нашему флоту - символу могущества Великобритании на всех морях. Пристыдив незадачливого агента, посол перешел к существу: познакомил Моэма с положением в России и событиями последних недель. - Стихийный путч, провалившийся в начале минувшего июля, оказался для нас весьма кстати. От имени всех союзников я как дуайен дипломатического корпуса вручил Временному правительству "Памятную записку", в коей потребовал следующего: восстановить смертную казнь по всей России - не только для солдат, но и для лиц, подлежащих военному и морскому законодательству; потребовать от частей, принимавших участие в путче, выдачи зачинщиков и агитаторов для предания их суду; разоружить весь пролетариат Петербурга; учредить военную цензуру с правом закрытия неугодных газет; организовать в русской столице и иных больших городах милицию из пожилых, излечившихся от ран и удостоенных наград нижних чинов, поставив их под командование офицеров, также получивших ранения на фронте; если революционные части столичного гарнизона откажутся выполнить эти условия, разоружить их, преобразовать в рабочие штрафные батальоны, выдворить из столицы и направить на самые опасные участки фронта. Моэм подумал: "Вряд ли когда-либо прежде иностранцы-дипломаты предъявляли подобные ультиматумы правительству союзной державы. Да это же условия Ганнибала покоренному Риму!.." - Русское правительство в целом приняло наши требования, - словно бы уловив ход его мыслей, продолжил сэр Бьюкенен. - Но сам лидер правительства Керенский, на коего мы первоначально делали ставку, выдохся. Ситуация требует более решительного человека. Мы его нашли. Это генерал Корнилов. Единственный, кто может навести порядок в русском доме. Однако, судя по сообщениям моих сотрудников, Корнилов настроил против себя солдатские массы. Поэтому в данный момент нас больше всего устроил бы альянс: Керенский плюс Корнилов. Генерал мог бы свободно действовать, прикрываясь фигурой социалистического премьер-министра. К сожалению, они друг друга терпеть не могут... От всей этой раскладки у Моэма уже шла кругом голова. - Есть и третий человек, - продолжал посол. - Он и силен, и с волнующим воображение прошлым, и с огромным влиянием - и на Керенского, и на Корнилова, и на толпу: Борис Савинков. - О, знаменитый террорист! - К сожалению, Борис Савинков весь, с потрохами, принадлежит Нулансу. А наши долгосрочные планы расходятся с интересами Франции. Но в данный момент постарайтесь использовать и его. С Борисом Савинковым, Керенским и всеми прочими, с кем захотите, вас сведет небезызвестная вам мисс Александра Короткова. - Она уже в России? Какой сюрприз!.. Эмоциональность разведчика-писателя покоробила посла: - Учтите одно обстоятельство: Борис Савинков щепетилен. Если бы вы осмелились предложить ему доллары или фунты в виде подкупа, он бы вас застрелил. Он берет деньги только на политические акции. "Пожалуй, это одно из самых ценных предупреждений, - подумал Вильям. - С самолюбивыми русскими всегда нужно держать ухо востро..." Разговор с послом Великобритании состоялся два дня назад. Вчера Моэм уже вступил в контакт с Сашенькой. На сегодня у него была назначена встреча с Борисом Савинковым. Но сейчас он уже опаздывал на эту встречу, ибо посол Северо-Американских Соединенных Штатов чересчур много времени затратил на преамбулу и лишь в данную минуту наконец перешел к сути дела: - Не считая тех денег, которые вы привезли с собой, - учтите, что половина их американская, - Соединенные Штаты намерены израсходовать на цели пропаганды в России для удержания ее в войне еще пять с половиной миллионов долларов. - Ого!.. - К сожалению, многие непосвященные за океаном тоже восклицают: "Ого!" - мистер Френсис придвинул листок. - Но давайте подсчитаем. Содержание одного полка нашей армии обходится казне Соединенных Штатов в десять миллионов долларов в год. - Он вывел цифру "10". - Россия в данный момент имеет против Германии на фронте шестьсот сорок полков. Так что же нам выгоднее: за эти пять миллионов долларов заставить воевать всю русскую армию или послать в Европу хотя бы один наш полк? - Под рукой Дэвида Френсиса выросла колонка цифр. Расчет оказался поразительным: один американский полк стоил вдвое дороже, чем вся русская армия. - Я не говорю уже о сохранении жизней моих соотечественников в войне. - Посол подчеркпул колонку, как бы собираясь подвести итог. - Не сиулитесь. Не жалейте доллары и фунты на укрепление морального состояния русской армии и гражданского населения России. Поддерживайте нужных людей. Подкармливайте как можно больше газет и журналов, чтобы они готовы были разделить нашу точку зрения. Устраивайте солдатские клубы. Открывайте просветительные кафе. Преподносите подарки. Обещайте еще более щедрые дары в будущем. Словом, действуйте и действуйте!.. С этим напутствием он наконец и отпустил агента. Моэм приказал извозчику гнать на Лиговку. Слава богу, послы кончили пичкать его нравоучениями и советами. Он уже сам жаждал действия. И не меньше - новой встречи с Сашенькой. Тогда разрыв был резким, бурным. Сашенька, обманув очередного своего супруга, сбежала на недельку с Вильямом из Лондона в Париж. Однако эта злосчастная неделя, проведенная под одной крышей, все и погубила. А вчера вдруг оказалось, что Сашенька снова пылко обрадована встречей. Подъезжая к дому князя Ко-роткова, Моэм вдруг вспомнил, что у нее на спине, под левой лопаткой, очень милая родинка размером в полпенса. 6 - Мсье Савинков! - Мсье Моэм! - Очень приятно! - Очень приятно!.. - Я полагаю, что переводчица вам не нужна, - кокетливо и одинаково взглянула на обоих хозяйка дома. - Вы побеседуйте, а я отдам распоряжение служанке, чтобы накрыла к чаю. Борис Савинков произвел впечатление на Моэма. Именно таким и мог представить себе Вильям интеллигентного убийцу: фигура спортсмена, пальцы пианиста, глаза... глаза человека, грустящего о бренности земного существования... Профессиональная память писателя и разведчика запечатлевала и целое и детали: впалые щеки, обозначившие скулы, на левой - белая полоска шрама; зачес поредевших волос; тонкие брови: левая неподвижна, а правая, наоборот, то вздрагивает, то поднимается вверх, морща и без того прорезанный глубокими складками лоб, и пульсирует жилка на веке, выдавая внутреннее напряжение. Усы над большим тонкогубым ртом. Крутой подбородок. Красивые ногти, отполированные и покрытые бесцветным лаком... Все пригодится. И писателю и разведчику. Сам Вильям, хотя уже много лет жил как бы двойной жизнью, не отделял одного Моэма от другого. И не стыдился своей военной профессии как какого-то тайного порока: у него были знаменитые предтечи, писатели-агенты. История разгласила их тайны. Но разве померк от этого блеск их славы?.. Для примера он мог бы назвать имена двух своих соотечественников - авторов "Женитьбы Фигаро" и "Робинзона Крузо". В эту минуту, составляя впечатление о Савинкове, он определял и дальнейший ход своих взаимоотношений с ним: играть в открытую или темнить?.. - Каковы ваши первые впечатления от России? - О!.. Я ведь добирался через Владивосток. На третий день пути спрашиваю: "Уже подъезжаем?" - "Что вы - еще Сибирь!" На пятый день: "Что вы - еще Сибирь!" На седьмой: "Еще Сибирь!.." Даже Америка не знает таких просторов! Они раскурили трубки. - Я давно хотел встретиться с вами, мистер Савинков. Позвольте спросить: ваша работа была нервной? - Ну, как и всякая другая работа, - с легким смехом ответил Савинков. - Да ведь и ваша не для слюнтяев. Это он запустил пробный шар. Готовясь к встрече, Савинков, как в данную минуту и Моэм, решал для себя: играть в кошки-мышки или "бить по рукам"?.. Конечно, все карты он перед англосаксом на стол не выложит, шалишь! Напротив, он приказал Медведеву установить неотлучное наружное наблюдение за гостем, чтобы выявить все его связи. Пригодится на будущее. Начальник контрразведки уже подбирал пышный и пестрый букет. Так, в конце июня посланец американского Красного Креста положил на текущий счет "бабушки русской революции" Брешко-Бреш-ковской два миллиона. Дар филантропа?.. Из того же кармана начали получать щедрые дары и давний "партийный товарищ" Брешко-Брешковской, маститый эсер Чайковский, и один из министров, и юный адъютант Керенского. Англичане - те победней и поприжимистей, но тоже заявляются кой к кому не с пустыми портмоне. Скупают распивочно и на вынос?.. Что ж, давайте. Давайте поболее! Чтобы осталось в России. Вы, англичане и американцы, работаете на свои державы?.. А я хочу, чтобы англичане и американцы, вкупе с французами, работали на меня!.. Только бы не осмелился сей коллега-писатель предложить и мне взятку... И, чтобы опередить возможно-невозможное и все разом поставить на свои места, Савинков фамильярно дотронулся пальцами до плеча Моэма и сказал: - Надеюсь, мы станем друзьями. Но сейчас у меня очень много забот и очень мало времени. Так что давайте поговорим о деле. Глава тринадцатая 15 августа 1 Вот и снова украинская хатка с резными наличниками на окнах, проглядывающих сквозь тонкие ветви вишен. Хоть и поздно, а вызрели под северным небом малороссийские ягоды! Вон, вон и вон темнеют брызгами крови в темно-зеленых листьях, кое-где уже прихваченных и желтизной. Наденька просияла: - С возвращеньем, Антон Владимирович! - Оглядела его. - Да вы что же - не ели, не спали в Москве? Ой как уходило вас! - Хуже, чем на фронте, - он шутливо провел по мягкому отрастающему ежику ее волос. Она вся подалась на эту невольную его ласку. - А я... Он отнял руку. Подумал: "Не надо, девочка..." Отступил: - А ты и похорошела, и порозовела! - Порозовеешь!.. Ваши в районной Думе как взяли меня в протирку, так едва успеваю оборачиваться: и сама читай, и других учи, а дядьки в школе во-от какие! Ни аза, ни буки, крестами расписываются, срам какой... Я вроде и учительницей стала. А еще бумажки ваши партийные по квартирам разноси, да чтоб сторожко - с конспирацией! - со вкусом выговорила она. - Ого! Да ты ж профессиональной революционеркой становишься! Девушка вздохнула. Смущенно улыбнулась: - Там у нас в культурно-просветительном отделе почти одни бабы. Мужики куда-то рассовались, так всем женщины заворачивают. Век таких не видывала! Главной у нас Надежда Копстаптиповна Крупская, жена вашего Ле-нипа. А еще - Людмила Ивановна Исупова, тоже в возрасте... Есть и такие же, как я: Софа Шульга с пожилыми работницами занятия ведет, Лиза Пылаева клуб на Металлическом устраивает... А теперь собирается у нас на Выборгской Союз социалистической молодежи, - она сделала ударение на "мо", - как секция молодого Интернационала! Так я тоже записалась... Он поразился тому, как стремительно входят в сознание Наденьки новые понятия, как вся она отдалась новым интересам. - Молодчага! Скоро и Сашку своего обгонишь!.. А где Сашка? - Сейчас нагрею воды, а пока будет греться, на стол соберу. Изголодались, чай, в Москве? А Сашка и ихние вообще весь завод захватили и не дают империалистам вывозить! "Хоть пушками в нас палите!" - и весь сказ. Сашка на "Айвазе" и днюет и ночует. А мама письмо отписала из деревни. - В печи уже гудело, на столе в горнице было накрыто. - А вы-то как?.. Погостюете у нас?.. - Пойду по делам. Если быстро управлюсь, то вечером и на фронт. - На фро-онт? - она опустилась на скамью. - А как же? Я солдат. С фронта - и на фронт. Моя батарея там. Она провела ладонью по глазам, размазала по щеке слезы. Сказала: - Я с вами. - Это невозможно. - Тогда "невозможно", сейчас "невозможно"!.. - Да пойми ты, Наденька, война - это мужское дело. Скоро, судя по всему, там предстоит такая заваруха... - И женщины ноне идут на фронт! Я сама видала! - Женский "батальон смерти"? Ужасное зрелище... Знаешь, кем они там станут?.. Она затихла. Будто оцепенела. - Сейчас помоюсь, перекушу - правда, голоден как волк! - и побегу: у меня еще столько дел в Питере! - бодро сказал он. На Фурштадтской Антона ждала новая радостная встреча. Переступил порог, а навстречу мужчина: пышные усы, огненно-черные глаза. - Серго! - Владимиров?.. Ну, здравствуй! - обнял, отодвинул. - Ишь ты! Грудь в крестах! Как в армии очутился? - Направлен по указанию Читинского комитета партии прямо с каторги. К сожалению, еще не успел перевоспитать всю армию, чтобы повернула она штыки против министров-капиталистов! - Отказался от шутливого тона: - А вы-то как эти годы, товарищ Серго?.. Они познакомились в памятном одиннадцатом в Баку. Серго приехал туда из Парижа уполномоченным по подготовке общепартийной конференции, а Путко - чтобы проводить за кордон давнего своего друга Камо, который за несколько дней до того совершил невероятный по дерзости побег из тифлисской тюремной больницы. Камо уплыл в трюме парохода в Персию, Антон же стал одним из помощников Орджоникидзе. - Как я?.. - задумчиво проговорил теперь Серго. - На конференции избрали меня в состав Русского бюро ЦК. Вернулся в Россию, кое-что успел сделать, да нарвался в Москве на Романа Малиновского. Он меня и выдал... Роман Малиновский... В первые дни после Февральской революции, когда были вскрыты тайники царского департамента полиции, газеты опубликовали списки платных провокаторов охранки. В их числе оказался и он, "товарищ Роман" - делегат Пражской конференции, член ЦК, социал-демократический депутат четвертой Думы. В списке была фамилия и другого провокатора, эмигранта Якова Житомирского - того, который выдал Антона. - Взяли меня в апреле двенадцатого, а дальше - как обычно: шесть лет, - закончил Серго. - А что-нибудь о Камо слыхали? Где он, что с ним? В канун конференции Антон встретился в Париже со своим другом. Владимир Ильич и Надежда Константиновна настояли, чтобы Камо сделал операцию - у него был поврежден взрывом бомбы глаз. - Тоже недолго высидел за границей, подлечился и вернулся - и снова совершил со своими боевиками нападение на транспорт казначейства. Да неудачно. Снова попал в Метехский замок, потом - в Орловский каторжный централ... На днях виделся с ним: выехал на Кавказ. - Жаль, что мы разминулись! - Собираюсь и я повидать родные места, женушке показать. Если встречу Камо, передам твои приветы... - Женились, товарищ Серго? Поздравляю! Но предаваться воспоминаниям и говорить о личном было некогда. Подошел Василий, пожал руку: - Сейчас состоится заседание узкого состава ЦК. Подготовься: доложишь о московских делах. На заседании Путко подробно рассказал о самом важном из увиденного и услышанного. - Московские партийцы очень хорошо поработали, - оценил Яков Михайлович Свердлов, тряхнув копной густых волос. - Организованная ими всеобщая стачка протеста сорвала намерение заговорщиков использовать сборище в Большом театре для провозглашения военного диктатора. Но переворот не отменен, а лишь отложен, и на Государственном совещании произошла коронация контрреволюции. Имя названо. И теперь мы должны быть особенно бдительны. Дзержинский охватил, помял пальцами подбородок: - Еще Маркс говорил, что революция идет вперед уже и тем, что создает сплоченную и крепкую контрреволюцию - иными словами, заставляет врага прибегать к крайним средствам и сама в борьбе с ним вырабатывает все более сильные средства наступления. Мы готовы. - Когда у вас очередное делегатское собрание "во-енки"? - Сегодня вечером. - Наверное, неплохо будет, если товарищ поделится своими впечатлениями и перед представителями частей?.. Когда члены Центрального Комитета перешли к обсуждению другого пункта повестки, Антон направился из комнаты. - Встречаемся здесь в восемь вечера, - сказал Дзержинский. - Пойдем вместе. - При ЦК вместо прежней "военки" создана новая, более представительная - Всероссийское бюро военных организаций, - пояснил Василий, сидевший над ворохом бумаг в соседней с помещением ЦК комнате. - Знаешь, конечно: пять дней назад Керенский запретил издание "Рабочего и солдата", опечатал типографию? - Нет, не слышал! А я смотрю: нет нашей газеты в Москве! - Не горюй: вчера мы уже наладили выпуск нового центрального органа партии. Можешь ознакомиться. Протянул двойной газетный лист. По верху его крупными литерами стояло: "Пролетарий". - Ну так вот: Дзержинский и Свердлов направляют работу "военки" как члены ЦК. Вчера, как только мы получили первые сведения о речи Корнилова, Центральный Комитет постановил войти в информационную связь с членами партии социалистов-революционеров и остатками Совдепа, чтобы в критический момент можно было скоординировать действия против диктатора. Такое информационное бюро ужо создано. В пего также вошли Феликс Эдмундович и Яков Михайлович. - Москвичи создали нечто подобное... Но договариваться с этими хамелеонами... - с сомнением проговорил Путко. - Честные люди есть и среди них. К тому же контакты в бюро никого из участников ни к чему не обязывают: мы будем использовать обстановку в своих интересах. 2 Сразу же по возвращении из Москвы Керенский распорядился пригласить в Зимний дворец Савинкова. Пока его разыскивали, премьер инструктировал министра иностранных дел: - Вам необходимо оповестить наших дипломатических представителей в Париже, Лондоне, Стокгольме и Вашингтоне о результатах и значении Государственного совещания. Из газетных отчетов у них и у наших союзников могут сложиться неправильные впечатления. Терещенко достал тетрадь, карандаш, приготовился записывать. - Вкратце изложите ход совещания, обрисуйте различные течения, однако отметьте, что центральным явился вопрос о мерах по поднятию боеспособности русской армии. Подчеркните, что, хотя совещание не принесло полного единения, результаты его можно считать благоприятными: было выявлено стремление всех слоев общества к национальному единству и государственности. Ни одного слова не раздалось против войны! Ни разу не было произнесено слово "Интернационал"! Это особенно нужно выпятить. Как и овации в адрес союзников, показавшие единодушное настроение в их отношении. Отметьте также: политика Совета рабочих и солдатских депутатов потерпела крушение, что было продемонстрировано их примирительным поведением в Большом театре и рукопожатием Бубликова ji Церетели. - Не покажется ли такая оценка совещания чересчур оптимистичной? - оторвал карандаш от листа Терещенко. - Газеты давали полные отчеты, писали и о забастовке. - Ну что ж... - Керенский откашлялся. - Можете признать, что хотя правительством и обнаружена известная слабость и итоги совещания нельзя расценивать как полную победу, однако отрицательные стороны скрашиваются великим делом общенационального единения, которое было начато в Москве. - В дипломатических кругах больше всего разнотолков вызывает ваше отношение к верховному главнокомандующему. Министр-председатель сглотнул слюну, поморщился как от кислого: - Подчеркните: сведения, распространяемые некоторыми газетами о расхождениях между правительством и Корниловым, ложны. При нынешней военной обстановке правительство считает невозможным вносить изменения в командование в угоду каким бы то ни было политическим течениям. - Ваши мысли изложу дословно. - Терещенко закрыл тетрадь. - Со своей стороны хочу обрадовать вас приятной вестью: час назад посол Соединенных Штатов мистер Френсис известил меня, что его правительство открыло дополнительный кредит России в размере ста миллионов долларов и президент Вудро Вильсон готов начать обсуждение условий миллиардного займа. Это сказываются итоги миссии сенатора Рута. - Тотчас передайте послу мою горячую благодарность! Выходя, Терещенко столкнулся в дверях с Савинковым. - Прошу вас, Борис Викторович, - широким жестом пригласил хозяин кабинета. - Хочу попросить вас в спешном порядке разработать законопроект о военно-революционных судах для всей России. - В подготовленном нами докладе были и другие параграфы. - Принимаю и их. Савинков с удивлением воззрился на премьера: Керенский неожиданно принял всю корниловскую программу. "Что бы это значило? Совещание в Москве изменило его взгляды? Решил отныне взять резко вправо? Или испугался, что умеренная программа уже не удовлетворит прежних его союзников?.. Раз так, надо попытаться..." - Законопроект о судах будет подготовлен мной в самые ближайшие дни. Но обнародование его может вызвать взрыв похлеще третьеиюльского. Я знаю настроение Выборгской стороны и других заводских районов. - Что же вы предлагаете? - теперь Керенский с недоумением смотрел на собеседника. - Отказаться? - Ни в коем случае. Необходимо подкрепить закон демонстрацией силы. - Каким образом? - Сосредоточить под Петроградом казачий корпус, а саму столицу объявить на военном положении. Министр-председатель задумался лишь на мгновение. Ответил: - Я согласен. - Следовательно, я могу от вашего имени отдать необходимые распоряжения? - уточнил управляющий военным министерством. - Да. И поспешите с законопроектом. А затем прошу вас выехать в Ставку и навести порядки там: до меня доходят разные слухи. Серьезно беспокоит деятельность Главного комитета "Союза офицеров", обосновавшегося под боком у Корнилова. Это отъявленные монархисты. - Будет исполнено. 3 Генерал Корнилов покинул здание Большого театра тотчас после того, как сошел с трибуны, а прибыв на вокзал, приказал немедленно дать сигнал к отправлению поезда. В