происходящем, составленные из сплетен в хвостах d неумелых объяснений брата, ее наивно-простодушный взгляд на мир... Она как чистый лист, на который жизнь может нанести любые письмена. А надо, чтобы писал пх кто-то умный и чуткий. Надежда Константиновна - ничего лучше и придумать невозможно. - Вот какое тебе партийное задание, забастовщик: завтра же поутру отправишься в думу, к Крупской. Записываться в ее клуб или школу. - Мне-т зачем? Я на полный процент образованный. Пишу-читаю! - "Воопче-то", да, - слегка поддразнил его Путко. - Хотя тоже не повредило бы мозгам... Да сейчас пе о тебе речь: сестру отведешь. Так и скажешь: товарищ Владимиров просил взять ее под опеку. Она меня знает. И в молодежный союз запишешь ее. - Да я ж сам говорил Надьке, язык обломал - она ни в какую! - Пойду, Антон Владимирович! - выдохнула, просияв, Наденька. - Побегу!.. Все, что вы скажете!.. - на глазах ее выступили слезы, а лицо зарделось. Она отвернулась. - Дура я глупая... Сашка обалдело уставился на сестру: - Вот те на! Пойми-разберись... Разве их натуру поймешь? - И, вздохнув, согласился: - Поведу. Глава шестая 8 августа 1 Утром Антон вышел на привокзальную площадь в Москве. Сказал извозчику: - Подбрось, братец, в какую-нибудь гостиницу поближе к Спиридоновке. Только чтоб без клопов была. - В лучшем виде, господин ахвицер! - кучер натянул вожжи. Утро было солнечное, омытое недавним дождем, настоянное на запахе лип. Буланые несли, цокая подковами по булыжникам. Или уж очень геройски выглядел "ахвицер", или возница по-своему понял его просьбу, но подкатил и с шиком остановил свою карету у сверкающих бронзой и зеркальными стеклами дверей . "Националя" - одной из самых роскошных гостиниц Москвы, напротив Кремля. "Что ж, шикнем!.." - решил Путко. В номере привел себя в порядок, снял бинт, заклеил шрам на лбу пластырем, надраил сапоги. От Никитского бульвара, еще на подходе к Спиридоновке толпился народ. Вдоль тротуаров теснились автомобили и экипажи. Юнкера в парадных мундирах с белыми нарукавными повязками, в белых перчатках дирижировали на мостовой. У высокой каменной ограды с узорной решеткой поверху, из-за которой выступали колонны и лепной карниз светло-желтого здания, юнкера образовали сплошную цепочку, а в воротах стояли прапорщики с адъютантскими аксельбантами. - Господин поручик, ваш билет! - Я по приглашению... К профессору Милюкову Павлу Николаевичу. - Один момент-с! В открытую широкую дверь ограды виден был проезд к парадной лестнице. На ступенях ее появился Милюков: - Пропустите. - Протянул руку: - Прошу, мой юный друг! Очень рад, что решили приехать. Не пожалеете. Как добрались? Обходительный, внимательный. Сразу помог освоиться в непривычной обстановке. С профессором все раскланивались, а он, в свою очередь, представлял офицера с пластырем на лбу и "Георгиями" на груди: - Познакомьтесь!.. Имею честь!.. Любите и жалуйте!.. Будто ожили журнальные портреты: огромный, с короткой, как у новобранца, стрижкой на лысеющей голове, с проницательными глазами под нависшими верхними веками Родзянко; седой, но чернющие усы - генерал от инфантерии Рузский, бывший главкосев; генерал от кавалерии Брусилов; профессор князь Трубецкой; московский промышленник и меценат Третьяков; семидесятипятилетний седобородый патриарх анархистов князь Петр Алексеевич Кропоткин... Наверное, только один Антон был среди собравшихся не знатен, не увенчан славой или не богат. Просторный парадный зал дворца заполнялся. Кресла были расставлены свободно, вокруг столиков с напитками и фруктами. Милюков пригласил Антона сесть рядом с собой. Наконец, двери затворились. Путко окинул помещение взглядом: собралось человек триста-четыреста. - Пресса не допущена, - поведал Павел Николаевич. - Здесь мы - лидеры некоторых партий, выдающиеся общественные деятели, военачальники, промышленники и финансисты - в непринужденной обстановке просто обменяемся мнениями, как нам жить дальше, как спасать матушку-Русь... - Он глубоко, многоступенчато вздохнул. - К сожалению, договорились, что не будем курить. Достал трубку, сунул мундштук в рот. - Господа! Дорогие гости! Разрешите нашу встречу считать начавшейся, - поднялся от столика в красном углу зала изможденный старик. Кожа его лица и рук была желтой. Лимонным цветом отливали даже глаза. - Позвольте мне сказать несколько слов. Раздались хлопки. - Кто это? - шепотом спросил Путко. - О, мой друг! Да это же сам хозяин, выдающийся муж земли русской - Рябушинский. - Господа, я надеюсь, что здесь собрались единомышленники, всем сердцем чувствующие боль за судьбу России, недавно еще такой великой и могучей, а ныне отданной на поругание разбойникам без роду, без племени, действующим под знаменами красного петуха и черного передела! Давайте же, господа, вложим персты в язвы: уясним для себя причины наших бед и найдем лекарство для оздоровления нашей матери-родины! - спазма перехватила жплпстое горло старика. Антон увидел, как судорожно бьется его кадык. Рябушинский справился с приступом. - Прежде чем передать права председателя нашего собрания глубокоуважаемому и всеми горячо любимому Михаилу Владимировичу Родзянке, я позволю себе повторить слова, которые сказал пять дней назад здесь же, в первопрестольной, на Всероссийском торгово-промышленном съезде - да пусть услышат их по всей Руси! Я сказал: "Нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и Советов, чтобы они опомнились!" Антон содрогнулся. Представил, как эти суставчатые желтые пальцы старика впиваются в горло Наденьки. Зал разразился аплодисментами. - Святые слова, - наклонился к Путко Павел Николаевич. - Рябушинский - рыцарь без страха и упрека!.. И весьма удачно, что мы избрали для этой встречи Москву: в Питере такие речи были бы невозможны. А белокаменная - как французский Версаль. Версаль? Ну-ну... С первой же минуты подтверждалось предположение Феликса Эдмундовича: именно здесь замышляется заговор против "Петроградской коммуны" - и он, Антон, оказался в центре заговорщиков. Благодаря Милюкову. Поручик с признательностью посмотрел на профессора. Тот поймал его взгляд и отечески, одобряюще улыбнулся. Путко настроился на то, что сейчас же и начнется конкретное обсуждение плана контрреволюционного заговора, и весь обратился в слух. Но произошло нечто странное. Каждый бравший слово - а выступали один за другим - старался блеснуть красноречием, однако эти разглагольствования не обнажали сути замысла. - Офицеры русской армии, промышленники и общественные деятели - вот те три силы, на которые, как на якорь спасения, должна опереться ладья "Русь", закрученная бурей анархии! Необходимо признать "Приказ Э 1" и декларацию прав солдата подложными и создать декларацию обязанностей нижних чинов! В этой декларации необходимо охранить личное достоинство офицера!.. (Кто-то из генералов). - Мы считаем, что ссылка в Сибирь государя без суда - это возрождение прежней административной ссылки! Вот вам и новорожденная революционная Фемида!.. (Кто-то в вицмундире). - Нынешнее правительство таково, что если оно и не может быть подведено под рубрику шайки политических шарлатанов, то, во всяком случае, образует лишь случайное сочетание лиц, представляющее какой-то министерский ералаш!.. (Безукоризненный смокинг). - Пусть проявится стойкая купеческая натура! Люди торговые, надо спасать землю Русскую!.. (Конечно же один из тузов). - В дни революции нельзя быть Антонием, нужно быть Цезарем. А когда народ обращается в толпу Спартака, долг власти - стать Крассом! - поднялся со своего кресла Милюков и привычно удостоился овации. "Может быть, товарищи в Питере переоценили? - подумал Антон. - Или это сборище - ширма, а где-то в ином месте как раз и совершается главное?.." Но нет: за председательским столом - туша Родзянко, в зале - лидеры партий, высший командный состав армии, тузы... Надо слушать - и ждать. Одно непонятно: чего это профессор так благорасполо-жился к нему? Сын коллеги? Отец был математиком, а Милюков - гуманитарий. Разные корпорации и клубы. Да и не мог Антон припомнить, чтобы в их семье среди близких - не друзей, а хотя бы знакомых - упоминалась фамилия Павла Николаевича. Чем же вызвана такая усердная опека?.. Он покосился на Милюкова. Тот после речи отдыхал в кресле, посасывая пустой мундштук и уютно откинувшись на спинку. Казалось, дремлет, а вроде бы и оценивающе поглядывает на Антона из полуприкрытых век. Странно... Какой резон был профессору приглашать безвестного младшего офицера в эту сиятельную компанию?.. Павел Николаевич действительно ни на минуту не выпускал поручика из-под наблюдения. Его вкрадчивый голос, неторопливо-спокойные движения могли бы напомнить грацию тигра, поигрывающего со своей беспечной жертвой и выбирающего лишь момент для удара мягкими, но тяжелыми лапами. "Вроде бы подходит по всем статьям: судя по наградам, решителен и смел; по строю мышления - логичен и умен. Нашего круга. Мать и того выше - аристократка. Фронтовая мясорубка перемолола романтические принципы в реалистический фарш, поэтому не должен быть чрезмерно щепетилен... - Профессор посмотрел в зал. - Генералов - вон их сколько, пруд пруди. А нам больше нужны вот такие, молодые и самоотверженные, коим в окопах верят. Сей юноша рекомендован "Союзом офицеров". Значит, уж бесспорно, не сторонник большевиков и Ленина. Однако не следует и торопиться..." Он поймал испытующий взгляд Антона и добродушно улыбнулся. 2 У Керенского гудела голова. Скорей всего, от резкого падения стрелки барометра. Позавчера еще было солнце, а потом вдруг нагнало от залива тучи, обложило; вчера, ночью, когда возвращался из тюрьмы, забарабанило - и вот уже льет второй день. А может, недоспал?.. Нет, он привык спать мало. Уже не те полуобмороки, как в первые дни, однако ж пяти-шести часов вполне доставало. Жена нервничала: "Шура, ты растрачиваешь себя!" - "Ты же должна понимать, "Июлю, я как атлант, который держит весь небосвод!" "Атлант!.." - в голосе Ольги Львовны ему угадывалась и язвительность. Можно понять: для жены у него не остается ни времени, ни сил, ни желания - все мысли и чувства отданы единственной его любовнице - Политике. Когда-нибудь он устроит Люлю райскую жизнь: Лазурный берег, Азорские острова, белую яхту, виллу на взморье. Когда все потечет по проложенному им руслу. Пока же пусть терпит... Но нет, непрерывный гул в голове - от впечатлений прошлой ночи, когда он в сопровождении помощника главнокомандующего Петроградским округом Козьмина и своих адъютантов приехал в "Кресты". Прежде чем направиться в камеры к большевикам, объявившим голодовку, министр-председатель проверил караулы и заглянул в крыло, где содержались бывшие царские сановники, коим не достало помещений в Петропавловке. "Какие жалобы? Просьбы?" Им грех было сетовать: Керенский разрешил, чтобы домочадцы передали заключенным постельное белье и личные вещи, доставляли обеды хоть из ресторана, только без вина и водок. Некоторые камеры устланы персидскими коврами. Кабинет министров принял временный закон о внесудебных арестах. Поэтому премьер мог своей властью и заключать в тюрьму, и освобождать из оной. Той ночью он распорядился освободить бывшего товарища министра внутренних дел и командира отдельного корпуса жандармов Курлова - "серьезно болен", - а также бывшего начальника отделения по охранению общественной безопасности и порядка в столице, иными словами, питерской охранки генерала Горбачева. На того и другого Керенский имел свои виды. Еще двое сановников были освобождены под крупный залог. Один из них - бывший директор департамента полиции сенатор Трусевич. Затем министр-председатель по внутренним коридорам и железным лестницам перешел в крыло, где содержались участники июльских событий и большевики, арестованные в последние дни. Начальник "Крестов" доложил, что арестантка Александра Коллонтай находится в тяжелом состоянии - сердечный приступ. Керенский разрешил допустить к ней врача. Поинтересовался, сколько человек объявили голодовку. "Все большевики, а также матросы из Кронштадта". - "Мотивировка?" - "Непредъявление конкретных обвинений". - "Пусть успокоятся - в ближайшие дни предъявим. Хотят похудеть? Не препятствуйте. Ограничьте и выдачу воды". Подумал: Николай был чересчур либерален. Всех этих большевиков департамент полиции знал наперечет, многих арестовывал дважды и трижды, а результат? Гласный надзор полиции, высылка по месту жительства, на поселение, лишь в крайних случаях - крепость или каторжные работы. Прав Савинков: "Только мертвые не..." Он шел по коридорам, останавливаясь у глазков. Камеры были мутно освещены лампочками под потолком, забранными в сетки. Арестанты в этот заполуночный час спали. Нет, вот один бодрствует, сидит в позе роденовско-го "Мыслителя". - Отворите. Засов лязгнул. Арестант не пошевелился. - Какие будут просьбы? Желания? На заключенном была матросская роба. В вырезе ворота - полоски тельняшки. Повернул голову. Уперся, будто ударил ненавидящим взглядом. Керенский отступил. Вспыхнуло чье-то: "Кричащий во гневе - смешон, молчащий - страшен!" Приказал: - Удвоить в этом отсеке караулы! Посмотрел в следующий глазок. Пожилой бородач мерно вышагивает из угла в угол. Знакомая фигура. Керенский оглянулся на начальника тюрьмы. Тот перелистал журнал: - Новенький. Доставлен накануне: Луначарский Анатолий Васильев. "Как же сам-то не признал?.. Давние знакомые". - Отоприте. - Александр Федорович? - улыбнулся, блеснул стеклами пенсне заключенный. - Какими судьбами? Тоже - в тюрьму? "Этот хоть разговаривает". - Вы должны понять нас правильно, Анатолий Васильевич: dura lex, sed lex [Закон суров, по это пакон (лат.)]. - Позволю себе заметить, господин временный министр временного правительства: finem respice [Не забывай о конце (лат.)]. Жестокость - последний ресурс рушащейся власти. Надеюсь, вам известны эти слова героя Парижской коммуны Вар-лена? - И насмешливо-любезно осведомился: - Какие у вас будут на будущее просьбы и пожелания? Как пощечина! "Ну, погодите, милейшие!.." Керенский покинул "Кресты" в самом отвратительном расположении духа. Зачем он, собственно, приезжал? Надеялся увидеть сломленных?.. Их не сломишь!.. Однако польза от визита есть: они ожесточили его сердце. Теперь он будет беспощаден!.. В голове шумело, и это мешало сосредоточиться, а день предстоял, как всегда, загруженный, расписанный по минутам. С утра - речь на съезде губернских комиссаров Временного правительства. Кабинет с учетом "пожеланий общественности" решил провести реформу местного самоуправления - ограничить деятельность городских, уездных и прочих Совдепов, предоставив правительственным комиссарам такие полномочия, какие были при царе у генерал-губернаторов. Комиссары по своей воле смогут распоряжаться и частями местных гарнизонов. Два месяца назад во ВЦИК подняли бы вой. Теперь проглотят. После речи на съезде комиссаров - встреча с Френсисом. Нужно, чтобы посол посодействовал в скорейшем получении Россией долларового займа: денег в казне нет, каждый день содержания армии обходится в пятьдесят миллионов, а нюньско-шольское наступление-отступление сожрало более двух миллиардов. Родзянки же с рябушин-скими только обещают потрясти мошной. После обеда - заседание правительства, на котором он утвердит закон о разгрузке Петрограда. Закон щекотливый. Надо привести в боевую готовность гарнизон, вызвать пару казачьих полков с фронта: по "плану разгрузки" предусматривается выдворить из столицы наиболее зараженные большевизмом заводы с Выборгской стороны, из-за Нарвской заставы, с Васильевского острова. Рабочим будет предъявлен ультиматум: или отправляться вслед за своими заводами, или - на улицу. Министр внутренних дел доложит также план выселения из Питера лиц, "представляющих опасность". Конечно, в первую очередь опять же большевиков. В Малахитовом зале Керенский намеченные законы проведет. А вот как встретит их улица?.. Пока не подойдут надежные части, надо держать все в секрете. И наконец, он обсудит с министрами ход подготовки к совещанию в Москве. Он поставил условие: среди двух тысяч делегатов не должно оказаться ни одного большевика. Отдельного представительства партии не имели. Большевики могли просочиться только в общую делегацию ВЦИК. Неожиданно они сами помогли Керенскому: официально заявили, что считают Государственное совещание вредным для интересов пролетариата и России. Министр-председатель повелел Чхеидзе, чтобы тот, как председатель ВЦИК, лишил большевиков права войти в состав делегации Совдепов и тем самым присутствовать на.совещании в Москве. Чхеидзе послушно согласился. Да, день предстоял напряженный. А голова, хоть проглотил целую горсть облаток, гудела, подобно колоколу. И засела в мозгу язвительная фраза из столь любимых Керенским латинских изречений, но произнесенная в камере "Крестов" Луначарским: "Finem respice" ("He забывай о конце")... 3 Начальник штаба Ставки доложил главковерху: - На юге, в Румынии, происходит концентрация австро-венгерских войск. Однако меня особенно тревожит переброска новых германских дивизий на западный берег Двины, в непосредственной близости от Риги. Разведка сообщает, что эти дивизии сняты с Западного фронта. - Что вы предлагаете? - Принять безотлагательные меры к укреплению передовых позиций и выдвинуть резервы ближе к рубежам, во второй эшелон. - Согласен. - Вот сводки о случаях братания русских и вражеских солдат. - Я же приказал открывать по братающимся огонь! - сердито процедил Корнилов. - Для этой цели мы можем использовать только ге-оргиевцев и "батальоны смерти", строевые подразделения отказываются стрелять. - Подготовьте циркуляр. Лукомский молча кивнул и направился к двери. Не успел он выйти, как в кабинете объявился Завойко. В обязанности ординарца входило наводить порядок в комнате и на столе верховного главнокомандующего. Вот и сейчас он собрал в стопку разрозненные бумаги. Глянул на донесения: - Все братаются? - И тут же откомментировал: - Наполеон говорил, что существуют два способа усмирить взбунтовавшуюся армию. Первый - распустить ее всю, до последнего солдата; второй - омыть ее кровью виновных. Третьего способа нет. - Я уже приказал: стрелять! - Правильно: сердоболие к отдельным преступникам - жестокость по отношению ко всей армии, - одобрил Завойко. - Но так можно перебить все свои полки, потому что солдаты воевать не хотят. - Хм... - насупился Корнилов. - А вы что предлагаете? - Как и Наполеон, тоже два способа. Первый - придумать такой лозунг, который задевал бы за сердце даже самого темного солдата. Скажем... - он почмокал сочными губами. - "Через горы трупов русских героев ты протягиваешь братскую руку убийце-врагу!" А? - Воюют не словами. - Имеется и второй способ. Более радикальный. Скажите, ваше высокопревосходительство, июльское отступление было нам во вред или на пользу? - Что значит: "на пользу"? - с подозрением посмотрел на ординарца Корнилов. - Армия потеряла больше ста пятидесяти тысяч штыков! Отдала противнику обширные территории и огромные трофеи! - Зато вы, Лавр Георгиевич, стали главковерхом, на фронте введена смертная казнь, а главное - мы разделались с большевиками. Нет, я считаю, что наше июльское поражение следует рассматривать как благодеяние для России. Оно прозвучало набатом к объединению всей страны. - Н-не понимаю, - Корнилов пригнул голову, будто собираясь боднуть своего собеседника. - Не понимаю. - Когда и где ожидается ближайшее наступление неприятеля? - Возможно, в Румынии. Скорей, здесь, под Ригой. - Оно-то и может стать вторым и решающим сигналом. Но к этому разговору, ваше высокопревосходительство, мы еще вернемся. Завойко старательно щеткой стряхнул пылинки с сукна стола. Глава седьмая 9 августа 1 И снова на Спиридоновке говорили-говорили. Похоже было, что каждый из трехсот господ, собравшихся в особняке Рябушинского, жаждал щегольнуть красноречием. - Народ-богоносец, великий в своей простоте, подпал под власть утробных материальных интересов!.. - Старые связи, коими Россия держалась, рассыпаны, а нового ничего не создано!.. - Мы, как представители партии, всегда защищавшей принципы государственности и законности, полагаем, что... - Попытка поставить революцию выше России оказалась гибельною!.. Запомнить, кто именно и что изрекает, Антон был не в силах. А надо бы. Он достал блокнот и начал записывать, как когда-то на лекции. "Князь Трубецкой: Необходима сильная национальная власть... Шульгин: Ныне у нас не монархия и не республика - государственное образование без названия!.. Генерал Брусилов: От имени офицерского корпуса я заявляю..." Милюков легко дотронулся до его руки: - Вас не ангажировала какая-нибудь газета, мой юный друг? - Мы, все собравшиеся, договорились не выносить из избы... - Нет, Павел Николаевич, - пряча блокнот, ответил поручик. - Это для себя. Столько знаменитых лиц. А в голове полнейшая сумятица. Профессор негромко, даже не размыкая губ с зажатым в них мундштуком трубки, засмеялся. Отнял трубку: - Вы когда-нибудь в Русском музее разглядывали, ну, скажем, Верещагина или Коровина вот так? - он поднес ладонь к самым глазам. - Хаос разноцветных мазков. А отойдите на десяток шагов от полотна - эпическая картина! И на второй день профессор все так же сидел в дальнем углу, рядом с Антоном. Лишь после выступления генерала Алексеева, потребовавшего "оздоровления армии", он снова попросил слова: - Мы услышали речь, исполненную глубокой государственной мудрости, - сказал он, но тут же и смягчил требования генерала, придав им обтекаемость, и заключил: - Единственная подлинно культурная сила, созданная русской историей, - это ее надклассовая интеллигенция. Вождь кадетов в близком общении казался деликатным скромным старичком. За эти неполные два дня у Пут-ко и Милюкова установились приятные взаимоотношения. Может быть, седовласому профессору импонировало знакомство с офицером-фронтовиком, если и не самым молодым среди собравшихся, то конечно же самым младшим в чине?.. Покровительствуя, Павел Николаевич в то же время держал себя с поручиком корректно, сам был готов на мелкую услугу. Оказалось, что он тоже снял номер в "Национале", и они по возвращении вчера со Спиридоновки даже поужинали вместе. Профессор расспрашивал об армейском житье-бытье, с грустинкой вспоминал свои собственные младые лета, знакомство с отцом Антона, Владимиром Евгеньевичем. Да-да, он знает, что мать Антона вторично вышла замуж. За барона Том-берга. Он и с бароном в давней дружбе, а Ирина Николаевна - очаровательнейшая женщина, право слово - звезда Пальмиры. Очень жаль, что он раньше не был знаком с ее сыном. И очень жаль, что баронесса и барон в столь продолжительном отъезде: и при нынешнем правительстве барон выполняет важную миссию при штабе союзников... А может быть, оно и к счастью, что они пережидают это смутное время в цивилизованной Европе... Профессор за ужином выпил лишь бокал сухого вина, зато окутал Антона клубами благоуханного табачного дыма. Перед перерывом на обед председательствующий Род-зянко предложил послать приветственную телеграмму генералу Корнилову: - Если не будет возражений, господа, такого содержания: "Совещание общественных деятелей приветствует вас, верховного вождя русской армии. Совещание заявляет, что всякие покушения на подрыв вашего авторитета в армии и России оно считает преступлением и присоединяет свой голос к голосу офицеров, георгиевских кавалеров и казачества. В грозный час тяжелого испытания вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верой. Да поможет вам бог в вашем величайшем подвиге по воссозданию могучей армии и спасения России". Стены зала дрогнули от рукоплесканий. Антон уловил даже звон хрустальных подвесок в люстрах. "Пестрые мазки?.. Похоже, что "художник" завершает свою картину..." Путко отказался от обеда, накрытого в соседних залах, и поспешил в город. По пути он зашел в свой номер. Вошел щеголеватый, бравый офицер, а вышел в коридор, улучив минуту, "шпак" в пушкинской шляпе и макинтоше. Позаботиться о маскировке Антону посоветовал еще в Питере перед отъездом Василий. Штаб-квартира большевиков, как сказал Феликс Эд-мундович, находится в гостинице "Дрезден". Совсем не исключено, что гостиница под особой опекой военной и прочей контрразведки, а до поры до времени Антон ни в коем случае не должен "засветиться". Как же быть?.. "Дрезден" он нашел без труда, но медлил входить. Может быть, отправиться в Московский Совдеп? Это совсем рядом, на Знаменской... И тут его внимание привлек мужчина, резко распахнувший дверь гостиницы и быстро зашагавший по тротуару. Щуплый, рыжеватые поредевшие волосы, усы торчком. Усов тогда не было. Но это он!.. Путко, нагоняя, устремился следом. Мужчина словно бы почувствовал. "Говорили, у него глаза и на затылке". Мужчина задержался у витрины. Известный прием: следит за отражением в стекле. "Точно, он!" Путко подошел и за спиной сказал: - Здравствуйте, товарищ Пятницкий! Мужчпна оглянулся: - Что вам угодно? - Пригляделся: - Да никак Владимиров? - Усы его задорно ощетинились. - А я уж решил: что за болван шпик? - Оглядел его фатовской наряд. - Откуда и куда? - Разрешите представиться: бывший каторжник второго разряда, ныне командующий отдельной штурмовой батареей! В данный момент снова прибыл лично в ваше распоряжение от товарища Юзефа! Выпалил, вытянувшись в струнку, одним духом, вложив в тон и слова радость встречи, тепло воспоминаний о давней их дружной работе: осенью одиннадцатого года уполномоченный Российской организационной комиссии Серго Орджоникидзе, после того как в империи вся работа по подготовке общепартийной конференции была завершена, приехал вместе со своим помощником Антоном Путко в Лейпциг, к главному "транспортеру" партии Пятнице - и с того дня Антон на несколько месяцев стал помощником "транспортера" в переправке делегатов конференции через границу. Вместе с ним приезжал он и в Прагу, - в тот самый Народный дом чешских социал-демократов, где потом, в январе двенадцатого, и состоялась конференция. Именно в то время Пятница познакомил Антона и с товарищем Юзефом - Феликсом Эдмундови-чем Дзержинским... Удивительно переплетены судьбы революционеров!.. Сейчас Антон внимательно вблизи разглядывал товарища. Изменился. Выше поднялись залысины. Выбелило виски, глубже утонули светлые глаза, больше морщин. И новинка - бульбовские усы - тоже в проседи. Лицо смуглое, но с оттенком той сероватой бледности, какую налагает тюрьма. А вот - узнал!.. - Ты, я слышал, крепко тогда сел? - Да и вас не обошло? - Я на два года позже, в самый канун войны. - Не по соседству ли были от моего Горного Зерен-туя? - Действительно, рядом - в Приангарье. Слышал такие благодатные места: Покукуй, Потоскуй, Погорюй?.. Так еще чуток подальше. Он сухо рассмеялся. Оборвал: - Воспоминаниями займемся в другой раз. Сейчас у нас тут дел невпроворот. Так по какому делу послал тебя ко мне Юзеф? Антон рассказал. И о задании, и коротко о двух днях, проведенных в особняке Рябушинского. - Ага, значит, это о тебе предупредили из Питера? А мы уж решили: что-то стряслось с агентом ЦК. Идем. Как раз сейчас у нас будет заседание городского комитета - заканчиваем последние приготовления к Государственному совещанию, - в голосе Пятницкого Антон уловил обычную его язвительность. Эта резкость, злость были характерны для него и тогда, в одиннадцатом. - Значит, Милюков считает Москву Версалем? Мол, белокаменная, первопрестольная, "порфироносная вдова"? - словно бы передразнил он кого-то. - Шалишь! Москва - это красная пролетарская крепость! И мы дадим всем этим господам понять, что в Москве их номер не пройдет!.. 2 Начальник контрразведки доложил Савинкову, что на ординарца верховного главнокомандующего, рядового Завойко материалы собраны. Однако в Ставке объявилось еще одно лицо, представляющее, видимо, интерес, - некий Аладьин. Управляющий военным министерством осведомился: - Что дала разработка Аладьина? Помнится, под такой фамилией был депутат в Думе, позже эмигрировавший в Англию. Не он ли? - Так точно, ваше превосходительство: Аладьин Алексей Федоров, 1873 года, православный, сын крестьянина... - монотонно начал, заглядывая в листы досье, Медведев. - Привлекался по делу... девять месяцев тюрьмы... эмигрировал в Бельгию и Париж... по возвращении в Россию состоял в боевой дружине... депутат первой Думы от Симбирской губернии, после роспуска Думы эмигрировал в Англию... С тех пор жил в Лондоне. В английских кругах ценят как серьезного политического деятеля... Связан с правительственными кругами... Выехал из Лондона в конце сего июля, при пересечении границы в Тор-нео был задержан по подозрению... Освобожден по личному указанию Родзянки... По прибытии в столицу тотчас установил контакты с послом Великобритании сэром Быокененом, а также с бывшим министром-председателем князем Львовым и нынешним министром ипостранных дел Терещенко. Вот оно что!.. Английский резидент. Причем наделенный большими полномочиями. "Средь бурь и грешной суеты..." Нет, пока трогать ею нельзя, покуда интересы англичан и французов, союзников по Антанте, совпадают. Ибо Борис Викторович сам "обручен" с Парижем. А если учесть, что Аладьин до Англии побывал во Франции... Не коллега ли он, в конечном счете, самого Савинкова - если даже и слуга двух господ?.. Подождем... - А что наскребли, полковник, о Завойко? - Завойко Василий Степанов, 1888 года, православный, потомственный дворянин... Гайсинский уездный предводитель дворянства... Крупный землевладелец. Коммерсант. Главные интересы связаны с нефтью... Банкир... Издает еженедельный журнал "Свобода в борьбе"... Установлены его постоянные контакты с Терещенко, а также деятелями промышленности Путиловым, Коноваловым, Рябуппгаским, Третьяковым... Стоп!.. Рядовой? Ординарец? Нижний чин?.. Молодой, да ранний! - Связан с представителями союзных держав? - Пока не установлено. Этой возможности исключать нельзя. С Терещенко-то якшается. А сей молодец образовывался в Оксфорде, и совсем не исключено, что и он сотрудничает с "Интелли-дженс сервис". Но скорей всего, Завойко и Терещенко заботятся о собственных портмоне. "Нет, господа денежные мешки, вас опекать я не намерен!.. "Мы, ограбленные с детства, жизни пасынки слепой..."..." Борис Викторович считал себя бессребреником. Если и брал деньги - у той же "Сюрте женераль", - то лишь на дело, на материальное обеспечение своей идеи, а отнюдь не на собственный банковский счет или жуирование. Он - боец. Скромный, щепетильный и исполненный презрения к золотому тельцу. С Завойко, Путиловым и иже с ними он, Савинков, считаться не будет!.. - Что есть еще об ординарце Корнилова? - Находится в близких взаимоотношениях с неким Кюрцем, немцем. Есть подозрения, что Кюрц связан с германской разведкой. Завойко делал попытки подыскать ему должность в самом военном министерстве. Ишь ты!.. Кюрца - в военное министерство, а сам - в кабинете главковерха... Преуспели господа с Впльгельм-штрассе. Как разобраться во всей этой мегааппне? Пестрый клубок. Но намотанный на один стержень: сухой саксауловый торс Лавра Георгиевича. И надо ли Савинкову до поры до времени разбираться, распутывать?.. Корнилов нужен ему самому. Кто становится между ним и главковерхом, тех необходимо устранить. Остальные пусть вяжут свои узелки. Может статься, они пригодятся самому Борису Викторовичу. - Еще что нового? - спросил он, принимая из рук Медведева папки досье и откладывая их в стопку бумаг на столе. - В Петроград прибыл известный английский писатель Вильям Моэм. - Вы стали увлекаться беллетристикой? - повел плечом Савинков. - Впрочем, его "Луна и шестипенсовик" - очарование. Читали? - Никак нет! - Настоятельно рекомендую. Полинезийские острова... Гоген... Моэм - любитель экзотики. Возможно, англичанин задумал написать о русских медведях. - Управляющий военмина поймал взгляд полковника. - Но почему он привлек ваше внимание? - По картотеке отделения Моэм проходит как сотрудник "Интеллидженс сервис", с первых дней войны работавший в Швейцарии. Затем он был направлен в САСШ. В Россию прибыл через Владивосток. Сразу же по приезде в Петроград установил контакты с американским послом и с английским послом. Имел беседу с Аладьиным. Отправил письмо. Мы перехватили, но расшифровать пока не можем. - С кем Моэм еще установил связи? - оживился Савинков. - С Александрой Петровной Коротковой, дочерью известного анархиста. Но это давняя интимная связь. "Сашенька?!. - удивился Борис Викторович. - Прелестная Сашенька... Негодная ветреница..." Он и сам, будучи в Лондоне и Париже, не устоял в свое время перед чарами княжны-изгнанницы. - Писателю не докучайте. Письма, перехватывая и расшифровывая, отправляйте адресатам, - приказал он. Для себя же решил: "Моэмом займусь я сам. Приятно иметь дело с интеллигентным человеком". - И еще одно, - в ровном, невыразительном голосе Медведева зазвучала нескрываемая обида. - В Петрограде начала действовать неизвестная нам самостоятельная военная контрразведывательная организация. - На кого работает? - Это было сюрпризом и для Савинкова. - Во главе ее поставлен полковник Гейман, один из офицеров туземной дивизии, откомандированный в столицу Ставкой. Гейман спешно налаживает связи со всеми офицерскими и монархическими группами в столице, Москве и других городах. - Держать! - Савинков понял, что действия каких-то сил ускользают из-под его влияния. - Держать всех на коротком поводке! - И сам удивился, как легко усваивает терминологию сыскной службы. Полученные от Медведева сведения он обсудил с Фило-ненко: - Вот так-то: поп в гости - а черти уже на погосте. Все смотрят на Ставку, разинули пасти. Корнилова, этого младенца от политики, нельзя оставлять без присмотра ни на минуту: того и гляди вывалится из люльки. Немедленно выезжайте в Могилев, не спускайте с генерала глаз ни днем ни ночью. Следите и за ординарцем Завойко, за Аладьиным. Обо всем важном немедленно доносите мне. Глава восьмая 10 августа 1 Вчера, обстоятельно поговорив с Пятницким, побывав на конспиративной квартире Московского комитета, Антон успел вернуться на Спиридоновку, к вечернему, заключительному заседанию "общественных деятелей". Разомлевшие после щедрого обеда с водками, ораторы хоть и не столь энергично, но продолжали все в том же духе. Но теперь Путко как бы обрел возможность четвертого измерения - ему стало легко, словно семечки из скорлупы, вышелушивать самую суть. Выступал Пуришкевич. Кто в России не знал этого имени? Крупнейший землевладелец: тысячи десятин земли в Молдавии, самый правый в Думе последних трех созывов, в графе о принадлежности к партии записавший: "Черная сотня доблестного "Союза русского народа". Он-то и был одним из создателей этого союза - банды погромщиков, уголовников, охотнорядских и гостинодворских громил, железными дубинками и ножами расправлявшихся с интеллигентами, студентами и гимназистами, с рабочими. У Антона был к ним и свой счет: это одна из таких банд напала на демонстрантов у Технологического института в пятом году и насмерть затоптала на булыжниках мостовой его отца... Так и осталось для Антона тайной: почему его отец, всегда чуравшийся политики, живший в мире своих формул, пошел в тот день со своими студентами-воспитанниками на улицу. Но именно тот день и определил судьбу самого Антона. Все, кто был причастен к "черной сотне", были и его личными врагами. И уж тем более атаман шайки Пуришкевдч. Вскоре после первой революции союз разделился на две группировки. Во главе "Союза русского народа" остался некий доктор Дубровин, а новую, "Союз Михаила-архангела" возглавил Пуришкевич. Размежевались они прежде всего потому, что не могли поделить между собой деньги из "рептильного фонда", которые выдавал на их содержание Николай II. Существовала разница и в позициях: Дубровин не признавал Думы, а Пуришкевич мирился с нею и даже стал депутатом. Он неизменно занимал в Таврическом дворце самое правое кресло. Прежде Антон никогда не видел его в лицо - только фотографии. Теперь удивился: лысый бородатый пигмей, дергающийся, как от тика. - ...Россия не имеет правительства! Все классы общества предоставлены самим себе и находятся вне защиты права и закона! - кликушествовал сейчас он. - Нельзя строить иллюзии и не пристало жить мечтами! Правительством называется лишь та власть, которая способна карать виновных! Поставьте на место Советы, а лучше распустите их вообще - этих носителей разрухи и двоевластия, начав с Петрограда, пока граждане русские не сделают это сами! Но учтите: ждать уже недолго! Да, да! Недолго! Угрожает. Кому? И кто же эти "граждане русские"?.. Теперь, после Февраля, союзы были распущены, а сами слова "черная сотня" и "михаило-архангельцы" стали, как мазутные клейма. - Я - человек правых убеждений, как вы все знаете - монархист, здесь, в эту минуту всем сердцем поддерживаю партию народной свободы, отдаю свой голос конституционным демократам! И пусть это же сделают все остальные, ибо разбиваться на мелкие партии и группки нам ныне невозможно!.. Вот оно что: отныне Пуришкевич - друг Милюкова. До поры до времени, конечно. Потом, если приберет к своим окровавленным дергающимся рукам власть, покажет он конституционным демократам своих молодцов с кистенями! "У-у, мурло-антилихент!.." Иутко живо представил тишайшего Павла Николаевича, окруженного мясниками с Гостиного двора... Последним снова поднялся Рябуншнский, воздел перевитые склеротическими венами желтые руки: - Надо спасать землю русскую! Нам нужно правительство, которое буржуазно мыслит и буржуазно действует, правительство, которое положит в основу политики государственный разум торгово-промышленных кругов!.. Закрывая "Совещание общественных деятелей", без возражений приняли резолюцию: "...Пусть центральная власть, единая и сильная, покончит с системой безответственного хозяйничанья коллегиальных учреждений в государственном управлении". Избрали "Бюро по организации общественных сил" во главе с Родзянкой. В бюро вошел и Милюков. Минувшую ночь Антон провел в доме Пятницкого. Спросил: - Осип Аронович, у вас есть "Правда" за последние месяцы? - А как же! С первого послефевральского номера. Он принес подшивку. Антон начал листать июньские номера. Вот: "Из какого классового источника приходят и "придут" Кавеньяки?" Пятницкий глянул из-за его плеча: - А-а... Столько лет знаю, а не перестаю поражаться. Одна эта статья - свидетельство гениальности. Будто и вправду Владимир Ильич обладает даром прорицания. Однажды, правда, кто-то брякнул ему об этом. Ильич страшно разгневался: "Архиглупость! Трижды чушь и мистическая абракадабра! Нужно просто внимательно изучать историю классовой борьбы, развитие ее в современном мире. Это и научит видеть суть явлений и, наоборот, общие принципы прилагать к конкретным событиям". Если бы это было так просто... Антон углубился в статью. Владимир Ильич проводил параллель между событиями 1848 года во Франции и нынешними в России. Кавеньяк - это был и реальный, и собирательный образ военного диктатора. Генерал Луп Эжен Кавеньяк, ставший военным министром Франции, с яростной жестокостью подавил восстание парижских пролетариев. В статье Ленин обрисовывал классовую роль Кавеньяка: когда во Франции была свергнута монархия и к власти пришли буржуазные республиканцы, они, подобно кадетам Милюкова, стали жаждать "порядка", ибо ненавидели пролетариат и хотели положить конец революции. Они искусно использовали мелкобуржуазный социализм Луи Блана, стоявшего на позициях соглашательства с буржуазией. Позже Луи Блан сделался врагом Парижской коммуны. А тогда, в сорок восьмом году, французские буржуа "взяли" его в министры, превратив из вождя социалистических рабочих, каким он хотел быть, в прихвостня буржуазии. "Луиблановщина" - излюбленное Лениным обозначение оппортунистической, соглашательской тактики меньшевиков и иных предателей дела российской революции и интересов всего рабочего класса. Антону не раз доводилось встречать это емкое, как формула, определение. Казалось бы, столь разные фигуры - Кавеньяк и Луи Блан - исторически обусловлены, доказывал теперь Владимир Ильич. Он ссылался на слова Маркса, который утверждал, что Кавеньяк олицетворял собой не диктатуру сабли над буржуазным обществом, а "диктатуру буржуазии при помощи сабли". О возможности прихода кавеньяков партия предупреждала еще на Апрельской конференции. Путко встречал этот образ в предыдущей статье Владимира Ильича - "На переломе". В той статье Ленин отмечал, что пролетариат и партия должны собрать все свое хладнокровие, проявить максимум стойкости и бдительности. Антону врезались в память слова: "пусть грядущие Кавеньяки начинают первыми". Он так и не понял: почему они - первыми? В бою всегда трудней переходить в контратаку, чем атаковать... Сейчас Ленин будто именно ему, Антону, доказывал, что объективная историческая почва, порождающая кавеньяков, как раз "луиблановщина", политика мелкой буржуазии, колеблющейся, запуганной красным призраком, хотя и охотно называющей себя "социалистической демократией". Разве не так именуют себя ныне эсеры и меньшевики? Но в обществе ожесточенной классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом, особенно при обострении этой борьбы революцией, не может быть средней линии. Меньшевики и эсеры неизбежно скатываются к подчинению кадетам и буржуазии вообще. Нет, не Церетели и даже не Керенский призваны играть роль Кавеньяка - на это найдутся иные люди, которые скажут в надлежащий момент русским луи бланам: отстранитесь. Но лидеры меньшевиков и эсеров проводят такую политику, которая делает возможным и необходимым появление кавеньяков: было бы болото, а черти найдутся. Конечно, в России семнадцатого года много отличного от Франции середины прошлого века. Однако эти отличия могут изменить лишь форму выступления кавеньяков, а суть дела изменить не могут, ибо заключается она во взаимоотношении классов. Ленин не переоценивал, но и не умалял значения Керенского. С первого же своего письма, еще из эмиграции, из Швейцарии, Владимир Ильич четко определил роль, которая тому предназначена: стать подставной фигурой капиталистов. Роль, характерная отнюдь не только для России. И сам прием уже многократно был испытан закулисной контрреволюцией во многих странах: выставить на первый план честолюбивого болтуна, демагога, миллионом слов маскирующего черное дело. Такие якобы социалисты и псевдореволюционеры на поверку лучше защищают дело буржуазии, чем сама буржуазия. Они, как типы, подобные Луи Блану, лавируя между главными борющимися силами, усыпляют бдительность революционеров и поэтому особенно опасны. Правительство Керенского Ленин назвал министерством первых шагов бонапартизма, подразумевая под бонапартистской формой контрреволюционного режима фактическое хозяйничанье командных верхов армии, стремление государственной власти опереться на худшие, реакционные элементы войска, массовые репрессии, наступление на основные завоевания трудящихся и поиски "сильной личности". Все это - с использованием услуг министров-"социалистов", с рассуждениями о надклассо-вости и внепартийности, криками о спасении родины, бесконечными и невыполнимыми посулами и обещаниями. И теперь исключительно от стойкости и бдительности, от силы революционных рабочих России зависели победа или поражение русских кавеньяков. - Поразительно! - отложил на стол газету Антон. - Будто не я, а Владимир Ильич просидел эти два дня в особняке Рябушпнского. И сама статья будто написана не до июльских событий, а сегодня!.. - Ну, не скажи. Жизнь вносит поправки, - отозвался Пятницкий. - До июльских дней у нас еще были надежды на мирное развитие революции. Возможно, удалось бы предотвратить приход Кавеньяка. Но после того как период двоевластия завершился, на повестке дня непримиримая схватка двух полярно противоположных сил - либо победа Кавеньяка, либо наша победа. - Да, об этом же шел разговор в Питере, - подтвердил Антон. - Партия взяла курс на вооруженное восстание. Владимир Ильич особо предупредил: готовиться - и соблюдать революционную выдержку. Выдержка - и подготовка. Никакой поспешности, никаких разрозненных акций, никакого форсирования событий. Он сказал, что победа возможна лишь при совпадении восстания с глубоким массовым подъемом против правительства и против буржуазии на почве экономической разрухи и затягивания войны. - Ну что ж, - кивнул Пятницкий, - понимаешь все правильно. Даже то, что мы вынуждены нынче сочетать легальную работу с нелегальной и следить, чтобы не цеплялись к нам "хвосты". Путко уловил в его тоне обычную иронию. Но он уже давно привык не обижаться даже и на язвительность "транспортера" - таков уж у Пятницкого характер. Подробно, как и накануне, рассказал о последних речах и заключительной резолюции. Пятницкий сморщил пальцами кожу на лбу: - Все же полагаю, что главный разговор у них еще впереди. Без шелухи лишних слов. В узком кругу. Хотя, как ты сам понимаешь, кандидата в кавеньяки они уже, наверное, выбрали. Кого же? И когда эти Милюковы, пуришкевичи и рябушинские хотят подвести диктатору под уздцы белого коня? Когда и где?.. Ну, утро вечера мудренее. Спать!.. 2 Сегодня, за завтраком в "Национале" Павел Николаевич с понимающей улыбкой посмотрел на осунувшееся лицо Антона и даже не спросил, а подтвердил: - Первопрестольная щедра соблазнами... В младые лета были и мы рысаками... - Снова глянул сквозь пенсне. - После закрытия совещания наш гостеприимный хозяин приглашает провести вечер на лоне природы, в Бе-ляеве-Богородском. Там у Петра Петровича лесная дача. - У меня от всех этих речей вот такая голова, - показал поручик. - Как во время артподготовки. - Сочувствую. По там мы соберемся в интимном кругу. Помните евангельское: "То, о чем было сказано на ухо, разглашается с крыш"? Может быть, все же пожертвуете московскими прелестницами? - Коль удостоен я такой чести... - почтительно, но и с оттенком сожаления вздохнул офицер. Подумал: "Пятница как в воду глядел. Даже почти те же слова: "в узком кругу" - "в интимном кругу"..." На загородной даче Рябушинского собралось всего человек двадцать. Но что удивительно - ни одного военного. Один лишь Антон был в погонах. Дача разительно отличалась от городского особняка. Там - мрамор, бронза, лепные потолки, витражи. Здесь - дерево. Грубо оструганные золотистые доски - и полы, и стены, и потолки. Даже столы и скамьи из свежего, пропитанного лаком дерева, пахучей сосны и лиственницы. Лиственница напомнила ему Забайкалье-Вечер был спокойный, безветренный. Слуги вынесли огромный, тяжелый стол на стриженую лужайку, обрамленную березами. Раздули многоведерный самовар. Стол не был покрыт скатертью: лишь под тарелками и приборами льняные салфетки. Впрочем, сами приборы, вазы, салатницы - фамильного серебра, хрусталя и китайского фарфора. Всем собравшимся хватило места за одним столом. "Ну-с... Так где же и когда?.." Но поначалу разговор пошел о каком-то Захарии Жданкове: хитрец, воспользовавшись недородом хлебов в одних губерниях, скупил зерно в других, урожайных, а теперь кум королю, уже начал заламывать фантастические цены. - Ох, Захарий, оборотистый мужик... Да как бы не подорвал его дело закон о хлебной монополии, о передаче зерна в распоряжение государства: закон-то уже утвержден. - Не поспеют... Что там Захарий! Он нашенский. А вот с союзничками что делать? Золотишко-то российское в Англию уплыло: три миллиарда! Это вам не...! - А ты как хотел? Без гарантий под долговые обязательства? Вот мне ты бы без расписки дал? - Тебе и миллионы на слово дам, истинный крест! - Не-ет, дружба дружбой, а денежки врозь. Слову - вера, а денежкам - счет. А Керенскому ты выложишь в долг, хоть под десять процентов? - Э, шалишь! С кого потом взыскивать?.. Разговор был любопытный. Иной, чем там, на Спиридоновке, но тоже все "около". Однако с одной фразы он словно бы устремился в другое русло и сразу стал жгуче интересным: - Вот ты, Петр Петрович: "Нужна костлявая рука голода и народной нищеты". Как понимать? Рябушинский ничего не ел и не пил с общего стола. Слуга поставил ему отдельно нечто бесцветное, перетертое, процеженное. Хозяин отпил из стакана, поморщился. Оглядел всех желтыми глазами, попеременно останавливаясь на Путилове, Прохорове и других, поднял растопыренные тонкие, жилистые, с сучьями-суставами пальцы: - Совдеповский лозунг восьмичасового рабочего дня - бред. Опутывание наших капиталов прямыми налогами - чушь. Наше правительство перерешит по-другому. А сегодня нужно закрыть заводы и фабрики! - он загнул один палец. - Под разными предлогами: нет материалов, нет заказа, ненужность для обороны, чрезмерность требований фабричных. Найдете предлоги сами. Но к концу августа - началу сентября нужно, чтобы миллионы этой черной рвани оказались на улице! - Так это ж палка о двух концах. По нам же и ударит!.. - Влетит самим в копеечку!.. - Не до жиру. Подтяните кушаки, - оборвал Рябушинский. - И не только в Питере да в Москве: закрыть шахты в Донбассе, заводы на Урале. Чтобы никуда пролетарии не могли сунуться. - Дак ведь на фронте отразится! Без патронов! Без портянок!.. - Наш фронт здесь, - Рябушинский мельком глянул на поручика. - В конечном счете этим мы поможем и фронту. Дальше, - он выпятил второй суставчатый палец. - В самые ближайшие дни начать разгрузку Петрограда. Вывезти "Пулемет", "Новый Парвиайнен", "Русско-Французский", "Шпигель", "Рессору". Хорошо бы и "Айваз", и твои, Путилов, и Металлический. Причина ясная: самые смутьянские. А объяснение простое: по условиям обороны. Фабричных брать самую малость, высшего класса. Остальных - в шею, на улицу. - Он загнул второй палец. - Дальше. Нам необходимо окончательно определить свое отношение к Государственному совещанию. - По-моему, уже решили, - буркнул Родзянко, все это время молчавший и ревниво поглядывавший из-под нависших век на Рябушинского: по праву хозяина главенствовал за столом Петр Петрович. - Решили... - то ли повторил, то ли передразнил желчный старик. - А что решили? - Что в русской действительности смелые решения может принимать только один человек, - ответил Родзянко. - Профессор Ключевский, всеми нами признанный авторитет в российской истории, утверждает, что абсолютная монархия есть самая совершенная форма правления, если бы, к сожалению, не случайности рождения, - подал голос и Милюков. - Однако же вряд ли кто-нибудь осмелится нынче поднять флаг, на коем будет начертано: "Да здравствует монархия!" - Выбирать форму правления Россией оставим Учредительному собранию, до него времени у нас еще достанет, - ответил Родзянко. - Не в этом суть. Я полагаю, что Петр Петрович имел в виду иное: на Государственном совещании или после него будет поставлена точка. - Вы правильно поняли, - Рябушинский, скривившись, сглотнул слюну. Антон подумал, что она у него горькая. - Я и говорю: да или нет? В его поднятой руке оставались оттопыренными два пальца. - Заранее мы решить, к сожалению, не можем, - снова подал голос Милюков. - Не все зависит, вы понимаете, от нас. Мы можем лишь посодействовать. Разговор шел на недомолвках. - Хорошо. Подождем два дня. Но вот что нам необходимо... Рябушинский подождал, пока слуги сменят приборы и дольют в рюмки, и закончил: - Есть сведения, что в Москве большевики и иже с ними готовят в день открытия Государственного совещания выступления на улицах. Это будет нам только на РУКУ - повторим им июль и сразу решим оба вопроса. Но боюсь, что частей Московского гарнизона не хватит. Кто там есть у вас в Ставке или военном министерстве, Михаил Владимирович, - пусть срочно направят к Москве надежные войска. - Вряд ли большевики захотят повторить, - Павел Николаевич с сомнением покачал головой. - Они и в июле не очень-то хотели, да нашлись люди, которые помогли, не так ли, Михаил Владимирович? - многозначительно заметил Рябушинский. - Будем бить до тех пор, пока не выбьем дурь из их голов! Он сжал сухой, жилистый кулак. Коротко пристукнул по доске стола. Антон подумал, что этим желтым кулаком он мог бы заколачивать гвозди. Уже на обратной дороге - многие гости остались в Беляеве-Богородском, а Милюков и Путко решили вернуться в гостиницу - Антон, опасаясь проявлять излишнее любопытство, все же спросил: - Павел Николаевич, я человек маленький... всю жизнь на позициях... Но вот послушал: англичанам золото отдали, американцы наши дороги и земли прибрать к рукам хотят... Куда ни кинь, везде клин. Так почему бы не добиваться мира? На фронте только и думают, мечтают об этом. Такие слова вполне были оправданны для армейского офицера. - Понимаю вас, мой юный друг, понимаю... - Милюков тяжело вздохнул. - Россия устала. И столько пролито крови. И вы сами столько уже пролили... Но мы не можем нарушить обязательства перед союзниками. - Хорошо. Но если убедить их? - Откровенно скажу вам: дело не в них. Если бы война завтра вдруг окончилась, это было бы огромным бедствием для всех нас. - Не возьму в толк... Почему? - Потому, что мы еще не готовы к миру. Где тот человек, который сможет обуздать освободившуюся энергию темных масс - тех же сегодняшних солдат, которые завтра вдруг снова станут крестьянами и пролетариями?.. Вот то-то, дорогой мой. Автомобиль остановился у сверкающего огнями подъезда "Националя". Антон понял: и сегодня ему не спать. Ои должен обязательно увидеть Пятницкого. Глава девятая 11 августа 1 Антон возвращался в "Националь", когда зарождающееся утро уже скрадывало последние тени и громкоголосая Москва была необычно тиха и пустынна - только городовые, дворники да загулявшие полуночники. Без сна - как на фронте, когда надвигалось тревожное с той, вражеской стороны. Такое же состояние было и теперь. После встречи у "Дрездена" два дня назад Пятницкий познакомил Путко с членами Московского городского комитета - с Землячкой, Емельяном Ярославским, Скворцовым-Степановым, Ольминским. Круг знакомых большевиков ширился. Если шло заседание - Антон сидел на заседании; проводился митинг - шел на митинг; ежечасно менявшуюся обстановку обсуждали и на общегородской конференции большевиков, и в Московском Совдепе, и один на один, и в спорах с меньшевиками и эсерами (с представителями этих партий Путко по понятным причинам не встречался) . В целом ситуация представала такой: если до этих дней Москва как бы с замедлением отражала те события, которые свершались в Питере, повторяя их в менее ярких и более скромных масштабах, - так было и в феврале, и в июне, и в июле, - то теперь, с момента проведения "Совещания общественных деятелей" и в преддверии Государственного совещания, она стала играть первую роль. Эпицентр борьбы переместился из столицы сюда. - Вспомните пятый год, нашу Пресню! Не Питер, а Москва подняла тогда знамя вооруженного восстания! - горячо говорил Емельян Ярославский. - Вот и теперь наш город на переднем крае всероссийского революционного фронта! Здесь контрреволюция готовится дать бой, и от того, выстоим ли мы и какой дадим отпор, во многом зависит судьба всей революции!.. Из Петрограда приехал Виктор Павлович Ногин. На Шестом съезде он был избран в ЦК, однако остался как бы куратором Москвы. Ногин доложил о решении Центрального Комитета об отношении к Государственному совещанию. Тут споров не было. Но предстояло выработать собственную, местную тактику - как достойно отметить столь знаменательное для реакционеров событие. Керенский, генералы и пуришкевичи видят в Москве тихую гавань, в которую хотят привести "государственный корабль"? Или, как писали черносотенные газетки, того более: "Первопрестольная отныне - флаг России: московские идеи, московские настроения далеки от гнилого Петрограда - этой язвы, заражающей Россию". Так какой же ответ дать всему этому черному сброду? Поднять всю трудовую Москву на демонстрацию? Керенский предусмотрел такую возможность: постановлением Временного правительства были воспрещены в Петрограде и Москве "всякие шествия и уличные сборища". Министр внутренних дел эсер Авксентьев недвусмысленно предупредил в печати, что "попытки нарушить это распоряжение, а равно всякие призывы к насилию и к мятежному выступлению, откуда они бы ни исходили, будут прекращены всеми мерами". Большевикам стало известно, что многочисленные московские военные училища, школы прапорщиков, бригада ополченцев приведены в боевую готовность, а к городу подтягиваются части из окрестных гарнизонов. Нет, никаких действий, могущих сыграть лишь на руку врагам!.. Но есть средство, которое никогда не отнять у пролетариата, - забастовка! Вчера общегородская конференция партии (Антон был на ней) приняла решение: организовать массовую кампанию протеста против Государственного совещания и призвать пролетариат Москвы к однодневной стачке протеста. Центральное бюро профессиональных союзов от имени сорока одной организации поддержало большевиков и санкционировало однодневную забастовку. Однако меньшевики, эсеры, Московская дума, сблокировавшись и с кадетами, и с "внепартийными", выдвинули контрпредложения: "Москве оказана особая честь! Идея совещания родилась у министров-социалистов! Надо ли нам изолировать себя от всей остальной России и расширять пропасть между рабочим классом и всеми другими гражданами страны?.." Короче: не протестовать, а наоборот - приветствовать съезд заговорщиков. И еще один "благоразумный" довод: Государственное совещание - дело, мол, не московское, а всероссийское, поэтому пусть решает не Московский Совдеп, а ВЦИК. А во ВЦИК, известно, Чхеидзе и Церетели горой стоят за совещание. В массе начались колебания. За кем же пойдет трудовая Москва? Последнее, что довелось услышать Антону от Пятницкого, - это исход голосования в Московском Совдепе. Голосовали уже глубоко за полночь. - Общими силами меньшевики и эсеры добились перевеса: провели резолюцию против стачки. - Так что же, все сорвалось? - Шалишь! Мы решили обратиться к самим рабочим. - А если казаки и юнкера устроят провокацию? Вспомните пятый год или июль. - Будем соблюдать выдержку. А перегнут палку - и мы напомним им пятый год. Скажу тебе по секрету: обсуждали мы и такую возможность. Еще с апреля у нас на заводах созданы отряды Красной гвардии, партийные дружины, восстановлены боевые рабочие дружины - и на "Михельсоне", и на Военно-артиллерийском, на "Проводнике", "Бромлее", "Гужоне", на "Динамо"... Они тоже приведены в готовность и на завтрашний день получат оружие. Но ни один боевик до приказа не выйдет с этим оружием на улицу. - Если все же дойдет до этого - и мне найдите дело, - сказал Путко. - Чему-чему, а стрельбе по целям я научился. - Не горюй, твоя наука еще пригодится. Пока же твоя забота - держать уши торчком. Ты уже выудил немало нового и важного. В устах Пятницкого это было высшей похвалой. - Локауты, заводы на замок - пусть рабочие и их дети мрут с голоду - эту политику Путиловых да Прохоровых мы раскусили давно, - продолжал он раздумчиво оценивать сведения, добытые Антоном. - Но вот точный срок одновременного удара: конец августа - начало сентября... С чем это связано?.. Попытайся уточнить. Он оглядел собеседника: - Не возьму в толк: чего это Милюков обхаживает тебя, словно девицу? - Как-никак сын бывшего коллеги. - Эмоциями объясняешь? Ишь какой этот Павел Николаевич чувствительный!.. Да у него таких профессорских сынков в кадетской партии пруд пруди. Не-ет, зачем-то именно ты ему понадобился... Договоримся так: что бы он тебе ни предложил - соглашайся. Коль Юзеф послал тебя лазутчиком во вражеский стан, не дай промашки! Вот твоя стрельба по цели. Они простились с петухами: Пятницкий жил в Марьи-пой роще, и здесь, как в деревне, кукари-пономари подняли перекрик с цепными псами на заре. Антон только задремал, как поднял его негромкий стук в дверь номера: - Вы уже встали, мой друг? Если есть желание, не составите ли старику компанию на завтрак? Жду вас внизу, в ресторане. Он быстро привел себя в порядок. Сбежал по лестнице в кафе, нашел столик, за которым, проглядывая ворох газет, сидел Павел Николаевич. - "Я гусар молодой..." - добродушно улыбаясь, напел профессор. Он был свеж, надушен, напомажен и весь лучился расположением. - Опять, юный Дон-Жуан, даю голову на отсечение, шалопутничали до рассвета? "Следит он за мной, что ли?" - подумал Путко. Профессор понимающе, отечески подмигнул: мол, одобряю. А когда подали кофе, сливки и булочки, посерьезнев, сказал: - Антон Владимирович, я хотел бы попросить вас об одной немаловажной услуге. - Буду рад. - Не торопитесь с ответом. Моя просьба может показаться супротивной вашим представлениям о кодексе офицерской чести... Но поверьте, не собственного живота ради, жив я заботами о судьбе отечества... Профессор тяжко вздохнул: - Наступает поворотный момент в истории России... Может быть, вечевой колокол призовет завтра или послезавтра... Может быть, через две недели... Но каждый из нас должен быть готов откликнуться на его призыв... - Я слушаю вас с нетерпением. - Есть мудрая русская пословица: "Криком изба не рубится, шумом дело не спорится". Вы, конечно, кое-что уловили из вчерашней беседы у хлебосольного Петра Петровича в Беляеве-Богородском. Не буду перегружать вас бременем излишней ответственности, поэтому не стану объяснять всего... Скажу лишь одно: для выполнения нами замышленного нам нужна армия. Деньги, оружие, возбуждение общественного мнения - все в наших руках. А вот армия... - На Спиридоновке я видел высший генералитет, - заметил Путко. - Вы правы. И вы верно улавливаете ход моей мысли, - мягко качнул седой головой профессор. - Но генералы непосредственно не командуют теми, в руках у кого ружья. Генералы командуют офицерами, а уже офицеры - нижними чинами, правильно? - Совершенно верно, господин профессор. Но позволю себе уточнить, нижними чинами командуют младшие офицеры. - Дорогой мой, вы как будто читаете мои мысли, - Милюков с удивлением и удовольствием посмотрел в лицо поручика. - Именно к этому я и веду. Следует уточнить также, что не все генералы и обер-офицеры в чести у солдатской массы... Да-да, после пресловутого "Приказа Э 1" приходится считаться и с этим... Поэтому наша надежда - на молодежь. На таких бравых и преданных молодых офицеров, как вы! "Вот он к чему клонит!.." - Антон изобразил на лице смущенную улыбку: - Что вы, Павел Николаевич!.. - Не скромничайте. Ваши два Георгиевских креста говорят сами за себя. К тому же вы не какой-то там держиморда, Скалозуб - вы можете найти общий язык с "серой скотинкой", не так ли? - Думаю, могу. С солдатами на батарее у меня самые добрые взаимоотношения, - не согрешил против истины поручик. - Следовательно, если вы им приказываете: "Стреляйте, братцы!", или как там по-военному... - У нас коротко: "Огонь!" - рявкнул Путко, да так громко, что все сидевшие в ресторане встрепенулись. - Хо-хо! Ну и голосок! - рассмеялся Милюков. - Живо представил себе! Хо-хо!.. Только прошу вас, потише. Иначе они все залезут под столы. Когда вы приказываете, они стреляют? - Конечно. - Именно это мне и хотелось услышать: когда понадобится, вы им прикажете - и они будут стрелять. - Во врагов России, - уточнил поручик. - Конечно, - подтвердил Милюков. - Не в нас же. Он допил свой кофе и начал набивать трубку: - Но это, к сожалению, еще далеко не все... Если бы каждый молодой русский офицер рассуждал так же, как вы... Но вспомните, Антон Владимирович, в вечер нашего знакомства вы сами сказали, что влияние идей Ленина все шире распространяется в армии и даже затронуло молодых офицеров. Вот в чем беда. Ныне, после июльского большевистского путча, над офицерами-большевиками, как вы знаете, во многих частях устраиваются суды чести: их изгоняют из полков и предают военно-полевым... военно-революционным трибуналам. Поэтому многие, переродившиеся в душе в большевиков, внешне до поры до времени не высказывают открыто своих взглядов. Но знать их - злейших и опаснейших врагов!.. - он невольно возвысил голос, и с соседнего столика на них оглянулись, - знать их нам необходимо. Профессор снова испытующе посмотрел на Путко: - Они затаились. Но в доверительной беседе со своим коллегой, фронтовиком... - Вы хотите мне предложить!.. - краска гнева залила щеки Антона. Милюков положил свою руку на его ладонь и с неожиданной силой прижал ее к скатерти: - Да, именно это я и хочу. - Голос его также обрел неожиданную твердость. - Поэтому я и начал нашу беседу со слов о кодексе офицерской чести. Форма кодекса неизменна. Но содержание изменилось. Ныне изменились все понятия о нравственности, этике, морали. Речь идет о жизни и смерти. Не только вашей или моей. Вспомните девиз французских дворян: "Теряю жизнь, но сохраняю честь!" И речь моя - о чести и жизни России! Антон, пока разглагольствовал профессор, взял себя в руки. Подумал: "Вот так же склоняли к "сотрудничеству" жандармы и охранники..." Милюков, наблюдавший за ним, уловил перемену: - Я понимаю, какая борьба происходит в вашей душе... И мне это глубоко импонирует. Я сразу понял, что вы - глубокая и честная натура. Но сегодня каждый должен сделать выбор... Сугубо доверительно скажу вам: подобных молодых людей, взявших на себя сей тяжкий нравственный груз, у нас не так уж и мало. Они есть в каждой дивизии, во многих полках и дивизионах. Некоторым из них мы посоветовали даже надеть на себя личину большевиков. "Горячо, горячо!.." - повторил про себя Антон детскую присказку. Кто эти молодцы, согласные на ролп осведомителей и провокаторов? - Наверное, вашим доверенным не следует действовать разрозненно... Чтобы можно было объединить усилия... - он как бы размышлял вслух. - Вы правы, - отозвался Милюков. - В нужный момент доверенное лицо найдет вас. И вам мы дадим кое-какие связи. Он грустно усмехнулся: - Как в добрые старые времена: пароли, явки. Мы должны быть готовы ко всему. Окутал себя душистым облаком табачного дыма. - Это на будущее. Но есть заботы и неотложные. Нашими совместными усилиями с правительством и ВЦИК на Государственное совещание большевистская делегация не допущена. Однако не исключено, что отдельные представители ленинской партии просочились через армейские и фронтовые делегации как члены армко-мов и прочих "комов", - он кашлянул на этом ненавистном слове. - Нам нужно узнать: кто да кто, и в нужный момент обезвредить. - Как понимать: "нужный момент"? - эти слова замыкали воедино и намеки горского князя, и недомолвки Родзянки за вчерашним вечерним застольем. - Всякому дню - своя забота, - уклонился от ответа профессор. - Ударит колокол - услышите. Не взглянув на поданный счет, выложил поверх него керенку: - Я бесконечно рад, Антон Владимирович, что мы нашли общий язык. 2 Этим утром начальник штаба Ставки, делая доклад в кабинете главковерха, изменил издавна установленный порядок - начал обзор событий за истекшие сутки не с севера на юг, а с юга на север. Коротко доложил суммированные в штабе донесения с Румынского, Юго-Западного и Западного фронтов и уткнул указку в красную широкую полосу, которой были обозначены на карте передовые позиции Северного фронта: - Все данные свидетельствуют, что в ближайшие дни надо ожидать серьезных наступательных операций противника именно здесь. В этом районе против наших войск расположена группа армий Эйхгорна в составе трех армий: Седьмая - от моря до Якобштадта, затем, - он повел указкой, - Девятая армия, и, наконец, на правом фланге - Десятая. Обращаю ваше внимание на следующие обстоятельства: противник обычно приравнивал свои фронты к нашим, но на сей раз фронт армий Эйхгорна по протяженности длиннее нашего фронта на целую армию. Это вполне отвечает условиям театра войны на данном участке и предопределяет направление главного стратегического удара. Корнилов внимательно разглядывал карту. Красная полоса Северного фронта простиралась от берега Рижского залива по Двине примерно на триста верст. С нашей стороны правый фланг упирался в море, верстах в пятидесяти от Риги. Затем линии окопов пересекали железную дорогу и опускались на юг до реки Аа, делали крутой поворот, перерезали еще одну железнодорожную колею, уже в двадцати верстах от Риги, и, наконец, упирались в берег Двины в районе Икскюля. Отсюда до Риги было рукой подать. Правда, карта вдоль всей линии фронта испещрена обозначениями болот и заболоченных речных пойм, озер и озерных перешейков, а на ближайшем направлении к Риге рассечена широкой синей лентой Двины. - Предполагаемое направление удара? - спросил главковерх. - Возможны два стратегических направления: Рига и Двинск, - указка в руке Лукомского поочередно уколола два кружка. - Большинство данных говорит за то, что противник избрал рижское направление. Хотя возможны сюрпризы и Двинску. - Численность? - Четырнадцать-пятнадцать пехотных дивизий, три-четыре кавалерийских. В резерве фронта пять дивизий. Всего у Эйхгорна свыше ста пятидесяти тысяч штыков и сабель. - Чем располагает генерал Клембовский? - В распоряжении главкосева. Пятая и Двенадцатая армии. Однако некомплект штыков в них превышает пятьдесят тысяч. Некомплект артиллерийского парка, а также боеприпасов. Лукомский отложил указку и вынул из папки несколько листков. - Штабом подготовлены приказы, направленные на усиление участков предполагаемых ударов за счет резервов Ставки и спешной переброски подкреплений с других фронтов. Генерал положил листки на стол перед главковерхом: - Прошу подписать. Во время всего этого доклада Лукомский держал себя подчеркнуто сухо. Корнилов отодвинул листки в сторону: - Не будем торопиться. Вы не забыли о циркуляре, который я просил подготовить? - Никак нет. Он среди приложенных бумаг. Корнилов перебрал листки. Нашел. Циркуляр гласил: "При восстановлении порядка в частях, отказавшихся исполнить приказ, до сих пор бывают случаи применения стрельбы вверх. Приказываю подтвердить мое категорическое требование: 1) После того как увещания, уговоры и прочие меры нравственного воздействия не дали желательных результатов, предъявлять неповинующимся частям точные требования, давая на выполнение их кратчайший срок; 2) Раз признано необходимым применить оружие, действовать решительно, без колебаний, отнюдь не допуская стрельбы вверх; за применение таковой стрельбы начальников, допустивших ее, привлекать к ответственности, как за неисполнение боевого приказа. Верховный главнокомандующий..." Корнилов подписал, протянул Лукомскому: - Немедленно отправить во все штабы фронтов и армий. Как идет передислокация Кавказской туземной дивизии? - Эшелоны в пути. Впрочем, Корнилов знал это не хуже Лукомского. С каждым днем, с каждым часом он чувствовал, как прибывает у него сил. Задуманный план осуществлялся без сучка и задоринки. Главкоюз Деникин не успел получить предписание о переброске Кавказской дивизии на север, как конники начали погрузку в эшелоны. Деникин давно хотел выдвинуть на повышение своего командира Третьего конного корпуса генерала Крымова. Корнилов хорошо знал этого вояку. Огромного роста, сажень в плечах, белозубый и громкоголосый, он был из тех мужчин, которые все делают в полный размах: драться так драться, гулять так гулять, пить - хоть ведрами. Звезд с неба он не хватал, был прямолинеен, груб. Но любой приказ выполнял точно, не щадя ни других, ни себя. Перебирая в уме, кого выбрать в практические исполнители своего плана, Корнилов сам остановился на Крымове. Мнение Деникина служило лишним подтверждением правильности выбора. Вчера он приказал вызвать генерала в Ставку. Одно к одному было и предложение штаба морского министерства об упразднении Кронштадта. Еще с кадетского корпуса, как истинный "сухопутник", Корнилов ревниво относился к морякам - они жили своими традициями, иными уставами и раздражали армейских офицеров красивой формой, кортиками, шевронами, белыми кителями. Может быть, в море им доставалось похлеще, чем пехотинцам в окопах, но на берегу они держали себя по отношению ко всем другим с презрением и заносчивостью. Теперь же это недоброжелательство возросло у Корнилова во сто крат: во всех событиях революции не обошлось без бушлатов и тельняшек, а офицеров, верных монархии и отважившихся заявить об этом, моряки просто-напросто сбросили в море или повесили на реях. И в июльские дни они оказались главной ударной силой повстанцев. В последние недели их, кажется, удалось скрутить: зачинщики - в "Крестах" и в Петропавловке, на кораблях же, находящихся в кронштадтской гавани, красные флаги спущены и подняты прежние, белые с синим крестом, андреевские. Но надежней все же упразднить крепость. Линейные корабли поставить на прикол, моряков и береговых - в пехоту, в окопы. Под Ригу. Посылая свое предложение Керенскому, морской штаб предварительно согласовал его со Ставкой. Корнилов мог лишь радоваться тому, что министр-председатель согласился. "Копай! Да поглубже!" - бурые глаза Лавра Георгиевича лихорадочно блестели. Скорей бы его план из слов стал делом!.. - Где генерал Крымов? - Вчера вечером прибыл в Ставку и ждет обусловленной встречи. Слова щелчками вылетали из едва размеженных губ начальника штаба. Наконец, Лукомский не выдержал: - Ваше высокопревосходительство, я вынужден поставить вопрос о доверии: если командующий не доверяет своему начальнику штаба, последнему не остается ничего иного, как просить о сложении с себя вышеназванных обязанностей. Я не могу понять смысла последних ваших распоряжений, а вам неугодно,.. - Угодно, - оборвал его главковерх. - Сейчас поймете. Вы нетерпеливы, генерал. Я обещал вам все объяснить, когда сочту необходимым. Этот час настал. Он упер свой взгляд в лицо Лукомского: - Лишь один вопрос: как вы относитесь к Керенског му, его прихвостням и Совдепам? - Политическая рвань, которая дерзает говорить от имени России. - Такого ответа я и ждал. Благодарю. Садитесь. И слушайте. Он распрямился, охватил пальцами подлокотники кресла: - Пора с этим кончать. Вы правы. Я передвигаю войска не к фронту, а к Петрограду. Чтобы расправиться с предателями России. - Две дивизии на весь Петроград? - усомнился Лу-комский. Корнилов сузил глаза. Но даже сквозь щели век они сверкали: - Это авангард. Вслед за Кавказской дивизией завтра мы двинем от Деникина в тот же район Третий конный корпус. По прибытии на исходный рубеж ему будет придана дивизия князя Багратиона, и корпус развернется в армию. А Пятая Кавказская дивизия, которую мы перебрасываем в район Белоострова из Финляндии, будет пополнена Первым Осетинским и Первым Дагестанским полками и развернется в корпус. Командование Третьим корпусом я решил возложить на генерала Краснова, а всей операцией - на генерала Крымова. Ваше мнение? - Кандидатуры командующих сомнений не вызывают, - сказал начальник штаба. - Оба - боевые генералы. - Да. Генерал Крымов не задумается, если понадобится перевешать весь Совдеп. - Но в составе Третьего корпуса мне представляются недостаточно надежными Десятая кавалерийская дивизия и Второй конно-горный дивизион. Они находятся под влиянием большевиков. - Произведите замену по собственному усмотрению, исходя из замысла операции. Приказ нужно отдать завтра же. - Лавр Георгиевич, я пойду с вами до конца, - Луком-ский впервые за все последние дни улыбнулся. - Однако не пренебрегите моими советами. Прежде всего, передвижение такой массы войск но может остаться незамеченным. - В оперативные распоряжения главковерха никто не имеет права вмешиваться. Перегруппировка по военным .соображениям. - Но любой генерал поймет... - Надеюсь, все генералы на нашей стороне. А профанам-шпакам и этих объяснений достаточно. - Все это резонно, Лавр Георгиевич, - задумчиво проговорил начальник штаба. - Но лишь до того момента, когда вы отдадите приказ войскам двинуться на Петроград. Как вы объясните такой приказ? - Возможно, идти на Петроград не потребуется. Это решится в ближайшие дни. А если они не захотят подобру-поздорову... Его веки смежились еще плотней, и взгляд стал острый - лезвие бритвы: - Приказ я получу из самой столицы. - Извините, ваше высокопревосходительство, не понимаю. - Сам Керенский попросит. - Откуда вам это известно? Как можно полагаться на такого фигляра? - Его надоумит Савинков. Он мне пообещал. - Но какой же предлог найдет Савинков для вызова войск? - Он найдет. На двадцать седьмое августа, в полугодовщину Февральской революции, большевики назначили новое восстание. - Откуда вам известно, Лавр Георгиевич? - с сомнением проговорил Лукомский. - Нынче, после июльских дней... Сомневаюсь. - Это забота Савинкова. Он такой человек, что и черту рога скрутит. Вы, конечно, понимаете: наш разговор сугубо доверительный. - Безусловно. Но, господин главковерх, все надо хорошенько еще обдумать, постараться предусмотреть все случайности, чтобы бить наверняка. Кто еще посвящен в замысел? - Мой ординарец Завойко. Председатели союзов офицеров, георгиевских кавалеров, совета союзов казачьих войск. Конечно, Антон Иванович Деникин и атаман Каледин. - Я не мог и представить, Лавр Георгиевич! Это - размах! - Лукомский уже сам почувствовал воодушевление. - Петроград мы возьмем. А потом? - Потом? - Понятно, ваше высокопревосходительство. Я спрашиваю не о форме правления. И не об имени правителя. Но мы бедны, как церковные крысы. - Это меня заботит меньше всего. Пусть позаботятся Родзянко и Милюков. - Понятно. - И слава богу. Приступайте к оперативной разработке операции. Приказ о передислокации Третьего корпуса я подпишу завтра, перед отъездом в Москву. Кроме того, сегодня же отдайте приказ о переброске в Москву Седьмого Оренбургского казачьего полка. Командующего Московским округом в известность об этом не ставьте. Прикажите привести в состояние боевой готовности московские военные училища. - Будет немедленно исполнено. - А теперь пригласите ко мне генерала Крымова. Я поговорю с ним с глазу на глаз. Лукомский встал и направился к двери. Остановился: - Извините, ваше высокопревосходительство: а как быть с приказами об усилении войск Северного фронта? У Эйхгорна на подходе новые дивизии. - Решим после моего возвращения с Московского совещания. Глава десятая 12 августа 1 Антон проснулся ни свет ни заря: встречи и разговоры предшествующих дней так взбудоражили, что и ночью снилась всякая чертовщина: желтые узловатые руки-щупальца, вспышки разрывов, облако газа - багрово-пестрое, мельтешащее, страшное. Очнулся - и обрадовался прозрачному рассвету, обещавшему солнце. Распахнул окно. Воздух потек свежий, едва не с морозцем - в середине августа, на переломе лета на осень, бывают такие удивительные дни. Накануне с вечера уходящее солнце красно дымится, сумерки подернуты туманом, а под утро трава и булыжники покроются изморозью, чтобы запотеть крупной росой с первыми лучами. А в полдень - жара, хоть скидывай рубашку. Хорошие слова даны в народе августу: "зарничник", "осенин-ник"... Антон всей грудью вобрал пьянящий воздух. Который час?.. Скорей принять душ, побриться, облачиться в парадный мундир!.. Щелкнул выключателем в ванной. Лампочка не загорелась. Повернул кран. В горловине засипело, хрюкнуло, но вода не потекла. Ах, чтоб тебя!.. И вдруг вспомнил: товарищи пообещали отметить день открытия Государственного совещания. Значит, электрики, водопроводчики пошли за большевиками. А другие?.. В графине вода была. Он умылся, побрился. Спустился в буфетную при ресторане. Тут и на рассвете постояльцы могли получить чашку кофе или чаю. Сейчас метрдотель, отирая взмокшее лицо, растерянно оправдывался: - Повара не пришли... Официанты почему-то не явились... Никогда ничего подобного не случалось, господа!.. В вестибюле гостиницы на столиках, где постояльцев "Националя" уже с утра всегда ждали первые выпуски московских газет, сейчас не оказалось ни одного номера. Зато громоздилась внушительная стопка брошюр. На обложке красовался портрет. Антон взял брошюру. "Первый народныйТлавнокоман-дующий, генерал Лавр Георгиевич Корнилов, Житие любимого сына России". На портрете был изображен молодцеватый, с соколиным взглядом, с подкрученными усами и двумя офицерскими "Георгиями" - один на лацкане кармана, другой у ворота - молодой воитель, в коем невозможно было узнать того изможденного оборванца, который год назад предстал перед Антоном в землянке их артиллерийской позиции в предгорье Южных Карпат. Любопытно. Он открыл наугад: "...Верхом, под ужасным огнем наступавших австрийцев, Корнилов подскакал к отступавшим солдатам, остановил их и сам повел в штыковую атаку. Ничто не могло удержать этого стремительного урагана, враг дрогнул! Но вдруг пронесся крик: "Корнилов убит!" - и снова смятение распространилось в рядах. По счастию, судьба и на этот раз сохранила русского вождя..." Ну и стиль!.. Путко сунул брошюру в карман, чтобы позже прочесть. Вышел из гостиницы. На улице было пустынно. Но нынешнее московское утро чем-то отличалось от такого же вчерашнего. Первое, что приметплось, - листки, свежеприклеениые прямо к стенам. На одних - тот же, только увеличенный много-крат, портрет Корнилова и слова приветствия "народному герою" и "доблестному вождю". Но тут же, едва ли не лист в лист, было наклеено и другое - нет, это был не просто лист воззвания, а сегодняшний номер большевистского "Социал-демократа". Эта газета вышла, хотя в гостинице "Националь" на стойке ей места не нашлось, и во всю первую ее страницу звучал призыв: "Сегодня день всеобщей забастовки. Пусть сегодня не работает ни одна фабрика, ни один завод, ни одна мастерская!" Антон оглянулся. Усердствовали дворники в белейших фартуках и с надраенными бляхами. Но все равно чего-то недоставало по сравнению со вчерашним утром. Да, перезвона первых трамваев и цокота пролеток!.. Извозчиков вообще не видно. А вагоны стоят на путях, будто замершие у невидимых преград, с пустыми кабинами вожатых. Ну, если уж забастовали официанты и извозчики, то заводской и фабричный народ - эти не подвели! Пролетариат Москвы пошел за большевиками!.. Издалека донесся маршевый звук оркестра. Ухал барабан, лязгали медные тарелки. Сверху, по Тверской, спускалась к Охотному ряду колонна юнкеров. Строго равняют ряды, печатают шаг. В ритм взблескивают над колонной штыки винтовок. С другой стороны, от Воздвиженки, послышался рокот. Вскоре из-за изгиба университетской ограды показался бронеавтомобиль. За ним второй, третий... Колонна блиндированных машин катила мимо гостиницы в том же направлении, в каком свернули юнкера. К площади Большого театра. 2 На рассвете юнкера Александровского военного училища были подняты по тревоге и поротно выстроены на плацу. Начальник училища генерал-майор Михеев прошел вдоль шеренг, придирчиво оглядывая своих питомцев. Потом приказал ротным и взводным командирам собраться в дальнем углу плаца. - Господа офицеры! Мною получен приказ довести до вашего сведения... - он говорил четко, но понизив голос, чтобы не было слышно в рядах юнкеров. - Нашему училищу выпала высокая честь нести караул в Большом театре в первый день Государственного совещания. На этом совещании должен быть решен вопрос о назначении военного диктатора России. Кто именно будет объявлен, мне неизвестно, но предположен один из трех генералов: Алексеев, Брусилов или Корнилов. Группа офицеров пришла в движение. - Прошу внимания, господа! Имеются достоверные сведения, что некоторые воинские части Московского гарнизона, находящиеся на стороне большевиков, а также вооруженные отряды рабочих совершат нападение на Большой театр с целью помешать совещанию и совершить покушение на провозглашенного диктатора. В случае нападения вы, господа, должны до конца выполнить свой долг. Он обвел взглядом взводных и ротных командиров, задерживая глаза на каждом лице, словно бы удостоверяясь в том, что его точно поняли. - По прибытии на место, но не ранее, каждый из вас объяснит юнкерам своего подразделения задачу. Следует добавить, что в случае проявления кем-либо из курсантов малодушия, колебания, а тем паче перехода на сторону нападающих они будут застрелены вами на месте. Пасть смертью, достойной воина, но не покинуть свой пост! Вопросы есть? Офицеры молчали. - Каждому юнкеру выдать по четыре пачки - по шестьдесят патронов. Возвращайтесь к своим подразделениям. Подполковник Одинцов, зачитайте приказ на развод караулов перед строем! Офицеры заняли места на правых флангах своих взводов и рот. - Слушай караульный наряд на сегодня, двенадцатое августа! - громыхнул командным басом подполковник. - Первый взвод: караул у парадного подъезда - восемь постов, юнкеров - сорок восемь... Голосина у подполковника такой, что его слышно версты на две окрест, и орать он мог, не переводя дыхания, хоть полный час. После того как приказ был зачитан, перед строем выступил генерал: - Господа офицеры! Господа юнкера! - в его голосе звучала торжественность. - Приказом по армии и флоту о военных чинах сухопутного ведомства от седьмого сего августа утверждается пожалование командующим армиею за отличия в делах против неприятеля состоящим в прикомандировании к училищу орденом Святой Анны третьей степени с мечами штабс-капитана... поручика... подпоручика... - он назвал фамилии и закончил: - Означенное занести в их послужные списки! Подал команду. Капельмейстер на правом фланге взмахнул жезлом, и оркестр грянул туш. 3 Министр-председатель прибыл в Москву в одиннадцать часов утра. Встреча ему была организована в полном соответствии с ритуалом: на перроне Николаевского вокзала выстроились юнкера выпускных курсов от каждого училища, оркестр, на правом фланге - депутация от Украинского полка с хлебом-солью. Керенский обратился к юнкерам с речью. Поздравил с производством в первый офицерский чин прапорщика, оценил доблесть и геройство офицерского корпуса в тяжелые дни позора, когда русские полки отступили перед натиском врага. Оркестр исполнил "Марсельезу". Сопровождаемый перекатами "ура!", Керенский в сопровождении адъютантов и свиты прошествовал к открытому "Делоне-Белвиллю" с флажком-штандартом главы правительства на лакированном крыле капота и приказал везти себя в свою московскую резиденцию - Большой Кремлевский дворец. Публика на тротуарах вдоль Мясницкой узнавала министра-председателя. Дамы взмахивали зонтиками, до его уха долетали приветственные выкрики и аплодисменты. Встреча в первопрестольной подняла настроение, ибо после вчерашнего нервозного дня он дурно спал в пути и вообще чувствовал себя препаршиво. Еще бы! Его вынудили пойти на попятную во всех ранее принятых решениях. На вечернем заседании кабинета, созванном по требованию кадетов, он утвердил требования главковерха, хотя и облек их в расплывчатую форму: "Принципиально признать возможность применения тех или иных мер до смертной казни в тылу включительно, но проводить их в жизнь лишь по обсуждении в законодательном порядке каждой данной конкретной меры, сообразно с обстоятельствами времени и места". Если просочится за стены Малахитового зала и узнает улица!.. В качестве предохранительной меры он распорядился выставить на перекрестках центральных улиц столицы усилепные пикеты офицеров и юнкеров, а на остальных улицах патрули. На этом же последнем заседании правительства было принято решение, коим запрещались всякие шествия и сборища в столице. И все же день был лучезарно-праздничный, публика на тротуарах узнавала и приветствовала, Керенский раскланивался на обе стороны, помахивал рукой и посылал зонтикам воздушные поцелуи. Он уже жил предвкушением своего выступления со сцены Большого театра. 4 Открытие Государственного совещания назначено было на три часа, но публика заполнила площадь перед Большим театром уже с утра, а делегаты и почетные гости начали прибывать с полудня. Ближние подступы были в тройном оцеплении юнкеров, да еще преграждены металлическими барьерами, и для прохода оставлены два узких коридора, где офицеры проверяли билеты. Антон пришел к театру рано, но к лестнице не спешил. Толкался в толпе. В большинстве собрались обычные праздношатающиеся, принаряженные дамы, отставные старики, статские и военные, и, как и в Питере, множество "тяжелоздоровых" - молодых щеголей, служителей неких ведомств, предоставляющих отсрочки от призыва в армию. Начали подъезжать автомобили. Толпа обжимала их тесным кольцом. Шелестели передаваемые от одного к другому восклицания: "Министр внутренних дел!.. Земледелия!.. Чернов!.. Авксентьев!.. Атаман Каледин!.." "А где же Керенский? Почему нет Керенского?.." Все жаждали лицезреть прежде всего министра-председателя: "любовника революции", "заложника демократии", "душку", "первого гражданина России"... "Ах, пропустили! Он подъехал к театру с противоположной стороны - и уже там!.." Антон протиснулся к проходу, предъявил билет. Его место - во втором ярусе, неподалеку от бывшей царской ложи. Зал был уже почти весь заполнен. Кто-то в соседних креслах объяснял: - Обратите внимание: справа в партере - члены Государственных дум всех созывов и лидеры промышленности, а также конституционные демократы... В центре - члены ВЦИК, Советов депутатов, а также иных организаций демократии... Под нами в ложах - генералы и делегаты офицерских и казачьих союзов... Царская ложа предоставлена дипломатическому корпусу и военным атташе дружественных и союзных держав!.. Вдоль сцены, перед рампой и оркестровой ямой, тянулся стол, а за ним, во все огромное пространство, до самого задника, драпированного тканью и разрисованного декорациями, рядами стояли кресла. Но вот начал заполняться и президиум. Человек триста, не меньше. А зал был уже набит до отказа. Ровно в три часа, секунда в секунду, из-за кулис появился в сопровождении двух юных адъютантов, поручика и мичмана, Керенский. Он был в строгом, застегнутом на все пуговицы френче полувоенного образца. Икры обтянуты желтыми крагами. Быстро прошел к трибуне. Адъютанты встали по стойке "смирно" по обе стороны от нее. Министра-председателя лорнировали и разглядывали в бинокли. Антону издали его лицо казалось просто белым пятном. - Граждане! - министр-председатель вскинул правую руку и повел ею, описывая широкий полукруг. - По поручению Временного правительства я объявляю Государственное совещание, созванное верховной властью государства Российского, открытым под моим председательством как главы Временного правительства! Голос Керенского, казавшегося таким маленьким из отдаленной ложи, звучно заполнил весь зал. - От имени Временного правительства приветствую собравшихся здесь граждан государства Российского, в особенности приветствую наших братьев-воинов, ныне с великим мужеством и беззаветным геройством под водительством своих вождей защищающих пределы государства Российского! - продолжал он. - В великий и страшный час, когда в муках и великих испьттанпях рождается и созидается новая, свободная и великая Россия, Временное правительство не для взаимных распрей созвало вас сюда, граждане великой страны, ныне навсегда сбросившей с себя цепи рабства, насилия и произвола! Адъютанты, по обе стороны трибуны тянувшиеся в струнку, стояли, обратив лица к своему правителю, и поднимали и опускали головы вслед движениям его рук. Это выглядело забавно. По звучанию голоса и самому построению фраз Антон понял, что председательствующий настроен на эпический лад, что, впрочем, соответствовало пышному - позолота и красный бархат - убранству зала. - Временное правительство призвало вас сюда, сыны свободной отныне России, для того, чтобы открыто и прямо сказать вам подлинную правду о том, что ждет нас и что переживает сейчас великая, но измученная и исстрадавшаяся родина наша! Антону вдруг представились елочные украшения, зеркальные шары, отражающие свет свечей, а еще того образней - мыльные пузыри, которые он надувал с балкона трубочкой: капелька мыльной пены набухала, начинала переливчато радужно играть, отрывалась и летела по ветру, чтобы бесследно лопнуть. Бог мой! За эти месяцы с чьих только губ не срывались эти красивые слова! И профессор тоже тасовал их - на свой лад, как на духу излагая свою "подлинную правду". Но надо отдать должное, голос министра-председателя звучал со сцены красиво, завораживающе. И тут с высоты пафоса он упал до угрожающего шепота, который все равно был отчетливо слышен, а сам Керенский обернулся к левой половине зала: - Пусть знает каждый, пусть знают те, кто уже раз пытался поднять вооруженную руку на власть народную, - пусть знают все, что эти попытки будут прекращены железом и кровью! Правая половина зала, амфитеатр, ложи бельэтажа разразились бурными аплодисментами. Поняли господа, в чей адрес сыплет угрозы министр-председатель... Керенский переждал, отвесил полупоклон и теперь оборотился к правой половине: - Но пусть остерегаются и те, которые думают, что настало время, опираясь на штыки, ниспровергнуть революционную власть!.. По залу прошел рокот. - И какие бы и кто пи предъявлял мне ультиматумы, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее! Я правлю, как член Временного правительства, и его волю передаю вам, и нет воли и власти в армии выше воли и власти Временного правительства!.. В чей это адрес?.. Соседи по скамье Антона недоуменно переглядывались и пожимали плечами. "Неужто Керенский пронюхал, как говорили о его персоне на даче Рябушинского? Или он угрожает кому-то другому?" - подумал Путко. - Только через нас, через нашу жизнь можно погубить и разорвать тело великой демократии русской! - витиевато продолжал министр-председатель. - Мы, стоящие во главе государства и умудренные не летами, может быть, но опытом управления!.. Для нас и для меня нет родины без свободы и нет свободы без родины!.. Я хотел бы найти какие-то новые нечеловеческие слова, чтобы передать вам весь трепетный ужас, который охватывает каждого из нас, когда мы видим все до самого конца!.. Если будет нужно для спасения государства, мы душу свою убьем, но государство спасем!.. Но под конец речи он снова наполнил голос угрожающими нотами: - В нас, в русской демократии, большевизм найдет своего врага! И я, ваш военный министр и верховный вождь, я говорю: всякая попытка большевизма найдет предел во мне! По совести говоря, Антон никогда ничего более сумбурного не слыхивал. Какие-то сальто-мортале из пышных, лопающихся холодными огоньками фейерверка слов. Вот уж поистине российский Луи Блан, мильоном слов маскирующий черное дело контрреволюции, "прихвостень буржуазии", как точно охарактеризовал его Владимир Ильич. Да, Керенский - прихвостень. Но кто же - ее "сабля"?.. В сопровождении юных адъютантов министр-председатель покинул трибуну, уступив ее министру торговли и промышленности. Тот оказался человеком, начиненным цифрами: - ...Первый год войны обошелся нам в пять миллиардов рублей, второй - в одиннадцать. В нынешнем мы уже израсходовали восемнадцать. Общий доход страны в тринадцатом году составил приблизительно шестнадцать миллиардов, на третий год войны мы израсходовали поло-випу всех материальных ценностей, которые создает страна и которыми она живет... За ним выступил министр финансов: - Новый революционный строй обходится государству гораздо дороже, чем строй при старом режиме. Мимо этого пройти нельзя. Для спасения родины нужны порядок, жертвы и оборона!.. Керенский объявил перерыв и первым быстро направился за кулисы, в зал президиума. - Почему вы так нервничаете? - с неглубоко скрытой насмешкой спросил Милюков, когда Александр Федорович проходил мимо него. - Волнуюсь, Павел Николаевич, - ответил он. Он и сам не знал: потрясающий успех или ошеломительный провал. Речь его сопровождалась вспышками аплодисментов, четко поделенных на две половины зала, - то слева, то справа, будто сам зал разломился на две части; цель же его, как министра-председателя, да и весь смысл Государственного совещания