- глупый. Реальная власть будет в наших руках. Но решение об отречении должно исходить от самого царя. Необходимо побудить его к этому шагу. - Кто сможет взять на себя такую миссию? - Придется исполнить ее вам, уважаемый Михаил Владимирович... Родзянко согласился. Вызвал комиссара, прикомандированного им к министерству путей сообщения, инженера Бубликова: - Подготовьте для меня специальный поезд. Составил текст телеграммы: "Станция Дно. Его Императорскому Величеству. Сейчас экстренным поездом выезжаю на ст. Дно для доклада Вам, государь, о положении дел и необходимых мерах для спасения России. Убедительно прошу дождаться моего приезда, ибо дорога каждая минута". Только отправил, позвонил Бубликов: - Поезд готов, но Совдеп не разрешает его отправку. - Мне? Не разрешает? - рассвирепел Родзянко. - Разыскать, позвать сюда Керенского! Нашли. - Что там ваши, из флигеля, воду мутят, Александр Федорович? - Сейчас узнаю, - выскользнул из кабинета товарищ председателя Совета. Вскоре вернулся: - Они согласны дать вам разрешение на выезд. Но только в сопровождении батальона революционных солдат - и с представителем Совдепа. - Зачем такой эскорт? - Они располагают копией вашей телеграммы, только что отправленной царю, и опасаются, что вы решили сговориться с Николаем... В распоряжении Исполкома - все приказы о переброске войск с фронта на Питер, сделанные генералом Ивановым. Очевидно, и здесь, на телеграфе Таврического, и на телеграфе по железным дорогам, у Совдепа имеются свои люди... Родзянко пригнул голову, гневно поглядел исподлобья: - Вы что - пешка у них? - Попытаюсь уговорить... Нет, под наблюдением "товарищей" вести переговоры с государем он не будет... Придется поручить эту миссию другим. Кому?.. Он пригласил и спой кабинет Гучкова и Шульпша. Спустя час оба тайно покинули Таврический. В комнату председателя влетел Александр Федорович: - Я их уговорил! - Он театрально вскинул руки. - Это было так трудно!.. Можете ехать: поезд на парах. - Благодарю. Не требуется. Я передумал, - отрезал Родзянко. Набросал на листке несколько слов. - Не потрудитесь ли занести на телеграф? По дороге можете ознакомить и своих в Совдепе. Протянул листок. Керенский прочел: "Псков. Его Императорскому Величеству. Чрезвычайные обстоятельства не позволяют мне выехать, о чем доношу Вашему Величеству". Родзянку все больше беспокоило: а как там, во второй столице? Свое положение в Петрограде надо было подкрепить Москвой. Поэтому следующим в ряду дел было предписание командующему Московским военным округом Мрозовскому: "Правительственная власть временно принята Комитетом членов Государственной Думы под моим председательством. Предлагаю Вашему Превосходительству подчиниться Комитету. За допущение кровопролития будете отвечать головой". На предписание тотчас откликнулся не командующий, а московский городской голова Челноков: "В наших руках Кремль, Арсенал, телефон, телеграф, дом градоначальника. Воинские части не повинуются Мрозовскому. Место коменданта по нашему назначению занял Грузинов. Мро-зовский формально отказывается признать новое правительство без приказа Его Императорского Величества. Необходимо спешить с Высочайшим Указом о признании правительства. Москва с энтузиазмом приветствует Государственную думу. Все обошлось без кровопролития, но надо спешить с формальным окончанием дел". Превосходно! Городской голова Челноков - кадет, подопечный Милюкова. С ним можно будет быстро договориться. Следует направить надежного человека - опыт последних часов показывает, что нельзя медлить ни минуты. А то и там, чего доброго, чернь додумается до своего Совдепа. Михаил Владимирович вызвал думца Новикова: Без промедления поезжайте, уважаемый, в белокаменную. Проинформируйте местных деятелей о здешних событиях, установите связь с городской думой. Именно она должна стать регулирующим центром. Надлежит принять все меры, чтобы Москва не последовала примеру Петрограда. Если революционная анархия распространится на Москву, а потом и на всю Россию, нас ожидают неисчислимые гибельные последствия. И напротив, предотвратив выступления фабричных и солдат в Москве, можно будет опереться на нее для борьбы со смутьянами в Питере. Даю вам широкие полномочия. Держите меня в курсе дел по телефону. 3 Было примерно три часа дня, когда за воротами, за стенами "Бутырок" налился гул толпы, прорезаемый сигналами автомобилей. Арестанты, работавшие в коридоре, бросили свои машины и припали к окнам. Феликс увидел: двор заполняют фигуры в шинелях, в черных пальто и куртках. А над шинелями и куртками - красное. Флаги! Тюрьма огласилась радостными криками. Из окон брызнули под ударами стекла. Внизу грохочут двери, шаги. - Товарищи! Вы свободны! Но тут, в коридоре, - тюремные надзиратели. Лица белы. Пытаются вдавить свои дюжие фигуры в проемы стен. - Отдавай ключи!.. Отдавай револьвер!.. И уже все несутся по коридору, крича что-то нечленораздельное. Отворяются одна за другой камеры. На волю! На волю!.. Кто бежит. А кто едва тащится, придерживаясь руками за шероховатую стену. Один ползет, падая на грудь и снова приподнимая тело на бессильных руках. На волю!.. В тюремной кузне выстраивается длинная очередь: - Расковывай! Скорей! Кузнец взмок. Непривычная работа. На потном, грязном лице хмельная улыбка. Те, кто не может дождаться, бьют по кандалам чем попало, сбивая цепи, раня ноги. Феликс пробегает мимо кузни в цейхгауз. Найти свои вещи и переодеться. Но уже пошла "гулять" уголовная братия: взяли цейхгауз штурмом, набились, рвут друг у друга чье попало, напяливают на себя по десять одежд, тащат узлы... Тьфу, пропади пропадом! Он направляется к воротам. Посреди центрального двора - того, где еще вчера: "В затылок друг другу! Руки за спину!.." - полыхает костер. Из административного здания тащат охапками папки дел. В костер! В огонь проклятые "статейные списки"!.. Но среди тех, кто бежит с тюремными бумагами к костру, Дзержинский узнает и одного из офицеров администрации. Ишь старается!.. Или... Или концы в воду? Пытаются замести следы: кто был слухачом в общих камерах, какие сведения получены от секретных сотрудников... Надо бы остановить. Да разве затушишь огонь ненависти?.. Там, среди этих тысяч папок, и объемистое его дело. А в нем и письма Зоей, и фотографии Ясика. Но все равно этот костер - торжествующее зарево. Заря свободы! И не письма " фотографии - скоро он увидит своих родных!.. У распахнутых ворот - море людей. Их, каторжников, узнают по одежде - по бубновым тузам, нашитым на серые робы. - Сюда, товарищи! К ним тянутся руки. Охватывают. Поднимают. Несут. Несколько минут - и Феликс уже в кузове грузового автомобиля, заполненного вооруженными людьми. Не солдаты - рабочие. - Скажите же, прошу, что произошло? - Николашку спихнули! Революция! Машина катит, пробиваясь сквозь толпы. Улицы полны народа. Всюду - красное. Всюду - митинги. Кто говорит с балкона, кто - с тумбы объявлений или забравшись на ограду. Автомобиль сворачивает. Феликс ловит табличку: "Лесная". Поворот. "Тверская". Главная улица Москвы. Она тоже запружена людьми. Застряли трамваи. И машина едва движется вниз по Тверской. Они стиснуты в кузове. Рядом с Феликсом изможденный мужчина тоже с "бубновым тузом". - Политический? - Да. А вы какой партии? - Большевик. - Вот так!.. - протягивает руку. - Социал-демократия Польши. Феликс Дзержинский. - Ян Рудзутак. Какая-то площадь. Посреди нее - скульптура всадника со шпагой. Генерал. К шпаге привязан огромный красный бант. На постаменте, держась за бронзовую шпору, выступает оратор. - Это - Скобелевская площадь, а вон - дом губернатора. Будете выступать? - Не останавливай! Едем к Совету! Освобожденных товарищей ждут там!.. Автомобиль спускается к самому истоку Тверской, пересекает широкую, застроенную торговыми рядами Воскресенскую площадь. За нею возвышается Кремль. В просвете между Кремлем и темно-красным, с зеленой крышей зданием проглядывается Красная площадь и купола Василия Блаженного. Феликс узнает. Машина останавливается у здания. Вход в него похож на боярское крыльцо. - Приехали, товарищи! Это Московская дума. Сейчас здесь заседает Совет рабочих депутатов. Рабочие хотят, чтобы вы выступили!.. Дзержинского, Рудзутака, других снимают на руках, как детей, с кузова. И вот они идут. Толпа расступается. Лица повернуты к ним. В глазах, обращенных на их полосатые одежды, на их лица, - сострадание и радость. Широкая лестница. Феликс с трудом, собирая силы, поднимается по ней. Бешено колотится сердце. Он пытается собраться с мыслями. Что он скажет освободившим его людям - им, свершившим революцию?.. Люди словно бы почувствовали их состояние. Снова протягивают руки. Поднимают. Несут. Вносят в Большой думский зал. Сколько народу! Какие прекрасные, одухотворенные лица!.. Он знает, о чем будет сейчас говорить!.. 4 От Могилева до Царского Села по прямой немногим более семисот верст. Генерал-адъютант Иванов рассчитал - с учетом всех возможных по зимнему времени задержек в пути, - что он прибудет на станцию назначения не позднее чем на рассвете первого марта. Но едва его головной эшелон с георгиевцами одолел первый отрезок пути, до Витебска, как на железной дороге начался полный беспорядок: то не оказывалось воды для заправки паровозного котла, то угля; кто-то неправильно переключил стрелки, и поезд загнали в тупик, а на главный путь выполз товарняк... Пока разбирались, маневрировали, время шло... Утром первого марта Николай Иудович со своим карательным отрядом был еще в двух сотнях верст от Царского, на станции Дно. Старый генерал выходил из себя: сам государь следит за ходом экспедиции! Под суд! Покарать!.. Неясно было, кого судить и карать: железнодорожные чиновники сваливали вину на морозы, снежные заносы, на давнее запустение всего хозяйства. Он разберется потом, на обратной дороге. Наведет порядок! Сейчас же некогда вести расследование: вперед и только вперед!.. Однако и к вечеру он все еще не достиг цели: эшелон застрял в Вырице. До Царского Села оставалось всего сорок верст - час пути. Однако паровозная бригада исчезла, а начальник станции уведомил: из Питера получено указание эшелон дальше не пропускать. Разгневанный генерал готов был бросить своих георгп-евцев напролом. Однако же что проламывать? Пустоту? Идти по шпалам пешком?.. - Кто посмел приказать, чтобы меня не пускали дальше? Да я по самому государеву указу! - топал он ногами перед готовым упасть в обморок маленьким чиновником, пытаясь влить громовые раскаты в свой немощный голос. - Соединить немедля по телефону! - С-сей минут, ваше сиятельство! С-сей минут!.. Комиссар путей сообщения господин Бубликов самолично на проводе! Бубликов пообещал, что свяжется для получения дальнейших инструкций с Временным комитетом Думы. В Питере шли переговоры. Время тянулось. В вагонах роптали голодные георгиевцы. Наконец по распоряжению самого Родзянки генерал-адъютанту было предложено компромиссное решение: в Царское Село он проедет, но выгружать своих солдат из эшелона не будет; для переговоров к нему из столицы выезжает член военной комиссии. Иванов принял предложение. Оно ни к чему его не обязывало. Он выполняет повеление императора, а соглашателей, если будет надо, повесит на первом суку. Поздним вечером его поезд встал у перрона Царского. Николай Иудович вызвал на станцию военного коменданта и начальника гарнизона. Те доложили: Царское Село занято восставшими войсками. У всех выходов из императорского дворца - посты солдат с красными бантами, на площади перед дворцом - бронеавтомобили. Тем временем прибыл и посланец военной комиссии. Его доклад был удручающим: - В гарнизоне столицы все до единого на стороне восставших. Начинать активные действия силами одного батальона абсурдно. Однако среди самих восставших определилось два течения: одни, солдаты и фабричные, поддерживают Совдеп, который стремится к ниспровержению монархии; другие - офицерство, цензовые сословия, деятели промышленности - поддерживают Временный комитет Думы. Сам же комитет жаждет, чтобы прежний строй сохранился, но волею верховной власти были дарованы некоторые реформы. Иванов не был искушен в тонкостях политики. Из витийств эмиссара он понял лишь одно: без собранного в монолитный кулак карательного войска обрушиваться на взбунтовавшийся Питер нельзя. И окончательно убедился, что предстоит не увеселительная прогулка и даже не быстрая расправа, "кровавая баня", какую устроил он Кронштадту под наведенными на остров с моря главными калибрами крейсеров и береговых батарей, а изнурительная осада. - Надеюсь, к государыне меня пропустят безо всяких козней? - с сарказмом обратился оп к коменданту Царского. - Предоставляю вам свой автомобиль. Александра Федоровна была вне себя: - Что происходит, генерал? Кощунственно! Немыслимо! Варварская страна!.. Когда вы покончите с этим сбродом? - Императорская гвардия и верные трону войска на подходе, ваше величество, - церемонно склонил он голову. - О-о! - она стиснула кулаки так, что они побелели. Лицо ее было искажено ненавистью. - Так поспешите же, генерал! На станции Иванова ждало только что полученное от царя предписание: до прибытия его самого никаких мер не предпринимать. А по линии железной дороги поступило донесение: от Питера в направлении Царского продвигается революционный батальон, усиленный батареями тяжелых орудий. Генерал распорядился, чтобы его доставили назад, на станцию Вырица. Он решил там, на исходном рубеже, ждать прибытия главных сил карательной экспедиции и дальнейших указаний императора. Глава пятая 2 марта 1 Покинув Финляндский вокзал, Путко вышел к Неве, одолел мост и заковылял по набережной. Путь был далек, но идти оказалось весело. Чопорная, с гранитными чугунноковаными парапетами набережная жила непривычной жизнью. Заводы, судя по чистому небу над Выборгской и Петроградской стороной, над Васильевским островом, и сегодня не работали. Народу на набережной полным-полно. Жгли костры из всякого хлама. С карниза правительственного здания под одобрительные выкрики два солдата прикладами сбивали орла. Одно крыло и когтистая лапа со скипетром уже отлетели. Теперь вошедшие в азарт солдаты гулко, словно в набат, били по черным орлиным головам с хищно изогнутыми клювами. Увидеть такое! Но еще поразительней было зрелище красного, полыхавшего на ледяном ветру флага над дворцом. А трехцветное, затоптанное сапогами грязное полотнище скомкалось на тротуаре. Матросы в лихо заломленных бескозырках с гвардейскими ленточками, с красными от мороза ушами вели под конвоем сановного, в генеральской шинели, с вензелями на погонах, старика туда, в сторону Шпалерной. Антон покостылял за ними. Площадь перед Таврическим бурлила. Шел митинг. Всюду и здесь - красные флаги. У входа во дворец хотя часовые и стояли, но никто никаких пропусков не требовал. Вслед за моряками-конвоирами Путко вошел под своды Думы. Помещение штаба восстания он разыскал быстро. Но "товарища Василия" на месте не оказалось. - В полках, - бросила ему девушка, по виду курсистка, в углу комнаты стучавшая двумя пальцами на "ун-дервуде". Оставалось единственное - ждать. Во дворце было тепло, а в полуподвале бесплатно поили чаем и давали галеты. В каждом же зале шли митинги. Все говорят... Но ведь где-то, под спудом, идет работа. Страну нужно кормить, одевать. Революцию - направлять. Наконец Василий появился. Он был в штатском пальто, бородатый, русый, едва ли старше Антона. Опухшие от бессонницы глаза - как у Ивана Горюнова. Антон назвал себя. Добавил: - Горюнов меня прислал. - А-а, это он о вас говорил! Ну что ж, ценный кадр. Чего душа жаждет? - Работы. Хоть какой. - Ее вон сколько! - Василий показал рукой выше головы. - Только успевай поворачиваться! - Оглядел Пут-ко. - Вы, кажется, поручик? А почему в солдатском? Замаскировался, чтобы не побили? - Из лазарета ушел в чем раздобыл. А я уже итак битый-перебитый. - Офицер - это хорошо... - протянул Василий. - С офицерами у нас особенно туго. В обстановке сориентировались? - Не совсем. Всюду только речи говорят. А где дело? - Тоже понимать надо: дорвались до вольного слова - не надышатся. - Оно-то так. Только одни говорят от сердца, а другие - для маскировки. Каждый: "народ!", "свобода!", "революция!", "демократия!" Все нацепили красные банты! А кто же тогда еще вчера в красный цвет стрелял, как в мишень? Для кого наш флаг был что для разъяренного быка? А нынче - банты, кокарды, бутончики! И все голосят: "Товарищ, товарищ!" Кто кому товарищ? Боюсь, могут так задурить голову словами, что потом не скоро этот мусор из нее вытрясешь. - Точно! - согласился Василий. - Все стали р-рево-люционерами. Родзянко оказался, вишь, первым борцом за свободу. А вот потрясем его мошну, покажет он нам, где раки зимуют!.. Ну ладно, еще поглядим, кто кому... - Пригладил растрепанную бороду. - Ты прав: каждый гнет свою линию. Мы в подполье еще с конца прошлого года понимали: развязка приближается. Знали, что события начнутся здесь, в Питере. Оно и понятно: полмиллиона пролетариата... Ты с какого года в партии? - Начинал в пятом, приняли в седьмом. - Ноздря в ноздрю, - удовлетворенно гмыкнул Василий. - Тогда установку нашу знаешь. Она прежняя: расшевелить, раскачать, взбудоражить народ лозунгами борьбы против войны, дороговизны, монархии. Вовлечь массы. Царь бросит против народа армию. Это разложит войско. Привлечение армии на сторону народа - вот один из важнейших вопросов. Кое-кто думает, что сможем обойтись боевыми дружинами. Нет, кишка тонка. Пятый год показал, что на данный момент самое главное - за кем пойдет армия. За нами или за ними. - Знаю. Ленинская установка. Но ты думаешь, они этого не понимают? Одни говорят речи, а другие, я уверен... - Ну что мы друг друга убеждаем: брито-стрижено? - рассмеялся Василий. - Все верно! Сегодня с утра в Совдеп и к нам в штаб восстания прибежали ребятишки из разных частей: офицеры вернулись в казармы, водворяют прежние порядки, требуют сдать оружие.. И не самочинно требуют - по распоряжению Временного комитета Думы. Уже и в город выходить - с особого разрешения. Родзян-ко полагает, что все закончено: вывеску сменили, а лавочка осталась та же. - Вот видишь! - снова начал злиться Антон. - А мы... - Слышал? - оборвал его, рассмеялся Василий. - Вчера даже жандармский эскадрон прискакал с "Марсельезой" ! Тоже стали защитничками революции. Родзянко и с ними лобызался. Правда, думцы - великие храбрецы. Вчера же кто-то поднял крик: "Хабалов идет! Хабалов идет!.." Тут такая паника поднялась! Одни "избранники" под кресла залезли, другие прыснули бежать. Решили, что Хабалов свое воинство на Таврический ведет. А оказалось, что его самого арестовали и привели, сейчас в "министерском павильоне" сидит. Посерьезнел. Прихлопнул ладонью по столу: - Суть ситуации такая: у Родзянки в руках правительственный аппарат. На его стороне все - от Пуришкевича до кадетов. А главное - офицерство. На стороне Совдепа - солдаты и пролетариат. - Так это же сила! - воскликнул Путко. - Решающая! Что может какой-то там ротмистр, если вся рота против него? А народ перед Таврическим? Одним духом сдует кого хочешь, если дыхнет. - Ишь ты какой шустрый! - Василий склонил голову набок, словно бы стараясь получше разглядеть заявившегося к нему умника. - Я тоже до ранения на фронте был. Тоже, разрешите представиться, подпоручик саперного батальона. На передовой, сам знаешь, всегда кажется, что главный бой на твоем участке. Если ты идешь в атаку, значит, вся армия наступает; смазываешь пятки - ну конечно же вся армия драпает. - Точно! - теперь уже улыбнулся Антон. - Но по сей день фронты и вся действующая армия еще не сказали своего слова. Еще только начинает раскачиваться Москва. Слухи самые разные. А наиглавнейшее - сам наш Совдеп... Василий резко махнул рукой: - Мы ждали этих дней и, когда началось, покатилось, готовы были возглавить движение. На утро двадцать шестого назначили пленум Петроградского комитета, чтобы окончательно определить тактику и стратегию. А в ночь на двадцать шестое охранка почти всех членов комитета замела. И в "Кресты". Я тоже попал. Молодцы выборж-цы - взяли на себя обязанности комитета. Но по неопытности, а может, и наоборот, из-за верности принципам... - он в сомнении пожал плечами, - допустили оставшиеся на свободе братишки одну промашку. Когда восстание началось, они бросились на заводы, на фабрики, в казармы - к народу. А эсеры и меньшевики - сюда, в Таврический. И сразу давай создавать Совет! И давай захватывать в нем места! Сейчас во всем Совдепе наших товарищей-большевиков - всего двое-трое. А вся верхушка - их. Вот смотри: председатель Совета Чхеидзе - меньшевик, товарищ председателя Скобелев - меньшевик, второй товарищ председателя Керенский - трудовик, со вчерашнего дня примазавшийся к эсерам. И остальные - пальцев не хватит, той же масти шатия-братия. Не то чтобы воевать с Родзянкой - сами к нему лобызаться бегают. Керенский даже наплевал на решение Исполкома Совдепа и решил стать министром в новом правительстве, которое Родзянко сейчас хочет слепить. Говорят, что и для Чхеидзе кресло в Мариинском дворце подобрали. Но мы свою линию гнем. За каждую букву в решениях Совдепа грыземся. Он достал часы: - Сейчас снова будем заседать. Оч-чень важное будет заседание! Ты оставайся пока здесь за меня. Будут приходить солдаты из частей, давай им нашу литературу, пусть берут, сколько унесут, - Василий показал на стопки листков, уложенные на полу вдоль стены. - И сам почитай: это наш манифест "Ко всем гражданам России" и листовка "Настал час освобождения". Взял со столика, за которым курсистка терзала "ундер-вуд", узкие полоски бумаги: - Это мандаты штаба восстания на право входа в казармы гарнизона. Выдавай только нашим, большевикам. По районам начали создавать отряды рабочей милиции. Вот мандаты на получение оружия в арсеналах. Тоже смотри в оба, кому даешь. С минуты на минуту начнут приходить делегаты от рот, всех направляй в Белый зал, на заседание. Действуй! За ночь Антон не сомкнул глаз. Как опустился на стул, освобожденный Василием, так и не поднялся: со всех сторон наседали; принимать решения надо было немедленно. Василий забежал - вечер это был или уже ночь? - радостный, осипший, словно еще больше похудевший: - Сдвинули! Мы с первого дня требовали, чтобы в Совдепе были не только рабочие, но и солдатские депутаты. Оборонцы во главе с Чхеидзе артачились: мол, агитация распространится и на армию. А нам этого только и нужно. Добились! Солдатская секция создана и отныне Совдеп - Совет рабочих и солдатских депутатов!.. А теперь мы там такую пулю отливаем Родзянке! Бьет наповал! Не пуля - снаряд!.. И снова исчез. Под утро пришел, качаясь от усталости, с еще влажным номером газеты "Известия Совета Рабочих и Солдатских Депутатов". - Прочти. Вот это! Типографская краска пачкала пальцы. На первой странице, сразу под заголовком, крупно выступало: "Приказ Э 1". Антон начал читать. "По гарнизону Петроградского округа всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения. Совет Рабочих и Солдатских Депутатов постановил: 1. Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей. 2. Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет Рабочих Депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 2 сего марта. 3. Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету Рабочих и Солдатских Депутатов и своим комитетам. 4. Приказы Военной комиссии Государственной думы следует исполнять, за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям Совета Рабочих и Солдатских Депутатов..." Василий ревниво следил за тем, как читал Антон. - Пункт четвертый осилил? Мы настаивали на формулировке: "только в тех случаях", они, соглашатели: "за исключением тех случаев". Улавливаешь оттеночек? - В голосе его был сарказм. - Так и в пятом: и нашим и вашим!.. Одолели голосованием. Читай дальше - главное впереди. - "Пункт пятый. Всякого рода оружие, как-то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее должны находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов..." - произнес вслух Путко и снова, с возрастающим волнением, углубился в текст: "...и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованиям. 6. В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяется. 7. Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т. п., и заменяется обращением: господин генерал, господин полковник и т. д. 8. Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов и, в частности, обращение к ним на "ты" воспрещается и о всяком нарушении сего, равно как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов. Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах". Под приказом стояло: "Петроградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов". Антон поднял на Василия заблестевшие глаза: - Так это же!.. - Мы настаивали еще, чтобы солдаты получили право сами выбирать себе командиров, а неугодных - смещать. Меньшевики и эсеры провалили. Мы требовали, чтобы этот приказ был адресован не только войскам Петроградского округа, а всей армии. Они же: "Мы - Питерский Совдеп, а не Всероссийский..." Законники! Но все равно... - он выхватил у Путко из рук газету, потряс ею, - все равно армия теперь будет наша! Антон поднялся со стула. От усталости, от резкого движения закружилась голова. Василий с удовольствием плюхнулся на свое место. Потянулся: - Ну, что ты тут без меня наворотил? Докладывай. Путко протянул список: кому и с какой целью выданы мандаты, кто и зачем приходил. - Да ты тоже, гляжу, крючкотвор. Штабной, что ли? - Самый что ни на есть строевой. Да только на батарее писанины не меньше, чем в интендантской части. - Молодец, все правильно, - пробежал его записи Василий. Поднял голову: - Ты с какого фронта? - С Северного. - Долго еще тебя в лазарете ремонтировать будут? - Глаза видят, ноги ходят - пора и честь знать. - Тогда вот что, друг: здесь мы людей найдем, как-нибудь управимся. Северный же фронт сейчас самый важный для революции - самый близкий к Питеру. А офицеров-большевиков по всему фронту по пальцам пересчитаешь. От того, за кем пойдет солдат, зависит наша победа или наше поражение. Ясно, Антон-Дантон? Так что вот какое тебе поручение от штаба восстания: сматывай лазаретные бинты и дуй на фронт! Доводи этот наш "Приказ Э 1" до солдат, поворачивай на нашу сторону армию! Дня хватит, чтобы закончить все дела в Питере? - О чем разговор? - Перед отъездом заскочи сюда: получишь боекомплект!.. 2 Родзянко с нетерпением ждал результатов миссии Шульгина и Гучкова. Днем первого марта объявился наконец в Петрограде князь Львов, и теперь новое правительство могло вступить в свои права. Оставалось выполнить единственную формальность: кандидатура премьер-министра должна быть утверждена императорским рескриптом. Раньше утра ждать эмиссаров нечего... Родзянко прошел из кабинета в расположенную рядом комнату отдыха, где была и просторная мягкая кровать. Через несколько минут он уже спал. Глубоко, каждой клеткой своего огромного утомленного тела добирая все то, что был должен ему за последние ночи бдений. Однако пробуждение не было спокойным: на синем сукне председательского стола ждал только что отпечатанный выпуск "Известий" с "Приказом Э 1". Едва бросив на него взгляд, Родзяпко засопел в усы, а кончив читать, задохнулся от ярости: - Где Керенский? Позвать! Разыскать! Притащить! Александра Федоровича нашли. - Откуда это?.. - Михаил Владимирович ткнул пальцем в страницу, продырявил и скомкал. - Откуда взялось? Как могло появиться? - Исполком Совдепа... И тысяча делегатов от войск... В Белом зале... единогласно... - Почему меня заранее не поставили в известность? Вы понимаете, что сие значит? - "Приказ" не от имени Временного комитета Думы, а от Совдепа... Исполком решил не согласовывать... Я не мог воспротивиться... Хотел доложить, но нигде не смог найти вас, - бормотал Александр Федорович. - Даже на квартире справлялся, можете проверить... - А что такое: "рабочих и солдатских"? - На том же заседании решили. Теперь Совет представляет и пролетариат и солдат, - объяснил Керенский и с тоской в голосе добавил: - Я бы отдал десять лет жизни, чтобы этот "Приказ" не появился! - Нужно уничтожить весь тираж газеты и заставить Совдеп пересмотреть свое решение. - Это невозможно. "Известия" уже развезли по всему Питеру, на заводы и в казармы. - Пусть дадут опровержение, что "Приказ" - злостная провокация! - Постараюсь, - ответил Александр Федорович. - Хотя не уверен... Родзянко и сам понял: не вернешь. "Слово не воробей...", "Что написано пером..." - в разгоряченный мозг лезли всякие дурацкие пословицы. Но он был человеком действия. Немедленно, не ожидая царского указа, объявить сс-став Временного правительства. Назначить главнокомандующим войсками Петроградского округа такого генерала, который своей властью мог бы нейтрализовать "Приказ". Не допустить, чтобы этот номер "Известий" вышел за пределы столицы и, упаси боже, попал в действующую армию, на фронты!.. Новый главнокомандующий должен стать, по существу, военным диктатором. Как Галифе или Кавеньяк. Но под строгим контролем Временного правительства и самого Родзянки. Слабохарактерный Хабалов - под арестом. Иванов - выжившая из ума развалина. Сидит со своими геор-гиевцами в Вырице и небось меняет подштанники. Кого же?.. Он мысленно вернулся к разговору о диктаторах на последнем собрании думцев, которое казалось таким давним, хотя произошло всего три дня назад. Три дня! А разделяет их вечность. Как будто две разные эпохи. Кого тогда предлагали? Брусилова? Этого не подчинишь. И замашки либерала. Деникина? Чересчур известен как правоверный монархист. Солдатня сразу встретит в штыки, а дразнить ее до поры до времени нет резона. Адмирала Колчака? Где он? Да и на флоте его не любят - жесток. А под боком восставший Кронштадт. Маниковский? Штабист. Интеллигент... И тут он вспомнил: Корнилов! Вот, кажется, подходящая фигура! Толпа падка на легенды. А он - бежал из плена, не ведает страха, незнатного происхождения, ест с солдатами из одного котла, в бою всегда впереди - этакий Суворов. Родзянко имел удовольствие познакомиться с генералом, когда тот был представлен во дворе после своего прошлогоднего побега из австрийского лагеря. Даже побеседовал с ним. Как его?.. Лаврентий... Нет, Лавр... Лавр Георгиевич. Родзянко сразу тогда определил: железный. Ограниченный, каким и должно быть солдату. Зато без всяких сантиментов. Беспощадный. Именно такой и нужен для выполнения четких, строго очерченных, как на карте, заданий. Такого, направив по указанному пути, не придется подталкивать. Вот пусть-ка этот генерал и обуздает ненавистный Совдеп!.. Он снял со стопки на письменном приборе чистый бланк шифротелеграммы. Начал писать: "Начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу Алексееву. Необходимо для установления полного порядка, для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной Думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя - командира двадцать пятого армейского корпуса генерал-лейтенанта Корнилова. Во имя спасения родины, во имя победы над врагом, во имя того, чтобы неисчислимые жертвы этой долгой войны не пропали даром накануне победы, необходимо срочно командировать генерала Корнилова в Петроград. Благоволите срочно снестись с ним и телеграфировать срок приезда генерала Корнилова в Петроград"... И тут позвонил из Москвы его эмиссар Новиков: - К великому огорчению, Михаил Владимирович, здесь, как и в столице, уже создан Совдеп. И тоже заседает в здании думы. К пролетариату присоединяются части Московского гарнизона... 3 Феликс Дзержинский только вчера поздним вечером, совершенно обессиленный, взяв в сопровождающие паренька-рабочего, добрался наконец до Кривого переулка, нашел дом под номером 8. С бешено бьющимся сердцем потянул кольцо звонка. - Кто то? - Отворжи... То я, Ядвися... - и упал в объятия сестры. Хоть чувствовал себя смертельно усталым, не смог сомкнуть глаз всю ночь. Мысли перебрасывались с одного на другое. В его голове бушевал смерч, вобравший, казалось, все, что происходило в эти часы в целой Москве. Встал и начал ходить по комнате, как по камере: из угла в угол. У Ядвиги ничего по его росту не нашлось. Она побежала по знакомым, в Польский комитет помощи беженцам. Раздобыла шинель, костюм. Он переоделся: - Вот теперь чувствую себя по-настоящему свободным человеком!.. Глянул в зеркало. Сутулый старик с провалившимися щеками, глубокими морщинами. "Через полгода мне - сорок... А сколько отдал тюрьмам?.. Арестовывали в девяносто седьмом, в девятисотом, девятьсот пятом, шестом, восьмом, двенадцатом... По тюрьмам - одиннадцать лет, из них последние - каторжные, кандальные... Да..." Физических сил нет. Последние дни, часы и минуты выжали до предела. И на пределе нервы: одиночная камера - и вдруг эта красная буря... Но он дождался! Все эти годы он держался только сознанием одного: приближается! И теперь, когда час этот пробил, он должен быть там, где может пригодиться его опыт, его жизнь!.. За бессонную ночь он убедил себя: найдет силы. Составил план. Первое - связаться с партийным комитетом. Второе - получить конкретное задание. Третье - немедленно приступить к его выполнению. Пусть это будет любое задание: хоть землю копать. Могилу для самодержавия. Никогда, даже в давние времена, явок на Москву он не получал. Поэтому решил снова пойти в здание Московской думы. Скорей всего, большевики там, среди рабочих, в Совете депутатов. Мальчишки шныряли в толпе, размахивая газетными листами. Он купил первую попавшуюся. "Утро России". "Государственная Дума - это единственная, незыблемая скала, возвышающаяся над разбушевавшимся народным морем. Это - центр, маяк, к которому устремлены отныне все взоры, все сердца, все упования..." Выхватил у газетчика другой лист. "Известия Московского Совета". Номер первый! Молодцы, быстро организовали!.. Вчера он слышал в здании думы: городской голова Челноков потребовал от Совдепа "очистить помещение", потребовал каких-то документов. Тогда ему показали револьвер... Это документ! Что ж, авторитетный документ восстания. Все думцы - и сам голова, и члены управы, и служки - разбежались. Здание осталось в руках Совета и революционного комитета. В газете было воззвание Московского комитета и Московского областного бюро ЦК РСДРП: "...Революция должна победить. Старая власть будет уничтожена... Дело за Москвой. Сегодня великий день... Поддержим наших петербургских братьев, не дадим послать на Питер царского палача! Все на улицу! Все за дело!.." Вот это созвучно его мыслям! И главное - есть здесь, в Москве, и городской комитет, и даже Бюро ЦК партии!.. Он шел на Воскресенскую площадь. Как и вчера, у здания думы было полно людей. Казалось, митинг не прерывался и на ночь. - ...Свергнуть династию Романовых! Смести этот мусор! В тюрьму - атамана разбойничьей шайки!.. - Товарищи! Только что Совет рабочих депутатов постановил: "Предложить Военному совету и исполкому "Комитета общественных организаций" немедленно произвести арест всех высших агентов прежней правительственной власти, не делая различия как при аресте, так и при заключении между низшими и высшими чинами, какие бы должности они ни занимали"!.. - П-рр-авильно! Ур-ра!.. - откликнулась толпа. - Товарищи! Уже вчера вечером нами арестованы командующий округом генерал Мрозовский и московский градоначальник генерал Шебеко! - Пр-равильно!.. Дзержинский начал протискиваться сквозь толпу к входу в думу. 4 Члены Временного правительства собрались в роскошном, белом с золотом, зале совета министров в Маршшском дворце - давней резиденции российского кабинета. Хрусталь. Бронза. Мрамор. Темно-красный бархат. Огромный овальный стол... - Прошу, господа! - широким жестом хозяина, приглашающего гостей к трапезе, повел рукой Родзянко. - Пора нам приступать к более прочному устройству исполнительной власти. Передав вам бразды правления, Временный комитет Государственной думы с сей знаменательной минуты слагает с себя полномочия и превращается в организацию общественных деятелей, которые, забыв различия партий, классов и сословий, будут объединять вокруг вас всех граждан России во имя спасения родины! От этих прочувствованных слов у многих на глазах навернулись слезы, да и сам Родзянко достал из кармана платок. Все присутствующие знали, что минувшей ночью государь император доверил формирование кабинета Михаилу Владимировичу, как наиболее достойному, но тот скромно отказался, и это производило сейчас особенное впечатление. 5 Вечер застал Дзержинского все в том же здании Московской думы. В большом зале шло непрерывное заседание Исполкома Московского Совдепа. Вход в зал был открыт для каждого. Сейчас на заседании обсуждали предложение, только что поступившее от так называемого "Комитета общественных организаций", приславшего сюда своих полномочных представителей. Что за "общественные организации"? Судя по осанистости, упитанности, крахмальным сорочкам и золотым перстням представителей, организации объединили городских воротил. Так и выявилось: - Госп... Граждане! Командование войсками гарнизона отныне возложено на председателя Московской губернской земской управы подполковника Грузинова. - Кем возложено? - Нашим комитетом и санкционировано столицею. Разрешите ознакомить вас с воззванием нового командующего: "Граждане и солдаты! Дело сделано. Переворот совершен. Долг каждого вернуться к своей работе. Скорее по домам и казармам! Победа требует от нас порядка. Скопища на улицах мешают работе. Кто остается в толпе, тот сознательный враг родины". Госп... Граждане! Мы надеемся, что ваш Совет поддержит усилия нового командующего и нашего комитета: вам надлежит выступить со своим воззванием и призвать фабричных прекратить забастовку! - У вас все? - Есть еще короткое, радостное для всех нас сообщение, только что полученное комитетом из Петрограда: в столице образовано Временное правительство России. От Москвы в него вошли такие выдающиеся деятели, как Гучков и Коновалов! Первый - военным и морским министром, второй - министром торговли и промышленности! Это высокая честь для Москвы, госп... граждане! - Очень вы нас обрадовали, господа хорошие! - поднялся из-за стола Исполкома плечистый пожилой мужчина в косоворотке. - Я - рабочий. Карасев моя фамилия... Вот вы здесь призываете нас, рабочих, к станкам... Но ответьте: может ли рабочий выходить на работу, может ли он быть спокоен и работать, когда военным министром назначен Гучков, тот самый, который был дружком Столыпина, подписывавшего направо и налево смертные приговоры? - Теперь Гучков не тот! Он изменился! - Как это он вдруг изменился? Иль он свои московские дома на Тверской и на Мясницкой отдал беднякам? Или этот ваш Коновалов отказался от своего банка и от мануфактуры "Коновалов и сын"?.. - Граждане! Это голая демагогия! Нам нужно становиться на работу, нужно сообща защищать свободу, иначе нас расстреляют немцы! - Да? А нам все равно: если не немцы нас расстреляют, то вы нас расстреляете. Не думайте, господа хорошие, что мы забыли Пресню! Не забыли! И дети, и внуки наши не забудут! Вот вы решили, что все закончено и дальше идти некуда и незачем. А мы считаем так: революция не закончена, пока все требования пролетариата не выполнены! - Ваши требования будут удовлетворены. По мере возможности. Нельзя же все сразу. Это создаст анархию, граждане! Карасева сменил другой. Интеллигент. Аккуратно стриженая бородка. Превосходно сшитый костюм. "Тоже из этих..." - подумал Феликс. - Имеем ли мы, члены Исполнительного комитета, право заставить рабочих прекратить забастовку? - задал он риторический вопрос. Дзержинский увидел: представители "общественных организаций" оживились. Один из них одобрительно кивнул: мол, имеете право! - Нет, не имеем! - неожиданно сам же и ответил тот. - Забастовка - важнейшее оружие пролетариата. О прекращении забастовки мы даже не будем говорить до тех пор, пока не будут выполнены наши требования. А именно: пока по примеру рабочего Совдепа не будет создан Совет солдатских депутатов, пока не будет вооружена милиция и пока оружие не будет передано в распоряжение Совдепа! "Вот это требования!.." - воззрился на выступающего Феликс. Шепотом спросил у стоявшего рядом парня: - Кто это выступает? - Не знаю, как его зовут. Знаю - большевик. - Мы согласны призвать к возобновлению работы только тех товарищей, которые заняты на предприятиях, связанных с обеспечением населения Москвы продовольствием, с обслуживанием городского водопровода, электростанций и транспорта, - решительно закончил оратор. Посланцы "Комитета общественных организаций" удалились, как говорится, не солоно хлебавши. В перерыве Феликс подошел к выступавшему: - Разрешите... Я - член Главного правления польской социал-демократической партии, был членом ЦК РСДРП. Я только что из тюрьмы. Ищу связи с комитетом. - Как вас зовут, товарищ? - вгляделся в его лицо мужчина. - Дзержинский. - Как же, слышал! Очень рад. - Протянул узкую ладонь: - Ногин Виктор Павлович... 6 Паровоз с прицепленным к нему одним-единственным салон-вагоном на всех парах мчался из Питера в Псков. Гучкову и Шульгину удалось выехать лишь потому, что никто из солдат выставленной Совдепом охраны на Варшавском вокзале не знал думцев в лицо, а начальник станции, предупрежденный комиссаром Бубликовым, выполнил приказания Родзянки. На полпути к Луге, с поста какого-то разъезда, Гучков по железнодорожному телефону связался с Вырицей, с генерал-адъютантом Ивановым. Командующий карательной экспедицией сообщил, что с часу на час ожидает прибытия верных дивизий, чтобы без промедления двинуть их на столицу. Однако по чьему-то приказу из Питера на пути к городу разобрано полотно, а в самом его Георгиевском батальоне объявились "пропагаторы", призывающие солдат не повиноваться офицерам. "Как только подойдут надежные части, я наведу порядок - всех пропагаторов развешу по телеграфным столбам!" - заверил Николай Иудович. Эмиссары Родзянки двинулись дальше. Но в самой Луге подозрительный одновагонный поезд окружили вооруженные повстанцы. - Граждане! Товарищи! Мы везем Николаю повеления народной власти! - собрал все свое красноречие и все новомодные слова педавпий представитель "черной сотни" Шульгип. - Если вы пас задержите, товарищи, это отразится на судьбе революции! В подтверждение он потряс бумагами со штемпелями Временного комитета и Совдепа. Удалось обмануть и этих. В десять часов вечера паровоз остановился на перроне Псковского вокзала. Тут же, через две площадки пустынных платформ, стоял состав из пяти вагонов, поблескивающий в свете фонарей темно-синим лаком, бронзовыми царскими вензелями и латунными поручнями. Все окна его ярко светились. У каждого тамбура маячили часовые, а к одному, из вагонов была приставлена устланная ковром лестница. - О вашем приезде уведомлены, - встретил их главнокомандующий Северным фронтом генерал Рузский. - Прошу, господа! - Он показал перчаткой в сторону императорского поезда. - Предварительно нам хотелось бы обсудить положение с вами, генерал, - оттягивая неотвратимое, сказал Гучков. - Государь уже ждет вас, - отрицательно качнул головой Рузский. Им ничего не оставалось, как сразу же приступить к своей миссии, хотя оба они трепетали от мысли о предстоящем: они привезли проект составленного Родзянкой манифеста об отречении Николая II в пользу сына, цесаревича Алексея. Вот и вагон-гостиная. Зеленый шелк по стенам. Канделябры. Мебель ампир. Ворсистый ковер. Высокомерный старик в свитском генеральском мундире - дряблые напудренные щеки, склеротические жилки, седой пушок на темени, министр двора и уделов граф Фредерике, - провозглашает: - Государь император сейчас соизволят выйти. В ту же секунду распахивается противоположная дверь. В проеме ее появляется невысокий мужчина в серой черкеске с Георгиевским крестом над гозырями. Холодный взгляд. Расчесанная борода, подстриженные усы. Оригинал миллионно размноженного изображения - на картинах, литографиях, лубках, серебряных рублях, золотых империалах. Царь. У Шульгина и Гучкова подкашиваются ноги. Николай молча, жестом приглашает их к маленькому будуарному столу с гнутыми резными ножками. Первым за столик сел Николай. Рядом с ним - граф Фредерике, затем - генерал-адъютант Рузский и начальник военно-походной канцелярии генерал-майор Нарышкин. Гучкову и Шульгину указали на стулья у стены. Будто за столиком воссел трибунал, а они подсудимые. Оба опустились на пружинящие сиденья. Но Гучков тут же встал: - Ваше величество! Мы приехали, чтобы доложить о том, что произошло за эти дни в Петрограде и вместе с тем посоветоваться о тех мерах, которые могли бы спасти положение... Всю дорогу они готовились к исполнению возложенного поручения. Решили начать издалека. Теперь Гучков нарочито обстоятельно и подробно живописал картины восстания и те опасности, которые угрожают России, если пожар перекинется на фронты. Наконец, будто очертя голову бросился в омут: - Спасти Россию, спасти монархический принцип, спасти династию можно! Если вы, ваше величество,, объявите, что передаете свою власть вашему маленькому сыну, если вы передадите регентство великому князю Михаилу Александровичу и если от вашего имени или от имени регента будет поручено образовать новое правительство... Вот что нам, мне и Шульгину, было поручено вам передать. Николай обвел взглядом потолок вагона. "Значит, ничего иного не придумал и Родзянко..." В голове, в ритм ударам пульса, зазвучало: "Божиею поспешествующею мило-стию, Мы, Николай Вторый, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский..." Сейчас эта торжественная формула звучала язвящей насмешкой. Но необходимость разом отрешиться от всех этих титулов не вызвала у него особенного огорчения - они всегда существовали в его сознании отвлеченно. Большинство своих царств и княжеств он и не видал. Подумал: а что станется с его собственными владениями - Нерчинским горным округом, где в рудниках добывалось для него золото и серебро; с Екатеринбургской алмазной гранильной фабрикой; Шлиссельбургским фарфоровым заводом; охотничьими угодьями в Белой Веже и Гатчине; собственными его дворцами в Петрограде и окрест, в Москве, Киеве, Ливадии... От всего этого ему отказываться было жаль. Но тоже без остроты, без глубокого переживания, с привкусом равнодушия... Все от бога. Он опустил взгляд с потолка и неторопливо повел его по стенам, не задерживаясь на предметах и лицах, пока не остановился на торчащей перстом фигуре Гучкова. Все сидели замерев, затаив дыхание. - Раньше вашего приезда и после разговора по прямому проводу генерал-адъютанта Рузского с председателем Государственной думы я думал в течение утра, - четко и негромко проговорил Николай. - Во имя блага, спокойствия и спасения России я был готов на отречение от престола в пользу своего сына, но теперь... Все, кроме престарелого, так ничего и не понимающего графа Фредерикса, подались вперед. - ...Теперь, еще раз обдумав положение, я пришел к заключению, что ввиду болезненности наследника мне следует отречься одновременно и за себя, и за него, так как разлучиться с ним я не могу. Это решение было неожиданным для всех. - Облик маленького Алексея Николаевича был бы смягчающим обстоятельством при передаче власти, - растерянно пробормотал Гучков. Генерал Рузский нашелся: - Его величество беспокоится, что если престол будет передан наследнику, то его величество будет с ним разлучен. - Мы не можем дать на это ответа, - впервые подал голос Шульгин. Все снова замолчали, словно бы не зная, что делать дальше. - Давая свое согласие на отречение, - опять произнес Николай, - я должен быть уверенным, что вы подумали о том впечатлении, какое оно произведет на всю остальную Россию. Не отзовется ли это некоторою опасностью? - Нет, ваше величество, опасность не здесь! - забыв о церемониале, воскликнул Гучков. - Мы опасаемся, что, если объявят республику, тогда возникнет междоусобие. Ему на подмогу опять пришел Шульгин. Он тоже стал рассказывать об обстановке в столице: - В Думе ад, это сумасшедший дом. Нам придется вступить в решительный бой с левыми элементами, а для этого нужна какая-нибудь почва. Относительно вашего проекта разрешите нам подумать хотя бы четверть часа. - У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, есть уверенность, что водворение старой власти - это расправа с ними, - начал вторить Шульгину Гучков. - Поэтому нужна полная перемена. Нужен такой удар хлыстом, который сразу переменил бы все. - Хотите еще подумать? - не скрывая иронии, осведомился Николай. - Нет, - решился Гучков. - Я думаю, что мы сможем сразу принять ваши предложения. Когда бы вы могли совершить самый акт? Он расстегнул папку темной крокодиловой кожи: - Вот проект, если бы вы пожелали... - Проект нами уже составлен, - ответил, поднимаясь, Николай. Все поспешно вскочили. Даже Шульгин и Гучков, подражая генералам, вытянулись. Царь вышел из вагона. Через несколько минут он вернулся. Протянул Гучкову листок размером в четвертушку писчей бумаги. Это был акт об отречении. Отныне Николай II переставал быть "его величеством императором Всероссийским" и становился гражданином Николаем Александровичем Романовым. - Надлежит решить еще несколько вопросов, менее значительных, - произнес с виноватым видом Шульгин. - Необходим ваш указ о назначении председателем совета министров князя Львова. Желательно, чтобы на указе была проставлена дата раньше часа отречения. Сие нужно, чтобы подчеркнуть преемственность власти. - Хорошо. На два часа раньше? Оба думца согласно кивнули. - Кого бы вы хотели видеть верховным главнокомандующим? - продолжил Гучков. - Мною решено уже раньше: великого князя Николая Николаевича, - ответил Николай. - Остается нерешенным вопрос о главнокомандующем войсками столичного округа... - начал Шульгин. - Генерал Иванов не... Но его прервал Рузский: - Когда вы были уже в пути, поступило ходатайство от Родзянки. Михаил Владимирович предложил кандидатуру генерала Корнилова. Государь одобрил и дал указ правительствующему сенату о назначении. - В таком случае наша миссия исчерпана, - с облегчением проговорил Гучков. Но его спутник не удержался: - Разрешите узнать, ваше величество, о ваших лпч-ных планах. Вы прямо отсюда поедете в Царское Село? Романов задумался. - Нет... Я хочу сначала проехать в Ставку. Может быть, заеду в Киев, чтобы проститься с матушкой... Л затем и в Царское. - Мы приложим все силы, чтобы облегчить вашему величеству выполнение ваших дальнейших намерений! - с жаром воскликнул Шульгин. Спустя несколько минут, оставив вагон-гостиную, эмиссары отправили в Петроград телеграмму: "Просим передать председателю Думы Родзянко: государь дал согласие на отречение от престола в пользу великого князя Михаила Александровича с обязательством для него принести присягу конституции. Поручение организовать новое правительство дается князю Львову. Одновременно верховным главнокомандующим назначается великий князь Николай Николаевич. Манифест последует немедленно в Пскове. Как положение в Петрограде. Гучков. Шульгин". Через час, глубокой ночью, с дубликатом манифеста об отречении посланцы Родзянки отбыли в столицу. Когда за окнами вагона потянулись пригороды Питера, уже вовсю занялось утро. Утро пятого дня революции. Глава шестая 3 марта 1 В полупустом вагоне второго класса Путко ехал в направлении Риги. Чем ближе к линии фронта, тем пассажиров становилось все меньше. Лишь офицеры. В одном купе началось дорожное застолье, в другом - преферанс. Антон остался один. Он был рад этому - возможности неторопливо, не прерываясь ничем, под ритмично-успокаивающее постукивание колес перебрать в памяти все случившееся, как бы взглянуть на события минувших дней и на самого себя со стороны. Багажа у него с собой немного. В трофейном, обшитом рыжим собачьим мехом ранце - смена белья, полотенце, щетка, мыло, бритвенный прибор. - А под бельем - плотно уложенные, отяжелившие ранец стопки "Известий" с "Приказом Э 1" и листовки с лаконичным обращением: "Товарищи!" Антону нет надобности расстегивать ранец и доставать листовку, чтобы восстановить ее текст. Он запомнил его слово в слово. И сейчас, скользя невнимательным взглядом по заснеженным перелескам под низким серым небом, как бы читал заново: "...Настал час освобождения порабощенного народа, настал час мести и расправы с царским правительством!.. Переполнилась чаша терпения! Пролетариат выступил с голыми руками и открытой грудью - и он нашел братский отклик в революционной армии. Только продажная рука полицейских наемников не дрогнула, давая залпы в безоружный народ, рвущийся к свободе. Армия с вами, товарищи, и в этом залог победы второй российской революции". Последние три слова были выделены крупно, черно и будто бы звучали торжественно и тревожно. "...Вернуться назад нельзя, вернуться назад - это значит предать восставших солдат и обречь их к расстрелу. Мы должны завершить начатое дело... Готовьтесь к вооруженной борьбе. Для победы нам нужна организованность, нам нужен руководящий центр движения... Долой войну! Долой царскую монархию! Да здравствует Временное революционное правительство!.." - В этом вся суть: Родзянко и компания состряпали Временное буржуазное правительство, а мы боремся - за Временное революционное, - сказал Василий, когда Антон за час до отъезда пришел на Шпалерную, чтобы взять с собой на фронт номера газеты. Василий же помог ему уложить в ранец листы, утрамбовал, чтобы влезло больше. - Полный боекомплект. Летят уже наши снаряды! В питерском гарнизоне началось, Москва - слышал небось? - поддержала. Теперь пойдет! Предупредил: - Но учти, имеем сведения, что кое-кого из наших, захваченных с этими листками, генералы приказали поставить к стенке. Еще не настало время забывать о конспирации. Помог Антону водрузить ранец за спину. Обнял. Они троекратно ткнули друг друга в щеки усами. Как давние друзья. Знакомы они сутки, а как-то незаметно с "вы" перешли на "ты". - Тоже душа в окопы тянет, - признался Василий. - Но здесь, сам знаешь, сколько дел. Вчера восстановили Петроградский партийный комитет. Пока - как временный. Теперь надо восстанавливать нашу "Правду". Надо решать с царем. Наша линия - немедленный арест. Ну, - повторил он, - дуй-ковыляй, а то опоздаешь. Как там сказал почти что твой тезка Дантон? "Мое имя вы найдете в Пантеоне истории!"... Связь с нами держи и через армейский комитет, и прямо сам. Перед тем, сдав в штабе восстания свой "пост"-стул Василию, Антон возвратился, наконец, в лазарет. Там все было в расстройстве. Исчезнувшего раненого никто из персонала и не хватился. Он попросил выдать воинские документы, незнакомый врач тут же их и оформил. Путко поднялся к себе в палату. Она была пуста. Койки перестланы заново, только на его тумбочке все нетронуто. Он прилег на кровать, поверх одеяла, чтобы немного передохнуть перед дорогой, а проснулся, когда уже наступили сумерки. - Ну вот, слава богу! - услышал он над собой голос Наденьки. - Я уж думала, полные сутки заберете. - Ох, Надя-Надежда! - Он сел, чувствуя себя превосходно выспавшимся и как никогда бодрым. - Пожевать чего-нибудь найдется? Я, как из вашей хаты ушел... - И сам удивился: - Надо же, так ничего и не ел! - Сейчас, миленький! - всплеснула она руками. - Я все сберегла! - А где мои... однопалатники? - огляделся он. - Есаул к своим казакам убег. Ужас как матерился напоследок. А тот, в пах раненный, - преставился. Уже . почти весь лазарет опустел - кто куда. - Она запнулась. - А вы? - И я, Наденька. Соберу свои вещички - и на фронт. - И вы, значит... - санитарка запнулась. - Дежурство мое кончилось. На улице темно, фонари побили... Хулиганы шастают... Вы меня пе проводите? - С великим удовольствием! По дороге после десятка молчаливых шагов она спросила: - А жена у вас есть? Антон подумал: "Ольга?.. Жена, да не моя..." Усмехнулся: - Есть. Пушка по имени "гаубица" - вот моя жена. - И сам спросил: - А у тебя? Не муж, конечно, - молода! Парнишка-дружок? - А-а, был, - она с досадой отмахнула варежкой. - Соседский. Губошлеп. Они подходили уже к Александровскому мосту. - Помните: Катя, как выписался из лазарета, в ресторан меня пригласил? - Конечно, - улыбнулся Антон. - Шоколадом-пирож-ными потчевал. - И вином поил, - глухо, полуотвернувшись, отозвалась она. - А потом сказал: "У меня для вас, Надежда Сергеевна, сюрприз есть. Я в этой гостинице остановился, давайте поднимемся в нумер на минутку". Я и пошла... Я ведь к нему как к брату, как к Сашке... Выходила. Два месяца обмывала, с ложки кормила-, утки выносила... А он, как привел в нумер, дверь на ключ и изнасильничать хотел. - Не может быть! - схватил ее за руку Антон. - Едва отбилась... Слабый он еще... Девушка ткнулась в отворот его шинели: - Тогда он с колен: "Уступи! Я тебя обожаю!.." А мне так гадко стало... Тогда он вскочил, отпер дверь - и по щеке меня: "Убирайся вон, плебейка!" - Она всхлипнула. - Подлец! Ух какой подлец!.. - Антона захлестнула ярость. - Попадись он мне, сукин сын! Выродок! - Он обнял, прижал к себе девушку. - Успокойся! Молодчага, что сумела за себя постоять! Она отстранилась. Снова отвернулась: - Я никому об этом не рассказывала. Ни Сашке, ни даже маме. Только вам... Они были уже на мосту. - Почему же мне? Облегчить душу? Девушка остановилась у парапета, налегла на чугунный поручень грудью: - Вы, Антон... Антон Владимирович, все обо мне должны знать... Потому что я люблю вас... Перевела дыхапие. Но поворачивая к нему лицо, с решимостью, будто бросаясь с моста вниз, в Неву, не давая ему вставить ни слова, заспешила: - Полюбила вас, почитай, с первого дня, как привезли, простертого. Отчего-почему - кто знает? Люблю и ничего не могу с этим поделать. Думала: хоть какой ни будет - слепой, безногий, - мой, мой!.. На рождество с девчатами-соседками гадали. Мне вышло: если серые у тебя глаза - сбудется. Снял ты повязку, я глянула: батюшки мои! Не карие, не рыжие - серые!.. Судьба!.. Она замолкла. Повернулась к нему спиной, подставив лицо ледяному ветру: - Вот какие дела, миленький... Антона как оглушило. Он и раньше - в тоне девчонки, в глазах - что-то улавливал. Но не придавал никакого значения: без малого в отцы ей годится. Ну, нравится девушке - какого мужчину это не тешит? Но чтобы так... - Послушай, Наденька... Послушай, это по молодости... Ты совсем еще молода... Это ты из жалости... Вот увидишь: пройдет... - Он бормотал всякую чушь, первое, что приходило на ум. - Через несколько часов, рано утром, я уезжаю на фронт. - Знаю, - ответила она. - И я с вами. С тобой, - твердо поправилась она. - Ку-уда?! - удивился он. - С ума сошла? В карман я тебя посажу? - Я уже все узнала: сестры милосердия и санитарки там ой как нужны! - Не глупи. Фронт - это не в куклы играть. Нашел главное: - И о больной матери с маленьким братишкой подумай! У Александра сейчас забот невпроворот, семью он не потянет. С голоду и холоду мать и братишка твои помрут! Она промолчала. Всхлипнула. - Давай так: я буду писать тебе с фронта, ты мне будешь писать. Проверишь свое чувство... С бухты-барахты нельзя такое решать... Ему почему-то представился первый ее образ, возникший в слепоте и так не соответствовавший реальному, - тоненький бледно-зеленый стебелек, который так легко сломать. - Хорошо, - после долгого молчания проговорила она. - Обязательно напиши мне. Первый, чтобы я знала адрес. Мой запомнить просто: Полюстровский, дом 10. Дол-гинова Надежда. Повернулась, приблизила снизу лицо с широко открытыми, светящимися в снежных сумерках глазами: - Ты меня полюбишь, Антон. Я буду тебе хорошей женой! Он подивился твердости ее голоса. - А сейчас возвращайся в лазарет, отдохни перед дорогой. Я совсем не боюсь одна - каждую ночь хожу. Иди! И даже подтолкнула маленькими ладошками в вязаных варежках. И вот теперь, сидя у окна вагона, торопливо несшего его на юго-запад, Антон, вспоминая бурные события последних дней, непроизвольно и подсознательно испытывал чувство благодарности к девушке - будто невидимый источник излучал на него свое тепло. Ход мыслей прервал ввалившийся в купе багровый, как из пожарного брандспойта изрыгающий струю перегара, драгун: - Здравия желаю, поручик! У тебя свободно? Мои все в стельку! Го-го! Он бросил на соседнюю полку чемодан, водрузил на столик штоф смирновской: - Опохмелимся?.. Из Питера тикаешь? Лучше под германские пули, чем красной сволоте кланяться, в христа-бога душу!.. Достал из кармана походные стопки, развинтил. Наполнил до краев: - Ко мне бы их, на пики! Го-го!.. За здоровье его величества государя императора!.. 2 Родзянко, казалось, прибирал к рукам бразды правления. Накануне, второго марта, под председательством назначенного им комиссара состоялось совещание банковских тузов. Комиссар призвал их оказать содействие новому правительству. Финансисты ответили единодушным согласием. Заявили, что всецело подчиняются думскому комитету. Постановили с одиннадцати часов сего дня открыть все банки для производства операций. Со своей стороны комиссар заверил, что будут приняты необходимые меры для охраны денежных хранилищ. Еще ранее вооруженные посты встали у Монетного двора в Петропавловской крепости и у Арсенала. Возобновили работу главпочтамт, центральный телеграф. Частично, прежде всего для нужд фронта, началось движение на железных дорогах. Вчера же собрался совет съездов представителей промышленности и торговли, который вот уже десять лет объединял предпринимателей и купцов для представительства перед правительством. Неделю назад совет внимал князю Голицыну. Теперь он изъявил готовность "отдать себя в полное распоряжение" князя Львова. К этому же он призвал все биржевые комитеты, купеческие общества, заводчиков и фабрикантов, одним словом - весь торгово-промышленный класс России: "Забудем о партийной и социальной розни, которая может быть сейчас только на пользу врагам народа, теснее сплотимся вокруг Временного комитета!.." Все это являло собой реальную силу и двигалось в нужном Михаилу Владимировичу направлении. Однако вне влияния оставалась стихийная масса питерского плебса, крестьянство и не подала голоса самая грозная и решающая в разыгрываемой комбинации "фигура" - действующая армия: те же пролетарии и селяне, но с винтовками в руках. Кое-что Родзянке удалось сделать и на этом фронте. Одновременно с банкирами и предпринимателями вчера же, второго марта, заседали и питерские социалисты-революционеры. На первой своей легальной конференции они провозгласили "настоятельную необходимость поддержки Временного правительства", хотя и оговорив эту поддержку некоторыми условиями, и в то же время признали "настоятельно нужной борьбу со всякими попытками, подрывающими организационную работу Временного правительства". Конференция эсеров приветствовала вступление Керенского в правительство в звании министра юстиции "как защитника интересов народа и его свободы" и выразила свое "полное сочувствие линии его поведения в дни революции, вызванной правильным пониманием условий момента". Судя по сообщениям из штабов фронтов, весь генералитет стоит за сохранение монархии, хотя некоторые против прихода к власти думцев. Генерал Сахаров изволил даже выразиться: "Разбойная кучка людей, именуемая Государственной думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей", а сам-де Родзянко "гнусная личность". Бог с ним, время образумит. Но и все они - конус горы. Вулкана. Пока еще спящего. Если же начнется извержение?.. Эсеры имеют большое влияние на армию и Советы. Через того же Керенского удалось уломать Исполком. По крайней мере, Совдеп согласился не выступать против Временного правительства. Драгоценная находка этот милейший Александр Федорович! Жемчужина в навозной куче. А ведь мог не заметить, втоптать... Насколько бы трудней тогда все было. Михаил Владимирович превосходно понимает, что кружит голову присяжному честолюбцу. Но зато и Александр Федорович на лету схватывает пожелания председателя. Чтобы проверить свое представление о кандидате в министры юстиции, Родзянко спросил мнение о Керенском у Шульгина. "Ломает комедию перед революционным сбродом!" - лаконично охарактеризовал тот. Итак, положение стабилизировалось. Лишь глубоко засевшей занозой впился "Приказ Э 1". Если не обезвредить, начнется вокруг укола воспаление, а там и нагноение... Шульгин и Гучков как раз и должны были привезти обезвреживающее средство: всем ненавистный Николай отречется, на его место заступит больной подросток. Армия принесет присягу на верность ему. Верность присяге для солдата свята, в какое сравнение с силой присяги может идти подметный "Приказ" самозванного Совдепа? Регентом будет Михаил. Метко определил профессор: "Один - больной, другой - глупый". Страстное увлечение Михаила - лошади. Вот и пусть себе скачет аллюром три креста... Есть кому управлять державой: свято место пусто не бывает. И вдруг телеграмма от Гучкова и Шульгина из Пскова, перепутавшая все фигуры на доске и заведшая в цейтнот партию, которая казалась уже выигранной. Первым, кому Родзянко показал бланк, был Милюков. Павел Николаевич оценил нелепый ход, сделанный Николаем II: - Такая перемена делает защиту конституционной монархии еще более трудной, ибо отпадает расчет на малолетство нового государя, составляющее естественный переход к укреплению строгого конституционного строя. Поразмыслил и с обычной профессорской витиеватостью добавил: - Царь не хочет рисковать сыном, предпочитая рисковать братом и Россией в ожидании неизвестного будущего. Думая, как всегда, прежде всего о себе даже и в эту критическую минуту, отказываясь от решения, до известной степени подготовленного, он вновь открывает вопрос о монархии. Такова его последняя услуга. Услуга и впрямь оказалась медвежьей: кто такой Михаил? По какому праву он вдруг становится монархом? Сын, цесаревич - это законный наследник. Младший же брат - просто один из отпрысков императорской фамилии. Но тут же в мозгу Родзянки пробуравилось: "А почему, собственно говоря, не Михаил? Кому в толпе известны тонкости династических установлений? Для черни что Алексей, что Михаил - одна сатана. Оба - великие князья. И тот и другой - самые близкие царю по крови". Его нисколько не обескуражило, что минуту назад он думал совсем иначе. Настоящий политик должен уметь быстро менять решения. Важна цель. Если Михаил возложит на себя корону, монархия сохранится. Не возложит - рухнет. Нынче не 1613 год. Это в ту благословенную смуту, которая сейчас кажется детской игрой, решалось просто: не тот царь, так другой. Когда после смерти царя Федора оборвалась династия святого Владимира, взамен нее поставили представителя другого рода - Михаила Романова. Выбирай: не из Рюриковичей - так из Годуновых, не из Годуновых - так из захарьиных... Все одно царь. А нынче у монархического строя есть альтернатива - строй республиканский. Не доросла еще Россия до добропорядочной буржуазной республики. Такой, как, например, Франция. Если рухнет стена империи, за развалинами ее может оказаться не долина, а бездна... Родзянко вызвал служителя: - Наведите справки, где сейчас находится великий князь Михаил. Служитель был из давних, многоопытных. Тотчас доложил: - Их высочество пребывают на Миллионной, у князя Путятина. Михаил Владимирович позвонил новому премьеру, Львову: - Прошу вас, Григорий Евгеньевич, без промедления собрать сколько можно членов вашего кабинета в Мариин-ском дворце. Здесь, в Таврическом, распорядился, чтобы Гучков и Шульгин, как только объявятся, поспешили на Миллионную. Снова все чинно расположились за столом в форме полукольца, застланным темно-красным, ниспадающим до самого пола бархатом. Родзянко изложил суть дела. Профессор Милюков решительно поддержал: - Любыми путями, во что бы то ни стало нужно сохранить конституционную монархию! Хотя бы до Учредительного собрания. Укрепление нового порядка возможно лишь при сильной власти, которая нуждается в привычном стимуле. Керенский, использовавший каждый час пребывания в Таврическом дворце для того, чтобы потолкаться в помещениях Совдепа, а также побывавший уже и в полках, лучше остальных знал настроение рабочих и солдат. - Улица не допустит воцарения Михаила, - сказал теперь он. - Изложим великому князю все "за" и "против", - предложил Родзянко. Позвонил на Миллионную, попросил Михаила принять их, а министрам порекомендовал: - Выезжайте по одному, моторы оставляйте подальше от дома Путятиных, идите пешком. У самого особняка я распорядился выставить офицерский караул. На всякий случай. И вот все расселись на банкетках и креслах в зале-салоне с большим концертным роялем. Будто собрались для праздной беседы, а не решать судьбу государства. Появился тонколицый бледный человек. Отвесил короткий, одной головой, поклон. Молодой этот человек тоже походил не на помазанника божьего, а на маэстро, зачем-то переодевшегося в гвардейский мундир. Казалось, сейчас он и сядет к роялю. Милюков торжественно изложил доводы "про", Керенский - "контра". Михаил выслушал молча. Предложение принять корону было для него совершенно неожиданным: - Прошу дать мне некоторое время на размышление. Он вышел. Тут же в салон заглянул его секретарь: - Их высочество приглашают вас, Михаил Владимирович. В кабинете они остались с глазу на глаз. - Ответьте мне откровенно: сможете вы гарантировать мне жизнь, если я... - голос Михаила предательски дрог-нУл, - если я приму престол? Родзяпко, не скрывая презрения, смерил его взглядом: - Не могу: твердой вооруженной силы я за собой не имею. Великий князь потоптался. Подошел к двери, в нерешительности открыл ее. Переступил порог салона: - Господа, я не могу принять престола. Потому что... потому... - он не договорил. Наклонил голову. Все увидели: по его щекам текут слезы. - Ваше императорское высочество! - с пафосом воскликнул Керенский. - Я принадлежу к партии, которая запрещает мне соприкосновение с лицами императорской крови. Но я буду утверждать перед всеми - да, перед всеми! - что я глубоко уважаю вас! Ваше высочество, вы благородный человек! Отныне я буду говорить это всюду! - Благородный человек... - громко, так, что услышали многие, прошептал Милюков, оборачиваясь к Родзянке. - Только страх за себя - и ни любви, ни боли за Россию. Сюда же, на Миллионную, были вызваны для составления текста манифеста об отречении два опытных правоведа. Вскоре документ, ставящий последнюю юридическую точку в летописи трехсотчетырехлетней династии Романовых, был составлен. Для него хватило семнадцати строк. Однако по настоянию Родзянки в манифест были включены такие слова: "...посему, призывая благословение божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти". Михаил Романов подписал манифест и протянул его Родзянке. "С паршивой овцы..." - подумал Михаил Владимирович. Обнял великого князя, поцеловал и повторил фразу Керенского, но с иронией и сарказмом: - Вы - благороднейший человек!.. 3 Шел всего только третий день, как Феликс Дзержинский был на свободе, а он уже с головой окунулся в партийную работу. Еще вчера ночью, как только объявили перерыв в заседании Исполкома Московского Совдепа, Ногин привел его в дом на Покровке, в помещение Московского союза потребительских обществ, где устроили свою штаб-квартиру большевики. - Познакомьтесь, товарищи, - Виктор Павлович обратился к четверым горячо спорившим людям. На его голос обернулась женщина. Невысокая, худая. В пенсне. Туго зачесаны назад, собраны в пучок волосы, лишь выбился на высокий лоб черный локон. Скорбные скобки у губ. Сутуловатость плеч. Безошибочные меты, какие оставляет тюрьма... Но Феликсу показалось в ее облике что-то знакомое. И она, характерным движением поправив пенсне на переносице, строго-внимательно посмотрела на пришедшего. - Я вас уже видела... В Париже? - Правильно! - вспомнил и он. - В одиннадцатом году. У Владимира Ильича на Мари-Роз. - Товарищ Юзеф? - Правильно. А вы товарищ Землячка? - Старые знакомые, - констатировал Ногин. - Розалия Самойловна - секретарь нашего Московского большевистского комитета партии. Это - Петр Гермогенович Смидович, - представил он одного из мужчин. - Скворцов-Степанов... - А вас я тоже знаю, давным-давно! - широко улыбнулся Феликс, протягивая руку самому старшему из находившихся в комнате, - грузному, с окладистой седой бородой. - Василий Васильевич Галерка - не ошибся? - Давно так меня величали, давно... - пророкотал тот. - Теперь позволительно и истинным нареченным именем: Михаил Степанович Ольминский. - Собирается старая гвардия, - заключил Ногин. - Действительно, уже не молоды, - сказала Землячка. - Не будем терять времени: что в Исполкоме?.. Здесь, в городском комитете партии, наконец-то развернулась перед Дзержинским полная картина происходящего. Оказывается, еще за неделю до восстания в Питере, в канун Международного женского дня, Московский комитет РСДРП выпустил листовку: "Довольно молчать!.. Долой войну! Долой царское правительство! Да здравствует демократическая республика!.." - и призвал к проведению митингов и демонстраций. Отзвук тех демонстраций проник даже в стены "Бутырок". Когда Петроград поднялся, московские власти постарались скрыть сообщения из столицы от москвичей - всем газетам было строжайше запрещено писать о выступлениях народа. Однако и Смидович, и Ольминский, и Скворцов-Степанов получали сведения по телефону. От питерских большевиков приехала Конкордия Самойлова, а следом Бюро Центрального Комитета прислало специального курьера с полной информацией о всеобщей забастовке и подробными инструкциями. В тот же день все средства, какие только были у большевистского московского подполья, - шапирографы, ротаторы, машинки "ундервуды" - были пущены в дело: как можно шире распространить известия! На первом же заседании восстановленного Московского комитета партии решили: призвать пролетариат второй столицы также к всеобщей забастовке, вывести рабочих на улицу, на демонстрации, по примеру Питера и используя опыт пятого года - создать Совет депутатов. Уже вечером 27 февраля был создан Временный революционный комитет рабочих и других демократических организаций. Из пяти членов президиума этого комитета - двое большевиков: Смидович и Ногин. На следующий день солдаты под руководством большевиков захватили типографию Сытина и начали выпускать "Бюллетень революции". Всеобщая забастовка охватила и Москву. Совдеп создан. Но к сожалению, как и в Питере, большинство мест в нем принадлежит меньшевикам, эсерам. Хорошо хоть, что в редакцию "Известий" вошел Скворцов-Степанов. Он и настоял, чтобы в газете был перепечатан питерский "Приказ Э 1". Новый командующий округом, подполковник Грузинов, потребовал, чтобы этот приказ был объявлен недействительным для Московского гарнизона, рвет и мечет, добивается помещения в газете опровержения. - Ни в коем случае опровержения не давать. Больше того: как можно скорей составить свой, московский приказ в духе питерского, - в тоне Землячки была мужская жесткость. - Немедленно приступать к налаживанию выхода нашей, большевистской газеты. Вам, старейшему литератору, Михаил Степанович, и карты в руки. - Согласен. Думаю, назвать ее надо так же, как называется нынешняя ленинская, - "Социал-демократом", - предложил Ольминский. - Очень хорошо. Второе: продолжать вооружать рабочих. Тех винтовок и револьверов, какие отобрали у полиции, мало. Взять в воинских частях. Организовать охрану заводов. Пресекать грабежи. Навести в Москве революционный порядок. Феликс слушал, вбирал в себя и думал: что же поручат ему? - Прежние методы и навыки работы непригодны для новых условий, - продолжала Землячка. - Мы привыкли к подполью, а теперь, наоборот, нужно на самую вершину - чтобы нас видели и слышали! Вовсе районы, на все заводы, в каждую казарму! Призвать рабочих и солдат вступать в нашу большевистскую партию! При Московском комитете создать Военное бюро. Вот что жаждет его душа!.. Военное бюро. Борьба за привлечение на сторону революции армии. Утром в комитет партии стали стекаться новые сведения о развитии событий в Москве. Одно из сообщений: подожжено здание охранного отделения в Большом Гнездниковском. Видели, что поджигали сами жандармы. "Заметают следы, - подумал Дзержинский. - Как позавчера в "Бутырках"..." - В Спасские казармы, - распределяла поручения секретарь комитета. - В Рогожский район. В бригаду ополчения. На завод Гужона. Вы - в Астраханские казармы... Нам нужно создать Совет солдатских депутатов. Вечером этого же дня, бесконечного дня третьего марта, Феликс Дзержинский, вернувшись из Астраханских казарм, пришел в думу, на заседание Совдепа и выступил с речью. Закончил он ее словами: - То, что теперь делается в России, является только началом великого здания борьбы... Да здравствует русская революция! Да здравствует возрожденный Интернационал! Да здравствует социалистический строй!.. Как сброшенные кандалы, все старое ушло в прошлое. Он уже полностью чувствовал себя в строю. 4 В то самое время, когда, соблюдая столь непривычную для коренных думцев конспирацию, министры Временного правительства собирались на Миллионной, в особняке князя Путятина, в самом Таврическом дворце, все в той же комнате бюджетной комиссии, шло очередное заседание Исполкома Петроградского Совдепа. Депутаты-большевики внесли предложение: - Пора решать вопрос об аресте Николая и прочих членов династии Романовых. Двери комнаты были распахнуты, и, как обычно, набилось много рабочих и солдат. Вдоль стен и на скамьях одобрительно загудели. - Какая предлагается конкретная формулировка? - поднял над головой карандаш Чхеидзе. - Послать отряд революционных солдат, арестовать - вот и вся формулировка! - сказал один из депутатов. Его поддержали смехом и хлопками. - Нет, так мы не можем! - оглядел собравшихся по-верх очков председатель Исполкома. - Теперь существует министерство юстиции во главе с товарищем Керенским. Вы все читали, надеюсь, сообщение Временного комитета о том, что впредь аресты будут производиться не иначе как по особому в каждом случае распоряжению. Коль есть правительство, только оно и вправе... Смех и аплодисменты сменились ропотом. Чхеидзе очень чутко улавливал настроение собравшихся. - Но мы, конечно, можем запросить Временное правительство, как оно отнесется... - Тогда предлагаю такую конкретную формулировку, - встал Василий. Он выделил голосом это спиралевидное слово. - "Исполнительный комитет постановляет династию Романовых арестовать". Точка. Нет возражений? Дальше: "Предложить Временному правительству произвести арест совместно с Совдепом". Точка. А если они в Мариинском начнут вилять - вот тогда и запросить, как это самое правительство отнесется к тому, что Совдеп сам произведет аресты. - Правильно! Так и записывай! Тут тебе и формулировка, и запрос - чин по чину!.. Возразить было нечего. Дальше пошло без закавык. Великого князя Михаила решили арестовать тут же, в Питере. Предстояло лишь узнать, где он находится. Что касается великого князя Николая Николаевича, главнокомандующего Кавказской армией, то вызвать его под каким-нибудь предлогом в столицу, уже в пути установить за ним строгое наблюдение и задержать тотчас по приезде. Александру Федоровну держать под арестом в Царском Селе. - Подготовку и сами аресты прошу поручить штабу восстания, - снова поднялся Василий. Так и решили. Чхеидзе и товарищу председателя Исполкома Скобелеву предложили довести об этом решении Совдепа до сведения Временного правительства. О том, что великий князь Михаил в данную минуту обретается всего в нескольких кварталах от Таврического, где ведет беседу с членами Временного правительства и в том числе с министром юстиции и вторым товарищем председателя Исполкома Совета, никто из депутатов не знал. 5 В дом Павлуцких прибежал якут-возница: - Уцицельница! Твоя пельцер грузя - умом сошел! У Зины захолонуло сердце: - Где он? - В лавке! Лавка купца Игумнова была на краю Покровского. На ходу надевая полушубок, учительница бросилась туда. У лавки, как всегда, толпился народ - и односельчане, и приезжие из соседних наслегов. Еще издали Зина увидела Серго. На крыльце, над толпой что-то кричит, машет рукой, в которой скомкана лисья шапка, буйные кудри растрепались. Подбегая, услышала: - Революция! Царя Николашку скинули!.. Теперь вы все - свободные люди! От чиновников, от своих тойонов свободные!.. Тут только она поняла. Остановилась. Перевела дух. Вот что означает одно-единственное слово в телеграмме, которую она получила от мужа сегодня утром: "Поздравляю". Серго уже больше двух недель как оставил Покров-ское - объезжал свои "владения", свои "пол-Европы", как он говорил. Телеграмма была из поселка Синек верстах в сорока отсюда. Зина протиснулась к крыльцу. Серго - прямо на людях - обнял ее, подхватил на руки, начал целовать: - Революция! Понимаешь, революция! - Надень шапку, сумасшедший, простудишься! Застегнись! Закутай шею! Откуда ты узнал? - Товарищи сообщили. Они в Якутске уже два дня как узнали. Меня искали по всем наслегам - специально человека послали. Приказано срочно явиться! Будем старую власть выметать, новую создавать. Собирайся - и едем! - Что ты! У меня же школа. Дети... Он нахмурился. Опустил голову: - Да... Не подумал... Нельзя их бросать... - Ты поезжай. А я приеду, как только смогу. - Да, я должен ехать! В больнице без меня управятся. Мне нужно немедленно в Якутск! Он снова обнял, подхватил жену на руки: - Го-го-го, Зиночка! Такое теперь начинается! Земля во сто раз быстрей закружится!.. 6 Спустя час после того как Николай Романов поставил свою подпись под манифестом об отречении, дворцовый комендант Воейков распорядился дать сигнал об отправлении императорского поезда. Конечным пунктом маршрута был обозначен Могилев. Приближенные еще не теряли надежды, что государь, очутившись в Ставке, среди преданных войск, отменит свое поспешное решение, и все возвратится на круги своя. Сам же Николай без промедления отошел ко сну. Но прежде достал тетрадь в черной шагреневой коже, перелистал чистые линованные страницы и старательно записал впечатления этого бурного дня, завершив их фразой: "В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман!" На следующий день, поспав долго и крепко, проснувшись далеко за Двинском, он отметил, что за окном солнце и мороз, почитал книгу о Юлии Цезаре, а затем, за обедом в салон-вагоне, старательно пережевывая мясо, сказал дворцовому коменданту: - Передайте Родзянке следующие мои пожелания: из Могилева я хочу проехать в Царское Село. Там я буду проживать в Александровском дворце, а затем намерен отбыть с семьей в порт Романов на мурманском берегу и далее к кузену Георгу в Великобританию. Повеление было немедленно выполнено. Вскоре поступила ответная шифротелеграмма: "Его императорскому величеству. Временное правительство разрешает все три вопроса утвердительно; примет все меры, имеющиеся в его распоряжении: обеспечить беспрепятственный проезд в Царское Село, пребывание в Царском Селе и проезд до Романова на Мурмане. Министр-председатель князь Львов". Обращение "его императорскому величеству" все - и Николай Романов, и свитские - восприняли как должное. По другой железной дороге, через Дно и Витебск, катил из Вырицы в Ставку эшелон с Георгиевским батальоном, предводительствуемым генерал-адъютантом Ивановым. Прибыв в Могилев, батальон наконец-то выгрузился из вагонов. Но это был уже другой батальон - ветераны-солдаты с крестами и медалями на черно-желтых лентах построились в колонну и, печатая шаг, промаршировали в свои казармы под красными флагами. Между тем в самой Ставке, в губернаторском доме над Днепром, генерал Алексеев составлял циркулярное предписание главнокомандующим всеми фронтами российской армии. Он нервно черкал и перечеркивал строчки, пока не составил лаконичный текст, который гласил: "Из Петрограда начинают разъезжать и появляться в тылу армии какие-то делегации, именующие себя делегациями от рабочей партии и обезоруживающие полицию и офицеров. Прошу принять самые решительные меры, чтобы этот преступный элемент не проникал в армии, имея на узловых станциях достаточно сильные караулы. Если же таковые шайки будут появляться, то надлежит немедленно их захватывать и предавать их тут же на месте военно-полевому суду. Нам всем надо принять самые решительные меры, дабы дезорганизация и анархия не проникли в армию". Эта телеграмма поступила и в Петроград, в канцелярию Временного правительства, и была тотчас доложена Гучкову. Новоиспеченный военный и морской министр поспешил к прямому проводу, чтобы узнать от начальника штаба подробности: - Господин генерал, только что получили вашу тревожную телеграмму о беспорядках в некоторых пунктах Северного фронта. В Петрограде общее успокоение умов идет довольно быстро вперед. Очень рассчитываю, что это влияние через некоторое время скажется и у вас на фронте. Алексеев был настроен менее оптимистично. - Разбежавшиеся из войсковых частей Петроградского гарнизона нижние чины теперь появляются в ближайших гарнизонах тыла Северного фронта и оказывают растлевающее влияние на такие же запасные полки, как и составлявшие гарнизон Петрограда, - ответил он. - Не без влияния гастролеров из Петрограда или Москвы в Минске арестованы командующий войсками и начальник штаба. Приказал всех таких приезжающих предавать военно-полевому суду по возможности на месте для быстрого приведения в исполнение приговоров. Он сделал паузу, подождал, не поступит ли возражений от поставленного революцией министра, и продолжил: - Главнокомандующие принимают все меры к тому, чтобы сохранить от всякого влияния боевую силу. Генерал Корнилов проехал через Могилев и будет завтра в Петрограде. Появление делегаций от Советов депутатов и боевых групп "рабочей партии" для разоружения полицейских - это оказалось еще полубедой. Не успел закончиться разговор с Гучковым, как поступила телеграмма из Пскова от генерала Рузского. Ознакомившись с нею, Алексеев взялся за составление еще одного послания - на этот раз на имя верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Депеша Рузского вызвала у начальника штаба особенную тревогу. Это отразилось в строках его донесения: "Всеподданнейше доношу: Главкосев телеграфирует, что Петроградским Советом Рабочих и Солдатских депутатов издан "Приказ Э 1" Петроградскому гарнизону о выборах комитетов из представителей от нижних чинов, о главенствующем значении самого Совета и взаимоотношениях между офицерами и нижними чинами. Приказ этот распространяется в воинских частях и вносит смущение в умы... Донося об изложенном вашему императорскому высочеству, докладываю, что одновременно с сим я спишусь с председателем совета министров, председателем Государственной Думы и военным министром, указывая, что при продолжении подобной неурядицы зараза разложения быстро проникнет в армию и армия станет небоеспособной. Генерал-адъютант Алексеев". Пока новый главнокомандующий, еще пребывающий на Кавказе, осознает значение надвинувшейся опасности, пока раскачаются князь Львов и Родзянко... Время не терпит. "Приказ Э 1", - Алексеев сам с карандашом проштудировал его, - зараза пострашней чумы, холеры или оспы. Те эпидемии могут вызвать смерть сотен и тысяч, эта вызовет смерть всей российской армии, а следом - и смерть России. Начальник штаба пригласил генерал-квартирмейстера Лукомского, в ведении коего помимо прочих находились службы разведки, контрразведки и полевой жандармерии: - Соблаговолите, Александр Сергеевич, принять все меры, чтобы ни один экземпляр этого отвратительного листка не проник в действующую армию. Проверять личные вещи каждого солдата, прибывающего на фронт! Досматривать грузы! В первую очередь те, где пунктом отправления значится Петроград. Обнаружение "Приказа Э 1" должно расцениваться как основание для применения высшей кары. Вы меня понимаете? - Так точно, ваше высокопревосходительство! - Лу-комский сделал пометку в тетради. - Позвольте уточнить: проверять только нижних чинов? - Всех - вплоть до унтер-офицеров и фельдфебелей. На офицеров сие распоряжение, безусловно, не распространяется. Они верные слуги престола, наша надежда и наша опора. Старый генерал иногда позволял себе говорить с пафосом. 7 Глубокой ночью Путко прибыл в Венден, где размещался второй эшелон Одиннадцатой армии, в составе которой действовала его отдельная штурмовая полевая батарея. Антон решил во что бы то ни стало вернуться именно в нее - к солдатам, с которыми прошел весь путь, начиная с Юго-Западного фронта, с предгорий Карпат, и до столь памятной газовой атаки немцев совсем неподалеку отсюда, в районе Икскюля. На батарее - Петр Кастрюлин, Авдей, Цвирка - его крепкая большевистская ячейка. Надежная опора... Где сейчас его батарея? Утром нужно явиться в управление артиллерии армии, сдать проездные документы, получить предписание и назначение. Как бы там ни было, а завтра - нет, уже сегодня! - он увидит всех своих братушек-ребятушек. Поручик протиснул руки в лямки, поправил за спиной тяжелый ранец. Нет, не с пустыми руками возвратился он из Питера на фронт. Книга вторая. ВИХРИ Часть первая ПРОТИВОБОРЦЫ Глава первая 3 августа 1917 года Петрограда - Армия. Срочно. Военная. Начштаверх [Начштаверх - начальник штаба верховного главнокомандующего] и комиссарверх [Комиссарверх - комиссар Временного правительства при Ставке]. На Московском совещании, имеющем открыться двенадцатого сего августа, признано необходимым быть верховному главнокомандующему, комиссар верху, одному представителю штаверха, двум представителям союза офицеров при ставке и по два выборных представителя от армейских и фронтовых комитетов. Точка. Прошу не отказать оповестить заинтересованных лиц, учреждения, организации и сделать указание о прибытии в Москву ко дню открытия совещания. Точка. Начкабинета военмин [Военмин - военный министр] полковник Барановский. 1 Петроград. Начкабинвоенмин. От Армкома [Армком - армейский комитет] XII армии Севфронта делегирован поручик Путко. Тчк. Антон выехал в Москву. После недавней трепки его батарею вывели во второй эшелон - на отдых и доукомплектование. Поэтому поручику было разрешено передать дела заместителю и отбыть неделей раньше. Повод, как говорится, налицо: поцарапало и на этот раз. Благо осколок оказался уже на излете и лишь рассек фуражку и лоб. Но вид внушительный: голова перебинтована, пятно запекшейся крови, уши торчат. - Заклеите мишень в Москве - будет что подставлять германцу в следующий раз, - напутствовал Путко командир дивизиона Воронов. По пути в Москву Антон решил сделать остановку в Питере, чтобы встретиться с товарищами и сориентироваться в обстановке: все так запуталось-перепуталось, что сам черт не разберет. Особенно когда сидишь неделями на позиции со своими восьмью гаубицами посреди болот, впереди - противник, позади - бездорожье, а вокруг чавкают, взметая тяжелые столбы грязи, снаряды и мины. Еще тогда, в марте, Путко заявился в свою полевую штурмовую в самое время - питерская красная волна докатилась до передовых позиций: слухи, встревоженные и восторженные лица. Его тяжелый ранец пригодился. Номера "Известий" с "Приказом Э 1" затерли до дыр. И полетели из батареи по всей дивизии и дальше, по соседним частям, большевистские листовки. А через несколько дней сам Антон получил уже и первый номер возрожденной "Правды". Как и в тылу, здесь, на фронте, с первых же дней революции началось противоборство. Но межа пролегла более четко, чем в Питере и Москве. Там с одной стороны - Временное правительство, с другой - Совдепы, а уже в самих Совдепах - оборонцы против пораженцев, эсеры и меньшевики против большевиков. В окопах и на позициях, под залпами вражеских батарей и пулеметами, обе идеи обнажились, как обструганный от сучьев и коры ствол дерева: за немедленный мир - или против него; за народную власть, которая тотчас даст землю крестьянам, - или против нее; за восьмичасовой рабочий день - или за прежнюю подневолыцину на фабриках и заводах... Большевики оказались одни против всех остальных, будь то думцы, министры или члены Совдепа, кадеты, меньшевики, эсеры, "внепартийные". Казалось бы, каждому ясно, как дважды два, на чьей стороне народная правда. Однако путь к этой правде преграждала глыба, тяжеленный вековой камень, который надо было еще раскачать и отворотить в сторону: отношение к войне. Не то что темные, неграмотные мужики - об этот камень споткнулись образованнейшие, просвещеннейшие лидеры социализма, от вождей европейской социал-демократии до Плеханова. Наскочив на эту глыбу, обломала свои колеса карета II Интернационала. Что же это за глыба?.. Испокон века впитывал русский человек благодарную любовь к родной земле, к своему отечеству. Исподволь, веками это понятие сливалось в народе и отождествлялось с понятием "Российская держава", а значит - империя. И мужик, забритый в армию, шел защищать осененную трехцветным флагом и двуглавым орлом родину-империю. Большевики же с самого первого дня мировой войны были пораженцами; лозунгам царизма и буржуазии: "Объединимся в едином братском чувстве!", "Забудем домашние и партийные распри!" - они противопоставили ленинский: "Поражение самодержавия, превращение войны империалистической в войну гражданскую!" Антон узнал об этом лозунге уже осенью четырнадцатого, в Нерчинском остроге, куда пригнали с очередным этапом кандальников нескольких большевиков. Ах как легко было измываться над ними - брошенными на каторга, в тюрьмы, загнанными в лодполье, исторгнутыми в эмиграцию, - измываться в общедоступной печати всем оборонцам, от черных "национал-шовинистов" пуришкевичей до розовых "социал-патриотов" меньшевиков типа думского Чхеидзе! И как трудно было в тех условиях объяснять, что большевики ратуют не за отдачу в германский полон российского народа, а за свержение всех империалистических правительств - и русского, и германского, и английского, и французского, - выступают за то, чтобы общими усилиями солдат, пролетариев и крестьян была прекращена всемирная бойня. Но вот рухнула династия Романовых, есть хоть и Временное, а правительство, есть Советы рабочих и солда