огда шли аресты, Хабалов приехал в резиденцию председателя совета министров князя Голицына, где собрался весь кабинет. Топтались на одном и том же: как "прекратить"? Решение Хабалова одобрили - оружие применить. А заодно просить Родзянку, чтобы он и другие думцы употребили "свой престиж для успокоения толпы". На рассвете двадцать шестого февраля войска заняли намеченные пункты. Городовые были вооружены винтовками и распределены по полицейским и жандармским отрядам. На стенах и рекламных тумбах появилось третье распоряжение главнокомандующего округом: в случае продолжения беспорядков они будут подавлены силою оружия. Хабалов нервничал. Понимал, что в Ставке ждут донесения. Минул час, второй, третий... Генерал приказал отстучать на аппарате Юза: "Сегодня, 26 февраля, в городе все спокойно". Телеграмма едва успела уйти в Могилев, как с разных сторон Питера, из-за Невы, по мостам и по льду, двинулись в центр народные толпы. Войска открыли стрельбу. Ударили пулеметы с чердаков и колоколен. Безоружные руки потянулись к оружию восстания - булыжникам мостовой. Росли баррикады. Защелкали револьверные выстрелы. Повеяло пятым годом. Начались волнения и среди солдат запасных полков. Взбунтовалась, захватила оружие и примкнула к демонстрантам одна из рот лейб-гвардии Павловского полка. К вечеру роту удалось водворить в казарму и обезоружить. Но едва командир батальона вышел из усмиренной казармы, как был убит. Военный министр потребовал, чтобы состоялся полевой суд и виновные тотчас были расстреляны. Приказал всю роту до суда заточить в Петропавловскую крепость. Министру позвонил Родзянко: - Советую разгонять толпы при помощи пожарных. Брандспойтами. Зимой, в мороз, это, знаете ли, отрезвляет. Беляев тут же передал рекомендацию председателя Думы Хабалову. - Пули подействуют лучше, - возразил генерал. - Обливание водой вызовет лишь раздражение толпы. - Действуйте, как считаете нужным. Но помните: государь повелел, и срок уже истек. Занималось позднее, ледяное утро двадцать седьмого февраля. 3 Двадцать второго февраля Николай II, дав последние указания председателю совета министров князю Голицыну, министру иностранных дел Покровскому и военному министру Беляеву, отбыл в Ставку, решив, что вернется в Царское Село в начале марта. Через день Александра Федоровна отправила в Могилев письмо. В конце его, как бы между прочим, отметила: "Вчера были беспорядки на Васильевском острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли Филиппова, и против них вызвали казаков. Я надеюсь, что Кедринского (в эти дни она впервые услышала, но не запомнила точно фамилию Керенского) из Думы повесят за его ужасную речь - это необходимо (военный закон, военное время), и это будет примером. Все жаждут и умоляют, чтобы ты показал свою твердость". И в конце успокоительно: "Беспорядки хуже в 10 часов, в час - меньше, теперь это в руках Хабалова". Николай, взирая из своего кабинета в губернаторском дворце на заднепровские дали, не испытывал ни малейшего беспокойства. Какие-то слободские фабричные появились на Невском? А на что его казаки и верные лейб-гвардейцы?.. Небось уже образумили. Настроению царя соответствовали донесения, поступившие от Беляева. В первом из них военный министр сообщил, что меры к прекращению беспорядков уже приняты, а во втором пообещал: к двадцать шестому покой будет полностью восстановлен. Алике со своей стороны в очередном послании описывала: "Хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, - просто для того, чтобы создать возбуждение, - и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам". И продолжала настаивать, долбя в одну точку: "Но это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо вести себя. Худших речей не печатают, но я думаю, что за антидинастические речи необходимо немедленно и очень строго наказывать, тем более, что теперь военное время". Да, против Думы надо принимать меры. Вот и Алике. Еще минувшей осенью Николай по ее же совету приказал подготовить три варианта высочайшего указа, направленного против покорной, но все равно ненавистной ему Думы. Первым вариантом указа повелевал распустить ее и назначить новые выборы. В прежние времена он проделывал подобное - и с первой и со второй Думами, пока, казалось, не добился самого низкопоклонного состава "народных представителей". По второму варианту Думе надлежало заткнуть глотку до конца войны. По третьему - она распускалась временно, однако же на неопределенный срок. На всех трех листах указа царь проставил свою подпись. Эти листы хранились в сейфе у князя Голицына. Николай сказал председателю совета министров: "Держите у себя, а когда нужно будет, используйте". Какой из трех - на собственное усмотрение премьер-министра. Письмо Алике было тревожней, чем донесения генералов. "Наш народ - идиоты. Такие испорченные типы... У меня было чувство, когда ты уезжал, что дела пойдут плохо, - продолжала она. - Завтра будет еще хуже. Я не могу понять, почему не ввели карточной системы и почему не сделать все фабрики военными, тогда там не будет беспорядков. Рабочим прямо надо сказать, чтобы они не устраивали стачек, а если будут, то посылать их в наказание на фронт... Нужен только порядок, и не допускать их переходить мосты, как они это делают". Но и она не хотела поверить в худшее: "Мне кажется, все будет хорошо. Солнце светит так ярко. Я чувствовала такое спокойствие и мир на Его дорогой могиле. Он умер, чтобы спасти нас". Уже все забыли, и Николай вздохнул с облегчением, а она - о нем и о нем... "Конечно, - заключала царица, - извозчики и вагоновожатые бастуют. Но они говорят, что это не похоже на 1905 г., потому что все обожают тебя и только хотят хлеба". Обожаемый - вот это правильно. Из всех бесчисленных своих официальных титулов Николай II более всего любил этот, не утвержденный никакими статутами, однако же не подлежащий оспариванию. Верноподданные должны обожать своего монарха. А что до бунтовщиков - этой кучки отщепенцев, нехристей, выродков - в кандалы их пли на фронт, под германские пули!.. Военный министр успокаивал. Главнокомандующий округом обещал. Царица терпеливо советовала. Право же, все идет своим чередом, и нет повода для тревог. И вдруг телеграмма, полученная в Ставке двадцать шестого февраля и всеподданнейше адресованная Родзянкой Николаю: "Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца". Прочитав телеграмму, Николай сказал министру двора графу Фредериксу: - Опять этот толстяк Родзянко написал разный вздор, не буду даже отвечать. Он погасил зевок и направился в опочивальню. Прежде чем приказать камердинеру раздеть себя, подвел итог дня в дневнике: "В 10 час. пошел к обедне. Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Алике и поехал по Бобр, шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал. Вечером поиграл в домино". Утром двадцать седьмого февраля, едва он поднялся с постели, принял холодную ванну и облачился в мундир, флигель-адъютант протянул новую, только что полученную от того же Родзянки срочную телеграмму: "Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии". Глава вторая 27 февраля (продолжение) 1 Толпа несла Антона. Людской поток, напористый, возбужденный, сцепленный единым напряжением, способен был, казалось, сокрушить на своем пути все. В толпе - шинели и папахи, но меж ними - и черные куртки, и женские полушалки. Антону нетрудно было ковылять на своем костыле: его подпирали плечами, поддерживали, подталкивали сзади, несли. Он боялся только потерять в этой реке Наденьку - крепко ухватил ее мягкую вязаную варежку. Крутил головой из стороны в сторону, впитывал: - Как побег ли они с площади!.. Глянул я, сердце зашлось: легли и лежат, криком кричат! "Так нешто, - думаю, - ироды мы, в своих стрелять!.." - Вернулись мы до казармы... - Ентот, начальник команды, Леший... - Дак не Леший - Лашкевич, штабс-капитан!.. - Хрен с ем, все одно уже на том свете апостолу Павлу представляется!.. - В геенну огненную его, антихриста!.. - А утром снова назначено выступление: на Знаменскую аль еще куда... - Во-во, снова кровушку народную пить.. А он, может, брательник мой, а она - сестренка моя... - Ночью не спится, гляжу: наши унтеры тайком поднимаются, крадутся в каптерку. "Ага, - кумекаю, - будет дело!" - Во-во, как в семь подняли в ружье, патроны выдали, построили, так фельдфебель Кирпичников... - Слыхал? Федя-т - соцьялист, оказывается! Разнюхали бы ране! - Кирпичников: "Не пойдем супротив народа!" Штабс-капитан прибег: "Я вас, каторжные морды, рванина! Сгною, под трибунал!" Ему, вишь, сам Николка-дурак какую-то бумагу дал, он и вознесся. Выперли его во двор из казармы - и пулю вдогонку. - Никита пальнул? - Да не, Игнат из второго взвода. - Брешет он, не Игнат - я стрелял, вот те крест. - Ого-го, ерой! Небось в сортире сидел!.. - Дак вы волынцы? - Не видишь, чо ль? А ты откель, лопух? - Преображенский. И литовцы с нами. А кудыпрем? - Куды-куды. На кудыкину гору!.. Нашу власть устанавливать!.. Толпа была вооружена. Винтовки на плечах. Волокут "максимы". Улицу заполнили из края в край. Навстречу еще поток. Сливаются, сворачивают на проспект, разметывая в стороны, круша, вдавливая в арки ворот, как щепки в половодье, экипажи, автомобили. Над головами несется, будто множимое эхом: - На Шпалерную! К Таврическому! К Думе!.. Наденька потянула за руку: - Устали? Может быть, выберемся? - Пойдем со всеми! Боль в ногах была привычной, давней. Даже приятной. Так саднят мускулы после доброй работы. Эта боль была связана у него с памятью об одиннадцатом годе - с его случайным, неподготовленным побегом с каторги: их тогда засыпало в штольне, думали - погребены, потом вдруг нашли выход через заброшенную выработку. Вдвоем, он и Федор Карасев, брели по тайге в кандалах, которые нечем было сбить, до кости разодрали щиколотки. Потом, как ни залечивал, ноги ныли долгие месяцы. А в феврале двенадцатого, немало поработав на воле и даже приняв участие в подготовке Пражской конференции, он снова попал в лапы охранки, забренчал кандалами по каторжным трактам - и прежняя боль слилась с новой. Правда, он был уже научен: умел, как солдат портянки, ладно пригонять подкандальные сыромятные манжеты. Но коричневые, въевшиеся кольца-шрамы остались... И на фронте садануло по ногам. Наденька раздобыла сапоги на два номера больше. Навернул бог весть сколько, и идти теперь было мягко. Шинель тоже сползала с плеч, папаха лезла на глаза. С богатыря какого-то. Солдатская. От сукна пахло дезинфекцией, вошебойкой. Сверху зачастило: Трах-тах-тах-тах!.. В толпе дико закричали. На Антона начал падать навзничь солдат. Люди заметались. "С того слухового окна!.." - К стенам! В подворотни! - Он потянул Надю к стене, навалился на нее. - Здесь мертвая зона! Огляделся: - Вы трое - ты, ты, ты - во двор и черным ходом на чердак! Пулемет вон там! Ты, ты, ты, все остальные - отвлекать ружейным огнем! Огонь! Почувствовал себя как на позиции. Растерявшиеся в первое мгновение новобранцы подчинились его приказам. Начали бить из-за укрытий. Улица опустела: поток всосался неизвестно куда. Пулемет сверху бил длинными очередями. Пули отщелкивало от булыжников, и Антон прикрывал собой девушку, боясь, как бы рикошетом не попало в нее. - Огонь! Не цельтесь! Чаще! Чаще! Огонь!.. "Максим" поперхнулся. Брызнули стекла. Донеслись остервенелые голоса. Из черного проема слухового окна, с высоты пятого этажа, вывалился ком и шмякнулся на мостовую. За ним - еще один. Антон прикрыл лицо девушки бортом шипели. 2 Депутаты Государственной думы, не покидавшие Таврического дворца со вчерашнего дня, собрались в Белом зале, поспешно созванные служителями из кулуаров, буфетных и комнат отдыха по распоряжению председателя Родзянко. Поднявшись со своего кресла, с торжественностью в голосе Родзянко зачитал только что полученный от премьер-министра князя Голицына высочайший указ: - "...Повелеваем: занятия Государственной Думы и Государственного Совета прервать 26 сего февраля и назначить срок их возобновления не позднее апреля 1917 года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств. Правительствующий Сенат не оставит к исполнению сего учинить надлежащее распоряжение". На подлинном собственною его императорского величества рукою написано "Николай..." Это был третий вариант давно заготовленной бумаги. Депутаты были в замешательстве: они оказались не у дел. Дума закрывается. Занавес опускается, как после конца представления - и артистам и зрителям надобно расходиться по домам. Остаться? У депутатов, и самых правых, и крайних левых, такой мысли и не возникло: возможно ли воспротивиться высочайшей воле? Поспешили очистить официальный зал заседаний, перешли в соседний и уже частным образом стали обсуждать создавшееся положение. У каждого было собственное мнение. Никто никого не слушал. Согласились лишь на одном: из Петрограда не разъезжаться, ждать дальнейшего развития событий. Между тем в Таврический уже звонили со всех концов города; спешили посыльные: "В Питере начинается вооруженное восстание! Солдаты громят полицейские участки! Соединяются с фабричным людом, захватывают мосты!.." Отдельные подразделения лейб-гвардейцев, занимавшие по боевому расписанию наиболее важные пункты, попытались оказать сопротивление восставшим и были сметены. С Выборгской стороны, из других пролетарских районов двигались все новые и новые колонны. Они были вооружены: запаслись боеприпасами на патронном заводе, захватили арсеналы, взяли штурмом казармы самокатного батальона, начали открывать ворота тюрем. В Думу сообщали: освобождены заключенные "Крестов", предварилки, женской тюрьмы на Арсенальной, пересыльной тюрьмы и Арестного дома. Подожжены окружной суд, губернское жандармское управление, полицейские участки, охранное отделение на Мойке. "Толпа приближается к Таврическому!.." Родзянко заперся в своем председательском кабинете, торопливо набросал текст телеграммы на имя Николая II: "Занятия Государственной Думы указом Вашего Величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому министерства внутренних дел и к Государственной Думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною Вашему Величеству во вчерашней телеграмме. Повелите в отмену Вашего Высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно эти меры Высочайшим Манифестом. Государь, не медлите. Если движение перекинется в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с нею и династии, неминуемо. От имени всей России прошу Ваше Величество об исполнении изложенного. Час, решающий судьбу Вашу и родины, настал. Завтра может быть уже поздно". Стекла в окнах дребезжали. Надвигался гул. "Если этот болван послушается и примет мои предложения, может быть, еще удастся их остановить..." - с тревогой, стискивающей сердце, подумал Родзянко. - Срочно, немедленно, сию же секунду отправьте в Ставку! - протянул он листок курьеру. 3 Сообщение о бунте в запасном батальоне лейб-гвардии волынцев подняло генерала Хабалова с постели, когда он только прилег после бурных ночных заседаний с воинскими и полицейскими начальниками и министрами. Выслушав рапорт командира батальона, главнокомандующий распорядился: - Верните бунтовщиков в казармы и постарайтесь их обезоружить. Постарайтесь, чтобы они не выходили в город. Постарайтесь, чтобы это не пошло дальше! Сам он поспешил в штаб округа. Приказал вызвать из Ораниенбаума две команды с пулеметами, сформировать из надежных частей сборный конно-пехотный отряд под командованием полковника Кутепова и двинуть его против смутьянов. Отряд быстро сформировали. Но ему удалось одолеть лишь полтора квартала. На Кирочной пехотинцев и конников встретила густая толпа и поглотила, растворила в себе. Полковник остался с горсткой офицеров. Хабалову доложили: солдаты едва сдерживают напор толпы в районе центральной телефонной станции. В руках восставших уже вокзалы, электрическая станция. Главнокомандующий решил стянуть все части, на которые можно положиться, к Дворцовой площади. Набралось всего две роты преображенцев, три роты егерей, запасной батальон павловцев, одна рота пулеметчиков и две артиллерийские батареи, однако же без снарядов и с некомплектом прислуги - и это без малого из двухсот тысяч войск в столице, лейб-гвардейцев, гренадер, гусар, уланов, драгун, казаков, еще совсем недавно блиставших на смотрах и парадах, печатавших шаг, рысивших в строю, издававших громоподобные клики перед шатрами под императорским гербом! На квартире князя Голицына собрались все члены кабинета министров. Белые лица. Отечные мешки под глазами. Ни одного, кто мог предложить хоть что-нибудь дельное. Приехал и Хабалов. Доложил обстановку. Его лихорадило, голос пресекался, руки тряслись. Князь Голицын назначил официальное заседание совета министров на вторую половину дня в Мариинском дворце. Члены кабинета многозначительно переглянулись: не будет ли то заседание последним?.. Оставив резиденцию Голицына, генерал начал метаться по городу в поисках надежных войск. Телефону он уже не доверял: у аппаратов в казармах отзывались какие-то наглые прапорщики. Кое-что наскреб. Разрозненные подразделения из курсантов кадетских училищ; из резерва, состоящего исключительно из отпрысков знати и уклонявшихся в этом резерве от фронта. Хабалов всех направлял на Дворцовую площадь, к Зимнему дворцу и Адмиралтейству. Две роты матросов учебной команды прислал великий князь Кирилл, командующий гвардейским экипажем. Прискакали унтер-офицеры жандармского эскадрона и конные городовые. Где держать оборону? На площади войска были как на ладони. К тому же пехотные подразделения как-то странно таяли прямо на глазах - солдаты по одному, по двое, а потом и группками растворялись в наступающих сумерках. "Куда?" - "До ветру!.." Ищи ветра... Офицеры, сбившись у Александровского столпа, обсуждали, что делать. Переходить в атаку против массы, окружившей небольшое пространство и оставившей им лишь здание градоначальства на углу Гороховой, Адмиралтейство, Зимний дворец и Петропавловскую крепость на противоположном берегу Невы, за Троицким мостом?.. Абсурдно. Кто-то предложил пробиваться в Царское Село и там ожидать подхода с фронта верных войск. Хабалов представил решетку питерских улиц, забитых черной массой. Понял, что на первых же кварталах растеряет и этих солдат, останется один на один с толпой. - Нет, решительно нет! Кто-то из молодых, свитских, предложил запять оборону в Зимнем и погибнуть под императорским штандартом. Но такое предложение остальных не прельстило. С военной точки зрения наиболее разумно было расположиться в Адмиралтействе. По своему месторасположению оно давало возможность вести обстрел трех улиц - Невского проспекта, Гороховой и Вознесенского проезда. Это были подступы от трех вокзалов. Из здания Адмиралтейства простреливались и площади. К офицерам подъехал великий князь Михаил, брат царя. - Зимний занимать войсками не следует, - сказал он. Великий князь был озабочен тем, чтобы нижние чины не повредили сапожищами инкрустированные полы в залах. Пехотинцы и спешившиеся кавалеристы заполнили коридоры Адмиралтейства. На верхнем этаже, у окон, установили пулеметы, в воротах - орудия. Во внутренних дворах расположились артиллерийские запряжки и были устроены коновязи. В здании Адмиралтейства имелась типография. Хабалов составил текст нового объявления: "По Высочайшему Повелению г. Петроград с 27 сего февраля объявляется на осадном положении". Объявление напечатали. Хватились - нет клея. Пришлось снарядить солдат, чтобы они разбросали листки по ближним улицам. Посланные для выполнения задания не вернулись. Чем ближе к вечеру, тем становилось все меньше и меньше защитников последней цитадели, хотя ни с той, ни с другой стороны в районе Дворцовой площади не было ни единого выстрела. Оставшиеся без обеда и в перспективе - без ужина, несколько подразделений построились и организованно, держа равнение, промаршировали и сторону своих казарм. - После ужина прибудем назад. Хабалов не строил надежд. Подсчитал наличный состав: пять рот, две батареи, пулеметчики да городовые и жандармы. Не более двух тысяч штыков. У многих в подсумках нет патронов. Нет, такими силами не то что вести обстрел улиц - не защитить и Адмиралтейства. Может, перебраться в Петропавловку? Комендант крепости ответил по телефону: пробиться можно лишь с боем - перед крепостью, на Троицкой площади, заняли позиции повстанцы с бронеавтомобилями и пушками. На мосту - баррикады. Главнокомандующий войсками столичного округа обреченно глядел из окна кабинета на пустынную Дворцовую площадь. За ней в темноте вспыхивали багровые отблески. Костры на улицах. Как разверстые огнедышащие пасти стоглавого чудища, в нетерпении скребущего когтями камень мостовых перед последним прыжком... 4 Телеграмма Родзяпки поступила в Ставку в час после полудня. Начальник штаба генерал Алексеев тотчас, нарушив предобеденный отдых царя, доложил о ней. Крик отчаяния, вырвавшийся из самого сердца Михаила Владимировича, не произвел впечатления на Николая. - Этот хитрый Родзянко хочет меня запугать, чтобы я уступил, - сказал он. - Ничего у него не получится. Непреклонность Николая была подкреплена депешей, поступившей следом за родзянковской телеграммой, от Беляева. Энергичный, схватывавший на лету высочайшие желания, военный министр с полной определенностью уведомлял, что волнения, начавшиеся с утра двадцать седьмого февраля в некоторых частях, успешно подавляются и вскорости спокойствие будет полностью восстановлено. Бее же генерал Алексеев осторожно посоветовал царю предпринять кое-какие меры. - Какие же? - без интереса полюбопытствовал Николай. Хотя, впрочем, образумить столичных смутьянов надлежало. И построже. - Нескольких полков с Северного и Западного фронтов, а также Георгиевского батальона отсюда, из Ставки, будет вполне достаточно, - перечислил начальник штаба. - Под чьим командованием направить нам карательную экспедицию? - явно оживился император. - Вполне подходящая кандидатура, ваше величество, генерал-адъютант Николай Иудович Иванов. Это был тот самый генерал, который не столь давно исходатайствовал у царя милость - возложить на себя орден "Георгия". Желанный крест! Николай, отвергнув все другие, куда более высокие награды, постоянно носил его, приказав перевинчивать с мундира на мундир. У Иванова была и другая, не менее славная заслуга - в шестом году он так удачно усмирил взбунтовавшийся Кронштадт!.. Нынче, правда, Николай Иудович совсем одряхлел. Но поход на Питер будет лишь прогулкой. Зато прямой повод достойно, с царской щедростью отблагодарить преданного солдата!.. - Согласен, - сказал он. - Отдайте нужные распоряжения. На том обсуждение положения в Питере можно было посчитать законченным. Но как раз в этот момент свитский офицер доложил о весьма срочной депеше, которая получена из Мариинского дворца. Николай взял бланк, пробежал - и глазам своим не поверил: князь Голицын от имени всего совета министров, собравшегося на заседание, нижайше доносил, что правительство не в силах справиться с бунтовщиками и посему просит о своем увольнении. Кроме того, князь рекомендовал объявить столицу на осадном положении и назначить главнокомандующим войсками округа другого генерала взамен Хабалова, проявляющего нерешительность и растерянность. Следом поступила телеграмма от военного министра. В полном противоречии с предыдущим донесением Беляев теперь докладывал, что положение весьма серьезное и необходима присылка "действительно надежных частей". Царь решил прибегнуть к совету единственного человека, которого слушался, не прекословя: позвонил в Царское Село. - Дети разболелись корью, приезжай, - ответила Алике. Когда выехать? Завтра утром? Нет, этой же ночью. Генерал-адъютант Иванов уже ждал аудиенции. - Поздравляю с назначением главнокомандующим войсками Петроградского военного округа, Николай Иудо-вич! - с милостивой улыбкой принял старика император. - В столице брожение среди фабричных и в запасных батальонах. Наведите порядок. Не миндальничайте. Как тогда, с морячками. Даю вам неограниченные полномочия. На усиление гарнизона вам, генерал, будут присланы части с фронта. Пока царь беседовал с Ивановым, начальник штаба передавал в штаб Северного фронта: "Государь император повелел: генерал-адъютанта Иванова назначить главнокомандующим Петроградским военным округом; в его распоряжение отправить от войск Северного фронта в Петроград два кавалерийских полка, по возможности из находящихся в резерве 15-й дивизии, два пехотных полка из самых прочных, надежных, одну пулеметную команду Кольта для Георгиевского батальона, который едет из Ставки... Войска нужно отправить с ограниченным обозом и организовать подвоз хлеба и припасов распоряжением фронта, так как трудно сказать, что творится сейчас в Петрограде и возможно ли там обеспечить войска заботами местного гарнизона. Обстоятельства требуют скорого прибытия войск. Такой же силы наряд после-дует с Западного фронта. Минута грозная, и нужно сделать все для ускорения прибытия прочных войск. В этом заключается вопрос нашего дальнейшего будущего". Между тем Николай II приказал обер-гофмейстеру графу Бенкендорфу распорядиться о подготовке императорского поезда к отбытию в Царское Село. Около полуночи он покинул тихий губернаторский дом в вековом парке над Днепром. За несколько минут до отправления поезда царь снова, уже в вагоне, принял генерал-адъютанта Иванова. - Нижайше прошу, ваше величество, во избежание возможных трений, подчинить мне также полицию, жандармские части... и министров. Царь искоса с удивлением взглянул на генерала. "И министров". Диктаторские замашки. Посягательство на прерогативы самого государя... Успокоил себя: "Стар. Немощен. Куда ему в диктаторы. Просьба пе чрезмерна - во время карательных операций власть должна находиться в одних руках". - Михаил Васильевич, передайте соответствующее повеление наше князю Голицыну: министрам беспрекословно исполнять все требования генерала Иванова. И, уже прощаясь, напутствовал нового главнокомандующего войсками округа: - До встречи в Царском Селе, Николай Иудович! Бог в помощь! 5 В Таврическом дворце все было, как обычно: поблескивали в полумраке переходы; швейцары, умудренные бородачи в ливреях с позументом, почтительно-достойно принимали шубы. Светились белые колонны в Екатерининском зале. Но гул нарастал. И казалось, вздрагивают колонны, мельтешат по стенам и по паркету тени. И в привычной полутьме, в запахе паркетной мастики завсегдатаи Таврического невольно втягивали шеи в плечи, будто ожидая удара. В их глазах было смятение. Депутаты, принявшие решение не покидать стен дворца, слонялись по коридорам, собирались группками, шептались, обращая взоры к массивным дверям председательского кабинета. За этими дверями шло заседание старейшин, представителей всех фракций Думы. - Как быть? Этот извечный вопрос, прежде столь часто требовавший лишь неопределенного, абстрактного ответа, теперь наполнился жуткой реальностью, превратился в грозно-тоскливый гамлетовский: "Быть иль не быть?" Старейшины ломали головы: с одной стороны - высочайший указ о роспуске Думы; с другой - надвигающаяся стихия. Керенский посмотрел на свое отражение в огромном, во всю стену председательского кабинета, зеркале, вздрагивающими пальцами пригладил короткий ежик: - Не подчиняться? Повелению царя?! - Значит, стать на революционный путь? - возвысил голос Родзянко. - Оказав неповиновение монарху, Государственная дума тем самым поднимает знамя восстания и становится во главе его со всеми вытекающими из этого последствиями. Вы готовы к этому? Солдатня. Черные толпы. А с фронтов уже идут, конечно, войска, посланные императором на бунтовщиков... Но э т и приближаются... - Надлежит установить военную диктатуру! - изрек депутат Некрасов. - Вручить власть популярному генералу. - Кому? - На выбор: Брусилов. Деникин. Адмирал Колчак. Начальник главного артиллерийского управления генерал Маниковский. - Где они, эти генералы? Кто на фронте, кто - неизвестно где... И что значит: "вручить?" Как понимает сие господин Некрасов?.. Абсурд. Предложение о назначении диктатора отвергли. Продолжали тереть лбы, массировать щеки, хмурить брови, хрустеть суставами пальцев. Выдавливать нереальные предложения. Пока депутат Коваленко не нашел спасительное: - Передать власть совету старейшин! Согласились на компромиссную формулу: "Императорскому указу о роспуске подчиниться, считать Государственную думу не функционирующей, но членам Думы не разъезжаться и немедленно собраться на "частное совещание". Не разъехались и не разошлись. Забежали в буфетную, выпили по стакану чаю, проглотили по бутерброду - и назад. Но чтобы даже внешне их собрание не выглядело афронтом государю, заседали уже пе в Белом зале, а рядом, в Полуциркульном, где никогда никаких официальных заседаний не проводилось: Дума-де на каникулах, а это просто приватные собеседования. Но присутствовали почти все. Открыл, как и обычно, Родзянко. Те же вопросы: "Что делать и как быть?" - Мы не знаем еще истинного положения дел. Но каждый должен определить свое отношение к происходящему. Попросил слова депутат Шульгин - правый и правоверный: - Рекомендую принять одно из двух предложений: или о назначении диктатора, или о передаче власти совету старейшин. - А почему бы всей Думе не объявить себя властью? - Значит, не подчиниться царскому указу!,, Страсти начали накаляться. Профессор Милюков внес некоторое умиротворение: - Не следует принимать слишком поспешных решений. Будем осторожней и осмотрительней. Мы еще не знаем, что происходит там, - он сделал мягкий широкий жест в сторону окон, - мы не разобрались в обстановке. Насколько серьезно, насколько прочно начавшееся движение? А если волна отхлынет и мы... окажемся... Он оборвал, не окончив фразы. В неожиданно повисшей паузе каждый мог представить обнаженный остров Думы в море штыков пятнадцатимиллионного царского войска. Наконец, раздались голоса: в такой обстановке избранники народа должны сплотиться. Все - без различия взглядов, поступившись интересами групп и партий, кои они представляют. - Сплотиться во имя или против чего? Шульгин стоял на своем: - Если они идут сюда, чтобы еще раз с новой силой провозгласить наш девиз: "Все для войны!" - то они наши друзья. Но если они идут с другими мыслями, то они друзья немцев. И нам нужно сказать и м прямо и твердо: "Вы - враги, мы пе только не с вами, мы против вас!" Шульгину не возразил никто - все здесь были "за войну до победного конца". И когда в недрах смятенного зала неизвестно кем высказанное возникло предложение выбрать Временный комитет Государственной думы, которому сейчас же и вручить "диктаторскую власть", согласились все. В комитет вошли те же лица: Шульгин - от правого крыла; социал-демократ меньшевик, усердный "оборонец" Чхеидзе - от левого; вождь октябристов Родзянко; глава конституционных демократов Милюков; некий, мало кому известный Владимир Львов - от центра (знали лишь, что он весьма религиозный человек, воспитанник Московской духовной академии, готовивший себя к поступлению в монастырь); а остальные - по двое-трое от других фракций, и среди них лидер трудовиков Керенский. Едва закончилось избрание и миновала опасность, что его обойдут или забаллотируют, Керенский вскочил: - Медлить нельзя! Я сейчас поеду по полкам! Могу ли я сказать войскам, что Государственная дума с ними?.. Ах какой он был в эту минуту! Как он жаждал этой минуты! Оп словно бы предчувствовал. Всего три дия назад, на заседании в Белом зале, он произнес речь, в которой были такие слова: "Подумайте, господа, подумайте - и по придете ли вы со мною к одному выводу, что иногда гангренозного больного, который умрет через две недели, нужно, как меня недавно, вылечить хирургическим лечением немедленно, - и тогда он воскреснет с новыми силами к новой жизни..." Привнесение личного - испытанный ораторский прием: ему действительно недавно вырезали почку, и в Думе это знали. Его речь цензура запретила печатать в газетах. Кое-кто презрительно отозвался: набор выспренних фраз. О нет, наитие! Предощущение, коим обладают только избранные!.. Он вскинул руку: - Могу я сказать войскам, что Дума берет на себя ответственность? В зале зашумели. И тут, будто разыгрывался спектакль, вбежал офицер охраны Таврического: - Они уже здесь! Керенского с трибуны сдуло. К ограде Таврического дворца приближалась первая группа - солдаты, рабочие с красными бантами на шинелях и куртках. Керенский, обогнав офицера охраны, выбежал к ним навстречу. Лицо его горело от возбуждения. Глаза сияли: - Солдаты! Ко мне! Он смутился: еще никогда не доводилось ему отдавать приказы. Дерзко вскинул голову: - Объявляю вас первым! Почетным! Караулом революции! Поразился, как бы услышав со стороны, свой отрывистый, громкий, командно-повелительный голос. Выбрал саженных красавцев с бантами: - Вы! Вы! И вы!.. За мной! Пост первый!.. Пост второй!.. Пост третий!.. На вашу долю выпала великая честь - охранять Государственную думу! Волна накатывала. Керенский едва успел расставить посты, как услышал: - Толпа уже в сквере! Внутри ограды! На подъезде! Он выбежал на ступени. Море голов. Мерлушковые папахи. Фуражки. Штыки. Флаги. - Товарищи солдаты, офицеры и граждане!.. Я призываю вас к полному единению и доверию друг к другу! Пусть офицер будет старшим товарищем солдата! Да здравствует свободный гражданин свободной России! Все потонуло в возбужденных криках. Он почувствовал: слова льются - великолепные, сверкающие, брызжущие яркими цветами. Изумленные, никогда ничего подобного не слышавшие, солдаты и рабочие отвечали громовым "ура!". Вот оно, сладостное чувство власти над толпой, которое испытывали, наверное, трибуны Рима!.. Но едва он кончил, как рядом, тут же на ступенях, - откуда успел взяться? - шумно вобрал в легкие воздух огромный Родзянко: - Я вас приветствую, господа офицеры, юнкера, солдаты и рабочие! Я приветствую вас, пришедших сюда и тем доказавших ваше желание помочь усилиям Государственной думы водворить порядок в том разбушевавшемся море беспорядков, к которому нас привело несовершенство правления. Я приветствую вас еще и потому, что вы, молодежь, - основа и будущее счастье великой России!.. Полпое единение армии, народа и Государственной думы обеспечит нашу мощь и нашу силу!.. Войска и горожане подходили и подходили. Так получилось, что выступали они только вдвоем - друг за другом, по очереди: Керенский и Родзянко, Родзянко и Керепский. Остальные устранились. Ретировались. Иногда говорили одновременно - с разных концов парадной лестницы. И голоса их звучали дуэтом: рокочущий бас и высокий баритон. Скоро оба осипли. Это не имело значения. В шуме их слова все равно невозможно было разобрать. Люди кричали "ура!" и поднимали шапки, винтовки и флаги просто потому, что были опьянены свободой и такой быстрой, как им казалось, победой. В три часа дня Временпый комитет Думы собрался в том же председательском кабинете. - Нужно выпустить воззвание. Родзянко погрузился в кресло, налег на стол. Начал энергично писать. Остальные терпеливо ждали. Накопец он отбросил ручку на синее сукно: - Разрешите прочесть, господа. Прокашлялся: - Итак, "Воззвание. "Временный комитет членов Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной методами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием..." Как,господа? Севший голос Михаила Владимировича вибрировал, выдавая волнение. Все-таки втравили его в смуту!.. Правда, об устоях - о самодержавии и о государе - в воззвании нет ни слова, а все же супротивно царской воле... Он, Родзян-ко, не хотел бунта. Он пытался предотвратить восстапие. Но государь не изволил прислушаться к его советам. Михаил Владимирович и теперь не желает идти против государя. Но где же те, кому по должности надлежит взять бразды правления и обуздать бунтовщиков? Где премьер-министр? Где военный министр, где главнокомандующий войсками округа? Где верные полки, пушки, пулеметы? Где, наконец, казаки и лейб-гвардейцы?.. Продержаться. Только бы продержаться. Иначе... Яснее других он представляет, что случится, если восторжествует толпа. Ему есть из-за чего испытывать тревогу. Он очень много имеет. И может потерять больше, чем все эти "пародные избранники", вместе взятые. Да, как несвоевременно оказалось событие, которое два месяца назад всполошило всех. Поторопились его племянник с великим князем и Пуришкевичем. Гришку Распутина надо было отправить в преисподнюю теперь. И не Юсупову со своими приятелями, а этим - из толпы. Вина за все неурядицы в государстве легла бы на тобольского конокрада. Получили бы его голову на выданье - и успокоились. А теперь на кого ляжет?.. Тяжкий крест... - Что добавить желаете, господа? Никто ничего добавить к воззванию не пожелал. Он с ожесточением ткнул перо в чернильницу и размашисто вывел: "Председатель Государственной думы Михаил Родзянко. 27 февраля 1917 года". Вызвал служителя: - Распубликовать и распространить по городу. Служитель кинулся в типографию. Тут же и вернулся - с новым известием: - Фабричные... студенты... солдаты... привели под ружьем их превосходительство... Ивана Григорьевича Щег-ловитова! Как понимать: под ружьем? И кого! Бывшего министра юстиции, председателя Государственного совета, сенатора - одного из высших сановников государя!.. По чьему распоряжению привели? Зачем? Родзянко тяжело выбрался из-за стола. Но, опережая его, уже выскочил из комнаты Керенский. Александр Федорович подбежал к группе, ведшей через Екатерининский зал белого как лунь и смертельно бледного экс-министра, недавнего вершителя судеб. Вот какие сальто-мортале выкидывает судьба. - Господин Щегловитов! От имени народа!.. Но тут подоспел Родзянко. Гостеприимно повел рукой: - Иван Григорьевич, пожалуйте ко мне в кабинет. Между председателем Думы и министром вдруг протиснулся тощий небритый юноша в студенческой куртке с петлицами: - Бывший министр Щегловитов арестован от имени народа! Родзянко поверх головы студента гневно уставился в лицо Керенского. - Господин Щегловитов арестован! - с пафосом воскликнул тот. - Но ваша жизнь, Иван Григорьевич, в безопасности - Дума не проливает крови! С его губ так и слетали слова-афоризмы. Какая удача: он, он совершил первый арест революции!.. - Куда отконвоировать арестованного? - не обращая внимания на багрового Родзяпку, обратился студент к Керенскому. Действительно, куда?.. Не в полицейскую же камеру... Нашелся: - В министерский павильон. И в этом был остроумный парадокс: министерский павильон пристроил в свое время к крылу Таврического дворца Столыпин. Меж думскими заседаниями там отдыхали члены правительства, не желавшие вне службы якшаться с "народными избранниками". Керенский обернулся к солдату, вместе со студентом приведшему Щегловитова: - Какого полка? - Четвертой роты Преображенского унтер-офицер Федор Кругл ов! - Поручаю вам охрану арестованных. Почему: "поручаю"? Какими полномочиями?.. Александра Федоровича несло. А люди все прибывали. Они заполонили Таврический, набились в залы, толклись в коридорах. В вестибюле и на лестнице стояли, обращенные рыльцами на Шпалерную, "максимы", "гочкинсы", "кольты". Сменяли друг друга на постах часовые. Никто не знает, что делать дальше. Где же верные войска с фронта?.. Только бы продержаться... Родзянке сообщили: - В левом крыле... в комнате бюджетной комиссии... Собрался еще какой-то комитет. Исполнительного Совета. Рабочих депутатов! Каких еще депутатов? Какой комитет, когда уже есть Временный, думский? Какого совета, когда совет - они? Керенский, на этот раз без Родзянки, метнулся в левый флигель. Оказалось, явочным порядком здесь же, в Таврическом, уже образован Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов - как прямой преемник того самого Совета, который возник в октябрьские дни пятого года и просуществовал тогда 52 дня. И этот Временный исполнительный комитет разослал по всем питерским заводам и фабрикам телефонограммы с предложением прислать в Таврический дворец своих представителей на первое заседание, а кроме того, уже образовал и штаб восстания из нескольких фронтовиков, оказавшихся в столице в отпуске или в командировке. Этот штаб выставил команды для охраны вокзалов и послал разведчиков на дороги, ведущие в столицу. Дело принимало неожиданный оборот. Дума распущена царем на каникулы и как бы не существует. Ее Временный комитет - учреждение, не установленное никакими законами и не располагающее никакими правами. А Совет рабочих депутатов хоть и самочинный, зато опирается на рабочую толпу и солдат... Как бы не просчитаться! Керенский сновал между кабинетом Родзянки и комнатой в левом флигеле. Он должен быть и здесь и там. Депутат Думы, а в то же время и лидер трудовиков. Иными словами, представитель трудовых масс. В девять вечера в Таврическом собралось несколько десятков рабочих - посланцев заводов и фабрик. Тут же оказались и Чхеидзе, и Скобелев - еще один эсдек-меньшевик, тоже депутат Думы. Александр Федорович ревниво поглядывал на них. Шустры. Тоже быстро сориентировались!.. Рабочие, делегаты от разных предприятий Питера, не знали друг друга. Но они знали по газетам и Чхеидзе, и Скобелева, и Керенского. Когда начались выборы Исполнительного комитета, их троих и выбрали: Чхеидзе - председателем, Скобелева и Керенского - товарищами председателя. Посланцев пролетарских районов заботила нехватка продовольствия - уже какой день не было хлеба. Тут же и решили: реквизировать запасы муки в казенных, интендантских, общественных и иных складах и снабдить ею хлебопекарни. Кроме продовольственной комиссии образовали военную - руководить революционной работой в армии; литературную - чтобы наладить издание газет, листков и воззваний. Выбрали десять временных комиссаров для организации районных Советов депутатов. - Как относится Совет депутатов к Временному комитету Думы? - будто бы между прочим-спросил Керенский. Ни Родзянке, ни Шульгину, ни Милюкову - никому из правых думцев и представителей центра рабочие не верили: буржуи, капиталисты, царские лизоблюды!.. - Я и Чхеидзе тоже входим во Временный комитет, - сказал Керенский. - Вы все знаете: своих фабрик или банков у нас нет. И Николай Степанович и я в тюрьмах за народное дело сиживали... - Вас обоих и делегируем от Исполкома Совета в их-ний комитет. Керенскому этого и надо было. "Младенцы. Как легко обвести вас вокруг пальца". Совет решил: заседания будут непрерывными. Спать по очереди. Как солдаты в карауле. От имени рабочих депутатов составили свое "Воззвание", совершенно отличное от родзянковского: "Солдаты! Народ и вся Россия благодарят вас, восставших за правое дело свободы. Вечная память погибшим борцам. Солдаты! Некоторые из вас еще колеблются присоединиться к восставшим вашим и нашим товарищам. Солдаты! Помните все ваше тяжелое житье в деревне, на фабриках, на заводах, где всегда душило и давило вас правительство. Присоединяйтесь к народу, и народ даст вам и вашим семьям новую, свободную жизнь и счастье... Будьте тверды и непоколебимы в своем решении бороться за свободу до смерти. Поклянемся лучше умереть, но не отдать врагу свободы. Жертвы, службы и чести вашей никогда не забудет Россия. Да здравствует свобода!" Из комнаты Совета Керенский вернулся в кабинет Родзянки. Представился как делегат Исполкома, доверительно рассказал о том, что творится в левом крыле Таврического дворца. Родзянко сразу же оценил обстановку. Растормошил дремавших членов Временного комитета. Перед тем, отлучившись из дворца, он навестил князя Голицына. Премьер сообщил, что государь решительно не согласен на преобразование кабинета министров. Уже по дороге от князя у Родзянки созрел план действий. Рассказ Керенского укрепил его решимость. - Мы должны, пока не поздно, взять правительственную власть в свои руки! - твердо заявил он теперь. - Не возьмем мы - ее захватит этот, как его... Совет рабочих депутатов!.. Мы должны в противовес их штабу восстания создать свою военную комиссию и немедленно назначить военного коменданта Петрограда. Какие будут предложения по составу кабинета министров? Начались дебаты. Пока думцы раскладывали пасьянс, Михаил Владимирович увлек Керенского в коридор. Охватил за талию, прижал к мягкому боку: - Как вы полагаете: кто более всего подходит в премьеры? Керенский не ожидал, что Родзянко снизойдет до того, чтобы по-приятельски советоваться с ним. Смутился. Пробормотал: - По-моему, лучшей кандидатуры, чем вы, нет. - Не пройду! - хохотнул Родзянко. - Для всех я - буржуй, вы же сами говорили, как они обо мне... Нет. Я буду помогать со стороны. Что до меня, то для преемственности власти наилучшим в министры-председатели смотрится князь Львов, как думаете? Еще два дня назад председатель Думы чурался Александра Федоровича. Едва терпел, как надоедную жужжащую муху. А нынче такое расположение... С чего бы? Керенский почувствовал себя как бы прихлопнутым его огромной ладонью. Тем более неожиданным явилось последующее: - А как вы сами, уважаемый коллега, отнесетесь к предложению войти в правительство? Скажем, министром юстиции? У вас по части арестов получается! - Родзянко снова засмеялся. - К тому же вы - присяжный поверенный. Законник. Керенский воззрился на него с изумлением: "Министром?.." Но тут же захлестнуло горячее, горделивое: министр-социалист! Каково? Действительно: не он ли первый обратился к восставшим солдатам? Не он ли поставил первые революционные посты? Как приветствовали его народные толпы!.. Юстиции? Именно юстиции. Разве он не выдающийся юрист? Не он ли произвел первый револю-ционпый арест? Символично. Предначертано свыше!.. Только вот как отнесутся к этому в Совете рабочих депутатов?.. Его бросило в озноб. Окатило жаром. Ему почудилось: стоит взмахнуть руками - и он полетит. "Министр! Министр!.." - ликовало в его душе. Родзянко отошел. Оценивающе оглядел со стороны: "Фигляр. Актер. Но самый деятельный. Красиво говорит. Его слушают. На первых порах это главное. И левым нужно бросить кость... Как раз то, что нам надо". Через какое-то время все кандидаты в министры были подобраны. Министром иностранных дел - для сношений с союзниками и поддержания престижа во всем внешнем мире - конечно же вполне подходил полиглот и эрудит, профессор-либерал, осторожный Павел Николаевич Милюков. Военный министр? Гучков Александр Иванович. Масса заслуг и личное геройство: во время англо-бурской войны сражался в рядах буров, был ранен и взят в плен англичанами. В русско-японскую был уполномоченным Красного Креста, выезжал на театр действий. Октябрист. Председатель военно-промышленного комитета. В Думе изобличал бывшего военного министра Сухомлинова и раскрыл козни шпиона Мясоедова. Ко всему прочему еще и дуэлянт. Прокурором святейшего синода - безусловно, Владимир Николаевич Львов, церковник, почти монах. Чтобы не путали с выдвинутым в премьеры князем, будет называться "Львов-2". Министром земледелия - кадет Шингарев. Министром финансов... Кого же министром финансов? Шульгина? Чересчур одиозен. Духовный брат Пуришкевича, один из идеологов "черной сотни". - А почему бы не вам, Михаил Иванович? - Родзянко обратил свой взор к Терещенко, самому молодому из собравшихся, даже и сегодня безукоризненно выбритому, гладко причесанному, с франтоватым галстуком-бабочкой, подпирающим крахмальный ворот батистовой сорочки. - Вы - финансист. Цифры с шестью нулями вас не испугают. Тридцатилетний Терещенко был одним из крупнейших в России сахарозаводчиков. С помощью Гучкова и Родзянки приобщился и к поставкам для армии. Керенский слышал: по тысяче рубликов дерет за каждый пулемет. Сейчас промолчал - до обсуждения его собственной кандидатуры очередь еще не дошла. Терещенко утвердили... У Родзянки уже был подготовлен и текст телеграммы, которую он предложил без промедления отстучать в Ставку, на имя генерала Алексеева, а также всем главнокомандующим фронтами и командующим флотами. В телеграмме предлагалось действующей армии и флоту сохранять полное спокойствие и выражалась уверенность, что "общее дело борьбы против внешнего врага ни на минуту не будет прервано или ослаблено", "Временный комитет, при содействии столичных войск и частей и при сочувствии населения, в ближайшее время водворит спокойствие в тылу и восстановит правильную деятельность правительственных установлений. Пусть и со своей стороны каждый офицер, солдат и матрос исполнит свой долг и твердо помнит, что дисциплина и порядок есть лучший залог верного и быстрого окончания вызванной старым правительством разрухи и создания новой правительственной власти". И в этом документе Родзянко ни словом не упомянул о Николае II и монархии. Пусть армия думает, что питерские события исчерпаны: прежнее правительство устранено и заменено новым. Цель достигнута, и теперь главное - дисциплина и порядок. Самодержавный строй остается незыблемым. Текст телеграммы одобрили. Михаил Владимирович поднял с синего сукна еще один лист: - Необходимо также от нашего имени отдать приказ по войскам Петроградского гарнизона. Суть его в следующем: всем воинским частям и одиночным нижним чинам немедленно возвратиться в свои казармы; всем офицерам прибыть к своим частям и принять все меры к водворению порядка; начальникам отдельных частей явиться к нам, в Таврический, для получения дальнейших расиоряжений. Скажем, к одиннадцати утра завтра, двадцать восьмого. Есть возражения? Все почувствовали: вот это хватка! Наверное, председатель - единственный из всех них знает, чего хочет и как нужно добиться желаемого. Часы отбили полночь. Наступало двадцать восьмое февраля. Шли вторые сутки бдений. Многих депутатов уже оставляли силы. Но у Родзянки не было сна ни в одном глазу. - Господин Энгельгардт, прошу со мной! - поднялся он из-за стола. Полковник генерального штаба, член Думы Энгельгардт час назад был назначен в этом кабинете председателем военной комиссии. - Куда мы идем? - спросил он. - В их штаб восстания. Восстание закончено. Мы идем объявить им, что Временный комитет Думы принял на себя восстановление порядка в столице и что вы назначены военным комендантом Петрограда. У власти мы, а не они. А двоевластия мы не потерпим!.. Глава третья 28 февраля 1 - Наденька! - Антон заговорщицки поманил пальцем санитарку. - Где та одежда? - Ни за что... - девушка покачала головой. Короткие широкие ее брови забавно встопорщились ежиком. - Мне очень нужно! - он провел ребром ладони по горлу. - Закончу прибираться, дождусь Дарью... - уступила она. Вчера он так и не смог найти тех, кто был ему нужен, - своих. Незадолго до ранения Путко встретился на фронте с товарищем-большевиком, приехавшим из столицы. Тот рассказал: воссоздано новое, третье по счету за время войны, Русское бюро ЦК, действует в Питере и городской комитет. Хоть охранка и зверствует - аресты за арестами, - но партийные ряды пополняются, в каждом районе есть свои комитеты, а на заводах - ячейки. Антон явки у товарища не взял. Да тот бы и не дал. Понятно - конспирация. Как бы теперь пригодился адрес! Где искать? Не спрашивать же каждого встречного-поперечного: "Ты большевик?.." Может быть, даже наверняка кто-то из них был в колонне... Нет, искать связь в толпе бессмысленно. И сил идти уже нет - рухнет наземь. И девушке снова в ночь на дежурство. Они вернулись в лазарет. В палате зверем метался Шалый: - Где - тра-та-та - мои казаки? На кровати у стены все еще бредил волынец. На его губах пузырилась розовая пена. Штабс-капитан доживал последние часы. - Ни за понюшку жизню отдал! - рычал в бешенстве есаул, с посвистом разрубая рукой воздух. - У-у!.. Пшь-мышь двадцать!.. "Вот и определилось, с кем вы и против кого", - подумал Антон. Вчерашняя его вылазка в город была рекогносцировкой. Но теперь он знает, где надо искать своих: на Выборгской, на Металлическом заводе! - Я как раз живу рядом! - обрадовалась Наденька. - На Полюстровском проспекте! Испугалась: - Как же вы доберетесь - ни трамваев, ни извозчиков! - Ноги в руки - доковыляю. Девушка принесла вчерашний узел. Сдала дежурство сменщице, и тем же путем, с черного хода, они выскользнули во двор. Утро, как и вчера, было хрусткое и солнечное, сияющее. Улицы заполнял народ. Проносились рычащие автомобили: и роскошные "клеман-байяры" с великокняжескими штандартами, и грузовики с вооруженными рабочими и солдатами. Дорога на Выборгскую была для Антона полна воспоминаний. В пятом году здесь, у моста Александра II, в том вон доме, где жил его однокурсник, Путко сбрасывал студенческую куртку, переодевался в старое, еще дедово пальтецо, напяливал его же картуз, натягивал яловые сапоги и вышагивал через мост уже не Антоном, а Мироном. Под этим именем его знали рабочие с Металлического, члены кружка. Давненько не перебирался он на ту сторону... Сейчас Неву припорошил снег. Ветер сдувал его, обнажая сверкающий лед. Наденька зябко куталась в кацавейку, а ему и в подбитой рыбьим мехом шинели почему-то не было холодно. Вот и Выборгская сторона. Арсенальная. Высокий забор дровяного склада. Того самого. В сумерках они находили лаз в заборе, - вот и он, доска так и висит на одном гвозде, Антон попробовал, сдвинул и поставил на место, - пробирались по одному на склад, располагались на бревнах меж башен поленниц, и начинались их долгие беседы. Он запомнил запах этих бесед - запах свежераспиленно-го и разрубленного дерева, сосновых досок и березовых поленниц. Живой, душистый запах!.. Только сейчас впервые подумал: а его разговоры с Петром, Цвиркой и другими солдатами на батарее как бы продолжение тех бесед с металлистами за этим забором. Те же главные вопросы. Те же ответы. Только с коррективами, которые внесло время. Будто тянется неразрывная нить через годы... Здесь же, на Арсенальной - вон в том скособочившемся домишке, - жил дед Захар, слесарь с Металлического, секретарь подрайонного комитета партии. В его доме, за теми подслеповатыми окнами, в горнице, Леонид Борисович Красин и сказал Антону, что комитет утвердил его членство в Российской социал-демократической рабочей партии. Это было уже в седьмом году, после истории с Камо и после освобождения Ольги. А вскоре, перед отъездом за границу, он опять побывал на этой улице и услышал, проходя мимо вон той скамьи, что накануне фараоны схватили деда Захара. Уже в Париже узнал: старый слесарь погиб на каторге. А дом стоит. И те же заклеенные цо трещине стекла в окнах... Как далеко ковылять с костылем!.. Вот уж не представлял, что такие расстояния он когда-то одолевал за считанные минуты. Наконец они добрались до Металлического. Но заводские ворота и двери проходной оказались запертыми. Этого Путко не ожидал. Остановил парня, на вид заводского: - Послушай, почему все заперто? - Ты чего, чудо-юдо, с луны свалился? Бастуем! - А где все? - Тама! - парень махнул рукой в сторону Невы. - Послушай, может, знаешь ты Ваню Горюнова из котельной? - Не-е, я из механического. - Тогда Степана Севастьянова - длинный такой, рябой. - Степан? Рябой? - вытаращил глаза рабочий. - Так ого ж еще перед войной заковали в кандалы - и по Владимирке! - А Виталия Караваева? Он тоже из вашего цеха. - Откель ты взялся? С четырнадцатого года он на фронте. С последней надеждой Антон спросил: - Где тут у вас комитет? Партийный, эсдековский. Или ячейка. - Какой ишо комитет? - настороженно поглядел парень. - Все тама! - И снова неопределенно махнул в направлении мостов. - Кого вы ищете? - Наденька притопнула замерзшими ногами. - Может, я пособлю? "Откуда тебе знать? Ты тогда еще под стол пешком ходила..." И вдруг вспомнил: - Твой брат, старший, он не на этом заводе работает? - Сашка? Нет, на "Айвазе". - Он дома? - Не знаю. Они тоже бастуют, и все там, на Невском. А может, и дома. - Сведи меня к нему. - Вот хорошо-то! - обрадовалась она. - Мы тут рядом живем! Антон не мог понять, чему она так обрадовалась. Наверно, замерзла. Он почему-то думал, что Надя живет в городском доме, в одной из тех многооконных краснокир-пичных казарм, которые тесно обступили прямые улицы рабочих районов. Оказалось, изба, да еще мазаная, беле-пая, с резными карнизами и наличниками на окнах, с редкими для Питера ставнями. - Прямо украинская хата! - Так моя ж мамо хохлушка, - отозвалась девушка. Изба была просторная, комнаты чисты, ни соринки. Иконы и зажженная лампада в горнице, в красном углу; расшитые петухами рушники. Но тут же и буфет, какая-то литография в золоченом багете, фото усачей разных возрастов и женщин в подвенечных платьях - за стеклом, в одной рамке. Самовар. Пяльцы в углу. Выпирающий бок русской печи... Странное смешение украинского и севернорусского, деревенского и городского. Вышла женщина. Молодая, однако ж лицо ее все мелко иссечено морщинками. За этой паутиной угадывалась былая красота. Женщина была очень похожа на Наденьку. - Познакомься, мамо! Это... - девушка запнулась. - Антон Владимирович, раненый из нашего лазарета. Женщина жалостливо глянула на его костыль: - Заходь, солдатик, будь ласка! Ты с якого фронту? - Антон Владимирович - офицер, поручик. Георгиевский кавалер! - выделила Наденька. Мать смутилась, ссутулилась: - Проходьте... Извиняйте... Из соседней комнаты выглянул мальчуган. Уши торчком, глаза вытаращены. Те же ямочки на щеках. - Мой младший братишка, Женька, - ласково сказала девушка. Порылась в кармане, достала кусок сахару. - Держи гостинец! Скинула кацавейку, помогла Антону снять шинель, начала хлопотать: - Сейчас самовар раздую! - А где старший, Александр? - напомнил он. - Як з утра усвистев... - мать подперла рукой щеку, горестно разглядывала гостя. - Гутарил, к пив дню звернется... После чаю Надя сказала: - Мамо все хворает... Ты иди, мамо, я сама! Прибрала, помыла. Вернулась. Села на диван, сложив ладошки меж колен. Замолкла, не зная, чем занять гостя. А его и не надо было занимать. Ему было хорошо. В этом тепле. В этом уюте, в ухоженности жилища, где во всем чувствовались женские руки. Сверчок цвиркал за печкой. И вышел, потянулся на все четыре лапы, зевнул во всю пасть и разлегся на половике пушистый дымчато-рыжий кот. - Хотите, я вам сыграю? Я умею на гитаре. Девушка выбежала в соседнюю комнату, вернулась с гитарой, повязанной синим бантом. Перебрала струны. Запела: Мы дети мгновенья... Вся жизнь коротка. Год новый, год старый - Не все ли равно?.. - Не надо, Наденька, это не ваше. Она грустно посмотрела на него. СИвела глаза: - Могу и другую: Бушевали волны в море, Ели гнулись на земле, Мы летели на просторе На воздушном корабле... Путко не ожидал, что у нее в песне такой голос - глубокий, наполненный чувством, куда более зрелый, чем ее бесхитростная, простенькая душа. Залюбовался ею. Так любуются картиной неизвестного, не удостоенного славы художника, вдруг приметив ее в зале среди огромных полотен и обнаружив очарование, открывшееся только тебе. - Что вы так смотрите, Антон?.. - она робко отбросила его отчество. Он не успел ответить. В сенях затопали. В комнату вошел, подперев потолок, парень. Не надо было и спрашивать - кто: одно лицо с девушкой и ее матерью. - А мы как раз тебя ждем-ждем! - с облегчением сказала Наденька. - Это и есть мой Сашка! - Ну, братцы! - парень отшвырнул на скамью рукавицы. - В городе такая кутерьма! Меня послали в комитет за листовками - и назад!.. Он запнулся. Оглядел Антона: - А ты, солдат, кто такой будешь? Но свататься пришел случаем? Звонко рассмеялся. - Дурак! - оборвала, даже притопнула ногой Наденька. - Мы зараз одного ва-ажного такого заарестовывали, - не обращая внимания на гнев сестры, продолжал он. - Сенатор аль министр какой бывший, не знаю, из комитета указали. Старый хрыч, плешивый. Мы с морячками к нему: так, мол, и так, извольте бриться! А он трубку к уху приставил: "Что слышно у вас новенького? Не хотите ли покурить? Рекомендую вот енти сигары!.." Мы решили: "Чокнутый!" Оказывается, он думал, что мы пришли звать его на заседание сената. Парень снова засмеялся. "Кажется, он-то мне и нужен", - радостно подумал Путко. 2 С почина, сделанного Щегловитовым, министерский павильон Таврического дворца, тут же метко окрещенный "павильон арестованных министров", стал быстро заполняться: привели бывшего премьера Штюрмера, затем жандармского генерала Курлова, градоначальника Балка, отца-учредителя черносотенного "Союза русского народа" доктора Дубровина, бывшего министра внутренних дел Макарова, бывшего военного министра, оскандалившегося Сухомлинова. Посланный к нему на квартиру наряд рассказывал потом, что генерала нашли в спальне под периной. Последний из предводителей охранной службы, министр внутренних дел Протопопов, пришел арестовываться сам: не вынес страха ожидания. Тщедушный, искривленный от паралича и ужаса, он впрыгнул на ступени дворца, обратился к первому встречному: - Вы - студент? А я - Протопопов. Я желаю блага родине и потому явился добровольно. Препроводите... куда нужно. При обыске дома у Протопопова обнаружили целый склад съестных припасов - более тридцати окороков, штабели консервов, мешки крупчатки. Продовольствие передали в распоряжение Совета депутатов. Между тем, хотя новое правительство и было составлено, намеченного в премьеры князя Львова в Питере не оказалось. Поэтому Родзянко, впредь до его приезда и до официального вступления новых министров в свои права, решил послать в государственные учреждения своих представителей из числа наиболее преданных ему думцев. - Чтобы овладеть государственным аппаратом, не дать опередить нас Совдепу, - объяснил он в узком кругу членов Временного комитета. Слово "Совдеп", неизвестно кем произнесенное впервые, моментально распространилось по Таврическому дворцу, а затем и по городу. В министерство иностранных дел Михаил Владимирович направил графа Капниста, в министерство земледелия - князя Васильчикова, в министерство юстиции - Маклакова, старого думского волка с манерами придворного. Министерство торговли и промышленности взял под надзор сам председатель. Он же и подписывал назначения. В духе момента они именовались мандатами, а уполномоченные Думы - комиссарами. Для того чтобы действовать дальше, Родзяике нужно было узнать, как относятся к происходящему союзники по Антанте. Лучше всего выяснить это у посла Франции Мориса Палеолога. Самому ехать в посольство не было времени, да и не следовало. Михаил Владимирович послал доверенного человека: - Подробно информируйте о происходящем и принимаемых нами мерах. Выясните, как Франция относится к сохранению императорского режима. Палеолог принял визитера. Выслушал. Ответил: - В качестве посла Франции меня больше всего озабочивает война. Нам желательно по возможности ограничить влияние революции и поскорей восстановить порядок. Не забывайте, что французская армия готовится к большому наступлению и честь обязывает русскую армию сыграть при этом свою роль. Что же касается сохранения режима... Да. Но в конституционной, а не в самодержавной форме. Вполне допустимо, чтобы вы переменили царя, но сохранили царизм. - Родзянко, Гучков и Милюков такого же мнения, - уверил посла визитер. - Временный комитет энергично работает в этом направлении. Можно было не сомневаться, что Морис Палеолог выразил мнение и других союзников. Итак, взаимопонимание установлено. Теперь не мешкать с официальным утверждением нового правительства. Кто его должен утверждать?.. По российским законам - не кто иной, как царь. Надо спешить. Солдаты и фабричные все на улицах. И Совдеп не бездействует. Утром двадцать восьмого февраля на заводах и фабриках Питера уже начались выборы в Совет рабочих депутатов - по одному депутату от тысячи рабочих. Тем часом вышел и первый номер газеты "Известия Петроградского Совета рабочих депутатов". Он открывался воззванием "К населению Петрограда и России": "Борьба еще продолжается; она должна быть доведена до конца. Старая власть должна быть окончательно низвергнута и уступить место народному правлению. В этом спасение России..." На заседании Исполкома было выдвинуто предложение: включить в Совет депутатов и представителей от солдат. За истекшие сутки уже начал проявляться характер самого Совета. Он оказался далеко не цельным. В тот час, когда Совет стихийно формировался в левом флигеле Таврического дворца, в комнате бюджетной комиссии собрались главным образом представители и сторонники социалистов-революционеров и эсдеков-меньшевиков. Они и определили характер Совдепа - что ни новая, выплескиваемая напором событий проблема, то разноголосица во мнениях. В первый раз она проявилась уже минувшей ночью, когда в штаб восстания заявились Родзянко и полковник Энгельгардт. Сначала члены Совета решительно воспротивились тому, чтобы Временный комитет Думы взял на себя восстановление порядка в Питере да еще и назначил своего военного коменданта столицы. Но тут же, уступив нажиму грозного председателя Думы, согласились, пошли на попятную. Вот и теперь: казалось, бесспорное предложение - привлечь на свою сторону солдат - вызвало шумные дебаты. Прежде всего потому, что предложение исходило от большевиков. Каждую их рекомендацию остальные совде-повцы встречали в штыки. "Солдат - депутатами? Да ведь это заразит армию агитацией, разложит ее и сделает небоеспособной! А нам предстоит воевать до полной победы!" Но Таврический был битком набит солдатами, и они сказали свое слово: "Мы - такие же пролетарии и крестьяне, почему же вы лишаете нас революционных прав?" Большевики одержали верх. Исполком вынужден был постановить: организовать при Совете рабочих депутатов солдатскую секцию с нормой представительства по одному человеку от каждой роты. Острый, важнейший вопрос: входить представителям Совета в правительство, подбираемое Родзянкой, или не входить?.. Уже знали, кого туда прочат: тузов промышленности, буржуев и их подпевал. Подавляющим большинством постановили: в октябристско-кадетское правительство совдеповцев не посылать. Керенского охватило беспокойство. Он - товарищ председателя Исполкома Совдепа. Он же - член Временного комитета Думы. Ему предложен портфель министра... Три кресла. И теперь нужно выбрать: какое отвергнуть, в какое сесть. Только бы не просчитаться. В калейдоскопе событий обозначилось: восставшие, солдаты и рабочие, слушают Совдеп. Понятно: Совет рожден революцией. Он как бы восстановил связь, перекинул мост между пятым годом и нынешним. Думские же депутаты - те же самые, что сидели в Таврическом и неделю назад. Но правительство есть правительство, и министр - это министр!.. Александр Федорович пытался убедить членов Исполкома по-одному, кулуарно. "Нет, решительно нет! Как можно отменить постановление, принятое час назад? Тем более что тут есть принципиальная сторона". Возгоревшаяся было вожделенная мечта гасла. Откажется от портфеля - никогда себе не простит. "Товарищ председателя самозванного Исполкома"... Сегодня Совдеп существует, завтра он может оказаться мифом. А министр... Он станет министром! - Ваше предложение принимаю, - ответил Керенский Родзянке. Нет, он не отверг Совдеп: в голове его уже созрел план, как обыграть своих непримиримых сотоварищей. Александр Федорович знал, что с часу на час должно начаться заседание Исполкома совместно с представителями от заводов и полков - теми самыми, перед кем он почти непрерывно выступал все эти шальные сутки. Дождался, когда все собрались и заседание началось, и ворвался в зал, оборвав на полуслове чье-то выступление. - Товарищи! Я должен вам сделать сообщение чрезвычайной важности! Товарищи, доверяете ли вы мне? Голос его, достигнув звенящих высот, сорвался. Из разных концов послышалось: - Доверяем! Доверяем! - Я говорю, товарищи, от всей глубины моего сердца, я готов... - он уронил голос до трагического шепота, - я готов умереть, если это будет нужно... Уловил движение на скамьях, будто те, сидящие, хотят броситься ему на помощь: - Товарищи, в настоящий момент образовано Временное правительство, в котором я... - он сделал паузу, - ванял пост министра! Нервное напряжение в зале разрядилось хлопками. Это уже кое-что. Он снова взвинтил голос: - Товарищи, я должен был дать ответ в течение пяти минут и поэтому не имел возможности получить ваш мандат для вступления в состав Временного правительства. В рядах зашептались. Члены Исполкома начали что-то объяснять сидящим с ними рядом делегатам. Но Керенский не Дал разрастись опасной заминке: - Товарищи, в моих руках находились представители старой власти, и я не мог пе воспользоваться этим обстоятельством. Ввиду того, товарищи, что я принял на себя обязанности министра юстиции до получения от вас на это полномочий, - он опять перешел на драматический шепот, - я слагаю с себя звание товарища председателя Совета... - опустил голову, как бы не в силах говорить далее. - Но для меня жизнь без народа немыслима, и я вновь готов принять на себя это звание, если вы признаете это нужным... Расчет его оказался точным: подобного представления никто из них еще по видывал. Из зала отозвались - кто аплодисментами, кто выкриками: "Признаем!" - Товарищи, войдя в состав Временного правительства, я остался тем же, кем был, - республиканцем. В своей деятельности я должен опираться на волю народа, я должен иметь в нем могучую поддержку. Могу ли я верить вам, как самому себе? - Можешь! Можешь! Верь! Подстегнутый восклицаниями и аплодисментами, он возвысил голос до истерических нот: - Я не могу жить без народа! И в тот момент, когда вы усомнитесь во мне, убейте меня! - Слезы готовы были брызнуть из его глаз. - Товарищи! Позвольте мне вернуться к Временному правительству и объявить ему, что я вхожу в его состав с вашего согласия, как ваш представитель! И, не дав никому опомниться, он выбежал из зала. Дело было сделано. Все три кресла - его!.. 3 На рассвете 28 февраля, покинув салон-вагон императорского поезда, генерал Иванов из губернаторского дворца вызвал к прямому проводу Хабалова. Дежуривший у аппарата офицер передал: - Генерал Хабалов находится в здании Адмиралтейства и полагает, что выход его оттуда неизбежно связан с арестом его на улице революционерами. - Передайте: генерал-адъютант Иванов будет у аппарата в девять часов утра; если генерал Хабалов не может подойти сам, пусть пришлет доверенное лицо. В Адмиралтействе аппарат Юза был. Точно в девять часов разговор между двумя главнокомандующими войсками Петроградского округа - только что смещенным и только что назначенным - состоялся: - Здравия желаю, ваше высокопревосходительство, я Хабалов, - Ответьте: какие части в порядке и какие безобразят? - В моем распоряжении в здании Главного Адмиралтейства четыре гвардейских роты, пять эскадронов и сотен и две батареи. Прочие войска перешли на сторону революционеров или остаются, по соглашению с ними, нейтральными. Отдельные солдаты и шайки бродят по городу, стреляя прохожих, обезоруживая офицеров. - Какие вокзалы охраняются? - Все вокзалы во власти бунтовщиков, строго ими охраняются. - В каких частях города поддерживается порядок? - Телефон не действует, связи с частями города нет. Министры арестованы. - Какие полицейские власти находятся в данное время в вашем распоряжении? - Не находятся вовсе. - Какое количество продовольствия в вашем распоряжении? - Продовольствия в моем распоряжении нет. - Много ли оружия, артиллерии и боевых припасов попало в руки бастующих? - Все артиллерийские заведения во власти повстанцев. - Какие военные власти и штабы в вашем распоряжении? - В моем распоряжении лично начальник штаба округа, с прочими окружными управлениями связи не имею... Еще дочитывая ленту с аппарата, генерал-адъютант Иванов понял, что в столице произошло нечто совсем иное, чем представлял себе царь, и что его самого ожидает отнюдь не легкая, лишь за почестями и орденами, прогулка. Но мешкать нельзя. Хотя бы Адмиралтейство нужно использовать как плацдарм. В час дня в штаб-вагоне передового эшелона, в который был погружен Георгиевский батальон, Иванов покинул Могилев. Тем же часом от его имени была отправлена телеграмма, адресованная коменданту Царского Села: "Прошу сделать распоряжения о подготовке помещений для расквартирования в г. Царское Село и его окрестностях 13 батальонов, 16 эскадронов и 4 батарей". Иванов был уже в пути, когда его догнало донесение, отправленное в Ставку Беляевым и теперь пересланное начальником штаба Алексеевым авангарду карательной экспедиции: "Военный министр сообщает, что около 12 часов 28-го сего февраля остатки оставшихся еще верными частей по требованию морского министра были выведены из Адмиралтейства, чтобы не подвергнуть разгрому здание. Части разведены по казармам, причем, во избежание отнятия оружия по пути следования, ружья и пулеметы, а также замки орудий сданы морскому министерству". Значит, плацдарма больше нет. И его захлестнуло... Однако повеление императора нужпо выполнять. Затребовав у штабов Северного и Западного фронтов казачьи и пехотные полки, пулеметные команды и артиллерию, Иванов уведомил, что по прибытии утром первого марта в Царское Село он до выяснения обстановки остановится на вокзале, откуда установит связь со штабами фронтов и продвигающимися к столице частями. По всей вероятности, на полных парах идут на взбунтовавшийся Питер и войска, расквартированные в первопрестольной. Не ведал Николай Иудович, что как раз в этот момент генерал Алексеев читал депешу, только что поступившую от командующего Московским военным округом Мрозов-ского. В сей депеше говорилось: "К 12 часам дня 28 февраля почти все заводы забастовали, рабочие прекращали работу и обезоруживали одиночных городовых, собирались толпы с красными флагами, но рассеивались полицией и казаками. Толпа в несколько тысяч собралась у городской думы, но без активных действий. Одна толпа ворвалась в Спасские казармы, но была вытеснена. Гражданская власть на некоторых площадях передала охранение порядка военным властям. Считаю необходимым немедленное сообщение о петроградских событиях. Дальнейшее умолчание угрожает эксцессами". Донесение Мрозовского чрезвычайно встревожило начальника штаба. Он реально представил последствия присоединения Москвы к взбунтовавшейся столице. Это - как бак керосина в костер. Алексеев тотчас уведомил военного министра: "Беспорядки в Москве, без всякого сомнения, перекинутся в другие большие центры России". Особо выделил, что присоединение Москвы к восстанию гибельно скажется на армии, в которой тоже станут возможны беспорядки. Если не принять самые срочные меры, "Россия переживет все ужасы революции". Но царю докладывать донесение Мрозовского ои не стал - какой толк? Высказал лишь свое пожелание: чтобы с завтрашнего дня, с первого марта, Москва высочайшим повелением была объявлена на осадном положении с запрещением "всякого рода сходбищ и собраний и всякого рода уличных демонстраций". 4 Что-то происходит. Дзержинский увидел это по выражению лиц надзирателей, вставших перед строем заключенных на утренней поверке. Будто все с перепоя: бледны, глаза суетятся. Перешептываются, наклоняясь один к другому. Ухо его улавливало: "...и у нас в Рогожском!..", "Пехом пер из Лефортова: трамваи поперек пути...", "Газеты не вышли..." Почему не выдали утренние газеты? Феликс подписывался на "Правительственный вестник" и "Русского инвалида". - Прекратить!.. Тот же грубый голос - но и в нем что-то надломилось. Даже из тех обрывков, которые разными путями просачивались и сквозь двухсаженные стены "Бутырок", он чувствовал: в Москве беспокойно. Началось, пожалуй, с конца декабря. Привели "свеженьких" - из мастерских Александровской железной дороги, из трамвайных парков, с механического завода братьев Бромлей, с завода Михель-сона. Один, в кровоподтеках, сказал: "С "Варшавянкой" мы вышли! С красными флагами!.." Потом, в январе, им всем в тюрьме урезали хлебную пайку: мол, вся Москва на голодном пайке. Сегодня с утра, поело поверки, повели, как обычно, в мастерскую. По работа ие клеилась. Будто и швейной машине передалась тревога: игла клевала невпопад, нитка то и дело рвалась. А на прогулке, когда вывели во двор и пустили по кругу вдоль кирпичной стены - в затылок друг другу, руки за спину, не оборачиваться, не разговаривать! - из-за ограды, приближаясь, донеслось. Сначала стеснившей сердце мелодией, а потом уже и различимая словами: Отречемся от старого ми-ира, Отряхнем его прах с наших йог!.. Цепочка нарушилась, будто споткнувшись о невидимую преграду. - Слышите? - Слышите, товарищи? Чей-то, с сомнением, голос: - Может, просто с получки? И другой, взвившийся: - С получки под шомпола? Нет! Дружпо-то как поют! Надзиратели ринулись со всех сторон: - Замолчать! Марш по камерам! В карцер захотели?!. Но и в их надсадных окриках не было прежней ярости. Что же там происходит, на воле?.. Снова приступили к работе за заваленными сукном и холстиной столами. Один из каторжников, чахоточный, запоздал, был у врача. - Дохтур сказывал: в Питере чой-то заварилось! Дворцовый переворот аль новые министеры. Оживились. - Вот те крест, амнистия будет! - возликовал один из мастеровых. - Ну, уж нам, сидельцам, от Сибири не отвертеться! - А чего? На поселение - благодать! Хочь в кандалах пехом бы погнали! Я Сибирь люблю - вольготный край!.. Что же произошло? Всего лишь дворцовый переворот? Или наконец-то долгожданная?.. 5 Императорский поезд, вышедший на рассвете из Могилева, катил, опережая эшелоны карательной экспедиции, в Царское Село, держа путь через Оршу, Смоленск, Вязьму, Ржев... Все было привычно: пустынные перроны с ожидающими, встречающими и провожающими чинами администрации, армии и полиции, распорядок дня, сама скорость движения. Ходатайство, полученное от генерала Алексеева уже в дороге, Николай близко к сердцу не принял: уж на кого, на кого, а на лояльность первопрестольной он мог заведомо положиться. Москва - истинно преданное сердце империи. Но повеление об осадном положении дал охотно (он вообще любил вводить по России осадные, чрезвычайные, военные и иные положения), даже присовокупив, что власти должны запретить хождение по улицам после восьми часов вечера и до семи часов утра, "кроме служебной пеобходп- мости". Вспомнил: завтра, первого марта, в белокаменной положено быть панихиде по деду, "в бозе почившему" от бомбы смутьянов, и посему дополнительно повелел "в барабаны по Москве не бить и музыке не играть". Уже из Вязьмы, после обеда, царь передал по телеграфу Алике: "Мыслями всегда вместе. Великолепная погода. Надеюсь, чувствуете себя хорошо и споконпо. Много войск послано с фронта". А заключая впечатления дня, подвел его итог в неизменном своем дневнике: "28-го февраля. Вторник. Лег спать в 3 1/4, т. к. долго говорили с Н. И. Ивановым, кот. посылаю в Петроград с войсками водворить порядок. Спал до 10 час. Ушли из Могилева в 5 час. утра. Погода была морозная солнечная. Днем проехали Вязьму, Ржев, а Лихославль в 9 час". А в этот час царскосельский дворец окружили революционные солдаты. Дворцовые караулы никакого сопротивления не оказали. Лейб-гвардейцы стрелкового полка сами, едва узнав о восстании в столице, надели на шапки красные банты. За ними последовали и другие царскосельские части. В государевом конвое, собственном его императорского величества сводном полку, в дворцовой полиции, гвардейском экипаже не оказалось ни одного, кто бы сделал хоть один выстрел. Наоборот, все устремились навстречу повстанцам. Солдаты с красными бантами вошли во дворец. В дверях покоев им преградила путь Александра Федоровна. Бледно-зеленое лицо ее было искажено гримасой ненависти. Никто не знал, что же делать дальше. Ограничились тем, что у всех выходов из дворца выставили часовых. Но в это же время по линиям железных дорог неслись донесения - из Двинска, Минска, Синявки, Креславки, Луцка: грузятся пехотные полки, батареи, кавалерия, гвардейские части... Головные эшелоны уже прошли Псков. Начальник кавалерийской дивизии князь Трубецкой доносил флигель-адъютанту Иванову: "В 16 часов выбыл со станции Минск с эшелонами". Глава четвертая 1 марта 1 Антон не напрасно понадеялся на брата Наденьки. Правда, днем нпкого разыскать не удалось - все были на том берегу, в центре Питера, да и сам Сашка, наспех перекусив, умчался выполнять поручение, добывать какие-то листовки. Вечером вернулся ошалело возбужденный, с сияющими глазами и повел. Девушка отправилась с ними. Как ни уговаривал Антон, она не прилегла поспать после дежурства: хлопот по дому с уборкой, стиркой и готовкой хватило до самых сумерек. Лицо ее осунулось, под глазами синие круги. - Куда же ты с нами? - Вы еще слабый, за вами нужно ухаживать, - упрямо ответила она. Каково же было удивление Путко, когда Сашка от первого ко второму, от второго к третьему, по известной, давно испытанной самим Антоном цепочке, в конце концов, уже ближе к полуночи, привел его в дом на Кушелев-ке, где жил Иван Горюнов - тот самый рабочий с Металлического, которого утром спрашивал Антон у заводских ворот и который был одним из учеников его кружка еще в пятом году!.. В первое мгновение Путко даже не поверил: из тощего, тонкорукого подростка Горюнов вымахал в широкоплечего детину-усача. И Ваня не признал своего учителя. Да, если посмотреть его глазами, то как мог и он сразу слить воедино облик вихрастого, восторженного и робеющего перед фабричными агитатора-студента с хромоногим мужчиной, чья борода была уже проморожена сединой?.. И все же: - Ванька! - Неужто Мирон?.. Обнялись. - Вот ты какой стал! - А тебя, слыхивал, тю-тю, куда Макар телят не гонял. Беглый? Шинель и костыль для маскировки? Нет, с фронта, из лазарета. Можешь теперь не Мироном, а по-настоящему, Антоном... Рассказывай! Но поговорить по душам не удалось: в дом Горюнова врывались без стука, без "здравствуй-прощай" люди. Требовали, спрашивали, вызывали. - Шарики-ролики в башке ходуном ходят, - оправдывался, возвращаясь к гостю, Иван. - Хлеб выпекать надо, на голодуху долго не протянешь. Оружие добывать надо. Трамвай пускать надо. Ухо востро держать надо!.. Вчера-позавчера меньшевиков да эсеров у нас на Выборгской слыхать не слыхивали, ни гу-гу, как мыши в подполе сидели, когда сверху кот Николашка ходил. А нонче расхрабрились, кричат-агитируют на каждом углу! Но у нас на Выборгской ихний номер не выгорит!.. Снова его требовали куда-то. - На, прочти, чтоб знать нашу большевистскую линию! - он сунул в руки Путко листок, а сам вышел из комнаты. Это было воззвание Выборгского комитета партии к рабочим и солдатам. "Товарищи! Настал желанный час. Народ берет власть в свои руки. Революция началась, - читал Антон. - Не теряйте ни минуты времени, создайте сегодня же Временное революционное правительство. Только организация может укрепить нашу силу. Прежде всего выбирайте депутатов, пусть они свяжутся между собой. Пусть под защитой войска создастся Совет депутатов. Крепкой связью вы присоедините к себе остальных солдат. Идите к казармам, зовите остальных. Пусть Финляндский вокзал будет центром, куда соберется революционный штаб. Захватывайте все здания, которые могут послужить опорой для вашей борьбы. Товарищи солдаты и рабочие! Выбирайте депутатов, связывайтесь между собой. К организации для победы над самодержавием. Организуйте Совет рабочих депутатов!.." - Ясна линия, - сказал Антон, когда Горюнов снова появился в комнате. - А ты-то сам теперь кто? - Вот те на! - удивился Иван. - Член Выборгского районного комитета! Еще в седьмом деда Захара заменил, как схватили его и заковали. Чудом продержался. Считай, двое-трое на весь район, чтоб без ареста и отсидки. - Повезло. Ну так вот, член комитета, давай и мне дело. К солдатам. Или рабочих военной хватке обучать - я как-никак поручик, фронтовой офицер. Опыт имею. - Ого! - по-новому, с заинтересованностью посмотрел на него Горюнов. - Подходящая личность. Только вот куда тебя, это обмозговать надо... Знаешь, давай завтра утром решим. Зараз меня ждут: под общую лавочку нз предварилки и пересылки всякую шпану, бандюг-уголовников выпустили, они и начали шарашить. Мы пролетарский отряд организовали. - И это по мне! - Антон вспомнил, как измывались над ним по тюрьмам и на каторге уголовники. - Но душа больше тянется к партийному делу. - Приходи завтра пораньше на Финляндский вокзал, там мы общее собрание болыневиков-выборжцев созываем. Там и решим. Возвращаться в лазарет Путко не стал: Сашка и Надя предложили переночевать у них. Девушка постелила ему на своей кровати в маленькой комнате за печью, а сама ушла в соседнюю, к матери и младшему братишке. Сашка лег на матраце на полу в горнице. Одеяло и вся комната хранили чистый полынно-горь-коватый запах Наденьки. От выпирающего бока печи веяло теплом. Пел свою добродушную песню сверчок. Натру-женно-сладко ныли ноги. Почему-то почувствовав себя бесконечно счастливым, Антон погрузился в сон. Пробудившись на рассвете, Сашку он уже не застал. Надя хотела и весь этот день быть вместе со своим подопечным: Дарья отдежурит ее смену. Но Антон не согласился: сейчас в лазарете столько работы, с улиц поступают раненые. Он теперь управится сам. Все равно она довела его до Финляндского вокзала. - Коль надумаете, приходите снова ночевать к нам, - дрогнувшим голосом сказала она. - Если, конечно, не гнушаетесь. - Что ты, Наденька! Мне было у вас так хорошо! Она просияла. Вокзал колготился народом. По перрону, на мешках и чемоданах, маялись пассажиры. Поезда уже какие сутки не ходили, все пути были заставлены вагонами. И в залах не протолкнуться, не продохнуть. Путко с трудом разыскал помещение на втором этаже, где собрались большевики. Заседание было уже в разгаре. - ...Мы начали с того, на чем остановились в пятом. Но тогда - от девятого января, от челобитной к Николаш-ке, от Кровавого воскресенья - год ушел, прежде чем взялись за оружие. А нопче набрались ума: в первый же день наши стачки и демонстрации обернулись всенародным восстанием. Но у нас мало оружия. Вспомним, товарищи, пятый год. Тогда армию двинули против нас. А нон-че и солдаты сразу присоединились к пролетариям - вот в чем красота момента! Но решающая схватка еще впереди, и нечего ублажать себя успокоенной мыслью. Действовать решительно! Просветлять мозги отсталым! Вооружать дружины! Поднимать всю Россию! Вот если не только Питер, а и Москва, вся Россия, все войска пойдут вместе с нами - тогда полная победа!.. - это говорил пожилой рабочий с обожженной щекой. Коричневый шрам пленкой морщился при каждом движении губ. Чувствовалась в рабочем закалка старого партийца. - Для вершения нашего великого дела надо немедленно образовать Временное революционное правительство! Этим правительством должен стать Совдеп, а Временный комитет думцев должен полностью ему подчиниться! Рабочего сменил солдат - с бантом и двумя "Георгиями" на шинели. От волнения и от духоты в комнате он обливался потом: - Мы, армия, значит, так считаем: нам нужно, значит, организовать себя заново. Не как, значит, при царе было. А вот как?.. Не знаем. Выступил и Горюнов: - Будем требовать, чтоб Думу вместе с Родзянкой и ихним комитетом Совдеп не только подчинил себе, а вообще распустил к чертовой бабке. Кого они нынче представляют, если выбраны были по царскому закону и всю жизнь верой-правдой служили Николашке? Долой - и весь сказ! Давайте, товарищи, составим такую резолюцию, пошлем ее в Совдеп и распубликуем по всему Питеру! После собрания Антон протиснулся к Горюнову: - Ну, что со мной будем решать? - Уже был о тебе разговор. Еще вчерась. Очень ты, Мирон, нам пригодился бы, да есть тут у нас один товарищ, в Совдеп его депутатом мы определили. Он говорит: офицер-большевик позарез нужен в штаб восстания. Отдаем. От сердца отрываем. Чеши-ковыляй в Таврический. Найдешь там товарища Василия - в штабе его каждый знает! 2 Родзянко не покидал Таврического дворца. Спал урывками, отвалившись на мягкую спинку своего огромного кресла и пугая заглядывавших в председательский кабинет львиным храпом. Минуты сна взбадривали его, и он снова брался за дела с прежним рвением. Правительства еще не было, думцы обмирали перед каждой возникавшей проблемой - будь то дело государственной важности или ничтожный вопрос. Он один чувствовал себя властелином: кабинет министров в собственном лице. Вести, поступавшие с разных сторон, укрепляли это его чувство. Депутации от новых и новых частей заверяли о своей поддержке Временного комитета, а следовательно, и проводимой им, Родзянкой, линии. Утром первого марта Михаил Владимирович получил записку на листе с золотой короной - от великого князя Кирилла, командира гвардейского экипажа. Еще позавчера великий князь посылал своих лейб-моряков на Дворцовую площадь, Хабалову. Сегодня он писал: "Я и вверенный мне гвардейский экипаж вполне присоединились к новому правительству. Командир гвардейского экипажа свиты его величества контр-адмирал Кирилл". Вскоре он сам, в сопровождении гвардейского конвоя, прибыл на Шпалерную, пригласил Михаила Владимировича в Таврический зал и на глазах у всех собравшихся, вытянувшись, отрапортовал: - Честь имею явиться вашему высокопревосходительству! Я могу заявить, что весь гвардейский экипаж в полном распоряжении Государственной думы! А затем вывел Родзянку из дворца и, став во главе колонны моряков-гвардейцев, провел ее церемониальным маршем мимо председателя Временного комитета. Это было весьма впечатляюще!.. Михаил Владимирович любезно пригласил великого князя на стакан чаю. Следом подошла команда собственного его императорского величества конвоя - также под красным флагом. И даже прискакал жандармский дивизион. Оркестранты - унтер-офицеры в синих шинелях - исполняли "Марсельезу", а командир дивизиона, лощеный полковник отдельного корпуса жандармов, доложил: - Дивизион встал на службу народу! В противовес неорганизованной "серой скотинке" - вышколенный офицерский корпус. Вот на кого следует опереться в противоборстве с Совдепом!.. Керенский куда-то улетучился. Может быть, действительно отправился по полкам. Оно и к лучшему. Хоть и нужен, весьма полезен, но видеть его актерскую льстиво-наглую рожу противно. Теперь прибывающие к Таврическому войска Родзянко приветствовал вместе с профессором Милюковым. У них противомыслия не было: благодарили солдат за поддержку, предлагали им возвращаться в казармы, блюсти строгий порядок и слушаться своих офицеров, к коим Временный комитет питает полное доверие. Что же касается офицеров, то Михаил Владимирович надоумил коменданта Петрограда полковника Энгельгард-та организовать по собственной инициативе митинг, собрав на него как можно больше золотых погон. Тотчас такой митинг состоялся в Собрании армии и флота. По окончании его делегация доставила в Таврический резолюцию. В ней говорилось: "Офицеры, находящиеся в Петрограде, идя об руку с народом, и собравшиеся по предложению Временного комитета Государственной Думы, признавая, что для победоносного окончания войны необходимы скорейшая организация народа и дружные работы в тылу, единогласно постановили: признать власть Временного комитета Государственной Думы впредь до созыва Учредительного Собрания". И юные прапорщики, и седоголовые полковники группами и поодиночке шли в Таврический, разыскивали комнату военной комиссии или председательский кабинет и предлагали Родзянке или Энгельгардту свои услуги. И вдруг - осечка. Михаил Владимирович не успел закончить речь со ступеней Таврического перед очередной воинской частью, как рядом невесть откуда объявился верзила в замусоленной куртке. - Вот председатель Государственной думы все требует от вас, товарищи, чтобы вы русскую землю спасали! - воскликнул он. Родзянко еще не понял, куда тот клонит, но уже резануло: "товарищи". А самозваный оратор, взметнув к солдатам руку, продолжал: - Так ведь, товарищи, это понятно. У господина Родзянко есть что спасать! "Сейчас понесет про рубль на ружейпое ложе!.." - похолодел председатель. - Есть что спасать! Немалый кусочек у него этой самой русской земли в Екатеринославской губернии, да какой земли! Л может быть, еще в какой-нибудь есть? Например, в Новгородской. Там, сам слыхал, едешь лесом, что ни спросишь: "Чей лес?" - отвечают: "Родзянковский". Так вот, товарищи, родзянкам и другим помещикам Государственной думы есть что спасать. Эти свои владения - княжеские, графские и баронские - они и называют русской землей. Ее и предлагают вам спасать, товарищи! А вот вы спросите председателя Государственной думы, будет ли он так же заботиться о спасении русской земли, если эта земля из помещичьей станет вашей, товарищи?.. Михаил Владимирович пришел в себя: - Мы!.. Кого вы слушаете, братья-солдаты? Это ж пораженец, христопродавец, большевик из Совдепа! Мы!.. А они!.. - он задохнулся, чуть не выкрикнул: "Хамье, сволочь, рвань солдатская". - Они думают, что мы земли пожалеем! Хоть рубашку снимите, а Россию спасите!.. Но снизу неслось - на разные голоса, невпопад, а потом сливаясь в общее, дружное: - Долой Родзянку! Долой!.. Он повернулся к ним спиной, шагнул в парадное, грохнул дверью: "Пьяная чернь!.. Приберу к рукам, покажу!.. - Но по пути к кабинету совладал с собой. - Быдло... Пусть орут. Перебесятся. Сегодня одно орут, завтра другое... На каждый чох не наздравствуешься... Есть заботы поважней!.." Первая забота - формально утвердить новое правительство, вторая - решить вопрос с верховной властью. Эти заботы были взаимосвязаны. Сам строй - монархия - должен остаться незыблемым. Такова воля Родзянки, таково пожелание союзников. Но кому быть монархом? Еще вчера Михаилу Владимировичу представлялось очевидным: замена царствующего императора вызовет осложнения. Но истекали уже третьи сутки, а Николай не предпринимал никаких реальных мер для водворения порядка. Где преданные войска?.. Да, нынешний государь оказался недостойным венца... Совдепу мало головы Протопопова и других царедворцев. Подавай им самого Николая. Республики захотели. Нет уж, кукиш вам!.. Монархический строй необходим для предотвращения новых потрясений. Однако Николаем придется пожертвовать. Пусть отречется в пользу сына, цесаревича Алексея. Алексей - сопляк, тринадцати еще нет, к тому же гемофилик. Пусть регентом при нем будет младший Романов, великий князь Михаил. Родзянко посоветовался с профессором Милюковым. - Комбинация Алексей - Михаил для нас весьма выгодна, - одобрил лидер конституционных демократов. - Один - больной, еще ребенок, другой