им Александр ощутил, что на острове еще кто-то! Не двигаясь, он повел глазами по сторонам. На скале, которая обрывается в море, темнеет силуэт. Только что его не было здесь. Он совершенно неподвижен, будто испокон веку находится на острове, как и огромные, лежащие подле него валуны. Александр удивился тому, что не услышал ни шороха, ни плеска. В рассеянном звездном свете блеснули брызги, сползающие по матово-скользким, покатым, очень широким плечам. Голова кажется на них уродливо маленькой. Перед Александром лягушка-великан. Вместо лица выдвинулась распяленная от уха до уха пасть - особая маска неизвестной конструкции. На спине торчит горб - баллон. Александр мог бы кинуться на врага из-за своего прикрытия. Но он должен был неотступно следовать за нарушителем на суше и под водой. Лишь после того, как враг обнаружит искомое, надо немедленно разоружить и захватить его - "по возможности, живым". Александр, однако, не только исполнителен, но и самолюбив. Он тотчас же выбросил из головы слова "по возможности" и заменил их словами "во что бы то ни стало". Причудливый камень переместился на несколько метров к лесу - почти неуловимо для глаз. Очутившись под защитой деревьев, нарушитель встал и двинулся вдоль берега. Александр тряхнул головой. Что это? Он внезапно оглох? Потом вспомнил: на Змеиный пойдет диверсант мирового класса, опытный во всякого рода уловках. Человек-лягушка двигается абсолютно бесшумно, не спотыкаясь о камни, не задевая ветвей, не шлепая ластами по гранитным плитам. Похоже на немое кино! Скользя над землей, как призрак, он повернул под прямым углом, вернулся, опять повернул. В движениях его нет торопливости или нерешительности. Это планомерный поиск. Руководствуется какими-то непонятными признаками, - быть может, отсчетом шагов? Вот он поднес руку к глазам, сверился с часами или компасом, в задумчивости постоял над обрывом. Минуту или две горбатый силуэт четко отпечатывается на фоне звездного неба, потом исчезает так же внезапно, как и появился. Александр вскинулся с места. Мгновенно натянул маску, запихал в рот загубник, в два прыжка очутился на гранитной плите, где только что стоял нарушитель. На бегу выстрелил из ракетницы вверх. И, даже не увидев дугообразного зеленого росчерка на небе, стремглав кинулся с обрыва вдогонку за врагом... Струящийся сумрак обступил Александра. Под ногами он ощутил дно, спружинил, выпрямился и осмотрелся. Во тьме масляным пятном проступал свет. Нарушитель зажег фонарь. Александру вспомнилось, как гвардии капитан-лейтенант в одном из своих "поучений" разделял мужество на фазы. "Первая фаза, - говорил он, - самая трудная. Вторая, та будет полегче. Решил, скажем, ворваться во вражескую гавань. Ворвался! А потом уж подхватит, понесет - только поспевай реагировать на обстановку". Как всегда, гвардии капитан-лейтенант был прав. Очутившись под водой, Александр почувствовал себя спокойнее. Первая фаза пройдена. Сейчас остается лишь реагировать на обстановку. Вот масляное пятно закачалось, начало медленно двигаться вдоль берега. Видимо, нарушитель продолжает искать. Александр поплыл следом - очень осторожно, чтобы не удариться о подводные камни, не ткнуться с разгона в обрывистый берег. Однако гранитное основание острова словно бы расступилось перед ним. Поднырнули под скалу! Отведя руку в сторону, Александр быстро коснулся скользкой, поросшей мхом стены. Проникаем внутрь острова! Светлое пятно стремительно взвилось. Александр последовал за ним и всплыл на поверхность. Конусообразный луч, как комета, пронесся по гранитному своду, по ребристым вогнутым стенам, по аспидно-черной гладкой воде. Это грот, но он обтянут изнутри железными креплениями или перекрытиями. В глубине угадывается нечто вроде причала. Александр успел увидеть это мельком. Нарушитель опять нырнул. Немедленно сделал то же и Александр, будто невидимый трос неразрывно связывал обоих пловцов. Почти одновременно они опустились на дно. Пучок света заметался, отталкиваясь от поросших мхом стен, выхватывая из мглы нагромождения плит и длинные, чуть покачивающиеся пучки водорослей. Как бы луч невзначай не полоснул! Александр втиснулся в щель между двумя подводными камнями, прижался к ним, слился с ними. Нарушитель, по-видимому, озабочен. Луч фонаря описывал кривые, поспешно обегал дно, возвращался, скользил по сваям. Грот был пуст. Внезапно фонарь прыгнул вверх. Александр тоже всплыл. Боевой пловец уже вскарабкался на пирс и сидел там. Он весь серый, будто вылепленный из глины. Даже волосы на голове кажутся серыми. Обхватил руками поднятые колени, положил на них подбородок. Вероятно, привык отдыхать так, сохраняя полную неподвижность, словно бы превратившись в камень. А быть может, размышляет? То, что грот пуст, видимо, удивило и обеспокоило его. Александр воспользовался короткой передышкой. Чуть высунув лицо из воды, жадно разглядывает грот. Фонарь, стоящий на пирсе, бросает конус света вверх и немного вбок. Луч сломан на изгибе свода. Вряд ли грот искусственный. Выглядит слишком грандиозно. Хотя чего не понастроили люди во время войны! Пирс, конечно, сооружен: в его дальнем конце чернеет что-то кубообразное, вроде склада или ремонтной мастерской. Уйму денег, должно быть, вколотили во все это! Однако печать запустения лежит на всех сооружениях. Железные конструкции погнулись. От каменного настила отвалились две или три плиты. Но где же подводная лодка? Александр ожидал, что она будет покачиваться, пришвартованная к причалу, или лежать рядом с ним на дне. Но подводной лодки в гроте нет. Человек-лягушка вскочил, стремительно прошелся вдоль причала. Ему пришлось согнуться, чтобы проникнуть в помещение склада или мастерской. Он пробыл там недолго и, выйдя, с силой хлопнул дверью. Значит, и там нет того, что искал! Потом он стал ощупывать стены, присвечивая себе фонарем. Тоже ничего! Наконец человек-лягушка опустился на четвереньки и быстро запрыгал вдоль причала, часто наклоняясь, чуть ли не принюхиваясь к трещинам в настиле. И вдруг из расщелины или углубления в настиле извлечен футляр! Издали Александру показалось, что это детский пенал. Поставив фонарь на причал, нарушитель отвинтил крышку пенала. Движения его порывисты, но точны. В руках что-то забелело. Минуту или две немец в нерешительности держал это "что-то" на весу. Потом торопливо затолкал обратно в футляр, завинтил крышку и положил у ног. Повернулся к стене, отодвинул в ней плиту. Внутри блеснул какой-то механизм. Нарушитель поднял руку, чтобы включить его. И лишь тогда Александр, стряхнув с себя оцепенение, бросился на врага. Хлестнули выстрелы, оглушительно отдавшись под сводами. Александр вышиб пистолет из рук нарушителя. Оба аквалангиста упали. Некоторое время они боролись, неуклюже ворочаясь, как черепахи. Тяжелые баллоны пригибали к цементным плитам, стесняли движения. С сопением возясь на причале, враги подкатились к самому его краю, мимоходом столкнули футляр и упали в воду вслед за ним. Несколько минут - или секунд? - они барахтались под пирсом, то и дело стукаясь о него. Так тесно переплелись руками и ногами, что, казалось, ничто не в силах разъединить их. Нет связи прочнее ненависти! Под водой боевые пловцы чувствовали себя ловчее, увереннее. Вода была их стихия. Тактика изменилась под водой. Теперь оба стремились лишить друг друга преимуществ боевого пловца. Для этого надо было вырвать загубник изо рта. Нарушителю почти удалось сделать это. Он зажал шею Александра рукой, согнутой в локте, другой торопливо шарил по его лицу. Александр начал захлебываться. А враг все сильнее и сильнее стискивал горло. В самбо это называется - гриф горла. Рука, согнутая в локте, надавливает на сонную артерию. Несколько секунд - и смерть! В гимнастическом зале самбист, захваченный таким приемом, почти сразу начинал барабанить пальцами по руке партнера: признавал себя побежденным и просил отпустить. Ну, он-то, Александр, не попросит. Умрет, а не попросит! Но в том же гимнастическом зале Александр разучил с заботливым Рывчуном защиту против смертельного грифа. Мускулы вспомнили! Они сработали рефлекторно. Пяткой Александр изо всех сил ударил по колену врага. От резкой боли тот ослабил хватку. Пограничник мгновенно высвободился и всплыл. Он глубоко вобрал в себя воздух, трясущимися руками поправил загубник, огляделся по сторонам. Враг исчез. Неужели уплыл из грота? Нет, не так тренирован был этот человек, чтобы уйти от боя. Перед Александром опять мелькнула длинная тень. В этой ярости, в этой молчаливой злобе было что-то необычное, пугающее. Казалось, дерется не человек, а громадная взбесившаяся рыба. Мускулистое, смазанное жиром тело вывертывалось, выскальзывало. Ласты бешено пенили воду. У рыбы только один зуб, но очень острый - стилет. Александр перехватил правую руку со стилетом и, как клещами, зажал в кисти. Но левая рука врага свободна. Распяленные пальцы нетерпеливо шарят по лицу, по плечам. Нужно прижимать подбородок к груди, чтобы не дать этим ищущим, скользким пальцам добраться до горла. Нет, Александр не хотел применять оружие, хотя на боку у него был пневматический пистолет. Во что бы то ни стало захватить врага живым! Но где же Кузема, Бугров? Почему не пришли на помощь по сигналу ракетой? Сцепившись, боевые пловцы то поднимались, то опускались. От причала они переместились к центру грота, коснулись дна, всплыли, снова очутились у причала. Был момент, когда Александр уже одолевал. Он обхватил противника ногами и, дергаясь всем телом, молотил его затылком о сваю. Так добивают метровых щук, пойманных на спиннинг. Но нарушитель был слишком скользким - вероятно, смазался перед заплывом. Он извернулся, взвился вверх, снова кинулся на Александра. Острая боль резанула плечо. Уже теряя сознание, Александр почувствовал, что нарушителя оттаскивают от него, и инстинктивно, изо всех своих слабеющих сил, сопротивлялся этому... Застонав, он приподнялся. Лежать было неудобно, твердо. Значит, был уже не в воде, а на земле. Ну да, вот и небо! Под соснами стояли и ходили пограничники. - Жив? - с беспокойством спросил Александр, имея в виду нарушителя. - Жив он? - Жив, жив! - успокоил начальник морского поста, садясь рядом на корточки. - Чистенько ты работаешь, лейтенант. Почти что и не повредил его. - Зато очень крепко вцепились, - добавил Бугров. - Мы с Куземой едва отняли его у вас. С клочьями отдирали. Александр посмотрел на матроса. Тот был в плавках, с ластами на ногах и мокрый весь, с головы до пят. Значит, помощь все-таки пришла по сигналу ракетой... - Замешкались малость, - добавил матрос извиняющимся тоном. - Не сразу нашли этот подводный вход в скале. Александр перевел взгляд на свое наспех забинтованное плечо - рука неподвижна, как полено. В другой руке зажат обрывок какой-то прорезиненной материи. "С клочьями отдирали..." Он разжал кулак, уронил обрывок материи в траву, устало откинулся на спину. Над ухом прозвенел взволнованный, очень знакомый голос: "Раненый! Обопритесь на меня, раненый! В нашей сандружине я..." Когда он опять открыл глаза, было уже утро. Народу на острове прибавилось. Звенели кирки и лопаты. Пограничники, весело переговариваясь, ворочали и отодвигали камни, будто устанавливали мебель на новоселье. - Очнулся, - сказали рядом с Александром. - И то пора-Александр поднял глаза. Сверху на него смотрел комдив. - Здравия желаю! - радостно сказал Александр, пытаясь приподняться. Но сидевший на земле фельдшер придержал его. - Заторопился! - укоризненно сказал комдив. - Некуда торопиться тебе. Дело свое сделал. И сделал на совесть! - А где... - Александр поискал вокруг глазами. - Вот он! Все неймется ему. Поодаль несколько пограничников, навалившись, придерживали под сетью что-то извивавшееся и судорожно бившееся на земле. Александр успокоенно перевел дыхание. - Зачем камни ворочают? - спросил он через минуту. - Ищут аварийный люк. - Не найдут, - уверенно сказал Александр. - А найдут, не откроют. Мальтиец предупреждал: плита отодвигается изнутри. С помощью ручной лебедки. Я нырну, товарищ комдив? Мне помогут доплыть. - Еще чего! Раненый - нырнуть! Проинструктируй своих аквалангистов! Александр растолковал Бугрову и Куземе, как искать приспособление для подъема крышки люка. - Мальтиец говорил: это за ремонтной мастерской. Видели ее? Только не перепутать! Посредине механизм для взрыва Винеты. - Где кусок стены сдвинут? - Правильно. Нарушитель собрался включить, я помешал. Кузема и Бугров долго возились внутри острова. Минут через пятнадцать они всплыли и взобрались на берег. - Ну как? - спросил комдив. - Четыре трупа нашли на дне. - Ого! И впрямь склеп. А приспособление для подъема? - Там облицовка плотная, товарищ комдив. Плита к плите. - Значит, не нашарили нужной плиты. Мальтиец говорил: третья снизу, во втором ряду. Отодвигается легко. Опять длительное ожидание. Александр сердито покосился на свою неподвижную руку. Вдруг зашумели неподалеку ветви, хотя утро было безветренным. Раздались радостно-взволнованные голоса пограничников. Раскачиваясь кроной, начала поворачиваться одна из сосен и вместе с нею - гранитная плита, ее подножие. Под гранитной, обросшей мхом плитой оказалась вторая - железная. Зачернело отверстие, открылись ступени винтообразной лестницы, уводившие вертикально вниз. - Молодцы Бугров и Кузема! - сказал комдив. - Что ж! Воспользуемся любезным приглашением. Александр тоже запросился в грот. - Нельзя. Ты ранен, - сказал комдив. - Просто устал, вымотался. - А плечо? - Не болит, - соврал Александр. Кузема и Бугров подхватили своего лейтенанта под руки. Вставая, он с беспокойством оглянулся. А где же нарушитель? Ага, вот он - неподвижно сидит под сетью, обхватив руками колени. ("Эх, не догадались связать!") Голову положил на руки, спрятал лицо. Рывчун перехватил и правильно понял взгляд Александра. - Будь спокоен! Не уйдет! В узкий лаз опустили несколько фонарей. Грот осветился. Затем один за другим по ступенькам сошли командир дивизиона, начальник морского поста, матросы, поддерживавшие Александра. Вода, недавно ходившая ходуном, уже успокоилась, но следы брызг темнели на стенах. Высота свода доходила до пятнадцати метров, площадь акватории была достаточна для того, чтобы в грот могла войти большая подводная лодка, всплыть и, развернувшись, стать у пирса. Грот был естественный. Он представлял собой как бы глубокую пазуху в недрах острова. Как мог возникнуть этот громадный тайник? Несомненно, не обошлось без помощи ледников. Когда-то они прошли здесь. Первый ледяной вал пропахал борозду, вырыл глубокое ущелье. Его заполнила вода, образовав бухту. Затем, спустя сотни или тысячи лет, второй вал приволок с собой большое гранитное поле. Оно сползло в море, но край поля не коснулся дна, а повис над ним огромным козырьком. И бухта стала подводной. Недаром деревья, которые росли на берегу, были немного наклонены в одну сторону, к воде. Поле, по существу, было оползнем. Люди лишь дополнили, усовершенствовали то, что было создано усилиями двух ледяных валов. Когда и как узнали о "двухэтажности" острова? Трудно сказать. Но, вероятно, эту особенность его решили использовать во время сооружения оборонительной линии. Ее, как известно, задумали в виде неприступного барьера. Укрепления протянули по материковой суше. Воздвигали их также и на островах шхерного района. Строителями были прославленные европейские фортификаторы. Вероятно, они "словчили", сумели утаить недра острова от тогдашних его хозяев. Действительно, грот не обозначен ни в одном плане фортификационных сооружений. Между тем он существовал. И о нем знал лишь самый ограниченный круг лиц. С началом второй мировой войны недра острова наполнились странной, бесшумной, полуфантастической жизнью. В гроте обосновался "Летучий Голландец". Здесь подводная лодка имела все необходимое для ремонта механизмов, пополнения запасов и отдыха команды. Пограничники обнаружили электропроводку - грот освещался электричеством. Для удобства подхода зажигались в темное время суток фонарики, укрепленные на вешках. Они указывали путь к подводному входу в грот. Когда-то Шубин назвал это "светящейся дорожкой на воде". Приближаясь к острову, "Летучий Голландец" давал какой-то сигнал, "петушиное слово", по которому служба Винеты включала "световую дорожку", а также ведущий кабель, проложенный на дне. Ориентируясь по вешкам, лодка входила в зону действия кабеля, погружалась и, двигаясь строго вдоль него, медленно втягивалась в пасть огромного грота. Там всплывала и пришвартовывалась у пирса. Наверно, в Винете были и другие средства, которые обеспечивали безопасность входа и выхода подводной лодки. Пока, однако, удалось обнаружить только кабель. Оказалось, что вертикальная лестница проходит внутри шахтного ствола. По нему опускали громоздкие грузы. В отличие от аварийного лючка ствол открывался с помощью механизмов, которые приводились в действие электромоторами. Даже при самом поверхностном осмотре ясно было, что Винета в шхерах не чета Винете в Пиллау. Это фундаментальная, специально оборудованная стоянка, рассчитанная на длительное в ней пребывание. Был "запланирован" и конец Винеты. В гроте обнаружили большое количество взрывчатки, равномерно распределенной под пирсом, между его сваями. Стоило включить приспособление для взрыва, чтобы Винета-три перестала существовать. Обрушившиеся своды погребли бы тайну под обломками. Почему же Винета не взорвана? Забыть о ней не могли. Значит, приберегали на всякий случай - в ожидании новой войны? Пограничники постояли недолго над тем, что Бугров и Кузема извлекли со дна Винеты. Зрелище было неприглядным. Смерть вообще неприглядна, особенно же внезапная, насильственная смерть. От четырех трупов, лежавших в ряд на пирсе, остались только кости да лохмотья одежды, по-видимому комбинезонов. - Кто-нибудь из команды "Летучего Голландца"? - Вряд ли. Скорее, обслуживающий персонал Винеты. Наверно, механики, монтеры. - Кто же их так? Цвишен? Комдив досадливо пожал плечами. Он присел на корточки и заглянул под причал, где между сваями колыхалась чернильно-черная вода. Удивление на лице его сменилось разочарованием. - Четыре мертвеца и пустой пирс, - пробормотал он сквозь зубы. - И больше никаких следов этого "Летучего Голландца". - А футляр? - вспомнил Александр. - Футляр еще не нашли? Футляр извлекли из-под свай пирса, куда подводные пловцы затолкали его, "наподдавая", как мяч, ногами. Комдив медленно отвинтил крышку. Внутри было нечто напоминавшее туго свернутую пружину. - Поаккуратней, товарищ комдив! Еще рванет! - Нет! Не мина! - вмешался Александр. - Нарушитель открывал, я видел. - Все равно, давайте-ка с этим на свет! Тут темновато. По вертикальному лазу все поспешно выбрались наверх. Александр ожидал увидеть в футляре свиток, письмо - нашли же в Балтийске письмо, - или записочку, донесение, подобное перехваченному в свое время Шубиным. Но действительность превзошла ожидания. Это была магнитофонная пленка, необычная, очень тонкая и твердая, как проволока. - Ого! Да тут метров двадцать наберется, не меньше! - удивленно сказал комдив, бережно расправляя пленку. Нарушитель, сидевший под сетью, поднял голову. У него было невыразительное лицо, странно заостренное вперед. Возраст неопределенный - от тридцати до пятидесяти, брови и волосы совершенно белые. - За каждый метр мне дали бы пятьсот долларов! - хрипло сказал он по-немецки. - Двадцать метров - десять тысяч долларов! И это еще дешево, как я теперь понимаю. Можно было запросить по возвращении вдвое дороже, и они бы заплатили мне. Те из пограничников, кто знал немецкий, с недоумением переглянулись. Рехнулся он, что ли? Толкует о возвращении, о долларах... Нарушитель неотрывно смотрел на противоположный берег, затянутый утренней розовой дымкой. Кожа на лице его вдруг натянулась, как на барабане, что-то заклокотало в горле. - Воображаю, как его сейчас корчит, этого недотрогу! - неожиданно отчетливо сказал он. - Ему не простят стольких провалов, я знаю. С него сдерут три шкуры за эти провалы. А он так боится прикосновений! - Кто? - О! Один недотрога, кабинетный деятель. Нарушитель как-то деревянно, с напряжением захохотал. Очень злые люди не умеют смеяться. И потом уже до самого Ленинграда он не размыкал губ... Зато достаточно красноречивой оказалась запись на пленке, извлеченная из футляра. Это, собственно говоря, было донесение, причем сверхтайное. Грибов, ознакомившись с ним, охарактеризовал его так: "донос из могилы". 3. ДОНОС ИЗ МОГИЛЫ ("ФЮРЕРА НА БОРТ НЕ БРАТЬ!") Шорох, шипение, словно бы змеи, свиваясь в кольца, медленно выползают из гнезда! Потом шепот, еле слышный, очень напряженный: "Штурмбаннфюрер! Сегодня, двадцать шестого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года, посылаю внеочередное донесение, которое осмеливаюсь считать наиболее выдающимся своим служебным успехом. Мне удалось вызвать на откровенность самого командира! Наконец-то я добился его доверия. Я, к сожалению, не сумел пронести в его каюту портативный магнитофон, которым вы снабдили меня неделю назад. Вестовой, как назло, все время вертелся возле меня. Но я спешу немедленно восстановить разговор по памяти - во всей его последовательности и по возможности обстоятельно. Лежу на койке в своей каюте-выгородке - я в ней один, накрылся с головой одеялом, держу магнитофон у рта, как вы советовали. Наша лодка - на грунте. Ожидаем ночи, чтобы проникнуть в шхеры и укрыться в Винете-три. В моем распоряжении еще около часа... Штурмбаннфюрер! Дело идет о жизни фюрера! Капитан второго ранга Гергардт фон Цвишен готовит измену. Он не придет по вызову, переданному из канцелярии фюрера, согласно условному сигналу: "Ауфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен!" В предыдущем донесении, посланном с нарочным из Пиллау, я высказывал свои подозрения на этот счет. Сейчас они подтвердились. Вот как это произошло. Вскоре после того, как лодка легла на грунт, командир вызвал меня и предложил разделить с ним ужин. - Захотелось, знаете ли, поболтать, - небрежно пояснил он. - Поговорить по душам. - Со мной? - Вас это удивляет? Но ведь вы врач. А врачи, как исповедники, обязаны хранить тайны своих пациентов. Не так ли? Вы хорошо храните доверенные вам тайны? Он посмотрел на меня, по обыкновению склонив голову набок. - О, как могила, господин капитан второго ранга! - Вы правы. Тайну лучше всего хранит могила. Но прошу к столу! Мы уселись друг против друга. - Вообразите, что мы в купе поезда, случайные попутчики. Через два-три часа один из нас сойдет на промежуточной станции. Допустим, первым сойдете вы. Новая встреча исключается. Поэтому позволю себе предельную откровенность. Итак, за откровенность! Я не спешил с наводящими вопросами, хотя внутри у меня все кипело и дрожало от нетерпения. Впереди было еще много времени - два-три часа до всплытия! Командир сам очертя голову кинулся навстречу опасности. Он был необычайно разговорчив в этот вечер - как бы старался вознаградить себя за долголетнее молчание. Он сказал: - Иногда - почти непреодолимо - тянет рассказать о себе. - Да? - Видите ли, я известен слишком узкому кругу лиц. Военные историки напишут о Приене и Гугенбергере. Обо мне не напишут никогда. О таких, как я, не пишут. "Строжайшая государственная тайна" - таков девиз на моем щите! - Но знаменитый Лоуренс? - О! Этот сам создавал шумиху вокруг себя. Бойкое перо, согласен! Во всем остальном - позер и дилетант. Настоящий разведчик должен жить и умереть в безвестности. Но я не жалуюсь. Он развернул салфетку. - Газетчики протрубили о Приене и Гугенбергере. А что сделали Приен и Гугенбергер? Потопили несколько кораблей? Ф-фа! Я сделал неизмеримо больше. Я неустанно подгонял войну! Не давал огню затухать ни на миг! Те же Приен и Гугенбергер давно уже торчали бы на берегу и получали половинную пенсию, если бы не я. И все же это пустяки в сравнении с тем... Но я забегаю вперед. Мне, доктор, ни к чему завидовать каким-то Приенам. Я даже не завидовал Канарису, хотя он - адмирал, а я лишь - капитан второго ранга. Лучше быть живым капитаном второго ранга, чем мертвым адмиралом. - Как - мертвым? - Неделю назад адмирала повесили в железном ошейнике, - спокойно сказал командир, накладывая себе на тарелку салат из крабов. - Железном?! - Чтобы дольше мучился. Агония, говорят, продолжалась полчаса. Так отблагодарил его фюрер за службу. Я до боли сцепил пальцы под столом, чтобы не выдать своего волнения. - Но в данном случае, - продолжал командир, - я согласен с фюрером. Канарис был двуличной канальей. Знаете, как прозвали его в Киле, в кадетском училище? Кикер [подсматривающий (нем.)]. В одном слове - жизнеописание покойного адмирала! Но он не только подсматривал, он еще и косил. Выражаюсь фигурально. Едва лишь фюрер перехватил его взгляды, бросаемые искоса в сторону англо-американцев, как Кикеру пришлось сменить просторный крахмальный воротничок на более тесный, железный. - Он был вашим другом, - осторожно сказал я. - Наоборот. Почему, по-вашему, я был назначен командиром "Летучего Голландца"? - Мы считали, что Канарис оказывал вам покровительство. Ведь вы учились с ним в одном училище. - Канарис терпеть меня не мог! И фюрер отлично знал об этом. Но он любил, когда его подчиненные враждуют между собой. Да, излюбленное балансирование, всегда и во всем! Я был назначен назло Канарису. - Вы изумляете меня, господин капитан второго ранга! - А мне нравится вас изумлять. Надоело ходить постоянно застегнутым наглухо. Надо же когда-нибудь дать себе волю, расстегнуться хоть на две-три пуговицы. Но, по-моему, командир расстегнулся нараспашку. Он подождал, пока вестовой сменит тарелки. - Больше не нужен! Можешь идти. Когда дверь закрылась, командир сказал: - Гитлера называют гениальным стратегом. Сейчас этот стратег зарылся, как крот, в землю под Берлином. Зато он своеобразный гений в другой области: в компиляции и плагиатах, а также в притворстве. Кому судить об этом, как не нам с вами? Вы согласны со мной? Командир продолжал говорить - я уже не слышал ничего. На минуту или две потерял способность не только запоминать, но и понимать. Фюрера при мне назвали Гитлером! Однако усилием воли я вернул самообладание. Если командир, подумал я, говорит так о фюрере, то, значит, впереди сугубо важные разоблачения. И я призвал на помощь всю свою профессиональную выдержку. Видит бог, она понадобилась мне, ибо несколько, позже командир осмелился назвать нашего фюрера просто Адольфом! - ...историческая закономерность событий или то, что сам он называл предопределением, - услышал я. - Нет, я не обвиняю его. Он сделал все, что мог. - Звезды неизменно благоприятствовали фюреру, - пробормотал я. - Звезды? Я не верю в звезды. Я верю в дивиденды. В этом смысле я фаталист. - Некоторые порицают фюрера за то, что он начал войну на два фронта, - сказал я. (Из всего изложенного, надеюсь, ясно, штурмбаннфюрер, что только в служебных целях я осмеливаюсь обсуждать гениальные предначертания нашего фюрера.) - А что еще ему оставалось? Мы - в центре Европы, зажаты в тиски между Западом и Востоком. Отсюда эта постоянная двойная игра, то, что я называю балансированием на проволоке с разновесом в руках. Война на два фронта для Германии неизбежна. - Но Бисмарк говорил... - О! Бисмарк был такой же мастер темнить, как и Гитлер. Немцы всегда сражались на два фронта, начиная с Большого Фрица [Фридрих II], даже еще раньше. Справьтесь об этом у вашего друга Венцеля, - он готовился стать профессором в Кенигсберге. Традиционное, исторически закономерное, обусловленное географией притворство, доктор! И больше всего сосредоточено оно на нашей подводной лодке. Каждый отсек ее набит притворством. - Особенно кормовой? - сказал я, запуская, так сказать, зонд поглубже. - Имеете в виду каюту-люкс и ее почтенных пассажиров? Несомненно. Так помянем же наших пассажиров! Мельком взглянув на часы, командир наполнил бокалы: - Но вы совсем не пьете, доктор. Вы слушаете меня не дыша. Слушаете с таким напряжением, что даже, по-моему, шевелите губами! Плюньте на все. Пейте, ешьте, жизнь коротка! Он отхлебнул вина. - Нет, Гитлер не мог иначе. Стремление к колониям неистребимо, доктор, оно в крови. Этим я хочу сказать, что экономика империи, жизненные интересы концернов и больших банков окрашены еще и личными чувствами наших нацистских главарей. (Он так и сказал: главарей!) - Кто же эти... главари? Мне известен лишь господин рейхсмаршал. - Правильно. Геринг - сын офицера колониальных войск в Юго-Западной Африке. Затем идет Гесс. Родился в Южной Америке, жил в Египте. Отец - немецкий коммерсант. Потерял все свое состояние во время первой мировой войны. Мало вам? Да если хотите, я назову еще десяток имен. Рихард Дарре - уроженец Аргентины. Герберт Баке - родился на Кавказе... - Достаточно. Я убедился. - Эрнст Боле, наконец! Руководитель заграничного отдела нашей партии! Вы знаете его биографию? Она забавна. Детство провел в Кейптауне. Мать - англичанка. Отец - немец, притом старой бисмарковской закваски. За каждое слово, сказанное дома по-английски, детям полагалась порка. Правильные национальные идеи вколачивались будущему руководителю заграничного отдела партии, так сказать, сзади, как снаряды с казенной части! Я, содрогаясь, поддержал его непочтительный смех, однако почти беззвучно, штурмбаннфюрер! - Отцу Боле помогали товарищи его сына по школе. Эрнст был единственным немецким мальчиком среди англичан и голландцев. И это во время первой мировой войны! Когда он рассказывал о своих маленьких мучителях, у бедняги начиналась одышка и багровело лицо. Вот на чем, доктор, на порке и колотушках, вырос выдающийся национал-социалист Эрнст Боле! Впрочем... - Он задумчиво подпер голову кулаком. - Впрочем, мы, немцы, вообще слишком долго помним полученные нами колотушки. Возьмем хотя бы Францию... Но он не стал говорить о Франции. - Россия помешала нам вернуть свои колонии. Не будь ее, мы бы уж причесали этих черненьких на прямой пробор, показали бы им расу господ! Все континенты: Африка, Азия, Америка, Европа, рынки сбыта и сырья, дешевые рабочие руки, - все это скрывалось за широкой русской спиной! - Не следовало ли начать с колоний? Командир смотрел на меня через стекло бокала, прищурясь. - А вы любознательны, доктор, очень любознательны, - ласково сказал он с той неожиданной стремительностью переходов, которая ему свойственна. - Впрочем, так и полагается в вашей профессии, - добавил он. - Имею в виду, понятно, медицину... Если говорить обо мне, а я, наверно, интересую вас больше всего, то знайте: могу позавидовать в Третьем райхе только одному человеку. - Кому же именно? - Толстому Герману. - Господину рейхсмаршалу? - Да. И не потому, что он рейхсмаршал, а я всего лишь капитан второго ранга, но потому, что он еще и "Рейхсверке Герман Геринг АГ". Чуть ли не двести заводов, шестьсот тысяч рабочих! А с чего начал? С кортиков. Лет восемь назад он выпросил у Гитлера монопольное право вырабатывать почетные эсэсовские кортики. В то время я тянул лямку в Испании. Топил коммунистов. Я не додумался до кортиков. Нам, доктор, забивали голову враньем. Нас уверяли, что мы, эсэсовцы, - элита нации, новое дворянство, аристократия заслуг. Чушь! Наверх, в общество подлинных хозяев Третьего райха, сумел протиснуться только Толстый Герман. Каждый раз, пристегивая к поясу почетный эсэсовский кортик, я вспоминаю о Толстом Германе. Правда, кое-кому из нас Гитлер дарил имения. Я не получил имения. Вы, по-моему, тоже. Да, о Толстом Германе стоило призадуматься. Говорят: деньги дают власть. Правильно! Но и власть дает деньги, если умеючи ею распорядиться. Она дает все, к чему могут стремиться люди: деньги, много денег, виллы, яхты, чины и ордена, славу, всеобщее преклонение, любовь женщин - для тех, кому нужна эта любовь. Но самое главное, доктор: власть дает душевный покой! Она избавляет от мучительной неуверенности в себе и внутренне преображает человека! Минуту или две он молчал, переводя дыхание. - Но мое время еще не ушло, - добавил он непонятно. - Разумеется, - пробормотал я, подкладывая, так сказать, еще дровишек в костер. - С вашими выдающимися дарованиями... С вашим опытом... И до сих пор лишь командир подводной лодки... Хотя это не обычная подводная лодка! Я думаю, единственная в своем роде! - Курт называет ее подводным лайнером. Да! Я издавна связывал свои надежды с нашими пассажирами. Всмотритесь в них внимательнее, доктор. - Но их уже нет. - Ну, хотя бы взгляните на них со спины! Почти все они были иностранцами, заметьте! Или, по крайней мере, выдавали себя за таковых. За проезд, понятно, господа не платили. Зато каждый из них оставлял на борту лодки нечто более ценное, чем деньги, - клочок тайны... Нет, так нельзя, доктор. Хоть пригубьте бокал! Вы обязаны выпить за наших пассажиров, пока я рассказываю о них. За помин или за здоровье, значения не имеет. Они были такие разнообразные. Социальное положение - от официанта до короля или Великого Муфтия. Цвет кожи - самый пестрый. Помните трех очень вежливых "желтеньких" - это были наши "желтенькие", - которыми Рудольф "выстрелил" в море вблизи Венесуэлы? - Они напоминали официантов. - Но что они должны были делать в Венесуэле? - Не знаю. - Проникнуть в находившийся там японский диверсионный центр и парализовать его. - Зачем? - Готовился взрыв шлюзов на Панамском канале. Японцы в случае своего нападения на США хотели отсечь американский Атлантический флот от Тихого океана. Но нам, немцам, разрушение канала было ни к чему. - Слишком возросла бы мощь японцев? - Не только это. Что стали бы мы делать, если бы Гитлер утвердил южный план вторжения в США? Порядок вторжения, к вашему сведению, был таков. Высадка наших ударных эсэсовских частей в Бразилии. Создание стотысячной армии бразильцев, аргентинцев и так далее - с прочной основой из фольксдойче (многое было уже подготовлено). Потом триумфальный марш на север под флагом свастики. А дальше? Канал преграждал путь. Вместе со шлюзами были бы взорваны и мосты. - Навести переправы! - Но это намного замедлило бы наше наступление. Фюрер предполагал покончить с США в течение двух недель. Вот почему я доставил этих "желтеньких" в Венесуэлу. - И они выполнили задачу? - Вы же видите. Канал цел. - И все-таки я не смог бы заставить себя есть с "желтыми" за одним столом. - По званию каждый из них был старше вас. Ну хорошо! А возьмите белого пассажира - майора Видкуна. Какая выправка! Был лишь норвежцем, но издали, особенно со спины, его можно было принять за настоящего немца, офицера прусской школы. - Да, майор держался с достоинством. - Говорят, когда его волокли на казнь, он порастерял это достоинство. Ну, черт с ним! Вернее, мир праху его! В тот рейс он был мрачноват. Возможно, его одолевали предчувствия. А вас никогда не одолевают предчувствия?.. Хотя что это я? С чего бы им одолевать вас? Так вот о пассажирах. Майор был, конечно, не лучшим из них. Кем был он, в конце концов? Главой маленького окраинного государства, вдобавок доставленный туда на борту "Летучего Голландца"! Нашим пассажиром, доктор, могла быть особа поважнее, августейшая особа! - Он многозначительно помахал указательным пальцем. - Да, настоящий, высококачественный, официально миропомазанный король! Угадайте: кто? Я задумался. - В наше время выбор королей невелик, - сказал я. - Бывший король. За неравный брак разжалованный в герцоги. - А! Я знаю! Жена - американка, трижды разведенная? - Правильно. Эдуард Восьмой! Перед ним поставили выбор: жена или трон. Он выбрал жену. Но потом, надо полагать, стало жаль трона. И жена, вероятно, пилила его день и ночь. Она миллионерша. А какой американской миллионерше не хочется, хотя бы недолго, побыть королевой? Я должен был прихватить эту парочку в Кадиксе. - Кто же помешал их прихватить? - Россия. Все та же Россия. Не будь России, американская миллионерша короновалась бы в Вестминстерском аббатстве. - Англичане, пожалуй, удивились бы этому. - Они удивились бы не только этому. В одно пасмурное утро проснулись бы в новом, отлично оборудованном для них рейхскомиссариате. Титул, впрочем, Эдуарду оставили бы. Но план сорвался из-за России. - Из-за России? Почему? - Дюнкерк. Англичане воспевают Дюнкерк, как чудо своей организованности. Конечно, их флот поработал на совесть. Но они не унесли бы ноги из Дюнкерка, если бы не было русских. - Позвольте, в сороковом году мы еще не воевали с русскими! - И тем не менее они помогли англичанам в Дюнкерке. Россия существовала, вот что важно! Штандартенфюрер Зикс подробно рассказывал мне об этом. А он осведомленный человек. В кармане у него было назначение на должность коменданта Лондона. Вы помните, что у Дюнкерка английский экспедиционный корпус столкнули в воду? Путь на Англию был открыт. И вдруг движение танковых колонн к Ламаншу приостановлено! Отчего? Зикс в отчаянии. Фюрер будто бы сказал при нем: "Я в положении стрелка, у которого в винтовке только один патрон". И, конечно, патрон полагалось приберечь для России. Я сделал вид, что очень удивлен. - Нет, доктор, вы безнадежны. Даже под конец... под конец войны, хотел я сказать, вы не научитесь мыслить глобальными категориями. Учтите: поражение Англии и развал ее империи были бы на руку США, а также Японии. За нашей спиной они подобрали бы осколки. А нам после Англии пришлось бы еще возиться с Россией. Другое дело, если бы сначала пала Россия. Кстати, через год беднягу Зикса назначили комендантом Москвы. Наверно, хотели компенсировать за Лондон. Но и с Москвой не получилось. Смешная репутация, а? Дважды несостоявшийся комендант! Командир усмехнулся. - Но и нам не повезло. Мы лишились общества экс-короля. Он повеселил бы нас. Говорят: пошел в деда. Такой же кутила и балагур. - Нас достаточно веселил американец - игрок в покер. Тот, кого мы возили в шхеры. Его приказано было именовать господином советником. - Вы злопамятны. Советник обыгрывал вас в покер? - Не только меня. Был какой-то двужильный. Днем без роздыха играл в карты, по ночам совещался с этими озабоченными финнами. Чем они были озабочены? - Доктор, от вас у меня нет больше тайн. Советнику не удалось обыграть финнов! Они совещались насчет так называемого долларового нажима. - Нажима? - Ну, вы же помните весеннюю ситуацию тысяча девятьсот сорок четвертого года. Англичане и американцы готовили вторжение в Северную Францию. Понятно, им хотелось подольше не пускать в Европу русских, попридержать у Карельского вала, пока сами они будут перелезать через Атлантический. Система разновеса, понимаете? Атлантический и Карельский валы - на разных концах рычага. Поднялся один конец, опустился другой. - Но при чем здесь доллары? - А, это давняя история. В тысяча девятьсот тридцать девятом году американские военные фирмы снабжали финнов оружием. В кредит. Сумма долга в конце концов составила что-то около десяти миллионов долларов. Янки не торопили с уплатой. Но спустя пять лет, накануне вторжения в Северную Францию, мы доставили в шхеры этого весельчака - игрока в покер. Ведь янки не воевали с Финляндией. Они не могли припугнуть ее бомбами. Зато могли предъявить к уплате векселя. Что и было проделано на глазах у нас и с нашей помощью. - Игрок в покер потребовал от финнов: воюйте или платите? - Что-то вроде того. Прижимистый кредитор, знаете ли! - Я понял. Нам это было на руку: сохранить Финляндию против России. Но все же финны вышли из войны - несмотря на усилия игрока. Отчасти я рад этому. Он слишком часто блефовал. И вообще действовал мне на нервы. Был шумный, бесцеремонный, самодовольный. Типичный делец-янки. - Не слишком ли типичный? Я недоумевающе молчал. - Он мог сблефовать не только в покер, - сказал командир. - Предположите на миг, что это был немец, который только притворялся американцем. - Зачем ему было притворяться американцем? - Зачем?.. Но Риббентроп прилетел в Хельсинки уговаривать Маннергейма примерно тогда же, когда наш пассажир обламывал в шхерах несговорчивых финансистов. Случайное совпадение? Не знаю. Чересчур похоже на излюбленные клещи. Финнов зажали с двух сторон: германский дипломат в Хельсинки, мнимый американский кредитор в шхерах. И это вполне соответствовало бы тактике "Летучего Голландца". Притворство, доведенное до слепящего блеска! Но я ничего не утверждаю, доктор, просто думаю вслух. Возможен и первый вариант: Риббентроп взывает к чувствам боевого товарищества, янки же хладнокровно бьют по мошне. Он снова покосился на часы: - Мне так приятно, что я могу быть откровенным с вами! Ведь мы случайные попутчики, не так ли? А поезд приближается к станции, на которой вы, к сожалению, сойдете. (Мне показалось, что он лукаво подмигнул. Или так падал свет на его лицо? Он всегда держит голову немного набок. На секунду, штурмбаннфюрер, мне представилось, что командир играет в какую-то непонятную для меня игру. С лица его как бы сдвинулась маска. Он смеялся, шутил, настойчиво угощал, а глаза, как всегда, были холодны, настороженны, враждебны. Но я не имел времени раздумывать! Нужно было слушать и слушать, не пропуская ничего!) - Но вы так и не выпили за наших пассажиров. - Вы тоже, господин капитан второго ранга! Командир поднял свой бокал, посмотрел вино на свет и осторожно поставил на стол. - Отличное вино, особое! Его сохраняли для нашего последнего пассажира. Нет, не для игрока в покер. И не для экс-короля. Для того, кто готовился быть нашим последним пассажиром. Ведь нас собиралось почтить своим присутствием самое высокопоставленное лицо в Германии. Смирно, лейтенант Гейнц! Встать и вытянуть правую руку вперед! Ну-ну, я пошутил. Но вы угадали. Самое невероятное в этом разговоре было впереди. Командир сказал: - Нас называют лейб-субмариной фюрера. Но с чем это связано? - Не знаю. - Само собой. Откуда вам знать? Это знают только трое: я, мой штурман и Адольф. Теперь - с вами - уже четверо. Но вы, надеюсь, не проболтаетесь? Я едва не выронил бокал. Назвать фюрера по имени! Это само по себе было уже государственным преступлением! - В кабинете Адольфа, - сказал командир, - висит, к вашему сведению, особая карта. На ней аккуратно - Адольф очень аккуратный человек - отмечается местонахождение нашей подводной лодки. Адольфу хотелось бы, чтобы в такое тревожное время мы были поближе к нему. И для этого у него есть основания. Потянувшись за бутылкой, он чуть было не опрокинул стол. Я поспешил поддержать его. - Спасибо... Но вы совсем перестали пить. Не пугаю ли я вас своей откровенностью? Командир выпрямился и без улыбки посмотрел на меня. - Слушайте дальше. Самое интересное дальше. Ежедневно в условленный час мой радист выходит в эфир и подстраивается к определенной волне. Он ждет. Он терпеливо ждет. На волне не появляется ничего, и это хорошо. Стало быть, Третий райх еще стоит. Но вот - вообразим такой гипотетический случай - в каюту ко мне стучится радист. "Сигнал принят, господин капитан второго ранга", - докладывает он. Это самый простой условный сигнал. В эфире прозвучало несколько тактов. Где-то вертится пластинка. Исполнен популярный романс гамбургских моряков: "Ауфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен". Не напоминает ли вам: "Небо безоблачно над Испанией"? [условный сигнал к началу контрреволюционного мятежа в Испании] Тогда небо не было безоблачно над Испанией. И сейчас пластинка звучит зловеще. Она звучит как погребальный звон над Германией! Он означает, доктор, что все погибло, Третий райх рухнул, и Адольф на четвереньках выбирается из своего бункера. Он зовет на помощь меня! Я должен бросить все дела, чем бы ни занимался, где бы ни находился, и полным ходом идти в ближайшую Винету на побережье Германии. Там в люк нашей подводной лодки спустятся Адольф, Ева, два-три телохранителя. Отсеки "Летучего Голландца" - вот все, что осталось Адольфу от его империи! Затем погружение, полный вперед, курс вест, Амазонка!.. Учтите: радист, принявший сигнал, не знает его тайного смысла. Знаем только мы: Адольф, Венцель, я и вы. Теперь уж и вы! - Он любезно повернулся ко мне всем корпусом: - Видите ли, Адольф желал бы временно раствориться в сумраке тропических лесов. Черчилль в тысяча девятьсот сороковом году собирался эвакуироваться в Канаду. Почему бы Адольфу не укрыться на том же континенте, но южнее, у своих земляков, в Бразилии? Он хотел бы, подобно нам, притвориться мертвым. Третий райх рухнул, русские на улицах Берлина, но в резерве у Адольфа "Летучий Голландец". Пока есть "Летучий Голландец", еще не все потеряно. Он приблизил свое лицо почти вплотную к моему: - Сигнал "Ауфвидерзеен" будет принят, не сомневайтесь! Но пойму ли я его, вот в чем вопрос! Ведь я могу и снельсонить. - Как это - снельсонить? - Имею в виду подзорную трубу и выбитый глаз адмирала. Забыли этот анекдот? Я вздрогнул. Я вспомнил! [В битве при Трафальгаре Нельсон получил приказ, который не хотел выполнить. Приложив подзорную трубу к выбитому глазу, он сказал: "Не вижу сигнала! Продолжайте тот же маневр!"] - Но вы, я замечаю, вздрагиваете всякий раз, когда я говорю "Гитлер" или "Адольф". Хорошо, ради вас - ведь вы мой гость - я буду называть его "фюрер". Я объясню вам, почему хочу снельсонить. Он откинулся на спинку стула: - Понимаете ли, мне надоело получать приказы. В глазах этих высокопоставленных господ, которые даже не удосужились повысить меня в звании, мой "Летучий Голландец" - всего лишь подводный лайнер. Ошибка! И я отклоняю очередной приказ. Я принимаю решение самостоятельно. Вот оно: фюрера на борт не брать! - Видимо наслаждаясь выражением моего лица, командир повторил, смакуя каждое слово: - Да, фюрера на борт не брать! Потом заботливо подлил вина в мой бокал. - Эта мысль для вас, конечно, нова, - сказал он успокоительным тоном. - Постепенно вы освоитесь с нею. Сигнал, я думаю, раздастся завтра или послезавтра. Но это уже ни к чему. Фюрер живой - бесполезен. Мертвый, пожалуй, еще пригодится. - Какая же польза от трупа? - спросил я растерянно. - Хотя, говорят, в Бухенвальде и Освенциме... - Не то, нет. Гений, даже без высшего образования, годится на другое. Фюреру нужна не Ева, а святая Елена. Ореол мученика будет ему к лицу. - Имеете в виду заточение? Муссолини уже побывал в заточении. - И зря бежал оттуда. Скорцени, конечно, ловок, но глуп. Муссолини гораздо лучше выглядел бы в заточении, так сказать, скорчившись в ногах у Наполеона, чем на виселице, да еще подвешенный вниз головой. Я желаю фюреру заточения! Стать мучеником - это лучшее, что он может сделать для пользы общего дела. 4. ДОНОС ИЗ МОГИЛЫ ("СОХРАНИТЬ КОФРЫ ФЮРЕРА!") - Но багаж он позаботился доставить заранее. - Голос командира донесся до меня, как сквозь плотно задраенный люк. - Какой багаж? - Кофры. Пять кофров. Не притворяйтесь, что вы не видели их! Вы были на пирсе во время погрузки. А что в этих кофрах? - Откуда мне знать? - Комбинашки Евы Браун? - Возможно. - Нет. Кофры, если помните, доставлены в канун Нового года. В этом был расчет. Все в Пиллау перепились. Пирс был оцеплен. Багаж сопровождали семь офицеров СС. "Не слишком ли много для обыкновенного багажа?" - подумал я. - Разве вам не сказали, что в кофрах? - Эсэсовцы предупредили лишь, что груз - особой государственной важности! Комбинашки, таким образом, сразу же отпали. Но на несколько минут отодвинем эти кофры! Я не договорил о себе. Упустил одну деталь. Фон Цвишены - из Ганновера. Мы гордимся тем, что нынешний английский король - наш земляк. Ну как же! До недавнего времени короли Англии по совместительству были курфюрстами Ганновера. Отец нынешнего короля, воюя в четырнадцатом году с Германией, решил, что ему пристойнее именоваться Виндзором - по названию загородной резиденции. Раздумывая в Пиллау о судьбах Третьего райха, я вспомнил одного из наших добрых курфюрстов, предка Виндзоров. Он продавал своих подданных в солдаты любой платежеспособной иностранной державе. И брал совсем недорого, представьте! Три талера за голову! Потом на память пришли гессенские стрелки. В XVIII веке английский король нанял их и отправил за океан бить американских бунтарей. Вдумайтесь в это! Наши предки помогали англичанам против Георга Вашингтона! Не наступит ли, думал я, время, когда Вашингтон (город, не президент) станет покупать наших солдат, чтобы с их помощью бить каких-нибудь других бунтарей? Расчет с головы, естественно, производился бы уже не талерами, а долларами, что гораздо приятнее. Что вы больше любите, доктор, доллары или талеры?.. - Я люблю и то и другое, - сказал я, чтобы отвязаться от него. - Но это плохо, доктор. Надо остановиться на чем-нибудь одном. Видите ли, мой предок - о нем сохранилось семейное предание - уехал с гессенскими стрелками в Америку и не вернулся оттуда. Если солдаты Вашингтона не прикончили его, значит, он прижился на американской земле. Весьма вероятно, что у меня родичи в США. Попав туда, могу встретить миллионера с такой же, как у меня, фамилией. И вот, полный гостеприимства, он напомнит мне одну латинскую поговорку. Вы врач и знаете латынь: "Уби бене, уби патриа" [где хорошо, там отечество (лат.)]. Я машинально поправил: - Не "уби", а "иби". - Пусть "иби". Но вы уловили мою мысль? Мне показалось, что я уловил ее. - Боже мой! - воскликнул я. - Вы хотите продать фюрера американцам?! Я представил себе, как фон Цвишен с обычной своей ужимкой принимает на борт фюрера и сопровождающих его лиц, потом, выйдя в море, тайно меняет курс и, вместо того чтобы идти к Южной Америке, направляется к берегам Северной. - Но это измена, господин капитан второго ранга! Командир надменно вскинул голову: - Я же сказал: фюрера на борт не брать! Таково мое решение. В каюте кофры, пять кофров. Для фюрера нет места. И потом, я не курфюрст Ганновера, не торгую немцами, получая по три талера с головы. Признаюсь, я обиделся за нашего фюрера. - Вы говорите так, - сказал я, - будто это простой ландскнехт, а не вождь германского народа и величайший полководец всех времен. Американцы, я полагаю, дали бы за него побольше, чем три талера. - А зачем он американцам? У меня дыхание перехватило от негодования. - Кофры - другое дело, - спокойно продолжал командир. - Американцы, надо думать, не отказались бы от кофров. Ну вот, доктор, описав циркуляцию, мы вернулись к нашим кофрам! Слушайте дальше. Самое интересное дальше. Незадолго перед ужином я взломал замки на кофрах фюрера! - О! Господин капитан второго ранга! - Но ведь вам самому до смерти хочется узнать, что в этих кофрах. Вы даже подались вперед на стуле. Думаете, там слитки золота или жемчужные ожерелья? Нет! Там только папки. Черные, желтые, синие, белые. И на всех сургучные подтеки, как запекшаяся сгустками кровь. А поперек каждой папки надпись: "Государственная тайна". Но ведь и на моем щите тот же девиз! И я не испугался... Едва лишь я сорвал сургуч и раскрыл одну из папок, как понял, что наткнулся на клад. Передо мной был личный архив фюрера! Не знаю, известно ли вам, что фюрер близорук. Он тщательно скрывает это и не соглашается из кокетства носить очки. Ведь ни Цезарь, ни Наполеон не носили очки! Поэтому для фюрера изготовлена особая пишущая машинка. Я видел ее. Литеры - спокойной округлой конфигурации, и они вдвое крупнее обычных литер. Документы, предназначенные фюреру, печатаются только на этой машинке: на маленьких листах и с большими полями - так он любит. Мне было достаточно взглянуть на первый же попавшийся под руку документ, чтобы понять: это отпечатано для фюрера! - Я понял, что в папках! - вскричал я. - Там планы третьей мировой войны!. - А вот и нет! Нюх изменил вам! Но разгадка близко, почти рядом. Я развел руками, признаваясь в своем поражении. - Военно-стратегические концепции, - сказал командира - очень быстро ветшают, особенно в наше время, в канун атомных битв. Но природа человека остается без изменений, и это очень плохая природа, доктор. Нам с вами известно об этом лучше, чем кому бы то ни было. Уж такова наша профессия: находить дурное в человеке, чтобы использовать это дурное в своих целях. Я осторожно высказал другую догадку: - Компрометирующие документы? - Да. И они - наряду с другими. Повторяю: там есть все, что хотите, доктор! Богатейший в мире ассортимент диверсий! Командир захохотал. Он так редко смеется, что я от неожиданности вздрогнул. - В кофрах, - продолжал он, - вместе с перечнями и выдержками, напечатанными для фюрера, содержатся также: отличные дворцовые перевороты, ослепительные взрывы, моментальные фотографии, сделанные из-за угла (убивают, как пули), подлинники неосмотрительно выданных расписок и мастерски выполненные фальшивки, которые были (или будут!) подброшены разведке противника через услужливую нейтральную разведку. Ведь иная погубленная репутация стоит взрыва военного объекта, не правда ли? Есть кофр, который я назвал бы стоком слизи и нечистот. С содержимым его полагалось бы знакомиться, доктор, надев предварительно перчатки мусорщика. В этом кофре содержатся досье на некоторых политических деятелей Европы, Америки и Азии. К отдельным досье приложены счета из ресторанов или рецепты врачей, несомненно не подлежащие оглашению. Кое-кто из этих политических деятелей еще не развернулся, не вошел в полную свою силу. Но это не беда. Документы сберегаются про запас. А деятель, разгуливая по улицам, не знает, что кто-то уже положил пальцы на его горло и может в любой момент нажать - так, чуточку, в целях предупреждения. Имеются также списки (по странам) деятелей, которых я назвал бы: "люди-Винеты". Этим расписки и рецепты уже предъявлены. До поры до времени "люди-Винеты" законсервированы и притаились. Но стоит подать почти беззвучную команду, и... Спешу оградить себя от подозрений, штурмбаннфюрер. Я стал побаиваться, не превышаю ли своих полномочий, вникая в суть операций, пока только намеченных, то есть сугубо секретных. Но нашего Молчальника, нашего Подводного Мольтке, уж нельзя было остановить. - Считайте, что это мой каприз, - сказал он, - но я хочу, чтобы вы, доктор, поняли размах диверсий, намеченных на период "после войны". Вот вам одна из них. Она называется: "На дно!". Мир никогда еще не видал таких своеобразных по замыслу и масштабу операций. Я, доктор, напрашиваюсь на похвалу. Это я подал мысль насчет операции "На дно!". "Мой фюрер! - сказал я, заканчивая свой последний доклад. - Почему бы не применить в отношении Третьего райха кое-что из тактики "Летучего Голландца"? Но, понятно, в достойных вас, грандиозных масштабах!" - "Не понимаю", - сказал он. "Положите всю Германию на грунт! - сказал я. - Конечно, временно. Пока минует опасность. Изредка вы могли бы поднимать перископ и осматриваться: не пора ли уже всплыть?" - И фюрер воспользовался вашим советом? - Как видите. Я же говорил вам: он гениальный плагиатор. И притом прирожденный притворщик. Уверяю вас: он знал о переговорах пройдохи в пенсне с Бернадоттом! Верный Генрих [прозвище Гиммлера] думал, что дурачит своего фюрера, - на самом деле фюрер дурачил Верного Генриха. Фюреру не могла не прийтись по вкусу мысль притаиться. Немцам сейчас надо притаиться, замереть. Над головами их с грохотом прокатятся два встречных вала, столкнутся и... Но немцы уцелеют, покорно втянув головы в плечи. Они останутся в согбенном положении, пока им не подадут команду распрямиться. - Кто подаст команду? - Фюрер хотел сам подать ее. До тех пор Германия должна притворяться мертвой - подобно своему фюреру. Едва лишь вступит в действие план "На дно!", как военные заводы бесшумно опустятся под землю. Однако люди будут продолжать работу. Они будут ковать оружие, как гномы в своих пещерах. Германия под пятой врага - это страна гномов, теней, невидимок! Волшебное превращение будет длиться долго, ряд лет, быть может, десятилетий. Да, страна оборотней... Опущенные глаза, скользящий лисий шаг, подобострастие и уклончивость в манерах. А в самых надежных тайниках сохраняются архивы. Все военнослужащие учтены, картотеки в полном порядке. Страна разбита на подпольные военные округа. Действуя бок о бок на протяжении ряда лет, различные группы оборотней ничего не знают друг о друге. Система взаимоизолированных отсеков, как на подводной лодке. О! Фюрер учел наш опыт до мелочей. В плане есть даже параграф насчет "дойных коров" [вспомогательные корабли, снабжавшие горючим, боезапасом и продовольствием подводные лодки, которые подолгу находились на позиции в океане]. - Неужели? - Американские тресты и банки будут этими "дойными коровами". Они снабдят всем необходимым Германию, лежащую на грунте. Вся Германия, доктор, превратится в Винету! Пройдет положенный срок, и она снова всплывет со дна, послушная зову труб. Не под звон рождественских колоколов! Под грозную музыку Вагнера! Трубы, трубы! Полет валькирий! Недаром вагнеровский "Полет валькирий" стал маршем нашей дальней бомбардировочной авиации. Командир зажмурился. - Безмолвная водная гладь, и над нею стелется дым. Вот - протяжный зов трубы! Вода забурлила. И на поверхность из пены стали всплывать города. Сначала вынырнули колокольни, заводские трубы, мачты радиоантенн. Затем показались гребни красных крыш и кроны деревьев. Страна медленно всплыла, и тотчас же густой желтый дым повис над заводами, а с обсыхающих взлетных площадок поднялись самолеты и стаями закружили в воздухе. Он открыл глаза. Холодный блеск их был как свет фар, неожиданно вспыхнувший во тьме. - Да! Это Германия, доктор! Наша с вами Германия! Четвертый райх! Командир долил себе вина, расплескивая на скатерть. Но почти не пил, только пригубливал. Казалось, он опьянел от одних слов, от признаний, высказанных наконец вслух. Он сказал: - Но когда же и выпить, как не сейчас? Представляете, что творится в бункере фюрера? Страх глушат вином прямо из бутылок и ходят по колено в коньяке... Я молчал. Я чувствовал, что задыхаюсь. Лодка давно не всплывала. Воздух в отсеках был загрязненный, спертый. Вдобавок каюта командира очень тесна. Я сидел на табуретке, командир - на койке. Стол так мал, что наши колени соприкасались. Командир то и дело перегибался через угол стола и дышал мне прямо в лицо. Удивляюсь, что меня не стошнило от этого ужасного говяжьего запаха и кислой вони. Но я вытерпел во имя служебного долга! Я ждал, когда командир снова скажет о предполагаемом переезде фюрера в Южную Америку. Наконец он сказал об этом: - Фюрер еще надеялся воевать. Руками пройдохи в пенсне он хотел столкнуть лбами русских и англосаксов, втравить их в драку, а сам проворно отскочил бы в сторонку! Полагаю, что готовилась инсценировка самоубийства. Подходящий труп нашелся бы. Затем капитуляция, Третий райх уходит на грунт! А фюрер отогревается от берлинского озноба в новом своем Волчьем Логове - в Винете-пять, на берегу реки Дракара. Постепенно к нему съезжаются помощники: Борман, Хойзингер, Эйхман. И кофры находятся тут же, под рукой! Каждый кофр, если хотите, - это ящик Пандоры. Пять ящиков Пандоры, набитых всякими ужасами и нечистью до отказа! Вообразите тропическую звездную ночь. Вы бывали на Аракаре и знаете, что это такое. Под бормотание попугаев и вопли обезьян фюрер, озираясь на дверь, развязывает тесемки своих папок и бережно перебирает страницы. Потом медленно, стараясь продлить наслаждение, раскладывает на столе географические карты... Но ничего этого не будет! Я, Гергардт фон Цвишен, командир "Летучего Голландца", рассмотрев секретный архив фюрера, счел его ценным и полезным. Однако самого фюрера - лишним! О, вы не можете этого понять! Вы ведь последний верноподданный! Говорят, у фюрера не осталось резервов. Вздор! Именно я был последним резервом фюрера. Вначале он надеялся на атомную бомбу, потом на Венка и Штейнера и, наконец, на меня. В этом разгадка нашей стоянки в Пиллау. Я пробормотал что-то насчет запасного выхода. - Именно так! - подхватил командир. - Карета, ожидающая у запасного выхода! Но кучеру до смерти надоело развозить пассажиров! Вдобавок я не верил в переговоры Гиммлера с англичанами и американцами. - Почему? - Русские, к сожалению, стали героями этой войны. И Трумен и Черчилль не обобрались бы хлопот у себя дома, если бы двинули войска против русских. Я взвесил все это, и вот "карета" отъехала от запасного выхода - с багажом, но без седока! Кажется, я отер пот со лба. Уверен, что самый опытный следователь нечасто слышал такие признания, даже с применением средств третьей степени. - Кофры, кофры!.. А знаете ли вы, какой приказ получил я в Пиллау? "Уничтожьте кофры!" - Не может быть! - Да. Они там просто взбесились от страха, эти бункерные крысы. Сплелись в клубок и катаются по полу, кусая друг друга за хвосты. Приказ дан, несомненно, помимо фюрера. - А чья подпись? - Геббельса. Старый враль боится, что папки попадут в руки русских или англичан и американцев. Но я не уничтожу кофры, хотя бы из уважения к труду людей. Сотни, тысячи крупнейших немецких специалистов на протяжении нескольких лег не разгибаясь трудились над планом германизации мира. Это шедевр нашего национального организаторского гения! И уничтожить шедевр?.. Нет! Однако дело не только в этом. Я, доктор, добился того, о чем мечтал всю жизнь! Вы видели: я выполнял сложнейшие секретные поручения, от которых зависел ход войны. Лоуренсу или Николаи не снились такие поручения. Отблеск высшей власти падал на меня. Но только отблеск! Всю жизнь меня изводила, мучила эта дразнящая близость к высшей власти. И вот она, власть! Я крепко держу ее в руках! Разноцветные папки - это власть! И выпустить ее по приказу завравшегося болтуна, который сам замуровал себя в бункере? Я не был бы Гергардтом фон Цвишеном, если бы сделал это. Один-единственный человек мог мне помешать. И не исключено, что попытается помешать. - Кто же это? - Американцы называют его вице-фюрером. Наши холуи - тенью фюрера. - Рейхслейтер? [Мартин Борман, начальник партийной канцелярии, неотлучно находившийся при Гитлере] - Видели его? Его мало кто видел. Он из тех, кто прячется за спиной трона и только изредка склоняется к уху повелителя. Я ненавижу его, как ненавидел Канариса. Он собирался сопровождать фюрера в Южную Америку. Ну что ж! Если он проберется туда и попробует наложить лапу на кофры с папками, поборемся! Папки мои! Не хочу больше воевать ни за Мартина, ни за Адольфа Второго, ни за Адольфа Третьего [имеются в виду, вероятно, Адольф Хойзингер и Адольф Эйхман]. Я растворюсь в джунглях Амазонки. Полная неподвижность, безмолвие! Буду ждать. Я научился ждать. И, вероятно, буду счастлив, ожидая. Сознание своей власти над событиями и людьми, пусть даже тайной власти, - ведь это самое упоительное в жизни, доктор! В сознании своего всемогущества буду равен самому господу богу! (Конечно, это было уже кощунством, но после того, что я слышал о фюрере...) - О, я начну не с кортиков, как Толстый Герман! Наступит время, когда перестанут пользоваться услугами подставных лиц: сенаторов, министров. Страной будут самолично править главы концернов, миллиардеры и миллионеры. И я хочу быть среди них! Ведь это не слишком дорогая плата за папки, как вы считаете? Я не хочу явиться к своим американским родичам с протянутой рукой. Я явлюсь перед ними не как бедный родственник - как глава рода Цвишенов!.. Да, так я и сделаю. Мне стало легче, когда я посоветовался с вами, доктор. Спасибо за совет. (Но я, клянусь, ничего не советовал ему. Под конец я даже перестал подавать реплики.) Он замолчал, глядя мимо меня, и я с испугом оглянулся: не стоит ли кто-нибудь сзади, бесшумно войдя в каюту? Но там не было никого. Командир допил вино и обеими руками растер лицо, будто умываясь. - А теперь, - сказал он спокойно, - идите-ка спать, доктор! Часок еще успеете поспать!.. И вот я, пользуясь этим разрешением, лег на свою койку и накрылся с головой одеялом. Разговор с командиром отпечатался у меня в мозгу, как при вспышке магния. Ведь вы, штурмбаннфюрер, хвалили мою память, считая ее моим наиболее сильным качеством. Да это и не такой разговор, чтобы его забыть. Вы видите: фон Цвишен выдал себя с головой! Меры нужны срочные и, смею думать, беспощадные. На пути в Южную Америку нам не миновать Винеты-первой - для заправки горючим, и тогда... Мой фюрер! Обращаюсь непосредственно к вам! Это дело государственной важности, не терпит отлагательства! Фон Цвишен не возьмет вас на борт! Он переждет в шхерах, потом будет прорываться без вас через Бельты и Каттегат в Атлантику. Он также отказался выполнить приказ об уничтожении особо секретных документов, которые могут попасть в руки русских или англичан и американцев! Фон Цвишен - государственный преступник! Он нарушил присягу! Он вдобавок обокрал вас, мой фюрер! Присвоил себе ваши гениальные предначертания на послевоенный период! Он выждет время, чтобы набить на них цену, и продаст тому, кто больше даст. Он сам признался в этом... "Идите спать, доктор!" - сказал он. И с какой ужимкой он сказал это! Я бы напрочь отгрыз его трясучую голову, если бы смог! Мой фюрер! Они решили меня убить! Догадались, что я слежу за ними, и решили убить. Вот почему фон Цвишен выворачивался передо мной наизнанку. Я обречен. Я понял это только сейчас. Понял внезапно. О, я понял, понял! Так откровенно можно говорить лишь с человеком, которому осталось жить считанные минуты. Ничего не успеет разболтать, даже если бы хотел! Венцель уже прохаживается мимо моей каюты. А вот пришел Курт. Он уселся за стол в кают-компании. Из-под одеяла я вижу его прищуренные глаза. Когда же они вынесли приговор? Вчера? Сегодня? Во фронтовых условиях достаточно решения трех офицеров, чтобы вынести смертный приговор. Через несколько минут лодка всплывет. Меня проволокут по трапу на палубу. У нас расстреливают на палубе. Сзади несут балластину. Мне прикажут идти на нос, не оглядываясь. Я знаю ритуал, я присутствовал при казни. И теперь все это произойдет со мной, боже мой! Но нельзя же умереть так сразу! Я не успел приготовиться. Надо привыкнуть к мысли, что через несколько минут... Проклятые! Но они не знают, что донесение записано и будет отослано по назначению - непосредственно вам, мой фюрер! Фон Цвишен считает меня уже мертвым? Нет! Пока я могу говорить, господин капитан второго ранга, я опасен! Пусть яд подействует не сразу, но он подействует, и он смертелен! Мой фюрер! Убейте их! Убейте! Но только - медленно! Как адмирала Канариса! Поспешите отдать приказ начальнику Винеты-первой. Пусть он схватит их сразу, как только лодка прибудет и станет заправляться горючим. Но учтите: фон Цвишен хитер, как тысяча ведьм. Он может догадаться о ловушке по самым ничтожным признакам. А его нельзя упустить! Пошлите на пирс взвод, нет, лучше роту автоматчиков, блокируйте с моря входы в гавань. Можно утопить подводную лодку тут же, у причала, - с помощью авиации, но надо обязательно допросить Цвишена перед казнью. С применением средств третьей степени! Надеюсь, штурмбаннфюрер заставит фон Цвишена быть еще более разговорчивым, чем он был со мной. Не правда ли, вы заставите, штурмбаннфюрер? Клятвенно, пред лицом смерти, подтверждаю правильность изложенных фактов! Все офицеры на нашей подводной лодке - изменники! Главный изменник - фон Цвишен! Со стенографической точностью я привел его высказывания о фюрере, которого он называл при мне Гитлером и Адольфом. Он не собирается выполнить приказ о секретном архиве. Кроме того, у него есть родственники в Америке. Сейчас спрячу пленку в футляр. Мой связной возьмет его, когда лодка ошвартуется у пирса в Винете. Затем футляр будет доставлен вам обычным путем. Все! Курт встал из-за стола. Убейте их, мой фюрер!!!" 5. СТАРОЕ СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ Двери за ним захлопнулись. Александр постоял на тротуаре, подняв голову, глубоко, с наслаждением дыша. Сентябрьское небо щемяще сине. Просто скулы сводит от этой синевы. Но все пьешь ее, пьешь - глоток за глотком! И оно - небо - очень высокое. Конечно, не такое высокое, как бывает в мае или в июне. Тогда весь воздух - это небо! Город пронизан светом и словно бы взвешен в нем, парит над землей. От просторной Невы уже тянет осенней прохладой. Чувство у Александра такое, будто он выбрался наконец наверх из духоты подводной лодки. Только что в управлении ему дали возможность прослушать запись "доноса из могилы". - Разгадка тайны - награда храброму! - в приподнятом тоне сказал генерал. Прослушивание длилось более часа. И это был нелегкий час. - Не рано ли выписался из госпиталя? - Прощаясь, генерал с беспокойством заглянул молодому пограничнику в глаза. - Нет, я здоров, товарищ генерал. Но, выйдя из управления, Александр никак не мог "раздышаться". Голова гудела, как сталь обшивки под ударами пневматических чеканов. Хотелось бы обменяться с Грибовым впечатлениями, но профессора дома нет - Александр звонил ему из управления. Как же провести остаток дня? Кино? Стадион? Рывчун усиленно приглашал Александра на стадион. - Мы, самбисты, - говорил он, - выступаем в девятнадцать двадцать. Я, знаешь, немного волнуюсь. На границе почему-то не волнуюсь, а тут волнуюсь. И вроде бы я спокойнее, когда ты рядом. Ты ведь везучий! Александр усмехнулся. Везучий! Вот и шубинское прозвище унаследовал. Смешно, конечно, но все же лестно. Девятнадцать часов! Время еще есть. Он проводил рассеянным взглядом чайку, которая пересекла Неву, почти касаясь поверхности воды крыльями. Похоже, будто нищий проворно проковылял на костылях... Очень медленно, без цели, лейтенант двинулся вдоль набережной, погруженный в свои мысли. Он думал о том, что отцы, даже мертвые, продолжают идти рядом с сыновьями, заботливо предостерегая их от всего плохого и поощряя на все хорошее. На плече своем почти физически ощущал сейчас тяжесть руки - сильной и доброй... О! Был бы жив гвардии капитан-лейтенант, сколько бы порассказал ему сегодня Александр! Изменив своей теперешней солидной сдержанности. Снова превратившись в болтливого восторженного юнгу, который, рассказывая, нетерпеливо засматривал в лицо командиру, ожидая одобрения. А гвардии капитан-лейтенант удивлялся бы, вставлял реплики или поощрительно кивал головой, широко улыбаясь. "Так, значит, радист имперской канцелярии выходил в эфир?" - спросил бы он. "Мы думаем так, товарищ гвардии капитан-лейтенант. В положенный час и на условленной волне..." Над миром, содрогавшимся от последних залпов, печально звучала песенка гамбургских моряков: "Ауфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен". Ответа с моря не было... А Третий райх уже трещал по всем швам. Стропила прогибались. Пол качался под ногами. В этом месте рассказа гвардии капитан-лейтенант, наверно, немного посмеялся бы: "Доктор-то, доктор! Сам себя, выходит, перехитрил?" Пучеглазый, с оттопыренными ушами, доносчик выглядел в этой ситуации совсем как тот дурень из сказки, который рыдает на свадьбе и приплясывает на похоронах. Его тревожило здоровье фюрера, когда тому осталось жить считанные часы. Он разоблачал Цвишена в стремлении сторговаться с англичанами и американцами, но об этом мечтали и там, наверху: Геринг, Гиммлер, Дениц - все, кто готовился заменить Гитлера. Да, доктор Гейнц оторвался от действительности. Слишком долго странствовал в потемках. А за политическую отсталость полагалась пуля в затылок. "Мертвый писал мертвому!" - глубокомысленно сказал бы Шубин. Наверно, Гитлер уже не раз вытаскивал из ящика стола пистолет и задумчиво рассматривал его, примериваясь, как будет вкладывать в рот, столь много лгавший доверчивым немцам и всему миру. И Гиммлер, отрываясь от мыслей о сделке с янки, осторожно трогал языком зуб, в дупле которого вместо пломбы была капсула с цианистым калием. А если прищуриться, то можно даже различить очередь вдали, торопливо выстраивавшуюся к виселице в Нюрнберге, - согбенные, дрожащие призраки былого могущества и беспредельного самомнения Третьего райха. Но всех опередил доносчик Гейнц. Со скрученными назад руками, в разорванном кителе, он сделал несколько последних шагов по узкой, сужавшейся к носу палубе. Сзади Венцель и Курт волокли балластину. Выстрел в затылок! "Следующий!" - крикнули за тысячи миль от шхер. И Гитлер поднялся на дрожащих ногах со стула в своем бункере под развалинами Берлина... Кое-кто из позднейших его апологетов пытается нахлобучить ему на голову терновый венок. Гитлер, мол, как герой, решил погибнуть под развалинами. "Нет, - сказал бы Шубин, широко улыбаясь, - просто не хватило билетов на обратный проезд!" Под монотонное, сводящее с ума повторение начальных тактов "Ауфвидерзеен" - море по-прежнему не откликалось! - завершался распад государства и распад личности. 25 апреля был заключен в бункере мистический, предсмертный брак Гитлера с Евой Браун. В тот же день на севере Италии партизаны перехватили его друга и соперника Муссолини. Гитлер успел еще зябко поежиться, узнав из радиоперехвата, что "преемника цезарей" после расстрела подвесили вниз головой на виселице. А Третий райх продолжал нестись стремглав за "Летучим Голландцем" - к своей неизбежной гибели, на камни, прямо на камни! Да, картина, косо висевшая в кают-компании "Летучего Голландца", имела многозначительный - пророческий смысл! Гитлер продолжал ждать. Наступило утро 30 апреля. До середины дня он не выходил из радиорубки. Цвишен не откликался. И тогда он нехотя вложил в рот дуло пистолета... Александр постоял в нерешительности у решетки Летнего сада. Не одна девушка, вероятно, с сочувствием оглянулась на него, вбегая в ворота. И кто эта гордячка бессовестная? Заставляет ждать такого парня, задумчивого и скромного, вдобавок с рукой на перевязи! Он прикинул: посидеть на скамеечке или погулять по кружевным золотым аллеям? Но как-то не хотелось расставаться с Невой. Она текла в море, очень массивная, плотная, облитая солнечным светом. И мысли Александра плавно и неторопливо текли - рядом с нею. Им было по пути. В Балтийском море, на какой-либо из его многочисленных банок, хотел Шубин воздвигнуть остров, искусственный, сложенный из уже бесполезных военных кораблей. (Виктория Павловна рассказала о "железном острове" Александру.) Это не сбылось. Пока не сбылось. Зато близ острова Осмуссар, западнее Таллина, притоплен и старательно обвехован немецкий линкор. Это корабль-мишень. Днем и ночью вьются над ним наши самолеты. Иногда на дистанцию огня подходят военные корабли, чтобы отработать задачу - практические артиллерийские стрельбы. А порой стремглав несутся к нему торпеды с белыми хохолками пены. Корабль не потонет. Он посажен прочно на грунт. Находясь на практике, Александр не раз проходил мимо этого линкора. Сначала на горизонте возникало пятно - как черный пиратский парус. Потом оно превращалось в бесформенную глыбу металла. Контуры корабля уже нельзя угадать. Не зря же по нему тренируются из года в год. И всегда при этом вспоминался "Летучий Голландец". Именно он должен был находиться здесь. Не годы, а столетия чернеть бы ему посреди моря неподвижным черным пугалом! И чтобы вешки, оцепив его, предостерегали: "К зюйду от меня опасность!", "К норду от меня опасность!", "К весту от меня..." Но, как обычно, он подставил вместо себя другой корабль и ушел. Отлежался в своей Винете и ушел. А "донос из могилы" остался невостребованным. Видимо, подручный Гейнца ("связной"), какой-нибудь унтер-офицер из команды подлодки, по прибытии в Винету незаметно вынес футляр и спрятал в условленном месте. Но за футляром не пришли. Кто должен был прийти? Быть может, монтер или механик из "службы Винеты"? Пограничники обнаружили на дне грота четыре трупа в комбинезонах. Вот, вероятно, объяснение того, почему цепочка оборвалась. И еще в одной своей догадке прав профессор Грибов. Соглашения между военными монополистами возможны лишь на короткий срок. Длительный, прочный союз исключен. Он просто вне природы капитализма. Алчность рано или поздно перевесит здравый смысл. Ибо в капиталистическом мире во главе всего - алчность, но не здравый смысл. Несомненно, за секретным архивом охотились две разведки. Бесшумный кросс через границу! Финиш - Винета! Мальтиец и альбинос шли по заданию американской разведки. Значит, прыгун-аквалангист был посланцем конкурирующей стороны - западногерманских военных монополистов. (Существовали и частные разведки - при крупных концернах.) Больше всего боялись того, что секретный архив Гитлера попадет в руки русских. Ведь НАТО существовало только три года и Западная Германия еще не была принята в число его членов. Обнародование некоторых документов могло помешать сложной политической игре. Но мало того. Западногерманские капиталисты хотели перебежать дорогу своим американским покровителям. Удалось ли это? Американцы стремились овладеть секретными планами, чтобы их парализовать. Немцы, наоборот, - чтобы реализовать. Надо думать, пройдоха Цвишен обошел и тех и других. В Винете-три не было, и не могло быть, ни "Летучего Голландца", ни "кофров фюрера". Последняя радиограмма Цвишена, в которой он сообщал, что положит подлодку на дно Винеты, а сам будет пробиваться на запад посуху, была лишь враньем, очередной его дезинформацией. Цвишен остался верен себе. Уйдя в Винету-пять, выждав там, осмотревшись, он выбрал западногерманских хозяев. Патриотические чувства при этом, конечно, не играли роли. (Цвишен говорил Гейнцу: "Уби бене...") Просто западногерманская марка наконец поднялась в цене. Цвишен предпочел марки долларам. Грибов мог даже более или менее точно установить срок, когда состоялась сделка. Что-нибудь зимой 1951-1952 года. Ведь летом 1952 года западногерманские диверсанты не возобновляли своих попыток проникнуть в Винету. Им это было ни к чему. По-видимому, архив Гитлера находился уже за семью замками, в надежных стальных сейфах. Но ни немцы, ни их американские конкуренты ничего не знали о "доносе из могилы", о футляре, в котором содержалась как бы краткая инвентарная опись всего, что было в "кофрах фюрера". Да, секретное оружие... Именно это - наиболее точное определение того, что было в "кофрах фюрера": старое секретное оружие! Ибо с древнейших времен яд и стилет, диверсия, шпионаж, клевета и провокации всех видов неизменно дополняют любое новое секретное оружие. Александр тряхнул головой и огляделся. Он стоял на Дворцовой набережной. За спиной его раздались оживленные голоса. Это гурьба экскурсантов, весело переговариваясь, входила в подъезд Эрмитажа. Александр был в Эрмитаже очень давно, еще до войны, вместе со своей школой. От музея остались самые смутные воспоминания: что-то вроде огромного облака, в которое заходит солнце, - много багрянца и золота. Багрянец и золото? Очень хорошо! Ему нужна разрядка. Александр вошел в Эрмитаж. Откуда-то сверху доносился голос, странно знакомый. Он как бы притягивал Александра к себе. Впереди экскурсии шла девушка-экскурсовод, невысокого роста, худенькая, но хорошо сложенная. Она двигалась очень быстро. Наконец, остановившись у черепахового столика, на диво инкрустированного, простроченного насквозь золотой проволокой, девушка обернулась к Александру, и он узнал ее. Правильно! Это Люда, пожелавшая ему удачи. Она объясняла звучным голосом, выразительно жестикулируя маленькими руками. С удивлением и гордостью узнал Александр, что Эрмитаж обладает самым большим в мире собранием картин Рембрандта - двадцатью пятью полотнами! В Ленинград приезжают искусствоведы даже из Голландии, чтобы изучать картины своего земляка! А эта изумрудно-зеленая малахитовая ваза - изделие уральских умельцев, кропотливо подбиравших и наклеивавших кусочки малахита один к одному, чтобы получить желаемый узор! Да, труд! Самоотверженный, во имя искусства, стало быть, для радости и счастья многих поколений людей! Смотрите-ка, чудо XVIII века - гобелен! Сколько усилий вкладывалось в него! Лучший мастер мог выткать за год не более одного метра такого ковра. В течение своей жизни он создавал всего лишь один-два гобелена. Но ведь труд человеческий и война несовместимы, они противоречат друг другу! Чудовищная бессмыслица разрушении, связанных с войной, стала особенно ясна Александру в Эрмитаже. Как! Трудиться всю жизнь, недосыпать ночей, постепенно слепнуть над своей работой, создать наконец шедевр - сгусток солнечного света, и всего лишь для того, чтобы это в какую-то долю секунды превратилось в пепел?.. А девушка тем временем рассказывала о блокаде, о том, как уберегли сокровища Эрмитажа от немецко-фашистских бомб и снарядов. Многое было заблаговременно эвакуировано в глубь страны. Под произведения искусства занимали целые составы, хотя каждый вагон был на счету. А то, что не успели вывезти из города, укрыли в его подвалах. И тут Люда увидела Александра, который слушал ее с таким же вниманием, как и остальные. Кровь хлынула девушке в лицо, горячей волной залила шею, руки - она покраснела так, как могут краснеть только очень светлые блондинки, вспыхнула вся, будто сноп соломы на ветру. Александр смущенно кашлянул. Еще подумает, что он явился в музей ради нее! А она, верно, так и подумала, потому что ее глаза засияли еще ярче - просто заискрились, как две звездочки. Когда экскурсия закончилась, Александр подошел к девушке. - Здравия желаю, - сказал он несколько стесненно и потому громче, чем следовало бы. - Вот где, стало быть, вы обосновались! В Эрмитаже. Они вышли на широкую мраморную лестницу. - У вас еще есть экскурсии? - Нет. Я закончила работу. - Можно, я немного провожу вас? - Хорошо. Только возьму плащ. Я быстро. Александр в ожидании облокотился на перила лестницы. Это была высокая, красивая лестница. Когда-то она называлась посольской, потому что в дни "высочайших" приемов по ее мраморным ступеням неторопливо поднимались и спускались иностранные дипломаты, сверкая пластронами манишек или золотым шитьем мундиров. Сейчас по лестнице гурьбой сбегали экскурсанты. Но вот на верхней площадке показалась Люда. Она действительно оделась быстро, но спускалась не спеша. Плащ был темно-зеленый и очень шел ей. Волосы были старательно причесаны. Спускаясь, она неотрывно смотрела на Александра. Он даже испугался, что она споткнется и упадет, и шагнул к ней навстречу. Послышался задорный перестук каблучков. Из боковой двери набежала стайка девушек. Щебеча: "Людочка-Людочек, Людочка-Людочек!", они обступили, завертели его спутницу, будто прихорашивая, показывая Александру со всех сторон. И каждая лукаво-кокетливо, снизу вверх, посматривала на высокого моряка. Фр-р! И разноцветная стайка умчалась так же внезапно, как появилась. Девушка выглядела немного смущенной. Вообще-то Александр не был силен по части проницательности. Но тут на него снизошло нечто вроде вдохновения. Он понял: девушку впервые в ее жизни поджидает после работы молодой человек, и подружки рады за нее. Они, так же рядом, чинно вышли из Эрмитажа. И остановились, увидев как бы отражение его багрянца и золота на противоположном берегу Невы. Силуэт города был окрашен в красные, бледно-коричневые и фиолетовые тона, резко выделяясь на фоне низких желтых облаков. Люда, вероятно, сравнила бы город со сказочной птицей Феникс, которая, в ярком оперении, поднимается из тлеющих углей. Но Александр был моряк. Ему представилось, что это эскадра. Строем кильватера она проходит перед ним. Он узнавал отдельные "корабли" по их характерным контурам, по "мачтам": шпилю Петропавловской крепости, башенкам мечети, ростральным колоннам у Военно-Морского музея. Ленинград медленно плыл вниз по реке - на вест. Александр перевел дыхание. - Тициана бы сюда, - пробормотал он. - Тициан бы это, пожалуй, написал. Люда порывисто обернулась к своему спутнику. - Послушайте! - сказала она. - Это странно. Мне кажется, мы уже шли так. Нева, по-моему, тоже была. Александр наморщил лоб. - Да, что-то в этом роде, - неуверенно согласился он, потом добавил бодро: - Но это бывает, знаете ли! Рефракция памяти! Психологам известны подобные случаи... - Ах, психологам уже известны, - разочарованно протянула девушка. Они миновали Дворцовый мост. - Нет, мы где-то встречались, - настойчиво сказала Люда. - Еще до театра. Если бы я верила в метампсихоз... Вы не можете меня вспомнить? Александр покачал головой. - Обязательно постараюсь, - пообещал он. - Мне бы почаще встречаться с вами для этого. Раз в год маловато, вы не находите? - Мы виделись еще на площадке трамвая, - с мягким укором сказала Люда. - Вы уже забыли? - Как я могу это забыть? Вы тогда пожелали мне удачи! - И помогло? - Да. Большое спасибо. - А в чем вы добились удачи? - О!.. В спортивных соревнованиях! Я подводный пловец. Люда помолчала. - Мне, значит, нельзя знать. Я не буду. Но у вас рука на перевязи. Очень болит? - Чепуха. Ударился о стенку бассейна во время прыжка... Нет, правда, Людочка, у вас легкая рука! Молодые люди продолжали медленно идти вдоль Невы. Медный всадник не обратил на них никакого внимания. Он, по обыкновению, был занят тем, что, сидя на коне, хозяйским жестом простирал над площадью руку и сосредоточенно смотрел поверх голов проходящих мимо парочек. - Сегодня как-то странно на душе, - признался Александр. - Плохое настроение? - Наоборот, хорошее. Но не с кем было разделить его. Он невольно выделил слово "было". - Я понимаю, - торопливо сказала Люда. - Если поделишься с кем-нибудь горем, то уменьшаешь его наполовину. А поделишься радостью - увеличиваешь ее вдвое. - Вы умная, - пробормотал Александр благодарно. - Вы очень правильно понимаете все. Вы понимаете меня с полуслова. - Умная? А я не знаю, умная ли я. Разве тот, кто прочел много книг, умный? Но я провела блокаду в Ленинграде. - О! Значит, понимаете, что такое жизнь. Он сказал это - и замолчал. Странная мысль пришла ему в голову. Он подумал, что есть сокровенный, даже Грибовым не понятый смысл условного сигнала "Ауфвидерзеен", - Виктория Павловна называла его лейтмотивом "Летучего Голландца". "До свиданья! До свиданья! - повторяли Цвишен и его команда, уходя в туман или на дно. - Мы еще встретимся с вами. Мы вернемся!" Но нельзя было позволить им вернуться! Никогда не должен всплыть этот корабль-призрак, предвещающий смерть множеству людей, на топах своих мачт несущий ужас и безумие, подобные бледным колеблющимся огням святого Эльма! Девушка подняла на Александра синие глаза. - Вы стали серьезный, - сказала она. - Вспомнили ту войну и подумали о новой? - Это удивительно! Вы понимаете меня, даже когда я молчу! Александр был так поглощен своей спутницей, что не заметил Грибова. Тот стоял на противоположном тротуаре, опираясь на палочку. Едва закончилась прокладка курса, как сразу появилась и палочка. Но Грибов держал ее неизменно в левой руке, чтобы правая была свободна для отдачи приветствий. До него донеслось: - Сегодня не могу. Я не предупредила дома. - А завтра? Хорошо бы нам с утра на Кировские острова! Я в отпуску. Грибов стоял и долго смотрел им вслед. Двое медленно шли вдоль Невы навстречу закату. А тучи на западе сдвигались и раздвигались, меняя очертания. Багрянец постепенно выцветал. В разрывах между тучами все чаще проглядывало чистое изумрудно-зеленое небо - признак того, что завтра погода будет хорошей. ОТ АВТОРА Автор считает нужным напомнить особо придирчивым читателям, что книга эта - роман, и отнюдь не документальный. Поэтому здесь, как и в любом романе, вымысел тесно переплетен с фактами. Автор рисовал "Летучего Голландца", вымышленную им подводную лодку "для секретных поручений", как некое обобщение той разносторонней, хитроумно замаскированной диверсионной деятельности, которую вели и продолжают вести против мира враги его, организаторы войн. В заключение автор выражает глубокую благодарность военным морякам и пограничникам, которые помогли ему советами во время работы над этим романом.