Александр Воинов. Отважные --------------------------------------------------------------- OCR: Андрей из Архангельска --------------------------------------------------------------- Библиотека Приключений И Научной Фантастики. Роман Рисунки А. Лурье МОСКВА 1961 ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ МИНИСТЕРСТВА ПРОСВЕЩЕНИЯ РСФСР Весной 1943 года, во время наступления наших войск под Белгородом, дивизия, в которой находился Александр Воинов, встретила группу партизан. Партизаны успешно действовали в тылу врага, а теперь вышли на соединение с войсками Советской Армии. Среди них было несколько ребят - мальчиков и девочек - лет двенадцати-тринадцати. В те суровые годы немало подростков прибивалось к партизанским отрядам. Когда возникала возможность их отправляли на Большую землю. Однако сделать это удавалось не всегда, и ребятам приходилось делить трудности партизанской жизни наравне со взрослыми. Самые крепкие, смелые и смекалистые из них становились разведчиками, связными, участвовали в боевых операциях партизан. Такими были и те ребята, которых встретил Александр Воинов под Белгородом. Он записал их рассказы, а впоследствии создал роман "Отважные", посвященный юным партизанам. Кроме этого романа, А. Воиновым написаны "Рассказы о генерале Ватутине", повесть "Пять дней" и другие произведения. Светлой памяти пионера Героя Советского Союза Вали Котика Глава первая КАЗНЬ НА БАЗАРНОЙ ПЛОЩАДИ - Мальчик, посторонись!.. Звякнул приклад. Коля вскрикнул, свалился в канаву, но тут же вскочил на ноги, проскользнул между охранниками и судорожно повис на шее матери. Она отчаянным движением обняла его за щуплые плечи, прижала к своей изодранной кофте и быстро, надрывно зашептала: - Иди к дяде Никите!.. К дяде Никите!.. Он чувствовал прикосновение горячих, воспаленных губ к своему уху. Он почти задыхался от тяжелого, едкого тюремного запаха, которым за эти несколько дней пропитались ее одежда и волосы. Прямо перед его глазами бугрилась синяя полоса, пересекавшая ее щеку от глаза до подбородка. Кто-то сзади резко крикнул: - Прекратите это!.. Быстро!.. Чужие цепкие руки впились в его плечи. Он вскрикнул от острой боли, но не выпустил матери. В толпе раздались женские голоса: - Дайте проститься!.. - Это ее сын!.. Мать не отпускала его. - Прощай, прощай, мальчик мой!.. - шептала она. Но через мгновение полицай уже волочил его в сторону, к толпе, из которой навстречу ему тянулись руки. Коля не кричал, не рвался. Полицай толкнул его через канаву, а сам быстро заторопился к виселице, которая была сооружена посреди базарной площади. О том, что днем состоится казнь, в городе знали еще с утра. В объявлениях, расклеенных на углах улиц и на столбах, сообщалось, что будет повешена шпионка. Комендант города Мейер приказал всем жителям присутствовать при экзекуции. (Экзекуцией гитлеровцы называли смертную казнь.) Огромная площадь была переполнена согнанным сюда народом. Взвод эсэсовцев, образуя замкнутый квадрат, окружал виселицу, где под охраной конвоя стояла молодая женщина лет тридцати. Ее измученное лицо хранило сосредоточенное и в то же время какое-то безучастное выражение. Прядь светлых волос выбилась из-под платка и развевалась по ветру. Она спокойно смотрела прямо перед собой, заложив руки за спину и чуть развернув плечи. Много людей уже было казнено на этой виселице, и всякий раз комендант города Курт Мейер, заставлял жителей присутствовать при экзекуциях. Вот и сейчас он прохаживался за солдатами, широкоплечий, в черном кожаном плаще, в фуражке с высокой тульей. Тут же стоял бургомистр города Блинов, человек средних лет, с косматыми, вечно нахмуренными бровями. Бургомистр старался не смотреть ни на виселицу, ни на осужденную. В городе говорили, что он не любит присутствовать при казнях. Женщину, которую через несколько минут должны были повесить, в городе знали почти все. До войны она была диктором на радиостанции. Голос Екатерины Охотниковой, с мягким грудным тембром, узнавали в каждой семье. А вот теперь, когда она молча стояла у виселицы, многие увидели ее впервые. Коля оставался в толпе, заслоненный от виселицы сомкнутыми спинами. Две незнакомые женщины в платках держали его за руки. Одна из них торопливо гладила его по голове. - Уведите его, - сказал какой-то старик, протиснувшийся сквозь толпу, - зачем ему все это видеть?.. Пожалейте мальчика!.. Старик постоял перед Колей, держа в руках треногу от фотоаппарата, и потом двинулся дальше, медленно переставляя свои тощие ноги. Это был фотограф Якушкин. Его фотография помещалась здесь же, на базарной площади, в старой, покосившейся будке. Гитлеровцы всегда заставляли Якушкина фотографировать казни. С довоенного времени Якушкина знала вся детвора. "Посмотри, посмотри сюда, - говорил он своему маленькому клиенту, снимая с объектива черный колпачок, - отсюда вылетит птичка". И сколько широко раскрытых, удивленных детских глаз запечатлелось на его снимках! Да, Якушкин был добрый, приветливый старик!.. Женщина притянула Колю к себе: - Пойдем, пойдем, мальчик... Он покорно пошел за ней, не спрашивая, кто она и куда его ведет. Свершилось что-то ужасное. Сейчас убьют его мать, и никто, ни один человек, не бросится на палача, не помешает этому. Измученный бессонными ночами, которые он провел один в своей пустой, холодной комнате, Коля уже не плакал, а только тихо всхлипывал. Когда они подошли к углу переулка, Коля обернулся и вдруг увидел мать, возвышавшуюся над толпой. Рядом с ней стоял широкоплечий румяный палач и как будто мирно о чем-то беседовал, а его руки неторопливо затягивали на ее шее веревку. Несколько прядей волос попали под петлю. Палач осторожно вытащил их, словно заботясь о том, чтобы не повредить прическу. И вдруг мать рванулась вперед. - Товарищи!.. - закричала она. - Будьте мужественны!.. Будь... Палач мгновенно соскочил, и в ту же секунду голова матери провалилась вниз. - Мама!.. - дико закричал Коля на всю площадь. Кто-то в толпе ахнул. Кто-то истошно завопил. Женщина крепко сжала Колину руку и потянула его за собой: - Пойдем!.. Пойдем!.. Толпа схлынула с площади, и Коля оказался зажатым со всех сторон. Женщина на мгновение выпустила его руку. Коля бросился назад. Расталкивая людей локтями, он пытался выбраться на площадь, к матери. Но это ему не удалось. Кто-то крепко схватил его за рукав: - Стой, мальчик, стой!.. Не помня себя, Коля рванулся. Но Якушкин держал его цепко: - Не надо туда идти... Не надо. И он повернул упиравшегося мальчика за собой, держа в одной руке треногу, а другой крепко сжимая его ладонь. На перекрестке их нагнала женщина в платке. Она бросилась к Коле: - Ну вот!.. А я тебя потеряла... Пойдем!.. - Нет, - строго сказал Якушкин, - у меня, Клавдия Федоровна, ему будет лучше... Я один, да и заработки у меня побольше ваших... Будет мне внучонком... Клавдия Федоровна не хотела уступать: - Иван Митрич, так не годится - мальчику нужна женская ласка. У меня уже есть один воспитанник. Вдвоем им будет легче... Да и родителей его я знала... Якушкин вдруг рассердился, выпустил руку Коли и стал поправлять резавший плечо ремень фотоаппарата. - Откуда вам двоих содержать! - крикнул он. - По теперешним временам вы и себя-то, верно, прокормить не можете. Я тоже знал его отца. Чудесный был человек... Пойдем, Коля!.. - Якушкин оглянулся и ахнул: Коли не было. - Он только что стоял здесь, - растерянно сказала Клавдия Федоровна. И они кинулись в разные стороны искать мальчика. Глава вторая НОЧЬ Всю эту страшную ночь после казни матери Коля провел в одиночестве. Он лежал на неубранной кровати, в пальто, нахлобучив глубоко на лоб старую ушанку, и широко раскрытыми глазами смотрел в темноту, куда-то в угол, где тускло поблескивал кафель остывшей печи. В комнате было холодно, и от этого мальчик еще сильнее чувствовал одиночество. Вместе с матерью отсюда ушло тепло, и дом перестал быть домом. "Что теперь будет? Что делать?.." - думал Коля. Сколько раз он видел в кино, как в самый последний момент в город врывались красные и спасали приговоренных к смерти. Не успев выбить из-под их ног скамейку, палач падал, сраженный меткой пулей, а остальные враги разбегались. Да, в кино бывало так... А в жизни... Еще совсем недавно в этой комнате были и отец и мать. Отец работал в паровозном депо. Иногда он брал сына с собой. В депо было очень интересно. Коле особенно нравилось смотреть, как на большом кругу разворачиваются паровозы. Огромные, пыхтящие, они по очереди въезжали на помост и, словно игрушечные, начинали кружиться вокруг собственной оси. Отец был высокий, усатый, всегда немножко хмурый. Соседские мальчишки его боялись. Иногда он выходил во двор, чтобы посмотреть, как ребята гоняют голубей. Постоит, постоит и всунет в рот два пальца, озорно и пронзительно свистнет. Голуби испуганно взвивались в небо. Как Коля ни старался, но так молодецки свистеть он не мог... Отец ни слова не говорил Коле, когда тот прыгал вниз с крыши сарая. Не замечал он и других его шалостей. Мать была гораздо строже. Она всегда все запрещала. "Алексей, - говорила она отцу, - ты сделаешь из сына настоящего басурмана..." - "Всякое бывает в жизни, - отвечал тот. - Вдруг Коля останется один - пусть ничего не боится..." - "Какие ты глупости говоришь!" - обижалась мать и уходила на кухню. Коля слышал эти разговоры и тоже в душе считал, что отец говорит глупости. Почему вдруг он может остаться один? Все соседи говорят, что у него молодые родители. Да и в магазине однажды старый продавец сказал матери: "Нехорошо - себе ветчину покупаете, а младшему братишке конфет купить не хотите". Мать улыбнулась, зарделась, встряхнула светлыми волосами и купила Коле плитку шоколада. "Получай, братик", - сказала она весело. А Коля повернулся к продавцу и серьезно ответил: "А мама вовсе мне не сестра, а мама". Все засмеялись. "Ты зачем меня выдал?" - смеясь, сказала мать. Возвращаясь вечером из школы, куда Коля ходил во вторую смену, он знал, что отец в это время ужинает. Отец любил подолгу сидеть за столом, положив на скатерть свои большие руки, и рассказывать матери о своих делах. А мать в это время или шила, или перемывала посуду и слушала не перебивая. "Ну, что принес?" - обычно спрашивал отец, едва Коля переступал порог. Это означало - какие новые отметки появились в дневнике. И, если там встречалась тройка, отец мрачнел и начинал крутить свой ус, что выражало его глубокое недовольство. Коля начинал лепетать о том, что учительница Мария Павловна поставила ему отметку вовсе не за незнание, а потому, что у него в тетради была клякса... "Береги мать, - сказал отец, когда, уже одетый в новую военную форму, в последний раз обнял и поцеловал его в щеку. - Береги ее. Ты ведь теперь один в доме мужчина". Отец сказал это с улыбкой, но Коля видел, что в его глазах что-то дрогнуло. Мать долго целовала отца и что-то тихо говорила, а отец гладил ее по волосам своей большой ладонью. "Так помни, - как-то очень серьезно сказал отец, - это трудно... Надо быть умной... держи себя в руках... - На пороге он обернулся: - Может быть, все-таки уедешь?.." "Нет, нет, - быстро ответила мать, - я останусь..." Тогда отец вернулся и опять попрощался с ней и с Колей. В его движениях было что-то такое порывистое, такое отчаянное, что Коля не выдержал и зарыдал. Отца ждала машина. Она увезла его надолго... Через неделю пришли немцы. И с тех пор началась новая, непривычная жизнь. Голубей приказали уничтожить. И, если бы Коля не подчинился, немцы расстреляли бы всех, кто живет в доме. Как разрывалось его сердце, когда голуби теплыми комочками падали на крыльцо! Полицай отрывал им головы. Теперь мать стала еще строже, не разрешала ему выходить со двора, боялась, как бы с ним чего-нибудь не случилось... В доме по соседству поселился немецкий офицер. Он ходил в сером мундире со множеством нашивок и в фуражке с черным блестящим козырьком. У офицера было крупное веселое лицо, и, одеваясь по утрам, он любил напевать песенки. Особенно странно было слушать, как он пел по-немецки "Катюшу". Однажды офицер в расстегнутой рубашке, из-под которой была видна волосатая грудь, высунулся из окна, заметил Колю, который, сидя на заборе, старался снять с дерева мяукавшего рыжего котенка, и поманил сердитым движением руки: - Юнге!.. Юнге!.. (Мальчик!.. Мальчик!.. (нем.)) Коля испуганно спрыгнул, пошел было к крыльцу, но опомнился, - нельзя ослушаться немецкого офицера, - и робко подошел к окну. Офицер, прищурившись, посмотрел на него, добродушно покачал головой: "Не надо баловаться", а затем вдруг небрежно бросил ему большую плитку шоколада. Коля попробовал отказаться, но офицер нахмурился и захлопнул окно. Коля опрометью бросился домой и с волнением стал ждать возвращения матери. Она пошла в городскую управу устраиваться на работу... Коля посматривал на плитку, которая блестела на комоде серебряной бумажкой. Нет, не мог же он отказаться! И так офицер рассердился... Ведь он, Коля, отвечает за семью, он должен быть осторожным и осмотрительным. А потом случилось то, чего Коля никак не мог понять. Офицер стал часто приходить к ним. Он был веселый и всегда угощал Колю сладостями. Перед тем как офицер должен был прийти, мать говорила Коле, чтобы он сидел в комнате и никуда не уходил. Офицера звали Карл Вернер. Он умел немного говорить по-русски. Его речь представляла собой причудливую смесь немецких и русских слов. Русские слова он коверкал на свой манер - вместо "работать" произносил "работен", цыпленка называл "курки". Когда Вернер впервые пришел в их дом, неся под мышкой большой сверток с угощением, Коля с любопытством разглядывал его из-за спины матери, которая смущенно и приветливо приглашала гостя снять шинель и присаживаться к столу. Вернер тщательно вытер ноги о мешок, брошенный у порога, снял шинель и, вежливо поклонившись матери, сел на то место, где обычно сидел отец. В этот первый вечер Вернер был вежлив и внимателен. Он приветливо угощал Колю, а тот ел конфеты, мало говорил и изредка смущенно посматривал на мать - она была одета в блестящее шелковое платье, сшитое к Новому году. Длинные светлые волосы завитыми прядями лежали у нее на плечах, и она казалась более молодой, чем обычно. Мать пила вино и много смеялась... Постепенно в сердце Коли закрадывалось чувство щемящей тревоги. Почему этот немец сидит на месте отца? Почему, ожидая его, мать оделась так красиво? Почему она пьет вино и смеется? Почему она все время смотрит на немца? Коля невольно поднял глаза на стену, туда, где всегда в светлой рамке висел портрет отца. И вдруг он увидел темный квадрат обоев и погнутый гвоздь - рамка с портретом исчезла. Это было последней каплей. Он проникся такой злобой и к матери и к гостю, что не смог сдержаться, слезы хлынули из его глаз, он вскочил и метнулся в сени. - Коля! - крикнула ему вдогонку мать. Он хлопнул дверью и быстро забрался в опустевшую голубятню. Здесь все напоминало о недавней жизни: в решетке торчали маленькие пушистые перья, а в углу стояла ржавая консервная банка, наполовину наполненная водой, остро пахло голубями, и казалось, здесь все еще раздается их тихое воркование. Коля забился в угол, под жердочку, и сжался в комочек, внизу хлопнула дверь, мать тихо позвала: - Коля!.. Коля!.. В душе его шла борьба. Что-то сложное и непонятное творилось вокруг него. Все перемешалось. Он остро ненавидел мать... Был бы отец! Как посмел этот немец сесть на его стул! Как смела мать снять со стены портрет! Никогда она не одевалась так при отце. Только под Новый год. А сейчас надела это платье для немца. И пила с ним вино, и смеялась... Нет, нет, надо бежать. Перебежать через фронт, найти отца, все ему рассказать... Мать не уходила, она стояла внизу, на крыльце, и звала Колю. Опять хлопнула дверь; это из комнаты вышел Вернер и тоже стал звать его. - Коля! Коля! - кричал он низким басом. Коля не отзывался. Во дворе было уже совсем темно, и сквозь решетку он видел две темные фигуры, стоявшие на верхней ступеньке крыльца. Вернер и мать о чем-то тихо говорили. -Думмер кнабе,- услышал Коля голос немца. (Глупый мальчик(нем.).) - Глупый, совсем глупый, - соглашалась мать. И это согласие, установившееся между ней и Вернером, еще раз убедило Колю, что она предала его, и отца, и всех. Коля до боли впился пальцами в решетку. Пусть только они уйдут, он пойдет и бросится в реку. Он умрет, раз мать могла так поступить. Нет, раньше он убьет Вернера. Влезет к нему в окно и ударит по голове топором. Мать и Вернер поговорили еще о чем-то, потом заскрипели ступени, Вернер спустился вниз и пошел по дорожке к воротам. Стукнула калитка, и все стихло. Впервые в жизни Коля почувствовал себя одиноким и беспомощным. Он не знал, что ему делать... Мать продолжала неподвижно стоять в темноте. Она думала о чем-то своем и, казалось, забыла о том, что он здесь, рядом. На небе ярко сияла россыпь звезд. С Дона дул теплый ветер. В такие вечера они всей семьей ходили к обрыву. Мать с отцом садились на скамеечку, а Коля, примостившись у их ног, слушал, как в траве верещат поздние кузнечики, и не отрываясь смотрел на таинственную темную гладь реки. Думал ли он когда-нибудь, что может настать час такого горя, которое разъединит его с матерью, час, когда, сидя в пустой голубятне, он будет чувствовать, что какая-то жестокая, непреодолимая сила встала между ними! Вдруг мать сошла со ступеньки. Ее темный силуэт приблизился к голубятне. Коля затаил дыхание. - Коля, спустись! - сказала она. Он молчал. - Спустись, - повторила мать тем строгим, негромким голосом, каким она обычно говорила с ним, когда он бывал в чем-нибудь виноват. - Сейчас же выходи оттуда! Слышишь?.. - Не выйду! - хрипло ответил Коля, прижимая лицо к ржавой решетке. Тогда мать с быстротой, которой Коля от нее не ожидал, схватила лестницу, подвинула ее ближе к центру голубятни и быстро взобралась по ней. Когда ее лицо оказалось на уровне его блестящих от напряжения и обиды глаз, она тихо проговорила: - Ты должен верить своей матери, Коля! Так приказал отец! Это нужно. Когда-нибудь ты поймешь... Голос ее был таким взволнованным, таким серьезным... Впервые в жизни мать говорила с ним, как со взрослым. И Коля поверил... Да, мать не солгала. Но лучше бы он задушил Вернера тогда, - может быть, она была бы жива. Неделю назад Вернер поехал в штаб своей армии, который находился в Белгороде. На обратном пути он подвергся нападению. Было официально сообщено, что Вернер убит и что из его машины украден портфель с важными документами. А через два дня комендант города Курт Мейер приказал матери явиться в гестапо на допрос. Гестаповцы считали, что она могла знать о маршруте поездки Вернера и сообщила о нем подпольщикам... ...Начинало светать, и все предметы в комнате стали приобретать свои реальные очертания. Как ему дальше жить, Коля не знал. Идти к дяде Никите? Не ошиблась ли мать? Может быть, она уже сама не понимала, что говорит. О дяде Никите в городе рассказывали самые ужасные вещи. В первый же день он продался немцам. А теперь служит в городском управлении, и нет у бургомистра Блинова более злого и более верного человека, чем он. Ведь в тот вечер, когда пришли за матерью, Никита стоял во дворе, вооруженный автоматом. А когда мать проходила мимо, чтобы сесть в закрытый фургон, Никита выругался и погрозил ей своим маленьким морщинистым кулачком. Нет, мать ошиблась. Он не пойдет к Никите, ни за что не пойдет! Коля заснул мгновенно, как засыпает вконец измученный человек, а когда проснулся, было уже совсем светло. Он вскочил, еще не понимая, почему так холодно, почему вокруг такой беспорядок, почему он один... И вдруг сразу все вспомнил, и ему от этого стало еще холоднее и еще более одиноко. В буфете он разыскал несколько сухих кусков хлеба - все, что осталось от продуктов. Потом вскипятил на керосинке воду, налил ее в кружку и пил обжигаясь, стремясь хоть немного согреться. Внезапно за окном раздались отрывистые слова команды. Мелькнула фигура немецкого кавалериста. Послышалось шарканье нестройных шагов многих людей. Коля привстал из-за стола и взглянул на улицу. Затем быстро нахлобучил шапку и, забыв запереть дверь, выбежал во двор. В воротах уже столпились жители, смотревшие на колонну военнопленных, которые медленно шли под конвоем эсэсовцев. Пленных было человек двести. Многие из них были ранены и поддерживали друг друга. Женщины бросали им куски хлеба, но эсэсовцы не разрешали его подбирать, давили хлеб своими тяжелыми сапогами. - Коля! - крикнула соседка Анна Николаевна, старая седая женщина, бывшая учительница (когда Колиной матери было столько же лет, сколько ему, она учила ее географии). - Где же ты пропадал до поздней ночи? Я пять раз к тебе приходила. Идем, я тебя накормлю... Но Коля не слушал. Ему показалось, что среди пленных он увидел чем-то очень знакомого ему человека. Вот тот высокий, который прихрамывает на правую ногу. Голову он держит чуть набок. Коля устремился вперед, обогнал колонну, пристально вглядываясь в серые от усталости лица пленных. И вдруг он увидел лицо высокого раненого. Отец!.. Это был отец. Похудевший, осунувшийся. Голенище сапога на правой ноге разрезано сверху донизу, и обмотанная какими-то грязными тряпками нога казалась бесформенной. Каждый шаг, очевидно, доставлял ему страдания. Он щурил глаза и непрерывно кусал губы. - Папа!.. - крикнул Коля. Отец обернулся и приостановился. - Колечка! - крикнул он. - Где мама?.. Эсэсовец сердито закричал и толкнул отца в спину. Тот опять заковылял, все время оглядываясь на Колю, который продолжал идти рядом с колонной. Ему хотелось броситься к отцу, прижаться к его груди, зарыдать. - Где мама? - опять спросил отец, воспользовавшись тем, что конвойный пошел вперед. Коля молчал. Он боялся сказать отцу правду. Он даже нарочно споткнулся и упал, чтобы приотстать немного и подумать. До сих пор Коля никогда не задумывался над тем, что можно говорить, а чего нельзя. Мать даже звала его "болтушкой". А тут он почувствовал, что не должен говорить отцу правду: отец и так очень несчастен. Колонна миновала несколько улиц. Эсэсовец вновь оказался рядом, и Коля теперь даже был ему рад: можно не отвечать. А отец все время оглядывался на него, улыбался запекшимися губами и как будто стал меньше хромать. Концлагерь "Ост-24" находился на окраине города. Колючей проволокой там было огорожено несколько кварталов. Пленных обычно водили туда боковыми улицами. Но сейчас их решили провести по базарной площади - пусть посмотрят на виселицу и поймут, что их ожидает, если они решатся бежать или выступят против гитлеровцев. Когда колонна свернула в переулок, ведущий к базару, Коля от отчаяния заплакал. Так он и шел рядом с колонной, плача и быстро вытирая слезы, чтобы их не заметил отец. Но отец их увидел и почувствовал недоброе. Как только внимание эсэсовца чем-то отвлекалось, он делал знак Коле подойти ближе. И Коля подходил, но не успевал ничего сказать: мешал конвойный. - Где мать?! - в третий раз спросил отец. В это время колонна вышла из переулка на пустынную базарную площадь. Все ларьки были заколочены. Слева, на дальнем краю, у крытых навесов, стояла небольшая толпа: там меняли носильные вещи на кусок мыла или на бутылку с прогорклым подсолнечным маслом. Виселицу нельзя было не заметить... Она стояла на самом пути и невольно притягивала к себе взгляды. И отец увидел... Он остановился, вскинул руки, отпрянул назад и рухнул на дорогу. Колонна пленных невольно приостановилась. Коля бросился в толпу, растолкал бойцов и нагнулся над лежащим в беспамятстве отцом: - Папа!.. - Поднимите его скорей! - тревожно крикнул кто-то. - А то конвойный пристрелит! Сзади слышались торопливые шаги и голоса ругавшихся эсэсовцев. - Отойди, отойди, мальчик, - сказал тот же голос. - Эх, зачем ты отца расстроил? Несколько рук подняли упавшего и быстро поставили на ноги. - Ну, очнись... очнись!.. Пойдем!.. Отец медленно приходил в себя. Изо рта у него текла тонкая струйка крови. Двое пленных взяли его под руки, и колонна вновь двинулась дальше. Коля бежал за колонной до самого концлагеря. Ворота за пленными захлопнулись. И мальчик медленно добрел назад. Глава третья ПОГОНЯ На улице кто-то тихонько окликнул Колю. Он обернулся. Позади стоял дядя Никита. - Иди за мной, - сказал он, беспокойно оглядываясь по сторонам. - Тебе мать, наверное, про меня говорила? - Говорила... - Ну вот, так ты иди... Но в ворота не входи, а пойди задами да перелезь у сарая через забор. Не надо, чтобы тебя со мной видели... Понял?.. - Понял. Никита слегка хлопнул Колю по плечу и пошел через площадь к Ярославской улице. Он жил в небольшом домике за высоким забором. Там, где кончалась эта улица, начиналась окраина. До войны дядя Никита заведовал городской баней. Работа у него была невидная, но, как он сам любил говорить, "горячая". Никто не удивился, что он остался в городе, когда пришли гитлеровцы. Он продолжал топить баню, теперь уже для немецких солдат, и комендант Курт Мейер считал его человеком полезным. Но, когда Никиту Кузьмича Борзова назначили заместителем бургомистра, выяснилось, что в этом хилом на вид человеке живет настоящий дьявол. Никто лучше его не мог организовать облаву, когда надо было отправить в Германию очередную партию жителей. Он мобилизовал инженеров и заставил их восстановить разрушенную электростанцию; ну, а что касается бани, то она работала бесперебойно. Жители города не любили Никиту Кузьмича. Если раньше его звали по имени-отчеству, то теперь за ним накрепко утвердилась презрительная кличка "банщик". Никита Кузьмич знал об этом, но только зло усмехался. "Ничего, - говорил он, - "банщик" себя еще покажет. У меня тут некоторые получат такую баньку, что кровью умоются"... Коля шел шагах в двух позади Борзова, который важно нес свою щуплую фигуру, стараясь всем своим видом показать, что он лицо значительное и является представителем власти. Если бы не последний приказ матери, Коля никогда бы не пошел к "банщику". Да и тот, как видно, не очень-то этого хочет. Боится, чтобы его самого не заподозрили. Они уже почти дошли до дома Никиты Кузьмича, когда из-за угла показались два конвоира; они вели в тюрьму арестованного. Арестованному не было и тридцати лет. Коренастый, небритый, в старых черных, обтрепанных снизу брюках и в коричневом пиджаке, из-под которого виднелась бурая от грязи рубашка, он шел неторопливо, покорно следуя за передним конвойным. И вдруг в тот момент, когда один из конвойных остановился, чтобы закурить папиросу, арестованный рванулся, подбежал к ближайшим, соседним с домом Никиты Кузьмича, воротам и мгновенно скрылся за ними. Конвойные вскинули автоматы, но пули, очевидно, пролетели мимо... Борзова словно подстегнули. Он забыл о своем высоком положении и стремглав бросился вслед за конвойными. Судя по удалявшимся выстрелам, они были уже довольно далеко. Беглец, видимо, стремился уйти по задворкам. Вместе с другими мальчишками, которые выскочили из соседних домов, Коля подбежал к воротам. Но там уже никого не было. Прошло минут пятнадцать. Все стали расходиться, и Коля остался у ворот один. Тогда он решил, что перелезет через забор раньше, чем дядя Никита вернется домой, и подождет его во дворе. Он перемахнул через невысокий плетень соседнего двора, пересек огороды и вскоре оказался у высокого глухого забора. Судя по острым очертаниям крыши и возвышавшемуся над нею коньку, дом за забором принадлежал Борзову. Коля оглянулся и нырнул в заросли густой крапивы. Здесь он увидел щель в заборе и попробовал пролезть. Но щель оказалась слишком узкой. Кроме того, кто-то насыпал рядом с ней битого стекла. Коля решил поискать более удобного места, но, где бы он ни примеривался перелезть, всюду наверху покачивалась проволока, натянутая в три ряда. Коля обошел забор вокруг и, озадаченный, вернулся назад. В одном месте - там, где между забором и сараем находилось узкое пространство, - проволоки не было. Удивительное дело! Как раз там, где легче всего было перелезть, забор остался незащищенным. Коля взобрался на сарай, перекинул ногу через забор и тут же испуганно отдернул ее. Со двора прямо из будки на забор прыгнул огромный черный пес. Задержи Коля на мгновение ногу - и он бы ее прокусил. Пес остервенело лаял. - Молчи! - крикнул Коля. - Молчи, тебе говорят! Он заметил, что длина цепи, на которой была собака, рассчитана только на этот участок забора. Если же перелезть немного правее или левее, то пес уже не страшен. Однако там, где нет пса, натянута проклятая проволока. Как же быть? Нет, надо вернуться обратно к щели в заборе и попробовать ее расширить. Если удастся отломить кусок штакетника, то он как-нибудь сумеет проползти во двор. Коля спрыгнул с сарая, и его ноги вдруг ударились обо что-то мягкое. В крапиве кто-то вскрикнул от боли. На земле лежал тот самый арестованный, который только что убежал от конвоя; лицо его было измазано кровью и грязью, волосы спутались. Потирая ушибленную ногу, он испуганно смотрел на Колю. - Не бойся, - сказал Коля, - я тебя не выдам. - А кто ты такой? - Коля!.. - Они уже ушли? - спросил беглец, продолжая потирать ногу. - Ушли. - Но они обязательно вернутся. И с собакой... А чей это дом за забором? - Банщика, - ответил Коля. Беглец усмехнулся: - Ах, вот как!.. Спрятаться бы у него во дворе. Там-то наверняка искать не будут. - Ползи за мной, - тихо сказал Коля, - я видел неподалеку щель... - Тебе хорошо говорить - ползи! - вздохнул тот. - И угораздило же тебя прыгнуть мне на ногу! Ты мне, наверное, связки порвал... Ну, где тут щель?.. Показывай. Не обращая внимания на волдыри, которые из-за крапивы красным созвездием покрыли его руки, Коля стал пробираться к щели. За ним, тяжело дыша, полз беглец. - А лучше бы вам до ночи пролежать в крапиве, - сказал Коля. - Нет, нет, здесь меня найдут. Показывай, малец, щель. Может, и спасусь... Коля подполз к щели. В нее бы еще мог пролезть большой кот, но даже для Коли эта щель была слишком узкой. - Дай-ка я погляжу, что там делается, - сказал беглец и, отстранив Колю, заглянул во двор. - Верно, до собаки далеко... - проговорил он. - А вон сарай!.. Хорошо бы туда забраться... - Вдруг он оживился: - Найди-ка, малец, где-нибудь большой камень, мы снизу отобьем доску... Найти подходящий камень было делом не трудным. Беглец снял с себя рубашку, завернул в нее камень и этим тяжелым свертком стал сильно и без большого шума ударять по краю доски. После нескольких ударов доска отскочила. Затем таким же образом беглец выбил и вторую доску. - Лезь первым, - сказал он Коле, - посмотри, есть ли кто-нибудь во дворе. Коля раздвинул доски и с бьющимся сердцем прополз в теперь уже широкую щель. Здесь, у забора, тоже росла крапива, справа невдалеке стоял небольшой дровяной сарай - он был открыт, - а слева, за деревьями, виднелась собачья будка. Пес, звеня цепью, истошно лаял... Небольшой дом Никиты Кузьмича стоял посреди двора. Дверь его была закрыта на висячий замок. Но все же на всякий случай Коля осторожно обошел вокруг дома. Все окна были плотно прикрыты и занавешены. Никто не остановил и не окликнул его. Коля вернулся к щели и тихо позвал: - Лезьте! Никого нет!.. - Попридержи доски... вот так... - Беглец с трудом протиснул плечи в щель. - Дай-ка руку... Подтяни меня немного... Коля схватил обеими руками его широкую ладонь с короткими пальцами и стал изо всех сил тянуть к себе. - Давай, давай, малый, давай! - шептал беглец, стараясь протиснуться между сжимавшими его досками. Наконец это ему удалось. Обессиленный, он упал на землю и с минуту надрывно и глубоко дышал. - Прячьтесь! Прячьтесь!.. - торопил его Коля. - Он сейчас может вернуться... Беглец с трудом поднялся и заковылял к сараю. - Постарайся опять забить гвозди, - проговорил он, с трудом переступая через порог. Но гвозди забить не удалось. Заскрипела калитка, и Коля едва успел отскочить от сарая. По тропинке к дому быстро шел Борзов. Он был чем-то недоволен и сбивал палкой, которую держал в руках, головки цветов. Коля замер. Ему казалось, что он все еще очень близко стоит к сараю и к забору, где доски явно смещены. Бежать обратно - значит выдать человека, который ему доверился. Остаться на месте - надо объяснять, как он попал во двор, охраняющийся таким злым псом. Звякнул замок, который Никита Кузьмич снял с засова, и дверь распахнулась. Сейчас войдет в дом, и тогда он сможет убежать. "Бежать, бежать!" - только об этом сейчас думал он. Но Никита Кузьмич не торопился входить в дом. Он стоял спиной к Коле и о чем-то думал. Потом Коля услышал его негромкий голос: - Иди за мной!.. Хлопнула дверь, и Никита Кузьмич скрылся за ней. Коля боязливо поднялся на крыльцо и долго, прежде чем войти, стоял с бьющимся сердцем. - Войди же наконец, - услышал он приглушенный голос Никиты Кузьмича. Банщик в пальто и в шапке стоял посреди комнаты. Острое лицо его было злым, а руки нервно крутили палку. - Ты как сюда попал? - спросил он, стараясь говорить спокойно. - Ведь я тебе сказал, чтобы ты перелез через забор. - Я и перелез через забор, - ответил Коля. - Посмотри мне в глаза... Врешь! Тебя бы разорвала собака. Как ты сюда проник, отвечай!.. - Я перелез через забор... - стараясь глядеть прямо в колючие глаза Борзова, проговорил Коля. - Ну и ну! - усмехнулся Борзов. - Вижу, ты силен врать. Ну хорошо. А почему ты меня не подождал? Ты же видел, что я домой не пошел!.. - Видел!.. - А я тебе что сказал? Чтобы ты перелез через забор, когда я буду дома. Ведь тебя могла покусать собака! - А у вас собака на цепи. - Ах, вот как. Значит, ты лазил на сарай!.. - Лазил. - Так, так... Выходит, ты не через сарай сюда попал... А я-то думал, что пес тебя пощадил. Вот какие дела... Где-то в заборе есть щель... Пойди покажи... - Нет, нет! - воскликнул Коля. - Не надо ходить. - Почему не надо? - прищурился Борзов. - Это же не в твоем заборе щель, а в моем. Показывай!.. - Нет, нет, я не пойду... Борзов вдруг как-то подобрел: - Что с тобой, Коля?.. Ну, не ходи. Я ее и без тебя найду. На вот, пирог у меня тут есть. Поешь. Он поставил тарелку с пирогом на стол и вышел во двор. Коля подбежал к окну и с замирающим сердцем стал следить за Борзовым. Тот медленно шел вдоль забора и пристально рассматривал его. Вдруг он нагнулся и поднял что-то с земли. Коля с ужасом увидел, что в руках у него рубашка беглеца, в которую был завернут камень. А дальше события начали развиваться с необычайной стремительностью. Борзов бросился к собаке и спустил ее с цепи, пес с лаем кинулся к сараю. Борзов распахнул дверь и, тут же захлопнув ее, запер на засов. - Сторожи! - крикнул он псу и побежал со двора. Коля бросился во двор - он отдал бы жизнь, чтобы помочь беглецу. Пес тут же кинулся на Колю, повалил его. Огромная пасть, ощерясь, уткнулась ему в лицо. Запертый в сарае беглец изо всех сил стучал в дверь, стараясь ее выломать. - Дик, назад!.. Ложись!.. - Борзов с двумя солдатами уже вбежал во двор. - Он здесь, в сарае!.. Берите его... Пес, послушный хозяину, улегся рядом с Колей, поводя налитыми кровью глазами. Солдаты вытащили из сарая беглеца. Он упирался, дико ругаясь. Они били его по рукам и ногам. - Иди, иди, негодяй! - кричал на него Борзов. - По тебе петля плачет! Беглец отвечал руганью. - Предатель! Банщик несчастный!.. Еще неизвестно, кто из нас раньше подохнет!.. Наконец его увели. Борзов прикрыл сарай и вытер со лба пот. - Ну, пойдем, - примирительно сказал он Коле. Но Коля весь сжался от ненависти. Глаза у Борзова сделались страшными. Он цепко схватил Колю за руку и втащил его в дом. - Рано еще тебе, щенок, рассуждать!.. Коля укусил его за руку: - Пустите, пустите!.. - Я тебе пущу! - Борзов втолкнул его в комнату и запер на ключ. - Посиди тут. Потом поговорим!.. Глава четвертая В ДОМЕ НИКИТЫ БОРЗОВА Позднее Никита Кузьмич принес Коле еду - большой кусок вареного мяса, хлеб с маслом и горячий чай, - хозяйственно поставил тарелки на стол и сел рядом с видом радушного хозяина. - Племянничек! - позвал он. - Иди к столу... Война быстро раскидала родственников в разные стороны. Одни эвакуировались в глубокий тыл, другие ушли на фронт, и теперь, после гибели матери, в городе у Коли остался один лишь дядя Никита. Кому же, как не ему, позаботиться о сироте? Но Коля забился в угол и смотрел оттуда на своего дядю ненавидящим взглядом. Зачем мать приказала идти к нему? Он, наверное, и ее предал, только она об этом так и не узнала. - Ешь, Коля! - настойчиво сказал Никита Кузьмич и подвинул тарелки поближе к мальчику. - Ешь, тебе говорят. Суешься не в свои дела... Коля не двигался. Он так много пережил за последние дни, что сразу повзрослел. Еще недавно его маленькое доверчивое сердце готово было поверить Никите, но теперь он боялся и ненавидел его. "Скорее, скорее бежать отсюда!" - только и думал он, притаившись в своем углу. Никита Кузьмич сидел, положив руки на стол, и, нахохлившись, смотрел на Колю. - Ты долго будешь на моих нервах играть? - проворчал он. - Вот выведешь из терпения, так я тебя ремнем проучу. - А меня и отец никогда не бил, - враждебно ответил Коля - Жалко! Старших не признаешь. Все характер, характер свой показываешь... Сколько тебе лет? Уже тринадцать, наверное? - Скоро будет... - Вот - тринадцать!.. Не маленький! Понимать должен... Коля поднял злые глаза: - А что понимать? - А вот что. Тебя ко мне мать послала?.. - Мать, - тихо ответил Коля. - На смерть шла, а ко мне послала! Значит, добра тебе хотела! Говори, чего молчишь?.. - Не знала она, какой вы злой человек, дядя Никита. Никита Кузьмич вскочил и ударил кулаком об стол так, что зазвенели тарелки. - Мал, мал ты еще, щенок, взрослых судить! Не знаешь жизни. И как она дается, какой крови стоит!.. - Борзов схватился рукой за сердце, тяжело ступая вышел в соседнюю комнату, где стояла его кровать, и почти свалился на нее. - Дай воды, - сказал он. Видно, ему было очень плохо. Он лежал на кровати такой маленький, старенький и беззащитный, что у Коли дрогнуло сердце. Он быстро принес из сеней кружку холодной воды, достал по указанию дяди Никиты из буфета какие-то порошки. Приняв лекарство, Никита Кузьмич несколько минут лежал молча, с закрытыми глазами. Коля сидел у него в ногах, на краю кровати, и пристально смотрел в ею бледное, сморщенное лицо. Он думал о том, что ему делать дальше. В лагерь к отцу его никто не пустит. Туда даже идти опасно: вдруг гитлеровцы дознаются, что у этого пленного на площади повешена жена? Ведь они тогда могут и отца убить. Рассказать об этом дяде Никите или нет? Можно ли ему довериться? Поможет ли он отцу?.. Минут через десять Никита Кузьмич открыл глаза и мутным взглядом посмотрел на Колю. - Прошло! - облегченно вздохнул он. - А чуть было не отдал душу... Хорошо, что ты рядом был. Борзов полежал еще немного, а потом сел на кровати и стал застегивать на груди рубашку. - Куда вы, дядя Никита? - А никуда, дома побуду. Лежать-то долго нельзя: сердце останавливается. Ну ладно, иди поешь. Коля покорно пошел к столу и отрезал кусок мяса. - Больше ешь, - сказал дядя Никита, вновь подсаживаясь к столу с другой стороны, - мажь хлеб маслом... Коля быстро ел, а дядя Никита молча наблюдал за ним. Вдруг он заметил, что в глазах Коли появилась какая-то пытливая мысль. Мальчик пристально взглянул ему в лицо, а затем отвел взгляд и потупился. - Дядя, а зачем вы того человека полицаям выдали?.. - вдруг тихо спросил он. Никита Кузьмич вспыхнул. - Слушай! - крикнул он, теряя самообладание. - Ты что мне, допрос устраиваешь? Лучше скажи, как он ко мне во двор попал. - Я его спрятал. - Ты?!. Да узнай об этом гестапо, за это и тебя и меня бы расстреляли!.. - А никто про это бы и не узнал. Никита Кузьмич только развел руками. - Ну что с тобой, дураком, говорить! Большое счастье, что я его в сарае нашел... Пришли бы вечером с обыском, как бы я оправдался? Сказали бы: нарочно прятал. - А его бы можно было выпустить. - "Выпустить"! - передразнил Никита Кузьмич. - Это легко сказать, да трудно сделать. Коля отодвинул тарелку. - Что ты? - встревожено спросил Никита Кузьмич. - Плохой вы человек, дядя Никита. Лучше я от вас уйду. - Уйдешь? Коля упрямо нагнул голову: - Я лучше в лагерь пойду, с отцом жить буду. - В лагерь? - удивился Никита Кузьмич. - В какой лагерь? - Ну, в тот, что на окраине города, за проволокой!.. У Никиты Кузьмича на переносице сошлись глубокие морщины. Он сосредоточенно смотрел в лицо мальчика, стараясь понять, о чем тот говорит. - Отец? Разве он там? Коля осекся. Нет, он не скажет дяде Никите больше ни слова. - Почему ты сказал об отце? Ты что, его видел? Коля вновь сжался в своем углу. Как мог он проговориться! Теперь погибнет и отец. Нет, нет, дядя больше ничего от него не узнает. - Ты видел его в колонне пленных? - вплотную приблизился к Коле Никита Кузьмич. - Говори! Видел?.. Коля старался выдержать его напряженный взгляд. - Нет, не видел... Это я так просто сказал. Придумал... Никита Кузьмич с сомнением покачал головой. - Такие вещи просто так не говорятся. Особенно сейчас, когда ты потерял мать... - Он снова сел и закурил папиросу. - Вот что, племянничек, - сказал он подумав. - Я запрещаю тебе выходить даже за ворота. А придет время, я сам скажу тебе, куда идти и что делать... Надеюсь, мы договорились? - Я убегу, - тихо и с ненавистью ответил Коля. - Раз так, ладно! Замок дважды щелкнул. Коля бросился к окну. В раму были вделаны толстые железные прутья. Такие пилой за день не распилишь. Через несколько минут дядя Никита, одетый в пальто с поднятым воротником, ушел со двора, не забыв спустить пса с цепи. Коля остался один. Им овладело отчаяние. Он со всей силы стал дергать дверь, наваливался на нее всем телом, пытаясь выломать, бил ногами. Но дубовая дверь могла выдержать осаду и более сильного человека. Она только сотрясалась и глухо гудела под ударами. Нет, из комнаты выхода не было, Коля даже заглянул в печь, но труба была слишком узка. Он только измазал себе сажей нос и щеки. Куда же пошел банщик? Он наверняка отправился в гестапо, чтобы сообщить об отце. "Что я наделал, что я наделал! - шептал Коля. - Как помочь отцу? Как спасти его?.." Пусть же только дядя Никита вернется! Он убьет его, убьет вот этим ножом, который лежит на столе. И Коля схватил большой кухонный нож с острым концом. Да, он его убьет... Быстро темнело. За окном хрипло лаял пес. Осенние деревья медленно покачивали своими почерневшими ветвями. В соседней комнате громко тикали стенные часы... Сколько прошло времени? Час, два, три?.. Коля сидел не смыкая глаз и напряженно думал. Он вспомнил свое детство, отца, мать... Почему-то ему все время мерещился темный шрам на ее щеке, когда она нагнулась, чтобы поцеловать его в последний раз... О своих играх, о голубях, о товарищах он не вспоминал, как будто всего этого у него в жизни никогда и не было. Он, маленький человек, на которого разом свалились все невзгоды, старался понять, как же ему теперь жить. Вдруг пес яростно залаял. Коля бросился к окну и увидел темную фигуру, идущую от ворот. Дядя Никита!.. Стукнул засов. В коридоре послышались шлепающие шаги. Щелкнул выключатель, и сквозь дверную щель в комнату проникла узкая полоса света. Борзов потоптался в прихожей, видимо снимал пальто, затем подошел к двери. Коля прижался к притолоке. Как только дядя Никита откроет дверь, Коля нанесет ему удар. Но тишина в комнате, видимо, обманула Никиту Кузьмича. - Спишь?.. - проговорил он за дверью. - Ну спи, не буду мешать... Дядя Никита щелкнул в прихожей выключателем и прошел в соседнюю комнату, которая служила ему столовой. Там он с чем-то долго возился: то ли шкаф двигал, то ли стол. Коля прислушивался к доносившимся до него звукам и решал, позвать ему дядю Никиту или ждать, пока тот откроет дверь сам. Он решил ждать, когда дядя Никита сам войдет в комнату. Прошло еще долгое время, и Коля услышал - дядя Никита снова идет в прихожую. Снова щелкнул выключатель. Никита Кузьмич опять потоптался, потом глухо хлопнула дверь, и он вышел на улицу. Но, сколько ни старался Коля через окно разглядеть его тень в той стороне, где были ворота, там ничего не было видно. Только звенела цепь, на которой сидел пес, и раздавался его лай. Колю удивило, что собака лаяла теперь в противоположном конце двора. "Что она там охраняет?" - подумал он. Никита Кузьмич во дворе не задержался. Через несколько минут он вернулся, крепко закрыл дверь изнутри и потушил везде свет. Судя по наступившей затем тишине, Коля решил, что он лег спать... Проснулся Коля от приглушенного говора. За окном была глухая, темная ночь. Сквозь двери не проникал даже слабый луч света. Видимо, двери из соседней комнаты в прихожую были прикрыты. Сон мгновенно пропал, и Коля прижался ухом к замочной скважине. Да, несомненно говорят двое. Глухой, незнакомый голос и скрипучий, принадлежащий дяде Никите. Но ни одного слова не разобрать. Коля приложил ухо к стене, поближе к печке; она отапливала две комнаты: ту, в которой сейчас находился Коля, и соседнюю, где дядя Никита разговаривал с каким-то незнакомым человеком. Уже одно то, что разговор происходил глубокой ночью, заставило Колю насторожиться. О чем они говорят? Наверное, замышляют что-нибудь недоброе. Здесь, в углу, где стена упиралась в печку, было слышно немного лучше, но все же слова звучали неразборчиво. Тогда Колю вдруг осенило: а что, если сунуть голову в печку? Затея удалась. Очевидно, на противоположной стенке печки была открыта вьюшка, голоса теперь были слышны совершенно отчетливо. - И ты убежден в этом? - спросил густой, низкий голос, который показался Коле знакомым. - Вполне убежден, - ответил дядя Никита. - Ты проверил? - Проверил. За стеной промолчали. - А кто его видел, кроме Коли? - спросил тот же низкий голос. - Еще трое... Но те будут молчать... Он чуть не выдал себя, когда упал на площади. - Сколько же теперь в лагере человек? - Шестьсот будет. - И когда их погонят?.. - Мейер говорил, что укрепления начнут строить через несколько недель. Но, конечно, пленных туда отправят раньше. - И ты заранее узнаешь? - Это очень трудно, но попробую. Коля понял, что речь идет о его отце. Может быть, человек, который разговаривает с дядей Никитой, принадлежит к подпольщикам? Но почему он говорит с дядей Никитой о таких важных вещах? И вдруг Коля вскочил. Ведь накануне своего ареста мать тоже встречалась с дядей Никитой. Нет, она не была у него дома. Она ходила к нему в городскую управу, но, когда вернулась, была очень взволнована. Несомненно, дядя Никита завлекает, а затем предает людей. Надо предупредить того, кто там, за стеной. Он, наверное, не знает, что дядя Никита сегодня выдал гестаповцам человека!.. - Эту операцию мы должны обязательно провести, - опять сказал тот же голос, - придется бросить на нее всю группу! Но сам понимаешь: маленькая оплошность - и мы окажемся в ловушке... - Да, тут нужна полная внезапность, - ответил Никита Кузьмич, и Коле показалось, что он усмехнулся. Опять помолчали. - А как же быть с парнем? - спросил Борзов. - Держи его пока у себя. - Говорит, сбегу... - Сейчас нам его взять некуда. С месяц пусть у тебя поживет. - Придется держать под замком. - Это уж слишком. - Посмотрю. Если обвыкнется, тогда другое дело... Пей, пей чай, а то остынет. - Какой уж тут чай! Скоро убираться надо. Дик привязан?.. - Привязан. - Страшная у тебя собака! Никита Кузьмич засмеялся: - Да уж! Для такой жизни самая подходящая. Послышался стук отодвигаемого стула. - Вот что, Геннадий Андреевич... - Не Геннадий Андреевич, а Павел Мартынович, - поправил Никиту его собеседник. Коля чуть не крикнул от радости. Конечно же, это голос Геннадия Андреевича, одного из учителей школы, в которой он учился! Может быть, сейчас закричать, затопать ногами, позвать его на помощь? Рассказать всю правду о дяде Никите? Ну, а если дядя Никита убьет Геннадия Андреевича, когда увидит, что тот о нем все знает? Нет, надо молчать, терпеть и слушать... - Теперь, Никита Кузьмич, запомни явку, - сказал Геннадий Андреевич: - деревня Малиновка... - Так!.. - Хата Полозневой. На краю деревни... - Так... Запомнил. - Пароль: "Нельзя ли воды напиться?" Тебе ответят: "Воды много, пей сколько хочешь!.." Понятно?.. Повтори. Никита Кузьмич повторил. - Задачу свою уяснил? - спросил Геннадий Андреевич. - Ничего повторять не надо? - Все понятно, Павел Мартынович! - Действуй, но осторожно! Прощай... Пойди попридержи пса, пока я перелезать буду... По коридору глухо простучали шаги двух людей. Хлопнула входная дверь. Залаял в глубине двора пес. Потом лай стал еще громче. Никита Кузьмич вновь перевел собаку на старое место... Через минуту опять хлопнула дверь. Стукнул засов. Борзов с минуту постоял у двери, за которой притаился дрожащий от нервного напряжения Коля, а потом, видимо успокоенный, вернулся в свою комнату. Коля тут же опять засунул голову в печку. - Это вы, господин Блинов?.. - услышал он голос дяди Никиты. - Простите, что звоню ночью. У меня крайне важное сообщение... Да, может подождать до утра... Слушаюсь... Ровно в девять утра я у вас... Эти слова разрушили все Колины сомнения. Геннадия Андреевича и его подпольщиков несомненно ждала страшная опасность. Глава пятая ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ Полночи проворочался Коля на узком, жестком диване, а затем забылся в глухом, тяжком сне. Проснулся он так же внезапно, как и заснул. Чувство острой опасности, которое вдруг возникло где-то в самых отдаленных глубинах сознания, мгновенно выхватило его из сна. Как будто пружина рванула его кверху. Полетела в сторону рваная шинель, которой он укрывался, и он встал посреди комнаты, взлохмаченный, с красной полосой от жесткого диванного валика через всю левую щеку. В дверях, не переступая порога, стоял в пальто и шапке Никита Кузьмич. - Тебе бы, Коля, в пожарных хорошо служить! - добродушно усмехнулся он. Коля таращил на него заспанные глаза, ощущая во всем теле противную ломоту. За окном светилось яркое, солнечное утро. На вершине забора сидел большой красный петух и гордо встряхивал головой. - Не бойся, не бойся, не трону, - примирительно сказал Никита Кузьмич. - И запирать не стану. Ходи по всему дому... Еда на столе. А во двор выходить не смей: собака порвет... Ну, будь умником! Вечером вернусь - обсудим, что делать... И Никита Кузьмич вышел, не заперев за собой двери дома. Коля увидел, как он спустил пса с цепи, а затем торопливо пошел к воротам. У калитки он обернулся, строго погрозил пальцем и вышел на улицу. Коля тяжело опустился на диван. Где-то за стеной мерно постукивали ходики. Со двора донеслось горластое пение петуха и злобное урчание пса, бегавшего под окнами. В доме дяди Никиты было три комнаты. Коля хорошо знал их расположение. В первой комнате, самой большой, стояла сложенная из кирпича печь, покрытая толстой чугунной плитой с тремя конфорками. Справа в углу был буфет с посудой, а посредине - большой дубовый стол на коротких толстых ножках. За этим столом дядя Никита обедал, а вечерами что-то писал, раскрыв потрепанную бухгалтерскою книгу в черном переплете. Дверь налево вела в самую маленькую комнату, три четверти которой занимала широкая кровать. Над ней в черной рамке висела большая фотография самого дяди Никиты. Эта фотография была сделана еще накануне революции - дядя Никита и тогда служил в городской бане, принадлежавшей в то время купцу Трифонову. Фотограф снял его во весь рост около этажерки, на которой в высокой вазе пышно цвел букет бумажных роз. Узкие плечи дяди Никиты облегал черный, одолженный на этот случай сюртук, а лицо, и без того маленькое, невыразительное, казалось еще меньше от усов, закрученных длинными острыми стрелками. Ну, а в третьей комнате сейчас находился Коля. Назначения у нее никакого не было. В ней стоял диван, а на стене висело несколько литографий из старых журналов. Изредка, когда в город приезжали родственники дяди Никиты, он отводил им эту комнату. С тех пор как дядя Никита стал в городе важной персоной, он нанял старую женщину, которая варила ему обед и пекла пироги. Он пускал ее к себе в дом раз в два-три дня. Сваренный обед хранился в подвале, а пироги прятались в шкаф. Разогревал еду сам дядя Никита на вечно коптящей керосинке. Коля нашел на столе миску с вареным мясом, соленые огурцы, черный хлеб и черствый пирог с капустой. Увидев все это, он вооружился ножом и с жадностью набросился на еду. Куски мяса он глотал, почти не прожевывая, огурцы хрустели под его острыми зубами. Несмотря на то что Коля расправлялся с мясом как мог, его осталось еще человек на пять - огромный кусище на большой мозговой кости. Засохший пирог показался ему очень вкусным. Не хватало только чая. Но, в конце концов, после соленых огурцов можно выпить и кружку студеной воды. Когда человеку от роду так мало лет, подобные неудобства не портят настроение. Теперь Коля почувствовал себя гораздо крепче. Он обошел весь дом и выглянул на крыльцо. Тотчас же овчарка глухо зарычала, оскалив огромные белые клыки, и огромными прыжками бросилась к нему. Мальчик захлопнул дверь, когда мохнатые лапы уже коснулись крыльца, и подбежал к окну. Собака сидела на верхней ступеньке, выжидательно глядя на дверь голодными, злыми глазами. Коля приоткрыл раму. Овчарка надрывно залаяла. Нет, с этим псом не сговоришься. Но, может быть, его можно подкупить? Он отрезал кусок мяса, свистнул и бросил его собаке. Она понюхала мясо и равнодушно отошла прочь... Да, дядя Никита знал, кому он поручает сторожить своего племянника. Такому сторожу можно спокойно доверить дом. Часы тянулись... Солнце уже начало клониться к закату. Коля бродил по дому, тщетно стараясь придумать, как ему отсюда выбраться. В углу за печью он нашел длинную крепкую веревку и сплел из нее нечто похожее на лассо. Несколько раз он пытался накинуть его на шею проклятому псу, но тот ловко увертывался или хватал веревку зубами, стараясь ее перегрызть. Эта странная игра продолжалась довольно долго. Наконец Коля устал и привалился спиной к косяку окна. Что же делать? Пока он сидит здесь, дядя Никита уже, наверное, рассказал Мейеру о ночном посетителе. Теперь немцы узнали пароль и пошлют к вдове Полозневой своего шпиона. А дальше... Он вдруг представил себе Геннадия Андреевича лежащим на земле с простреленной головой... И тут он подумал об отце!.. Что с ним будет? Ведь теперь дядя Никита знает, что он в лагере. Отца повесят... Ах, зачем он сказал дяде Никите об отце! Надо как можно скорее вырваться из этого проклятого дома. Во что бы то ни стало убрать с дороги свирепого пса... Что, если завернуться в одеяло и выбежать... Нет, нет!.. Пес все равно бросится и разорвет его в клочки. Отравить бы его, но чем?.. А если ударить его железной кочергой, которая стоит за печкой? Коля слез с подоконника и взял кочергу в руку. Вымазанная сажей, она была в двух местах пережжена и едва держалась... А топор? Коля бросился искать его по всем углам. Но ни в комнатах, ни в чулане топора не было. Очевидно, дядя Никита прятал его в сарае. И вдруг в сенях Коля приостановился. Между наружной дверью и дверью, которая ведет в квартиру, - небольшое пространство. Что, если заманить собаку в этот маленький коридорчик, а потом... О, если бы это удалось! Он вошел в комнату, взял свое лассо, размотал его, а затем вернулся в сени, привязал конец веревки к ручке наружной двери, а остальную веревку протащил через сени внутрь дома. Потом он прикрыл внутреннюю дверь, но не совсем, а так, чтобы осталась узкая щель, и потянул на себя веревку. Так и есть! Наружная дверь захлопнулась. Теперь он потянул на себя и дверь, ведущую в комнату. Она закрылась, накрепко прижав к косяку веревку! Для верности Коля обмотал свободный конец веревки вокруг ножки стола. Так! Если пес окажется в сенях, то из этой ловушки ему самому не выбраться. Оставалось самое главное - заманить в дом овчарку, а самому успеть скрыться за внутренней дверью. Но как это сделать? Бросить еще мяса? Пес не съел и того куска, который до сих пор валяется в пыли у нижней ступеньки. Нет, нужно придумать что-то другое. Коля постоял, подумал. Кто бы мог, смотря со стороны на этого худенького мальчика с бледными щеками и большими серыми глазами, предположить, что он готовится вступить в борьбу с большой, сильной и злой овчаркой, специально натренированной на ловлю людей! Коля вышел на крыльцо и остановился на верхней ступеньке. Собака лежала невдалеке, на тропинке, ведущей к воротам, и, вытянув вперед лапы, внимательно смотрела на него. Казалось, она устала и теперь в сознании своей силы заняла наивыгоднейшую позицию. Попробуй, пройди мимо!.. Коля постоял немного, собираясь с духом. То, на что он решился, могло кончиться для него ужасно. Вчера его спас дядя Никита. Теперь, если пес его настигнет, помощи ждать неоткуда. Вдруг Коля тряхнул головой, сжался, словно бросающийся в ледяную воду пловец, спрыгнул с крыльца на тропинку и опрометью бросился к собаке. Овчарка вскочила, испуганно отпрянула, но тут же, оскалив зубы, сжалась для прыжка вперед. Коля пробежал еще шагов десять, повернулся и кинулся назад к крыльцу, чувствуя за своими плечами тяжелое дыхание... Не помня себя он вихрем взлетел на крыльцо, вбежал в сени, заметив, как мелькнула вслед за ним длинная черная тень, захлопнул внутреннюю дверь и почти в беспамятстве прислонился к косяку. Разъяренный пес злобно царапал лапами дверь. Придя в себя, Коля чуть приоткрыл ее и потянул веревку. Наружная дверь хлопнула. Ловушка закрылась. Пес с воем метался в узком пространстве, но теперь он не был страшен. Через несколько минут Коля уже перелез через забор в том же месте, где и вчера. Вот он и на соседнем дворе. Сквозь калитку выйти не решился, боясь, что на его пути окажется дядя Никита, и дворами перебрался на соседнюю улицу. Почувствовав себя в безопасности, он присел на груду сваленных бревен. Ну, вот и свобода! Что теперь делать? Он целый день был так одержим стремлением бежать из дома дяди Никиты, что не подумал о том, куда же ему потом деваться... Возвращаться домой не хотелось. Слишком памятна та тяжелая ночь, которую он провел в одиночестве после казни матери... Надо скорее добраться до деревни. Какой пароль? "Нельзя ли воды напиться?". Если он пойдет быстро, то к ночи уже будет на месте. Коля направился к воротам, за которыми виднелась улица. На тротуаре он на всякий случай оглянулся. Как будто никакой опасности. Прошли какие-то женщины, очевидно с базара. По другой стороне улицы медленно прогуливается полицай. С ним лучше не встречаться. Коля повернулся и пошел в противоположную сторону. На перекрестке улиц он услышал за собой шаркающие шаги, оглянулся и хотел бежать, но было уже поздно. Чья-то рука цепко схватила его за плечо. - Куда ты, куда ты, мальчик? - проговорил мягкий мужской голос. - Да не рвись! Не бойся меня. Смотри, какой ты несчастный! Замученный... Идем со мной. Тебе нельзя оставаться на улице. Ты погибнешь. И мужчина, крепко сжав Колину руку, силой повел его за собой. Нелегко старику нести в левой руке треногу, а правой тащить упирающегося мальчишку. Но фотограф с базарной площади не мог бросить ни треногу, ни руку мальчика. Без треноги он не смог бы зарабатывать на жизнь, а без мальчика?.. Он не представлял себе, как проживет на этой мрачной земле маленький, покинутый всеми человек. Глава шестая НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ Якушкин шел, тяжело волоча ноги и глубоко вздыхая. У него был вид до последней степени изнуренного, больного человека. Вдруг он остановился. - Ну, Коля, - сказал он, - не буду больше тащить тебя силой. Если хочешь, уходи - вот дорога, но у меня тебе будет хорошо. А один останешься - погибнешь!.. Пойдем лучше со мной. Ты об этом не пожалеешь. - Его выцветшие, прищуренные глаза смотрели ласково, и во всей сутулой фигуре было что-то располагающее к доверию. - Дайте мне треногу, - сказал Коля. - Я ее понесу. - Неси, неси! - Якушкин с готовностью протянул ему деревянный штатив, - только осторожно! Не урони... Такого доверия к себе Коля не ожидал. Сколько раз ему хотелось дотронуться до аппарата, вокруг которого священнодействовал старый фотограф, но это казалось ему настолько невозможным, что он даже и не пытался это сделать. А тут вдруг он сам несет треногу. На вид она такая тяжелая и массивная, а на самом деле совсем легкая, из сухого ясеня. Коля шел рядом с Якушкиным, воображая себя его оруженосцем. - Будешь жить у меня, - говорил Якушкин, - я тебя многому научу... - И фотографировать? - Конечно. - А это очень трудно? - Трудно, но вполне возможно, если только ты будешь трудолюбив... Коля внимательно взглянул на Якушкина - не шутит ли он, но тот легонько похлопал его по плечу: - Станешь хорошим фотографом... Мы с тобой такое дело развернем!.. Я буду сидеть в кассе, а ты фотографировать... - Большим аппаратом?.. - Ну да, самым большим! Они спокойно добрались до дома Якушкина, стоявшего на одной из окраинных улиц, за покосившимся древним, когда-то зеленым, а теперь грязно-серым забором. Домик был небольшой, словно вросший в землю. Построенный еще в середине прошлого века, он переменил много хозяев, которые, как видно, не очень-то о нем заботились. Стены побурели от времени, расшатанное крыльцо угрожающе скрипело, как только на него становилась нога, а на входной двери торчали клочья войлока. Внутри дом также был запущен и жалок. Странно, но почти ничего не выдавало в нем профессии хозяина. На стенах не было больших фотографий, не видно было и альбомов, только в темной каморке, примыкавшей к кухне, стояли банки с растворами, фиксажем и прочими принадлежностями, без которых не может обойтись фотограф. В этой хибарке Коля почувствовал себя удивительно легко и свободно. Якушкин поставил аппарат на столик перед потускневшим зеркалом в черной раме и отобрал у Коли треногу. - Ну, сынок, - сказал он, - вот мы и пришли. Сейчас я тебя накормлю и напою чаем... Но Коля почувствовал прилив деятельности. - Вы уж сидите, - сказал он деловито. - Где у вас тут самовар? Я сам его поставлю... Якушкин усмехнулся: - Самовара у меня нет. Есть только чайник. Вода в ведре за дверью, а керосинка на плите... Ты, я вижу, умник. Ну, помогай, помогай деду... Пока Коля возился с чайником, Якушкин накрывал на стол. Он достал из шкафа кусок сыра, хлеба и немного масла. - Ты зови меня Иваном Митричем, - сказал Якушкин, заметив, что Коля испытывает неловкость, обращаясь к нему, - да особенно не суетись, присядь, отдохни... Где же ты целые сутки пропадал? Я тебя искал, прямо с ног сбился. Думал, ты совсем пропал... Коля рассказал ему все, что произошло с ним с того момента, как его с площади увел к себе дядя Никита. Не сказал он только о подслушанном ночном разговоре. Хотя Якушкин и вызывал у него доверие, но что-то подсказывало ему - эту тайну он никому открывать не должен. Молча выслушав историю о том, как дядя Никита предал убежавшего пленного, Якушкин долго сидел молча, о чем-то напряженно думая. - Какой подлец! - вдруг сказал он. - Какой предатель! Продался за банку консервов!.. Ты хорошо сделал, что убежал от него. - А если дядя Никита придет сюда? - спросил Коля. - Не придет, - с уверенностью ответил Якушкин, - он трус. Тебя-то он к себе тайком привел?.. - Сказал, чтобы я не подходил к нему близко, а шел позади... - Вот видишь!.. Он тебя из дома не хотел выпускать, боялся, что полицаи пронюхают, кому он приходится родственником... Ну, ничего, есть люди, которые всему ведут счет... - И вы знаете их? - спросил Коля; по своему простодушию он уже считал, что старик знает Геннадия Андреевича, говорит именно о нем. Но, к его удивлению, Якушкин как-то сразу замкнулся, и его кустистые седые брови совсем прикрыли глаза. - Ну, это к делу не относится, - уклонился он от прямого ответа. - А твой дядя Никита еще за все ответит! За все!.. - И он строго погрозил пальцем. - И за жизнь твоей матери ответит. Изверг! У Коли до боли сжалось сердце. Он боролся с искушением рассказать Якушкину все до конца: и о том ночном разговоре, который он подслушал, и о явке в доме вдовы, и об отце, томящемся в лагере, и о том, что он хочет добраться до Геннадия Андреевича и попросить его о помощи... - Посмотри, чай как будто вскипел, - сказал Иван Митрич, - крышка хлопает. Заварка в шкафу. Коля вышел на кухню. Чайник действительно уже кипел, из горлышка клубилась струйка пара. Мальчик схватился за железную дужку, но пар обжег ему пальцы. - Ой!.. - Что с тобой? - спросил из другой комнаты Иван Митрич. - Пальцы обжег, - ответил Коля. Но вскрикнул он не только потому, что обжег пальцы. За окном, под тополем, стоял дядя Никита. Откуда он появился? Только что Коля смотрел в окно - во дворе никого не было. Заметив, что Коля его видит, дядя Никита каким-то умоляющим движением руки приложил палец к губам. Что это значит? Предупреждение? Коля должен молчать?.. Коля невольно обернулся: видит ли дядю Никиту Якушкин? Старик переставлял в своей каморке какие-то банки, и оттуда доносился его глухой, надрывный кашель. Когда Коля вновь обернулся, дядя Никита уже исчез. На тропинке, ведущей к забору, никого не было. Но в это время заскрипели ступени, кто-то долго шарил в темных сенях по двери, отыскивая ручку, и, не найдя ее, открыл дверь, потянув ее за клочок войлока. "Дядя Никита! Спастись, как можно скорее спастись от этого человека!" Заскрипела на ржавых петлях рама, звякнули стекла, едва державшиеся на старой замазке. Коля уже перенес левую ногу через подоконник, как из-за сарая, который стоял в глубине двора, вышел высокий рыжий полицай с автоматом и крикнул: - Эй! Давай назад!.. - и поднял автомат. Он подчинился рыжему полицаю и вернулся обратно в кухню. В соседней комнате Иван Митрич уже встречал дядю Никиту, и они завели разговор. Коля искал, куда бы ему спрятаться... Для того чтобы пробраться на чердак, нужно проникнуть в сени, и тогда необходимо пересечь комнату, в которой ждет его дядя Никита. А подвал? Может быть, в полу есть люк?.. Нет, все доски плотно пригнаны одна к другой, люка не видно. В отчаянии Коля прижался к косяку приоткрытой двери и стал слушать, о чем говорит Иван Митрич с этим проклятым банщиком. Но они говорили не о нем. Иван Митрич упрашивал дядю Никиту раздеться и присесть к столу. А тот отговаривался тем, что занят, - шел мимо да вдруг вспомнил: давно не фотографировался, а тут как раз бургомистр Блинов требует, чтобы его работники представили свои фотографии. Иван Митрич выяснил, какого размера должны быть фотографии, пожаловался, что теперь трудно достать хорошую бумагу. Связей с немецкими офицерами у него нет, а если ему изредка и приносят бумагу, то он боится купить: как бы потом не обвинили, что он ее украл. Никита Кузьмич обещал Ивану Митричу достать все, что нужно, ему это не трудно, ведь он выполняет специальные поручения городского управления. Они говорили солидно, как два человека, которые знают себе цену и занимают в обществе определенное, заметное положение. Даже в том, каким тоном Иван Митрич обращался с просьбой достать ему фотобумагу, было достоинство. Он просит, но если это трудно, то не настаивает. Со своей стороны Никита Кузьмич обещает, но в то же время не навязывает. Иван Митрич пригласил Борзова прийти завтра утром в ателье, и он сделает все, что нужно. Затем наступило молчание. Как будто все уже было сказано, и Никите Кузьмичу оставалось только уйти. И действительно, загремели стулья. Никита Кузьмич поднялся и подошел к двери. Коля облегченно вздохнул. Наконец-то он уходит! Но Борзов вдруг словно вспомнил о чем-то весьма маловажном: - Да вот, Иван Митрич!.. Тут один мальчишка за вами увязался. Мне надо будет захватить его с собой. За дверью наступило тягостное молчание - видно, Иван Митрич собирался с мыслями, удар был нанесен неожиданно. - Вы говорите о Коле? - спросил он, и его голос прозвучал твердо. Это был голос человека, который решил не сдаваться. И Коля вдруг поверил в то, что старик сможет защитить его. Он выбежал из кухни и бросился к дяде Никите: - Уходи, уходи отсюда! Дядя Никита кивнул головой к двери: - Идем! Да поживее! Якушкин заслонил Колю спиной. - Мальчик останется здесь, - сказал он решительно. - Нет, он пойдет со мной! Якушкин усмехнулся: - Но вы, кажется, его дядя? И вы знаете, каковы могут быть последствия... - Да, я все знаю, господин Якушкин. Он мой племянник, и поэтому я увожу его с собой. На это есть приказ Блинова... - Приказ Блинова? - переспросил Якушкин. - А зачем Блинову этот мальчишка?.. Дядя Никита зло взглянул на Колю: - Этот мальчишка слишком много знает! И у него очень плохо привешен язык. Короче говоря, он сойдет со мной. Он арестован!.. Якушкин развел руками и отступил. - Бог вас накажет, Никита Кузьмич! Губите людей ни за что!.. Иди ко мне, Коля, я тебя поцелую, мой мальчик. У меня нет сил защитить тебя, но я буду хлопотать, чтобы тебя отпустили... Никита Кузьмич отворил двери настежь. - Иди вперед! - грубо сказал он Коле. - Да не вздумай бежать. Когда я на службе, у меня нет родственников. Якушкин провожал Колю до ворот. Здесь Коля с ним простился. Рыжий полицай уже ждал его посреди дороги и по знаку Борзова подтолкнул мальчика стволом автомата. - Иди, иди! Быстрее! Коля пошел впереди полицая, дядя Никита поравнялся с ним. - Черт тебя подери, наделал же ты мне хлопот! - вполголоса ругался он. - Зачем бежал? Теперь придется тебе сидеть в подвале. Об одном прошу: молчи. Даже в подвале молчи... Полицай шел слишком близко. Дядя Никита замолчал, и лишь время от времени многозначительно поглядывал на своего арестованного. Вскоре Колю втолкнули в подвал мучного склада - здесь полицаи устроили нечто вроде пересыльной тюрьмы. Сюда приводили задержанных и решали, что с ними делать дальше - передавать ли в гестапо или вести дело здесь. В подвале еще пахло мукой и мышами. Тусклый свет пробивался с улицы через мутное оконце под самым потолком. Окно было настолько узко, что и решетки не требовалось: взрослому человеку в него не пролезть. Сквозь окно виднелись клочок неба и ноги часового в грубых кожаных ботинках. У левой стены были сколоченные из толстых досок, почерневшие от времени широкие нары. На них сидели двое старых мужчин в рваных ватниках и худенькая девочка в косынке и потертом пальто. В дальнем темном углу лежал человек, укрытый грязной шинелью. За спиной гулко стукнула дверь и заскрипел засов. Коля медленно подошел к нарам и присел с краю. Старики удивленно взглянули на него. - Ну вот, за детей уже взялись!.. - сказал один из них; лицо его было изборождено следами оспы. Девочка перестала плакать и с удивлением посмотрела на Колю. То, что рядом оказался худенький мальчик, который был так же несчастен, как и она, успокоило ее. Девочке было лет пятнадцать; две тоненькие светлые косички выглядывали из-под косынки. - Садись сюда! - сказала девочка и подвинулась ближе к стене, уступая место. - Как тебя зовут?.. - Коля! А тебя? - Мая! - Я тебя на улице видел. - И я тебя видела. - Ты на Костромской живешь? - На Костромской. - Твой отец в депо работал? - В депо. - И мой в депо... Машинист... - А мой слесарь. Как твоя фамилия? - Охотников! - А моя - Шубина. О твоем отце папа часто рассказывал... Он усатый такой, сердитый. Все время на слесарей ругался. Но Коля не хотел говорить об отце. Он спросил: - Тебя за что забрали? - Хотели отправить в Германию, а я спряталась. - А тебе сколько лет? - Четырнадцать... Но в комендатуре сказали, что я вру и что мне шестнадцать... - А мне уже пятнадцать, - соврал Коля; ему не хотелось быть моложе этой девчонки. - Тебя за что? - спросила она. Коля насупился. - У меня мать убили, - сказал он, - а я от дяди Никиты убежал. Потом он меня поймал - и сюда. - Это какой дядя Никита? Тот, что у бургомистра работает?.. - Он самый, - подтвердил Коля. - Хотел взаперти меня держать, а я убежал... И опять убегу. Мая вздохнула: - Отсюда не убежишь! - И она глазами показала на черные подкованные сапоги, которые топтались в светлом квадрате окошка. - А я убегу! - с упорством повторил Коля. Человек, лежавший в углу, стянул с головы шинель и приподнялся на локте. - Что-то голос знакомый, - сказал он, и Коля сразу узнал в нем того самого пленного, которого пытался спасти во дворе дяди Никиты. - Эй, и ты здесь? Вот не ожидал! Как же тебя сцапали? - Сцапали вот, - хмуро ответил Коля. Человек покачал головой. - Не ожидал я тебя здесь увидеть... - Он сполз на край нар и протянул Коле руку. - Ну, малый, давай познакомимся. Зови меня Мишей... Не за меня ли тебя сюда упрятали?.. - Нет, - сказал Коля. - Меня дядя предал. - А что они с тобой хотят сделать? - Не знаю. Миша улыбнулся; - Не падай духом! Главное - держаться. А там видно будет... Один из стариков вздохнул: - Когда-то я в этот подвал купцу Дорофееву муку привозил. Вот уж не знал, что буду дожидаться здесь своего последнего часа!.. Глава седьмая СЛОЖНЫЙ УЗЕЛ Бургомистр Блинов появился вскоре после того, как город оккупировали гитлеровцы. Кем был он до того дня, когда комендант города Курт Мейер ввел его в городскую управу, для всех оставалось тайной. Сам Блинов говорил, что он долгие годы учительствовал в Белгороде, но однажды, когда его спросили, как называется центральная улица этого города, он в ответ промычал что-то нечленораздельное. С первых же дней новый бургомистр дал понять населению, что он не сторонник суровых репрессий. Облав на базаре и в городе стало гораздо меньше. Несколько щедрее стали выдаваться пропуска для переезда в другие города. А когда начался набор молодежи для отправки в Германию, он отдал медикам распоряжение: по возможности, освобождать всех, у кого плохое здоровье. Вскоре по всему городу был пущен слух, что бургомистр связан с подпольем. Но, после того как на базарной площади повесили трех партизан, а затем и Екатерину Охотникову, эти слухи рассеялись. Тем не менее население города ощущало разницу между Блиновым и комендантом города Куртом Мейером. Курт Мейер не скрывал своей жестокости, а Блинов осторожно, но постоянно подчеркивал, что он в самых тяжелых условиях продолжает защищать интересы жителей. Именно поэтому он не любил присутствовать при казнях. Когда же Курт Мейер заставлял его являться, то каждый по удрученному лицу бургомистра мог видеть, каких больших душевных мучений стоило ему это страшное зрелище. Блинову было лет сорок пять. Его широкое, тщательно выбритое лицо постоянно сохраняло корректное и приветливое выражение. Особенно когда он, развернув плечи, шел по улице (а он любил ходить без охраны), приподнимая шляпу и раскланиваясь с теми, кто хоть раз побывал у него на приеме. Про него говорили, что он большой ценитель искусства. Случилось так, что при отходе из города советские власти не успели эвакуировать картинную галерею местного музея. Все картины уже были тщательно упакованы, но человек, которому было доверено это дело, где-то замешкался, потерял много времени, и, когда наконец подъехали машины, на погрузку не осталось времени - гитлеровские танки уже вышли к Сейму. Некоторое время ящики с ценностями валялись в подвале городского музея, но, когда власть в городе принял Блинов, он разыскал одного из старых работников музея, Григория Фомича Трапезникова, который больше сорока лет своей жизни отдал любимому делу. Блинов приказал ему вернуться в музей и расставить экспонаты по своим местам. Вскоре музей открылся вновь. Картины висели в том же порядке, что и раньше. Блинов приходил сюда и с видом знатока любовался полотнами художников. Однажды он прислал в музей комиссию, которая сделала подробную опись картин и оценила каждую из них в немецких марках. Через несколько дней после этого в музее появился комендант города Курт Мейер. Высокий, плотный, в мундире полковника СС, он стремительно прошел по анфиладе комнат в сопровождении адъютанта и помощника бургомистра Никиты Борзова. На его мясистом лице с крутым лбом и массивным подбородком не выражалось никакого интереса к тому, что он видел. Адъютант едва поспевал за ним. И уже совсем позади, стараясь не отставать, семенил щуплый Никита Борзов. Обежав все комнаты и вновь вернувшись к центральному входу уже с другой стороны, Курт Мейер вдруг круто остановился, вынул платок и долго вытирал им потную шею. - Плехо... Ошень плехо! - сказал он, качая головой. - Где портрет Адольф Гитлер?.. Я вас спрашивайть!.. Борзов суетливо развел руками: - Наш недосмотр, господин Мейер! Будет сделано. - Гут!.. - сказал Мейер и, не попрощавшись с Григорием Фомичем, пошел к выходу. Когда эта троица укатила в машине, Григорий Фомич позвонил по телефону Блинову, чтобы сообщить об этом внезапном посещении. Тот выслушал и сухо поблагодарил. Нет, понять, что думает и чего хочет Блинов, было невозможно! Он вел свою игру, никого в нее не посвящая. Даже Курт Мейер, которому было свыше предписано назначить Блинова бургомистром, перестал ему доверять. Вскоре Мейер понял, что в Берлине у Блинова крепкие связи. Каковы они? Он терялся в догадках. Запрос в центральное управление гестапо принес лишь неприятности. Ему сухо ответили: "Не лезьте не в свое дело". По дерзкому поведению бургомистра было похоже, что он вовсе не собирается признавать над собой власти Курта Мейера и даже, если потребуется, напишет на него любой донос. Отношения бургомистра Блинова и коменданта города Курта Мейера были не из лучших. Но особенно они ухудшились после того, как Курт Мейер узнал, что Блинов обвел его вокруг пальца, заставив оценить картины, которые, как выяснилось, стоят миллионы марок. Попробуй теперь взять их! Блинов тут же сообщит об этом в Берлин. Мейер так и не мог понять, почему русский Блинов пользуется не меньшей поддержкой сверху, чем он, истинный немец, примкнувший к гитлеровскому движению еще до того, как свершился переворот тридцать третьего года. Он стремился проникнуть в тайну прежней жизни бургомистра и послал специального человека в Белгород, чтобы проверить, действительно ли Блинов служил там учителем. Через три дня ему доставили неопровержимые доказательства - Блинов говорил правду. Курт Мейер пробовал установить за ним слежку, но через неделю получил строгий выговор из Германии. Откуда и каким образом там могли об этом узнать, Мейер не мог понять. Его только поставили в известность, что Блинов наделен чрезвычайными полномочиями и хотя он русский, но обладает всеми правами коренного немца... Курт Мейер знал, что в городе осталась сильная подпольная организация русских. Иногда ему казалось, что он уже держит нити в своих руках, но они тут же рвались. Время от времени удавалось схватить подпольщика, но даже под страшными пытками он не выдавал товарищей. Каждый раз, когда Блинов узнавал о новой неудаче Курта Мейера, он только пожимал плечами, и на его широком лице мелькала злая улыбка. Нет, методы Курта Мейера слишком грубы, в России они не действенны, он идет другим путем, более верным, хотя, может быть, и более медленным. Он завоюет сердца людей, и, когда они поймут, что он им друг, они сами придут к нему. В этой глубоко скрытой борьбе между Мейером и Блиновым Екатерина Охотникова оказалась жертвой конкуренции. Майор Вернер не был убит, как об этом говорилось в официальном сообщении. Он был лишь тяжело ранен и сразу же отправлен в глубокий тыл. Но в последнее время Вернер близко сошелся с Блиновым, и через своих осведомителей Мейер узнал, что Блинов собирается познакомиться с Охотниковой поближе. У Мейера были кое-какие данные, правда далеко не проверенные, что она осталась в городе с заданием. Но, очевидно, Блинов знал нечто более определенное. Когда с Вернером случилось несчастье, Блинов не хотел трогать эту женщину. Он даже поручил Никите Борзову вызвать ее и предложить лучшую работу, такую, где она была бы всегда на виду. В ту же ночь Мейер арестовал Охотникову и, не добившись от нее никаких признаний, через день повесил. И при всем этом Курт Мейер и Блинов держались как самые добрые, закадычные друзья, они ходили друг к другу в гости и часами гоняли по зеленому полю бильярдные шары. В это утро Курт Мейер проснулся рано, чувствуя какую-то особенную легкость во всем теле. Как ни говори, а когда человеку уже под пятьдесят, он должен думать о своем здоровье. Уже десять лет, как на завтрак он ест сырую капусту, а на ужин пьет молоко. Склероз - удел стариков - его еще не коснулся. Прекрасная память, крепкие нервы и огромная выносливость - вот награда за отказ от некоторых радостей, которые он себе не позволяет. Мейер оделся, тщательно побрился и после легкого завтрака сел за работу. Из окон его двухэтажного дома, спрятанного глубоко в саду, был виден автоматчик, который прохаживался перед воротами. Мейер подумал о том, как по-разному складываются судьбы. Тот солдат, который его охраняет, подвергается ежеминутно опасности, гораздо большей, чем он. И все же, если заглянуть этому солдату в душу, то наверняка он счастлив, что служит здесь, в тылу, а не коротает ночи под бомбежкой в каком-нибудь грязном блиндаже... У каждого свое счастье и свои беды... Мейер закурил сигарету, раскрыл досье и вынул лист бумаги. Это было донесение его агента Т-А-87. Да, агент Т-А-87 - человек несомненно толковый... Даже оставаясь наедине с собой, Мейер не вспоминал подлинные фамилии тех, кто работал на него. Привычка опытного разведчика держать язык за зубами сказывалась и в этом. Т-А-87 сообщал, что, по его наблюдениям, во время казни Охотниковой на площади были подозрительные люди. Он видел бывшего учителя Стремянного, которого он считает связанным с подпольем. Позднее Стремянного видели на дороге, которая ведет в Малиновку. Нужно установить, что делает и где работает этот человек. Далее агент отмечал преданность помощника бургомистра Борзова, который выдал арестованного, убежавшего из-под стражи и спрятавшегося у него во дворе. Когда Мейер прочитал заключительные строки, он хмуро улыбнулся. Кто-кто, а Мейер отлично знал, что произошло во дворе Никиты Борзова! Он произвел глубокую проверку одного из самых близких к Блинову людей. О фарсе с побегом знали только он, двое конвойных и человек, который бежал. Но конвойные теперь уже не смогут проболтаться: с первым же маршевым батальоном они отправлены на фронт. А арестованный сидит под замком. Прежде чем разгромить подпольщиков, Мейеру надо было подослать к ним верного человека, который бы сумел установить состав организации. Т-А-87, по мнению Мейера, для этого не годился. Для этого нужен был человек, который бы сумел завоевать доверие подпольщиков. После долгих поисков Мейер наконец остановил свой выбор на молодом актере Михаиле Юреневе. Юренев сам попросил у Мейера срочной и совершенно секретной встречи. Во время этого разговора без свидетелей выяснилось, что Юренев хорошо владел немецким языком и у него были основания к недовольству советской властью. Талант его оказался неоцененным. Его длительное время затирали в театре, не поручали ведущих ролей. А главное, в прошлом его отец владел под Липецком крупным поместьем, и теперь Юренев хотел, как только немецкая армия дойдет до тех мест, предъявить свои права. Мейер был слишком опытен для того, чтобы сразу поверить в эту исповедь. Он внимательно разглядывал молодого человека с красивым, смуглым от летнего загара лицом. Было в этом лице что-то привлекающее внимание - острота и пытливость взгляда, какое-то умение посмотреть на собеседника так, что у того невольно возникало к нему расположение. Юренев держался несколько неуверенно, но видно было, что он умен, не лишен сметки и достаточно смел, если сам решился на встречу с начальником гестапо. Мейер попросил его прийти через неделю, а за это время постарался его проверить. Да, Юренев не лгал. Он действительно работал в местном театре, и однажды в городской газете был напечатан неблагоприятный отзыв о его игре. За десять лет ему не поручили ни одной ведущей роли. При второй встрече, которая произошла в точно назначенный срок, Мейер дал своему новому сотруднику задание - выяснить благонадежность работников городской электростанции. В течение месяца Юренев исполнял должность делопроизводителя, а потом подал докладную записку с подробным перечислением фамилий тех, кому нельзя доверять. По требованию Мейера трое были уволены, а один, работавший в отделе вербовки в Германию, был даже посажен в лагерь: он брал взятки и за них давал освобождение. Второе задание было сложнее. Мейеру стало известно, что в железнодорожном депо один за другим произошли три случая саботажа. В первый раз кто-то насыпал песок в масло, которым смазываются буксы; во второй - по невыясненным причинам заклинило поворотный круг, что на два часа задержало подачу паровоза, который должен был везти эшелон с боеприпасами; в третий - внезапно перегорел трансформатор и в депо трое суток не было электричества. Ничто так не могло бы убедить Мейера в актерском таланте его агента, как полное перевоплощение Юренева, когда тот явился для получения последних инструкций. Перед Мейером стоял рабочий парень, в старом, промасленном ватнике. Из-под фуражки в разные стороны торчали нечесаные волосы, глаза как-то потускнели, и лицо сразу потеряло свою выразительность. "Ну-ну, - подумал Мейер, - этот малый далеко пойдет"... На новую операцию Юреневу потребовалось всего две недели. Он добросовестно работал чернорабочим: таскал уголь, возил в тележке тяжелые детали паровозов, топил печи. Никто не обращал внимания на парня с измазанным тавотом лицом, который гнул спину на самой черной и трудной работе. А между тем именно благодаря Юреневу Мейер смог донести своему начальству, что в депо водворен полный порядок. Саботажем занимался слесарь Сергеев. Застигнутый на месте преступления, когда хотел спрятать в холодной топке паровоза противотанковую гранату, Сергеев начал отстреливаться и был убит агентом, который за ним следил. Агенту объявлена благодарность и выдано денежное поощрение. Да, так оно и было. Юренев застрелил слесаря Сергеева, когда тот, вытащив из мешка с инструментами гранату, сунул ее в топку паровоза. Юренев боялся возмездия со стороны подпольщиков и решил замести следы. Он попросил Мейера арестовать его и распустить слух, что будто бы он действовал заодно с Сергеевым. Поскольку при убийстве слесаря свидетелей не было, это могло уберечь Юренева от подозрений в предательстве, даже создать ему репутацию, пострадавшего от немцев человека. Мысль показалась Мейеру дельной. На глазах у всех два эсэсовца вывели Юренева из депо, грубо втолкнули в машину и увезли. Неделю Юренев просидел в одиночке, где, впрочем, его хорошо кормили. За это время Мейеру пришла в голову хитрая идея - проверить Никиту Борзова. Тогда-то и была предпринята инсценировка побега арестованного, главную роль в которой играл Юренев. Он, как было предусмотрено, спрятался во дворе у банщика. Однако Борзов оказался вне подозрений. Он поймал Юренева и велел его арестовать. Так Юренев вновь оказался взаперти. Теперь Мейер ломал голову, как же ему вновь ввести своего подручного в дело. Отпустить нельзя - он будет разоблачен. Держать в тюрьме - значит терять дорогое время. Мейер был серьезно озадачен. Все его попытки нащупать подпольщиков до сих пор оканчивались неудачей. Между тем в городе то и дело происходили диверсии; дошло до того, что на самолетах оказались перерезанными антенны. Во время полетов они не имели связи, а один из "Юнкерсов" чуть не погиб, ему угрожала катастрофа, так как проволока антенны запуталась в аппаратуре управления, и штурман извлек ее оттуда с огромным трудом и риском для жизни. Нет, дальше так продолжаться не может! В его годы уже можно было бы иметь работу полегче! Мейер давно уже просил перевода в какой-нибудь большой центр, где по-настоящему могли пригодиться его опыт и знания. Он, наконец, просил вернуть его в Бельгию - там он провел последние три года, и это были неплохие годы, - но ему сказали, что город О. крайне важен в стратегическом отношении и он со своим опытом нужен именно здесь... Телефонный звонок вывел Мейера из раздумья. Звонил дежурный по гестапо. Он сообщил, что Михаил Юренев просит срочно вызвать его на допрос. Через пятнадцать минут Курт Мейер уже входил в свой служебный кабинет, небольшой и очень скромно обставленный. Письменный стол с массивной чернильницей, графин воды на столике, в углу несколько стульев и несгораемый шкаф. Мейер не любил на службе излишеств. Никто, кроме самых ближайших сотрудников Мейера, не знал, каковы подлинные отношения у арестованного с начальником гестапо, поэтому Юренева привели под строгой охраной. Когда он вошел в кабинет, растрепанный, небритый, в порванной шинели с чужого плеча, у него был вид много претерпевшего заключенного. - Ну, - сказал по-немецки Мейер, - я вижу, вы быстро освоились с новой ролью. Юренев опустился в кресло и протянул руку за сигаретой - раскрытая пачка лежала на столе. - Это все же лучше, чем чувствовать, что тебе стреляют в спину, - произнес он с хмурой усмешкой. - Да, но ведь пули летели мимо? - К сожалению, мои конвоиры оказались плохими стрелками и чуть меня не ухлопали. Мейер весело засмеялся: - Мне говорили, что самым главным вашим противником оказалась собака! - Будь она проклята! - кивнул головой Юренев. - Из-за нее я и попался. - А трудно вам было проникнуть во двор? Юренев глубоко затянулся дымом. - Мне повезло, - сказал он. - Рядом оказался какой-то мальчишка. Он помог мне оторвать доску в заборе, пролез во двор сначала сам, а потом втащил и меня. Мейер оживился: - Вот как! У вас появился союзник? - Да, и очень активный. - Кто же он такой? Кто его родители? - Как мне удалось установить, он сын недавно казненной Екатерины Охотниковой!.. - Сын Охотниковой? - удивленно поднял брови Мейер. - Что же он делал во дворе Борзова? - Борзов ему дядя... Двоюродный брат отца... - Вот как? Вы сообщили мне интересные новости! И дядя любит своего племянника?.. - Вот этого я не знаю, но зато знаю другое... - Что именно? - Племянник ненавидит дядю... - Ненавидит? За что?.. - Он считает его предателем. И не может ему простить, что он меня выдал. Мейер промолчал. Казалось, он был растроган: - Мальчишки всегда мальчишки! Они полны благородных порывов... Очевидно, ваш спаситель совсем неплохой парень? - Да, - устало улыбнулся Юренев, - этот мальчишка не из трусливых. - Сколько же ему лет? - Лет тринадцать-четырнадцать... Мейер вздохнул: - Что ж, мальчик остался сиротой - куда же ему было идти, как не к своему дяде. - Он побарабанил пальцами по краю стола. - Но странно, на допросе Охотникова сказала, что у нее родственников в городе нет!.. Почему же она скрыла Борзова? Юренев поправил сбившиеся на глаза волосы: - Это не удивительно - с тех пор как он пошел работать к нам, все от него отказались. Мейера невольно покоробило это "к нам", сказанное спокойно и вскользь, но как бы поставившее между ним и Юреневым знак равенства. Он раздраженно повысил голос. - Тем более! Что же тогда помешало ей скомпрометировать его в наших глазах? Ведь, назвав его имя, она тем самым ставила его под подозрение. А это лучший способ мести... Юренев подумал. - Мне это трудно объяснить. Но я знаю только одно: Борзов пытался удержать мальчишку у себя, но тот от него сбежал. Мейер остановился перед Юреневым и испытующим взглядом посмотрел ему в глаза. Он выработал это умение - глядеть пристально, словно стараясь заглянуть человеку в душу. - Я не могу понять только одного, - сказал он: - вы рассказываете об этом мальчишке так подробно, словно вам хорошо известна его дальнейшая история. Неужели он успел рассказать вам все, что с ним случится в дальнейшем, когда вы пролезали в дырку забора?.. Юренев засмеялся; вопрос был действительно колкий. - Давно я не курил таких хороших сигарет, - сказал он, закуривая новую. - Так вот, господин Мейер, все дело в том, что мальчик находится со мной. - Как - с вами? - удивился Мейер. - В подвале. Брови Мейера вновь подскочили кверху: - Как же он туда попал? - Его привел Борзов! - Собственного племянника? Но ведь вы сказали, что мальчишка от него убежал. - Да... Однако он не сумел хорошо спрятаться... Борзов разыскал его у старика фотографа и притащил к нам... - Зачем же он это сделал? - К сожалению, мне он этого не объяснил, - усмехнулся Юренев, - но думаю, что он это сделал из служебного рвения. - Я бы не хотел иметь такого дядю, - сказал Мейер. - Что же, вы пришли сообщить мне только об этом? - Нет, господин Мейер, - ответил Юренев, - у меня возник интересный план. Мейер возвратился на свое место и тяжело оперся руками о стол. Он о чем-то напряженно думал. - У какого фотографа скрывался мальчик? - спросил он. Юренев кивнул головой в сторону окна: - У того, что работает на базарной площади. Помните, наверное, - седой, беззубый старик. Он любит снимать детей в лодке... - Как будто я его видел, - наморщил лоб Мейер, - а впрочем, не в нем дело. Рассказывайте о плане. Юренев придвинулся ближе к столу и, хотя в кабинете никого не было, стал говорить вполголоса. - Видите ли, господин Мейер, я не верю в то, что мальчишку оставят одного. - Кто? - насторожился Мейер. - Друзья Охотниковой. Несомненно, кто-то его приютит. Мейер откинулся на спинку кресла. - Так! Так! - сказал он. - Любопытная мысль. - Но это еще не все, - продолжал Юренев. - В разговоре мальчишка несколько раз упомянул деревню Малиновку!.. Она в пятнадцати километрах от города - в сторону от шоссе... "Черт подери, - подумал Мейер, - второй раз сегодня я слышу о Малиновке!" Но он ничем не выдал своего удивления и даже несколько скептически улыбнулся: - А что у него может быть в Малиновке? - Возможно, там кто-то его ждет. Мейер задумчиво посмотрел в окно, на котором лежали мягкие солнечные лучи. - Ну хорошо, - сказал он, - мы отпустим мальчишку. А где гарантия, что он пойдет именно туда? Нельзя же его тащить за руку. - Вот в этом-то все дело! - оживленно воскликнул Юренев. - Надо, чтобы он сам тащил кого-нибудь за руку... Меня, например!.. - Вас?! - Мейер громко рассмеялся, столь нелепым показалось ему это предложение. - Вы уже однажды неудачно бежали... Если вам удастся это во второй раз, то даже самый круглый дурак поймет, что вы за птица!.. А что, если вас расстрелять? - вдруг спросил Мейер. - Да, да, расстрелять! - Юренев побледнел и отшатнулся. - Потом, ночью, вы выберетесь из ямы... Нет, конечно, не мертвый, - мрачно пошутил Мейер, - и постучитесь в ближайший дом. Вас увидят окровавленного, в одном белье. Слух об этом сразу же разнесется по городу. - Ну, а потом куда я пойду? - Голос Юренева дрогнул. - Потом на дороге вы случайно встретите мальчишку, которого выпустят в это же время на все четыре стороны... - Мейер заложил ногу на ногу и с откровенной насмешкой посмотрел на Юренева. - Куда вы желаете получить пулю? В ногу или в руку? - Лучше в руку, выше локтя, так, чтобы пуля не задела кости. - Скромное желание! Теперь давайте подумаем, где все-таки гарантия того, что мальчишка приведет нас на явочную квартиру. Если он что-нибудь знает, мы сможем заставить его говорить гораздо более простыми средствами!.. - Боюсь, что он ничего не знает. - Тогда какая же польза от этой затеи? - Есть польза, - упрямо сказал Юренев. - Ни у кого не останется сомнений, что я - жертва гестапо. И тогда подпольщики сами будут меня искать... Мальчишка - прекрасный свидетель. Он спасал меня во дворе Борзова, вместе со мной сидел в подвале... Мейер задумчиво пожевал губами. Что-то все же ему в этом плане не нравилось. Слишком громоздко. А большой опыт подсказывал ему, что лучший план всегда самый простой. - Забирайте сигареты, - сказал он грубовато, - и отправляйтесь назад. Я подумаю. Но Юренев с сожалением взглянул на пачку и, не взяв ее, пошел к двери. - А сигареты? - крикнул ему вдогонку Мейер. В дверях Юренев обернулся: - Я сижу в общей камере, господин Мейер!.. Он заложил руки за спину, как это обязаны делать заключенные, и ногой толкнул дверь... Мейер проводил его взглядом и некоторое время молча ходил из угла в угол. Потом, решившись, раскрыл форточку настежь и перенес со стола на подоконник графин с водой. Это был условный сигнал Т-А-87 о том, что Мейер хочет его немедленно видеть. Через два часа, когда уже стало смеркаться, из ворот гестапо выехала машина, в которой, кроме Мейера, никого не было. Машина долго