хнуло знакомым запахом кислой капусты и тонким ароматом лекарственных трав, висевших под потолком. Волнуясь, Ваня нащупал щеколду и потянул тяжелую дверь. - Авой! - выпустила нож из рук бабушка. - Ванечка, дитятко мое!.. А я уж думала, думала... А я уж все глаза выплакала. Ваня бросился к бабушке и крепко обнял ее. Причитая, от радости не чувствуя ног, бабушка забегала от печи к столу, собирая немудреный ужин. Ваня разделся, помыл руки и взялся за деревянную ложку. С наслаждением хлебал кислые щи, а бабушка сидела напротив и рассказывала, как немцы при обыске перевернули в хате все вверх дном. Со скорбью говорила о войне, о той страшной беде, какую она принесла людям. И все просила Ваню больше никуда не ходить из дому, "не делать вредительства проклятым фашистам, потому как шутки с ними дюже поганые". Упрашивала быть умным и послушным, как все дети. Все было, как в Ванином сне. Цыганок слушал старуху, кивал в знак согласия головой, а сам не сводил глаз с окна, остерегаясь, чтобы внезапно не налетели немцы. А бабушка говорила, говорила. Вздыхала, всхлипывала. И все просила не оставлять ее одну... - Не надо, баб, - опустил голову Ваня. - Когда-нибудь я тебе все расскажу. А теперь не могу... Ты только не плачь, баб. Понимаешь, елки зеленые, надо идти мне. Кроме шуток... Ваня сорвал с гвоздя свое залатанное пальто. "Засиделся, елки зеленые! Если дознается Цапля - ну и будет! - подумал он, торопливо одеваясь. - А может, Андрей уже искал меня? Вдруг задание какое. Надо быстрей отсюда". Сжав зубы, стараясь не слушать плач бабушки, Ваня шагнул к порогу. - Пошел я, - глухо, не оборачиваясь, сказал он. - До свидания, баб. Стукнула дверь в сенях. Послышались шаги. Чья-то рука шарила в поисках щеколды. Ваня побледнел, отскочил за печь. Дверь распахнулась. На пороге стоял, жмурясь от света, Гриша Голуб. - Что, не узнаешь? - засмеялся он, протягивая опешившему Цыганку руку. - А я к тебе ночевать пришел. Ночь пересплю, а завтра домой... Бабушка вскочила из-за стола, радостно засуетилась. - И правда, Ванечка! Переночуй с Гришей дома. Ну, куда ты, голубок, на ночь глядя засобирался? Я вам сейчас постелю, да и спите себе на здоровье... И словно вопрос этот был уже решен, старуха достала из комода одеяло и ушла в соседнюю комнату. Ваня переминался с ноги на ногу, нерешительно комкал шапку в руках. - Не знаю, Гришка... Я... Я сам собрался идти ночевать на запасную квартиру. Пошли вместе. Ведь сам знаешь, Цапля приказал никому не заходить домой... - А чего же ты зашел? - насмешливо сказал Гриша. - Брось, Цыганок, дрейфить! Все спокойно. Вторую неделю тихо. - Храбрец нашелся! - блеснул глазами Ваня. - Привел же Васька немцев на наши квартиры. - Привел он с перепугу. А потом одумался - рот на замок, - убежденно сказал Голуб. - Может, его и в живых сейчас нет, а мы о нем такое говорим. Нехорошо это. - Я ему сто, а он мне двести! Надо расходиться. Если Цапля узнает, он нам головы посворачивает. Кроме шуток. - Кончай, Цыганок! Чего ты... - Какой он тебе Цыганок? - возмутилась бабушка, выходя из соседней комнаты. - У него имя есть. Ишь, дражнилку нашел! - Баб, ну чего ты цепляешься? - пришел другу на помощь Ваня. - Гришка шутит. - Ладно уж, шутники, - поубавила голос старуха. - А чего вы к порогу приросли? Раздевайтесь. Я вам на одной кровати постелила, Немного тесновато, может, будет... - Да что вы! - повеселел Гриша, заговорщицки подмигнув Ване, - Вы не беспокойтесь, бабушка, нам хорошо будет... Цыганок, вздохнув, погрозил Голубу кулаком и начал снимать пальто. Из своей комнаты они слышали, как старуха закрыла вьюшку дымохода. Затем, кряхтя, полезла на печь. Долго шептала молитву, умоляя всевышнего защитить "неразумного внука Ванечку и его непутевого дружка..." Цыганок начал нехотя раздеваться. - Как хочешь, Гришка, но зря мы это делаем, - с сомнением сказал он. - Кончай ныть, Цыганок! - нырнул в постель Голуб. - Не узнаю тебя. Уж очень ты осторожничать стал. - Балда ты, Гришка! Ваня повесил одежду на стул. Подошел к ходикам, висевшим на стене, подтянул похожую на еловую шишку гирю. Повернулся к дверям на кухню. - Баб! А баб? - Чего тебе, внучек? - сонно отозвалась старуха. - Разбуди меня на рассвете. - Спи, колосок, спи. Подниму тебя на заре, если уж тебе так хочется. Ох, боже, боже... В хате стало тихо. Тихо было и на улице. Снег перестал. Сквозь тучи прорвался месяц. Вокруг него начали несмело прокалывать небо звезды. В серебристо-сером полумраке засверкал снег. Белый от инея сад загорелся холодным огнем. Светлая морозная тишина лежала вокруг. Вдруг скрипнул забор. Через него перелез человек в полушубке. На ногах его были черные валенки, подвернутые вверху. Какое-то время он стоял неподвижно, прислушиваясь. Затем осторожно, высоко поднимая ноги, направился через сад к двору Цыганка. Сгибаясь под окнами, обошел хату. Остановился у занавешенного окна, из которого пробивалась теплая полоска света. Припал лицом к стеклу и долго всматривался. Внезапно окно потемнело: в комнате погасили свет. Человек тихонько отошел к забору. Утоптал вокруг себя снег, сунул руки в карманы и застыл. 5 - Ваня! Ванечка! Да проснись ты, дитятко! Вот разоспался! Вставай, внучек, утро уже на дворе. - Что? Утро? Я сейчас, баб, - Цыганок спрыгнул на пол, сладко потянулся, зевнул, - Гришка, кончай дрыхнуть. Подъем! В ответ послышалось сонное бормотание. Ваня махнул рукой и начал одеваться. Подошел к окну, снял с гвоздей одеяло. Стекла были густо разукрашены ледяными васильками и ослепительно переливались всеми цветами радуги. Цыганок наклонился к обмерзшему стеклу, начал согревать его дыханием. Через круглый, величиной с пятак, глазок увидел искристо-розовый от солнечных лучей сад, махровую изморозь на ветвях жасмина. У колодца, словно вороненая поверхность металла, блестела на солнце наледь. Ваня повел от нее глазом влево и остолбенел. У калитки стоял солдат с автоматом. Цыганок отшатнулся от окна, бросился к Гришке. - Немцы! - Где? Что? Голуб вскочил, как ошпаренный, прыгнул к столу, сорвал с него одежду и стал лихорадочно одеваться. - Говорил я тебе, говорил, что не надо ночевать, так нет! - закричал в отчаянии Ваня. - А теперь вот влипли, елки зеленые! В комнату вбежала перепуганная бабушка. С мокрых рук ее на пол капала вода. - Ой, господи! Пронеси беду стороной! - запричитала она. - Ваня, не выходи на улицу. Убьют ироды... Боже милостивый, помоги! - Что будем делать? - Гриша сорвал с гвоздя пальто. - Скорей в сени! Лезь на чердак! Оттуда - на соседний сарай! Жми к кладбищу! Быстрей! - А ты? - остановился в дверях Голуб. - Я следом... Только пистолет в дровах возьму... - Ой, божечка-боже! Что ж это делается на свете? - суетилась на кухне бабушка. Ребята бросились в сени, Гриша стремительно, будто матрос по вантам, побежал по лестнице на чердак. Ваня приоткрыл дверь, выглянул во двор. Немец стоял к нему спиной и притопывал ногами. Цыганок выскользнул на крыльцо и тихонько стал подкрадываться к дровяному сараю. Над головой загремела автоматная очередь. - Хальт! Чья-то сильная рука схватила его за воротник пальто, рванула назад. Подбежал штатский. Проворно ощупал Ванины карманы, толкнул пистолетом в бок. - Иди, щенок, в хату! "Вот и все... - безнадежно подумал Ваня. - И зачем только я послушался Гришку?" Привели на кухню. Бабушка заголосила на высокой ноте, начала ломать руки. - Паночки, вы мои дорогие! Не трогайте его, сиротинушку бедную! - Цыц, кочерга старая! Человек в штатском ударил ее ногой. Ойкнув, старуха отлетела к печи. - Ты Цыганок? - Я? Нет, дядечка, что вы? Я - Ваня Дорофеев. А это моя бабушка. Мамка у меня умерла, так она вместо нее... - Не ты? - угрожающе шевельнулся штатский. - Врешь, сученок! Ну-ка, покажи свои метрики! - Сейчас, сейчас, дядечка... - Ваня бросился к бабушке, помог ей подняться. - Баб, где мои метрики? Ты не плачь. Они меня с каким-то Цыганком перепутали. Охая, старуха с трудом выпрямилась и потопала из кухни в комнату. Вернулась, положила пожелтевшую бумажку на угол стола. - Вот его метрики. Один он у меня... А ты не кричи. Мне уже бояться нечего, одной ногой в могиле стою. Жаль, что твоя мать не видит, чего ты тут вытворяешь, ирод... - Утихни, старая обезьяна! - Человек в штатском оттолкнул старуху, взял в руки бумагу. - Гм-м... Иван Михайлович Дорофеев, тысяча девятьсот двадцать восьмого года рождения, белорус. Смотри ты, белорус! А сам на юду смахивает, - он бросил на стол метрики. - На, бери свою бумажку. Из хаты не выходить! В дверях, широко расставив ноги, застыл солдат. Бабушка обвила руками Ваню. Слезы текли по ее морщинистым щекам. - Ванечка! Это же они тебя ищут. Что же ты такое натворил? Ой, боже мой, боже! Что ж это теперь будет? - Ничего, баб, ничего... Ты только не плачь... Возле дома натужно завыла машина. Ваня с трудом оторвал от себя бабушкины руки, припал к оттаявшему стеклу. "Елки зеленые, Гришку повели! - содрогнулся он. - Поймали все-таки!" От сильного удара жалобно забренчало ведро в сенях. Дверь распахнулась настежь. В кухню вместе с морозным паром ворвался рассвирепевший человек в штатском. За его спиной выросли еще два солдата. - Так ты не Цыганок, значит? - Не трожь его, убивец проклятый! - вновь заголосила старуха, бросилась вперед, пытаясь заслонить собой Ваню. Человек в штатском отшвырнул старуху в сторону. Коротким ударом" сбил Ваню с ног. - Марш на улицу, змееныш! Отгулял свое! Цыганок поднялся и, шатаясь, направился к двери. - Ваня-а... Ванечка-а... Внучек мо-ой... Неимоверной белизной сверкал снег. Яркое холодное солнце било прямо в глаза. - Садись! - рявкнул штатский. - На снег садись! Теперь никуда не сбежишь, гаденыш! 6 "Кого они ждут? Почему не везут меня? - подумал Ваня. - Где Гришка?" Цыганок вздохнул, сплюнул. Сгреб горсть снега, приложил к разбитым губам. Рядом гудела на одной ноте машина. Недалеко от нее по наезженной до блеска колее прыгали воробьи. Рыжий шофер вылез из кабины и, достав из кармана кусок хлеба, начал крошить его воробьям. Ваня пошевелился на снегу. Воробьи испуганно вспорхнули вверх. Шофер оглянулся на Цыганка, недобро усмехнулся. Он медленно подошел к Ване, нагнулся и вдруг ударил ему в лицо пропахшим бензином кулаком. Цыганок опрокинулся на спину, глухо застонал. - Цурик! - неожиданно разозлился автоматчик. - Вэк! Шофер выругался и пошел к машине. Часовой швырнул в снег окурок, подмигнул Ване. Губы его тронула сочувственная усмешка. Блеснул золотой зуб. "Еще и подмигивает, гад! - с ненавистью подумал Цыганок. - Друг мне нашелся!" Ваня показал немцу кукиш и сразу сгорбился, ожидая удара. Но автоматчик укоризненно покачал головой и отвернулся. Человек в штатском и два солдата сели в машину. Взревев, она помчалась по улице. Бабушку, которая хотела после обыска выйти на улицу, штатский загнал в хату и закрыл. "Бедная бабуся. - Цыганок снова приложил снег к разбитой губе. - Чего немцы ждут? Пусть бы уже быстрей везли, елки зеленые!" Сзади возбужденно залопотали солдаты. Ваня оглянулся. Два дюжих автоматчика вели Андрея Рогулю. Правая рука у него была на перевязи, бинты набрякли кровью. Автоматчики толкнули Андрея. Застонав, он растянулся на снегу рядом в Ваней. Андрей с трудом сел и, не глядя на Ваню, глухо произнес: - Ну, вот и вся наша песня, герцог. Выследили нас. Держись, мушкетер. - Вместе со мной взяли Гришку, - шепотом сообщил Ваня. - Дрянь наши дела, - Андрей зачерпнул ладонью снег, начал есть. - Запомни, ты меня не знаешь. И Гришку тоже. - Страшно, Андрей. Эх, елки зеленые! - Не бойся. Они нас сами боятся. И даже если убьют, будут бояться мертвых. Мы должны выстоять... Часовой с золотым зубом то ли не слышал их разговора, то искусно делал вид, что не слышит. Андрей закрыл глаза и какое-то время сидел неподвижно. Дергались уголки посиневших губ, через которые со свистом вырывалось дыхание. Из-под шапки на висок поползла темная струйка крови. Ваня взял горсть снега, осторожно приложил к виску Андрея. Цапля вздрогнул и открыл глаза. - Надо, мушкетер, чтобы только хватило выдержки, - тихо, словно убеждая самого себя, сказал он. - Чтобы не умереть предателем... Измена - это самое страшное, что есть на свете... - Ауфштэен! - приказал часовой. - Шнэль, шнэль! Взвизгнув тормозами, рядом остановилась крытая машина. Солдат, сидевший в кузове, спустил на землю железную лесенку, Закручивая шарф на шее, выскочил из кабины штатский. - В машину! - скомандовал он. - Шевелитесь! Ваня подождал, пока Андрей поднялся по железной лесенке, перелез борт и остолбенел. В углу кузова, втянув голову в плечи, сидел Вася Матвеенко. - Вот кого мы обязаны поблагодарить! - Андрей сжал кулак здоровой руки. - Ах ты, гадина подколодная! - Андрей... Ваня... Я не хотел... - Васька закрыл лицо руками. - Меня били... б-били день и ночь... Грохоча сапогами, сели солдаты. Взревел мотор, машина тронулась с места. 7 Их привезли в комендатуру. В приемной сидел за широким столом капитан Шульц. Тот самый капитан, который убил Гену Гуринка. Шульц листал какие-то бумаги и, морщась, время от времени осторожно дотрагивался кончиками длинных пальцев до забинтованной головы. С боку стола стоял навытяжку человек в штатском и следил за каждым движением Шульца. К капитану подошел фельдфебель, щелкнул каблуками. - Хайль Гитлер! - вскинул он руку над головой. - Зиг хайль, - ответил капитан Шульц, не поднимая головы. Фельдфебель начал что-то объяснять вполголоса. Капитан невозмутимо слушал. Вдруг лицо его оживилось. Он глянул на стоявшего у стены Андрея, и глаза его зло сузились. Фельдфебель умолк. И сразу торопливо, сгибаясь, залопотал человек в штатском. Нетерпеливым взмахом руки остановив его, Шульц пружинистым шагом подошел к Андрею Рогуле. Остановился напротив, долго, не мигая, смотрел ему в глаза. Под кожей на челюстях Шульца перекатывались желваки. Андрей выдержал его пронизывающий, полный ненависти взгляд. На лице капитана появилась холодная, какая-то мертвая усмешка. Он медленно повернулся и подошел к Цыганку. - О-о! Не надо быть злой. Ты есть маленький партизан Цы-га-нок? Отшен рад знакомиться. Ваня отвернулся. - О-о! Я сразу узнаваль славянскую вежливость, - сказал Шульц и с той же усмешкой повернулся к Андрею. - А ты есть Цапля? Цап-ля... Отшен веселый болотный названий! Ха-ха-ха! - У вас очень нервный смех, капитан. Выпейте воды, она успокаивает, - насмешливо сказал Андрей, - Между прочим, как ваша голова? Не тревожит? - Блягодарю. Твой голофа будет болеть... э-э... много раз больше. Я обещайт тебе это. - Шульц засмеялся, заложил руки за спину. - Сейчас отвечайт только на мой вопрос. Я делайт психологический эксперимент... Капитану, видимо, было тяжело говорить по-русски. Он что-то тихо, но властно сказал человеку в штатском. Тот угодливо закивал головой и поправил узел полосатого галстука. - Слушай, Цапля, что тебе скажет сейчас господин капитан, - с кривой усмешкой обратился переводчик к Рогуле. Шульц подошел к столу, присел на его край и заговорил медленно, с удовольствием вслушиваясь в каждое свое слово. - Слушай внимательно, - прозвучал надтреснутый голос переводчика. - Господин капитан сейчас скажет, что говорит о таких, как ты, его... гм... наш фюрер. Великий фюрер сказал, что человек славянской расы есть переходная стадия от животного к человеку. Его нельзя назвать человеком в полном смысле этого слова... - А ты, блюдолиз... ты ведь тоже славянин. - Андрей выпрямился и с презрением глянул на переводчика. - Как ты можешь повторять такое? Тьфу, паскуда! - Молчать! - Между прочим, переведи капитану вот что, Если славяне обезьяны, как же это получилось, что они под Москвой дали по зубам высшей германской расе? И под Сталинградом доблестные вояки фюрера свое получают. Так и переведи, дубина. - Не надо переводиль. Я фсе понимайт. - Шульц усмехнулся своей мертвой усмешкой. - Пока мы получайт... э-э... под Сталинград, ты получайт по зубам здесь. Капитан вытащил носовой платок, вытер губы. Повернувшись к солдатам, застывшим у порога, что-то приказал. Один из них подскочил к Цыганку, рванул его за руку: - Ком, киндер! Опустив голову, Ваня шел по гулкому коридору. Лязгнул засов, заскрежетали двери, щелкнул замок. 8 Через два часа Ваню вызвали на допрос. Обессиленно свесив голову на грудь, в углу на полу сидел Андрей. Цыганок глянул на него и вздрогнул. Черное запухшее лицо его было страшным. Мокрые пряди волос сползали на лоб, с них на грязный пол падали розовые капли. Недалеко от Рогули, держась рукой за стену, стоял Боженька. Полотняная рубашка на нем была разорвана до пояса и прилипала к желтой морщинистой коже, на которой зловеще чернели синяки. Возле босых ног старика поблескивал в темной лужице маленький серебряный крестик. "Как сюда попал, дед? - поразился Ваня. - Васька Матвеенко про него ведь ничего не знал". - Как сейчас ваш успех... э-э... под Сталинград? - глядя на Андрея, с издевкой сказал капитан Шульц. - Отшен некароший, прафда? - Я очень сожалею, что только раз ударил пистолетом по твоей арийской голове. Надо было угостить тебя пулей, - не поднимая головы, тяжело и хрипло сказал Андрей. - Между прочим, советую тебе быстрей кончать со мной, потому что, если я случайно останусь жив, тебя моя пуля не минет. - Блягодарю за подсказка, - Шульц отвернулся от Цапли и посмотрел на Ваню. - Цыганок, я имейт маленький предложений. Ты дольжен мне говориль фся прафда. Так будет лючше для тебя. Капитан перевел взгляд на переводчика и быстро заговорил по-немецки. - Господин офицер спрашивает, знаешь ли ты этого человека? - переводчик ткнул пальцем в сторону Андрея. - А как же! Знаю, дяденька! - охотно согласился Ваня. - Это Андрей. Рогуля угрожающе зашевелился, поднял голову. - Очень хорошо! - переводчик переглянулся с Шульцем. - А откуда ты его знаешь? - Да он же недалеко от нас живет, - зачастил Ваня. - Я его, дяденька, ненавижу. Кроме шуток. - Да что ты говоришь? - Переводчик, улыбаясь, подошел к Цыганку вплотную. - За что же это ты так его? - Он меня, дяденька, когда я к нему летом в сад залез, поймал, снял штаны - и крапивой, крапивой! Андрей удовлетворенно опустил глаза. Лицо переводчика побагровело. Затем губы начала кривить ядовитая усмешка. - Ай, какой он нехороший! И больно тебе было? - Просто ужас, дяденька! Я после этого целую неделю не мог сесть. Даже ел стоя. Кроме шуток. - А о чем ты с Рогулей шептался, когда сидели там, на снегу? Я же наблюдал за вами из кабины машины. - Я не шептался, дяденька. Это Рогуля шептал... - А что он шептал? - Он нехорошие слова говорил... А еще ругался, что рука болит... - Какой же он невоспитанный, а? Переводчик внезапно замахнулся и ударил Цыганка по лицу. Ойкнув, Ваня отлетел в угол и опрокинулся навзничь у самых ног Андрея. - Ах ты, змееныш! Дураком прикидываешься?! - взревел переводчик. - Говори, кто входил в вашу группу. - Чего вы деретесь? - заплакал Ваня. - Я никакой группы не знаю-у... Цыганок размазывал слезы вместе с кровью. Он плакал от обиды на самого себя. За то, что послушался Гришу Голуба и остался ночевать дома. Переводчик что-то сказал капитану Шульцу. Тот поднялся из-за стола и, похлопывая резиновой дубинкой по ладони, медленно приблизился к Ване. - Как фамилий этот челофек? - Шульц указал дубинкой на Цаплю. - Андрей Цапля? - Не-а... Его фамилия Рогуля. Он, господин офицер, когда я к нему в сад залез, крапивой меня... - Отвечайт только на мой вопрос. - Шульц своей дубинкой приподнял Ване подбородок, впился в него взглядом. - Он был фаш началник? - Елки зеленые! Да не знаю я, какой он начальник! - всхлипнул Цыганок. - Он меня крапивой... Шульц поморщился, дотронулся до перевязанной головы. Повернулся, подошел к Боженьке, ткнул дубинкой в окровавленную бороду старика. - Это есть кто? - спросил капитан Ваню. - Божень-ка? Да? - Да какой он боженька, господин офицер, - поднялся на ноги Цыганок. - Это же дед какой-то. Кроме шуток. - Ты его... э-э... знайт раньше? - Да не знаю я его, елки зеленые! В городе много дедов. Откуда мне их всех знать? Шульц в знак согласия добродушно кивнул головой. Шагнул к Цыганку, медленно поднял белую руку с зажатой в ней дубинкой. Вслед за черной резиной, что поднималась вверх, подняли глаза Андрей и Боженька. Дубинка мелькнула в воздухе и. опустилась на голову Цыганка. Ваня коротко вскрикнул, схватился рукой за темя и медленно осел на пол. Комната шатнулась перед его глазами и начала наполняться красным туманом. - Будешь говорить? "Чей это голос? Цапли? Капитана?" - равнодушно подумал он. Из красного тумана выплыло широкое, на весь потолок, плоское лицо переводчика. Шевельнулись тонкие серые губы, между ними зажелтели влажные щербатые зубы. - Будешь говорить или нет? Я тебя спрашиваю? - Буду, дяденьки, буду. А что... говорить? - Кто такой Смелый? - Какой Смелый? Ей-богу, дяденька, не знаю, о ком вы говорите!.. Отпустите меня к бабушке... 9 - Я ничего не знаю... Ваня прислушался к своему голосу. Он был сиплый, чужой. Внутри Цыганка словно сидели два человека. Один лихорадочно обдумывал вопросы переводчика, другой с простоватым наивным видом давал ответы на эти вопросы. - Если будешь прикидываться дурачком - расстреляем. Все шаталось, плыло перед глазами Вани. Звенело в ушах. - Кто такой Федя Механчук? Плоское лицо переводчика вновь появилось, перед глазами Цыганка. Он понял, что от него ожидают ответа. - Я спрашиваю, кто такой Федор Механчук? - Смеханчук? А-а, знаю, - чтобы не упасть, Ваня оперся о пол руками. - Он, дяденька, дурачок. Ему ваши солдаты мозги отбили. Так он ходит по хатам и милостыню просит. Он совсем старенький. Он за корку хлеба песни поет... - Я говорю не Смеханчук, а Ме-ханчук. Понял?.. - Елки зеленые, чего же тут не понять? - Кто он такой? Где теперь находится? - Не знаю. Ей-богу, первый раз слышу про него... Боль постепенно отступала, стала тупой и ровной. Жгло внутри. От жажды пересохло во рту. Рядом лопотал с плосколицым капитан. Затем он что-то приказал солдату. Тот, щелкнув каблуками, протопал мимо Цыганка к дверям. "Сколько прошло времени? - закрыл глаза Ваня. - Когда же это все кончится?" Переводчик щелкнул выключателем. Стекла окон за решеткой сразу стали синими. От яркого света резало глаза. Шульц и переводчик закурили. Шустрый ветерок из открытой форточки путал и сплетал вместе два табачных дымка, загонял их под потолок. Иногда в форточку залетали мохнатые снежинки и, кружась, медленно оседали на пол. Переводчик поежился и, попросив у капитана разрешение, закрыл форточку. Уличные шумы сразу исчезли. Пронзительно зазвонил телефон. Шульц нехотя взял трубку и вдруг, словно ужаленный, вскочил с кресла. На аскетическом лице его отразилось покорное согласие с тем, что бубнила ему телефонная трубка. - Яволь, герр оберст! - отчеканил он, вытягиваясь. Капитан расслабился. Трубку положил осторожно, Словно она была хрустальная. "Сколько же все это длится? - опустил голову Ваня. - Пить... Как хочется пить!" Не сводя жадного взгляда с графина, стоявшего на письменном столе капитана, Ваня с трудом сглотнул. Открылась дверь, и солдат втолкнул в кабинет Васю Матвеенко. Увидев окровавленного Цыганка на полу, он вздрогнул и втянул голову в плечи. Шульц подошел к Матвеенко, погладил его рукой в перчатке по взлохмаченным волосам. Вася задрожал от этой ласки, словно был в лихорадке, губы его скривились. Взяв Матвеенко за локоть, капитан вывел его на середину комнаты. Сложил руки на груди и требовательно глянул на переводчика. - Яволь, герр гауптман! - вскочил тот со стула. - Василий Матвеенко, ты знаешь этих людей? - З-знаю, господин переводчик, - Вася затравленно оглянулся. - Этот вот в углу - Андрей Рогуля, по кличке Цапля. А тот на полу - Цыганок. Его фамилия Дорофеев. А деда я не знаю. Шульц слушал, что ему говорил плосколицый, не сводя с Вани глаз. Трудно было выдержать его пронзительный взгляд. Цыганок отвернулся и сразу увидел стоптанные сапоги Цапли. - Что теперь скажешь, Цапля - Рогуля? - насмешливо, с ноткой удовлетворения, спросил переводчик, подойдя к Андрею. - Ты знаешь Матвеенко? Ваня заметил, что сапоги Цапли неспокойно зашевелились. Однако тут же приросли к полу. - Не знаю я вашего Матвеенко и знать не желаю. Ваня с облегчением вздохнул. "Дудки! Не на того нарвались, елки зеленые. Это вам не Васька". - Тебя что, Рогуля, мало били? - На это пожаловаться не могу, - хрипло ответил Андрей. - Способные вы на это. - Значит, ты утверждаешь, что не знаешь Матвеенко и Боженьку. - Я уже ответил. Но ты, вероятно, не понимаешь родного языка, тебе больше по вкусу немецкий. - Прикуси язык! - Благодарю за совет. Между прочим, если я правильно понял, ты хочешь, чтобы я развязал язык. Противоречишь сам себе? - Кхм... Переводчик крутнулся на месте, заговорил с капитаном. Шульц слушал его, внимательно разглядывая Свои блестящие ногти. Поднял глаза, утомленно махнул рукой: - Франц! Ганс! Арбайт! Солдаты бросились на Андрея. Один из них начал выворачивать ему раненую руку. Жуткий стон разнесся по комнате. Андрей обмяк. Голова его упала на грудь. Стало тихо. Цыганок со свистом втянул ртом прокуренный воздух. "Теперь снова за меня возьмутся". - Ваня Дорофеев, ты знаешь Васю Матвеенко? - Не-а. Я его первый раз вижу. - Цыганок недоуменно пожал плечами. - Дяденька, а почему он говорит, что знает меня? Это его так подучили, да? - Щенок! Переводчик ударил Ваню в переносицу. Перед глазами Цыганка бешено запрыгали красные точки. Загудело в ушах. - Говори, сволочь! А то я тебя так отделаю, что... Больно стучало в висках, изнутри волнами накатывалась тошнота. Тело покрылось испариной. Ваня медленно открыл глаза. У стены стоял Боженька. От глаза к седому усу лицо его перечеркивал багровый шрам. Белая борода покраснела от крови. В углу солдаты отливали водой Андрея. От удара в ухо Ваня сдавленно охнул, ткнулся щекой в мокрый пол. Пронзительно зазвенело в голове. Звон усиливался с каждой секундой, и от него, казалось, вот-вот расколется голова. - Признавайся, Цыганок. Я им все рассказал... "Кто это? Чего он от меня хочет? - облизал спекшиеся губы Ваня. - Очень знакомый голос. Очень..." - Я им рассказал все-все. Признавайся и ты. Чего ты упрямишься?.. "Почему так болит голова? Как будто кто-то ковыряет в ней шилом..." - Признавайся, Цыганок, и они нас отпустят домой. Не молчи. Убьют же... "Пусть себе убивают, Только бы побыстрей. Но кто же это говорит?" Цыганок открыл глаза, со стоном повернул голову. Возле него стоял Вася Матвеенко. В заплаканных глазах его застыл ужас. Андрея все еще отливали водой. - Признавайся, Цыганок. Собрав все силы, Ваня ударил ногой Ваську в грудь. И тут же увидел блестящие сапоги Шульца. - Дорофееф! Кто даваль вам аусвайс ходить на железный дорога? - Не знаю. Не знаю я никаких аусвайсов... - Кто есть... Э-э... Неуловимый? - Первый раз слышу... По голенищу похлопывала резиновая дубинка. - Я фсе рафно застовляль тибя сказайт! Ты мне будешь показайт квартир... э... подпольщик! Резиновая дубинка оторвалась от голенища, исчезла где-то вверху. Серый потрескавшийся потолок вдруг качнулся и начал падать на Ваню. Стало совсем темно. 10 Ваня видит себя в лодке среди рыбаков. Они плывут и поют песню: "Вы не вейтеся, русые кудри, над моею больной головой-ой..." И Ваня чувствует, что голова у него действительно болит. Кажется, в ней гудят колокола. А вокруг стоит страшная жара, и только от серебристой воды тянет едва уловимой прохладой. "Над моею больной головой..." - шепчет Ваня и опускает руку в стремительную воду, чтобы смочить голову. Но вода струится меж пальцев, ускользает и никак не дается в ладонь... Внезапно река исчезла. Теперь Ваня в дремучем лесу. На небольшой поляне горит пионерский костер. Ваня сидит у самого огня. Все вокруг поют. А он не может - задыхается от удушливой духоты. Широко раскрывает рот, ловит горячий воздух и никак не вымолвит те слова о молодом коногоне, которого друзья несут с разбитой головой. А костер сыплет в небо красные искры. Их несметное множество, они уже заполнили землю, небо, весь мир. Искры... Искры... - Да утихомирься ты, боженька. Какие искры? Холодная жесткая рука легла Цыганку на голову. Стало легче. Ваня медленно раскрыл глаза. Рядом сидел Боженька. Седая свалявшаяся борода запеклась от крови. - Успокойся, сынок, успокойся... Цыганок сразу вспоминает, что он лежит на полу в камере номер одиннадцать. Она находится на втором этаже. После очередного допроса его отлили водой и притащили сюда. Обычно его вызывают на допросы в день по три раза. Сегодня больше не потащат - вызывали четыре раза. Это был последний допрос. Так сказал разъяренный капитан. Ваня пошевелился и застонал от боли. Несколько секунд лежал неподвижно. "Хорошо, что уже не будут бить, - с облегчением подумал он. - А то я, наверное, сошел бы с ума... Какой сегодня день? Ага, двадцать третье декабря. Через неделю наступит сорок третий год. Но капитан сказал, что сегодня последний допрос. Значит, Новый год без меня..." Заскрежетала дверь. В темноватом провале коридора стоял полицейский. - Дорофеев! Выходи! Ваня едва поднялся. Повернулся к старику. В горле словно ком засел, перехватило дыхание. - Прощайте, дедка. Не увидимся больше... - Не поминай лихом, сынок. - Боженька повернулся, шагнул к полицейскому. - Слышишь, собачина, может, и мне с ним? - Тебя, старый пень, вторым заходом! - заржал полицай. - А пока - молись. Скоро уже. Держась за стену, Ваня вышел в коридор, который гудел от человечьих голосов. К стене прижималось человек двадцать заключенных. Изможденные, окровавленные люди переговаривались, кашляли, стонали. Усатый мужчина обессиленно висел на плечах своих товарищей. За ними стоял и плакал, размазывая кулаком слезы, Вася Матвеенко. "И ты здесь, гаденыш! Сейчас подойду да как врежу по уху!" - подумал Цыганок. Но злости не было. Осталась только презрительная жалость к Васе. Подкашивались ноги. Хотелось как можно скорей подойти к стене и опереться на нее. Кружилась голова, внутри будто горел огонь. Ваня облизал распухшие губы и сделал несколько шагов вперед. И сразу увидел Андрея Рогулю. Кивком головы Цапля указал на место рядом с собой. Ваня, шатаясь, подошел к Андрею и только теперь увидел Гришу Голуба. На голове у него серела грязная повязка. В знак приветствия Гриша поднял к груди руку и сжал пальцы в кулак. Ване неудержимо захотелось броситься к нему, обнять. - Чего пнем стоишь? - заорал сзади полицейский. - Марш в шеренгу! Цыганок стал рядом с Андреем. Цапля нащупал его руку, пожал. Ваня прижался к нему плечом. "Значит, все держались. Наших немного попалось. Хорошо, что Васька мало знал..." - Шагом марш! - скомандовал полицейский. - Прекратить разговоры! На том свете наговоритесь! Их привели на первый этаж. За деревянной перегородкой сидели немецкие офицеры. Капитан Шульц, заметив Ваню, показал на него пальцем. Офицеры дружно поднялись, подошли к перилам перегородки, облокотились на них и начали с живым интересом рассматривать Ваню. - Цы-га-нок! - Маленький партизан! - О-о! "Как на обезьяну вытаращились, - с ненавистью посмотрел на офицеров Цыганок. - У-у, гады!" Он сжал кулаки и отвернулся. Подбежал, поправлял сползающий узел галстука, переводчик. - Снять теплую одежду! - рявкнул он. - Шевелись! Раздевались молча. Фуфайки, полушубки, пальто бросали в угол. Гора одежды росла. Ваня швырнул наверх свое залатанное пальтишко и остался в одном синем, порванном на локтях свитере. Солдат с костистым лицом и запавшими глазками схватил Ваню за руки, ловко связал их желтым телефонным кабелем и толкнул в шеренгу. Цыганок поднял голову и снова увидел, что на него, не пряча удивления, смотрят офицеры. Он отвернулся и встретился взглядом с золотозубым солдатом, который стоял о автоматом у дверей. - Выходи во двор! Все вздрогнули и двинулись к выходу. Проходя мимо золотозубого немца, Ваня с удивлением заметил, что тот ободряюще подмигивает ему. "Ему весело! - со злостью подумал Цыганок. - Людей на расстрел ведут, а он радуется. У-у, зверюга!" Возле крыльца стояла крытая машина. В две шеренги застыли гитлеровцы. Заключенных подталкивали а спины прикладами. Как только погрузились, у заднего борта сели охранники с автоматами. Натужно ревел мотор, скрежетали тормоза на поворотах. Из-за спин охранников Цыганку были видны серые с заостренными штакетинами заборы, дома с заснеженными крышами, над которыми косматились шапки сизого дыма. Вспыхнула красным огнем и погасла рябина, на верхушке которой гнулись от тяжести гроздья ягод. Остался позади и спрятался среди заиндевевших деревьев последний дом - город окончился. Началось неуютное голое поле, по которому шастал пронизывающий ветер. Его ледяное дыхание проникало в кузов, пробирая до костей. Вдруг заколотился, забился в судорогах Васька Матвеенко. - Не хочу! - дико закричал он. - Не хочу-у-у... Мелькали белые от махровой изморози деревья, стремительно убегала от заднего борта накатанная, блестящая, как слюда, дорога. Ваня подумал, что вот и кончилось все. Уже не будут тащить его по коридору, не будут бить дубинкой по голове. Сейчас их привезут и расстреляют. Дадут очередь из автоматов, он упадет вместе со всеми и больше не поднимется. Смерть уже где-то ожидает его в белом поле. В книжках смерть всегда рисуют с косой. После войны, наверно, смерть будут рисовать в виде вон того оскалившегося гитлеровца, который угрожающе навел свой автомат на кудрявого парня, затянувшего во весь голос: "Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает!" Цыганок встрепенулся от крика разъяренного фашиста и только сейчас услышал, что поют все. И Гришка Голуб, и Андрей Рогуля. Ваня также намерился было подтянуть, но в этот момент пронзительно взвизгнули тормоза. Машина резко остановилась. Над задним бортом появилось плоское лицо переводчика. - Вылазь! Охрана выстроилась в шеренгу. Ваня вслед за Андреем спустился по железной лесенке, осмотрелся. За изгородью из колючей проволоки расстилалось белое поле. Кое-где на нем темнели одинокие груши-дички. Слева тянулась полоса леса. Там, под искалеченной снарядом сосной, они когда-то учились стрелять из винтовок. Гена Гуринок, Митя Тарас, Гриша Голуб и... Васька Матвеенко. Мити и Гены уже нет, а Васька... - Построиться в шеренгу! Цыганок стал рядом с Андреем и Гришей. За их спинами желтела огромная яма. Подъехала черная легковушка. Из нее выскочил капитан Шульц, открыл дверцу, вытянулся. Из машины по-старчески неуклюже вылез круглолицый человек в очках. Это был полковник фон Киккель. Если бы не военная форма, Ваня принял бы его за своего учителя Дмитрия Антоновича, который преподавал у них в школе географию. У полковника было такое же добродушно-недоуменное выражение на лице, те же медленные округлые движения. "Вот так фокус! Как же могут быть похожи люди! Вылитый географ!" - Герр оберст! - подскочил к полковнику офицер конвоя. - Все готово! Начальник фельджандармерии полковник фон Киккель кивнул головой, заложил руки за спину и, сгорбившись, пошел вдоль шеренги окоченевших окровавленных людей. Внимательно, с каким-то непонятным сочувствием заглядывал каждому в глаза, иногда тяжело вздыхал. Ване показалось, что он чувствует себя очень неловко из-за того, что они, заключенные, стоят перед ним голые на морозе, а он, полковник, прохаживается перед ними в теплой, на меху, шинели. Что ему очень жаль их всех, искалеченных и изнуренных" Полковник обошел шеренгу, повернулся. - Возможно, кто хочет что-нибудь сказать? - тихо спросил он на чисто русском языке. - Я хорошо знаю, что никто из вас не желает умирать. Но придется. Единственное, что может спасти от смерти, - это искреннее признание. - Один уже признался, - Андрей вытолкнул из шеренги Васю Матвеенко. - Грубо работаете, полковник. Фон Киккель посмотрел на Рогулю, укоризненно покачал головой. - Очень жаль, очень жаль... Ну что же, я давал вам возможность загладить свою вину - вы не захотели. Теперь мы должны выполнить свой долг. - Полковник повернулся к Шульцу. - Приступайте, капитан, это по вашей части. Киккель медленно повернулся и, горбясь, побрел к своей машине. Шульц посмотрел ему в спину и поднял вверх перчатку. - Ахтунг! Андрей Рогуля выпрямился. - Прощайте, мушкетеры! Солдаты взяли автоматы наизготовку, Андрей толкнул локтем Ваню. - Обняться нельзя, так давай поцелуемся. А то будет поздно... Он наклонился и трижды поцеловал Цыганка. Шульц не сводил с них глаз. Налетел ветер, швырнул в лицо снегом. Шульц резко опустил руку: - Фойер! Беспорядочно ударили автоматы. - Фойер! Одна за одной гремели очереди. Вокруг падали люди. А Ваня стоял. И пули почему-то не трогали его. Рядом ничком лежал, подвернув под себя руку, Андрей Рогуля. Светлыми глазами неподвижно смотрел в небо Гриша Голуб. Ветер устало шевелил пряди его золотистых волос. Только Вася Матвеенко был в стороне от всех. Он лежал на припорошенном снегом песке, свесив голову в свежую яму... Низко плыли над землей свинцовые тучи. Пахло порохом. 11 Ветер крепчал. Колючими пригоршнями бросал снег в лицо. Ваня стоял в одном свитере, но холода не чувствовал. Солдаты таскали и сбрасывали в яму трупы. Легковая машина едва заметно вздрагивала. Тихо урчал мотор. Из выхлопной трубы вылетал голубой дымок. Ветер злобно набрасывался на него, загонял под чрево машины. Полковник фон Киккель поправил очки, старчески закашлялся. - Ты остался жив, потому что мне стало жаль тебя, - не глядя на Ваню, сказал он тихим утомленным голосом. - Очень жаль. Ты мог бы здесь лежать мертвым, как они. Но я подарил тебе жизнь. Ты еще совсем мальчишка, тебе всего пятнадцать лет. А это так мало!.. - фон Киккель вздохнул. - У тебя есть мамка, а она где-то от горя рвет на себе волосы. Она растила сына, чтобы он жил, а не лежал мертвый в этой холодной яме. Она недосыпала по ночам, мечтала, что ее сын будет умным человеком. Сынов ей растить тяжело. Вот она и не уберегла тебя от беды. Как же она будет рада, когда увидит тебя живого и невредимого! Ты хочешь к матери? Ваню насквозь пронизывало ветром. Связанные за спиной руки уже не чувствовали холода. "Почему я живой? Все давно мертвые, а я стою... Живой... И этот немец, который так похож на нашего географа, все говорит и говорит о маме... Он не знает, что она умерла еще перед войной... Кроме бабушки обо мне некому плакать..." - Отвечайт, больфан! - толкнул Ваню кулаком в бок Шульц. Фон Киккель презрительно взглянул на капитана, властным движением руки приказал, чтобы он не лез, куда его не просят. - Почему ты молчишь? Ты не хочешь говорить? Я тебя понимаю. Смотреть в глаза смерти, и вдруг, - жизнь, - снова проникновенно заговорил полковник. - Я даже знаю - ты до конца хочешь быть верным своему... как это... пионерскому долгу. Глупости, малыш! Сейчас Цыганок никому не нужен. Кроме матери. Что же касается твоих друзей, то им наплевать на твою жизнь. Я, малыш, подарил тебе жизнь, чтобы ты это понял и сделал необходимые выводы... "Так это он приказал, чтобы по мне не стреляли? - дошло до Цыганка. - Зачем? Для чего я ему нужен?" - Посмотри, вон лежат мертвые, а ты живой. Понимаешь? Живой, - продолжал Киккель. - Ты еще не знаешь, какой может быть твоя жизнь. Мы можем послать тебя в специальную школу, и ты станешь большим человеком. Таких, как ты, не очень много. Это тебе говорю я, а я в своей жизни много повидал... "Киккель? - встрепенулся Ваня. - Так это он подписывал приказы, которые расклеивались по городу?! Володьку Виноградова повесил, его родителей... А только что всех, кто лежит в яме... по его приказу... Повернулся спиной, и все... А с виду на нашего географа похож..." - Все это я тебе говорю для того, чтобы ты по-глупому не отказывался от моего предложения и как можно быстрей исправил свою ошибку... "Вон он куда гнет! - закусил губу Ваня. - Значит, снова будут мучить. Если станут бить резиной по голове, я сойду с ума. Пусть бы лучше я лежал мертвый..." - Я от тебя требую совсем мало. Назови мне адрес или приметы Неуловимого, и ты будешь Новый год встречать дома. Вместе с мамкой. Ты должен, малыш, помочь мне найти Неуловимого и Смелого. Пойми, они твои враги. За ними стоит твоя смерть, за мной - твоя жизнь, твое будущее... "Через неделю Новый год... Бабушка всегда пекла коржики... Зачем коржики? У меня же выбиты все зубы..." - Я убежден, что ты знаешь, где... Поэтому... - Не знаю я никаких Неуловимых. - Жаль, очень жаль. - Полковник фон Киккель вздохнул. - Ты, малыш, должен крепко подумать. У тебя хватит на это времени. Полковник повернулся и шагнул к раскрытой шофером дверце Машины. Капитан Шульц намерился было сесть также, но легковушка, фыркнув дымом, рванулась с места. Шульц покраснел от оскорбления, подскочил к Ване и злобно толкнул его в спину. - Шнэль! Поехаль думать!.. ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1 Ваня проснулся от ласкового прикосновения чьих-то рук. Открыл глаза. Грязный, изрезанный трещинами потолок с лампочкой в проволочной сетке. Исцарапанная, испещренная надписями стена. И вдруг все это закрывает женское лицо. Глубокие морщины избороздили землисто-серое лицо. - Очнулся, сынок? Голос был тихий и ласковый. - Где я? - с трудом произнес Ваня, чувствуя саднящую боль во всем теле. - И не спрашивай, родной. Это же час назад приволокли тебя и бросили сюда, - женщина горестно вздохнула. - Охо-хо! Изверги проклятые! Ничего святого для них нет. Это же так изувечить хлопца! И как только ты, мой горемычный, выдержал? За что они тебя так, сынок? - Не знаю, тетенька. - Ну, не хочешь говорить, не надо. Ты лежи, колосок, лежи. Не шевелись, а то оно тогда еще больше болит. Охо-хо! На пешего орла и сорока с колом. - Глаза женщины увлажнились от жалости. - На тебе же живого места нет, голубок. Тебя как зовут? - Цыга... - Ваня прикусил язык. - Ваня. Ваней меня зовут. - Ваня? Как раз как моего младшенького. Где он теперь, соколик? Бог знает, живой ли?.. Цыганок со стоном приподнялся на локте. В камере, кроме него, было трое. Рядом с ним, пригорюнившись, сидела и смотрела невидящими глазами прямо перед собой седая женщина. Посреди камеры стояла красивая смуглолицая девушка и заплетала толстую косу. Она с участием глянула на Ваню лучистыми синими глазами, ободряюще улыбнулась. Цыганок скользнул взглядом дальше и увидел в углу неподвижно сидевшую на полу женщину. Взлохмаченные русые волосы ее спадали на лицо. Из-под них лихорадочно блестели черные глаза. На шее синел широкий рубец. Зеленая кофта висела лохмотьями. От темно-синей юбки осталось одно название. Женщина не сводила с Вани страшных глаз и невнятно бормотала. Казалось, внутри ее что-то клокотало. - Кто это? - еле слышно спросил Цыганок у седой женщины. - Человек, голубок мой. Была учительницей, вас, деток, учила. А теперь вот... - женщина покивала головой. - Ее так били, так били... Ох, горечко, горе! И за что только такие муки человеку. - Учительницей? Не сводя с женщины взгляда, он сел, прислонился спиной к холодной стене. Женщина в углу зашевелилась, встряхнула головой. Цыганок увидел серое, с запавшими щеками лицо. Они встретились взглядами. - Анна Адамовна! - радостно вскрикнул Ваня. Учительница встрепенулась от его голоса, задрожала. В глазах ее застыл ужас. Втискиваясь в самый угол, лихорадочно замахала руками. - Не надо! Не трогайте меня! Не подходите! - Анна Адамовна, да это же я, Ваня Дорофеев! - Не подходите ко мне! - закричала учительница. - Не подходите! - Тетенька, это же Анна Адамовна, - повернулся он к женщине с седыми волосами. - Наша учительница по литературе. Кроме шуток. Как же это, а? Почему она не узнает меня? - Не узнает она тебя, колосок мой, - заплакала старуха. - Ой, не узнает!.. Над ней так издевались, что она умом тронулась... Анна Адамовна неожиданно успокоилась. Легла на пол лицом к стене и замерла. "Как же так? Как она здесь очутилась? Анна Адамовна - и вдруг... такое вот..." Девушка отбросила заплетенную косу за плечо и подошла к Цыганку. Только сейчас он заметил, что ухо ее распухло, на нем запеклась кровь. - Знаешь, мне сначала смотреть на нее было очень страшно. А теперь привыкла. И ты привыкнешь. - Она вздохнула. - Давай знакомиться. Меня зовут Таней. А ее, - она указала на седую женщину, - Дарьей Тимофеевной. - А ты кто? - недоверчиво покосился на нее Цыганок. - Как сюда попала? - До войны, Ванечка, я была студенткой. Как это давно было!.. - закусив пухлую губу, Таня задумчиво посмотрела в потолок. - А теперь сижу вместе с тобой в камере смертников. Вот и все. О другом не расспрашивай. Не надо. Анна Адамовна в углу вдруг забормотала, вскочила с места. Жуткими глазами впилась в Ваню. - Не трогайте меня! Не трогайте меня, а то я гранату взорву! Не подходите ко мне! Люди, бейте их!.. - И неожиданно совсем другим голосом, ровным, полным грусти, продолжала: - Нет, не, надо никого бить. Каждый человек рождается для счастья, каждому оно нужно, как воздух... О счастье человек мечтает даже во сне... "На холмах Грузии лежит ночная мгла. Бежит Арагва предо мною. Мне грустно и легко..." Несколько минут Анна Адамовна стояла неподвижно, не сводя глаз с оплетенного колючей проволокой, оконца. Потом опустила голову и тихонько села на пол. - Неужели она так и не узнает меня? - Она, Ванюша, никого не узнает... - За что ее? Что она сделала? - Трудно сказать, - уклончиво сказала Таня. "Осторожная, - с уважением подумал о ней Цыганок. - Лишнего не скажет". Ваня лег на живот и, подперев руками голову, стал смотреть на оконце. От него на пол падал косой луч, 8 котором суетились золотые пылинки. Где-то на улице прошла машина. Звуки ее постепенно отдалились, и тогда вновь стало слышно, как в коридоре, позванивая ключами, ходит охранник. Снова зашевелилась, невнятно забормотала в своем углу Анна Адамовна. Цыганок повернул к ней голову, прислушался. - "Закат в крови! Из сердца кровь струится! Плачь, сердце, плачь..." Ваня опустил голову на руки. 2 Цыганок лежал на боку, разбирал надписи на стене и пытался представить себе людей, которые их писали. "Ночью забрали Ивана и Герасима. Очередь за мной". "Скорее бы конец. Люда". "Мне отрезали язык и выкололи правый глаз. Завтра расстреляют..." "Сколько же людей здесь сидело! От них остались только надписи... Говорят, что забирают обычно ночью. Может, этой ночью выведут и меня? А что? Запросто... - Ваня вздохнул. - Откуда Шульц пронюхал о разведчиках? Все время выспрашивают про Неуловимого. О Неуловимом в нашей группе знали только я, Андрей и Федя Механчук. Цапля погиб. Неужели Федя? Нет" его раненого отправили за линию фронта. Кто же провокатор?" В камере сгущались сумерки. Оконце под потолком окрашивалось синевой, Надписи на стене расплывались перед глазами. - Таня, - тихо сказал Цыганок, - а ты тут написала что-нибудь? - Где, Ваня? - Девушка подняла голову. - На этой каменной тетради? Еще нет. Успею. - А если нет? Скажи, ты боишься смерти? - Понимаешь, Ваня, смерти боятся все. К этому привыкнуть нельзя. Самое ужасное, что ты сегодня живешь и знаешь: завтра тебя ожидает смерть... - Охо-хо! Правду говоришь, доченька. Жить каждому хочется, - вступила в разговор молчавшая до этого Дарья Тимофеевна. - Однако послушайте, чего скажу я вам, мои детки. Иногда бывает и так... Вот хоть бы зернышко той же пшеницы возьмите. Его бросают в землю, чтобы проросло. Ежели вдуматься, то зернышко ведь само погибает, но дает жизнь целому колоску... Вот оно как... - Да вы, тетечка Даша, настоящий философ! - с уважением сказала Таня. - Платон... - Платон? Это ты про моего соседа? - не поняла Дарья Тимофеевна. - Нету Платона. Выкололи ему, ироды, глаза и повесили на собственных воротах... Таня опустила голову. В камере стемнело. Ярко светился только круглый глазок в железных дверях. Столбик света от этого глазка падал на волосы Анны Адамовны, которая неспокойно шевелилась на полу. Ярко вспыхнула лампочка под потолком. Затем свет ослабел, стал тусклым и ровным. - Ваня, ты любишь стихи? - тихо спросила Таня. - Да я их уже почти позабыл. - Хочешь, я тебе что-нибудь почитаю. - Конечно, хочу. - Тогда слушай... Тихонов написал. Тихо и проникновенно зазвучал голос Тани: Случайно к нам заходят корабли, И рельсы груз проносят по привычке. Пересчитай людей моей земли - И сколько мертвых встанет в перекличке... Ваня поднял голову и увидел, что Таня задумчиво смотрит на темное оконце под потолком. Вздрагивали ямочки на ее смуглых щеках, вверх-вниз летали черные брови. Но всем торжественно пренебрежем, Нож сломанный в работе не годится, Но этим черным сломанным ножом Разрезаны бессмертные страницы... Анна Адамовна вдруг вскочила и начала неистово колотить себя кулаками в грудь. - Ай, не надо! Не надо нож!.. Не подходите ко мне! Я взорву всех гранатой!.. Нет, не буду. Вы у меня дети хорошие, послушные. Но кто сегодня не выучил урок? Опять Дорофеев?.. Так вот, Ваня. Пока не придет твой отец, я тебя на урок не пущу!.. Услышав свою фамилию, Цыганок похолодел. "Вот так фокус! Сколько времени прошло с тех пор. Ведь я тогда и вправду три дня подряд не делал домашнего задания. А все потому, что она выгнала меня из класса. А надо было Ваську Матвеенко. Это же он тогда связал косы Оле и Шуре". - Дети, что произошло? Вы сегодня все такие счастливые... Дарья Тимофеевна грустно покачала головой. - Охо-хо! Она, бедная, про счастье говорит. А тут так получилось, что счастье с несчастьем перемешалось... Ох, беда-горюшко! Война людей ест и кровью запивает... 3 Уже третий день Ваню не вызывают на допросы. Он лежит на спине и бездумно смотрит в потолок. Изучил на нем каждую царапину, каждую трещинку. Если долго смотреть на эти царапинки и трещинки, то они превращаются в человеческие фигуры, лица, глаза. Из них может получиться и дремучий лес, и чудосказочный дворец. Все зависит от того, что ты сам пожелаешь. Сейчас Ваня до боли хотел увидеть бабушкину хату. Но послушные до этого царапинки и трещинки почему-то упрямо не желали создавать желаемый рисунок. Вместо хаты они складывались в жуткие, леденящие кровь сцены расстрела, в яростно оскаленные пасти овчарок... Цыганок вздохнул и повернулся к Тане. - Спой что-нибудь, а? - Хочешь новую? - зарделась Таня. - Я сама сложила. - Неужели сама умеешь? А я так, - Ваня махнул рукой, - ни к чему не способный. Таня смущенно усмехнулась, обхватила руками колени, тихо и грустно начала: Дуб с сосной сиротками росли-и... Много горя видели, Немцев ненавидели-и... Дарья Тимофеевна скорбно закивала головой, смахнула слезу. Утихла песня. Стали слышны тяжелые шаги охранников в коридоре. Кто-то закричал душераздирающим голосом. Грохнула дверь. "Повели кого-то, - весь сжался Ваня. - В это время всегда забирают. Может, сегодня и меня?.. " Больно сжалось сердце, будто током, пронзила дрожь. На лбу выступил липкий пот. Тяжелые шаги, звяканье ключей, приглушенный разговор. Щелкнул ключ в замке. "За мной!" Лязгнул засов, заскрипела дверь. "Нет, это открыли соседнюю камеру". Кто-то выругался. Шарканье ног, гулкий топот кованых сапог. Звуки в коридоре постепенно глохнут. Наваливается тишина, полная мучительного ожидания. "Кто же следующий?" Чувства у Цыганка обострены до предела. Он угадывает даже то, чего не видит. Слух ловит самый незначительный шум в коридоре, слова охранников при смене, приглушенный крик с первого этажа, где идут допросы. Снова нарастает топот ног. Звенят ключи. Все ближе, все страшнее. Оглушительно, словно пистолетный выстрел, лязгает засов. Со скрежетом поворачивается ключ в камере напротив. Скрипит дверь. Звучит отрывистая команда. Кованые шаги отдаляются, глохнут. Тишина. Ваня вытирает пот на лбу, закрывает глаза и слушает учащенные удары своего сердца. "Неужели пронесло?" Цыганок открыл глаза и с удивлением поймал себя на мысли, что дрожит за свою шкуру, в то время как других уже везут по темным улицам за город, туда, к ненасытной яме. Он виновато вздохнул и начал с досадой укорять себя за страх, который несколько минут назад пронизал все его существо. "Что сказал бы Андрей, если бы увидел меня таким? Разве я теперь лучше Васьки Матвеенко? Дрожу, как кисель на тарелке. Так недолго и на допросах раскиснуть... Интересно, почему уже три дня не вызывают? Спросить у тетки Даши? Она давно тут". - Третий день не трогают меня, тетенька, - сказал Ваня. - С чего бы это, а? - И хорошо, что не трогают, - сразу же отозвалась Дарья Тимофеевна. - Окрепчаешь малость. - Они, Ваня, что-то задумали, - убежденно сказала Таня. - Не зря это, мне кажется. - Тю на тебя, девка! Что ты хлопца пугаешь? - накинулась на нее Дарья Тимофеевна. - Он и так ночью не своим голосом кричит, бабушку зовет. Цыганок смущенно начал крутить пуговицу на рубашке. - Это она мне приснилась, тетенька, - начал оправдываться он. - А я что говорю, колосок? - сразу же согласилась женщина. - Конечно, приснилась. Ваня повернулся на бок и начал оглядывать обшарпанные стены. - Здесь раньше техникум был. Так они окна замуровали и тюрьму сделали. А оконце, видите, где? Под самым потолком, - пораженный внезапной мыслью, Цыганок сел. - Вот если бы нам какую-нибудь железяку найти. Мы бы ту колючую проволоку - раз! - и на улицу. - Эге ж. А где ты ее найдешь, дитятко? - грустно посмотрела на него Дарья Тимофеевна. - Да и все равно не вырвешься. Слишком высоко, второй этаж. Убьешься сразу! - Елки зеленые! Не очень уж здесь и высоко! - горячо возразил Ваня. - Запросто можно выбраться. Это оконце прямо на улицу выходит. Кроме шуток. Вот только б найти что-нибудь такое, чтобы проволоку сорвать... - Слушайте, детки мои! - неожиданно всплеснула руками Дарья Тимофеевна. - Да что же это я, безголовая! Совсем память высохла. Ванечка, а клин железный, которым дрова колют, подойдет? - Еще и как! - вскочил на ноги Цыганок. - Мы бы сейчас проволоку - джик! - а потом... - Тихо, золотко, тихо! - испуганно замахала руками женщина. Дарью Тимофеевну и Таню охранники уже несколько раз за последнее время гоняли по вечерам во двор за дровами для голландок. Цыганок ходил с ними только один раз, вчера. - Ой, Ваня, и правда! - глаза Тани возбужденно заблестели. - Я однажды на этот клин даже наступила. Он весь ржавый. - Тише, сорока. Рад нищий и тому, что пошил новую торбу, так и ты, - оборвала ее Дарья Тимофеевна. - Ты вот попробуй из сарая его сюда принести, тогда и стрекочи. - А если тот клин вместе с дровами в охапку? - волнуясь, предложил Ваня, - А что, елки зеленые! Запросто! - Опасно, дитятко мое, - неуверенно ответила Дарья Тимофеевна. - Ведь потом надо дровишки у голландки в коридоре положить. А охраняльщик рядом будет стоять. Как при нем клин из дров возьмешь? Заметит, а тогда... - А если его под свитер? - Правильно, Ванечка. Лучше тут не придумаешь, - одобрила Таня. - Сегодня, когда поведут за дровами, и попробуем. - Ой, страшное это дело, мои голубята! А как охраняльщик глазастый окажется? Он же застрелит. - А вы, тетенька, с Таней между собой ссору начните. А я тем временем и... - Тс-с! Шаги в коридоре затихли возле дверей. Щелкнул замок, лязгнул засов. В камеру вошел солдат. Увидев его, Анна Адамовна задрожала, закричала от ужаса и полезла под нары. - Пуф! Пуф! - навел на нее автомат гитлеровец и захохотал. Анна Адамовна медленно вылезла из своего укрытия. Выпрямилась и, не сводя страшных глаз с немца, шагнула ему навстречу. - Где мой сын? - тихо спросила она. - Где мой Алесик? - Вас? - попятился солдат. - Дайте мне гранату! - вдруг затряслась Анна Адамовна. - Гранату мне! Немец криво усмехнулся и покрутил пальцем у виска. Анна Адамовна села на пол, схватила свою порванную галошу и, прижав ее к груди, начала укачивать. И вдруг неожиданно высоким чистым голосом закричала: - Гитлер капут! Смерть немецким оккупантам! В камеру ввалились два полицая. Они с руганью подхватили Анну Адамовну под руки и потащили. - "Закат в крови! Из сердца кровь струится! Плачь, сердце, плачь..." - донеслись из коридора слова учительницы. Цыганок побелел, сжал кулаки. - Дроф набирайт! - злобно заорал солдат. - Шнэль, руссиш швайн! - Чтоб на тебя немочь! - сердито проворчала Дарья Тимофеевна, одевая фуфайку. - Чтоб тебе земля колом! Они вышли во двор. На вышке топал одетый в кожух часовой. С высоты угрожающе смотрело во двор черное дуло пулемета. В дровяном сарае тускло мерцала электрическая лампочка. Пропустив Цыганка, Таню и Дарью Тимофеевну, автоматчик прислонился к косяку, вытащил из кармана шинели сигареты, закурил. Цыганок шарил глазами по сторонам. Клина нигде не было. Под ногами валялись кора да смолистая щепа. "Может, елки зеленые, присыпало его? - терялся в догадках Ваня. - А может, немцы подобрали и выбросили?" - Вот где он, - услышал он шепот Дарьи Тимофеевны. - Смотри у самой стены. Цыганок глянул в ту сторону и в нескольких шагах от себя увидел до половины засыпанный древесным мусором клин. Дров возле него не было. Чувствуя, как учащенно забилось сердце, Цыганок покосился на немца. Тот стоял к нему боком и, не выпуская из уголка рта дымящуюся сигарету, смотрел в звездное небо. Ваня схватил полено, откинул к стене. Солдат даже не глянул в его сторону. Цыганок с нетерпением и досадой посмотрел на Таню и Дарью Тимофеевну. "Ну, чего вы там копаетесь? Начинайте! - мысленно приказал он им. - Ведь потом поздно будет". - Ты что - ослепла, девка? - вдруг закричала Дарья Тимофеевна. - Куда полено бросаешь? Так дала по руке, что в глазах потемнело! - Я же не нарочно, теточка, - испуганно отозвалась Таня. - Я не хотела... - Нарочно не нарочно... Надо глазами смотреть, а не ртом! Автоматчик шагнул к ним, повернувшись к Ване спиной. - Молчайт! - заорал немец. - А то буду морда стукайт! Цыганок в то же мгновение схватил клин, сунул его под свитер. - Звиняйте, господин начальник, - виновато забормотала Дарья Тимофеевна. - Мы тихо... Мы сей момент... Автоматчик, уловив подозрительный шорох за спиной, резко повернулся. Подошел к Цыганку, стал рядом. С трудом сдерживая дрожь, Ваня набирал дрова. Солдат направился к выходу. Цыганок выпрямился, кашлянул два раза. Услышав этот сигнал, Дарья Тимофеевна и Таня заспешили, поднялись вслед за ним. - Бистро! Минули освещенный двор, вошли в здание. На втором этаже Ваня вдруг почувствовал, что клин начинает выползать из-за пазухи. Цыганок прижал его локтем и прибавил шаг. Позади топал гитлеровец. "Выпадет! Вот-вот грохнет на пол... Надо было меньше дров набирать... - покрылся испариной Ваня. - И чего они вперед полезли?.. Хоть бы дотянуть до камеры!.. А немец сопит в затылок, как конь опоенный..." - Чего вы наперед позалазили? Дайте пройти! - крикнул Цыганок. - У меня сейчас дрова падать начнут! Кроме шуток! Посторонись! Дарья Тимофеевна с Таней поспешно прижались к стене, пропуская Ваню. Прижав локоть так, что начало колоть в боку, Ваня бегом бросился по коридору. Вот и голландская печка. Теперь надо так положить дрова на пол, чтобы не выпал клин. Может, еще удастся подтолкнуть его выше. Цыганок осторожно опустился на колени, прислонился плечом к стене. Поленья сползли с рук на пол. Рядом остановилась, заслонив его от охранника, Таня. Немец равнодушно взглянул на раскрасневшееся лицо парнишки и открыл дверь камеры. Ваня боком проскользнул мимо него и повалился на нары. Стучала в висках кровь, дрожали руки. Лязгнула железная дверь. Щелкнул замок. Ваня с облегчением вздохнул. 4 - А я думаю, чего он бежит, как оголтелый, - сбросив на плечи платок, сказала Дарья Тимофеевна. - Ой, даже сердце выскакивает. - Ванечка, даже не верится. Как же ловко ты все сделал! Я со страху чуть не умерла. - Таня дрожащими пальцами расстегивала пуговицы пальто. Цыганок спрятал клин под нары. У него было такое ощущение, как тогда, на Двине, когда он вынырнул из-под барж. Но как только глянул в пустой угол, где всегда сидела Анна Адамовна, это ощущение безмерной радости сразу улетучилось. Небольшой узелок Анны Адамовны, до этого лежавший на ее нарах, исчез. На соломенном тюфяке лежала только скомканная голубая ленточка, которую Анна Адамовна, сидя в своем углу, часами накручивала на палец. "Все. Значит, не вернется... - с болью подумал Ваня. - Вот и еще одного человека нет..." Цыганок только сейчас почувствовал, как огнем горят присохшие к рубашке шрамы. Закружилась голова. Он схватился рукой за нары и лег. Подошла Дарья Тимофеевна, села рядом. Твердой ладонью погладила Ваню по щеке. - Не бери в голову, золотко. Может, еще и вернется учителка. Всяк бывает... Цыганок знал, что Дарья Тимофеевна говорит все это для того, чтобы как-то успокоить его, отвлечь от тяжелых мыслей. - Что же теперича делать будем с железякой этой? - со вздохом спросила Дарья Тимофеевна. - Ночи подождать надо, - ответил Ваня. - Когда все уснут, тогда и начнем... К ним подсела Таня. От возбуждения глаза ее лихорадочно блестели. - Ванюша, а знаешь... Я когда-то читала об этом. Слушай, - зашептала она, оглядываясь на глазок в двери. - Заключенные спускались и не с такой высоты... - Это как? - поднял голову Ваня. - Они рвали простыни, связывали и... - Елки зеленые, Америку мне открыла, - хмыкнул Цыганок. - Сам знаю. Ты лучше скажи, где взять те простыни? - Ой, какой же ты недогадливый! А эта постилка разве не подойдет? - показала Таня на нары Дарьи Тимофеевны. - Тетечка Даша, давайте разорвем ее на полосы, а? - Не надо. Поспешишь, ласточка, людей насмешишь. А мы не насмешим, головой ответим. Я так думаю: надо подождать, пока в коридоре начнут топить. Цыганок удивленно взглянул на нее. - Зачем, тетенька? - Как ты не понимаешь? Начнут топить - в коридоре шум, грохот поднимется. А тебе это как раз. Не будешь же ты отдирать проволоку, когда все спать улягутся. Сразу всполошишь всех. - Елки зеленые! И правда, - согласился Ваня. В коридоре громко залопотали немцы. Топоча тяжелыми сапожищами, пробежал охранник. Послышался истошный женский крик. Сипло, наверно совсем обессилев, плакал ребенок. Грохнули двери, и все стихло. Вскоре коридор снова загудел от шагов. Залязгали дверцы печек. - Может, сейчас, тетечка? - приподнялась Таня. - Кажется, в самый раз. - Дарья Тимофеевна подошла к дверям, прислушалась. - С богом, колосок! В этот момент гулко застучали зенитки. Ваня подтянулся на руках, заглянул в оконце и увидел, как в стороне Смоленского рынка взвилась красная ракета. В ту же минуту над головой простонали самолеты. Громыхнуло так, что даже тюрьма содрогнулась. Над Смоленским рынком загорелось небо. В него вонзились лучи прожекторов. В их свете засеребрился и тут же исчез самолет. - Наши! - заорал Ваня. - Бомбят! Где-то возле железнодорожного моста через Двину вспороли темноту еще две красные ракеты. "Наши ребята самолетам сигналят, - подумал Ваня. - Елки зеленые, вот бы мне сейчас к ним!" Снова, один за другим, сотрясая землю, громыхнули взрывы. Взвились в высоту оранжево-красные языки пламени. Черное небо отодвинулось куда-то вверх. - Во дают! - с восхищением крикнул Цыганок. - Во молотят! Он спрыгнул на пол и только сейчас вспомнил, зачем лазил к оконцу. Лампочка под потолком часто замигала и погасла. В камере воцарилась темнота. Только багровело оконце. Взрывы утихли. - Отбомбились и назад, - сам себе сказал Ваня. - "Мавр сделал свое дело, мавр может исчезнуть..." - сказал бы Андрей. - Боже! Откуда ты знаешь эти слова? - воскликнула в" темноте Таня. - Какой Андрей? Рогуля? Черный, высокий такой, да? Ваня вздрогнул от неожиданности. Рядом послышалось горячее дыхание девушки. Она нащупала плечо Цыганка, больно сжала. - Почему ты молчишь? Ванечка, милый, хороший, говори! - взмолилась Таня. - Ради бога не молчи! - А что говорить? - теряясь в догадках, пробормотал Цыганок. - Елки зеленые, отпусти плечо, больно ведь... - Ты знаешь Рогулю? Про мавра - это его любимое выражение. Когда-то мы с ним учились в институте... - С Андреем? - растерялся Ваня. - А почему он ни разу не говорил о тебе? - Так ты знаешь его? А я искала его где только можно было. Андрей, любимый... Ваня, какое счастье, что я встретила тебя. Ты мне расскажи об Андрее... Возле камеры затопали. Лязгнул засов. Пронзительно завизжала дверь. Луч фонарика метнулся по потолку, пополз по стене. Скользнул по ногам Тани. Уперся Цыганку в лицо. - Дорофеев! На выход! 5 Ваня надел пальто. Луч фонарика освещал его руки, застегивающие непослушные пуговицы. Нащупал шапку на нарах. Пучок света метнулся вслед за ним, пошарил по тюфяку и погас. Ваня оглянулся на багровое оконце. - Прощайте, тетенька! - дрожащим голосом сказал Цыганок в темноту. - И тебе, Таня, счастливо. Не привелось мне, елки зеленые... Меня, видать, сегодня... Дарья Тимофеевна заплакала, обняла Ваню за плечи: - Пусть тебя бог хранит, дитятко... Таня бросилась к нему, вцепилась в рукав. - Откуда ты знаешь Андрея? - зашептала она. - Андрей был моим другом. - Почему был? - Шнэль! За спиной грохнула дверь. "Не успел!" Обида душила Цыганка. Кажется, уже совсем рядом была свобода, и вдруг двери камеры, которые с грохотом закрылись за его спиной, отрезали путь к ней. "Оставалось же только пробои вырвать. Вот невезение! А тут еще Таня... Она не знает, что Андрея уже нет в живых..." Конвоиры шли молча. Почему-то даже ни разу не ударили. Перед тем как вывести во двор, один из них, сопя, сорвал с Вани изодранное пальтишко, набросил на плечи новенький кожушок. "Вот так фокус! С чего бы это? - поразился Цыганок. - А кожушок, наверное, кого-нибудь из расстрелянных". Недалеко от крыльца Цыганок увидел легковую машину. Она сияла черным лаком. На малых оборотах работал мотор. Мягко открылась дверца машины. Ваня не успел опомниться, как уже сидел на сиденье. Машина осторожно выползла за ворота. - Сиди тихо. Только не вздумай удирать, - дружелюбно сказал по-русски офицер, сидевший за рулем. - Ведь ты не хочешь разбиться насмерть? Цыганок не ответил. Рядом с собой он увидел автоматчика. Лампочка на щитке приборов освещала снизу продолговатое, чисто выбритое лицо молодого офицера. Твердые, резко очерченные губы, ямочка на подбородке... Глаза веселые. - С тобой не разговоришься, - мягко упрекнул обер-лейтенант. - А тем не менее, чтобы время пролетело незаметно, расскажи что-нибудь. Офицер разговаривал на русском языке без всякого акцента. Машина мчалась по затемненному вечернему городу. Ваня жадно вглядывался в знакомые очертания улиц. Кое-где скрытно мигал несмелый огонек. Все чаще попадались солдаты фельджандармерии с бляхами на груди. Улицу перебежала группа полицейских. За одним из поворотов внезапно стало светло, словно днем. Цыганок даже весь подался вперед. Горело несколько домов, возле которых суетились немцы. Заполыхала колонна машин и бронетранспортеров. - Ого, поработали штурмовики! Кто-то им точно сообщил, где собралось столько техники, - доверчиво поделился своими мыслями обер-лейтенант, разворачивая машину. - А сейчас свернем. Дальше ехать опасно, там взрываются бензовозы. С нескрываемым восторгом смотрел Ваня по сторонам. Рвалось в небо пламя, клубился черный дым. На фоне зарева черные фигуры немцев казались жуткими привидениями, которые часто наваливались на Цыганка во сне. И только каски, автоматы, суетня и крики свидетельствовали о том, что Ваня видит все это не во сне, а наяву. Машина свернула на другую улицу. Охваченные огнем, машины и бронетранспортеры исчезли за поворотом. Только пылало ярким багрянцем ночное небо. - Что, понравилось тебе? - весело упросил обер-лейтенант. Цыганок спохватился, напустил на себя равнодушный вид и стал смотреть в лобовое стекло. Ровно гудел мотор, машину мягко покачивало. "Куда он меня везет? В центр города выруливает. Ничего не пойму". - Ты меня прости за поздний визит. Дела, понимаешь, спать не дают, - снова заговорил обер-лейтенант. - Знаешь, дружище, мне не нравится твое упорное молчание. В конце концов, это неприлично с твоей стороны. - Куда мы едем, господин офицер? - сдержанно спросил Цыганок. - Вот и прекрасно. Люди, понимаешь, тем и отличаются от животных, что разговаривают между собой, - с поучительной иронией сказал обер-лейтенант. - Я надеюсь, что мы с тобой найдем о чем поговорить. Я имею в виду общие интересы. Если не ошибаюсь, тебя Ваней зовут? - Да. - Прекрасное имя. Знаешь, Ваня, я страшно уважаю смелых людей. Если говорить искренне, я восхищаюсь тобой... - И поэтому вы везете меня на расстрел? - О, нет-нет! - засмеялся обер-лейтенант. - Мы сейчас едем ко мне в гости. - В гости? В такое время? Вот так фокус! - Сейчас не до правил этикета, дружище, - простодушно, со вздохом сказал немец. - Я не виноват, Ваня, что везу тебя силой. Война... Машина остановилась возле темного двухэтажного здания, обнесенного высоким забором. Над ним, словно белая паутина, тянулась заиндевевшая колючая проволока. Офицер выключил мотор, открыл дверцу. - Прошу! Цыганок вылез из машины, "Куда же это он меня привез, елки зеленые? - оглядываясь, с нарастающей тревогой подумал Ваня. - Что ему от меня нужно?" - Идем, - пригласил обер-лейтенант и крепко взял его за руку. - Не бойтесь, господин офицер, - я никуда не убегу. - Что за глупости, Ваня, - с обидой в голосе сказал обер-лейтенант. - Поверь, у меня и в мыслях такого не было. Он посторонился, пропустил Цыганка вперед. Солдат на крыльце услужливо открыл дверь. В вестибюле ярко горел свет. По ступенькам лестницы на второй этаж бежала ковровая дорожка багрового цвета. Слева от стены стояло большое трюмо, в котором отражался свет люстры. Проходя мимо зеркала, Цыганок случайно глянул в него и невольно остановился. Из зеркала на него смотрел изможденный незнакомый парнишка в кожушке. Губы распухшие, запеклись кровью. Правый глаз почти заплыл. Ваня подался вперед и вдруг схватился за виски. Не веря своим глазам, сорвал с себя шапку. Голова была седая. Рядом отразилась фигура обер-лейтенанта. Он сочувственно смотрел на Ваню и кивал головой. - Здорово тебе досталось. Знаешь, плюй ты на это, - обер-лейтенант легонько подтолкнул Цыганка в плечо. - Мужчину всегда украшают седина и шрамы. Ваня сглотнул ком в горле и, опустив голову, начал подниматься по лестнице. - Знаешь, дружище, я не уважаю военных, - идя рядом, сказал обер-лейтенант. - Это ужасно жестокие люди. Не могу без отвращения смотреть на своих коллег... Навстречу им шел пожилой майор. Обер-лейтенант застыл на месте, стремительно выбросил вверх руку. - Хайль Гитлер! - Зиг хайль! Ваня усмехнулся. - Смеешься? - с ноткой досады сказал обер-лейтенант. - Зря. От этого никуда не денешься. Служба есть служба. "С этим болтуном надо быть осторожным, - с возрастающим беспокойством подумал Ваня. - Он и мертвого разговорит". - Ты не удивляйся, что я сейчас в офицерской форме, - загадочно улыбнулся обер-лейтенант. - Война, дружище, проклятая война. Она всех одела в военную форму. И согласия не спрашивала. Даже ты и то вот воюешь за свои идеи, а? - А что это такое? "Началось! - настороженно подумал он. - Воюешь идеи... Думаешь, на дурака нарвался?" - Идея, Ванечка, это то, за что ты готов не раздумывая умереть, если надо. И поэтому, дружище... - Я не хочу умирать, - перебил его Цыганок. - Я домой хочу, к бабушке... "Ну что, съел? Что теперь скажешь?" - Ну, Ваня, не ожидал я такого от тебя! - рассмеялся обер-лейтенант. - Ты не только смел, но и хитер. Но со мной, дружище, ты должен быть искренним. Я с глубочайшей симпатией отношусь к тебе и хочу помочь избавиться от беды. "Давай заливай. Так я тебе и поверил. Знаю, как вы помогаете". Они остановились напротив обитой черным дерматином двери. По обе стороны ее стояли, вытянувшись, солдаты. - Заходи, Ваня. Комната была большая и мрачная. На окнах висели суконные одеяла. Между окон стоял черный кожаный диван. На нем лежала небольшая подушка, на белой наволочке которой был вышит огненно-рыжий петух. В дальнем углу комнаты темнел массивный сейф. Рядом с ним, тускло поблескивая стеклом, возвышались громоздкие часы. От света настольной лампы, стоявшей на тумбочке у дивана, коричневым лаком блестел паркет. Три черных телефона рядком примостились на огромном письменном столе. На столе лежал пистолет. 6 Обер-лейтенант Курт Вайнерт подошел к столу, начал перебирать бумаги. Стоя к Цыганку спиной, он приятным тенором негромко запел: Дам коня, дам кинжал, Дам винтовку свою... Внезапно умолк, щелкнул зажигалкой, прикурил, повернулся к Ване. Пистолета на столе уже не было. - Чего ж ты стоишь? - удивился обер-лейтенант. - Садись, пожалуйста. - Гостеприимным жестом указал на маленький круглый столик, возле которого стояли два низких мягких кресла. Цыганок нерешительно переступил с ноги на ногу. На столик была наброшена накрахмаленная салфетка. Обер-лейтенант снял ее, бросил на спинку кресла и сел. - Давай перекусим, Ваня, - как давнишнему другу, просто сказал он. - Знаешь, я зверски проголодался. "Ну-ну! Поесть мне не повредит. Но что же дальше будет?" Ваня сел. На столе - начатая бутылка коньяка, рюмки, колбаса, сыр. В вазе - печенье, конфеты. Глаза у Цыганка разбежались. От острого чувства голода засосало под ложечкой. Ваня сглотнул слюну. Курт Вайнерт, наливая себе коньяк, внимательно следил за ним, полуприкрыв веки. - Не стесняйся, дружище, - приветливо улыбнулся он, подвигая тарелку с колбасой. - Кушай. Цыганок взял несколько кружков колбасы, хлеб и, едва сдерживая себя, начал жевать. Он мог все это проглотить сразу, но тот, второй Цыганок, который появлялся в нем на допросах, не позволял показывать, какой он голодный. - Ты на удивление смелый человек. С железкой выдержкой, - обер-лейтенант с восхищением посмотрел на Ваню. - Более того, ты настоящий герой. Я знаю, что ты вместе с Андреем Рогулей взорвал пять эшелонов. Этот, как его... Матвеенко все рассказал. Курт Вайнерт взял ломтик сыра. Ваня медленно проглотил колбасу и хлеб, также потянулся за сыром. - Вот так фокус! - изумленно вытаращил он глаза. - Да я же на железную дорогу никогда не хожу. Моего дружка поездом... пополам... Так я... как увижу рельсы - все нутро выворачивает. Кроме шуток. А тут взорвать - не-ет... "Говоришь, Матвеенко рассказал? Но Васьки уже нет в живых. Доказать, что я ходил на диверсии, вы не можете. Нет свидетелей". - Ваня, тебе уже пятнадцать, ты человек взрослый, - со скрытой досадой в голосе сказал обер-лейтенант, - пойми, Матвеенко дал показания. - Я вам сто, а вы мне двести. Да не знаю я никакого Матвеенко, господин офицер. Он украл какое-то масло, а я должен отвечать за него? Я и в глаза не видел этого ворюгу! Его на допросах били, вот он И выдумывал, что в голову придет... "Что он теперь спросит?.. Ага, начинает злиться. Вон как пальцами по подоконнику кресла забарабанил". - Хорошо, хорошо, Ваня. Успокойся, - через силу усмехнулся Курт Вайнерт и, взяв из портсигара сигарету, доверительно наклонился к Цыганку. - Я буду о тобой до конца откровенен. Наш агент, который заброшен к подпольщикам, сообщил, что ты был связав О армейской разведкой, которой руководит так называемый Неуловимый. - Елки зеленые! Еще чего придумали! Никаких Неуловимых я не знаю. Провалиться мне на этом месте! "Вон оно что! Видно, действительно они провокатора подослали. А наши и не подозревают". - Пойми меня, Ваня, правильно. Я не фашист. Как я стал офицером - долго рассказывать. Поверь только одному - я ненавижу фашизм! - со страстной убежденностью сказал Курт Вайнерт и, сжав кулаки, забегал по комнате. - Я хочу, дружище, тебе помочь. Тебе надо как-то вырваться из нацистских лап. Я, Ваня, всю свою жизнь прожил в России и потому, пока я жив, буду ее патриотом. - Как хотите, - пожал плечами Цыганок. - А мне что? - Я говорю тебе правду, хоть и рискую своей головой. - Обер-лейтенант нервно чиркнул зажигалкой, прикурил... - Давай вместе подумаем, как выпутаться из этой скверной истории... Курт Вайнерт подошел к столику, сломал о пепельницу дымящуюся сигарету, сел напротив. - Вот что, Ваня. В подпольной организации - провокатор. Ты смелый несгибаемый парень. Поэтому я доверяю тебе. Сейчас главное - предупредить твоих товарищей. Может погибнуть вся организация. Давай сделаем так. Ты мне скажешь адрес товарища, которому можно полностью доверять. Я переоденусь и пойду к нему. Там мы договоримся, как мне перейти в подполье. А потом я - пока мне здесь доверяют - возвращаюсь сюда, и мы вместе исчезнем. Но мне, Ваня, надо встретиться с настоящим подпольщиком, лучше всего с Неуловимым, потому что я не могу рисковать жизнью своих товарищей. Я же не один, нас несколько человек. В наших руках сейчас находятся очень секретные документы и сведения. Их надо обязательно передать советскому командованию. - Обер-лейтенант сжал свои руки так, что хрустнули пальцы. - Поэтому я обращаюсь к тебе, Ваня. Ты не имеешь права отказать мне! Мои друзья-антифашисты поручили мне связаться с подпольщиками. Ты должен помочь нам и себе. Слышишь, Ваня? - Я, господин офицер... - Какой я к черту господин? Зови меня просто Курт. - Я бы вам смог помочь, если бы... "Что же делать? Неужели он действительно свой?.. И о провокаторе сказал, и пожар после бомбежки мне показал, и обхождение такое... Но почему у него была расстегнута кобура, когда вез меня сюда? Что же делать?" - Ну, Ваня? - обер-лейтенант даже привстал с кресла. - Ну? - Я бы вам смог помочь, если бы знал хотя бы одного подпольщика. Кроме шуток... Курт Вайнерт устало откинулся на спинку кресла. На лице его появилось нескрываемое разочарование. Затем оно стало холодным и злым. Не мигая, на Цыганка смотрели проницательные глаза. - А ты волчонок битый, - сквозь зубы сказал обер-лейтенант. - Ага, господин офицер, - с готовностью согласился Ваня. - Уж очень били меня. А за что - сам не знаю. Кроме шуток. - Что ты говоришь? - зловеще посочувствовал Курт Вайнерт. - Так-таки и не знаешь? Обер-лейтенант через столик рванулся к Цыганку. Мощным ударом опрокинул вместе с креслом на пол. Начал в ярости бить и топтать ногами. - Доннерветтер!.. Руссиш швайн!.. ... Ваня пришел в себя через час. Грязные исцарапанные стены, низкий потолок. Незнакомые голоса. Рядом кто-то надрывно кашлял. Цыганок пошевелился и застонал от жгучей боли. Над ним склонилось чье-то давно не бритое лицо. - Очухался? - со скрытой лаской в голосе сказал человек. - Вот и хорошо. Вот и ладно. - Где я? - еле слышно спросил Ваня. - Ты, браток, попал в фашистскую контрразведку... ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1 Вдоль забора крался человек. Замирал на мгновение, чутко прислушиваясь, затем снова делал несколько осторожных шагов. Пригибаясь под ветвями яблонь, он подошел к сараю и застыл у стены. Взгляд человека был прикован к небольшой хате. В лунном свете ярко блестели стекла двух окон. Ни один звук не доносился из хаты. И если бы не легкий дымок, который стлался над горбатой белой крышей, можно было бы подумать, что в хате нет никого живого. Человек возле сарая внезапно отшатнулся и выхватил из кармана пистолет. У самых его ног, дико блеснув желто-зелеными глазами, мелькнул огромный черный кот. Человек в сердцах сплюнул. Затем, выждав немного, осторожно направился к хате. Под его блестящими бахилами, надетыми на валенки, тихо скрипел снег. У первого окна человек остановился и, подняв голову, внимательно осмотрел его. Приложил ухо к стеклу, прислушался. Несколько минут стоял неподвижно, ловя каждый звук в хате. Шевельнулся и, сутулясь, скользнул вдоль стены. Заметив золотистую полоску света, выбивавшуюся из второго окна, он сунул пистолет в карман и припал лицом к оттаявшему стеклу. Увидел край стола, на котором лежали кусок хлеба и бумажка с крупной серой солью. Чья-то рука макнула надкушенную луковицу в соль и исчезла. Человек под окном завертел головой, стараясь найти наиболее удобную позицию для подглядывания, но кроме куска хлеба, соли и руки с луковицей больше ничего не удавалось увидеть. Человек отстранился. Какое-то время старательно разглядывал окно. Его внимание привлекла полоска света вверху. Она была значительно шире. Он быстро осмотрелся по сторонам. Заметив возле забора небольшую чурку, быстро направился к ней. Прихваченная морозом, чурка долго не поддавалась. Наконец человек в бахилах сорвал ее с места, поднял и подошел к окну. В это самое время к сараю неслышно приблизилась фигура другого человека. Увидев возле хаты человека, тащившего к окну чурку, неизвестный возле сарая отскочил за угол. Как назло, под ноги ему попала и забренчала жестянка из-под консервов. Человек в бахилах встрепенулся и застыл на месте. Какое-то время стоял, словно окаменев. Затем, увидев черного кота, который вышмыгнул из-под крыльца, с облегчением перевел дыхание. Неизвестный возле сарая с осторожностью высунул из-за угла голову и стал наблюдать. Человек в бахилах наконец установил чурку под окном, стал на нее и, держась за наличник, приник лицом к стеклу. Неизвестный возле сарая забеспокоился. Осторожно ступил, но, услышав тихий скрип снега под ногой, застыл в нерешительности. Потом нагнулся, торопливо стащил сапоги. Оставшись в одних вязаных носках, бесшумно двинулся к хате. Подкрался к окну, к которому приник незнакомец, и сильно ударил ногой по чурке. Человек в бахилах, взмахнув руками, полетел на снег. В то же мгновение неизвестный молча навалился на него. Не давая опомниться, сунул руку в его карман и выхватил оттуда пистолет. Но человек в бахилах каким-то образом вырвался, вскочил на ноги, намерился было бежать, да споткнулся. Неизвестный, лежа на снегу, ловко подставил ему ногу. Человек в бахилах с головой зарылся в глубокий сугроб. - Ни звука! - приказал неизвестный. - Встать! В тот же миг бесшумно распахнулась дверь хаты. - Кто такие? - послышался грозный голос. - Закаленный, вы? - Как видите, - тяжело дыша, сказал неизвестный. - Вот шпика под вашим окном застукал. - Интересная петрушка получилась. Ведите гостя. - Встать! Марш в дом! Нагибин пропустил ночных пришельцев к двери. - Будьте добры, Смелый, - попросил тот, кого Николай Яковлевич назвал Закаленным, - заберите за сарайчиком мои сапоги. Нагибин сбежал с крыльца. Взяв у стены сарая сапоги, постоял, весь превратившись в слух. Вокруг стояла морозная тишина. Николай Яковлевич обошел вокруг хаты, заглянул через заборы в соседние дворы. Не заметив ничего подозрительного, поднялся на крыльцо. Заперев дверь, он вошел в теплую комнату. Возле стены с завязанными руками стоял задержанный. - Сухов?! - Вы знаете его? - спросил Закаленный, забирая из рук Нагибина свои сапоги. - Это Иван Сухов, - начал объяснять Нагибин. - Помните, я вам рассказывал о человеке, который бежал из-под расстрела? Вы тогда посоветовали мне устроить его в депо, но самому на глаза ему до окончательной проверки не показываться. - А-а, вспомнил! Как видите, моя интуиция не подвела. - Почему же тогда немцы его не расстреляли? Ничего не понимаю! - Все очень просто. Фашисты на глазах всей деревни мастерски имитировали расстрел. Двоих убили, а этому дали возможность удрать. Старые штучки. - Закаленный притопнул, проверяя, хорошо ли ногам в сапогах. - Расчет у немцев был прост: люди в деревне увидят, как он удирает, принимают его за нашего человека и сводят с партизанами или подпольщиками. Хорошо, что на этот расстрел наткнулись вы... - Сжальтесь! Я не хотел! - Сухов упал на колени, жалобно всхлипнул. - Я в плену был... Они сказали: или смерть, или... Смалодушничал я... Пощадите! - Боженьку ты выдал? Сухов опустил голову. - Немцы уже знают, что ты нащупал квартиру Смелого? - резко спросил Закаленный. - Отвечай! - Еще не знают, - задрожав, ответил Сухов. - Не успел я... - И не успеешь! Цаплю и Цыганка ты выследил? Ты, гадина, и так ясно. - Что с арестованными? - спросил Николай Яковлевич. - Боженьку, Цаплю и остальных... расстреляли, - выдавил Сухов. - И Цыганка? - Нет, он живой. Его сейчас таскают на допросы. - Сухов с надеждой посмотрел на Нагибина. - Допытываются о Неуловимом. Он молчит. - Это, конечно, ты пронюхал, что он связан с Неуловимым? - угрожающе шагнул к провокатору Николай Яковлевич. Сухов, вобрав голову в плечи, протяжно завыл. - Что твоим хозяевам вообще известно о Неуловимом и Смелом? Говори все! Без утайки! - Почти ничего... Это п-поручили мне... Они еще надеются вытянуть что-нибудь у Цыганка... - Сухов снова завыл и пополз на коленях к Нагибину. - Пожалейте меня! Не губите!.. - Ну что же, Сухов... - сказал Закаленный. - Ты сам себе подписал приговор. 2 В белой дали снежного поля кое-где торчали лобастые пригорки с темными залысинами на вершинах. Между двух таких пригорков выплывал ослепительный диск солнца. Его лучи позолотили старый дуб, на макушке которого держалось рыжее облачко листвы. В низинах снег был палевый, розовый - на взлобьях и голубой - под карнизами сугробов, которые с обеих сторон подступали к дороге. За ночь дорогу слегка присыпало снегом. Кое-где она была усеяна узорами птичьих следов. Изредка в ветвях придорожных лип начинали возню краснобокие снегири. И тогда розовая от солнца снежная пыль медленно оседала на черную гриву лошади, на одежду. Бородатый мужчина с вожжами в руках, сидя рядом с Федей Механчуком, оглядывался на деревья и крутил головой. - Что значит природа, - бубнил он. - Кажется, и жрать нечего, на дороге ни одного зернышка не сыщешь, а они живут себе да еще перышки один у другого выщипывают. Федя поправил шарф на шее и ничего не сказал. Однако бородатому, видимо, хотелось поговорить. Он удобней уселся на сене, которым были устланы розвальни, дернул за вожжи и снова повернулся к Феде Механчуку. - Знаешь, браток, вчера собрал нас в полиции немецкий офицер. Чтобы, значит, политграмоту читать. Пришли мы под доброй чаркой - и ничего. А если при Советах такое - ого! Видишь, какая жизня теперь? Все нам позволяется. Я в Шумилине как царь хожу. - Власть, - Федя кашлянул в кулак. - А как же. В полной амбиции при всей амуниции. - Во, это ты как в сук влепил! Слышь, парень, а чего ты сам на слесарное дело пошел? Мастерскую завел. Какая от нее польза в военное время? Железа того не наешься. Подавайся лучше к нам в полицию. - Надо подумать, Григорий, - сказал Федя Механчук. - А чего тут думать? - Бородач дернул вожжами, ругнул лошадь. - Вот еду я, скажем, сейчас в город, сестру проведать. А подарок какой ей везу? Полные сани продовольствия разного... Это где же ты такого найдешь в своей мастерской? Чего же тут думать? Бумаги у тебя вона какие справные. Доверие, значит, имеется к тебе. Полицай сунул руку в сено, вытащил бутылку самогонки. Вырвал зубами затычку и, задрав голову, начал пить. Крякнул, вытер рукавом губы и протянул бутылку Феде. - Приложись грамм на сто для сугреву души. Бери, бери, не жалко. Такого добра у меня хватает. Зайду, в любую хату, так мне сразу бутылочку на стол. Думаешь, от уважения выставляют? Очень даже наоборот. Они у меня в страхе содержатся. У меня завсегда против них факт имеется. Вот и стараются, потому как чувствуют; жареным пахнет. А когда свинью смалят, ей не до поросят. Довольный своей шуткой, полицай захохотал. Механчук глотнул несколько раз и вернул бутылку бородачу. - Как огонь! - похвалил Федя самогонку и решительно махнул рукой. - Слышь, Григорий, видать, продам я свою мастерскую и поступлю к вам. - Во-во! - одобрил полицай. - Давно пора. Федя нетерпеливо смотрел вдаль. Шесть месяцев назад он покинул город. И вот снова возвращается в родные места. Сейчас Федя должен был привыкать к новой, чужой для него фамилии. Документы свидетельствовали, что он - Александр Михайлович Скирда, хозяин собственной слесарной мастерской. В кармане лежало официальное разрешение на ее открытие. Без особенного труда он "подружился" с полицейским, на которого бумажка с фиолетовой печатью произвела неотразимое впечатление. В ней категорически требовалось, "чем только можно помогать господину Скирде". Федя несколько дней прожил квартирантом у полицейского и вот сейчас вместе с ним ехал в город. Город показался из-за поворота неожиданно. Припорошенный снегом, он, насколько хватал глаз, курился сизыми дымками. Только над паровозным депо дым был густой и черный. Он поднимался в небо ровным столбом, затем лохматился в высоте, расползаясь в стороны. - Подъезжаем! - весело объявил полицай. - Надо такое дело замочить. Он снова сунул руку в сено, выудил оттуда вторую бутылку самогонки, на этот раз с фарфоровой пробкой, задрал вверх заиндевевшую бороду. Под бородой, словно под соломенной крышей, заходил кадык. - Вот сейчас можно и полный парад наводить, - крякнул он, пряча бутылку. - Где же это я повязку задевал? Он похлопал себя по карманам, достал белую повязку и натянул на левый рукав. Оттопырил руку, осмотрел ее, довольно хмыкнул. Повернулся, отгреб сено и, словно игрушку, легко выхватил карабин. Сдул с затвора труху, положил карабин на колени. - Стой! - закричал кто-то впереди. - Документы! Бородатый натянул вожжи. Сани остановились возле контрольной будки. Подошел полицейский с винтовкой. - Как вы тут поживаете? - поинтересовался бородач, подавая свои документы. - Спокойно у вас? - Да пусть он огнем горит, этот покой! - буркнул полицейский. - А это кто будет с тобой? - Дружок мой. У него аусвайсы хоть куда. Может, возьмешь глоток? - А есть? - оживился полицейский, сразу утратив интерес к Фединой личности. - Не откажусь, браток. Даже кишки, кажется, к хребту примерзли. Он жадно схватил бутылку и оторвался от нее только тогда, когда высосал последнюю каплю. - Живете же вы там на районе! - с завистью сказал он. - А тут хоть задавись... Бородач засмеялся, тронул вожжами лошадь, и та затрусила по дороге. Выехали на широкую улицу. - Тпру! - остановил лошадь возница и повернулся к Механчуку. - Мне, брат, налево. Хочу еще в местную полицию завернуть. Кое-кому надо кое-что поднести. Не подмажешь - не поедешь. - А мне как раз здесь слазить, - соскочил с саней Федя. - Прощай, Григорий, спасибо тебе. - Будь здоров. Еще свидимся. - Свидимся, - пообещал Федя. - Обязательно свидимся. Бородач махнул рукой и тронул лошадь. Федя подождал, пока он не завернул за угол, и, сунув руки в карманы, вразвалочку зашагал по улице, с волнением вглядываясь в ее знакомые очертания. Вон за тем тополем стоит хатка с ободранными ставнями. Здесь прошло его детство. Может, и сейчас мать припала к окну, всматривается в каждого прохожего, в надежде увидеть сына, который исчез неизвестно куда. Федю неудержимо потянуло домой. "Нет! Я и так сделал глупость, что завернул сюда, - одернул себя Механчук. - Нарвется знакомый - беды не миновать". Он перешел на другую сторону, решительно завернул в соседний переулок. "Надо идти на явочную квартиру. Разина, шестнадцать... Тупик... Дом с застекленной верандой... Если все в порядке, на веревке будет висеть льняное полотенце... А может, поболтаться где-нибудь до вечера, а потом, как стемнеет, зайти? Нет, так можно вызвать к себе подозрение. Надо идти сейчас". Федя изредка оглядывался. Никто за ним не следил. Через проходной двор вышел в переулок Разина. "Вон дом с застекленной верандой. Выходит, иду по курсу правильно... Но почему полотенца во дворе не видно? Значит... - от внезапной тревоги сжалось сердце. - Надо полным ходом отсюда!" Густой, покрытый инеем вишенник нависал над забором. Федя минул ворота, достал зажигалку. Прикуривая, зорко всматривался в тупик. Низенький заборчик. Веревка на двух столбах. Полотенца не было. "Надо зайти в соседнюю хату и попросить попить, - решил Механчук. - Может, удастся что-нибудь выяснить". - Руки вверх! Федя резко повернулся. Перед ним стояли два человека в штатском. В руках у каждого был пистолет. "Вот и все, - подумал Федя. - Сел на подводный риф". ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 1 Ночь прошла в жутких снах. Ваня кричал, вскакивал. Его успокаивали, он утихал на минуту, другую, а затем снова куда-то рвался, испуганно вскрикивал. Только под утро тяжелый сон наконец сморил его. Цыганок проснулся от грубого прикосновения, Рядом стоял солдат. - Ком, киндер! "Товарищ Курт" сидел за маленьким столиком и завтракал. Перед ним стояла вчерашняя недопитая бутылка. - Садись, Ваня, - приветливо, словно ничего не случилось, сказал обер-лейтенант. - Кушать хочешь? Давай, подкрепись. Разговор будет долгий. - Нет, спасибо, - буркнул Цыганок. - Я сыт вчерашним. - Может, тогда выпьешь? - Курт Вайнерт бросил на тарелку обгрызенную кость, вытер салфеткой пальцы. - Не стесняйся. - Не пью я. - Как хочешь. Вот что, Цыганок. Играть в прятки нам больше нечего. Ты прекрасно знаешь, что тебя ожидает. Расстрел - это в лучшем случае... - Он налил из фарфорового чайника чашку черного кофе. - Я вчера погорячился. Прости. Нервы стали никуда негодные. Так вот. Ответь мне на вопрос. Ты хочешь жить? - А вы? - глянул исподлобья Ваня. - Ха-ха! Давай договоримся так. Сначала я задаю вопросы, а ты отвечаешь, потом - наоборот. Курт Вайнерт глотнул из чашки, поморщился. Бросил в кофе кусок сахара, старательно размешал. - Ты должен мне назвать хоть один адрес подпольщиков. - Чего вы прицепились ко мне со своими подпольщиками? Я их никогда в глаза не видел. Кроме шуток. - Ну хорошо. Тогда скажи, кто давал тебе пропуск для хождения по железной дороге? - Обер-лейтенант тремя глотками допил кофе и поднялся. - Скажешь. - валяй ко всем чертям домой. Слово чести! - Вот так фокус! Вы что-то перепутали, господин офицер. Я даже не понимаю, о чем вы спрашиваете! Курт Вайнерт поставил чашку на столик, медленно выпрямился. Молча подошел к шкафу. Достал оттуда бутылку водки, стакан. Посмотрел на Ваню, усмехнулся. Налил больше половины стакана, поставил на столик. - Выпей, Цыганок. За примирение выпей. Битте. - Я не пью. Обер-лейтенант повернулся к дверям: - Эрих! В кабинет вошел коренастый солдат с тяжелой челюстью. Курт Вайнерт глазами указал ему на Цыганка, взял в руки стакан. Солдат натренированным движением схватил Ваню левой рукой за голову, прижал к своему боку. Двумя пальцами, словно кузнечными клещами, сжал Цыганку щеки. Ваня застонал от боли и открыл рот. И сразу перед глазами увидел стакан. Запахло водкой. Цыганок рванулся изо всех сил, но солдат хорошо знал свое дело. Закусив от старания нижнюю губу, обер-лейтенант наклонил стакан. Ваня задохнулся, глотнул раз, второй, третий... Полезли глаза на лоб, выступили слезы. Солдат разжал пальцы, оттолкнул Цыганка от себя. Хватая ртом воздух, Ваня осел на пол. ... Кружилась голова. По телу плыло приятное тепло. Тупая боль во всем теле отступила, угасла. Ване стало хорошо и весело. - Расскажи, Цыганок, как вы ходили на железную дорогу. Страшно было? Ты, наверное, больше всех трусил, а? - Чего? Я боялся?! - Ваня икнул. - Я мину - р-раз! - и будьте здоровы! Кроме шуток. Я тебе такое скажу, что ты ахнешь! - Ты лучше расскажи, как первый раз встретился с Неуловимым? Ваня снова икнул. Ему вдруг неудержимо захотелось рассказать, как они с Федей Механчуком ходили на разведку железнодорожного моста и как его искусала огромная овчарка. А почему и не рассказать? Он сейчас такое выложит, что этот Курт онемеет от удивления! Ваня уже открыл рот, но в этот момент взгляд его остановился на чьих-то блестящих хромовых сапогах. Сапоги? Вчера эти сапоги били и топтали его на полу. Как раз на этом самом месте, где он сейчас сидит. - Куда вы пошли после того, как встретились с Неуловимым? - долетел до него голос обер-лейтенанта. - На какую улицу? Ваня поднял голову. - Иди сюда. Слышь? - поманил он пальцем внимательно наблюдавшего за ним гитлеровца. - Я тебе чего-то скажу. Кроме шуток. Обер-лейтенант, улыбаясь, наклонился к Цыганку. - А этого не хочешь, елки зеленые?! - сунул ему под самый нос кукиш Ваня. - На вот, выкуси! Курт Вайнерт отшатнулся. Побагровев от ярости, сапогом ударил Ване в лицо. - Эрих! Солдат шагнул к Цыганку, широко расставил короткие ноги. Свистнула, рассекая воздух, плеть. Ваня сжал зубы. Р-раз... два... пять... десять... - Будешь говорить, ублюдок?! - Обер-лейтенант наклонился над окровавленным Ваней. - Нет? Эрих! Арбайтен! Снова свистнула плеть. Обжигающая боль. Ледяные иголки под сердцем. Темнота... 2 Солнечные лучи прорвались в оконце. Заключенные в камере зашевелились, застонали, надрывно закашляли. Кто-то рядом тихо выругался. Ваня с трудом раскрыл опухшие веки, глянул на соседа. Лицо человека было синее, распухшее. На губах запеклась кровь. "Наверно, ночью новенького привели, - подумал Цыганок. - А я и не слышал". Пересиливая жгучую боль, сел. Новенький дернулся всем телом, открыл глаза и... вдруг хрипло засмеялся. Заключенные удивленно переглянулись... - С какой это ты радости? - спросил кто-то. - Вспомнил свою ночную встречу с контрразведчиком... Вот послушайте. Привел меня этот лощеный обер-лейтенант в свой кабинет. И началось. Задаст вопрос - и по зубам. Сделает передышку, глотнет коньяку и снова за свое. Смотрю, количество моих зубов катастрофически уменьшается. А обер только во вкус входит. Делаю маневр. "Развяжите мне руки, - говорю