ым листом. -- Сейчас же передайте на док! На листке торопливым почерком капитана третьего ранга Андросова было написано всего несколько слов. Приказ мичману Агееву немедленно прибыть в каюту капитана третьего ранга на высылаемой с "Прончищева" шлюпке. Выхватив из клеенчатого футляра цветные флажки, Фролов взмахнул ими в сторону дока. И на доковой башне вахтенный сигнальщик поднял руки с флажками, стал принимать семафор. От борта "Прончищева" отошла шлюпка-шестерка. Весла, разом вздымаясь над водой, взблескивали, как длинные полоски зеркал. ...На доке закончилась работа. В углу стапель-палу- бы звонко стучала по металлу прохладная душевая вода. Матросы вбегали под душ, одевались освеженные, рассаживались на пахучих бревнах вокруг главного боцмана. Приняв душ и быстро одевшись, Щербаков подсел к мичману поближе. Похоже -- и завтра хорошая погода будет, -- сказал Агеев. -- Видели, как небо на закате розовым отдавало? Розовый цвет при закате -- будет ведро. А если небо в зелень ударит, товарищ мичман? -- с очень серьезным видом спросил Мосин. Ждал ответа явно озабоченно, лишь в глубине его озорных карих глаз теплился насмешливый блеск. Зеленый цвет в небе, когда солнышко заходит, -- значит, назавтра жди ветра и дождя, -- так же серьезно откликнулся Агеев. Прищурившись, глянул на Мосина. -- А знаете, как угадать, куда ветер повернуть должен? С какой стороны неба звездные лучи протянутся длинней -- оттуда ветра и жди. Он вынул не спеша из кармана свою наборную трубочку и кожаный кисет с табаком. Щербаков вспомнил рассказ Ромашкина об агеевской трубке. И точно -- множество отчетливых, мелких зарубок со всех сторон покрывало мундштук... Главный боцман не спускал с Мосина глаз. -- Вам, товарищ матрос, это, похоже, смешно, а по таким вот приметам папаша мой, помор, частенько решал, выходить ли завтра в море на лов -- и никогда не ошибался. По таким приметам предки наши в океане ходили в давние времена, когда, кроме самодельного компаса -- "маткой" его звали, -- и мореходных приборов еще у них не было никаких... С давних пор народ наш на море хозяин... Почему, к слову сказать, у ледокола имя "Прончищев"? Кто он такой был -- Прончищев? Ну-ка, ответьте! Матросы, переглядываясь, молчали. -- Эх, орлы, любознательности в вас маловато,-- вздохнул главный боцман. -- А вот мне Татьяна Петровна интересную книжку дала почитать -- о русских полярных плаваниях. Мичман минутку помолчал. -- Был Василий Прончищев моряком русского военного флота. Из тех, которые еще тому назад два века с гаком, не щадя здоровья и жизни, на малых своих кораблях открывали новые морские пути, дальневосточные берега изучали. Лейтенант Василий Прончищев на дубель-шлюпе до Таймырского полуострова пробился сквозь льды. Агеев не спеша набивал трубочку табаком. Снова заговорил с большим чувством. -- Шла с ним в плавание его супруга -- Мария Прончищева, первая женщина -- участница полярных экспедиций. Погиб лейтенант от великих трудностей похода, а через несколько дней и Мария Прончищева скончалась. Крест, на их могиле поставленный, до сих пор виден у выхода в океан. А командование дубельшлюпом принял подштурман Семен Челюскин... О Челюскине-то, поди, все слыхали? Он глубоко, с наслаждением затянулся. -- Не зря стали мы великой морской державой. Вот, может, слыхали -- хвастают англичане: дескать, Британия -- владычица морей. А эта владычица морей вся чуть поменьше нашей Мурманской области. Советский Союз -- вот это подлинно морской владыко. Ну-ка, Щербаков, сколько морей вокруг нашей родины легло? Щербаков застенчиво молчал. Четырнадцать морей! -- быстро сказал юркий матрос Афанасьев. Четырнадцать морей! -- с чувством повторил мичман. -- И есть у нас прямой выход к трем океанам. И во всех этих морях-океанах стоим на вахте мы, русские моряки, охраняем мир во всем мире. Вот перегоним на север док в помощь гражданскому флоту, еще больше мир укрепим. Потому -- настоящий мир там, где Советская власть твердой ногой встала. Щербаков придвинулся к мичману еще ближе. Настало время выяснить тревожащий вопрос. Товарищ мичман! А вот если льдами нас затрет -- как выбираться будем? Почему льдами? -- удивленно взглянул Агеев. А вот ледокол с нами идет... И за Полярный круг... -- Щербаков совсем засмущался под пристальным взглядом боцмана, услышал за спиной чей-то смешок. "Эх, опять разыграли матросы!" Что ледокол нас потянет -- так, думаете, пробивать льды будем? Опять, видно, Мосин вас разыграл? Сергей Никитич повернулся к хихикающему Мосину. -- А ну-ка, ответьте вы сами -- почему ледокол нас поведет, если никаких льдов на пути нет? Ледокол все ж таки, а не простой буксир? Он смотрел в упор светлыми, играющими рыжими крапинками глазами, и самоуверенный здоровяк Мосин почувствовал себя под этим взглядом маленьким и слабым. И точно -- вдумываясь сейчас, не мог найти причины, почему именно ледокол будет буксировать док. -- Потому что машины на нем большой тяговой силы -- вот и загадка вся, -- сказал Сергей Никитич. -- Знаете, какая тяговая сила должна быть на крюке при буксировке дока? У трех буксирных кораблей, вместе взятых, не найдешь такой силы, которую один ледокол даст. Мосин насупясь молчал. Снова осадил его этот спокойный, все замечающий мичман! Был у нас такой боцман, -- отвернувшись, будто сам себе, сказал вполголоса Мосин. -- Глаза, случалось, выкатит -- один смех! "Боцман шары на стоп" матросы его звали. Слишком много о себе понимал. Бывало, любил говорить: если велю вам за борт прыгнуть -- не узнавайте зачем, только спросите -- с правого или с левого борта скакать. Хотите сказать, что и я вроде него? -- чуть улыбнулся Агеев. Мосин ехидно молчал. -- Нет, товарищ матрос, уж если прикажу вам в воду идти -- поздно будет любые вопросы задавать. Сами поймете, с какого борта прыгать. Боевая обстановка покажет. По крутому трапу сбегал рассыльный. -- Товарищ главный боцман! -- кричал он, еще не вступив на пересеченные тросами и якорь-цепями понтоны. Агеев повернул к нему голову, ждал. -- Товарищ мичман! Семафор с "Прончищева". Немедленно прибыть вам туда. Шлюпка выслана. Агеев встал, упругой своей походкой зашагал к барже, где жил вместе с водолазами. Вскарабкался на борт баржи по шторм-трапу. Несколько минут спустя снова спрыгнул на палубу дока: уже одетый по-выходному, в новом кителе, в тщательно вычищенных ботинках. В руке он держал потрепанную библиотечную книгу. -- Что-то повадился наш мичман в библиотеку на ледокол ходить, -- сказал один из матросов. К носовой части дока уже швартовалась пришедшая с ледокола шлюпка. Глава шестая ЧТО РАССКАЗАЛ ЖУКОВ Капитан третьего ранга Андросов сидел в кресле перед нешироким письменным столом, загроможденным книгами и бумагами. Иллюминатор над столом был задернут бархатной портьеркой, каюту освещал белый свет потолочного плафона. Эту каюту помощника командира по политической части Андросов занимал один -- хозяин каюты заболел в трудном ледовом походе, сейчас уехал в отпуск, на юг... В углу узкого диванчика, наискосок сидел Леонид Жуков. На его будто сразу повзрослевшем за этот вечер лице было то самое выражение растерянности, горестного недоумения, которое подметил Фролов. В мягком электрическом свете очень нарядной и свежей казалась белая форменка Жукова, празднично блестели золотые буквы бескозырки у него на коленях. Плохо, товарищ Жуков, совсем нехорошо, -- говорил Андросов. В его обычно дружески-мягком голосе прозвучало негодование. -- Как же так -- впутаться в подобное дело? А кто ж его знал, что такое дело выйдет! -- сказал Жуков напряженно-тоскливо. -- Кто же знал, товарищ капитан третьего ранга, -- как будто прислушиваясь сам к себе, повторил он. Но ведь вы по существу почти порвали с ней отношения? Она со мной порвала. Еще когда я с эсминца сюда не перешел. А потом передумала, что ли. Вы давно знаете эту гражданку, товарищ Жуков? Не так чтобы очень давно... -- Он провел рукой по жестким волосам. -- А теперь так тяжело, беспокой- но. Казалось, любит она меня. А тут такое дело... И я, вместо того чтобы дождаться, узнать, что с ней, на корабль подался. Андросов с упреком смотрел на него. А вас не беспокоит другое? Вам не приходит в голову, что могли замарать высокое звание советского военного моряка? Не виноват я здесь ни в чем, товарищ капитан третьего ранга... Жуков был в каюте уже давно, но дышал, как после быстрого бега. Снова нервно провел ладонью по волосам. -- То, что вы вернулись на корабль, -- совершенно правильно, поскольку вас оттуда отпустили, а там вы все равно ничем не могли помочь... Андросов говорил, как будто думая о чем-то другом, его пухлые пальцы крутили карандаш. Подумайте, такое дело накануне похода!.. Кстати, вы не говорили этой гражданке, что послезавтра уходим в море? Нет, не говорил, -- вскинул Жуков глаза. -- А точно послезавтра уходим? Возможно... -- Андросов оборвал его, отложил карандаш. В дверь негромко постучали. -- Войдите! -- сказал Андросов. Агеев вошел и остановился в обычной своей спокойно-выжидательной позе, держа фуражку и книгу в руках. Товарищ капитан третьего ранга! Мичман Агеев по вашему приказанию прибыл. Садитесь, мичман! Андросов кивнул на диван, Жуков посторонился. Боцман неторопливо повесил фуражку у двери, сел, не выпуская книгу из рук. -- Завязалось тут одно пакостное дело, -- сказал Андросов. Агеев ждал, положив на колени темные, покрытые застарелыми шрамами руки. -- Меня просили познакомить с этим делом вас,-- продолжал Андросов. Жуков смотрел вниз -- хмурый, замкнутый. "Уж, верно, не ты просил", -- мельком подумал, взглянув на него, Агеев. -- Думаю, что и комсомолец Жуков не будет возражать, чтобы секретарь парторганизации дока был в курсе этого дела! -- сказал с ударением Андросов.-- Так вот -- подытожим факты. Несколько времени назад, еще служа на эсминце, сигнальщик нашей экспедиции Жуков познакомился с некоей гражданкой Шубиной. Это не было, насколько я понял из ваших слов, Жуков, очень счастливое знакомство... Одним из первых требований, которые Шубина предъявила вам, было требование изменить принятое вами раньше решение; она настаивала, чтобы вы не оставались на сверхсрочную службу. Упорно глядя на палубу, Жуков сидел неподвижно. -- Под влиянием Шубиной комсомолец Жуков изменил свои планы на будущее, -- продолжал Андросов.-- Благодаря этому была восстановлена их дружба. Но в последние дни отношения его с Шубиной, как он мне сообщил, резко ухудшились, дошли до полного разрыва. Агеев шевельнулся. Ясно вспомнилась встреча с матросом на пирсе, багровое пятнышко у него на щеке, под ухом... Но боцман промолчал. Товарищ Жуков подал сегодня начальнику экспедиции рапорт об оставлении на сверхсрочную службу, -- продолжал Андросов. -- Вместе с тем он решил поставить об этом в известность Шубину. Попросив увольнение на берег, Жуков имел с ней решительный разговор... Кстати, товарищ Жуков, у вас не создалось впечатления, что она все же знает о сроке нашего выхода в море? А может быть, и знала... -- неожиданно откликнулся Жуков. -- Откуда? -- резко спросил Андросов. А кто их разберет, откуда эти девушки все знают. Слыхал я о таком корабле -- когда б он в море ни уходил, всегда прибегали к пирсу девчата. На корабле тайна, а на берегу, бывало, когда шел тот корабль в боевой поход, каждая собака знала. В кубриках говорят: "Это матросский телеграф работает". Дорого мог нам этот телеграф обойтись... Самито вы не пользовались таким телеграфом? Никогда я на берегу о корабельных делах не говорил, -- сказал Жуков твердо, вскинув блестящие, не- много запавшие глаза. И вдруг весь задвигался, взглянул, всем телом обернувшись, на круглые часы над диваном. Позвонить бы туда, о Шубиной узнать... Терпение, позвоним... Итак, после крупного разговора с Шубиной вы долго бродили по улицам, потом решили зайти к ней снова. Дверь в комнату Шубиной была заперта, никто не откликался... Больше никого не оставалось в квартире? А там больше никто и не живет. Одна комната это, в проходе ворот, дворник ее занимал раньше... А когда дворник себе получше комнатку подыскал, Клава... Шубина... там поселилась... -- Расскажите мичману, что произошло дальше. Жуков, собираясь с мыслями, помолчал. Так вот, стучу -- молчок. А все-таки подумалось, что в комнате кто-то есть. Подожди, парень, ты почему так подумал? -- вдруг вмешался Агеев. -- Не отвечает -- стало быть, дело ясное, дома ее нет. Жуков взглянул на него, будто проснувшись. Он слишком ушел в свой рассказ, в воспоминание о пережитом. Как будто даже не понял вопроса. Словно меня что-то в сердце толкнуло. Словно бы позывные изнутри услыхал. Нагнулся, глянул под занавеску. Вижу -- рука. Рука? -- переспросил боцман. Товарищ Жуков увидел через окно на полу комнаты неподвижную руку мужчины, -- пояснил Андросов. -- Он стал стучаться -- безрезультатно. Он бросился на улицу, встретил комендантский патруль, вернулся с ним в квартиру. Дверь оказалась отпертой, даже полуоткрытой, на полу лежал гражданин, убитый ударом ножа. Точно, -- шепотом произнес Жуков. Он слушал это краткое изложение своего рассказа в таком волнении, что побелели суставы его сплетенных пальцев. До прихода следователя Жукова задержали, но поскольку, по-видимому, его непричастность к делу оказалась явной, следователь, снявший с него показания, отпустил его на корабль. За это время гражданка Шубина дома так и не появлялась. Стало быть, один вы были при обнаружении тела, пока за патрулем не побежали? -- спросил Агеев. Стало быть, один... Нехорошо выходит, -- сказал Агеев. Товарищ капитан третьего ранга! -- начал Жуков и замолчал. Зазвонил телефон над столом. Андросов взял трубку. Слушает Андросов... -- Жуков не сводил с его лица нетерпеливого, горького взгляда. Казалось, какието невысказанные слова огромной тяжестью давят на сердце, не могут сорваться с губ. Есть! Будет исполнено, товарищ капитан первого ранга, -- сказал Андросов. Приподнялся, вложил телефонную трубку в плотный зажим. -- Хотите что-то сказать, товарищ Жуков? Разрешите доложить... -- Жуков снова осекся, но пересилил себя, вскинул запавшие еще глубже глаза. -- То, чего следователю я не сказал... Нож этот... Которым тот гражданин зарезан... Он мой... -- Ваш нож? -- глядел на него Андросов. Агеев сидел рядом с Жуковым неподвижно. -- Так точно... Забыл я его сегодня у Шубиной, когда консервы открывал... А потом вижу -- весь в крови рядом с убитым лежит... Мой ножик. -- И вы это от следователя утаили! Жуков кивнул с несчастным, страдальческим выражением лица. Порывисто поднялся с дивана. Полная тишина была в каюте. Наконец Андросов заговорил: Сейчас же идите, сообщите следователю то, что не решились сообщить сразу. Больше ничего не имеете сказать мне? Больше ничего не имею... -- Жуков стоял бледный, вытянув руки по швам. Подождите на верхней палубе. Вам выпишут увольнительную. Повернувшись по-строевому, Жуков вышел из каюты. Хуже не придумаешь, -- сказал, помолчав, Андросов. -- Перед походом -- такая мерзость... Эк она его забрала. А сперва говорил ведь в том смысле, что, дескать, она ему чуть ли не безразлична. Матросу девушка никогда не безразлична, -- улыбнулся боцман, и эта открытая, почти застенчивая улыбка сразу осветила его лицо. -- А что совсем он с ней голову потерял -- это факт. Видели, товарищ капитан третьего ранга, глядел он на корабельные часы, а про собственные, наручные, забыл. -- Нет, я не заметил... -- рассеянно сказал Андросов. -- Так вот, мичман, придется вам тоже туда сходить, помочь разобраться. Круглое, отливающее медным глянцем лицо боцмана снова стало угрюмым. Разрешите доложить -- у меня на доке еще дела карман. Если завтра швартоваться к ледоколу будем с утра, мне сейчас отлучиться никак невозможно. Ну-ну, хозяйство ваше в порядке, не вам говорить, не мне слушать, -- перебил Андросов. -- Другому рассказывайте, а не мне: я сегодня на доке был... Нужно сходить туда, мичман. Начальник экспедиции приказал послать вас. Только что мне звонил об этом. С чего бы это непременно меня? Значит, есть основание. -- Андросов невесело усмехнулся. -- Не скромничайте, Сергей Никитич, я вам вашу собственную пословицу напомню: "Волной море колышет, молвою -- народ". Помнит флот о ваших разведческих подвигах, о проницательности вашей. Поговорите со следователем, выясните -- в чем там Жуков замешан... Еще эта история с ножом... Нужно помочь следствию разобраться. Полагал я -- кончено у меня все по части разведки. Лицо Андросова приняло грустное выражение. -- Многим это, Сергей Никитич, казалось. В День Победы и я думал -- раздавлен фашизм навсегда... А это дело, боюсь, прямое отношение к нашему походу имеет. Что-то дрогнуло в лице боцмана, глаза заблестели ярче. Какое же отношение? Зарезался человек в комнате вертихвостки на почве любовных дел. Но тут замешан матрос с нашего корабля! -- с болью сказал капитан третьего ранга. -- Подозрительна мне вся эта история с тем, как она Жуковым играла. Сами знаете, город этот не так давно мы у фашистов отбили, всякий здесь народ есть. Вам не кажется странным, что произошла эта гадость как раз накануне наше- го ухода?.. Одним словом, пойдите посмотрите обстановку. -- Есть, идти посмотреть обстановку, -- покорно откликнулся боцман, вставая. Он взял с колен принесенную с собой книгу. Хотел вот в нашей библиотеке книжечку поменять. Разрешите пока у вас оставить -- библиотека закрыта. Оставьте... С сожалением, бережно Агеев поставил книгу на полку, взял с вешалки фуражку, одернул китель. Эх, товарищ капитан третьего ранга, не люблю я всего этого беспорядка! -- внезапно сказал он с большим чувством. -- Разрешите идти? Идите, Сергей Никитич. Четко повернувшись, Агеев шагнул из каюты. На мгновение приостановившись в коридоре, он вынул из кармана свою любимую наборную трубку, тщательно выколотил из чашечки табак, со вздохом сунул трубку в карман... Андросов прошелся по каюте. Тяжелое, болезненное чувство не оставляло его. Уголовщина, а может быть, и хуже... Во что-то скверное пытались вовлечь этого матроса... Как будто он искренен, как будто сказал все, что знал... Но почему это произошло именно с ним, с участником экспедиции, накануне ухода кораблей в море? Случайность? Мирное время... Культурная смычка с людьми портов, которые предстоит посетить... Возможно, тут будет не только это... Возможны вылазки темных сил старого мира, фашизма, не уничтоженного до конца... Андросов сел за стол, стал просматривать свои записи, материалы для политзанятий. Трудно было сосредоточиться. Он глядел на фотокарточки под толстым настольным стеклом. Поместил их сюда, когда устраивался в каюте... Лицо жены -- уже немолодое, но по-прежнему такое любимое, лицо с чуть впалыми щеками, со слишком большими беспокойными, скорбными глазами. Она старалась быть веселой на этом снимке, предназначенном для него, старалась улыбаться перед аппаратом, но он знает это дви-жение напряженных, слишком плотно сведенных бровей -- выражение человека, силящегося не заплакать... Когда она фотографировалась, еще слишком свежа была память о дочке. А вот и дочка на снимке рядом -- их любимица, единственный ребенок. Здесь девочка снята толстенькой, улыбающейся, но перед смертью была совсем другой -- с пальчиками тонкими как спички, с личиком, на котором жили одни глаза... Аня делала все, чтобы спасти ее, отдавала ей свой донорский паек. Но девочка хирела с каждым днем, скончалась на второй год войны в Ленинграде. Война, война... Он подошел к иллюминатору, вдыхал влажный, не приносящий прохлады воздух. Смотрел на разноцветные огни порта, на освещенные окна лежащего поодаль городка... Большие скопления света окаймлены полосками тьмы. Там, где тьма, -- развалины еще не восстановленных зданий, еще не залеченные раны войны. Еще не работают многие предприятия в городе, ожидая тока от новой станции Электрогорска -- города, заложенного на побережье... Андросов вышел из каюты, внутренним трапом поднялся в штурманскую рубку. В рубке был один Курнаков. Начальник штаба экспедиции, сутулясь над прокладочным столом, читал толстый том лоции. Андросов присел на диван. Курнаков мельком взглянул на него, продолжал читать. Трудишься, Семен Ильич? -- Андросов говорил очень тепло: еще с военных дней, когда служил со штурманом на одном корабле, установились у них сердечные отношения. В город пора... -- сказал Курнаков, не отрываясь от книги. -- Сейчас кончу -- и на бережок... К штурману уже успела приехать в базу семья -- как раз сегодня хотел уйти в город пораньше, провести с женой и с сыном последний, может быть, перед началом плавания вечер. Задержался вот, как всегда... -- Курнаков отодвинул книгу, распрямился. -- Тому выписки, этому справки... А переход дальний, и на море рельсов нет. А я тебе партийное поручение наметил, -- чуть запнувшись, сказал Андросов. Какое поручение? -- Курнаков сдвинул негодующе брови. -- Ну, знаешь, при моей нагрузке... -- Он нервно захлопнул лоцию, но аккуратно, с привычной точностью вдвинул ее на полку среди других книг.-- Мог бы меня освободить, Ефим! -- Нет, друг, не освобожу... -- Андросов встал, вскинул на штурмана добрые, словно извиняющиеся глаза. -- О бдительности доклад нужно сделать. Ты офицер думающий, развитой, тебе долго готовиться не придется. Он снова запнулся. Решительно продолжал: -- А в порядке самокритики можешь привести один пример. -- Что, за пример? -- взглянул в упор Курнаков. Андросов шевельнул на столе несколько сколотых между собой написанных на машинке страниц папиросной бумаги. С час назад, -- отрывисто сказал Андросов,-- я, зайдя сюда, увидел на столе этот документ -- и никого не было в рубке. Ну и что же? -- Штурман поднял листки, бросит обратно на стол. На бумаге лиловели длинные столбики цифр: указания широт и долгот, часов и минут -- таблицы курсов будущего перехода. Я работал с ними, вышел на минутку. В рубке оставался электрик. Но когда я проходил рубкой, электрика тоже не было здесь! -- Андросов говорил, не глядя на штурмана. Человек по натуре деликатный и мягкий, он каждый раз мучительно переживал необходимость говорить людям неприятную правду. -- Нельзя было оставлять этот секретный документ незапертым, товарищ капитан второго ранга! Слегка насмешливым взглядом Курнаков смерил его напрягшуюся фигуру. Учту ваше замечание, товарищ заместитель командира по политчасти. -- Переменил тон, хотел закончить инцидент шуткой. -- А поручение, может быть, отменишь теперь, поскольку, как понимаю, придумал ты его мне в наказание, но я вину свою чистосердечно признал? Нет, не отменю, Семен! -- твердо сказал Андросов. Обычная сдержанность изменила Курнакову. Он резко повернулся. Мне кажется, в дни мира, когда мы раздавили фашизм и идем в совсем не секретный поход, мимо берегов дружественных стран, можно было бы и не выдумывать мнимых страхов! Вот потому, что не у одного тебя здесь такие настроения, -- а я ждал подобного ответа, -- парторганизация и поручает тебе сделать этот доклад, -- покраснев до самого затылка, непреклонно сказал Андросов. Глава седьмая ВТОРОЙ НАРУШИТЕЛЬ ГРАНИЦЫ -- Есть не один способ прятать секретные материалы, -- оказал майор Людов. -- Мы находили их в искусственных полых зубах нарушителей границы, в каблуках, под повязкой на раненой руке или даже в самой ране. Некоторые прячут собранные шпионские сведения среди волос, в воротничках, в галстуках, в зубных щетках, в креме для бритья, среди бритвенных лезвий, в карандашах и в шнурках ботинок... И не кажется ли вам, лейтенант, несколько упрощенным, я бы даже сказал наивным, что этот чертеж открыто нанесен на обломок расчески? Лейтенант Савельев молчал. Нет, ему это совсем не показалось наивным. Когда, изучая взятые у нарушителя границы предметы: два пистолета с глушителями, обоймы, полные боевых патронов, пачки советских денег, фальшивый паспорт, портсигар с двойным дном, выложенным золотыми монетами царской чеканки, -- он дошел до обломка расчески, его внимание привлекли несколько еле видных царапин и точек. Расческа была сфотографирована, фотоснимок увеличен -- и лейтенант Савельев торжествующе положил на письменный стол Людова грубо выполненный, но очень отчетливый чертеж. План гавани? -- едва взглянув на чертеж, сказал майор Людов. -- Что отмечено крестом? Место стоянки плавучего дока. -- Если не ошибаюсь, уже заканчивается подготовка к его буксировке через два океана? -- Так точно,-- сказал лейтенант Савельев. Людов вынул из ящика стола, протянул лейтенанту сложенную иностранную газету. -- Господа капиталисты подозрительно много внимания уделяют нашему доку. Читайте. К газетной заметке был приложен русский перевод. Лейтенант Савельев прочел: -- "Доведут ли русские док? В одном из советских портов заканчивается подготовка сложного океанского перехода. Огромный плавучий док оригинальной конструкции должен быть переброшен из Балтийского моря в Ледовитый океан. Удастся ли русским эта труднейшая буксировка?.." -- Подозрительно много внимания, -- повторил майор Людов. Нарушитель, у которого отобрали расческу, замкнулся в полном молчании, с самого момента задержания не произнес ни слова. С того момента как проходивший в зарослях лесник услышал подозрительный шум, увидел закапывающего парашют субъекта и после отчаянной борьбы задержал его, пока не подоспели пограничники, -- задержанный притворился немым. А недавно позвонили по телефону с дальней береговой заставы, сообщили о найденных следах второго нарушителя границы, который высадился ночью на морском берегу и ушел в неизвестном направлении... Валентин Георгиевич Людов спрятал газету, в стол. Задумчиво прошелся по кабинету, остановился у высокого, светлого окна. С высоты третьего этажа виднелась дорога в порт. Дорога исчезала среди двух кирпичных недостроенных зданий. Мимо растущих по ее обочинам кленов шли матросы, офицеры, женщины с продуктовыми сумками в руках, рабочие со строительных площадок. Кроны широколиственных деревьев слегка покачивались на ветру. Ветер закрутил, понес по асфальту охапку зеленобурых опавших листьев. "Ветер с моря..." -- привычно подумал майор Людов, глядя в сторону порта. Две высадки разными путями, но в один и тот же район, -- раздумывал вслух Людов. -- Этот диверсант, задержанный нами, приземлился невдалеке от погранзаставы, отнюдь не в дремучем лесу. Обнаруженный вами чертеж ясно говорит о задании, полученном им, но он счел нужным замкнуться в молчании... Конечно, молчание -- ограда мудрости, но в чем мудрость такого молчания? Не хочет раскрыть сути полученного задания! -- откликнулся лейтенант Савельев. Или хочет скрыть, что не ориентирован в этом задании? Майор, помолчав, продолжал: -- Сложнее дело со вторым нарушителем границы. Он высажен необычным путем, выплыл из моря в безлюдном, пустынном месте. У пославших его были все основания полагать, что он незамеченным пересечет в ночное время границу... Помните, кажется, Лермонтов писал в одном из стихотворений: "Дымятся тучи над темной бездною морской"? Глубокая ночь -- и нарушитель уже на берегу. Лейтенант внимательно слушал. Как все, кому приходилось работать с Людовым, он знал пристрастие майора к литературным цитатам и философическим размышлениям. Знал он и то, что эти раздумья вслух помогают майору сосредоточиться, логически объединить отдельные умозаключения и факты. Никто не видел, как вышел из моря второй нарушитель границы. Но майор госбезопасности Людов, получив донесение с заставы, услышав, что пограничники нашли под камнями легководолазный костюм человекаамфибии, очень ясно представил себе картину высадки диверсанта на берег. Была глубокая ночь. Выглядывала и вновь исчезала в черных летящих тучах луна. Среди камней белела пена волн, омывающих камни. Побережье в этом месте всегда безлюдно, лишь издали вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет красный проблесковый маячный огонь. И вот какое-то округлое тело мелькнуло в воде, пропало среди волн, появилось снова. Из воды вышло су-щество почти фантастических очертаний. Горбатое, круглоголовое, оно издали могло показаться совсем голым. Водонепроницаемый вещевой мешок и кислородный баллон, соединенный с легким водолазным шлемом, образовали горб за спиной вышедшего из моря. Руки и ноги обтянутого резиной тела заканчивались перепончатыми ластами, помогавшими быстрее плыть под водой. Судя по состоянию найденного под камнями костюма, нарушителя сбило с ног прибоем, протащило по илистым камням, но он, по-видимому, не расшибся, быстро двинулся вверх по скалам... Его след обнаружила служебно-розыскная собака. В районе Восточных скал, там, где нагромождения диких камней поднимаются от самой воды, собака тянула вверх и вверх, пока не вывела пограничников к рельсам железной дороги. Здесь ищейка беспомощно заметалась по насыпи, возле шпал... Допрошен весь персонал поездов, проходивших у Восточных скал этой ночью, -- докладывал Людову лейтенант Савельев. -- Вы знаете -- рельсы тянутся там сравнительно близко от берегового обрыва... Проводнику одного из вагонов показалось, что именно на этом участке пути кто-то вошел из тамбура в коридор. Показалось? -- приподнял брови Людов. Так точно. Был третий час ночи, проводник, повидимому, задремал. Услышав, что дверь из тамбура отворилась, он тотчас, как уверяет, прошел по вагону, но никого из посторонних не обнаружил. В том месте побережья поезд, кажется, замедляет ход? -- Слегка притормаживает на стрелке. -- Значит, ушел! -- сказал Людов. Расстроенный, он сгорбился над столом. -- Лейтенант, усилить наблюдение в порту. Свяжитесь с отделениями милиции и с военной комендатурой. Обо всех важных происшествиях пускай немедленно докладывают нам... В обеденное время майор пересек городские улицы, прошел тенистыми аллеями матросского парка, вышел на пологий морской берег. Длинные раскатистые волны набегали на серебристо-желтый плотный песок, пахло водорослями, солнцем и солью, вода была тепловатой, почти не соленой, плавно покачивала на мерно вздымавшейся, прозрачной синеве. Вдали берег громоздился россыпью камней, там, далеко за поворотом, поднимались Восточные скалы. Издали свистели паровозы, был слышен нарастающий и опадающий грохот дальних и пригородных поездов. Выкупавшись, Людов сидел на горячем песке в трусах и фуражке, сдвинутой на большой смуглый нос. Балтийское солнце жгло коричневатое, здесь и там прорезанное застарелыми шрамами тело. В Заполярье, откуда недавно перевелся в эту базу, купаться в море не приходилось никогда, разведчики ходили плавать к чуть теплеющим летом горным озерам... Вдруг возникли воспоминания об удивительных событиях в Китовом, о бессмертном подвиге тех, кто не отдал врагу груз "Бьюти оф Чикаго". Да, пришлось тогда героям искупаться в жидком льду Баренцева моря... При одной мысли о том легендарном заплыве мурашки пробежали по телу. Эх, не дожил Кувардин до счастья нашей победы... А Сергей Никитич вернулся к любимой морской работе, что-то не подает о себе вестей. Пожалуй, настало время встретиться с проницательным соратником-североморцем... Он сидел на раскаленном песке, старался не думать сейчас ни о чем, наслаждался редкими минутами полного отдыха, прекрасным ощущением мирного времени, отвоеванного в смертных боях. Возвращаясь с купанья, торопился, быстро прошагал по тихим аллеям и оживленным тротуарам. Навстречу шли женщины с детьми, бежала из школ веселая детвора. Майор не мог не улыбаться из-под своих влажных от пота очков. Он очень любил ребят, а во время войны почти не встречал детей в суровых, готовых ежеминутно к боям, североморских базах. В кабинете ждал лейтенант Савельев. Никаких новых сведений пока не поступило. Никаких следов вышедшего из моря диверсанта! Майор приказал привести на повторный допрос первого, молчаливого нарушителя границы. Нарушитель сидел, неуклюже приподняв плечи, опустив глаза в пол, жалкий человечек с землисто-серым, упрямым лицом. Его спрашивали про чертеж на расческе, про док. В его глазах проглядывали растерянность и страх, но он не проронил ни слова. Вечером зазвонил один из стоящих на столе телефонов. Майор поднял, порывисто поднес к уху трубку, Слушал, слегка наклонив иссеченное глубокими морщинами, оттененное большими очками лицо. -- Так, так... На убитом обнаружена ампула с ядом? И не найдено никаких документов? Спасибо. Сейчас же выеду на место происшествия. Глава восьмая АМПУЛА, СЧЕТ И НОЖ Седоголовый медицинский эксперт, склонявшийся над трупом, распрямился. -- Рана нанесена ножом в область сонной артерии. Смерть в этом случае наступает мгновенно. В области виска -- след от удара о тупой предмет. Судя по положению тела, убитый при падении ударился головой об угол стола. Майор Людов не спеша осматривал комнату. Это была довольно большая комната с низким, коегде покрытым пятнами сырости потолком. От обстановки веяло странным сочетанием кокетливой женственности, обывательского уюта со следами беспорядка и смерти. На стенах, лоснящихся голубой потрескавшейся краской, пестрели коврики, цветные тарелочки, веера открыток. Широкая никелированная кровать, рядом с занавешенным окном, розовела атласным стеганым одеялом... Вздымалась белоснежная горка подушек... Между окном и кроватью висело большое прямоугольное зеркало в темно-красной лакированной раме. На столе поблескивали в электрическом свете непо-чатая бутылка портвейна, рядом -- полувскрытая консервная банка. С одной стороны стола край скатерти был отогнут, белели листы заполняемого сотрудником милиции протокола. На полу у стола, под пикейным покрывалом, по-видимому снятом с постели, проступали неподвижные очертания тела. -- Да, -- сказал сотрудник милиции, отрываясь от протокола, -- трудно словесный портрет потерпевшего составить. Лицо даже как будто приятное, а не запоминается совсем. Нос обычный, уши в норме, цвет лица неопределенный... Людов осторожно взял со стола, рассматривал на свет плоскую ампулу, полную прозрачного вещества. Ее нашли зашитой в лацкане пиджака убитого. Все находившиеся в комнате знали: тайным агентам иностранных разведок, переходящим границу, строго предписывается -- при аресте разгрызать ампулу с мгновенно действующим ядом. Но смерть незнакомца наступила не от яда... -- А куда девался пистолет? У кого есть это -- должно быть и оружие, -- сказал, кладя ампулу на стол, Людов. Сотрудник милиции оторвался от протокола. Оружие, похоже, было... На подкладке внутреннего кармана пиджака убитого имеются потертость и жирные пятна. Оставлены, как считаю, пистолетом, товарищ майор. А это что? Людов кивнул на смятый, запачканный бланк, лежащий рядом с протоколом, среди вещественных доказательств. Счет домоуправления за квартиру. Обнаружен на полу, около двери, с грязевым следом подошвы на нем. Товарищ Савельев, -- сказал Людов. -- Этот счет и пыль с ботинок убитого сдайте в лабораторию на экспертизу. Он взглянул на сотрудника милиции. Отпечатки пальцев с ручки ножа вы, конечно, уже сняли? Сняты, как положено, товарищ майор. В кабинет дактилоскопии вы их сдадите? Людов кивнул. Сотрудник милиции встал, хрустнул пальцами, пододвинул Людову листы протокола, уступая место. Людов сел к столу, пробежал мелко исписанные страницы. Сотрудник милиции склонился над его плечом. Вот записано в протоколе о счете... Его дворничиха сюда сегодня вечером принесла. Тому назад часа два. Значит, часов около семи... Кому она счет вручила? Некому было вручить. Постучалась, никто не открыл. Она счет под дверь просунула, в щелку. Сотрудник милиции взял со стола фотоаппарат, закрыл футляр, щелкнул застежкой. -- Ну, товарищ майор, как приказано, передаю дело. Поскольку пахнет политикой -- вам и книги в руки. Он усмехнулся -- слегка виновато. -- Дело мутное, нужно прямо сказать. И пожалуй, прохлопал я тут кое-что... Зря не задержал этого матроса. Людов снял, стал тщательно протирать очки. Белый китель образовывал глубокие складки между сутулыми плечами и грудью майора. Вы имеете в виду Жукова? Да, этого матроса. В его показаниях, судя по протоколу, есть только одно сомнительное место. Он показывает, что, когда увидел убитого через окно, комната была заперта. А потом дверь оказалась открытой. Да, патруль обнаружил полуоткрытую дверь. Но ведь патруль-то привел сам Жуков. Людов подошел к окну, смотрел на слегка отодвинутую с краю занавеску, обнажавшую узкую полоску стекла. Жуков показывает, что сквозь этот просвет увидел снаружи тело? Сквозь этот... Не откажите в любезности, Василий Прокофьич, -- повернулся Людов к Савельеву, -- выйдите и посмотрите, откуда Жуков глядел. Савельев, вышел из комнаты. Через минуту возвратился. -- Ну, что увидели? -- спросил Людов. Странное дело, товарищ майор, не видно тела сквозь щель... Часть пустого пола -- и все. Следовательно, -- сказал сурово майор, -- приходится или подвергнуть сомнениям показания Жукова... Или предположить, что в тот промежуток времени, когда Жуков вызывал патруль, потерпевший передвинулся в другую часть комнаты... Не оставив кровяного следа? -- перебил сотрудник милиции. Но Людов как будто не слышал вопроса. Или же допустить, что кто-то, находившийся в комнате, когда стучался Жуков, перетащил потом убитого на другое место. Но зачем, товарищ майор? -- спросил удивленно Савельев. Валентин Георгиевич пристально всматривался в электроутюг, стоящий на туалетном столике, у кровати. Прошел к столу, наклонился над телом. Установить причины этого и является одной из наших задач. Так же как и то, кто таков человек, затаившийся здесь, пока Жуков стучался снаружи. Что-то очень похоже на детективный роман,-- усмехнулся Савельев. -- Убийца, ждущий в запертой комнате... Переместившийся труп... Не забывайте, что материалы для романов, как правило, берутся из жизни, -- улыбнулся ему из-под очков Людов. Агеев и Жуков быстро шли к городу мимо кораблей и портовых построек. Над пирсами блестели фонари, над темными водяными излучинами -- судовые огни и сигналы. Кончилась военная гавань. У стенок чуть покачивались рубки и мачты рыбачьих шхун и баркасов, покрашенные в синий, зеленый, желтый цвета. Свернутые паруса -- длинные остроконечные жгуты -- темнели среди чуть видных на фоне вечерного неба снастей. На широких каменных плитах пристани были расстелены для просушки длинные сети вернувшихся с лова судов. Путь в город вел по широкому шоссе мимо наваленных по обочинам разбитых проржавленных вражеских автомашин и танков, мимо исковерканных зенитных орудий, причудливыми очертаниями высившихся в полутьме. "Сколько времени, как кончилась война, а железный лом отсюда нам еще возить и возить", -- подумал боцман, отбрасывая с дороги попавшийся под ноги раздавленный фашистский противогаз. Все четче вставали впереди городские огни. Домики, стоявшие поодаль один от другого, огороженные неизменными штакетниками, теперь сменялись сплошными рядами домов. Городские постройки толпились треугольниками черепичных крыш, чернели узкими прорезами окон. И снова начинались провалы мрака. В сгущающейся темноте было видно, что во многих домах нет стекол, высокие подоконники опалены пожарами, бушевавшими здесь много дней назад. Становилось людней. В полосах света возникали силуэты прохожих. Женские лица выглядывали из окон. Но и здесь то и дело груды щебня пересекали дорогу, сверху нависали кронштейны разбитых балконов, полусорванные вывески с фамилиями бывших владельцев предприятий. А дальше снова мерцал неяркий фонарный свет, взлетало ослепительное пламя электросварки, слышались голоса рабочих, повизгивание лебедок, поднимающих вверх штабеля кирпича. Плотники двигались на подпорках лесов, каменщики раскачивались в подвесных беседках. На расчищенных пустырях, рядом с приземистыми древними домами, там и здесь вырастали коробки новых многоэтажных корпусов. Пройдя мимо старинного памятника морякам -- героям Гангута (фашисты, заняв базу, вывезли за город, пытались уничтожить массивный гранитный обелиск, а он вот восстановлен на прежнем месте, темнеет шлифованными гранями в освещенном сквере!), Жуков свернул в еще более узкий лабиринт переулков. Он оглянулся, замедлив шаг. Мичман немного отстал, задержался на выходе из сквера, среди темного кустарника, обнесенного низкой чугунной оградой. В сквере шуршал опавшими листьями ветер. Висячий фонарь на площадке у обелиска скупо освещал листву деревьев, гладкие ступени постамента, решетчатые, выгнутые спинки скамеек на бульваре. Кто-то встал с дальней скамейки. Среди черных стволов двигался, удаляясь, неясный силуэт женщины. "Не Клава ли?" -- подумал Жуков. Мичман напряженно всматривался в силуэт. -- Татьяна Петровна? -- услышал Жуков его удивленный, нерешительный оклик. Силуэт растаял в темноте, исчез за дальними стволами деревьев. -- Товарищ мичман, вы что? -- подошел к Агееву Жуков. -- Нет, это я так... обознался... Голос Агеева опять звучал твердо. -- Ну что же вы, товарищ старший матрос! Идите, указывайте путь. Жуков зашагал в переулок. Агеев шел рядом. Они вошли в сводчатые ворота одного из домов. Повеяло сырой прохладой. В глубине прохода тускло светилось задернутое плотной занавеской окно. Рядом виднелась приоткрытая дверь. У двери прохаживался милиционер. -- Вот так мы и нашли ее приоткрытой, когда с комендантским патрулем сюда прибежали, -- обернувшись к мичману, сказал возбужденно Жуков. Под взглядом милиционера Агеев достал из кармана удостоверение. Коротко объяснил причину прихода. Мельком взглянул на Жукова, на его стиснувшие увольнительную пальцы. Да ведь рассказывал ты, что заперта была дверь? Была запертой, а как вернулся я с патрулем -- смотрим, она уже открыта. Милиционер пропустил их внутрь. У стола сидел офицер в белом кителе, свет от лампы блестел на поношенных майорских погонах. Из-под круглых очков глядели внимательные впалые глаза. Товарищ... майор! -- По давней фронтовой привычке Агеев чуть было не назвал капитаном прославленного командира североморских следопытов. Здравствуйте, мичман, давно не видались, -- сказал Людов, вставая. Он протянул худые, узловатые пальцы, и Агеев радостно сжал их своей сильной рукой. А я думал, демобилизовались вы, товарищ майор! -- улыбался Агеев. -- Философией, думал я, вы занялись, как грозились... -- М-да, философия... -- Людов поправил очки.-- Нет, не демобилизовался, Сергей Никитич... Так же, как и вы... Фронтовые друзья жали друг другу руки. Оба -- всегда сдержанные, владеющие собой -- вложили в это пожатие огромное чувство... -- Чем обязан удовольствию видеть вас здесь, Сергей Никитич? -- помолчав, спросил Людов. Еще по фронтовым дням помнил Агеев, что бывший командир североморских разведчиков никогда, ни по какому поводу не выказывает явного удивления. Жуков остановился у двери. Так сердечно встретивший мичмана майор не взглянул, казалось, в его сторону ни разу, но Леонид ощущал, что прикрытые толстыми стеклами глаза словно пронизали его насквозь. Кроме майора в комнате был еще совсем юный, подтянутый, что-то делающий у стола лейтенант. Никаких признаков, что Клава возвратилась домой. Неужели не появлялась с тех самых пор? Или, может быть, ее уже допросили? А не случилось ли чего плохого и с ней? Страстно хотелось получить ответ на эти вопросы, но сначала нужно покончить с другим... Вот он -- этот злополучный нож... блестит на столе, куда положил его начавший вести следствие милицейский. И эта страшная неподвижность застывшего возле стола, прикрытого покрывалом тела. И этот душный воздух комнаты, в которой, еще совсем недавно, бывало, чувствовал себя так хорошо... -- Прибыл по приказу начальника экспедиции, товарищ майор, -- докладывал неторопливо Агеев. -- Может быть, помогу разъяснить что-нибудь... Поскольку в дело военнослужащий нашей части замешан. Жуков невольно сделал шаг вперед. Он вот, старший матрос Жуков. Есть у него сообщение... Товарищ Жуков, хотите чем-нибудь помочь следствию? -- спросил Людов. Теперь ясно было видно сквозь круглые, выпуклые стекла, что у майора строгие, но совсем как будто не злые глаза. -- Так точно... -- Жуков торопился высказать все, сбросить с души невыносимую тяжесть. -- Хочу дополнить, что писал в протоколе. -- Василий Прокофьич, протокол! -- сказал майор. Савельев протянул ему заполненный лист. Людов смотрел с подбадривающим выражением. Жуков глубоко перевел дух, словно бросился в ледяную воду. Нож этот... Я его сегодня здесь в комнате оставил... Он мой. Да? Это ваш нож? -- негромко переспросил майор. Жуков кивнул, ждал, опустив голову. Лейтенант порывисто придвинул к себе чистый лист протокола. Почему раньше не сказали об этом? Как ваш нож сюда попал? -- прозвучал голос лейтенанта. Забыл его, как поссорились мы... На столе открытым оставил... Когда уходил, нож в сердцах и забыл... Жуков поднял голову. Лейтенант глядел в упор острыми, немигающими глазами. -- С кем поссорились? -- спросил лейтенант. -- Ну с Клавой... с Шубиной, конечно. На какой почве произошла у вас ссора? Вы ей ножом угрожали? Не угрожал я ножом... Эти вот консервы им открывал... -- Жуков говорил отрывисто, угрюмо, не глядя на ведущего допрос. Может быть, на почве ревности поссорились? Потерпевшего к ней приревновали? Жуков вскинул голову. Склонившись вперед, лейтенант продолжал всматриваться в него. Угрожающе покачивалась над листом бумаги черная блестящая авторучка. -- Слово моряка -- я этого гражданина никогда раньше не видел! Сказал это от всей души, искренне негодуя. Видел, чувствовал -- лейтенант не верит ему. Постойте, Василий Прокофьич, -- прозвучал спокойный голос. С надеждой Жуков перевел взгляд на благожелательное, оттененное большими очками лицо.-- Скажите, Жуков, когда вы смотрели в окно -- заметили рядом с убитым свой нож? Я ножа не заметил... Только руку видел да край пиджака... А можете вспомнить, как лежал убитый -- ничком или навзничь? Ничком или навзничь? -- Жуков старательно вспоминал. -- Трудно припомнить... Пожалуй, что навзничь... Покосился на очертания неподвижного тела и вздрогнул -- умерший лежал ничком... -- Рука была ладонью вверх -- как сейчас вижу. А точнее не скажу. Майор был явно удовлетворен ответом. А еще ничего необычного не заметили? Какогонибудь движения в комнате, звука? Нет, не заметил... -- Жуков лихорадочно думал... -- Только вот когда к окну подходил, показалось мне -- словно тень за занавеской прошла. Тень? -- переспросил Савельев. Может, почудилось, -- пробормотал Жуков. Он не мог больше выдерживать неизвестности, он весь истомился. -- Товарищ майор, а Шубину Клаву вы видели? Не возвращалась она домой? Нет, Шубину мы еще не видали, -- с готовностью отозвался майор. -- И на работе ее давно нет... Скажите, Жуков, где здесь в комнате обычно утюг стоит? Утюг? -- Он удивился вопросу. С удивлением покосился на Людова и лейтенант. -- Не смогу сказать... Когда здесь бывал, никогда я не замечал утюга. На туалетном столике вам его видеть не приходилось? Жуков взглянул на столик. Среди флакончиков, баночек и статуэток сиял полированный сталью небольшой электроутюг... -- А кто его знает, -- Жуков еле сдержался... "Уж не отвлекает ли просто мое внимание пустым разговором этот майор, чтобы потом задать неожиданно каверзный вопрос? Подозревает он меня, что ли?" -- с внезапной неприязнью подумал Жуков. -- Я, товарищ майор, когда сюда приходил, не об утюге думал... Он горько улыбнулся собственной шутке, Но Людов глядел очень серьезно. -- Да, утюг обычно стоит, вероятно, не здесь. А сюда его поставили второпях, даже, видите, Василий Прокофьич, разбили эту фигурку... Майор взял со столика фарфоровую обезьянку с отбитой головой, задумчиво вертел ее в пальцах. Пропустите меня! Что здесь происходит такое? -- послышался из-за двери испуганный и в то же время требовательный женский голос. Товарищ сержант, пропустите, -- сказал Людов, приоткрыв в прихожую дверь. Глава девятая ДЕВУШКА ИЗ РЕСТОРАНА На пороге стояла девушка в светлом шелковом платье. Испуганно, хмуро смотрела из-под соломенной шляпки, сдвинутой на тонкие подбритые брови. Ее дерзкие красивые глаза скользнули по лицам, по обстановке, задержались на прикрытом покрывалом теле. Припудренное лицо задрожало. Резко выделялись маленькая родинка на щеке и покрашенные лиловатые губы. -- Клава! -- повернулся к ней Жуков. Она будто не слышала его, застыв у порога. Лейтенант сделал предупреждающий жест. Жуков остановился. -- Войдите, гражданка Шубина! -- сказал Людов. Она сделала два медленных, осторожных шага, не отводя от находящихся в комнате округлившихся, ставших очень прозрачными глаз. С ней вместе вошла в душную комнату волна приторно сладких духов. Она казалась очень молодой, но от взгляда боцмана не ускользнули чуть видные морщинки вокруг ее рта и около глаз. И все же ей было с виду не больше двадцати двух -- двадцати трех лет, и боцмана, еще дальше отступившего в угол, толкнули в сердце негодование и жалость. Я не понимаю... Что случилось?.. -- Она замолчала, опять обвела комнату тем же недоуменным прозрачным взглядом. -- Кто это там лежит? Сейчас узнаете все, если действительно не понимаете, в чем дело, -- сказал Людов, пододвигая ей стул. Она села, сжимая сумочку из лакированной кожи. Вы гражданка Шубина? Ваше имя, отчество? -- спросил лейтенант, придвигая к лампе незаполненный лист протокола. Шубина, Клавдия Кузьминична. Она отвечала как во сне. Ее мелкие ровные зубы стукнули, словно в ознобе, и сжались. -- Почему так долго не возвращались домой? -- По магазинам ходила. Проверить можете -- все время с подругой вместе была. По-прежнему она говорила почти машинально, как бы думая совсем о другом. Ее взгляд был прикован к укрытому покрывалом телу. Господи! Долго будете меня мучить! Кто это там лежит? А вы сами не знаете? Господи! Конечно, не знаю! Лейтенант Савельев обогнул стол, приподнял покрывало. Она жадно смотрела, подавшись вперед. Вскрикнула, закрыв лицо рукой с ногтями, покрытыми малиново-красным лаком. -- Вам известна личность убитого? -- спросил лейтенант. -- Нет, неизвестна. Она отняла руку от лица, снова окинула взглядом всех находящихся в комнате. -- Да скажете вы мне наконец, что здесь случилось! Лейтенант осторожно взял со стола, протянул ей покрытый темными пятнами нож. -- Чей это нож? Откуда он у вас? -- спросил лейтенант. Как бы защищаясь, она снова вскинула руку. Еще четче выделились лиловые губы на покрывшемся потом лице. Этот нож... его... Леня Жуков... у меня еще раньше забыл... Правда, истинный бог. Только Жуков тут ни при чем, товарищи, совсем он тут ни при чем, -- вдруг страшно заторопилась она. Ключ у Жукова от вашей комнаты был? -- спросил лейтенант. Не было у него ключа. -- Она рванула сумочку, вынула ключ. -- Вот он -- всегда с собой ношу. Так, может быть, еще кто-нибудь ключ от этой двери имел? Кто-нибудь из родственников ваших? Никаких родственников у меня здесь нет. Еще что выдумали! -- сказала с негодованием Клава. -- Значит, вы сами сюда потерпевшего впустили? Жуков слушал, омертвев, не отводя от лица Шубиной взгляда. -- Ваш долг, Клавдия Кузьминична, насущная для вас необходимость сообщить следственным органам все, -- негромко сказал майор Людов. Она присела на стул, неотрывно смотрела на ручку следователя, скользившую по листу протокола. Зачем мне его впускать, если в глаза его никогда не видала? Как же объясните, что у вас в комнате убит этот гражданин? Она молчала, напряженно сжав губы. Вдруг, кокетливо улыбнувшись, стала поправлять короткую юбку вокруг колен, обтянутых тонкими телесного цвета чулками. -- Что это вы как смотрите, товарищ мичман? Насупившись, Агеев отвел глаза. Майор, неподвижно стоявший в стороне, повернулся к окну, поднял занавеску, распахнул неширокую раму. Свежий ночной воздух, запахи деревьев и моря подули снаружи в комнатную духоту. Прогудел буксир со стороны порта, прокатился шум промчавшейся по соседней улице машины. И боцман тоже придвинулся ближе к окну, к свежести, плывшей оттуда. Тяжелое, неотступное чувство все больше стесняло его грудь. И вдруг он шагнул к Шубиной, так порывисто, что она вскочила со стула. Такое дело, гражданка, выходит, что, когда в вашу комнату Жуков после ссоры вернулся, дверь отпертой была. Выходит, что этого гражданина Леонид из ревности заколоть мог. Мичман, я вам не разрешал говорить, -- бросился к нему лейтенант. Но мичман не мог сдержать негодования. Вывертываетесь, лжете, а из-за вас старший матрос Жуков под арест, под трибунал должен пойти! Людов стоял к ним спиной, не спеша закрывал оконную раму. -- Он -- под арест! -- У нее перехватило голос. Сморщился от напряжения маленький припудренный лоб, по щекам катились слезы. -- Молчите, мичман! -- крикнул Агееву лейтенант. Но Шубина уже приняла решение. Она повернулась к лейтенанту. Пишите. Всю правду скажу. Я этого человека убила. Клава, не верю! -- только мог вымолвить Жуков. Лейтенант торопливо писал протокол. Она опустилась на стул, прижала ладони к лицу, слезинка просочилась сквозь ее влажные пальцы. Я, когда Жуков ушел, отдохнуть прилегла, дверь за ним забыла закрыть. А он, бандит этот, вошел, набросился сразу, не помню, как у меня нож под рукой оказался... Не крикнул он даже, упал... И головой о стол ударился? -- спросил майор, оборачиваясь от окна. Она. опустила руки, ее лицо было измятым, мокрым от слез. Не помню... Может быть, и ударился... Я выбежала со страху... Перед этим карманы его обыскали, оружие с собой унесли? Ничего я не обыскивала и не уносила. Выдумываете тоже! -- А когда выбежали, дверь заперли за собой? Она снова наморщила лоб. И этого не помню... Наверное, заперла... Говорю, не в себе я была со страху. Скажите -- утюг ваш где обычно стоит? Она взглянула недоуменно. Кивнула в сторону окна. На подоконник, под занавеской всегда его ставлю... -- Ее мысли были заняты явно другим, выражение досады мелькнуло на покрытом потеками слез лице. А что ножом бандита ударили -- это вы помните точно? Шубина энергично закивала. -- Что ж, лейтенант, -- вздохнув, сказал Людов.-- Я пока больше вопросов не имею. В связи с показанием гражданки Шубиной придется ее задержать... ...Хлопнула закрывшаяся наружная дверь. Затихли, удаляясь по переулку, ее неверные шаги и грузная поступь милиционера. Некоторое время все тяжело молчали. Был слышен только легкий шелест пера, скользящего по бумаге. Жуков стоял замкнутый, бледный, словно не в силах осознать происшедшее на его глазах. Майор Людов провел ладонью по светлым, редеющим над высоким лбом волосам. -- Ну что ж, товарищи моряки, отнимать вашего времени больше не будем. -- Он протянул Агееву руку. -- Поблагодарите начальника экспедиции за внимание. Легким движением, как-то не вяжущимся с внешним видом загрубелых, красно-коричневых пальцев, мичман пожал руку майору. О Жукове-то что доложить? -- негромко спросил Агеев. Доложите, что, поскольку Шубина призналась, Жуков от подозрений в убийстве свободен... Еще хотите что-то сказать, Сергей Никитич? Майор заметил уже давно, что яркие, чуть прищуренные глаза боцмана вновь и вновь устремлялись в одном направлении. Агеев застенчиво усмехнулся. -- Да так... Может быть, ерунда... Я, товарищ майор, верно, по боцманской привычке, если кругом какой беспорядок увижу, забыть о нем не могу. Вот хоть бы зеркало это. Комната убрана подходяще, хозяйка, похоже, красоту любит, а вот зеркало висит кривовато... И внизу рамы какое-то чудное пятно... Людов прошел к зеркалу, пристально всматривался в раму. На нижней кромке лакированной рамы, на ее вишнево-красной глади проступал тусклый, слегка смазанный след. Только наметанный морской глаз мог издали различить это пятнышко, меньше чем на сантиметр затемняющее лаковый отсвет. А еще разрешите доложить... -- Помолчав, Агеев продолжал: -- Полагаю, что после того как обнаружили тело, никто здесь мебели не передвигал? Несомненно, -- откликнулся Людов. -- Вы же знаете, мичман, при следственном осмотре места обнаруже-ния трупа первейший закон -- оставлять все неприкосновенным. -- Стало быть, раньше, совсем недавно, кто-то передвигал здесь все. Лейтенант поднял голову от протокола, смотрел на мичмана с любопытством. -- Вот, прошу посмотреть, -- сказал Сергей Никитич, вместе с Людовым и лейтенантом сгибаясь над полом... Когда Агеев и Жуков ушли, Людов с улыбкой взглянул на лейтенанта Савельева. Ну, как вам понравился наш боцман? Немало во время войны он разведческих подвигов совершил. И видите -- не ослабела старая хватка. Действительно -- зорок! -- улыбкой на улыбку ответил лейтенант. -- Только, откровенно говоря, не вижу, чем нам могут помочь его наблюдения. -- Проанализируйте их, Василий Прокофьич... Людов снова пригнулся к полу, всматривался то в одно, то в другое место давно не натиравшегося паркета. Вдоль нижнего борта тумбочки и возле ножек стола чистый паркет отливал восковым глянцем. Стол и тумбочку недавно передвигали, -- живо сказал Людов. И кровать, товарищ майор... А может, сама хозяйка передвинула, когда комнату убирала? -- сказал лейтенант. Нет, комнату не подметали давно -- видите пыль. А мебель сдвинута совсем недавно, -- отозвался Людов. -- Зачем передвигали мебель? Может быть, во время борьбы сдвинулась или когда падал убитый? Тогда были бы резко сдвинуты или опрокинуты один-два предмета, а здесь, заметьте, буквально все аккуратно переставлено с прежних мест. По всему полу велись поиски чего-то мелкого, рассыпавшегося по всем направлениям. Они возвратились к зеркалу, сверху донизу осматривали раму. Вглядывались в тусклый след на нижней кромке. -- Кровь, -- произнес лейтенант тихо. -- Не могла она так высоко брызнуть... -- Повернулся, всмотрелся в пятна на полу. -- И здесь смазано одно место! Это доказывает, -- сказал задумчиво Людов, -- что зеркало снимали и ставили на пол уже после убийства. Зачем? Вы, лейтенант, неженаты... Так ставит иногда зеркало женщина, осматривающая перед прогулкой -- все ли в порядке у нее в туалете. -- Майор помолчал. -- Кто занимался всем этим? Логически рассуждая, -- тот, кто был в этой комнате, когда Жуков стучался снаружи. Ловко! -- сказал лейтенант. -- Значит, Шубина... Это могла быть Шубина. Мог быть и кто-либо другой, опасавшийся, что на его светлом костюме явно обозначились кровяные пятна. И он, по-видимому, очень торопился. Возможно, стер отпечатки пальцев с ручки ножа, но забыл стереть их с краев рамы, вешая зеркало на место. Майор сел, облокотившись на стол, с угрюмым выражением морщинистого, худого лица. -- А то, что диверсант убит, -- это наш промах, Василий Прокофьич. Ну что же, попытаемся исправить этот промах. Глава десятая НЕДОСТАЮЩИЕ ЗВЕНЬЯ Майор Людов сидел в конторе ресторана, одетый в хорошо сшитый, широкий штатский костюм. Сквозь притворенную дверь просачивалась оркестровая музыка из ресторанного зала. Две девушки-официантки то и дело поглядывали на дверь. Одна, с металлическим подносом, прислоненным к бедру, сидела на табуретке, вторая присела рядом с Людовым на кушетке, машинально разглаживая на коленях свой накрахмаленный фартук. И ничего плохого я в ней не нахожу, -- не поднимая головы, говорила полная блондинка, та, что поглаживала фартук. А что в ней хорошего? -- перебила другая, вы-сокая, с темными волосами, зачесанными на затылок. -- Сама ты добрая, Аня, и всех кругом добрыми считаешь. И не пойму я, почему вы приятельницы с ней. -- А ты, бригадир, в каждой находишь недостатки!-- вскинулась блондинка. -- Скажу снова -- не вижу в ней ничего плохого. Посетители ее любят? Любят. За что? За исполнительность -- раз. -- Она загнула пухлый мизинец. -- По себе хоть сужу: иногда так намаешься к концу дня -- руки-ноги гудят, еле поднос таскаешь. Иногда и присядешь, а клиенты нервничают. Она вскинула на майора круглые голубые глаза, и Людов ответил ей понимающей улыбкой. А Клава -- она всегда на ногах, у столиков, заказ принять готова, клиента обслужить. И нарядная, аккуратная, смотреть приятно... Хоть на душе у нее, может быть, кошки скребут... За чаевыми гонится -- раз, -- воинственно загнула палец черноволосая официантка. -- Должна советская девушка у пьяных подачки брать? А она потому, может быть, всегда у столиков и вьется. Учебой не интересуется -- два. На уме у нее только платья и танцульки. А почему не потанцевать, не развлечься? Правда, чаевые она уважает. -- Аня снова покосилась на Людова, и снова он ободряюще улыбнулся ей. -- Несчастливая она, Клава, а не жалуется, не ноет. Личная жизнь у нее не удалась. Сквозь открывшуюся дверь танцевальная музыка рванулась в контору. Вошла третья официантка. Бригадир, за твоим столиком давно посетители ждут. Разрешите, товарищ майор? Людов кивнул. Черноволосая девушка подхватила поднос, вышла из конторы. Нас перебили, -- сказал майор, привстав и захлопывая дверь. -- Так, говорите, несчастливая она? -- Аня молчала. -- Почему, с вашей точки зрения, у нее личная жизнь не получилась? Хороший знакомый у нее был, один летчик... -- Аня начала неохотно, но вдруг вся взволновалась: -- И подумать только -- всю войну на боевых самолетах летал, а погиб как испытатель в мирное время... Уж как она плакала, заливалась! Даже заболела в тот день, не вышла на работу. Забежала я к ней, а она без сознания лежит... Ах, я болтаю, а за столиками, наверно, ругают меня почем зря. Я просил подсменить вас... Кстати, когда вы с Шубиной по магазинам ходили, никто из посторонних не заговаривал с ней? Ни с кем она не встречалась, не говорила. А потом, как сообщаете, вы с ней почти у самых дверей ее квартиры расстались? Почти что у самых дверей. Хорошо... Пожалуйста, продолжайте, как вы ее больной нашли, -- сказал Людов. В служебном кабинете Людова ждал лейтенант Савельев. На столе лежали бланки анализов и пакет из кабинета дактилоскопии. Вот они -- отчетливые фотоснимки отпечатков пальцев на раме зеркала... Вот снимки следов пальцев, обнаруженных на счете домоуправления: установлено, что на счете следы пальцев убитого незнакомца. Пыль и крупинки песка с ботинок убитого характерны для побережья в районе Восточных скал, где вышел из моря нарушитель границы. Но анализ грязевого отпечатка подошвы на счете выявил наличие рыбьей чешуи и песка совсем другой формации -- характерных для берега в районе Рыбачьего поселка... Лейтенант раздумывал над странными подробностями убийства. Почему пусты карманы незнакомца? Кто унес его оружие, документы, деньги? Майор разъяснил, в чем ценность наблюдений Агеева над чуть покривленным зеркалом. Но кто этот субъект, снимавший зеркало, передвигавший в поисках чего-то мебель? Почему так много внимания уделил Валентин Георгиевич местонахождению утюга?.. Зазвонил телефон. Савельев взял трубку: -- Слушает лейтенант Савельев... Майора нет, обещал скоро быть... Да... Да... Передайте трубку... Он слушал некоторое время, так же, как Людов, слегка наклонив голову, сжав рот. Сам себе не отдавая отчета, лейтенант во всем старался подражать майору. -- Если по срочному делу -- пройдите, дождетесь его здесь. Сейчас закажу вам пропуск... Фамилия, имя, отчество? -- спросил Савельев, придвигая блокнот... Чуть зыбилась, переливаясь, исчезая во мраке, черная гладь рейда, здесь и там озаренная огнями судов, стоящих на якорях и у стенок. Сверху, с доковой башни, была видна пустынная стапель-палуба, вся пересеченная тяжелыми извивами приготовленных к буксировке тросов и якорь-цепей. Слева сиял белый свет на палубе ледокола, золотились два-три освещенных иллюминатора на темной его скуле. Жуков стоял на доковой башне, смотрел в сторону города, мерцавшего вдали неяркими многоточиями огней. Огней становилось все меньше, городские дома засыпали. Летели из темноты серебристые звуки склянок со стоящего где-то военного корабля. Два часа ночи. Завтра-рано вставать. Но Жуков не мог сомкнуть глаз. Вышел из кубрика в одной тельняшке, заправленной в брюки, тоскуя смотрел во влажную темноту. Послышались приглушенные шаги по металлу. Ктото всходил по трапу на башню. Замаячила в темноте высокая фигура. Главный боцман Агеев подошел, молча встал рядом. Не спится, товарищ мичман? -- спросил Жуков. А ты что не спишь? -- откликнулся Агеев. -- Завтра побудку рано сыграют. Будто бы отложили поход? Про то начальство знает... -- Сергей Никитич помолчал. -- Все о ней думаешь? -- спросил необычно грустно и мягко. Все о ней... На сердце так тяжело, беспокойно.-- Всмотрелся в лицо стоящего рядом, захотелось откровенно, дружески излить перед ним душу. -- Что же это получается, Сергей Никитич? Неужели вправду Клава убила? -- Это следствие разберет. Только, кажется мне, путает она что-то, лжет. Жуков продолжал, будто не слыша ответа: -- А ведь любит она меня! Помните, как вскинулась, когда вы про трибунал сказали? Я даже подумал -- не для того ли вину на себя взяла, чтобы с меня обвинение снять? -- Поговорка такая есть: "С ложью далеко уйдешь, да назад не вернешься", -- сказал Агеев. -- Темное, нехорошее получается дело. Жуков смотрел в темноту. Вот мучаюсь, соображаю -- чудной случай с этим бандитом, который к ней в комнату попал, -- снова глухо заговорил Жуков. -- А что ко мне одному у нее любовь была -- это точно. Веришь ей, значит, крепко? Я ревнивый, на одной вере прожить не могу... Только знаю -- как познакомились мы, ни с кем она, кроме меня, не водилась... -- Жуков помолчал. -- Правда, был такой факт -- встретил я ее с одним гражданином. Да он ей родственником оказался, дядей. Что же она майору не сказала, что родственник у нее здесь есть? -- с внезапным интересом повернулся к нему Агеев. Видно, разговор до этого не дошел. -- Как так не дошел? Лейтенант при нас ее прямо спросил... Помнишь, ответила: "Никаких у меня здесь родственников нет". -- Я не слышал, -- изменившимся голосом откликнулся Жуков. Многого ты, похоже, не слышишь, не замечаешь. О ключе разговор зашел... вспомни. Не помню я! -- с болью в голосе сказал Жуков.-- Тогда... -- боцман видел сквозь мрак, как сжались на поручнях его пальцы. -- Мне снова пойти, выяснить нужно... Если солгала она мне... -- и он почти побежал к трапу, ведущему вниз, туда, где еще светился из темноты иллюминатор каюты, занятой на ледоколе начальником экспедиции. Майор Людов сидел в своем кабинете, вчитывался в строки медицинского заключения, в страницы технического осмотра разбившегося самолета. Медленно перелистывал подшивку в картонной папке, "Акт о гибели в полете летчика-испытателя Борисова В. А." -- было написано на заглавном листе подшивки. Портрет Борисова -- простое, честное, мужественное лицо... Несколько месяцев назад произошла эта катастрофа. Думали -- отказали механизмы на большой высоте, в конструкции какой-то изъян... Было предположение -- из-за внезапной слабости сердца летчик лишился сознания в кабине... Да, не разглядели, не смогли предотвратить хода врага... Людов закрыл папку, прошелся по кабинету, глянул в окно. Дорога в порт была пустынна в этот поздний ночной час, белый фонарный свет дрожал над плитами тротуара. -- Приведите Шубину, -- сказал майор... Шубина вошла с упрямым, почти вызывающим выражением на тщательно припудренном и подведенном лице. Молча села слева от письменного стола, за маленький столик, против лейтенанта Савельева. Приложила к глазам платок. -- Не пойму -- чего вам от меня нужно? Не хотела я его убивать, нож мне под руку подвернулся, Савельев старался смотреть безразличным взглядом. Вы продолжаете утверждать, что убитый не был вам ранее известен? И сейчас он мне неизвестен... Она попыталась кокетливо улыбнуться. И как это я с ним справилась, сама не пойму... После того как упал он -- вы зеркало со стены не снимали? Зеркало? -- она явно удивилась. -- Зачем бы мне его было снимать? А может быть, все-таки вспомните, кто был убитый? -- Лейтенант вскинул на нее глаза. -- Не был он кем-нибудь... ну, из поклонников ваших? Вот еще выдумали -- поклонник! -- негодующе фыркнула Клава. Она доверительно склонилась в сторону Людова к письменному столу, смотрела правдивым взглядом воспаленных слезами глаз. -- Верьте слову, товарищ майор, я с одним Жуковым только и встречалась. Он жениться на мне обещал. Всхлипнула, сморгнула слезинку. -- Хоть в ресторане у девушек спросите -- с одним Жуковым Леней гуляла... Никаких ему из-за меня неприятностей не будет, скажите? Людов снял очки, стал старательно протирать стекла. -- Очень беспокоитесь о нем? -- Как не беспокоиться... Его одного люблю. -- А летчика Борисова разве не любили? -- как бы невзначай, надев очки, спросил Людов. Она чуть вздрогнула. Ее взгляд стал напряженным, но она не опустила глаз. Какого Борисова?.. А, этого... Нет, я просто так, время с ним проводила. А почему заболели, когда самолет Борисова разбился? Она продолжала смотреть прямо, но ее глаза странно скосились, глубокие морщины выступили на лбу. Разве я заболела? Не помню... -- Она усиленно соображала. -- Может быть, и заболела... Жалко ведь человека... Вам не было жалко его, когда вино, которым угощали его, отравили! -- Людов поднялся из-за стола. Она поднялась тоже. Я... Я... -- Ее голос вдруг огрубел, стал хриплым. -- Я это вино с ним вместе пила. Самолет Борисова разбился через восемь часов после того, как вы пили с ним это вино, -- медленно, отчеканивая каждое слово, говорил Людов. -- Шеф ваш, давший вам яд, дал и противоядие. Вы знали, что яд начнет действовать, когда Борисов будет в испытательном полете. Шубина долго молчала. Мелкие капельки пота скатывались на тоненькие подбритые брови. Выдумываете. Не отравляла я никакого вина. И про какого шефа говорите -- не знаю. Про того, кто имел ключ от вашей комнаты, не раз приходил к вам. Даже не понимаю, о чем говорите. -- Глаза снова подернулись слезами незаслуженной обиды. -- И знакомых у меня здесь никого, кроме Лени Жукова, нет... Майор чуть заметно утомленно вздохнул. -- Уведите гражданку Шубину, -- сказал Савельеву Людов. Жуков вошел в кабинет словно запыхавшись, под темно-синей фланелевкой порывисто вздымалась его смуглая, мускулистая грудь. Но майор видел, что Жуков задыхается не от быстрой ходьбы -- глубокое волнение проглядывает в каждом движении матроса. Майор Людов был в кабинете один. -- Ну, товарищ Жуков, садитесь. Рассказывайте, что вас тревожит. Он указал на стоящий в глубине комнаты широкий удобный диван, присел рядом с Жуковым, положил на диван раскрытую пачку папирос. Жуков будто и не заметил папирос, его грудь вздымалась по-прежнему неровно и быстро. Отпросился я... С Клавдией Шубиной повидаться мне надо... Один вопрос уточнить. Что это за вопрос, из-за которого вам ночью увольнительную с корабля дали? Мне мичман Агеев с увольнительной помог... Мучает меня, что я в такое дело замешан. Комсомолец я, советский моряк... Не говорила она вам, что у нее здесь родственник есть? -- Почему вас интересует этот вопрос? Жуков сжал пальцами колено. -- Подозреваю -- неправду она мне сказала... -- Замолчал, собирался с мыслями. Спокойно, не глядя на него, сидел рядом майор. -- Было такое дело... Както раз очень мне повидаться с ней захотелось... А она меня не ждала... В порту я на попутную машину сел. Он рассказывал, и отчетливо встал в памяти летний солнечный день, со свежими запахами соленого ветра, корабельного дегтя, смоляных бревен -- незабываемыми запахами, источаемыми портом. Грузовик трясся по улицам базы, и мимо пролетали расцвеченные солнцем стекла домов, трепещущая листва на бульваре, афиши и вывески магазинов. -- И вижу с машины -- сидит она с кем-то на бульварной скамейке, разговором увлечена. Окликнул я ее и махнул прямо на ходу через борт. Он провел языком по запекшимся губам. -- Подбегаю к ней, а она уже одна встает мне навстречу, от радости смеется. "Кто это, -- спрашиваю,-- с тобой был?" А его и след простыл на бульваре... Отвечает: "Ты что, ревновать вздумал? Родственник это мой, дядя". -- "Какой такой родственник, никогда ты мне о нем не говорила?" Взяла меня под руку, пошла рядом. "А что о нем говорить? Живем в одном городе, а встречаемся по обещанию раз в год... Зря ревнуешь. Один ты у меня любимый на свете". Рассмотреть вы этого человека не успели? -- спросил майор. Мельком, с грузовика я его видел. С усами будто... Непримечательный с виду. Не тот ли это самый, которого в комнате Шубиной убитым нашли? -- Жуков удивленно взглянул. -- Подумайте, не торопитесь. -- Да ведь сказала она, что тот ей незнакомый. -- Отвечайте на вопрос! -- резко сказал майор. Жуков сидел, опустив глаза, уперев в колени сильные руки. Его брови сошлись в одну сплошную черту. -- Нет, точно сказать не могу. Сходство намечается, только дядя был старше, с усами... Майор встал с дивана. -- Хорошо. Пройдите вот в эту дверь, подождите... Шубина снова сидела перед майором. -- Так, значит, родственник, дядя у вас все-таки есть? Она устало поправила волосы. -- Он уехал. В прошлом месяце уехал отсюда. -- И давно вы связаны с этим вашим дядей? Связана? -- Ее покоробило это слово. -- Да с тех пор как он жить сюда переехал, мне посылочку от тети привез. А в посылке что было? Шелковые чулки, одеколон? Капроновые чулки и денег немножко. -- Она попробовала улыбнуться, но выражение страха все больше проступало на потускневшем лице. Начали вы с чулок и одеколона, а кончили -- сами знаете чем... -- раздельно произнес Людов. -- С тех пор как он вашу растрату покрыл... Какую растрату? -- упавшим голосом спросила она. Людов глядел на нее в упор. Пять месяцев назад вы дневную выручку в кассу не сдали, пропадали где-то два дня... Потом вернулись, полностью отдали деньги, разжалобили всех... Тогда вас купил этот матерый шпион? Шубина долго молчала. Провела рукой по лицу. Заговорила торопливо: -- Вы все знаете... Когда я выручку прогуляла, не знала, что делать, он меня на улице встретил, предложил помочь... Взамен приказывал, чтобы иногда я из комнаты своей уходила на вечер. Велел, чтобы я ему запасной ключ отдала. И когда познакомилась я с летчиком этим, не думала, не гадала, что так кончится все... А потом Жукова полюбила, хотела уехать с ним отсюда, с прошлым порвать... А этот гад все ходил за мной... Терпеть сил больше не стало... И убила я его, чтобы распутаться с ним. Это с ним вас встретил на улице Жуков? Она закивала. Его нашли в вашей комнате убитым? Она кивала еще энергичней. Майор взял со стола фотоснимок, протянул через стол... Человек средних лет, с малопримечательным лицом, с короткими усиками, в рабочем простом пиджаке... Шубина взглянула на снимок, передала обратно. Он? -- спросил Людов. Этого никогда в жизни я не видала! -- Пригласите! -- сказал Савельеву майор. Савельев шагнул к внутренней двери. Шубина стремительно повернулась вместе со стулом, смотрела на дверь. Вошел Жуков. Когда увидел Шубину, его озабоченное лицо просветлело. Пошел к столу, глядя только на Клаву -- такую неподвижную, так странно вытянувшуюся на стуле. -- Товарищ Жуков! -- окликнул Людов. Леонид взглянул на майора. Тот протягивал ему несколько снимков. -- Знаком вам кто-нибудь из них?.. Жуков перебирал снимки. Грузный мужчина с квадратным угрюмым лицом... Молодой человек с упавшими на лоб волосами... Человек средних лет, с малопримечательными чертами лица, с короткими усиками... Жуков признал его сразу. Вот этот с ней сидел тогда на бульваре. Так, значит, вы снова солгали? -- майор смотрел на Шубину с презрительной грустью. Какие-то нотки в тоне этого вопроса заставили Жукова похолодеть. И Клава ответила голосом, которого никогда раньше не слыхал у нее Леонид, -- таким слабым, полным такой безысходной тоски. Признаю -- все время говорила неправду... Зачем приняли на себя убийство, не совершенное вами? Я за Жукова испугалась... Дорог он мне... Жуков вам дорог не больше, чем летчик Борисов, которому вы дали яд, которого уничтожили вместе с самолетом новой конструкции по приказу шпиона... Голос Людова звучал беспощадно. Майор встал изза стола. -- Нет, признаваясь в убийстве, вы пытались скрыть свою более тяжкую вину -- измену советской Родине. Ее лицо было искажено страхом, залито слезами. Она вытянула согнутые, дрожащие пальцы. Как бы я хотела его своими руками сюда привести! Поздно, Шубина... -- сказал Людов. -- Он живет в Рыбачьем поселке?.. Да... да... -- Она трясла головой -- постаревшая, совсем некрасивая, совсем непохожая на недавнюю хорошенькую Клаву. Майор позвонил. Вошел конвойный. -- Уведите! Она сидела у стола неподвижно. Конвойный тронул ее за плечо. Она встала, как во сне; пошла нетвердой походкой. Поравнялась с Жуковым -- и след какого-то сильного чувства возник на ее лице. -- Леня! -- вскрикнула Шубина. Но он, ответив ей полным боли и негодования взглядом, отвернулся. ...Людов и Савельев были в кабинете одни. Майор ходил взад и вперед нервной, порывистой походкой, склонив голову, заложив за спину руки. -- Товарищ майор, -- нерешительно окликнул Савельев. Людов остановился, взглянул на него. -- А не поторопиться ли нам? Не просчитаемся ли на этот раз? Людов смотрел, как будто пробудившись от сна. Лейтенант нарушил ход его мыслей. Есть у моего друга, боцмана Агеева, неплохая поговорка: "Торопитесь медленно", -- сказал наконец Людов. Да не напрасно ли медлим? Убийца-то на свободе. Людов беспокойно провел рукой по высокому лбу. Мы знаем многое, Василий Прокофьич, но еще далеко не все. Знаем, к кому шел убитый диверсант. Догадываемся, кем и почему он был убит. Имеем возможность обезвредить убийцу. Так давайте обезвредим! Сами же вы говорили: не в ожидании неведомых нам преступлений, а потом в их раскрытии, -- сущность нашей работы... А в умении разгадать замыслы, предвидеть будущие действия врага? -- Савельев кивнул. -- Вот это сейчас мы с вами и пытаемся сделать. Зазвонил телефон. Савельев рывком поднял трубку. Людов нетерпеливо ждал. Шофер спрашивает, нельзя ли отлучиться на полчаса? -- доложил разочарованно лейтенант. -- Когда будет нужна машина? Скажите -- пусть ждет. Можем выехать каждую минуту. Савельев передал приказ. Майор снова шагал по кабинету. -- Помните, Василий Прокофьич, Жуков довольно образно сказал о прошедшей за занавеской в комнате Шубиной тени? Эта тень все еще лежит у пирса, где готовится к буксировке док. Но все-таки -- почему так настойчиво они навязывают нам мысль, что охотятся именно за доком? Вспомните хотя бы план гавани на расческе. А мы не поверим им, Василий Прокофьич! Мы с вами заставим, чтобы они поверили нам, навяжем им свою волю. Он положил руку на плечо лейтенанту. Помните, как учит нас Ленин: "...попробуйте заменить софистику (то есть выхватывание внешнего сходства случаев вне связи событий) диалектикой (то есть изучением всей конкретной обстановки события и его развития)". Только диалектически рассматривая все данные дознания, сможем мы разобраться в этом деле. Значит, этого брать нельзя? -- лейтенант шевельнул лежавший на столе фотоснимок. Рано! -- сказал майор Людов. -- Иногда бывает: и смотрим, а не видим! -- говорил потом, вспоминая события ночи, предшествовавшей началу похода, Сергей Никитич Агеев. Был уже поздний час, когда к борту "Прончищева" подошел последний рейсовый катер. Агеев сидел на стапель-палубе дока, в лунной безветренной полутьме, вертел в руках томик рекомендованного Таней романа. Книга прочитана давно, но случилось же так, что никак не успевал вернуть ее в библиотеку! И какое-то странное удовольствие испытывал оттого, что носил ее с собой, в боковом кармане кителя, чтобы, как уверял сам себя Сергей Никитич, в свободные минуты перечитать некоторые, особенно понравившиеся места. Пришедшие с берега поднимались на борт ледокола. Среди вернувшихся была и Татьяна Петровна. В свете, озарявшем палубу "Прончищева", Агеев увидел, как она перешагнула фальшборт, исчезла за надстройкой. "Пошла, значит, к себе в каюту, не встретимся сегодня", -- подумал Агеев. Но тотчас увидел ее уже на корме, она шла к сходням, соединяющим ледокол с доком. Она шла деловитой, торопливой и вместе с тем осторожной походкой, боясь запнуться о швартовы и тросы. В электрическом свете, освещавшем деревянные поручни сходней, мичман различил толстую книгу, которую Таня держала под мышкой. "Неужели в передвижку идет? Как будто поздновато... -- подумал Агеев, еще сам не веря своей удаче.-- Если идет в передвижку, с книгой в руках, значит, не будет навязчивостью подойти к ней..." Легкий силуэт ступил из полосы света в темноту. Девичья фигура забелела у отвесного трапа, ведущего на доковую башню. Агеев поспешно направился к трапу. Над головой слышалась ее поступь, звон каблуков по металлу. Он догнал ее уже наверху, у сигнальной рубки. Она собиралась спуститься в люк, ведущий к передвижке. -- Татьяна Петровна! -- окликнул мичман. Она оглянулась так порывисто, как будто он схватил, а не окликнул ее. В лунном, зеленовато-серебряном свете ее лицо казалось очень бледным. Она стояла неподвижно, прижав к груди большой том. -- Здравствуйте... Простите -- я тороплюсь. Его удивил холодный, нетерпеливый, напряженный тон ее голоса. Он смущенно держал в руках библиотечную книжку. -- Вот -- вернуть вам хотел. Давно с собой ношу... -- Она ждала неподвижно, не сводила с него широко открытых глаз. -- А это что-то новое вы достали? Взглянуть разрешите? Преодолевая неловкость, он говорил так, как привык всегда начинать разговор с ней. Она обычно любила показывать вновь приобретенные для библиотеки книги... Протянул руку и с недоумением увидел, что Таня чуть ли не отшатнулась от него. Только много времени спустя, перебирая в памяти пережитое, осознал боцман подлинную причину необычного поведения Татьяны Ракитиной в минуты той встречи. И конечно, тот факт, что она принесла увесистую книгу на док, никак не увязывался, не мог увязаться тогда с таинственным убийством в комнате девушки из ресторана. И нервное поведение Тани, ее неприязненный взгляд, порывистость движений Сергей Никитич Агеев приписал главным образом тому, что проявил невыдержанность сам. Проявил недостойную настойчивость, навязывался с неслужебным разговором... Ведь он безразли- чен Татьяне Петровне, в разговоре на берегу она ясно дала понять, что ее сердце принадлежит другому... Смущенный, расстроенный, мичман все же взял у нее из рук книгу. Взял почти машинально, преодолев легкое сопротивление. Недоумевал, почему с таким беспокойством, с затаенным испугом смотрит на него Таня. Но он должен был высказаться, слишком наболело на сердце... А Татьяна Петровна явно не хотела поддерживать разговор, хотя бы по поводу книги. Едва лишь он завладел книгой, она резко сказала: Это техническая. Для специалистов. Техникой я интересуюсь... Она хотела взять книгу обратно. Все получилось не так, как мечталось. Явно не налаживался разговор. Он шагнул к лампочке у рубки, продолжал перелистывать толстый том, не запомнив его названия, не видя страниц. Запомнил только массивность, вескость книги, толщину ее переплета. -- Татьяна Петровна, -- сказал Агеев, -- там, на берегу, давеча, вы мне вместо любви дружбу свою предложили. Ясно вижу -- это вы по доброте душевной, чтобы не очень я огорчался. Только, может быть, и вправду нужна вам моя дружба? Она молчала. Он продолжал, перелистывая книгу: Беспокойной вы стали, тревожной, вижу -- душа у вас не на месте... Если могу чем помочь... Оставьте книгу в покое! Этот окрик прервал его на полуслове. Глубоко обиженный, протянул ей толстый том. Она снова сжала книгу под мышкой. -- Сергей Никитич, не сердитесь на меня, извините. Мне нужно идти... Это вы тот роман принесли? Давайте, оставлю его в передвижке. Завтра приходите. Спускаясь в люк, она запнулась было о высокий стальной порог, но удержалась на ногах, крепко прижала книгу локтем... Это была тревожная, беспокойная, бессонная ночь. После полуночи на стапель-палубе ударил оглуши- тельный взрыв, взметнулось в небо отвесное дымное пламя. Вспышка была такой высоты и силы, что, как сообщили с берега и с соседних кораблей, там предположили: не ударилась ли о док попавшая сюда каким-то чудом плавающая мина. Осветили док прожекторами, запрашивали -- нужна ли помощь. Широкий дымовой гриб поднимался над доком все выше, сплошной черно-бурой завесой затягивал понтоны и башни. Моряки дока не растерялись. Все оказались отлично подготовленными к борьбе с огнем и водой. Все мгновенно разбежались по местам. "Повреждены и затоплены отсеки шестой и седьмой. Крен на правый борт. Пожар продолжается" -- было сказано в переданной по трансляции "вводной". -- Открыть отсеки шестой и седьмой. Аварийной партии приступить к заделке пробоины! -- гремел в мегафон голос Агеева. От горевших дымовых шашек плыли густые клубы душного чада. Сквозь чад и пламя пылающей пакли матросы тащили доски, упорные брусья, жидкое стекло, разворачивали на палубе пластырь. Водолазы Костиков и Коркин первыми спустились в понтоны... Эта ночь была беспокойной не только на рейде. Перед рассветом на горизонте, со стороны открытого моря, взлетали в небо сизые прожекторные лучи, световые лезвия прорезали забитый облаками край неба, медленно опускались к воде. Утром сигнальщики с вернувшегося из учебного похода эсминца, сменившись с вахты, выйдя для перекура на пирс, рассказывали друзьям, что увидели в море перед рассветом. В прибрежной полосе, на траверзе новостроек Электрогорска, они увидели рыбачий бот, крепко взятый в световую вилку прожекторными лучами. Странно было то, что широкий парус суденышка, на мгновение забелевший в скрестившемся на нем прожекторном свете, вдруг свернулся, исчез -- и мотобот на необычайной скорости, резко лавируя, стал вырываться из мчавшегося за ним света. Мотобот круто уходил в море, за линию наших территориальных вод, и наперерез ему пронеслись мимо эсминца два пограничных катера. Катера, догоняя мотобот, не спускали с него своих ослепительных прожекторных глаз... Верно, контрабандиста поймали, -- сказал сигнальщик, закончив рассказ. А может, ушел? -- усомнился один из слушателей. От наших пограничников попробуй -- уйди!.. А что это у вас за взрыв такой был? Но спрошенный матрос с ледокола промолчал, раскуривая папироску, и сигнальщик с эсминца не повторил вопроса... Глава одиннадцатая НАЧАЛО ПОХОДА На рассвете зазвонили колокола громкого боя. Моряки вскакивали с коек. Узкий и длинный кубрик, легкое покачивание под ногами, на подволоке -- забранные железными сетками яркие лампы... Крепкий сон подчас лишает ориентации, переносит в былые, опалившие душу дни. Налет вражеской авиации? Атака подлодки? Нет, это не боевая тревога. Это аврал. Звонки: длинный -- короткий, длинный -- короткий... Аврал. Внутри башни плавучего дока, в кубриках, пахнущих теплым металлом и свежей краской, люди натягивали сапоги и одежду, срывали с вешалок фуражки. Выпрыгивали по трапам на верхнюю палубу, в тусклый и мокрый полусвет утра, занявшегося над шквалистым морем. И боцман Агеев, быстрее всех одевшийся в каюте старой баржи, опередив водолазов, скользнул по штормтрапу, свисавшему с усеянного закрашенными вмятинами борта. Спрыгнул на палубу дока. Док двигался в открытом море. Дул порывами настойчивый ветер. Холодный дождь падал не отвесно, а летел прямо в глаза, параллельно пенистым бесконечным волнам. Вечером море было нежно-зеленым, гладким, как шлифованный малахит, а сейчас, куда ни бросишь взгляд, расстилаются хребты серых, закипающих пеной волн. На вершине доковой башни сигнальщик, прикрыв глаза козырьком ладони, всматривался вперед, читал вспышки на мостике ледокола. Из-за чего шум? -- спросил молодой лейтенант Степанов. Он был в одном кителе, жмурился под бьющим в лицо дождем. Входим в Зундский пролив! -- сказал вахтенный офицер. Ветер хлопал длинными полами его резинового плаща. Вода стекала по надвинутому на лицо капюшону. Ветер рванул вздувшийся капюшон, сдергивал его с головы. Вахтенный офицер встал спиной к ветру. -- Вам бы лучше шинель надеть, товарищ лейтенант! -- сказал вахтенный офицер. -- Принят семафор командира экспедиции: "Тросы выбирать, на сто метров подтянуться к ледоколу". Лейтенант исчез в тамбуре. Снова работа с тросами! Только вчера, выйдя из огражденной части канала, вытравили буксир с дока на "Прончищев" до трехсот метров, чтобы идти открытым морем. Сейчас, входя в узкости Зунда, при плохой видимости, со шквалистыми дождями, опять укорачивают тросы... Чтобы не сбить навигационного ограждения, избежать возможности столкновения со встречными судами... А потом, при выходе на простор Каттегата, снова травить буксиры... Огромная работа! Надев шинель, лейтенант вновь выбежал наружу. Вахтенный офицер перегнулся с мегафоном в руках через поручни подвесного моста. -- Мичман, быстрей людей на шпили! Выбирать буксиры! В руках Агеева тоже был мегафон. Среди уложенных восьмерками тросов и гигантских якорных цепей торопливо двигались моряки. Сбегали вниз и подымались по звонким суставчатым трапам, будто по пожарным лестницам многоэтажного дома. Наверху завизжали электрошпили. Словно оживая под ударами ветра и дождя, серебристые тросы за- шевелились, поползли по палубе, вытягиваясь и сокращаясь. Молодой матрос Щербаков опасливо ухватился за скользкую, неподатливую сталь. Главный боцман предупреждал не раз: каждый трос -- длиной в сотни метров, двенадцать килограммов весит один его метр. Не закрепишь вокруг кнехта выбираемый из воды стальной канат, не наложишь вовремя стопор -- и увлекаемый собственной тяжестью трос может рвануться обратно в море, хлестнуть по ногам, перебить кости. Скользя за борт с огромной быстротой, он может унести с собой в море разиню. -- Рукавицы ваши где? -- услышал Щербаков оклик Агеева. Он распрямился. Вот почему так неудобно рукам. Торопясь на палубу по авральным звонкам, совсем забыл о рукавицах. -- Живо наверх! Надеть рукавицы! -- скомандовал главный боцман. Когда Щербаков вернулся, уже все моряки боцманской команды работали по выборке тросов. -- А ну, матросы! -- кричал Агеев, и его голос не терялся в визге шпилей и грохоте металла. -- Раз-два, взяли! Веселее, мальчики! Мальчики! В устах главного боцмана это звучало не обидно, а задорно-ободряюще. Но еще больше подбадривал вид самого мичмана, работавшего во главе одной из групп. Он нагибался, ухватывался за мокрую сталь, и в такт его движениям полтора десятка людей подхватывали трос. Трос толщиной с мускулистую руку понемногу выползал из воды, наматывался на шпиль, завитками ложился на палубу. Во главе второй группы матросов работал боцман Ромашкин. Он первый сбросил пропитанную дождевой водой и потом рубаху, мышцы его худощавого стройного тела вздувались под полосами тельняшки. Бескозырка с золотыми литерами "Балтийский флот" плотно сидела на курчавой голове. Будто шутя, работал рядом с ним широкоплечий Мосин. И Щербаков приноровился уже к общему движению. Даже летящий пригоршнями дождь не леденил теперь, а приятно освежал разгоревшееся лицо. Ну, то-то, -- услышал он рядом с собой голос Агеева. -- В рукавицах-то работать способней. Почему без них вышли? Поторопился, товарищ мичман, -- сказал Щербаков, плотней надевая рукавицы. А не слышали поговорки "Торопитесь медленно"? Всегда помните эту поговорку. Он отошел от Щербакова. Сгибая бугристую от мускулов спину, помог другому матросу крепче ухватить буксир. -- Еще раз, орлы! Вползая на палубу, тросы несли за собой клочья водорослей, прозрачную слизь медуз. Даже красный буек минного трала был подхвачен ими где-то в глубинах Балтийского моря. Туман рассеивался, дождь утихал. Четче вырисовывался на волнах приближающийся "Прончищев". Издали он казался почти круглым. Теперь яснее были видны мощные обводы его бортов, две трубы, от которых летели к горизонту плоские дымовые облака. Уже стало видно, как тросы, уходящие в море с палубы дока, вновь поднимаются из воды среди снежнобелой пены, бушующей за кормой "Прончищева". А еще дальше чернел головной корабль экспедиции -- маленький "Пингвин". Буксир, похожий издали на паутинную нить, связывал его с ледоколом. И посыльное судно "Топаз" пенило на траверзе дока еще затуманенную водную даль. С "Прончищева" снова мигал сигнальный прожектор. Буксиры выровнять и завернуть! -- крикнул вахтенный офицер. Буксиры выровнять и завернуть! -- повторил, выпрямляясь, мичман. Снял рукавицы, вытер ладонью лицо. На корме "Прончищева", перед лебедкой с намотанным на нее тросом, стоял начальник экспедиции, держа мегафон под мышкой. Большое лицо капитана первого ранга блестело от дождя, борода намокла и потемнела, мокрая беловерхая фуражка была сдвинута на бритый затылок. Рядом со Сливиным стоял Андросов. Офицеры удовлетворенно глядели на плещущие в воде буксиры. Исчезая в пене кильватерной струи ледокола, тросы то натягивались слегка, то снова ослабевали. Возле самых бортов дока и ледокола возникали они из волн. Вся их средняя часть уходила глубоко под воду, образуя тяжелый провес. Такой провес, не раз терпеливо разъяснял матросам сам Сливин, обязателен при буксировке, особенно необходим, когда на крюке ледокола -- огромной тяжести док. Ведь при полном натяжении тросы порвались бы от первого резкого рывка... Серебристый металл буксиров уже успел покрыться, как инеем, тонким налетом осевшей на нем морской соли. Док сносило ветром в сторону, сейчас он шел боком по отношению к ледоколу, и два толстых стальных каната резко перегибались в скобах, укрепленных на корме "Прончищева". Боцман ледокола Птицын -- выдубленное ветрами лицо, фуражка слегка сдвинута на седеющий висок -- стоял у лебедки, придерживался одной рукой за влажный барабан. Сливин еще раз взглянул на тросы, на близкие очертания дока. Пошел в сторону мостика, по деревянной палубе ледокола. Хорошо поработали, Иван Андреевич, -- задержавшись рядом с Птицыным, сказал Андросов. Разъяснишь людям политично, в чем дело, вот они и работают с душой, -- внушительно откликнулся Птицын. Он сказал это со скромным достоинством, он был коммунистом и одним из агитаторов ледокола. Еще до выхода в море Андросов провел с коммунистами и агитаторами экспедиции не одну беседу... И морских загибов, Иван Андреевич, вы избегали удачно, -- понизив голос, чуть улыбнулся Андросов. -- Слышал я -- лавировали, как среди минных полей. Правда, раза два чуть не взорвались. Вот чудное дело, -- тоже улыбаясь, развел руками Птицын. -- Раньше казалось -- без крепкого словечка ни одного буксира не заведешь. А теперь, оказывается, все тихо, интеллигентно можно. -- И, говорите, не хуже пошло без ругани этой!.. -- Однажды, когда лебедку заедало, а вы тогда как раз в машину спускались, я-таки подхлестнул их малым загибом, -- честно признался боцман. Андросов посмотрел с упреком. Вы, Иван Андреевич, больше художественную литературу читайте. Очень это язык развивает, увеличивает запас слов. Насчет чтения -- я любитель. Уговаривать не нужно меня в этом смысле. Вот и чудесно, что не нужно вас уговаривать... А мы как раз хороших книг для библиотеки достали. Будет нам чтение в свободное время. Андросов кивнул боцману. Пошел по палубе дальше. Небо светлело, но палуба была еще мокрой и скользкой, потемнела от недавно кончившегося дождя. Андросов шел порывистой энергичной походкой. Каждый раз при выходе в море чувствовал себя как-то собранней и в то же время свободней, легче, чем на берегу. Был неплохо настроен и сейчас, несмотря на волнения перед выходом в море. Радовался, что в состав моряков экспедиции подобрался сознательный, боевой народ. Когда в столовой "Прончищева" штурман Курнаков сперва немного стесненно, сухо, а потом оживляясь все больше, сделал свое сообщение "О бдительности" (Курнаков категорически настоял, чтобы этот короткий доклад был назван скромно "сообщением"), Андросов видел, с каким живым интересом слушали его пришедшие в столовую свободные от вахт моряки. Вместе с военными моряками столовую заполнили кочегары, сигнальщики, трюмные машинисты ледокола. Запомнилось вдумчивое лицо кочегара Илюшина, бывшего котельного машиниста с черноморского крейсера, после демобилизации поступившего на ледокол. Запомнился гладко причесанный, степенный машинист Гладышев, бывший пехотинец. Серебряное солнце ордена Богдана Хмельницкого, полученного в боях за форсирование Вислы, мерцало на его пиджаке. Рядом с Гладышевым сидели две буфетчицы ледокола: молчаливая, будто всегда чем-то недовольная Глафира Львовна и курчавая темноглазая Таня, всю войну самоотверженно проработавшая в полевых госпиталях медсестрой. Эти и десятки других служащих ледокола помогают военным морякам выполнить важное правительственное задание... Да, пока все идет хорошо. Поднявшись на мостик, Андросов взглянул вперед, где, соединенный с "Прончищевым" буксиром, медленно продвигался "Пингвин". Обернулся назад -- к массивным очертаниям покачивавшегося на волнах дока. Море было серовато-синим с редкими вспышками пенных гребней. Чуть видной смутной чертой проступал на горизонте берег. Сигнальщики стояли на крыле просторного мостика. Черноволосый высокий Жуков, смуглый кареглазый Фролов. -- Здравствуйте, товарищ к