сь ни к чему. Он замолчал, медленно протирая очки. Между прочим, вам не кажутся странными некоторые обстоятельства этого дела? Зачем покойному было сжигать корабельные документы? В пьяном виде, возможно, -- сказал Молотков, косясь на мертвеца. Корабельные документы для капитана корабля, насколько я знаю из литературы, -- самая большая цен- ность, -- задумчиво сказал Людов. -- Едва ли он решился бы уничтожить их без особых причин... Он нагнулся, всматриваясь в раскрытую Библию. Кроме того, эта вырванная страница, куда она девалась? На столе, ножом приколота, разве забыли! -- сказал Молотков. Ножом приколота другая страница, -- повел на него очками Людов. Снова пригнулся, заглянул в Библию, не беря ее в руки. Библия раскрыта на "Книге судей", а проколото ножом, как видно по тексту, одно из пророчеств Исайи. Точно! -- с изумлением сказал Молотков. -- Вижу нумерацию. Совсем не та страничка, что на столе. Может быть, сжег ее тоже... -- А вы, товарищ политрук, оказывается, знаток Библии? -- не мог не разъяснить лейтенант главной причины своего удивления. Чтобы сражаться с врагом, нужно знать его оружие, -- откликнулся Людов. -- А когда споришь с церковниками, как приходилось мне спорить не раз на диспутах в довоенные дни, не обойдешься без этого сборника древних легенд. Валентин Георгиевич шагнул задумчиво от стола. Характерно также, что воткнутый в стол нож обращен лезвием к двери... Ну и что же? -- спросил недоуменно лейтенант. Кстати, вы уверены, что на столе ключ именно от этой двери, а не какой-нибудь другой, просто похожий?-- Не отвечая на вопрос, взглянул на него Людов. Какой-нибудь другой? -- Лейтенант решил не выказывать больше удивления. -- Это легко уточнить! На ключе от этой двери две зарубочки были, сам я сделал, чтобы не путать с другими. -- Всмотрелся, не прикасаясь к ключу на столе. -- Вот они, товарищ политрук, убедитесь. И никакой другой ключ, я уже вам докладывал, к данному замку не подходит. Однако с какой целью, -- продолжал размышлять вслух Людов, -- покойный не только запер дверь на два оборота, но и счел нужным вынуть ключ из замка, положить на стол, рядом с собой?.. Кстати, не подскажете, когда у вас начался снегопад? С вечера метет, -- откликнулся лейтенант, Смот- рел на приезжего офицера, тщетно стараясь уяснить себе ход его мыслей. Он стал бы недоумевать еще больше, если бы услышал задание, данное немного спустя сержанту Кувардину очкастым политруком. Глава седьмая УТРО В КИТОВОМ Товарищ сержант, -- приказал Людов, вызвав Кувардина из кубрика наружу. -- Видите, как вытоптан снег между домами -- образовалась сплошная дорога. Пройдите по ней, всмотритесь, нет ли одиночных следов, уводящих куда-либо вбок. Слушаюсь, -- сказал Кувардин. Смотрите зорче: след, вероятно, проложен еще ночью -- занесен снегом. Поэтому поручаю это вам с вашим зрением следопыта. А если обнаружите след, пройдите по нему до конца и там хорошенько пошарьте. Слушаюсь, -- сказал Кувардин. Поднял на командира бледно-голубые, будто выцветшие глаза. -- А что ожидаете там найти, товарищ политрук? Я надеюсь, найдете там свернутую длинную бечевку, -- сказал Людов. -- И, может быть, еще что-нибудь... Он ждал, всматриваясь сквозь выпуклые стекла в холмистые, снежные просторы. -- Есть след, товарищ политрук, -- сказал, возвратившись, Кувардин. -- И нашел я под снегом... Сержант выставил из-под рукава ватника еще влажный от снега, покрасневший кулак. Он разжал пальцы. На мозолистой, квадратной ладони лежал скомканный моток тонкой бечевки. "Скорее, не бечевка, а нитка", -- подумал Людов. -- Спасибо, -- сказал Людов, осторожно принял моток. -- Видите ли, Матвей Григорьевич, в чем дело. Капитан транспорта найден нами мертвым в запертой комнате, с револьвером в руке. По некоторым данным, я склонен думать, что эта нитка имеет отношение к его смерти... Капитан был вчера очень чем-то расстроен? Не слишком любезен со своими спутниками? Какое там любезен! С помощником обращался еще ничего, в норме, а на негра кричал почем зря, -- сказал Кувардин. -- Да и со Свенсоном вышел у него на боте детский крик. Они, оказывается, раньше встречались. Да? -- сказал Людов. Его иссеченное морщинами лицо оставалось бесстрастным. Когда подобрали мы в море американцев, дали им, конечно, обсушиться, поесть, выпить по маленькой,-- рассказывал сержант. -- Товарищ Свенсон, как положено, у руля стоял в это время. Потом старшина Агеев его подсменил. Спустился Свенсон в свой закуток, где американцы сидели, и, слышу, что-то сказал капитану. А тот в ответ как зарычит на него и пошел честить почем зря. О чем шел разговор, я так и не понял. Ясно, -- сказал Людов. -- Агеев этого разговора не слышал? Нет, за рулем стоял в то время. Понятно. Не знаете, где сейчас Свенсон? А где ему быть? Как всегда, возится на своем боте... Разрешите быть свободным? Свободны, Матвей Григорьевич. Командир разведчиков зашагал по тропке, сбегающей к причалу. Солнце, уже поднявшись над овальными отрогами сопок, бросало на палубу бота теплый, ослепительный свет. Корма была в белых соляных накрапах, кое-где вспыхивали искорки рыбьей чешуи, присохшей к бортам. А возле рубки палуба была безукоризненно чистой -- мокрые доски тускнели, высыхая под солнцем. Год морген1, херре Свенсон! -- сказал Людов, ступив на скользкие доски причала. (1Доброе утро!(норвежск.)) Год морген, -- отозвался Свенсон с палубы бота. Из-под клеенчатых полей зюйдвестки глядели маленькие, воспаленные глаза. Иег форстиррер мааске?1 -- спросил Валентин Георгиевич, остановившись у борта. Аддлес икке2, -- ответил Свенсон, стал с привычной легкостью орудовать на палубе шваброй. 1 Я вам не помешал? (норвежск.) 2 Никоим образом (норвежск.) Херре Свенсон, -- продолжал по-норвежски Людов, медленно подбирая слова. -- Вы были знакомы в прошлом с капитаном "Бьюти оф Чикаго"? О, да! -- сказал норвежец. -- Я знаком с капитаном Элиотом. Капитан не узнал меня, но потом вспомнил. Не расскажете, почему у вас вчера была ссора? Вчера у нас не было ссоры, командир. Но капитан кричал на вас, когда вы с ним заговорили на боте. Да, он кричал. -- Норвежец прислонил швабру к борту, поднял с палубы толстый парусиновый шланг.-- Может быть, кричал потому, что ему стало стыдно воспоминаний. Может, потому, что не хотел отдавать долг. Какой долг, херре Свенсон? Сто двадцать долларов, мой матросский заработок. Вы плавали у него матросом? Я плавал матросом на его судне. Он меня не узнал, это было давно, в довоенные дни. На "Бьюти оф Чикаго"? Нет, капитан командовал грузовозом "Райзинг Сан". Мы пришли в Чили из Бергена. В порту Вальпараисо меня выбросили на берег. И вы вчера напомнили ему о деньгах? Нет, не о деньгах. Он был голодный, замерзший. Я просто спросил, когда отошел от штурвала: "Помните меня, капитан?" Он не помнил. Я сказал: "Вспомните Свенсона и Вальпараисо". Он всмотрелся в меня, стал ругаться, кричать. Но я получу с него мои деньги. Херре Свенсон, капитан Элиот умер сегодня ночью, -- сказал Людов. Э, он умер? -- меланхолически откликнулся норвежец. -- Тогда не буду говорить о нем дурно. Он включил шланг, пенистой звонкой струей стал смывать с кормы соляные пятна и чешую. Потом устремил на Людова вопросительный взгляд. -- Командир, хотите знать, почему капитан выбросил меня в Чили на берег? В порту он арауканца обидел. Арауканца? -- переспросил Людов. Индейца-грузчика, -- пояснил норвежец. Свенсон говорил медленно, грузно чеканя слова, как привык объясняться с русскими друзьями. -- Индеец был слабый, больной, уронил ящик на трапе. Капитан стал драться. Когда пил, становился хуже свиньи, да помилует бог его душу. Я удержал капитана. Ну, а мистер Элиот приказал выкинуть меня с судна. Выгнал без цента в кармане. Я голодал в Вальпараисо. Вчера вспомнилось это. А потом ночью, на берегу, не заходили к нему? Здесь на берегу? Нет, не заходил. После ужина не видел капитана. Свенсон поднял шланг, включил водяную струю, тотчас выключил. А отчего умер капитан? Застрелился в отведенной ему комнате, -- сказал отрывисто Людов. -- Кстати, вы не слышали одиночного выстрела ночью? Нет, командир, не слышал. -- Норвежец снова включил шланг. Людов задумчиво зашагал с причала. Придерживаясь за протянутый вверх стальной трос, стал подниматься к домикам на сопке. -- Командир! -- донесся со стороны бота голос норвежца. -- Отчего умер капитан Элиот? Людов продолжал взбираться наверх, будто не услышав вопроса. Он и вправду мог не услышать этих невнятных слов, заглушенных плеском и шелестом трущегося о скалы прибоя. А Свенсон не повторил вопроса. -- Окончить приборку! Команде руки мыть! -- прозвучал голос из громкоговорителя. Краснофлотцы убирали голики и швабры, бежали наперегонки к умывальникам, сверкая белизной вафельных полотенец, переброшенных через смуглые плечи. -- Ну вот, и мы тоже прибрались, -- сказала в кубрике Люся. Сделала последний оборот бинта, ловко завязала марлевые концы среди курчавых волос сидевшего перед ней матроса. У нее была привычка во время работы ласково разговаривать с ранеными, помогать им отвлечься от мыслей о страдании и боли. Так разговаривала теперь и с американцем, хотя знала, что тот не понимает ни слова. Негр сидел, послушно вытянув шею, упершись в колени широкими, плоскими кистями рук. Один глаз был скрыт марлей бинта, другой -- беспокойный, с кровяными жилками на выпуклом, голубоватом белке -- глядел жалобно и беззащитно. И ничего с тобой страшного не случилось, -- продолжала Люся. Она улыбнулась негру, но не вызвала ответной улыбки. Нихтц шреклих? Ферштеен зи? l ( 1 Ничего страшного. Понимаете? (нем.)) В школе изучала немецкий язык, -- может быть, американец поймет по-немецки? А действительно травма пустяковая. Доктор Дивавин, осмотрев зловещий с виду, кровоточащий шрам над бровью, сказал: ерунда, скоро заживет. Хотя будь травма чуть ниже -- от глаза осталось бы мокрое место. -- Товарищ старшина, -- позвала Люся. В кубрик вошел Агеев, положил мыло на тумбочку возле отведенной ему койки. Переведите: рана неопасная, доктор сказал, только чтобы не сдвигал повязку, а то может инфекцию занести. Задачка! -- откликнулся Агеев. -- Не знаю, смогу ль объяснить. Особенно инфекцию -- исконно русское слово. Он шутил, но озабоченное выражение возникло на круглом, твердом лице. Не осрамиться бы перед девушкой и американцем. Вот стал нежданно знатоком английского языка! Однако негр, похоже, сразу понял перевод. Мэни фэнкс, -- сказал, вытягиваясь во весь свой солидный рост. Благодарит вас! -- торжественно сообщил Агеев. -- Дескать, большое спасибо. Ну а ваши руки, товарищ, старшина? Покажите. Моим рукам что сделается? -- застеснялся боцман. Но Люся уже взяла его большую жилистую кисть в свои ловкие пальцы, рассматривала с профессиональным интересом: Хорошо зажило, шрамов почти не видно. А ведь был сплошной ожог. Как вы, наверное, мучились, бедный! Папаша мой всегда говорил: "Для нас мученье -- тоже ученье". Агеев, с влажным от смущения лицом, тихонько высвободил руку. Обедать пойдем, сестрица? И Джексона захватим с собой. Пойдемте все, -- весело откликнулась Люся. Уже давно видела, как, войдя в кубрик, Ваня Бородин следит за ней ревнивым настойчивым взглядом. Негр, обращаясь к Агееву, взорвался залпами гортанных, сливавшихся одно с другим слов. Показал на табурет, с лежащими на нем шилом, складным ножом, обрезками кожи, потом -- на Люсины ноги. Предлагает сапожки вам починить, -- перевел Агеев. Не нужно, спасибо, не нужно! Она торопливо, смущенно укладывала в медицинскую сумку запасной бинт, вату, пузырек с йодом. Взглянула на свои стоптанные, старые сапожки. Стыд какой! Когда торопилась на катер, не успела даже почистить. А после сушки на камбузе подошвы загнулись, лопнула кожа на союзке. Что подумает о советской девушке иностранец? Неряха, неряха! Негр заговорил опять. Блеснул длинными зубами, вынул из кармана несколько смятых рублей. Сунул рубли обратно в карман, закрутил головой. Отчетливо, с нажимом произнес: Фоо ю визоут мони. Бесплатно ремонт вам произведет, -- перевел, чуть усмехаясь, Агеев. Не нужно, -- в замешательстве повторила Люся. -- Скажите ему: это запасная обувь. У меня в базе новые, отличные есть. Она и не сознавала, какой привлекательной кажется окружившим ее морякам: раскрасневшаяся, с карими живыми глазами под тяжелыми локонами волнистых волос. Боялась, Джексон будет настаивать, сконфузит совсем. Но негр замолчал, неожиданно угрюмо. А разве он за починку деньги берет? -- спросила Люся, когда они вчетвером вышли на воздух. У дверей присоединился к ним Бородин, задорный, колючий. Они шагали по направлению к камбузу, в тонком пении снежного наста. Еще как берет! -- откликнулся боцман. -- Американцы -- нация коммерческая, даром трудиться не любят. Вишь, у него с собой целая карманная мастерская. Вчера, как расположился на койке, немного отдохнул, а потом вынул сапожный инструмент. Стал доказывать, что у себя, в Гарлеме, был знаменитым сапожником, много долларов зашибал. В Гарлеме? -- переспросил Бородин. Убыстрив шаг, догнал Агеева и Люсю, вклинился между ними. Гарлем -- негритянский квартал в Нью-Йорке,-- пояснил боцман. -- А вышел у нас этот разговор потому, что один здешний орел свои корочки стал латать, подметка у него оторвалась, когда бежал к зенитке по боевой тревоге. Смотрел, смотрел Джексон, а потом семафорит ему -- несолидно, мол, чинишь, непрочно. С улыбкой он оглянулся на негра. Тот, немного отстав, глубоко, горько задумался о чем-то своем. А тут снова боевая тревога, -- продолжал рассказывать Агеев, сдерживая шаг. -- Бросились ребята к пушкам, орел наш и сапога натянуть не успел. Возвращаемся, видим -- Джексон завладел сапогом, подметку тачает. Починил знатно и просит перевести: плати, сколько можешь. Тут и другие стали ему заказы давать, набросали рублей -- бери, нам не жалко. Разве наши деньги в Америке годятся? -- спросила Люся. Годятся банковские билеты, достоинством в червонец и выше, -- солидно разъяснил боцман. -- А я ребят предупредил: рублевками платите, их на золото обменять нельзя. Да ведь это обман, -- с упреком сказала Люся. Какой обман? Я и Джексону растолковал, что мы нашу валютную политику подрывать не хотим, червонцы не выпустим за рубеж. Ответил: "Ничего, согласен на рубли, я их как сувениры продам". Коммерсант! -- сердито сказал Бородин. -- А вы, товарищ старшина, еще его поощрили. Поощрил потому что приносит людям пользу. Агеев перехватил вопросительный Люсин взгляд, пояснил: -- Это о том, сестрица, речь, что кончилась дратва у нашего гостя, а у меня парусинная нитка всегда есть в запасе. Тройного плетения, пропитанная тиром, крепче всякой дратвы. Я вчера и смотал Джексону малую толику. Ему теперь хватит надолго. Бородин открыл дверь в столовую -- навстречу пахнул вкусный запах борща, заправленного лавровым листом. Боцман пропустил Люсю вперед, подтолкнул дружески Джексона, медлившего у порога. -- Здесь давайте пришвартуемся, сестрица, -- сказал Сергей Никитич, подходя к свободной скамье. Он удивлялся сам себе: с чего это стал таким разговорчивым! Усадил за стол Люсю. -- Сит даун!1 -- пригласил негра, указывая место рядом с Люсей. (1 Садитесь! (англ.)) Хотел расположиться по другую сторону от Треневой, но обнаружил с досадой: рядом с медсестрой уже уселся чернобровый радист, деловито резал ломтями краюху душистого, ноздреватого хлеба. Дежурный по камбузу поставил перед ними полные миски борща. "Жидковат супец, -- проглотив первую ложку, подумал боцман. -- А с чего ему быть наваристым? Консервов -- кот наплакал. Сушеная картошка да соль. То-то не торопится есть Джексон, даже за ложку не взялся... А может быть, медлит по другой причине?.. По той же, что вчера?.." Вспоминал, вчера вечером они пришли с бота на камбуз все вместе: и он с Кувардиным, и норвежский рыбак, и американцы. Замерзшие, голодные, усаживались за стол. Только негр не садился, стоял в стороне, несчастный, жалкий, угрюмый. "Понимаю это так, что на "Красотке" ел он отдельно. Не положено черному вместе с белыми столоваться, по их звериным законам", -- сказал тогда боцман вполголоса сержанту. Кувардин с негодованием встал, взял негра за плечи, усадил рядом с собой. Но Джексон все не прикасался к еде. Только когда мистер Нортон уронил какую-то короткую фразу, матрос, униженно вскочив с банки, ответил: "Ай-ай, сэр!" -- начал жадно есть вместе с остальными. И вот сегодня дичится еще больше под любопытными взглядами обедающих краснофлотцев. -- Да не глядите вы на него, словно он чудище какое! -- сказал сердито Кувардин, уже доедавший второе. -- Подрываете интернациональную дружбу! Часто потом, вспоминая этот обед, думал боцман Агеев, как страшно и тяжело было в те минуты их заокеанскому гостю: Негр сидел, устремив вниз свой незакрытый повязкой глаз, уронив бессильно большую, мускулистую руку. Видел ли он себя вновь и вновь наедине с капитаном Элиотом, в ночной тишине, в маленькой комнатке русского полярного городка? Наедине с пьяным, яростным, впавшим в отчаяние стариком, с которым плечо к плечу провел столько дней и ночей на мостике "Бьюти" под пронзительными ветрами, в неустанной качке Атлантического океана... "Я погубил сам себя, -- верно, думал Джексон. -- Мне не нужно было делать этого, я погубил сам себя. Но я не знал, что все может так обернуться. Я сделал это и не знаю, как поступить дальше. А может быть, все кончится хорошо. Пока нужно молчать и не показывать страху. Меня не могут обвинить ни в чем. Мне не нужно было вмешиваться ни во что, но дело сделано, нужно молчать и ждать и не показывать страху..." Но ему трудно было не показывать страху. Даже за обедом в краснофлотской столовой, когда вокруг сидели такие доброжелательные, так хорошо, непривычно хорошо встретившие его люди... Люся нет-нет, а тоже поглядывала на Джексона. Никогда раньше не видела чернокожих -- только разве в кино и на картинках... Вот он, такой, какими и представляла себе негров: барашек густых, жестких волос, белки как облупленные яйца. Но никак не ожидала, что из-под черных век может выглядывать такой синийсиний, как вечернее небо, глаз. И какой он нервный, этот Джексон, вскидчивый, озабоченный чем-то. Знает ли он о смерти капитана? Вот задумался снова, ложка застыла над миской. Потом опомнился, но ест вяло, без аппетита... Они возвратились в кубрик. Кувардин снял шинель, вынул из кобуры пистолет "ТТ" образца 1930 года, положил на чистую тряпочку, рядом с пузырьком золотистого ружейного масла. Держа за рукоятку, нажал большим пальцем правой руки на пуговку защелки, левой рукой подхватил набитый патронами магазин. Объяснял устройство пистолета внимательно слушавшей Люсе. Ваня Бородин стоял у стола, расстраивался, пробовал вступить в разговор, не знал, как вырвать Люсю из неожиданных чар маленького сержанта. Вот, товарищ Тренева, это -- возвратная пружина, а это -- затвор со стволом, -- говорил Матвей Григорьевич, разложив на тряпочке на славу смазанные части. Да? -- говорила Люся, опершись обоими локтями на стол. -- Как интересно! Как все вы хорошо знаете, товарищ сержант! А где здесь шептало? Ей, конечно, было совсем не так уж интересно изучать устройство пистолета, тем более что проходило драгоценное время: минуты возможности побыть с Ваней наедине. Но хотела наказать Ваню за глупую ревность. Неужели не понимает, не хочет понять, что только из-за него находится она здесь сейчас, страдала на катере в штормящем заливе. -- Товарищ Тренева! -- не выдержал наконец Бородин, отчаянно указал глазами на дверь. Штормовой ветер стих уже давно, тонкая пелена снега оседала, таяла под лучами теплого осенного солнца. Очень четко вырисовывались, покрытые зарослями, округлые вершины. Люся и Бородин молча шли к тропке, ведущей в сторону причала. -- Эй, друг! -- окликнул Бородина Агеев. Разведчик сидел на скамеечке, рядом с домом. На дощатом самодельном столе -- здесь обычно зенитчики батареи забивали в свободное время "козла" -- перед боцманом высилась какая-то странная ослизлая груда. Среди мерзлых водорослей проступали узлы и нити рваной, перепутанной бечевы. Ловкими смуглыми пальцами Агеев отбрасывал водоросли, распутывал бечеву. Повернул к Бородину исполненное какого-то странного умиротворения лицо. Кто у вас тут по шкиперской части? -- спросил разведчик. По какой части? -- не то не понял, не то недослышал радист. По корабельной части, по рангоуту и такелажу, -- пояснил веско Агеев. Приподняв над столиком, старательно высвобождал запутавшуюся в бечеве высохшую красновато-бурую морскую звезду. Все мы здесь по корабельной части, -- сказал Ваня задорно. -- Форму морскую видишь? -- Напряг, развернул плечи, из-под расстегнутой черной шинели проступали полосы окаймлявшей шею тельняшки. Стало быть, неважные вы корабельщики, -- сказал Агеев. -- И не стоит тебе морской формой слишком кичиться. А почему не стоит? -- надменно спросил Бородин. -- Сеть видишь? В каком она у вас состоянии? Агеев развел руки сильным, плавным движением. Между пальцами ровными просветами серебрились ячейки очищенной от грязи и водорослей сети. Сплеснить ее и залатать где надо -- сколько трещечки наловить можно! Я на берег давеча взглянул -- вижу, валяется у самой воды в непотребном состоянии. Был здесь рыбачий поселок. Верно, бросили за негодностью, -- сказал Бородин. Расстраивался опять: лишь было выманил Люську из дома, и снова задержка! Подошла к столику, рассматривает морскую звезду, не обращает внимания на сигналы идти дальше. Они бросили, а ваше дело подобрать!-- наставительно сказал Агеев. -- Эту звездочку, сестрица, если желаете, на память возьмите. Промою, просушу -- и берите. Спасибо, -- сверкнула Люся своей доброй, белозубой улыбкой. А вы, товарищ старшина, видно, любитель рыбку поесть? Радист постарался вложить в эти слова побольше ядовитой насмешки и перехватил Люсин взгляд, полный отнюдь не одобрения, -- удивленного упрека. -- Любитель! -- безмятежно согласился разведчик. -- Мы, поморы, на трещечке выросли, трещечка нам силу дала. Была она у нас в прежние дни вместо хлеба. Слышал ты, может, поговорку: "Море -- рыбачье поле"? Потому и называется треской, что трещит, когда высушим. А настоящее ее название -- вахня. Объедение, если ее умеючи приготовить! У нас, детворы, слюнки текли, когда, бывало, папаша привезет улов. Выберет вахню покрупнее, а мама ее сварит на поморский лад: с лучком да с постным маслом. Не до рыбки нам теперь! -- грубо сказал Бородин. Его раздражало спокойное превосходство в тоне этого человека. -- Нам немцев расколотить нужно, а потом уж гастрономией заниматься. А одно другому иногда не мешает, -- сказал Агеев. Лицо, только что освещенное мечтательной улыбкой, потемнело, напряглось жесткими углами: -- Одно другому не мешает, браток, будь уверен! Он (продолжал разбирать мерзлые узлы сети, отбрасывать водоросли и мусор. "А ну их, петухов этих, уйду я от них, -- подумала Люся. -- Нет, старшина Агеев, пожалуй, не петух, очень спокойный, очень выдержанный, отбивается от Вани, как от мальчишки. -- Ей вдруг стало жалко Ваню. -- Хочет одолеть в споре спокойного старшину и не может. И от этого злится, глупеет все больше. Действительно, как мальчишка! Такой задушевный, красивый, а ведет себя точно ребенок". Стало весело и легко на душе. Так весело и легко, как не было уже много дней. Не могла больше мучить Ваню. Тронула пальцем губчатый холодный лучик морской звезды, еще раз поблагодарила старшину за подарок, вместе с Ваней сбежала по тропке к воде. Ноги скользили по крутому извилистому спуску. Бородин хотел взять ее за руку, но вырвалась, ловко сбегала вниз. Бородин сорвал на бегу веточку ползучей березки. -- Вместо цветка! -- сказал Ваня. Воткнул веточку в петлицу Люсиной шинели. Задержал руку на ворсистом сукне, заставил ее замедлить шаг. Море ударялось о камни, взлетало косыми фонтанами, кропило лица освежающей влагой. Ваня взял ее за руку, крепко держал, помогал перепрыгивать с одно- го валуна на другой. Его шинель распахнулась, из-под жесткого меха шапки блестели счастливые глаза. Вот молодчина, что приехала! -- говорил Ваня.-- Только ты, Люська, признайся: специально из-за меня или просто случай вышел? Из-за тебя, ясно из-за тебя! -- откликнулась Люся. -- Понятно, если бы не американцы эти, не выбралась бы сюда. Военврач и то удивился, отговаривал... А зачем тогда с этим разведчиком играешь? -- спросил Бородин. Его лицо потемнело, а глаза вдруг стали бесцветными, приобрели то бешеное выражение, которое так не любила Люся. -- Смотри, Люська, в случае чего... Что "в случае чего"? А то, что этим не шутят. Даром, ты от меня далеко, если полюбишь еще кого, не пощажу ни тебя, ни его. Так-таки и не пощадишь? -- смеялась Люся. Даже эти угрозы и радовали и смешили ее. Угрожает, ревнует, -- значит, любит. Они остановились возле рогатой, выступающей в сторону моря скалы, присели на камень в подветренном месте. Ваня сжал ее плечи сильной и нежной рукой, поцеловал, так что стало больно губам. Не дразни ты меня, Люська! Я и так здесь тоскую. Такая война идет, а кругом камни да вода, и ни одного врага в глаза не видел. Уж очень ты воинственный, -- сказала Люся. Было бесконечно приятно сидеть так, прижавшись к его груди, чувствуя его родные, робкие руки. Да, я воинственный, -- сказал Ваня. -- Мне бы сейчас летчиком или разведчиком быть. Обнимал ее все увереннее и крепче, все ближе надвигались затуманенные любовью глаза. Она сделала над собой усилие, вырвалась, встала. Ванечка, пора. Наверное, доктор меня ищет. Мы еще капитана не перевязали. Никто тебя не ищет, -- привлек ее к себе Бородин. -- Не слышала разве? Застрелился капитан. Застрелился? Точно. Ребята рассказывали, радиограмму передавали об этом. Побудь еще со мной. -- Нет, мне пора, я озябла... Быстро пошла по берегу. Бородин нагнал ее, шел рядом, Меня майор, наверное, ищет, -- сказала озабоченно Люся. Никто тебя не ищет. Эх, не хочешь остаться... Когда погуляем снова? Ваня, не нужно. Вот кончится война. Я тебе обещаю... Ни о ком другом не думаю, ты мой любимый. Когда окончится война?! Шутишь? Догнал, хотел обнять, задержать, но она уклонилась, взбегала по тропинке. Он поскользнулся, отстал. Люся не останавливаясь обернулась разгоряченным лицом, окинула его полным любви извиняющимся взглядом. -- Не сердись на меня, Ваня... За ней захлопнулась дверь. Бородин остановился между домами. Тяжело дышал, почувствовал, как пробирает холодный ветер, как словно померк вокруг ясный осенний день. Агеева уже не было на скамейке. Из двери дома, где радиорубка, вышел приезжий политрук -- сутуловатый, худой, в шапке-ушанке, надвинутой на прикрытые круглыми стеклами глаза. -- Товарищ политрук, разрешите обратиться, -- прозвучал за спиной Людова просительный голос. Валентин Георгиевич обернулся. Перед ним стоял стройный краснофлотец с юношеским румяным лицом, с сумрачным взглядом из-под сдвинутых напряженно бровей. Обращайтесь, -- сказал Людов. Радист первого класса Бородин. Имею просьбу. Слушаю вас, товарищ Бородин. Подал я докладную командиру батареи об отчислении меня на передний край, в части морской пехоты. Вполне здоров, сдал до призыва комплекс зачетов "Готов к труду и обороне". Перед войной был радистом эсминца, имел несчастье участвовать в самодеятельности корабля. Несчастье? -- удивился Людов. Так точно. То есть сначала казалось мне все отлично, был списан в ансамбль песни и пляски, исполнял сольные номера. Да как началась война, понял: должен с оружием в руках бить врага. Просил об отправке на передовую, а угодил прямым курсом в эту дыру. Людов молча слушал, не сводил глаз с молодого, взволнованного лица. Я, товарищ политрук, понимаю: начальству виднее, кого куда отправить. Только взяли бы вы меня в свой отряд. А вместо вас кто останется, товарищ Бородин? -- спросил Людов. Подготовил я себе здесь смену. Дублер мой самостоятельную вахту несет, я его натаскал. Хоть командира батареи спросите. Замолчал, смотрел с тревожным ожиданием. А вы сознаете, что жизнь разведчика -- тяжелый, опасный труд, каждый день -- встреча со смертью? Отнюдь не прогулки, товарищ Бородин! Сознаю. Если нужно, жизнь отдам, под пытками слова не скажу. Что ж, я подумаю, -- сказал Людов. -- Радисты нам в отряде нужны... Помолчал снова. Товарищ Бородин, у меня к вам встречная просьба. Не выясните ли, по какой программе идет сегодня Второй концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром? Второй концерт Чайковского? -- переспросил удивленно. Да, в исполнении оркестра Московской филармонии. Объявлен несколько дней назад, но я запамятовал за всеми этими делами. И забыл попросить вахтенного радиста уточнить время передачи.-- Командир разведчиков устало усмехнулся. --Я видите ли, большой любитель симфонической музыки и, если улучу нынче время... Есть, узнать, когда будет Второй концерт Чайковского, -- сказал Бородин. Глава восьмая ПОКАЗАНИЯ МИСТЕРА НОРТОНА Когда Валентин Георгиевич получил радиограмму, уже кончался короткий осенний день. Лиловатые сумерки окутывали дома, снег подернулся серо-голубыми тенями. Адмирал приказал мне, пока не прибудет к вам прокурор, провести предварительное дознание в связи со смертью капитана, -- сказал Людов командиру батареи. -- Прошу указать помещение, где можно поговорить с людьми. А та каюта... -- начал Молотков. Комната с телом капитана Элиота должна остаться в неприкосновенности до прибытия следственных работников. Что ж, пойдемте, -- вздохнул Молотков. -- Может быть, пообедаете сначала? Поем, если не возражаете, позже. Есть неотложные разговоры. Они вошли в теплый коридор. Краснофлотец с полуавтоматом стоял перед комнатой с телом Элиота. Молотков толкнул дверь в начале коридора, пропустил Людова вперед. -- Расположился я было здесь сам, когда пустил американцев к себе... Да, видно, такая моя планида -- кочевать с места на место... Лейтенант взял с полочки над койкой зубную щетку, тюбик с пастой, бритвенный прибор. Снял с вешалки полотенце. Перейду на сегодня спать в экипаж. Располагайтесь за столом, товарищ политрук. Отдыхать можете на койке. Думаю, дознание будет недолгим, -- сказал Людов. -- Побеседую с иностранцами и освобожу помещение. Можете оставить все, как есть. Да нет, -- вздохнул командир батареи, -- освободите вы -- подгребет прокурор, потом еще кто-нибудь из начальства. Я уж лучше прямо в кубрик... Вам нужны бумага и чернила? Вот они на столе. -- Спасибо, -- сказал Людов. Окинул взглядом помещение канцелярии. Кроме койки, покрытой серым байковым одеялом, здесь стояли несгораемый шкаф, стол у проклеенного бумажными полосами окна. Молотков закрывал окно хрустящей черной шторой затемнения. Если не ошибаюсь, эта комната точно такая, как та, где скончался капитан Элиот? -- спросил Людов. Так точно, -- откликнулся Молотков. -- Все каюты здесь по одному стандарту. А ключ от нее у вас в кармане? Вас не затруднит оставить его в замке? Пожалуйста... -- Молотков вынул ключ из кармана, вставил в дверной замок, взглянул, удивленно.-- И вы тоже думаете запереться? Нет, пока запираться не намерен. Но это весьма удачно... Не пригласите ли сюда мистера Нортона? А мне присутствовать при разговоре? В вашем присутствии необходимости нет. Разговор, как понимаете, будет вестись по-английски. В случае необходимости как могу с вами связаться? Вот кнопочка звонка. Вызов дежурного по батарее. Он меня тотчас разыщет. На курорт пока ехать не собираюсь, -- грустно пошутил лейтенант. Более курортное место, чем здешние края, найти трудно, -- подхватил шутку Людов. Снял шинель и шапку, стряхнул капли растаявшего снега. Кстати, товарищ лейтенант, как могло получиться, что никто не слышал выстрела капитана Элиота? Получилось это очень просто, -- сказал Молотков. -- Когда ведем зенитный огонь, все на боевых постах. В доме, стреляй не стреляй, никто не услышит. Покончил-то он с собой, наверно, во время тревоги. -- А что, по-вашему, толкнуло его на самоубийство? Молотков пожал плечами: -- Кто его знает.. Приняли мы их хорошо, гостеприимно, санитар руку ему осмотрел, положил в гипс. Правда, он что-то нервничал очень, негра к себе вызывал, кричал на него и на помощника. Естественно, рас- страивался, что загубил транспорт. Но до такой степени расстроиться, чтобы пустить себе пулю в лоб... А вы что думаете, товарищ политрук? Об этом я сообщу вам несколько позже, -- любезно сказал Людов. -- Двое других где были во время тревоги? Очевидно, в убежище, в скалах. А когда заперся капитан, первый помощник пришел в кубрик, попросил там постелить койку. Замолчал, ждал: не будет ли еще вопросов. После паузы сказал: Так я позову американца? Пожалуйста, пригласите. Первый помощник капитана "Бьюти оф Чикаго" почти тотчас вошел в комнату, остановился у двери. -- Присаживайтесь, мистер Нортон, сэр... Людов устало горбился над столом, но предупредительно встал, пододвинул стул. Нортон сел, повернул к Людову внимательное лицо. -- Я доложил командующему о положении вещей, -- сказал Людов. -- Адмирал огорчен смертью капитана, выражает сочувствие. Нортон молча склонил высокий, бледный лоб. Но координаты, сообщенные вами, неверны, -- продолжал Людов. Неверны?! -- вскрикнул американец. "Бьюти оф Чикаго" не могла потонуть в месте, сообщенном вам капитаном. В том квадрате Баренцева моря очень большие глубины и совсем нет рифов и скал. Предположить же, что судно потонуло от мины или от торпеды, тоже нельзя. Почему же? -- спросил Нортон. -- Насколько я знаю, повреждения, получаемые торпедированным судном и судном, на всем ходу врезавшимся в камни, довольно похожи. Я не могу поклясться, что слышал взрыв, однако... В задумчивости он налег локтем на стол, подпер рукой подбородок, недоуменно смотрел на русского офицера. Нет, мистер Нортон, это предположение исключается тоже, -- сказал Людов. -- Как раз в квадрате сообщенных вами координат патрулировала наша подводная лодка. Наши подводники могли не заметить дыма и мачт "Бьюти", но несомненно уловили бы отзвуки взрыва, если бы таковой имел место. Но капитан Элиот не мог дать мне ложные координаты! -- сказал запальчиво американец. -- Вы оскорбляете его память, сэр! Я не хочу оскорбить память капитана, сэр, -- отпарировал Людов. -- Но есть поговорка: "Факты -- упрямая вещь". Транспорт, который капитан Элиот должен был доставить в Мурманск, исчез. Капитан покончил самоубийством, сжег судовые документы. Как выясняется, он дал вам ложные координаты гибели "Бьюти оф Чикаго". Я не хочу пока высказывать никаких подозрений, но должен выяснить все обстоятельства дела. Хотите ли вы помочь мне в этом, мистер Нортон, сэр? Нортон сидел неподвижно. Медленно потер лоб ладонью. Вскинул на Людова прямой сосредоточенный взгляд: Да, я понимаю вас. Я хочу вам помочь. Этот чудовищный поступок капитана -- сожженные документы! Я хочу помочь вам и по долгу службы и глубоко уважая ваш храбрый народ, который так стойко отбивается от врага. Я отвечу на любые вопросы. Простите, не знаю еще, с кем говорю? Я офицер морской разведки, моя фамилия Людов... Когда ночью перед самоубийством он не впустил вас в комнату, он объяснил почему? Нет, не объяснил. Он только ругался, богохульствовал и требовал оставить его одного. Капитан был в каком-то исступлении после гибели корабля. После того как он выгнал меня, к нему пошел негр Джексон спросить, не нуждается ли он в чем-либо. Джексон доложил мне, что мистер Элиот не впустил его в комнату тоже. А позже Джексон не заходил к капитану? Не знаю. Когда началась воздушная тревога, негр вышел из общей комнаты, где мы спали, и долго не возвращался. Порванная Библия принадлежала капитану Элиоту? Да. Вы, может быть, не знаете, что для капитанов наших судов Библия -- необходимая книга. Кэптин заменяет на море капеллана, например, когда приходится совершать похоронный обряд. Каковы были политические убеждения мистера Элиота? Как вам сказать? -- Нортон криво усмехнулся.-- Боюсь, он не позволял себе роскоши иметь какие-то свои убеждения. Мы, соленые лошади, делаем то, что приказывает босс. Чем больше нам дают долларов, тем меньше у нас собственных убеждений. -- Расскажите подробности аварии... Людов придвинул бумагу, взял карандаш. -- Постараюсь рассказать все, что знаю... Нортон вынул из кармана пачку сигарет в лакированной обертке, вложил сигарету в мундштук, чиркнул спичкой. Простите, я не предложил... -- Он протянул Людову пачку. -- Настоящий Честерфильд. Спасибо, я не курю, -- сказал Людов. Завидую вам... -- Нортон порывисто затянулся.-- В день перед гибелью "Бьюти" мы с капитаном почти все время были на мостике вдвоем. Неоднократно принимали сигналы о вражеских подводных лодках. Была хорошая видимость, сравнительно спокойно, но к ночи поднялся нордовый ветер, волнение до пяти баллов. Мы почти падали от усталости, проводя на мостике за сутками сутки. Восточнее острова Ян-Майен капитан решил обсушиться и поспать, оставив на мостике меня одного. На каких координатах это было, не уточните ли, сэр? Пожалуйста... -- Нортон назвал координаты.-- Я как раз перед этим занес их в судовой журнал... Не прошло и часа, как капитан снова взошел на мостик. "Дьявольская темнота, Нортон, в этих широтах, -- сказал капитан. -- Не могу больше лежать в каюте, когда вокруг бродят их перископы". Он взглянул на меня в синем свете лампочки у нактоуза. Я почти спал стоя, у меня, верно, был очень измученный вид. "Живо вниз -- и спать, пока не позову вас!" -- зарычал на меня капитан. Бедный старик, При его невозможной манере разговора у него было доброе сердце! Я хотел остаться, но он буквально прогнал меня в каюту. Нортон замолчал, заново переживая все испытанное в ту ночь. Когда я добрался до койки, повторяю, я почти валился от усталости с ног. И не только от усталости -- качка усиливалась. Помню, как я танцевал по каюте, стараясь снять мокрые сапоги. Я переоделся в пижаму. Может, это было глупо в условиях похода, но я не раздевался уже пятые сутки, хотелось по-настоящему отдохнуть. Эта пижама так и осталась на мне... Мне рассказывали подобравшие вас, -- сказал Людов. -- Да? Они заметили на мне пижаму? Людов кивнул. Я задремал, -- продолжал Нортон, -- и следующее, что помню, меня с силой подняло в воздух, выбросило из койки, ударило о переборку. Я почти потерял сознание от боли. Слышал топот многих ног над головой, крики, заглушавшие грохот шторма. На мостике стоял капитан Элиот. Не забыть его лица с влажными, воспаленными глазами. "Они подстерегли нас, Нортон! Проклятые, подкараулили нас, "Бьюти" идет ко дну!" -- прокричал капитан. Палуба накренилась, на мостике было трудно стоять. Команда спускала шлюпки. Простите, как погружалась "Бьюти": носом или кормой? -- спросил Людов. Нортон взглянул недоуменно. Он был весь во власти страшных воспоминаний. Носом или кормой?.. Позвольте... Она погружалась кормой... -- Он замолчал, как будто сбитый вопросом с толку. А каков был характер разрушений? Характер разрушений? -- повторил Нортон. Да, характер разрушений на судне. Все же ваше мнение, транспорт был торпедирован или наскочил на мель? Нортон помолчал, устремив на Людова взгляд своих полных смущения глаз. -- Сэр, хочу быть вполне откровенным. Я не знаю, какого рода повреждения были на "Бьюти"... Началась паника. Это повредит моей карьере, повредит памяти капитана Элиота, но нам было не до того, чтобы устанавливать, отчего произошла катастрофа. -- Вы хотите сказать, что вам, первому помощнику капитана, даже не пришла в голову мысль бороться за жизнь корабля? Держа слегка дрожащими пальцами, Нортон раскуривал новую сигарету. К сожалению, сэр, это так. Я еле двигался после удара о переборку. -- Он вдруг понизил голос, приблизил к Людову костистое, щетинистое лицо. -- И я не хочу позорить капитана Элиота! Но у него был один порок. Порок, свойственный, к несчастью, большинству моряков. Он много, неумеренно пил во время похода. И он был пьян в момент аварии? Да, он был пьян, хотя держался на ногах тверже меня. "К шлюпкам, сэр, вы забыли свои обязанности!"-- закричал он, когда я взбежал на мостик. Я взглянул в сторону шлюпок, матросы не справлялись со спуском, я бросился туда. Нортон сделал несколько порывистых, глубоких затяжек. Мне жалко "Бьюти", это был красивый надежный корабль... Когда мне удалось навести порядок и шлюпки уже были спущены, готовы отплыть, я позвал капитана. Его не было среди нас. Я бросился на мостик, приказав шлюпкам ждать. "Бьюти" продолжала погружаться? Она накренилась так, что трудно было держаться на ногах. Капитан стоял возле штурвала, в свете луны, вынырнувшей из-за туч, покачивалась его большая фигура. "Вас ждут в шлюпке!" -- закричал я. "Я останусь на "Бьюти", -- ответил капитан Элиот. Тут я нарушил субординацию: встряхнул его за плечи, от него несло запахом рома. "Сэр, у вас есть обязанности перед экипажем, корабль вы не спасете, но нужно спасать людей, помочь им добраться до берега!" Я потянул его за собой, он следовал за мной, как во сне. Когда мы подходили к трапу, я споткнулся обо что-то, чуть не полетел за борт. На мостике лежал рулевой Джексон. Мы провозились несколько минут, приводя его в чувство. Когда втроем вышли на ростры, шлюпки уже отошли, не дождавшись нас. Нам удалось спустить еще одну шлюпку, мы провели в море несколько часов, пока нас не спасли ваши люди. -- И вы ни разу не взглянули на карту и в судовой журнал? Вы же штурман транспорта! -- сказал Людов. Нортон молчал. Его высокий лоб с зачесанными на бок прядками редких волос порозовел. Он откинулся на стуле, надменно выставив подбородок, засунув руки в карманы. -- Зачем вы хотите сбить меня с толку, лейтенант? Вы ловите меня на слове, как агент страховой компании. Я уже сказал, что не имел возможности увидеть координаты. Людов снял, стал тщательно протирать очки. -- Я не ловлю вас на слове, мистер Нортон. Но повторяю: "Бьюти оф Чикаго" везла предназначенный нам груз, и нам нужны координаты аварии. Если, вопреки вашим впечатлениям, судно не пошло ко дну, а сидит где-нибудь на камнях, может быть, удастся его спасти. Он замолчал, надевая очки. Нортон молчал тоже. Вынул мундштук изо рта. Прошу прощения за резкость, сэр. Этот поход измучил нас, я стыжусь своего поведения в минуты катастрофы. Капитан Элиот покончил с собой, не выдержав позора. Может быть, следовало бы и мне таким образом расплатиться за легкомыслие. И я обязан был знать координаты аварии! Но повторяю, когда я выбежал на мостик, капитан уже спрятал документы в непромокаемый пакет, держал их под мышкой. Но вы говорите, что капитан решил не покидать корабль. Зачем же он упаковал журнал и карту? Нортон погрузился в мрачное молчание. Потом устремил на Людова укоризненный взгляд карих, правдивых глаз: Я понимаю вашу позицию, сэр. У вас есть приказ, вы стараетесь выполнить его. Но, повторяю, не ловите меня, как страховой агент, не оскорбляйте напрасно. Я не знаю координат, если те, которые сказал мне капитан Элиот, неверны... А может быть, их помнит Джексон? Джексон? -- нахмурился Нортон. Да. Во время аварии он был у штурвала. Спросите его,-- отрывисто сказал Нортон. Вы думаете, это бесполезно? -- мягко произнес Людов. Думаю, бесполезно. Но спросите у него, попытайтесь. Рулевой -- только живая часть машины, исполнитель команд. И хотя Джексон -- лучший из негров, которых я когда-либо встречал, думаю, что он не сможет нам помочь в этом деле. Какие отношения были у него с капитаном? Джексон -- честный парень! -- с жаром произнес Нортон. -- Я с ним в плавании первый раз, но не заметил за ним ничего плохого. Старательный, исполнительный, послушный. Не то что другие негры -- мстительные, злопамятные твари. Он старался услужить даже капитану, против которого любой другой на его месте мог затаить зло. Нортон осекся. Людов ждал молча. Нортон старательно вставлял сигарету в мундштук. -- А почему Джексон мог затаить против капитана зло? -- спросил Людов. Нортон вертел в пальцах нераскуренную сигарету. -- Сэр, не хочу говорить дурно ни о ком, тем более о мертвом. Но после того как мистер Элиот почти прикончил негра, пробил его голову... -- Разве не толчок при аварии причина его раны? Нортон криво усмехнулся. Толчок при аварии!.. Я думаю, лейтенант, пришло время сказать чистую правду. Когда капитан был пьян, он становился подлинным зверем. Все боялись его как огня. Если "Бьюти" действительно наскочила на мель, он мог подумать, что это вина рулевого, неточно державшего курс. А почему вы думаете, что Джексона ударил капитан? Нортон медленно закурил. -- Когда на мостике я споткнулся о тело Джексона, рядом с ним лежал кольт капитана, запачканный кровью. Да, кольт был липким от крови, когда я поднял его и сунул капитану в карман. Лучше бы я выбросил револьвер за борт. Людов прошелся по комнате, вернулся к столу. -- Мистер Нортон, хочу задать вам на первый взгляд странный вопрос. Нортон ждал молча. -- Если бы не очевидность, что капитан Элиот, запершись, покончил с собой, были бы, по-вашему, основания подозревать Джексона в убийстве из мести? Нортон придвинул пепельницу, тщательно раздавил окурок, вставил в мундштук другую сигарету. Потом пожал плечами: -- К счастью, картина самоубийства слишком очевидна. И повторяю, не похоже, чтобы Джексон затаил зло. Здесь не корабль, он имел возможность не общаться с капитаном, не оказывать ему услуг. -- А он, как мне доложили, даже принял поручение капитана купить ему ром, -- сказал Людов. А вы знаете и об этом? -- прищурился Нортон. -- Да, Джексон готов был бежать за ромом. Бедняга. Видели бы вы, с каким удовольствием он ухватил доллары капитана, как неохотно вернул деньги. У негра есть достоинство, которое вы назовете, возможно, недостатком. Какое достоинство? Он неравнодушен к деньгам. Экономит каждый заработанный цент. Для него деньги -- главное в жизни, как, впрочем, для многих из нас. -- Кстати, мистер Нортон, вы говорили с Джексоном после смерти капитана? Нет, не говорил ни о чем. Он знает, что капитан покончил с собой? Затрудняюсь сказать... Но вы меня удивили. Вы сомневаетесь, что капитан покончил с собой? А запертая комната? Есть способы создать видимость, что комната заперта изнутри.-- Людов невесело усмехнулся.-- В частности, мистер Нортон, эти способы широко разработаны на страницах выходящих у вас детективных романов. Ах, вот что... -- Нортон помолчал. -- В таком случае тоже хочу задать вам вопрос. Если бы не очевидность, что капитан покончил с собой, можно допустить, что его убил ваш норвежец? Он откинулся на стуле, смотрел как игрок, сделавший удачный ход, с любопытством ждущий ответа. -- Нет, -- раздельно, почти торжественно заговорил Людов. -- Это предположение исключено. Свенсон наш боевой товарищ, проверенный в походах. Он участник Сопротивления, честнейший, бесхитростный человек... А вы запомнили разговор на боте? Запомнил ли я? -- Нортон сосредоточенно курил. -- Норвежец сказал всего несколько фраз, он с трудом объясняется по-английски. Напомнил о том, что капитан прогнал его со своего судна где-то в Чили, не заплатив заработанных им денег. А мистер Элиот по обыкновению начал ругаться, вместо того, чтобы поблагодарить человека за помощь, может быть, возвратить старый долг. Увы, это похоже на капитана... И может быть, потому... -- Американец осекся. Что вы хотели сказать, сэр? -- спросил после паузы Людов. Нет, я забыл упомянуть... Капитан Элиот вчера был чем-то напуган. Требовал, чтобы я все время держал дверь запертой. А когда я выбежал по тревоге, как вы знаете, даже не впустил меня обратно... И он не сообщил вам причин своего страха? Нет, не сообщил... Вопросов к вам больше не имею, -- сказал Людов. -- Вам следует теперь отдохнуть после всех этих волнений, сэр. Спасибо, сэр. -- Нортон встал, слегка потянулся.-- Попробую заснуть, я чертовски устал. -- Он задержался на пороге. -- Может быть, послать к вам Джексона? Не нужно, не беспокойтесь. Прошу вас пока вообще не говорить с Джексоном. Ай-ай, сэр! Когда дверь за помощником капитана "Бьюти оф Чикаго" закрылась, Валентин Георгиевич вынул из кармана кителя золотисто-желтый прозрачный портсигар -- память об одном из "юнкерсов", сбитых нашими зенитчиками в сопках. В портсигаре белели несколько кусков рафинада. Валентин Георгиевич задумчиво взял кусочек сахару в рот. Присел на койку, сбросил ботинки, лег не раздеваясь поверх одеяла. Лежал совсем неподвижно, вытянув вдоль тела худые смуглые кисти. Что предпринять дальше? Разговор с Нортоном дал кое-что, заслуживающее внимания. Любопытно сообщение, что рану рулевому нанес капитан. При каких об- стоятельствах это произошло? Действительно ли покойный терял голову, опьянев, или, может быть... Возможно, были другие причины его конфликта с Джексоном? Не может не удивлять, что капитан Элиот хотел остаться на борту тонущего судна, но в то же время упаковал карту и судовой журнал. И почему вообще он решил остаться на мостике "Бьюти оф Чикаго"? Есть традиционное, романтическое представление: когда гибнет корабль, капитан до конца не уходит с его борта. Сейчас, в дни войны, совсем не то происходит на судах капиталистических стран. И команда и капитан очень охотно покидают даже при небольших повреждениях принадлежащие частным владельцам суда. Не так, как на нашем флоте, где командир привык считать свой корабль частью советской суши, борется за жизнь корабля, как за собственную жизнь... Адмирал приводил случаи диверсий на американских судах. По словам Нортона, капитан Элиот даже не приказал установить причину разрушений на судне. Стоял на мостике пьяный рядом с оглушенным им рулевым... Если верить Нортону... Есть веское основание не вполне верить ему. Естественно ли, что первый помощник капитана, штурман, в минуты аварии не счел нужным взглянуть на карту и в судовой журнал? Характерен рассказ одного из наших штурманов. Когда он тонул вместе с кораблем, на котором служил, не вся жизнь прошла у него перед глазами, как пишут в романах, а перед мысленным взором возникла лишь карта с линией прокладки, приведшей к гибели корабля... Почему Нортон отбился от остального экипажа? Рискнул собой, не хотел оставить в беде своего капитана? Как совместить факты, что капитан требовал срочно связать его с представителем Соединенных Штатов, но, не дождавшись встречи, покончил с собой? Почему он сообщил Нортону неверные координаты? Нужно поговорить с Джексоном. Вызвать его сюда или, правильнее, пойти в кубрик, побеседовать с рулевым там? Там находится Нортон, но он, возможно, уже спит... Он весьма благожелательно говорит о Джексоне... Джошуа Нортон -- человек с бледным высоким лбом и чуть трепещущими от возбуждения руками. Его нервность понятна -- он не высыпается которую ночь, столько пережил после гибели "Бьюти". Но он предупредителен, полон желания помочь. С какой любезной готовностью он распахнул туго набитый чемодан капитана, а потом собственный чемодан... Вызвать на откровенность Джексона будет труднее. Когда Джексон в последний раз виделся с капитаном?.. Толстая нитка под снегом и воткнутый в стол нож... Валентин Георгиевич встрепенулся, сел на койке. Кажется, задремал. Хотел прилечь лишь на минуту и вот заснул, когда дорога каждая секунда. Он взглянул на часы. Все в порядке, пролежал не больше пяти минут. Надел ботинки, застегнул китель, нажал кнопку звонка. В комнату заглянул рассыльный. Товарищ краснофлотец, пригласите сюда матроса Джексона. Есть, вызвать матроса Джексона, -- отрепетовал рассыльный. Валентин Георгиевич терпеливо ждал. По коридору простучали шаги. Рассыльный вырос в полураскрытой двери. Не хочет он идти, товарищ политрук. Прямо прирос к табурету. Не хочет идти? -- Людов встал, протянул руку к шинели. -- А что делал Джексон, когда вы пришли в кубрик? Да, как всегда, у койки сидит, сапоги чьи-то тачает. А другой американец? Другой американец спит. Я видел: как пришел он от вас, так сразу и лег. -- Спасибо, свободны, -- сказал Валентин Георгиевич, надевая шинель. Глава девятая ЛЮДОВ ПРОВОДИТ ЭКСПЕРИМЕНТ Валентин Георгиевич застегнул шинель на все пуговицы, нахлобучил на лоб командирскую шапку-ушанку с потертым кожаным верхом, еще влажным от растаяв- шего снега. Одна мысль о необходимости выйти сейчас наружу, в холодную, ветреную ночь, заставила его поежиться, еще плотнее надвинуть шапку на брови. У порога он задержался, вынул из замочной скважины ключ, вставленный в дверь Молотковым. Ключ был точно таким, как тот, что лежал перед мертвым Элиотом... Подержав ключ на ладони, вставил его обратно в скважину, шагнул в коридор, вышел на воздух. Его охватила промозглая темнота, в лицо пахнули бодрящие запахи студеного моря. Волны шумели глубоко под обрывом, во мраке расплывались очертания соседнего дома. Ни полосы света не пробивалось из окон. Вдруг дверь приоткрылась. Еле различимый силуэт возник на крыльце, под легкой поступью заскрипел снег. Дверь закрылась и распахнулась опять. Люська, подожди! -- прозвучал полный страстной нежности голос. Людов почти столкнулся с высоким матросом. Матрос порывисто спрыгнул с крыльца. "Похоже по голосу -- тот радист, что обращался ко мне, просился в разведчики", -- подумал Людов. Куда пошла, Люся? -- Краснофлотец смотрел в темноту, вслушивался в неумолчный рокот прибоя. Здесь я, здесь. Ну, что шумишь? -- ответил тихий девичий голос. Совсем не похожий на тот, который был у медсестры Треневой днем. Таинственно приглушенный, немного робкий, счастливый. -- Давай к морю спустимся, Ваня. Хочешь пройтись? Я вот только дороги не найду в темноте. Знаю дорогу, не упадем. Возьмись за руку, крепче держись! Хорошо придумала, Люська. Знаешь, здесь ночью море красивое какое! Шаги удалялись в сторону берегового обрыва. Усмехаясь, Валентин Георгиевич взошел на крыльцо. Нужно же придумать: гулять на берегу этой воющей, невидимо трущейся о ледяные, мшистые скалы пустыни! А впрочем, даже такое море покажется им сейчас очень красивым: они смотрят на него глазами своей любви, глазами молодости, преодолевающей все... Смирно! -- скомандовал дневальный, когда в общежитие батарейцев вошел приезжий командир. Вольно, -- сказал Людов. Он прошел вдоль ряда двухъярусных коек, аккуратно застланных одноцветными одеялами. Поверх высоких рундуков белели сложенные квадратиками полотенца. За длинным столом, под висячей лампой, несколько человек, вставших, когда вошел политрук, вновь стали с увлечением забивать "козла". Среди других Кувардин и Агеев тоже держали черно-белые костяшки в растопыренных пальцах. Норвежский рыбак с треском опустил свою костяшку на стол. Полным довольством светилось его красно-бурое лицо, с нависшими над глазами соломенно-желтыми бровями. Джексон сидел рядом с отведенной ему койкой на табурете, сжимал между коленями ботинок. Рядом с негром лежал сапожный инструмент. Мистер Нортон спал на дальней койке, до подбородка укрывшись одеялом. -- Хелло, эйбл симен Джексон! -- окликнул вполголоса Людов. Джексон вскочил с табурета, ботинок упал на пол. Негр стоял -- высокий, чуть сгорбленный, вытянув вдоль корпуса руки, будто вылепленные из черного пластилина. Сидевшие за столом видели, как подошедший к Джексону политрук протянул дружески руку и матрос слегка отшатнулся, его тяжелые кисти продолжали висеть неподвижно вдоль бедер. Джексон стоял не шевелясь, глядя прямо перед собой фарфорово блещущим глазом, оттененным бинтом пухлой повязки. Рассказывая впоследствии об этом эпизоде, который сыграл немалую роль в развитии дальнейших событий, Валентин Георгиевич признавался, что это была одна из его труднейших, не давших никакого видимого эффекта, бесед. -- И это естественно, -- говорил мне командир североморских разведчиков с обычной своей мягкой, немного печальной улыбкой. -- Мы, советские люди, имели несколько абстрактное представление о психологии угнетаемых белыми колонизаторами народов. Казалось, только заговори дружески, ну, к примеру, с американским негром, упомяни о международной солидарности трудящихся, скажи, что ты из Советской России, -- и собеседник тотчас бросится тебе на шею, раскроет немедленно душу. На практике дело обстояло сложнее... И если учесть положение, создавшееся тогда... Нет, матрос первой статьи Джексон отнюдь не собирался броситься на шею неизвестному ему советскому офицеру! Он не ответил на вопрос -- знает ли уже о смерти капитана Элиота, только -- показалось Людову -- лицо его стало почти пепельно-серым, еще напряженнее согнулись широкие плечи, Валентин Георгиевич присел на койку, указал Джексону место рядом с собой. Казалось, это еще больше насторожило матроса. На повторное приглашение сесть придвинул табуретку, занял самый ее край. Отвечал чуть слышно, голосом, полным откровенного страха. -- Нет, сэр, не знаю, на каких координатах погибла "Бьюти". Не думаю, что в судно попала торпеда: взрыва не было слышно. Я не виноват в аварии, совершенно не виноват, сэр, держал руль точно по компасу, по указаниям капитана. Капитан Элиот все время был на мостике, а мистер Нортон незадолго до аварии ушел вниз... Был ли сильно пьян капитан Элиот? Нет, сэр, не пьянее обычного, почти в том же состоянии, как в другие дни похода. Отчего у меня поранена голова? Был сильный толчок, меня швырнуло вперед... Нет, сэр, мистер Элиот не ударял меня револьвером, как вам могло прийти такое на ум? Бедный мистер Элиот бывал несдержан и груб, но хорошо относился ко мне, даже привел меня в сознание, не хотел покинуть на "Бьюти". В этот момент Людов положил руку на колено Джексона. -- Мистер Джексон, -- тихо спросил Людов, -- почему из Библии капитана Элиота вырвана страница? Широкое колено подскочило. Негр вздрогнул, словно через него прошел электрический ток. О какой Библии вы говорите, сэр? -- хрипло спросил Джексон. Библия была порвана, когда вы заходили к капитану ночью? Ночью к капитану, сэр? Да, во время воздушной тревоги. Я не был ночью у мистера Элиота. -- Лицо Джексона выражало изумление и страх. -- Капитан позвал меня вечером, я помог ему поправить повязку. С тех пор я не видел капитана... -- Не заходили к нему в отсутствие мистера Нортона? Джексон качнул головой, покосился в сторону койки Нортона. Нортон спал в прежнем положении. Людов встал. Джексон вскочил с табурета. -- Выйдем, товарищ Джексон, мне нужно задать вам еще несколько вопросов. Выражение мрачного упорства было во всей фигуре Джексона. -- Извините, сэр, я сказал вам все, что знаю. Он словно прирос ногами к полу. "Сорри, сэр... Донт ноу, сэр... Ней, сэр..."1 -- доносились до слуха Агеева робкие ответы на задаваемые Людовым настойчивые вопросы. Наконец Валентин Георгиевич вздохнул, надел снятую было при входе в кубрик шапку. -- Фэнк ю, сэр 2, -- почтительно ответил Джексон на прощальное приветствие советского офицера, Выждал, когда посетитель достаточно далеко отойдет от его койки, сел. Склонив курчавую голову, пересеченную повязкой, принялся за прерванную работу. 1 Сожалею, сэр... Нет, сэр... Не знаю, сэр (англ.). 2 Спасибо, сэр (англ.). С треском опускались костяшки домино в масляножелтом свете неярко горевшей лампы. Проходя мимо стола, Людов сделал почти неприметное движение рукой. Кувардин небрежно встал, передал костяшки склонявшемуся из-за его плеча любителю "козла". -- Пощелкай за меня, друг. А то я себе уж руки отбил. Агеев тоже передал свои костяшки, расправил плечи, пошел вслед за командиром. Разведчики погрузились в черноту наружного мрака. Где-то за горизонтом, со стороны моря, неярко вспыхивали, трепетали высокие немые зарницы. Похоже, артиллерия бьет в океане, -- сказал Кувардин. Нет, это наши северные зори играют, -- откликнулся Агеев. -- Товарищ политрук, долго еще здесь отсиживаться будем? В такие ночи самое милое дело -- в гости, на чужой бережок. -- Отдыхайте, боцман, вам еще хватит работы,-- рассеянно откликнулся Людов. Еле слышно чавкал под ногами тающий снег. Трепетная зарница свертывалась и вновь распускалась, отливая красноватым и голубым. Звезд не было в нависшем над сопками арктическом небе. Они вошли в пустую комнату, где слабо накаленная лампа бросала отсветы на чернильницу, листы бумаги, стулья, придвинутые к столу. Разведчики остановились у двери. Смотрели вопросительно на своего командира. -- Хочу с вами посоветоваться, товарищи, присядьте, -- сказал Людов, указывая на стулья. Разведчики поставили стулья рядом, сели плечо к плечу.-- Сообщу вкратце задание адмирала, в связи с которым добрался сюда. "Бьюти оф Чикаго" шла к нам с подарками американского народа, с грузом лекарств и теплых вещей. Эти подарки, как сами понимаете, очень пригодились бы нам и на фронте и в тылу. Но еще больше могут они пригодиться гитлеровцам, армии генерала Дитла, который рассчитывал с ходу взять Мурманск, еще до больших холодов расположиться там на зимние квартиры. Валентин Георгиевич закашлялся, вытер платком рот. Но, как видите, Мурманск они не взяли, застряли в норвежских сопках, на подступах к нашим базам. Коммуникации у них -- швах, наши подводники топят транспорты, идущие к фашистам вдоль скандинавского побережья. В этих условиях груз "Бьюти" был бы для них подлинным даром божьим. Да ведь потонула "Красотка", товарищ политрук! -- горько сказал Агеев. "Красотка"? -- приподнял брови Людов. -- Ах, вы перевели имя транспорта на русский язык? -- Агеев кивнул. -- Что ж, будем звать судно "Красоткой" с вашей легкой руки... Он прошелся по комнате. -- Так вот, дело в том, что возникает сомнение в самом факте потопления "Красотки Чикаго". Транспорт не торпедирован, на нем не было пожара, обычно возникающего при попадании в борт торпеды. Я уточнил, что все ощущения, пережитые командой "Красотки", могли бы возникнуть и при условии, если бы корабль сел на всем ходу на мель, напоровшись, скажем, на банку или риф, которых так много вдоль берегов Северной Норвегии. Он подождал, как бы ожидая возражений. А ведь правда, могла она и не потонуть, товарищ политрук? И груз ее в целости остался? -- живо сказал Кувардин. Вот именно, ее груз мог остаться в целости, -- повторил Людов. -- Но этот груз -- около оккупированного гитлеровцами побережья, среди волн и камней. Если даже "Бьюти" еще на камнях, легко может быть разломана штормовыми волнами или, что значительно хуже, захвачена врагом. Поэтому вице-адмирал приказал срочно установить координаты "Красотки". Эти координаты унес с собой в могилу капитан Элиот, -- продолжал Людов. -- Мы нашли его в комнате, запертой изнутри на два поворота ключа. Ключ лежал на столе, рядом с телом, около револьвера и предсмертной записки. А карта, судовой журнал?--спросил Агеев.-- Это он их, не иначе, в свертке, под мышкой нес, оберегал все время. Судовой журнал и карта исчезли. Очевидно, были сожжены. Их остатки обнаружены среди пепла в комнате, где умер капитан. Тогда первый помощник знает координаты! Он штурман по расписанию, прокладку вел во время похода, -- быстро сказал Агеев. То же самое предполагал и я, -- продолжал Людов, -- Но мистер Нортон сообщает, что задолго до аварии ушел в свою каюту. Его отпустил отдохнуть капитан, оставшийся на мостике один. Мистер Нортон утверждает, что, когда, в минуты паники после аварии, он выбрался на мостик, капитан уже убрал карту и судовой журнал и сообщил ему, как выяснилось, неверные координаты. Рулевой Джексон, как видите, не может или не хочет ничего рассказать. Рулевой, если не видел записи в журнале и карты, места корабля не знает. Не его это дело, -- сказал Агеев. -- Разве что слышал какой разговор. Да ведь запуган он крепко. -- И дернул черт застрелиться этого капитана! -- хлопнул ладонью по колену Кувардин, Все дело в том, товарищи, что капитан Элиот, мне кажется, не застрелился, а был застрелен, -- вполголоса сказал Людов. В запертой комнате? С револьвером в руке? -- удивился Кувардин. -- Что ж, его через окно застрелили? И кто? Нет, не через окно, -- сказал Людов. -- И есть основания подозревать... Он оборвал фразу, обвел взглядом недоуменные лица разведчиков. В этом происшествии, товарищи, есть два знаменательных факта: то, что на столе, перед трупом, лежал ключ от комнаты, запертой изнутри, и то, что в стол был воткнут обращенный лезвием к двери нож. Ну и что же, товарищ командир? -- спросил Кувардин. Сам любитель загадывать загадки, ставить собеседника в тупик, сейчас он был глубоко изумлен. Агеев молчал, чуть прищурив глаза. -- Хочется мне проверить на практике этот тезис, провести, как говорят юристы, следственный эксперимент, -- сказал Людов. Его светло-коричневые щеки слегка порозовели, движения стали быстрее. -- Для этого нужен нож. Блеснули два, одновременно обнаженных разведчиками длинных клинка. Людов взял из рук Агеева кинжал, отвесно воткнул острием в центр стола. -- Насколько я помню, именно в таком положении мы нашли придерживающий бумажку нож, -- сказал Людов. Он вынул из кармана разысканную Кувардиным нитку-бечевку, расправил ее. По полу протянулся отрезок в десяток метров длиной. Валентин Георгиевич шагнул к двери, вынул из замочной скважины ключ, пропустил конец нитки в ушко, протянул сквозь ушко несколько метров. Сложенную таким образом вдвое нитку с ключом на конце петли он перекинул через округлость клинка на столе и направился к двери. Смуглыми, чуть бугристыми пальцами он протолкнул в замочную скважину два сложенных вместе конца нитки. Перебросил другую часть сложенной нитки через порог, выйдя с ключом в руке из комнаты, закрыл за собой дверь. -- Интересно, -- сказал Кувардин. Раздалось щелканье запираемого из коридора замка. Разведчики уже поняли, в чем дело, но смотрели не отводя глаз. Вот сложенная вдвое нить шевельнулась, заскользила, как по шкиву, по тыльной стороне клинка, напрягшись, поползла в скважину. Из просвета под дверью показался влекомый ниткой за ушко ключ. Ключ подполз к столу, поднялся в воздух, перевалился через край стола, застыл рядом с клинком. Нитка подергалась, заскользила по полу, выскользнув из ушка, исчезла в скважине. Ну и ну! -- только и мог сказать Кувардин, глядя на улегшийся рядом с клинком ключ. Отоприте дверь, будьте любезны, -- послышался голос Людова из коридора. Взяв со стола ключ, Агеев отпер замок. Людов вошел в комнату с моточком нитки в руке. -- Здорово, товарищ политрук! -- сказал с восхищением Кувардин. -- И как только вы додуматься могли! Но на озабоченном лице командира разведчиков не было и тени удовольствия. Наоборот, глубокое недоумение, почти растерянность прочел на нем Кувардин. Я боялся, что этот эксперимент может получиться, -- сказал Людов. Боялись, товарищ командир? -- Да, это окончательно запутывает дело... -- Людов сел к столу, оперся подбородком о сплетенные пальцы рук. -- Это уводит нас, товарищи, в сферу бездоказательных подозрений, домыслов, в которых нужно серьезно, не спеша разобраться. И хотя мистер Нортон навел меня на некоторые мысли... Да кто он такой, этот Нортон! -- взорвался Кувардин. -- Пойти, взять его под жабры, поговорить с ним начистоту. Спокойнее, сержант, -- устало сказал Людов.-- Вы хотите сказать, что подозреваете в преступлении мистера Нортона? А кого же другого? -- Несколько опешил Кувардин. -- Вот именно, кого же другого! -- С упреком смот- рел на него Людов. -- Если здесь действительно налицо имитация самоубийства, мы имеем дело с коварным, тщательно обдуманным преступлением. Почему подозревать в нем именно этого моряка иностранной державы, который участвовал в доставке нам подарков американского народа? У вас есть основания для таких подозрений? Кувардин молчал. -- Насколько я знаю, у Нортона не было никаких логических мотивов для совершения этого преступления, -- продолжал Людов. -- Какой смысл был штурману "Бьюти оф Чикаго" убить соотечественника, своего капитана, сжечь корабельные документы? В основе каждого преступления такого рода лежит тот или иной веский мотив. И поскольку ненависть, как, впрочем, и любовь и жажда наживы, лежит в основе большинства таких преступлений, более вероятно предположить, что это сделал Джексон. -- Не мог негр этого сделать! -- ударил кулаком по колену Кувардин. Но, Матвей Григорьевич, будем объективны! -- Смотрел Людов в его негодующее лицо. -- Вы почти подсознательно исключили из числа подозреваемых Джексона, как представителя угнетаемой расы. Но Джексон имел все основания ненавидеть капитана, оскорбительно обращавшегося с ним. Учтите, что, как сообщил мистер Нортон, рана Джексону нанесена капитаном Элиотом в момент аварии на "Бьюти оф Чикаго". И хотя Джексон это отрицает.... А этот шкертик... -- начал Агеев. На протяжении всего разговора он сидел молча и замолчал опять, оборвав сам себя. Командир разведчиков скользнул по его лицу задумчивым взглядом. Может быть, моя гипотеза вообще не верна и капитан Элиот все же покончил самоубийством, -- продолжал Людов размышлять вслух. -- Разобраться в этом должно законное следствие. Наша цель -- сделать все возможное, чтобы найти координаты аварии. Разгадка здесь может быть в вырванной из Библии странице. Разведчики смотрели недоуменно. Валентин Георгиевич провел ладонью по пересеченному глубокими поперечными морщинами лбу. -- Ножом, воткнутым в стол, был пригвожден клочок вырванной из Библии страницы, текст которого давал понять, что капитан сам себя лишил жизни. Но из Библии вырван еще один листок. Мистер Нортон любезно разъяснил мне, что капитан должен был иметь при себе Библию для совершения официальных обрядов. Однако из литературы мы знаем и другое. Библия, по традиции многих американских семей, служит для занесения в нее важнейших событий жизни ее владельца... Раздался стук в дверь. -- Войдите! -- сказал Людов. В комнату шагнул рассыльный. -- Товарищ политрук, американец хочет вас видеть. Из-за его спины выглядывал взволнованный мистер Нортон. Нортон переступил порог. -- Простите, я помешал? Его взгляд скользнул по кинжалу, воткнутому в стол, по лежащему рядом ключу. -- Лейтенант, мысли о смерти капитана Элиота измучили меня. Вы были правы, есть нечто неестественное в этой картине самоубийства. Капитан Элиот не мог сжечь документы и осквернить Библию, даю вам в этом слово! Нортон волновался все больше. Замолчал, переводя дух. И эта запертая комната, ключ на столе -- все как в дешевой детективной книжонке! У капитана была при себе изрядная сумма денег. Эти ваши солдаты, -- Нортон кивнул на Агеева и Кувардина, -- они видели доллары, когда капитан посылал негра за ромом. И Джексон последним был ночью в комнате капитана... У меня не укладывалось в голове, как негр мог пойти на такое дело, но после вашего с ним разговора я припер его к стене, он путается и лжет, не может объяснить, что делал в комнате капитана. И вы обвиняете Джексона в убийстве? -- спросил Людов. Да, я обвиняю в убийстве этого хитрого, лживого, мстительного пройдоху! -- крикнул Нортон. -- Обыщите его, не ограбил ли он капитана! Кувардин и Агеев стояли неподвижно, вслушивались в поток стремительных слов. -- Товарищи, -- сказал Людов. -- Мистер Нортон выдвигает против Джексона серьезное обвинение. Говорит, что Джексон убил и ограбил капитана. Что ж, придется сделать им очную ставку. Пойдемте, товарищи. Он взял со стола ключ, в то время как Агеев вкладывал в ножны кинжал. Все вышли в коридор. Товарищ политрук, не успел я вам доложить, -- сказал вполголоса Агеев. -- Этот шкертик, которым в комнату ключ протащили, он ведь мой. Эту парусинную нитку я давеча Джексону дал вместо дратвы. А вы знаете, где нашли эту нитку? -- откликнулся Людов. -- Какой смысл был Джексону зарывать ее в снег, вместо того чтобы просто положить обратно в карман? Папаша мой говорил, бывало: "У кого совесть нечиста, у того и подушка под головой вертится", -- задумчиво произнес боцман. Глава десятая ВЕЧЕР В КИТОВОМ Было так темно, что вышедший наружу Людов невольно поднес руку к глазам -- не забыл ли надеть очки. Очки были на месте. Кто-то нащупал его рукав, мягко подхватил под руку. Осторожнее, сэр, -- прозвучал над ухом голос Нортона. -- Не оступитесь, здесь выемка у самой дорожки. Спасибо, -- сказал Людов. Ни проблеска звезд и луны не было в угольно-черной бездне над их головами. Поскрипывал невидимый скользкий слой снега. Людов осторожно высвободил руку -- глаза привыкали к темноте. Быстро шедший впереди Кувардин открыл дверь. В кубрике по-прежнему забивали "козла" -- звучно хлопали по столу костяшки. Койка Джексона была пуста. -- Где Джексон? -- спросил дневального Людов, -- Вышел он минут десять назад с другим американцем... Вот с ними, -- кивнул дневальный на Нортона, стоящего возле двери. Что он говорит? -- спросил Нортон. Джексон вышел минут десять назад вместе с вами и с тех пор не возвращался. -- Он не возвращался? -- голос Нортона дрогнул. -- Я велел ему вернуться в дом и ждать здесь. Может быть, побежал прятать деньги. Не отвечая, Людов вышел наружу. Промозглая темнота охватила их снова. Позовите Джексона, мистер Нортон! -- попросил, вернее, приказал Людов. Вы считаете это целесообразным? -- прозвучал нервный ответ. -- Может быть, лучше дождаться его. Поскольку я дал понять, что подозреваю... Позовите его! -- повторил повелительно Людов. Аттеншен1, Джексон! -- Голос американца прозвучал слабо и бесцветно в шуме прибоя. (1Внимание! (англ.)) Полундра! -- почти тотчас отозвался встревоженный голос откуда-то снизу. -- На берегу! В чем дело? -- крикнул во мрак Агеев. -- Тут человек разбился. Пособить нужно, -- донеслось снизу. Блеснул луч карманного фонарика в руках Людова, вырвал из темноты утоптанный снег, поручни мостков, ведущие к береговым скалам. -- Кто там с огнем балует! Стрелять буду! -- тотчас донесся сверху, с площадки зенитной батареи, голос вахтенного матроса. Фонарик погас. Они ступили на доски мостков, спустились вниз по крутому трапу. Внизу, где шумела морская вода, чуть вспыхивали белизной и пропадали рваные гребешки пены. -- Сюда, товарищ, скорей! -- позвал женский голос. Что-то смутно белело около прибрежной скалы. Людов пригнулся. Белел бинт вокруг почти невидимой головы, словно зажатой между камнями. -- Джексон? Жив? -- спросил Людов. -- Насмерть разбился, -- откликнулась Люся Тренева. В ее голосе звучали слезы. Негра положили на брезент носилок, носилки внесли в дом. -- Осмотрите его карманы, сэр, -- сказал Нортон, Не ожидая ответа, нагнулся к носилкам, провел рукой по куртке Джексона, вытащил из бокового кармана толстую пачку засаленных узких кредиток. Несомненно, эту самую пачку видели Агеев и Кувардин в руках капитана Элиота на пирсе, Нортон брезгливо держал пачку в руке. -- Вот из-за этих долларов он погубил капитана! Если подумать, что мистер Элиот доверял ему, приводил в сознание на палубе "Бьюти"! Все угрюмо молчали. -- Я слышал, в Соединенных Штатах есть пословица, мистер Нортон: "Деньги -- это океан, в котором тонут совесть и честь", -- сказал после паузы Людов. Майор медицинской службы, осмотрев тело, констатировал смерть от падения с высоты на камни: перелом позвоночника, раздроблена затылочная кость. Мы с медсестрой Треневой около моря гуляли, балакали кое о чем, -- докладывал Людову взволнованный Бородин. -- Вдруг слышим, что-то сверху свалилось. Ни крика, ничего, только вроде хрустнуло, а потом -- стоны. Подбежали, всмотрелись -- Джексон лежит, приподняться пытается и сразу затих. И дернуло его в темноте по скалам лазить. Это моя повязка его подвела, -- всхлипнула Люся. -- Один глаз завязан -- значит, другим хуже видел. Все думаю: а может, плохо я закрепила повязку, сползла она ему на глаз. Они сидели в комнате втроем. Людов рассеянно слушал, положив локти на стол. Вы увидели Джексона, только когда он упал со скалы? Так точно, -- сказал Бородин. -- Тяжелое упало, мы с ней и побежали... Он ничего не сказал перед смертью? Людов почти механически задал этот вопрос. Если и сказал что Джексон, как разобрать, запомнить слова на чужом языке. -- Кажется, бредил о чем-то, -- сказала Люся. Смахнула слезы со щек, высморкалась в скомканный комочком платок. Сколько раз смотрела за эти месяцы смерти в глаза -- на окровавленных, пахнущих копотью и дымом камнях, у покрытых морской травой нар лазаретов переднего края, у госпитальных коек, когда раненые бойцы умирали у нее на руках -- и все не могла закалить свое сердце. Гибель каждого воспринимала как личное горе. А этот Джексон, когда перевязывала его, смотрел так трогательно единственным синим глазом, как ребенок, вытягивал жилистую черную шею... Глупо погиб вдали от родного дома... Она вновь и вновь повторяла свой короткий рассказ о том, как вместе с Ваней присутствовала при гибели негра, слушала его предсмертный бред. Смотрела в кубрике на пустую койку, на табурет с не убранным еще сапожным инструментом, и опять на глаза навертывались слезы. Это было перед вечерней поверкой, когда все не занятые на вахте собрались в кубрике у стола. В свете потолочной лампы голубели воротнички фланелевок, темнела парусина матросских рубах. Все то и дело взглядывали на потертую, изломанную по краям фотокарточку, которая лежала на столе. С коричневатой, глянцевой глади смотрела пожилая женщина. Темное круглощекое лицо невесело улыбалось. Женщина держала на руках курчавую, глазастую девчушку, рядом стоял голенастый, такой же курчавый мальчишка лет девяти-десяти. Эту карточку нашел под койкой Джексона краснофлотец Сидоркин, подметая перед ужином в кубрике пол. Мамаша его, что ли? -- тихо спросил кто-то. Какая мамаша? Жена! Джексон нам эту фотку показывал, объяснял: супруга его, двое детишек, Мэри и Юджин, -- ответил матрос с ближней койки, -- Снялись они, когда в поход его провожали. А что же она старая такая? Стало быть, забот много, -- сказал боцман Агеев. Он стоял опершись плечом о борт верхней койки, привычно охватив сильными пальцами черную кожу пояс- кого ремня. -- Муж в море, а она дома все хозяйство тащит, деток обстирывает. В Америке-то всякая там механизация, удобства -- для богатых, а бедняки, слышал я, даже в Нью-Йорке живут в трущобах, там и днем крысы по комнатам шныряют. Когда мы с носилками прибежали, уже кончился он, -- рассказывал коренастый зенитчик с мелкой насечкой рябин на юношеском твердом лице. -- Отнесли его в дом, а в кармане -- пачка долларов. Откуда бы ей взяться? Помните, когда мы рубли ему за починку платили, все хлопал себя по карманам, повторял: "Шоот оф мони", дескать, нет денег. Из-за ребят, может, и польстился на деньги, -- сказал погрустневший Сидоркин. Может, из-за ребят... А может быть, сердце не стерпело, когда капитан орать на него стал, -- сказал Ваня Бородин. В памяти явственно возникла картина: разъяренный багроволицый старик беснуется на пороге дома и к нему мчится на цыпочках мускулистый, сгорбленный Джексон. -- Ну а когда убил, тут и соблазнился деньгами. Люся сидела рядом с Бородиным, думала о своем. С каким-то особым удовольствием, со смутным волнением смотрел Агеев на пылавшие смуглым румянцем девичьи щеки, видел влажный блеск прикрытых густыми ресницами глаз. Только и успел он несколько слов сказать перед смертью, -- говорила Люся. -- Дайте припомнить... Может быть, представлялось ему, что они с корабля спаслись, на шлюпках плывут. Фантазерка вы, товарищ медсестра, -- сказал Агеев. Нет, правда, правда. Он вас, похоже, вспоминал, товарищ старшина. Вас и сержанта. Нас-то ему не с чего вспоминать было, -- подал голос Кувардин. А вот вспоминал! -- продолжала Люся. -- Подождите, постойте... Замолчала, подперла щеку маленьким крепким кулачком, смотрела сосредоточенно в пространство. Да, вот что он сказал: "Берег, им машу". Точно! -- подтвердил Бородин. Расстраивался, что в эти минуты Люська совсем забыла его, обращается все чаще к высокому, видному старшине, на которого он давно точит зубы. -- Верно Тренева говорит. Так он и сказал! Теперь и я вспоминаю. Желтоватые, с пестрыми искорками глаза Агеева вдруг зажглись особым интересом. А как же это по-английски будет, товарищ краснофлотец? -- спросил боцман. А он не по-английски, по-русски бредил, если хочешь знать! -- отпарировал Бородин. И вдруг осекся, окинул присутствующих недоуменным взглядом: -- А ведь чудно, ребята! Как он мог по-русски говорить? И ведь точно так пробормотал, Люська, как ты вспомнила, правда! Значит, так и сказал: "Берег, им машу"? -- спросил Агеев. -- А больше ничего не говорил? Нет, больше ничего! -- сказала Люся. Боцман вдруг повернулся, почти выбежал из кубрика. Валентин Георгиевич шагал по комнате взад и вперед, сгорбившись, как обычно, потупив серое от усталости лицо. Разрешите обратиться, товарищ политрук? -- постучавшись, Агеев застыл у порога в положении "смирно". Обращайтесь, старшина, -- рассеянно откликнулся Людов. Товарищ политрук, Джексон перед смертью о координатах говорил. О координатах? -- Людов остановился как вкопанный. Блеснули и погасли стекла устремленных на боцмана очков. -- Точно. Медсестра Тренева вспомнила. Пробормотал перед смертью: "Берег, им машу". Сказал, ясное дело, по-английски, а по-английски "координаты" будет "берингс". А что он еще сказал, Сергей Никитич, повторите! -- Людов подошел вплотную, с неожиданной силой сжал руку разведчика. А еще сказал "им машу", -- усмехнулся недоуменно Агеев.-- Вот что это значит -- не соображу... "Им машу"! -- впалые глаза Людова просияли. -- А помните, радист говорил -- приподнимался он, словно дотянуться хотел до чего-то! Ин май шу, боцман! Пойдемте! Он стремительно пересек коридор, вошел туда, где каменело на сером брезенте носилок неподвижное тело со строгим, точно вырубленным из базальта лицом. Выступали из-под простыни матросские ботинки на толстых, изношенных подошвах. -- Помните, Сергей Никитич, он этот ботинок чинил? -- Людов показал на каблук, желтевший свежеобрезанной кожей. -- И новые гвозди на каблуке... Неловкими от нетерпения пальцами он распутывал узел сапожного шнурка. -- Позвольте, товарищ командир, -- сказал Агеев. Расшнуровал ботинок, передал Людову. Они вышли в коридор, вернулись в канцелярию, Людов положил на стол тяжелый ботинок. -- Может быть, оторвете каблук. У вас это выйдет побыстрее. -- Обычное спокойствие уже вернулось к нему. Агеев вынул из ножен кинжал, ввел острие между слоями недавно обрезанной кожи. Во внутренней поверхности каблука была плоская выемка. Из выемки выпал сложенный клочок бумаги. -- "Беринге ин май шу". Координаты в моем ботинке! Вот что он сказал, Сергей Никитич! Людов развернул бумажку -- вырванный из книги печатный листок. На полях листка трудным, крупным почерком было выведено несколько цифр, под цифрами короткая фраза. Смотрите, боцман, вам и книги в руки, как моряку! Координаты, точно! -- Боцман читал обозначение широты и долготы, шевелил губами, соображая. Будет это чуть мористее Корсхольма. Там, чтобы не соврать, группа скал, осушка, уходят скалы под воду во время прилива. Там, видно, и засела "Красотка". Проверим это, Сергей Никитич, и уточним... Из кармана шинели Валентин Георгиевич вынул большую, многократно сложенную карту Баренцева моря, развернул на столе. Запестрели просторы безбрежной воды, прорезанной зубчатыми, извилистыми линия- ми берегов, усыпанной, как дробью, множеством цифр и знаков. Вот это место, товарищ командир, -- положил палец на карту Агеев. Расположен этот пункт в непосредственной близости от оккупированных противником берегов, -- сказал задумчиво Людов. Агеев кивнул. Людов сложил карту, спрятал в карман шинели. Вынул из кармана кителя потертый бумажник, вложил в бумажник драгоценные координаты. -- Сейчас будем радировать адмиралу, доложу о вашей находке. Думаю, неотложнейшая задача теперь -- разведать, в каком состоянии "Красотка", есть ли реальная возможность снять ее с камней, привести в наши воды. Он стремительно прошел к радиорубке. Из-за двери доносились заглушенные выстрелы разрядов, обрывки музыки, постукивание шифрованных передач. У передатчика сидел только что заступивший на вахту Бородин. Поднялся навстречу Людову. Товарищ политрук, уточнил я. Концерт Чайковского передается по второй программе, в двадцать три ноль-ноль по московскому времени. Спасибо, товарищ Бородин. Сейчас, к сожалению, не до Чайковского. Срочно вызовите дежурного по штабу... Агеев остался в комнате один. Вот, стало быть, как повертывается дело. Вынул из кармана штанов, стал посасывать новенькую трубку с наборным мундштуком -- эбонитовым, со стеклянной прокладкой. Не чувствовал вкуса табака. Да и не мог почувствовать: не раскуривал еще трубку ни разу, и неизвестно, скоро ли удастся раскурить. А страшно хочется затянуться хоть раз после всех трудов и волнений. Провел пальцем по мундштуку. Двенадцать зарубок. Пока только двенадцать врагов удалось уничтожить со времени клятвы в полуэкипаже. Двенадцать врагов! Он, мирный человек, моряк дальних плаваний, стал беспощадным истребителем в дни этой небывалой войны. Мучительно-четко встали в памяти переживания последнего боевого похода. Вот лежат они рядом с сержантом на ледяных камнях, совсем близко от землянки вражеского опорного пункта. Возле землянки топчется часовой, долговязый, в короткой шинели. В лунном свете не видно лица врага -- только четкий силуэт на синем снеговом фоне. Вот часовой насторожился, пугливо повел головой в кепи с длинным козырьком, похожим на клюв. А может быть, не насторожился, а съежился от холода, мерзнет в своей подбитой рыбьим мехом шинельке? К нему подходят вплотную квадраты и треугольники теней от окрестных скал. Мертвенно-спокойно светит летящая в черном небе луна. Почувствовал ли он приближение собственной смерти? Мог ли предполагать, что здесь, среди норвежских гор, лежат, в трех шагах от него, два русских разведчика, похожих на плоские сугробы в своих полотняных маскхалатах. Несколько раз хотелось податься вперед: нестерпимо лежать, видя врага так близко, чувствуя под пальцами теплую рукоятку кинжала, и каждый раз рука Кувардина сжимала его руку, заставляла замереть снова. Фашист перестал всматриваться, двинулся вокруг землянки. Затянул даже какую-то унылую песню. До сих пор звучит в ушах этот глуховатый, испуганный голос. Зашла за тучу луна. И вот Кувардин сам пополз к землянке. Песня оборвалась, часовой будто всхлипнул, упал на колени, замер, уткнувшись головой в снег. И вот они уже возле стенки, сложенной из каменных плит. У сержанта шанцевый инструмент -- короткая саперная лопата. -- Трут! -- командует шепотом Кувардин. Подрыт снег под камнями, уложена в отверстие тяжелая толовая шашка, сержант принайтовил к ней конец бикфордова шнура. Он работает с яростной быстротой. Совсем близко, отделенные от них лишь каменной стенкой, спят солдаты опорного пункта. Боцман помнил, как, волнуясь, разжигая трут, забыл заслонить пламя спички от ветра. Мягкая снежинка влетела в сложенные лодочкой ладони. Спичка погасла, осветив на мгновение стиснутые губы сержанта. Зажал коробок между колен, зажег трут, затлев- шийся чуть видной малиновой точкой. Передал трут сержанту. По шнуру, потрескивая, побежал огонек. -- За мной! -- слышится шепот Кувардина. Бежали уже не таясь, прыгая с камня на камень. Упали плашмя за дальней скалой, смотрели на светящиеся стрелки ручных трофейных часов. Не выйдет ли кто из землянки, не затопчет ли в последнее мгновение огонь? Но дрогнули скалы, заревел воздух, взвился дымный свет. Осколки камней просвистели мимо. Стало быть, можешь делать зарубки, -- сказал Кувардин, когда, пробежав десяток миль на хорошо смазанных лыжах по горным снегам, сделали привал в неглубокой ложбине. Сержант все еще был во власти свирепого азарта. -- Что не радуешься, моряк? Я радуюсь, -- хмуро откликнулся тогда, вспоминая тихий всхлип часового, скорчившийся на камнях силуэт. И вдруг не удержался, высказал затаенные мысли: -- Уж очень ты злой, товарищ сержант. Все-таки люди живые были... Я не злой, я справедливый, -- сказал тогда Кувардин. -- У меня душа обуглилась на этой войне. И не забыть никогда, как вдруг задрожали жесткие губы, острые глаза по-детски заблестели слезами. -- А ты знаешь, что гады мою родную деревню сожгли дотла и с тех пор ни слуху ни духу от женушки нет? Покою не буду знать, пока хоть один фашист на свете остался... И ты разве зря давал клятву, боцман? И вот снова, как давеча, в сопках Норвегии, вспомнился заливаемый волнами "Туман", душное пламя от фашистских снарядов, поднявшийся к небу высокий темный нос тонущего корабля. Вспомнились окровавленные лица друзей моряков, мертвый командир в изодранной осколками шинели, разорванный флаг "Тумана", тяжелое тело Пети Никонова, которого так и не донес до борта живым... И последний шепот закадычного друга: "Ты сам спасайся, со мной не возись". И тонущие шлюпки "Тумана", залпы с немецких миноносцев, безжалостно истреблявших обессиленных пловцов. Может быть, так же расстреливали они шлюпки с моряками "Красотки Чикаго". Нет, война есть война. Не будет в сердце жалости, не закурит он трубку, пока хоть один фашист топчет родную советскую землю... Валентин Георгиевич Людов медленно читал принятую Бородиным шифровку. Так, -- сказал Людов, кладя шифровку в карман. Взглянул на сидевшего возле приемника радиста. -- Помнится, товарищ Бородин, просили вы о зачислении вас в отряд особого назначения? Точно, -- вскочил Бородин с табурета, устремил на Людова смелые, полные страстного ожидания глаза. Насчет перевода вас в отряд примем решение позже. А пока мог бы предложить вам небольшую морскую прогулку, если не будет возражений командира батареи. Приказано адмиралом немедленно отправить наших разведчиков для осмотра "Бьюти оф Чикаго". Пойдут отсюда Кувардин и Агеев на борту норвежского бота. Предупреждаю, прогулка не из легких, погода свежая, "Бьюти" потерпела аварию невдалеке от вражеских баз. Если чувствуете себя в силах, я поговорю с лейтенантом Молотковым. Может быть, сочтет возможным отпустить вас, поскольку имеется дублер. Чувствую себя в силах, обещаю оправдать доверие! -- вытянулся Бородин. Но имейте в виду, никому здесь ни слова об этом предстоящем походе! Молчание -- ограда мудрости, -- выходя из радиорубки, сказал Людов. Глава одиннадцатая ОНИ УВИДЕЛИ "БЬЮТИ" На рассвете они подняли еще один парус. Второе выгибаемое ветром крыло из латаного полотна развернулось над мерзлой палубой. Снасти натягивались как струны. Бот мчался, кренясь от быстроты. Далеко, слева по борту, проплывали горы, как серые отвесные стены, как очертания фантастических животных, припавших к океанской воде. К подножию гор липли клочья тумана, тяжелые и круглые, словно облака. Черная чайка, будто острый осколок скалы, пробила слой полумглы, парила над океанской водой. -- Чайка с неба спустилась, -- значит, потеплеет, -- сказал Агеев. -- Вишь, море лосеет. Он стоял недалеко от штурвала, следил, хорошо ли закреплены, не слабеют ли шкоты. Норвежец сказал, правя одной рукой, вынув изо рта прокуренную трубку: Ведрет вил слаа ом. Вот и Оле говорит, будет перемена погоды, -- перевел боцман. Чайка пронеслась над волнами, села на воду, качалась на плавно бугрящей глади. -- Как бы она купаться не стала -- тогда жди ненастья, -- говорил боцман. -- Нет, просто отдохнуть села. Он взглянул на Бородина. -- Следи, парень, куда она клюв повернет. Села клювом на восток, -- значит, шалоник задувает. Чайка морехода не обманет: всегда держит клюв против ветра, показывает, с какой стороны дует. Он был в благодушном настроении, стоял слегка расставив крепкие ноги, сдвинув шерстяной подшлемник со светло-бронзового лба на затылок. Гудел и свистел ветер в снастях, прогибалась выщербленная шершавая от старости мачта. Круглые океанские волны накатывались одна за другой, проносились мимо к далеким береговым камням. Норвежец неподвижно стоял за рулем, чуть шевелились под клеенчатым дождевиком костлявые плечи. -- Вот уж точно, полярный край, туманами повитый, -- сказал Бородин. Тоже был одет по-походному: стеганый ватный костюм, поверх ватника -- непромокаемый дождевик. Кувардин был рядом, прислонившись к рулевой рубке, кутался в намокшую от брызг плащ-палатку. Красиво, а мертво, -- сказал Кувардин. -- Горы да туманы, да льды. Кончится война, я из этого полярного края такого стрекача дам в наши белорусские леса! Не пойму, боцман, как можно на берегу такого моря всю жизнь провести. А знаешь, о чем думаю? -- сказал Агеев. Думаешь, хорошо бы сейчас в кубрик на суше, чтобы не качало. Сто грамм выпить и трещечкой закусить. Это само собой, -- мечтательно сказал боцман. -- А еще думаю о другом. Мертвые это места, потому что никто ими не занимался. А после войны, когда освобо- дим мир от фашистов, всякие горные богатства здесь добывать будем. А в ущельях этих вместе с норвегами электростанции построим на энергии горных рек. Шутник ты, боцман, -- сказал Кувардин. Почему шутник? Коммунисты все могут. Вот только бы Гитлера поскорей разгромить. Электростанцию на энергии горных рек? -- Кувардин помолчал. -- Если будешь инженером на такой станции, я к тебе под старость сторожем наймусь. Ты сам инженером будешь. Не здесь, так в Белоруссии или в Сибири. Нет, я лучше по другой части... -- сказал Кувардин, закутываясь в плащ-палатку плотнее. -- Пошел бы погреться вниз, Сергей, -- сказал он, помолчав. Мне не холодно. Сейчас товарища Свенсона подсменю, -- откликнулся Агеев. Когда нужно будет, покличь! -- Маленький сержант поднял крышку люка, нащупал ногой трап. Бородин тоже спустился в крошечный жилой отсек под верхней палубой бота. Узкие нары, откидной столик, в углу ворох сетей, над столом двустволка, железный фонарь. После свежего наружного ветра ударил в нос острый запах рыбьего жира, непроветренного жилья. Но здесь было тепло, манил темнеющий на нарах матрац. Садись, моряк, -- сказал Кувардин. Был уже без плащ-палатки, обычная ядовитая усмешка исчезла с тонких губ. -- Ты откуда эту песню знаешь? Какую песню? -- не понял Бородин. А вот "...полярный край, туманами овитый". Это же из песни. Из песни, -- сказал Бородин. -- Я ее в ансамбле исполнял, прежде чем меня в Китовый списали. Сольное пение в сопровождении хора. Странное выражение застенчивости было на лице маленького сержанта. А ведь эту песню я сложил, -- сказал Кувардин. Бородин смотрел с удивлением. Вы? Я. Так вы, товарищ сержант, стало быть, поэт? -- Поэт не поэт, -- сказал Кувардин, -- а вот песню сложил. -- Он говорил смущенно и быстро. -- Я, правда, только слова и чувство дал, а рифмы сотрудник в редакции подработал. Он усмехнулся опять. Выходит, мы с тобой вроде авторский коллектив. А ну, спой, как у тебя получается. На суше спою, -- невнятно откликнулся Бородин. Все кругом раскачивалось, скрипело, звякало. Уходила палуба из-под ног, нехорошая дурнота стала подступать к сердцу. "Курс переменили, бортовая качка", -- подумал радист. Моталась на переборке двустволка, сорвался с гака, дребезжа покатился по палубе под нары фонарь. Они повернули от берега в открытое море, и волны, которые недавно расходились под острым носом, стали ударять сбоку, перехлестывали через низкую рубку. Бородин и Кувардин выбрались наружу. Уже исчез из видимости берег, расстилался кругом сине-зеленый, колышущийся океанский простор. Бот летел, качаемый бортовой волной. Норвежец ниже пригнулся к рулю. Агеев смотрел на развернутую карту под защитой колеблемого ветром обвеса. И вот команда: "Рангоут рубить". Все бросились к шкотам. Легли на палубу свернутые паруса, Агеев встал за руль, Оле Свенсон спустился в моторный отсек. Теперь бот шел под мотором. Далеко впереди, будто плавая в воздухе над волнами, замаячила цепочка темных камней. -- Скалы Корсхольм, -- прокричал сквозь шум ветра Агеев. -- Скоро и "Бьюти" появиться должна. Оле Свенсон что-то сказал, высунувшись из моторного отсека, всматриваясь в даль. Видны мачты корабля! -- перевел Агеев. Смотрел в том же направлении, его влажное от морской воды лицо вдруг напряглось, полуоткрылся рот, обнажая белые ровные зубы. Мачты двух кораблей, товарищ сержант! -- сказал Агеев. -- Двух кораблей? -- повторил удивленно Кувардин. И вот они увидели "Красотку". Свенсон заглушил мотор. Они разобрали весла, бес- шумно гребли к черневшей над морем широкой плоской скале из потрескавшегося базальта. Там и здесь выступали из волн черные рифы. Скала уходила в воду отвесно, вокруг пенились водовороты и взлетали фонтаны. -- Когда сельдь и треску ловили, случалось нам на шлюпке отстаиваться здесь, -- сказал сквозь зубы боцман, налегая на весло. Свенсон правил прямо на скалу. И внезапно одна из трещин расширилась, превратилась в узкий проход -- из тех, что пробивают в полярных скалах неустанно трущиеся о них океанские воды. Бот прошел совсем близко от надвинувшегося сверху обрыва. Весла лежали вдоль бортов. Свенсон подтянулся отпорным крюком, бот остановился, покачиваясь под укрытием голой вершины Корсхольма, "Бьюти оф Чикаго" была метрах в трехстах от них, вздымалась и опускалась среди плоских, сине-зеленых валов. Большое высокобортное судно с желтеющей над палубой дымовой широкой трубой. Виднелись расплывчато сквозь туман м