Николай Панов. Орлы капитана Людова ============================================ Военное издательство Министерства обороны СССР ПОВЕСТИ МОСКВА - 1963 Р2 П-16 OCR: Зайцев Г. Г. сентябрь 2006 ============================================ Эта книга посвящена приключениям и подвигам разведчиков- североморцев, "орлов капитана Людова", как называет их автор. Наряду с широко известными, полюбившимися читателю повестями "Боцман с "Тумана" и "В океане", впервые печатается здесь новая повесть Николая Панова "Голубое и черное", в которой снова появляются боцман Агеев и проницательный командир разведчиков Людов, ставшие героями удивительных приключений в дни войны и в послевоенные годы. Действие "Голубого и черного" начинается в наше время, в нью-йоркском порту и перебрасывается в сопки Заполярья, в суровую действительность первых месяцев Великой Отечественной войны. Напряженный, полный необычайных событий сюжет построен на раскрытии тайны гибели американского судна "Бьюти оф Чикаго", шедшего из США к советским берегам и потерпевшего крушение в океане. Действие повести "Боцман с "Тумана" развивается на палубе торпедного катера и среди диких скал Северной Норвегии, куда проник маленький отряд наших разведчиков для выполнения секретного задания. Повесть "В океане", по мотивам которой снят кинофильм "Тень у пирса", ведет читателя в балтийский приморский городок, в шведский и норвежский порты, мимо которых лежит путь экспедиции советских кораблей. "Орлы капитана Людова", действуя уже в послевоенные годы, разбивают хитрый замысел заокеанских диверсантов. Повести Николая Панова учат неусыпной бдительности и верному восприятию морской романтики. Все три произведения, включенные в книгу, воспринимаются как целостный поэтический рассказ о подвигах, о силе духа советских воинов, способных преодолеть любые препятствия на пути к победе. Опять под палубой кают Басы турбинные поют. Мы с якоря готовы сняться И выйти в море без огней... Опять в тиши московских дней Мне битвы северные снятся. Опять среди полярных скал Я путь к землянкам отыскал. Кругом десантники теснятся... Звучит матросский разговор... Опять вдали от волн и гор Мне сопки северные снятся. Я прочитал впервые там Разведчикам и морякам Наброски "Боцмана с "Тумана", Вдыхая волн летящих пыль, Вплетая выдумку и быль В ткань авантюрного романа. Такую вещь создать хотел, Чтоб отблески геройских дел, Как солнце в соляном кристалле, На диких скалах отпылав, В хитросплетенье этих глав Правдивой жизнью заблистали, Чтоб тот, кого ввести я смог В мир странных встреч, Больших тревог, В мир приключений этой книги, Увидел наяву, как я, Необычайные края В незабываемые миги. Героям Севера -- привет! Привет друзьям военных лет! Пускай, романтикой овеяв, С читателем заговорят Медведев, и его отряд, И боцман-следопыт Агеев. Из дали пламенных годин Кувардин, Людов, Бородин Глядят неутомимы, зорки -- Те, кто за счастье вел бои, Кто окрылял мечты мои В Москве, В Атлантике, В Нью-Йорке... Оттуда, где гремят моря, Наречьем флагов говоря, Звучат шаги, тверды и вески: Покинув корабельный борт, Идет на подвиг, прям и горд, Морской орел -- моряк советский. ГОЛУБОЕ И ЧЕРНОЕ Глава первая ЧЕЛОВЕК, КОТОРОМУ ПОВЕЗЛО Существует мнение -- родилось оно в давние времена, -- что любой океанский порт -- это сравнительно небольшой участок суши, защищенный от волн, ограниченный линией причалов. Там качаются на голубом ветреном фоне трубы и паруса кораблей, там пахнет солоноватой влагой и в лица тех, кто выходит на пристань, летят брызги перемешанной с ветром воды. Нью-йоркский порт -- одно из наиболее убедительных опровержений этой романтической, устарелой картины. Разумеется, приехав в Соединенные Штаты, я не мог не стремиться побывать в нью-йоркском порту. Но не так-то просто оказалось добраться до его гигантских водных излучин, до могучего устья Гудзона, белесый отблеск которого увидел я издали, со стадвухэтажной вершины Эмпайр-Билдинг -- этого самого высокого в мире здания... Я шел по гулким улицам портового района, стиснутым стеклянными гранями небоскребов. Я проходил за кварталом квартал, стремясь поскорее достигнуть пирсов, увидеть белые многоярусные суда, вдохнуть ароматы дальних странствий-- сложный, чарующий запах смоляных канатов, ящиков экзотических фруктов, мешков с кофе и бобами какао. Это запомнилось из описаний нью-йоркского порта каким-то восторженным репортером. Но здесь пахло лишь раскаленным асфальтом и гонимой сухим ветром угольной пылью. Бесконечно тянулись одноэтажные и двухэтажные прямоугольники складов, тончали над ними решетчатые руки кранов и разгрузочных стрел. И чем-то противоестественным казались бетонные подвесные мосты, которые взлетают здесь не над водой, а над переплетенными глубоко внизу жилами железнодорожных путей. Меня мучала жажда. Все чаще задерживался взгляд на узорчатых неоновых вывесках закусочных-баров, то и дело встречаемых здесь по пути. Не хотелось заходить одному в чужом городе в неизвестный ресторанчик. Но одна вывеска заставила меня остановиться. Я замедлил шаг еще и потому, что мне преградило путь изумрудно-зеленое авто, которое наехало на тротуар плоским овальным крылом. Авто развернулось в узком переулке, дало скорость, блеснув золоченой фирменной надписью: "Комета". "Бьюти оф Чикаго", -- прочел я над витриной бара, от которого отъехала "Комета". "Бьюти оф Чикаго"! "Красотка Чикаго" -- возник в памяти своеобразный русский перевод этого названия, издавна знакомого мне. Так переводил эти слова боцман Агеев, сидя рядом со мной в жарко натопленном кубрике разведчиков-североморцев, вспоминая о трагическом исходе последнего рейса "Бьюти оф Чикаго". Случайное совпадение? Или название бара имеет какое-то отношение к удивительным происшествиям военных дней, хронику которых записал я когда-то? Я не мог пройти мимо, не получив ответа на этот вопрос. Я толкнул звякнувшую колокольчиком дверь, вошел внутрь бара. В темноватом низком помещении, уставленном бутылками и горками апельсинов, горбился молодой буфетчик с традиционным полотенцем, перекинутым через рукав его грязноватой накрахмаленной куртки. Ни одного посетителя не было возле высоких круглых стульев у стойки. Бармен склонился мне навстречу с широкой улыбкой на остроносом, желтовато-сером лице. -- Пиво, сэр? Кофе? Порцию горячей собаки? За его спиной высилась пирамида золотистого цвета жестянок, похожих на зенитные снаряды, -- в таких жестянках продается американское пиво. Сияла никелированными боками электрическая кофееварка. Под стеклом круглились бледно-розовые жирные сосиски. Подогретые, зажатые между ломтями поджаренного хлеба, они носят странное название -- "горячие собаки". -- Кока-кола, пожалуйста, -- сказал я. Не знаю, из чего делают в Соединенных Штатах эту, столь разрекламированную, темно-коричневую пенистую жидкость. Существует шутка, что предприимчивые бизнесмены нашли способ фабриковать ее из отходов нефти с примесью сахарина. И тем не менее в жаркую погоду, в соединении со льдом, это совсем недурной напиток. Бармен поставил передо мной маленькую бутылку с огромной надписью: "Кока-кола" -- и граненый, толстостенный стакан, наполовину наполненный кубиками льда. Рядом со стаканом легла соломинка в обертке из папиросной бумаги. Я надорвал бумагу, сунул прозрачную, искусственную соломинку в лед. Опорожнив бутылочку в стакан, стал сосать горьковато-сладкую жидкость. -- Жарко у вас здесь, -- сказал я. -- Жарко, сэр, -- согласился буфетчик. -- Далеко отсюда до ближнего причала? -- Не так далеко, меньше мили. -- Скажите, пожалуйста, откуда произошло название вашего бара? Он вскинул на меня насторожившийся взгляд. Это был корабль. Не тот ли, который ходил в Советский Союз в военное время? -- Тот самый. Хозяин плавал на "Бьюти оф Чикаго"... Еще кока-кола, сэр? -- Нет, спасибо... -- Я смотрел, как остатки напитка становятся все светлей и светлей среди медленно тающих льдинок. Мне уже не хотелось пить. Мне все больше хотелось по-настоящему втянуть его в разговор. -- Очень интересно! -- сказал я, тщательно обдумывая очередную фразу. (Я свободно читаю по-английски, но вести живой разговор значительно труднее.) -- И ваш хозяин участвовал в походе в Россию? Опустив голову, бармен тщательно вытирал полотенцем стопку. -- Рассказать вам эту историю, сэр? -- Он поднял голову. В его глазах я прочел робкий упрек. Он заговорил монотонно и быстро, словно повторяя заученный текст: -- Дул жестокий норд-ост, когда "Бьюти оф Чи- каго" вышла из филадельфийского порта и взяла курс на Кольский залив. Немногие решились бы принять участие в этом безумно смелом предприятии кучки американских моряков... Мистер, вы обратили внимание, что у нас в баре совершенно нет мух? Нет мух? -- переспросил я, подумав, что не понял вопроса. Да, мухи поиздыхали все сплошь, слушая этот мой рассказ -- раз сто все одно и то же!.. Вы видите, я парень веселый, тоже умею шутить... -- Никакой веселости не было в его полном подавленного раздражения тоне.-- А может быть, вы лучше просмотрите "Тайну мурманского негра"? Великолепный цветной фильм, с Оливией Хаксли и Майклом Гудом в главных ролях. Уверяю вас, не могу рассказать больше того, что показано на экране. Когда погибла "Бьюти", мне было пять лет. А разве есть такой фильм? Он пригнулся к стойке, опершись на раздвинутые локти. Уже явно укоризненное, презрительное выражение было на его оживившемся лице. -- Слушайте, мистер, вам меня не поймать! Вы не собьете меня с толку, даже если просидите здесь до закрытия бара! Я вынул из кармана и положил на стойку непочатую коробку папирос. По алому картону летел, огибая земной шар, нарядный, выпуклый спутник. -- Русские сигареты! -- сказал я. -- Берите, закуривайте! Раскрыв коробку и приподняв звонкую серебряную бумагу, он с любопытством взял папиросу. -- Да нет, -- сказал я. -- Берите все. Я запасся ими в Москве. Он всматривался в меня, держа папиросу в пальцах. -- Вы русский? -- спросил он недоверчиво, будто не я, а ангел небесный сидел перед ним. -- Конечно. Я турист из Советской России. -- А я думал вы шпик! -- Он радостно захохотал. -- Честное слово, я принял вас за шпика. Проклятые ищейки заходят иногда, подбивают на откровенность... Видите ли, босс проверяет меня после того, как однажды... А бывает и другое: те, кто видели фильм, цепляются, начинают ругаться... Уверяю вас,-- сказал я,-- я ничего не знаю о фильме, а история "Бьюти" крайне интересует меня. Нельзя ли поговорить с самим хозяином бара? Поговорить с боссом? -- Он бережно опустил папиросы в карман: -- Спасибо, покурю вечером с друзьями... Да ведь вы только что встретились с ним! Видели зеленую "Комету" около входа? Вам стоило лишь открыть дверцу, сесть с ним рядом, завязать разговор, как вот сейчас со мной. -- Он чистосердечно расхохотался собственной шутке. -- А вообще, сэр, повидаться с ним сейчас не так просто. Не то что в прежние дни, когда сам он стоял за прилавком. Тогда многие приходили сюда специально -- взглянуть на него, и каждый выпивал стаканчик-другой. Звякнул дверной колокольчик. Вошли двое -- с обветренными лицами, в измятых, поношенных костюмах. Не присаживаясь, выпили по картонному стаканчику кофе, молча расплатились, так же молча ушли. -- Какие-то приезжие, -- сказал бармен. -- А вообще, видите, дело стоит. Устроили нам что-то вроде бойкота. Должно быть, из-за этого фильма. Но боссу-то теперь все равно. Вот повезло человеку! Да, извините! -- Он схватил одну из бутылок, придвинул две стопки: -- Выпьемте по случаю нашего знакомства? Я угощаю. -- Спасибо, -- сказал я. -- Но прошу вас, говорите медленнее: мне трудно следить. -- Хорошо. -- Он выпил стопку, продолжал, чеканя каждое слово: -- Сэр, интерес к вашей стране растет с каждым днем. Ну а дельцы стараются обратить этот интерес в свою пользу. Ну босс и откопал свой старый комикс, предложил в Голливуд. -- Комикс? -- переспросил я. -- Да, комикс, который печатался в газете из номера в номер под фамилией босса... В Голливуде клюнули на это, дали ему кругленький капитал за право постановки "Тайны мурманского негра". -- А при чем здесь Мурманск? -- перебил я. -- Дело происходило совсем в другом месте. Но бармен продолжал говорить. Он стал вдруг очень красноречивым. Он излагал содержание фильма, то и дело поглядывая на меня. Было трудно понять многое из его убыстрившейся речи. Но даже то, что я разбирал... Постойте! -- перебил я опять. -- Если я правильно вас понимаю, все показанное в этой картине -- бессовестная, злобная ложь. Бессовестная ложь? Ему жалко было прерывать пересказ кинособытий, о достоверности которых он решил, очевидно, узнать у меня. Но он замолчал, многозначительно взглянул на меня, сжав губы и приложив палец к кончику носа. -- Я так и предполагал, что вы окажете это. Я мало знаю о России, но поверить во все снятое в этой картине!.. Недаром публика бойкотирует нас, Однако на этой лжи хозяин сделал хороший бизнес. Ему все же хотелось досказать до конца "Тайну мурманского негра". А в фильме есть все же увлекательные сцены! Например, когда возле отеля в Мурманске на русскую медсестру -- ее играет Оливия Хаксли -- бросается белый медведь и капитан "Бьюти" стреляет из кольта... Или когда негр бежит с деньгами капитана, а русские разведчики нападают на ложный след... Скажите, правда, что на улицах ваших городов еще встречаются медведи? Нет, медведи живут у нас, главным образом, в зоопарках... Между прочим, как фамилия вашего босса? Он произнес фамилию, показавшуюся мне знакомой. -- Как? Повторите, пожалуйста! -- вскрикнул я. Он повторил фамилию хозяина бара. В эти мгновения мучительное чувство какой-то глубокой вины охватило меня. Я понял, как неправильно поступил, не опубликовав до сих пор подлинную историю последнего похода "Бьюти оф Чикаго". Я сидел в тот вечер на двадцать восьмом этаже шумного нью-йоркского отеля, а в памяти возникали черные отвесные скалы поселка Китовый, бьющийся в их подножье штормовой океан, наши разведчики, которые шли в туманную даль на старом норвежском боте. Звучала в сознании песня, навсегда связанная с образами и переживаниями тех незабываемых дней: Полярный край, туманами повитый, Гранит высокой, северной земли. Здесь океан бушует Ледовитый, Здесь боевые ходят корабли. За бортом волны серые шумели, Тугой прибой в крутые скалы бил. Стоял моряк с винтовкой и в шинели И на прощанье другу говорил: -- Громи врага, стреляй быстрей и метче! В походах нас усталость не берет. Иди вперед, испытанный разведчик, Иди вперед, всегда иди вперед! И он сражался, рук не покладая, И не смежила смерть орлиных глаз. Прошла по сопкам слава молодая И до кремлевских башен донеслась... Полярный край, туманами повитый, Гранит высокой, северной земли. Здесь океан бушует Ледовитый, Здесь боевые ходят корабли... Майор Людов и Сергей Никитич Агеев, которым я рассказал, после возвращения из Нью-Йорка, о встрече в портовом баре, согласились со мной, что полезно и своевременно опубликовать книгу, написанную на основе наших воспоминаний фронтовых дней. Я вновь перелистывал свой пожелтевший от времени североморский блокнот. Отчетливей вспоминались дела и люди героического тысяча девятьсот сорок первого года. Несколько памятных событий сплелись в крепкий сюжетный узел: и клятва боцмана Агеева, и фронтовая любовь Люси Треневой, и зловещие обстоятельства гибели капитана Элиота. И, работая над этой повестью, я не мог не вспоминать сказанные мне Людовым слова: -- А вы знаете, почему чайкам удается ловить рыб? Потому что рыбы, по устройству своего зрения, принимают чаек за облака и, следовательно, не опасаются их... Глава вторая МОРЯК В ОБГОРЕЛОМ БУШЛАТЕ Люся Тренева не могла понять, почему это некоторым доставляет удовольствие в такое время глупыми приставаниями так отравлять ей жизнь! Ну девушка как девушка! И неразговорчивая и на- ружностью не лучше других: нос торчком, брови слишком тонкие, вразлет, щеки круглые, какого-то неприлично розового цвета. Правда, волосы вот, золотисто-каштановые, мягкие, очень украшают лицо. Перед отъездом на Север хотела обрезать косу -- только мешает в работе, да мама уговорила оставить как есть. Но уж эти ухажеры! Нужно же понимать настроение человека! Взглянула мельком в зеркало над умывальником, приготовляя шприцы, ставя кипятильник на плитку в комнате дежурной сестры. Сегодня совсем некрасивая: румянец пропал. Оказывается, в конце концов, он всетаки не портил, а украшал щеки! А нос, наоборот, покраснел, волосы сбились, космами торчат из-под белой косынки. Не выспалась. Всю ночь пришлось сперва принимать раненых, потом помогать в операционной... Все время подвозят раненых с переднего края, от реки Западной Лицы, где наши остановили фашистов. А еще здесь вот, в палатах, моряки с погибшего тральщика, с обожженными лицами, изуродованными руками. Одному сменила повязку, другому сделала обезболивающий укол... Так и не уснула всю ночь, переходя от койки к койке. В дверь заглянул дежурный краснофлотец: -- Тренева, к телефону. Она выбежала в вестибюль. Может быть, наконец Ваня. Ах, если бы это был Ваня! В телефоне зазвучал незнакомый, беспечный голос. Люся чуть было не всхлипнула от обиды: -- Нет, никакой расчески в матросском клубе я не теряла! И в кино не собираюсь идти. Потрудитесь по служебному телефону не болтать ерунды. Не стыдно вам, товарищ, мешать мне работать! Возвращаясь в дежурку, бросила взгляд в окно на деревянные, закомуфлированные дома, на кривизну выбитых в граните проспектов, на трапы, сбегающие вниз, туда, где темно-синяя полоса спокойного сегодня залива. Перед окном -- площадка скверика, две скамейки без спинок. Прохаживаясь у этих скамеек, Ваня, бывало, поджидал ее после концертов в Доме флота. Но вот уже не приходит несколько дней. Теперь он не артист ансамбля песни и пляски, он -- боец морской пехоты: подал добровольно докладную об отправке его на передний край. В Доме флота сказали, что Иван Бородин отчислен аз ансамбля. И вот уже не приходит несколько дней. Не послан ли уже срочно на фронт, не бьется ли в сопках, откуда привозят раненых? Там, конечно, не только раненые, но и убитые и пропавшие без вести, оставшиеся среди безлюдных ущелий... Кипятильник урчал и содрогался, из-под никелированной крышки вырывался острыми струйками пар. Выключила плитку, провела рукой по глазам. Только не расстраиваться, а то еще заплачешь в такое страшное время... -- Прошу разрешения, сестрица! В дверях дежурки стоял высокий моряк в застегнутом бушлате. Бескозырку держал пальцами, плотно замотанными белоснежным бинтом. С круглого медножелтого лица, из-под рыжеватых бровей сурово смотрели белесые, яркие глаза. -- Выписались, товарищ старшина? -- улыбнулась ему Люся. -- Так точно. Зашел проститься, за внимание вас поблагодарить. Руки мне вылечили отлично. И спасибо, что бушлат починили. До свидания, товарищ старшина, всего вам доброго! И чтобы вам больше сюда не попадать! Есть, сестрица, больше сюда не попадать! Четко повернулся, пошел к выходу на улицу по вестибюлю. Перед дверью надвинул на курчавые волосы бескозырку, вышел, не обернувшись. Вот хороший человек! И выносливый такой, терпеливый. Когда пришел в приемный покой обгорелый, в намокшей одежде, страшно было смотреть на его багровые, покрытые волдырями и ссадинами руки. На перевязке ни разу не застонал, не отвечал на расспросы, как ухитрился так обжечь руки. Но товарищи с погибшего тральщика "Туман" рассказали: он боцман, руки опалил, когда работал на юте подожженного фашистами корабля, сбрасывая готовые взорваться от пожара глубинные бомбы. А потом спустился в машинное отделение, вынес на палубу раненого друга... Да, он не такой, как другие, этот боцман с "Тумана". Не заигрывал, не заговаривал с ней, даже когда стали подживать его пальцы, утихла в них мучительная боль. Сидел неподвижно, молчал, думал о чем-то своем, смотря в пространство задумчивым взглядом. А сейчас не обидела ли его? Понял ли правильно "И чтобы вам больше сюда не приходить"? Не потому ли ушел, не обернувшись, что обиделся на шутку? Но нужно побольше шутить, смеяться, нельзя унывать, кукситься в такое грозное время. Со стены вестибюля из черного раструба громкоговорителя звучал голос: "В течение последних суток войска Красной Армии вели ожесточенные бои с противником на всем фронте от Ледовитого океана до Черного моря. После упорных боев наши войска оставили города Николаев и Кривой Рог. Николаевские верфи взорваны. На подступах к Одессе части морокой пехоты сдерживают развивающееся наступление немцев... На петрозаводском направлении продолжается наступление гитлеровских войск..." Нет, лучше не слушать, не вдумываться в то, что происходит сейчас на пылающих со всех сторон света фронтах... Слава богу, мама далеко от фронта, фашисты не доберутся туда... А может быть, Ваня уже уехал? Срочно под Одессу или на Петрозаводский фронт... Нет, все-таки выбрал бы минутку проститься... Она поспешила в палаты, где ждут раненые, где можно отвлечься от мучительных мыслей. Не заметила, как подошло время сменяться. Проходя снова вестибюлем, привычно шагнула к окну. В такое время, бывало, Ваня приходил к госпиталю, ждал, прохаживаясь возле скамеек. Матрос в бескозырке, чуть сдвинутой на затылок, с сумкой противогаза, свисающей через плечо, стоял на площадке, знакомым движением вобрав голову в плечи. "Ваня! Пришел!" -- чуть не вскрикнула Тренева. Выбежала из подъезда. Ваня спешил навстречу с радостной, белозубой улыбкой. -- А я думала, уехал ты! -- Сжала протянутые руки, посмотрела в повзрослевшее за дни разлуки лицо. -- Точно, уехал! Ушел, говорят по-флотски. На попутном ботишке, ночью. -- И не сказал мне ни слова! А как сказать? Из полуэкипажа -- на пирс, с пирса -- на корабль. Открытку мог бы бросить. -- Да, письмо следовало подать, котелок не сработал. Только оттуда писать -- дойдет через неделю. Обещали мне, как осмотрюсь, отпустят на сутки для устройства личных дел. Вот и отпустили. Неплохой у нас командир. А в бою ты еще не участвовал, Ваня? В бою? -- Помрачнел, поправил противогаз, взглянул в ее любящие, тревожные глаза: -- Нет у нас, Люська, никаких боев. Да, ведь ты на переднем крае? Просился на передний край, а угодил прямым курсом на край земли. Она смотрела вопросительно, недоуменно. Адрес: полевая почта 30607, а говоря между нами, поселок Китовый. Китовый?! -- воскликнула Люся. Сразу почувствовала облегчение. Знала, Китовый -- дальний морской пост, на выходе в океан. Это уж никак не линия фронта. Значит, в безопасности Ваня. Вот ведь, Люська, дела какие, -- хмуро продолжал Бородин. Он спешил излить душу, рассказать о своей неудаче. Законно говорят краснофлотцы: помни флотское правило -- хочешь попасть на юг -- подавай докладную, просись убедительно на север. А зачем тебя послали в Китовый? Она боялась слишком явственно проявить радость, глядя в его огорченное лицо. -- Зачем? Я ведь певец-то между прочим, а по боевому расписанию радист. А что душа горит с врагом схватиться лицом к лицу, это во внимание не принимают. Мне бы разведчиком стать, морским пехотинцем... Помнишь, как я в ансамбле новую песню пел? Коснувшись ее руки, вполголоса запел своим бархатным баритоном: Громи врага, стреляй быстрей и метче! В походах нас усталость не берет. Иди вперед, испытанный разведчик, Иди вперед, всегда иди вперед! Помнит ли она!.. Это было совсем недавно, когда Ваня впервые удостоился чести исполнять сольную песню. Она сидела в одном из боковых рядов большого зри- тельного зала, а на далекой, сияющей сцене вытянулись широким полукольцом певцы и танцоры краснофлотского ансамбля песни и пляски -- все в белом, с поблескивающим золотом на ленточках бескозырок. У нее перехватило дыхание, когда руководитель концерта объявил очередной номер программы и Ваня вышел вперед, запел о разведчиках-североморцах... Тогда они были знакомы только несколько дней... Это было так недавно и в то же время так бесконечно давно... -- Вот они, дела-то, какие! -- сказал Бородин. Успокоительно, нежно взяла его под руку. Он слегка отстранился, оглянулся кругом: не положено матросу идти под руку с девушкой по улице военно-морской базы. -- Да разве у вас так уж там тихо? -- спросила Люся. -- Не так уж тихо, -- нехотя откликнулся Бородин. -- Фашисты то и дело мимо летают, по дороге в Мурманск. Мы, конечно, заградительный огонь ведем. Они нас как-то даже бомбить пытались, рассказывают ребята. Только и тогда, понимаешь, видели их на высоте метров в пятьсот! А мне хочется вплотную сойтись с врагом, в глаза подлому посмотреть, прежде чем своими руками прикончу... Боцман Агеев стоял в эти минуты внизу, на дощатом настиле пустынного пирса, смотрел вслед уходившему кораблю. По заливу бежали маленькие, ровные, округлые волны. Они были сейчас ярко-синими, будто отливали радужным, маслянистым мазутом. Вода чуть колыхалась, хлюпала, ударяясь в устои причала. Под нависшими срезами дальних утесов море казалось чернильно-черным, а там, где только что прошел "Шквал", вырос травянисто-зеленый полукруглый расплывчатый след, пересекая наискосок середину залива. Агеев смотрел неподвижно, чуть надвинув бескозырку на опаленные брови. "Шквал" уже подходит к горлу залива. Вот изменил курс, поворачивается, сдваивает мачты. Исчезла прямая белая цифра на скуле тральца, лапа якоря прочернела в отверстии клюза. Под кормой словно застыла снежная полоса -- это крутится пена взбиваемой винта- ми воды. На мостике корабля передвигаются силуэты людей... Агеев вздохнул, стиснул пальцы, обмотанные бинтами. Боль пронизала предплечье, отдалась во всем теле. Но сильнее, невыносимее болела душа. Эх, тяжко мотаться вот так, без дела, когда повсюду идут бои, друзья моряки ведут свои корабли в океанские дали! С моря дул свежий, нестихающий ветер, и боцман застегнул верхнюю пуговицу бушлата. На рукавах, на черном добротном сукне коричневели следы ожогов. Материя еще держится, но ворс выгорел здесь и там, пожалуй, скоро появятся, дыры. Пропал, похоже, бушлат! Девушка в госпитале отлично заштуковала локти и грудь, но вот на боку тоже коричневеет пятно, материя расползется и здесь. Он оглядывал бушлат, старался успокоиться, отвлечься от тяжелых воспоминаний. Куда податься теперь? Только что заходил в отдел кадров узнать, не нужен ли на какой-нибудь сторожевик или тральщик боцман. Нет, все штаты полны. Попытаться попасть на торпедные катера? Или в морскую пехоту? Может, под Смоленск, где Гитлер прется вперед, может, под Одессу, где бьют врага бесстрашные черноморцы? Нет, лучше бы опять на корабль... Эх, "Туман", "Туман"! Не уберегли мы тебя, лежишь ты на дне Баренцева моря вместе с друзьями матросами, погибшими, тебя защищая... Обернулся, словно кто-то тронул его за плечо. В конце пирса, возле трапа, протянутого по скалам, в сторону городских домов, стоял низкорослый, худой пехотинец. Пехотинец улыбнулся странно: одними губами, приложил к пилотке костлявую руку. Нахмурившись, боцман ответил на приветствие. Прошагал по причалу, спрыгнул на скользкие камни, пошел вдоль берега, где ленивые волны, чавкая, набегают на коричневый острый базальт. Пройдя сотню шагов, присел на плоский обломок скалы. Что ж, придется вернуться в полуэкипаж, ждать назначения. Зря, значит, упросил врача, выписался раньше срока. Ведь кожа на руках еще не совсем зажила. И вот бездельничай, жди... -- Тоскуешь, морячок? -- прозвучал рядом чуть насмешливый голос. Он поднял голову. Тот же маленький пехотинец сидел на соседнем обломке скалы, смотрел пронзительным взглядом бледно-голубых глаз. Пилотка с вишневой звездочкой надвинута на оттопыренные уши, из-под задранной ветром полы шинели торчат ноги в коротких кирзовых сапогах. Боцман только двинул плечом, будто отгонял надоедливую муху. -- Смотри не простынь, на камне-то сидя, -- тонким голосом сказал пехотинец. -- Одежка твоя -- плохая от ветра защита. -- Не одежка это, а бушлат, -- поправил внушительно боцман. -- Запомните на будущее время. Почтительно о нем нужно говорить. -- Запомню, -- опять словно усмехаясь, оказал пехотинец. Он глядел теперь в высокое, пересеченное облаками небо. -- А сейчас, похоже, воздушную тревогу сыграют. Он еще не договорил, а из-за гряды сопок уже накатывался урчащий, такой знакомый гул самолетных моторов. И сразу захлопали далекие зенитки, завыли корабельные сирены, среди облаков расцвели ватные комочки разрывов. -- Ложись! -- крикнул пехотинец. -- Гадам кланяться не буду! -- вскакивая, ответил Агеев. В бессильной ярости он вскинул обмотанные бинтами кулаки, послал отчаянный матросский загиб навстречу "мессершмиттам", вывалившимся из-за вершин. А в следующий момент цепкие руки схватили его, потянули за камень, пригнули голову к мшистой поверхности валуна. Сверкнуло ослепительное желтое пламя, вблизи что-то прогремело, прострекотало. И вот уже отдалились залпы зениток, стихло завывание моторов. -- Так, -- сказал, распрямляясь, боцман. Он был смущен и рассержен. -- Тебе кто позволил меня на землю валить? Маленький пехотинец молча провел пальцем по длинной выбоине на граните. Здесь только что сидел боцман. Здесь прошла очередь с фашистского самолета. Пехотинец молчал, улыбался по-прежнему одними губами, невесело, зло. -- Так, -- повторял Агеев. -- Выходит, ты меня от смерти спас? За это спасибо. Ему было неловко под пронзительным, неотступным взглядом водянисто-голубых глаз. Только не нравится мне, что ты зубы скалишь все время. А что мне, слезы лить? -- спросил пехотинец. -- Слезы лить незачем, а растягивать рот до ушей -- это тоже не манера. Агеев присел на прежнее место. -- Ну, а теперь иди. Нечего меня рассматривать -- я не картина. -- Посижу еще... Незнакомец снова провел по камню рукой, старательно подложил под себя полы шинели: видно, устраивался надолго. -- Скажи-ка, друг, это сейчас в море "Шквал" вышел? -- Ну, "Шквал", -- откликнулся Агеев. -- И что это у вас здесь названия кораблей какие чудные? "Шквал", "Гроза", "Смерч", "Туман"... Еще "Пассат" был, его, слышно, тоже немцы потопили. Имена! Словно вся ненастная погода тут собралась. -- А он так и называется -- "дивизион ненастной погоды", -- сказал с нежностью и болью Агеев. Его собеседник поднял камешек, бросил в море. Камешек запрыгал рикошетом по воде. Занятно. А еще, может, подскажешь, какие корабли есть в этом дивизионе? Каким положено быть, те и есть, -- откликнулся боцман. -- Только постой, откуда ты все эти названия знаешь? Значит, знаю... -- Поправил пилотку, сделал движение встать. -- Ну, ладно, пока прощай, морячок. Нет, не "значит, знаю". -- Агеев смотрел пристально на пехотинца. -- Слишком, я вижу, ты осведомленный. Незнакомец встал с камня. Идти мне пора. Только помни: в другой раз, как сыграют тревогу и услышишь самолет, падай на чем стоишь. Нет, подожди! -- тоже встал Агеев. -- Теперь мне любопытно о тебе больше узнать. Покажи документы. Завтра покажу, -- сказал протяжно незнакомец, шагнув в сторону трапа. Стой! -- крикнул боцман. Ухватил идущего за плечо, и вдруг почувствовал себя как в капкане. Руки маленького пехотинца стальной хваткой сжали его. -- Осторожней, товарищ старшина, как бы мне кости вам не сломать... Пехотинец уже не улыбался. Боцман рванулся, почувствовал невыносимую боль в руках, замер. -- И вправду, мне нужно идти, -- звучали чуть насмешливые слова. -- Хотелось побеседовать с вами, да вы раздражительный очень, под пули подставляете лоб. А незнакомых людей лапайте осторожней. Знаете, что такое самбо? Он не успел договорить, и уже лежал на камнях, распластавшись под грузом большого, мускулистого тела. -- Что такое самбо, я не знаю, -- сказал Агеев, задыхаясь, весь вспотев от боли в обожженных руках. -- А вот вам наша поморская ухватка. И кто вы такой есть, сейчас в комендатуре узнаем. -- Отпусти, старшина, -- хрипло сказал пехотинец.-- Не хочу я тебе кости ломать... Отпусти. -- Сдам с рук на руки патрулю -- тогда порядок, -- откликнулся Агеев. -- Ну, поднимайся, пошли. -- Пошли, -- согласился лежащий. Молниеносно рванулся, взлетели полы шинели--и маленький пехотинец уже стоял на ногах, на недосягаемом расстоянии, осклабясь своей невеселой усмешкой. -- Прием ваш хорош, товарищ старшина, нужно будет и его на вооружение взять. Только против самбо он слабоват. Он потер бок, застегнул нижний крючок шинели. -- Ну вот что, идти так идти. А то как бы нас комендантский патруль не застукал: валялись, как пьяные... Похоже, все-таки нужный вы нам человек. -- Кому это вам? -- опросил боцман, поправляя сбившиеся бинты. -- Узнаете, -- отрывисто сказал пехотинец. -- Послали меня проверку вам сделать. Я от госпиталя вслед за вами шел. Как начали вы самолет на кулачки вызывать, думаю, нет, не подходит. А когда бдительность проявили, да еще схватили меня, несмотря на сожженные руки, смекнул, пожалуй, подружимся мы, товарищ Агеев. -- Стало быть, и фамилию мою знаешь? -- спросил боцман. -- Знаю и фамилию твою, и что служил ты на "Тумане", на геройски погибшем корабле, и что в десанте уже довелось тебе побывать -- ходили вы к Большой Западной Лице с бесстрашным комиссаром Стрельником, вражеский склад там подорвали... Так вот, хочу я тебя в наше подразделение свести, на пробу. -- Он понизил голос, хотя кругом на голом морском берегу не было ни души. -- К разведчикам, в отряд особого назначения. А берем мы только тех, кто к нам по доброй воле идет и на любые тяжелые испытания согласен. Он повернулся, словно не глядя на боцмана, шагнул в сторону трапа, но Агееву казалось, и сейчас чувствует на себе взгляд маленького пехотинца. Боцман тоже двинулся к трапу. Поднимались плечом к плечу туда, где шеренгами, одна над другой, вытянулись дощатые домики заполярного городка. На корабль я снова мечтал... -- сказал задумчиво боцман. -- Море люблю больше жизни. Много у нас есть таких, которые к кораблям сердцами приросли, -- так же задумчиво откликнулся его спутник. -- Увидишь: и подводники у нас есть, и катерники, и моряки с эсминцев. Только сейчас такое время -- там нужно быть, где ты Родине больше полезен. Впрочем, командир велел передать: не полюбится тебе у нас -- отпустим обратно в экипаж, будешь ждать, пока на корабль не возьмут. -- Пехотинец помолчал.-- Только думаю, брат, полюбимся мы друг другу. Потому что подразделение наше сухопутно-морское. И орлу, вроде тебя, у нас много дела найдется. Недаром хочет тебя видеть один замечательный человек. -- Какой замечательный человек? -- спросил Агеев. -- Политрук товарищ Людов, любимый наш командир, -- задушевно сказал маленький пехотинец. Глава третья БОЦМАН ДАЕТ ОБЕЩАНИЕ Разведчики жили в большом деревянном доме, там, где обрывалась улица заполярного городка и начиналось ущелье с вьющимся в его глубине порожистым горным ручьем. Дом был двухэтажный, когда-то окрашенный в светло-желтый нарядный цвет, но покрытый, после начала войны, грязноватыми полосами камуфляжа. Совсем недавно, в мирные дни, здесь помещалась начальная школа. В двух просторных комнатах еще и сейчас стояли перед классными досками низенькие, изрезанные перочинными ножами и залитые чернилами парты. Из других комнат парты были вынесены, составлены одна на другую по бокам широкого коридора. У входа в коридор стоял на вахте вооруженный полуавтоматом боец. Но хотя в комнатах, лишенных школьных досок и парт, возвышались теперь двухъярусные солдатские койки, а вдоль стены синели вороненой сталью составленные в пирамиды винтовки, никто бы, пожалуй, не подумал, что живущие в этом доме люди почти каждый день встречаются со смертью лицом к лицу, что об их удивительных подвигах будут слагаться легенды и песни. Их было не очень много, теперешних обитателей старой деревянной школы, и, на первый взгляд, каждый из них напоминал рядового бойца сухопутья -- подтянутого, скромного, одетого в одноцветную, тускло-зеленую, защитную форму. Но когда утром звучал сигнал побудки и разведчики вскакивали с коек, бежали к умывальникам, выстраивались для физзарядки на обнесенном глухим высоким забором дворе, на мускулистых торсах большинства этих здоровых ловких ребят пестрели сине-белыми полосами изрядно поношенные, чисто выстиранные, тщательно заштопанные "морские души" -- тельняшки. Здесь были комендоры с эскадренного миноносца "Серьезный", поставленного на ремонт в первые дни войны после молниеносного боя с шестью "юнкерсами", спикировавшими на него из-за туч. Были матросы с гидрографического судна "Меридиан", потопленного фашистами в Белом море, около Семи Островов. Когда маленький кораблик принимал на борт жен и детей маячных служащих, четыре немецких миноносца пустили его ко дну. Были здесь акустики и радисты с недостроенных подводных лодок, летчики с погибших в бою самолетов, после спуска на парашютах и долгих блужданий в сопках вернувшиеся к своим. Были солдаты и старшины, кото- рые вышли из окружения на Карельском фронте. Самых выносливых и боевых зачислили по их просьбе в отряд особого назначения. Обо всем этом узнал Агеев позднее. Его спутник ("Сержант Кувардин", -- отрекомендовался по дороге маленький пехотинец.) оказался не очень разговорчивым, да и сам боцман не был в настроении вести беседу. Они молча подошли к дверям старой школы. Сержант бросил несколько слов часовому у входа. Часовой вызвал дежурного командира, которому боцман предъявил документы. Они прошли в безлюдный, уставленный двухъярусными койками зал. Навстречу им шагнул стройный дневальный. -- Разместите старшину. Будет пока в нашей роте, -- приказал Кувардин. -- Есть, товарищ сержант, -- сказал дневальный. -- На койке Коврова разместить? -- Можно, -- сказал Кувардин. -- Письмишка мне, между прочим, не принесли? -- Еще пишут, товарищ сержант, -- сочувственно ответил дневальный. Дневальный провел боцмана к окну, где в тусклом свете хмурого полярного дня, возле проклеенных крестнакрест бумажными полосами стекол возвышалась свободная верхняя койка, по-военному аккуратно застеленная чуть помятым бельем. В центре байкового, подоткнутого с боков одеяла сверкал начищенной бляхой свернутый краснофлотский ремень. -- Вот здесь располагайтесь, товарищ старшина... Похоже, занята койка? -- спросил Агеев. Свободна, -- сказал дневальный. -- Сейчас сменим белье -- и размещайтесь. А ремень чей? Ничей теперь. Хочешь, возьми хоть себе. -- Дневальный говорил чуть потупившись, в его голосе была боль. -- Золотой парень носил этот ремень, а родных у него никого. -- Так,-- сказал боцман. -- Недавно, значит, погиб? -- Вчера не вернулся с задания. Ленька Ковров... Золотой парень, мы его на берегу моря в камнях схоронили. Агеев присел на табурет рядом с койкой. "Располагайтесь". Нет у него ничего, только форма второго срока, обгорелый бушлат да трубка Пети Никонова в кармане. Все осталось на "Тумане", лежит теперь на дне моря. "Ладно, если брошу здесь якоря, получу в баталерке новый такелаж", -- думал Агеев. Гул многих голосов доносился сквозь оконные стекла. Агеев вышел на школьный двор. Двор напоминал небольшой стадион. Невдалеке от забора стояла, желтея поцарапанной кожей прямой круглой спины, высокая "кобыла", через нее прыгали бойцы. Несмотря на холодный ветреный день, бойцы были в одних трусах, круглые мускулы вздувались под бледной кожей людей, не знающих южного солнца. Но разгоряченные лица были покрыты северным желтоватым загаром, руки до запястий -- в загаре, как в темных перчатках. На двух столбах была подвешена боксерская кожаная груша. Человек в трусах и тельняшке яростно молотил ее кулаками, будто на подлинном ринге. Дальше, по сложенному вдвое брезенту катались два обнаженных тела -- шла схватка классической борьбы. В глубине двора сгрудилась кучка парней, одетых в армейскую форму. -- А вот сейчас кок-инструктор пойдет гвозди рвать! -- раздался оттуда молодой веселый голос. Агеев подошел к группе. Между двумя козлами была протянута над землей сосновая длинная доска. Толстый, массивный мужчина, стоя на конце доски, подняв напряженно локти, надвигал на глаза широкую повязку. -- Это мне запросто, -- густым голосом говорил толстяк.-- Некогда мне тут с вами возиться: как бы борщ не переварился. Он явно волновался, его лицо под повязкой было малинового цвета. Ладно, кок, не переварится ваш борщ, -- добродушно сказал человек в морском кителе с тоненькими золотыми нашивками. Над его большим смуглым носом, под козырьком фуражки, блестели круглые стекла очков. Начали, -- скомандовал стройный разведчик. Толстяк осторожно шагнул вперед, наклонив пересеченное повязкой лицо. Доска под ним закачалась. Он сделал еще шаг, балансируя руками. Всего, прикинул боцман, нужно пройти по доске шагов шесть -- восемь. Никитин, не выглядывать под повязку, не жулить. Разведчиков не проведешь! -- крикнул тот же задорный голос. А я разве жулю? -- сказал Никитин. Сделал еще шаг. Доска под ним раскачивалась, выгибалась. -- Кого обманываете, товарищ Никитин? -- прозвучал резкий голос человека в очках. -- Надвиньте повязку ниже! Толстяк вскинул руку, коснулся повязки и тотчас остановился, покачиваясь посреди доски, не решаясь идти дальше. Вот поднял было ногу, пошатнулся, вместо того чтобы шагнуть вперед, тяжело спрыгнул на каменистую землю. -- Тонет! Теперь обморозится! -- весело закричали кругом. Никитин сдернул повязку с толстощекого лица. Говорю, некогда мне, ужин перепреет. И вовсе я не смотрел, товарищ политрук! Только с равновесия меня сбили ребята! Ладно, рассказывай! -- Товарищ командир, вы следующий! -- кричали кругом. -- А задачу отработать вам все-таки придется!-- сказал человек с лейтенантскими нашивками вслед уходившему коку. -- Есть, отработать! -- откликнулся уже возле двери кок. Человек в командирском кителе снял очки, сунул их в карман, протянул руку к повязке. У него, показалось боцману, был немного рассеянный, как будто беспомощный взгляд -- такими кажутся глаза людей, которые привыкли носить очки и пытаются обходиться без них. Но взяв повязку, ловко и крепко затянув ее вокруг худощавого большеносого лица, командир разведчиков уверенно пошел по доске. Он шел, осторожно выбрасывая ноги, балансируя слегка расставленными руками, чуть запрокинув стяну- тое повязкой лицо. Доска была длиной метра в четыре, очень легко прогибалась. Но командир шел уверенно, доска почти не шаталась под ним, как шаталась под ногами кока, остановившегося теперь у двери -- посмотреть, как отработает задание командир. Один раз нога в начищенном флотском ботинке повисла над пустотой, но человек в кителе тотчас снова нащупал доску подошвой, быстро дошел до конца и легко спрыгнул на землю. -- Помнится, товарищ Никитин, Стендаль писал, что храбрость итальянца -- вспышка гнева, храбрость немца -- миг опьянения, храбрость испанца -- прилив гордости, -- сказал он, сдернув повязку. -- Что бы оказал Стендаль, если бы сейчас увидел вашу храбрость? Ну а теперь идите, чтобы не переварился борщ... С улыбкой он вынул из кармана очки, тщательно протер стекла. Его глубоко сидящие глаза глянули на Агеева. Этот взгляд не казался уже боцману беспомощным и рассеянным. -- А теперь, может, попробует новичок? -- оказал командир разведчиков. -- Есть, попробовать, -- откликнулся Агеев. Он взял протянутую ему повязку, платно затянул широкую ткань, без колебаний пробежал по заплясавшей под ногами доске. Недаром приходилось ему столько раз бегать в полярной тьме по палубам кораблей, бешено качаемых волнами. Спрыгнув на землю, снял повязку, протянул близстоящему бойцу. -- Вот это орел! -- произнес восхищенно кто-то. -- Браво, боцман, -- тихо оказал Людов. Конечно, Агеев уже догадался, что командир, на которого все смотрят с таким уважением, это и есть политрук Людов. -- А теперь, если не возражаете, пойдем побеседуем немного. Комната командира отряда была на втором этаже школы. Около окна -- застеленный газетами столик, вдоль стены -- узкая красноармейская койка, над койкой -- большая карта-двухверстка, утыканная змеящейся линией маленьких бумажных флажков. В углу комнаты -- полный книг шкаф. Людов сел к столу, просматривая вынутую из папки бумагу. -- Вурда хар ди де? -- сказал вопросительно, не поднимая глаз. Боцман напрягся. Что-то знакомое есть в этих непонятных словах. Но он не уловил смысла фразы. -- Вурдан бефиндер ди дет? -- произнес командир более раздельно. Из-под очков блеснули на боцмана темные, будто смеющиеся глаза. Ах, вот что! Командир говорит по-норвежски. Что ж, попробуем ответить. -- Так, мэгед годт, -- раздельно произнес боцман. -- Варсго ат геге пладс, -- гостеприимно сказал Людов. Агеев придвинул стул, сел, положив на колени свои забинтованные руки. Людов произнес еще какую-то непонятную фразу, ждал ответа. Агеев молчал. Значит, кое-что кумекаете по-норвежски. А понемецки, видимо, нет, -- сказал Людов. По-норвежски рубаю немного, -- откликнулся боцман. -- Когда мальчишкой был, я на двухсоттонке ходил, встречались мы с норвежскими рыбаками. Да ведь давно это было, запамятовал чуток. Английский, как боцман дальнего плавания, тоже различаю. В Лондоне и в Глазго бывал. А последнюю фразу вы по-немецки сказали? По-немецки,-- откликнулся командир. -- Придется вам, Сергей Никитич, вспомнить норвежский, да и немецкий подучить, если останетесь, конечно, у нас. Работают тут с нами норвежские патриоты, те, кто сюда к нам вместе со своими семьями от фашистов бежали на рыбачьих ботах... А немецкий... Знаете, как говорится, чтобы победить врага, нужно его хорошо знать... Кстати, не подскажете ли, если идти от мыса Нордкап к селению Тунес, какие опасности там на пути? Опасностей там хватает, -- усмехнулся Агеев. -- Расположен поселок Тунес в двух с половиной милях меж запада к шелонику от мыса Кнившерудде... -- Меж запада к шелонику? -- поднял брови Людов. -- Это, товарищ командир, мы так по-поморски вестзюйд-вест обозначаем... -- Понятно, -- сказал Людов. Первым делом малые там глубины и приливноотливные течения больших скоростей... Значит, хорошо известно вам это побережье? Еще бы не известно! Я на рыбачьих посудинах там, почитай, все фиорды излазил. А что, там теперь фашисты? Свести туда разведчиков наших? В боевые операции с нами вам еще рано ходить, -- сказал Людов. Как так рано? -- приподнялся боцман на стуле. -- В бой хочу идти, грудь с грудью сойтись с врагом, вытрясти из него подлую душу, отомстить за друзей с "Тумана". В бой вы, боцман, пока не пойдете, -- холодно сказал Людов. Он подошел к окну, неподвижно смотрел наружу. -- И когда сможете пойти, обещать вам сейчас не сумею. Нужен нам специалист по морской практике, шлюпочному делу матросов обучать, вязке узлов, швартовке -- всякой вашей боцманской премудрости. Этому вы товарищей должны обучить на "отлично", и в самый короткий срок. А сами в это время -- норвежскому учиться и немецкому,-- подчеркнул он последнее слово,-- и борьбе самбо, в которой, как я слышал, вы не очень сильны, хотя и знаете поморские приемы. -- Глаза под стеклами очков снова весело блеснули. Командир сел за стол. -- А из пистолета умеете стрелять? На каком расстоянии поражаете мишень? -- Из пистолета не приходилось стрелять,-- глухо оказал боцман.-- Из пулемета на корабле огонь вел. -- Так вот, научитесь стрелять из пистолета "ТТ", из нагана, и из немецкого маузера и из парабеллума, из кольта, браунинга и из вальтера. В общем, изучите все системы ручного оружия, которые вам встретиться могут. Гранату метать приходилось? Не приходилось, товарищ командир,-- еще глуше сказал Агеев. Так вот, освоите метание гранаты -- стоя, лежа, сидя, через голову, из всех положений. Изучите все системы гранат: и ефку нашу, как ее бойцы называют, и гранату мильса, и немецкую на деревянной ручке. Сдадите испытание по метанию гранаты на "отлично". Знаете, как у нас говорят: "Прожиточный минимум для раз- ведчика в походе -- гранат четыре штуки, кинжал и пистолет". Командир вынул из кожаных ножен, любовно держал в руке блестящий клинок, с гладкой рукояткой, с отточенным на славу (это даже со своего места увидел Агеев) лезвием. -- Похоже, из немецкого штыка сделан? -- сказал боцман. Из трофейного оружия. Производство наших умельцев. Таким вот кинжалом владеть, вероятно, не умеете тоже? Ножом пырнуть -- хитрость небольшая, -- горько откликнулся боцман. Не пырнуть ножом, а владеть им так, чтобы он при случае пистолет заменил, -- сказал Людов. -- Если останетесь у нас, получите на вооружение персональный походный нож, как каждый в отряде. Обращению с ним вас Матвей Григорьевич Кувардин обучит, тот, который вас с пирса привел. Великий он в этом деле мастер. Умеет бросать кинжал так, чтобы за десять -- пятнадцать шагов поразить насмерть врага. Ну а еще, конечно, должны вы освоить бег с препятствиями, прыжки в длину и высоту. Должны научиться часами оставаться в застывшем положении, чтобы враг вас за камень принял. Вот если согласны изучить все это, а вместе о тем помочь вашими знаниями нам, тогда будете желанным товарищем в отряде. -- Товарищ командир, -- взмолился боцман, -- Да ведь я сейчас воевать должен, а не учиться! Пока я всю эту премудрость пройду, пожалуй, война кончится. А мне за товарищей мстить нужно. -- Он перевел дух, поднялся со стула: -- Я клятву дал в полуэкипаже -- шестьдесят врагов собственноручно убить. -- Шестьдесят врагов?--переспросил Людов. -- Так точно. Втрое больше, чем они матросов на моем родном "Тумане" огубили. Опустил руку в карман бушлата, вынул рывком новенькую трубку с наборным цветным мундштуком к темно-красной чашечкой для табака. -- Вот эта трубка мне от убитого друга Петра Никонова осталась. Поклялся я сделать на ней шестьдесят зарубок. А пока ни одной еще нет. -- Пока окончится война, успеете сделать свои зарубки, -- по-прежнему тихо, но очень торжественно сказал Людов. Подошел к боцману вплотную, невесомо положил на его забинтованную кисть свои тонкие, смуглые пальцы. -- Только если не изучите все, о чем говорю, может быть, и погибнете с честью, а клятву не выполните и наполовину. Еще долго придется нам воевать до полной победы. Поверьте мне, старшина! Он глядел Агееву прямо в лицо своим глубоким, не затемняемым стеклами очков, настойчивым взглядом, и боцман не опускал желтоватых, ярких глаз. -- Так обещаете, Сергей Никитич, выполнить все, о чем говорю, чтобы послужить Родине, полностью отомстить за погибших друзей? За окном завыла сирена: сигнал воздушной тревоги. -- Обещаю, товарищ командир. Нерушимое матросское слово даю, -- сказал Агеев... Для постороннего взгляда, подразделение, расквартированное в двухэтажном доме возле ущелья, вело обычную жизнь учебного отряда. Каждый день с утра бойцы вьбегали на зарядку, маршировали к камбузу на завтрак, потом занимались в классах, с трудом втиснув свои могучие тела между сиденьями и крышками детских парт, или уходили группами в окружающие город сопки... Но никто из посторонних не видел, как сперва летними светлыми ночами, а потом под покровом осенней, дождливой мглы то одна, то другая группа вооруженных до зубов людей уходила от здания школы к недалекому "морскому берегу, где дожидался их или торпедный катер, или катер-охотник, а иногда и закопченный, низкобортный, оснащенный заплатанными парусами норвежский рыбачий бот. Разведчики уплывали в ночь, брали курс к норвежскому берегу, оккупированному врагом, а через суткидругие возвращались обратно. И подчас с катера или с бота сходило меньше людей, чем ушло в бой. Кто-то навсегда оставался в сопках, схороненный друзьями среди мшистых береговых камней. Но иногда на пирс главной североморской базы поднималось больше людей, чем отправлялось в разведку. У некоторых из сошедших на берег были завязаны плотно глаза, закинуты за спину руки. На них была темносерая форма егерей корпуса "Великая Германия". На высоких кепи пленников желтели жестяные цветки эдельвейса, на их куртках звенели кресты и медали за победы в Норвегии и на Крите. И боцман Агеев ходил уже не раз в эти ночные походы, обвешанный оружием, с кинжалом у пояса и заветной необкуренной трубкой в кармане стеганых штанов. Об одном из этих походов довелось мне вспомнить в нью-йоркском баре "Бьюти оф Чикаго". Глава четвертая МОРЯКИ С "КРАСОТКИ ЧИКАГО" О том, как наши разведчики спасли моряков с потерпевшего крушение судна, прочел я впоследствии в донесении сержанта Кувардина, написанном им в поселке Китовом: "Находясь в боевой операции за линией фронта, западнее Варангер-фиорда, выполнено нами задание по уничтожению вражеского опорного пункта: при взрыве землянки полностью истреблен фашистский гарнизон в составе десяти егерей. При возвращении с операции морем, на боте Оле Свенсена, норвежского патриота, замечена моим напарником, старшиной первой статьи Агеевым, шедшая к берегу шлюпка. Будучи старшим по группе, я принял решение сблизиться с указанной шлюпкой на предмет захвата "языков". По выяснении оказались в шлюпке не немцы, а три американских моряка с транспорта "Бьюти оф Чикаго", шедшего из Нью-Йорка в Мурманск. Из американцев один ранен в голову, другой -- с переломом руки, все трое очень ослабели и замерзли. В связи с чем принято решение доставить их в главную базу. Однако перед Мотовским заливом вошли мы в густой туман, видимость нулевая, почему и пришлось высадиться в поселке Китовый, где, связавшись с главной базой, ждем укaзаний командования..." Поселок Китовый -- несколько одноэтажных домов у среза гранитной сопки, вытянувшейся над океанской водой. С началом войны ушла из этих домов обычная жизнь, жизнь полярного рыбачьего поселка. Только в двух домиках разместились бойцы возникшей здесь в военные дни зенитной береговой батареи. Здесь, у самой норвежской границы, довелось мне бывать по заданиям флотской газеты. Я хорошо запомнил ребристые, рассеченные трещинами, скалы над вечным грохотам нестихающего прибоя. Скользкая пешеходная тропка взбегает от узкого причала, прижавшегося к подножию горы. Вдоль тропки вбиты в камень стальные кронштейны, натянут надежный трос, чтобы пешеходов не сбросило вниз штормовыми ветрами. Такая же тропка вьется от домиков вверх, где, укрытые гигантской паутиной маскировочных серых сетей, смотрят в небо и в океан длинные орудийные стволы. Поднимаясь к группе молчаливых, словно уснувших построек, ясно представлял я себе, что не так давно за окнами, затянутыми теперь черной бумагой затемнения, звучали женские и детские голоса, а внизу, у мокрых отвесных палов, качались рыбачьи парусники и мотоботы. А теперь семьи рыбаков эвакуированы в тыл, лишь моряки береговой батареи несут вахты на высотах... С океана ползло серое молоко тумана, над скалами летел влажный, тяжелый снег, когда сигнальщик заметил на далеких смутных волнах бледные серебристые вспышки -- мигание сигнального фонаря. -- Принимаю светограмму, -- докладывал сигнальщик.-- Пишут по нашему семафорному своду. "Прошу разрешения подойти к пирсу, -- сигналили с моря. -- На борту бота группа разведчиков из двух человек, норвежский патриот, три моряка с потерпевшего крушение американского судна. Докладывает сержант Кувардин. Передал семафор старшина первой статьи Агеев". -- Напишите "Добро",-- приказал командир батареи лейтенант Молотков. Ваня Бородин готовился заступить на вахту, скучал, бродил среди зарослей ползучих березок. Тянулись из каменистых провалов коленчатые ветви с листками, будто выкованными из блеклой латуни. Собирал чернику, выискивал среди мхов шляпки белых грибов, когда сигнал боевой тревоги заставил стремглав броситься вниз. Старый рыбачий бот медленно подходил к пирсу. Был отлив, рыжие бревна причала, покрытые дощатым настилом, поднимались высоко над водой. Краснофлотцы подавали с берега на бот зыбкие, скрипучие сходни. Первым поднялся на пирс грузный старик в подбитом мехом комбинезоне. Над мясистым, багровым лицом навис козырек офицерской фуражки. Левая рука неподвижно висела на перевязи из обрывка парусины. Локтем другой руки американец бережно прижимал плоский пакет, завернутый в клеенку. У второго, худощавого, с черной щетиной волос на измученном, бледном лице, пестрел из-под рукава комбинезона красно-желтый обшлаг полосатой пижамы. Третьим поднялся на берег чуть сгорбленный негр в дождевике из толстой парусины. Под полями зюйдвестки блестело испачканное кровью лицо. Негр обернулся, принял два чемодана, поданных снизу. Вслед за ним вступил на пирс маленький разведчик с гранатами вокруг пояса, в шерстяном подшлемнике, надвинутом на костистый лоб. Плащ-палатка поверх ватника вздувалась под ветром, как широкие крылья. Второй разведчик, рослый, широкоплечий, сидел в боте, придерживая сходню. Вытянулся во весь рост, передал негру чемоданы, одним прыжком очутился на пирсе. Помогал завести швартовы хозяину бота -- норвежцу. Лейтенант, затянутый в новенькую морскую шинель, шагнул навстречу американцам, взял под козырек: -- Командир базы лейтенант Молотков! Конечно, командиром базы назвал себя для солидности. Какая там база -- эти несколько домиков, затерянных в сопках! Опустил руку, ждал, что ответят, как поведут себя иностранцы. О-о! -- протянул старик в высокой фуражке, глядя налитыми кровью, слезящимися глазами. Стал говорить быстро, непонятно. Горько пожалел в эти минуты молодой лейтенант, что ничего не сохранилось в памяти от школьных занятий английским языком. Донт андестенд1, -- сказал Молотков, скрывая смущение любезной улыбкой.(1 Не понимаю (англ.).) Старик заговорил снова, раздельнее, громче. Высокий разведчик стоял почтительно в стороне. На тусклой глади матросского черного ремня лежали его покрытые шрамами пальцы. Шагнул к лейтенанту, вытянул руки по швам экономным, полным достоинства движением. -- Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? Старшина первой статьи Агеев. -- Обращайтесь, старшина, -- с облегчением сказал Молотков. Если позволите, могу в этом деле помочь малость. А вы понимаете по-английски? -- Не то что понимаю, а кое-как разобрать могу. Рапортует, что, дескать, он -- Чарльз Элиот, капитан транспорта "Бьюти оф Чикаго", порт приписки НьюЙорк. С ним первый помощник Нортон и матрос рулевой Джексон. Мы с сержантом Кувардиным еще раньше это у него разузнали. После гибели судна остальная команда ушла на шлюпках в неизвестном направлении... Спрашивает, не слышно ли о них здесь? -- Ясно... -- сказал лейтенант. -- О команде транспорта мы ничего не слыхали. Агеев, запинаясь, подыскивая слова, перевел ответ лейтенанта. Капитан Элиот заговорил снова. Агеев вслушивался напряженно. -- Просит немедленно связать его с представительством ихним в Мурманске, -- сказал Агеев. Ясно... -- повторил Молотков. -- Переведите, старшина, что с представительством Соединенных Штатов его, конечно, свяжем. При первой возможности. Но до Мурманска отсюда далеко. А пока, -- продолжал лейтенант, -- дадим им обсушиться, покушать, разместим на отдых, окажем первую помощь. Что дальше делать, начальство решит... Насчет начальства, старшина, пожалуй, не переводите. -- Есть, не переводить насчет начальства, -- сказал Агеев. Обратился к капитану. Старик перебил раздраженно. Ну, в чем дело? -- спросил лейтенант. Говорит, прежде чем отдыхать, хочет связаться с Мурманском по радио или по телефону. Как будто это так легко из нашей чертовой да- ли! -- пожал плечами командир батареи. -- Объясните ему, связаться с Мурманском не так просто, сейчас доложу командованию, запрошу инструкций... Разведчик затоварил, старик слушал, упрямо склонив голову. Дул мокрый, пронзительный ветер. Негр стоял горбясь, опустив тяжелые руки. Кувардин переминался нетерпеливо с ноги на ногу: дело сделано, нужно обогреться, поесть, объясняться можно и в закрытом помещении. Худощавый американец оказал что-то капитану убедительно, негромко. -- О'кэй! -- буркнул наконец старик. Сунул в карман комбинезона жилистую, багрово-синюю руку, извлек толстую пачку зеленых узких кредиток. Отделил три кредитки, ткнул в сторону негра, услужливо подавшегося к нему. "Рум",-- невнятно прозвучало в коротком приказе. -- А теперь велит матросу сбегать в ближайшую лавочку, взять бутылку рома, -- с прежней почтительной серьезностью перевел Агеев. -- Четыре доллара ему дал. -- Ну это понятно и без перевода,-- не мог не улыбнуться лейтенант.-- Объясните им, что ромом здесь не торгуют. -- Да уж и угостился он в шлюпке из нашего НЗ, -- сказал нетерпеливо ждавший Кувардин. -- Ишь он какой на выпивку лихой. -- Ну, может, нездоров, рука у него сломана, боль какая, -- откликнулся лейтенант. -- Переведите ему, старшина: рома нет, но выдам им медицинского спирта граммов по сто. А доллары свои пусть спрячет обратно. Его мысли были заняты другим. Обдумывал, как разместить американцев. "Капитану с помощником отдам свою каюту, сам переберусь в канцелярию, -- размышлял лейтенант. -- У меня порядок: тепло, уютно. Хорошо, что стоит запасная койка -- пригодится теперь. Негра, норвежца и разведчиков -- в кубрик к батарейцам. Покормить их всех нужно получше. А главное, тотчас связаться с главной базой, затребовать инструкций, как быть дальше. Туман сгущается: едва ли смогут скоро уйти от меня". Он правел иностранцев в свою "каюту" -- в небольшую квадратную комнатку с письменным столом у единственного окна, затянутого бумагой затемнения, Пощу- пал ладонью большое горячее зеркало печи -- печь вытоплена на славу. Открыл дверцу, мельком взглянул, прогорел ли уголь, не будет ли угара. Вынул из замка торчавший снаружи ключ, вложил в скважину с внутренней стороны двери, -- может быть, захотят запереться на ночь. Хорошо, что сохранился здесь ключ еще с довоенных дней. Вот как будто и все... -- Ну отдыхайте, джентльмены! -- Сделал приглашающий широкий жест в направлении двух коек, вытянутых вдоль стен. Вестовой краснофлотец уже застилал их чистым бельем. -- Ту рест! -- извлек наконец лейтенант Молотков из глубин памяти подходящее к случаю слово. Капитан Элиот что-то пробормотал в ответ, присел к столу, по-прежнему сжимая под мышкой плоский пакет в клеенчатой обертке. -- Мэни фэнкс1, -- вежливо сказал второй американец. Тут только, видно, заметил, что из-под рукава комбинезона торчит пестрая пижамная ткань, со смущенной улыбкой поправил рукав, прижался спиной к теплой печке. (1Большое спасибо (англ.).) Негр поставил чемоданы у коек, молча стоял, ждал приказаний... Через несколько минут Иван Бородин, заступивший на вахту, уже вызывал главную базу, передавал рапорт лейтенанта. Вслед за первой радиограммой послал в эфир вторую -- донесение сержанта Кувардина. Окончил передачу, встал размяться, вышел в коридор, приоткрыл наружную дверь. В лицо рванулся поток мокрого ветра, влетели снежинки, острые, как осколки стекла. Сильнее гремел внизу океан, невидимые волны разбивались о берег. "Дает погодка, -- подумал Бородин.-- Все затянуло, наверное. Где-то теперь Люська? Думает ли обо мне? Похоже, думает: хорошее прислала на той неделе письмо. Только пишет, очень занята, много в госпитале работы... Когда увижу ее? Эх, выбраться бы отсюда, податься на фронт, стать разведчиком, как эти двое, пришедшие на шлюпке. Подам лейтенанту докладную, может, меня и отпустят теперь. На днях прислали на ба- тарею пополнение, есть радист, служил строевым, на подаче снарядов, а теперь у меня -- дублером... А разведчикам, слышно, нужны радисты. Поговорить с этими ребятами, может, замолвят за меня словечко?" Вспомнил сосредоточенное лицо одного, могучую фигуру другого, его сдержанную улыбку, зоркий открытый взгляд. Но эти мысли недолго занимали его. -- Бородин, воздух! -- крикнул из рубки дублер. Соседний пост наблюдения и связи сообщал: гитлеровцы снова летят на Мурманск... Ваня тотчас сменил у приемника дублера... Немного позже его оторвали от вахты доносившиеся снаружи дикие вопли. Выскочил в коридор, распахнул наружную дверь. Уже сгущались сумерки. На пороге соседнего дома стоял капитан Элиот в красном шерстяном свитере, с лицом почти таким же красным, как свитер. Это он издавал хриплые вопли, будто звал и проклинал кого-то. Хлопнула дверь позади Бородина, из кубрика выскочил негр, бросился к капитану. Он бежал пригнувшись, на цыпочках, чуть сгорбленный, мускулистый. И тотчас проклятия и вопли умолкли, сменились сердитым ворчанием. Негр что-то отвечал, как бы извиняясь негромко. Дверь захлопнулась, американцы прошли в уступленную им лейтенантом каюту. Бородин вернулся в радиорубку. Хорошее дело! Это он, значит, матроса вызывал, честил почем зря. А негр так и бросился на зов. Такое обращение ему, видать, не впервой. Интересно! Обратись так у нас один человек к другому, каким бы начальством ни был, заработал бы в ответ по первое число! Радист был взволнован и возмущен. Долго не мог успокоиться, сидя у приемника, внимательно вслушиваясь в эфир. И вот опять воздушная тревога, снова летят "юнкерсы" курсом на Мурманск. Стрельба зениток с утесов почти над головой была, как хлопанье оглушительных гигантских бичей. Потом зазвучал приемник. Пришел ответ из главной базы: "Обеспечьте спасенным возможные удобства, в связи с условиями погоды отправку из Китового задер- жите, к вам высланы хирург, медсестра, представитель штаба". И следом -- радиограмма сержанту Кувардину: "Ждите меня в Китовом. Людов". Глава пятая ИСЧЕЗНУВШИЙ КОРАБЛЬ Внизу взлетали и опускались морские волны в легкой дымке тумана. Потом вырос береговой базальт, Самолет пошел вверх, пробил сероватый пар облаков. На потолке кабины зажглась зеленая лампочка: "Все готово к прыжку". Людов, непомерно толстый и неуклюжий в своем костюме парашютиста, сунул очки в карман комбинезона, нагнулся, хлопнул по плечу Тер-Акопяна: "Прыгай". Разведчик скользнул вниз, исчез в грохочущем люке. Следующим прыгал Людов. Не терять ни мгновения! Самолет делает пятьдесят метров в секунду, чуть промедлишь -- и очутишься вдали от товарищей, на местности, пересеченной ущельями, а может быть, и минными полями. Сжался, рванулся вниз, вывалился из люка. Его охватила бездна, свищущая с боков. Дернул кольцо, парашютный купол раскрылся. "Нормально", -- подумал Людов. Он падал, плавно качаясь на парашютных стропах. Теперь задача -- надеть в полете очки. Дотянулся до кармана -- и сразу все стало отчетливо видно. Сбоку, наверху, раскрылся еще один купол -- это выбросился из летающей лодки Суслов. Вдали, из-за бурого гребешка скал, сверкнул выстрел, за ним -- второй. Успел взглянуть на часы, прежде чем донесся звук... Еще выстрел... Вспышка, далекий звук... Командир разведчиков подобрал вовремя ноги, неплохо погасил парашютный купол, хотя все же несколько шагов протащило по густым зарослям черники. Тер-Акопян уже залег среди горбатых камней, с полу- автоматом на изготовку. Суслов приземлился, гасил парашют... Выстрелы засекли? -- спросил Людов. Так точно. Какое расстояние до противника? До противника... -- Тер-Акопян еще тяжело дышал после борьбы с парашютом. -- Четыре секунды прошло между вспышкой и звуком, товарищ командир. Следовательно? -- смотрел на него Людов. Значит... -- Тер-Акопян замялся. Скорее соображайте. Какое расстояние проходит в секунду звук? Третью часть километра. Значит, километр с третью до них, товарищ политрук. Тысяча восемьсот шагов... Правильно, -- сказал Людов. К ним подполз Суслов с полуавтоматом в руках, прижался рядом у камня. -- Ну что ж, -- сказал Людов, вставая. -- Задачу как будто отработали неплохо. Приземлились кучно, успели бы в бою занять оборону. И вспышки выстрелов успели засечь. Отдохнем, пока товарищи не подойдут... Они сидели на округлых, гладких камнях, глубоко дыша, наслаждаясь минутами отдыха. День за днем, неделя за неделей то боевые походы, то вот такая, не менее напряженная учеба. Сейчас ответственное задание -- отработать парашютные прыжки в тыл противника, конечно, в полном боевом снаряжении. Вот-вот подойдут товарищи, стрелявшие из-за скал, сделаем разбор прыжков... С моря усиливался ветер, разгоняя туман, который еще недавно плотно окутывал скалы. Меркнул короткий день. Скоро зима, бесконечные полярные ночи. "Это хорошо, -- думал Людов. -- Ночь для разведчика -- друг, начнем чаще ходить в тыл врагу..." Из-за скал, со стороны дороги, раздался шум приближающегося авто. Затормозила на повороте большая легковая машина. Из машины выскочил молодой морякофицер. Орлы, не подскажете, где разыскать политрука Людова? Я Людов! -- встал с камня командир разведчиков. -- Товарищ политрук, вас вызывает командующий флотом... -- Офицер подошел, вынул из кармана листок, протянул Людову. -- И вот, приказано срочно вам передать, радиограмма от ваших разведчиков, из поселка Китовый... Командующий подошел к окну штаба флота, взглянул на рейд сквозь вновь вставленные стекла. При вчерашнем налете вражеских "юнкерсов" на базу ударил из своих пушек стоящий у причала эсминец "Гневный", воздушной волной повредило окна окрестных домов. Правда, враги хорошо заплатили за нахальство -- тяжелый бомбардировщик, полыхая чадным огнем, врезался в прибрежные скалы. "При условии таких результатов разрешаю хоть еще раз выбить стекла в штабе", -- пошутил вице-адмирал, после налета посетив эсминец. Он шутил, а усталые, красные от недосыпания глаза не смеялись. Тяжелы, очень тяжелы дни и ночи этой осени сорок первого года! Началась битва под Москвой, наши войска оставили Одессу, противник остановлен на Карельском перешейке, но уже обстреливает дальнобойной артиллерией Ленинград. И здесь, на Западной Лице, на подступах к полуострову Среднему, на побережье Мотовского залива, гитлеровцы, горные егеря Дитла, снова рвутся вперед. Боятся застрять в сопках и в тундре, хотят до наступления холодов обосноваться в Мурманске. Только вчера командующий вернулся с передовой, видел, как стремится продвинуться враг, как самоотверженно бьются плечом к плечу, сдерживая его, наши армейцы и морские отряды. Да, сейчас совсем не до смеху... Вы знаете, товарищ политрук, что на днях Гитлер вызвал Отто Дитриха -- начальника своего отдела печати и приказал объявить на весь мир, что Красная Армия разгромлена, война в России кончается? -- спросил вице-адмирал, глядя на рейд. Да, товарищ адмирал! -- откликнулся Людов. -- Но ведь еще великий Гегель в своей "Энциклопедии философских наук" писал, что пропорционально пустоте идей возрастает самомнение и суетность человека. Людов сидел чуть сгорбившись у стола, положив на ручки кресла длинные пальцы. Командующий искоса взглянул на него. Оригинальная фигура этот разведчик Людов! Политрук... Таким званием привык именовать молодых коммунистов, не так давно окончивших училища, только начинающих военную службу. А здесь с тоненькими нашивками на рукавах мешковатого кителя сидит перед ним пожилой человек, не по-военному рассеянно смотрит сквозь круглые стекла в широкой зеленоватой оправе. С тех пор как погиб в сопках в неравной схватке с врагами командир отряда особого назначения капитан второго ранга Петрухин, командование разведчиками принял вот этот политработник, пришедший на флот в первые дни войны. Отнюдь не моряк. Доцент университета, философ... Но пока не найдена замена Петрухину из кадровых офицеров, ничего не скажешь, хорошо командует отрядом, сам не раз ходил в операции. Правда, однажды, как докладывал сам с иронической легкой усмешкой, потерял во время перебежек очки -- счастье, что имел запасную пару в кармане, Пожалуй, пора присвоить ему внеочередное строевое звание капитана... -- Так вот, -- сказал, садясь за стол вице-адмирал. -- Наши корабли выходили в океан встретить "Бьюти оф Чикаго", но, поскольку транспорт исчез, не подает радиосигналов, не могу больше задерживать для его поисков ни одного судна, ни одного самолета! И в то же время, возможно, что транспорт не пошел ко дну, сидит где-нибудь на камнях у норвежского побережья. -- Вы исходите из сообщений команды "Бьюти оф Чикаго", товарищ адмирал? -- спросил Людов. -- Да, но показания очень противоречивы!. Вы знаете, из экипажа транспорта было подобрано только несколько человек, все шлюпки, расстрелянные фашистским самолетом, пошли ко дну вместе с людьми. Среди оставшихся в живых нет никого из командного состава. Никто из спасенных не был во время аварии на мостике или в штурманской рубке, никто даже приблизительно не мог указать места гибели "Бьюти оф Чикаго". -- Но поскольку теперь обнаружена еще одна шлюпка, в которой спасся капитан, эти координаты, конечно, будут сообщены нам? -- сказал Людов. У капитана -- карта и судовой журнал, где должны быть отмечены координаты аварии. Жаль, что ваши разведчики задержались в Китовом. Уверяю вас, что если бы была хоть малейшая возможность... -- горячо начал Людов. Да, я знаю, они не рискнули идти дальше в тумане, подвергать новой опасности жизнь спасенных.-- Командующий встал. -- Итак, отправляйтесь немедленно в Китовый. Поскольку английским вы владеете неплохо, серьезно разберитесь в этом вопросе, срочно добудьте координаты. Вице-адмирал подошел к большому глобусу в углу кабинета. Между очертаниями двух материков выпукло голубеет неподвижная гладь океанской воды. Слева -- американский континент, Соединенные Штаты, справа -- Союз Советских Социалистических Республик. Между континентами -- тысячи миль Атлантического океана. Океан прочерчен линиями долгот и широт. На глобусе он безбурный и гладкий, а в действительности грохочет бушующими вереницами волн, по нему ходят льды и туманы, в его глубинах таятся подводные лодки. Где-то здесь, восточнее мыса Нордкап, шел транспорт "Бьюти оф Чикаго", когда с ним прервалась радиосвязь... Командующий задумчиво стоял около глобуса. Что мы знаем о плавании "Бьюти оф Чикаго"? Груз транспорта -- медикаменты и теплые вещи -- подарок американского народа советским людям. Да-да, именно подарок. Тысячи наших заокеанских друзей собрали деньги по подписке, зафрахтовали принадлежащее частному предпринимателю судно. По принципу "кэш энд кэрри"? -- сказал Людов. Да, "кэш энд кэрри", "покупай и вези". Лозунг, выдвинутый президентом, поскольку Соединенные Штаты до сих пор соблюдают нейтралитет, все еще не решаются вступить в открытую войну с гитлеризмом! Было бы прискорбно, если бы этот подарок американского народа погиб в океанских волнах. Это было бы очень печально, -- сказал Людов. Но, как вы понимаете, в Соединенных Штатах у нас не только друзья, -- продолжал вице-адмирал.-- Еще есть там немало наших могущественных, смертельных врагов. И эти враги делают все от них зависящее, чтобы помешать победе демократии над фашизмом. Вы имеете в виду, товарищ адмирал, что американцы не очень торопятся осуществлять обещанную нам помощь? -- спросил Людов. Не только это, -- нахмурился адмирал. -- Я имею в виду ряд очевидных диверсий. Восемь транспортов, направленных недавно к нам из Филадельфии и Бостона, или погибли в океане, или вернулись обратно в Соединенные Штаты, не доставив свой груз. Этот груз оказался плохо закрепленным. Купленные нами орудия и танки стали срываться с палуб, ящики в трюмах ломали обшивку кораблей. Он взволнованно шагал по кабинету. Нам сообщили подробности этих катастроф. Матросы транспортов старались закрепить груз, но одни из них были изувечены, других смыло за борт штормовыми волнами. В результате транспорт "Индепенденс Холл" разломился пополам в океане, транспорт "Дамбойн", с палуб которого смыло почти весь груз, был покинут командой и затонул. Как показали на следствии спасшиеся моряки, из скоб, при помощи которых крепится к палубе груз, были кем-то вынуты чеки, а иллюминаторы не задраены перед штормом. Словом, кто-то обрек транспорты на гибель еще до выхода их из американских портов. Вы полагаете, товарищ адмирал, что нечто подобное могло произойти и с "Бьюти оф Чикаго"? -- спросил Людов. -- Я не строю догадок и не провожу параллелей, -- резко сказал адмирал. -- Мне нужно знать фактическую сторону дела. Непонятно, почему капитан транспорта и его старший помощник оказались в отдельной шлюпке, а не вместе с остальным экипажем. И если "Бьюти" не затонула, нужно уточнить характер ее повреждений, принять срочные меры для спасения груза. Возьмите у капитана судовой журнал и карту. -- Будет исполнено, -- сказал Людов. Вице-адмирал снова подошел к окну. В сумерках, у входа на рейд светились два красных огня -- сигналы штормового предупреждения. Неважные прогнозы, -- сказал командующий. -- В заливе был туман, теперь ожидается штормовой ветер. С вами пойдут хирург и медсестра. Судя по радиограмме, там нужна медицинская помощь. Возьмете мой катер. Если невозможно будет добраться на нем...-- командующий замолчал, размышляя. Простите, товарищ адмирал, -- сказал Людов.-- Есть у наших разведчиков поговорка: "Два слова -- моряк и невозможно -- в одну фразу никогда не ложатся". Его утомленное лицо вдруг осветилось улыбкой. Вот потому, Валентин Георгиевич, я и даю два способа выполнения приказа! -- тоже улыбнулся вицеадмирал.-- Если не успеете до шторма проскочить на катере в Китовый, вас доставит туда подводная лодка "малютка", на тузике подойдете к пирсу... Выполняйте, товарищ политрук! Есть, выполнять, -- вытянулся Людов. В окна госпиталя, сквозь густеющий мрак, сквозь карусель кружащегося крупного снега, были видны два багровых огня, один над другим. -- Ожидается шторм с норд-веста, -- объяснил Люсе один из лежащих в ее палате моряков. Из кабинета начальника госпиталя вышел хирург Дивавин. -- Дежурная! -- окликнул Дивавин. Люся обернулась к нему. Худенькая, чуть сонная, утомленная долгим дежурством. -- Вызывайте добровольцев. Получен приказ хирургу и медсестре выйти на дальний пост, оказать помощь раненым американцам. Ничего серьезного, в масштабе наших событий. У одного шишка на голове, у другого, по-видимому, перелом предплечья. Мог бы управиться и местный санитар. Небритое, землисто-серое от усталости лицо военврача скривилось в подобие беспечной улыбки. -- Однако -- международная любезность... Хирург, как вы сами понимаете, я. Наметьте девушку повыносливее, чтобы не боялась морской болезни. Люсе вдруг стало холодно, будто в теплую дежурку ворвался штормовой ветер. Всегда на все трудные задания в первую очередь вызывалась сама! Но только вчера вернулась с переднего края, мерзла в сопках, вытащила из-под огня двух раненых, до сих пор ломит от усталости спину и плечи. Нет, нужно отдохнуть, выспаться, теперь очередь других девушек. Хлопала плохо пригнанная форточка, будто ветер стучался кулаком снаружи. Пожалуй, вызвать Марусю Зуеву: всегда соглашается на трудные задания... Зуеву вызвать, товарищ майор медицинской службы? -- деловито спросила Люся. -- Куда придется идти? Неблизко. В поселок Китовый. Давайте срочно ее на пирс. Теперь Люсе сделалось жарко. Поселок Китовый! Но там Ваня! Только вчера получила от него письмо. Жалуется, тоскует. -- Товарищ майор! Зуеву вызывать долго. Можно я пойду? Сама не знала, как вымолвила эти слова, думая о штормовом ветре и качке. Услышала свой тонкий, просительный голос, словно чей-то чужой. Сами вызываетесь?-- Дивавин явно удивился. -- Ну, знаете... Когда качнет вас в заливе... Я не боюсь, -- сказала Люся, чувствуя, как кровь отливает от сердца. Очень боялась качки, хотя ни разу еще не попадала в настоящий шторм. В таком случае собирайтесь. Оденьтесь потеплее, -- сказал озабоченно хирург. Внизу, в конце чернеющего затоптанным, раскисшим снегом причала, качались очертания белого катера командующего. Краснофлотец в тулупе, в шапке, надвинутой на глаза, стоял у застекленной рубки, с трудом удерживая отпорным крюком качаемый прибоем кораблик. Звучно чавкали волны, набегая на бревна причала. Сквозь рубочное стекло катера смутно маячило лицо в больших очках под сдвинутой почти к самому носу меховой шапкой. Люся спрыгнула на скользкую покатую палубу. За ней осторожно спустился хирург. И сразу застрелял мотор, краснофлотец поднял отпорный крюк -- пирс исчезал в темноте. Человек в очках сидел молча, засунув руки в рукава шинели, сгорбив узкие плечи. Дивавин тяжело вздохнул, садясь на скамейку рядом с ним: -- В общем, предстоит нам уютная ночка! А вы вот что, медсестра, ваш диванчик свободен, ложитесь, вздремните, пока есть возможность. Можете рассматривать это как боевой приказ непосредственного начальства. Люся покорно вытянулась на упругой скамейке, взлетающей вверх и тотчас мягко оседающей вниз. -- В своей интересной и очень популярно написанной книге "Эволюция физики", -- услышала она чуть хрипловатый голос человека в очках, -- Альберт Эйнштейн говорит, что самая фундаментальная проблема, не разрешенная в течение тысячи лет, -- это проблема движения. Находясь на этом катере, мы можем убедиться... Люся так и не дослушала, в чем удалось убедиться человеку в очках. Катер качало все сильнее, от каждого рывка замирало под ложечкой, над головой слышались звучные шлепки водяных струй, пена стекала по выпуклому смотровому стеклу рубки. Засыпая, думала совсем о другом: о том, как удивится и обрадуется Ваня когда, добравшись к утру до Китового, она вдруг появится перед ним. Если, конечно, удастся добраться до Китового сквозь эту сумасшедшую, душу выворачивающую пляску волн. Глава шестая ПОСЛЕДНИЙ СОН КАПИТАНА ЭЛИОТА -- К сожалению, нам придется прервать отдых капитана Элиота, -- бодро сказал Людов, смахивая с лица мокрый снег. Он чувствовал себя до конца вымотанным, после пятичасового перехода из главной базы в Китовый, когда катер то вздымался почти вертикально к низкому штормовому небу, то как бы нерешительно начинал проваливаться и вдруг резко падал набок, так что в смотровом стекле не было видно ничего, кроме иссинячерной воды, перевитой зыбкими канатами пены. Два раза старшина катера предлагал вернуться в базу, и каждый раз возникало острое желание послушаться его, прекратить этот фантастический танец, попробовать другой способ добраться до Китового. Но оба раза Людов, взглянув на доктора, угрюмо забившегося в угол рубки, на беспокойно дремлющую на диванчике Люсю, делал резкий отрицательный жест, и старшина снова склонялся над рулем, всматриваясь в обезумевший фарватер. И вот наконец выбрались на скалы Китового, чувствуя, что эти скалы как бы подражают катеру, будто уходят из-под ног. Уже рассвело. Сопки, одетые тонким снеговым покровом, черные наверху, с пятнами пожелтевшей осенней зелени по склонам, величественно вздымались в тускловатом свете невидимого солнца. Тропка круто вела вверх, ноги скользили по тонкому слою уже начавшего таять снега. На причале прибывших встретил командир батареи. Отвечая на вопрос Людова, прокричал сквозь свищущий в ушах ветер, что капитан Элиот находится в отведенной ему каюте. Уже с вечера не показывался оттуда. Может быть, сперва чайку выпьете, товарищ майор медицинской службы, согреетесь немного? -- наклонился лейтенант Молотков к Дивавину, угрюмо карабкавшемуся вверх. Хорошо бы горячего чайку! -- ответил вместо военврача Людов. -- Однако сперва нужно побеседовать с капитаном. А товарищ майор за одно и руку ему посмотрит. Он перехватил удивленный, укоризненный взгляд Молоткова, сообразил, что нарушил священную субординацию флота, ответив вместо старшего по званию. Простите, товарищ майор, не возражаете против такого варианта? Не возражаю, -- буркнул Дивавин. Шагал, глубоко засунув руки в карманы шинели, вобрав голову в плечи, сзади мотался замызганный обвисший проти- вогаз -- обязательная принадлежность каждого военного в те дни. Меня из-за кого сюда вызывали? -- спросил хирург Молоткова. У капитана сломана рука, у матроса ушиб головы. Им наш санитар оказал первую помощь. И из-за этого тащили меня сюда, когда в госпитале работы полно! -- Дивавин с отвращением взглянул на Молоткова, словно юный командир батареи был виноват во всем. Медсестру немедленно отправьте переобуться и чаем напоите, чтобы не слегла от простуды... Люся шла оступаясь, покачиваясь как во сне. Сперва спала на катере, но потом ее чуть не сбросило на палубу неожиданным рывком. Потеряла сон, с каждой милей чувствовала себя все хуже. Когда выбиралась на пирс, по ее давно заледеневшим ногам хлестнула высокая волна. Товарищ майор медицинской службы, я с вами, я не промокла, честное слово, -- пробовала было запротестовать Люся. Есть, отправить сестру переобуться и напоить чаем! -- отрапортовал Молотков. Рядом шагал принимавший швартовы краснофлотец. -- Слышали, Сидоркин, приказ? Выполняйте! Есть, выполнять! -- Румяный, быстрый Сидоркин галантно подхватил Люсю под руку. -- Сестрица, не положено спорить с начальством. Неужто еще этому не научились? Повлек Люсю к дверям ближнего домика, откуда вырвалось круглое облако пара, повеяло аппетитным запахом приготовляемой пищи. Лейтенант вел Людова и майора к соседнему дому через неровное снеговое плато, пересеченное серой дорожкой протоптанных в снегу следов. Они вошли в коридор, остановились перед дверью комнаты, гостеприимно уступленной командиром батареи нежданным гостям. -- Вот здесь, -- сказал лейтенант, Осторожно постучал в дверь согнутым пальцем. Прислушался, повернул к приезжим недоумевающее лицо. -- Спит он до сих пор, что ли? -- Вы поместили здесь одного капитана? -- спросил Людов. Вдвоем я их здесь разместил: капитана и первою помощника. Только он другого американца еще ночью выгнал из каюты! Выгнал? -- удивился Дивавин. Так точно. Была у нас тревога после двенадцати ноль-ноль. Опять Гитлер летел курсом на Мурманск. Мы ставили огневую завесу. А после тревоги подходит ко мне тот мистер, что-то силится сообщить. Вы не владеете языком? -- спросил Людов. Признаюсь, после училища забросил это дело. Один из разведчиков, что их сюда доставил, чуть смекает по-английски. Ну, стащил я. этого разведчика с койки, он перевел: капитан заперся, дескать, изнутри на два поворота ключа, не впускает этого мистера. А тот очень своего капитана боится. Боится? -- переспросил Людов. Расстегнул верхний крючок шинели, снял шапку, не найдя, куда повесить, надел снова. Ему все еще было нехорошо. Голова продолжала кружиться, и пол будто покачивался под ногами. Он сильнее постучал в дверь. Из комнаты не доносилось ни звука. -- Боятся его и помощник и матрос... -- начал Молотков и тут же понизил голос: -- Если бы вы видели, товарищи офицеры, какая грубая скотина этот капитан! Приезжие слушали молча. Да, грубая, бесцеремонная скотина,-- вполголоса, но с жаром продолжал Молотков. -- Как он третирует негра матроса, кричит на него! Вчера отпустил я им по сто граммов медицинского спирта, так он потребовал еще, словно у себя дома. И видите, не церемонится ни с кем. А где сейчас помощник капитана? -- спросил Людов. Наверное, в кубрике, где же ему быть? Тихий, деликатный человек, стыдится своего командира. Будьте любезны, пригласите его сюда, -- сказал Людов. Он в третий раз, еще громче, постучался в дверь. Не получив ответа, стал расхаживать взад и вперед, разминаясь, смешно поднимая ноги в широких флот- ских брюках, в непривычных для флотского взгляда калошах. Дивавин отошел, меланхолически присел на подоконник. Встал, поднял свой чемоданчик: В таком случае взгляну пока на другого пациента. Есть, взгляните на другого пациента, -- рассеянно откликнулся Людов. Он остался один. В коридоре горела лампочка. Людов повернул выключатель, нахлынула темнота. Стала видна неширокая щель под дверью. Значит, в комнате есть свет. Людов пригнулся к замочной скважине. Щелкнул выключателем снова. Открылась наружная дверь, в коридор шагнул американский моряк. Он был среднего роста, в подбитом коричневым мехом комбинезоне из шерстяной непромокаемой ткани. Чернели редкие волосы, зачесанные над высоким с пролысинами лбом. Хау ду ю ду, сэр. Жалею, что пришлось вас побеспокоить, -- сказал Людов. Говорил по-английски уверенно, бегло, без той старательной медлительности, с которой объясняются нетвердо знающие чужой язык. Хау ду ю ду, -- ответил американец. Шагнул вперед, твердым пожатием стиснул протянутую руку. Джошуа Нортон, первый помощник капитана "Бьюти оф Чикаго". Простите, капитан Элиот ждал наших представителей... Ваши представители извещены. Но они, кажется, предпочитают встретиться с капитаном в Мурманске,-- сказал Людов. -- Мистер Нортон, я прислан командующим Северным флотом, чтобы срочно поговорить с капитаном Элиотом. Ай-ай, сэр, -- откликнулся американец. (Людов знал: на американском и английском флотах это восклицание соответствует нашему "Есть".) -- Чем могу быть вам полезным? Капитан Элиот не отвечает на стук. Помогите нам его разбудить. Да, он не отвечает на стук? -- Нортон криво улыбнулся.-- Это меня не удивляет. Губы американца обиженно дрогнули, скосились глаза, но в голосе были снисходительные нотки. -- Капитан -- человек со странностями. Вы слы- шали, он выгнал меня ночью из комнаты? Да, попросту выгнал, прежде чем запереться на ключ. -- Разбудите его, -- отрывисто сказал Людов.-- У меня к нему срочное дело. Нортон стоял неподвижно. Людов слегка улыбнулся. Обещаю вам принять на себя гнев капитана Элиота. Ай-ай, сэр! -- повторил американец. Подошел к двери вплотную, на Людова пахнуло запахом табака и сырой кожи. Мистер кэптин! Мистер Элиот, сэр! -- неожиданно громко закричал Нортон, загрохотав кулаком по двери. -- К вам прибыли по срочному делу! За дверью стояла полная тишина. Американец многозначительно потряс головой, обернул к Людову хмурое лицо. -- Да, это так, -- горестно сказал Нортон. -- Боюсь, капитан не в состоянии сейчас беседовать с вами. Он пригнулся к замочной скважине, распрямился. Когда капитан Элиот беседует с бутылкой, ему не нужны другие собеседники. А сейчас он сидит за столом и бутылка с ним рядом. -- Он доверительно подмигнул карим, насмешливым глазом. -- Дело в том, что у него был в чемодане ром, так сказать, неприкосновенный запас. Я вижу этот ром на столе. Но вы не увидели другого, -- негромко сказал Людов. -- Рядом с вашим капитаном лежит револьвер, а на его виске кровь. Револьвер? Кровь? -- как эхо повторил Нортон. Его лицо приняло испуганное выражение. Людов обернулся к Молоткову. Товарищ лейтенант, есть запасной ключ от этой двери? Никак нет. -- Лейтенант был очень взволнован.-- Запор старый, ключ потерян уже давно. А замки здесь хорошие, не стандартные. Были случаи, пробовали мы открывать эту дверь другими ключами... -- Все же попытайтесь еще раз, -- сказал Людов. Молотков вынул из кармана связку, торопливо вставлял в скважину один ключ за другим. Замок не отпирался. Дернуло же меня оставить ему ключ! -- с досадой сказал лейтенант, пряча связку в карман. -- Что же делать, товарищ политрук? Постучать снова? Боюсь, что стучаться бесполезно, -- сказал Людов. -- Придется выломать дверь, Выломать дверь? Молотков нагнулся к замочной скважине сам. Не теряйте времени, лейтенант! -- сказал Людов. Сказал повелительно-четко, голосом, которым отдавал приказы в бою. Помогите нам, мистер Нортон! -- Так же повелительно сказал командир разведчиков по-английски. Молотков и Нортон навалились на дверь. Замок не поддавался. Они толкнули изо всех сил. Раздался металлический треск, хруст ломаемого дерева. Дверь в комнату распахнулась. Из комнаты веяло табачным застоявшимся дымом и сладковатым запахом спирта. Капитан "Бьюти оф Чикаго" сидел вполоборота к двери, навалившись грудью на стол. Темнела бутылка с лаковой этикеткой, стоял стакан с остатками рома. Еще две бутылки виднелись на полу, около стула. Людов шагнул ближе. Пальцы безжизненной, с выпуклыми венами руки сжимали крупнокалиберный кольт. Рядом лежал на столе дверной ключ. Седовато-бурые волосы капитана Элиота свешивались на лоб, почти касались обрывка бумаги, пригвожденного к столу острием финского ножа. Все молчали. Только Нортон издал какой-то невнятный звук. На его лице было выражение и отвращения, и сочувствия, и душевной боли. Покончил с собой. И видите, предсмертную записку оставил... Впрочем, нет, печатный текст, -- почти шепотом сказал Молотков. Предсмертная записка? -- Людов, вытянувшись, смотрел через плечо мертвеца. -- Да, это предсмертная записка, вы правы. Он бегло прочел по-английски: -- "I have laboured in vain, i have spent, my strength for nought and in vain, yet surely my judgement is with the Lord". Это значит, товарищи: "Я работал напрасно, растратил силы впустую и зря. Теперь суд надо мной в руках божьих". Что-то религиозное? -- спросил Молотков. Насколько я понимаю, это слова из Библии, -- сказал Людов. -- А вот и сама Библия, откуда вырван листок. Рядом с чемоданом, у койки на полу, лежал томик в кожаном переплете, раскрытый на порванной странице. -- Прости ему бог, он осквернил священную книгу! -- с глубокой горечью, тихо сказал Нортон. Людов обвел комнату пристальным взглядом. Белели простыни смятых, незаправленных коек, возле коек стояли два чемодана. Людов прошел к окну, отодвинул хрусткую черную бумагу, проверил, задвинуты ли шпингалеты. Шпингалеты были задвинуты крепко, оконная рама проклеена полосами пожелтевшей от времени бумаги. Были заперты и дверь и окно, -- сказал Людов, как бы думая вслух. Он подошел к столу, несколько мгновений смотрел на записку, пригвожденную ножом, на лежащий около револьвера ключ. Взглянул на помощника капитана "Бьюти оф Чикаго": Приношу вам свои соболезнования, мистер Нортон, сэр! Самоубийство мистера Элиота очень прискорбное событие, очень! Конечно, он был в глубоком расстройстве после гибели своего корабля. И к тому же пристрастие, о котором вы говорили... Людов сделал выразительный жест в сторону бутылок. Нортон стоял, слегка опустив голову, молитвенно сложив перед собой руки. Для нас это особенно прискорбно потому, -- продолжал, помолчав, Людов, -- что командующий приказал срочно уточнить с мистером Элиотом подробности гибели вашего судна, взять координаты аварии... Теперь, когда ответственность за корабль переходит на вас, как на первого помощника, будьте любезны, передайте мне судовой журнал и карты похода. Ай-ай, сэр! -- с торопливой готовностью откликнулся Нортон. Склонился к стоявшему у одной из коек чемодану. -- Капитан после аварии все время держал карты и судовой журнал при себе, в водонепроницае- мом пакете, но, возможно, положил их сюда... Одну минуту, сэр. Он распахнул незапертый, туго набитый чемодан, запустил в него руку, тщательно перебирал его содержимое. Распрямился с еще более озабоченным лицом: -- Здесь нет этого пакета... Он волновался все больше. Его тощая шея порозовела, пальцы дрожали, когда он закрывал чемодан. -- Может быть, по ошибке... Не договорил, распахнул второй чемодан, выбрасывал из него рубашки, носки, несколько книг в цветных лакированных обложках. -- Нет, в моем чемодане документов нет тоже... Нортон покосился на мертвого Элиота: В карманах он их спрятать не мог: слишком большой пакет. Да, -- сказал сдержанно Людов. -- Насколько я понимаю, карты и судовой журнал не скроешь незаметно в одежде. Он шагнул к неплотно прикрытой чугунной дверце, черневшей на фоне выбеленного зеркала печи. Открыл дверцу, заглянул в печь. Там серебрилась высокая горка пепла, виднелись остатки бумаги. Людов осторожно разгреб пепел, выпрямился, держа в руке уголок обгорелого картона. -- Не это ли остатки судового журнала, мистер Нортон? Американец вглядывался в обугленный картон. -- Да, вы правы, это обрывок судового журнала. -- Он нагнулся, смотрел в глубь печи. -- А вон там я вижу край карты! -- Нортон негодующе распрямился. -- Да простит его бог и за это: он сжег корабельные документы! -- Зачем? -- резко спросил Людов. Американец развел руками. Недоумение, презрительное сожаление были на его аскетическом лице. Но вы, мистер Нортон, помните, разумеется, координаты места гибели "Бьюти оф Чикаго"? -- спросил Людов. К счастью, помню. Мне сообщил их капитан еще на мостике "Бьюти".-- Нортон с расстановкой произнес градусы и минуты широты и долготы, -- Это точно? Вы видели их в судовом журнале? -- спросил Людов, записывая координаты. -- Я помню их хорошо и, надеюсь, они точны, -- сказал американец. -- Дело в том, что в момент аварии капитан был на мостике один. Мы провели трудный день в ожидании атак подводных лодок. Мистер Элиот разрешил мне спуститься в каюту отдохнуть. Я даже надел пижаму, она на мне до сих пор. Застенчиво улыбнувшись, Нортон вытянул из-под меха комбинезона пестрый обшлаг пижамы. Я взбежал на мостик после аварии. Капитан уже свернул и спрятал корабельные документы, но на мой вопрос назвал координаты. Судя по этим координатам, судно отклонилось от заданного курса. Это было еще до того, как вы ушли отдыхать? -- спросил Людов. Нет, пока я был на мостике, судно шло заданным курсом. Ваше мнение, почему капитан Элиот повел транспорт другим направлением? Нортон пожал плечами: -- Трудно сказать. Может быть, он боялся подводных лодок. Мистер Элиот был не таким человеком, чтобы посвящать в свои планы других. Нортон погрузился в мрачное молчание. -- Ну что ж, -- сказал Людов. -- Благодарю вас, мистер Нортон. Сейчас буду радировать командующему об этом прискорбном деле. Пока вопросов к вам больше нет. Нортон поклонился, вышел из комнаты. -- Едва ли прокурор доберется сюда сейчас, -- сказал Людов, словно думая вслух. Сквозь закрытые окна был слышен крепнущий грохот прибоя. -- Лейтенант, поставьте у двери часового. Чтобы не прикасались зде