й и видишь бесчисленные впадины, не имеющие выхода, русла ручьев, вдруг заканчивающиеся тупиками, смотришь на широчайшую площадь из белого известняка и гипса, только местами покрытого растительностью, невольно спрашиваешь себя: а куда девается вода, которая льется из туч в таком количестве, которого хватило бы российским степям по крайней мере на пять-шесть благополучных сезонов? Каким образом не захлебнется в полой воде это плато, когда начинает таять трех-четырехметровый слой снега на нем? Ни болот, ни мха, способных впитать воду, тут почти не увидишь. Нет и сколько-нибудь заметных ручьев, по которым сбегает она. Просачивается сквозь трещины породы? Только куда? Гидрогеологи говорят, что дожди, упавшие здесь в годы русско-кавказской войны, прошли в земной глубине сотни верст и поднялись по скважинам в Краснодаре только в шестидесятые годы нашего столетия; до Ростова они дойдут в начале следующего века, тогда же пополнят и Азовское море. А тот дождь, который только что намочил Александра Сергеевича и ушел сквозь трещины камня в земные глубины, очищаясь, согреваясь или насыщаясь солями, будет поднят людьми для питья и прочих надобностей где-нибудь в степных городах Ейске или Тихорецке лишь в конце двадцать первого столетия. Высокогорное плато сложено из непрочной породы - известняков. Их легко размыть. Именно это и сделала вода за века и долгие эры. Известняковый массив в глубине весь изрезан ходами. Их выточила просочившаяся вода. Не отдельные пещеры, а лабиринт, которому нет конца. Бесконечная сеть проходов, галерей, залов, колодцев, тупиков, узких щелей с мокрыми стенками и широких коридоров с гулкими потолками, подземные ручьи, озера, изумительные натеки на полу и потолках и еще множество всякого неизвестного, потому что никто сюда не забирался. Даже опытные лесники и те могут по пальцам одной руки пересчитать найденные ими входы в этот таинственный мир, куда сами они не проникали. Александру Сергеевичу повезло. По прихоти судьбы он обнаружил еще один неизвестный ход. Особого значения своей находке он не придал и, как мы знаем, спокойно уснул в балагане. 3 Можно понять браконьера Козинского, его страшную, прямо-таки бешеную ярость: по вине шалого медведя он остался в горах без необходимых вещей, а главное, без продуктов. Беглец вернулся в свое логово, сел на спальный мешок и нахохлился. Возвращаться в лес около станицы сейчас незачем, к нему никто не выйдет. Единственная надежда на винтовку. Ружье прокормит. Но прежде чем стрелять, придется отыскать соль. Подумав, Козинский решил подняться выше и поискать соль в субальпийской зоне. Он знавал два-три солонца - места для сбрасывания грудок каменной соли. Может, остался кусок-другой с осени. Не без грусти оглядел он свою берлогу. Такое уютное место! Поворошил прутиком золу в костре, заглянул в пустой котелок, потом на часы. Есть хочется, а под рукой даже корки хлебной нет. И ночь наступает. Уснул он на голодный желудок; спал крайне беспокойно, чуть свет встал, злой и осунувшийся, поскорее забросил за спину ружье, свернул постельный мешок и пошел сквозь мокрый, притихший лес вверх по долине. С каждым шагом подъем делался круче. Козинский задыхался, но лез напрямую. Он нервничал и срывал зло на ветках, которые то и дело загораживали дорогу: с сердцем ломал их, бросал и тихо, но грозно ругался. Скоро он выдохся окончательно, но тут сквозь белоствольный березняк проглянула поляна, и он понял, что достиг верхней границы леса. На опушке внимательно осмотрелся и вспомнил, как называется это плато: Каменное море. Приходилось когда-то бывать. Идти решил от одной заросли к другой, чтобы не оставаться подолгу на открытом месте. У лесников заповедника есть такая привычка: сядут в кустах, где повыше, и часами высматривают в бинокль. Козинскому только не хватает попасться на глаза лесной страже! Когда впереди сквозь дождливую мглу на несколько минут выглянул темный массив Эштена, Козинский свернул левей к тому месту, где когда-то лежала соль. Через короткое время он скрылся в кустах, выглянул в сторону солонца и замер. Там топталась семейка оленей. Они спокойно лизали соль. Вот это встреча! Словно награда за утраченное. Олени не проявляли беспокойства, а значит, нечего беспокоиться и ему. Звери почуют человека прежде, чем он. Видно, вблизи никого нет. Ну, если так... Козинский осторожно снял затвор с предохранителя, просунул ствол в развилку березы и стал выбирать, кого ему стрелять. Он решил свалить вилорогого, который выделялся среди других осанкой и ростом. Около него все время прохаживалась старая, судя по впалым бокам и отвисшему животу, оленуха. Перед ним стояло стадо Хобика. И опять преступник наметил в жертву именно его. Козинский чувствовал себя не очень уверенно. Руки у него дрожали. Не удивительно. Столько пройти в гору, да еще голодным. Он перевел дыхание, поймал в прорезь правую лопатку Хобика с опущенной к земле головой и нажал на спуск. Грохнул выстрел, не очень громко, потому что туман и влага в воздухе вязко держали звуки. Хобик в момент выстрела как раз переступил и поднял голову. Его прыжок на месте показался Козинскому просто гигантским. Оленя словно подбросило. В следующее мгновение он должен был грохнуться бездыханным. Но почему-то не упал, а снова, правда не таким резвым прыжком, отскочил в сторону, и тут Козинский увидел, как беспомощно дергает ножками маленький ланчук, которого заслоняла главная цель. Он понял, что пуля нашла все-таки жертву. Стадо бросилось врассыпную и через пять секунд исчезло. Козинский, не очень довольный собой, постоял в кустах, еще раз осмотрелся и только тогда вышел. У ланчука уже стекленели глаза. Кровь покрывала камни. Браконьер приподнял олененка за задние ножки и поволок. Потом бросил, вернулся, выбрал килограммовый кусок зализанной каменной соли и, опять забрав олененка, пошел вниз, где лес погуще. Там освежевал тушку, брезгливо подумав, что мясо у молочного не больно хорошее. Но в теперешнем положении выбирать не приходилось. Вскоре над кустами поднялся дымок и запахло вареным. А Хобик? Что с ним? Пуля не миновала и его. Когда он переступил с ноги на ногу, раздался выстрел; ему обожгло переднюю ляжку чуть выше колена, но, к счастью, затронуло только мякоть. Пуля прошла навылет, и бедняга-сеголеток, топтавшийся сзади, стал ее жертвой. Ох, какую боль, а главное - страх пережил Хобик! Он вгорячах словно ветер помчался прочь от солонца. Оленуха большими прыжками едва поспевала за ним. Кровь сочилась и капала из раны, ее запах холодил сердце оленухи, она не отставала ни на шаг от своего приемыша. Очень скоро Хобик почувствовал слабость, остановился и тут же лег, недоуменно посматривая на ногу, которую жгло огнем. Оленуха потянулась к нему и осторожно лизнула рану. Хобик закрыл глаза. В той стороне, откуда пришлось бежать, вновь раздался треск ветвей, Хобик пошевелился, чтобы встать. Но оленуха лишь уши выставила. Нет, не враг. Из кустов вырвалась ланка, чей олененок остался там. Бока ее в темной испарине глубоко и часто подымались, ноги дрожали, в глазах застыли ужас и страдание. Пересиливая страх, она отстала от остальных; видела человека, бегала от куста к кусту, все еще надеясь на чудо. Но когда убийца поволок жертву и она увидела, что именно у него в руках, то поняла случившееся и умчалась за стадом. А Хобик уже догадался, кто виновен во всем - в его боли и потере маленького: человек с ружьем. Впервые в доверчивое сердце оленя заползал страх перед человеком вообще. Перед любым человеком. Вмиг оказались разрушенными все дружеские связи между ним и двуногим существом. Видно, Козинский, утолив голод и прихватив с собой остатки мяса, подался в их сторону, потому что старая оленуха забеспокоилась, забегала вокруг Хобика, ее волнение передалось ему; раненый с трудом поднялся и, припадая на правую ногу, поплелся за ней. Опытный браконьер, двигаясь следом за оленями, не мог не заметить пятен крови, окропившей зеленый лист и траву. Значит, тому, вилорогому, тоже попало. Через короткое время он уже топтался на месте первой лежки Хобика. Усмехнулся: "Плохо зацепил, раз ушел". Внимательно осмотрел кусты, траву и скоро нашел новые капли крови. И опять пошел следом. Но на горы опускалась ночь. Козинский разыскал место для ночлега, обошелся без костра холодным, в обед сваренным мясом и, наломав веток под себя, залез в спальный мешок. Человек уснул. А Хобик с оленухой продолжали идти по темному лесу, через каменные завалы и густые кустарники, чтобы оставить между собой и человеком как можно больше пространства. Сил у Хобика не хватило на всю ночь. Рана воспалилась, его била дрожь, влажный нос высох, и олень уже плохо воспринимал запахи. Шел все медленней, все сильней пошатывался. Оленуха оглядывалась, тревожно тянулась к нему, просила еще немного, еще... Она знала, где скрыться. Свернув в узкое ущелье, оленуха стала прыгать с камня на камень и каждый раз оглядывалась, не отстает ли Хобик. Он не очень охотно пошел в ущелье. Такие места похожи на ловушку. Маленькие ущелья в верхней части круто подымаются и еще быстрее сужаются и заканчиваются отвесной стеной. Выхода оттуда нет. Из последних сил ковылял Хобик за оленухой - без тропы, через громадные камни и валежины. Впереди возник просвет, и они вышли на маленькую лужайку, покрытую густой низкорослой альпийской травой. Сбоку из трещины вытекал ручей. Чуть дальше громоздились один над другим скальные обломки, да так высоко, что темное облачное небо едва виднелось в просвете сблизившихся стен. Оленуха напилась. Хобик тоже с жадностью припал к роднику, потом через силу пощипал травы, а подняв голову, увидел свою охранительницу уже на скале в позе нетерпеливого ожидания. Хобик с трудом запрыгал туда, и они вместе пошли по узкому карнизу все выше и выше, пока не очутились метрах в десяти или пятнадцати над травянистой площадкой. Прямо перед ними зияло черное отверстие пещеры. В пещере было сухо и свежо. Хобик лег, опустив голову. Оленуха потянулась к нему, зализала рану и тоже легла, глубоко и покойно вздохнув. Путь закончен. Ночь едва шевелила вершинами высоких пихт. Спали горы. Спали деревья и звери. Когда оленуха с Хобиком спустилась, чтобы попить из родника, густая трава стояла вся в белом инее. На зубах она похрустывала, теплые губы ощущали ее твердый холод. Хобик хромал, ощущение болезни не проходило, но он все-таки пощипал травы, потом улегся на лужайке. Когда солнце взошло повыше и достало до глубокого ущелья, отовсюду закапало. Это оттаивали камни и зеленые ветки, опушенные морозцем. Запел черный дрозд. Его самозабвенное звонкое щелканье до краев заполнило зеленый распадок. Только этих звуков и не хватало для полноты утренней картины. Стало веселей и теплей. Хобик устало развесил уши. Внезапно дрозд умолк. Оленуха вытянула шею и наставила уши. В следующую секунду она уже прыгала по камням, забираясь на тропу, чтобы скрыться в пещере. Хобик, подхлестнутый беспокойством, торопился за ней. Согревшийся воздух, наполненный свежестью, зеленью, пряными испарениями цветов, подымался снизу. Оленуха стояла у входа в пещеру, заслонив собой Хобика. Ноздри ее дрогнули. Опять этот страшный человек! Повернувшись, она решительно пошла в черную глубину пещеры. Хобик заторопился следом, чуть не касаясь носом ее белого хвостика. Отличный следопыт, Козинский нашел дорогу оленей и тоже вошел в ущелье. Он даже плечами пожал, дивясь звериной глупости. В западню попал его подранок! Оленя не оказалось среди пихт. Не нашелся он и на лужайке. Только следы да темное пятно сукровицы в том месте, где лежал. Браконьер обошел все камни, заглянул чуть не под каждый куст. Что такое? И только тогда заметил узкий карниз на высоте. Уж не там ли? Добравшись до тропы наверх, увидел свежесодранный мох. Карниз привел его к пещере. Он обнаружил следы, но не угадал, что выследил двух оленей. Оставив ружье у входа, спустился вниз, наломал сухих пихтовых веток, снова поднялся, зажег связанные ветки и с винтовкой в правой руке, с факелом в левой пошел по расширяющемуся коридору в глубь горы, ежеминутно ожидая увидеть оленьи глаза с отблеском факела в них. Пожалуй, он прошел по кривому ходу сотню метров, не меньше, и попал в зал, откуда расходились три или четыре коридора. Над головой увидел огромные глыбы, испугался. А тут и ветки догорать стали. Жуткая темнота. Раздосадованный, повернул назад. Еще не хватает заблудиться в этом подземелье! Когда вышел, перевел дух. Все-таки страшно в глубине горы, в кромешной тьме. Но олень-то, олень! Ушел, словно знал, куда ведет пещера. А куда она, собственно, ведет? В узком ущелье Козинский оставался до вечера, ночь провел около входа в пещеру. Уходя, браконьер решил, что олень забился в какую-нибудь темную даль и там подох. На площадке перед входом в пещеру остались пепел и угли маленького костра. 4 Еще до зари Александр Сергеевич увидел прояснившееся небо и стал собираться. Теперь он спокойно отправится на свой второй приют. Только спустится в подземелье, возьмет оставленные пожитки. На скалах Эштена неокрепшим петушиным голоском пропел зарю улар. Еще и еще раз. Тоже к ведру. Согревающийся ветер обдул заиндевевшие луга. В отдалении нешибко гудела река. Александр Сергеевич пришел на край крутого обрыва, по которому поднялся вчера, и пошел вдоль, отыскивая подходящий спуск. Осклизлые после ночного заморозка камни затрудняли путь, но когда он добрался до плиты у входа в пещеру, солнце успело высушить тонкую пленочку воды. Подняться к порогу труда уже не представляло. Все его пожитки лежали на месте. Белый пепел покрыл кострище. Из глубины пещеры тянуло теплом. - Эко занятная дыра, - сказал себе Александр Сергеевич и, заинтересованный, пошел вглубь, опасливо посматривая на каменный свод. Когда свету сделалось мало, он остановился, пожалев, что не захватил фонарь. Тишина подземелья действовала удручающе. Вход светился вдали манящим голубым окошком, как экран телевизора в углу комнаты. Настороженное ухо Сергеича вдруг различило глухое цоканье копыт по камню. Удивленный и несколько испуганный, он огляделся, юркнул в небольшую нишу на боковине коридора и осторожно выглянул. Из серых сумерек пещеры на него спокойно шла крупная оленуха, а за ней, чуть поотстав, еще один олень с рожками. Молоднячок. Оленуха не могла почуять человека: по коридору тянуло от нее. Сергеич прямо-таки влип в стенку, сросся с камнем. Оленуха только прошла и, не оглянувшись, сделала дикий скачок вперед и умчалась. Значит, набросило запах. А второй олень, какой-то потерянный, не поняв маневра ведущей, но озадаченный, остановился прямо против Александра Сергеевича и, завороженный ярким светом впереди, не сразу разглядел человека. Сильная рука вытянулась из стены и ухватила Хобика за рога. Он даже испугаться не успел. Если и рванулся, то не очень, силенок у него оставалось совсем мало. - Попался, малец, - сказал Сергеич довольным голосом и сам удивился спокойствию пленника. Живо сорвал с себя брезентовый пояс, захлестнул за рога, а чтобы вовсе усмирить животное, накрыл ему шапкой глаза и повел к выходу, хмыкая от удовольствия. На свету, крепко удерживая оленя, Александр Сергеевич оглядел вилорогого и даже рот раскрыл от удивления: на ухе его четко виднелся треугольный вырез. - Ну скажи, не диво! Это же метина Егора Молчанова. Уж не тебя ли зовут Хобиком, малец?.. Такое дело я, само собой, не оставлю. Не-не... Пойдем до приюта. Оленуха бегала взад-вперед метрах в трехстах, все видела, переживала, но чем могла пособить Хобику? Любовь к приемышу пересиливал страх. Оленуха оставалась на виду, пока Сергеич вел Хобика к приюту, запирал в один из пустующих домиков, уходил куда-то вниз и возвратился с тугим мешком, набитым сочной травой. Похоже, она надеялась, что человек выпустит пленника. Александр Сергеевич заметил рану у Хобика, когда еще вел его к приюту. Что рана пулевая, определить было нетрудно. Не далее как вчера продырявили. Где, кто? Поблизости, это точно. А раз так, значит, браконьер шатается на Скалистом хребте или по соседним горным плато. На самой границе заповедника. А он, Сергеич, безоружен, да к тому же в одиночку преступника все равно не возьмешь. Как ни брыкался спутанный олень, а все-таки Александр Сергеевич промыл ему рану, обильно засыпал стрептоцидом, который нашелся в аптечке на приюте, а потом еще смазал йодом и забинтовал ногу своей старой нательной рубахой. - Ты у меня пленный, - сказал он тоном строгого папаши, грозя Хобику, который поднялся и, дичась, забился в угол. - А потому, само собой, выполняй предписанный режим и ешь вот эту травку, около озера добытую. Мамка твоя побегает возле, а когда ты, значит, поздоровеешь, я тебя выпущу. Он ушел, подперев дверь снаружи доской. Вернулся с черствой полбуханкой хлеба, протянул Хобику. И тот взял! Шею вытянул, губами шевелит: и боится, и охота - в общем, достал и с аппетитом съел. Теперь-то Александр Сергеич точно знал, кто перед ним: семьи Молчановых воспитанник. Настоящий дикарь не больно возьмет из рук. Но как Хобик под пулю угодил? Сергеич весь день провел в раздумье. Вроде бы надо понаблюдать за Хобиком, пока поправится. Но и бежать к лесникам тоже надо, пока браконьер недалеко отсюда ходит. Ближе к вечеру Сергеич отворил дверь. Хобик доедал мешок травы. И нос повлажнел. На поправку, рана не серьезная. - На-ка хлебушка, игрунец, - сказал он, и Хобик, почуяв добрый запах, потянулся за краюшкой. Утром чем свет Хобик забарабанил. То рогом, то копытом по двери. Открывай, чего там! Александр Сергеевич накинул телогрейку, вышел и откинул доску. Хобик за порог выскочил. Но не дал стрекача. Сначала за хлебом потянулся, слюну пустил. И пока не съел, не отошел, не сторонился, можно было бы словить и снова в домик запереть. Ручной. Съев все до крошки, ноздри раздул, уши выставил - а тут как раз мелькнула в дальних кустах тонкая голова оленухи. Хобик почуял ее, весь как-то подтянулся и неспешной рысью, чуть припадая на ногу с белой перевязью выше колена, пошел в кусты. - Ну, быть по тому. - Александр Сергеевич только затылок поскреб. А Хобик уже стоял возле оленухи. Ткнулся носом в ее мордочку, приподнял и опустил треугольник хвоста - поздоровался, одним словом. Она обнюхала его, но так и не решилась дотронуться носом до белого на ноге. Человеческий дух исходил от материи. Хобик этого не понимал. После рук доброго старого человека, после его хлеба, травы, слов непонятных, но по тону совсем не страшных, после всего этого сердце дикого зверя опять потеплело, и все происшедшее недавно на солонцах - выстрел, боль, бегство и спасение - показалось ему нелепым, ужасным сном. Умиротворенный, окрепший, он пристроился сбоку своей приемной матери, и они пошли прочь, чтобы найти свое потерянное стадо. Смотритель приюта, проводив оленей, собрался, сунул за пояс топор, забросил за сутулую спину рюкзак и отправился через луга на ближайший кордон, где имелась рация, связывающая лесников между собой и со всем остальным миром. Глава девятая ЗА ТУРАМИ 1 Саша пробыл дома немного. Елена Кузьминична успела за это время постирать и починить его порядком исхлестанную одежду и еще нашла время, чтобы расчесать густую шерсть на Архызе и повыбирать из нее колючки, порядком досаждавшие овчару. Архыз стоически перенес не очень приятную процедуру. Обиженная морда его и влажные полуприкрытые глаза говорили: "Раз надо, значит, потерпим". Саша привел в порядок свой лесной дневник, куда день за днем записывал все, что видел и замечал, потом начал подбирать какие-то справки, ходил в поселковый Совет, рылся в бумагах отца и что-то писал. Мать не без тревоги спросила: - Уж не в газету ли опять? Он скупо улыбнулся. - Нет. По другому адресу. - И, увидев, что ей очень хочется знать, добавил: - Заявление в университет. Она расцвела. - Ох, как ты меня обрадовал! - Елена Кузьминична с чувством поцеловала его, погладила, как маленького, по голове. - Я уж думала, совсем забыл. А напомнить духу не хватало. Ну, а Танечка? Против обыкновения, Саша, вернувшись из Желтой Поляны, передал матери привет только от старых Никитиных, а про Таню не упомянул. Елена Кузьминична догадалась: что-то произошло. Но бередить сыновнюю душу не стала. Помирятся. А сейчас не удержалась. - Она - уже, - коротко и как-то резковато ответил он. - Ну и слава богу. Вместе на экзамен поедете. - Еще неизвестно... Сказал, и лицо у него потемнело. Тане есть с кем поехать. Саша для нее сторонний. Впервые он осознал, что их школьная, многолетняя дружба может завянуть и не будет ничего-ничего. В глубине души Саша еще надеялся на что-то, но это была слабая надежда. Уж лучше бы он не летал в Желтую Поляну! Конверт со своим заявлением он отнес на почту вечером накануне нового похода в горы. Зоолог Котенко предупредил его по рации, что утром за ним заедут трое хлопцев из заповедника и что машина подбросит их до последнего поселка, где кончается дорога. Там уже стоят вьючные лошади и собрано все необходимое. Поедут на отлов десяти туров для зоопарков. Саша спросил, какой маршрут. - На Тыбгу, - ответил Котенко. - Ты не бывал там. Действительно, он только слышал об этом урочище и о горе того же названия. Глубокий резерват, в стороне от известных троп. - Архыза оставишь дома, - предупредил зоолог. Понятное дело. Но Саша все-таки пожалел овчара. Сидеть на привязи в такие дни... А дни действительно установились редкостные. Теплынь. Почва насыщена влагой, все растет на глазах. Когда он ранним утром надел на Архыза ошейник и загремел цепью, глаза овчара наполнились печальным недоумением. За что? - Отдохни, Архыз, - сказал Саша, поглаживая вытянутую вверх голову собаки. - И вообще полежи, помечтай. Я скоро. Часов около семи у дома Молчановых остановилась полуторка. В кузове сидели двое, в кабине еще один лесник. Каково же было удивление Саши, когда он увидел Ивана Лысенко! - Ты? - Как видишь. - Парень широко улыбался. И Саша подмигнул ему. А почему бы и нет? Хлопец хоть и попался, но все знают - по глупости. А так он смышлен, вынослив, лес и зверя знает отлично. В кузове, куда прыгнул Саша, лежали клетки, мешковина, веревки, тросик, всякая мелочь для балагана, даже железные трубы. Никто не знал, удачно ли перезимовал балаган, поставленный на отроге Тыбги. Помахал матери, услышал тихое, жалобное повизгивание Архыза, вздохнул и уехал. Первую ночь ловцы и вьючные лошади провели уже высоко, на границе леса и луга, где начинались знаменитые пастбища Абаго. Там никто не выпасал скота, потому что входили они в зону глубокого резервата, то есть нетронутой природы. Абаго отделялось от Эштенского нагорья глубокими ущельями, среди которых особой недоступностью славилось урочище Молчепы. Завидное место для оленьих стад. Покатые холмы с отличной травой, березовые опушки, кусты кизила, вереска, ягодники создавали превосходный, обильный ландшафт, перекрытый с юга высокой скалистой грядой Главного Кавказа, в черте которой и высилась Тыбга. Луга обрывались в долину речки Холодной, а на другом ее берегу подымались почти отвесные стены хребтов Джемарука и Аспидного, названного так неспроста: он оставался черным даже при свете солнца. Край необыкновенной красоты. К балагану доехали на заходе солнца. Пересекли чавкающее болото, взобрались по крутому склону с густым березняком на второй отрог Тыбги и тут, у ручья, увидели почерневший дощатый балаган, крытый шифером. От углов его шли проволочные растяжки, стекла в окне уцелели, только трубу снесло. Разгрузили лошадей, и они ушли пастись. Отрог Тыбги плавно начинался почти от самого балагана. Большой, перепоясанный снегом, он все время сочился холодной водой, но ярко-синие колокольчики и красный водяной перец уже разукрасили бок горы, нагретый солнцем; цветы придавали Тыбге весенний, нарядный вид. Восточный отрог являлся чем-то вроде постоянной кормушки для туров, но отнюдь не жильем. Они проводили время на недоступном Джемаруке, отделенном узкой лесистой долиной. Там, среди камней, на головокружительной высоте осторожные горные козлы чувствовали себя в полной безопасности. Только проголодавшись, переходили ручей и подымались на отрог, где сочная трава, а чуть выше, под отвесной стеной, и солонцы вокруг многочисленных родников. Тут им и устроили ловушку. Собственно, она уже была: года три назад в этом месте ловили туров. В полусотне метров от подножия отвесной стены возвышалась над лугом землянка, похожая на блиндаж из тяжелых каменных плит, обваленных землей. Ловушка поросла травой и выглядела не чужеродным строением, а постоянной частью ландшафта. Охотники только дверцу обновили, хитрую такую дверцу: она могла подыматься по пазам в дубовых косяках и падать, если хоть легонько тронуть соль на полочке, потому что от полочки этой шла проволока с блоком, а конец ее держал защелку у двери. Как-то так получилось, что всем этим хозяйством стал управлять Иван Лысенко. У него отлично ладилось. Исправил дверь, подсыпал земли, наладил блок, а когда дверца поднялась, попросил всех уйти, сам сложил веник из пахучих веток и, осторожно отступая, замел вокруг ловушки следы, чтобы и духу не осталось. Наблюдательную палатку натянули выше, на самом краю обрыва, так что если высунуться из палатки, то голова окажется чуть-чуть над обрывом, отсюда все как на ладони. Вечером туры не пришли. Саша с Иваном просидели в палатке до черной ночи и вернулись ни с чем. Наверное, животные заметили людей. У балагана между березами стояли пока пустые клетки, топилась печь, белел свежевыскобленный стол, новые лавки из жердей. Обжитой угол. Пахло березовыми дровами, луком, седлами, близким снегом. Еще до света ловцы с одним вьючным конем ушли наверх, к наблюдательному посту. Лошадь и одного ловца оставили за гребнем отрога, а Молчанов и Лысенко осторожно прокрались в палатку и глянули на луг возле ловушки. Отняв бинокли от глаз, подмигнули друг другу и беззвучно засмеялись. Пришли... На лугу паслись штук сорок туров. Белесая шерсть на них клочками - линька еще не окончилась; по спинам скачут с полдюжины проворных альпийских галок - выщипывают шерсть, то и дело клювом что-то выковыривают. А турам приятно, они останавливаются, прямо-таки замирают, чтобы - упаси бог! - не спугнуть полезную птицу со спины. И молодняк тут же, бегает, скачет, друг на друга рожками нацеливается, не столько пасется, сколько балуется. Турихи не мешают, но из поля зрения детей не выпускают. А старые рогачи сердятся, если какой-нибудь сеголеток подбежит поиграть; тотчас мокрой бородой тряхнет, витые рога наставит и даже пробежит за малышом пяток метров. Не замай... Понемногу стадо приближалось к ловушке, потому что рядом с ней ключ и болотце, из которого туры цедят солоноватую воду. Раз! - и один заскочил на верх ловушки. За ним второй, третий, толкаются, но места друг другу не уступают. А к черной дверце только принюхиваются издали, близко не подходят. Что-то боязно. Старый тур боднул головой, согнал баловников, сам залез на ловушку, осмотрелся, а пока он возвышался над всеми, два туренка подошли к входу и, вытянув любопытные мордочки, завороженно стали смотреть в полутемную пустоту, где белела лакомая соль. Подскочил старый тур, отогнал малышей. Куда вперед батьки?.. Сам изучающе посмотрел внутрь, голову то в одну сторону, то в другую нагнет. Видит, конечно, соль, но никак не решится. Топтался с ноги на ногу долго, охотников злил, и все же отошел. - Не идут, - прошептал Саша. - Что-нибудь не так. - Подожди, - тихо сказал Иван. Турята словно услышали их тихий разговор. Едва старый отошел, как два сеголетка, обгоняя друг друга, подбежали к ловушке и бок о бок вскочили в нее. Рогач в один прыжок оказался перед дверцей с явным намерением наказать ослушников, позволивших себе переступить запрет. Страх уже не удерживал рассердившегося старика - он всунулся в ловушку; втроем там было тесно, и, наверное, ни он сам, ни турята так и не лизнули соль, но кто-то боком зацепил полочку. Раздался короткий стук, и все оказались взаперти. Стадо мелькнуло около березняка. Как и не было. Пустой луг, тихий лес, и солнце над мирным пейзажем. - Во добыча! - Ивановы глаза смеялись. Когда приближались к ловушке, сухой барабанный стук достиг их ушей. - Что это? - Саша не понял. - Рогач на волю просится, копытами бьет, - сказал Лысенко. - На это они мастера. Ляжет - и ну всеми четырьмя, чтобы вышибить... Крепка дверь, не получится. Почуяв людей, тур перестал барабанить. Может, мимо пройдут? Сквозь щели между столбами и камнем Саша в полутьме увидел пленников. Тур заслонял своим массивным телом молодых; в прозрачных выпуклых глазах его виделся не испуг, а неистовое стремление к свободе. Тесно там, и то он вдруг без разбега так ударил рогами о дверцу, что столбы качнулись, отскочил - и еще, еще. А в нем килограммов сто, да к весу надо прибавить бешенство, неистраченную энергию. - Смотри-ка, у него один рог сломан, - удивился Саша. - Это старый полом, - сказал Иван. - Ишь, весь в рубцах, боевой старик. - Зачем он нам? В зоопарки молодняк требуется. - Это точно, - согласился третий. - Ростислав Андреевич предупредил, чтобы старых не брали. Пока рогач бил по дверце, у Ивана в руках появилась палка; на крючковатый конец ее он надел веревку с петлей и, осторожно просунув палку через щель, накинул веревочную петлю на рога сеголетка. - Теперь держи. Туго держи, - сказал он парню с лошадью. - Да коня-то оставь, не уйдет. И еще раз проделал операцию со вторым молодым туром. Саша взял этот конец, намотал себе на руку. Турята жались в угол. Лысенко подсунул под дверь палку, чуть поднял. - А ну, в сторону, хлопцы... Как удалось рогачу удачно поддеть чуть приподнятую дверь! Она прямо взлетела вверх и не успела еще упасть, а он уже выскочил наружу. Ни мгновения на раздумье! Мелькнули крутые рога - один длиннее, другой короче, - клочковатая шерсть, тощие бока, из-под твердых копыт фонтаном брызнул назад мелкий щебень, прыжок вынес тура метров на пять дальше, еще фонтан грязи, потому что угодил он в болотце, новый прыжок - и только березняк зашелестел. - Пуля, - сказал Иван. - Что пуля - ракета. Третья космическая скорость, - засмеялся Саша. - Силен, бродяга! - Эти тоже не захнычут. - Лысенко кивнул на ловушку. - Если кто плохо сегодня завтракал, пеняй на себя. Александр, сейчас мы твоего возьмем, он ближе стоит. Попускай веревку. Сам сунул палку под дверь, приподнял повыше. Саша почувствовал рывок, чуть не упал; туренок выскочил, и если бы не эта веревка... В общем, свалила она его; он крутанулся на месте, Иван упал на туренка, схватил за задние ноги; третий хлопец тоже не из слабеньких, обеими руками уцепился за рога - они как раз в ладонь высотой, но уже крепкие, в рубчиках. И все-таки туренок, дико выкатив глаза, изловчился, боднул парня, тот упал. Иван на мгновение выпустил одну ногу, и шапка его полетела, сбитая, а сам он зашипел от боли. В конце концов, спутанный и укрытый старой телогрейкой, туренок с завязанными глазами лежал на лугу, а они отдувались. Лысенко прикладывал к шишке на голове плоский камень, а Саша поглаживал рубцы на ладони от веревки. Вот это зверь! Вот это борьба за свободу! Все, на что способно тело, туренок отдал борьбе. И столько энергии, изворотливости, силы выказал он, что три здоровых парня едва осилили одного этого подростка. Со вторым сладили быстрей, хотя он успел все же вскользь проехаться копытом по Сашиной пояснице... 2 Через два дня в клетках сидели уже четыре молодых тура. Ловушка действовала. После первого удачного отлова животные не показывались более суток. В памяти их была свежа странная история, случившаяся около солонцов. Этого оказалось достаточно, чтобы туры, необычайно осторожные по натуре, отнеслись подозрительно к своей излюбленной поляне. На вечерней заре все повторилось. Так же два старика с красиво загнутыми рогами сердились и трясли бородами около ловушки, отгоняя разыгравшихся юнцов; так же спокойно, с достоинством паслись поодаль турихи с малышами и не обращали особенного внимания на столкновение поколений, но в конце концов в ловушку ворвалась молодая туриха. Утром попался еще один тур, покрупнее прежних. С ним хлопцы возились до изнеможения. На двух веревках, зачаленных за рога, он ухитрился не только обороняться, но и нападать. Его с трудом удалось связать и, уже неопасного, но извивающегося, ловкого, погрузить на вьюк, чтобы отвезти к новому местожительству. ...Распустились березы; еще больше приукрасились луга на отроге горы, но снежники по северным склонам и в цирках держались; у самой их кромки смело пробивались к солнцу кандыки, желтели лютики, пестрым ковром устилали влажную каменистую землю разноцветные коротконогие колокольчики. Пленные туры привыкали к новым условиям. Проголодавшись, совали нос в кормушку, прибитую у решетчатой стенки клеток, и с охотой хрустели свежей травой, которую ловцы загодя сбрызгивали соленой водой. С жадностью поедали овес, привезенный запасливыми лесниками. Несколько раз Саша усаживался на березовый коротыш прямо перед клетками и подолгу разглядывал зверей. Он впервые видел их так близко. Очень похожи на домашних козликов, только ноги толще и крепче, а во всей фигуре собранность, сила, особенная какая-то вольнолюбивость. Мордочка тонкая, аскетическая, но лоб ширококостный и рога в красивой кольцевой нарезке, еще не завившиеся назад, но крепенькие. Глаза у них большущие, навыкате и очень прозрачные, только продолговатый зрачок потемнее. Они широко расставлены, и Саша подумал, что обзор у туров, как у широкоформатного фотоаппарата: видят более чем пол-окружности и даже чуть назад. Планки в решетке - на ладонь шириной, с расстоянием между ними тоже в ладонь, - наверное, мешали турам смотреть, разделяли близко сидящего человека на две части, а разглядеть хотелось. Тур отходил, подходил, но планка все равно чернела перед глазами, мешала цельности впечатления. Тогда тур клонил голову набок, ниже, ниже, чтобы оба глаза оказались на одной вертикали, и так стоял до тех пор, пока, видно, не начинала болеть шея. Вели себя туры более или менее одинаково. Только туриха, пойманная третьей, не притронулась к пище ни в первый день, ни во второй. Лежала, поджав ноги, безучастная ко всему и какая-то отрешенная. Шерсть на ней взлохматилась, она не била по клетке, не реагировала на подходивших. На третий день, ослабев еще больше, забилась в угол и даже закрыла глаза. Что угодно, пусть смерть, но не это... - Неладно, - задумчиво сказал Лысенко. - Давайте отпустим, - предложил Саша. Решили подождать до вечера. Кидали хлеб, овес, лучшие травинки, но она даже взглядом не удостаивала. С общего согласия Саша открыл дверцу. - Вставай, непримиримая, - сказал он. Туриха как-то рассеянно оглядела людей, перевела взгляд на горы, луга. Глаза чуть-чуть оживились, сухой нос шевельнулся. Шатаясь, пошла она по густой траве, раз десять оглянулась, и уже на подъеме Саша увидел в бинокль, как она, лежа, ущипнула траву раз, другой, третий. Утолила первый голод и, поднявшись, прошла сквозь кусты. Достигнув вершины увала, вдруг оглянулась, увидела балаган, дымок, людей, испугалась и побежала. - Будет жива, - сказал Лысенко. - Ничего мы ей не повредили. Характерная очень. У них, у зверей, тоже разные бывают. Такая скорей подохнет, чем смирится. - Ишь, философ, - не без усмешки сказал старший лесник. - А как же ты сам еще недавно... Саша сделал ему знак: ну зачем? Иван сдвинул брови. Но промолчал. Вскоре ловцы посадили в клетки еще трех туров, а ночью у балагана началось смятение. Лошади, сбившиеся поближе к людям, тревожно захрапели и сорвались с места. Лесники проснулись, но лежали тихо, стараясь понять, кто это нарушил ночной покой. Потом послышалось движение в клетках, топот туриных копыт, беспокойство. - Не медведь ли шастает? - тихо сказал старшой. Взялись за карабины. Саша быстрее других обулся и первым открыл дверь. Звездная, холодная ночь стояла вокруг. Темнота полная. Лишь приглядевшись, в пяти метрах от порога он увидел белое пятно. Автоматически вскинул ружье. Белое пятно шевельнулось, поднялся хвост и вяло ударил по земле раз и другой. Еще не веря глазам своим, Саша шагнул ближе. - Архыз? Овчар лениво повалился на бок. Бей меня, режь меня, но я тут и в твоей власти... 3 Требовалась железная выдержка, чтобы усидеть на цепи в эти теплые летние дни. Маленький двор Молчановых, с точки зрения Архыза, напоминал тюрьму. Окруженный штакетом, через который из огорода заползала разросшаяся малина, двор служил одновременно и птичником. Архыз, давно приученный равнодушно взирать на куриную мелочь, томясь заползал в конуру. Елена Кузьминична хорошо кормила овчара, по вечерам даже сидела с ним на крылечке, гладила холеную шерсть и что-нибудь рассказывала, а он вслушивался в ее журчащий ровный голос, понимал всю меру доброты этой седой женщины, даже испытывал к ней нежность. Но в то же время думал свое: когда придет хозяин и он вместе с ним начнет настоящую жизнь в лесу, полную неожиданностей и от одного этого несказанно интересную. Однажды у дома остановилась не видная со двора машина. Архыз прислушался и тотчас догадался, что в дом вошли чужие. Впрочем, не совсем чужие. Женский голосок с милым придыханием он уже слышал. А мужской был действительно чужим. Он все-таки поднялся, стал ходить вдоль проволоки, гремел цепью, чтобы обратили на него внимание. И в самом деле, открылась дверь, на крыльцо выпорхнула девушка в брючках, в зеленой курточке, отвела тыльной стороной ладони светлую, прямо золотую, прядку волос от лица и сказала: - Здравствуй, Архыз! Тебе скучно, бедненький ты мой! И бесстрашно подошла. - Ждешь не дождешься своего хозяина, да? - спросила Таня. - Когда вы-то его ожидаете, тетя Лена? - Обещал через полторы недели. Поживи у нас, отдохни, Танюша, как раз и Саша подойдет. - Ой, что вы, работа! Надо тропу проверить, скоро поведем туристов. Сначала Виталик, потом я... Елена Кузьминична внимательно присматривалась к хлопцу. Кажется, все неприятности из-за него. - Он у нас первопроходец, - со смехом добавила Таня и легко тронула Виталика за руку. И жест этот, теплый, доверчивый, тоже заметила старая женщина. В смехе девушки Архыз не уловил особенного веселья. Какой-то нервный смешок. Да и сама она выглядела беспокойной, неловкой. Даже себе сказать не могла, зачем заехала. Лицо ее вдруг дрогнуло, глаза беспокойно забегали. - Ты подожди меня у машины, - сказала она Виталику. - Я скоро... Елена Кузьминична стояла в дверях, прислонившись плечом к косяку. - Не осуждайте меня, тетя Лена, - сказала Таня, не глядя на нее и краснея. - Так все получилось... Говорить дальше не могла: комок в горле. Елена Кузьминична беззвучно заплакала, сказала сквозь слезы: - Эх, Таня, Таня... А я-то ждала, радовалась. Тогда и Таня, всхлипнув, вдруг подбежала к ней и уткнулась головой в плечо. Архыз сидел строгий, недоуменный. Что случилось? А Таня плакала и говорила, что Саша для нее дорог по-прежнему, что знает она, какую боль причиняет, что все это неожиданно, неотвратимо... - Люблю Виталика, очень люблю, - вдруг окрепшим голосом произнесла она. - Ничего не могу с собой сделать!.. - Значит, не судьба нам. - Елена Кузьминична вздохнула и вытерла глаза. - Пусть будет жизнь твоя счастлива, Танюша. А Саша... Ты не говори ему ничего, не терзай. И не встречайся. Слышишь? Считай, что простилась. И спасибо тебе за честное признание. - Елена Кузьминична поцеловала ее. - Иди. Он заждался. Таня потрепала Архыза за уши и ушла. Он услышал шум машины, в доме утихло. Елена Кузьминична вышла во двор, села на крылечко и, подперев подбородок ладонью, задумалась. То ли хозяйка так уж была занята своими невеселыми мыслями, то ли пожелала сделать овчару облегчение, но только когда принесла ужин, то отстегнула цепь. Он и виду не подал, как обрадовался, лишь глаза сверкнули. Сунул нос в миску, ел, а сам косил на нее: уйдет или опять прицепит? Наверное, она думала прицепить, но забыла. А когда ушла в дом, Архыз перемахнул через штакет и прямиком сквозь заросли сада к реке, там напился холодной воды, прыгнул на камень, другой и очутился в лесу. Задохнулся от счастья и свободы. И побежал... Усталость заставила овчара поискать ночлега. Архыз побродил в темноте вокруг избранного места, убедился в безопасности и тогда забрался под кизил, свернулся клубком и уснул. Первое чувство, которое он испытал, проснувшись на заре, был голод. Приученный к регулярному кормлению, организм требовал пищи. Архыз потянулся, глубоко вдохнул свежего и чистого воздуха и прежде всего отыскал тропу, где следы лошадей. Свою дорогу. А затем уж отвалил влево и начал поиск съестного. Он разжился тетеревиным гнездом. Сама тетерка удачно избежала его зубов, выпала из гнезда и улетела. Остались яйца, полдюжины светло-желтеньких яиц. Больше, сколько Архыз ни рыскал, поживы не нашлось. А скоро очень слабый, едва заметный запах напомнил о Лобике и еще о чем-то домашнем. Сбежав с высоты, Архыз пошел на этот запах, отыскивая его среди усилившихся испарений. Душно и сильно пахли цветы, целые колонии ландышей мешали ему, он кружил, кружил по лесу, пока не увидел белые ленточки разодранной человеческой одежды. Шаловливый ветер развесил их по колючим веткам калины. За калиной, на каменном взлобке, он отыскал еще более удивительные вещи: разорванный рюкзак, пустую флягу и тяжелые стеклянные банки, запотевшие от ночного холода. Банки чуть-чуть попахивали мясом. И Лобиком, но каким-то непривычным Лобиком. Банка, которую Архыз облюбовал, не поддавалась ни лапам, ни зубам. Крепко закатанная, она несомненно хранила в себе съестное Архыз изучил ее со всех сторон, покатал по земле и заскучал. Полежал в грустном расположении духа, потом снова стал катать находку туда-сюда, пока судьба не сжалилась над ним. Когда Архыз в сотый раз толкнул банку носом, она чуть подскочила над плоским камнем, покрытым мхом, и упала с этого камня на другой. Овчар еще не видел, как она распалась надвое, но каким же прекрасным запахом повеяло на голодную собаку! Еще секунда - и Архыз быстро, но без жадности, остерегаясь острых краев побитого стекла, стал хватать чуть обжаренное и залитое жиром мясо. Чудо-завтрак! В банке, пожалуй, находилось не меньше восьмисот граммов превосходного мяса. Архыз старательно вылизал все до капельки и отяжелел. Но побежал дальше. Огибая травянистый холм с несколькими сосенками на каменном склоне, Архыз внезапно затормозил и по природной осторожности юркнул за куст рододы. Впереди, в том же направлении, шагал человек с палкой в руке. Сутулая спина его, оседланная рюкзаком, серый от старости плащ с подоткнутыми за ремень полами, чтобы не мешали идти, - все это показалось Архызу знакомым, но ветер дул от овчара, а без запаха он не мог вспомнить, кто это такой. Небольшой маневр, сделанный с ловкостью волка, вынес Архыза вперед. Он свернул в березняк, обогнал путника, и когда на него накинуло запах, то, умей Архыз улыбаться, непременно улыбнулся бы во всю клыкастую пасть. Шевельнув хвостом, Архыз вышел из-за кустов и остановился. Сразу замер на месте и человек, правая рука его потянулась к топору. - Фу, черт! - пробормотал он, явно посчитав Архыза за волка. И обернулся - нет ли еще одного сзади. Архыз лениво помахал хвостом. Жест, означающий дружелюбие и приглашение к знакомству. - Дак это ты, Архыз! Ну, напугал... - Александр Сергеевич взмахнул руками. - Как же так... Раз ты появился, само собой, и твой хозяин должон находиться поблизости. Или ты один? Овчар дал себя погладить, грубая ладонь Сергеича не была неприятна, однако он вывернулся и озабоченно побежал вперед. Смотритель приюта отстал. - Эй, кобелина, ты меня загонишь, убавь рысцу, вместе пойдем... Но Архыз только оглянулся. И тогда Александр Сергеевич сбавил шаг. Значит, Молчанов на Тыбге. В тот долгий и ясный день ни собака, ни путник до балагана не успели дойти. Архыз при переходе через речку потерял след, долго выбирался из ущелья; лишь к вечеру вновь отыскал тропу, а тут упала росистая ночь; он основательно вымок и, как мы уже знаем, явился в лагерь ловцов только глубокой ночью. Саша лишь в первое мгновение обрадовался своему овчару. Но уж через минуту посерьезнел. Мать не могла отпустить его нарочно. Самовольная отлучка? Он оглядел ошейник. Цел и невредим. Без лишних слов завел Архыза в узенькие сенцы, где лежали седла, привязал его, поставил перед обиженной мордой овчара консервную банку с остатками супа и пошел досыпать. Не тот, конечно, прием, на какой рассчитывал благородный овчар. Он всей душой, а его сразу на поводок. Ах, люди, люди... Все на Тыбге успокоилось. Только Саша не сразу заснул. Думал: а не случилось ли что с матерью, если она отпустила овчара? Может быть, таким способом давала знать, чтобы вернулся? 4 Недоумение разрешилось утром. Когда тебе за полета лет, по горам не больно разбежишься. Александр Сергеевич к вечеру устал, спустился с лугов пониже, где пихтарник, и ночь провел под лесной крышей у маленького костра. Утром, ополоснув лицо холодной водой из родничка, он попил чаю, закусил хлебом-маслом и, дивясь только что взошедшему солнцу, ясности, зелени, искристым росам на лугу, ощущая силенку и приподнятость духа, пошел дальше, надеясь сегодня-то встретить Сашу и передать ему важное сообщение. Охотники как раз вернулись от ловушки с пустыми руками и сидели около балагана, когда снизу, из березняка, показалась фигура человека. Все встали, пошли навстречу. - Это же форменное убивство - на такой косогор забираться, - сказал вместо приветствия Александр Сергеевич. - А вы, хлопцы, нет чтобы пособить старику, лошадку, само собой, подать на ту сторону, расселись и сидите, как петухи на насесте... Ну, здорово, что ли, охотнички! И ты, Саша, в их компанию затесался? Он сунул всем по очереди руку, похлопал Сашу по спине и, нарочно охнув, сел на лавку. Перед ним тотчас появился горячий чай, мясо, хлеб. - Да я ж сытый. Во-он за тем бугорчиком поспал и, само собой, позавтракал. Но за чай все же взялся. Чай - он не вредный. Выпил кружку, послушал рассказы ловцов, огляделся. - А кобель твой где? - спросил у Саши с плохо скрытым беспокойством. - Он у него пятнадцать суток схлопотал, - засмеялись хлопцы. - За самоволку, значит. - Вы не знаете, что дома у нас? Саша спросил на всякий случай. Где Сергеичу знать, он же на Эштене. - Дома-то? Дак все в порядке. Когда я туда спустился, дай бог память? Третьего дня. Ну, само собой, Елене Кузьминичне визит нанес, чаи погоняли, а потом дождался милиции и опять же наверх подался. - Милиции? - повторил Саша. Мог ли смотритель приюта оставаться безучастным после того, как словил Хобика? Рана у оленя свежая, пулевая. Стрелян близко, где-нибудь на Скалистом. Уж если сюда браконьер забрался, то, видно, отчаянная головушка. Такой и в балаганы явится. А там туристы вот-вот придут. Черный человек вокруг бродит. Сегодня ему олень попался, завтра - кто другой на мушке окажется. Александр Сергеевич добрался до кордона, и менее чем через полчаса уголовному розыску стало ясно, что смотритель напал на след преступника, которого ищут вот уже несколько недель. Александра Сергеевича попросили обождать в поселке, пока приедет наряд милиции. Вот тогда он и зашел к Молчановым на чаек, то есть до приезда Тани с приятелем и до бегства Архыза. Вскоре понаехали из города вооруженные люди. Снова выспросили насчет оленя и, как сказал Сергеич, "шибко посумневались, как это я голой рукой оленя добыл". Доказал он, в общем, - ведь зоолог тоже кое-что знал про меченого Хобика и подтвердил: да, бегает такой в горах, Молчанов даже кормил его с рук. И про пещеру рассказал, где находится; по-видимому, большая пещера со многими входами-выходами, раз олени пользуются ею. - Ну и все. - Александр Сергеевич стал сворачивать самокрутку. - Только вот насчет приказа я под конец оставил, потому как, скажи вам об этом сначала, вы заторопитесь и слушать старика всякая охота пропадет. Сергеич снял шапку, вынул из подкладки конверт и передал старшому. Тот прочел про себя, отдал Саше. От Саши - к остальным двум. - Понятно, - сказал старшой. - Значит, так: сейчас собираемся, на вечерней заре сходим к ловушке, если что будет - возьмем, закроем ее от греха, а завтра чем свет в путь-дорогу. - А если я вперед пойду, с собакой? - спросил Саша. - Не велено, - быстро сказал смотритель приюта. - Не велено тебя одного пущать - и точка. Больше не заводили о том разговора. Любому человеку встреча с беглым преступником удовольствия не принесет, а уж Молчанову такая встреча просто ни к чему. Саша спросил: - Где та пещера, в которой Хобик? - Да рядом же... Никто не знал. Если взять левей от тропы на юг, там стенка, ну, она, само собой, дальше поспокойней делается, версты не будет, тут и смотри плоский камень, а над ним кусты. - Хобик ночевал в пещере? - Убей меня, Александр, но они пришли с другого конца! Я бы след увидел. А то - чисто. И вдруг из темноты прямо на меня. Видать, скрывались от охотника, залезли в лаз. А вышли с другого конца. Ты уж займись, походи в том лабиринте. Он посмотрел на часы и стал собираться. - Кто знает, цела ли тропа на Прохладный? - спросил всех сразу, упреждая лишние расспросы. Выяснилось, что осенью еще была, даже мостики сохранились, но посоветовали осторожней с мостиками, давно их никто не поправлял. - Вы там долго пробудете? - Саше очень не хотелось расставаться с Сергеичем. - Как начальство мое прикажет. Если нового человека пришлют, само собой, сразу вернусь на Эштенский приют. Ты заглядывай, Саша. И того... веселей смотри. Сергеич засунул топор за пояс, набросил рюкзак, всем руку подал, Архызу ласковое слово сказал и пошел от балагана на пригорок, потом вниз, к урочищу Джемарука, и скрылся там в зазеленевшем березняке. У ловцов начались сборы. Шесть клеток с турами разделили попарно, примерили к вьюкам. Уложили вещички. Вышло не только на всех лошадей, но и каждому добрый тючок. На вечерней заре туры не показывались. Хлопцы не грустили, напротив, облегченно вздохнули. Ладно, и шести довольно. Ловцы поднялись еще по серому рассвету, чуть только звезды на востоке затухать начали. Привели коней, стали ладить вьюки. Наскоро поели, закрыли балаган и потянулись по тропе. Архыз шел на поводке. Ни побегать, ни поискать своих. И никто из лесников даже думать не мог, что все они под контролем, что один человек внимательно следит за группой ловцов. Он устроился еще с вечера на скалистой высотке километрах в двух от балагана и все видел: как ушел Александр Сергеевич, как ходили к ловушке и как, наконец, покинули обжитое место. Довольная улыбка появилась на исхудавшем лице Козинского. Когда лесники и лошади скрылись за травяными холмами Абаго, он направился к балагану, полежал немного на покинутых нарах, приготовил дров, а потом налегке пошел к ловушке. Настроил ее и вернулся. Теперь сюда люди не скоро заявятся. Стрелять он не будет. Ловушка доставит ему пищу. Все отлично. Глава десятая ДОЛИНА РЕЧНОГО КРЕСТА 1 Из куцего подростка к началу лета Лобик превратился в порядочного медведя. Но выглядел несколько худоватым. Это и понятно: какая такая пища зимой и весной. Ни ягод, ни орехов, так, корешки, личинки, трава да изредка мелкая пожива вроде браконьерского рюкзака или хлебных сухарей. Бока у него запали. Охотиться за более слабыми животными он не умел и не мог. В этом было повинно его воспитание. Примерно к тому же времени окончательно определились границы его владений. Лобик не раз обходил склоны гор между двумя речками и нигде не встретил следов другого медведя. А чтобы ни у кого не оставалось сомнения, чьи здесь угодья, он много раз, испытывая при этом скорее потребность почесать живот, чем сделать отметину, все же вытягивался во весь рост около какого-нибудь заметного граба или бука, даже на цыпочки становился, и, пока чесал брюхо, цепкими когтями своими делал глубокие царапины на коре - по четыре, пять шрамов с каждой стороны дерева. Они приходились на уровне среднего человеческого роста. Отходя в сторону, Лобик не без уважения к себе оглядывал эти царапины. Так он предупреждал пришельцев, что здесь не бесхозные леса, а его, Лобика, охотничьи угодья. Правда, медвежьи отметины мало кому попадались на глаза, но однажды их увидел зоолог Котенко и сделал приятную для себя запись; до сих пор в этих местах медведь не встречался. С новосельем вас, Топтыгин! Когда у Скалистого люди прочесывали леса в надежде отыскать Козинского, Лобик забеспокоился. Он ощущал не страх, а неудобство, какое бывает, если попадешь после привычного одиночества в большое общежитие. Раздосадованный вторжением, Лобик долго колесил с увала на увал и в конце концов снова заявился на то памятное место, где попробовал вкусное мясо и ужасную жидкость. Тут были новости: разбитая банка и отчетливый запах Архыза. Лобик изучил осколки, покатал уцелевшие банки, но так и не догадался их открыть. Пробовал лапой, пробовал на зуб. Твердо и скользко. Неудачно. Можно бы и бросить бесполезное занятие, но уходить ему тоже не хотелось. Он провел среди банок ночь и еще почти день - тот самый день, когда с пастбища Абаго пошел вниз караван лошадей с турами. Стояли последние дни июня, золотое время самых долгих дней и очень коротких ночей. На лугах трава вымахала выше колен, и от ярких цветов рябило в глазах. Когда вьючные лошади лесников миновали луга и начали спуск через лес на границе заповедника, Саша сжалился над Архызом и спустил его. Здесь уже не запретная зона. Овчар еще некоторое время шел сзади, как бы привыкнув к неволе, но, когда Саша сказал: "Порезвись", ожил, обогнал караван и умчался в лес. Бестолковая беготня ему быстро надоела; он вспомнил, что где-то поблизости недавно отыскал лакомую банку. Архыз постоял, ориентируясь, потом сделал круг и вскоре почуял не запах банок, а запах Лобика. Тогда он пошел прямо на этот запах. Лобик мирно дремал, когда овчар подкрался против ветра и прыгнул через него. Как ни внезапна была дружеская атака, Лобик все же успел огрызнуться и клацнуть зубами вслед Архызу. Он вскочил, и минуту или две они гонялись друг за другом, одинаково обрадованные встречей. Затем Архыз остановился перед банкой, Лобик заворчал: мое... Архыз покатил банку, подталкивая ее носом. Лобик с интересом следил, что будет дальше. Не желая оставаться в роли наблюдателя, он тоже поддал лапой другую банку, она покатилась немного, и тут у Архыза произошло то самое, что и в первый раз. Банка разбилась. Запах мяса просто свел медведя с ума. Он бросился к лакомой поживе, но Архыз заворчал куда более грозно, чем когда-то у детского корыта, и Лобик благоразумно отступил. Наконец и ему повезло. Обеими лапами он поднял другую банку, встал на дыбы и выпустил ее. Раздался глухой стук, запахло мясом. Лобик повел желтыми глазами на Архыза, но тот лишь коротко оглянулся и от своей банки не отошел. Теперь, значит, кто скорей... На мшистых камнях лежали еще две банки. Лобик подошел к ним уже со знанием дела. Поднял, даже подшвырнул, зазвенели осколки. Подбежал Архыз. Почти сытый медведь спокойно уступил ему место, а сам повторил операцию с последней банкой и принялся за нее. Покончив с едой, подобревшие, ленивые, они легли так близко, что могли достать друг друга носами, подремали самую малость, потом овчар поднялся и пошел. Лобик за ним. Когда Архыз побежал, вспомнив, как далеко ушли теперь лошади, медведь не отстал. Ловцы туров сделали привал, чтобы дать коням передышку. Сняли клетки, нарвали турам травы. Кони с отпущенными подпругами разошлись по поляне. Архыз выскочил из кустов, отряхнулся и лег рядом с Сашей. Лошади только глаза скосили на овчара. Уже привыкли. Но в следующее мгновение они захрапели и шарахнулись в сторону. И туры перестали жевать, беспокойно забили копытцами по тесным клеткам. Старшой снял винтовку. - Никак, медведь близко, - сказал он и встал, но Саша уже догадался, кого мог привести за собой Архыз. - Положи ружье, - тихо произнес он. - Если и медведь, то мой. - Какой еще твой? - Потом, потом, ребята. Я сейчас... Он взял Архыза за ошейник и вошел в кусты. Ну конечно! Отступая задом, перед ним возник Лобик. Он с интересом следил за Сашей. Ушки его торчали упруго и стойко, вырез отчетливо просвечивал. Саша прошел в пяти шагах от него, словно и не заметил. А потом сел, не отпуская Архыза. И тогда Лобик, успокоенный позой Саши, отсутствием ружья, видом своего друга-овчара, сделал шаг, другой, подошел совсем близко. Черные ноздри его тревожно трепетали. Но стоило Саше протянуть руку, как он отскочил. - Держи! - К морде Лобика полетела конфета. Он нашел ее в траве и стал жевать вместе с бумажкой. Облизнувшись, потянулся еще. Саша держал вторую "Коровку" в протянутой ладони до тех пор, пока Лобик не осмелился взять ее прямо с руки. Медведь скусил половину, зачавкал, довольный, а когда брал вторую половинку, почувствовал на своей шее ладонь человека. Но не отпрянул, а лег на живот, мордой к Саше, и стал слушать, что он такое говорит. Вот так их и увидел старший лесник, выглянув из-за кустов: овчара, медведя, Сашу с рукой на медвежьей шее. Рот у лесника раскрылся от удивления. Наверное, он все-таки неудачно шевельнулся в кустах; Лобик живо скосил в сторону желтые глаза, поднялся, боком ушел в сторону. - Иди и ты. Погуляйте. - Саша похлопал Архыза по спине. - Колдун ты, что ли? - спросил лесник у Саши, оглядывая его с каким-то смешанным чувством удивления и почтительности. - Просто к дикарям надо подходить без камня за пазухой, - смеясь сказал Саша. - Они понимают не хуже нас. И помнят добро. Никакого колдовства. Он мог бы рассказать своим спутникам немало интересного на этот счет, даже поучительного, о чем сам узнавал от зоолога Котенко. Разве вся прошлая история человечества не свидетельствует о дружбе людей с животными? Собака, вероятно, первое дикое животное, прирученное, а потом измененное человеком. О собаке Брем пишет, что ей "недостает только дара слова, чтобы быть человеком. Ни об одном животном не существует столько рассказов, доказывающих ее понятливость, память, рассудительность, дар воображения и даже чисто нравственные качества, каковы верность, нежность, благодарность, бдительность, любовь к своему господину, терпеливое отношение к его детям и яростная ненависть к его врагам". Когда человек был слаб, а окружающий мир враждебен ему, собака со своим острым чутьем, ловкостью и силой сохранила тысячи жизней, спасла от голода целые племена и проявила бесконечную жертвенность, охраняя людей от хищников. Да только ли собака! Приручив лошадь, люди сумели быстрей расселиться по всему лику Земли и познать материки в десятки раз скорее, чем если бы пользовались только своими слабыми ногами; приручив верблюда, они проникли в пустыни и отыскали благодатные оазисы среди песков; осел и лама помогли человеку узнать, что такое горы, а покорив перевалы, проникнуть в еще не изведанные края. До сих пор северные олени обеспечивают жизнь племен и народов у Полярного круга, а прирученный слон выполняет самую тяжелую работу на юге азиатского материка. Оседлая жизнь человечества - этот непременный фундамент всякой развивающейся культуры - стала возможной лишь после приручения коз, буйвола, потомков дикого кабана и опять же лошадей, позволивших перейти к обширному земледелию. Взаимная выгода, а нередко и жестокая властность человека способствовали приручению животных. Никого не удивляла эта многовековая дружба разумных существ с их менее развитыми собратьями. И только когда человек, осилив многие явления природы и одолев таинственные законы бытия, шагнул далеко вперед по пути цивилизации, вдруг расширилась пропасть между людьми и дикими животными. Весь мир животных в представлении наиболее воинственной части человечества сделался либо объектом отвлеченного изучения, либо предметом совершенно уж нелепой в наш век страсти - охоты. Всякое сближение человека с диким зверем постепенно становилось явлением редким, из ряда вон выходящим, и если проявлялось как-нибудь, то удивленным разговорам и сложным догадкам не было конца. Именно такое удивление проявил и лесник, подсмотрев необычную сцену: Сашу рядом со смирным медведем и еще более ручным полуволком Архызом. А Саша еще сказал: - Подожди, вот встретим как-нибудь третьего нашего воспитанника, олененка, и ты увидишь почти невозможное - как играют и дружат собака, олень и медведь и как все они видят в человеке своего друга... - И защитника, - вставил Лысенко. Саша Молчанов посмотрел на него с признательностью. 2 Погода опять внезапно и резко изменилась. Как это часто случается, над горами столкнулись два атмосферных фронта - теплый и влажный со стороны Черного моря и сухой холодный, пришедший с севера. На этот раз циклон принес особенно неприятные сюрпризы. Саша Молчанов пробыл дома всего одни сутки, и вдруг приехал Котенко. Большой, шумный и озабоченный, зоолог ввалился в дом. Елена Кузьминична захлопотала, но он тут же прервал ее гостеприимные хлопоты. - Мы сейчас уходим, дорогая Елена Кузьминична, - заявил он. - Серьезное дело. - Господи, да куда же вы так сразу? Вон и дождик вроде собирается. - Потому и спешим, что дождик. Синоптики предсказали ливни. А это для зверя опасно. Есть в заповеднике такие места, в которых... - Он осекся, чтобы не наговорить лишнее и не испугать Елену Кузьминичну. - Только я уж вас прошу, Ростислав Андреевич, будьте осторожны. Саша иной раз голову теряет. - Все будет отлично. Не беспокойтесь. - Как с Архызом? - спросил Саша. Котенко несколько секунд размышлял. Наверное, вспомнил Хобика и медведя, а может быть, и Козинского, которого так и не нашли до сих пор. Сказал решительно: - Возьмем. Прошли полчаса, которые понадобились для скорого обеда, и вот уже Архыз в кузове, жмется к Саше, а "газик" мчит их к горам, укутанным в серые, безрадостные облака. По дороге Котенко рассказал, что, по сведениям студентов, работающих за Скалистым, очень много оленей и зубров сбилось над долиной Речного Креста. В случае ненастья стада непременно пойдут в долину, которая после дождей частично затапливается разлившимися реками. - Нам нужно помочь оленям и зубрам избежать ловушки. Однажды уже было... Мы потеряли более сотни животных, которые оказались на пятачке среди воды и погибли. Холод и снег наверху заставят их искать укрытие в лесах вдоль рек. Там есть прекрасные места. Но есть и очень опасные узкие распадки, ущелья. Мы отыщем животных и укажем им путь в безопасный лес. - Так они и послушаются, - усмехнулся Саша. - Наше дело - перекрыть тропы к опасным местам. Послушаются они или нет, увидим. Когда приехали к началу тропы, Саша отстегнул поводок, но Архыз не проявил прыти, не обрадовался. Только отошел, потоптался вяло и скучно. Верная примета плохой погоды на будущее. Взвалив рюкзаки, зоолог и лесник пошли по сухой еще тропе, рассчитывая подняться повыше и там отыскать одну из дорог, по которой проходят олени на высоты вокруг долины Речного Креста. Пошел редкий дождь. Пришлось натянуть капюшоны. Архыз забежал вперед, принюхался, посмотрел на хозяина. - Видно, друзей почуял, - сказал Саша. - На здоровье. Только бы не убежал далеко. Архыз вынырнул из кустов раз, другой и надолго исчез в лесу. Они шли час или полтора, забираясь все выше. Сделалось совсем пасмурно. Дождь моросил, но редкие капли его крупнели. И вдруг пошел снег. Тяжелый, мокрый, очень неприятный снег. - Начинается, - буркнул Котенко. - Наверху снег, внизу дождь. Прелестная погодка. Слушай, а туристы не пошли еще через перевал, ты не знаешь? - Только собираются, - сказал Саша и вспомнил сдержанный рассказ матери о Тане. Да, Таня... Видно, скоро она пойдет через перевал. Встретится ли? - Все. Ночуем здесь. Костер загорелся под пихтой. Натянули полог. От плащей пошел пар. Под пологом уютно и тепло. На лес валился снег. Много снега. И это в июне! Лес уснул, деревья стояли скучные, расслабленно опустив ветки. На них скапливалась тяжелая белизна. Снег шуршал, сваливаясь. Все вокруг побелело, снег шел тяжелый, мокрый, он уже не успевал таять. Зима покрыла кусты, листву, траву на полянах. Это сочетание зеленого и белого в природе, июньский снегопад, заполнивший воздух и притащивший в лето запахи зимы, воспринимался поначалу просто как неуместная шутка циклона, но холод-то был всамделишный, изо рта шел пар, и шутка получалась сердитой, даже опасной. - Не было печали, - тихо пробормотал Котенко, и Саша увидел, как он поднес фонарик к часам на руке. - Сколько? - Без пяти четыре. Ты чего не спишь? - Выспался. - Скоро светать начнет. Сразу пойдем, как тропу увидим. Неизвестно, сколько он будет идти. Архыза так и нет? - Найдется. Наверное, со своими приятелями ночует. Зоолог вылез из мешка, развел туда-сюда руками, размялся. Костер разгорелся, навес прогнулся от тяжести снега, отпотел. Котенко стряхнул снег, повесил котелок с чаем. Они не стали бриться, наскоро поели и пошли краем леса, не выходя на луга, где снега было больше. Тропу определяли только по деревьям. Ноги скользили. Лес неузнаваемо изменился. Как в заколдованном царстве, где не осталось ничего живого. Немного потеплело, подул ветерок и неожиданно пригнал в горы грозовую тучу. В чреве низких и черных облаков погрохотало нестрашно, и вдруг полил такой дождь, что пришлось срочно искать убежище. - Ну вот, - пробурчал Котенко, - все эти ручейки покатятся вниз, сольются в новые ручьи, достигнут рек. А там... Надо идти, Саша. Иначе мы опоздаем, паводок в долинах начнется завтра. Дождь сделался ровным, тихим, но не переставал. Застегнув капюшоны, они пошли по расползающейся глине вниз - вверх, с увала на увал, молчаливые, занятые только одной мыслью: поточнее выйти к долине. Дважды видели оленей. Мокрые, растерянные, какие-то вялые, они шли впереди людей и, только заметив их, обретали привычную скорость. 3 - Сергеев Гай, - сказал Котенко, указывая на пологую гору в живописном березняке среди лугов. - Пришли. Долина под нами. В дождливом отдалении мелькнула полоска блестящей воды. Река. С обеих сторон в нее впадали еще две реки, образуя ясно видимый сверху, блестящий, почти правильной формы крест. Котенко сел на большой камень прямо под дождем, достал брезент и, показав Саше место рядом с собой, укрыл его и себя пологом. Вынул из планшетки карту, положил на колени. - Давай разберемся. Вот место слияния рек. Тут, справа от Креста, переправа. А вот самые опасные места. Их два, особо гиблых. К первому выходит и одно и второе ущелье. В прошлый раз, лет пять тому назад, здесь была катастрофа. Когда вода стала заливать треугольник между протоками, зубры не пошли на гору через лес, а бросились почему-то в ущелье. А оттуда навстречу им сель*. Ну и... Наша задача не допустить зверя ни в одно, ни в другое ущелье. Устья их почти рядом. И придется тебе, как говорится, стоять там всерьез и упрямо. Я боюсь, что сель и на этот раз возникнет. Такая вода! А вот другое место - остров, и на него идет с Гая узкий перешеек. Сюда кидаются в первую очередь зубры с малолетками. Знают, что здесь пастбища в лесу, но не знают, что остров непременно будет затоплен. Он на стрежне реки, вот в чем беда. ______________ * Сель - кратковременные бурные грязекаменные горные потоки. - Вы сюда пойдете? - спросил Саша, догадавшись, что это место опаснее первого: человеку с острова податься некуда, перемычку вода разрушает. - Угадал. Мой пост как старшего в звании. Да ты не беспокойся, я отлично знаю меру опасности и границы своих возможностей. Тебя же прошу не увлекаться. Услышишь грохот селя, немедленно наверх - вот на тот мыс с двумя соснами. Он недоступен. Сзади что-то прошуршало, они вздрогнули и обернулись, сбросив брезент. Вывалив язык, перед ними стоял Архыз. - Так, - сказал Саша, - а где твои приятели? Словно поняв вопрос, Архыз оглянулся назад. - Понятно, - засмеялся зоолог. - В кустах. Привел, но они не решаются при чужом выйти к тебе, Саша. Он поднял к глазам бинокль, осмотрел склон горы, на которой сидели. В сером от дождя пространстве мелькали неясные тени. Шли звери. Все они спускались в долину с холодных, неуютных сейчас высот. - Пора, Саша, - сказал Котенко. - Они идут, идут! Да, вот еще, - добавил он, прежде чем они расстались. - Договоримся: сидим ночь и завтра день. К вечеру, ровно в семь, если все благополучно, даешь выстрел. Я тоже. Если плохо - три выстрела. Тогда - на помощь. Сходимся у самого Креста, на взгорье. Он вскинул руку и пошел к своему посту. Саша добрался до устья первого ущелья минут через сорок. Перешел ручей, уже взмутившийся, полный, и под дикой грушей увидел сразу семь зубров. Невольно оглянулся, поискал глазами Архыза. Овчара опять не было. Зубры подпустили человека метров на двести, вдруг сорвались и беззвучно исчезли в лесу. Саша устроился под кустом орешника между камней, накрылся пологом, угрелся и почти тотчас же уснул. Проснулся он среди ночи. В темноте он увидел блестящий, пенный ручей. О, как прибавилось воды! Уже не перейти. Шагнув в сторону, Саша попробовал разглядеть за камнями перемычки другой ручей. К изумлению его, ручей не вышел из берегов. Наоборот, сделался совсем тихоньким, незаметным. Грозное предзнаменование! Это значит, что где-то выше случился оползень или завал. Он запрудил ущелье, и теперь за нестойкой плотиной из глины и камня копится несметное количество воды. Саша повернул назад, к своему посту. Архыз лениво поднялся с дорожки, прогнул спину и зевнул. Похоже, он спал рядом, но Саша только сейчас разглядел его в темноте. Уверенный, что его друзья тоже где-то рядом, Саша всматривался в редкие кусты по сторонам. Олененка выдали его блестящие глаза. Он стоял и ждал человека. Саша подошел. Хобик не отвернулся, не скакнул, а потянулся теплой мордочкой к руке лесника. - Здравствуй. - Саша погладил его, почесал за ушами. - Ну и растешь ты, братец! Экий вымахал за месяц! И рога... А это что? На ноге Хобика он увидел повязку. С интересом осмотрел ее, тронул ногу. Олененок дернулся: больно. Именно об этой истории рассказывал Сергеич. Козинский, мерзавец... Опять его следы. Медвежонка он так и не заметил. В бинокль Саша увидел десятка три оленух с молодняком. Прошла стайка косуль, ноздри их беспокойно вздрагивали. В темном грушняке неясно чернели зубры. Саша на скорую руку поел, покормил Архыза. Оленя рядом не оказалось: ушел пастись. Поразмыслив, лесник стал собирать сушняк и таскать его к устью притихшего ручья. Только большой костер способен перерезать доступ в это опасное место. Часов в десять он поджег свой завал. Густой дым потянулся по ущелью. Теперь звери сюда не пойдут, побоятся. Но как изгнать их из леса, как показать им единственную дорогу на узкий гребень, откуда можно подняться на гору? И как оставить без надзора второе, уже гремящее ущелье? Костер тут не поможет, площадь входа слишком велика. Привязать Архыза? Но он надеялся, что овчар будет с ним, когда придется гнать животных из лесной ловушки, площадь которой не меньше десятка гектаров. Если бы нашелся Лобик! Все-таки Саша решился идти в лес один. Привязал Архыза к тонкой березе на высотке перед ущельем и, наказав сидеть смирно, пошел, чтобы появлением своим спугнуть зверей, заставить их уже теперь выйти на дорогу отсюда. Не один он пугал беспокойные стада и семейства. Река выполняла ту же роль еще активнее. Она переполнилась, стала страшной, ревела басовито, несла в коричневых пенных водах куски дерна, вырванные деревья, катила камни. Уже заплескивала метровой высоты берег на изгибе, сердито отрывала от него пласт за пластом, низкие протоки в лесу залило водой. Олени, косули, барсуки отступали, кучились в центре обреченного места, метались. Некоторые выскакивали к ближнему ущелью, но дым пугал и отгонял их. Бежали к другому ущелью, но там, отчетливо видный на камнях, топтался и нервно зевал черно-белый волк. Смятение нарастало. Только зубры все еще спокойно стояли в чернолесье, замкнув в кольцо с десяток зубрят. Саша на виду у зверей быстро ходил от реки к ущельям, олени шарахались от него, и он первый раз в жизни радовался, что они бегут и подходят все ближе к спасительному выходу. Но когда река вдруг валом накатилась на лес и по ногам зубров ударила первая волна, сильная паника охватила зверей, ускорила перебежку. Они носились взад-вперед, уже не обращая никакого внимания на человека с ружьем. Ущелье ревело, поток катился оттуда навстречу реке и, сшибаясь, рождал новый вал, в котором вертелись деревья, корни, бились камни. Этот вал накатывался на лес. Вдруг завыл Архыз. Он тоже испугался близкой воды, ременного поводка, обреченности. Олени шарахнулись к костру, сбились на открытом месте. - Хо-бик! - закричал Саша, увидев олененка, охваченного паникой, как и все его сородичи. - Хо-бик! Олененок, высоко подымая ноги и расплескивая воду, бросился к леснику. Он искал у него спасения. Саша обхватил его за тонкую, вздрагивающую шею и пошел в обнимку мимо оленей и косуль туда, где выход, каменный порог, на который звери не обращали внимания. - Прыгай, прыгай же! - кричал он. Тот артачился, противился насилию, не понимал, что хочет от него человек. Тогда Саша вскочил на камни сам. Хобик тотчас же догнал его и, раздувая ноздри, на виду у паникующего стада пошел по узкому карнизу к горе. Сильный рогач, увидев оленя высоко над лесом, гигантским прыжком взлетел на спасительную дорогу, едва не сбил лесника, и пошел, пошел! За ним, толкаясь боками, бросились остальные. Саша едва успевал считать их: семь... двадцать... тридцать два... сорок четыре... Прошмыгнули, не удостоив его ни малейшим вниманием, десятка два косуль, убежали лисы с семейством. Тяжело подтягиваясь на камнях, полезли барсуки... Саша стоял на краю бровки и счастливо улыбался. Теперь, когда дорога была освоена, он мог отпустить Архыза и уже вместе с ним спугнуть упрямо скрывающихся в лесу зубров. Вода там неотвратимо подымалась. Как раз в это время тяжкий грохот донесся из ущелья, где дымили костры. Прорвалась и надвигалась сель. Решали секунды. Переменив план и зная, что до Архыза вода не достанет, Саша в одиночку побежал, хлюпая сапогами, к густому грушняку, где скрывались зубры. Они все не решались выйти оттуда. Человек для зубров казался страшнее воды. Лесник, раздраженный их упорством, приготовил карабин. Выстрелы спугнут! Но грохот селя все-таки пересилил страх перед человеком. Как танки, вымахали зубры из леса и, сохраняя клин, позади которого мчались зубрицы и молодняк, направились прямо на Молчанова. Теперь он скинул ружье, чтобы защитить себя. Крупный гривастый зубр, почти черный от старости, бросился на Сашу. Увильнуть от тарана он не мог. Что-то лохматое быстро опередило лесника, зубр чуть отклонился и нацелился злым желтым глазом на нового, более близкого к нему противника. Гора мускулов с короткими рогами и мощной грудью пронеслась рядом с Сашей. Но проворный Лобик увернулся, буквально выкатился из-под тяжелого зверя, а Саша, избегнув вожака, попал все же между бежавших зубриц, был смят и отброшен в сторону. Нужно отдать должное Лобику: он появился очень вовремя. Теперь уже не слышался вой Архыза. Все вокруг гремело, как на поле битвы. Вал грязной воды и камней обрушился на лес, река вскипела, уровень ее быстро подымался. Трещали, ломались ветки лещины, тополя и грушняка. Саша брел к Архызу по колено в воде, опираясь на карабин, как на посох. Как же обрадовался овчар! Как запрыгал на месте! Саша отвязал его и сел, ощупывая себя. Кости, кажется, целы. Но все у него болело, одежда промокла насквозь, чувствовал он себя неуютно, устал смертельно. 4 Вода торжествующе плескалась в лесу, гудела между стволов. Какие-то мелкие зверюшки карабкались на камни и деревья, из ущелий хлестали потоки, воздух дрожал от грохота и рева, а на душе Молчанова, несмотря на страшную картину стихий, на боль и усталость, было хорошо и даже немного торжественно. Он сделал свое дело. Часы у Саши разбились. Сколько сейчас? Кажется, начались сумерки. День проскочил, словно одна минута. Мучительно болела спина, левую ногу тянуло, покалывало плечо. В баню бы... Да, темнело. Вода в лесу все прибывала. Что-то черное - пень или кусок дерна - двигалось по воде к нему. Саша поднял бинокль. Милый, самоотверженный Лобик, бросившийся ему на помощь в самый трудный момент!.. Откуда ты взялся? Медведь вылез, по-собачьи отряхнулся, сбоку глянул на лесника с собакой и как ни в чем не бывало стал расковыривать трухлявую колоду. Проголодался. Саша с трудом поднялся, полный благодарности, проковылял к нему и протянул полбуханки хлеба. Лобик не спеша подтянулся ближе, обнюхал подарок и взял - не пастью, а лапами, приподнявшись на дыбы, как его учили маленького. Он был ростом по плечо Саше. Не медвежонок - медведь. Вспомнив наказ зоолога, Саша отошел от Лобика и выстрелил вверх. Медведь вздрогнул, прижался к камням и медленно-медленно отступил подальше. Котенко не ответил. Да разве услышишь выстрел в таком грохоте! Надо идти искать зоолога. Саша поднялся на небольшой увал, перебрался через ручей и пошел к назначенному месту. Зоолога здесь не оказалось. Стало совсем темно. Если бы Котенко находился близко, Саша увидел бы его костер. И у перемычки никого нет. Собственно, и перемычка уже исчезла. И острова не видно. Над грязной стремительной водой подымались дубы и пихты, их стволы, облепленные тиной, травой, казались в темноте лохматыми и страшными, как привидения. Саша забеспокоился. Еще выстрелил. Но грохот реки мгновенно впитал и поглотил звук выстрела. Архыз смирно сидел рядом. - Придется тебе... - Саша погладил густую шерсть на холке, подтолкнул: - Плыви. Архыз самоотверженно бросился в воду, пересек быстрый стрежень и поплыл среди деревьев, на полтора метра погруженных в воду. Он прекрасно видел и ночью. И он и Саша надеялись, что где-нибудь среди леса остался хоть клочок сухой земли. Котенко должен быть там. В крайнем случае он отсиживается на дереве. На овчара набросило запах косуль. Лапами он нащупал раскисшее дно. Стало еще мельче. Архыз уже не плыл, а шел по воде. Отмель. - Э-ге-ге-ге! - раздался почти рядом хриплый голос Котенко. Наверное, давно кричал. Сквозь густые ветки леса он только что заметил красное пятно костра. Сухой островок в три-четыре метра шириной уходил вдаль метров на тридцать. Когда овчар выбрался на берег, от него шарахнулось целое стадо косуль. Они сбились у самой воды. Высокая фигура выступила из темноты, прошла сквозь стадо испуганно посвистывающих животных и приблизилась. - Архыз?! - все еще не веря глазам, спросил Котенко. - Ну, здравствуй, дружок, обрадовал ты меня. Жив-здоров? Что же мы с тобой делать будем, а? Овчар отряхивался, косил волчьим глазом на близких косуль. В прибившемся на острове стаде было четыре барсука, семейство енотов, маленькие лисята. Тут же прыгали и дрожали десятка три зайцев. Котенко хозяйским жестом обвел звериное стадо. - Друзья по несчастью, понимаешь? Не успели убежать, как и я. Теперь вся надежда на то, что вода больше не поднимется. Архызу остров не понравился. Он проскулил что-то на своем языке и выразительно посмотрел в сторону берега. Котенко крякнул. Уж очень холодна водичка! - Попробуем, - решительно сказал он. На глаза ему попалась сухая лесина. Котенко срубил ее, связал веревкой две жерди, укрепил на них остаток карабина, рюкзак, со вздохом сожаления снял с себя куртку, стянул сапоги и тоже укрепил на плоту. Оглянулся на дрожащих животных: глаза косуль тускло светились во тьме. - Жаль мне вас, козочки. Но со мной вы не пойдете, это ясно. Или наберетесь храбрости? Нет-нет, оставайтесь. Кажется, дело идет к лучшему. Он пристегнул на всякий случай поводок к ошейнику овчара и, содрогаясь, ступил в воду. Долго шел, толкая перед собой плотик. Овчар тем временем плыл рядом, вытянув морду и прижав уши. На стремнине их подхватил поток и наискось понес по течению. Котенко навалился грудью на плотик, стал выгребать сильной рукой, направляясь к берегу. Он больше всего опасался плывуна - деревьев, кустов, в которых можно запутаться. На счастье, река оказалась чистой. Собаку и плотик снесло очень далеко. Но Саша заметил смельчаков - он все время стоял на разрушенной косе и ждал Архыза с вестями. В течение минуты сбросил он с себя одежду и бросился встречь человеку и собаке. Втроем они быстро управились с упрямым потоком, их подбило в затопленный лес уже на этом берегу. Пронесло! - А-га! - еле выговорил Котенко. - О-си-ли-ли!.. - Он чуть двигал посиневшими губами, подмигнул Саше и между тем быстро развязал поклажу на плотике... Когда обсохли, согрелись, когда Архыз уже сидел обочь костра, дожидаясь каши, Котенко рассказал, что с ним приключилось. - Опять же зубры, - добродушно улыбнулся он. - Я их и так, и этак, забились в чащу, никак не идут. Пришлось стрелять. А выстрел их не столько пугает, как сердит, раздражает. Бросились прямо на меня. Я на дуб, да сорвался, расцарапался, схватился за карабин, а от него видишь что осталось. Ни защищаться, ни тебя оповестить не могу. И все же согнал зверя, заставил идти на перемычку, когда ее вода уже начала захлестывать. Распалил костер, сгреб горящие ветки и с таким вот факелом - прямо к стаду. Ну, паника! Кругом вода, сзади огонь... Помчались. А тут и олени, и косули. Правда, не все, на островке часть осталась; пока я за ними бегал туда-сюда, воды прибавилось, и на месте перемычки такой водоворот начался, что выйти и вывести их уже не мог. Вот так. В общем, есть и на завтра работенка для нас обоих. Придется построить плот и перевезти несчастных животных с острова сюда. - Как дед Мазай. - Саша улыбнулся. - Вот именно. Ну, а что у тебя получилось? Удалось спугнуть зверя? Саша коротко рассказал. Упомянул об олененке с перевязанной ногой, но зоолог пропустил эту деталь мимо ушей. Его особенно удивил поступок Лобика. - Вот тебе и дикий зверь! Он помог не инстинктивно, а сознательно. Догадался, какой ты опасности подвергаешься, и бросился на помощь. Что это? Не говорит ли подобный факт о разумной деятельности, о мышлении зверя? Ох, как плохо мы еще изучили психику диких зверей, как много нужно выявить, объяснить!.. И не в клетках зоосада, не в виварии, а на воле, в естественных условиях. Долго еще в центре заповедника, у Речного Креста, горел костер и слышалась человеческая речь. А рядом грохотала река, и казалось, этому разгулу стихий не будет конца. Когда проснулись, Котенко первым делом пошел к воде посмотреть свои отметки. Вернулся спокойный: - Всего на четверть прибавилось. Паводок проходит. И наши косули на острове в безопасности. Давай быстро погреемся чаем - и топаем. - Куда? - Ближе всего отсюда приют Сергеича. К нему и заявимся. Переведем дух, отдохнем малость и потопаем. Хоть поспим под крышей, по-человечески. Глава одиннадцатая НА ТЫБГЕ 1 Через приют "Прохладный", куда явился Сергеич, прошла первая группа туристов. Снежный буран накрыл их южнее, когда туристы уже вошли в пихтовый лес, и поэтому все обошлось без происшествий. Они обсохли, выспались и теперь сидели в тепле, пели песни и резались в домино. Александр Сергеевич проспал начало снегопада, а когда проснулся и увидел светопреставление, то первым делом разжег под навесом костры: вдруг кто-нибудь заявится. В самый разгар холодного циклона на приют наткнулись еще двое - геоботаники заповедника. Едва утих снежный циклон, как с юга пришел знакомый человек, назначенный заведовать этим приютом. - А ты, Александр Сергеевич, шагай на Эштенский, там теперь твой хутор, - сказал он и, покопавшись в бумажнике, достал приказ директора турбазы. ...Еще шел дождь, но смотритель собрался в обратный путь. - Не размокну, - сказал он. Снег таял, на тропе было очень сыро, и Сергеич надел резиновые сапоги. Хоть и тяжело, зато сухо. До вечера он одолел перевальчик и две долины, а когда увидел зеленую палатку-шестерку на берегу реки, воспрянул духом. Вот и крыша к ночи! В палатке кашеварила молоденькая девица, больше никого не было. - Так и живешь одна-одинокая? - спросил у хозяйки. - Мои все на работе, - весело отвечала она. - Садитесь, они скоро придут. В палатке стояли разные приборы. Пахло засушенными растениями. - Изучаете, значит? - догадался Сергеич, присаживаясь. - Травку, кустики, зверюшек? - Приборы у нас, - вежливо объяснила девушка. - Вон там, на высотке. Мы из МГУ, университет есть такой. А руководит группой Иван Иванович Селянин. Александр Сергеевич тотчас вспомнил этого полного, большого человека. Когда приходилось встречать его в горах верхом, Сергеич всегда жалел лошадь и выговаривал седоку. Экая тяжесть! Сам ученый, весом более центнера, старался как можно реже забираться в седло. Где подъем ему оказывался не под силу, брался за конский хвост и шел следом за лошадью, отдуваясь и вытирая пот большим платком. Он занимался изучением почв, рек, всей совокупности явлений под общим мудреным словом "биогеоценоз". Сергеич как-то помогал ему копать канавки на крутом склоне в лесу, на лугу и голом месте, мерить каждый день воду. Тогда же Селянин сказал ему: "Горный лес и луг почти целиком впитывают воду во время паводков. А на голых склонах вниз уходит девять десятых дождевой и снеговой воды. Смыв почвы увеличивается в сорок раз! Как вдумаюсь в эти цифры, так боюсь за горы, кабы не сделались они через столетие совсем лысыми. Губить пихту, топтать луга у границ заповедника нельзя..." Селянин ввалился в палатку потный, в расстегнутом плаще, с расстегнутым воротом рубахи. Жарко! - А, и ты здесь! - Он сунул руку Сергеичу и сразу заговорил: - Сейчас мы взвесили квадратный метр мха в пихтарнике. В девять раз тяжелее, чем до дождя и снега. Догадываешься, в чем дело? Губка! Так напитался водой... И держит, с великой силой держит! Вот почему француз Фюрон называет лес водохранилищем. Тысяча гектаров леса захватывает и удерживает пятьдесят тысяч тонн воды. Ты только представь эту массу! Студенты втащили приборы, весы, в палатке стало тесно. Селянин взял у хозяйки две кружки с густым чаем, одну передал гостю и, звучно прихлебывая, потянул горячую воду. Как будто неделю не пил. - Ночуешь? - спросил он и, не дожидаясь ответа, опять спросил: - Из "Прохладного"? А куда? Как там туристы? Мои вот молодцом, не пищали в буран. После ужина, когда зажгли два фонаря и разлеглись на раскладушках, Селянин, весь во власти только что проведенного опыта, снова загремел, теперь уже адресуясь к своим практикантам: - Вы, друзья мои, должны помнить, что почва - наш самый драгоценный капитал. Всегда - на заре человечества и теперь, при самом внушительном развитии техники, науки, познаний вообще - мы получали и будем получать из почвы все необходимое для жизни. Без почвы человек ничто. И когда он забывает об этой истине, нарушает основы сохранения почвы - оголяет горы, перегружает пастбища, распыляет степи, - нужно кричать - да, кричать на всю вселенную: "Остановись, неразумный!" Уже подсчитано: для сноса двух сантиметров почвы в лесу требуется 174 тысячи лет, в травяных степях - 29 тысяч лет, при севообороте - 100 лет, а если сажать кукурузу по кукурузе - то всего 15 лет. А чтобы создать в обычных условиях такой же слой почвы, требуется минимум триста, а то и тысяча лет! Вот здесь, в уникальном, нетронутом уголке природы, мы еще можем наблюдать совершенство и равновесие всех сил природы. Наш Кавказ, пока он зелен и не затоптан, хранит влагу для миллионов гектаров степей, питает водой огромный артезианский бассейн до самого Ростова, являет, наконец, красоту, о которой забыли горожане... Селянин говорил как в зале перед тысячной аудиторией, даже руки воздел. И вдруг умолк, потупился и только тихо сказал, как будто себе одному: - Никогда не приноси вечное и постоянное в жертву нужному, но временному. И вздохнул. А обернувшись, увидел, что Александр Сергеевич завалился на бочок и тихо спит, убаюканный его громовой речью. - Дитя природы... Селянин оглядел студентов. Они задумчиво слушали. Наверное, не в первый раз. И все равно это трогало. Сущностью мысли. Фактами. Горячностью речи. Когда рассвело и дождливый день начал отсчитывать первую треть из своих семнадцати летних часов, Александр Сергеевич был далеко от палатки. С пригорка он увидел восточный отрог Тыбги, повел биноклем ниже, где березняк, и удивленно поднял брови. Над черной крышей балагана, откуда еще до снега ушли ловцы туров и где он сам ночевал, сейчас вился сизый дым. Кто мог забрести туда? С осторожностью, присущей лесникам, он тронулся дальше и, когда оказался метрах в трехстах от балагана, лег за мшелым камнем повыше березняка и стал наблюдать. Минут двадцать глаз не сводил. Никого. А как же дым? Поднял бинокль повыше и прижался к земле: с вершины Тыбги открыто, смело шел человек с ружьем. За плечами у него болтался туренок. Вгляделся - и себе не поверил. Да это же Козинский!.. 2 Беглец переждал непогоду в балагане ловцов. Отлично устроился. Сегодня опять сработала ловушка, на этот раз попался туренок. Решил принести его целиком, долго оставаться на отроге горы не хотел: слишком далеко видно отовсюду. Некоторое время Александр Сергеевич соображал, как ему поступить. Ближе всего отсюда находились студенты и Селянин. Но они без оружия. Чтобы спуститься на кордон, нужно время. Козинский уйдет. Эх, была бы у Сергеича винтовка! И тут дерзкая мысль пришла ему в голову: взять винтовку у браконьера. Ведь оставляет же он оружие хоть на минутку? Положив рюкзак, Александр Сергеевич далеко обошел балаган и по густому березняку подкрался снизу метров до тридцати. Козинский несколько раз входил в балаган, снова возвращался. Освежевал тура, порубил мясо, растолок кусковую соль, засыпал куски, огляделся. Ну, сейчас пойдет к снежнику. Козинский в самом деле пошел, но сперва взял в балагане винтовку. Так ничего и не получилось. Тогда возник новый план. Сергеич ушел назад, пересек речку Холодную, поднялся на уступ хребта, откуда видно балаган, и разжег в кустах небольшой костер. Когда нагорело, бросил в огонь охапку сырых веток, а сам поднялся выше и стал наблюдать, что будет. Козинский сразу заметил дым. Как хорек, юркнул в березняк и тоже стал наблюдать. Не меньше часа шло это выслеживание: Сергеич видел браконьера, а тот следил за костром и не заметил человека в стороне. Браконьер не выдержал. Скользнул к балагану, поспешно набил мешок мясом и пропал в березняке. Александр Сергеевич хмыкнул. План удался. Беглец пошел в ту сторону, куда идти и ему. Это лучше. Ведь Козинский мог забиться глубоко в горы - через Тыбгу в долину Чессы, к отрогам Чугуша, где его не найти и взводу разведчиков. Но для этого преступнику пришлось бы приблизиться к испугавшему его костру. А он не рискнул. Ночь Александр Сергеевич провел в отвоеванном помещении. А утром, посчитав, что между ним и Козинским теперь легло порядочное расстояние, пошел на запад и вниз к поселку, чтобы сказать там, в каком квадрате обнаружен беглец. 3 Повязка, наложенная смотрителем приюта на рану Хобика, успела размотаться, намокнуть и потемнеть. Да и нужда в ней пропала - рана затянулась, только зудела и чесалась. Некоторое время после происшествия в долине Речного Креста олененок ходил, волоча за собой обрывки тряпок, пока благословенные колючки не сорвали ее. Оленуха, вскоре нашедшая своего приемыша, откровенно обрадовалась, потому что тряпки пугали ее. Она тщательно зализала рану. Пока держалась непогода, они не выходили из леса. Ранним утром они вышли из глубокого заросшего ущелья к верхней границе леса и осмотрелись. На зеленых лугах кое-где еще оставался снег, черными перьями из него торчали верхушки чемерицы. Тут оленуха нашла соль под отдельно стоящей пихтой. Ее корни как-то странно приподнимались над землей. Оленуха несколькими ударами копыт разбросала снег, к великому удовольствию Хобика, под редкой сетью толстых корней обнаружилось несколько кусков каменной соли. Олени жадно принялись лизать их. Это было место, куда Саша Молчанов принес на себе и сбросил недавно около пуда каменной соли. Звери успели вытащить из-под корней немало просоленной земли, оголили их, и корни как бы висели над землей, впиваясь в нее только концами. Потеплело, дождь прошел. А вскоре над альпикой выглянуло солнце. Красивый, яркий день после ненастья придал оленям смелости. Неподалеку вышли еще три ланки с малышами. В мире все выглядело благополучно. Они бродили по лугам, паслись. Чужие три ланки с малышами прибились и уже не отходили. Вот и новое стадо, все члены которого сразу же признали в старой оленухе достойного вожака. Под вечер к стаду привязалась рысь. Старая оленуха не видела ее, но почувствовала. Зная повадки хищника, она тотчас подала знак тревоги и увела стадо на большой чистый склон горы, где трава была реже и хуже, зато не нависали ветки деревьев или скальные козырьки, среди которых рысь скрадывала расстояние. Догнать оленей на открытом месте она не могла. Протяжный, резко оборванный под конец вопль ее, как выражение недовольства, уже не испугал стадо. В сером предрассветье, когда черные скалы только-только начали прорисовываться на светлеющем небе, с хребта вдруг посыпались крупные камни. Туры вскочили, подхватились и вмиг исчезли, только щебенка затрещала под копытами. Оленуха осмотрела вершину. Там, изредка показываясь на светлом фоне, по самому гребню вышагивал скучающий медведь. И тут ее вновь повергло в смятение необъяснимое поведение Хобика. Сперва он отстал, начал оглядываться, а потом остановился совсем. Оленуха нервничала, глаза ее сделались беспокойными, ноги не стояли на месте. Медведь мог и не видеть оленей: внизу еще держалась темнота. Ему захотелось спуститься с неприветливой вершины. В седловину, полную снега, он съехал головой вперед, притормаживая передними лапами, и в конце все-таки перевернулся через голову. Перед ним на крутизне оказался еще старый снежник, присыпанный сверху молодым снежком. Вниз покатился камень. Медведь внимательно проследил за ним и столкнул, уже нарочно, второй. А потом, презирая крутизну, сел и, как на салазках, поехал сам. Молодой снег бугрился перед ним, сугроб скрыл зверя, но когда горка кончилась, медведь очень громко зафыркал и показал из снега довольную морду. Проехался... Оленуха большими скачками помчалась прочь. А Хобик остался. Когда оленуха в последний раз оглянулась, она глазам своим не поверила: ее воспитанник, грациозно выбрасывая ноги, носился по кругу в пяти метрах от медведя, а тот, в свою очередь, неуклюже подбрасывал зад и, вывалив от удовольствия язык, делал круги, временами чуть-чуть не сшибаясь с Хобиком. Какой ужас! Оленуха скрылась в лесу. Посветлело. Наигравшись, Лобик лег на бок и покатался, задирая лапы вверх. Хобик приблизился и тоже лег в четырех метрах от медведя. Так они отдыхали минут десять, молчаливо взирая друг на друга. "Ну что, брат?" - "Да ничего, брат!" - "Ну, раз ничего..." Лобик лениво поднялся. Встал и олень. Пошли вдоль склона, изредка срывая траву. Вдруг Лобик взъерошился. Олененок отскочил. Он разглядел перед медведем черно-красную полоску гадюки. Змея угрожающе покачивала головкой и шипела. Лобик поднялся на дыбы, сделал шаг, другой и обрушил на нее сомкнутые лапы. Хобик испугался и убежал. 4 Лобику чего-то явно не хватало для полноты жизни. Редкие встречи с друзьями детства, особенно с олененком, забавляли его, приносили радость, но очень кратковременную. Все остальные дикие олени, которых Лобику приходилось встречать в лесу и на горах, не испытывали к нему абсолютно никакой симпатии и убегали сломя голову, повергая медведя в изумление. Ведь он не хотел им зла! Медведь, еще не отведавший крови, попросту не знал, что могут сделать - и не раз делали - его старшие собратья с оленями, память которых в свою очередь прекрасно хранила информацию об этой опасности. Редкие встречи с Архызом доставляли Лобику великое наслаждение. С овчаром можно было досыта наиграться, даже побороться, но Архыз был вечно какой-то занятый, он уделял Лобику так мало времени и так все время спешил куда-то, что покидал друга часто в самый разгар веселых игр. Невнимательный приятель! Что же касается людей, то уже известный нам случай с дорожниками научил Лобика уму-разуму: он остерегался их, старался не попадаться на глаза. Исключение делалось только для одного - для Саши Молчанова, которого Лобик хорошо помнил по рукам, дающим лакомство. Но Саша редко встречался. Все остальные животные, с кем приходилось ему сталкиваться во время бесконечных странствий по своим угодьям, уступали дорогу или убегали как можно скорей. Так и бродил по лесам и лугам высокогорья одинокий, уже большой медведь-подросток, которому исполнилось полтора года. Он, повторяем, освоился с одиночеством, но временами какое-то смутное желание рождалось в нем, и Лобик не мог понять - что же это за желание. Лишь раз встрепенулось в нем все родственное, когда на границе своих владений увидел он большую и спокойную медведицу с двумя медвежатами в самом, можно сказать, прекрасном детском возрасте. Медвежата бросились к нему и затеяли было игру, которая у людей называется "куча мала". Лобик блаженствовал. Но осторожная медведка так угрожающе рявкнула, что дети кубарем подкатились под ноги ей, а Лобик, увидев недвусмысленное намерение дать ему взбучку, ретировался. Не повезло ему со своими родичами, и от этого в обиженном сердце Лобика ост