Вячеслав Иванович Пальман. Там, за рекой


                                  Повесть

                         (Песни черного дрозда - 2)


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Пальман. "Песни черного дрозда"
     Издательство "Детская литература", Москва, 1990
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 6 июля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Роман включает в себя три повести ("Восточный кордон", "Там, за рекой",
"Песни черного дрозда"),  продолжающие одна другую и рассказывающие о борьбе
с браконьерами в горных лесах, о природе и животных Кавказского заповедника.


     Оглавление

     Глава первая. Облава
     Глава вторая. Друзья детства
     Глава третья. С чем пришел?..
     Глава четвертая. Треугольный вырез на зверином ухе
     Глава пятая. Дальний переход на юг, все на юг
     Глава шестая. У костра, где ночевал Иван Лысенко
     Глава седьмая. Шорохи в диком лесу
     Глава восьмая. Встречи в пещере и вокруг нее
     Глава девятая. За турами
     Глава десятая. Долина Речного Креста
     Глава одиннадцатая. На Тыбге
     Глава двенадцатая. Встреча у отвесной стены
     Глава тринадцатая. Схватка в пещере
     Глава четырнадцатая. Тишина


        ПЕСНИ ЧЕРНОГО ДРОЗДА

                                Книга вторая

        ТАМ, ЗА РЕКОЙ


                                Глава первая

        ОБЛАВА


        1

     Уже в феврале запахло весной.
     Чаще  открывалось голубое  небо.  Солнце  поднялось  выше  к  зениту  и
обливало все Кавказское предгорье теплом и  светом.  Снег искрился так,  что
глазам  делалось больно.  Лесные поляны,  покрытые девственно-чистым снегом,
сияли нестерпимо ярко.  На заснеженные горы опустилась семицветная радуга, и
некуда было спрятать глаза от этого бешеного танца света.
     Весной надевали темные очки. Без них ходить не рисковали.
     Саша Молчанов забыл очки.  Он возвращался с высокогорного приюта,  куда
ходил проведать зубров,  собравшихся в  небольшой долине по ручью Рысистому,
где зимой открывались выдувы с ожиной,  столь излюбленной этими животными, и
росло много молодого ясеня.  Молчанов нашел зубров, в бинокль пересчитал их,
оглядел места  выпасов и  теперь,  поспешая домой,  резал на  лыжах прямиком
через буковый лес.  Когда выходил на открытое место с блестевшим снегом,  то
лишь  опускал пониже козырек меховой шапки,  надвинутой на  самые  глаза,  и
старался смотреть только  на  свои  лыжи:  все-таки  темный  предмет в  этом
болезненном для глаз царстве сияния.
     Стояли тихие, безветренные дни с особенно прозрачным, хрустально-чистым
воздухом.  К  вечеру попахивало талой водой,  горечью мокрых живых побегов и
звонким,  но не страшным морозцем.  Кроны деревьев уже полностью стряхнули с
себя снег,  ветки распрямились и приобрели живую гибкость.  Где-то в глубине
их тканей началось скрытое, пока едва ощутимое, движение соков земли. Кожура
на молодых ветках орешника и лозы слегка позеленела.
     Древесина потеплела:  около комля деревьев снег  вытаял и  образовались
воронки.  На  месте  выгревов,  у  стенок обрывов и  на  южном  склоне канав
появились первые куцые сосульки,  похожие на морковку-каротель; часам к двум
пополудни то там,  то здесь слышалась робкая капель. Обтаивали заячьи следы,
сбитые ветром сучки и веточки.  Жизнь,  притихшая в зимние месяцы,  давала о
себе знать множеством самых разнообразных примет.
     Декабрь  и   январь  в  этом  году  случились  холодными  и  жестокими.
Многодневные, почти не прекращающиеся метели завалили лес, что называется, с
головой.  Олени и  косули спустились вниз.  Убежав от  одной опасности -  от
голода,  они попали в другую: зверей увидели вблизи селений и станиц. Пришли
первые вести о  гибели оленей.  В  лесу стали замечать чужих людей,  слышали
выстрелы.  Лесники растерялись. Редкие посты не могли контролировать десятки
троп  и  большие  лесовозные  дороги,  по  которым  браконьеры пробирались в
заповедные участки.
     От всего этого делалось тревожно...
     К  висячему мосту  через  речку  Саша  подошел уже  на  закате  солнца.
Отряхнул и связал лыжи.  Но прежде чем ступить на обсохшие бревна переправы,
внимательно осмотрел тропу. Позавчера для контроля он засыпал дорожку ровным
слоем  чистого снега.  Сейчас на  подтаявшем снегу  отпечатались следы  трех
человек.  Кто они,  зачем и куда направились?  На этой стороне реки зубровый
заповедник -  и только.  Впрочем, это могли быть лесорубы, решившие пройти к
леспромхозу,  который  расположен за  невысокой грядой  километрах в  восьми
восточней заповедной долины.
     Поправив на  груди карабин,  Саша  взял  лыжи под  мышку и  пошел через
мостик.  Бревна на старой переправе поскрипывали,  тросик,  натянутый вместо
перильцев,  почернел, местами из него торчали и крючились разорванные концы.
Давно пора ремонтировать.
     За мостом шла дорога и начинался поселок.
     Елена Кузьминична стояла на крылечке,  кутаясь в шаль. Ждала. Ничего не
сказала сыну,  но по тому,  как вздохнула -  словно гору с плеч сняла,  - он
понял, что очень беспокоилась.
     - Как там? - спросила уже в комнате, помогая снять рюкзак и куртку.
     - Порядок,  -  сказал Саша  и,  бросив взгляд на  трубку рации  в  углу
комнаты, спросил: - Контора не вызывала?
     - Батюшки мои, как же я сразу не сказала! - Елена Кузьминична застыла с
половником в руке. - Открой шкафчик, там записка.
     Саша выдвинул ящик. На листке чернели две строчки, написанные нетвердой
рукой  матери.  "Двадцать четвертого февраля явитесь в  контору заповедника,
имея при себе полную выкладку. Котенко".
     Это  значит,  с  оружием.  Саша  держал в  руках радиограмму и  силился
понять,  что за вызов.  Если хотят устроить облаву, то почему Котенко? Такие
события касаются не  отдела науки,  а  главного лесничего.  Он  -  начальник
охраны. А Котенко - зоолог.
     - Наверное, в экспедицию пойдете, наверх, - подсказала мать.
     - Наверно...  -  Саша ответил машинально,  но  про себя подумал,  что и
Котенко может стать инициатором облавы, особенно когда дело идет об оленях.
     Ел он с  завидной быстротой,  обжигаясь борщом.  Мать сидела напротив и
смотрела на него с доброй улыбкой.
     - Холодно наверху? - спросила она.
     Саша кивнул.
     - Весна только здесь,  - сказал он, проглотив обед. - Там светит, но не
греет.  Снег  будто вчера выпал,  белей нейлоновой рубашки,  которую ты  мне
купила. Как в Арктике.
     - Когда ж ты теперь в контору?
     - А вот сейчас отдохну и тронусь.
     - А может, утром? Хоть выспишься дома.
     - Я к десяти у Ростислава Андреевича уже буду. Там и высплюсь.
     Елена Кузьминична стала собирать рюкзак.
     Саша  привык к  своей работе,  а  мать  -  к  его  постоянным отлучкам.
Провожая его,  она больше не плакала, не просила остерегаться и беречь себя,
потому что поняла бессмысленность этой всегдашней материнской просьбы.  Чего
напоминать?  В горах всегда трудно и почтя всегда опасно.  А у Саши нет даже
собаки,  способной  защитить  хозяина,  отвести  от  него  беду,  прибежать,
наконец, домой, чтобы оповестить о случившемся.
     Щенка Архыза,  сына Самура, еще осенью взял зоолог заповедника Котенко.
Сказал,  что хочет понаблюдать за  этим полуволком,  поучить его не  столько
уму-разуму,  сколько любви к  людям.  Дома  без  собаки плохо.  Когда Саша в
отлучке, Елене Кузьминичне скучно и пусто: во дворе одни куры. Нет там милых
зверят, с которыми она провела все лето. Так привыкла к ним, что, когда Саша
отвел  в  лес  и  выпустил на  волю  олененка Хобика,  а  потом и  озорного,
подросшего медвежонка Лобика, чуть не плакала.
     За окнами быстро потемнело.  День прибавился пока еще очень мало,  и  к
шести делалось сумеречно. Зажгли свет.
     Саша собрал оружие, патроны, взял у матери уже готовый рюкзак, разложил
по кармашкам бритву, мыло, книжку и в две минуты оделся.
     - Ну...  -  Он остановился у дверей. Рослый хлопец с пытливыми светлыми
глазами. Чуть рыжеватые волосы, высохшие, пока он обедал и собирался, лежали
непричесанной копной над открытым лбом.
     Лицо  его,   спокойное  и  по-ребячьи  светлое,   опять  огорчило  мать
недостатком серьезности:
     "Дите. Господи, когда же он станет мужчиной!.."
     - Ты  уж  это...  -  Она  хотела сказать,  чтобы  аккуратней вел  себя,
осторожней,  если  придется делать  что-нибудь  опасное,  но  не  решилась и
сказала совсем другое:  -  Сообщи,  куда поедете и когда вернешься,  чтобы я
знала.
     - Непременно.  -  Он улыбнулся,  поняв ее переживания.  - Постреляем по
мишеням - и назад.
     - Если бы так!.. - вздохнула Елена Кузьминична и поцеловала его.
     На улице поселка желто,  вполнакала и,  кажется, совсем напрасно горели
фонари -  они  освещали только небольшой круг утоптанного снега под столбами
да сами кривые, небрежно обтесанные дубовые столбы.
     Дорожка,  раскисшая за теплый день,  уже окрепла,  заледенела.  Снег не
скрипел.  Вечерний воздух хоть и  морозный,  а какой-то добрый,  с привкусом
талой воды.  И леса вокруг не белые от зимней пороши,  а черные-черные,  уже
таившие в себе загадку близкого обновления.
     Время к теплу. К весне.
     Саша  свернул с  улицы  влево  и  остановился около  лесовозной дороги,
спускавшейся с  хребта к  старой трассе.  Глаза его приметили высоко на горе
бегающие лучики от автомобильных фар. Вниз, к дороге, шел груженый лесовоз.
     Вскоре  минский  тягач  вывалился  из-за   крутого  поворота  и,   шипя
тормозами, остановился около Саши, стоявшего с поднятой рукой.
     - В город? - спросил Саша.
     - Садись, - коротко предложил шофер.
     От  Камышков до  города  считали  семьдесят километров.  Три  часа  для
груженой машины.


        2

     Расчет Александра Молчанова оказался точным: без четверти десять он уже
стоял у калитки дома, в котором жил Ростислав Андреевич.
     На  столбике забора  зоолог  прибил  металлическую дощечку  со  словами
"Осторожно,  во  дворе  злая  собака"  и  с  контурным  рисунком  овчаркиной
остроухой головы.
     Саша без робости повернул щеколду и  вошел во двор,  вернее,  в  садик,
потому что  зоолог плотненько засадил свои три  сотки абрикосами,  грушами и
виноградом.  Теперь,  по прошествии пяти лет,  Котенко не знал, что делать с
разросшимися плодовыми джунглями.  Единственно,  что он  предпринял,  -  это
соорудил более или менее пригодный ход от калиточки до дверей дома.
     По  этой  узкой аллее навстречу Саше тотчас двинулась молчаливая темная
тень.  Гость успел разглядеть,  что собака идет, пригнув настороженную морду
по-звериному, к самой земле.
     - Архыз... - сказал он с невольной укоризной.
     Тень все так же  молча бросилась к  нему и  втиснула морду между колен.
Архыз не взлаивал,  не визжал от радости,  он только преданно терся о Сашины
ноги и подрагивал, когда Саша забирался пальцами в густую шерсть на его шее.
Узнал!..
     Как он повзрослел, как вырос за эти прошедшие месяцы!
     Массивная голова с  короткими,  чуть подрезанными ушами,  толстая шея с
густой шерстью и  широкая грудь  делали этого почти годовалого щенка похожим
на вполне сформировавшегося волка.  Саша взял его за лапы и  положил себе на
плечи.  Архыз  тотчас  ухитрился лизнуть в  подбородок:  он  еще  не  вполне
отучился  от  щенячьих привычек.  Лапы  у  него  были  толстые,  волосатые и
сильные.
     - Ну,  знаешь!  -  только и сказал Саша,  подумав, что потомок Самура и
Монашки взял от родителей как раз все то, что делало его лучше.
     Скрипнула дверь,  в  садовую заросль упала светлая полоса из  сеней,  и
голос Котенко спросил:
     - Кто там милуется с волком? Написано на дверях по-русски: злая собака.
А ты,  Александр,  проник и портишь животное своими ласками.  Давай, давай в
тепло!
     - Я его и не угадал сперва. Вот вырос, правда, Ростислав Андреевич?
     - А то как же!  Молчановым будет предъявлен счет за прокорм и обучение.
Тот еще счет! Зарплатой не рассчитаешься. Ну, здорово, Саша, я тебя ждал еще
утром.
     С того дня,  как в Камышках похоронили Сашиного отца,  а Котенко, обняв
осиротевшего Александра,  долго говорил с  ним о  жизни,  не столько утешая,
сколько наставляя на  путь,  -  с  того дня Ростислав Андреевич сделался для
молодого Молчанова постоянным наставником и  верным  товарищем.  Именно  он,
зная  желание Молчанова-старшего,  посоветовал Саше  трудную работу лесника,
отставив на время мысль об учебе в Ростовском университете -  не навсегда, а
на один год,  чтобы не покидать мать и  в  то же время как следует проверить
себя:  так  ли  уж  предан идее  стать  биологом.  Котенко вел  переговоры с
директором заповедника и  даже с главком,  выколачивая для своего отдела еще
одну  штатную единицу младшего научного сотрудника или  хотя  бы  лаборанта,
чтобы иметь возможность впоследствии взять к себе Сашу.
     Зоолог обнял хлопца и пропустил его вперед.
     В  доме  зоолога устоялась та  не  очень уютная тишина,  которая прежде
всего говорит о холостяцком образе жизни.
     - Ужинать будем  через полчаса,  -  сказал хозяин,  опять усаживаясь за
стол,  сверх  меры  заваленный  исписанной  бумагой  и  толстыми  книгами  с
бесчисленными закладками между страниц. - Ты располагайся как удобней.
     Саша  уже  не  первый раз  гостевал здесь,  чувствовал себя  спокойно и
хорошо.  Раздевшись,  он  пошел умываться,  а  когда вернулся,  в  глаза ему
бросился свежевычищенный карабин на стене около вешалки, патронташ и кинжал,
похожий на отцовский. Значит, в поход. Котенко не спешил делиться новостями.
     - Как зубры? - спросил он из-за стола, не отрывая глаз от бумаги.
     - Одиннадцать штук насчитал.  Пасутся в долине.  Худые, вялые, смотреть
жалко.
     - Изголодались.
     - Снегу на  метр шестьдесят.  Они там много траншей пробили,  все ищут.
Видел  ободранные ясени,  осину,  клен,  всю  кору  на  острове  очистили  с
деревьев. Плохо им, Ростислав Андреевич.
     - Да-а...  -  Зоолог  задумчиво смотрел куда-то  в  угол.  -  Вчера  мы
заказали вертолет,  чтоб сбросить в  два-три места сено и веники.  Но что-то
авиация  не  торопится.  Как  бы  не  потерять зверей.  До  первой  травы  -
ой-е-ей!.. А они голодают.
     - А вот олени... - начал было Саша.
     - Знаю.  -  Голос Ростислава Андреевича сделался сердитым.  - С десяток
убито.  И  где убиты,  как ты  думаешь?  На  делянках Аговского леспромхоза.
Завтра мы начнем чистить...
     - Облава?
     - Иного выхода нет,  Саша.  Обратились в милицию, а там говорят - своих
хлопот довольно, обходитесь лесной охраной.
     - Трое чужих прошли через камышковскую кладку. Я след видел.
     - Куда это  они?  -  Зоолог потянулся за  картой,  наклонился над ней и
Саша.  -  Ну,  понятно.  Пройдут через  места  зимовки,  свалят двух-трех  и
прибудут  вот  сюда.   У  них  тут  как  раз  зимовье,   понимаешь?  Видимо,
браконьерская база. Ух как все это скверно!
     Он поднялся над столом, большой, сердитый, и решительно свел брови.
     - Ладно,  -  сказал, отодвигая стул. - Не будем мучить себя бесплодными
вопросами. Завтра попробуем наказать мерзавцев. А сейчас пойдем-ка, друг, на
кухню и поужинаем.
     Архыз фыркал за дверью,  царапал доски лапами,  пытаясь проникнуть хотя
бы в  коридор.  Но не визжал,  не лаял.  И  в  этом его молчании лучше всего
чувствовался волк -  свободолюбивый и гордый зверь, не способный снизойти до
унизительной просьбы. Котенко прислушался, улыбнулся.
     - Знаешь,  мы, пожалуй, возьмем собаку на дело. Еще неизвестно, как все
сложится на облаве.
     Ужин стоял на столе.  По привычке,  усвоенной в горах,  Котенко ел не с
вилки,  а  ложкой.  Он и Саша сидели по разным сторонам узкого стола,  между
ними стояла сковородка с румяной картошкой и две бутылки магазинного молока.
Холодного молока,  чтобы  запить жареную картошку.  Саша  тоже  взял  ложку.
Удобнее.
     Предложение хозяина насчет Архыза он  одобрил и  тут  же  подумал,  что
операция будет серьезной.
     - На поводке пойдет? - спросил он чуть позже.
     - Там видно будет.  Понимаешь,  вообще-то  он не злой.  Но характер уже
есть.  Все молчком, взглядом спросит, взглядом ищет одобрения или порицания.
Ты его завтра при свете разглядишь как следует.  Глаза умные,  но щенячьи. А
так вылитый Самур.  Та же голова,  черная полоска на спине, шестипалые лапы.
Все точно.  Если что и есть от волчицы, так это характер, какая-то затаенная
хитринка во взгляде. Людей, в общем, уважает, но все время, как мне кажется,
настороже.
     - Ему еще надо объяснить, кто хороший, а кто плохой.
     - Не-ет, друг мой, это уже из области дрессировки. Нам требуется, чтобы
он  сам все понял,  своим умом.  Пусть набирается ума-разума по нагляду,  по
хозяйскому поведению.
     - Можно его впустить? - спросил вдруг Саша.
     - Нельзя,  -  решительно ответил зоолог.  -  Это  не  домашняя болонка.
Понял?
     После ужина Саша вышел во двор,  и  они все-таки посидели с  Архызом на
крылечке.  Саша гладил его,  что-то  шептал,  а  пес только плотней прижимал
голову к  его  груди,  дышал чуть слышно,  и  сердце у  него билось сильно и
нервно. Это было счастье, которого зверь еще не переживал.
     Когда Саша вошел в комнату, Котенко спросил:
     - Поговорили?
     - Еще как! - И Саша засмеялся.
     Спал  он   крепко,   безмятежно.   На  крыльце  дома  всю  ночь  лежал,
свернувшись, верный и надежный сторож.


        3

     "Газик"  не  дошел  до  сторожки,   потому  что  забуксовал  в   снегу,
раздавленном множеством тракторных гусениц. Похоже, все тракторы леспромхоза
побывали около сторожки. Центр вселенной.
     Восемь лесников высыпали из брезентового кузова и,  закинув карабины за
спину, быстро пошли к домику.
     Саша Молчанов сюда не поехал. План несколько изменился. С тремя другими
лесниками и с Архызом он вернулся в свой поселок,  чтобы, минуя его, подойти
к кладке через реку и сделать там засаду.  Так распорядился Котенко, считая,
что если браконьеры в лесу будут отступать, то им деваться некуда, кроме как
пробиваться на этот мосток. Тут их и перехватят.
     Сторожка  стояла  на  опушке  сильно  изреженного,  а  попросту говоря,
вырубленного букового  леса.  Черная  от  времени,  вместительная изба.  Над
высокой  железной  трубой  подымался обильный дым,  у  входных  дверей  снег
почернел от множества следов, тут валялись ломы, пилы, какие-то тряпки, сюда
же выплескивали помои. Грязное, небрежное жилье лесовиков.
     Сбоку  избы  стоял  старый,   потертый  трелевочный  трактор.   Недавно
выключенный мотор  звонко  потрескивал:  остывал.  С  гусениц  капала  вода.
Значит, гости в сторожке.
     Хлопнула  дощатая  дверь,  на  улицу  высунулся  было  дедок  с  редкой
бородкой,  но,  увидев  лесную  охрану,  тотчас юркнул назад,  а  спустя три
секунды выскочил снова и расплылся в улыбке.
     - Хозяева прибыли!  -  неожиданно нежным, певучим голосом сказал дед. -
Давненько вас не видывал. Заходьте до мене, отдохните.
     Согнувшись в дверях, Котенко с карабином в руках протиснулся первым.
     В  тусклой неподметенной хате стояли шесть коек,  заправленных грязными
одеялами.  Два человека в одежде трактористов старательно поправляли матрацы
и подушки: видно, спали и только что вскочили, когда дедок предупредил. Угол
избы, отгороженный фанерой, обозначал жилье деда.
     - Кто будете? - спросил зоолог, не здороваясь.
     - А   вы  кто,   позвольте  спросить?   -   спокойно  ответил  один  из
трактористов.
     Котенко  представился,   даже  удостоверение  показал.   Тогда  и   они
назвались.  Из дальней станицы хлопцы.  И  еще сказали,  что трелюют лес тут
недалеко,  заехали дружка  проведать.  Дед  согласно кивнул.  Дружок  -  это
значит, он сам.
     Лесники стояли тесной группой,  все  с  карабинами,  лица  у  них  были
настороженными и строгими.
     - Обыщите помещение, - сказал Котенко.
     - По какому такому праву... - начал было дедок, но замолчал.
     - Подымись, - сказали трактористу на первой кровати. - Твоя постель?
     - Тут все обчее.  - Парень сидел, покачиваясь на пружинах. Не торопился
вставать. Его взяли под руки, оттеснили в угол, сдернули матрац.
     На сетке под матрацем лежал карабин.
     - Твой?
     - Тут все обчее, - оскалился он снова.
     - Патроны где?
     Хлопец только плечами пожал: какие еще патроны?
     Второй тракторист отошел заранее и  сел у запотевшего окна.  Всем видом
своим он  говорил,  что  до  этой хаты ему  нет  никакого дела.  Но  под тем
матрацем, где он лежал до этого, тоже нашелся обрез.
     - Твой? - спросил Котенко.
     - Понятия не имею. - Он деланно отвернулся. - Мы тут чужие...
     Дедок заохал и проворно юркнул к дверям. Его успели схватить за штаны.
     - Посиди в хате,  -  сказал Котенко.  -  Еще рано оповещать других.  Мы
как-нибудь сами.
     В фанерном закутке топилась плита. На плите варилось мясо.
     - Оленина,  -  сказал опытный лесник.  - А ну покажь, откуда рубил? Где
туша?
     - В  магазине туша,  -  весело огрызнулся дед,  стараясь обратить все в
шутку. - Рупь семьдесят за кило.
     Два лесника вышли. Отыскать разрубленную тушу под снегом у задней стены
не составляло труда. Браконьеры не очень хоронились.
     Документы  у  трактористов  брали  силой.   Дедок  сидел  на  положении
постороннего. Котенко спросил у него:
     - Где остальные?
     По  мятым  постелям  нетрудно  было  догадаться,  что  постояльцев  тут
шестеро. Значит, четверо на охоте: под их матрацами оружия не оказалось.
     Составили протокол, трактористов усадили в "газик" и увезли в ближайшее
отделение милиции. Пятеро остались ждать "охотников" из леса.
     Перевалило за полдень. Дедок, растеряв наигранное оживление, замкнулся,
чесал бородку,  охал,  засматривал в окно. На улицу его не выпускали: найдет
способ предупредить. Но никто пока не шел из лесу.
     - Так дело не пойдет,  - сказал наконец Котенко. - Надо их встретить. А
ну, старый, говори: сколько их, кто такие?
     Дедок вздохнул.
     - Я  как  на  духу.   -  Он  слабо  махнул  рукой,  решив  купить  себе
снисхождение.  -  Четверо пийшлы,  все с ружьями. А хто такие, вот как перед
богом,  не можу сказать.  Прийшлы,  ночевали и подались в лес. "Диду, подай.
Диду, свари..."
     - Куда пошли? - быстро спросил Котенко.
     - Ось бачьте направо горку? Аж до нее.
     Зоолог поднялся,  назвал троих,  они  вскинули карабины и  вышли.  Двое
остались с дедом.  Кто знает, не появятся ли новые "охотнички". Видно, тут у
них база.
     Дедок тоже  вышел.  Он  топтался на  снегу рядом с  лесниками,  скорбно
почесывал бородку и  нет-нет да и  поглядывал остреньким взглядом влево,  на
пологую  горушку с  вырубленным лесом.  Котенко перехватил его  взгляд  раз,
другой и понятливо сощурился. Внезапно спросил:
     - Так куда же они все-таки пошли?
     - А  бог их  знает!  -  с  притворным смирением отозвался дедок.  -  Чи
вправо, чи влево - не углядел.
     Зоолог и трое остальных разобрали лыжи,  но поначалу пошли пешком. Снег
в лесу,  истоптанный гусеницами тракторов,  слежался,  пожелтел и засорился.
Всюду валялись сучки,  стояли свежие пни  бука  и  граба.  По  мере  подъема
дорожки редели, близ вершины перевальчика исчезли почти все. Только старая и
новая  лыжня  уходили вниз,  где  за  ручьем начинался заповедник.  Кажется,
Котенко не ошибся в выборе направления, деду не удалось сбить его со следа.
     - Вчетвером топали,  -  сказал один из  лесников,  внимательно осмотрев
лыжню. - Еще морозом не прихватило.
     Ручей  переходили на  лыжах.  Вокруг стоял  голый  лес,  ветер  тихо  и
печально посвистывал в  ветках ольховника,  обивал шишечки.  Стало холодней,
все надели рукавицы.
     Когда  поднялись  на   противоположный  склон,   покрытый  разномастным
пихтарником, сверху вдруг накинуло дымком далекого кострища.
     - Тихо... - предупредил Котенко и передвинул карабин на грудь.
     Лыжня перед ними разошлась веером.  Они шли теперь на дымок, застрявший
между  белых и  черных стволов редколесья.  Подъем снова сделался круче,  но
вдруг сломался,  и  началась плоская ступенька горы,  густо заросшая пихтой.
Лес широким полукольцом охватил нижнюю часть высокого массива.
     Из  этого леса  прямо на  них  выкатилась человеческая фигура.  Бойко и
весело отталкиваясь палками,  "охотник" шел по старой лыжне. Он сгибался под
тяжестью  большого  рюкзака  за  спиной.  Короткий обрез  болтался на  груди
браконьера. Уверенный в безопасности, разгоряченный удачной охотой и хорошей
дорогой,  браконьер не  смотрел ни вперед,  ни по сторонам.  И  когда четыре
карабина почти уперлись ему в  грудь,  он еще несколько секунд улыбался,  не
сумев сразу постигнуть происшедшее. А в следующее мгновение, сообразив, упал
вдруг назад,  на мокрый и грязный от крови рюкзак с мясом, перехватил обрез,
и не успели лесники навалиться на него, как прогремел выстрел, нацеленный не
в людей -  в небо. В ту же секунду браконьер заработал такой удар прикладом,
что только замычал от боли.
     - Лебедев,  отведешь этого мерзавца до зимовки,  -  приказал Котенко, а
сам уже стал на  лыжи.  Он спешил.  Ведь те,  что остались в  лесу,  слышали
выстрел и, конечно, ударились в глубь долины.
     - Кого стрелил? - строго спросил Лебедев у пленника.
     - Я не зна-аю,  я только отношу...  -  плаксиво ответил пленник,  сразу
растерявший всю свою воинственность.  Хоть и с опозданием,  но до него дошел
наконец весь трагизм "веселенькой охоты", и он живо представил себе не очень
завидное будущее.
     - Сколько вас там, у костра?
     - Не зна-аю... - скучнее прежнего завел он.
     Лебедев, пожилой и суровый с виду лесник, вдруг сделал свирепые глаза и
широко замахнулся прикладом.
     - Ну?..
     Парень упал и, заслоняясь руками, признался:
     - Трое там...
     - Трое! - крикнул Лебедев вслед своим, уже вошедшим в лес.
     До  костра оказалось метров шестьсот.  Там уже никого не  было.  Только
следы преступления.  Безрогая голова оленухи,  шкура,  перевернутый впопыхах
котелок с  мясом,  даже  расчатая пачка  сигарет в  красной коробке.  Быстро
они...
     А куда,  спрашивается,  убежишь,  если снег кругом? Он все равно выдаст
беглецов с головой.
     - Смотри-ка,  а мясо забрали с собой,  не захотели оставить,  -  сказал
Котенко. - И винтовки не бросили. Ладно, пусть вытряхнут силенку, от нас они
не уйдут.
     Он открыл планшетку и  сверил направление по карте.  Точно,  побежали в
сторону Камышков, как они с Сашей и предполагали. Их там встретят.
     У  костра  закурили,  а  передохнув,  пошли  по  свежей лыжне,  изредка
отступая с нее, чтобы спрямить нервно петляющий путь беглецов.
     День  стал  клониться к  вечеру,  сильней морозило;  лыжня  браконьеров
стекленела,  идти по  ней было легко,  и  лесники,  не  особенно напрягаясь,
сближались с беглецами.
     - Видать,  здоровые,  подлецы,  если ни ружей, ни поклажи не скинули, -
сказал лесник, идущий сзади.
     - Надеются уйти, - отозвался Котенко. - Тут до кладки шесть километров.
Часа не пройдем, все-таки под горку движемся.
     Только один раз,  когда переваливали небольшую высоту,  удалось увидеть
браконьеров в бинокль.  Впереди у них шел высокий, за ним едва поспешали еще
двое;  передний все оглядывался и,  должно быть,  понукал отстающих.  У всех
были рюкзаки и винтовки.
     Не  больше  половины  километра разделяло их,  когда  путь  браконьерам
преградила река.  Она  катила темную воду меж белых берегов,  глухо ворчала;
над рекой вился парок, и вид у зимней воды был до дрожи неприятный.
     Беглецы вышли точно на кладку.  Соскочили с лыж,  бросили их в кусты, и
высокий  первым  ступил  на  обсохшие бревна.  Сзади  раздался пронзительный
свист: Котенко оповещал засаду.
     - Перейдем и скинем бревна,  - обернувшись, хрипло сказал высокий. Он с
надеждой смотрел на поселок. Там дорога. Уйдут.
     Когда  между  берегом  и  браконьерами осталось метров  пятнадцать,  из
кустов  вышли  трое.  Саша  держал  на  поводке Архыза.  Собака  вытянулась,
напряженный взгляд ее спрашивал хозяина, что делать.
     Высокий остановился на  мостке так резко,  что идущий за  ним ткнулся в
его  рюкзак и  недоуменно глянул через  плечо  ведущего.  Попались!  Сгоряча
повернули было назад.  Но и там уже стояла лесная стража.  Догнали.  И тогда
передний взмахнул рукой - в реку полетела винтовка. Следом бухнулся рюкзак.
     - Живо!  -  Высокий  командовал  на  виду  у  лесников.  Он  знал,  как
поступать. Вещественные доказательства...
     Еще одно ружье бухнуло в воду,  потом полетел второй тяжелый рюкзак.  С
берегов что-то  кричали,  но  в  эту  минуту  третий браконьер,  не  удержав
равновесия,  полетел вниз, только руки раскинул. Холодная вода, словно боясь
упустить его,  тотчас накрыла с головой.  А потом,  не мешкая, понесла вниз,
переворачивая, как желанную игрушку.
     Все замерли. Погиб...
     Бросив поводок и  на ходу стаскивая с себя карабин,  полушубок и шапку,
Саша Молчанов рванулся по берегу; проворно прыгая через кусты, он отстегивал
пуговицы,  ремень,  сбрасывал все лишнее,  но не спускал глаз с  утопающего.
Браконьер барахтался,  временами всплывал,  белое лицо его с  вытаращенными,
полными ужаса глазами то  мелькало над водой,  то  снова погружалось.  Поток
вертел его.  Даже  если он  умел плавать,  все  равно плохо:  тяжелая одежда
утянет вниз,  бешеная вода  ударит разок-другой о  камни,  и  тогда придется
искать его останки далеко за грозными порогами близкого ущелья.
     Обречен...
     Следом за Сашей, волоча поводок, мчался Архыз.
     Опередив погибающего, Саша у самой воды скинул сапоги и, не раздумывая,
бросился наперерез.  Несколько метров он прошел по камням,  но,  когда стало
выше колен,  вода сбила его,  и он поплыл наискосок по течению. Белая рубаха
холодно облепила плечи,  спину,  светлые волосы ополоснуло водой;  он мотнул
головой,  и в это мгновение ему под ноги как раз подтащило уже погрузившееся
тело.  Саша  схватил утопающего за  воротник полушубка и,  сильно отгребаясь
одной рукой, поплыл к тому, более близкому берегу.
     Архыз бросился в  воду пятью секундами позже.  Ужас и отчаяние выражали
его вытаращенные глаза, когда ледяная вода лизнула под шерстью горячее тело.
Казалось,  что Архыз сейчас повернет назад,  но преданность переборола в нем
страх.
     Собака догнала Сашу;  он  почувствовал,  как  что-то  царапнуло его  по
спине,  коротко оглянулся;  тут как раз утопающий навалился на него, и Саша,
опасаясь судорожной хватки,  скользнул над  бьющимся телом  и  оказался чуть
сзади.  Архыз ляскнул зубами совсем рядом.  Саша успел заметить в  пасти его
рукав полушубка. Собака помогала тянуть человека к берегу.
     - Так,  Архыз,  так...  -  едва разжав зубы, произнес Саша и, к радости
своей, ощутил под ногами скользкий камень.
     Сильно оттолкнувшись, он оказался на мелководье, упал, еще раз окунулся
с  головой в  яме,  но воротника спасенного не выпустил и опять наткнулся на
Архыза. Оставив чужой рукав, собака кинулась к хозяину.
     Вот  она,  отмель,  покрытая валунами.  Оскользаясь на  омытых  камнях,
падая,  дрожа от леденящего холода, Саша потянул браконьера на мелководье, в
два приема вытряхнул его из  одежды.  Голова утопленника безвольно моталась:
он все-таки успел захлебнуться.  С берега на отмель прыгали лесники. Котенко
стащил с  себя полушубок,  оборвал на  Саше мокрую рубаху,  накинул сухое и,
пока стаскивал сапоги, все кричал:
     - Бегай, бегай, мы сами управимся!
     Трещали кусты -  это бежали с того берега. У кладки, охраняя высокого и
его сообщника, остался один лесник.
     Запылал костер.  Саша  в  Котенковом полушубке,  сапогах и  шапке бегал
вокруг костра,  махал руками.  Все  в  нем дрожало,  он  просто задыхался от
холода.   Архыз  ежесекундно  отряхивался,  и  на  него  набрасывали  другой
полушубок,  но он выскальзывал и,  сумасшедше подпрыгивая, делал круги около
Саши.
     Браконьера откачали;  он лежал у огня и хныкал,  кого-то клял, бормотал
непонятные слова и,  кажется,  еще не очень понимал,  что такое стряслось за
эти семь или десять минут.
     - Хлебни. - Котенко протянул Саше флягу.
     Тот хлебнул,  закашлялся,  а когда огонь разгорелся, их обоих усадили с
подветренной стороны и,  невзирая на дым, искры и жгучее тепло, основательно
принялись растирать водкой.
     Высокий  и  второй  браконьер с  конвоем подошли и  безучастно стали  в
сторонке.  Стемнело.  На  лицах  людей заиграл красный отсвет огня.  Высокий
иронически улыбался.  Похоже, осуждал глупца, так неловко упавшего в реку. А
может,  и того,  молодого, который бросился за ним. Котенко глянул на него и
весь передернулся от гнева.
     Он только сейчас узнал высокого. Это был... лесник охраны.
     - Снимай одежду!  -  приказал он,  и голос его,  дрожащий от бешенства,
заставил высокого поспешно сбросить с себя полушубок.
     Шапку с него попросту сорвали.
     - Сапоги - живо! Брюки!
     - Ну,   уж  это  слишком,   -  пробормотал  вожак,  однако  подчинился.
Чувствовал лютую ненависть людей,  готовых растерзать предателя.  Такого еще
не было: лесник - и браконьер!
     - Пройдешься в  подштанниках,  пусть  люди  полюбуются,  -  зло  сказал
Котенко.
     - Ты за это ответишь, - не менее злобно произнес высокий.
     Теперь этот тип стоял на морозе в  синих кальсонах и шерстяных носках и
почесывал нога об ногу. В его одежду вырядили потерпевшего.
     Архыз вывернулся из-за  поворота,  когда входили в  поселок.  Через две
минуты  увидели  бегущих  навстречу  людей.  Впереди  всех  торопилась Елена
Кузьминична. Увидев Сашу, она перевела дух и закрыла глаза.
     - Ты что, ма? - Саша взял ее за руку.
     Она  не  ответила.  Только  провела ладонью по  плечу  сына.  Потом  уж
сказала:
     - Прибежал Архыз,  мокрый,  с  обрывком на  шее,  я  подумала бог знает
что...
     - Глупый он, какой спрос со щенка... Искупался где-то и тебя напугал. А
мы тут, за рекой, военную игру проводили.
     Елена Кузьминична коротко глянула на  голубые ноги  длинного,  на  двух
понуро съежившихся "охотников" и все поняла.
     - Давайте прямо в Совет,  -  скомандовал Котенко.  - Вызовем милицию из
города.


                                Глава вторая

        ДРУЗЬЯ ДЕТСТВА


        1

     Архыз степенно вошел во двор к  Молчановым.  Здесь все вызывало смутные
воспоминания.
     Вот   щелистая  оградка   с   мертвой  паутиной  пожелтевшей  ожины   и
таинственной темнотой под  снегом  на  кустах;  сюда  притащил единственного
своего щенка заботливый овчар по прозвищу Самур.
     Вот  крылечко и  лаз  под него.  Сюда,  под это крыльцо,  он  убегал от
опасных проказ  своего друга  -  медвежонка Лобика и,  свернувшись колечком,
спал  и  видел  неясные,  но  почему-то  всегда  страшные  сны,  от  которых
подрагивала кожа и рвался из горла тихий, жалобный крик.
     И двор этот,  где резвились олененок Хобик и медвежонок Лобик - питомцы
лесника, Архыз отчетливо помнил.
     Как весело и хорошо жилось им втроем!  Утром хозяйка приносила молоко и
кашу.  Общее корытце до сих пор стоит в углу около конуры. Они набрасывались
на  еду и,  кося глазом на  соседа и  толкаясь боками,  старались друг перед
другом,  а Лобик даже сердито фыркал, безуспешно пытаясь напугать маленького
Архыза и длинноногого Хобика.
     Отвалившись от корытца,  вялые,  отяжелевшие малыши укладывались в тени
шелковицы,  стараясь не терять приятной близости,  и  с  добрый час дремали.
Первым  всегда  вставал  и  потягивался олененок.  Он  принимался  тормошить
Архыза,  толкал его лбом,  и щенок,  озлившись наконец, кидался на обидчика.
Начиналась возня, а ленивый медвежонок благоразумно отползал за ствол дерева
и  сонно поглядывал оттуда.  Но  когда Архыз,  пробегая мима,  цапал его  за
волосатую  ляжку,  Лобик  тоже  не  выдерживал и  включался  в  мальчишескую
потасовку.
     Если во двор спускался молодой Молчанов и  с криком принимался бегать и
ловить их,  ну тогда пыль столбом!  Начиналась карусель, всем доставалось, а
Саше больше всех.
     Веселое детство,  так быстро минувшее еще до того,  как пришла пахнущая
сырым листом поздняя осень!
     К тому времени малыши подросли; забор уже не держал Лобика, его проказы
становились день ото  дня серьезнее.  Вскоре Саша увел его в  лес и  оставил
там.  В  доме  Молчановых тогда  случилось  что-то  непонятное для  малышей.
Перестал  появляться хозяин  с  черными  усами,  к  которому  они  все  трое
испытывали какое-то  особое уважение пополам со страхом.  Хозяйка тоже много
дней  не  выходила во  двор;  кормил  их  молчаливый Саша,  а  когда  спустя
некоторое время вышла Елена Кузьминична,  то  ей  почему-то  тоже было не до
игр...  Да  и  молодой  Молчанов изменился:  вечерами он  подолгу  сидел  на
крыльце,  смотрел куда-то вдаль и  словно никого из них не видел.  А однажды
даже плакал,  и эти незнакомые звуки вызвали у Архыза дикое желание усесться
рядом, поднять затосковавшую мордочку и выть, выть, опустошая свое сердце.
     Когда же увели Лобика,  щенок остался один и переселился из-под крыльца
в будку, где ранее жил Самур, а потом медвежонок.
     И вот он снова в этой конуре.
     Она стояла на старом месте,  заваленная снегом, необжитая, с устойчивым
запахом  запустения,  сквозь  который  слабо-слабо  пробивался дух  прежнего
владельца ее - Лобика, а с ним и воспоминания о минувшем.
     Архыз  ходил по  двору,  исследуя каждую пядь  земли.  Он  натыкался на
запахи,  в его голове смутно проявлялись, как на очень недодержанной пленке,
контуры  картинок минувшего;  было  почему-то  тоскливо,  до  боли  хотелось
ясности,  друзей,  возврата прежнего,  он не мог понять и осмыслить, что это
невозможно, что время необратимо, все вокруг него стало чуть-чуть другим, да
и сам он уже далеко не прежний Архыз.
     Если что и  осталось,  как прежде,  то  это неимоверная привязанность к
рукам хозяйки,  из  которых он  получал пищу.  К  Елене Кузьминичне вчера он
кинулся,  как  прежний щенок,  лизал ей  руки,  повизгивал,  выделывал такие
кульбиты, что она не могла не улыбнуться.
     А вот Сашу Архыз воспринял иначе -  пожалуй, строже, и в этой строгости
проглядывала не  слепая привязанность,  а  какое-то  устойчивое желание быть
полезным и  нужным ему.  Молодой хозяин ничем не выказывал своего права,  но
интуитивно Архыз  чувствовал его  власть и  силу;  собаке хотелось быть  его
тенью, его охранителем, продолжением его рук, воли, желаний. Он и в холодную
реку  бросился  сегодня  потому,  что,  увидев  опасность,  мгновенно  решил
поддержать хозяина.  Он  скорее бы  утонул,  чем  покинул Сашу.  Шло ли  это
могучее чувство от  предков по собачьей линии,  было ли оно в  крови волков,
являющихся прародителями самых древних друзей человека, сказать невозможно.
     Это строгое чувство подымало Архыза высоко над всем,  что было в  дни и
месяцы бездумного его детства.
     Он сделался взрослым.


        2

     Глубокой ночью из поселкового Совета вернулся Саша.
     - Этих увезли в город,  - сказал он. - Все ясно, попались с поличным. И
кто  верховодил?  Козинский,  свой брат -  лесник!  Не  меньше восьми оленей
убили, так по крайней мере выяснилось при первом допросе.
     - Ну,  а  тот...  -  Елена Кузьминична уже  все  знала,  -  которого ты
вытащил, он-то как?
     - Лысенко?  Неопытный,  его Козинский затянул.  Плакал,  каялся.  Парня
отпустят. Хватит с него страха. Он тоже из Саховки, тракторист.
     - Может, притворство одно?
     - Козинский уже судился раз,  отец ловил его.  Пройдоха,  каких мало. И
как его в  штат взяли?  А  остальные...  Никто им  не  объяснил толком,  что
выстрел в  заповеднике -  преступление.  Ни  по  радио,  ни  как иначе.  Они
удивляются:  подумаешь,  убил козла или оленя!  Дикие ведь.  Вот если бы  из
колхозного стада...
     Елена  Кузьминична слушала  сына,  не  спуская  с  него  внимательного,
изучающего взгляда. Вдруг озабоченно спросила:
     - У тебя ничего не болит? Температуры нет?
     Саша виновато улыбнулся.
     - Есть насморк.  Это  после купания.  Пройдет.  Котенко меня там водкой
поил.  Знаешь,  я, наверное, целый стакан выпил, если не больше. И ничуть не
опьянел.  Вот как остыл!  А уж потом...  Сейчас вспомню - так мороз по коже.
Холоднющая вода!
     - Я тебе малины заварила.  Поешь, а потом выпьешь перед сном. На всякий
случай.
     Саша мерз и кутался даже в теплом доме.  Но все же до ужина разок вышел
к Архызу. Тот сразу ткнул морду в колени, прижался и застыл.
     - Высох?  -  спросил Саша и  потрепал собаку меж ушей.  -  А  ты у меня
молодец! Слышишь: мо-ло-дец!
     Спал Архыз на  крыльце.  Из дома до него доходил приглушенный разговор,
одновременно он слышал все,  что происходило на улице,  вне двора, и в то же
время спал, спокойный за будущее, радостно взволнованный, что снова оказался
в родном доме.
     За  оградой усадьбы и  дальше в  лесу,  с  нетерпением ожидающем весны,
глухо и монотонно шумели под ветром голые ветки. Это был голос дебрей.
     Он тоже доходил до ушей и чуткого носа Архыза.
     Уже под утро ветер с  заречного увала принес едва различимый запах,  от
которого дрогнула кожа, и на шее Архыза сама по себе взъерошилась шерсть. Он
поднял морду и  повел влажным черным носом.  Ветер упал,  и запах исчез.  Но
через  минуту новый  порыв  опять  донес  чуть  слышную весть  о  звере,  об
особенном звере. Архыз спрыгнул с крыльца и, легко перемахнув через оградку,
стелющейся рысью  пошел  по  старой,  хорошо  промороженной тропинке к  тому
месту,  где река на подходе к ущелью разливается в широком русле, выстланном
большими, плохо обкатанными валунами.
     Архыз скакнул с  берега на  первую глыбу,  с  нее на  следующий камень,
слегка  оттолкнувшись,  перелетел на  третий,  на  четвертый,  едва  касаясь
забрызганной,  льдистой опоры. Не прошло и тридцати секунд, как он опустился
по ту сторону на чистый снег среди редких прутьев тальника.
     Лес возвышался рядом.
     Отсюда исходил теперь уже ясный запах зверя.
     Нельзя   сказать,    что    Архызом   руководила   природная   звериная
воинственность или какая-то уж очень деятельная жажда битвы. Слов нет, запах
зверя всегда возбуждает в собаке - а тем более имеющей примесь волчьей крови
- желание погони,  если зверь слабее и бежит,  или даже битвы, если зверь не
против такой схватки.  Зов предков и постоянная страсть утвердить свое право
называться сильнейшим и,  конечно,  еще что-то от темных инстинктов хищника,
не очень известных людям,  -  все это причинность борьбы,  как,  впрочем,  и
стремление  утолить  голод.   Но  запах,   поднявший  сытого  Архыза  с  его
обязательного охранного поста на крылечке,  был особенным запахом,  знакомым
ему.  Он  разжигал в  собаке жгучее любопытство,  будил  что-то  ребячливое,
дорогое, но почти утерянное.
     Запах этот он  знал:  то  был запах конуры во  дворе Молчановых.  Запах
Лобика. Медвежонка, рядом с которым прошло детство.
     Архыз прекрасно видел в  сумрачном лесу и хорошо слышал запахи и звуки.
Он уже не бежал,  не шел,  а крался. Вытянувшись, хвост на отлете, несколько
прижавшись к земле,  он клал свои толстые лапы на снег так, что они ложились
не одним только следом, а всем запястьем - мягко и не грузно - и не проминал
наст даже около кустов, где снег всегда менее крепок.
     Архыз замер и  прижался к камням.  Близко за скалами послышалось шумное
сопение.  Звенели  потревоженные  листья.  С  удвоенной  осторожностью  и  с
каким-то очень легким сердцем,  словно находился он не в диком лесу, а опять
на своем дворе,  Архыз подполз к угловатому камню, бдительно и хитро прикрыв
заблестевшие глаза.  Теперь он знал,  кто там,  впереди, и уже не боялся. Он
попросту возобновлял игру, прерванную полгода назад.
     Небольшой,  но очень лохматый годовичок пятился к  скале задом,  лапами
очесывая перед  собой  пружинисто согнувшийся куст  шиповника.  Всей  пастью
медвежонок непрерывно хватал из-под  лап  ягоды  и  жевал  их  споро,  но  с
какой-то откровенной досадой.  Нетрудно догадаться,  что его сердило.  Ягоды
шиповника,  с  точки зрения гурмана,  устроены не очень удачно:  в сладкой и
вкусной оболочке таились волосатые семена.  Кому  понравится мед  пополам со
старой, слежавшейся ватой!
     Медвежонок счесал с пучка веток последние ягодки,  но все еще продолжал
пятиться назад. Ветки внезапно вырвались, он не удержался на крутом склоне и
беззвучно  повалился  на  спину,  но  тут  же  по-кошачьи  перевернулся и...
оказался прямо  перед  Архызом.  Мгновение испуга,  ужаса.  Они  отпрянули в
разные стороны,  вздыбились, сверкнули глазами. Это было решающее мгновение.
Или,  не разобравшись в  родстве,  кинутся сейчас в схватку,  и тогда прощай
дружба и все прошлое, потому что запах крови способен заглушить благоразумие
и трезвость. Или узнают друг друга...
     Архыз как-то  по-странному тявкнул,  как будто упрекнул на  своем языке
или устыдил:  "Ай-я-яй, своих не узнаешь!" Медвежонок удивленно вытянул шею,
нос у него заходил,  сморщился.  "Ну,  прости,  брат, испугал же ты меня", -
говорили его глаза,  а  вслед за  этой несомненно дружеской мимикой он вдруг
упал на спину и задрыгал лапами, словно в хохоте зашелся. Ну до чего смешно!
Архыз подпрыгнул ближе, потом через него, ляскнул зубами, а Лобик - молочный
брат  его,  изловчился и  легонько зацепил когтистой лапой по  боку  собаки.
Обменявшись  столь  своеобразными приветствиями и  любезностями,  они  легли
животами на снег, почти нос к носу, и стали рассматривать кусты по сторонам,
камни  и  свои  лапы,   не  встречаясь,  однако,  взглядами,  что  являлось,
по-видимому,  высшей формой вежливости.  "Не лезем в душу",  - сказали бы по
этому поводу люди. Просто и содержательно: "Ну, как ты, брат?" - "А ты как?"
- "Да вот, как видишь".
     До чего же здорово, что встретились!
     Очень   лениво  начало  рассветать.   Тусклое  небо   подымалось  выше,
освобождая место  ясному дню;  стали  видны отдельные деревья,  черный обрыв
внизу у  реки,  дымки над поселком на той стороне и примятые кусты без ягод.
Начиналось утро.
     Медвежонок вскочил и боком-боком,  оглядываясь и озорно сверкая желтыми
глазками,  побежал в  гору,  явно приглашая за собой Архыза.  Тот вскочил и,
пританцовывая,  какое-то время бежал за Лобиком. Но когда Лобик остановился,
чтобы перевести дух, Архыз, в свою очередь, запрыгал около него, сделал круг
и  побежал обратно,  повизгивая от  удовольствия,  потому что  Лобик  принял
приглашение и последовал за ним.  Чуть погодя все это дважды повторилось,  и
стали ясными маневр и цель: каждый приглашал друг друга в гости, за собой.
     Захваченный воспоминаниями,  Лобик спустился вслед за  собакой почти до
самой  реки.   Уже  виднелись  дома  поселка,  какие-то  звуки  человеческой
деятельности доносились сюда.  Он двинулся было к воде, но вдруг пошел тише,
еще тише, совсем остановился и, печально свесив тяжелую голову, стал следить
за удаляющимся Архызом.
     Собака остановилась раз,  другой,  словно спросила:  "Ну,  что  же?"  В
поселке меж тем начался разномастный лай:  там почуяли,  наверное,  зверя. И
Лобик не  сделал дальше ни  шагу.  А  тем  временем Архыз вспомнил,  что дом
остался без  защиты,  что  хозяин может уйти,  и  это  сразу отдалило его от
Лобика и  всех утренних приключений.  Он  еще немного повертелся на  берегу,
пока  медвежонок оставался в  поле зрения,  а  потом скакнул на  камень,  на
другой,   вылетел  на  тот  берег,   встряхнулся  и,   уже  не  оглядываясь,
целеустремленным  галопом  помчался  к   дому.   Лобик  постоял  на  берегу,
потоптался,  моргая обиженно и  часто,  даже  встал на  задние лапы,  словно
сказал последнее "прости",  и, медленно вихляя задом, пошел в свой распадок,
где росли вкусные ягоды с начинкой из ваты.


        3

     Медведь,  пожалуй,  одно из немногих животных,  который легко мирится с
одиночеством.
     Тихоню-шатуна охотники встречают гораздо чаще, чем отбившегося от семьи
волка, хищную рысь, одинокую лисицу или шакала. Чем меньше по размеру и силе
животное,  тем  охотнее ищет оно  себе подобных,  чтобы в  окружении братьев
сгладить свой постоянный страх перед хищниками и помочь друг другу в беде.
     А что медведю?  Он может постоять за себя,  он меньше других испытывает
недостаток в пище,  потому что ест все -  от кореньев и травы до мяса. Он не
бегает сломя голову по  горам,  а  находит все  нужное для себя тут же,  где
остановился.  В  самую  трудную пору  метельной зимы,  когда  голод донимает
оленей и коз, волков и зубров, медведь отыскивает логово поглубже и спокойно
дремлет в непродуваемой берлоге.
     Одиночество не страшит медведя.  Скорее облегчает жизнь,  потому что он
ни о ком не заботится и никого не защищает, кроме себя.
     Одиночество делает характер медведя эгоистичным.
     Когда Саша  Молчанов осенью увел Лобика в  лес  и  за  какой-нибудь час
перевел своего питомца из веселого общества в дикую,  мрачноватую обстановку
лесных гор,  медвежонок не  проявил особенного беспокойства.  Саша был  даже
неприятно удивлен той поспешностью,  с которой неблагодарный друг умчался от
него в заросли, не соизволив оглянуться.
     Простим это  зверю.  Подросший Лобик так соскучился по  простору,  что,
очутившись в  лесу,  он  сломя голову помчался куда  глаза глядят,  лишь  бы
израсходовать запас  энергии,  скопившейся  в  мускулистом  теле.  Движение,
движение и  движение -  вот  что  диктовал ему  мозг.  Потом,  когда  первое
опьянение свободой и простором исчезло,  Лобик обеспокоенно стал искать Сашу
Молчанова,  Хобика и Архыза, бегал туда-сюда, но скоро запутался в кустах; а
когда на  горы  опустилась темень,  а  с  ней  пришла таинственность и  даже
скрытая опасность, медвежонок забился в первую попавшуюся щель между камнями
и просидел там всю ночь.
     Утром  он  уже,  как  заправский лесной житель,  искал  под  трухлявыми
стволами улиток и личинки, попробовал несозревший шиповник, неожиданно вышел
в рощу дубов и с охотой поел свежих желудей, которые все еще падали.
     Отсюда  его  изгнали кабаны.  Они  явились под  вечер  целой  семейкой;
рассерженный секач тотчас же  бросился в  атаку и  загнал Лобика на  корявое
дерево.  Лобик изрядно перетрусил,  сидел на  суку ни жив ни мертв и  только
обиженно моргал,  а  когда кабаны наконец ушли  вниз  по  склону,  долго еще
вслушивался в шелест леса, прежде чем слезть и убежать повыше на гору.
     Стояла  теплая  пора,  благодатная осень  одаривала животных всяческими
плодами, и Лобик почти не испытывал голода. Рос он удивительно быстро, через
месяц  его  не  узнали бы  Молчановы.  Шерсть на  нем  из  рыжей с  белесыми
подпалинами  на   животе  сделалась  темно-коричневой  и   очень  погустела.
Подушечки на  пальцах и  пятках окрепли и  уже не болели,  когда приходилось
идти по  острым камням.  Лобик совершал долгие путешествия с  горы на гору и
дважды отваживался добираться до  высокогорных лугов.  Эти прогулки походили
на  преднамеренное  желание  "остолбить"  для  себя  постоянную  территорию,
"прописаться" на ней.
     На лугах он впервые встретил стайку серн,  мгновенно вспомнил Хобика и,
радостный,  приятно пораженный,  помчался на  сближение.  Каково же было его
удивление,  когда серны в страшном испуге умчались прочь.  Он обнюхал следы,
помет и  понял,  что это совсем не то.  Заодно медвежонок догадался,  что не
только он может пугаться, но и его боятся. Приятное открытие!
     Сытый и  довольный собой,  Лобик потом не раз гонялся ради собственного
удовольствия за  турами  на  вершине  длинного  хребта,  даже  за  взрослыми
оленями, которые медленно, с достоинством, но все же уходили от проказливого
существа.
     Когда захолодало и над горами пошли дожди,  а вершины покрылись снегом,
Лобик загрустил. Он несколько раз выходил к поселку, но приблизиться и найти
свой дом, где осталась такая славная конура, боялся. Спать под густой ожиной
стало  неудобно,  шерсть  плохо  высыхала,  и  вообще не  хотелось вставать,
обволакивала лень.
     Однажды Лобик отыскал отличную нору.  И хотя она пахла старым хозяином,
он  не  испугался,  потому что  это был родственный запах.  Спокойно залез в
чужой дом,  а к утру благодарил судьбу уже за то,  что еще с вечера приметил
узкий лаз наверх,  второй ход,  вроде отдушины.  Дело в том, что не успел он
уснуть,  как явился хозяин. Большущий медведь-шатун рыкал таким густым басом
и  так бесцеремонно полез в берлогу,  что Лобика словно подбросило.  Не имея
времени на объяснения, он пулей вылетел в узкий лаз и что есть силы помчался
в лес, натыкаясь на стволы и падая.
     Но сколько же можно бездомничать?  День ото дня становилось холодней. У
Лобика все  чаще  перед глазами возникала мутная пелена.  Непонятная леность
охватывала тело. Хотелось спать.
     Когда  сделалось  совсем  плохо,   он  наткнулся  на  нору,  прямо-таки
созданную по  его размеру.  Осторожно приблизившись,  Лобик почувствовал там
чужого,  но этот не мог быть большим и сильным,  и медвежонок не отступил, а
сам рявкнул как можно грознее.  Затем... Затем он и опомниться не успел, как
небольшая, но верткая енотовидная собака уже вцепилась ему в ухо, ударила по
боку всем телом,  чтобы сбить, а он, озлившись, тоже хватанул забияку лапой,
и у норы началась потасовка.
     Впервые  Лобик  дрался  по-настоящему.  Острозубый  и  остромордый енот
защищал свой зимний дом,  а  Лобик отвоевывал себе право на  спокойную зиму.
Дрались  они  самозабвенно,   и  осилил  все-таки  медвежонок:  он  прокусил
енотовидной собаке ногу,  и та, спасая жизнь, умчалась, взвизгивая от боли и
гнева. А Лобик лег у отвоеванной норы и стал зализывать раны.
     Стоит ли говорить, как ловко устроился Лобик после этой битвы!
     Раза три или четыре он  вылезал из удобной норы,  но далеко не отходил,
смутно догадываясь,  что если он  отбил у  енота жилье,  то  почему не могут
таким же образом выселить и его.
     Лобик уже твердо усвоил:  все живое делится на две части -  на тех, кто
слабее его, и тех, кто сильнее.
     Он сам находился пока где-то посредине.  Нельзя жить, не сознавая своих
возможностей. Такова лесная истина.
     Засыпая под вой ветра и ледяной дождь,  Лобик видел сны.  И все они так
или иначе были связаны с  его детскими месяцами.  Не помнил он,  как погибла
его  мать и  как  нашел его  лесник.  Но  зато являлись ему в  зимние ночи и
смиренный слабенький Архыз, и озорной Хобик, и добрый их покровитель Саша.
     Опять,   уже  в  грезах,  переживал  он  свое  детство,  историю  своей
маленькой, не очень счастливой жизни.


        4

     Зима на Кавказе не долгая,  хотя достаточно суровая и снежная. Спать бы
Лобику до  конца марта,  когда обильно начинают таять снега,  но ему не дали
досмотреть приятные грезы.
     В феврале, незадолго до известной нам встречи с Архызом, на его берлогу
наскочила семья волков.  Кажется,  им  позарез нужна была  удобная квартира.
Волчья пара  оказалась опытной,  она  быстро раскусила,  что  имеет  дело  с
годовиком,  и начала осаду крепости. Расслабленный сном, медвежонок не сразу
сообразил,  в чем дело,  но когда волк сунулся к нему,  все-таки дал в узкой
берлоге трепку непрошеному гостю.  Увы,  этим дело не кончилось. Волчья пара
не  отступила.  С  двух сторон волк и  волчица стали разрывать мокрую глину,
чтобы расширить ходы  и  сделать поле боя  удобным для  новой драки.  Лобику
пришлось бы  туго,  но  что-то  спугнуло волков,  и  они неожиданно сгинули.
Высунувшись,  он догадался, что лучше всего не ждать их возвращения, и почел
за благо убежать, потому что они снова могли прийти.
     Тщательно обнюхав  следы  агрессивной семейки  и  выяснив,  куда  волки
удалились,  он  огорченно заковылял в  противоположную сторону,  удивляясь и
глубокому снегу,  и бледному небу,  и голым деревьям - то есть всему новому,
что приходит в природу вместе с зимой и чего он еще не видел и не знал.
     Тяжелые недели начались для медвежонка.
     Снег, снег и снег... Огромные сугробы на опушках, ровная пелена в лесу.
Местами пласт выдерживал тяжесть медвежонка,  иной раз предательски рушился,
и  Лобик  шел  тогда  как  бы  по  траншее,  из  которой чуть  виднелась его
испуганная,  снегом заляпанная морда. Даже на выдувах он не находил поначалу
ничего  съестного.   Мерзлая  земля.   К  концу  недели  бездомное  существо
израсходовало последний запас  жира,  накопленного с  осени,  и  голод  стал
ощущаться сильней.
     Однажды в голубой солнечный день, когда оттаял иней с приречных кустов,
он  попробовал обдирать  почки  с  зарослей липы  и  ясеня.  Пища  оказалась
горькой,  но  кое-как утоляла голод.  Весь день Лобик промышлял по  кустам и
тут,  наконец наткнувшись на шиповник, сделал важное открытие: красные ягоды
не так уж плохи для зимы и значительно лучше, чем почки. Скоро он наловчился
находить  заросли  шиповника по  распадкам,  на  вырубках  и  довольно ловко
обдирать ягоду.
     Пробираясь в эти дни по лесу,  он вдруг наткнулся на твердую дорогу и с
превеликой охотой пробежался по набитой колее. Запах резины и солярки ничего
не говорил ему,  это был новый для него запах,  неприятный и чужой,  но зато
как хорошо бежать по твердому и скатываться с горки!
     Автомобильная дорога привела его к домику,  похожему на ту конуру,  где
он когда-то жил,  только гораздо большего размера,  с дверью и окнами. Лобик
постоял немного,  вынюхивая чужие запахи и  остерегаясь.  Вокруг домика было
полно лисьих и шакальих следов.  Он обошел домик кругом и наконец,  осмелев,
приблизился к  самой  двери.  Тут  крепче  пахло  звериной мелкотой.  Еще  у
Молчановых Лобик научился открывать двери,  подковыривая щель снизу. На этот
раз  дверь  открылась совсем легко,  но  с  таким пугающим скрипом,  что  он
отпрянул  назад.   Потоптавшись,   Лобик  полез  через  порог  и  тут  же  с
уверенностью убедился,  что  деревянная берлога пуста,  холодна и  абсолютно
неинтересна.  На  полу  валялись какие-то  дурно пахнувшие железки,  дырявые
кастрюли,  небольшой котел и разное тряпье. Он не знал, что это такое, но на
всякий случай обнюхал и  даже  перебросил часть  вещей  с  места  на  место,
забавляясь шумом и звоном, столь необычным в его тихой, лесной жизни.
     Затем осмотрел печь.  Поднялся на дыбы,  легко выковырнул плиту.  Она с
грохотом упала. Поднялась пыль; Лобик зафыркал, почему-то озлился на печку и
за три минуты, ухая и отфыркиваясь, развалил ее до единого кирпичика.
     Лобик совсем уже собрался уходить из  этого странного и  неприветливого
сооружения и  тут вдруг приметил мешок в  углу за печной стойкой,  прикрытый
тряпьем.  Он обнюхал находку. Пахло хлебом, вкус которого он прекрасно знал.
Прорвав мешок,  он извлек кусок старого,  черствого,  как камень, и вдобавок
промороженного  хлеба.   Острые  зубы  отгрызли  кусок  сухаря;   медвежонок
зачавкал,   поворачивая  голову  из  стороны  в   сторону  с  видом  полного
удовлетворения.
     Ел долго и с наслаждением;  в животе у него бурчало, а когда насытился,
то лег тут же,  на полу,  не спуская глаз с ополовиненного мешка, даже хотел
было уснуть,  но  осторожность подсказала ему,  что дом -  не  очень удачное
место для отдыха, и он лениво выкатился на знакомую дорогу.
     Лобик не знал, что попал в один из путевых "котлопунктов", иначе говоря
- в  столовую на  лесовозной дороге,  к  счастью для него,  малопосещаемую в
зимнее время.  Заботливая повариха еще осенью,  видно, сложила объедки хлеба
со стола шоферов в один мешок,  чтобы взять домой для свиньи,  но забыла,  а
лисицы и шакалы не сумели открыть дверь в домик. Так что Лобику повезло.
     Он почувствовал себя сытым и  добрым.  Первое такое пиршество за недели
трудной жизни  в  лесу.  Отойдя  от  домика метров на  двести,  Лобик  вдруг
почувствовал себя обкраденным. Как он мог оставить мешок?
     Назад  бежал во  всю  прыть.  Успокоился,  лишь  обнюхав свою  никем не
тронутую находку.  Попробовал съесть еще один сухарь,  но  получилось как-то
очень лениво, потому что был, мало сказать - сыт, а просто пресыщен.
     Уцепив мешок лапой,  он сдвинул его с  места,  выволок наружу и потянул
было по снегу,  но увидел, что много потерь: куски вываливались и чернели на
снежной борозде. Лобик собрал их и заставил себя съесть.
     Некоторое время  он  изучал  неуклюжий,  угловато  выставившийся мешок:
подымал и бросал его,  наконец встал на дыбы,  обхватил,  прижал к животу и,
широко  расставляя лапы,  пошел  в  этой  неудобной  позе  вниз  по  дороге,
оскользаясь и падая,  вновь подбирая корки и куски,  пока не догадался,  что
надо свернуть в лес и найти местечко для отдыха.
     Уснул он около своего мешка, как скупой рыцарь у сундука со златом.
     Сквозь  сон  Лобик  услышал грохот машины на  дороге,  потом  голоса и,
проснувшись, затаился.
     На дороге кто-то сказал:
     - А ведь это медведь прошел. Смотри, какой след.
     Другой ответил:
     - Молодой шатун, похоже. Но почему он шел на двух лапах?
     - Нес что-то... - И через минуту: - Гляди-ка, старые куски хлеба.
     Они вдруг рассмеялись.
     - Ну точно:  это он Настин котлопункт ограбил. Помнишь, она все хлебные
огрызки в мешок собирала?
     Они развеселились, даже посвистели для острастки, но по следу не пошли.
Взревел мотор,  послышался скрип  резины  на  снегу,  и  догадливые лесовики
уехали.
     Лобик  глубоко вздохнул,  потрогал лапой  свои  запасы  и,  свернувшись
поудобнее, ощущая успокоительный запах сухарей под боком, опять уснул.
     Он был сыт, спокоен.
     И разумеется,  счастлив,  потому что звери, в отличие от своих разумных
двуногих собратьев,  никогда не задумываются о  будущем,  даже о  завтрашнем
дне, вполне довольствуясь днем сегодняшним.
     Примерно через  неделю после  этого случая,  полностью опорожив мешок и
разорвав его на мелкие клочья, Лобик спустился по крутобережью к реке, нашел
свой шиповник, и тут у него произошла встреча, о которой мы уже рассказали.


                                Глава третья

        С ЧЕМ ПРИШЕЛ?..


        1

     Зима сломалась сразу.
     Как это нередко случается в первый месяц весны, на горы и лес откуда-то
наплыл густой и теплый туман -  такой,  что за пять шагов не видно,  - и под
его покровом началась невидная и неслышная весенняя работенка.
     Снег делался дырявым,  рыхлым и  со  вздохом оседал,  растекаясь по еще
мерзлой земле  миллионами холодных ручейков.  Вроде бы  все  еще  было  бело
по-старому, а реки и ручьи уже помутнели и вздулись; всюду запахло прохладно
и  свежо,  а  воздух настолько насытился влагой,  что ветки деревьев,  крыши
домов,  стены,  столбы, провода, шерсть на зверях - все потемнело, сделалось
мокрым и  отовсюду закапало.  Дубы и грабы в первый же день,  как потеплело,
стали белыми, заиндевели - это выступал из них внутренний холод, накопленный
за  зиму.  Но белизна тут же растаяла,  по стволам и  веткам потекло,  будто
дождик пошел.  Воздух был  тяжел  и  неподвижен,  а  прислушаешься -  кругом
шепеляво шелестит:  это  стекали на  снег  и  палую листву миллиарды водяных
капель.
     Четыре дня стоял едкий туман.  Только на  пятый день из степей потянуло
теплым ветерком.
     Целый  день  ветер,  хорошо  пахнущий  степным  черноземом  и  зелеными
травами,  сгонял туман и  на  другое утро  более или  менее очистил небо.  В
прорывах серой пелены показалась голубизна, брызнуло солнце.
     Лес  обрадовался солнцу,  зашумел,  обсыхая,  и  в  его  монотонный гул
впервые в  этом  году  неожиданно вплелась простенькая песня  синички.  Была
песня короткой, веселой, но решительной.
     Саше  Молчанову не  сиделось дома,  он  все  время  ходил с  Архызом по
долине,  по ближним горам,  а вечером исписывал страницы в дневнике, отмечая
перемены в природе.
     Странствуя по  другому берегу реки,  он  очутился близко от того места,
где  встретились Архыз  и  Лобик.  Здесь все  изменилось за  полторы недели,
местами снег уже сошел,  но  пес мгновенно узнал место и  настойчиво потянул
поводок.  Они вошли в  распадок.  Тут снег уцелел,  на  северном склоне даже
остался по-зимнему голубым. Архыз живо отыскал старый след медвежонка и свой
собственный. Покрутившись, он выразительно посмотрел на хозяина.
     - Ты что? - не понял Саша.
     Архыз, наклонив морду, повел его по следу.
     - А,  теперь вижу!  Погоди-погоди...  - Он нагнулся и ощупал подтаявшие
вмятины.  - Это же медвежьи! А это - собаки. Уж не твои ли, дружок, когда ты
гонялся за шатуном?
     И вдруг догадка осенила его. След-то маленького медведя! Уж не Лобик ли
бродит?.. Если он, то, значит, они вместе с Архызом. Вместе! Не забыли...
     Архыз поднял морду,  наклонил ее и  как-то сбоку,  смешно и внимательно
посмотрел в  глаза Саши.  Хвост его  лениво шевельнулся.  Похоже,  он  хотел
сказать:  "А что особенного?  Ну, встретились, ну, побегали. Все-таки сродни
мы..."
     Молчанов вернулся домой под вечер.
     Елена Кузьминична и зоолог Котенко сидели за столом и пили чай.
     - Привет,  ходок, - без улыбки сказал Котенко и пожал руку. - Стоит наш
заповедник, не уплыл?
     - Стоит,  весне радуется.  Мы  с  Архызом по  тому  берегу реки ходили,
такое, можно сказать, открытие сделали...
     - Выкладывай, если это имеет отношение к зоологии.
     - Еще как имеет! Отыскали след Лобика.
     - Нашего Лобика? - переспросила Елена Кузьминична.
     - Другого в природе нет. Ну, помните, Ростислав Андреевич, у нас вместе
с  Архызом жили  олененок Хобик и  медвежонок?  Так  вот  медвежонка Лобиком
звали.  Я  его осенью отпустил.  Отвел в  лес и  снял ошейник.  Он  даже "до
свидания" не сказал, невежа.
     - Подожди-подожди. Меня интересуют факты. Ты сказал, что нашел следы?
     - Там,  понимаете,  все перепутано.  Архыз бегал и, видно, Лобик с ним.
Они, в общем, встречались и всласть погуляли друг с другом.
     - Это интересно,  Саша.  -  Котенко заметно оживился.  -  Но  почему ты
уверен, что именно Лобик?
     - А  кто  же  еще?  Чужой  медвежонок?  Неужели Архыз способен так  вот
запросто знакомиться с медведями? Антагонисты все же.
     - Если Лобик бродит вокруг поселка, еще встретимся. Он и тебя узнает. И
вас, Елена Кузьминична. Звери на ласку отзывчивы.
     Котенко  опять  вдруг  помрачнел.  Саша,  не  остывший от  возбуждения,
заметил это и сказал, все еще безмятежно улыбаясь:
     - У вас неважное настроение. Не случилось ли чего?
     Елена Кузьминична вздохнула, а Котенко вдруг озлился и сказал:
     - Иду,  понимаешь,  утром по городу,  а навстречу кто бы ты думал? Этот
самый Козинский со  своей нахальной улыбочкой.  Дорогу мне  загородил и  так
вежливо: "Рад видеть, начальник". У меня, наверное, лицо вытянулось, до того
неожиданно,   даже  противоестественно  все  это.  А  он  щурится,  доволен.
"Интересно,  говорит,  мне  посмотреть на  выражение вашего  лица,  если  мы
встретимся не  на  городском тротуаре,  а  на  лесной тропе.  Я  бы  вас так
ублажил,  что ни  одна больница не  взялась бы склеить..."  И  пошел дальше,
подлец! Каково?
     - Так его выпустили?
     - Вот слушай.  Я сразу в машину -  и к прокурору района. Мало того, что
он заставил меня сидеть в  приемной почти час,  еще и встретил так,  будто я
помешал ему  заниматься очень  важным  делом,  и,  в  общем,  едва  удостоил
объяснения.  Подумаешь,  оленей убили!  Хватит и того,  чтоб передать дело в
административную комиссию райисполкома.  Там  ему  выпишут штраф в  двадцать
пять рублей и на этом поставят точку. Каково отношеньице, а?
     - Значит, и другие на свободе?
     - Ну конечно.  Директор леспромхоза ходатайство написал:  задержаны его
работники и все такое;  техника стоит, план не выполняется; ну, побаловались
хлопцы, коллектив обязуется впредь досматривать...
     Елена Кузьминична вышла. Зоолог проводил ее глазами и тихо сказал:
     - Я  специально приехал  предупредить тебя,  Саша.  Козинский про  тебя
такое сказал...  В общем,  он почему-то не столько на меня,  сколько на тебя
зуб имеет. Грозит. Будь осторожен, понимаешь? Это такой человек...
     - Понял, Ростислав Андреевич.
     Они помолчали. И тут Саша с искренним недоумением сказал:
     - Что же получается?  Выходит,  мы в роли обороняющихся? Так не пойдет.
Обороняться должны они, браконьеры.
     - Не вижу реальной возможности изменить обстановку,  - мрачно отозвался
Котенко.
     - Прокурор района - не последняя инстанция, - решительно возразил Саша.
- Надо сообщить выше.
     - Если этому некогда, то, надо полагать, и другим...
     - Ладно.  Я вот что сделаю! - Саша рубанул ладонью воздух. - Я напишу в
газету. Обо всем напишу, и пусть попробуют объясниться через газету.
     - Наивный ты человек!  -  Котенко засмеялся.  Он поднялся,  прошелся по
комнате, похлопал по плечу Сашу. - В газету... Пока ты напишешь, да пока там
повернутся...  Э, друг мой! Лучше давай на самих себя надеяться. Ухо востро,
глаз зорок, патрон в патроннике - и на душе спокойней.
     - В обороне?
     - Нет,  почему  же?  В  наступлении.  Только  с  осторожностью  лисы  и
бесшумностью волка. Знаешь, с волками жить... Вот так. А то, что я сказал об
этом самом Козинском, помни.
     Зоолог попрощался и ушел. Елена Кузьминична пришла убирать посуду и все
поглядывала на  озабоченное лицо  сына.  Она  ощущала  неясное беспокойство.
Наконец спросила:
     - Что  ж  это,  Ростислав  Андреевич  только  затем  и  приехал,  чтобы
рассказать тебе, как встретился с Козинским?
     - Да,  конечно...  - Саша и сам почувствовал, что вышло у него не очень
убедительно. Не мог же он сказать матери об угрозе.
     Впрочем, больше она не расспрашивала.
     А он придумал свой маневр.


        2

     Станица Саховская километрах в двадцати от Камышков,  как раз на пути в
город.  Все  лесовозы идут  через  центр  станицы,  доехать особого труда не
представляет.
     Туда Саша и  собрался.  Надел на  свитер выходной костюм,  взял полевую
сумку и, сказав матери, что ненадолго, вышел посмотреть попутную машину. "Не
в лес, - подумала Елена Кузьминична. - К товарищам, наверное".
     Если бы она знала, к каким таким товарищам!
     Когда машина остановилась в центре у продмага и Саша вылез из кабины, в
кучке  хлопцев  и  мужичков,  вечно  толкающихся  у  магазина,  сразу  смолк
разговор.  Все уставились на него.  Кто-то вполголоса сказал:  "Молчанов". И
больше ни слова.
     - Здравствуйте.  - Саша дотронулся до козырька своей форменной фуражки.
- Кто мне скажет, где живет Козинский?
     - Понятно. Он уже квитанцию на сиреневую бумажку привез, - сказал самый
разговорчивый.  -  Если так,  не  советую тебе ходить.  Отдай в  Совет,  они
взыщут. Человек он дюже горячий, как бы чего не вышло...
     - Так где его найти?  -  повторил Саша, оставив без внимания это вполне
дружеское предупреждение.
     Ему показали. Восьмой дом, если назад идти.
     - Я провожу, - вдруг сказал еще один.
     И  тут Саша узнал его:  тот самый,  которого он тащил из реки.  Лысенко
Иван. И почему-то покраснел. Своего "крестника" встретил.
     Когда отошли, Саша спросил:
     - Ну как, река по ночам не снится?
     Лысенко глубоко вздохнул. Неловко улыбнувшись, сказал:
     - Я  тебе и спасибо не сказал.  Так получилось,  ты уж извини.  Хотел к
матери твоей  с  благодарностью,  потом подумал:  вроде неловко.  Такое ведь
дело...
     - Замнем, - ответил Саша, повеселев. - Было и прошло.
     Они помолчали.
     - А к нему ты зря, - сказал Лысенко.
     Саша не ответил. Тогда Лысенко остановился.
     - Вон его сынок с собакой забавляется. А я дальше не пойду.
     Дом у  бывшего лесника стоял высоко,  даже как-то  горделиво на гладком
каменном фундаменте.  Окна в аккуратной резьбе,  доски крашеные.  Белый тюль
виден внутри, фикус зеленеет. Добротный дом, сразу видно: хозяин живет. И не
бедно.
     Мальчишка, года на четыре моложе Саши, взял собаку за ошейник.
     - Отец дома? - спросил лесник.
     - Неужто ко мне?  Собственной персоной?  -  раздался насмешливый голос.
Козинский  стоял  в  дверях,  какой-то  франтовато-праздничный  и,  кажется,
навеселе.
     - К вам,  - коротко ответил Саша. Сердце у него словно бы упало. Думал,
встретит покаянным взглядом,  бичевать себя начнет, а Козинский словно орден
получать собрался.
     Хозяин повернулся и вошел в дом. Саша двинулся за ним, хотя приглашения
не получил.
     В большой теплой комнате хлопотала жена, молодая и полная женщина. Саша
поздоровался. Знал ее: работала в буфете.
     - Выйди пока, - приказал ей Козинский. - У нас тут мужской разговор.
     Он сел к столу,  кивнул гостю:  "Садись" - и оценивающе посмотрел ему в
глаза.
     - Будь ты постарше да с другой фамилией,  тогда поставил бы я литровку,
достал хорошей солонинки и  поговорили бы  мы мирно и  тихо,  чтобы выйти из
дома дружками-приятелями.  Но по лицу твоему вижу... Давай выкладывай, с чем
пришел.
     Саша облизнул сухие губы, коротко прокашлялся.
     - Знаете,  -  тихо  начал он,  -  когда человек предает дело,  которому
служит,  его называют ренегатом, предателем вдвойне. Не могу понять, как вы,
лесник заповедника, могли пойти на такое...
     У Козинского на лице появились красные пятна.  Пальцы сжались в кулак и
побелели. Но он сдержался. Только со злом сказал:
     - Давай дальше...
     - Ну,  когда человек плохо живет,  тогда понятно. Чтобы лишнюю полсотню
заиметь. Хоть и мерзко, но понятно. А вы-то...
     Он обвел взглядом по стенам хорошо обставленной комнаты и  только хотел
добавить еще что-то, как хозяин стукнул кулаком по столу.
     - Хватит, Молчанов! Ты, я вижу, хоть и сосунок, а за словом в карман не
лезешь, выучили тебя всяким таким идеям. Но лекции читать мне еще молод.
     - Вы  на  вопрос ответьте,  -  упрямо сказал Саша.  Он сидел красный от
возбуждения, ершистый и настойчивый.
     Козинский  смотрел  на  него  и  зло,  и  насмешливо -  чувствовал свое
превосходство.
     - А что,  если я скажу тебе правду? Не деньги мне нужны, страсть во мне
такая -  стрелять,  убить.  Если не свалю зверя,  бабой себя чувствую. Вот и
бью.
     - И других приманили...
     - Они,  мил человек, сами прилипли. Может, и у них эта страсть покоя не
дает.  Сила есть,  ружье есть,  лес рядом - ну как тут удержаться! Да ведь и
связаны мы все общей веревочкой:  тот сосед,  тому обязан, другому просто не
откажешь -  вот она и теплая компания готова. Я тебе откроюсь, потому как не
боюсь:  иной друг-приятель все для тебя сделает, только возьми его на охоту.
Никаких денег не надо,  дай стрельнуть.  Вот дом я строил: ребята кто машину
подбросит,  кто кирпича выпишет.  Думаешь,  они за десятку-другую?  Не-е, ты
устрой ему кабана или медведя.  Жену в буфет взяли, а через неделю бухгалтер
уже намекает,  нельзя ли в горы... Мне жить помогают, неужто я таким откажу?
Так вот и  получается.  Э,  да что тебе толковать!  Понятия в  тебе еще нет,
детские распрекрасные идеи в голове,  комсомолом придуманные. Поживешь с мое
- поймешь.
     - Значит, вы не раскаиваетесь?
     Козинский рассмеялся. Весело, с издевкой.
     - Ты штраф принес?  Давай выкладывай и  катись знаешь куда...  Без тебя
знаю, как жить, понял?
     Неожиданно Саша  ощутил  в  себе  стойкое  спокойствие,  какое  ощущает
человек правого дела. Все стало на свое место. Если бы этот мерзавец просил,
каялся,  он мог бы,  наверное, смягчиться. Но перед ним сидел человек чужих,
противных убеждений,  который,  как  он  выразился сам,  не  может жить  без
стрельбы,  без  насилия над  природой да  еще  бахвалится,  что  продает эту
природу  оптом  и  в  розницу  за  услуги  и  добрососедство.  Его  простить
невозможно.  Такой  может пройти в  сапогах через клумбу с  нежными цветами,
пнуть ногой больного котенка,  сломать яблоню из-за трех последних плодов на
вершине,  улюлюкая,  гнаться  за  зайчишкой,  стрелять  сайгаков  из  быстро
несущейся по степи машины, глушить бомбами рыбу в пруду.
     - Вот что, - сказал Саша спокойно. - Штрафом вы, Козинский, на этот раз
не  отделаетесь.  Вас  уволили с  работы.  Этого мало.  Вас  надо посадить в
тюрьму.
     - Уж  не  ты  ли проводишь меня туда,  Молчанов?  -  все еще со смешком
спросил Козинский.
     - Вас будут судить. А я расскажу на суде, как вы грозили мне и Котенко.
И другие скажут, которых вы совращали. Раз не можете быть честным человеком,
ваше место за решеткой.
     - Катись отсюда!  -  Козинский вскочил,  побледнел,  видно, слова и тон
Саши в равной степени и обозлили и испугали его.  -  Катись и помни: со мной
опасно шутить. А уж когда мне про тюрьму, я не прощаю, слышишь?
     Опять крыльцо,  подросток с собакой.  Солнце, ветер, улица. За три дома
отсюда  ждет   Лысенко,   беспокоится.   А   сзади   -   ненавидящий  взгляд
зеленоглазого,  чисто выбритого человека с тонкими пальцами,  который завтра
будет проверять тетрадки у  сына,  ласкать собаку,  ходить в  гости,  читать
газеты.  Благоразумный,  удачливый человек.  До  того  часа,  пока не  уйдет
вечером в  лес,  чтобы  открыть там  тайник,  вынуть бог  знает как  добытую
винтовку и  ходить с  увала на увал в поисках жертвы.  Убить,  чтобы утолить
страсть к убийству, расплатиться оленем за услуги другого человека и, ощутив
себя полноценным мужчиной, вернуться в свой красивый и уютный дом.
     В тот же день Саша написал статью в одну из центральных газет.
     Наверное, потому, что писал он еще не остывший от возмущения и вложил в
слова  горячее чувство протеста,  статья  получилась хоть  и  небольшой,  но
убедительной и даже страстной.
     Такие корреспонденции не исчезают.


        3

     Статью напечатали удивительно скоро: через неделю.
     Еще  через день газету уже читали в  Камышках и  Саховке.  Редакционный
комментарий,   размером  чуть   меньше   самой   статьи,   был   строгим   и
недвусмысленным.   Указывалось,   что  браконьерство  в   таком  масштабе  -
исключительный случай.
     У  Саши екнуло сердце,  когда он  увидел статью и  подпись:  "Александр
Молчанов, лесник".
     - Что же теперь будет-то, Саша? - прошептала мать.
     Котенко  откровенно  обрадовался  и   по  рации  наговорил  Саше  много
похвальных слов.  Он признался, что не ожидал такой реакции прессы, и сказал
еще, что теперь браконьеры прижмут хвосты.
     Козинский прочел статью раз,  другой,  посидел в  задумчивости у стола,
выстукивая  пальцами  какой-то  мотив,  спросил  у  жены  адрес  ее  сестры,
проживающей возле Тюмени, и сказал:
     - Придется сматываться.
     Потом,  когда  первый испуг  прошел,  положение показалось не  таким уж
безнадежным, и адрес дальней родственницы на время забылся. Жгучая ненависть
не оставляла Козинского.  Каких только слов не говорил он в адрес Молчанова,
каких только бед и напастей не сулил ему!
     Прошло два  дня.  Приятели говорили "обойдется",  его  сосед,  директор
леспромхоза, посмеивался: "На испуг берут".
     Что происходило за эти два дня, никто из них не знал.
     Областной  партийный  комитет  обсудил  статью   на   совещании,   куда
пригласили представителя милиции  и  прокуратуры.  Районный прокурор получил
выговор.  Началось следствие,  и поручили его опытному и разумному человеку.
Он  опросил работников заповедника,  деда,  который сразу  выдал всех  своих
"постояльцев", и уже к концу второго дня картина полностью прояснилась.
     Вечером, когда Козинский укладывался спать, у крыльца его высокого дома
сверкнули фары двух милицейских машин и через минуту раздался требовательный
стук в дверь.
     - Не открывай, - шепнул он жене и стал быстро одеваться. - Я во двор, а
оттуда в лес.
     Он шмыгнул в  сарай,  в  тайник,  а из него проскользнул в огород.  Лес
темнел в  сорока метрах,  но эти сорок метров пройти не удалось.  Две фигуры
выросли впереди, еще один в шинели появился сзади.
     - Спокойно,  Козинский,  - сказал капитан. - Не вздумайте дурить, может
случиться худое...
     А сам уже обшаривал карманы в поисках оружия.
     Тоска охватила браконьера.  Он  горестно усмехнулся.  И  чего не  уехал
вчера, дурак!..
     Жалеть об утерянной возможности ему долго не пришлось:  тут же, в доме,
начался  допрос.  Понемногу Козинский пришел  в  себя  и  даже  прицыкнул на
плачущую жену.  В чем,  собственно, его обвиняют? Взяли-то с пустыми руками.
Ах,  карабин!  Какой карабин?  В  речку он  уронил двустволку -  это  точно,
случился такой грех:  ходил за  реку  зайчишек пострелять.  Мясо?  Такого не
было. Где оно, докажите!
     Он сидел нога на ногу за столом и барабанил пальцами.
     Привели деда. Тот почесал бороду, вздохнул и отвел глаза.
     - Этот? - спросил капитан.
     - Ты уж того,  Володя,  признавайся, колы пыймали... - И, обернувшись к
следователю, сказал: - Главарь и есть.
     - Дурак ты старый,  -  спокойно сказал Козинский, - из ума выжил. А вы,
капитан, прежде чем такого свидетеля выставлять, вы бы его на экспертизу, на
предмет рассудка.
     Что после этих слов с  дедом случилось,  никто и  подумать не смел!  Он
бросился на Козинского с кулаками, плакал, кричал, что таких казнить надо, и
с трудом позволил себя увести.
     Лысенко,  самый молодой из  задержанных,  говорил кратко и  четко.  Да,
Козинский пригласил его,  сказал,  что  лицензию на  отстрел имеет,  одолжил
своему напарнику обрез, они убили несколько оленей.
     Козинский хмурился: плохо.
     - Сдайте винтовку, - предложил капитан. - Где она?
     - Какую винтовку? - переспросил он. - В реке моя двустволка.
     Уже  под утро арестованного вместе с  тремя другими увезли в  городскую
тюрьму.   Когда  Козинского  подсаживали  в  машину,  он  обернулся,  увидел
Молчанова. Тот стоял спиной к нему. И снова, как в первую встречу, браконьер
одарил лесника тяжелым, ненавидящим взглядом.
     Весть  обо  всем  случившемся  в  Саховке  с  необыкновенной  быстротой
облетела десяток лесных станиц и поселков,  где проживал не один грешник.  И
все, у кого рыльце в пушку, удивлялись:
     - Из-за каких-то оленей - тюрьма?
     Удивление  это   чаще  было  наигранным.   Знали,   что  есть  закон  о
браконьерстве.  Но  были и  несведущие.  Во  всяком случае,  и  те и  другие
происшествие это, как говорится, намотали себе на ус.
     Лесники и  зоологи могли заняться другим полезным делом,  тем более что
весна разохотилась и  уже зашагала вверх на перевалы.  Туда же пошли и дикие
звери.


                              Глава четвертая

        ТРЕУГОЛЬНЫЙ ВЫРЕЗ НА ЗВЕРИНОМ УХЕ


        1

     Удивительное создание природы - живой цветок!
     На  коричневом фоне прошлогодней лесной подстилки и  мертвой,  тронутой
тлением,  травы  поутру,  едва  солнце  скользнуло в  лес,  вдруг  вспыхнула
фиолетовая звездочка с  маленькой зеленой салфеткой на тонкой шейке.  Первый
живой "рабочий" листик.
     Три  ярких  красновато-фиолетовых лепестка вокруг бело-зеленой чашечки,
где вся премудрость бытия -  тычинки и  пестик,  едва заметные для глаза.  И
легонькая  беззащитная  ножка,  опушенная  седыми  ворсинками.  Вот  и  весь
кавказский цикламен, всплеск радости, опередившей устойчивое тепло.
     За один день цветы высыпали тысячами, миллионами. И вчера еще суровый и
мрачноватый пейзаж изменился на глазах.  Какой уж там холод,  если на лесной
подстилке ковер фиолетовых цветов!
     Но  солнце  зашло,  на  горы  снова  тяжело  опустилась морозная  темь.
Цикламены не испугались ночи. Они прижались у самой земли, нагретой за день,
и земля развесила над цветами теплый слой пара,  защитив их от недружелюбных
выпадов изменчивой погоды.  Утром  взошло солнце,  и  снова ожили фиолетовые
звездочки. Ветер разнес их сладковато-нежный запах.
     Саша с  Архызом на  поводке пошел наверх.  Зоолог поручил ему  отыскать
удобный пост  около  известных звериных троп,  по  которым из  низовых долин
начали двигаться к  перевалам олени,  косули и серны.  Только в это время их
можно пересчитать.
     Молодой лесник шел среди цветов, останавливался, чтобы сорвать то одну,
то  другую приглянувшуюся ему  красавицу.  Цветы  пахли настоящей весной.  В
запахе их несомненно было что-то колдовское,  потому что именно в этот час и
в  эти минуты Саша вдруг вспомнил Таню Никитину,  живо представил ее чистое,
милое лицо и жест,  которым она прекрасно-небрежно откидывает со лба упавшую
прядку волос.  Таню, которая давно знает о его любви и сама, кажется, уже не
мыслит жизни без Саши.
     Ведь так давно не виделись! Пожалуй, с того декабрьского дня, когда оба
оказались  на  совещании  инструкторов  по  туризму.   Собственно,  молодому
Молчанову там нечего было делать,  но Котенко вызвал и его,  а потом,  когда
увидел их  с  Таней рядышком,  хитро улыбнулся.  Об  этой дружбе со школьной
скамьи знали  все.  И  пожалуй,  все  считали,  что  Сашу  и  Таню  водой не
разольешь. Такая дружба известно чем кончается.
     Та  недолгая,  трехчасовая встреча позволила им задать друг другу всего
по тысяче вопросов,  ну,  может,  и не по тысяче,  а меньше,  однако все эти
вопросы касались главным образом жития-бытия,  планов  на  будущее и  разных
справок о семейных делах. На самое главное слов так и не хватило. Если между
ними  что  и  было  сказано на  этот  счет,  так  лишь взглядами,  улыбками,
недомолвками.
     У Саши никогда не болело сердце; счастливый, он даже не знал, где оно у
него  точно находится.  Но  вот  сейчас,  когда остановился посреди цветущей
поляны и  поднес к  лицу  букетик нежно пахнущей мелкоты,  то  вдруг впервые
почувствовал особенную щемящую  тоску  и  мгновенно возникшую боль  в  левой
стороне груди.
     Где ты, Таня?.. Как живешь? И помнишь ли?..
     Знал по письмам,  что она в  своей Желтой Поляне,  с семьей,  с больным
отцом;  знал о ее работе на местной турбазе,  она обо всем этом писала, и он
ей писал. Но ведь то письма, листки, не более.
     Саша еще раз вздохнул,  подкинул цветы на  ладони,  и  они рассыпались,
упали.
     Немного погодя стали взбираться на кручу.  Сапоги заскользили на мокрой
листве, под ней лежал слой льда.
     Вскоре  очутились на  верху  широкого хребта,  покрытого дубовым лесом.
Пошли  вдоль  него.  С  обеих  сторон лежали долины,  забитые черным лесом и
скальными выступами. Но видимость была плохой, пришлось подняться выше.
     Тут сделалось холодней,  свободней дул морозный ветерок,  настывший над
верховыми снегами. Саша надел перчатки, запахнул расстегнутую куртку, глубже
натянул меховую ушанку. Вот тебе и цикламены...
     Он шел пока без плаща,  с большим рюкзаком,  где лежал и плащ, и клочок
брезента вместо палатки.  На поясе у  него висел отцовский косырь в  кожаных
ножнах, поперек груди - карабин, на который он, тоже по-отцовски, клал руки,
походка была неторопливой, как у всех, кто усвоил горскую манеру ходить.
     Архыз выступал чуть сзади.
     Как   хотелось  ему   побегать,   поискать  какой-нибудь  забавы  среди
неисследованных скал, поваленных стволов, подтаявших наносов снега! Но еще в
начале пути,  сделав две-три осторожных попытки вырваться,  Архыз понял, что
его желание неисполнимо,  и  смирился.  Вскоре путь им  преградила скалистая
высотка с редким пихтарником, и Саша обрадованно полез на нее.
     С бокового уступа просматривались обе долины.
     - Пришли, Архыз, - сказал Саша.
     Каменная стенка с  неглубокой нишей послужила им  защитой от  верхового
ветра.   Две  крестовины  впереди  образовали  опору  для  полотнища,  ветки
пихтарника устлали пол - и вышло приличное временное стойбище.
     - Теперь -  тишина, Архыз, если ты хочешь, чтобы я тебя и дальше брал с
собой. Ложись и замри.
     Он потрепал собаку по ушам, Архыз лег, и Саша тоже лег, поднял бинокль,
осмотрел обе  долины,  но  скоро понял,  что  еще  рано.  Достал из  рюкзака
"Одиссею капитана Блада" и притих над книгой.
     И все-таки не Саша со своей оптикой, а дремуче-первобытный Архыз первым
заметил движение в нижних лесах.  Не увидел -  скорее почувствовал, наставил
уши и сделал носом настораживающее "фух!".
     - Ты что? - оглянулся Саша.
     Архыз не сводил внимательных глаз с  левой долины.  Саша поднес бинокль
и, не отрываясь от него, погладил Архыза.
     - Молодец. Пять за чутье. Теперь тихо...
     Среди черных дубов мелькали светлые тени. Шли оленьи стада.


        2

     Их движение нельзя определить как переход в чистом смысле этого слова.
     Олени просто паслись,  хотя,  в общем-то,  потихоньку уходили с нижних,
небезопасных долин в верхние, где было тише и глуше.
     Отощавшие,  с белесо-желтой, клочками свалявшейся шерстью, с темными от
налипшей грязи ногами, они выглядели довольно жалко.
     Стадо,  которое оказалось в  поле  зрения лесника,  состояло из  ланок,
подростков и ланчуков прошлого года. Ни одного рогастого самца.
     Вела стадо не  одна оленуха,  а  две.  Они  шли чуть впереди остальных,
метров на пятьдесят друг от друга, часто оглядываясь, вытягивали тощие шеи и
как будто давали советы или произносили что-то учительски строгое.  Но когда
достигали хорошо обтаявшего выгрева, то все - и вожаки и маленькие, - как по
команде,  нагибались и  быстро-быстро  стригли старый  вейник и  редкую пока
зелень, кое-где показавшуюся среди глухой травы.
     Молоднячок вел себя степенно,  никто не  выбегал далеко,  не баловался.
Видно,  животные порядком изголодались и  ни о чем другом не помышляли,  как
только о пище.
     Олени кружили на одном месте часа три и  за это время продвинулись выше
едва ли  на  полкилометра.  Саша успел не  один раз пересчитать их,  записал
количество ланок  и  даже  на  глаз  попытался определить,  сколько  из  них
стельных.
     Пока он наблюдал за одним стадом,  Архыз уже нацелился подвижными ушами
на долину справа. Саша перевел туда бинокль.
     По  ближней  щеке  хребта  метрах  в  восьмистах паслось  большое стадо
рогачей,  а  чуть ниже и дальше застыло,  вслушиваясь в какие-то беспокоящие
звуки, еще одно стадо ланок с молодняком, похожее на первое.
     Саша начал подсчитывать оленей,  опасаясь,  как бы  они не  ушли.  Семь
больших и  значительно более опрятных,  даже  ладных самцов находилось ближе
всего.  Серо-бурая шерсть их выглядела тоже не очень чистой, но тела рогачей
казались округленней,  более сытыми;  голову они держали высоко и гордо,  по
горлу  и  груди  у  них  свисала зимняя  бахрома,  а  переступали самцы  так
грациозно и  важно,  словно все  время ощущали на  себе  чей-то  оценивающий
взгляд и не хотели ударить в грязь лицом. Они и паслись с таким видом, будто
делали одолжение лесу и старой траве.
     Вместе со взрослыми красавцами ходили одиннадцать более молодых самцов.
     Стало  смеркаться.  Самцы вроде бы  подумывали заночевать тут  же,  где
паслись,  потому что  долго кружили среди вереска,  топтались на  месте,  но
вдруг прислушались и не торопясь, с достоинством ушли.
     А  на  их  место  осторожно начало подниматься второе стадо из  ланок и
молоди,  которые до этого шли ниже,  почти у самого ручья.  Видно,  тут было
больше травы и съедобного мха, чем внизу.
     От  передних оленух до  Саши оставалось едва ли больше шестисот метров,
когда произошло событие,  совсем уж  не ожидаемое и  на первый взгляд просто
необъяснимое.
     Спокойно лежавший Архыз вильнул пушистым хвостом,  резво поднялся, и не
успел Саша открыть рта,  как выпрыгнул из потайки на открытое место.  В  его
порыве  не  ощущалось  ничего  агрессивного,  напротив,  морда  и  выражение
темно-карих глаз источали непритворное изумление и дружелюбие.
     Но олени...
     Что  для  их  зоркого глаза,  а  тем  более  чуткого,  трепещущего носа
какие-то там шестьсот метров! Как вздрогнули они, как напружинились их ноги!
Четверть секунды, одно мгновение - и все стадо, сделав решительное "налево -
кругом!",  уже мчалось прочь от  богатой травяной поляны,  где надумано было
пастись. Еще бы: в поле зрения волк!
     - Архыз! - крикнул Саша с угрожающим оттенком в голосе.
     Тот  лишь ушами повел и  чуть-чуть махнул хвостом,  словно сказал:  "Не
надо,  хозяин,  все будет в порядке". А сам игриво скакнул вперед, волоча за
собой  поводок.   Скакнул,   поднял  морду,  внюхиваясь,  и  издал  какую-то
визгливо-радостную ноту, прозвучавшую в тихо стынувшем вечернем воздухе, как
дружеское "эй!..".
     Белые салфеточки на  оленьих задах мелькнули в  последний раз за черным
ольховником и скрылись.
     - Назад, Архыз! - прикрикнул Саша, подымаясь и не на шутку сердясь и на
себя за то, что взял собаку, и на него, такого самовольного.
     Архыз  стоял  на  камне  и,  не  обращая внимания на  окрик,  продолжал
вглядываться в черную поросль, куда скрылись олени.
     Что он увидел там?
     Саша поднял бинокль.  Кусты приблизились. Он довольно отчетливо заметил
подозрительно качавшиеся ветки,  а меж ними,  к удивлению своему,  -  оленью
мордочку,  с  необыкновенным  вниманием  разглядывающую  из  своего  укрытия
собаку, которая стояла высоко на горе, прекрасно видимая на фоне заснеженной
вершинки.
     Влажные,  полные живого блеска глазищи, не мигая, рассматривали Архыза,
как  показалось  Саше,   без  всякого  страха,   с   каким-то   мальчишеским
любопытством,  а  нос  подрагивал,  улавливая только одному олененку ведомые
запахи, в которых он, кажется, не находил ничего страшного.
     Совершенно ясно,  что  олененок в  кустах остался один,  стадо  бежало,
потому что сколько Саша ни водил биноклем по сторонам, там не шелохнулась ни
одна веточка.  Какой-то ненормальный олененок,  если он мог пересилить страх
перед хищником.
     В  это  время Архыз пробежал вперед еще  метров двадцать,  еще  коротко
взвизгнул и вдруг прилег на живот,  вытянул шею и повилял туда-сюда хвостом;
поза  его  означала  смирение  и  миролюбие.  Больше  того  -  приглашение к
короткому знакомству.
     Саша едва успел прильнуть к биноклю,  как кусты раздвинулись, годовичок
с пухлым розаном на лбу и коротенькими,  пожалуй вершковыми, пенечками рогов
грациозно вышел из  кустов на  освещенное место и,  не  сводя больших глаз с
замершего Архыза, прошелся туда-сюда на своих тоненьких и высоких ножках.
     "Привет, вот и я!" - говорил он своей позой и озорным взглядом.
     На  какое-то  мгновение олененок  оказался перед  белой  поляной;  снег
высветил его всего,  и Саша чуть не выронил от удивления бинокль:  он увидел
на левом ушке животного четко просвечивающий треугольный вырез.
     - Хо-бик! - закричал Саша, вскакивая.
     Олененок, испуганный криком, исчез.


        3

     Когда в  прошлом году Саша Молчанов повел олененка в  долину реки Шика,
чтобы отпустить его  на  волю,  как раз начались чудесные дни благословенной
поздней осени.
     Леса  стояли  усталые,  уже  заметно пожелтевшие;  листва  на  деревьях
огрубела и даже под ветром только скупо шелестела, а в безветренные, ядреные
и прохладные ночи застывала, словно неживая.
     Осень принесла животным обильную пищу.
     Саша  прекрасно  помнил,   как  повел  себя  Хобик,  едва  почувствовав
непривычную свободу:  отбежал немного и,  не  увидев нигде никакого запрета,
вдруг растерянно начал топтаться на  месте,  уставившись удивленными глазами
на Сашу.  "Что это значит?" -  спрашивал его наивный взгляд. Саша спрятался.
Олененок совсем испугался.  Его  волновал слабый шум листвы,  полумрак леса,
вся необычность обстановки, а одиночество казалось просто невыносимым.
     Хобик побегал немного, нашел Сашу и успокоился. Но в руки уже не дался.
Семенил    вокруг,    играл,    соблюдая    дистанцию.    Состояние   полной
самостоятельности привлекало олененка, и он не хотел от него отказываться.
     Они поиграли в  прятки с полчаса и потерялись всерьез.  Саша посидел на
упавшем стволе минут сорок,  все ждал, не появится ли малыш, не раздастся ли
его жалобное блеяние, но так и не дождался.
     Молчанов вышел к реке и вернулся домой.
     Надо отдать должное этому маленькому дикарю.  Оставшись один,  он сразу
проникся чувством крайней осторожности,  переходящим,  наверное,  из  рода в
род, из поколения в поколение. Повел себя в лесу так, чтобы все видеть и все
узнать,  оставаясь в  то же время невидимым.  Шел,  выбирая теневую сторону,
чтобы солнце не высветило его шкурку.  Подолгу стоял где-нибудь в  густейшем
черничнике,  прислушиваясь и высматривая. Только удостоверившись, что вокруг
безопасно,  он  начинал срезать сочную  траву  острыми зубками,  нагибаясь и
смешно расставляя длинные передние ноги.
     Хобику очень понравился зеленый пырей;  он напал на прекрасную луговину
и  наелся,  что называется,  до отвала.  Трава была сладкая,  и  ему страшно
захотелось соленого. Но тут не было Елены Кузьминичны, которая баловала его,
вынося хлеб,  круто посыпанный солью.  И вообще откуда в лесу соль?  Древний
инстинкт заставил олененка двигаться вверх по лесистой горе, и вскоре он был
награжден за поиск:  ледяной ручеек в одном месте появлялся из-под земли,  и
когда Хобик потянулся к воде,  то ощутил и оценил ее необычайный вкус.  Пить
он  не  хотел,   но  соль  почувствовал  и,   взмутив  болотце  копытами,  с
удовольствием стал цедить сквозь зубы сильно минерализованную воду. Прелесть
как вкусно!
     Чужой запах коснулся его влажного носа и заставил насторожиться.  Запах
не  казался враждебным,  но  все-таки  Хобик  шмыгнул в  кусты и  залег там,
прижавшись к  самой  земле.  Вовремя.  С  другой  стороны к  болотцу подошел
громадный, как ему показалось, олень с ветвистыми рогами и тоже, взбаламутив
воду, стал пить, отдыхая и отдуваясь. Потом постоял над лужей задумавшись. С
нижней губы у него капала вода, а глаза были какие-то странные, беспокойные,
немного сумасшедшие. На ветке правого рога болтался клочок мха, шея в грязи,
дышал он неровно и шумно.  Но все это не помешало великану тотчас же унюхать
малыша;  он как-то презрительно фыркнул и  через две секунды стал глыбой над
прижавшимся Хобиком. Олененок лежал ни жив ни мертв.
     Рогач обнюхал малыша, снова фыркнул, обдав его брызгами, и, не удостоив
больше взглядом,  удалился с  царственностью вельможи,  которому до  тошноты
надоела вся эта мелкота жизни.
     Когда  шум  раздвигаемых  кустов  утих,   Хобик  вскочил  и  понесся  в
противоположную сторону.
     Ночь провел плохо.  Правда,  местечко для  ночлега попалось приличное -
густой шиповник и наклонный камень,  под которым скопилась горка тепловатого
песка.
     Утром  Хобик  наскоро  пощипал  травы,  впервые  похрустел  чинариками,
которые ему решительно понравились и вызвали бурный прилив аппетита, и опять
зашагал выше,  видно считая,  что  именно там  находится земля обетованная и
безопасная.  Голод не грозил ему.  Но одиночество!.. Он всем существом своим
понимал,  как уязвим, беспомощен в теперешнем положении, искал общества себе
подобных.  Не  таких,  как  вчерашний  надменный самец,  не  удостоивший его
вниманием,  а  других...  Кто эти другие,  он и сам еще не знал,  потому что
память о матери у него начисто выветрилась.
     Вскоре лес поредел,  а  потом кончился.  Хобик удивился.  Так сделалось
просторно вокруг, так далеко видно!
     Пробравшись сквозь  березовый частокол на  опушке  леса,  он  попал  на
старый снежник и немножко потоптался на нем,  испытывая мальчишеский интерес
к  этой новинке.  Он  даже попробовал пожевать снег,  но закрутил мордочкой.
Неприятно и сладко, как болотная трава.
     После  полудня Хобик  забрался в  скальный район  и  растерялся.  Везде
подымались твердые голые камни,  крутизна пугала. Куда идти дальше? Отсюда и
до неба уже недалеко.  Вдруг он увидел три насторожившихся головки.  Все они
смотрели на него из-за камня, выставив уши. Между ушами у этих живых существ
торчали тонкие,  загнутые назад рожки. Существа были немного меньше Хобика и
в общем-то похожие,  если бы не странные рога.  Он их не испугался. Но когда
подошел и потянулся,  чтобы обнюхать, самый крупный из незнакомцев взвился и
так коварно и так больно ударил его по спине обоими копытцами,  что олененок
кубарем покатился вниз и, не оглядываясь, что было силы запрыгал прочь.
     Серны белесыми невинными глазами смотрели со скалы,  как удирает чудной
пришелец. Пора бы оленям знать, где своя и где чужая территория!
     День второй получался,  в  общем,  неважный.  У  Хобика от  усталости и
побоев  отвисла  нижняя  губа,  мордочка  сделалась обиженной.  Он  вспомнил
беззаботную жизнь во дворе лесника,  игры с Лобиком и Архызом. Разве дали бы
они в обиду?..
     Пробираясь лугами,  Хобик вдруг увидел людей, и у него тотчас мелькнула
догадка,  что хозяин находится среди них.  Обрадовавшись,  он  высокой рысью
побежал было к человеческой цепочке, задирая мордочку, чтобы лучше видеть из
высокой травы,  но вдруг замедлил шаг и остановился. Чужие запахи. Сделалось
боязно.
     Пока он топтался,  близко над ним послышался подозрительный шорох; тень
птицы  метнулась по  освещенному лугу;  Хобик бессознательно сделал скачок в
сторону,   и   мимо  него  в  полуметре  воздух  прорезали  острейшие  когти
ягнятника-бородача.   Промахнувшись,   орел  взмыл  вверх  и  бесшумно  стал
вычерчивать новую кривую, чтобы повторить атаку.
     Но  теперь Хобик уже  не  стоял,  а  мчался со  всех ног  к  березняку.
Опасность!  Орел уже распрямил свои двухметровые крылья,  потом чуть отогнул
их назад и, как реактивный истребитель, ринулся вниз.
     До  березок оставалось метров триста.  Не  успеть!  До  цепочки людей -
меньше ста.  Не раздумывая,  олененок повернул левей и бросился к людям. Они
уже приметили орла и  олененка,  закричали,  замахали палками и  широченными
шляпами, орлу оставалось десять, пять, два метра, чтобы достать Хобика, и он
бы  достал,  но  после этого ему  пришлось бы  пролететь низко над  головами
туристов, а этого сделать он не мог. Хищник, чуть опустив хвост, взмыл вверх
и в сторону,  а туристы опять заорали,  празднуя победу,  и уже думали,  что
сейчас олененок подбежит и  как-нибудь по-своему поблагодарит их,  даст себя
погладить,  что ли,  или пойдет с  ними до приюта и останется там в качестве
приятной экзотической игрушки.
     Не тут-то было.
     Хобик  прошмыгнул мимо  с  прижатыми ушами  и  вытянутой шеей;  молнией
рассек  траву,  даже  не  коснувшись копытцами странно гладкой тропы,  и  за
считанные секунды преодолел пространство до  березок.  Тут  он  почувствовал
себя в безопасности.
     На земле - недруги. В небе - враги. Не много ли на первый случай?..
     Он забрался в чащобу и отдышался. Урок усвоен: открытые пространства не
для него.
     В  продолжение последующих пяти-шести дней  Хобик вел  тихую жизнь,  не
выходя из  леса.  Всего  тут  хватало,  он  был  сыт,  но  тоска одиночества
нарастала, и временами Хобик не знал, куда деваться от этой тоски. Вероятно,
потому он стал выглядеть жалким, заброшенным, даже худел, хотя, казалось бы,
отчего худеть, если пищи в лесу вдоволь.
     В конце недели на него опять покушались.  Это сделал мрачный и свирепый
одиночка, житель леса - дикий кот. Он, должно быть, долго выслеживал Хобика,
пробираясь за ним где по земле,  а  чаще по веткам,  и  все выжидал момента,
чтобы наверняка упасть сверху, вцепиться в шею и уже не выпускать.
     Кот  дождался своего  часа.  Он  прыгнул на  Хобика с  высоты трех  или
четырех  метров.   Правда,  тонкая  ветка  граба,  оказавшаяся  между  ними,
предательски  зашелестела;  олененок  непроизвольно дернулся,  и  дикий  кот
очутился не на холке малыша,  а  на крупе его,  ближе к хвосту.  Обезумевший
Хобик рванулся вперед.
     Вытянувшись,  помчался олененок сквозь чащобу;  внезапно увидел впереди
толстую валежину,  которую можно было если не перепрыгнуть,  то обойти, а на
худой конец и прошмыгнуть под ней.
     Было   ли   это   сознательным  посту