Янка Мавр. В стране райской птицы Повесть --------------------------------------------------------------------- Книга: Янка Мавр. "В стране райской птицы. Амок". Повесть, роман Перевод с белорусского В.А.Жиженко, А.Е.Миронова Издательство "Юнацтва", Минск, 1986 OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 17 ноября 2001 --------------------------------------------------------------------- На этих широко известных произведениях старейшего детского писателя Белоруссии воспитывалось не одно поколение юных читателей. Но и роман "Амок", и повесть "В стране райской птицы" не утратили своей злободневности и в наше время. Рассказывая о борьбе народов за освобождение от ига колониализма, эти произведения и сегодня звучат, как никогда, современно. I "Земной рай". - В мангровом лесу. - Китаец Чунг Ли. - В гостях у папуасов. Далеко-далеко от нас, на противоположной стороне земного шара, к северу от Австралии, лежит большой остров Новая Гвинея. Почти на две с половиной тысячи километров протянулся он в длину и на шестьсот с лишком - в ширину. Это самый большой после Гренландии остров в мире. Четыре таких республики, как наша Белоруссия, свободно разместились бы на его территории. Лежит он у самого экватора: значит, там стоит вечное лето. Не нужно заботиться ни о топливе, ни о теплой одежде, не нужно строить домов - легкая хижина с кровлей из пальмовых листьев надежно защитит и от палящего зноя и от ливня. Круглый год растут и цветут там разные удивительные растения. Никто не запасается пищей на зиму. Все двенадцать месяцев года можно кушать свежие плоды, овощи, зерно и еще много такого, о чем мы и представления не имеем. В лесах Новой Гвинеи растут диковинные красные цветы - настоящие великаны, и с цветка на цветок перелетает райская птица, которая только и живет в этой стране да на некоторых ближайших островах. Кто из вас не хотел бы жить в этом раю? А между тем рай этот никого не привлекает. Народу там живет раз в пять меньше, чем у нас. Да и те считаются самыми дикими на свете. Называется этот народ папуасами. Еще недавно можно было слышать, что они там, в этом раю, едят людей. Европейцев на Новой Гвинее всего несколько тысяч человек, да и те живут только по побережью. В центре острова есть такие места, где ни разу не ступала нога белого человека. Попробуем заглянуть в эту незнакомую удивительную страну. ...Жара стояла такая, какая бывает только у самого экватора. Палящие лучи солнца пронизывали насквозь все, что попадалось на их пути, - и листву деревьев, и воду, и землю. Казалось, они хотели выпить из земли всю влагу, но повсюду было столько воды, что суше не становилось: воздух был влажный, даже какой-то густой, как в бане, только что без пара. И запахи... Каких только тут не было запахов: и цветочные, и плодовые, и еще какие-то гнилые, удушливые, вредные. Это и есть главная причина того, что приезжие избегают этих мест: теплый влажный воздух вызывает самую распространенную в жарких странах болезнь - желтую лихорадку. Это то же самое, что и наша малярия, только еще похуже. Зато растениям все это очень на руку. Они так быстро растут, что, казалось бы, стоит прислушаться - и услышишь, как они прут из земли. Каждое дерево, куст или травинка рвутся вверх, к солнцу, словно наперегонки. Сосед старается оттолкнуть соседа и занять как можно больше места под солнцем. Те, что послабее, остаются внизу, чахнут и постепенно погибают. Выше всех вытянули свои стволы, увенчанные метелками из четырехметровых листьев, пальмы. А там, ниже, начинается настоящая чаща - прямо не разобрать, что там растет. Правда, и деревья-то все не известных нам пород. Листья огромные, ярко-зеленые, будто даже жирные, а цветы так и горят разными красками. Даже наш папоротник вырастает тут в целое дерево - сосне не уступит. Ближе к воде растут так называемые мангровые деревья; корни их поднимаются над землей выше человеческого роста, так что под ними можно ходить. Некоторые растения, которым не хватило места и света, приспособились жить за чужой счет - пьют соки из другого дерева. Это в первую очередь лианы, которые, словно веревки толщиною в руку, переплели весь лес. Даже одна порода пальм, так называемая ротанговая пальма, предпочитает безбедно жить на чужой шее. Бросается в глаза, что животных в этом лесу мало. И нечему удивляться: зверей на Новой Гвинее действительно почти нет. Правда, с некоторыми из них мы еще встретимся. По лесу на юг течет речка - спокойная, неторопливая. Много заливчиков и рукавов: видно, что это уже устье, что где-то недалеко - море. По берегам стеною стоит высокий бамбук. Там копошатся в иле дикие утки. На толстом корневище мангрового дерева торчит, как часовой, белая цапля. Видно, никто их тут не беспокоит. Но вот из-за поворота реки показался челнок, простой, выдолбленный из ствола дерева. В нем стоял человек среднего роста, желтокожий, с узкими раскосыми глазами. По всем признакам, это был китаец. Только как он попал сюда? Ведь до Китая тысячи и тысячи миль. И тем не менее это был настоящий китаец, мужчина лет двадцати пяти. Из одежды только и было на нем, что штаны и рубашка, да и от тех осталось одно название - какие-то лоскуты, связанные травой и тонкими, гибкими корешками. Греб и правил он длинной жердью, а на дне челнока лежала котомка и небольшая пика. Плыл он медленно, осторожно и все время оглядывался по сторонам, словно опасаясь чего-то. Он боялся выгребать на середину реки и упорно держался берега. По худому, изможденному лицу путника было видно, что он немало мытарствовал. Один, другой поворот - и перед ним открылось море. Он знал, что это уже море, хотя определить, где проходит береговая линия, ему ни за что не удалось бы: все вокруг было залито водой, а мангровый лес мог выдаваться далеко в море. Да и море-то тут неглубоко. Даже далеко впереди было видно, как пенилась вода на подводных рифах. Это был Торресов пролив, который отделяет Новую Гвинею от Австралии. В этой части Великого океана, на северо-восток от Австралии, давно уже работают коралловые полипы и, может быть, скоро, через каких-нибудь пятьсот тысяч лет, совсем застроят море. До сих пор китаец без всяких усилий плыл вниз по реке, но теперь он почувствовал, что вода начинает течь навстречу, вверх. Вот уже челнок начало относить назад, и китайцу стоило больших трудов, чтобы продолжать потихоньку двигаться вниз. Между тем и сверху вода тоже прибывала. Вот струи речной и морской воды встретились, подхватили лодку и легко, как перышко, завертели ее. Положение становилось опасным. Прошло немало времени, пока китаец сумел как-то вырваться из водоворота и погнал челнок к берегу, вернее говоря, в лес, потому что берега-то никакого и не было. Он протиснулся между мангровыми корнями и стал ждать. Целый час вода непрерывно поднималась, а потом начала спадать. По китаец, как видно, не собирался плыть дальше. Он нашел местечко поукромнее и так спрятался там, что теперь его вовсе не было видно. Потом отрезал ножом кусок лианы и привязал лодку к корням. А вода спадала все больше и больше. Вот уже днище челнока коснулось земли. Вот земля черными пятнами показывается справа, слева, кругом. Потом вода сошла совсем. Только в стороне катилась обмелевшая река да где-то далеко в просветах между деревьями блестело море. Китаец вылез на землю, взял свою котомку и пику, еще раз посмотрел, надежно ли спрятан челнок, и подался налево, вдоль берега моря. Идти было тяжело. Земля вязкая, всюду остались большие лужи. В одной из них китаец заметил порядочного краба. Величиной с шапку, он был бы очень похож на нашего рака, если бы не такой круглый. Китаец поднял какую-то ветку и сунул ее крабу в клешню. Тот недолго думая вцепился в ветку, и китаец без всяких хлопот вытащил его и положил в котомку. Но не успел он пройти и нескольких шагов, как вдруг запрыгал на месте и закричал от боли: это краб впился клешней ему в бок. Тогда китаец снял котомку и несколько раз ударил ею о дерево. Шел он наискось, постепенно приближаясь к берегу. Видно было, что это место ему знакомо. Но двигался медленно, потому что трудно было продираться через сплетение мангровых корней. Между тем солнце уже клонилось к западу. Невеселое дело, если ночь захватит его здесь. Тем более что он не забывал и про другую опасность, которая ждет его, если он задержится в пути. Как назло, лужи стали попадаться все чаще, а потом он заметил, что некоторые из них снова соединились с морем полосками воды. Китаец понял: это снова начинается прилив. Если он не успеет, придется часов шесть отсиживаться на дереве, пока не спадет вода. И он зашагал быстрее, напрягая все силы, но вскоре убедился, что ему все равно не поспеть. Море подступало, а до места, недоступного приливу, нужно было пройти еще несколько километров. Чтобы не тратить сил понапрасну, он стал высматривать местечко, где бы пристроиться на эти шесть часов. И как раз вовремя: лужи вокруг уже превратились в настоящие озера. Он выбрал дерево поудобней и полез на него. Перспектива просидеть на дереве до полуночи была не из приятных. Да и потом нужно было выбирать: или брести по лесу ночью, или пропустить время и ожидать нового прилива и отлива. Но кому не известно, что китайцы самый терпеливый и упорный народ? Наш путник, казалось, не чувствовал ни малейшей досады. Спокойно примостился на дереве, достал из котомки несколько бананов и поужинал ими. Было еще светло. Вокруг тишина: не любят ни звери, ни даже птицы этих важных, всегда залитых водою лесов. Зато любят их комары и разная зловредная мошкара. От этой нечисти человеку больше вреда, чем от самого большого хищного зверя. Китайцу даже приятно было отдохнуть. Он сидел на дереве и думал о своей родной стороне, о Китае, о своей семье. Звали его Чунг Ли. Родился он в Шанхае. Отец его был кули - за жалкие гроши таскал тяжелые тюки на пристани. У Чунг Ли был брат Хунь Чжи, на год моложе его, и совсем маленькие братишка и сестра. Небогато жила их семья: у них не было даже места на земле, жили на "сампане" - маленьком плоту метров в пять длиной и два - шириной. Настоящие селения из таких сампанов можно видеть на реках вблизи больших китайских городов [Речь здесь идет о старом, феодальном Китае, трудящиеся люди которого жестоко эксплуатировались своими, китайскими помещиками и иностранными колонизаторами. Прим. ред.]. На сампанах были построены будки, в которых и ютились целые семьи. Хорошо еще, если эти будки делались со стенами из соломы, с надежными крышами. Жилище семьи Чунг Ли было вовсе без стен: положили на колья несколько обрезков досок, в щели между которыми свободно пролезала рука, - вот и все. Можно себе представить, каково было им в холодное, дождливое время - в зимние месяцы. Когда Чунг Ли с братом подросли, они, как и отец, стали зарабатывать на погрузке и разгрузке кораблей. Но охотников-бедняков было столько, что и такая случайная работа попадалась редко. Однажды на сампаны пришли какие-то агенты и принялись уговаривать мужчин наняться на постоянную работу в далекие края. Они обязывались платить по триста долларов в год и говорили, что берут на себя все расходы. Требовалось только подписать контракт на пять лет. Через пять лет можно будет получить чистых полторы тысячи долларов, если не бросать денег на ветер. Тысяча пятьсот долларов! Это такой капитал, который никому на сампанах даже и не снился. И всего пять лет нужно поработать. Чунг Ли тогда шел двадцать второй год. Значит, в двадцать шесть он станет уже богатым человеком. Переберется на землю, обзаведется хозяйством, огородиком, построит дом, одним словом, будет самым счастливым человеком на земле. И родители под старость будут жить в его доме как у бога за пазухой. Ради этого стоит рискнуть. А работы он не боится. Хунь Чжи тоже захотел ехать, и это было еще лучше: на чужбине очень много значит свой человек. У них двоих через пять лет будет целых три тысячи долларов! Да это же... Нет, этого не выскажешь словами. Пошли в контору, где в присутствии англичанина и какого-то важного китайца в очках подписали контракт. Подробностей договора они не поняли, но про триста долларов в год услышали еще раз, причем от того самого китайца в очках. Значит, дело верное. Потом их в числе других двухсот человек погрузили, как гурт скота, на пароход и загнали в трюм. Плыли много недель. От недостатка воздуха и плохого питания начались болезни; люди мерли как мухи. Хозяева испугались, что так им не довезти и половины "товара", сделали в дороге остановку, перебрали, подлечили людей, и сто пятьдесят человек были все-таки доставлены на место. Там их взялись распределять по разным работам, и братьев чуть было не разлучили. Но как-то повезло, и оба они очутились на каучуковой плантации на Новой Гвинее. С первых дней все поняли, что доллары им достанутся нелегко. От зари до зари, без единого дня отдыха, приходилось работать под палящими лучами солнца. Отдыхали только тогда, когда хозяева видели, что люди вот-вот не выдержат, а ведь если кто-нибудь из них протянет ноги, - это прямой убыток. Плеть гуляла по спинам за самую маленькую оплошность. Жаловаться было некому. Да и все равно эти жалобы не имели бы смысла, потому что, согласно контракту, на протяжении пяти лет они были собственностью хозяев. И, кроме того, свой своего всегда поймет. Утешались только одним - мечтали о том, что через пять лет они будут богатыми. Ах, пусть бы скорее пролетели эти пять лет! Но выяснилось, что и этому богатству угрожала опасность. Получалось так, что расходы по содержанию ложились на рабочих, и во многих случаях эти расходы превышали заработки. Так, например, у Чунг Ли выходило, что ему за три года вместо девятисот долларов причитается всего сто тридцать. Даже дорога и лекарства были поставлены в счет. Но тяжелее всего было переносить издевательства и побои. Особенно отличался в этом отношении распорядитель работ мистер Брук. Однажды Чунг Ли брал из-под дерева горшочек с каучуковым соком и как-то невзначай опрокинул его. Как раз мимо проходил мистер Брук. Оказавшись очевидцем такого неслыханного преступления, мистер Брук весь налился кровью. - Как ты смеешь, собака, губить хозяйское добро?! - закричал он и, недолго думая, изо всех сил ткнул тяжелым сапогом в зубы Чунг Ли, который, покорно склонившись, стоял перед ним. Чунг Ли и сейчас не мог бы толком рассказать, как это произошло; он помнит только, что горшок разлетелся вдребезги на... голове мистера Брука, а остатки едкого сока залили ему все лицо. Брук взревел, как бык, выхватил револьвер, но стрелять не мог - ничего не видел. Он принялся было протирать глаза, но от этого стало еще хуже. Рабочие захохотали от удовольствия. Брук сделал несколько выстрелов вслепую, а Чунг Ли тем временем подошел к брату, крепко обнял его и скрылся - убежал в тот самый мангровый лес, где он теперь сидел. И хорошо сделал: такое "преступление" сулило ему верных лет десять каторги. Это ведь покушение на белого! Если бы дело касалось "цветного", - желтого или черного, - это бы еще полбеды, но поднять руку на белого, да к тому же "царя земли" - англичанина, - это все равно, что подписать самому себе приговор. Для всех цветных рабочих это маленькое происшествие было единственной радостью за долгие три года. Но после побега Чунг Ли им стало еще хуже, особенно Хунь Чжи, на которого сложили ответственность за брата - он должен был возместить хозяевам весь ущерб, который нанес им Чунг Ли. Отношение к нему стало еще более жестоким: пусть все видят, каково поднимать руку на белого. Да и сам беглец оказался не в лучшем положении. Куда ему было деваться? Чтобы вернуться домой, во-первых, нужно было иметь много денег, а во-вторых, стоило ему показаться вблизи берега, где живут белые, как его тотчас бы поймали. Оставалось одно: идти куда глаза глядят, подальше от берега. И он пошел... Пошел в глубь острова, туда, где громоздились таинственные горы, где жили люди, которые и сами не идут к белым и их к себе не пускают. Пошел один, безоружный, не разбирая дороги, не зная, что будет делать дальше. И вот год спустя почему-то снова вернулся назад, в те самые места, откуда бежал и где ему угрожала опасность... Вспоминая сейчас свой родной сампан, он думал, что это, верно, и есть самый лучший уголок на земле. Ему казалось, что только там и живет настоящая радость, что зря он считал себя таким уж несчастным. Воспоминания так захватили Чунг Ли, что он даже не расслышал, как подплыла и остановилась под его деревом большая лодка. В лодке сидело шестеро папуасов, вооруженных луками и пиками. Рослые и крепкие, с черными блестящими телами, прикрытыми чем-то наподобие передников, они выглядели очень воинственно. Лица у всех были курносые, с толстыми губами и широкими скулами. Огромные, как стога сена, шапки курчавых волос придавали им зловещее выражение. Услыхав внизу гортанные голоса, Чунг Ли вздрогнул от неожиданности и зашуршал ветками. Папуасы задрали головы и увидели его. Они схватились за луки и стали что-то грозно говорить, показывая жестами, чтобы Чунг Ли спускался в лодку. Чунг Ли в течение этого года не раз встречался с папуасами, но сейчас он охотнее согласился бы досидеть остаток ночи на дереве, чем пользоваться их гостеприимством. Поди узнай, что они замышляют! Правда, папуасы, которые живут вдоль побережья и частенько встречаются с другими людьми, теперь уже не нападают, как прежде, на белых и любых других пришельцев, но все равно попасть к ним одному - дело не из приятных. Чунг Ли сделал сладкую мину, затряс головой: - Кавас! Кавас! - что означает: "Друг! Друг!" Папуасам, как видно, это пришлось по душе. Они опустили луки, но по-прежнему продолжали ждать. Ничего не поделаешь - пришлось слезать. Очутившись в лодке, в окружении папуасов, Чунг Ли старался делать вид, что он очень благодарен своим избавителям (кто знает, сколько ему пришлось бы просидеть на дереве?), и все время повторял: - Уян, уян - хорошо, хорошо. Потом вытащил из котомки краба и отдал папуасам. Тут уже они поняли, что перед ними действительно "кавас", и заметно подобрели. А когда Чунг Ли стал выкладывать свои познания в области папуасского языка, с которым он познакомился за год странствований по острову, они окончательно признали в нем друга. Беда только, что познаний этих у Чунг Ли было маловато. Тем более что папуасские селения живут обособленно, постоянного сообщения между собой не имеют и часто случается, что две соседние деревни говорят на разных языках. Папуасы не понимали и половины из того, что говорил Чунг Ли, но то, чего он не мог высказать словами, досказывали жесты, пощелкивание языком, выразительная мимика - так что с грехом пополам можно было договориться. Папуасы выехали из лесу в море. Солнце заходило. Чунг Ли увидел на море, недалеко от берега, над водой, деревню, к которой они и направлялись. Хижины стояли на мангровых корнях, поверх которых были настланы жерди. Кровлей в каждой из них служил навес из переплетенных пальмовых листьев, а стен не было вовсе. Там уже заметили, что в лодке среди своих - чужой человек. Люди высыпали на край настила и с интересом ожидали гостя. Лодка въехала под деревню. С настила свешивалась плетеная лестница, по которой приехавшие и поднялись наверх. Среди всех хижин выделялась одна, длинная, большая, - туда и повели гостя. Чунг Ли вспомнил: в каждой папуасской деревне есть такое помещение, вроде клуба, где живут неженатые папуасы и где обычно принимают гостей. Чунг Ли успокоился: значит, он тут за гостя. Вошли в хижину. По бокам тянулись нары, где у каждого человека было свое место. Над головами висели разные снасти, главным образом рыбацкие. Среди вещей тут можно было найти и каменный топор и железный, и костяной нож и стальной. Рядом с луками и стрелами висело старое кремневое ружье. Посреди хижины была насыпана земля и горел огонь. Когда Чунг Ли вошел под навес, в огонь подбросили хворосту, положили в золу рыбу, обернутую зеленым листом; туда же сунули и краба. Потом уселись вокруг гостя и началась беседа. Чунг Ли рассказал папуасам, что он идет к белым, но в то же время изо всех сил стремился втолковать, что сам не принадлежит к их числу, что он не любит белых и считает их своими врагами. Папуасы, должно быть, поняли его. Они улыбались, хлопали Чунг Ли по плечу и приговаривали: "Уян, уян..." В дверях стояли женщины и дети и с любопытством рассматривали редкого гостя. Чунг Ли теперь уже был доволен, что все обернулось именно так, что он может отдохнуть и как следует выспаться. Ведь завтра его ожидало очень опасное дело... Тем временем стало совсем темно. В здешних краях ночь наступает сразу, вдруг. Во все времена года темнеет около семи часов, день и ночь примерно одинаковы, небольшие отклонения связаны с тем, что Новая Гвинея лежит немного в стороне от экватора. Море было черным-черно. Стояла тишина, только подальше, в рифах, слышался глухой шум. Папуасы не собирались укладываться спать. Спокойно и деловито они снаряжали лодки. И море вспыхнуло!.. От каждого движения лодки, каждого взмаха весла вода загоралась, струилась бледным пламенем. Лодки как бы плыли сквозь огонь, а неподвижная вода в нескольких шагах казалась еще чернее. Однако никто из туземцев не обращал внимания на эту сказочную красоту. Для них это было привычное дело. Чунг Ли тоже не раз видел, как горит море, хотя и не знал, что свечение исходит от мириадов крохотных живых существ, которые светятся, как наши светлячки или гнилушки. В лодки село по три-четыре человека. В левой руке каждый держал зажженный факел из сухих пальмовых листьев, а в правой - пику с несколькими острыми зубьями, на манер нашей остроги. Посреди лодки горел огонь, от которого они зажигали свои факелы. Папуасы пригласили с собой и Чунг Ли, но он отказался - чувствовал себя очень усталым. На море, во мраке, рассыпались и задвигались огни; вот один папуас с силой метнул свою пику и тотчас вытащил рыбу, которую ловко снял ногой. Долго смотрел Чунг Ли на эту дивную картину, однако нужно было идти спать. Он вошел в хижину и улегся на нары. Под боком мягко шуршали пальмовые листья, подушкой служило нехитрое приспособление из бамбука. Он быстро уснул и даже не слышал, когда вернулись ловцы. II Европейская станция. - Выгодная торговля. - Каучуковая плантация. - Цветные рабочие. - Господа и их верные слуги. - Возвращение Чунг Ли. - Попался!.. Километрах в десяти от деревни, где ночевал Чунг Ли, на высоком холме, стояла "станция", или "фактория", как обычно называют усадьбы европейцев в таких диких местах. Эти станции являются предприятиями капиталистов. Например, накануне первой мировой войны почти четвертая часть Новой Гвинеи принадлежала одной немецкой торговой фирме, вторая четверть была в руках англичан, а половина - у голландцев. После войны немецкая часть перешла к англичанам, и теперь они делят остров с голландцами. Вообще нужно сказать, что капиталистические державы торгуют этими островами, как товаром: меняют, покупают и продают одна другой вместе со всеми жителями и их скарбом. А люди живут, работают или враждуют между собой и даже не догадываются, что, может быть, в это самое время где-нибудь в Лондоне или в Париже их кто-то кому-то продает. В разных удобных местах фирмы закладывают плантации и торговые пункты. Та станция, о которой тут пойдет речь, принадлежала одной английской фирме, имевшей много таких станций вдоль всего побережья. Здесь разводились деревья-каучуконосы. Однако, будучи торговым предприятием, станция не отказывалась и от других источников доходов. После каучука главное место занимала копра. Копра - это высушенная мякоть кокосового ореха. В Европе из нее делают кокосовое масло, которое идет, например, на приготовление мыла. Ее привозили главным образом с соседних островов. Станция и сама заготовляла копру, и покупала у папуасов. Раньше за какую-нибудь стеклянную безделушку можно было получить целый мешок копры, но в последнее время папуасы взялись за ум и требовали топор, нож или еще что-нибудь полезное. Неподалеку от моря стояло главное здание станции - дом, в котором жили сам начальник станции мистер Скотт и его помощник мистер Брук. Дом был легкий, из досок, и стоял тоже на сваях, как хижины папуасов. Вокруг всего дома шла веранда, на которую выходили большие окна. Некоторые из окон вместо стекла были затянуты густой сеткой. Она спасала от комаров и вместе с тем давала доступ свежему воздуху. Около дома росли пальмы, бананы, эвкалипты и другие деревья жарких стран. В этот день мистер Скотт и мистер Брук, верные своему правилу, завтракали на веранде. Оба были во всем белом, как обычно одеваются в этих краях европейцы. Мистер Скотт был высокий мужчина, лет под сорок. Чистое, гладко выбритое лицо выражало гордость и самоуверенность. Он всегда был спокоен. Спокойно выслушивал неприятные известия, спокойно приказывал бить насмерть в чем-нибудь провинившегося слугу. Веселился он тоже спокойно. Никогда не кричал в не гневался: слишком много было бы чести для того человека, который рассердил его. Самое большее, что он мог себе позволить, - это улыбнуться в беседе со своим братом-европейцем. Да и то только здесь, а у себя в Англии он с более-менее простым человеком не стал бы и разговаривать. Он был аристократ по происхождению и в свое время пустил на ветер наследство, полученное от покойного папаши. Чтобы приехать сюда, у него были две веские причины: во-первых, тут он получал большое жалование, а во-вторых, в этой отдаленной стране вообще можно было поживиться. Его помощник, мистер Брук, был человеком совсем другого склада: низкий, толстый, вечно злой. На своем веку - ему было сорок пять - он сменил немало профессий: служил в армии и плавал на торговых судах, читал проповеди в церкви и работал в театре, - и всюду ему не везло из-за скверного характера. Только тут он нашел занятие по себе: рабочие, которыми он распоряжался, были бессильны ему что-нибудь сделать. Мистера же Скотта он очень уважал и боялся. Англичане сидели молча и пили кофе. Вдруг Брук прикоснулся к руке мистера Скотта и осторожно показал в угол веранды. Там, пугливо оглядываясь, пробиралась ящерица в добрый метр длиной. Во рту она держала порядочный кусок мяса. Эти пресмыкающиеся любят поживиться около человека, как у нас крысы. Только эти более пугливы: стоило Бруку пошевелиться, как ящерица тотчас бросила мясо и скрылась. - Скоро придет корабль, - сказал Скотт. - Хватит нам каучука и копры, чтобы нагрузить его? - Должно хватить, - ответил Брук, - только вот рабочих мало. Вчера снова один умер. Нужно еще выписать. - Сколько их у нас теперь? - Двести девяносто три. Восемьдесят шесть умерло за эти полгода да двое снова убежали несколько дней назад. - Невелика беда - выпишем других, - спокойно сказал Скотт. И он был по-своему прав: в том, что двое - трое рабочих убегали, не было никакой беды. Более того, это было даже на руку хозяевам: заработки беглецов, иной раз за несколько лет, оставались в кармане мистера Скотта. Ему приходилось только желать, чтобы бежали побольше, и в глубине души он был благодарен Бруку за то, что тот своей жестокостью помогал в этом деле. Нужно заметить, что среди рабочих местных - папуасов - было не больше десятка, а все остальные - китайцы, японцы, малайцы, даже негры. Набирать на работу папуасов было просто невыгодно: во-первых, они непривычны к постоянной работе, а во-вторых, все они быстро разбежались бы от такой жизни - тут они, как говорится, дома. Другое дело рабочие, привезенные издалека: с ними делай, что хочешь. На веранду поднялся новый человек, грек Кандараки. Это был уже немолодой, но юркий, хитрый, пронырливый субъект, с бегающими глазками и козлиной бородкой. Откуда он взялся, как попал сюда - одному богу ведомо, но Скотту Кандараки был очень полезен. Он был торговым агентом, знал все, что нужно и даже чего не нужно, обманывал всех и всем был просто необходим. И мистер Скотт не гнушался его советами. - Мистер Скотт! - сказал грек, склонившись в поклоне. - Там пришли двое папуасов, должно быть, с гор. Они принесли шкурки райских птиц и золотой самородок - этак с куриное яйцо. - Что им нужно за все это? - спросил мистер Скотт. - Два ружья. Мистер Брук так и подскочил в своем кресле: - Что? Как? Ружья? Не может быть! Они ведь не знают, что с ними делать! - Наверно, знают, если просят, - сказал Кандараки. - Да-а, дела... - проговорил мистер Скотт. - Если им потребовались ружья, это скверный признак. - Наверно, их кто-нибудь научил, - сказал грек. - Позовите их сюда, - велел Скотт. Кандараки махнул рукой. Подошли двое папуасов. Видно было, что они редко встречались с белыми. Смотрели как-то исподлобья, словно загнанные звери. - О, эти молодцы мне не нравятся! - сказал Брук. И верно, пришедшие очень мало походили на папуасов, живших вблизи станции. Особенно интересна была их прическа. Волосы делились на множество косичек, каждая из которых, чтобы не путаться с другими, была облеплена грязью. Косички свешивались со всех сторон и даже стучали при малейшем движении. На руках и ногах были браслеты, искусно сплетенные из травы и украшенные ракушками. На шее висели ожерелья из звериных зубов. Один держал связку птичьих шкурок, другой - кусок золота. Особый интерес представляли шкурки. Райские птицы небольшие - как воробей или чуть-чуть побольше. Само название говорит, что они какие-то необыкновенные. И правда: такой красивой, яркой и пестрой расцветки никто даже и выдумать не смог бы. Их есть несколько пород, но наиболее известна одна: у нее длинный, около тридцати сантиметров, хвост с такими тонкими, нежными и яркими перьями, что ими охотно украшают себя не только дикари, но и европейские женщины. Ради них эти шкурки и вывозятся в Европу, где они ценятся очень дорого. Должно быть, потому, что туземцы обычно сбывают шкурки без ног, в Европе сложилась легенда, что эти птички всю жизнь проводят в воздухе, питаются только росой и обладают какой-то чудесной силой. Отсюда и название их - райские. Кандараки с помощью нескольких слов, а больше - жестами спросил у туземцев, что они хотят получить за свой товар. Папуасы поняли, о чем их спрашивают, принялись показывать руками, как держат ружье, и все время приговаривали: "Пуф! Пуф!" Даже Скотт улыбнулся. - Вон чего захотели! - сказал он. - Однако не годится давать вам такие вещи. Принесите и покажите им лучше другое, - приказал он Кандараки. Кандараки принес топоры, ножи, лопаты... Видно было, что это богатство произвело впечатление на папуасов, но они по-прежнему отрицательно крутили головами. - Подозрительное дело, - сказал Скотт. - А не угостить ли их водкой? - предложил Кандараки. - Может, тогда с ними легче будет договориться. - Лучше спиртом! - крикнул Брук. - Что им водка - этаким чертям! Скотт кивнул. Кандараки принес бутылку и налил полстакана спирта. Подошел к одному из папуасов, дружески похлопал его по плечу и протянул стакан. Папуас недоверчиво смотрел на него и отказывался брать. Кандараки сам пригубил спирта, засмеялся и снова протянул стакан папуасу. Тот взял и немного отпил. Сначала он испугался: видно, захватило дух. Но спустя минуту, почувствовав приятную теплоту внутри, рассмеялся. Его товарищ выпил уже весь стакан до дна. Потом снова выпил первый. И торговля пошла веселей. Папуасы забыли про оружие, их интересовала только "чудесная вода". Кандараки показал две полные бутылки. "Сделка" состоялась. Прижимая к груди свои бутылки, шатаясь и весело крича что-то, папуасы направились домой. - Ха-ха-ха! - захохотал мистер Брук. - Вот это я понимаю, это торговля! - Дай бог почаще, - смеялся Кандараки. И они принялись подсчитывать, сколько заработали на этой торговой операции. А счастливые папуасы между тем вышли за пределы станции, остановились, снова выпили и, как по команде, повалились наземь. Бутылки покатились по траве, орошая ее остатками спирта, - на этом пока дело и кончилось. В полукилометре от дома, где жили мистер Скотт и мистер Брук, в болотистой низине находилась плантация каучуковых деревьев. Существует несколько десятков пород таких деревьев, но самые лучшие происходят из Южной Америки, с низовьев реки Амазонки. Оттуда их стали вывозить и разводить в других жарких странах - в том числе и на Новой Гвинее. Эти деревья - близкие родственники нашего молочая, но здесь они достигают величины дуба. Три тысячи деревьев были посажены правильными рядами, и между ними сновали рабочие. Каучук, который идет на производство резины, получают из сока этих деревьев. Добывают его таким же способом, как мы весной добываем березовый сок. Каучуковый сок похож на молоко, только погуще. Неподалеку от плантации было разложено множество костров. Рабочие приносили сюда горшки с соком. Другие обмакивали в сок дощечки и держали их над огнем. Сок густел. Тогда снова макали ту же самую дощечку и снова коптили, и так до тех пор, пока на ней не собирался большой ком резины. Ее срезали, откладывали в сторону, а дощечку снова окунали в сок. Возле костров лежали огромные кучи резины. Сок с плантации все время подносили и подносили. Между рабочими расхаживал надсмотрщик, малаец Файлу, и время от времени подбадривал их плетью. Прежде этот Файлу сам был рабочим, но за усердие и за то, что он изо всех сил старался угодить хозяевам, его сделали старшим над остальными. И он выполнял свои обязанности не за страх, а за совесть. Он все время подглядывал, подслушивал, следил за каждым шагом рабочих и сообщал хозяевам. Рабочие невзлюбили его больше, чем мистера Брука, потому что он был ближе к ним и больше досаждал. Раз-другой рабочие крепко поколотили его, но это им обошлось дорого: один из них был так избит, что не протянул и недели, а второй еле-еле остался в живых. Почти все рабочие были цветные: желтые китайцы, корейцы, японцы, темные малайцы, черные негры, но не африканские, а из Америки - там им, видно, несладко живется. Особенно много было китайцев. Нездоровый климат, скудная и скверная пища, непосильная работа отпечатались на всем их облике. Одна надежда поддерживала всех: вот они отработают свой срок и вернутся домой богатыми. День уже клонился к вечеру, когда на плантацию явились Брук и Кандараки. Файлу подбежал к ним и стал жаловаться, что сушильщики очень медленно работают, не поспевают. - А для чего у тебя в руках плеть? - спросил Брук. - Не помогает: сама работа такая медленная. - Это верно, - сказал Кандараки. - Я давно уже говорю, что нужно перейти на химическое сгущение сока. В других местах давно уже не сушат над костром. - Если это более выгодно, надо будет обсудить, - ответил Брук. Пошли между рядами деревьев. Рабочие еще больше засуетились, забегали. Возле одного дерева Брук вдруг остановился и, показывая рукой, сурово спросил у Файлу: - Это что такое? А? Файлу забормотал: - Я... я не видел. Это Чик Чу. - А ты для чего здесь поставлен? - крикнул Брук и, подняв плеть, тяжело опустил ее на спину Файлу. Тот только склонился еще ниже и жалобно пробормотал: - Прошу прощения, господин... больше не буду... Между тем сюда спешил бедняга Чик Чу - это было его дерево. Подбежал и - побелел как полотно. Горшок был полон, и каучуковый сок, видно, давно уже лился через край. Брук даже не взглянул на китайца и, отходя, только бросил Файлу: - Смотри в другой раз... Файлу склонился чуть не до земли, провожая Брука преданным взглядом. Но едва тот отошел, как Файлу тут же сделался в сто раз более важным и грозным, чем сам Брук. - Ну-у, - прошипел он, поворачиваясь к Чик Чу, - а теперь мы с тобой рассчитаемся. Китаец упал на колени, стал просить: - Извини... господин... не буду... не успел... господин!.. Но "господин" не смилостивился... Ведь ему только что пригрозил другой господин, который в свою очередь боялся третьего. Вечерело. Над сырой плантацией стал подниматься туман. Это самое нездоровое время в жарких странах. Европейцы обычно в такую пору сидят дома и носа не кажут на улицу. Работу закончили и пошли домой. Для рабочих специально было построено недалеко от плантации большое здание, только не на сваях, как для хозяев, а прямо на земле. Во дворе негр-повар, или "кок", как повсюду на море зовут поваров, уже поставил огромный котел черного варева из бобов. Бобы и рис, приправленные кокосовым маслом, были почти что единственной пищей рабочих. Мяса они и в глаза не видели. Правду сказать, его и не было на острове. Свиней на Новой Гвинее не разводят, коров тоже. Привезли было несколько голов на станцию; ясное дело, они предназначались для белых, да и то главным образом ради молока. Хозяева, конечно, баловались иной раз и дичью, а у рабочих только рыба бывала на обед довольно часто. Похлебали варева и пошли спать. Помещение было огромное; вдоль стен стояли нары, на которых лежал сухой тростник и ничего больше. Только кое-где валялись еще лохмотья - одежда рабочих да в головах вместо подушки лежал узелок. Рабочие бросились на свои нары и тотчас уснули. Не спал только Чик Чу: следы плети на его теле не мирились с жесткой постелью. В углу стонал, метался в лихорадке один кореец. Не спалось и Файлу. Он жил в этом же самом сарае, но как надсмотрщику ему был особо отгорожен уголок возле входа. Ни на минуту не мог он забыть удара, который получил сегодня от Брука. Правда, не впервой ему попадало, в свое время он получил положенную долю плетей. Но вот уже два года, как он сам сделался старшим; сам мог бить своих товарищей, как когда-то били его; часто случалось, - да вот, например, сегодня, - что его даже называли господином, - его, темнокожего, человека низшей породы. Шло время, и он начинал уже считать себя человеком - сначала среди подчиненных ему рабочих, а потом немного и среди "них", белых. И вот сегодня ему напомнили, что он еще не человек. И все из-за этого проклятого Чик Чу! Не будь его, так, может быть, и навсегда привыкли бы к мысли, что Файлу - человек. Жалко, что мало всыпал этому поганому китайцу. И Файлу готов пойти сейчас же и добавить. Между тем под окнами, возле строения, появилась какая-то фигура. Осторожно кралась она вдоль стены, приближаясь к дверям. Двери без скрипа открылись, и в помещение вошел человек. Видно было, что это свой: он хорошо разбирал дорогу в темноте и уверенно продвигался к тому месту, где спал Чик Чу. Наклонившись над соседом Чик Чу, незнакомец стал всматриваться ему в лицо. - Кто тут? - спросил Чик Чу. - Тсс!.. - прошептал незнакомец. - Это я: Чунг Ли. - Ты?! - крикнул Чик Чу и, забыв про боль, вскочил с постели. - Тише! Что ты делаешь? Ты погубишь меня! - зашипел Чунг Ли. И действительно, Файлу услышал и заворочался. В этот самый момент один из рабочих громко забормотал что-то сквозь сон. Файлу успокоился. Выждав немного, Чунг Ли спросил: - Где брат? - Нету, - ответил Чик Чу. - Умер? - Нет, убежал. Чунг Ли едва не застонал от отчаяния. - Куда? Почему? - После того как ты убежал, - начал шептать Чик Чу, - Брук на твоем брате стал злость сгонять. Никак не мог простить, что ты его посмешищем для всех сделал, а он тебя и наказать не смог. Все время ему казалось, что рабочие над ним смеются. Как увидит, что кто-нибудь улыбается, тут же за плеть... Особенно Хунь Чжи доставалось. Не было дня, чтобы ему не попадало. Конечно, чтобы угодить Бруку, Файлу, собака, изо всех сил старался. Хунь Чжи совсем житья не стало, а тут еще Брук говорит: будешь хоть десять лет спину гнуть, пока за брата не отработаешь. Как раз тогда папуас Качу бежать собирался. Хунь Чжи и решил бежать вместе с ним, потому что Качу здешний, мог помочь. И вот уже четыре дня как они убежали, - закончил Чик Чу. - Всего четыре дня? - Да, четыре. Ты совсем немного опоздал, - сочувственно сказал Чик Чу. Чунг Ли опустил голову и словно окаменел. Он готов был плакать от отчаяния. Целый год бродил по острову, чудом остался в живых, наконец раздобыл столько золота, сколько они вдвоем с братом не заработали бы и за десять лет, рискуя жизнью, вернулся сюда, чтобы забрать брата и вместе с ним добираться до дому, - и все это напрасно! Но нельзя ведь оставить брата здесь. Искать? Но где? А приди он всего на четыре дня раньше... - Зачем ты вернулся сюда? Не знаешь разве, что тебе угрожает? - спрашивал Чик Чу. - Знаю, хорошо знаю. Но я пришел, чтобы взять с собою Хунь Чжи и вместе бежать домой. У меня теперь столько денег, что хватит на двоих. - Откуда? - В глубине острова есть горы, куда не ступала еще нога белой собаки. Там я нашел золото. Какая-то тень мелькнула в темноте: потом тихо-тихо скрипнули двери... Ни Чунг Ли, ни его собеседник этого не заметили. - Счастливец ты, - с завистью сказал Чик Чу. - А кто тебе не дает искать свое счастье? - ответил Чунг Ли. - Хотя, сказать по правде, мне просто повезло - счастливый случай. А на него надеяться нельзя. Да и бежал-то я не золото искать: просто ничего другого не оставалось. И советов давать не буду - кто знает: повезет или нет? Однако если кому-нибудь из вас совсем круто придется, как мне тогда, скажи, пусть ищет место под названием Абу. Это сто километров на запад от истоков реки Фляй. Ну, будь здоров! - Что ж ты теперь будешь делать? Куда пойдешь? - спросил Чик Чу. - Не знаю еще, - ответил Чунг Ли и стал осторожно красться к выходу. Но потом остановился и снова подошел к Чик Чу. - Вот что, Чик Чу. Ты такой же, как и мы. Ты не захочешь обидеть нас. - Конечно, о чем тут говорить! - горячо сказал Чик Чу. - Может случиться, что ты раньше нас вернешься домой, а может, только ты и вернешься... Так вот тебе кусок золота, отдай его моим старикам. Если понадобится в дороге - и себе возьми. Помни только, что они, может быть, получат это золото взамен двоих сыновей. А если и мы вернемся, так уж ты не будешь в обиде. Смотри только, чтобы никто не узнал про золото. Он достал из котомки крупный самородок и отдал Чик Чу. - Хорошо, будь спокоен, я все сделаю, как надо, если только сам выберусь отсюда, - сказал Чик Чу. - Пусть оберегают тебя добрые духи. - И тебя тоже, - ответил Чунг Ли, крадучись вдоль нар. Вот он осторожно приоткрыл двери, перешагнул порог... И тут несколько пар дюжих рук вцепились в него и скрутили. - Милости просим, отважный Чунг Ли! - раздался насмешливый голос Файлу. - Мистер Брук давно хочет вас видеть. - У-у, собака! - прошипел Чунг Ли. - Ну погоди, придет и твой час! - Будем будить мистера Брука или Скотта? - спросил один из мужчин. - Ради такого гостя не стоит, - сказал Файлу. - Завтра увидятся. - Ну, шагай! - сказали мужчины и повели Чунг Ли в соседнюю постройку. Чик Чу все слышал. Жаль ему было своего товарища. Но невольно думалось, какой он, Чик Чу, счастливый: никто его не ловит, никто не следит за ним. Живет он тихо, спокойно, работать осталось меньше года. Он и не заметит, как пролетит этот год, а там поедет домой - богатый, свободный. А беспокойный Чунг Ли будет страдать... Нельзя описать, что делалось с мистером Бруком, когда он узнал, что Чунг Ли пойман. Он то потирал руки от восторга, то от злости рычал, как зверь. Мистер Скотт отнесся к этому известию более спокойно. - Повесить его мы не имеем права, - говорил он. - Лучше отослать в Морэсби и засудить. Там его не пожалеют. - Это будет слишком просто и мягко, - возражал Брук. - На худой конец, хоть шкуру бы с него спустить. - Ну, это уже ваше дело, - сказал Скотт. Вошел Кандараки. Весь облик его говорил, что он знает что-то интересное. - Между прочим, господа, - начал он, - история с этим несчастным китайцем может иметь интерес для нас всех. Я только что узнал обо всем подробно - и вот вам довод. При этом он выложил на стол два золотых самородка: один величиною с кулак, другой - немного поменьше. - Что это значит? - спросил Скотт. - Это было у Чунг Ли. Оказывается, он нашел в глубине острова место, где попадаются вот такие штучки. Пришел он сюда, чтобы забрать своего брата и бежать вместе с ним. - Ну что ж, - сказал Скотт, - значит, есть из чего взять неустойку и за него и за брата. - Только неустойку? - вскричал Брук. - Этого мало! Дайте мне сначала рассчитаться с ним! - Я бы советовал рассчитаться с ним иначе, - сказал Кандараки. - Не трогать его, обещать полную свободу, если он покажет, где взял золото. - Как? - грохнул кулаком Брук. - Оставить его совсем безнаказанным? Да что вы такое говорите! Скотт глубоко задумался, а Кандараки подошел к Бруку и тихо шепнул ему: - Не надо возражать. Он покажет нам место, но ведь вы-то все равно будете иметь возможность рассчитаться с ним. - Вот как! Ну, это другое дело, - успокоился Брук. - Идея неплоха, - сказал Скотт, - но ведь вы же сами должны знать, как трудно организовать экспедицию в глубь острова. - Знаю, - ответил Кандараки, - да ведь нужно принять во внимание, что если он один добрался, так хорошо подготовленная экспедиция - тем более, а во-вторых, не надо забывать, что мы искать не будем, а придем на готовенькое. - Это верно, - задумчиво сказал Скотт. - Приведите его сюда! Спустя несколько минут привели Чунг Ли. Он вошел в сопровождении двоих солдат-сипаев. Сипаев англичане вербовали в Индии и использовали как воинскую силу где угодно, в том числе и во многих своих колониях. В распоряжении мистера Скотта их было двенадцать человек под командой сержанта Хануби. Индийцы принадлежат к той же расе, что и европейцы. Высокие, стройные, красивые, со смуглыми лицами и черными блестящими глазами, они тут, среди разных папуасов и китайцев, чувствовали себя людьми высшего склада и даже не догадывались, что англичане смотрят на них точно так же, как сами они - на папуасов. Чунг Ли со связанными руками стоял перед Скоттом и ждал, что будет дальше. Брук сидел, выпучив глаза, и скрежетал зубами. Скотт дал знак, чтобы сипаи вышли, а потом обратился к Чунг Ли: - Ты знаешь, что по закону за покушение на англичанина тебя могут приговорить к смерти? - Я его вовсе и не думал убивать, - сказал Чунг Ли. - Откуда суду знать, что ты думал: он будет судить по тому, что ты сделал. А твой поступок легко можно назвать покушением на жизнь белого. Понимаешь? Чунг Ли молчал. - Ты видишь, - продолжал Скотт, - что ты в наших руках. Мы можем сделать с тобой, что захотим. Скотт замолк на минуту - подождал, чтобы Чунг Ли лучше понял смысл последних слов. - Но ты можешь получить полную свободу, все свое золото, тебе даже помогут вернуться домой до срока, если ты покажешь нам место, где нашел эти самородки. Согласен? Чунг Ли молчал. Во-первых, ему очень не хотелось пускаться снова в далекую и опасную дорогу, во-вторых, это значило бы служить своим врагам, и, в-третьих, он не был уверен, что Скотт выполнит свое обещание. Это, конечно, самое главное. Но что ему оставалось делать? Им ведь ничего не стоит тут же, на месте, убить его. А может быть, по дороге удастся убежать? - Ну, отвечай! - сказал Кандараки. - Я не знаю, верно ли, что вы меня отпустите, - сказал Чунг Ли, чтобы только сразу не показать, что он согласен. - Я даю тебе честное слово, - важно произнес Скотт. "Много мне толку от твоего слова", - подумал Чунг Ли. "Жди, так и отпустим", - подумал Брук. "Посмотрим, как оно будет", - подумал Кандараки. И только один Скотт искренне верил в свое слово, потому что ему не было ни малейшей нужды обманывать этого китайца. - Ладно, - согласился наконец Чунг Ли. Скотт позвал сипаев и сказал: - Развяжите ему руки, хорошенько присматривайте за ним, кормите, ни в чем не отказывайте, только сторожите, чтобы не убежал. Если что, - головами ответите. III В море. - Встреча с папуасами. - Станция Доэр. - Черный миссионер. - По реке Фляй. - Живые плоды. - Какаду и осы. - Лошадь!.. - Экскурсия в папуасскую деревню. - Кенгуру на дереве. - Ночевка. Вдоль южного берега Новой Гвинеи, держа курс на восток, быстро летел катер. Он был довольно большой, с каютами, на нем помещалось четырнадцать человек, много разных припасов, оружия. Впереди сидели Скотт, Брук и Кандараки. Управлял катером старый боцман Старк, за машиной следил механик Гуд. Основную вооруженную силу экспедиции составлял Хануби с шестью сипаями. Тут же находился и Чунг-Ли. Файлу был взят в качестве повара. В такой экспедиции каждый должен быть полезным с разных сторон. Негр-кок был бы только коком, а Файлу во всех отношениях верный и надежный человек. Стоял штиль, и море, как зеркало, блестело под солнцем. Справа вдоль берега тянулась белая гряда, то приближаясь к берегу, то отдаляясь. Это были коралловые рифы. Волны разбивались о них, и поэтому между рифами и берегом оставалась тихая полоса, вроде улицы. Через два часа ходу увидели впереди папуасскую деревню на сваях. Она выдавалась в море так далеко, что пришлось проплывать совсем близко от нее. Там еще издали услышали рокот мотора удивительной лодки. Папуасы забегали, у берега началась возня, и скоро навстречу катеру двинулись восемь больших пирог, в которых сидело человек по двенадцати. Папуасские пироги замечательны тем, что у них сбоку, на некотором расстоянии от самой лодки, приспособлены толстые бревна - поплавки. Связанные с лодкой жердями, они придают ей устойчивость и не позволяют перевернуться. Папуасы кричали, размахивали руками. Можно было различить одно слово: "кос, кос". - "Табак, табак". - Что им нужно? Что они собираются делать? - встревожился мистер Скотт. - Черт их знает, - ответил Брук, - но во всяком случае эта орава для нас небезопасна. Очень уж их много. Катер приближался к лодкам, а дикари, сбившись в кучу, не давали ему дороги. - Нужно разогнать их, - сказал Скотт. - Стреляйте вверх! Сипаи стали кричать и стрелять. Папуасы засуетились, некоторые попрыгали в воду. А катер врезался в гущу лодок, зацепил две или три, у двух отломал поплавки, а одну и вовсе перевернул. Поднялся крик, раздались вопли. По правде говоря, папуасы не собирались нападать на катер, потому что, живя на побережье, не однажды встречались с белыми и знали, что связываться с ними опасно. Но теперь они обозлились и готовы были на самом деле вступить в бой. Однако катер был уже далеко. Плыли весь день. Ландшафт был однообразный и, можно сказать, скучный. Слева - низкий берег, поросший лесом, по большей части - мангровым. Там-сям виднелись невысокие холмы, иногда над лесом поднимался дымок. Осталось позади еще несколько деревень на воде. Справа - белая коралловая гряда. Время от времени вдали показывались острова. И вдруг на катере раздались голоса: - Смотрите! Смотрите! В самом деле, посмотреть было на что. Среди моря, будто прямо из воды, поднималась красивая группка из пятнадцати - двадцати кокосовых пальм. Земли возле их корней не было видно, все вода да вода, и пальмы стояли, колыхаясь, словно паря в воздухе. Конечно, под ними был твердый грунт, но он лишь чуть-чуть выглядывал из под воды, и со стороны можно было не заметить его. Это был так называемый "атолл", которых очень много в этой коралловой части Тихого океана. Потом рифы постепенно стали удаляться от берега. Катер выходил в открытое море. Начало покачивать. Такая качка бывает в открытом море даже в самую лучшую погоду. Корабли совсем не чувствуют ее, а лодки иной раз основательно швыряет. Берег отступил на север; стало тише. Плыли всю ночь, а на рассвете прибыли на станцию Доэр, которая расположена недалеко от устья реки Фляй. Станция Доэр - это уже небольшое европейское поселение. Тут есть почта, судья, школа и даже церковь. Экспедиция намеревалась простоять тут целые сутки: это был последний цивилизованный пункт, где можно окончательно подготовиться, приобрести недостающее снаряжение и припасы. Ясное дело, никто из участников экспедиции никому не рассказывал, куда и зачем они плывут. Да и не все из них сами это знали. Команда катера по очереди сходила на берег, и Чунг Ли тоже было разрешено немного прогуляться, конечно, в сопровождении сипаев. Между прочим, Скотт и Брук захотели побывать в церкви. Там как раз толстый бритый миссионер читал проповедь. Слушали его двое белых да два - три десятка чернокожих. Миссионер говорил, что хотя черные и младшие братья белых, но все-таки братья, и бог любит их одинаково. Поэтому и они должны любить бога и выполнять его повеления. Вот, например, почему белые сильнее, богаче и умнее остальных? Да потому, что они поклоняются единому сущему богу и свято блюдут его заповеди. А почему черные не так умны и богаты? Конечно, потому, что они не знают христианства, И первый завет христианства - любить всех и покорно слушаться старших. А вы, к сожалению, не всегда с любовью и почитанием относитесь к своим старшим братьям - белым, и так далее, и так далее... Тут же стояли и туземные ученики - стриженые, довольно чистые и даже одетые по-европейски. Они были совсем не похожи на голых, черномазых и диких папуасиков. Их и кормят, и одевают, и учат бесплатно. А лет через десять они сами становятся слугами церкви, миссионерами. Получается очень выгодная комбинация: воспитание и работа черных миссионеров обходится наполовину дешевле, чем белых. К тому же черные миссионеры пользуются среди своих собратьев большим успехом, чем чужие, белые. Окончив проповедь, миссионер подошел к Скотту и Бруку и, узнав, что они направляются вверх по реке Фляй, стал просить, чтобы они подвезли одного из его черных воспитанников, который ехал к папуасам, чтобы нести им слово Христово. Скотт дал согласие. В этих краях приезд белых - важное событие, потому что случается это всего несколько раз в году; конечно, начальник пункта сразу узнал о приезде гостей, и Скотт должен был навестить его. Начальник станции, мистер Смит, встретил Скотта радостно, и первым вопросом его было, куда и зачем они едут. Скотт был готов к ответу и сказал, что он направляется ловить своих беглецов-рабочих. - Хорошее дело делаете, мистер Скотт! - обрадовался Смит. - Нам было бы куда легче, если бы все предприниматели поступали так. А то вот видите, сколько у нас сообщений о побегах, даже по двадцать пять долларов обещаем за каждого, а толку мало. Может быть, вам нужна помощь? Я могу дать людей. "Ну, уж это шутишь!" - подумал Скотт и сказал: - Благодарю, я взял столько людей, сколько вместилось на катере. Но в случае чего мы прибегнем к вашей помощи. А что слышно там, в глубине? - Как всегда - ничего. Наша власть распространяется только километров на двадцать пять да по реке - на пятьдесят. А там, дальше, они живут сами по себе, как тысячу лет назад. Не советую и вам далеко забираться. - Я имею сведения насчет того, где скрываются мои рабочие, - ответил Скотт. - Туда и направлюсь. Вокруг катера тем временем собралась целая толпа зевак: и белых, и черных, и желтых. Команда заканчивала погрузку. Под вечер пришел пассажир, миссионер. Это был молодой человек лет двадцати двух, одетый в черное, тихий и смирный. Через плечо у него висел мешок, в руках он все время держал библию. Звали его Саку. Странно было видеть этого папуаса, который по своей воле шел служить белым хозяевам. Чуть свет катер двинулся к устью реки Фляй. Берег все больше поворачивает влево. Вот уже катер держит курс на запад. Справа тянется непрерывная цепочка островов, на которых живет немало народу. Об этом говорят виднеющиеся то тут, то там плантации бананов, кокосовых и саговых пальм. Однако ни людей, ни строений не видно среди деревьев. Особенно приятный аромат шел от мускатных деревьев. Те мускатные орехи, которые нам приходилось пробовать, являются косточкой плода, похожего на сливу. Над цветами порхали многочисленные бабочки; некоторые из них, блестяще-черные, были в ладонь величиной. На одном острове высилось так много кокосовых пальм и катер проходил так близко от него, что нельзя было не остановиться и не полакомиться кокосовыми орехами. - Будьте осторожны, - сказал Скотт, - хозяин может пустить стрелу из-за дерева. Но вылазка обошлась благополучно: хозяев или вовсе не было, или они попрятались. Сипаи тут же разбили несколько кокосовых орехов и поднесли хозяевам. В каждом орехе было добрых две бутылки соку, так называемого кокосового молока. - Вот это напиток! - сказал Брук, облизывая губы. - Нужно как можно больше взять про запас. - Найдем еще, - ответили ему. Кокосовая пальма примечательна тем, что на ней могут быть одновременно и цветы, и зеленые плоды, и спелые. Деревья живут по двести лет и каждый месяц дают двадцать - двадцать пять плодов. Так, минуя один остров за другим, вошли наконец в устье реки. Течение было сильное, и катер двигался уже не так быстро, как раньше. - Скажите, мист... - начал было Скотт, обращаясь к Саку, но вдруг замолк, смешался. Он по привычке чуть не назвал мистером самого обыкновенного черного дикаря только потому, что он был одет по-европейски. Это уже слишком! Но ведь черт его знает, как вообще держать себя с подобными субъектами. Все-таки человек образованный, так сказать, духовное лицо, которое заслуживает всяческого уважения, но как тут будешь уважать чистокровного папуаса?! А Брук тем временем начал беседу. - Ты куда едешь? - спросил он у миссионера, не раздумывая о вежливости по отношению к черному. - К верховьям реки Фляй, - тихо ответил Саку. - Бывал ты когда-нибудь там? - продолжал расспрашивать Брук. - Да, только очень давно, в детстве. - А как ты попал к миссионерам? - Когда мне было десять лет, соседнее племя напало на нас. Перебили много людей, многих забрали в плен, в том числе и меня с матерью. А отца убили. - Как же это они вас не съели? - рассмеялся Брук. - Наверно, невкусные были? Ха-ха-ха... Эта грубая шутка больно задела миссионера, и он ничего не ответил. - Так как же все-таки ты попал к миссионерам? - продолжал допытываться Брук. - Мы с матерью убежали, - неохотно ответил миссионер, - но по дороге у самой реки они настигли нас. Мать схватили, а я бросился в воду и поплыл. Как раз мимо проходил корабль. Меня вытащили и взяли с собой. - А чего ты снова едешь туда? - все расспрашивал Брук. - Я узнал теперь высшую правду, и моя обязанность - нести ее моим братьям, - сказал Саку и возвел глаза к небу. "Смотри ты, - подумал Скотт, - говорит совсем как наши попы". Брук засмеялся: - Нужна им ваша правда! Да разве это люди, если они до сих пор едят друг друга! Сейчас, пожалуй, не осталось ни одного такого уголка на свете, где бы жили людоеды, кроме этого проклятого острова. - Вот потому-то мы и должны идти туда и нести свет слова Христова, чтобы они не были такими, - сказал миссионер, опустив голову. - Значит, в другие уголки свет уже дошел, а сюда еще нет. - Какой там свет, - махнул рукой Брук, - когда в них простого человеческого чувства нет. Их, может быть, и вообще нельзя сделать людьми. - Все люди одинаковы, - спокойно ответил миссионер, - только по-разному воспитаны. Все люди братья, и все они равны перед богом. Скотт усмехнулся, а Брук так и вскипел: - Ну-ну, полегче! - сказал он. - Откуда ты взял, что эти людоеды братья нам? Миссионер пристально посмотрел прямо в глаза Бруку и отчетливо проговорил: - Ваши миссионеры научили меня этому. Скотт и Кандараки отвернулись, словно разглядывая что-то на берегу, а Брук смущенно пробормотал: - Да-да, конечно... перед богом, конечно... Я только хотел сказать, что сейчас их нельзя сравнивать с нами. Да-да, конечно... У Саку было нехорошо на душе. Он еще раз убедился, что белые, которые научили его считать всех людей братьями, сами и мысли об этом не могут допустить. Тогда заговорил Кандараки: - А вы подумали, что вам угрожает? Вы ведь теперь совсем чужой им, они вас не признают за своего. А если вы еще начнете толковать им о новой религии, все может случиться. - На все воля божья, - вздохнул Саку, - а опасности подстерегают нас всегда и всюду. Не я первый и не я последний могу пострадать за Христа. Наши "христиане" были изрядно удивлены, слыша такие слова из уст папуаса. Они давно уже были христианами только по крещению. Правда, от религии они не отказывались и считали себя добрыми сыновьями церкви, но слово Христова учения не доходило до них и не было, пожалуй, в их жизни случая, чтобы они поступили так, как велит "закон божий". И вот теперь этот дикарь собирается нести их религию в жизнь, и даже похоже на то, что самих их хочет учить христианству. - Дивны дела твои, господи, - прошептал Кандараки. Под вечер встал вопрос, что делать: плыть ли дальше или остановиться на ночлег? Боцман и механик говорили, что им будет очень трудно вести катер без отдыха день и ночь. Но и стоять среди ночи на одном месте было небезопасно: в темноте могли подкрасться враги. Решили ночью плыть, а привал сделать днем, тем более что река тут еще широкая и глубокая - можно плыть полным ходом и в темноте. - А засветло отдохнем и можно будет сделать экскурсию куда-нибудь подальше от берега, - сказал Скотт. Ночи вблизи экватора темные и долгие. И до самого рассвета рокотал мотор, тревожа окружающую тишину. Птицы срывались с деревьев и с криком разлетались в стороны. А туземцы в своих хижинах прислушивались к этому шуму и думали, что он сулит им что-то недоброе. На другой день облик берегов сильно изменился. Они стали выше и суше; вместо непроходимой лесной чащи по обоим берегам раскинулись безлесные просторы, лишь кое-где виднелись небольшие группки деревьев. Деревень вдоль берега не было. Дело в том, что река служит тут проезжей дорогой. А жить у дороги в этих местах - дело не из приятных, особенно на открытом месте: могут заглянуть нежеланные гости. Лучше ютиться где-нибудь поодаль, под защитой деревьев, неприметно, чтобы ты все видел, а тебя - нет. Река вела на северо-запад. Ландшафт менялся несколько раз. После высоких берегов снова пошли низкие, заросшие бамбуком. Тут подстрелили несколько диких уток и, выбрав место посуше и поудобнее, сделали привал. Это было очень кстати: ноги у всех затекли от неподвижного сидения. Файлу принялся жарить уток, а Скотт, Брук, Кандараки и Хануби отошли немного в сторону от берега, чтобы поразмять ноги. Тут они заметили раскидистое, густое дерево с ярко-зелеными листьями. - Хлебное дерево, - сказал Брук. - Нужно бы попробовать свеженького хлебца. - Конечно, - сказал Скотт, - тем более что сухари нужно экономить: а вдруг не хватит? Позвали Файлу. Он выбрал один плод весом за полпуда, отнес его к своей "кухне", разбил, извлек содержимое и "замесил тесто", из которого потом стал печь на сковороде лепешки. Каждый из нас непрочь бы попробовать такого хлеба, но едва ли кто-нибудь согласился бы вообще питаться им. Немного дальше снова увидели необычное дерево, на ветвях которого висело много черных крупных плодов. Но только люди приблизились к нему, как вдруг "плоды" подняли крик и разлетелись в разные стороны. - Что еще за чудо! - крикнул, растерявшись от неожиданности, Брук. Кандараки и Хануби засмеялись. - Это же летучие собаки, - сказал Хануби. - Только этой нечисти и не хватало! - буркнул Брук. Эти животные похожи на наших летучих мышей, только куда крупнее. Морда у них напоминает собачью, отсюда и идет название. Как и летучие мыши, они ведут ночной образ жизни, а днем висят на деревьях, уцепившись задними лапами и закутавшись в свои крылья. Поднялись на пригорок. На западе простиралось безлесное плато, с востока подступала зеленая низина. На берегу, возле катера, курился дымок. И нигде не было видно жилищ туземцев. Казалось, ни единой живой души, кроме наших путешественников, не было на много миль вокруг. - Удивительное дело, - в раздумье сказал Скотт. - Такой богатый край и словно вымерший. Кандараки усмехнулся. - Ну, не скажите, - проговорил он, - я уверен, что в это самое время не один десяток глаз следит за каждым нашим шагом. - Чего ж они прячутся, дураки? - сказал Скотт. - Разве мы хотим причинить им какой-нибудь вред? - Должно быть, научены. Когда-то кто-то их тут крепко напугал, - ответил Кандараки. - А вот смотрите, какая птичища бежит, - крикнул Хануби, вскидывая ружье. - Это казуар, - сказал Скотт, - не стоит стрелять. Он уже далеко, да и некогда с ним возиться. Еще не одного встретим. Казуар мчался по долине как ветер. Он был очень похож на всем известного страуса, только с гребешком, как у курицы, на голове да с шеей, украшенной ожерельем, как у индюка. На концах крыльев и в хвосте у него не было тех красивых белых перьев, из-за которых так ценится страус. И вообще перья у казуаров необычные, похожие скорее на шерсть. - Жалко, - сказал Брук, - что в этой дурацкой стране нет, кажется, кроме казуаров, ни одного животного, на которое стоило бы поохотиться. Даже ни одного хищного зверя. - Зато хватает хищных людей, - сказал Скотт. - Однако пора возвращаться. Файлу, видно, уже ждет с обедом. Пробираясь через кустарник, они были оглушены громким, пронзительным криком какаду. Порядочная стайка этих попугаев, рассевшись на ветвях, вела свою оглушительную беседу. - Вот уж разболтались, настоящие попугаи... - сказал Брук, затыкая уши, и вдруг запрыгал, замахал руками и с ревом стал кататься по земле. Все остановились в удивлении. - Что с ним такое? - сказал Скотт. - Неужели крик какаду так подействовал на него? - Помогите! Осы! Осы! - выл Брук. История, конечно, не из приятных, но тут нельзя было удержаться от хохота. А между тем загудело над самым ухом мистера Скотта, и все, вместо того чтобы спешить на помощь, бросились прочь. А дело обстояло просто: Брук ступил ногой в осиное гнездо, за что и был наказан. Ну и бранился же он! Всем досталось: и осам, и какаду, и папуасам, и Новой Гвинее вообще. Попробуй тут смолчи, когда все лицо у тебя распухло, глаза заплыли и при взгляде на тебя никто не может удержаться от смеха! Особенно радовались Чунг Ли и Файлу, два врага, которые одинаково желали "добра" мистеру Бруку. Так плыли несколько дней. За все время только один раз они встретились с папуасами. Из заливчика вынырнуло им навстречу несколько пирог, в которых было много людей, вооруженных луками и пиками. По всему их виду и жестам можно было судить, что намерения у них воинственные. Но, едва услышав выстрелы, они все разбежались. - Мне уже начинает казаться, что если так пойдет дальше, наша экспедиция будет простой прогулкой, - сказал Скотт. - Хорошо говорить, когда мы сидим "дома" и у нас под рукой есть оружие, даже пулемет, бомбы и газы. На суше будет не так легко, - возразил Кандараки. В другой раз всех встревожил крик боцмана Старка: - Смотрите, смотрите: человек на коне! Если бы у нас закричали: "Смотрите, слон на самолете!" - это произвело бы меньшее впечатление, чем тут слова: "человек на коне". Дело в том, что на Новой Гвинее совсем нет лошадей. Только на побережье можно было встретить двух-трех, завезенных европейцами. А появись лошадь тут, в глубине острова, папуасы были бы перепуганы не меньше, чем мы при виде какого-нибудь фантастического чудовища. Все навели бинокли в ту сторону, куда показывал боцман, но ровно ничего не могли разглядеть. - Это тебе померещилось, - сказал Старку Кандараки. Но тот клялся, что отчетливо видел, как на пригорок поднялся всадник и скрылся за деревьями. Как ни всматривались, как ни прощупывали биноклями всю местность в той стороне, где Старк заметил всадника, - никто больше ничего не увидел. Так и решили, что боцмана подвели глаза. А он даже вскипел: - Да что я - ослеп или пьян? Глаза еще мне никогда не отказывали. Правда, у старого морского волка глаза были не хуже иного бинокля, но ведь не может же быть невозможного. Как сюда попадет европеец на лошади? А если это был папуас, то откуда ему взять лошадь? Еще через несколько дней справа открылась другая река, нисколько не меньшая, чем та, по которой плыли наши путешественники. Это был Стрикленд - приток реки Фляй. Значит, оставалось плыть половину пути. Тут миссионер сказал, что он хочет сойти на берег. - Вы ведь говорили, что вам надо до верховий, - сказал Старк. - Я там и буду. По прямой это не очень далеко, - ответил миссионер. - А пока я поищу свою мать. Здесь как раз живет племя, которое тогда напало на нас. - Может быть, на всякий случай возьмете револьвер? - предложил Скотт. - Нет, не нужно, - ответил Саку, - хищных зверей здесь нет, а для людей у меня есть вот это оружие, - и он показал библию. - Ну, желаю вам всего наилучшего! - сказал Скотт и впервые в жизни протянул руку черному. Миссионер взял свой мешок, библию, распрощался со всеми и скрылся в лесу. - Удивительный человек, - заметил Кандараки. - Вот тебе и папуас! - добавил Брук. За Стриклендом река Фляй стала заметно меньше: она потеряла добрую половину воды, которую давал приток. Если до Стрикленда иногда еще добирались пароходы, то подняться выше они уже не могли. Здесь только раз - другой побывали исследователи. У наших путешественников было то преимущество, что они плыли на катере, который мог идти и при небольшой глубине. Берега сдвинулись, стали выше и круче. Течение усилилось, так что катер двигался еще медленнее, чем прежде. Иной раз его даже начинало сносить назад. Стали попадаться подводные камни, и плыть ночью уже было нельзя. И вот однажды на катере снова раздался крик: - Смотрите, всадник слева! На этот раз уже все увидели далеко на горизонте верхового. Лошадь шла шагом и держала направление на запад. Брук посмотрел в бинокль и удивленно воскликнул: - Да их же двое на одной лошади! - Что за черт? - сказал Скотт и взялся за бинокль, но ничего уже не увидел: лошадь скрылась за холмом. Путешественники не знали, что и думать. Мало того, что пришлось поверить в реальность "человека на коне", так тут еще почему-то двое на одной лошади. Что это за люди? Откуда? Как они попали сюда? И зачем? Однако долго рассуждать по этому поводу не приходилось: возникла новая, более важная забота. Чтобы не терять времени, они редко останавливались и жили главным образом за счет тех припасов, что набрали с собой. А их было не так уж и много: добрую половину места на катере занимало оружие. Мистер Скотт правильно рассуждал, что, имея оружие в достатке, все остальное нетрудно будет добыть. Так бы оно и было, да беда в том, что дичи попадалось мало. Сначала еще можно было время от времени подстрелить утку, но потом, когда местность пошла более высокая, их не стало. До Стрикленда было много рыбы, а теперь она почти исчезла, и чтобы поймать несколько рыбешек, не стоило тратить времени. На суше водились казуары, но ведь их иначе как на лошади не догонишь, а чтобы подстеречь и застрелить хитрую птицу, тоже нужно было много времени. Что касается плодовых деревьев, так их тут в диком состоянии так же мало, как и в наших лесах. Без человека и его труда самая "райская" местность ничего не стоит. Только на картинках она выглядит по-райски, а путешественники там страдают от голода ничуть не меньше, чем где бы то ни было. Правда, на катере было еще кое-что из продуктов, но ведь путешествие только начиналось, и надо было подумать о будущем. Однажды справа, километрах в шести от берега, показалась деревня. Решено было пойти туда, чтобы выменять что-нибудь из продуктов. Деревня стояла на берегу небольшого озера, которое соединялось с рекой маленьким протоком. Поднялись немного по протоку, а дальше двинулись пешком. Однако как только жители заметили чужих, они сразу же разбежались кто куда. Европейцы кричали, делали разные знаки, показывая, что идут с добрыми намерениями, но от этого папуасы пугались еще больше. Пришли в опустевшую деревню, заглянули в несколько хижин. Нигде ни души. Разбросаны разные вещи: одежда, искусно сплетенная из травы, кинжалы, стрелы из костей казуара. - Вот, полюбуйтесь на эту игрушку! - сказал Кандараки, показывая на человеческую голову. "Игрушка" и в самом деле заслуживала внимания. Это была кожа, аккуратно снятая с черепа и набитая травой. Рот и глаза широко раскрыты да еще подкрашены красной краской. Тут же были и голые черепа, тоже раскрашенные. - Смотрите, сколько рубцов на них, - заметил Скотт, - видно, что добыты в бою. - А их обладатели - съедены, - добавил Брук. - Может быть, - согласился Скотт. - Но почему нигде не видно ничего съестного? Чем они питаются? - Едят друг друга, - подсказал Брук. - Подальше от жилищ, в лесу, у них есть огороды, - объяснил Кандараки, - а кроме того, разводят свиней и собак на мясо. - Ну, что собак жрать, что друг дружку, - один черт! - ворчал Брук. На улице увидели поросят. Открыли стрельбу и двоих убили. Эхо разнеслось по окрестным лесам, и спрятавшиеся там дикари радовались, что успели убежать. Они были уверены, что эти страшные белые чужаки пришли только затем, чтобы уничтожить их со всем имуществом. Разве этот "гром", что они принесли с собой, не ясно говорит об их намерениях? Возвращаясь к берегу, наши путешественники вышли на небольшую полянку и остановились как зачарованные. Даже Брук не выдержал и проговорил: - Что за прелестный уголок! Со всех сторон свешивались удивительные цветы так называемой "муккуны". Это растение приспособилось жить на других деревьях, а "за квартиру" платит тем, что украшает самые разные деревья своими красно-желтыми цветами, переливающимися на солнце, как пламя. И тоже яркие, как пламя, перелетали с цветка на цветок знаменитые райские птицы. Какие-то ярко-синие пичужки спасались бегством от бабочек, которые были в несколько раз больше их. А на всех покрикивали, словно отдавая команду, многочисленные какаду. - Черт побери, как в сказке! - сказал Кандараки, озираясь вокруг. Но вот он остановился, сорвал с плеча ружье и показал рукой на одно из деревьев. Сквозь листву было видно, как что-то темное лезло по стволу дерева. Конечно, папуас. Скотт дал знак, чтобы все соблюдали тишину, и осторожно стал красться к тому дереву. Но Брук не сдержался и выстрелил. - Что вы делаете? - крикнул Скотт. - Зачем? В чаще зашумели и затрещали ветви, мелькнуло темное тело и грянулось наземь. - Что вы наделали? - снова сказал Скотт. - Зачем стрелять без нужды? Все стояли, опустив головы, и даже Брук чувствовал, что поступил нехорошо. - Не будет в другой раз следить за нами, - оправдывался он. - А что, если бы он пустил в нас отравленную стрелу? - Нам ничего не стоило в любую минуту снять его, если бы на то пошло, - сказал Скотт. - Раз мы его заметили, он уже был для нас безопасен. А это только разозлит папуасов, и у нас прибавится ненужных хлопот. Скверно, очень скверно, мистер Брук! Между тем Хануби направился в кусты, где упало тело. - Сюда! Скорей! - раздался его веселый голос. Подбежали... и расхохотались так, что эхо пошло по всей округе. Даже Скотт, может быть, впервые в жизни так хохотал. Вместо папуаса под деревом лежал... кенгуру, так называемый лазающий кенгуру, который водится главным образом на Новой Гвинее. - Ну и страна! - говорил Брук. - Все тут шиворот-навыворот: люди похожи на зверей, звери - на людей. И все-таки слава богу, что так получилось: успеем еще поохотиться и на папуасов, если потребуется. А этого "папуаса" и сами съедим. Весело возвратились на катер, где уже начали было тревожиться, услыхав стрельбу в деревне. Добычи хватило на два дня. На третий день, под вечер, пристали к одному маленькому островку посредине реки. Богатая растительность, сухой высокий берег и безопасное положение посреди реки - все это располагало к тому, чтобы остановиться тут. С удовольствием выбрались люди на твердую землю: ноги у всех затекли от длительной езды на катере. Разложили огонь и даже спать на этот раз решили на берегу, потому что на судне было тесно. Только хозяева остались в своей каюте. На ночь, конечно, выставили охранение, но место было такое надежное, что часовой сам заснул раньше других. Чунг Ли лежал под высоким деревом, в десятке шагов от костра, прислушивался к шуму воды в реке и думал о том, где теперь его брат и встретятся ли они... А может быть, Хунь Чжи уже нет в живых, и все из-за того, что он. Чунг Ли, на четыре дня опоздал. Все уже спали. Костер погас. Где-то далеко-далеко завыла собака. Может быть, там жилье, а может, это дикая собака, которых много водится на Новой Гвинее. Файлу перевернулся на другой бок, и в этот момент ему показалось, что возле Чунг Ли промелькнула какая-то тень. Он поднял голову, протер глаза - ничего. Тогда он не поленился встать, подошел к Чунг Ли: тот спит как убитый. Обошел лагерь вокруг, прислушался: ни звука, ни шороха. Файлу успокоился. Наверно, со сна почудилось. Подкинул в костер хворосту, улегся и спокойно заснул. IV Племя Какаду. - Жизнь папуасов. - Приход миссионера. - Вождь Мапу. - "Культурная работа" миссионера. - Пир на весь мир. Как уже было сказано, папуасы никогда не составляли единого государства. Жили они обособленно, своими родами, с соседями постоянного общения не имели, а если и встречались иной раз, так расходились не по-доброму. Часто какой-нибудь сильный род подчинял себе окрестные деревни, но в скором времени и сам он мог попасть в подчинение к другому, еще более сильному роду. Род Какаду насчитывал человек четыреста вместе с женщинами и детьми. Хижины их были разбросаны по обоим берегам небольшого ручья, на холмах. Большей частью они стояли прямо на земле, и лишь немногие были построены на невысоких сваях. Крыши - из сплетенных пальмовых листьев, стены - из ветвей; разумеется, никаких окон тут не полагалось, была только одна большая дыра, которая служила дверью. Дверь эта никогда не запиралась, потому что воров здесь не водилось: красть было нечего. Только в одном доме, побольше, была "дверь" - крышка от какого-то ящика с английскими надписями. Как попал сюда этот "осколок цивилизации" - неизвестно. Не знал этого, наверно, и сам хозяин дома - вождь рода. Но самым приметным в деревне был другой дом - огромный, на высоких сваях и с башней, как церковь. На верхушке башни развевался пук перьев какаду - эмблема рода. Это было самое интересное учреждение у папуасов - "ум-камаль", что-то вроде нашего клуба. В этом "клубе" жили неженатые мужчины, женщин к нему даже близко не подпускали. Тут вершились разные дела, происходили советы; сюда приходили гости и путешественники (конечно, только мужчины); тут мужчины проводили все свое время, лежали, курили, пели. В ум-камале и теперь было довольно много народа, в то время как в других местах деревни не было почти никого. Бросалось в глаза отсутствие женщин. По улице слонялись свиньи и собаки, беспрепятственно заходя в любую хижину. Тут же разгуливало несколько кур, которых туземцы держат главным образом ради перьев. И больше не видно было никаких примет хозяйства, даже клочка обработанной земли. Перед многими домами были сооружены небольшие помосты на четырех столбиках. На этих помостах тоже лежали и сидели мужчины - по одному или по нескольку человек. Тут они отдыхали, беседовали. Это были своеобразные домашние клубы для женатых мужчин: в хижине им не давали покоя свиньи и собаки. Сюда женщины тоже не имели доступа, и только в исключительных случаях, в знак особой милости, им позволялось посидеть под помостом. Вот из лесу подошли две женщины, как видно, мать с дочерью. Одеты они были очень непритязательно: короткая, до колен, юбка из плетеного тростника - и все. На спинах, перекинув веревки на лоб, они несли по большой вязанке таро - растения, которое тут заменяет наш картофель. Вся работа по хозяйству лежит здесь на женщинах. Лошадей нет, и любые тяжести переносятся женщинами таким вот странным способом. На лбу у многих на всю жизнь остается след от веревки. Дома женщины обрезали коренья таро, обернули листьями и положили в горячую золу. Когда коренья испеклись, их очистили от горелых листьев и растолкли в кашу, смешав с водой. Получился жидкий и липкий клей. Хозяйка поставила его в уголок хижины, а оттуда взяла другой горшок с таким же клеем-кашей, который простоял уже два дня и достаточно укис. Эту готовую кашу она понесла хозяину, который, сидя на помосте, беседовал с гостем. Они запустили в горшок по три пальца, а чтобы каша не слишком тянулась, намотали ее на руку и принялись неторопливо лакомиться. Пришла домой и соседка, жена гостя, тоже с вязанкой таро да вдобавок с грудным младенцем на руках. Свиньи, заметив хозяйку, бросились к ней, стали визжать, тереться о ноги, ластиться. Нужно сказать, что папуасские женщины возятся с ними, как важные дамы с собачками. Кончив хлопотать по дому, женщины снова пошли в лес. Навстречу им шли другие женщины и дети, тоже с вязанками таро. Значит, где-то там было их поле или огород. Папуасские огороды находятся обычно далеко от деревни, иной раз в трех-четырех километрах. Для них выбираются места, богатые влагой, в то время как деревни строятся там, где посуше. Землю под посев готовят все вместе, сообща, и это уже главным образом дело мужчин. Работа эта в тех условиях нелегкая: нужно вырубить, выкорчевать или выжечь лес, вскопать землю, обнести поле каким-нибудь забором, - и все это почти что голыми руками, если не считать разных там суковатых палок, каменных топоров, костяных ножей. Настоящих топоров и ножей было лишь несколько штук на весь род. "Вспашка" производится таким способом: мужчины становятся в ряд с кольями в руках. Они вбивают эти колья в землю как можно глубже, потом все вместе налегают на них и отворачивают большие комья земли. За ними идут женщины. Они разбивают комья маленькими деревянными лопатками и выбирают корни и траву. Потом за работу берутся дети: они перетирают землю руками. Эта часть работы делается сообща. А потом уже каждая семья возится на своих грядах по отдельности. Мужчины, когда земля уже "вспахана", считают себя свободными от всех остальных хозяйственных обязанностей. В дальнейшем работают только женщины, а мужчины, как мы уже видели, "отдыхают". Женщина тут является чем-то вроде полезного домашнего животного, и богатым считается тот отец, у которого много дочерей... Разводят папуасы кокосовую пальму, таро, бананы, ямс (что-то вроде проса), табак. В любую пору года что-нибудь созревает, так что туземцы едят свежие плоды и овощи круглый год. И тем не менее живут они совсем бедно: примитивные орудия, отсутствие всякой техники не дают снимать больших урожаев. ...Между тем в ум-камале сидело и лежало человек пятнадцать мужчин. Украшений на руках и на ногах - разных колец и браслетов - у них было больше, чем одежды. Пятеро сидели у костра и курили длинную самокрутку из зеленого табака. Каждый затягивался один раз и передавал самокрутку соседу. Сырой табак не хотел гореть, и приходилось все время таскать угольки из костра. Некоторые возились с прическами. Папуасские франты тратят на это дело не меньше времени, чем иные тонные барышни. Один из них вот уже два часа трудился над тем, чтобы с помощью щепочки поставить дыбом каждый в отдельности волосок на голове. А чтобы волосы держались в таком положении, он перетер их влажной красной глиной. Другой тем временем облепил голову известкой. Через день или два известь слезет, и волосы на какую-нибудь неделю станут светлыми. Ради этого стоит, конечно, потрудиться. Мужчины постарше проделывали такие же операции со своими бородами. Потом они понатыкали в волосы перьев какаду и петушиных и укрепили все это бамбуковыми гребнями, которые являются тут принадлежностью туалета мужчин, но никак не женщин. Эти самые гребни используются и в качестве вилок во время еды. Покончив с прическами, они долго не могли нарадоваться на них и откровенно хвастались друг перед другом. Правда, и другие мужчины были разукрашены ничуть не хуже. Например, чего стоит одно ожерелье из собачьих зубов! Недаром женщинам возбранялось носить такие ожерелья. Два зуба в ушах, вроде наших сережек, - вот и все, что им было позволено. А о таком украшении, как клык кабана, они и мечтать не смели: это была уже безраздельная привилегия мужчин. Обстановка клуба состояла из нар, оружия и множества человеческих черепов. Все они были раскрашены и висели в изголовье у тех, кем или чьими предками когда-то были добыты. В углу стояла большая, вырезанная из дерева фигура человека - "тэлум". Она напоминала о подвигах какого-то героя из рода Какаду. И наконец, возле дверей можно было увидеть огромную, выдолбленную внутри колоду, которая служила барабаном. Звук его возвещал обычно о каком-нибудь очень важном событии и был слышен далеко-далеко. - Ходят слухи, что Мукку думают двинуться против нас, - говорил один из мужчин. Мукку - это был соседний род, с которым Какаду враждовали испокон веков. - Я буду очень рад добыть еще несколько черепов, - сказал франт с головой, обмазанной известью. - Но чего Мапу ожидает? - Посланцев все еще нет. Мапу был вождь рода Какаду. Он считался не только самым сильным и храбрым из мужчин, но и самым умным. Он имел даже некоторое отношение к европейской цивилизации: дверь его хижины, как известно, закрывалась крышкой от европейского ящика, причем даже с надписями, обладавшими чудесной силой. Кроме того, у него была европейская жилетка, которую он надевал в особо торжественных случаях. Но важнее всего было то, что он не боялся европейской цивилизации, наоборот, даже стремился к ней. Это им были посланы те двое "купцов", что променяли свое золото на спирт. Мапу знал, что самое страшное оружие белых - это "гром". В то же время он узнал, что белые больше всего на свете любят золото. Вот он и додумался использовать этот совершенно бесполезный желтый металл. Правда, Мапу еще не знал, как обращаться с "громом", но достаточно уже и того, что не побоялся его приобрести. Он уже не считал его чем-то сверхъестественным и рассчитывал так или иначе разузнать, как им пользоваться. - Если у нас будет гром, мы покорим всех соседей, - сказал один из мужчин. - Наш Мапу великий вождь! - добавил другой. В это время прибежал какой-то молодой туземец и сказал, что к деревне приближается чужой человек, черный, но совсем как белый. Все повскакивали с мест, разобрали оружие и побежали за ним следом. - Вон там, - показал гонец. Папуасы притаились и стали ждать. По тропинке между деревьями спокойно шел человек - черный, но в европейской одежде. Удивительнее всего было то, что у него как будто не было никакого оружия. Читатели, должно быть, догадались уже, что это был миссионер Саку. Когда он поравнялся с засадой, папуасы выскочили и окружили его. Но незнакомец не удивился, не испугался. - Кто ты? - спросили у него. - Я Саку, - спокойно ответил он. Хотя почти все здесь были его ровесниками, но ведь десять лет - немалый срок, и они успели забыть про маленького пленника, тем более что он жил с ними недолго. - Откуда и куда идешь? - Иду к Какаду, где я жил и где осталась моя мать, - сказал Саку. - Жива ли она? Теперь уже некоторые припомнили его, опустили оружие и по-приятельски улыбались. - Жива, жива... У Мапу. Идем, - заговорили сразу несколько человек. Потом один из них обратился к тем, кто не знал или не помнил Саку, и сказал только одно слово: "Макрай". Услыхав это слово, и остальные заулыбались и подобрели. Тут нам придется уклониться немного в сторону и объяснить таинственное слово "Макрай", потому что оно имеет интересный и поучительный смысл. Мы знаем, что и по сей день в капиталистических странах существует пренебрежительное отношение к так называемым цветным людям, особенно - к черным. В "культурнейшей стране мира" - Америке - негры не имеют права ехать в трамвае вместе с белыми. Негры врачи, инженеры, ученые терпят унижения только за то, что у них черная кожа. Что же тогда говорить про настоящих черных дикарей, африканских негров, австралийских папуасов? Их вовсе не хотят считать за людей. Во всех книгах они описываются как звери, которые только и думают о том, как бы сожрать белого. А уж таких человеческих качеств, как доброта, верность, чувство благодарности, от них и не жди! Большинство европейцев и сейчас так думает. А что было, скажем, лет пятьдесят назад? И вот в то время нашелся один русский путешественник Н.Н.Миклухо-Маклай, который захотел поближе познакомиться с жизнью таких первобытных людей. Он приехал на Новую Гвинею, высадился на пустынный берег и остался там один. Увидев дикарей, он пошел прямо к ним без оружия, с поднятыми руками - в знак того, что он не хочет причинить им зла. Папуасы не знали, что и думать, увидав такое чудо. Были моменты и очень опасные для Миклухо-Маклая, но его искренность и любовь к этим темным людям победили их враждебность и злобу. Три года (с перерывами) прожил Миклухо-Маклай один среди людоедов. Он привез им разные орудия и утварь (топоры, пилы, ножи, горшки), научил пользоваться ими, обучил новому способу земледелия, даже привез несколько коз и коров. И что же? Эти люди не только не причинили ему зла, но, как брата, полюбили его. Стоило по-человечески отнестись к ним - и у этих дикарей нашлись и любовь, и верность, и благодарность, и другие человеческие качества, которых иной раз не хватает кое-кому из европейцев. Мало того, имя Маклая (они произносят - "Макрай") осталось у папуасов для обозначения хорошего человека вообще. Так, спустя много лет они называли "Макраем" даже одного английского губернатора, а потом еще немецкого только за то, что они не слишком угнетали население. Нынешние папуасы, наверно, не знают, откуда взялось у них слово "Макрай", но нам следовало бы знать, потому что слово это говорит не только о русском человеке Николае Николаевиче Миклухо-Маклае, но и о человечности вообще. ...Мать Саку жила у Мапу на положении не то жены, не то невольницы. После того как ее поймали и как она потеряла вслед за мужем еще и сына, она не хотела уже никуда убегать, привыкла и жила тут не хуже, чем дома. Когда ее позвали и подвели к сыну, она не хотела верить своим глазам. Он совсем не был похож ни на того двенадцатилетнего мальчика, каким она его помнила, ни на этих юношей, его ровесников. Все в нем, особенно одежда, было чужое, от белых. Но стоило Саку обнять ее и сказать на их родном языке: "Мама! Как я рад, что мы встретились!" - как у нее сразу отлегло на душе и слезы блеснули в глазах. Вышел Мапу, высокий, плечистый мужчина со страшной головой, так заросшей волосами, что нельзя было различить, где кончается шевелюра и начинается борода. Прическа его была украшена перьями какаду и райской птицы, горящими, как жар, а на груди, кроме собачьих и кабаньих зубов, висели еще и человеческие. На обоих плечах виднелись широкие шрамы - тоже своеобразное украшение: мальчикам разрезают кожу и некоторое время не дают затянуться. На теле навсегда остаются эти почетные, широкие и глубокие рубцы. Он удивленно посмотрел на Саку и обратился к его матери: - Так это твой сын, что тогда убежал? Не может быть! - Я жил у белых и многому научился, - сказал Саку, видя, что Мапу недоверчиво осматривает его костюм. - И с громом обращаться умеешь? - спросил Мапу. Саку догадался, о чем говорит вождь, и сказал: - Умею, но они научили меня никого не убивать... - Как это никого? И врагов? - перебил Мапу. - И врагов нужно любить. Бог, высший дух, который стоит над всеми нами, велит, чтобы люди любили друг друга. - А если враг станет тебя бить? - Подставь ему другую щеку, как сказал наш великий учитель Христос, - с чувством произнес Саку, возводя глаза к небу. Окружающие удивленно посмотрели друг на дружку, а у вождя мелькнула мысль, уж не сумасшедший ли перед ним. А может быть, белые нарочно подослали его, чтобы он тут уговаривал всех не сопротивляться, быть покорными и любить врага даже тогда, когда он бьет тебя? - Тебя этому белые научили? - сурово спросил Мапу. - Из их уст услышал я божье слово, - смиренно сказал Саку. - Ну, а сами они не убивают, подставляют другую щеку? - насмешливо спросил вождь. - Не все выполняют веления бога, но нужно молиться, чтобы он смягчил их сердца. - А ты можешь помолиться, чтобы их сердца смягчились и они не душили нас? - Не всегда до бога доходит наше слово. Но, конечно, я должен молиться об этом, - сказал миссионер. При этих словах Мапу повеселел. Ничего, парня можно использовать! Он помолится, как его там научили, - и враг смягчится, подобреет. - Ну, а можешь ты помолиться своему богу, чтобы и Мукку стали добрее? - спросил он снова. - Все люди равны перед богом, - ответил Саку, - и со всеми он может сделать что захочет, будь это белые или черные. У хитрого Мапу тотчас возник остроумный план: вот этот чудак помолится, Мукку станут мягкими и покорными, а он тогда - цап! - и приберет их к рукам. Это будет даже почище "грома". Что белые сильнее всех, что они владеют и громом, и огнем, и водой, - это всем известно. Но никто не знает, как они достигли этого. И вот, к счастью, явился человек, который прошел всю науку белых, который знает, как говорить с их богом, - разве может кому-нибудь еще повезти так, как роду Какаду? И вождь пожелал, чтобы день встречи был отмечен торжеством. Мапу хотел привлечь на свою сторону этого необычного человека, который владел могуществом белых и в то же время был свой. На полянке, поодаль от деревни, разложили костры, приволокли несколько свиней и еще больше собак, которые считаются тут лучшим лакомством. Папуасские собаки небольшие, с короткой гладкой шерстью и торчащими ушами. Они тихие, несмелые, никогда не лают, а только воют. Питаются они главным образом вегетарианской пищей, причем предпочитают кокосовые орехи. Должно быть, поэтому и мясо у них немного вкуснее, чем у наших собак. Принесли вареных бобов, таро, ямсу, лепешек из плодов хлебного дерева, которые пекутся на горячий камнях. Саку тем временем имел возможность поговорить с матерью. Но, несмотря на десятилетнюю разлуку, говорить им было не о чем. Мать ничего не могла сказать, кроме того, что она живет у Мапу, а как ей живется - она и сама толком не знала, потому что судьба папуасской женщины всюду одинакова. Саку со своей стороны начал было рассказывать о своей жизни, о том, как он учился, а главное, о христианской вере, но скоро заметил, что мать ничего не понимает и даже не слушает его. Да и вообще она смотрела на него с каким-то страхом. Разумеется, он и сам знал, что сразу "спасти душу" матери нельзя, что придется долго, постепенно исцелять ее. Между тем люди готовились к празднику, цепляли на себя все, что только можно. Почти у каждой женщины на плече красовалось белое пятно, будто от старой болячки. Эти пятна - такое же украшение, как рубцы у мужчин. Девочке лет тринадцати как раз пришло время украситься таким пятном. Мать взяла маленький горящий уголек и положила его дочери на голое плечо. Девочка застонала, сжала зубы, чтобы не закричать от боли, но стояла на месте. Она должна была терпеть до тех пор, пока уголек не превратится в золу. А чтобы он не потух, мать дула на него... Проходя мимо, Саку увидел эту сцену, не выдержал и сбросил уголек. - Что ты делаешь? - сказал он женщине. - За что мучаешь ребенка? Женщина посмотрела на него, как на безумного, и разразилась бранью. Девочка тоже была недовольна. Но женщины наряжались только, как говорится, за компанию. Все равно они не имели права участвовать в празднике. Все торжества совершаются без них. Как мужчины, так и сами женщины с детьми совершенно уверены, что стоит им не то чтобы явиться на праздник, даже только взглянуть на торжество издали, - и тогда непременно быть беде. Особенно опасной для них считалась музыка. Не то что играть, они даже не должны были видеть музыкальных инструментов. Если им на глаза попадалась какая-нибудь дудка или барабан, - они сами пускались наутек, потому что всей душой верили, что это сулит им несчастье. Тем временем у костров полным ходом шла подготовка. На землю положили два бревна, между ними поставили целый ряд горшков. Принесенных свиней закололи пиками. Собак просто брали за задние ноги и разбивали им головы о деревья. В горшки сначала положили зеленых листьев, чтобы пища не пригорала, потом сунули туда по куску мяса. В некоторые попали и более "вкусные" вещи: ящерицы и змеи, разрезанные вдоль. В качестве приправы добавили жуков, огромных пауков и жирных червей. Эти черви (гусеницы), даже сырые, считаются у папуасов самым изысканным лакомством. Однако дороже всех приправ была соль, которой тут совсем нет. Ее добывают из деревьев, долго проплававших в море и пропитавшихся солью. Такие соленые деревья Какаду выменивали у соседей, живших ближе к морю. Конечно, случалось это не часто. Куски дерева жгли на особом костре и золу использовали вместо соли. Руководил всем Мапу. На нем был самый торжественный наряд - европейская жилетка, и он чувствовал себя в ней не хуже, чем царь в своем коронационном убранстве. Видно было, что все его подданные испытывали то же самое чувство. Только Саку, взглянув на эту комичную фигуру, опустил голову и усмехнулся. Ясное дело, Саку, как почетный гость, должен был сесть рядом с вождем. Когда мясо было готово, Мапу взял пальцами внушительный кусок и дал Саку первому. Это было знаком особой милости. Пока мужчины управлялись с мясом, началась подготовка к самому главному. Гвоздем программы было так называемое "кэу" - напиток, для приготовления которого используется одно растение из числа близких родичей перца. Принесли большие пуки этого растения, и те, кто помоложе, принялись жевать его и сплевывать в горшок. Работа шла медленно: пришлось часть отнести детям, чтобы и они помогали. Когда все было пережевано, в жвачку добавили воды, процедили через траву и дали напитку немного постоять. Пока покончили с мясом, водка настоялась. Мапу наполнил первый "стакан" из бамбука и снова в первую очередь поднес Саку. - Нет, этого я не могу! - решительно отказался Саку. - Наш закон не велит. Отказ Саку был неприятен вождю, однако он не стал настаивать: закон так закон. Тогда другие протянули свои бамбуковые стаканы. Напиток, как видно, обладал зверской силой: у многих глаза по