Янка Мавр. Амок Роман в двух частях из времен восстания на Яве в 1926 году --------------------------------------------------------------------- Книга: Янка Мавр. "В стране райской птицы. Амок". Повесть, роман Перевод с белорусского В.А.Жиженко, А.Е.Миронова Издательство "Юнацтва", Минск, 1986 OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 17 ноября 2001 --------------------------------------------------------------------- На этих широко известных произведениях старейшего детского писателя Белоруссии воспитывалось не одно поколение юных читателей. Но и роман "Амок", и повесть "В стране райской птицы" не утратили своей злободневности и в наше время. Рассказывая о борьбе народов за освобождение от ига колониализма, эти произведения и сегодня звучат, как никогда, современно.  * Часть первая. КОМУ ПРИКЛЮЧЕНИЯ - КОМУ БОРЬБА *  I. ТАМ, ГДЕ КОГДА-ТО РОКОТАЛ КРАКАТАУ В Зондском проливе. - Кракатау. - Нападение на военный корабль. - Кто кого: машина или ветер? - Храбрый мичман. - Черные и белые. - Корабль захвачен. - Суд. Небольшой голландский военный корабль "Саардам" приближался с юга к Зондскому проливу. С левой стороны - Суматра, с правой - Ява постепенно приближались все больше и больше, как бы намереваясь совершенно загородить проход. - Убрать паруса! Больше пара! - приказал капитан. "Саардам" вмещал две тысячи тонн груза и мог идти как с помощью ветра; так и под парами. В открытом море судно пользовалось парусами, но теперь, в узком проливе, где ветер каждую минуту менял направление, они только мешали. А ближе к вечеру и вообще наступил штиль. - Значит, завтра утром будем в Батавии [Батавия - прежнее название Джакарты, нынешней столицы Индонезии], - сказал лейтенант Брэнд. - Осталось всего двести миль. - Да, но узким проливом идти в ночное время не очень приятно, - нахмурился капитан. - Ничего! - весело ответил Брэнд. - Мы, можно сказать, уже дома, дорогу знаем. Верно, старик? - обратился он к боцману Гузу, который, стоя рядом, сосал свою неразлучную трубку. Боцман вынул трубку изо рта, сплюнул в море: - Завяжите мне глаза, - проворчал он, - и я все равно проведу вас в Батавию. Честно говоря, и сам капитан знал, что никакой опасности быть не может. Сказал же он это лишь по привычке, как и полагается ответственному хозяину, который обязан предусмотреть все. "Саардам" вез в Батавию оружие: сотню пулеметов, тысяч тридцать винтовок да соответствующее количество других военных припасов. Четыре орудия и шестьдесят человек команды были у него на борту на случай нападения. Однако об опасности не думало даже само начальство: ну кто мог угрожать государственному военному кораблю в море? Не те ли вон несчастные подневольные рыбаки, в утлых своих челнах снующие неподалеку? Подобная мысль и в голову никому не могла прийти в начале 1926 года. Половина команды судна состояла из туземцев, набранных с разных островов и вымуштрованных не хуже, чем голландцы. Тут были парни с Суматры, с Борнео, с Целебеса, но большинство - с острова Ява. Одетые в военную форму, они не очень отличались от белых; разве только тем, что цвет кожи был у них более желтым или темным. Среди команды выделялся балиец (с острова Бали, на восток от Явы) Салул, высокий худой малаец с вдумчивыми выразительными глазами. Лет десять назад он случайно попал на постоянную работу в военно-морские мастерские в Сурабайе, где стал позднее квалифицированным слесарем. На "Саардаме" Салул и занимался своим делом: как хороший хозяин, ходил по кораблю, все разглядывал, трогал, - там пристукнет, там подправит. Начальству, конечно, такая старательность нравилась, и оно было довольно. Тем временем "Саардам" миновал несколько обнаженных вершин, среди которых особенно выделялась та, у которой одна сторона была как бы отсечена сверху донизу. Посредине горы осталось углубление, словно здесь когда-то находился ход из-под земли. - Кракатау! - послышались голоса, и моряки стали рассматривать гору с каким-то особенным вниманием. Голая, без единого зеленого растения, она была мертва. На черном фоне ее мелькали белые чайки. Вода тихо плескалась у подножия. Косые лучи вечернего солнца сверкали на ней, как на цветном стекле. - Кто бы мог подумать, - сказал лейтенант, - что эта тихая скала погубила сорок тысяч людей и уничтожила несколько городов? Счастливец Гуз, кажется, сам видел это интересное событие? - снова обратился он к боцману. Трубка Гуза задымила еще сильней. Видно было, что он заново переживал страшные впечатления тех дней. - Никому не пожелаю такого счастья, - произнес он сквозь зубы, не вынимая трубки изо рта. - Расскажи, расскажи, как это было! - послышалось со всех сторон. Гуз вынул, наконец, трубку изо рта, выколотил ее о борт, спрятал в карман и неторопливо начал: - Мне было в то время лет пятнадцать [Катастрофа произошла в 1883 г.]. Жили мы вот там, в Анжере. Возле этого острова мне не раз приходилось проезжать. Он тогда занимал площадь в три раза большую, чем теперь, но жить на нем никто не хотел. Люди знали, что это вулкан, лет двести назад он действовал, на нем есть три небольшие кратера километрах в трех-четырех один от другого. Но об этом никто не думал, так как таких вулканов на одной только Яве насчитывается 121 [Из них временами действует около тридцати]. И вот однажды Кракатау проснулся. Послышался грохот, над кратером поднялся облачный столб, как потом говорили, на одиннадцать километров в высоту. Ночью он пылал огнем. Все это мы наблюдали из Анжера, хотя от нас до вулкана шестьдесят километров. Вскоре посыпался пепел и покрыл землю и деревья, как снегом. Через несколько дней стало тише, но потом снова началось. Так продолжалось три месяца. Мы привыкли, перестали беспокоиться и были очень довольны, что вулкан находится далеко в море и никому не угрожает. Но вот 26 августа около полудня раздался такой грохот, что мы перестали слышать голоса друг друга: земля затряслась, начали рушиться дома. Над кратером, как позднее писали в газетах, взметнулся столб в тридцать километров высотой! Сразу стало темно, разбушевалось море. Волны ринулись на берег, снесли половину нашего города и несколько деревень. Наш дом каким-то чудом уцелел. А сверху все время сыпался пепел, временами падали раскаленные камни. И в довершение этого ада разразилась гроза. Морские волны стали густыми, липкими от пепла. Дождь тоже падал на землю горячей грязью... Люди думали, что наступил конец света. Они бежали куда глаза глядят, натыкались в темноте на дома и деревья, падали, тонули в горячей грязи. Говорят, что эта темнота продолжалась восемнадцать часов, а нам она показалась вечностью. Все, кто мог, бежали дальше от берега, к возвышенностям. Попытались и мы, но тут же убедились, что это еще хуже: по пояс в грязи, в темноте, далеко не убежать. К счастью, наш дом стоял на самом высоком месте. Многие соседи тоже собрались к нам. Наконец утихла буря, сквозь желтый туман чуть засветило солнце. Мы даже закричали от радости: спаслись! И вдруг снова так загрохотало, так вздрогнула земля, что мы все попадали с ног. А еще через минуту я увидел такое, чего никогда не забыть: на нас двигалась темная, бурая гора с кораблем на самой вершине! Гуз умолк и полез в карман за трубкой. Молчали и слушатели. С левого борта тихо наплывал Кракатау, и был у него такой вид, будто вся эта история нисколько не касается его... - А как же ты спасся? - спросил кто-то. - Не знаю. Пришел в себя и вижу, что лежу на пригорке километрах в шести от дома. Рядом со мной крыша с нашей избы, а метрах в ста дальше - разбитый корабль... Вся моя семья погибла. Да и вообще из жителей нашего города осталось в живых всего лишь человек пятнадцать... И Гуз отошел в сторону. Видно, невмоготу стало рассказывать о пережитом. Мы можем добавить, что морские волны от этого взрыва докатились за 15000 километров, до самой Америки, а грохот был слышен за 3400 километров. На десятки километров вокруг пласт пепла [В действительности это не пепел, а лавинная пыль] достигал 20-40-метровой толщины. На поверхности моря он плавал несколько дней, как двухметровой толщины лед, пока не пошел на дно. Один корабль шесть дней простоял в этой каше, и пассажиры его чуть не умерли от голода. Разумеется, низкое побережье Суматры, и особенно Явы, было уничтожено совершенно. Вместо недавних городов, деревень, полей и лесов осталась мешанина из вещей, трупов людей и животных, растений и грязи. Через несколько месяцев в Европе и некоторых других местах заметили, что перед заходом солнца небо принимает какой-то особенный зеленый цвет, словно солнечный свет проходит сквозь пыль. Ученые объяснили, что это и есть пыль Кракатау, поднявшаяся на высоту шестидесяти - семидесяти километров. "Саардам" двигался дальше. Вулкан остался позади. За ним показались другие островки - маленькие, низкие. - Эти островки сделал Кракатау, - сказал лейтенант. - А вот там, дальше, лежит большой и людный остров - Сэбези; на нем тогда погибли все до единого жители. Эти воспоминания да живые и мертвые свидетели страшной катастрофы произвели сильное впечатление на всю команду судна. Никто и не заметил, как наступила темнота: в тропиках ночь всегда наступает внезапно, без сумерек. Пока солнце светит - день, а едва зашло - сразу темная ночь. Корабль же был теперь на экваторе, где весь год солнце всходит ровно в шесть часов утра и точно в шесть часов вечера скрывается за горизонтом. "Саардам" осветился огнями и направился ближе к яванскому берегу. В самом узком месте Зондского пролива, как раз посередине его, лежит остров с очень своеобразным названием: "Поперек Дороги". - Может, этот самый Кракатау умышленно создал остров поперек дороги? - пошутил молодой матрос. - Нет, он всегда был тут, - улыбнулся Гуз, - и давно всем мешает. Впрочем, слишком жаловаться на "Поперек Дороги" не приходилось: с обеих сторон от него все же оставался свободный путь километров в восемьдесят шириной. Справа по курсу замигал маяк, дальше за ним показались слабенькие огни Анжера. Гуз задумчиво смотрел на свой родной город, который был теперь для него совершенно новым, чужим. - Ты бывал после того в Анжере? - спросил молодой матрос. Боцман ответил не сразу. Лишь выпустив несколько облачков дыма, он с грустью произнес: - Был. Один раз. Это не только другой город, другие люди в нем, но и совершенно другая страна. Я себя чувствовал там, как покойник, который через сто лет вылез из могилы и пошел бродить по городу, где и его никто не знает, и сам он не находит ничего знакомого... Но вот и Анжер остался позади. Спереди, чуть левее, затемнел силуэт "Поперек Дороги". Берег же Явы немного повернул вправо, в густую темноту. Белый туман наползал с тамошних безлюдных болот и застилал дорогу. Сквозь этот туман издали едва мелькали огоньки Мэрока, городка, расположенного километрах в двадцати пяти от Анжера. Входя в самое узкое место пролива, "Саардам" сбавил ход до малого. Часть матросов отправилась вниз, в каюты, остальные собрались на носу. Только Салул с одним из своих товарищей почему-то остался на корме, внимательно присматриваясь то к "Поперек Дороги", то к берегу Явы. Вдруг впереди в тумане послышались испуганные крики. - Что там такое? - спросил капитан. - Кажется, на нашем пути лодка, - ответили ему. Громкий гудок разорвал ночную тишину, но большая неуклюжая лодка уже была под самым носом судна. "Саардам" остановился. - Прочь с дороги! - закричали с корабля. - Да она наполовину залита водой! - крикнул кто-то. И действительно, лодка была полна воды, а в ней кричали от страха четыре темных человека, четыре несчастных туземца. Капитан разозлился. Он хотел было скомандовать "вперед", чтобы совсем утопить этих дикарей: пусть не становятся поперек дороги! Но мысль о том, что тяжелая лодка может повредить корпус судна, заставила изменить решение. Корабль начал медленно огибать лодку. Матросы на носу "Саардама" с любопытством наблюдали за всем этим, то обмениваясь шутливыми замечаниями, то жалея людей в лодке. И только Салул со своим товарищем Барасом на корме словно не слышали и не видели ничего. Оба даже не посмотрели в сторону лодки, но почему-то спустили в воду два конца крепкого пенькового каната. Никто этого не заметил. Обменявшись несколькими фразами с Салулом, Барас быстро побежал вниз. И едва "Саардам" обогнул лодку, как вдруг везде погасло электричество. - Опять что-то произошло?! - загремел сверху голос капитана. - Расстреляю! Выяснить, в чем дело, а пока зажечь фонари! Чтобы через минуту был свет! Хоть и всегда приготовлены фонари на судне, но на этот раз их почему-то или не могли найти, или они не хотели гореть. Поднялась суматоха. Люди бегали по палубе, кричали, чиркали спичками, но толку с этого не было. От удивления и ярости капитан даже кричать не мог. Несколько минут он стоял, будто каменный, не веря своим глазам и ушам. Как? На военном корабле, ночью, в море, рядом с чужими людьми такой непорядок? Да за это всю команду надо расстрелять, а его самого в первую очередь! - Что еще такое? Откуда тут чужие? К оружию! - послышался в темноте голос лейтенанта, но страшный удар по голове свалил его с ног. - Какие чужие? Никого здесь нет, - спокойно сказал Салул. И также спокойно добавил: - Сейчас будет свет. А на палубе творилось что-то невероятное: борьба, крики, возня... - Измена! Защищайтесь! - снова послышались голоса, и борьба разгорелась по всему кораблю: проклятия, шум, злые выкрики и смертные хрипы доносились со всех сторон. Несколько раз за бортом всплеснулась вода: то ли выбросили кого, то ли сами люди, спасаясь, покидали судно. Капитан со штурвальным все еще находились на мостике. При первом же выкрике лейтенанта капитан выхватил револьвер, подал команду. - Тревога! Все наверх! Но никаких результатов это не дало, никто не явился на зов. Снизу послышалось несколько выстрелов, и капитан понял, что, если сию же минуту не собрать в одно место всю команду, они погибнут. Выстрелив из револьвера, командир закричал: - Собираться сюда, ко мне! Быстро! Он догадался, что произошло нападение. Но кто напал, и сколько их? Кроме тех четырех туземцев в лодке, никого, кажется, не было видно. Неужели они? А если не они, так кто же и откуда? Но рассуждать не было времени, а в темноте ничего не разглядишь. - Свет, свет скорей! - снова закричал капитан. И опять ему ответил спокойный голос Салула: - Сейчас, сейчас, капитан! Тем временем остатки команды собрались возле капитанского мостика и отбивались кто чем мог от наседавшей на них толпы чужих людей. Можно было даже стрелять в нападавших, не боясь попасть в своих. - Где же ваше оружие, негодяи вы, изменники? Почему не стреляете? - крикнул капитан своим солдатам и разрядил пистолет во вражескую толпу. В ответ грянуло несколько выстрелов, и командир зашатался, раненный в руку и в бок. Вот когда, наконец, вспыхнул свет, заливший весь корабль. И то, что увидел капитан, поразило его больше, чем пули. Вся палуба судна была заполнена туземцами разного цвета кожи, от черного до желтого. Их было человек шестьдесят, не меньше, некоторые в европейской одежде, иные только в брюках или коротких повязках. Человек двадцать держали наготове ружья, у остальных в руках крисы - кривые кинжалы. Впереди, как начальник, стоял Салул с отнятым у лейтенанта револьвером, а рядом с ним шесть человек из команды "Саардама" во всей голландской королевской форме и при оружии. Матросы эти, конечно, были из туземцев. Сидя на палубе, пришедший в себя лейтенант недоуменно осматривался вокруг, не понимая, что же такое происходит. Немного дальше лежало человек десять убитых и тяжелораненых матросов и нападающих. А рядом с мостиком сбились в кучу человек пятнадцать - двадцать саардамцев, из которых только у двоих-троих имелось оружие. - Изменники! Что вы делаете? Вас же расстреляют, как собак! Покайтесь, пока не поздно. Я обещаю, что вам сохранят жизнь! - обратился капитан к изменникам-матросам. Они лишь рассмеялись в ответ, а Салул сказал: - Знаем мы ваши обещания. Да, откровенно говоря, нам и каяться нет нужды: мы делаем хорошее дело! От неслыханного оскорбления капитан схватился за пистолет, но закружилась голова, и он опустился на палубу. Внизу, во внутренних помещениях корабля, еще оставалось человек тридцать пять членов команды. Они слышали, что на палубе идет борьба. И хотя оружия у них было больше, чем нужно, помочь своим товарищам не могли: люки, ведущие наверх, оказались запертыми снаружи. Начали стучать, попытались выломать люки, но ничего из этого не получилось. А кроме того, все хорошо знали, что даже несколько человек легко справятся с теми, кто посмеет высунуть голову из люка. Так им и пришлось ждать, пока решится их судьба. Большая половина этих невольных узников была туземцами, всегда чувствовавшими себя людьми второго сорта. Правда, они были так воспитаны и так привыкли к своему положению, что немногим из них могла прийти мысль об этой унизительной несправедливости. И все же теперь голландцы не чувствовали уверенности в этих своих "товарищах". Тем временем на палубе Салул обратился к матросам: - Вы отлично знаете, что не можете защищаться: и оружия у нас почти нет, и самих вас меньше, чем нас. Сдавайтесь, иначе погибнете! Дело было настолько ясное, что уговаривать долго не пришлось. Туземцы-матросы уже давно прекратили бы сопротивление, если б не страх перед белыми. А белых было всего лишь несколько человек. Увидав, что капитан и лейтенант вышли со строя, они подняли руки, и вслед за ними дружно поднялись руки всех остальных. Через минуту все было кончено. Сдавшихся отвели в сторону, приставили к ним охрану. Оставалось разделаться с теми, что внизу. Салул поднялся на мостик и обратился к ним через переговорную трубу: - Корабль в руках яванского народа. Команда на палубе сдалась и обезоружена. Капитан ранен, ему нужна медицинская помощь. Сопротивление с вашей стороны бесполезно. Предлагаем сдаться! Внизу, среди голландцев, особенно горячился молодой мичман ван Хорк. Он так и пылал желанием начать борьбу с "разбойниками". Мичман прочитал много книжек, в которых голландцы всегда были героями, всегда побеждали всех, особенно разных дикарей и пиратов. Он и сам мечтал о подобном геройстве, и часто жалел, что ему ни разу не удалось встретиться с опасностью: ведь все и всегда вокруг было так тихо, так спокойно, обычно. Наконец желанная минута наступила, а воспользоваться ею нельзя. Сиди и жди неизвестно чего! Все высокое начальство было на палубе, и мичман ван Хорк оказался внизу главным командиром. Он уже представлял себе, как со своими верными солдатами освободит корабль, как прославится не только на всю Голландию, но и на весь мир. - Братья! - обратился мичман к морякам. - Нас тридцать четыре человека, в наших руках все оружие и, можно сказать, весь корабль, машины и припасы. Без нас они не смогут сдвинуть "Саардам" с места. Если мы пустим машины, корабль и без управления подойдет к какому-нибудь берегу, а там - помощь. Можно и тут продержаться до утра, а тогда нас заметят и тоже помогут. Ведь мы находимся в людном месте, у своих берегов! Его слова звучали настолько убедительно, что даже Гуз, спокойно дымивший трубкой, и тот молча кивнул головой в знак одобрения. В этот момент сверху им предложили сдаться. Ван Хорк подбежал к трубе: - Кто вы такие и как посмели напасть на военный государственный корабль? - гневно спросил он. - Мы - хозяева здешней страны и берем корабль в свои руки, - ответил чей-то знакомый голос, а чей, мичман не смог сразу узнать. Ван Хорк даже позеленел от ярости: - Мы скоро увидим, кто здесь хозяева! - закричал он в трубу. - Предлагаю немедленно сдаться, иначе через несколько минут все вы будете болтаться на виселице! - Вот тебе на! - обратился Салул к своим на малайском языке. - Они сами предлагают нам сдаться! Это сообщение вызвало веселый смех, а Салул опять заговорил в трубу: - Предупреждаю, что мы найдем способ утихомирить вас. А пока подумайте. - Подумайте сами, пока не поздно! - крикнул в ответ ван Хорк. Все это время "Саардам" стоял на месте. Его даже начало понемногу относить течением назад. За кормой покачивались на волнах четыре лодки, на которых приехали инсургенты (повстанцы). Электричество на палубе опять погасло: внизу выключили свет. - Тем лучше, - сказал Барас, - нам свет не нужен. Было часов десять вечера, а значит, до утра оставалось не менее восьми часов. Движение в Зондском проливе и днем не очень оживленное, так как ведет он в северную, пустынную часть Индийского океана, а сейчас и вовсе стало тихо. Слева темнел "Поперек Дороги", далеко справа мигал в темноте огонек маяка. Инсургенты собрались на совещание: что же делать дальше? - В нашем распоряжении восемь часов, - начал Салул, - времени вполне достаточно. Но как овладеть внутренними помещениями корабля? Не попытаться ли штурмом взять их? Старший из новоприбывших Гудас отрицательно покачал головой: - Едва ли это удастся. Во-первых, они могут перебить нас по очереди, а во-вторых, от случайного выстрела могут взорваться боеприпасы, и тогда не только мы все погибнем, но и погубим самое дорогое - оружие. Барас почувствовал, как с юга подул легкий ветерок, и радостно вскочил на ноги: - Слышите? Ветер! Мы поставим паруса и пойдем назад. Правда, ветер еще слабый, но за восемь часов мы все равно отойдем достаточно далеко. А под утро ветер усилится, и мы будем в море. Там и справимся с этими, внизу, а пока пусть сидят взаперти! Предложение было принято, и сразу закипела работа. Недаром малайцы славятся как способные, опытные моряки: скоро паруса были поставлены. "Саардам" начал медленно поворачиваться, но ветер все еще был очень слабый, а временами и вовсе утихал, и только через полчаса корабль лег на обратный курс. Ветер, наконец, наполнил паруса и дело пошло на лад. Вот и "Поперек Дороги" остался за кормой, и начал приближаться Анжер. Так шли около часа, как вдруг застучала машина и... корабль двинулся назад! - Ах, проклятые, они поняли наш маневр и дали задний ход! - вскричал Салул. Началось необычное соревнование: кто победит, - машина или ветер? Салул услышал, как застонал капитан, и вспомнил, что ему все еще не оказали помощи. - Пришлите доктора, - попросил он в трубу, - раненому капитану плохо. Снизу ответили не сразу, как видно, там шло совещание. Наконец ван Хорк спросил: - А какая гарантия, что это не провокация? Салул посмотрел вокруг, увидел лейтенанта и сказал ему: - Вы согласитесь от своего имени пригласить врача к капитану? Лейтенант, как и ван Хорк, обдумал создавшееся положение. Ему было ясно, что нужно выиграть как можно больше времени. Но и командира нельзя оставлять без помощи, хотя эти разбойники, судя по всему, расстреляют их всех. И все же он принял предложение: - Хорошо, я согласен! Лейтенанта подвели к рупору. - Я, лейтенант Брэнд, подтверждаю, что нашему капитану необходима срочная помощь! - услышали внизу. Ван Хорк узнал голос лейтенанта и пообещал выпустить доктора при условии, что ему будет разрешено вернуться назад. Но Салулу этого было мало. - Быть может, лейтенант прикажет им, чтобы они сдались? - сказал он и приставил пистолет к голове Брэнда. Лейтенант побледнел, но, собрав силы, ответил глухим голосом: - Поступайте как хотите, но пока капитан жив, я не имею права это сделать. - Жаль, - нахмурился Салул. - А было бы лучше для вас самих. Мы бы всех отпустили на свободу, а так погибнете и вы и они. - Будь что будет! - упрямо ответил Брэнд. Условились немного приоткрыть люк, чтобы пропустить одного человека, и тут же с обеих сторон приняли меры предосторожности. Когда люк был приподнят, сверху и снизу ощетинились штыки и ружья, а между ними показалась голова доктора. Едва он трусливо вылез наверх, как люк тотчас опустился на место. Врач перевязал капитана, потом осмотрел раненых. Один из нападавших и два члена команды, голландец и туземец, оказались мертвыми. Раненых было значительно больше. Закончив работу, доктор вернулся назад. Корабль тем временем почти совсем остановился: задним ходом он не мог двигаться с обычной быстротой, а ветер все еще был слаб. И "Саардам" как бы вертелся на одном месте. Но постепенно машина начала побеждать, и корабль снова двинулся задним ходом. - Ставь все паруса! - скомандовал Салул. Быстро подняли не только все паруса, но и протянули через палубу огромный брезент. Тут и ветер подул сильнее, и корабль опять пошел вперед. Пленные голландцы с тревогой следили за этой необыкновенной борьбой. Долго она не давала результатов, но наконец машина начала побеждать. - Эх, ветра бы, ветра! - в отчаянии кричали малайцы, в то время как голландцы страстно желали, чтобы ветер совсем утих. - Убрать паруса! - вдруг приказал Салул, И видя удивление соратников, пояснил: - Уберем паруса, повернем корабль, и пусть себе идет задним ходом туда, куда нам нужно! Товарищи поняли его замысел и с веселыми криками принялись за дело. А вскоре паруса опять подняли, и к силе машины прибавилась сила ветра. Салул удовлетворенно потирал руки, малайцы ликовали: "Саардам" идет - лучше не надо! Голландцы же на палубе в бессильной ярости сжимали кулаки. Чтобы понять, как удалось обмануть нижнюю команду, нужно помнить, что там ничего не могли знать о происходящем наверху. Вот почему и двигался корабль еще с полчаса в нужную сторону до тех пор, пока опять показался Кракатау, только теперь уже с другого борта. Но наконец и внизу поняли, в чем дело: слишком уж быстро и гладко шел "Саардам". Дали передний ход, и все опять повторилось сначала. И все же повстанцы сумели выиграть километров десять - пятнадцать. Как бы там ни было, а эта возня заняла много времени. До утра осталось лишь четыре часа, корабль же все еще находился в Зондском проливе, в пределах видимости с обоих его берегов. Надо было принимать решительные меры. Что же происходило в это время под палубой? Мичман ван Хорк был очень доволен: все шло, как он и хотел. Пускай те, наверху, возятся так всю ночь, а утром корабль заметят с берега и сообщат куда нужно. Тогда и придет освобождение! А главное - все узнают, что это он, мичман ван Хорк, не сдался и спас корабль! Успокоились и моряки. Что ж с того, что нельзя высунуть голову наверх? Зато и те не смеют сунуться вниз! Только боцман Гуз отнюдь не был уверен в этом. - Нет, - ворчал он, - такие дела шутками не кончаются. Главное еще впереди. - А что они могут нам сделать? - запальчиво возразил мичман. - Самое плохое - то, что мы вместе с ними взлетим в воздух! - Может быть и другое: мы взлетим, а они уйдут на лодках, - стоял на своем Гуз. - Лучше погибнуть на посту, чем посрамить честь голландца! - воскликнул мичман, и вдруг почувствовал, как холодок пробежал у него по спине: а что, если боцман прав и все его геройство пропадет даром? Погибнет и не услышит о своей славе, не увидит, как женщины с восхищением провожают его глазами... Тихо и грустно стало в кубрике. Каждый думал: что будет дальше? И все же никто из моряков, казалось, не переживал так, как молодой механик Гейс. Это был человек лет двадцати шести, с темным загорелым лицом и светлыми волосами. Он то бледнел, то краснел, то сидел неподвижно с закрытыми глазами, то вдруг принимался ходить из угла в угол. Видно было, что он переживает что-то большее, чем все остальные. Даже ван Хорк заметил это и со смехом сказал: - Ого, братишка Гейс, не думал я, что ты такая баба. Чего раскис? Рано! Еще увидишь, как их будут вешать! Гейс нервно вздрогнул и молча вышел из кубрика. - Кто бы мог подумать, что Салул изменник! - задумчиво сказал доктор. - А вдруг и тут, среди нас, находятся предатели? - Дикари всегда останутся неблагодарными, сколько бы добра им ни делали! - поморщился мичман. - Они только того уважают и даже любят, кто их крепко держит в руках, кого они боятся. А у нас, к сожалению, начали об этом забывать. "Дикари" же тем временем, в числе двадцати человек, сидели отдельно в своем кубрике и прислушивались к происходящему наверху. - Ничего не получится, - сказал один из них. - Белые очень сильны. Сколько сот лет властвуют, а никто никогда не мог их победить. - Если бы и удалось одолеть белую команду, - сказал другой, - все равно, имея один корабль, ничего не сделаешь. У голландцев много других кораблей... - Жалко Салула, он такой добрый товарищ... - Чего это ты его жалеешь? - Погубил свою жизнь: расстреляют его. - Но до тех пор он сам может расстрелять их всех! - Какая польза? Все равно конец известен. Несколько человек бессильны сломить господство белых. - А кто мешает и нам примкнуть к ним? - Что это даст? Вместо тридцати человек расстреляют пятьдесят, и только. - Вот если бы весь народ поднялся, тогда - другое дело! Нас было бы приблизительно тысяча человек на одного белого! - Хватило бы и двух человек на одного, только бы дружно подняться. - А как? Кто способен поднять народ? - Но ведь кто-то должен был начать? Вот они и начали! А мы... Неужели же мы пойдем против своих братьев? Осторожно, озираясь по сторонам, шептались "дикари", одетые в форму моряков королевского голландского флота. Возможно, среди них и есть такой, - и наверняка есть! - который побежит к господам доносить об этом разговоре, но те, кто отважился высказывать революционные мысли, все равно решили присоединиться к своим братьям. Тем более что сейчас белые ничего не могли им сделать. - Неужели я должен убить моего брата Салула, чтобы сохранить жизнь мичману ван Хорку, который притесняет нас всех? - Мы и не будем его убивать. Но я не верю, что несколько человек могут освободить всю страну, и поэтому не хочу зря подставлять свою голову под пулю. Да, мы сочувствуем им, даже готовы помочь чем-нибудь, но так, чтобы самим не пострадать. Вот если бы все вместе! - А я считаю, что это просто грабеж. Захотелось Салулу поживиться чужим добром, самому сделаться господином, вот он и начал. Это сказал Гоно, лентяй и проныра, всю свою жизнь интересовавшийся только картами и водкой. От его слов всем сразу стало как-то не по себе, будто в кубрике появился чужой человек. Разговор оборвался, и все подумали: "Не он ли предаст нас начальству?" Тут поднялся Сагур, один из лучших матросов корабля: - Слушай, Гоно! Твоя собачья душа не знает чести. Шел бы ты лучше на свое место, к порогу господ. Там ты нужнее, чем здесь, среди нас! Вокруг одобрительно зашумели, и Гоно понял, что сделал промах: еще неизвестно, кто возьмет верх. Он начал оправдываться: - Чего ты взбесился? Я высказал ту же мысль, что и все, кто не хочет зря лезть в петлю. Разве я не такой же яванец, как вы, и не хочу добра своему народу? - Алло, алло! - послышался из машинного отделения голос, который решал теперь судьбу всех, находившихся под палубой, и моряки пододвинулись поближе к дверям. Они услышали, как мичман ван Хорк тотчас откликнулся: - Что нужно? - Вот вам последнее предложение, - опять зазвучал из трубы выразительный голос Салула. - Если вы через пятнадцать минут сдадитесь, мы всех вас отпустим на свободу. Если же нет, мы оставим на корабле ваших связанных товарищей, а сами отъедем на лодках и взорвем корабль. Никаких переговоров больше вести не будем. Ждем ответа ровно через пятнадцать минут! Голос умолк. Ван Хорк подошел к рупору и неуверенно сказал: - Войска ее королевского величества разбойникам не сдаются. Предлагаем вам самим оставить корабль. Но ответа не последовало, и все поняли, что время переговоров истекло. Наступило время действий. Вихрем понеслись мысли в головах моряков. На протяжении нескольких минут никто не произнес ни слова, как бы прислушиваясь к самому себе. Но все думали не о том, сдаться или нет, - даже сам мичман так не думал, - а только о том, как это лучше сделать. Туземцы решили, что им надо будет восстать против голландцев, чтобы заставить их сдаться. Но ведь тогда и их обвинят в бунте! Не лучше ли подождать, пока белые начнут сами? А белые матросы боялись идти против мичмана, чтобы и их потом не обвинили в измене. Последнее слово, таким образом, осталось за мичманом. Но мог ли он добровольно согласиться на сдачу после того, как сам сказал, что честь голландского мундира требует лучше погибнуть, чем сдаться?! Вот если бы его принудили к сдаче, он остался бы героем, все восхищались бы им, говорили бы только о нем. Однако, как на зло, все матросы молчали. Хоть ты возьми да попроси, чтобы они взбунтовались. Выручил мичмана невоенный, мирный человек - доктор. - Я думаю, - сказал он, - что нам и рассуждать нечего. Не будет никакой пользы, если мы погубим и себя, и капитана, и корабль. Мы не имеем права так делать. Сердце мичмана запрыгало от радости: он все же останется героем! Но нужно было сыграть роль до конца. - Не забывайте, - сказал он сурово, - что мы на посту. Не забывайте, что в трюмах корабля оружие, которое попадет в руки врагов, а это может отразиться на положении всех наших колоний. Мы посрамим честь Голландии, честь нашей королевы, если без борьбы сдадимся бандитам, как мыши в мышеловке. С оружием в руках мы должны сделать последнюю попытку! Эта горячая речь так захватила мичмана, что он и сам почти всерьез стал верить своим словам. Речь его лилась все быстрей и быстрей, мичман грозно тряс кулаками и не заметил, как моряки - и белые, и цветные вместе - постепенно отжали его от рупора. - Алло! - снова послышалось сверху. - Ваш ответ? Мичман осекся на полуслове и побледнел. "Что будет, - мелькнула мысль, - если они не согласятся сдаться?!" И тут же радостно вздрогнул от громкого голоса Гейса: - Мы сдаемся! Какая-то горячая волна прихлынула к сердцу ван Хорка, и он даже не понял, кто вместо него произнес эти спасительные, страстно желаемые два слова. Отстегнув кортик и револьвер, он отбросил их прочь и гордо сказал: - Я сделал все, что мог. Но если вы так решили, я вынужден покориться насилию! Тем временем сверху отдали приказ: - Выходить по одному, с поднятыми руками! Начали выходить - одни с радостью, другие со страхом. Мичман - с красным от позора лицом, но с легким сердцем. Гейс вышел, опустив голову и стараясь не смотреть в глаза Салулу. Когда вся команда "Саардама" собралась на палубе, к ней обратился Салул: - Мы высадим вас на Кракатау и оставим питания на три дня. За это время вас, наверное, кто-нибудь заметит и подберет. А теперь, - продолжал Салул по-малайски, - я обращаюсь к вам, братья, к вам, сыновья нашей земли, нашего народа! Вы обмануты, запуганы могуществом белых. Вы верой и правдой служите своим хозяевам, охраняете их и награбленное ими добро, с вашей же помощью держат они в повиновении ваших отцов и сестер. Мы знаем, что вы еще несознательны, но и среди вас есть люди, которые понимают, какое черное дело они делают. Так пусть же те, кто понимает это, идут к нам, чтобы служить своему народу! Не успел он закончить, как Сагур и с ним еще семь человек выступили вперед и с радостным шумом соединились со своими. Те же, что остались, нерешительно топтались на месте, не зная, как поступить. Через несколько минут вышли еще пять человек, а еще минуту спустя... Гоно! - Ты?! - разом воскликнули Сагур, Барас и еще некоторые. Гоно горделиво выпрямился, стукнул себя кулаком в грудь: - Да, я! Вас это удивляет? Значит, вы не знаете Гоно! Меня недавно упрекнули, что я чужой, не сын своего народа. Так вот смотрите все: Гоно не такой, как вы о нем думаете! - Знаешь ли ты, что идешь на смерть? - спросил Салул. - Знаю! Я рискую не больше вас всех. А терять мне, кроме собачьей жизни, нечего. Эти взволнованные слова произвели впечатление даже на Сагура. "Кто знает, - подумал он, - может быть, из него и выйдет хороший товарищ? Бывают такие великие минуты, когда человек становится иным. А сейчас и есть такая минута..." Теперь с голландцами осталось только девять верных им туземцев. Видно было, что чувствовали они себя не очень хорошо: жались в уголок, виновато прятали глаза. На корабле готовились к высадке белых. "Саардам" подошел к Кракатау. Начали грузить лодки. Вот уже стали спускать их. И в этот момент еще один человек обратился к Салулу: - И я с вами! Крик удивления с одной стороны и возмущения с другой вырвался одновременно из всех ста двадцати грудей: - Гейс?! Боже! Какой позор! - зашумели голландцы. - Белый механик? Не ошибка ли это, не обман ли? - вторили им яванцы. Салул подошел к голландцу, обнял его, расцеловал и, обращаясь к своим, сказал: - Товарищи! Я знаю этого человека: хоть он и белый, но наш, а значит, друг всех угнетенных. Мы здесь таких никогда не видели, а в далекой Европе их много. Есть даже могучее государство, где живет много миллионов наших белых братьев. - Ленин! Совет! Россия! - со всех сторон закричали малайцы. - Правильно! - засмеялся Салул, а Гейс на ломаном малайском языке добавил: - Есть и голландцы, много есть! - Да здравствуют наши друзья! - загремели голоса. Еще будучи в Голландии, рабочим, Гейс сочувствовал коммунистам. Однако позднее, попав на Яву, он неожиданно для себя сам стал "господином": ведь среди голландцев на Яве нет ни одного простого человека, все только господа! На каждом шагу Гейс невольно чувствовал превосходство над туземцами и потому постепенно начал успокаиваться, забывать о своих прежних взглядах. К малайцам он относился хорошо, никого из них никогда не обманывал, и даже старался, чем мог, помогать, а это успокаивало его совесть. Порой ему казалось, что в этой стране, где не нужно ни топлива, ни одежды и где природа столь богата, людям живется лучше, чем рабочим в Голландии. Лишь знакомство с Салулом, с которым он незаметно для себя подружился, открыло Гейсу глаза на настоящее положение угнетенных малайцев и разбудило в нем прежний революционный дух. А неожиданное восстание на "Саардаме" заставило принять окончательное решение. Сколько радости, гордости и уверенности придало это решение темнокожим повстанцам! Подумать только: голландец, белый, - и перешел на их сторону! Никогда еще не случалось ничего подобного! Нагруженные людьми и снаряжением, лодки отвалили от борта корабля и направились к Кракатау. С большим трудом удалось найти там более-менее подходящее место для высадки пленных. И белая команда "Саардама" осталась на голой, мертвой скале... Час спустя над судном поднялся черный дым, надулись паруса, и "Саардам" покинул стоянку. К восходу солнца он как бы растворился в просторах Индийского океана... x x x Несколько дней спустя состоялся тайный суд над командой "Саардама". Капитан и лейтенант Брэнд были уволены с флота за неспособность и допущенную халатность. Нижних чинов из голландцев разослали по разным судам на самую тяжелую работу. Девять туземцев, оставшихся верными белым, расстреляли за измену... Заодно с ними расстреляли и несколько десятков рыбаков, живших по соседству с тем местом, где был захвачен корабль. Только мичман ван Хорк, как выдающийся герой, получил повышение по службе... Чтобы замять это неприятное для голландского правительства событие, в газетах появилось следующее официальное сообщение: "В ночь на 16 февраля в Зондском проливе налетело на камень военное судно "Саардам", направлявшееся в Батавию. Судно затонуло, большая часть команды спаслась". II. УВАЖАЕМЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ УВАЖАЕМОЙ ФИРМЫ ВАН БРОМ И Кo В АМСТЕРДАМЕ Мингер ван Дэкер и мингер Пип. - Старательная шляпа. - Батавия. - Митинг на рынке. - Проклятый череп и святая фига. - Палка о двух концах. Чуть светало, когда корабль "Глерия" из Сингапура подходил к гавани Приорк. Пассажиры засуетились, начали готовиться к высадке. И кого тут только не было! Сухопарый чванливый англичанин, не менее важный араб в чалме, шустрый француз, сморщенный китаец, задумчивый индус, красивый малаец и много других людей. Было и несколько голландских семей, возвращавшихся из отпуска. Поездка в Голландию занимает примерно месяц да столько же - обратный путь. Поэтому служащие получают отпуск в метрополию на целый год, но зато один раз в десять лет. Впрочем, многие голландцы не пользуются отпуском и живут в колониях по двадцать - тридцать лет. Корабль был уже недалеко от окутанного утренним сумраком берега, чуть приподнимавшегося над водой. Далеко на горизонте вырисовывались два вулкана - Салака и Гедэ. - Неужели это Ява? - удивился один из пассажиров, как видно, впервые посетивший здешние места. - А как же? - ответили бывалые. - Остров Ява. - Странно... Я надеялся увидеть горы, пальмы, красивый город. А тут - одни болота. - О, это пока лишь гавань Приорк. Сама Батавия в десяти километрах отсюда. Пассажир взял бинокль и стал рассматривать берег. Наблюдения, как видно, не удовлетворили его, и он так скептически поморщился, что стоявший радом господин поспешил успокоить: - Не тужите, все будет: и пальмы, и лихорадка, и жара... Все, что и должно быть по закону. - А тигры и носороги? - полюбопытствовал первый пассажир. - Их вам бояться нечего. - Извините, я не боюсь, а наоборот, очень хочу встретиться с ними! - важно ответил первый пассажир. Господин удивленно посмотрел на него, подумав: "Вот ты какой!" А пассажир и в самом деле был не совсем обычным человеком. Звали его Пип. Он имел какой-то странный, линялый вид, - длинный, худой, бледный, с голубыми глазами и совершенно светлыми волосами. Было ему лет тридцать. Казалось, что весь свой век он просидел где-то в подвале, а теперь впервые выбрался на солнце. Внешне очень спокойный, Пип был одет так, точно ему вот-вот угрожают тигры и носороги: кинжал, револьвер, а рядом среди вещей еще и ружье в чехле. - Вы что, охотник? - спросил господин. - Не совсем, но еду главным образом ради этого. - Ну, так вам долго придется искать здесь диких зверей. - Почему же? - Тут столько народу, что звери остались лишь в самых глухих уголках. - Жаль! Чего же ради забираться в такие страны? Но я все равно найду их! - Желаю успеха. Тем временем пароход подошел к каменистому побережью, где виднелись огромные пакгаузы-склады. За ними теснилось множество маленьких ресторанчиков, в которых жизнь не замирала ни днем, ни ночью. Рядом была и станция железной дороги. Как только на берег были спущены сходни, по ним на борт судна ринулась целая орава полуголых, бурых и желтых людей. Они кричали на всех языках, толкали друг друга, наперебой предлагали свои услуги: - Отель "Ява"! Отель "Нидерланды"! Наилучший! Наиудобнейший! Туан, туан! [По-малайски - господин, господин] Я поднесу! - и почти насильно вырывали багаж из рук пассажиров. Тем, кого встречали родные или знакомые, кто приехал сюда на определенное место, это не мешало. А новички чувствовали себя среди этого шума и гама совершенно беспомощными. В том числе и мингер [По-голландски - господин] Пип завертелся, как в водовороте, и пропал из вида. Лишь господин, недавно разговаривавший с Пипом, - видимо, богатый европеец лет двадцати восьми, с черною маленькой "испанской" бородкой, - как будто не принадлежал ни к той, ни к другой категории. Он спокойно стоял на месте и внимательно присматривался к толпе носильщиков. Один малаец сунулся было к нему, но господин сурово крикнул: - Не надо! В этот момент вперед протиснулся еще один малаец, тоже полуголый, но в огромной, метра в два в окружности, шляпе на голове. - Туан, я поднесу! - сказал он, подхватывая вещи. Первый носильщик с руганью оттолкнул его: - Прочь! Я первый! Однако господин сам передал вещи шляпе, чем вызвал гнев не только у обиженного, но и у других носильщиков. Нужно было пройти через таможню. Процедура эта довольно долгая и неприятная. Кроме проверки вещей и документов следовало еще и предъявить "право на въезд": как можно больше денег, тем более если пассажир - европеец. Видите ли, все белые здесь - господа, и обязаны быть господами хоть лопни! Потому что если подневольные туземцы узнают и увидят, что и среди белых есть горемыки, они перестанут уважать и бояться голландцев. А это уже небезопасно. Понятно, что в первую очередь пропустили белых. Вот впереди поднялся шум и спор: какой-то глупец привез маловато денег, и его задержали, чтобы со следующим пароходом отправить назад. - Я же могу работать! Я не буду сидеть ни на чьей шее! - оправдывался бедняга, но его и слушать не стали. Не могут же хозяева рисковать своим авторитетом из-за какого-то нищего! Дошла очередь и до нашего господина. Он предъявил документы. "Ван Дэкер, представитель фирмы ван Бром и Кo в Амстердаме", - прочитал чиновник. А из-за его спины сунул нос в документ и какой-то тип, как видно агент полиции. Но ван Дэкер уже показывал "право на въезд" - достаточно внушительную пачку гульденов. Чиновник тотчас проявил к нему большое уважение, а агент сразу же перестал интересоваться документом. На вокзале, принимая от ван Дэкера плату, шляпа сказала: - Если туан разрешит, я проведу туана до самого отеля "Ява". - Хорошо, - важно согласился ван Дэкер и сел в вагон первого класса. Носильщик побежал в третий класс. От Приорка до Батавии ведут несколько каналов, шоссе, железная дорога и трамвайный путь. На них всегда очень оживленное движение. Жаль только, что пейзаж по обеим сторонам этих путей такой неинтересный, нудный: затопленная низина, кустарник, низенькие пальмы, похожие на наш папоротник, заросли бамбука да кое-где банановые деревья с громадными листьями, свисающими, как лохмотья. Только высокие, как стрелы, кокосовые пальмы и горячий влажный воздух, - причина злокачественной малярии, - подчеркивают, что здесь жаркая страна. Вот, наконец, и Батавия показалась, но опять - ничего интересного. Те же каналы по улицам, только более грязные, а в них стирают белье и купаются целые семьи малайцев и китайцев. Недаром голландцы сбежали отсюда и поселились в нескольких километрах дальше, там, где выше и суше. С тех пор эта часть города называется Старой Батавией, а новая - Вельтевредэн, что означает приблизительно - "хорошее самочувствие". Здесь, среди пышных садов, в мраморных дворцах, белые чувствуют себя отлично. А в старом городе остались цветные, обслуживающие магазины, конторы, фабрики, мастерские и всевозможные другие учреждения своих хозяев. Как только ван Дэкер вышел из вагона, к нему опять подбежал малаец в шляпе и схватил вещи. Возле вокзала стоял автомобиль отеля "Ява". Носильщик быстро погрузил в него багаж. Ван Дэкер остановился, что-то обдумывая. Малаец низко поклонился ему: - Пусть туан едет спокойно. Тугай сделает все, что нужно. Кивнув в ответ, европеец уехал в автомобиле, а Тугай бегом помчался по известным ему переулкам. Быстро несся автомобиль, и все же малаец опередил его, встретил ван Дэкера у подъезда отеля. Носильщик так старательно ухаживал за своим туаном, что даже хозяин гостиницы заметил это и сказал ван Дэкеру: - Хороший у вас слуга, старательный. - О, он у меня молодец! - с гордостью ответил ван Дэкер. - Я с ним никогда не расстаюсь, особенно в дороге по Яве, где нередко нужен переводчик. Будьте любезны, устройте его где-нибудь в уголке. Я заплачу. Тугая поместили вместе со слугами отеля. Большинство из них были метисы [Смешанные, от белых и цветных родителей], цвета "какао с молоком", как тут принято говорить. У одних было больше "какао", у других - "молока", а вообще-то народ достаточно красивый, только немного испорченный, так как и они уже считали себя людьми "господской крови" и свысока относились к "темным". Голландцы поддерживают эту рознь, так как она для них выгодна. В какой-то мере приближая к себе метисов, они добиваются, что те не за страх, а за совесть служат своим господам, стараясь во всем походить на настоящих "туанов". Вот почему и чувствовал себя Тугай не очень уверенно и хорошо среди этих людей. - Добрый ли твой туан? - спросил его франт с блестящими пуговицами на форменной ливрее отеля. - О, бэсар [По-малайски - большой] туан! - ответил Тугай. - Он тебя бьет? - О, очень бьет! Добрый туан! - Откуда вы приехали? Звонок из номера господина помешал Тугаю ответить на этот щекотливый вопрос. Он убежал и пробыл у туана значительно дольше, чем это принято у хороших господ, не разрешающих себе лишних разговоров со слугами. - Ого, как ты долго! - заметил один из слуг, когда Тугай вернулся. - Не учил ли он тебя? Тугай вздрогнул от неожиданности, но тут же овладев собой, ответил, растягивая губы в широкой глуповатой улыбке: - О, мой господин мудрый. Бэсар туан! Полдень в Батавии - это такое время, когда на улицах не увидишь ни одного европейца. Солнце стоит над самой головой и печет так, что только самое неотложное дело заставит европейца выйти из помещения. Впрочем, голландские торговцы и чиновники тут никогда не ходят пешком, а только ездят. Само положение не позволяет им ходить, как обычным людям. Даже через улицу и то уважающий себя господин не перейдет пешком! А в полдень они или дремлют в своих конторах, или лежат в креслах-качалках на верандах, время от времени маленькими глотками попивая что-нибудь прохладительное. Те же голландцы, которым и в это время приходится работать, в счет не идут: их слишком мало на Яве. Зато цветные туземцы чувствуют себя в это время - лучше не надо! Главная одежда их - "саронг", или кусок ткани вроде юбки, спускающийся до колен. Носят саронг как женщины, так и мужчины. А в остальном - кто как может: одевают и рубашки, и кофты, и платок или мешок на плечи, а иногда и просто верхняя половина тела остается голой. На голове - разнообразные шляпы, круглые шапочки, платочки, чалмы... Ноги же всегда босые: власти даже заботятся о том, чтобы туземцы не обувались. Это делается, чтобы лишний раз подчеркнуть разницу между европейцами и туземцами. Слуги господ, даже лакеи и швейцары в генерал-губернаторском дворце, наряженные в парадную одежду с блестящими пуговицами, - обязательно должны быть босыми! Полицейские-туземцы, в синих мундирах с желтыми шнурами, - также босые. Тугай вышел из отеля, прошелся по улицам, потом завернул в один, в другой переулок, и в конце концов добрался до городского рынка. Рынок на Востоке - это главный центр всей общественной жизни города. Тут и клуб, и место митингов, тут всегда можно услышать самые последние новости. Далеко не каждый приходит сюда, чтобы что-нибудь купить или продать. Большинство толкается просто так, на первый взгляд, без всякой цели. На огромной площади вытянулись ряды будок из пальмовых листьев, травы и бамбука. Будки такие низенькие, что человек может войти в них только пригнувшись. Вонючая сушеная рыба, разные овощи, мясо, рис и фрукты - вот главные товары на рынке. Особенно много плодов. Они лежат большими грудами. Неисчерпаемо разнообразие, аромат и красота щедрых плодов Явы! Наиболее важные из плодов - бананы. Они играют здесь такую же роль, как у нас картофель. Более ста сортов насчитывается их и по величине, и по вкусу. Покупают бананы целыми кустами, гроздьями весом в полпуда, и такой длины, что, повешенная на плечи, такая нитка тянется другим концом по земле. Потом следует плод хлебного дерева: самый большой из всех плодов на земном шаре. Дальше - кокосовые орехи, ананасы, апельсины-пампельмусы размером с арбуз и, наконец, такие необыкновенные плоды, о каких мы и не слышали никогда. Вот, например, дыня "папайя", растущая на деревьях; внутри ее хранятся семена точно такие же, как наша рыбная икра. А вот "сау манила", похожая на наши сливы. Но есть и совсем непохожие на наши. Хотя бы эта зеленая груша с интересным названием "адвокат": сама она почти без вкуса, но если ее растереть и добавить ложечку вина или какао, получается так вкусно, что, попробовав раз, не забудешь об "адвокате" никогда! А вот продают "дурьян", похожий на огурец величиной с детскую голову, с твердыми колючками на кожуре, но такой вонючий, что к отелям с ним лучше не ходить - все равно не пустят. Он воняет и гнилым сыром, и гнилым мясом, и чесноком. Но зато внутри у него находится такая сметана, ради которой многие европейцы готовы отправиться хоть на край света - лишь бы попробовать ее! Очень дорогим считается "мангустан", напоминающий наше яблоко. Созревающее в нем "мороженое" осторожно едят ложечками. Это очень нежный фрукт. Даже на льду он не может продержаться больше двух суток. Тут же и "манго" со вкусом скипидара, и "рамбутан", напоминающий каштаны, и "дуку" вроде винограда, и много других плодов. Короче говоря - выбирай, что душе угодно, лишь бы деньги! А деньги, как известно, водятся только у белых... Большинство торговцев на рынке - китайцы, но есть и арабы. Малайцев же совсем мало. Среди них главным образом те, что продают свои сельскохозяйственные продукты. На всем побережье Великого и Индийского океанов, пожалуй, не найдется ни одного более или менее крупного города, где бы не было китайского квартала. Есть такой квартал и в Батавии, и в нем живет до тридцати тысяч китайцев. Поэтому и на рынке их много. Тех, кто побогаче, голландцы назначают управляющими китайского квартала, присваивая им звания "капитана" или "майора". Начальники эти - верные слуги своих хозяев, - такие, что лучше не надо! Китайцы-ремесленники содержат тут же на рынке или на улице возле своих хижин кустарные мастерские. А есть на острове и просто бездомные китайские рабочие - кули, рассеянные по плантациям, предприятиям и другим местам, где требуется дешевая рабочая сила. Всего же китайцев на Яве более миллиона. Немалое место занимают и арабы, тоже живущие в отдельном квартале. Они и являются главными конкурентами китайцев. Только хозяева страны - малайцы не сумели приспособиться к торговле и разным промыслам, а занимаются главным образом тяжелой черновой работой. Весь день по каналам, что по обе стороны базара, снуют груженые лодки. Тугай шел, придерживая шляпу, чтобы она не слетела. Среди базара ему повстречался мингер Пип. Какой-то араб настойчиво предлагал ему купить саронг: - Туан! Вы пришли сюда, и я хочу доставить вам удовольствие! Купите этот саронг, туан. Он привезен из глубины страны и происходит от древних яванских царей XVI столетия. Присмотритесь, какая работа! В Европе вы получите за него в сто раз больше. Пользуйтесь случаем! Всего лишь сто пятьдесят гульденов, туан! Саронг действительно был интересный, разноцветный, яркий и казался древним. Когда араб снизил цену до восьмидесяти гульденов, Пип не выдержал и купил саронг, как две капли воды похожий на те, что фабрикуются в Европе и стоят ровным счетом восемь гульденов за штуку! Едва отвернувшись от прилавка, Пип наткнулся на человека, увешанного... страшными змеями! Они двигались из стороны в сторону, поднимали головы, высовывали языки. Самая маленькая из них была толщиною в руку. - Туан! Купите боа! Хорошие боа! Десять гульденов за штуку. Купите, лучших вы нигде не найдете! Ладно, платите пять гульденов, а вот эту отдам за три... - Нет, нет, не надо, - замахал руками Пип и быстро пошел прочь. Этот случай испортил ему настроение: Пип надеялся встретиться с такими гадами где-нибудь в первобытном лесу, в зарослях бамбука, и вдруг - на тебе, предлагают на рынке по три гульдена, как колбасу в Амстердаме! Противно смотреть... Тугай отправился дальше и в конце рынка подошел к возбужденной чем-то толпе. Протиснувшись вперед, он увидел на земле лежащего без сознания мальчика лет десяти, вся голова которого была залита кровью. Худой, полуголый малаец дрожащим от возмущения голосом говорил: - Маленький Сидни сидел в сторонке и смотрел, как господа в своем саду играют в мяч. Сидни не подходил к ним и не виноват, что мячик перелетел в соседний сад. Господа позвали Сидни и приказали достать мяч из чужого сада. Сидни не хотел лезть в сад белых, он знал, что его за это побьют. Тогда один молодой туан закричал: "Как, ты отваживаешься отказываться, щенок?" - и схватив палку за тонкий конец, ударил мальчика по лицу. Смотрите, люди, у Сидни нет глаза. Это сделал белый туан. Проклятые! Придет и на вашу голову месть!.. Полуголые люди - бурые, желтые, темные зашумели вокруг: - Что же это такое? - До каких пор они будут издеваться? - Жалости у них нет! - Какой жалости от них ждать? Уничтожить их нужно, вот что! Заблестели глаза, начали сжиматься кулаки, но никто не трогался с места: что они могут сделать со своими хозяевами - белыми? И тут Тугай не выдержал, вскочил на какой-то ящик и загремел: - Братья! Вы терпите такие издевательства на каждом шагу, а все еще боитесь сказать громкое слово протеста. До каких пор вы будете считать белых непобедимыми, сильными, чуть ли не богами? Рабская покорность въелась вам в кости. Но пришло время поднять голову и заявить, что мы тоже люди! Не они, а мы хозяева в нашей стране! Пора прогнать непрошеных гостей. Ведь их всего горсточка, а нас тысячи на каждого белого! Подумайте об этом, и поймите, что мы сами виноваты в своем положении. Если бы только все захотели, мы сразу стали бы сами себе хозяевами!.. С восторгом слушал народ эти смелые слова, такие простые и понятные. Ведь белых и в самом деле очень мало, а сейчас вокруг нет ни одного. И если бы все смогли договориться... Но "они" появились: вооруженные, на конях, - и толпа быстро начала расходиться. Осталось лишь несколько решительных оборванных людей, готовых начать хоть сейчас... Однако Тугай знал, чем это кончится. - Товарищи! - закричал он. - Зря не рискуйте, расходитесь. Но помните, что скоро, очень скоро наступит время, когда нам придется выступить всем сразу. Ждите это время и готовьтесь! Он исчез в ту же секунду, когда к нему бросились жандармы, и на месте остался только старик малаец с бесчувственным Сидни на руках. - Убирайся со своей падалью! - крикнул один из жандармов и так ударил несчастного отца плетью по плечам, что на коже выступила кровь. - Марш отсюда! Тугай в это время сбросил шляпу, прыгнул в канал и начал купаться среди лодок с таким видом, будто все это его нисколько не касается. А когда выбрался на берег и пошел дальше, на голове его вместо шляпы был платок, завязанный сзади узлом. Вскоре он подошел к древним каменным воротам, оставшимся от прежней стены или крепости... На этих воротах, на острие пики торчал окаменевший, залитый известью череп, точно у людоедов в некоторых диких уголках земли. Но эта игрушка, как видно, была сделана отнюдь не людоедами, так как под ней виднелась подпись на голландском языке: "Так наказал король изменника Питера Эльбервельда. 14 апреля 1722 г." Этот Питер хоть и был метисом, а ненавидел европейцев не меньше, чем чистокровные яванцы. Он подготовил решительное восстание на всех ближайших островах, был даже назначен день восстания, но одна женщина-яванка предала Питера - и все рухнуло... Навстречу Тугаю шли двое рабочих. Взглянув вверх, один из них сказал: - Вот кому нужно было бы поклоняться, а не той фиге! Второй тоже поднял голову и задумчиво добавил: - Будут когда-нибудь. Жаль только, что пока у нас мало таких людей, как он... Услышав это, Тугай остановился и хотел заговорить с рабочими, но они удалились. Тугай пошел дальше, через пустырь, к небольшой группе людей, главным образом женщин. Подошел к ним и увидел что-то совсем невероятное. На земле лежала какая-то допотопная, говорят, китайская пушка, вернее, ствол пушки, к концу которого была приделана большая деревянная... фига! Вокруг пушки сидели на земле женщины и молча, торжественно смотрели на фигу. Вот подошла еще одна, молодая, молитвенно сложила ладони, подняла руки над головой и поклонилась фиге до самой земли. Потом положила возле нее какую-то ленту. Вся фига была обложена разными вещами: горшками с рисом, мешочками, железками, кусочками тканей, цветами, фруктами и прочей мелочью. - Ждешь? Скоро? - тихо спросила вновь прибывшую соседка. - Кажется, скоро, - ответила та. - А мне бог не дает, - вздохнула первая. - Сколько раз я была уже тут! Сколько жертв приносила! Видно, не принимает дух... - А я и сама не знаю, радоваться мне или горевать. Мой, кажется, просит начальство, чтобы ему заменили жену. Куда же я с ребенком денусь? - Разве его не будут воспитывать на государственный счет? - Будут, но тяжело расставаться... Слушая их, Тугай горько улыбнулся: он уже знал про все это. Пушка с фигой давно считается чудотворной, и темные женщины обращаются к ней с молитвами насчет детей. Не знал он лишь одно, откуда взялась эта фига? Не голландцы ли, шутки ради, придумали ее? Во всяком случае, они не мешают поклоняться этой "святыне", а возможно, охотно наделали бы и еще немало таких же фиг... Понимал Тугай и разговор двух женщин. Одна из них - "пайковая жена" голландского солдата: вместе с прочим снаряжением солдатам дают на время таких жен, - конечно, из "черных". Они готовят пищу, стирают белье, обслуживают своих временных мужей, а потом... остаются "на свободе". Тугаю очень хотелось разъяснить этим женщинам, какую глупость они совершают, но он отлично знал, что такая попытка ни к чему не приведет. Одного он не мог понять: почему среди женщин находится старый мужчина? - Ты что, дедушка, тоже пришел поклониться фиге? - спросил Тугай у него. - А разве это только женское дело? - строго ответил старик. - Нет, ошибаешься: дело общее, государственное! - Ну?! - удивился Тугай. - Не знал? Эх, вы, молодежь! Позорите древние обычаи, вас не интересует даже судьба отчизны... - Неужели от этой фиги зависит судьба нашей страны? - рассмеялся Тугай. - Возможно, и от фиги, но больше от пушки. Давным-давно, когда белые еще только угрожали нам, аллах послал нам две такие пушки для защиты от иноземцев. Вместо того чтобы оказать врагам дружный отпор, наши затеяли между собой распри. И тогда пушки разделились: одна осталась тут, другая очутилась где-то далеко, в центре острова. Но при этом аллах сказал: "Когда вы договоритесь и помиритесь, тогда и пушки сойдутся вместе, и наступит конец власти белых". Как видишь, все зависит от этой пушки... Тугай вспомнил, что когда-то уже слышал эту легенду. Но теперь она произвела на него особенно сильное впечатление. - Ты прав, дедушка, - серьезно сказал он. - Я это знаю и все знают. Но знаешь ли ты, что это время уже близко? - Неужели? - оживился дед, и даже женщины заинтересовались. - Да, близко: вторая пушка уже идет на соединение с этой! - Откуда? Как? Кто видел? - Многие видели! - с необыкновенной убежденностью ответил Тугай. И неожиданно для самого себя добавил: - Я сам собственными глазами видел. - Где? Когда? Говори! - Сначала ее видели в округе Банджумас, потом - в Преангери, а в последний раз я видел ее в Бантаме. Подробнее, отец, я пока не имею права ничего говорить. Как бы не узнали голландцы и не помешали. Вы тоже остерегайтесь их. Но вот тебе мой сыновний совет: везде говори, говори всем нашим людям, что пророчество уже сбывается. Власти белых приходит конец, нечего больше их бояться! Последние слова Тугай промолвил торжественным голосом и, вдруг отвернувшись от старика, пошел дальше. На лице его сияла довольная улыбка. - Всякая палка о двух концах! - пробормотал он. А "поклонники фиги", сразу забыв о своих делах, начали быстро расходиться по домам, чтобы оповестить родных и знакомых о такой необыкновенно важной новости! - Хвала аллаху, дождался и я освобождения своего народа! - шептал про себя старик, ковыляя домой. - Я всегда говорил: недаром лежит эта пушка, недаром люди молятся перед ней. Вот и сбывается пророчество! Тем временем Тугай добрался до самого последнего, самого бедного квартала, о котором, как видно, забыла даже полиция, настолько грязно тут было. Маленькие хижины жались одна к одной, голая черная детвора копошилась в мутной луже, оставшейся от вчерашнего дождя. На веревках висели пеленки и рваные лохмотья. Все это парилось под горячим солнцем, сверкающим над головой. Унылую окраину не оживляло ни дерево, ни кустик, хотя буйная растительность бушует в этом краю на каждом шагу. Нищета людская победила даже ее. Это не удивительно: ведь в Батавии живет около трехсот тысяч человек, а многоэтажных домов здесь меньше, чем в европейских городах. Только близость моря, которое освежает воздух и не дает жаре подниматься выше 35o, кое-как делает этот ад или рай - подходят оба названия - относительно пригодным для жизни. Тугай подошел к хижине, тоже бедной, но побольше остальных и получше досмотренной. Даже несколько бананов росло возле нее. Навстречу Тугаю вышел малаец лет тридцати пяти, в брюках и в синей расстегнутой блузе, этих принадлежностях одежды более квалифицированного и опытного рабочего, и вместо приветствия спросил: - Приехал? - Приехал, - ответил Тугай. - Все хорошо? - Лучше не надо. Соберутся сегодня? - Все будут. Пойдем поговорим. Придется подождать до темноты. И они вошли в хижину... III. ИСПОРЧЕННЫЙ БАЛ Несколько штрихов из колониальной деятельности голландцев. - Кофейные планы ван Дэкера и сочувствие вам Гука. - Бал у генерал-губернатора. - Цветные господа. - Слава мичмана ван Хорка. - Медовые слова и бомба. "Жемчужина голландской короны" - так обычно называют Яву в Европе. Интересно, что сама "корона" занимает только 33 тысячи квадратных километров, а "жемчужина" на ней - 133 тысячи. Вместе же со всеми прочими "жемчужинами" (Суматра, Целебес, Борнео, Новая Гвинея) голландские владения составляют более 2 миллионов квадратных километров. Населения в самой Голландии 8 миллионов человек, а на Яве - около 40 миллионов, в том числе голландцев не больше 100 тысяч человек. Каким же образом такая маленькая "корона" смогла прикрепить к себе столь огромную "жемчужину"? Дело обычное, торговое. Началось оно в 1598 году, когда была основана Ост-Индская компания капиталистов с шестью миллионами гульденов [Гульден - около 80 коп. В то же самое время такая же английская компания (с таким же названием) заграбастала Индию]. Предприятие это было совершенно частное и преследовало только торговые цели. Компания строила в разных местах "фактории" - склады товаров, полюбовно договаривалась с туземными князьками. А позднее, уже безо всяких любезностей, начала запускать когти и поглубже. Для этого у нее были даже свои собственные частные войска. Когда жители увидели, что мирные торговцы становятся жестокими господами, и захотели вышвырнуть непрошеных гостей вон, на помощь поработителям пришла сама "корона": страна была объявлена собственностью Голландии, появились губернаторы, генералы, пушки, начались расправы с "изменниками". А "измены" бывали разные. В Европе, например, подорожал перец, за него платят большие деньги. И вот издается приказ, обязывающий население засевать половину своей земли исключительно перцем. Несколько человек посадили меньше. Вредительство выкрыли, и на следующий же день деревни были сожжены, а все население их, вплоть до последнего человека, уничтожено. Так, правда, бывало давно, лет двести назад. Позднее стали убивать не всех, а только виновных; обязательные посевы уменьшались до одной трети земли, потом - до одной пятой, а теперь и совсем ликвидированы... Было бы несправедливо говорить только о зверствах колонизаторов, ибо есть и памятники их культурной работы. Через весь остров, например от Батавии до Сурабайи, проложено восьмисоткилометровое добротное шоссе, обошедшееся всего лишь в сто с лишним тысяч жизней малайцев, но зато не стоившее голландцам почти ни гроша. Однако и тут необходимо отметить, что это было давно - в то время, когда еще хозяйничал кулак. Теперь же, когда господствует гульден, все внимание голландской буржуазии направлено только на то, чтобы выжать из подвластного "дикого" народа как можно больше денег. За последние годы Голландия таким образом "выжала" два миллиарда. Как же все-таки горсточка пришельцев держит в своих руках многомиллионный народ? Для этого существует много способов. Больше всего на руку колонизаторам - темнота народная, и поэтому на просвещение белых выделяется тридцать восемь миллионов гульденов в год, а на просвещение темных - семнадцать миллионов. Посчитайте сами, сколько приходится на одного белого и сколько - на одного темного! Второй помощник колонизаторов - бедность: средний доход яванца - пятнадцать гульденов в год, на наши деньги - один рубль в месяц. Обеднение идет так "успешно", что сделалось массовым. Не удивительно, что местной буржуазии здесь очень мало. Зато весьма выгодны для белых местные господа, разного рода князьки. Все они получают от властей значительную пенсию "за передачу Голландии своих прав над народом". Кроме того, они же назначаются начальниками, регентами разных округов и провинции и управляют народом почти так же, как управляли прежде. Только рядом с регентом стоит еще резидент, голландский чиновник, который "советует" регенту делать так, а не иначе. Эти "советы" и являются законом, а в глазах народа все выглядит так, будто руководит им "свой" человек. Даже два "независимых государства" еще существуют на Яве! Высшей властью считается "ее величество Вильгельмина [Теперь - королева Юлпана], королева голландская", которая живет за семнадцать тысяч километров от Явы и ни разу не видела "своего народа". Вместо нее правит наместник, генерал-губернатор, этот поистине царь и бог острова Ява. Дальше идет соответствующий аппарат с тысячами голландских чиновников, но без какого бы то ни было участия сорокамиллионного населения. Правда, в 1918 году наконец и "народу" дали голос: создали народный совет, куда входит человек тридцать. Половина из них - европейцы. Одна часть совета назначается генерал-губернатором, а другая избирается на местах опять-таки теми же властьимущими. Не удивительно, что в народный совет не может попасть ни один представитель народа. Но даже и такой совет имеет всего лишь совещательный голос при генерал-губернаторе. x x x Пока Тугай странствовал по Батавии, его господин направился в Вельтэвредэн, в государственные учреждения. Автомобиль быстро примчал его на огромную Королевскую площадь, вокруг которой белеют в садах небольшие, но красивые здания. Каждый голландский чиновник мечтает поселиться здесь. Есть среди них и такие, что не жалеют отдавать половину своего заработка, лишь бы жить в господском квартале. Лучшее строение здесь, конечно, ослепительно белый, с мраморными колоннами дворец генерал-губернатора. Рядом - помещение для охранников и будки для сторожей. Однако генерал-губернатор бывает тут редко: он предпочитает жить выше, в более здоровой местности, в Бейтензорге, километрах в сорока от Батавии. Недалеко от дворца высится большой дом государственных учреждений. Перед ним и остановился автомобиль ван Дэкера. С важным видом вошел ван Дэкер в дом и справился о начальнике земельного департамента. Перед столь важным господином засуетились слуги, и минуту спустя ван Дэкер входил в кабинет, где за столом потел от жары круглый лысый человек. - Ван Дэкер, агент фирмы ван Бром и Кo в Амстердаме, - представился гость и приветливо, но с достоинством поклонился. - Пожалуйста! Прошу садиться, - ответил начальник. - Чем могу служить? - Видите ли, - начал ван Дэкер, протягивая свои документы, - наша фирма намерена основать на Яве кофейные плантации, и мне поручено подыскать для этого соответствующую землю. - Это будет нелегко, - задумчиво покачал начальник круглой головой. - Все, что можно, уже занято, главным образом под сахарные плантации. Население плотное, земли мало, и с каждым годом становится все труднее достать ее. - Я понимаю, - согласился ван Дэкер, - все это мы учитываем, но у нас есть и свои доводы. Как вам известно, в последние годы все капиталы направлялись в сахарную промышленность, кофейная же сокращалась. Мы предвидим кризис на сбыт сахара и рост спроса на кофе. Условия для этого весьма благоприятные. Если поставить дело научно, мы сможем давать кофе лучший, чем бразильский. Для этого фирма готова вложить достаточно средств и не видит препятствий в том, чтобы основать предприятия в каком-нибудь глухом уголке, например в Бантаме, или в Суракарте, или Джоджакарте [Это и есть два "независимых" государства]. - При таких условиях дело несколько облегчается. В Бантаме или в Преангере землю можно найти. Но в Суракарте или Джоджакарте все зависит от местных султанов. - И это мы знаем. Вы только дайте рекомендации к тамошним резидентам, а обстановку я выясню на месте. Разумеется, прежде всего необходимо ваше принципиальное согласие. - Мы не против такого культурного мероприятия, - не очень определенно произнес начальник. - Но все же думаю, что дело обстоит не столь просто, как вам кажется. - Наоборот! - подхватил ван Дэкер. - Фирме достаточно ясна вся сложность положения. Это видно хотя бы из того, что фирма выделила не менее десяти процентов с капитала на устранение возможных трудностей... Разумеется, один я ничего не сделаю... Нам необходима помощь авторитетных лиц... В глазах начальника блеснула искорка. Сразу став внимательнее и покладистее, он выразительно посмотрел на Дэкера и сказал: - Я вижу, ваше предприятие придумано трезво и находится в умных практических руках. Очевидно, у вас хорошо знают препятствия, которые могут возникнуть. Легко ли уговорить население, чтобы оно уступило фирме свои наделы? Представляете, какой для этого потребуется аппарат? - И не говорите! - рассмеялся ван Дэкер и коснулся руки начальника. - Разве мы дети? Разве мы не знаем реальных условий и обстоятельств? Мне только надо будет объехать и осмотреть подходящие места, а потом придется обратиться к более авторитетному человеку. Не осмеливаюсь беспокоить вас, но если бы вы согласились оказать помощь в этом культурном деле, мы были бы очень благодарны. - Что ж, - согласился начальник, - придется похлопотать. Этого требуют и интересы страны и интересы всего нашего отечества. Через несколько минут ван Дэкеру вручили бумагу, в которой всем представителям местной власти предлагалось оказывать ему помощь во время объезда и осмотра земель под будущие плантации. Ван Дэкер и начальник департамента ван Гук успели уже подружиться так, словно были старыми знакомыми. Попивая ананасовую воду со льдом, они беседовали о посторонних вещах и, видимо, нравились друг другу. - Когда вы думаете ехать? - спросил ван Гук. - Когда удастся, хотя бы сегодня. - Сегодня у генерал-губернатора официальный бал. Три дня назад он приехал с Бейтэнзорга. Если хотите, я могу получить для вас приглашение. Вначале ван Дэкер отказался, но, поразмыслив, согласился. - В таком случае, - сказал ван Гук, провожая гостя до дверей, - приезжайте ко мне в восемь часов, и мы отправимся вместе. На крыльце ван Дэкер встретился с Пипом. Они поздоровались, как добрые знакомые, и ван Дэкер спросил: - Ну, как ваши охотничьи дела, мингер Пип? - Нужно получить разрешение на путешествие по стране. - Нравится вам здесь? - Пока ничего интересного: дома, улицы, трамваи, автомобили, - все как у нас. Даже жулики на рынке такие же. Только змеями торгуют, как колбасой. Видимо, настоящая природа подальше. - Разумеется. Желаю успеха! x x x В половине девятого ван Дэкер с ван Гуком, его толстой женой и длинноногой дочкой подъехал к генерал-губернаторскому дворцу. В ночной темноте дворец сиял яркими праздничными огнями. Десятки автомобилей и конных упряжек скопилось возле подъезда, а вокруг собралась толпа зрителей, отделенная от дворца шеренгой полицейских. По обеим сторонам мраморных лестниц, покрытых коврами, стояли темнокожие лакеи в блестящей парадной одежде, но... босые. В пышных залах шумело не менее шестисот гостей. Ожидали выхода генерал-губернатора. Кроме высших голландских чиновников и военных тут были и представители иностранных держав: Англии, Франции, Бельгии. Как ни странно, а почти половина гостей оказались метисами, а жены их - чистокровными яванками. Вот прошел важный генерал, метис, со своей коричневой женой. Чужестранцы переглянулись и начали перешептываться: где это видано, чтобы генералом мог стать темнокожий?! Ван Гук счел нужным пояснить ван Дэкеру: - Это главнокомандующий яванскими войсками, талантливый и верный человек. И все же, я думаю, на такую должность лучше было бы назначить кого-нибудь из наших. Тут он большой туз, а в Голландии с ним постыдились бы даже здороваться. - Не свидетельствует ли это, что мы неблагодарно относимся к нашим верным слугам? - спросил Дэкер. - Зато здесь они на это пожаловаться не могут, - ответил ван Гук. Заволновалась публика, дежурный адъютант крикнул на весь зал: "Их высокопревосходительство генерал-губернатор!" В глубине зала открылись двери, музыка грянула голландский гимн, и медленно, важно выплыл генерал-губернатор с женой. Гости отвесили низкий, почтительный поклон. Генерал-губернатор милостиво закивал в ответ, а с некоторыми наиболее важными лицами перебросился двумя-тремя словами. Заиграли полонез, генерал-губернатор пригласил жену французского консула и первый начал танец. За ним последовал какой-то консул с женой генерал-губернатора, потом и остальные, по чинам. С большим почтением следила публика попроще за танцем "самого" генерал-губернатора. Бал начался. Через несколько минут генерал-губернатор опустился в кресло в углу, и его тотчас окружили высшие чины. Теперь танцевала простая публика. За полонезом пошли другие, "неофициальные" танцы. Гости веселились. Все окна были распахнуты, а за ними манили к себе прохладой веранды. Ван Дэкер с интересом наблюдал оригинальный бал. Воспитанность вынудила его пригласить на танец дочь ван Гука. Потом и он вышел на веранду в саду, огороженном высокой стеной. Пальмы, бананы и другие экзотические растения как бы перенесли его в новый, незнакомый мир. Но музыка, парадная публика в сюртуках, фраках, мундирах и все окружающее свидетельствовало о том, что мир этот - тот же, что и в Гааге, Вене, Лондоне и Париже. И такой же простой народ стоит вон там, на улице, с завистью глядя на то, как веселятся господа. - Смотрю я на все это и удивляюсь, - послышался голос английского консула. - Что думают голландские власти? Через десять - двадцать лет здесь не останется ни одного чистокровного белого. Все перейдет в руки коричневых, желтых, кофейных и прочих цветных созданий. Неужели голландцам не стыдно дружить с этими кофейными генералами и чиновниками? У нас бы их на порог не пустили! Если англичанин возьмет себе в жены цветную, его не примут ни в одном порядочном доме. А тут, в доме генерал-губернатора, целый зверинец! - Это, конечно, так, - ответил ему французский консул, - но пока мы не видим в этом никакого вреда для голландцев. На протяжении ста лет здесь не было ни одного серьезного восстания. Видя своих, народ доволен властью. И сам собой напрашивается вывод, что цветные, возможно, для голландцев полезнее, чем свои, белые? - Мы тоже пользуемся цветными, но это не значит, что мы должны мешаться с ними! - возразил англичанин. К ним кто-то подошел, и беседа оборвалась. Когда ван Дэкер вернулся в зал к ван Гуку, тот разговаривал с бельгийским консулом. - А знаете, прием и поведение у вашего генерал-губернатора куда пышнее и торжественнее, чем у нашего короля, - сказал консул. - Не забывайте, - улыбнулся ван Гук, - что генерал-губернатор как раз и представляет особу нашей королевы. Поэтому все, что принадлежит ей, переносится на него. Не станете же вы возражать, что в этой дикой стране нужно всегда держать флаг власти на должной высоте! - Совершенно верно, - согласился консул. - Потому-то и не достигло ни одно государство в своих колониях таких успехов, как Голландия на Яве. Развитие промышленности, культуры, равноправие (он показал рукой на метисов) - все это подняло страну и создало спокойные условия для жизни как голландцев, так и туземцев. Вот почему тут не чувствуются те тревоги и опасности, которые угрожают нашим государствам в их колониях. - Да, наш народ тихий, спокойный, - подтвердил ван Гук. - Но я слышал, - вмешался Дэкер, - что существуют какие-то неразрешенные партии: Сарэкат-Ислам, Сарэкат-Райят, даже коммунистическая партия... - Ну, это только игра, - рассмеялся ван Гук. - Везде найдется несколько недовольных людей, а удовлетворить их всегда можно... бесплатным помещением... И он засмеялся еще громче, довольный своей шуткой. Поддержал его и консул, улыбнулся и Дэкер. Мимо них прошел молодой флотский офицер. Дэкер взглянул на него и чуть заметно вздрогнул. - Не знаете ли, кто это такой? - спросил он ван Гука. - О, это интересный человек, герой! - ответил тот. - С ним связана одна секретная история, но вам, своему человеку, о ней можно рассказать. - Благодарю вас. - Видите ли, - тихо начал ван Гук, - несколько месяцев назад пропал военный корабль. Может быть, вы читали в газетах о том, как разбился о камни "Саардам"? - Кажется, читал, - ответил ван Дэкер. - А в действительности он не разбился, его захватили бандиты! - Не может быть! - ахнул ван Дэкер. - Бандиты захватили государственный военный корабль? Позор! - Поэтому и объявили, что корабль разбился. Капитан, его помощник и команда позорно сдались бандитам. Только этот молодой мичман, ван Хорк, держался до последнего момента, и если бы трусы не заставили его покориться, он взорвал бы корабль вместе с собой и всем экипажем. - Какой герой! - удивился ван Дэкер. - Всю команду, конечно, наказали, а ван Хорка повысили в должности и назначили командиром миноносца. - Ну, а "Саардам" куда девался? - До последнего времени это не было известно, но теперь, кажется, выяснено, так как ван Хорк завтра или послезавтра отправляется по его следам. Между тем танцы прекратились, и гостей пригласили к ужину. Генерал-губернатор сел за отдельный стол с самыми почетными гостями, остальные разместились в двух больших залах. Подождав, пока все успокоятся, генерал-губернатор поднял бокал и заговорил: - Уважаемые гости! Разрешите провозгласить первый тост за ее величество королеву Вильгельмину Голландскую, владелицу Индонезии. Только ее внимательность, ее заботы позволили нам добиться благополучия этой страны, дать населению... Страшный грохот за окном оборвал его речь. Задрожали стены, зазвенело, посыпалось стекло, кирпич, полетели на стол обломки, а в углу зала, в стене образовалась большая брешь. Среди гостей вспыхнула паника. Слышались голоса: "Взрыв! Бомба! Салака!" [Салака - соседний вулкан]. Столы, снедь, люди, стулья - все смешалось в кучу. Бокал выпал из руки генерал-губернатора, и он, подхватив жену, вместе со всеми помчался к выходу, забыв о своем высоком положении. Но в дверях образовалась такая давка, что нельзя было пройти ни вперед, ни назад. На полу, под ногами обезумевших гостей, кричало несколько женщин. Многие выскакивали через окна. Ван Хорк спрятался в углу под столом. И тут послышался зычный голос "кофейного" генерала: - Господа! Успокойтесь! Все уже кончилось, больше опасности нет! Первым опомнился генерал-губернатор и сделал вид, будто он бросился к дверям лишь для того, чтобы навести порядок. К нему присоединились другие офицеры. Выскочил из-под стола и ван Хорк и тоже начал успокаивать публику: - Господа, успокойтесь! Мы на страже, мы не допустим несчастья. Спасайте женщин! Ван Дэкер все еще стоял, словно окаменев. Казалось, он не видит суматохи, не думает об опасности, а занят совершенно иными, тревожными мыслями. Постепенно гости начали приходить в себя и покидать зал, где осталось человек десять раненых и две растоптанные женщины на полу. Когда публика, наконец, разъехалась, у генерал-губернатора началось срочное совещание. Выяснилось, что кто-то подбросил бомбу, которая и взорвалась в саду около угла дворца. Поймать преступника не удалось, и вместо него схватили тех, кто в это время подвернулся под руки. - Это все коммунисты! - заскрежетал зубами генерал-губернатор. - Придется их хорошенько почистить! А откуда он мог знать, что для коммунистов эта бомба была во много раз хуже и нежелательнее, чем для него самого... Ван Дэкер тоже отправился домой. По дороге зашел на телеграф и послал в Тжилатжап телеграмму: "Участок для кофейной плантации найден. Постарайтесь своевременно очистить его". В отеле он прежде всего спросил, не вернулся ли Тугай. Ему ответили, что пока нет. - Когда появится, пришлите его ко мне, - распорядился ван Дэкер. Вернулся Тугай часа через два. - Будет тебе от господина! - предупреждали его слуги. Но так и уснули, не дождавшись ничего. Тугай пробыл в номере ван Дэкера до пяти часов утра. IV. ЖИЗНЬ ЯВАНСКОГО НАРОДА Дэза Бандью. - Сахарная плантация Бильбо. - Плеть на двенадцать человек. - Чистка. - Па-Инго и его сын. - Пожар на плантации. - "Бунт". - Приезд регента. - Дурьяном по голове! - Несчастья Па-Инго. - Амок! Дэза [Волость] Бандью находится у самой железной дороги. В нее входят несколько кампонгов [Деревня], расположенных так близко друг от друга, что их можно считать за один кампонг. Земли здесь очень мало, не больше половины гектара на человека. Каждый клочок ее возле хижин засажен бананами, пальмами, мангустанами, дурьяном и другими плодовыми деревьями. Селения прячутся среди деревьев, как в лесу. Издали кампонг и заметить нельзя: он кажется рощицей среди полей. Есть хозяйства, состоящие всего из нескольких плодовых деревьев. А если таких деревьев насчитывается до семи штук, хозяин обязан платить 2,2 гульдена налога. Среди этих садов разбросаны хижины, которые можно назвать корзинками на столбах. Все они сплетены из бамбука и стоят на "курьих ножках", - на четырех, а иногда и больше, столбах в полметра высотой. Крыши сплетены из "аланг-аланг" (трава с широкими листьями), из пальмовых листьев или из рисовой соломы. Внутри - лишь постель да циновка на полу, больше ничего нет. Пара горшков и печурка из камней дополняют домашнюю обстановку. Рядом такой же сарай да навес для быка и повозки на двух колесах - если, конечно, имеется такое богатство. Почти все имущество, в том числе и посуда, сделано из бамбука. Но у большинства крестьян нет никакого хозяйства. Кусочек земли в несколько квадратных метров они обрабатывают вручную. Высчитано, что имущество таких хозяев оценивается на наши деньги в 4 рубля, в том числе "дом" стоит... 1 рубль 20 копеек! Все дворы и сады, если их можно так назвать, заросли дикой травой, которая растет так быстро, что способна заглушить все. Люди никогда не делают уборки вокруг своих хижин: не к чему, да и нет смысла тратить силы. За деревней начинается "савах" (пахота), где яванец выращивает "пади" (рис). Это пади, дающее три урожая в год, и является главным, можно сказать, единственным средством существования. Сотни лет миролюбивый яванец обрабатывал свой савах, собирал пади и ничего больше не желал, никуда не стремился. Но вот откуда-то пришли белые и начали вводить "культуру": сначала, как мы видели, заставляли сеять то, что яванцу совершенно не нужно, а потом "полюбовно" брать его землю в аренду. Именно таким образом предприниматель Бильбо и арендовал три четверти дэзы Бандью для своего сахарного завода. Арендовал совсем полюбовно и просто. Прежде всего подружился с местной властью, до "лури" (староста дэзы) включительно. И повелось так, что едва у крестьянина случится беда - или неурожай, или, скот падет, - как именно в это время надо платить налоги. Агенты Бильбо никому не отказывали в помощи, охотно одалживали деньги, а в результате земля "полюбовно" переходила к сахарозаводчику. С тех пор крестьяне стали обрабатывать свою землю в пользу Бильбо. Несколько крестьянских хозяйств еще держались, но окончательная судьба их была уже предрешена. А рядом с первобытной малайской деревней, где люди жили так же, как триста лет назад, возвышался завод, построенный по последнему слову европейской техники. На его полях четыреста человек трудились над сахарным тростником. Половина из них - дети лет двенадцати - пятнадцати, которым можно платить меньше: они должны обрывать лишние нижние листья и рыхлить землю вокруг каждого растения. В этой горной стране почти совершенно нет ровных участков земли. Долины чередуются с возвышенностями, временами вздымаются скалистые, отвесные горы, а дальше опять долина. В одной из таких долин и находилась сахарная плантация. На возвышении, под густым деревом, сидели три надсмотрщика, служащие Бильбо. Двое из них были голландцами, третий метис. Вся плантация лежала перед ними как на ладони, только трудно было рассмотреть отсюда каждого рабочего в отдельности. Но для этого имеется бинокль, и время от времени то один, то другой надсмотрщик подносил его к глазам и оглядывал поле. Рядом лежали длиннющие плети, о которых сами надсмотрщики говорили, что они "могут захватить сразу двенадцать человек". Близился полдень. Солнце стояло над самой головой и огнем жгло голые спины рабочих. Даже надсмотрщикам в тени и то было жарко. - Вот уже сколько раз те парни приостанавливают работу, - ворчал один из надсмотрщиков, - а идти к ним не хочется. Видите? Опять? Ах, негодяи! - Ничего не поделаешь, нужно сходить. Твоя очередь, Грин, - сказал другой. - Ну и покажу я им сейчас! - сердито крикнул Грин и, взяв плеть, направился к рабочим. Увидев, что приближается надсмотрщик с плетью, все четыреста человек невольно содрогнулись. "Не ко мне ли?" - подумал каждый, и под горячими лучами солнца на людей повеяло холодком. Чтобы добраться до них, надсмотрщику надо было обогнуть кусочек поля, засеянного рисом. Участок этот принадлежал Па-Инго, одному из крестьян, которые еще держались за свою землю. Вот почему и пошел надсмотрщик не в обход, а прямо по посеву. Подумаешь, - беда! Этому глупцу Па-Инго давно предлагали сдать землю в аренду. Не хочет - тем хуже для него! И через рис было уже проложено столько тропинок (каждый раз новая), что у бедного Па-Инго почти ничего не оставалось от урожая. Среди рабочих был и сын Па-Инго, двадцатилетний парень Нонг. В бессильной ярости смотрел он на то, как бездушные надсмотрщики губят всю их работу. Четыреста человек затаили дыхание, боясь даже смотреть в сторону надсмотрщика. А тот все шагал, пока не подошел к провинившимся детям. - Вы что же, играть вздумали? - загремел его голос. - Вы нанялись играть или работать? Свистнула плеть и охватила "только" четверых. Еще свист - и шестеро ребятишек застонали, заплакали от жгучей боли. На их худеньких спинах выступили кровавые рубцы. На кровь тотчас набросились мухи - "леры", облепили раны, а отгонять их нельзя: нужно работать все минуты бесконечного дня. Несколько взрослых, особенно женщины, невольно приостановились, посмотрели на бедных детей. Но и по их спинам тотчас заходила плеть. - Эй вы, лентяи! - орал надсмотрщик. - Только и думаете, как бы украсть минутку! Надеетесь, что мы не видим? Как бы не так, нас не обманете! В это мгновение послышался звон: после шестичасовой работы наступил получасовой перерыв, а потом снова шестичасовая работа, до темноты. Надсмотрщик ушел. Рабочие распрямили спины, многие тут же попадали на землю, некоторые начали завтракать. Горсточка риса да несколько плодов - вот и вся еда за двенадцатичасовой рабочий день... Не следует думать, что труд этот - принудительный, крепостной. Нет, он организован на новейших капиталистических началах. Рабочие добровольно соглашаются работать по двенадцать часов в день и даже подписывают договор. А если так, то по закону работодатель имеет право любыми способами заставить их работать полные двенадцать часов, минута в минуту. Бывает, что люди работают десять, девять, а то и меньше часов, но в каждом случае - только по соглашению. Разве это принуждение? Рабочие отдыхали. Большинство из них ни о чем не думали, ничего не чувствовали, кроме наслаждения отдыхом. Даже об избиении не разговаривали: дело обычное, для того и господа... Всегда так было, а может быть, и должно так быть... Вот только бы скорее окончился день! Тогда можно будет и отдохнуть хорошенько, и позабыть обо всех невзгодах... Некоторые покорно жаловались на свою судьбу: - Добрый дух покинул сердца белых людей... - Аллах отвернул от нас свое лицо... Но слышались и призывы к борьбе: - Никогда аллах не советовал терпеть издевательств чужеземцев! Наоборот, он приказывает вести с ними борьбу. Мы должны объединиться, и тогда аллах поможет нам прогнать белых. Ради этого и существует партия Сарэкат-Райят [Национальная партия]. Если б мы все вступили в нее, могли бы одним махом освободиться от чужестранцев! Кое-кто заинтересовался, начал расспрашивать, где и как можно записаться в партию Сарэкат-Райят. Нашлись и такие, которые пошли еще дальше: - Одной независимости мало. Посмотрите вокруг, и увидите, что кроме белых и "свои" издеваются над нами. Нет, для нас свои - только те, кто работает, как мы. А кто пьет нашу кровь - все чужие, какая бы кожа у них ни была, белая или темная! Любопытно было слышать такие слова под экватором, среди темнокожих, полуголых "дикарей". Даже сюда дошли коммунистические идеи! А господину Бильбо и не снилось, что у него на плантации произносятся такие речи. Он, как и вся Европа, привык считать яванцев "самым тихим и спокойным народом в мире". Минуло полчаса, и опять началась тяжелая работа. Но вот на небосклоне заклубились тучи. Загремел гром, засверкала молния. Приближался экваториальный дождь, льющийся как из ведра, и буря, превращающая день в ночь. - Вот не ко времени этот дождь, будь он проклят! - ругались надсмотрщики. - Братья, какое счастье дождь! - радовались рабочие. И дождь начался. Гремел гром, полосовали небо молнии, лились потоки воды, бурлили канавы. Надсмотрщики спрятались под деревом, а рабочие так и остались в поле. Зато как хорошо они отдохнули! Только через час опять принялись за работу. Лишь в шестом часу, когда стало совсем темно, вернулись рабочие в свои бараки. Эти бараки правильнее было бы считать не местом отдыха, а местом мучений. Низкие, без окон, со сплошными нарами в несколько этажей, они походили на большие ящики, от пола до потолка набитые людьми. Местные рабочие часто просились на ночь домой, но их не отпускали, потому что утром легче гнать на работу всех вместе, чем собирать людей порознь по всей деревне. Назавтра, во время перерыва, на поле явился сам Бильбо, а с ним полицейские и человек двадцать новых рабочих. Бильбо приказал всем собраться возле него. Полицейский вытащил из кармана бумагу и вызвал по фамилии человек двадцать рабочих. - Вы члены Сарэкат-Райята? - грозно спросил он. - Нет, нет! - послышались испуганные голоса. - Что? Обманывать? - топнул ногой полицейский. - Сейчас же убирайтесь вон, пока я вас не арестовал! Рабочие постарались исчезнуть, радуясь тому, что легко отделались. Вместо их поставили новых. - Запомните, - пригрозил Бильбо, - так будет с каждым, кто входит в разные разбойничьи банды, особенно коммунистическую! Двадцать человек ушли, проработав три недели, а заработок их, конечно, остался в кошельке господина Бильбо. В числе этих двадцати был и Нонг, сын Па-Инго. Через неделю обработка плантации была закончена. Рабочих распустили. Теперь оставалось ждать, пока тростник созреет, а потом убрать и свезти его на завод. Кампонг ожил. Жители, работавшие на плантации, вернулись домой и словно забыли о недавней каторге, об избиениях и издевательствах надсмотрщиков. Как дети, радовались они празднику и тем небольшим деньгам, что заработали у Бильбо. Только в хижине Па-Инго было грустно. В углу лежала больная жена, а лечить ее было не на что. Рис давно уже съели и теперь питались одними плодами. Новый урожай погибал на глазах. Надеялись на заработок Нонга, но и эта надежда не сбылась... - Лучше бы ты не связывался со всем этим, - с упреком сказал сыну Па-Инго. Нонг ничего не ответил, лишь виновато опустил голову. Он и сам не мог разобраться в своих чувствах. Конечно, обида и гнев к угнетателям все еще владели им, но трудное положение семьи и горе невольно наталкивали на мысль, что если бы он был в стороне от всего этого, такое несчастье не пришло бы в их дом... С двенадцати лет работал парень на предприятии Бильбо. Работал, разумеется, временно, сезонно: то несколько дней, то месяц в поле, потом, тоже случайно, на заводе. Там Нонг встречался с бывалыми рабочими и от них слышал, что надо бороться с чужеземцами за освобождение родины. Лучшие люди давно уже делают это, вот и нужно прежде всего объединиться. Словно новый мир открылся перед глазами Нонга, захватил его новыми идеями, и Нонг записался в Сарэкат-Райят. Всего один раз успел он побывать на собрании членов партии. Собрались в горах. Присутствовало человек сто. С речью выступил приезжий мулла в белой чалме, с черной бородой и огненными глазами. - Правоверные! - гремел его звучный голос. - До каких пор мы будем терпеть ярмо чужеземцев? До каких пор неверные будут властвовать над детьми пророка? Разве мы не можем жить и управляться сами, без чужеземцев, как было когда-то? Разве не имеем мы своей славной истории? Или у нас не было своего, независимого государства? Правоверные, готовьтесь к борьбе, просвещайте темный народ, вовлекайте людей в наши ряды, и тогда мы прогоним чужеземцев и заживем свободной жизнью! Правоверные слушали эту речь и понимали лишь то, что нужно прогнать чужеземцев. Славной историей они не интересовались, а о пророке думали меньше всего. Действительно, когда-то в XI-XV столетиях на Яве были независимые государства. Господствовали в них сначала индийские цари, которые ввели буддийскую религию, потом арабские, повернувшие народ на магометанскую веру. В результате у современных яванцев получилась какая-то смешанная религия, хотя на бумаге они числятся магометанами. И если религи