но и тревожно всматривались в грохочущее товариство. Однако, разглядев, что ничего опасного нет, а наоборот, Сечью овладело буйное веселье, сами начали улыбаться. Но смех, как и болезнь, заразителен. Видя, как товариство поголовно корчится от гогота, часовые и пушкари тоже схватились за животы. Смех потряс крепостные стены и башни. Спыхальский, который стоял в дальнем углу при пушке, задремал было на солнышке. Неожиданный взрыв смеха разбудил его. Не уразумев, в чем дело, думая, что на Сечь напали татары, он схватил факел и пальнул из пушки. Выстрел вмиг отрезвил всех. Серко погрозил пушкарю булавой. - Кто там дурит? Захотел, сучий сын, чтоб погладил тебя булавою пониже спины? Спыхальский покраснел, захлопал глазами. Пушкари заступились за него: - Это мы, батько, на радостях! Привет султану посылаем! - Ну разве что! - остыл кошевой и повернулся к писарю: - Подписывай: кошевой атаман Иван Серко со всем Кошем Запорожским. Подписал? - Подписал, батько. - Вот теперь хорошо! Перепиши начисто и отнеси послам султана. Пускай везут на здоровьичко! - Батько, среди послов мой лютый враг Гамид. Дозволь с товариством перехватить их в поле и отбить его, - обратился к кошевому Звенигора. - Нет, нет, мы не татары! - запретил Серко. - Встретишь в другом месте - делай с ним что хочешь, а сейчас не тронь! Особа посла неприкосновенна! Звенигора недовольно почесал затылок, но перечить кошевому не посмел. Серко поднял булаву. Его загорелое, изборожденное шрамами и морщинами лицо сразу посуровело. Выразительные темно-серые глаза под изгибом густых бровей блеснули, как сталь. - Братья, атаманы, молодцы! А теперь слушай приказ: делом подтвердим наш ответ чертову султану! Пока Кара-Мустафа под Чигирином стоит, потреплем турецкие и татарские силы возле моря!.. Кириловский, Донской, Каневский и Полтавский курени пойдут с наказным атаманом Рогом промышлять под Тягин. Корсуньский и Черкасский - на Муравский шлях татар поджидать. А я с куренями Батуринским, Уманским, Переяславским, Ирклиевским вниз по Днепру пойду. Землею и водою будем биться с проклятыми басурманами!.. (Шлях (укр.) - дорога, путь. Муравский шлях - дорога из Крыма на Харьков и Москву.) 4 Флотилия запорожских судов-чаек, подняв около двух тысяч казаков - по полусотне на каждом судне, - приближалась к острову Тавань. Под сильными взмахами весел чайки быстро плыли по одному из бесчисленных рукавов Днепра. Вокруг все заволокло утренним туманом. Запорожцы торопились, чтобы до восхода солнца незаметно подойти к турецко-татарской крепости Кызы-Кермен. На передней ладье стоит Серко и пристально всматривается в неясные очертания берега. За бортом плещется теплая мягкая вода, пахнущая рогозой и кувшинками. Тихо опускаются и поднимаются стройные ряды длинных весел. Чайки плывут вплотную друг за другом, чтобы не растеряться в рукавах и протоках. На носах стоят атаманы - ничто не укроется от их зоркого взгляда! Вот кошевой подал знак, и передняя чайка замедлила ход. - Суши весла! Суши весла! - послышался приглушенный говор. - Собраться в круг! Гребцы прижали весла к бортам. Ладьи медленно появлялись из розовой дымки и становились на широком плесе в тесный круг. Ни разговоров, ни кашля, ни бряцания оружия. Запорожцы были опытными воинами и подкрадывались к вражеской крепости, как осторожный охотник к дичи. - Братья! - произнес Серко тихо. - Напротив нас, за этой косой, - Кызы-Кермен. Крепость мощная, говорят, неприступная! В ней много пушек, большой гарнизон. Стены каменные, высокие - не перепрыгнешь!.. Так вот, чтобы взять ее, надо, стало быть, не головой стены пробивать, не переть на рожон, а пошевелить мозгами... Над чайками, как дыхание утреннего ветерка, прошелестело всеобщее одобрение. Казаки верили: Серко что-нибудь придумает. А кошевой вел дальше: - Нам надо, браты-молодцы, обмануть врага. Наши лазутчики узнали, что, кроме часовых на крепостных башнях, турки выставили стражу на ближайших островах. В том числе трое татар охраняют этот остров, что перед нами, как раз напротив главных ворот крепости. Пока не снимем их, нечего и думать об успешном нападении. Но убрать их нужно без шума, чтоб и не встрепенулись! Метелица, трогай!.. Одна из чаек тихо выплыла из круга и, таща за собой на привязи небольшой, но высокобортный челн, поплыла вниз по течению. Вскоре она завернула за поросший ракитником мыс острова и исчезла из виду. Проводив ее взглядом, Серко продолжал пояснять свой замысел: - Если Метелица с товарищами удачно снимет стражу, то это будет только доброе начало. Главное - захватить ворота!.. Тут уже поработает Звенигора со своими хлопцами... Все невольно взглянули на татарский каюк, один среди казацких чаек, на котором в татарских бешметах и лисьих шапках-малахаях сидели их товарищи. А Звенигора был одет как янычар: на голове у него красовался белый тюрбан, а на боку дорогая, инкрустированная серебром и перламутром сабля. Только теперь становилось понятием, зачем они так вырядились и какое рискованное дело им предстоит. (Каюк (турец.) - небольшая лодка с плоским дном.) 5 С Метелицей должны были идти всего пятеро казаков: Секач, Товкач, Шевчик и два брата Пивненки. Братья Пивненки, которых казаки для удобства называли Пивнем и Когутом, как раз и были теми запорожскими лазутчиками, что разведали подступы к Кызы-Кермену. (Пивень и Когут (укр.) - Петух и Кочет.) Все они молча сидели рядом на скамье, всматриваясь в туманную мглу. Когда чайка миновала крутой изгиб песчаного мыса, Пивень подал знак рулевому пристать к берегу. - Сразу за этими кустами начинается песчаная коса. Плыть дальше нельзя - татары заметят. Чайка мягко врезалась в прибрежный ил. Гребцы оставили весла, мигом отвязали челн, подтянули его и, прыгнув в воду, перевернули вверх днищем. Потом подняли над водой и осторожно опустили, чтобы из-под бортов не вышел воздух. - Давай грузила! - прошептал Метелица. С чайки подали несколько больших тяжелых камней, связанных попарно, и казаки перекинули их через мокрое днище. Челн погрузился в воду. - Готово! Раздевайся, хлопцы! - приказал Метелица. Он первым сбросил с себя одежду. Секач, Товкач, Пивненки и Шевчик не заставили себя ждать. Оставив на чайке нехитрое казацкое одеяние, они с одними ятаганами в руках попрыгали в воду, стали по трое вокруг погруженного в воду челна и осторожно повели его вдоль берега. От острой косы, из-за которой открывался широкий вид на Днепр и остров Тавань, был виден пологий песчаный берег. Ни камня, ни кустика. Метелица и Пивень осторожно приподняли головы. Шагов за сто от них виднелся небольшой черный каюк. На нем сидел татарин, лицом на север, откуда могли появиться запорожцы. - Только один, - прошептал Метелица, поеживаясь от утренней прохлады. - Двое спят в каюке, - ответил Пивень. - Да и этот, кажется, косом клюет... - Ну, не будем зря время терять! Казаки поднырнули под челн. Здесь было темно, как в могиле, пахло мокрым деревом. Засунув ятаганы в приготовленные загодя кожаные чехлы, запорожцы стали друг за другом, уперлись руками в перегородки челна и тронулись вперед. Метелица шел первым и отсчитывал шаги, а также следил за глубиной. Только так можно было держаться правильного направления под водой, не отдаляясь от берега и не опасаясь вынырнуть слишком рано или поздно. Под ногами был намытый течением твердый песок, идти поэтому было легко. Шевчик кашлянул. - Цыц! Старый бухикало! - зашипел Метелица. - Татары услышат!.. - Пусть слышат! Подумают, шайтан под водой кашляет, - огрызнулся Шевчик и хихикнул. - Замолчь! - одним дыханием пригрозил Метелица, сбившись со счета, и продолжал дальше шептать: - Тридцать два, тридцать три... Запорожская подводная лодка медленно, но уверенно продвигалась вперед. Тяжелее становилось дышать. Казаки с усилием сопели. Почувствовав, что ноги не достают дна, Метелица направил челн левее, пока не достигли нужной глубины. Насчитав сто шагов, Метелица шепнул: - Близко! Осторожнее!.. Казаки замедлили ход. Теперь челн двигался еле-еле. Метелица выставил вперед руку, стараясь нащупать днище татарского каюка. Наступила решительная минута, от которой, возможно, зависел успех всего похода. Казаки схватили ятаганы. Напряжение все больше нарастало. Вдруг Метелица изо всех сил уперся ногами в песок. Челн остановился. - Прибыли! Выныривай! С богом! - промолвил старый. Казаки поднырнули под борт. Если бы перед татарином, сонно глядевшим на водную ширь Днепра, появился шайтан, то не так напугал бы, как внезапно появившаяся мокрая усатая голова Метелицы. Татарин онемел от ужаса. Он разинул рот, захлопал глазами и в тот же миг, пронзенный с обеих сторон ятаганами, плюхнулся в воду. Его товарищи, что спали на две каюка, не успели даже подняться. Пивень и Когут точными, сильными ударами сразу покончили с ними. Всходило солнце. Туман быстро рассеивался, и на противоположном берегу Днепра появлялись нечеткие очертания зубчатых крепостных стен. Следовало спешить. Сбросив в воду ненужные уже грузила, казаки перевернули челн, вылили из него воду и вдоль самого берега быстро направились назад, к чайке. 6 Серко поднял булаву, и сотни глаз впились в нее. Все было готово к набегу: пушки на носах чаек заряжены, мушкеты и пистолеты набиты порохом и свинцовыми пулями, сабли пристегнуты к поясу. Кошевой отдал последние распоряжения. - Арсен, твоя задача - захватить ворота и продержаться в них до нашего подхода! А тогда, сынки, - обратился ко всем, - руби, кроши неверных! Чтоб в самом Бахчисарае и Стамбуле услыхали, как отливаются врагам слезы и кровь наших людей! Вот и солнышко всходит, а с ним Метелица знак подает, что дорога через Днепр свободна... Ну, хлопцы, с богом! Арсен, друже, на тебя вся надежда! - Не сомневайся, батько! - ответил тихо Звенигора. - Сделаем все как следует! - И к своим в каюке: - Ну, други, выгребаем вперед, на чистую воду!.. Да кричите вовсю, только не по-нашему, а по-татарски! Никто чтоб не забыл!.. Опускай весла! Каюк качнулся и быстро полетел по спокойному зеркалу протоки. За ним тронулась вся флотилия, но она не могла, конечно, догнать легкую лодку и стала заметно отставать. Каюк обогнул мыс и вырвался на широкую гладь основного русла Днепра. Туман почти рассеялся. На той стороне, примерно за версту от каюка, зажелтели ноздреватые стены Кызы-Кермена, выложенные из ракушечника. На высокой башне вяло колыхалось белое турецкое знамя с красной каймой по краям и карминным полумесяцем посредине. На берегу, перед крепостью, несмотря на ранний час, слонялось несколько татар, очевидно рыбаков. Заметив вдали каюк, они замерли, вытянув шеи, - старались распознать плывущих в нем людей. - Налегай, хлопцы, на весла! Сильнее! - подбадривал казаков Звенигора. - Раз-два! Раз-два! Весла замелькали быстрее. Каюк быстро мчался к острову. Внезапно из-за поймы вынырнуло несколько запорожских чаек. А за ними еще и еще... Татары на берегу дико заверещали и помчались к крепости. На стенах сразу же появились аскеры. Ударила пушка. Ядро со свистом пронеслось над каюком и бултыхнулось в воду. Рыбаки вскочили в крепость, и за ними закрылись тяжелые, окованные железом ворота. - Кричите, хлопцы! А то эти плешивые черти не признают нас за своих! - сказал Арсен и первый закричал по-татарски: - Ойе, правоверные! Не закрывайте ворота! Мы из колена Шаяхметова! Спасите нас! Но было еще далеко, и на стенах, должно быть, не услышали, так как снова пальнули по ним из пушки. - Хорь, кричи, черт забери! У тебя ж зычный голос! А то как в третий раз бабахнут, костей не соберем! - крикнул Звенигора молодому парню, что недавно записался в сечевой реестр и, хотя пришел с Правобережья, попросился в Переяславский курень. - Кричи, чтоб перестали стрелять! Свои, мол! Хорь приложил ладони ко рту и закричал: - Ойе, оглан-джан! Не стреляй! Свои! Свои! Со стен замахали руками. Донеслись крики. Тем временем каюк пристал к берегу, и переодетые татарами запорожцы с шумом и криком ринулись к крепости. Добежав до ворот, они отчаянно застучали. Те, кто хорошо говорил по-татарски, наперебой вопили о помощи. Но ворота не открывались. Только вверху, на башне, из смотрового оконца высунулась круглая бритая голова татарина. - Ойе, оглан-джан! - заорал Хорь. - Открой! Аллах отблагодарит за доброту твою! Не дай погибнуть от рук неверных! Татарин заморгал глазами. - Подожди, спрошу бея, можно ли открыть ворота! - Ах ты, дурная твоя башка! Пока найдешь бея - пусть аллах продлит его годы! - казаки посекут нас, как беззащитных баранов! Однако татарин не торопился открывать ворота. Из башни доносился спор: стражники, видно, не знали, что делать. А запорожские чайки уже вырвались на середину реки. Залп из пушек не задержал их. Они еще быстрее ринулись вперед. Вторым залпом разнесло в щепы одну из чаек. На воде закружились красные пятна. Но и это не остановило отчаянного порыва запорожцев. Видя, что перепуганные защитники крепости не решаются открыть ворота, Звенигора начал ругаться, грозить кулаками: - Эй вы, трусливые шакалы! Глупые ишаки! Я посланец великого визиря Мустафы-паши! Я везу письмо от визиря солнцеликому султану - пусть славится имя его!.. Немедленно откройте ворота, паршивые свиньи! Или вы умышленно хотите отдать меня с важным известием в руки урусов, гнев аллаха на ваши головы!.. Какой-то круглолицый ага перевесился из бойницы и спросил: - Ты кто? - Сафар-бей! Посланец Мустафы-паши! Открывайте ворота! Ага всплеснул руками: - Сафар-бей? О небо! Какими судьбами?.. Подожди, я сейчас! По деревянным ступеням башни глухо загрохотали быстрые шаги. Лязгнули засовы. Заскрипели деревянные рычаги, и ворота открылись. Запорожцы ринулись в крепость. - Быстрее! Быстрее! - кричал круглолицый ага. - Сафар-бей, сюда! Я Мемдух Айтюр... Ты помнишь меня? - Конечно! - ответил Звенигора, выдернув из ножен саблю и опуская ее на голову неведомого ему Мемдуха Айтюра. Ага упал. Татарская стража у ворот с диким визгом насела на Звенигору. Но наперерез им кинулись запорожцы. У ворот завязался бой. На крики часовых отовсюду бежали полуодетые аскеры и ханские сеймены. (Сеймены (татар.) - воины-стрельцы регулярного ханского войска.) - Хорь, крикни нашим, чтобы спешили! А то не продержимся! - крикнул Арсен новичку, который все время вертелся возле него. Хорь метнулся выполнять приказ атамана. Замыслив убить Арсена, он пока что старался помогать казакам, так как от их победы зависела его собственная жизнь. Не отходя от ворот, чтобы не нарваться на татарскую стрелу или янычарскую пулю, он замахал руками. - Быстрее, браты! Быстрее! Запорожцы прыгали с чаек, мчались к крепости. Серко, несмотря на свой преклонный возраст, бежал вместе со всеми. Его обгоняли молодые казаки. - Захватывай стены! Открывай пороховые погреба! - кричал кошевой. - Тех, кто сдается, не убивать! За них мы выкупим из неволи наших людей! Неудержимая казацкая лавина ворвалась в ворота, где Арсен с горсткой своих смельчаков еле сдерживал натиск врагов. Чтобы в пылу боя не принять своего за чужого, они сбросили татарские малахаи и узнавали друг друга по длинным оселедцам, что развевались на бритых головах. К Звенигоре подоспели свежие силы: Метелица, Спыхальский, Секач, Товкач, братья Пивненки. Прыгал, как воробей, старый, но шустрый дед Шевчик, и его сабля не зря свистела в воздухе. Весь гарнизон крепости был уже на ногах. Турки и татары сопротивлялись отчаянно. Янычары-пушкари торопливо разворачивали на стенах пушки, чтобы ударить по казакам, что прорвались в крепость. Но к ним уже подбирались чубатые запорожцы и меткими ударами сбрасывали вниз. Натиск нападающих был таким неожиданным и мощным, что турки с воплями откатились от ворот к стенам внутренней цитадели. Там завязался жестокий рукопашный бой. Постепенно он распался на отдельные очаги, пылавшие повсюду: на площади, в тесных переходах, во дворах. Арсен схватился с янычарским агою. Ага, видно, был лихой рубака и успешно отбивал все выпады казака. А Хорь тем временем, не ввязываясь в бой, крался следом за Арсеном. Вокруг раздавались крики, стоны раненых смешивались с хрипом умирающих, казацкое "слава" и турецкое "алла" слились в одно страшное, протяжное "а-а-а!". Во всем этом аду Хорь не спускал глаз с мощной фигуры запорожца... Перепрыгнув глинобитную стену, из-за которой, по его мнению, можно было безопасно наблюдать за боем, Хорь неожиданно столкнулся со старым татарином, выскочившим из низких дверей сакли с луком и сагайдаком в руках. Хорь выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил старику в грудь. Тот упал. Хорь схватил лук, выдернул из сагайдака стрелу с белым оперением, воровато выглянул из-за стены. Звенигора оттеснил агу к самой цитадели и старался точным ударом прикончить его или обезоружить. Хорь прикинул расстояние, поднял лук. Тетива забренчала, как струна, и стрела молнией метнулась через площадь... Но Хорь не увидел, попал ли в свою жертву. В тот миг позади него раздался пронзительный крик. Он опасливо оглянулся - склонившись над убитым стариком, кричала тоненькая, как тростинка, татарочка с развевающимися по плечам тонкими косичками. Хорь сообразил, что отсюда опасность ему не грозит, и снова выглянул из-за стены. Он надеялся увидеть Звенигору на земле со стрелою в спине. Но вместо этого заметил Секача, летящего к нему через площадь с высоко поднятой саблей. А Звенигора держал на руках какого-то запорожца, пытающегося вырвать из своей груди окровавленную стрелу. - Проклятье! - выругался Хорь и кинулся к девушке. Татарочка вскрикнула, протянула вверх руки, будто защищаясь от удара или умоляя о пощаде. Но Хорь не сдержал руки - и сабля заалела от девичьей крови. - Что ты делаешь? Зачем дивчину убил? - послышался голос Секача. Хорь не спеша вытер саблю об одежду татарина, сплюнул. - Змея! Стреляла из лука в наших... Пришлось сначала отца, а потом - ее... - А-а, вот как!.. Молодец! Это она, стерва, целилась в Арсена... Хорошо, что Когут вовремя заметил и заслонил собой товарища... Теперь у него кровь струей бьет из раны. Жаль будет, если помрет, добрый был казачина!.. Пошли, брат, еще много работы! Секач побежал к запорожцам, которые уже повсюду теснили охваченных отчаянием защитников крепости. А Хорь, еще не оправившись от страха и мысленно кляня Чернобая, который послал его в этот ад, а сам удрал в Крым к Али, шмыгнул в саклю, чтоб поживиться татарским добром. Возле Арсена и раненого Когута собрались ближайшие друзья. Арсен осторожно вытащил из груди товарища стрелу. Метелица достал из глубокого кармана штанов плоскую бутылочку с горилкой, насыпал в нее из пороховницы пороха, взболтал и вылил эту жгучую смесь на рану. Потом перевязал чистой тряпицей. - Хлопцы, отнесите его на лодку, - приказал Звенигора. Старший Пивненко поднял брата на руки и вместе с Товкачом понес к Днепру. А запорожцы снова ринулись в гущу сражения. Когда пала и цитадель, кызы-керменский бей заперся с группой воинов в мечети. Из окон, с крыш, с минарета отстреливались они от наседающих казаков. Одиночные разрозненные янычарские отряды с боем пробивались к мечети и под прикрытием своих стрелков оказывали отчаянное сопротивление казакам. - Бейте их, детки! Бейте неверных! - загремел среди боя голос Серко. - Не давайте опомниться проклятым! И "детки", среди которых было немало седовласых бойцов, пренебрегая смертью, неудержимой лавиной теснили врага. Один за другим падали янычары, орошая кровью каменные плиты лестниц, дико кричали турецкие аги и татарские мурзы... Но не было у них уже силы, которая смогла бы остановить тот натиск, тот боевой порыв, который охватил казаков. Звенигора со Спыхальским ворвались в мечеть одними из первых. Еще издали, через головы низкорослых татар, Арсен заметил скуластого бея. Его заслоняли собою телохранители. В глазах бея светился неимоверный ужас, лицо тряслось. Бей мечтал исчезнуть, провалиться сквозь землю или хотя бы превратиться в рядового воина. Однако сытое, холеное лицо, а особенно бархатный бешмет выдавали высокое его положение. - Бей, сдавайся! - крикнул Арсен, размахивая саблей. - Имеешь честь самому Серко сдаться! Рядом свистела тяжелая сабля Спыхальского. Татары подались назад, прижав бея к стене. В тесноте они не могли свободно орудовать оружием, мешали друг другу. Кто-то из них взвизгнул: - Урус-Шайтан! Урус-Шайтан! От этого крика дрогнули защитники мечети. Несколькими сильными ударами Звенигора проложил себе дорогу к бею. Спыхальский прикрывал его с тыла. Бей выхватил из сверкающих ножен саблю. Должно быть, сегодня она еще не побывала в деле. Скрестил ее с казацкой. Теперь Арсен уже не видел ничего, кроме лоснящегося одутловатого лица татарского мурзы. В памяти, словно упавшая звезда, мелькнуло воспоминание о невольничьем рынке в Кафе: холодное солнце, мрачное море, полураздетые невольники и свист плетей, падающих на его плечи... Ненависть утроила его силы. В полумраке мечети от ударов сабель брызнули ослепительные искры. Бею некуда было отступать, и оборонялся он неистово и яро. Его сабля ловко отбивала все удары казака. Но, видно, страх сковал сердце ханского вельможи, лоб его густо покрылся каплями пота. Арсен отступил на шаг и всем телом отклонился назад, намеренно завлекая бея на себя. Татарин невольно подался следом и расслабил далеко вытянутую вперед руку. Арсен неожиданно и сильно ударил снизу. Сабля противника мелькнула в воздухе, перелетела через голову казака и с дребезгом ударилась о каменный пол. Бей смертельно побледнел, отпрянул назад и уперся спиной в стену. Его горла коснулось холодное острие блестящей стали. Но Звенигора в последний миг задержал руку. - Бей, прикажи своим людям прекратить сопротивление! За это получишь жизнь! Ну! - О правоверные! Аллах отступился от нас! - хрипло выкрикнул бей. - Приказываю сложить оружие! Сдавайтесь! Сдавайтесь!.. О горе нам, сыны Магомета!.. Сначала ближние к бею сеймены и аскеры побросали сабли. Потом, когда бей повторил свой приказ громче, сдались остальные. В мечети наступила тишина. Слышалось только тяжелое дыхание многих усталых людей да стоны раненых. К Арсену подошел Серко. Обнял казака: - Спасибо, сынку! Я все видел!.. Славную птаху поймал! Молодец! - и еще, раз прижал к груди. ...В полдень, тяжело нагруженная пушками, янычарками, порохом, пленными, казацкая флотилия отчалила от Таваня. На месте крепости остались груды камня, трупы. В небо вздымались черные столбы густого, смердящего дыма. 7 Подплывая к Сечи, Звенигора обдумывал то, как сквозь турецкие и татарские заслоны и разъезды пробраться в Чигирин. На сердце было тревожно. Опасался не застать Романа. Трауернихт мог за это время вывезти его или замучить. Турки могли ворваться в город и всех пленных вырезать или угнать в неволю, как они сделали три года назад в Каменце. А возможно, просто окружили город так, что и мышь не проскочит. Десятки мыслей роились в голове Арсена, возникали десятки разнообразнейших предположений. Но все они развеялись в один миг, как только флотилия причалила к сечевой пристани. Не успел Звенигора сойти на берег, как его позвали к кошевому, который прибыл немного раньше. Серко стоял в окружении нескольких атаманов, которые водили свои курени на Буг. Перед ним замер на коленях молоденький янычарский ага. В его глазах испуг и мольба. - Арсен, надо подробно и точно расспросить этого турчонка, - сказал кошевой. - Он, кажется, знает много интересного для нас... Эй, ага, - обратился Серко к турку, - ты уже знаешь, кто я, и убедился, что шутить с тобою не входит в мои намерения. Скажешь правду - будешь жить; сбрешешь - будешь кормить раков в Днепре! Понял? Арсен перевел. - Понял, паша! Серко улыбнулся, услыхав, как величает его турок. - А если понял, то скажи, куда направлялся твой отряд с обозом раненых и больных из-под Чигирина? Почему вы шли не на Аджидер, а повернули к Днепру? Турок метнул испуганный взгляд на Серко и атаманов, строго смотревших на него. - Такой был приказ великого визиря, паша, - пробормотал он. - Какой приказ? - Мы должны были добраться до Днепра и там ждать нашу флотилию... - Ну? - Она доставит съестные припасы и порох для войска великого визиря, паша. А мы должны были, передав раненых и больных, забрать весь груз и везти под Чигирин. - Раньше вы ездили к Аджидеру или к Очакову. - Да. Но туда вдвое дальше... - Значит, Кара-Мустафа ощущает недостачу в припасах, если торопится получить их? - Ощущает, паша. Войска много - припасов мало... Рассчитывали найти на Украине, но в прошлом году Ибрагим-паша так разорил край, что нам теперь ничего не осталось. - Сам поживился, как собака палкой, и своего преемника, значит, под монастырь подвел! - мрачно улыбнулся кошевой. - Сколько же кораблей должно прибыть? - Не знаю, паша... Но судя по тому, сколько возов с нами отправили, должно быть много. - Ну что ж, снова будет работа... Турки прутся на Украину, как грешные души в ад. - Однако ж, батько кошевой, мне позарез надо быть в Чигирине! - воскликнул Арсен. - Знаю. Слышал. Похвально, что так радеешь о товарище. Но здесь ты нужен не меньше. А может, и больше! Это был приказ, и Звенягора ничего не мог поделать. - Уведите агу! - распорядился Серко. - Похоже, он сказал правду... Приготовьте все к новому походу: на чайках пополнить запаек ядер, пороха, сухарей, саламахи. На заре выступаем. (Саламаха (саламата) - кушанье в виде жидкой каши из муки с салом.) 8 - Друже, гляди - плывут! - выкрикнул Секач, сидя на толстом суку старой ветвистой вербы, высоко поднимавшейся над другими деревьями. Товкач сощурился от солнца. - Что-то я не вижу... Ты, часом, не брешешь? - Ей-богу, плывут!.. Да куда ты смотришь?.. Вон, против Краснякова выплывают. Поворачивают, сдается, в устье Корабельной... Да сколько их, матушки! Теперь уже и Товкач заметил турецкую флотилию. На широком, сверкающем против солнца плесе Днепра появлялись из-за поворота корабли. Один, два, три... пять... десять... двадцать... пятьдесят... Товкач сбился со счета. - Это они! Не будем мешкать! Бежим скорее к кошевому! - выкрикнул Секач, быстро спускаясь вниз. Выслушав дозорных. Серко надел на саблю шапку и поднял ее. Это был условный знак. В гот же миг десятки чаек вынырнули из камышей, из-за кустов чернотала и быстро помчались наперехват турецким кораблям. Как быстрокрылые птицы, летели они по спокойным водам Корабельной, со всех сторон окружая вражескую флотилию. - С богом, братья-молодцы! - прогремел голос Серко. - Палите из гакивниц! Стреляйте из мушкетов! На приступ! Готовьте крюки! На приступ! Над рекой раздались пушечные выстрелы. Запорожские гакивницы, укрепленные на носах кораблей, ударили картечью. Турки ответили ядрами. Пороховой дым заклубился над кораблями, над зелеными поймами. Две подбитые чайки пошли на дно. Уцелевшие с них запорожцы барахтались в воде, сбрасывали с себя одежду и, фыркая, поворачивали к берегу. Серко стоял на своей чайке, окидывая взглядом все устье Корабельной, где завязался бой. Турецкие корабли остановились, нарушили строй. На них заметались, закричали янычары, усиливая пушечный огонь. - Кидайте огненные трубки! Ошарашьте песьи морды! - крикнул Серко, видя, что еще одна чайка перевернулась от попавшего в нее ядра и пошла на дно. На каждой чайке было по две начиненных порохом трубки, изготовленных в мастерских Сечи. Это было великолепное изобретение запорожцев. С одной стороны трубку наглухо заклепывали, а с другой оставляли открытой. Сюда засыпали порох, вставляли пропитанный селитрой фитиль. Трубку заряжали в гакивницу вместо ядра. Небольшой заряд пороха выталкивал трубку из ствола пушки и одновременно поджигал фитиль. От фитиля загорался порох в самой трубке, мчал ее к цели, где она разрывалась со страшным грохотом и разбрасывала палящий огонь... Услышав приказ кошевого, Звенигора вставил трубку в жерло пушки, насыпал в запал пороха и поднес факел. Огненная трубка прочертила в сизом дыму сражения яркий след и взорвалась в снастях головного вражеского корабля. Сноп огня ослепил глаза... Турки дико закричали и бросились тушить пожар. Чайка скользнула боком о борт корабля. - Кидай крюки! - крикнул Звенигора. Вверх полетели тяжелые железные крючья с острыми лапами. Повисли крепкие веревочные лестницы. Над бортом блеснули кривые турецкие сабли. Некоторые из них успели перерубить две-три лестницы, но с чайки прогремел залп казацких мушкетов, и несколько янычар с криками бултыхнулись в воду. - На приступ! На приступ! Арсен ухватился за перекладину, подергал: крепко ли зацепился крюк за обшивку корабля? Крепко! Теперь саблю в зубы, пистолет в правую руку - и быстро полез вверх. Перекинул ногу через борт... На него налетел янычар, занес саблю над головой. Арсен выстрелил в упор. Турок без крика свалился навзничь. Арсен перешагнул через него и саблей отбил нападение приземистого толстого турка. А за ним уже взбирались Метелица, Спыхальский, Секач, Пивень. На палубе завязался короткий, но жестокий бой. Замолкли пистолеты и мушкеты. Рубились саблями и ятаганами. - Бейте их, иродов, хлопцы! - гремел Метелица, перекрывая своим могучим голосом шум и крики. - Не щадите проклятых! Они нашего брата не милуют! Его сабля не знала усталости. Вместе с Секачом и Товкачом он теснил янычар к корме и там сбрасывал в воду. Возле него вертелся Шевчик, жаля, как шершень, тех, кто увертывался от ударов Метелицы. Арсен дрался молча. Зато Спыхальский, идя рядом, не умолкал. - А, холера ясна, получай гостинец от меня, басурман! - приговаривал он, опуская на голову янычара длинную саблю. - Згинь до дзябла! Его зычный голос, как и голос Метелицы, наводил ужас на врагов. - Налетай, проше пана! - гремел он на всю палубу. - Попотчую полной чаркой! - Пан Мартын, - крикнул Звенигора, - смотри, что за птица перед нами! Сам паша! Надо живым взять! В толпе янычар, отбивающихся от казаков, выделялась белоснежная чалма паши. - А, гром на его голову! - загудел Спыхальский. - Вот это, проше пана, встреча! - И крикнул через головы турок: - Эй, паша, сдавайся! Высокий, худой паша поднял глаза, зловещая улыбка легла на его сухое коричневое лицо. Седая козлиная борода задрожала, словно ее кто дергал снизу. - Сдавайся, паша! - крикнул и Арсен. Паша зло взглянул на казака и выхватил из-за пояса пистолет. - Мартын, берегись! - крикнул Арсен. Но было поздно. Прогремел выстрел. Спыхальский вскрикнул и выпустил саблю из рук. Пуля попала в грудь. - Ох, пся крев!.. - Он согнулся, зажал рану ладонями и начал медленно оседать на залитую кровью палубу. Заметив, что между пальцами товарища обильно сочится кровь, Арсен подхватил Спыхальского, придерживая, чтобы не упал под ноги разъяренных бойцов. - Братья, кончайте их! - крикнул казакам. - Пашу живьем брать! - Друже, оставь... Это смерть моя... - простонал пан Мартын. - Эх, пся крев! Не доведется еще раз повидать свою Польску... отчизну любу! Арсен подтащил его к борту, передал казакам, что оставались в резерве на чайке. Сердце Арсена содрогнулось от гнева и жалости. Не брать пашу в плен! Отомстить за пана Мартына! Но бой уже закончился. Всюду лежали убитые и раненые. Паша стоял у стены надстройки, скрестив на груди руки. По его морщинистым щекам катились слезы. Казаки вокруг него никак не могли отдышаться, вытирали вспотевшие лбы. Звенигора поднял саблю: - Старый пес! Нет тебе моей пощады! Казаки перехватили его: - Опомнись, Арсен! Ты же сам приказал взять его живьем!.. И безоружный он... Арсен понурил голову. Слезы душили, не давали дышать. С усилием выдавил жгучие слова: - Пана Мартына... убил он, собака!.. Эх! - Не сдержавшись, ударил пашу наотмашь по лицу: - Негодяй! Тот зло блеснул глазами. - Я воин! Ты можешь убить меня, гяур, но оскорблять не смей! Я честно сражался! Арсен отошел. Бой на Днепре затихал. Несколько фелюг горело. Дым сизым туманом стлался над водою, выжимая слезы из глаз. Слышались радостные выкрики запорожцев, одиночные выстрелы на тех кораблях, где еще сопротивлялись турки. ...Перед вечером огромная флотилия, состоящая из двух сотен казацких чаек и почти сотни турецких сандалов и фелюг, нагруженных хлебом, порохом, ядрами и другими припасами, медленно тронулась из устья Корабельной речки и поплыла вверх по Днепру. Скрипят уключины, шумят весла, плещется за бортом теплая вода. Над рекою стоит густой запах луговых трав, водорослей и серебристо-курчавого ивняка. Спыхальский лежит на белых турецких простынях. Над ним склонился Шевчик и шепчет беззубым ртом: - Мати божья, царица небесная, помоги казаку и заступись за него! Останови кровь, затяни рану живою плотью, дай сердцу силы, чтоб казацкое тело больше не болело, чтоб душа мужала, рука саблю держала, ноги по земле ходили, очи на белый свет глядели!.. А ты, лихоманка-поганка, белого тела не ломи! Лети себе на луга, на широкие берега, в непролазные чащи-нетрища, глубокие вертепища, где Марище бродит, смерть колобродит, в омуте утопись, тиною затянись, - тьфу, сгинь, пропади, прах тебя забери! (Нетрища (укр.) - лесные трущобы. Вертепища (укр.) - пещеры. Марище (укр.) - привидение, призрак.) Шевчик сплюнул через борт и рукавом вытер рот. Пока он говорил, Метелица с пренебрежением смотрел на своего старого побратима. Потом решительно отстранил его рукой: - Твои дурницы ни к чему. Дай-ка я его полечу! По-своему! Он снова достал из бездонного кармана бутылку, налил из нее в рог, заменявший ему в походе кружку, горилки, насыпал пороха, размешал все это стволом пистолета и подал пану Мартыну: - На, сынку, выпей половинку! - и приподнял его. Спыхальский выпил. Обессиленный, обливаясь холодным потом, тяжело опустил голову на мягкую подушку. Вторую половину Метелица вылил ему на рану и туго завязал чистым полотном. - Вот так! Отдыхай теперь! Поднявшись, снова налил в рог горилки. Взглянул на пожелтевшего Спыхальского: - Ну, за твое здоровье, казаче! Поднес рог к губам, но тут услышал покашливание Звенигоры, увидел его суровый, осуждающий взгляд. Рука старого казака застыла в воздухе... Затем медленно, с сожалением опустилась и выплеснула горилку из рога в Днепр. - Кгм, кгм! - крякнул он, вытирая ладонью сухие усы. Дед Шевчик, глядя на бутылку, в которой осталось немного горилки, смачно облизнулся. Спыхальский приподнял веки, хватил пересохшими от жажды губами прохладный вечерний воздух. - Арсен, друже... схорони меня на такой высокой горе, чтоб видать было всю Подолию... и ту землю, за ней... мою родную... Польску... - Он говорил тихо, с напряжением, но внятно. Видно было, что каждое слово причиняет ему невыносимую боль. - А если придется быть... в Закопаном, то... разыщи пани Ванду. Скажи, что я ей... все прощаю... даже измену... с тем глистом маршалком... Прощаю... как бога кохам1.. (Как бога кохам! (польск.) - Ей-богу!) Арсен отвернулся, чтобы пан Мартын не видел слез в его глазах. "Вот и довоевался, пан Мартын! Довоевался... И не увидишь своей отчизны и неверной Ванды, которую ты все же, несмотря ни на что, любил... Ты был с виду нескладный и чудаковатый, но имел доброе и по-детски нежное сердце. Ты был шляхтич, но из той шляхты, которую в народе зовут голопузой и которая ничего, кроме гонора, не имеет. Поэтому ты не чурался простого народа и стоял к нему ближе, чем к шляхетским магнатам, которые гнушались тобою и использовали как могли... Эх, пан Мартын, пан Мартын!.." А вслух сказал: - Не поддавайся отчаянию, брат Мартын! Не помрешь ты... Вот доплывем ночью до Сечи, возьму коней, и помчим тебя в Дубовую Балку... А там Якуб и дед Оноприй приготовят такую мазь, что враз поставят тебя на ноги. Будешь еще взбрыкивать, как жеребец копытами... Будешь жить не тужить! До ста лет! На бледном, покрытом холодным потом лице Спыхальского промелькнула слабая улыбка. - Добрый ты, Арсен, хлопак... Как брат ты мне! Он закрыл глаза и, обессиленный, затих. ЧИГИРИН 1 Шла третья неделя осады Чигирина. Русско-украинское войско переправилось возле Бужина на правый берег Днепра, в решительном бою отбросило турок и татар за Тясмин, захватило Калиновый мост и установило связь с осажденными. Но несмотря на то что турки потеряли двадцать восемь пушек, множество возов с порохом, табуны скота и коней, несмотря на то что в истоптанном бурьяне остались лежать сотни воинов падишаха, великий визирь Мустафа располагал еще достаточными силами, чтобы не впасть в отчаяние и не повторить прошлогодней ошибки Ибрагима-паши - сняться без генеральной битвы с позиций и бежать. Когда войска остановились на укрепленном правом берегу Тясмина, а урусы, как донесли лазутчики, не проявляли намерения форсировать реку и с ходу напасть на турецкие позиции, Кара-Мустафа приказал всем пашам собраться на военный совет. Большой роскошный шатер визиря еле вместил всех наивысших военачальников. Кара-Мустафа сидел мрачный, насупленный, черный, как головешка. Паши молча переглядывались, ожидая страшную взбучку за поражение. Только надменный и хитрый хан Мюрад-Гирей держался независимо, давая всем понять, что ему все нипочем. За его спиной - пятьдесят тысяч всадников. Но визирь заговорил необычным для себя тоном - тихо, без раздражения: - Доблестные воины падишаха, аллах покарал нас за то, что мы принесли сюда, в дикие степи сарматов, мало ненависти в своих сердцах к неверным, мало мужества и желания прославить великую державу османов, солнцеликого хандкара и себя... Вот уже наступает четвертая неделя осады, а мы никак не можем взять этот проклятый город! А вчера и сегодня вынуждены были показать спины воинам гетмана Самойловича и Ромодана-паши... Позор нам!.. И я хочу спросить вас, прославленные полководцы, - и тебя, Ахмет паша египетский, и тебя, Суваш, паша константинопольский, и тебя, Кур-паша, и тебя, Чурум-паша, и всех вас, воинов, в чьей доблести я никогда не сомневался: почему мы, имея вдвое больше войска, чем у урусов, вынуждены сегодня позорно бежать с поля боя? Ну? (Сарматы - ираноязычные племена, сменившие скифов в степях Причерноморья в 1 веке до н. э.) Наступило тяжелое молчание. Кара-Мустафа застыл, как черная статуя. Первым поднялся Ахмет-паша. Шелковым шарфиком вытер пот со лба. Начал негромко: - Великий визирь и все доблестное воинство, по долгому раздумью я пришел к заключению, что по неведомым мне причинам аллах отступился от нас и уже не одаряет своих защитников милостью своею... Ничем иным я не могу объяснить гибель многих воинов ислама и потерю пушек... Мое войско уменьшилось на треть. А к урусам прибыли с севера свежие силы... Я не вижу возможности продолжать эту длительную и опасную для нашей славы войну. Я никогда не был трусом, но сейчас в мое сердце закрадывается страх. Аллах отступился от нас, и неверные могут одолеть нас... Поэтому я за немедленное почетное отступление, иначе и наше непобедимое войско погибнет, и все пушки потеряем. Утрачена будет честь державы до самого воскресения мертвых, а мы за это будем прокляты на веки вечные! Ахмет-паша поклонился и сел. Все молчали, хмурые, удрученные. Каждый понимал, что если до сих пор двухсоттысячное войско не смогло взять Чигирин, на валах которого до вчерашнего дня оставалось не более семи-восьми тысяч вконец измученных, изможденных стрельцов и казаков, то теперь, после того как урусы стали на левом берегу Тясмина и имеют свободный доступ в город, только чудо может помочь туркам и татарам добиться победы. Наконец молчание нарушил Кур-паша. С большим трудом поднял тяжелое тучное тело, перевел дух, словно взобрался на высокую гору. - Великий визирь, силы войска исчерпаны. Ни подкопы, ни мины, ни апроши, ни беспрерывный обстрел из пушек, ни бой на самих стенах - ничто не помогло сынам Магомета взять осажденный город. Мы ощущаем недостачу во всем: мало хлеба, не хватает пороха, лишь на один-два штурма бомб и ядер. Зато много убитых, раненых и больных .. (Апроши (истор.) - вспомогательные извилистые окопы, по которым атакующие войска скрытно приближаются к осажденной крепости.) - Чего же хочет Кур-паша? - спросил визирь. - Почетного отступления. - Такого, как в прошлом году? Тогда мы почетно отступили... Хан Мюрад-Гирей судорожно вскочил с места. Злобно сверкнул на Кур-пашу черными раскосыми глазами. - Великий визирь, славные и мужественные воины Магомета! Достоинство веры и державы нашей, а также честь самого падишаха требуют от нас одного - победы!.. Я помню, как в прошлом году, почти в это самое время и на этом же месте, мой предшественник хан Селим-Гирей на совете у Ибрагима-паши говорил то же самое, что говорят сейчас Ахмет-паша и Кур-паша. Кто забыл, я напомню. Вот его слова: "Войско исламское, что находится в лагере и окопах, не сможет сейчас выстоять против неверных. Если осада продлится еще дня два, то и победоносное воинство, и снаряды, и пушки наши - все пропадет, а мы будем покрыты позором. Благоразумнее всего вывести из окопов войско, вытянуть пушки и возвращаться, сохраняя силы, по спасительному пути отступления..." Разве не то же самое сегодня говорят славные паши? Но я вас спрашиваю: где сейчас хан Селим-Гирей и визирь Ибрагим-паша? Все молчали, понурив головы, опустив глаза. Хан живо напомнил им о тяжкой и далеко не завидной участи прошлогодних полководцев. А Мюрад-Гирей говорил дальше, все более распаляясь: - Они в позоре и бесчестье, как рабы, брошены на безлюдный остров... Лишены богатства, чинов и заслуг, издыхают от голода и всеобщего презрения... Неужели и вам, паши, хочется такой же участи?.. Нет, я не хочу! Мои воины готовы и завтра, и послезавтра, и сколько понадобится нести все тяготы войны, чтобы добиться славной победы!.. Да поможет нам аллах! Слова хана произвели большое впечатление на всех. Теперь уже никто не решался подать голос за почетное отступление. Все притихли. Кара-Мустафа сухими длинными пальцами, на которых кровью отливали рубины в перстнях, ударил по сверкающему эфесу сабли: - Я внимательно выслушал всех. Большинство из вас заботится не о величии Османской державы, не о славе аллаха и ислама, а о своем спокойствии, о спасении собственных голов, что не достойно воинов падишаха! Ваш боевой дух ослабел. Но он воспрянет в бою, в победах! Поэтому властью, данной мне падишахом, приказываю немедленно начать подготовку к генеральному штурму Чигирина! Этот город я сотру с лица земли, а над Чигиринской крепостью собственноручно подниму знамя ислама!.. Паши понимали состояние визиря. Два года подряд все турецкое войско не могло овладеть Чигирином, не говоря уже об окончательной победе над русскими и украинцами. Престиж Османской державы среди других государств Востока и Запада катастрофически падал. Султан неистовствовал. И Кара-Мустафа, хорошо помня о горькой доле Ибрагима-паши, жаждал лишь победы. Победы любой ценой! Только падение Чигирина могло спасти его положение в войске и в державе, а возможно, и голову. Что будет потом, удастся ли Порте удержать захваченные земли Украины или нет, это его совсем не интересовало и не волновало. Речь шла о важнейшем для него - о собственной жизни и собственном благополучии. А здесь - паши знали - у визиря колебаний никогда не было. Больше того, он знал, что падение Чигирина, вопреки надеждам султана, вовсе не принесет желаемой победы, но спасет честь войска и его собственную честь. Поэтому и держался своего с такой твердостью. - Я хотел бы знать, высокочтимый Мюрад-Гирей, - произнес после паузы визирь, - привезли ли твои нукеры из Бахчисарая сына Ромодана-паши? (Нукер (татар.) - слуга.) - Привезли, великий визирь. - Пусть приведут его ко мне!.. А сейчас все идите и готовьтесь к новому наступлению, да поможет вам аллах! Паши, молча кланяясь, начали, пятясь, покидать шатер. 2 Объехав стороною Павлыш, захваченный татарами, отряд запорожцев, сопровождавший пленного пашу к гетману Самойловичу, повернул на северо-запад. У Звенигоры под жупаном похрустывал свежий бумажный свиток - письмо Серко гетману. Запорожцы ехали быстро и надеялись быть под Чигирином на следующее утро. Между двух коней, в брезентовой попоне, обложенный подушками, лежал Спыхальский. Арсен вез его в Дубовую Балку, где, как он надеялся, Якуб сможет поставить казака на ноги. Всюду виднелись следы турецко-татарского нашествия. Опустошенные, сожженные села. Вытоптанные нивы. Скелеты коров и лошадей у дороги, а кое-где - человеческие. Одичавшие собаки выли по-волчьи, скрываясь при приближении всадников в сухом бурьяне. Звенигора выслал вперед дозорных: по степи рыскали вражеские разъезды. Под вечер один из дозорных, что ехал слева, внезапно развернул коня и галопом помчался к отряду. - Турки! - еще издалека крикнул он. - Скачут сюда! Звенигора понял, что их обнаружили. Теперь надежда только на быстрых казацких коней. Но они без отдыха преодолели расстояние от Чертомлыка почти до Тясмина! Не близкий свет! И все же... - Вперед! - крикнул встревоженно. Загудела под копытами земля. Зашелестел, зашумел сухой типчак. Казаки повернули к далекому лесу, видневшемуся на горизонте. А турки гнали наперерез. Их было с полсотни. Звенигора узнал темный наряд спахиев. Все, как один, на белых конях, они выглядели красочно и грозно. Казалось, летят черные призраки. Запорожцы выхватили сабли, плашмя ударили коней по крупам. Бедные животные прижали уши, вытянули шеи и еще быстрее рванулись вперед. Но расстояние до преследователей все уменьшалось. Турецкие рысаки упорно догоняли убегавших. - Батько Корней, гоните к лесу! Спасайте пана Мартына! Везите прямо в Дубовую Балку... А пашу - гетману! - крикнул на ходу Звенигора. - А я с половиной отряда задержу врага! - Погибнешь, Арсен! - Судьбу на коне не объедешь... Гоните!.. Кто со мною - оставайся! Большая часть отряда замедлила бег. - Разворачивайся лавой! Бейте, хлопцы, супостатов! Вперед! Запорожцы лавою двинулись навстречу спахиям, вихрем летевших на них. Через минуту оба отряда сшиблись друг с другом. Вздыбились кони, протяжно и тревожно заржали. Засверкали сабли. Упали первые убитые и раненые. Арсен подбадривал товарищей: - Хлопцы, не посрамим казацкого оружия! Бьемся до последнего!.. Спахиев было больше. На каждого казака накидывались по двое и по трое. Гремели выстрелы из пистолетов. Свистели сабли. Брызгала кровь, хрустели перерубленные кости. Взаимная ненависть была такова, что даже раненые, упавшие с коней, набрасывались на противников, выбитых из седла, и умирали под копытами коней. Арсен бился с яростью и самозабвением обреченного: отбивал удары, обрушивавшиеся на него, сам наносил смертоносные удары врагам, защищал товарищей. Его сильный конь, послушный малейшему движению повода, нес всадника в самое опасное место и там налетал грудью на врагов и рвал их зубами. А тем временем сабля Арсена без устали и передышки сверкала над головами врагов. Сколько спахиев отведали уже ее острого жала! - Шайтан! Шайтан! - вопили они, стараясь издали или сзади нанести казаку смертельный удар. Однако Арсен счастливо избегал его. И неизвестно было, что его спасало: счастье или опытность и смелость. Но силы были слишком неравны, и запорожцы один за другим падали с коней. Вот их уже пятеро. Бежать нельзя, да и некуда. Со всех сторон они окружены врагами. Больше того: из степи к спахиям подошло подкрепление - примчался еще один отряд, и свежие воины с ходу вступили в бой. Упало еще трое казаков. Арсен остался вдвоем с Пивнем. К ним не могли подступиться. Оба сильные, неутомимые и отважные, они своими саблями будто начертили вокруг себя круг, переступить который не решался ни один из спахиев. Несколько вновь прибывших воинов сунулись было к Арсену, но, не выдержав могучих ударов его сабли, кинулись врассыпную. Их остановил голос аги, что сидел на красивом сером жеребце. - Куда, трусливые шакалы? Рубите гяура! Арсен даже на стременах поднялся - узнал голос Гамида. Так вот чей отряд прибыл на помощь спахиям! Размахивая саблей, ага возвращал беглецов и поощрял других воинов испробовать счастья в бою с двумя казаками. - Эй, Гамид-ага, паршивый пес! Выходи со мною на поединок! Один на один! Не прячься за спинами воинов! - крикнул Арсен. Гамид тоже узнал казака. Обрюзгшее лицо его налилось кровью, карие глаза с желтоватыми белками чуть не вылезли из орбит. - Звенигора! Неверная свинья! - Ага задохнулся от злобы и радости, охвативших его. - Сдавайся! - Выходи! Померяемся силами, Гамид! Как подобает истинным воинам! - Арсен надеялся задеть агу за живое, оскорбить перед соплеменниками его гордость, чтобы вынудить его на поединок. - Хотя я давно знаю, что ты трус! Ты не выйдешь, так как не уверен в себе! Давно уже ты не воин, а жирный евнух! К тому же коварный, как шакал! Спахии в замешательстве перестали нападать на казаков, окружив их кольцом. Ждали, что ответит Гамид. По правде сказать, они обрадовались такому повороту дела - никто не хотел лезть под саблю этого шайтана. Но Гамид рассудил иначе. - Кидайте арканы! Берите его живьем! - закричал он воинам. И обратился к аге первого отряда: - Джаббар-ага, это твоя добыча, но заклинаю тебя аллахом - отдай мне! Этот гяур - мой бывший раб! - Я с удовольствием отдаю его тебе, Гамид-ага, - ответил молодой красивый ага Джаббар. - Благодарю тебя, Джаббар-ага. Пускай аллах осуществит все твои желания!.. Эй, аскеры, вперед! Схватить этого гяура! Над головами казаков прошелестело несколько арканов. Они перерубили их саблями. Тогда Гамид вытащил из-за пояса пистолет и выстрелил в Пивня. - О проклятый! - вскрикнул молодой казак, падая с Коня. Арсен остался в одиночестве против сотни врагов. В кольце, как в пасти. Снова взвились над его головой арканы. Несколько из них он успел перерубить. Но вдруг в глазах потемнело: страшная сила сжала горло, вырвала из седла. Выпустив саблю, казак тяжело упал на землю. Его тут же подняли, ослабили на шее аркан. Гамид спрыгнул с коня, остановился перед ним: - И все-таки ты не убежал от меня, раб! Арсен не отвечал. Для чего? Разве впервые он смотрит смерти в глаза? Привык... Беспокоила мысль: успеют ли товарищи добраться до леса? Взглянул через головы спешившихся спахиев - заметил вдали маленькую, чуть заметную в предвечерней мгле тучку пыли. Уйдут! Даже если сейчас спахии кинутся в погоню, - уйдут!.. Но турки или не заметили беглецов, или же удовлетворились кровавой победой и не торопились садиться на коней. Одни перевязывали раненых, другие добивали казаков, а третьи, окружив агу и плененного запорожца, с интересом наблюдали, что будет дальше. - Повесьте, собаку! - без долгих раздумий указал Гамид на одинокое дерево, что росло поблизости на холме. Всем это понравилось. - Повесить! Повесить! - раздались голоса. Двое наиболее прытких помчались к дереву с арканом в руках. Другие потащили казака следом. Кто-то толкнул его в спину, кто-то, выскочив вперед, дернул за жупан, да так сильно, что отлетели пуговицы. Из-за пазухи выпал белый свиток бумаги. - Ага, у него письмо! - выкрикнул молоденький безусый аскер, нагибаясь и поднимая свиток. - Письмо? - Гамид схватил бумагу, развернул и, увидев, что написано не по-турецки, поднял глаза на Звенигору. - Кому? - Великому визирю Мустафе, пусть бережет его аллах! - ответил не задумываясь Арсен. - Что? - Гамид явно оторопел. Повертел бумагу в руках, бессмысленно взглянул на агу Джаббара, который был поражен не менее Гамида. - От кого? - От кошевого атамана Серко. От Урус-Шайтана, как вы его зовете. Спахии молча переглянулись. Их озадачило письмо, которое так неожиданно изменило всю обстановку, а особенно удивила правильная турецкая речь казака. Не совершили ли они роковую ошибку, разгромив казацкий отряд и схватив посланца самого Урус-Шайтана? Кара-Мустафа скор на расправу! Слава аллаху, что в последнюю минуту хоть о письме узнали и оно будет вручено по назначению. И Гамид, и ага Джаббар молчали. Ага Джаббар побледнел: это он приказал преследовать и уничтожить запорожский отряд. Ему и отвечать перед визирем. Наконец Гамид нарушил молчание: - Что пишет Урус-Шайтан? Голос его дрогнул. Гамиду лучше, чем кому-либо из присутствующих, было известно, что султан хотел привлечь на свою сторону запорожцев и что они ответили отказом. Но, может, они изменили свое решение. От этих сорвиголов можно всего ожидать! Гамид сразу понял, что Звенигора снова выскальзывает у него из рук. Эх, почему он стрелял в того, другого, а не в этого проклятого гяура!.. Страх и злоба терзали его сердце, и он не знал, какое чувство пересиливает. - Ну, так что же пишет Урус-Шайтан? - Я не имею права читать вам письмо, предназначенное визирю! - отрезал Арсен, почувствовав, что расстояние до дерева, на котором его хотели повесить, значительно увеличилось. - За это визирь прикажет снять головы и мне и вам! Запорожцы решили служить солнцеликому султану, и кошевой, наверно, оповещает об этом великого визиря. Гамид крякнул. У него отнялся язык, а злоба лишила разума. - Ты брешешь, гяур! Зачем же ты убегал тогда? Зачем рубился с нами? - А что нам оставалось делать? Не мы же напали, а вы на нас. Мы только защищались! - Я сам передам письмо визирю! - вдруг твердо заявил Гамид, решившись на отчаянный поступок. - А ты, собака, должен поплатиться за смерть стольких воинов, которых ты убил вместе со своими шайтанами. Эй, люди, ведите его к дереву! Да подтяните повыше, чтобы скорее предстал перед аллахом! - Не трогайте! - выступил вперед ага Джаббар. - Гамид-ага, шайтан помутил твой разум, несчастный! Что ты надумал? Визирь и так разгневается на нас. А что он скажет, когда станет известно ему о том, что мы, зная уже, кто этот казак, казнили его?.. На коней! На коней! И в ставку визиря! Положимся на его милость, и пусть бережет нас аллах! 3 Кара-Мустафа был в отчаянии. Еще один "генеральный" штурм Чигирина потерпел неудачу. Тысячи сынов Магомета сложили сегодня головы в глубоких апрошах, во рвах под стенами и на самих стенах города. О походе на Киев и на Левобережье, о чем лелеял глубоко в душе надежду визирь, нечего и думать. Почему-то не возвращается обоз с речки Корабельной... Проклятый город! Остались только одни руины да крепость на горе, а держится! Думал, сегодня никакое чудо не спасет его от падения... Так нет же - выстоял! Гяуры-урусы умирают, но не сдаются! Ромодан-паша и гетман Самойлович могут радоваться победе... Радоваться? Нет, рано! Одному из них он, визирь, нанесет удар в самое сердце! Такой мучительный и страшный удар, от которого и сам шайтан содрогнется! Визирь хлопнул в ладоши. В шатер вошел ага. - Привезли уже князя Андрея, сына Ромодана-паши? - Да, великий визирь. Ханские нукеры только что прибыли с плененным княжичем. - Приведите его сюда! Два аскера ввели закованного в кандалы, желтого, измученного пленника. Почти десять лет назад попал юный Ромодановский в полон к татарам. Хан, под нажимом Стамбула, не отпускал его, хотя воевода Ромодановский предлагал за сына большие деньги или знатных крымских мурз, находящихся у него в плену. Визирь повел бровью - аскеры, кланяясь, вышли. - Ты понимаешь по-татарски, князь? - Немного, - слегка поклонился князь Андрей. - Ты знаешь, что твой ата - воевода войска урусов под Чигирином? (Ата (турец.) - отец.) - Знаю. - Завтра ты будешь вольный, если напишешь отцу, чтобы сдал Чигирин... То есть получишь волю после того, как воевода сдаст город! - Я этого не напишу, великий визирь. - Я заставлю тебя сделать это! - Даже аллах не заставит! Извини меня великодушно, великий визирь. - Тогда ты умрешь страшной смертью! - Значит, умру. Все мы смертны. Визирь с удивлением посмотрел на пленника. Юродивый или фанатик? В это время откинулся полог шатра - вошел ага. Поклонился. - Великий визирь, отряд спахиев захватил в поле казака-запорожца с важным письмом от Урус-Шайтана Серко. - О чем письмо? - Как будто о том, что запорожцы желают служить нашему наияснейшему султану. - Введи казака!.. Постой, кто его захватил? - Джаббар-ага и Гамид-ага, - Пусть тоже войдут. Ага хлопнул в ладоши - аскеры ввели в шатер Звенигору. Потом зашли Гамид и Джаббар-ага. Поклонились визирю до земли. Звенигора был со связанными руками и поздоровался с визирем легким поклоном головы. - Почему посланец связан? - нахмурил брови визирь. Джаббар-ага хотел что-то ответить, но его опередил Гамид. Это он настоял, чтобы казак был связан. - Я не доверяю ему, великий и высокочтимый визирь. Это мой бывший раб, невольник, который поднял восстание, сжег мое поместье, а потом убежал. Я прошу, великий повелитель правоверных, отдать мне его потом, чтобы я мог свершить над ним справедливый суд, - сказал Гамид и поклонился еще ниже. Кара-Мустафа выслушал его рассеянно. - Где письмо? Джаббар-ага подал белый свиток. - Но кто же мне прочтет его? Позовите драгомана! (Драгоман (франц.) - переводчик при посольстве на Востоке.) - Я прочитаю, - выступил вперед Звенигора. - О, ты понимаешь по-турецки? - Да, великий визирь. - Развяжите ему руки! Блеснул ятаган аги, и веревка упала вниз. - Читай! - приказал Кара-Мустафа. Звенигора взял бумагу. На миг замялся, соображая, что делать. Переводить действительный текст или продолжать обманывать и визиря, как обманул Гамида с Джабба-ром? Если сделать первое, то, безусловно, лишат головы, зато визирь будет поражен в самое сердце известиями о падении Кызы-Кермена и разгроме турецкой флотилии... Если же сделать второе, то казнь оттянется на какой-нибудь час, пока придет драгоман и переведет письмо правильно... А потом?.. Потом все равно смерть!.. А-а, пан или пропал - читай, как есть, Арсен! Он расправил бумажный лист и начал громко переводить, следя за выражением лица визиря. Сначала Кара-Мустафа слушал с недоумением, потом начал багроветь. Падение Кызы-Кермена! Флотилия с припасами! Это была страшная неожиданность. Как гром среди ясного неба... - "...Июля 12 дня против Краснякова, - продолжал Звенигора, - в устье Корабельной, ударил на те все суды, овладел ими, одно только судно парусами и многими гребцы ушло... Вызволены все невольники, взято пятьсот полоненников, семь пушек, тридцать знамен и все продовольствие, а такожды корабельного пашу... Ясырь, предназначенный для тебя, ясновельможный гетман, оставил под стражей в Кардышине... Пашу с верными людьми посылаю к тебе с тем, чтобы ты отправил его в подарок его царской милости государю московскому... А сам с товариством иду на Буг к турскому мосту и заставе, которую, даст бог, погромлю... Кошевой атаман Серко". - Что все это значит? - выкрикнул визирь. - Ты меня обманул, гяур? - Нет, великий визирь, я обманул не тебя, а своего злейшего врага Гамида. А тебе я прочитал настоящее письмо кошевого. - А ты ведаешь, что тебя ожидает? Вперед выступил Гамид: - Великий повелитель правоверных, разреши мне наконец расправиться с собакой! Прошу даровать мне такую милость, мудрейший советник властителя трех материков! Раздраженный Кара-Мустафа, кажется, только сейчас вспомнил, что в шатре находятся посторонние люди, которым не следовало бы слышать такие горькие для турок вести из Запорожья. Он вспыхнул: - Прочь все отсюда! И забудьте о том, что здесь слышали! Гамид, Джаббар-ага, а также стражники, пятясь и беспрерывно кланяясь, бесшумно скрылись за пологом. Князь Андрей коснулся плеча Арсена, сказал тихо: - Спасибо, казак, за добрые вести. Утешил мое сердце. - Кто ты такой? - с сочувствием посмотрел Арсен на закованного в кандалы невольника. - Князь Андрей Ромодановский. - Что?! - воскликнул Арсен. - Ты сын боярина Ромодановского? - Да. А ты знаешь моего отца? - Еще бы! Я недавно встречался с ним и разговаривал. Визирь молча следил за их беседой. Не перебивал. Вслушивался в чужую речь и о чем-то напряженно думал. Глаза его горели. На высоком темном лбу собрались тугие морщины. Неожиданно он хлопнул в ладоши. Вошел ага. - Увести невольника! Князя Андрея повели из шатра. Визирь встал, подошел к Арсену. Долго сверлил его молча пронизывающим взглядом узких черных глаз. Наконец произнес: - Ты родился под счастливой звездой, гяур! Благодари аллаха! Арсен недоуменно взглянул в колючие глаза визиря, не понимая, к чему тот клонит. А визирь продолжал: - Ты знаешь, кто этот невольник? - Знаю. Несчастный сын воеводы Ромодановского. - Да, сын Ромодана-паши... Его судьба сегодня тесно переплелась с твоей. - Каким образом? - Сейчас я напишу письмо Ромодану-паше. А ты - отнесешь. - Значит... - Да, ты будешь свободен. Мои люди выведут тебя к самому стану урусов. Кара-Мустафа прошел в глубину шатра к походному столику, на котором в подсвечнике горела свеча, взял длинное белое перо, задумчиво посмотрел в маленькое слюдяное оконце. Потом порывисто кинул перо на стол и повернулся к казаку: - Нет, писать не буду! Передашь Ромодану-паше на словах... Слово в слово!.. Слушай внимательно! 4 - Невероятно! - воскликнул боярин Ромодановский, вскакивая с изящного, обтянутого красным бархатом стула. Он находился у гетмана, а тот любил роскошь и уют - даже в походах возил за собою дорогие вещи: кресла, кровати, наряды. - Невероятно! Ты видел моего сына? В шатре самого Кара-Мустафы? Значит, татары все же поддались настояниям турок, выдали им князя Андрея! Что же сказал визирь? Ромодановский был взволнован. Нервно дергал себя за бороду, тяжело дышал. Подошел, положил руку на плечо Арсену: - Говори! Все говори, ничего не скрывая. Я догадываюсь, что нелегкую весть ты принес мне сегодня... Но лучше горькая правда, чем сладкая ложь! - Боярин, мне тоже нелегко решиться передать слова визиря. Но я должен. Так что прости ради бога, когда мои слова причинят тебе боль, - потупился Звенигора. Ромодановский молча кивнул головой, а Самойлович, нахмурив седоватые брови, кинул строго: - Говори же! - Визирь хотел написать письмо, но передумал. Хитрый. Побоялся доверить свои мысли бумаге. Потому решил все передать устно... И это спасло меня от смерти... Визирь сказал: "Передай Ромодану-паше, что его сын в моих руках. Ты видел его и можешь подтвердить это боярину, чтобы он поверил мне... Князь Андрей еще молодой человек и хочет жить. Ромодан-паша имеет возможность спасти сына, если любит его... Но для этого он должен сдать Чигирин!.. Я не требую, чтобы Ромодан-паша и гетман сдавались мне с войском. Знаю, что на такое они никогда не пойдут. Это была бы чересчур высокая плата за головы даже трех сыновей!.. Но Чигирин, в котором уже нечего защищать, они могут сдать без ущерба для себя. А мне нужно взять хотя бы руины города, ибо я не хочу разделить участь Ибрагима-паши!.." Так сказал визирь Мустафа. Арсен замолк. Ромодановский с усилием поднял голову. - Что еще сказал визирь? Все говори! - Он сказал: "Если я завтра к полудню не вступлю в Чигирин, то прикажу с головы живого князя Андрея содрать кожу, набить соломой и отвезти старому Ромодану-паше в подарок!.." Прости, боярин, я повторяю слова проклятого басурманина. Ромодановский стиснул руками виски, застонал. - Боже, за что посылаешь мне такое испытание!.. Самойлович обнял его за плечи, посадил на кровать. Поднес кружку вина. - Григорий Григорьевич, дорогой, успокойся! Все будет хорошо! Ты только вдумайся в слова визиря... Ведь в них признание того, что турки потеряли веру в победу. Кара-Мустафа отступил бы и сегодня, но боится гнева султана. Ему нужно хотя бы на один день вступить в Чигирин... Ну так пусть берет его! Заметив напряжение и недоумение на лице Звенигоры, гетман махнул ему рукой, чтоб вышел, а потом, закрыв за казаком тяжелый полог, продолжил свою мысль: - Чигирин дотла разрушен. С каждым днем его все трудней и трудней оборонять... - Однако турки не могут его взять! - возразил князь. - Сегодняшний штурм закончился, как и все предыдущие, отступлением... К тому же разрушен только город, а крепость почти не повреждена! В ней много пушек, пороха, припасов... - Однако ж, боярин, вспомни и о сыне... У меня самого сердце кровью обливается при одной только мысли, что Чигирин надо сдать. Но что поделаешь?.. Чигирин - не Украина и не Москва! Мы взорвем крепость, подожжем город - и пусть тогда Кара-Мустафа въезжает на белом коне на Чигиринскую Каменную гору! Не велика для него будет честь! - А что скажет царь? - воскликнул боярин. Видно было, что в душе он был согласен с доводами гетмана о том, что вступление турок в Чигирин никак не означало бы покорения им Украины, а тем более России. Но он боялся, что эта сдача, которая спасла бы жизнь князя Андрея, будет расценена и на Украине и в России как поражение войска русского и украинского. - А что скажет царь, если турки отступят? - настаивал на своем Самойлович. - В том, что они отступят, я уверен! Уже сейчас они едят одну конину. Запорожцы перерезали все дороги, захватили флотилию - подвоза почти никакого! У нас сто двадцать тысяч войска, много ядер, пороха, продовольствия... Визирь знает об этом. Ему остается один путь - бежать на юг, в Турцию. А это означает, наконец, что победили мы! И войско нам спасибо скажет, ибо этим мы сохраним тысячи стрелецких и казацких голов... Ну, решай, Григорий Григорьевич! Ромодановский долго молчал. Потом вздохнул и сказал глухо, как сквозь слезы: - Гетман, я ценю твою доброту ко мне. Однако согласиться с твоими рассуждениями не могу... Завтра или послезавтра Кара-Мустафа начнет новый штурм, и мы должны быть готовы к тому, чтобы отбить его! Поэтому я сегодня же введу в Чигирин свежий стрелецкий полк, а тебя прошу подкрепить гарнизон полком сердюков. У Самойловича опустились плечи. Этот приказ - смертный приговор для княжича Андрея. Гетман сокрушенно покачал большой седоватой головой, подошел к боярину, обнял его. Ромодановский долго стоял неподвижно, закрыв ладонями лицо, потом горестно застонал и хрипло прошептал: - Сынок мой, прости меня!.. 5 Выйдя из шатра воеводы, Арсен некоторое время постоял на песчаном холме, откуда был виден Чигирин и турецкие окопы по ту сторону Тясмина. Синяя вечерняя дымка поднималась с лугов и медленно обволакивала все вокруг. Стояла необычайная тишина. Ни одного выстрела. А всего какой-нибудь час назад земля дрожала от пушечной пальбы и взрывов бомб, от топота и криков многих тысяч воинов. Звенигора старался рассмотреть сквозь дымку дом коменданта города. Там где-то Роман. Жив ли он?.. Когда шел к князю Ромодановскому, хотел еще раз попросить его за друга, но старому воеводе теперь не до того... Напрямик, пологим песчаным склоном, направился Звенигора к Калиновому мосту. Чигирин тех времен - достаточно большой город. Он привольно раскинулся на покатой равнине под крутой Чигиринской, или Каменной, горой. Земляной вал с палисадами тянется от Тясмина до самого южного края Каменной горы, на которой высится мощный замок, построенный из рыжеватого тесаного песчаника. Несмотря на ночь, в городе шумно. Горят костры. Снуют черные тени стрельцов и казаков. Изредка проскачет всадник. Звенигора с Гривой и Кузьмой Рожковым остановились у костра, разложенного прямо посреди площади. Вокруг костра большая группа воинов. В кругу, на сосновой колоде, сидит кобзарь. Красноватые отсветы падают на его темное морщинистое лицо, белые волосы, остриженные "под горшок". Кобзарь не спеша перебирает струны кобзы - плывут нежные мелодичные звуки. Они заворожили слушателей. Воины замерли. Кто сидит на земле, кто на бревнах, кто стоит, задумавшись и подперев голову рукою. Тихо, с щемящей болью и смиренно-тревожной печалью летит в темную ночь грустная песня: Над горою Каменной Голуби летают. Не изведал счастья я, А года уж тают... Задумались воины. Один, теребя усы, смотрит на малиновое пламя, другой в мыслях далеко отсюда - думает о самом заветном, третий чуть слышно подтягивает кобзарю. А над ними, на фоне темного звездного неба, виднеется крутая Каменная гора. Не над ней ли летали белые голуби? И не здесь ли при дворе гетмана Хмельницкого, когда Чигирин стал столицей Украины, жил тот кобзарь-слепец, сложивший задушевную песню, которой суждено было пережить века и своей тихой печалью и глубокой мудростью доныне тревожить людские сердца? Не на этом ли самом мосту через Тясмин, меж берегами, покрытыми густыми, непролазными зарослями калины, кто-то пытался на конях вороных догнать свои впустую прожитые годы, заклинал их вернуться к нему хотя бы ненадолго? Догонял я годы свои На мосту Калиновом. Ой, вернитесь, годы мои, Погостите, милые! Арсен стоял рядом у огня, вместе с Кузьмой Рожковым и высоким нескладным Гривой. Слушал и удивлялся: какую силу имеет песня! Несмотря на грусть, что окутала сердце, она окрыляла душу, будоражила глубинные силы, которые, как подземные воды, до поры до времени сдерживаемые холодными тяжелыми глыбами камня, вдруг вырывались на поверхность и бурлили мощным водоворотом. Песня навеяла воспоминания о Златке. На казака смотрели темно-синие, с искорками глаза, словно кусочки звездного неба перед восходом луны. Только печальные и далекие-далекие... Почему?.. Арсен вздрогнул. Неужели теперь, когда до счастья один шаг, неумолимая война разрушит его, проведет между ним и Златкой черту, которую не в силах переступить ни один смертный?.. Златка, Златка, теперь, когда ты такая близкая и в то же самое время далекая, ты стала еще желаннее, еще роднее! Ты вошла в сердце как песня и как песня останешься в нем навсегда! А песня кобзаря будила уже новые мысли и чувства. Где-то там, в темноте, совсем недалеко, за городскими стенами, притаился хищный враг и, может, в это самое время роет подкопы, чтобы проникнуть в город, набивает порохом пушки, чтобы с восходом солнца посеять смерть и убить эту песню!.. Затоптать ее в землю вместе с душою людской! А самую землю потом назвать своею... Нет, нельзя допустить этого! Нельзя позволить убить песню и живое слово, ибо и в слове и в песне - душа народа, его прошлое, настоящее и будущее! А что такое тело без души? Живой труп! Бессловесное животное! Навоз, которым удобряют чужую ниву! Или, в худшем случае, - плоть, в которую подлые люди вкладывают отравленную душу изменника-янычара! По спине у Арсена побежали холодные мурашки. Нет! Нельзя допустить этого! Нельзя позволить ордам султана катиться от Карпат до Дона и истреблять все живое на своем пути! Нужно здесь, под этой Каменной Чигиринской горой, остановить их, отбросить прочь за море! Он посмотрел на суровые лица воинов. Давно не бритые, исхудавшие, прокопченные дымом, они казались высеченными из камня, вытесанными из мореного дуба. Такие не отступят. Не сдадутся. Вот московские драгуны. Стройные молодые парни. Откуда они? Из самой Москвы, из Тулы или Смоленска? А может, с берегов далекой, никогда не виденной им реки Волги, которая, как говорят, вдвое шире Днепра? Там - стрельцы. В серых кафтанах, яловых сапогах сидят на бревнах, склонив белокурые головы. С затаенной грустью слушают они украинского кобзаря, и у многих - видишь? - на глазах блестят слезы, отражая пламя. И не важно, что слово молвится немного иначе! Но душа в нем - своя, родная!.. Завтра они вместе с казаками грудью станут против общего врага, и, может, не один из них прольет кровь за то, чтобы всегда здесь свободно звучала эта прекрасная, чудесная песня! А вот - казаки. В красных, что ночью кажутся черными, жупанах, широких шароварах, бронзоволицые, темноглазые. Они стоят и сидят вперемежку с драгунами и стрельцами, побратимами по оружию и по судьбе. На душе у Арсена стало легко. Нет, не затопить турецкому нашествию зеленых берегов Днепра! Не пить татарскому коню его воды! Не одолеть врагам объединенной силы Москвы и Украины! Стихла, замерла песня. Кобзарь сидел, прислонив седую голову к грифу кобзы, а стрельцы, драгуны и казаки молчаливо стояли вокруг. В их сердцах все еще звенели извечные, задушевные звуки... Звенигора, Рожков и Грива осторожно вышли из круга и, крадучись задворками, между пожарищ и руин, приблизились к двору коменданта. Свернули на соседнее гумно и вскоре оказались между чудом уцелевшей хатой и разрушенной взрывом бомбы ригой. - Сюда, - шепнул Рожков, показывая на крутой вход в погреб. Двери открыты настежь. Снизу повеяло застоявшимся воздухом, запахло трухлявым деревом, сырой землей. Все трое молча спустились в погреб и прикрыли за собой двери. Рожков высек огонь, зажег свечку. На земляном полу, в углу, лежала большая куча глины. В одной из стен зияло черное отверстие. Возле нее вымазанные в глине топор и лопата. - Примерно половину расстояния мы уже прокопали, - сказал Рожков. - Еще локтей пять или шесть. - Успеем за ночь? - Успеем, если работать напеременку. - Тогда не будем терять времени, - заторопился Арсен и, схватив лопату и топор, нырнул в узкую дыру. С первых же ударов он понял, как тяжело им придется работать. Глина сухая и твердая, как камень. В тесноте не размахнешься, не ударишь как следует топором. А отбитую глину нужно насыпать в корзину и, пятясь назад, вытягивать из глубокой норы. Но ничего не поделаешь. Где-то здесь совсем недалеко изнемогает в темнице Роман, и его во что бы то ни стало надо сегодня же освободить. Глухо тукает топор. Бухает лопата. Шуршит, осыпаясь, глина. Потрескивает сальная свеча, наполняя пещеру чадным смрадом. Долго, томительно долго тянется время. Звенигору сменяет Грива, а того - Рожков. Чем дальше, тем чаще приходится сменять друг друга. Пот заливает глаза. Нечем дышать. Землекопы напрягают все силы... Сгорела одна свеча, потом вторая. Потные, утомленные, перемазанные глиной, они набрасываются на твердую желтую глину, как на смертельного врага. Нехотя, понемногу глиняная стена отступает, отступает... Когда совсем нечем стало дышать, открыли двери, и в погреб ворвался свежий поток прохладного воздуха, который охладил разгоряченные тела. Но двери вскоре пришлось закрыть: начинало светать. И тогда наконец лопата ударилась о камень. - Добрались! - сообщил товарищам Звенигора. - Ломаю стену! Он топором расковырял шов, вывернул несколько кирпичей. Они глухо упали на землю, и тотчас же сквозь пролом из темноты соседнего погреба глянули Романовы глаза, освещенные мерцающим огоньком свечи. Дончак протянул руки: - Арсен! Брат! Руки их сплелись в крепком пожатии. 6 Рожков, Грива, Роман и Звенигора, оставив позади полуразрушенный город, по крутой дороге поднялись на Чигиринскую гору, к главным воротам замка. Не без основания они считали, что Трауернихт быстро обнаружит побег, но вряд ли догадается искать Романа и его товарищей на валах, среди защитников крепости. Несмотря на раннее время, здесь уже было шумно. Сердюки полковника Коровки и стрельцы генерала Гордона готовились к бою: одни торопливо ели, другие подносили к пушкам ядра, бомбы и порох, третьи строились, чтобы идти к своим местам на стенах. Никто не обратил внимания на усталых и грязных донельзя друзей, которые быстро пересекли просторный двор замка и остановились у длинной коновязи. - Поначалу, братцы, умоемся, - сказал Рожков, набирая из корыта для водопоя коней полную пригоршню холодной ключевой воды. - А то мы похожи на чертей из преисподней. Они вымылись, затем из деревянного ведра, прикованного к журавлю, который заглядывал в темный каменный колодец, досыта напились вкусной воды, вытрясли одежду и только после этого присели возле большого казана с горячим кулешом. Здесь их и увидел генерал Гордон. - Кузьма, где тебя носит? Ты должен был ночь стоять на посту! Рожков вскочил, виновато заморгал. Звенигора, Воинов и Грива тоже подскочили, стали рядом с товарищем, готовые заступиться за него. Генерал внимательно оглядел казаков, заметил и следы глины на одежде, и осунувшееся, заросшее русой щетиной лицо Романа, и всклокоченную копну пшеничных волос на его голове. По этой копне он и узнал дончака. - Ба, ба, ба! Теперь я понимаю, Кузьма, где ты пропадал! - выкрикнул шотландец. - За друга - в огонь и в воду, как вы говорите? Ха-ха! Одобряю! Одобряю! Рожков облегченно вздохнул: пронесло! У казаков тоже отлегло от сердца. Но Гордон сразу посуровел: - Ну, вот что, молодцы, сегодня будет необычайно жаркий день. Кара-Мустафа поклялся бородой пророка, что к вечеру его бунчук взовьется на Чигиринской горе. Он собрал под городом сорок тысяч войска и почти все пушки. Штурм уже начался. А вы, я вижу, без оружия... - За этим дело не станет, - мрачно сказал Грива. - На валах и нашего и турецкого оружия достаточно. Скажите только, где нам быть. - Рожков пойдет со мной. А вы не из моих полков... - Мы хотели бы вместе, - сказал Роман. - И правда, гуртом даже батьку бить легче, - вставил сумрачно Грива. - Зачем же батьку, - усмехнулся генерал. - Турка бейте, молодцы! Турка!.. А если хотите вместе, тогда будете при мне. Но знайте: я там, где тяжелее всего. Вы пока что вольные птицы - выбирайте! - Что нам выбирать, - сказал Арсен. - Смерти не боимся! Бог не захочет - свинья не съест! - Ха-ха-ха, прекрасно сказано! Прекрасно! Тогда - за мной, молодцы! После вчерашних потерь мне каждый отважный воин дорог. За мной! Сухощавый высокий генерал, придерживая рукой тонкую шпагу, что била его по ногам, быстро направился к башне замка. За ним поспешили Кузьма Рожков и его товарищи. Вокруг все уже гудело, ухало, трещало. Над головами пролетали ядра и бомбы. К стенам бежали запоздавшие воины, по лестницам и земляным ступеням, укрепленным сосновыми плахами, взбирались наверх. Здесь же лежали первые за сегодняшний день убитые и раненые. Свежий утренний ветерок отдавал дымом и кровью. Генерал Гордон быстро поднялся на стену и взглянул на турецкие позиции. По серой, испещренной окопами земле к городу приближались густые ряды янычар. Тысячеголосое "алла" неслось над полем. Рядом с генералом смотрели на орды врага Рожков и его друзья-запорожцы. 7 Князь Ромодановский стоял со свитой на песчаном холме на левом берегу Тясмина, напротив Чигирина. Поминутно к нему подъезжали гонцы, сообщая о ходе битвы. У боярина был очень утомленный вид. Бледный, осунувшийся, с темными кругами под глазами. Обычно аккуратно расчесанные, приглаженные борода и усы сегодня были взъерошенными, как у больного лихорадкой. Никто из свиты не знал истинной причины такого состояния главнокомандующего. Однако приказы князя были, как и всегда, четкими, обдуманными, а голос - твердым, решительным. Припухшие от бессонницы глаза смотрели внимательно, видели далеко - от максимовских лугов до субботовских круч, - охватывали все поле сражения. Вражеское наступление вдоль Тясмина началось одновременно со штурмом Чигирина. С восходом солнца ударили турецкие и татарские тулумбасы, призывно заиграли зурны, затрубили рожки. От тысяч конских копыт и людских ног застонала земля. Разноцветные отряды янычар, спахиев, арабских и курдских всадников тучами переправлялись через Тясмин и с ходу бросались на стрелецкие окопы и редуты. На левом фланге крымская орда в конном строю атаковала казацкие полки. Все огромнейшее войско османов перешло в решительное наступление. На прибрежных лугах и песчаных холмах левого берега Тясмина, в Чигиринской дубраве и на опушках Черного леса с самого утра завязались тяжелые бои. Особенно сильный натиск турки оказывали на Чигирин и прилегающие к нему окраины. Ромодановский понимал, что прежде всего противник намерен отбросить его войска с Черкасской дороги, тем самым отрезать Чигирин, окружить его со всех сторон. Тогда участь города была бы решена: пришлось бы сдаваться на милость победителя. В руки врага попало бы много пороха, бомб, ядер, продовольствия. Поэтому воевода с самого утра кинул сюда Белгородский стрелецкий полк - свою надежду и гордость. Озабоченный и удрученный Ромодановский сначала не заметил гонца и, лишь когда перед ним возникли три татарских мурзы, пристально посмотрел на казака: - От гетмана? - Да, ваша светлость. Гетман приказал доставить письмо и полоненных. - У самого полоненных достаточно, - сказал утомленно боярин, разворачивая бумагу. Гетман писал: "Посылаю тебе, князь Григорий Григорьевич, знатного татарского мурзу Саферелея. Оный мурзишка зятем доводится хану Мюрад-Гирею... Напугай его хорошенько! Скажи, что отрежешь его поганую голову и пошлешь в подарок тестю, сиречь хану, ежели тот позволит визирю Мустафе учинить насилие над князем Андреем... Вместе с ним посылаю еще двух захудалых мурз, пускай сам Саферелей немедленно отправит их к хану как своих посланцев. Двух - для большей верности..." - А вот оно что! - воскликнул боярин и обратился к гонцу: - Спасибо тебе, казак! Ты принес мне надежду... Он быстро подошел к низкорослому Саферелею, которого поставили перед ним на колени с завязанными сзади руками, произнес тихо, но твердо: - Мурза, хан Мюрад-Гирей поступил необдуманно, передав моего сына князя Андрея туркам. Визирь Мустафа грозит ему смертью. Он сообщил мне, что сдерет с головы живого князя Андрея кожу, набьет ее соломой и пришлет мне, если сегодня до полудня я не сдам Чигирин... Я буду защищать этот город, пока у меня хватит сил! Значит, визирь может выполнить свою гнусную угрозу... Но клянусь, я найду способ отомстить хану за моего единственного сына! И первой жертвой этой мести будешь ты, мурза! Я прикажу тогда содрать с твоей головы кожу, тоже набить соломой и отослать хану... Саферелей побледнел. У него пересохло во рту. Он хрипло произнес: - О аллах, спаси князя Андрея! - Ты поможешь аллаху, мурза! - Я? - Если хочешь носить голову на плечах, передай хану через своих одноплеменников, - Ромодановский кивнул головой в сторону двух пленных мурз, что стояли поодаль, - чтобы спас князя Андрея! Иначе... - Якши, якши, - быстро залопотал Саферелей. - Я сделаю так, как приказывает визирь урусов... Однако все в руках аллаха... (Якши (татар.) - хорошо.) - Безусловно. И прежде всего твоя жизнь, мурза. Ромодановский отошел, а Саферелей начал все объяснять мурзам, и те согласно кивали головами: - Якши! Якши! 8 С рассвета начав обстрел Чигирина, турецкие пушки весь день не прекращали огня. Пылающие бомбы и раскаленные ядра прочерчивали на затянутом дымом небе огненные следы, летели в город со всех сторон, рушили уцелевшие в предыдущих штурмах дома, поджигали все, что могло гореть. Взрывы сотрясали истерзанную, обугленную, пропитанную кровью землю, рвали ее в клочья. Дым, пыль, горячая зола вздымались высоко вверх, наполняя воздух горячим смрадом. Замок откликнулся с Каменной горы залпом сорока пушек, послав в поле смертоносные чугунные бомбы и ядра. Пушкари, по приказу генерала Гордона, набили в пушки в полтора раза больше пороха, рискуя быть разорванными вместе с ними. Но пушки выдержали. Зато в турецком лагере вспыхнули шатры, вздыбились, обрывая поводья, ослепленные страхом кони, страшно заревели верблюды, закричали раненые. Дым черно-бурой тучей окутал Чигирин. Сквозь него проглядывало грозное, кроваво-багряное солнце. Весь день турки не прекращали атак. Тысячи янычар, спахиев, татар, валахов, мунтян, арабов с криками, с перекошенными от ярости и страха лицами, размахивая саблями, пиками, знаменами, подбадриваемые завыванием зурн и грохотом барабанов, шли и шли на приступ. В полдень взлетела на воздух сторожевая башня Крымских ворот. Не обнаруженный вовремя подкоп причинил страшные разрушения в стене. Плотные колонны янычар ринулись в пролом. Вскоре второй взрыв потряс весь Нижний город. Разлетелась в прах часть стены на восточном, низменном берегу Тясмина. Сюда, как вода в половодье, хлынули четыре тысячи воинов Каплан-паши. За ними врывались все новые и новые турецкие отряды. Комендантский дом - бывший дорошенковский больверк - был разрушен прямым попаданием бомб. Комендант, окольничий Ржевский, все время находился со стрельцами на стенах. Заметив, что в пролом ринулись турки, он во главе горстки воинов бросился навстречу врагам, чтобы выбить их из крепости. Но в этот миг впереди сверкнул огонь - и горячий осколок врезался ему в лицо. Залитый кровью, он замертво упал на горячую, как зола, землю. (Больверк - внутреннее укрепление в крепости, для кругового обстрела прилегающей территории.) С этого времени защитники Нижнего города, не сумев отбросить янычар и забить проломы в стенах мешками с землей, начали сдавать врагу одну улицу за другой. К вечеру стало ясно: Чигирин не удержать... И тогда случилось самое страшное: остатки стрелецких полков и полков сердюков покатились к Калиновому мосту. Их было немного, но, собранные в одном месте, они еще могли бы некоторое время сдерживать врага. Однако страх и отчаяние уже овладели сердцами воинов. К тому же все командиры, а среди них комендант Ржевский, полковники Рубан и Коровка, были либо убиты, либо тяжело ранены. Сотни людей, утратив веру в то, что Чигирин еще можно отстоять, кинулись к мосту. За ними погнались янычары. Старый, подгнивший мост не выдержал огромной нагрузки, тесноты и неудержимого бега - с треском развалился, погребая под своими обломками в глубине Тясмина тех, кто только что находился на нем. Крики боли, ужаса раздались у моста... Люди прыгали в реку и пытались вплавь добраться до другого берега. Одним посчастливилось это сделать, другие, особенно раненые и те, кто не умел плавать, тонули на глубине. Но и это жуткое зрелище не могло остановить задних: страх перед янычарами был сильнее смерти в воде. Генерал Гордон с уцелевшими воинами своих полков и сердюками полковника Коровки, перешедшими под его командование после ранения их командира, опасаясь окружения, оставили Верхний город и заперлись в замке. Наступили последние часы героической обороны Чигирина. 9 Воевода Ромодановский в подзорную трубу видел, какого мужества, каких усилий и крови стоило защитникам Чигирина с утра до ночи отбиваться от все новых и новых янычарских полков. Казалось, живые люди, которых к тому же было во много раз меньше, чем нападающих, не могли выдержать такого напряжения. Взлетали на воздух стены, рушились дома, взрывались, поднимая в небо черную землю, турецкие бомбы и мины, дым клубился, заволакивая все, как осенний туман... Пал Нижний город, погибла большая часть его защитников... Но Чигирин не сдавался - стоял! Из замка то и дело гремели залпы пушек и гакивниц, трещали выстрелы мушкетов и тульских пищалей, на башнях развевались знамена: малиновый - казацкий, голубой, с ликом святого Георгия, - дивизии Гордона. Вечером турки подтянули пушки - начали обстреливать замок. К воротам подвезли таран, и глухие удары, долетавшие даже до Тясмина, сотрясли могучие стены. Тысячи янычар взбирались по крутой Каменной горе вверх, к замку. Но Чигирин стоял! Однако в сердце воеводы закралась неясная тревога. Она не уменьшилась и после того, как всюду, кроме Чигирина, прекратились бои и военачальники доложили, что все позиции удержаны. Следовало бы радоваться: выдержать и отбить такой бешеный натиск - это большая победа!.. Но откуда тревога? Неужели случилось несчастье с князем Андреем? Неужели хан обманул его, прислав гонца с известием о том, что договорился с визирем отложить казнь княжича Андрея? Неужели Кара-Мустафа все же исполнил свою страшную угрозу и вот-вот появится черный гонец с кровавой торбой за плечами? Нет, о сыне он перестал думать в полдень, то есть в час, назначенный визирем для сдачи города. До боли сжал зубы и заставил себя следить за ходом боя. "Все в руках божьих, - прошептал он при этом. - Уповаю на тя, господи!" Ему стала понятна причина тревоги после приезда Самойловича, который рассказал о том, что татары совершили отчаянную попытку обойти левый фланг и ударить в тыл стрелецким и казацким полкам. Тыл! Вот что беспокоило воеводу с тех пор, как защитники Чигирина стали бежать из Нижнего города. Пока визирь Мустафа прилагал все усилия, чтобы овладеть Чигирином, пока половина его войска окружала город, можно было не беспокоиться о тыле. Но что будет, если Чигирин падет? Прежде всего турки постараются отрезать русско-украинские войска от Днепра, перекроют дороги для подвоза боеприпасов и продовольствия, а потом начнут постепенно сжимать тиски. Тем более, что двойной перевес сил позволит им это сделать. Вечерело, но было еще достаточно светло, чтобы видеть всю панораму Чигирина. Разоренный дотла город был весь в клубах дыма. У разрушенного моста несколько сот казаков и стрельцов сдерживают натиск турок, в то время как их товарищи вплавь перебираются через Тясмин. Без сомнения, через час-два янычары сбросят их в реку или уничтожат, и тогда крепость будет полностью окружена и отрезана от своих войск. Надо что-то предпринимать. - Как думаешь, гетман, долго продержится крепость? - тихо спросил воевода. - Думаю, недолго. Но главное сейчас не в крепости. Должны думать о войске. Меня тревожит наша ненадежная позиция. Пока держался Чигирин, мы стояли прочно. А теперь... - Да, теперь мы вынуждены отступить к Днепру, - продолжил боярин. - На Бужинских высотах, на наших старых позициях, мы сможем с успехом противостоять туркам! - А крепость? Бог мой, неужели ты, князь, надумал бросить ее на произвол судьбы? Там же много наших войск, боевых припасов! - Крепость надо взорвать, а людей вывести! И сделать это немедленно, завтра будет поздно!.. - Тогда скорее шли гонца! - Легко сказать! Вокруг крепости турки... Да если и проберется на гору, кто ему откроет? Гетман на миг задумался. - Есть тайный ход. По нему проникнет... 10 Защитники крепости даже не заметили, как на землю опустился вечер. Луна еще не взошла, но на стенах было светло как днем. Кровавое зарево пожаров и огненных взрывов озаряло все кругом. Бой не утихал ни на минуту. От ударов ядер, взрывов бомб, от пушечной пальбы, которую вели стрельцы и казаки, от рева многих тысяч глоток, скрежета сабель и свиста пуль над Каменной горой стоял неумолкающий гул. Дрожали стены крепости, содрогалась земля. Генерал Гордон стоял на южной башне. В руке длинная тонкая шпага, на шее пестрый шарф. Высокий и прямой, как жердь, он не кланялся ни ядрам, ни пулям турецким, что свистели над головой. Был простоволос - где-то в бою потерял шапку, - и ветер трепал его рыжий чуб. Одежда на нем грязная, закопченная, разорванная во многих местах. Но самого генерала не тронула ни сабля спахии, ни янычарская пуля. Внешне он был спокоен. Внимательно следил за лавами турецких аскеров, которые грозными волнами катились из темноты к стенам крепости, наблюдал за пожарами в Нижнем городе и посматривал на далекие огоньки в русском стане за Тясмином. Он был уверен, что сможет продержаться не меньше недели, потому как крепкие стены надежно защищали от врага, а в погребах было достаточно пороха, ядер и продовольствия. Неглубокий, выдолбленный в камне колодец обеспечивал весь гарнизон крепости вкусной ключевой водой. Что еще нужно для обороны? С двух сторон от генерала, возле узеньких бойниц, наблюдали за врагом Кузьма Рожков, Звенигора, Роман Воинов и Грива. Так вышло, что они, без чьего-либо приказа, не сговариваясь, стали в этот день личными телохранителями генерала. Сначала, опасаясь преследования со стороны людей Трауернихта, держались генерала Гордона, надеясь на его защиту, а потом, восхищенные отвагой шотландца и отрезанные в крепости от своих войск, решили быть с ним до конца. Это оказалось нелегко: генерал с невероятной для его возраста быстротой передвигался по стенам и действительно всегда ухитрялся находиться там, где тяжелее всего. Его появление в самой гуще битвы поднимало дух воинов, увлекало их снова вперед, на врага. Тонкая сверкающая шпага поражала янычар, как молния. Четверо друзей не отставали от генерала, который пренебрегал опасностью, и их сабли не раз спасали его от верной гибели. Турки не прекращали штурмовать крепость. После взятия Нижнего города они подвезли все имеющиеся у них пушки на Чигиринскую гору и начали яростно обстреливать южную башню и главные ворота замка. Замок отвечал не менее сильным огнем. Ожесточенная пушечная дуэль продолжалась больше часа. От взрыва бомбы во дворе крепости загорелась конюшня, - едкий пороховой дым смешивался с густым дымом пожара и выедал глаза. Под прикрытием пушечного огня янычары подтащили к воротам стенобитную машину. Тяжелый, окованный толстым железом таран забухал в дубовые ворота. Затрещало дерево, задрожала высокая надвратная башня. Генерал Гордон указал вниз шпагой: - Стрельцы, перебейте тех псов! Прогремел залп из мушкетов и пищалей. Часть аскеров у стенобитной машины упали на землю. Остальные вмиг попрятались за толстые брусья или попятились к глубокому рву, которым был перекопан перешеек между крепостью и полем. Таран замер. На стенах послышались радостные крики: - А-а, получили, собаки! - Отведали коржей с маком! - Ну, кто еще хочет - налетай! Грива поднял от теплого мушкета худое, закопченное дымом лицо, хмуро глянул налитыми кровью глазами на трупы янычар. Зловещая улыбка исказила его запекшиеся губы. - Мало! Ой, мало! - прошептал он, насыпая порох из пороховницы в дуло мушкета. Тот адский огонь, что загорелся в его сердце на пепелищах Канева, не утихал ни на миг. Бархатный кисет с золой, в которой, как думалось ему, были истлевшие косточки его детей, нестерпимой болью жег грудь, призывал к мести. За все дни осады Чигирина казак видел немало смертей врага, но утешения от этого не имел. - Ой, мало!.. - скрежетал он в исступлении зубами. Если бы он мог, то перебил бы без малейшего сожаления все вражье войско, хотя чувствовал, что и тогда не погасил бы пламя, которое жгло его сердце. Душевная боль и жажда мести были нестерпимо велики. Казак бросался в самую гущу боя, выискивая добычу для своей сабли. Во весь свой гигантский рост шел он навстречу врагам, не думая, что какая-нибудь горячая пуля может пронзить грудь или кривая турецкая сабля раскроит голову. А может, он искал для себя смерти-избавительницы? Забив в дуло мушкета тугой заряд, Грива припал к бойнице. Долго выбирал цель и еще дольше прицеливался. Наконец нажал курок. Среди грохота боя выстрел почти не был слышен, но по тому, какая злобно-радостная улыбка засияла на его измученном, закопченном лице, не трудно было догадаться, что под стенами крепости еще одним янычаром стало меньше. - Еще один! - воскликнул Звенигора, желая подбодрить товарища и хотя немного развеять его мрачное настроение. Но тот покачал головой. - Мало! Глянь, сколько их снова идет сюда! Из темноты появлялись новые и новые лавины янычар. Они шли медленно, перегруженные оружием, штурмовыми лестницами, вязанками соломы и хвороста, предназначенными для того, чтобы защитить их от пуль. Протяжный дикий крик "алла!" ширился, нарастал, катился к крепости, охватывая ее со всех сторон. Подбодренные помощью, зашевелились и те аскеры возле стенобитной машины, что остались в живых и запрятались в укрытиях. Они нехотя выползали из своих убежищ и, подгоняемые злыми окриками аги, тащились к тарану. Вот он качнулся раз, второй - и тяжелый удар вновь потряс ворота. Тем временем не переставали бить турецкие пушки. Ядра с треском ударялись в каменные стены крепости, башни, бойницы, в каменный зубчатый парапет и с фырчанием рассыпали мелкие осколки. С громовым раскатом рвались круглые чугунные бомбы, сея вокруг себя смерть. Генерал Гордон отдал приказ заряжать пушки картечью, подтянуть плетенные из лозы корзины с камнями, приготовиться к рукопашному бою. Когда вражьи лавины приблизились на пушечный выстрел, он взмахнул шпагой, резким, высоким голосом крикнул: - Огонь! Десять пушек южных ворот ударили залпом. Частая картечь огненными брызгами помчалась навстречу янычарам, вырывая многих из их рядов. Но это не остановило вражьи полчища. На место убитых и раненых тут же вставали другие, подхватывали лестницы и уже бегом мчались вперед. Пушкари лихорадочно заряжали пушки. Они успели еще дважды ударить картечью. Потом, когда янычары оказались в мертвом пространстве, оставили ненужные теперь пушки и схватились за гакивницы, пищали и мушкеты, а также стали к корзинам с камнями, чтобы вместе с пехотой отбивать вражий приступ. Турки тоже прекратили пушечный обстрел, чтобы не попасть в своих. Зато таран забухал чаще и сильнее. А янычары уже приставляли к стенам высокие лестницы и, поддерживая друг друга, лезли по ним, становились на узкий карниз, стреляли из пистолетов в бойницы, цеплялись пальцами за малейшие выступы, чтобы залезть на стену, и, срываясь, падали вниз. Но вместо них ползли и ползли другие. - Кидай камни! - кричал генерал Гордон, пронизывая шпагой грудь аскера, который высунулся из-за парапета. - Сталкивайте лестницы! Смелее, друзья, смелее! На стенах было жарко. Освещенные заревом пожаров, янычары, как черные призраки, поблескивая саблями и ятаганами, лезли вверх, как тесто из кадки. Стрельцы и казаки-сердюки еле успевали сбрасывать их вниз. А по лестницам быстро поднимались другие и немедленно вступали в бой. Роман Воинов схватил тяжеленную корзину с камнями, высыпал на головы нападающих. Несколько янычар сорвались с лестницы и с криком полетели на тех, кто подпирал их снизу. Кто-то сыпанул ведерко песку прямо в черные, выпученные от страха глаза, в разинутые рты, что кричали свое страшное "алла". Звенигора вскочил на каменный парапет и саблей рубил бритые головы, вытянутые