упил, и Арсен увидел на реснице товарища слезу. - Мы еще встретимся, пан Мартын! Ей-богу, встретимся, помяни мое слово! - Арсен не верил в то, что говорил, но ему очень хотелось успокоить друга, ведь и у самого на сердце было тяжко... - Приедешь к нам в Новоселки... на свадьбу... Как найдется Златка, я дам тебе знать... Я тоже надеюсь... - Приеду! - пообещал Спыхальский и начал обнимать Романа и Палия. Несколько минут спустя он подсадил Вандзю на коня, ловко вскочил в седло. Помахал рукой. - Прощайте, братья! Зашелестели зеленые кусты орешника, и пан Мартын скрылся в густом дремучем лесу. 2 А в Немирове продолжалась кутерьма: гетман всех подряд подозревал в измене, в том, что от него скрывают золото и драгоценности, необходимые для казны. Не было дня, чтоб на Выкотке кого-то не истязали или не вешали. В последнее время в немилость попал и полковник Яненченко. После того как сын гетмана Самойловича полковник Семен Самойлович с войском напал на Правобережье и выгнал его из Корсуня, Яненченко перебрался в Немиров и поселился на Шполовцах. Хитрый, коварный и не менее жестокий, чем Юрась Хмельницкий, он, кроме того, был еще властолюбивым и корыстным человеком. Вместе с тем полковник хорошо знал Юрася и понимал, что тот никогда не поступится ни властью, ни добычей в его пользу. А недавно гетман совсем свихнулся: вбил себе в голову, что возродить Правобережье и всю Украину сможет только тогда, когда в своих сундуках будет иметь достаточное количество золота и серебра, чтобы содержать большое войско. Он требовал денег не только с населения, но и со своих сотников и полковников. - Пан Иван, ты до сих пор не внес в мою казну ту тысячу злотых, о которых я напоминал тебе еще зимой, - сказал как-то Юрась полковнику Яненченко, когда они остались в гетманской светлице втроем; кроме них был еще Ненко. - А говорят, деньжата у тебя есть... - Пан гетман, откуда у меня деньжата! - воскликнул пораженный Яненченко и схватил гетмана за руку. - Юрий, ты это всерьез? Или шутишь? Но дружеское обращение никак не подействовало на гетмана. Взгляд его был суров, а бледное красивое лицо будто окаменело. - Если ты, пан Иван, не хочешь лишиться моего расположения, советую тебе немедленно ехать вот с ним, - гетман указал на Ненко, - домой и привезти все, что ты заграбастал, находясь у меня на службе... - Ясновельможный пан гетман!.. - обиженным тоном начал полковник. Юрась не дал ему закончить: - Не думай, что если ты женат на моей сестре, то я все прощу тебе... Для меня сейчас нет ничего дороже родины, для ее блага я готов на все! И если бы мне пришлось посадить тебя в яму, так я не остановился бы и перед этим. Запомни это! Яненченко сник, втянул голову в плечи. Он исподлобья глянул на гетмана и тут же потупил взор. Но Ненко, который внимательно следил за этой беседой, успел заметить, какой злобой блеснули глаза полковника. "Это хорошо, - подумал Ненко. - Волки погрызлись друг с другом, тем легче они оба смогут попасть в западню!" - Изволь, пан гетман, я сделаю так, как ты приказываешь, - произнес Яненченко. - Прошу только - не нужно охраны... Клянусь, через час-другой я сам прибуду на Выкотку со всем, что у меня есть. Юрась пристально посмотрел на него и холодно сказал: - Ладно. Но не вздумай обмануть меня! Не прощаясь, Яненченко вышел из светлицы. Ни через час, ни через два не возвратился он на Выкотку. Вечером казак-гонец, посланный гетманом, сообщил, что полковник, оседлав двух самых быстрых коней, выехал из дома и повернул на Винницкий шлях. А там его след затерялся... 3 Заехав в Круглик и убедившись, что от его небольшой усадьбы - просторного деревянного дома, какие строят зажиточные крестьяне-лемки*, от поветей и клуни, от всего хозяйства - не осталось после татарского набега ничего, кроме головешек, а двор уже зарос бурьяном, Мартын Спыхальский с болью в сердце повернул коней и поехал во Львов. Еще по дороге в Круглик он узнал, что его бывший сюзерен маршалэк** Станислав Яблоновский теперь - коронный польский гетман, и пан Мартын, не имея в целом крае места, где бы мог преклонить с женою голову, направился к нему, надеясь, что Яблоновский не забыл его и поможет обзавестись хозяйством или возьмет к себе на службу. Пан Мартын с присушим ему великодушием давно простил пану гетману его прежние ухаживания за Вандзей и решил не напоминать ему этого. Но жене напомнил - не стерпел. Въезжая на широкое подворье городского замка, запруженного военным людом, пан Мартын внезапно сжал Вандзе руку и строго сказал: ______________ * Лемки (этногр.) - этнографическая группа украинцев, живущих в Карпатах. ** Маршалэк (польск.) - начальник войска, а также предводитель дворянства. - Сейчас мы встретимся с паном Станиславом... Я все знаю... Вандзя удивленно подняла голубенькие глазки и поморщилась: - Что пан имеет в виду? - Пусть пани не прикидывается овечкой... Мне все рассказали о твоей благосклонности к пану Станиславу. - Что пан говорит! - воскликнула обиженно Вандзя. - Пани незачем волноваться: я все простил и забыл!.. Но я хочу предупредить пани, если это повторится опять... Пан Мартын не сказал, что будет, если "это повторится опять", но по тому, как побагровело его лицо, как грозно встопорщились усы и сверкнули глаза, и без слов было ясно, что ей не поздоровится. - Пан мог бы не тащить меня сюда, а оставить в Крыму. Я говорила об этом пану не раз, - выпалила раздраженно Вандзя. - Прошу тебя, тихо! - зашипел пан Мартын, заметив, что на них уже обращают внимание. - Договорились же... Он спрыгнул с коня, помог сойти пани Вандзе, накинул поводья на крюк, вмурованный в стену, и обратился к шляхтичу в нарядной одежде, который только что вышел из двери гетманской резиденции - массивного каменного дома под черепичной крышей. - Как пройти к ясновельможному пану гетману, пан? Шляхтич презрительно осмотрел необычное и сильно поношенное одеяние Спыхальского, загорелое, выдубленное солнцем и ветрами лицо, запыленные сапоги и небрежно ответил: - Ясновельможный пан гетман сейчас очень занят и вряд ли сможет уделить пану хотя бы минуту... Я посоветовал бы милостивому пану прийти дня через два-три... - Как! - воскликнул уязвленный Спыхальский. - Через два-три дня?! Думает ли пан, что он говорит? - Но!.. - вспыхнул шляхтич. - Я войсковой товарищ пана гетмана! Как пан смеет так разговаривать со мной! - А я был войсковым товарищем ясновельможного пана гетмана, когда милостивый пан под стол пешком ходил, - распалился Спыхальский, не замечая, что тому тоже лет тридцать, как и ему. Без гроша в кармане, без крыши над головой, он не знал, как прожить день, а тут вдруг ему предлагают ждать два, а то и три дня. И кто может гарантировать, что через три дня его допустят пред ясные очи гетмана? Разозленный пан Мартын тяжело дышал и не мог уже сдержать себя. - Да я с паном маршалком не в одном бою побывал, пока милостивому пану няньки сопли вытирали, трижды на день кашу с молоком в рот пихали и столько же раз кое-что из штанов вытрясали! Перун меня разрази, если милостивый пан тотчас же не доложит про меня, то есть Мартына Спыхальского, гетману, я саблей собью спесь с надменного и бестолкового пана войскового товарища! Холера ясная! Шляхтич побледнел и схватился за саблю. У входа в дом собрались люди и с любопытством наблюдали за стычкой. Но тут из открытого окна второго этажа раздался голос, который заставил всех замолчать: - Что там за шум, Панове? - Пан гетман, пан гетман, - прошелестело в толпе. Спыхальский поднял голову, нацелив вверх свои огненно-красные усы. - Я естем шляхтич Мартын Спыхальский, мой ясновельможный пан! Думаю, ясновельможный пан не забыл меня?.. А это - моя малжонка пани Вандзя... Ее пан тоже должен помнить... Я возвратился из турецкой неволи, прошу пана. Пан Мартын вдруг умолк и покраснел. Ему стало стыдно, стало жаль себя. "Песий ты сын, пан Мартын, - подумал он. - Перед кем унижаешься? Перед человеком, который надругался над твоим достоинством, а сам только тем превосходит тебя, что владеет большими имениями? Сто дзяблов!.." Он в отчаянии обвел взглядом притихших шляхтичей и жолнеров, стоящих вокруг, и готов был уже юркнуть в толпу и исчезнуть, бежать отсюда, но тут вновь прозвучал голос гетмана: - Ба, ба, ба, пани Вандзя! Пан Мартын! Какими ветрами? Поднимайтесь сюда! Я хочу вас видеть немедля! Матка боска, так вы прямо с того света!.. Спыхальский взял Вандзю за руку и под оторопевшим взглядом шляхтича, с которым он только что препирался, быстро вошел под мрачные своды старинного дома. Вверху их уже ждал Яблоновский. - Прошу, прошу, любезная пани, проходите сюда! - приглашал высокий худой гетман. - Пан Мартын, я рад вас обоих видеть в своем доме! Где же милостивый пан пропадал столько лет? - В турецкой неволе, прошу любезного пана, - ответил Спыхальский, пожимая узкую холодную руку гетмана и входя в большую, прекрасно меблированную гостиную, в которой на дорогих коврах, сплошь закрывавших стены, было развешано не менее дорогое оружие - сабли, турецкие ятаганы, пистолеты. - А пани Вандзя - в татарской... Мы только что прибыли с Украины... - О, это тем более интересно. У меня гость с Украины, - и гетман Яблоновский указал на незнакомца, который поднялся из глубокого кресла и почтительно поклонился вошедшим. - Знакомьтесь - полковник Ян Яненченко... Спыхальский внимательно осмотрел казачьего полковника, про которого он много слышал весьма нелестного на Украине, и подумал, что, верно, Арсену Звенигоре было бы любопытно узнать, какое дело привело этого человека из Немирова во Львов. Неужели прислал Юрий Хмельницкий? С какой целью? После взаимных приветствий и пустых фраз - дани светско-шляхетскому этикету - гетман Яблоновский попросил всех сесть, а Спыхальского - рассказать о своих скитаниях и злоключениях. Слуга внес на блюде графин с вином и хрустальные бокалы. Яблоновский, отпивая маленькими глоточками холодный напиток, слушал рассказ пана Мартына, а сам краешком глаза поглядывал на Вандзю, увядшую, похудевшую и порядочно обносившуюся. Но по его глазам и по всему выражению лица невозможно было догадаться, что он думает о таком неожиданном приезде этой обедневшей шляхетской пары, рад им или нет. Когда Спыхальский закончил свое не очень веселое повествование, гетман вздохнул и сказал: - Одиссея ваша, Панове, действительно любопытна, и мы еще как-нибудь продолжим нашу беседу о ней. А сейчас, пан Мартын, я хотел бы услышать твое мнение о положении на Украине... Правда ли, что все Правобережье - полупустыня, как утверждает пан Яненченко? Что Корсунь, Умань, Фастов и другие некогда многолюдные города лежат сейчас в сплошных руинах, стали пристанищем диких зверей? - Да, пан, это все правда. - То есть ты хочешь сказать, что весь край тот совершенно обезлюдел? - Ну, не совсем так, вельможный пан гетман... Люди там есть, где больше, где меньше... В Фастове, к примеру, мы видели три души - старушку и двух детей... - Это все равно что никого, - задумчиво произнес Яблоновский. - А если край безлюдный, то он, можно считать, ничей... И если Речь Посполитая проявит хотя бы немного настойчивости и желания, то она сможет вернуть те земли в лоно матери-отчизны?.. Так говорил мне только что пан полковник... Спыхальский был неприятно поражен подобным поворотом мыслей гетмана. Вот, значит, с какой целью приехал Яненченко! По всей видимости, Юрий Хмельницкий затеял очередную измену, хочет отрешиться от султана и переметнуться к королю?.. Но тогда против Польши окажутся не только Порта, но и Украина, и Россия! Или здесь что-либо иное?.. Чтобы не выявить своих истинных чувств, он начал осторожно. - Я не думал об этом, ясновельможный пан... Но если Юрий Хмельницкий отшатнется от турок и снова начнет служить его светлости королю польскому... - Юрий Хмельницкий тут ни при чем... - Простите, но разве пан полковник прибыл не от него?.. - Наоборот, пан полковник бежал, боясь лишиться головы... Юрия Хмельницкого мы можем не принимать во внимание: он не имеет никакой силы. К тому же это полубезумный, которого султан терпит только ради его имени... - Я не знаю, что рассказывал ясновельможному пану пан полковник, но мне кажется, что вступление коронных войск на земли Украины вызовет отпор как турок, так и России... - Вступление войск - да... Но кто говорит о посылке войск?.. Туда следует посылать умных, отважных и преданных людей, таких, например, как пан полковник. И пускай они собирают отовсюду казаков, крестьян, разных бездельников, сажают их на пустоши и служат вместе с ними Речи Посполитой!.. Над этим следует подумать и доложить королю и сейму. Мы еще вернемся к этому разговору, Панове. А сейчас, я думаю, вам нужно одно - пристанище, ибо, я вижу, пани Вандзя мечтает о бадейке горячей воды, чистом белье и об отдыхе... Панове ничего не будут иметь против того, если некоторое время поживут соседями под одной крышей? - обратился Яблоновский к Спыхальскому и Яненченко и, не ожидая ответа, словно дело уже решено, добавил: - Здесь поблизости есть у меня одна небольшая усадьба, слуги отведут вас туда... Я надеюсь, что и пан Яненченко, и пан Спыхальский отныне у меня на службе?.. - Да, да, ясновельможный пан, - в один голос ответили Спыхальский и Яненченко. 4 Совсем неуютно чувствовал себя Юрий Хмельницкий и в своей немировской крепости на Выкотке, и во всех владениях. Земля горела у него под ногами. Доведенные до отчаяния бесконечными поборами, издевательствами и оскорблениями, крестьяне и жители окрестных сел и городишек бежали в леса, объединялись и нападали на татарские и турецкие отряды, шныряющие по Подолью и собирающие подати. А когда по краю разнесся слух, что из Запорожья явился какой-то Палий с казаками и колошматит нехристей, в Тульчине, Джурине, Тыврове и Шпыкове вспыхнули настоящие восстания. Их возглавили Абазин, Искра и Самусь. Поскольку в селах и городах людей оставалось мало, особенно мужчин, повстанческие отряды тоже были немногочисленными и не могли овладеть Немировом. Однако они доставляли значительные неприятности турецким властям, нанося чувствительные удары по их гарнизонам. Палий как-то попробовал даже ворваться в Немиров. И хотя ему не удалось захватить посад, Юрась Хмельницкий не на шутку перепугался. Он послал двух гонцов к каменецкому паше с просьбой прислать полк янычар или четырехтысячный чамбул, но повстанцы перехватили этих гонцов и повесили при выезде из Немирова. Это вконец испортило настроение гетману. - Мы должны что-то предпринять, - заявил он на совете, куда были приглашены все старшины - турецкие, татарские и украинские. - Не можем же мы сидеть все время в крепости... И оставить ее, чтобы пройтись огнем и мечом по Подолью и покарать разбойников, тоже не можем: они тогда захватят Немиров... Единственный выход - пробиться кому-нибудь в Каменец и привести от паши сильное подкрепление... - Двое уже поплатились головами, - осторожно вставил Многогрешный, опасаясь, как бы на этот раз выбор не остановился на нем. Все молчали. Перед глазами еще стояли лица повешенных, которых только сегодня похоронили. Никому не хотелось разделить их ужасную судьбу. - Но ехать так или иначе придется, - произнес после паузы Азем-ага. - Действительно, мы оказались в опасном положении. Ненко и Младен переглянулись. Каждые три дня они тайно встречались с Арсеном Звенигорой, рассказывали ему обо всем, что происходит в стане гетмана. Однако существенных сведений не было, так как ни от визиря, ни от паши давно уже не получал никаких известий и сам гетман. Они не раз говорили о том, что кто-то из них должен попасть в Каменец, чтобы там из первых уст узнать о намерениях турецкого командования. - Разрешите поехать мне, - тихо сказал Ненко, пожимая незаметно руку отца. - С кем? - быстро спросил Азем-ага. - Думаю, что одному лучше. Гетман одобрительно кивнул. - Я всегда был самого высокого мнения об этом молодом аге, - обратился он ко всем. - И я тоже думаю, что одному легче пробраться незамеченным, особенно ночью... Когда Младен и Ненко после совета остались вдвоем, Младен взволнованно прошептал: - Ненко, сынок мой, я понимаю, что тебе нужно ехать, но заклинаю тебя, будь осторожен! Ведь сам знаешь, что рискуешь головой. Ненко до сих пор не мог привыкнуть, что его называют сыном, что о нем искренне заботятся и волнуются за его жизнь. Никогда раньше, сколько он себя помнил, никто не проявлял подобных чувств ни о ком из янычар, людей без роду и племени, и теперь ему было как-то неловко и странно и вместе с тем радостно-тревожно на сердце. Такое настроение не оставляло его уже полгода, с тех пор, как он признал Младена отцом, а Златку сестрой. - Не волнуйся обо мне, отец. Ведь поеду я не один... - А с кем же? - С Арсеном. Сегодня мы предупредим наших друзей в лесу, чтобы не трогали нас и обеспечили благополучный проезд до Каменца и обратно... Думаю, что под такой надежной охраной нам нечего бояться. 5 Нет на свете более сильного и постоянного чувства, чем любовь матери к своим детям. Вот уже несколько недель Вандзя не находила себе места: все время ей живо представлялись маленькие ее сыночки, слышался их лепет. По ночам она просыпалась с криком, вскакивала и ходила по комнате, как лунатик, зовя детей, и, не дозвавшись, заливалась слезами. Спыхальский тоже не спал по ночам, успокаивал, уговаривал, жалел, положив ее русоволосую голову себе на грудь. Но ничто не помогало. Женщина тосковала, худела и таяла на глазах, как восковая свеча. Ее состояние заметил и полковник Яненченко, который жил рядом и с согласия Спыхальского, а вернее, по приказу Яблоновского, поручившего Спыхальскому тайно следить за Яненченко, столовался в семье Спыхальских. Днем он редко бывал дома - больше слонялся по городу да в замке гетмана, но вечерами любил посидеть с паном Мартыном за кружкой вкусного Львовского пива. - Что с твоею женою, пан Спыхальский? Она, случаем, не больна? - спросил он как-то. - Посмотри, как измучилась, бедная! Может быть, к лекарю ее или к знахарке? - Ниц не нужно, - ответил пан Мартын хмуро. - Пройдет... - Смотреть просто жалко. Подкупленный сочувствием полковника, захмелевший Спыхальский открыл пану Яну семейную тайну. - О детях тужит... О татарчуках... - И рассказал о своих и ее мытарствах на чужбине. - Больно мне, пане Ян, смотреть, как она мучится. А чем поможешь? - Время вылечит... Однако время не излечивало, зато начал "лечить" Яненченко. Заметив, что Яблоновский не вполне доверяет ему и установил за ним тайное наблюдение, полковник почувствовал себя во Львове неуютно, неуверенно. Жажда играть первую скрипку, непомерное честолюбие и самолюбие грызли его душу, как огонь сухую солому. И в буйном воображении полковника вызревали планы, выполнение которых, по его мнению, поможет ему стать правителем целого края... Приступить к осуществлению этих намерений, сама того не ведая, помогла ему пани Вандзя. Теперь он старался приходить домой раньше Спыхальского, чтобы поговорить с Вандзей наедине. В этих беседах он всегда незаметно касался самых наболевших сторон ее души - рассказывал о своих детях, об их забавах и играх, о своей тоске по ним и желании забрать их к себе во Львов. Вскоре он сказал, что знает ее тайну, знает, почему она так мучится, терзает свою душу, не спит по ночам, и посочувствовал ей. Этим хитрый и не лишенный острого ума полковник склонил на свою сторону женское сердце. - Что же делать, пан Ян? - спрашивала измученная женщина. - Посоветуй, как мне быть?.. Если бы пришло известие, что мои дети погибли, мне было бы тяжело, больно, но я знала бы, что рана эта со временем зарубцуется, и смирилась бы с жестокой судьбой. Но я определенно знаю, что мурза спас их! Они живы!.. А я не могу видеть их, не могу взять на руки их маленькие теплые тельца, не могу слышать их... Матка боска, я сойду с ума от горя! - Пани, тебе не нужно сходить с ума, - вкрадчиво начал Яненченко. - Есть у меня кое-какие мысли... - Какие? Пусть пан скажет... - Вернуться к своим детям. - О Езус, Мария, разве это возможно?! - встрепенулась Вандзя. - А почему бы и нет? Что тебе мешает? Любовь к пану Мартыну? - Пхи! - поморщилась Вандзя и печально улыбнулась. - Ну, тогда я не вижу причин, почему ты должна оставаться здесь, во Львове. - Пан Мартын не отпустит... А если б и отпустил, так разве я, слабая женщина, смогу добраться до Крыма? Яненченко прищурил глаза, слегка коснулся нежной руки пани Вандзи. - Есть более близкий и легкий путь - каких-нибудь две сотни миль... - Какой же? - насторожилась Вандзя. Яненченко помолчал, словно колеблясь. - Но, пани... - Пусть пан не думает, что я выдам его. Я согласна вытерпеть все, только бы достичь своего... - Я верю пани... Так слушай: от Львова до Каменца совсем недалеко... - До Каменца?.. Там же турки! - Ну и что? Крым тоже принадлежит туркам... - Но кто мне поможет в Каменце? Я боюсь, что меня схватят и загонят в Турцию. А там - в гарем или в хлев, к скотине. - Я помогу пани... - Ты?! Как именно? - У меня в Каменце есть друзья, которые помогут тебе. Достаточно одного моего слова... - Так пан поедет со мной? - Нет, что ты! Там меня ждет виселица... Но я могу написать письмо, которое пани передаст моим друзьям. Это, конечно, небезопасно. Если письмо попадет к пану Мартыну, к гетману Яблоновскому, то нас обоих казнят... - До этого не дойдет, клянусь! - Ну что ж, тогда договорились... Пусть пани приготовит саквы в дорогу, быстроногого коня - и с богом! - Дзенькую бардзо, пан Ян, ты добрый человек, - разрумянилась от счастья Вандзя. Несколько дней она втайне от мужа готовилась к бегству - насушила сухарей, припасла солонины, отобрала одежду, удобную для дальней дороги, и написала Спыхальскому коротенькое письмо, в котором уведомляла: "Милый пан Мартын, когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко, не ищи меня. Искренне благодарю тебя за любовь, которую я, к сожалению, не могла разделить, за доброе отношение. Я не достойна тебя, поэтому не грусти обо мне. Я верю, что ты еще найдешь свое счастье. А я полечу искать свое... Прощай. Вандзя". Она оживилась, повеселела, и пан Мартын тоже расцвел, думая, что жена начала забывать Крым и все то, что привязывало ее к нему. Эта радость ослепила его: он не заметил ни приготовлений Вандзи к далекой дороге, ни загадочного блеска глаз, ни мимолетных взглядов, которыми обменивалась Вандзя с Яненченко. Накануне бегства она попросила мужа дать ей немного денег и оставить коня - надо, мол, заглянуть в лавки... - Я провожу тебя, моя милая, - обрадовался Спыхальский. Но Вандзя запротестовала. Ей хочется побыть среди людей, но одной. Она не станет возражать, если пан Мартын решит сопровождать ее в следующий раз, а сейчас ей нужно заехать в монастырь кармелиток, чтобы искупить свои грехи... И еще - проведать своих подруг, которые, как она узнала, живут в этом городе... Неужели пан Мартын будет препятствовать ей в этом? Обезоруженный такими доводами и чарующей улыбкой, какой он давно не видел на лице жены, Спыхальский согласился. Утром оседлал своего коня, выгреб из карманов все, что успел получить на службе у Яблоновского, и вручил Вандзе, которая не скрывала своего тревожно-радостного настроения. Потом поцеловал ее, как всегда, и вышел со двора. - Все, пане Ян, еду! - воскликнула Вандзя возбужденно, вбегая в комнату Яненченко. - Давай письмо! Яненченко достал заранее заготовленные два письма, написанные на тонкой желтоватой бумаге, вложил в искусно сделанный тайник в роговой оправе маленького зеркальца и протянул женщине. - Пани, здесь твоя и моя судьба! Будь осторожна! Зеркальце ты должна отдать только хозяину харчевни, которая расположена в старом городе, напротив Армянского колодца, - Энверу Кермен-аге... Запомни - Кермен-ага! Это по-нашему камень... Запомнила, пани? - Запомнила, - сказала Вандзя, повторив несколько раз чужое имя, которое приобрело для нее такое большое значение. - Ну, так трогайся. И пусть бережет тебя матерь божья! Он помог ей сесть на коня, открыл ворота. Вандзя окинула взглядом небольшой двор, окна, из которых она все время смотрела на восток, туда, где ее ждали двое маленьких сынков, высокую фигуру чернявого горбоносого полковника, который неведомо почему решил сделать для нее доброе дело, и медленно выехала на узкую, почти безлюдную улочку. Позади нее с тихим скрипом затворились старые деревянные ворота. 6 Солнце безжалостно палило ноздреватые скалы над мутным Смотричем, мрачную громаду крепости и черепичные крыши Каменца-Подольского. Пекло так, что босой ногой немыслимо было стать на раскаленную, как огонь, землю. В такую послеобеденную пору к древнему каменному мосту, перекинутому через глубокое русло Смотрича, отделяющего материк от полуострова, на котором виднелись серые строения города, на взмыленных уставших конях подъехали два всадника. У мостовой заставы как раз шел спор. Несколько янычар, окружив невысокого стройного юношу в польском одеянии, пытались наперебой что-то втолковать ему, а он, едва не плача, отбивался от них и пальцем указывал на ту сторону реки, видимо объясняя, что ему нужно в город. Всадники спрыгнули с коней, оставили их в тени развесистых вязов и подошли к спорящим. К ним повернулся пожилой, растолстевший чорбаджия. - Кто такие? Куда едете? - Сафар-бей, из Немирова... Едем в ставку паши от Азем-аги и гетмана Юрия Хмельницкого. Что тут за базар устроили? Янычары притихли и оглянулись на молодого красивого агу и его спутника, который пристально всматривался в белокурого юношу, задержанного ими. - Да вот приехал тут один... Никаких бумаг, по-турецки понимает плохо. Говорит, что ему нужно в город, а для чего - отказывается сказать... - Значит, у него есть какая-то тайна, - улыбнулся Ненко и обратился к Арсену: - Ну, нам пора ехать. Приведи коней! Но тот прошептал так, чтобы его слышал только Ненко: - Постой... Ты видишь этого юнца? Разрази меня гром, если это не пани Вандзя, жена Спыхальского! Надо ее как-то выручить... Ненко быстро окинул взглядом янычар и незнакомца; лицо его действительно мало походило на лицо юноши, за кого он себя выдавал. - Послушай, ага, как я вижу, вам самим здесь не разобраться, - обратился он к старшему. - Думаю, лучше всего препроводить его в город и передать в канцелярию паши. Может, и вправду он привез какие-либо важные новости? Ага засопел, вытер с блестящего, с залысинами лба густой пот и буркнул: - Если ага берется уладить дело... - Мне это совсем нетрудно: я ведь еду туда же. Ага крикнул янычарам, чтобы отдали путнику коня и отпустили его. Юноша, видимо, не понял, почему вдруг так внезапно изменилось отношение к нему этих грубых горластых воинов, но не стал доискиваться причин, а сразу вскочил в седло и направился к мосту. - Пани Вандзя, не торопись, - донесся вдруг тихий голос. - Как случилось, что ты оказалась здесь, в Каменце? Где пан Мартын? - Матка боска! - Юноша побледнел и испуганно посмотрел на двух всадников, поравнявшихся с ним. - Кто вы? - Не бойся, пани, - продолжил один из подъехавших, когда они достигли середины моста, - мы твои друзья... Помнишь Арсена Звенигору? Я друг пана Мартына... - Ах Езус, конечно, помню... - Но ты не ответила на мой вопрос. - Да, я Ванда Спыхальская, - призналась обескураженная женщина. - Тебя удивляет, почему я здесь? - Безусловно. - Я разыскиваю свою сестру... Говорят, она должна быть где-то в Каменце. И хотя она ответила сразу, без запинки, Арсену показалось, что женщина говорит неправду. - Почему же нет с тобой пана Мартына? Где он? Что с ним? - Он поступил на службу к гетману Яблоновскому. И... он болен сейчас. По тому, как неуверенно это было сказано и как порозовели щеки пани Вандзи, Арсен понял, что женщина все выдумывает. Но для чего ей это? Как она очутилась в Каменце? Что случилось со Спыхальским? Не кроется ли здесь какая-то тайна, которая могла стоить жизни пану Мартыну? Надеяться же на то, что Вандзя честно расскажет обо всем, что произошло после того, как они расстались в Краковецком лесу под Немировом, по-видимому, было напрасно. Женщина явно что-то скрывала. - Пани знает, где живет ее сестра? - Нет, не знаю. - Где же остановится пани? - Ну, вероятно, здесь есть харчевня или корчма... - Мы могли бы предложить свою опеку, если пани дозволит. Ведь в чужом городе, да еще в чужом государстве, такой очаровательной молодой женщине совсем небезопасно путешествовать одной. - Благодарю. Я охотно воспользуюсь вашей любезностью. Конечно, если пан не будет навязчив в своей опеке. - О нет, пусть пани не волнуется. Ведь я это делаю для жены своего лучшего друга! - заверил ее Арсен. Переехав мост и миновав каменные ворота, сооруженные у самого края отвесного берега, они направились узкой улицей вверх, к центру города. Людей на улицах было совсем мало. Да и те, завидев всадников, поскорей сворачивали в сторону и исчезали во дворах или переулках. Прошло уже несколько лет после турецкого штурма города, но и до сих пор остались следы жестоких боев. Разбитых взрывами домов никто не восстанавливал. В черепичных крышах церквей и костелов, ратуши и усадеб городской шляхты зияли проломы, из которых с шумом вылетало воронье. Пожарища заросли лебедой и чертополохом. И только кое-где можно было заметить признаки жизни: сушилось на веревках выстиранное белье или сквозь запыленное окно выглядывала на улицу зеленая листва герани. - А вы не знаете, где здесь Армянский колодец? - вдруг спросила Вандзя, когда они выехали на большую площадь перед мрачным зданием ратуши. - Как не знать, ведь я родился и вырос в этом городе, - улыбнулся Арсен, удивляясь осведомленности своей спутницы в таких деталях, которые иноземцу не могут быть известны. - Зачем вам Армянский колодец? Вандзя ответила не сразу. - Мне говорили, что там недалеко есть харчевня, где я могла бы остановиться... Арсен доброжелательно улыбнулся: - Считай, пани, что тебе повезло: мы с моим другом тоже всегда останавливаемся в этой харчевне напротив Армянского колодца... Да вот и она! - Казак указал нагайкой на большой дом на другой стороне площади. - Кстати, сейчас в Каменце харчевен очень мало, и все они в руках турок... Поэтому нужно хотя бы немного знать турецкий язык, чтобы договориться с ними... - Я знаю немного татарский. - О, этого вполне достаточно. Они пересекли площадь и вскоре въехали в ворота постоялого двора, оставили у коновязи лошадей. Кафеджи* Кермен-ага, худой высокий турок в засаленном цветастом халате и в посеревшей от пота чалме, провел их в полутемное помещение, где пахло жареной бараниной и чесноком. Под потолком гудел рой мух. Здесь сидело несколько путников, возле них шнырял мальчик-служка. ______________ * Кафеджи (турецк.) - хозяин кофейни, постоялого двора. Хозяин предложил им поесть, но Вандзя отказалась, сказав: - Я не голодна и, кроме того, сначала хотела бы с дороги помыться и отдохнуть... Если б нашлась тихая комнатка, я хорошо заплатила бы хозяину. Арсен перевел. Кермен-ага поклонился и повел Вандзю наверх. - Ненко, ты заметил, как настороженно держится эта женщина? - спросил Арсен. - Уверен, что здесь какая-то тайна. Что случилось с паном Мартыном? Надо это выяснить. Побудь один, а я мигом... Он осторожно поднялся по деревянным ступеням на второй этаж. В коридоре было пусто: Кермен-ага и Вандзя уже успели зайти в одну из множества дверей. В какую же? Арсен начал прокрадываться, прислушиваясь к звукам, наполняющим этот огромный дом. У одной двери остановился, ему послышался приглушенный разговор... Кажется тут... Прислонился ухом и сразу замер: говорила Вандзя, путая польские, татарские и турецкие слова. - Кермен-ага, у меня к тебе важное дело. Ты меня понимаешь? Я не мужчина, а женщина... Ханум, ханум... Я жена ак-мечетского мурзы из Крыма. Ах, видно, ты ничего не понимаешь! Матка боска, он ничего не понимает... Как же ему объяснить?.. Ее прервал скрипучий голос кафеджи: - Не беспокойся, ханум, я все понял. Скажи прямо, по какому делу ты прибыла сюда и кто тебя послал? Оказывается, он достаточно хорошо владел польской речью. Вандзя даже вскрикнула от радости: - О, так ты понимаешь по-нашему! Тогда слушай внимательно: меня прислал сюда пан Яненченко... Полковник Яненченко. Пан кафеджи знает его? - Да, я его знаю. Что пани привезла мне от полковника? - Зеркальце... Пан полковник сказал, что ты все сделаешь для меня, если я передам небольшое зеркальце... - Где оно? - Пускай пан кафеджи оставит меня на время одну в комнате, я должна его достать... Пан понимает... - Понимаю, понимаю. - Голос кафеджи зазвучал насмешливо. - Хорошо, я зайду немного позже. Арсен едва успел отскочить и скрыться в дверной нише перед соседней комнатой, как дверь со скрипом отворилась и кафеджи засеменил по коридору к лестнице. Когда затих скрип ступенек под его ногами, Арсен метнулся по коридору к комнате Вандзи и распахнул дверь. От неожиданности женщина ахнула и, оторопело глядя на непрошеного гостя, замерла у стола. Арсен прикрыл за собою дверь, грозно встал перед перепуганной насмерть женщиной, которая никак не могла непослушными пальцами застегнуть пуговицы жупана. - Пани Вандзя, я все слышал. Отдавай зеркальце! - Но, пан... Арсен выхватил пистолет. И хотя стрелять он не собирался, оружие подействовало на женщину магически. Она запустила руку в складки своей одежды, пошарила там, но безуспешно: зеркальце куда-то задевалось. Женщина виновато-застенчиво улыбнулась. - Но, пан... - Ничего, ничего, - подбадривал ее Звенигора. - Давай, давай, шевелись, пани! Быстро доставай! Ну!.. Он решил особенно не церемониться: каждую минуту мог вернуться Кермен-ага. Вандзя смутилась и, отвернувшись, достала из потайного кармана зеркальце в роговой оправе. Но тут в коридоре послышалось покашливание кафеджи. Арсен выхватил у оторопевшей женщины зеркальце и прошептал: - Обо мне ни слова! Скажешь, что еще не нашла зеркала... Что оно, может быть, в саквах... Пусть подождет... Помни: я стреляю без промаха! Он шагнул в угол, за печь, и затаился за широкой деревянной кроватью. Скрипнула дверь, вошел Кермен-ага. - Ну что, пани, нашла? - Пусть пан еще подождет немного, - пролепетала Вандзя. - Я позову пана... Еще не успела... - Хорошо, я зайду еще. - И кафеджи, удивленно пожав плечами, удалился. Вандзя в изнеможении опустилась на табурет. Арсен вышел из своего укрытия и остановился перед ней, с зеркальцем в одной руке и пистолетом - в другой. - Что с паном Мартыном, пани? Только правду! - Пусть пан не беспокоится, он живой и здоровый. - Где он сейчас? - Остался во Львове... - Почему же, пани?.. Вандзя молчала. Со страхом смотрела на казака, и в ее глазах светилась такая тоска, что Арсену стало стыдно, что он разговаривает с беззащитной женщиной, держа ее под дулом пистолета. Засунув оружие за пояс, спокойнее сказал: - Значит, пани покинула моего друга? - Да, - чуть слышно прошептала Вандзя. - И куда теперь пани направляется? В Крым? К детям? - Да, - еще тише ответила Вандзя, и на ее ресницах заблестели слезы. - Пан понял... - Я так и думал... Откуда пани знает полковника Яненченко? Если пани все скажет, ей нечего меня опасаться. - Пан Ян тоже во Львове... На службе у коронного гетмана Станислава Яблоновского. - О! - вырвалось у Звенигоры, который никак не ожидал, что полковник Яненченко, сбежав от Хмельницкого, очутится во Львове. - Так, значит, сам Яненченко передал зеркальце Кермен-аге? - Он. - А что в нем? - Арсен со всех сторон осмотрел зеркальце, но не заметил ничего подозрительного. - Всего лишь записка Кермен-аге, чтобы он переправил меня в Крым... Пан Яненченко был настолько добр, что бескорыстно, из одного только сочувствия, согласился попросить об этом... Если б все были такими, пан Звенигора... - Где его письмо? - Пусть пан открутит ручку... Арсен быстро отвернул роговую ручку и достал из нее скатанные в трубку листки. Развернул. Поднес к свету. Два небольших кусочка бумаги были густо, мелкими, как мак, буквами, исписаны по-турецки. В первой записке Яненченко действительно просил Кермен-агу помочь женщине, которая передаст его послание, добраться в Крым, где у нее остались муж и двое детей. А во втором... Прочитав второе письмо, казак не поверил своим глазам. В нем Яненченко обращался к каменецкому паше с предложением захватить Львов. "Во всем крае не найдется сейчас и трех полков боеспособного войска, которое могло бы противостоять высокочтимому паше Галилю. Гетман Яблоновский только начинает создавать ополчение, но оно собирается с большой неохотой. Защищать Львов некому. К тому же я, покорный слуга султана, сумею открыть тайные ходы, через которые войдет в город значительная часть войска его султанского величества, - излагал свой план изменник. - Лучшего времени для нападения, более благоприятного случая для захвата Львова не может быть!" Прежде всего мелькнула мысль, что Вандзя - соучастница Яненченко и знала, с чем едет в Каменец. Но, посмотрев на ее опечаленное лицо, увидев, с какой надеждой следит она за тем, как он читает злополучное письмо, Арсен понял: женщина была обманута полковником и использована им в качестве связной, не ведая того. Что делать? Как поступить с Вандзей? Оставить здесь одну никак нельзя - она может рассказать кафеджи о том, что письмо, адресованное ему, попало в чужие руки. Ведь кафеджи уже знает о послании Яненченко и будет требовать его у женщины. Если Яненченко решается доверить такие секретные и опасные сведения Кермен-аге, то, безусловно, между ними издавна существует определенная договоренность и кафеджи ожидает какого-нибудь важного сообщения. Арсен лихорадочно обдумывал, как быть. Его взгляд вновь остановился на двух листочках, которые он держал в руке, - один предназначен для Кермен-аги, второй - для паши. Что, если оставить в дураках всех - и Яненченко, и Кермен-агу, и пашу?.. Он незаметно для Вандзи спрятал адресованную паше записку в карман, а предназначавшуюся Кермен-аге вложил в ручку зеркальца. - Пани Вандзя, почтительнейше прошу простить за волнения, которые я доставил своим допросом, - сказал он, возвращая женщине зеркальце. - Я убедился, что пану Мартыну ты ничего плохого не сделала... А за то, что покинула его и хочешь отыскать своих детей, я не могу осуждать: какая бы мать поступила иначе? Это понятно каждому человеку! - Правда, пан? - вскрикнула Вандзя радостно. - Если так говоришь - ты благородный человек! Спасибо тебе за доброту! - Не стоит благодарности... Об одном прошу: если хочешь, чтобы все наилучшим образом устроилось, молчи о том, что сегодня произошло. Словно мы никогда не виделись. И этого разговора не было. Хорошо? - Да, пан. - Ну, так прощай. Желаю счастливого пути! 7 В тот же день Арсен и Ненко направились к правителю каменецкого пашалыка Галиль-паше. Свою резиденцию паша устроил в доме воеводы, упрятанном за мощными стенами грозного замка, расположенного на скалистом берегу Смотрича. Проходя по Турецкому мосту, Арсен почувствовал, как у него перехватило дыхание. Внизу, в глубоком каньоне, лежали Карвасары! Тот уголок земли, где он впервые увидел свет, где босоногим мальчишкой играл со сверстниками в лапту, где в братской могиле покоятся останки его отца... А сейчас там пустыри и пожарища да редкая поросль дерезы. Арсен остановился и склонился над каменными перилами. Не мог оторвать взгляда от родных, до боли знакомых мест. В голове роем закружились воспоминания, перед глазами стояли картины прошлой жизни, которой, как казалось ему тогда, не будет конца... Но где все это? Какими жестокими ветрами развеялось в безмерной дали времени? Легкий стон слетел с его уст. - Что с тобою, Арсен? - встревожился Ненко. Звенигора кивнул на груды золы на берегу Смотрича, на поросшие бурьяном руины. Глухо промолвил: - Там был наш дом. Там я родился... Это моя родина. Понимаешь?.. Ненко обнял его за плечи. - Понимаю. Понимаю твое горе и сердцем разделяю его... - Немного погодя добавил: - Как здесь красиво! - Да, - глухо произнес Арсен. - Ведь камень кругом, а краше места, кажется, на свете не найти!.. Но теперь мне нет сюда пути. - Он показал рукой на темные фигуры турецких часовых у ворот замка. - Теперь это чужой край, чужая земля... - Не отчаивайся! Ведь мы здесь для того, чтобы вернуть свободу твоему родному краю... - Спасибо тебе, Ненко, за добрые слова! Боюсь только, что долго-предолго надо будет за это бороться. А сколько еще крови придется пролить! - Мы оба живем надеждой... Она нас прочно держит на свете... Идем! Время не ждет. От моста шли две дороги: одна круто повернула направо и зазмеилась вдоль стен замка над обрывистым берегом - это начинался шлях на Хотин, оттуда - на Валахию, Болгарию и Турцию, а вторая - протяженностью всего в несколько десятков саженей - устремилась вверх, к массивным воротам замка, где на небольшой покатой площадке, прячась от палящего солнца в тени серых каменных башен, стояли сонные часовые. В крепости повсюду еще видны были следы осады: разбитые крыши домов, выщербленные ядрами углубления в башнях и стенах. На всем лежала печать запустения. И если бы не фигуры янычар, сновавших то там, то сям, можно было бы подумать, что замок покинут людьми. Галиль-паша принял посланцев гетмана очень быстро, будто давно и нетерпеливо ждал. Молчаливый чауш провел их по темным коридорам, пустым комнатам и, поклонившись, открыл дверь в большой прохладный зал. Ненко и Арсен, сделав несколько шагов, остановились как вкопанные: прямо перед ними, в позолоченном, обитом бархатом кресле, оставшемся еще от прежнего владельца, сидел великий визирь Кара-Мустафа. Справа, следя за каждым его движением, стоял Галиль-паша. По обеим сторонам, вдоль стен, на шелковых миндерах, по-собачьи преданно глядя на визиря, замерли чиновники каменецкого пашалыка. Недаром Ненко столько времени воспитывался в янычарских сейбанах - он мгновенно оценил обстановку и упал на колени перед великим визирем. Арсен немедля грохнулся на пол рядом с ним. Оба застыли в благоговейном поклоне. - Ну, с чем прибыли гонцы от гетмана Ихмельниски? - спросил скрипучим голосом визирь и из-под черных с проседью бровей пронизывающе посмотрел на прибывших, которые не поднимались с пола. - Великий визирь, незыблемая опора трона пади шаха, - произнес Ненко, вставая, - нас прислали в Каменец гетман и князь сарматской Украины, а также Азем-ага для того, чтобы мы спросили, когда непобедимые войска владыки полумира выступят в поход на гяуров. Гетман спит и видит во сне золотые купола киевских соборов. Ему не терпится овладеть древней столицей урусов и левым берегом Днепра. - Пусть подождет... Мой конь омоет копыта в водах священной реки гяуров, когда придет время. Визирь явно уклонился от прямого ответа. Почему? То ли это обычная его осторожность и придворная привычка - скрывать свои мысли за туманными выражениями, то ли здесь иная, более серьезная причина? - Гетман и Азем-ага просят прислать им несколько военных отрядов, великий визирь, потому что тех воинов, которые есть, недостает для охраны такого большого края, - продолжал далее Ненко, пытаясь хоть как-то приблизить тему беседы к тайным намерениям Стамбула. При этом о нападениях повстанцев он промолчал. - Передай, ага... - Сафар-бей, - подсказал Галиль-паша. - Передай, ага Сафар-бей, гетману и Азем-аге, чтобы помощи в ближайшее время не ждали. Пускай обходятся теми отрядами, какие у них есть! - отрубил Кара-Мустафа, подчеркнуто выделив последнюю фразу. - Может, набрать войско из местного населения, великий визирь? - смиренно произнес Арсен. - Казаки - неплохие воины. - Это правильная мысль. Только она односторонняя. После походов под Чигирин я не верю в то, что казаки станут под знамена гетмана Ихмельниски. Если он за два года собрал какую-то жалкую сотню бездельников и бродяг, то как за месяц-другой под его начало соберутся целые полки?.. Нет, нечего надеяться на такое чудо... Но мы должны пополнить наши войска. Янычарские сейбаны за время последних войн с неверными сильно обезлюдели. Раньше готовили в них воинов из болгарских, сербских и греческих детей, а также детей рабов-гяуров. Но сейчас их стало недостаточно. Передайте мой твердый приказ Азем-аге и гетману Ихмельниски - отобрать у жителей тысячу мальчиков в возрасте от трех до десяти лет и прислать в Стамбул! Арсен и Ненко молча поклонились. Ни словом, ни жестом не проявили они своих чувств. А Кара-Мустафа, не столько отвечая на вопрос гонца из Немирова, сколько развивая собственные мысли, видимо давно бродившие в его голове, продолжал: - Нам не украинское войско, а украинская земля и ее богатства нужны! Нам потребуются тысячи и тысячи украинских детей, которых мы научим нашим языку и обычаям, внушим нашу веру, и пусть они, когда вырастут, беззаветно проливают кровь за ислам и за империю! Это обязан понимать каждый турецкий чорбаджия! - Понимаем, - глухо откликнулись Арсен и Ненко. - Конечно, все это не следует передавать гетману Ихмельниски, чтобы у него не возникло желание переметнуться на сторону урусов... Кара-Мустафа сделал паузу, и ею воспользовался Арсен. - Мы зорко стережем каждый шаг гетмана, великий визирь. И убеждены - перебраться за Днепр он не сможет и даже пытаться не станет. А вот... - Что вот? - вытянул вперед жилистую шею визирь. - Говори! - Он может тайно сговориться с поляками... Визирь переглянулся с пашой Галилем. По его темному сухому лицу прошла тень. - Есть доказательства этому, ага? - Да, есть... - включился в беседу Ненко, поняв ход мыслей товарища. - Мы узнали, что полковник Яненченко, родственник гетмана и его доверенный, по секрету от всех выехал во Львов, где и пребывает сейчас, как гость гетмана Яблоновского. Нам пока не удалось выяснить, о чем там они толкуют. Но поскольку эти переговоры проходят без вашего, великий визирь и паша, ведома, а также без ведома Азем-аги или кого-либо из высших сановников, то можно подозревать: замыслы гетмана Ихмельниски бесчестны и не соответствуют интересам Османской державы. Кара-Мустафа вновь переглянулся с Галиль-пашой. Видно было, что это неожиданное известие поразило их. И понятно: за Каменецкий пашалык и за все Правобережье, вернее, за ту его часть, на которую распространялась власть турок, отвечают перед султаном непосредственно они вдвоем. - Это важная новость, ага, - произнес визирь. - Недопустимо, чтобы в то время, пока мы находимся в состоянии войны с Москвой, в наши северные дела вмешался Ляхистан. Это совсем не в наших интересах. Нельзя допустить объединения этих двух сильных держав! Мы не сможем противостоять им обеим, особенно теперь, когда на западе против нас выступает Австрия! Мудрость нашей политики как раз и состоит в том, чтобы разбить гяурские державы поодиночке, не позволяя им объединяться... Если же гетман Ихмельниски, преследуя свои цели, склонен поддаться Ляхистану или постарается втянуть Ляхистан в коалицию с Москвой, то он заслуживает лютую смерть! - Выполняя до конца свой долг, мы обязаны сообщить наияснейшему визирю, что гетман утаивает от государственной казны большие богатства. - Что ага имеет в виду? - Угрозами и жестокими пытками он вынуждает богатых людей отдавать ему золото, самоцветы и драгоценные вещи... Но ни единого акче, как нам известно, он не передал в казну. Все остается в Немирове, в тайниках гетмана, великий визирь. Это было наиболее уязвимое, самое больное место Кара-Мустафы. Принадлежащее кому-либо другому богатство он воспринимал как личную обиду. Смолоду он отличался властолюбием, которое позднее, в зрелые годы, дополнилось неимоверной жаждой наживы. Именно на почве властолюбия и жадности возникла смертельная ненависть его к паше Ибрагиму, с которым он соперничал и из-за должности великого визиря, и из-за богатств, достававшихся в военных походах. Поэтому, услыхав такое известие, он загорелся страшным гневом. Какой-то мерзкий гяур - хотя бы и сам гетман! - смеет из-под носа у него, великого визиря, грозы народов, выхватывать лакомый кусок? Это уж слишком!.. Собственно, задела его не столько новость, что Юрий Хмельницкий занимается вымогательством и грабежом, сколько мысль, что здесь можно было самому неплохо поживиться. Он сопоставил оба полученных известия - о пребывании Яненченко во Львове и о набитых золотом и драгоценностями сундуках гетмана, которые в его воображении выстраивались несметными рядами, - и подумал, что этот клад не так-то сложно перенести из тайников немировского разбойника в собственные... Гм, стоящие перед ним два чорбаджия неглупые парни. Не иначе как их послал ему сам аллах! Первым порывом визиря было отдать категоричный приказ немедленно изъять все богатства у "князя и гетмана сарматской Украины", но он вовремя спохватился. Нет, торопиться не следует! Прежде всего надо на досуге обдумать, как повести дело, чтобы все ценности, миновав государственную казну, оказались в полном его, Кара-Мустафы, распоряжении. К тому же, если дать гетману Ихмельниски еще некоторое время, он выжмет из своего малочисленного населения и то, что еще осталось в карманах, сундуках и тайниках. Довольный собою, Кара-Мустафа мысленно улыбнулся, но его сухощавое темное лицо, на котором черными агатами горели небольшие проницательные глаза, оставалось суровым и непроницаемым. - Благодарю вас, мои верные слуги, за важные сведения, - произнес визирь, и на его лице мелькнуло подобие улыбки. - Я высоко ценю ваше усердие и взял бы вас с собой в новый поход, где мне понадобятся смелые, умные и преданные люди. Но я не могу этого сделать сейчас, ибо в большей мере вы нужны тут, в этой дикой северной стране, которую я завоевал и которой мы должны владеть во славу и величие нашего солнцеликого падишаха, державы нашей и ислама. Так поезжайте назад, в Немиров, зорко следите за каждым шагом гетмана Ихмельниски и обо всем докладывайте паше Галилю... Никто в Немирове, даже Азем-ага, не должен знать о том, что вы мне рассказали. Это особые дела, над решением которых я буду думать в ближайшее время. Идите! Арсен и Ненко низко поклонились и, пятясь, вышли из зала. Молча пересекли двор замка. Только оказавшись за воротами, на мосту, остановились и взглянули друг другу в глаза. - Ты мог хотя бы в мыслях представить такую встречу? - спросил Ненко. - По правде говоря, нет! Ну, никак не думал, что великий визирь в Каменце, - ответил Арсен. - Но сдается мне, нам крепко повезло... И мы сделали все, что смогли... Ненко кивнул головой. - Да, не завидую я Юрасю. Мины подведены под него мощные, и удивительно было бы, если б ни одна из них не взорвалась. На этот раз, как ни высоко он взлетел, низко придется падать! - Туда изменнику и дорога! - жестко сказал Арсен, обведя взглядом опустевшие Карвасары. - Он сам себе выкопал яму, сам себе накинул петлю на шею. Никто по нему тужить не станет... Меня сейчас другое интересует: о каком походе говорил визирь? По всему получается, что вовсе не на Киев готовится поход, которого мы все ждали. Тогда не понятно - куда? - И у меня тоже сложилось убеждение, что не на Киев, - ответил Ненко. - Наверно, в мире произошли события, о которых мы ничего не знаем, но которые вынудили Стамбул отказаться от третьего похода на Украину... Думаю, что нам следует несколько дней побыть в Каменце, глядишь, что-нибудь и пронюхаем. Не зря приехал сюда визирь. - Я с тобой согласен. - Арсен снова с тоской посмотрел на родные Карвасары и медленно пошел по мосту. - Кроме того, у нас осталось незаконченным одно дело... - Какое? - Яненченко... Этот мерзавец должен поплатиться за свои преступления! - Арсен говорил решительно, с трудом сдерживая ярость. - Этот уже трижды изменивший предатель готов торговать нашей землей и нашим народом, как собственным добром! Ему все едино: разбойничать на Левобережье, на Подолии или продавать Львов. - Его жизнь теперь в твоих и моих руках! - Да. Но мне противно расправляться с ним как бы исподтишка... Вот если бы я мог выйти с ним на честный поединок... - Что ты говоришь, Арсен, честный поединок возможен только с честным и прямодушным противником, а для борьбы с таким подлым перебежчиком, как Яненченко, надо пользоваться его оружием, то есть коварством. Ничего плохого я в этом не вижу... Тем более что сами мы не выносим ему приговор, мы лишь отошлем его же письмо гетману Яблоновскому, а тот как захочет, так пускай и поступает. 8 Два следующих дня ничего не прибавили к тому, что знали Арсен и Ненко. А на третий, утром, случилось нечто такое, что заставило их быстро покинуть город. Утро было солнечным, теплым. За окном весело щебетали ласточки и чирикали задиры воробьи. Где-то за стеной слышался звон посуды и гомон женских голосов - это на кухне готовили завтрак. Оттуда просачивался запах жареной баранины с перцем и луком и подгоревших пиде - коржей, заменяющих туркам хлеб. Арсен и Ненко после сна ощущали силу и бодрость, а в желудках - приятную пустоту, какая бывает у здоровых молодых людей, когда их ожидает вкусная еда. Вот-вот в комнату должен войти хозяин харчевни - всегда услужливый Кермен-ага - и пригласить вниз, к завтраку, как он делал каждое утро, подчеркивая почтение к богатым постояльцам. За дверями послышался тяжелый топот ног. Но это был, конечно, не Кермен-ага. В мягких овечьих чувяках он ступал мягко, крадучись, как сытый кот. А тут шаги четкие, стремительные. Шли двое, торопливо. Минуту спустя шаги затихли. Где-то хлопнула дверь, и в то же мгновение донесся приглушенный, полный ужаса женский крик. В нем чувствовалась такая смертельная тоска, такая безысходность, что Арсен и Ненко вздрогнули. Кричала Вандзя. Не сговариваясь, они стремглав бросились на помощь. Дверь в ее комнату была плотно закрыта. Арсен с разгона ударил плечом, как вихрь ворвался внутрь. И... остановился. Возле окна, лицом к двери, стояла Вандзя. Видимо, она только что поднялась с кровати, так как была в белой нижней сорочке, босая, с растрепанными волосами. Правую руку протянула вперед, словно защищаясь от удара. На бледном, обреченно застывшем лице в ужасе горели огромные голубые глаза. Посреди комнаты, спиной к двери, как глыбы, - два янычара. Один из них - невероятно высокий, будто железом налитой, подняв руки до уровня плеч и растопырив могучие, как обрубки ветвей, пальцы, медленно приближался к Вандзе. Второй, пониже ростом, молча наблюдал происходящее. Заметив Арсена, Вандзя хотела что-то крикнуть, но не смогла, лишь хрипло застонала. Услыхав грохот распахнувшейся двери, янычары оглянулись, и Арсен увидел побагровевшее, страшное в гневе усатое лицо Спыхальского. Некоторое время пан Мартын бессмысленно смотрел на своего друга, словно не узнавая его, потом в лице что-то дрогнуло, изменилось - вспыхнула радость. Напряженные пальцы сошлись вместе, руки широко раскинулись, он сгреб Арсена в объятия. - Арсен! Холера! Это ты? - Я, братик, я! - усмехнулся Звенигора. - Да не жми так, не то все ребра переломаешь! - Откуда ты тутай взялся, хлопак?.. Ба-ба-ба, да это Ненко?! Вот не ожидал! - И мы никак не предполагали встретиться с тобой, пан Мартын... А как ты тут очутился? Спыхальский сразу помрачнел. В лицо хлынула темная кровь. Глаза дико сверкнули и едва не выскочили из орбит. - Чего я тутай?.. Догонял вот эту презренную изменщицу! Подлую дрянь... И догнал! И задушу ныньки, как дикую кошку! Он кинулся было к Вандзе, но Арсен и Ненко схватили его за руки. - Стой, пан Мартын! Будь рыцарем! - воскликнул Арсен. - Ведь перед тобою женщина! - Женщина, говоришь?.. Нет, змея! - Тихо!.. Сюда идут! В дверь с опаской заглянул Кермен-ага. Крик Вандзи всполошил его. Он так торопился, что еле переводил дух. - Ненко, спровадь его, пожалуйста, - шепнул Арсен. - Нам тут лишние свидетели ни к чему. Ненко, любезно улыбаясь, вышел из комнаты, взял кафеджи под руку и повел по коридору к выходу. - Я буду очень обязан тебе, Кермен-ага, если побыстрее оседлают наших коней и коня пани Вандзи. А также пусть приготовят в дорогу что-нибудь вкусное... - Вы хотите уехать? - Да, за нами прислали гонцов... - Аллах экбер, а я подумал, что это какие-то разбойники. - Нет оснований тревожиться, ага, они - порядочные люди... - Почему тогда так перепугалась пани? - Они искали нас, и случайно попали в ее комнату, ага. - Пани Вандзя, значит, тоже с вами? - Мы возвращаемся в Немиров, где полно крымчаков... Они ей помогут... Последние слова успокоили старого кафеджи, и он, извинившись, зашаркал по ступеням вниз. Когда Ненко вернулся в комнату, Спыхальский немного утихомирился. Мужчины отошли в угол и, отвернувшись от Вандзи, которая одевалась, казалось, мирно разговаривали. Только сердито гудел бас пана Мартына. - Сдаюсь, пан Арсен, лишь по твоей просьбе - не поднимать шума тутай, в корчме. Но как выедем за город, клянусь Перуном, я... - Хорошо, пан Мартын, хорошо, - успокаивал разъяренного друга Арсен. - Уедем отсюда, тогда поговорим... А сейчас, прошу тебя, будь благоразумен, иначе всех нас схватит турецкая стража. Тем временем пани Вандзя оделась и - ни жива ни мертва - стояла неподвижно, не решаясь двинуться с места. Спыхальский смотрел на нее так, словно хотел испепелить взглядом. Все вышли во двор. Там их ждали оседланные кони. Ненко расплатился с кафеджи, поблагодарил за гостеприимство, и небольшой отряд выехал за ворота. За городом Арсен тронул Спыхальского за руку и подал знак, чтобы он немного отстал. - Кто это с тобой? - спросил тихо, кивнув на молчаливого спутника пана Мартына. - Это пан Ежи Новак, мой добрый приятель, знаток турецкого языка, их обычаев... Он на службе у пана Яблоновского... Когда я узнал об измене этой негодницы, то решил найти ее хоть на краю света, наказать беспощадно - что, клянусь честью, сделаю, хотя б против меня восстали все силы ада и рая!.. Прочитал я записку, оставленную бывшей женкой, и сразу кинулся по ее следу. Я знал, что путь у нее единственный - в Каменец, ибо оттуда ей легче добраться до своего мурзы. Вот тут-то мне понадобился спутник, который бы хорошо говорил по-турецки, был надежным товарищем. Тогда пан Ежи милостиво согласился сопровождать меня... - Ему можно довериться? - Как мне!.. А что у тебя к нему? - Не только к нему, к вам обоим. Доедем вон до того лужка у речки, там и поговорим... Арсен хлестнул коня и рысью помчался вперед, к зеленому берегу, где над серебристым плесом реки склонились пышные тенистые вербы. - Здесь мы все и обсудим, друзья, - сказал он, когда спешились, напоили коней и пустили их, стреножив, пастись. - Потому что теперь мы расстанемся... - Как это расстанемся? - поразился Спыхальский. - Разве дальше мы едем не вместе? - Нет, пан Мартын, мы с Ненко должны вернуться в Немиров, пани Вандзя - с нами, а вы вдвоем с паном Новаком направитесь во Львов... - Холера ясная! - стал закипать Спыхальский. - До чего же хитроумно рассудил ты, Арсен! А на каком основании, прошу пана? Я мчался из Львова как сумасшедший, чтобы покарать тоту распутницу, тоту изменщицу! А ты, выходит, поворачиваешь все по-своему? Га?.. Не-ет, брат, так не получится, слово чести!.. Она не вернется живой в Крым, не будь я Мартын Спыхальский, пся крев! Он гремел саблей, рычал и фыркал, как тигр, ругаясь при этом, словно торговка на базаре. Напуганная, убитая горем, Вандзя съежилась и пряталась за Арсена. Ненко невесело посмеивался, кряжистый, крепко сбитый Новак стоял в сторонке, и с лица его не сходило выражение удивления. Он, по-видимому, до сих пор не мог понять, какие отношения связывают шляхтича Спыхальского и этих не то янычар, не то казаков. - Пан Мартын, успокойся, - примирительно проговорил Арсен. - Присядем в кружок вот здесь на травке, достанем, чтоб не терять времени, хлеб и то, что у нас найдется к нему, да тишком да ладком рассудим наши дела. Он расстелил в тени под вербой широкую попону, вынул из сакв сухие турецкие коржи и жареную баранину, положил снедь на широкие листья лопуха. Новак прибавил краюху хлеба и кусок солонины. Спыхальский, завидя еду, примолк. Вдруг все почувствовали, что проголодались. Некоторое время слышалось лишь громкое причмокивание Спыхальского да издали довольное похрапывание коней, которые с наслаждением уминали сочную траву. С речки потянул ветерок, остужая разгоряченных путников. Когда завтрак был закончен, Арсен сказал: - Теперь, пан Мартын, можно и поговорить... Чего ты хочешь? - Смертной казни! - вновь вспыхнул неугомонный пан Спыхальский. - И пусть я буду песий сын, если требую слишком многого!.. Не помешал бы ты, Арсен, с Ненко, я уже снял бы с этих белых плеч тоту голову, голову змеи, голову Горгоны, коварной изменщицы! - Ясно, - произнес Арсен и обратился к Вандзе. - А что скажет пани Вандзя? Почему она убежала от своего богом данного мужа? Куда она направлялась? Кто надоумил ее так поступить? И какое письмо она имела с собой? Пусть пани говорит все. Все, ничего не утаивая! Вандзя несмело глянула на мужчин, окружающих ее, немного дольше задержала взгляд на покрасневшем лице Спыхальского и тихо стала рассказывать: - Когда я выходила за пана Мартына замуж, я его любила. Но вскоре убедилась, что он ко мне холоден и заглядывается чем дальше, тем больше на нашу соседку, пани Зосю, жену пана Ястржембского... - Кгм, кгм, - закашлялся Спыхальский и опустил глаза. - Я отплатила ему... - О небо! - воскликнул пан Мартын, сжав кулаки. - Хотя я совсем не была влюблена в одного пана, я позволила ему поухаживать за мной. - Если бы я только знал, убил бы тебя еще тогда! - рявкнул Спыхальский. - Так все перевернуть! Мою горячую любовь выдать за холодность!.. И кого допустила волочиться за собой! На кого променяла меня! На изнеженного мерзкого слизняка! Тьфу! - Детей у нас с паном Мартыном не было, и потому, когда он неожиданно исчез... - Исчез!.. Люди, вы слышите? Она говорит - исчез! Я, который оборонял Каменец и был взят турками, чтоб им пусто было, в полон! - Я осталась совсем одинокой, - продолжала Вандзя, не обращая внимания на выкрики Спыхальского. - Я не знала, куда деться, где найти приют. - Как же, легко поверить! - Потом случилось худшее: напали кочевники, схватили меня и увезли в Крым... Я тяжко страдала, убивалась по дому, по родной земле, готова была на любые муки, чтобы вернуться... - Ничего... Вскоре утешилась... В объятиях салтана, пся крев! - Спыхальский опять задрожал от гнева и схватился за саблю. Но Арсен придержал его руку. - Приди в себя, пан Мартын! Выслушай все до конца, как подобает мужчине... Говори дальше, пани! - Что я могла поделать? Я была рабыней... Наложницей... - Холера ясная! - не сдержался несчастный пан Мартын. - Когда у меня родилась двойня, сынки Али и Ахмет... - Вы слышите?.. Проклятье! - ...мурза забыл про гарем и стал называть меня не иначе как любимой, единственной ханум, нэнэй* его сыновей, которые после него будут салтанами! И хотя сердце мое еще рвалось на родину, хотя я почти каждую ночь видела во сне родимый край и оставшихся там близких людей, постепенно стала я привыкать к мысли, что отец моих детей - мой муж, дом моих детей - мой дом, а родина моих детей - моя вторая родина... ______________ * Нэнэ (татарск.) - мать, мама. - Матка боска, что говорит эта женщина! - Пан Мартын так стукнул кулаком по земле, что берег вздрогнул. - Да она трижды заслужила смерть! - Когда подросли мои сыночки, когда их губки уже лепетали нежное словечко "нэнька", когда их ручонки не только искали мою грудь, но и обвивали мою шею, я поняла, что на свете есть такая любовь, с которой не может сравниться никакая другая, - материнская любовь!.. Спыхальский склонил голову, умолк. А Вандзя после паузы продолжала: - Не долго пришлось мне радоваться детям. В один ясный летний день напали казаки, сожгли Ак-Мечеть, поубивали многих, а тех, кто не успел бежать в горы, забрали в плен... Нет, я не говорю, что стала полонянкой запорожцев. Они считали, что освободили меня из неволи агарянской. И я вместе со всеми возвращалась на родную землю... В походе я встретила своего бывшего мужа... Но неимоверная тоска по детям, которых, я уверена, спас мой муж, салтан, точила сердце... Душа рвалась в Крым, к маленьким беззащитным сироткам, которые и днем и ночью стояли в моем воображении, протягивали ручонки и звали к себе... Так могла ли я не возвратиться к ним?.. - Бедняга, - вздохнул Арсен. - Мне помог полковник Яненченко, наш сосед, которому я открыла свою тайну. Он дал мне письмо к кафеджи в Каменце, чтобы тот переправил меня в Крым... - Проклятье! - взревел Спыхальский, услыхав неожиданную для него новость. - Я убью его! - Теперь вы все знаете, панове, - прошептала Вандзя. - Теперь судите: чем я виновата перед паном Мартыном? Может быть, тем, что люблю своих детей? Она умолкла и низко наклонила голову. Остальные тоже притихли. Только Спыхальский зло сопел. Едва слышно шелестела на вербе листва. Из голубой выси улыбалось земле и людям и всему живому золотое солнце. С речки веяло приятной прохладой и остро-терпким запахом аира и водорослей. Из рощи, раскинувшейся неподалеку под горой, доносилось умиротворяющее кукование. Каждый невольно прислушивался к кукушке. Никто не решался вспугнуть ее, так как хотелось узнать, сколько лет насчитает ему пестрая птица? Долго ли еще осталось жить на этой широкой, милой земле? Но вот вещунья умолкла, и снова наступила звенящая тишина. Арсен в задумчивости повторил последние слова Вандзи: - Действительно, чем провинилась эта женщина?.. Тем, что любит своих детей и хочет их увидеть, пан Мартын? Что ты на это скажешь? Спыхальский долго сидел с опущенной головой. Судя по тихим вздохам, вырывавшимся из его груди, и все меньше и меньше подрагивавшим усам, буря в его душе начала утихать. Наконец он поднялся, обвел всех взглядом. - Арсен, я давно убедился, что среди нас ты самый рассудительный и справедливый человек. И сердце у тебя доброе... За это люблю тебя, как брата... Так пускай эта женщина... едет... куда ей надо... Только бы с глаз моих! Но клянусь памятью отца, если она опять станет когда-нибудь на моем пути, то... - голос его загремел и вдруг резко оборвался. Арсен положил ему руку на плечо. - Понятно, Мартын... Она поедет с нами до Немирова, оттуда - куда захочет. - И повернулся к Вандзе: - Иди, пани, собирайся в дорогу, у нас тут будет еще мужской разговор... Когда Вандзя встала и отошла, Арсен сказал: - Ну вот, с этим делом покончено... А теперь, пан Мартын и пан Новак, смотрите сюда... - Он достал из кармана кусочек бумаги и подал Новаку. - Пан, кажется, понимает по-турецки, так пусть прочитает и для пана Мартына... Новак прочитал и перевел письмо. - Стонадцать дзяблов! - воскликнул Спыхальский. - Что все это означает, Арсен? Чье это письмо? Как оно попало к тебе? - Я отобрал его у Вандзи... - Неужели полковника Яненченко?.. - Да, его послание каменецкому паше. Как слышал, он предлагает паше свою помощь, чтобы турки взяли Львов... Видишь, пан Мартын, дело тут намного важнее, чем измена пани Вандзи! - По правде говоря, много серьезней, разрази меня Перун! Что же теперь делать? - Мы должны немедля мчаться во Львов, - встрепенулся Новак. - Да. Я отдаю вам письмо, чтобы оно попало прямо в руки гетману Яблоновскому, - сказал Арсен. - Пусть он сам решит, как рассчитаться с предателем! - Друзья мои, я вовсе не думал возвращаться во Львов! - воскликнул Спыхальский. - Теперь туда ничто не тянет - ни во Львов, ни в Круглик!.. Думал, что с тобою поеду, Арсен... На Украину! - Друг мой, - Арсен обнял его за плечи, - я был бы очень рад вместе прибыть домой. Сам знаешь, с какой радостью все мои встретили б тебя... Как сына, как брата. Но сейчас ты должен сопровождать пана Новака. Дорога далекая и опасная, а письмо надо доставить обязательно. Вон ведь о каком исключительном деле речь идет! - Понимаю, - шумно вздохнул пан Мартын. - Дорогу к нам ты, думаю, хорошо знаешь? - Еще бы! - Так вот, когда соскучишься нестерпимо, приезжай, друг! Двери моей хаты, если она у меня будет, всегда для тебя открыты. Сердце - тоже! - И Арсен трижды крест-накрест расцеловался со Спыхальским. 9 Полковник Яненченко шагнул через порог и, придерживая левой рукой саблю, чтоб не гремела, почтительно поклонился. - Звали, ясновельможный пан гетман? - Да, пан Ян, - ответил Яблоновский, пристально разглядывая статную, перетянутую в талии фигуру полковника. - Проходи, садись... У меня к тебе важный разговор. Яненченко окинул взглядом просторную комнату. Рядом с темным резным столом гетмана сидели двое - Спыхальский и Новак. Что-то в выражении глаз этих шляхтичей не понравилось полковнику, но он не мог понять, что именно, и потому отмахнулся от тревожной мысли, которая не оставляла его со времени отъезда пани Вандзи. - Слушаю, милостивый пан, - сказал он, садясь на табурет и ставя между коленей саблю. Яблоновский молчал. Его худощавое надменное лицо было непроницаемым. Холодные голубые глаза сосредоточенно изучали каждую черточку физиономии полковника, и от этого Яненченко становилось все более не по себе. Зачем он понадобился гетману? Какое у того важное дело к нему? - Как живется пану во Львове? - спросил наконец Яблоновский. - Спасибо, хорошо. - Никто не притесняет, не обижает здесь пана? - Слава богу, никто. - Так почему полковник за приют и щедрость его милости короля польского, а также за мою благосклонность платит черной неблагодарностью? У Яненченко душа ушла в пятки. - Как позволите понимать ваши слова, пан гетман? Яблоновский стремительно встал, склонился над столом и ткнул чуть ли не под самый нос полковнику записку - его, Яненченко, тайное послание каменецкому паше. - Пан узнает свою руку? - грозно спросил Яблоновский. Яненченко побледнел. Во рту пересохло. Теперь ему стало ясно, почему гетман вызвал его к себе в такое неподходящее для аудиенции время и почему откровенно враждебные взгляды у Спыхальского и Новака. Но полковник и не подумал сразу сдаваться. - Пан гетман шутит? - изобразил удивление Яненченко. - Ведь тут написано по-турецки! - Это лишнее доказательство того, что полковник умный враг, который знает не только польский и русский языки, но и турецкий... Надеюсь, что пан полковник будет разумным до конца и не заставит нас прибегать к унизительным для шляхтича способам допроса. - Ясновельможный пан, я не могу понять, в чем, наконец, вы меня обвиняете! - воскликнул Яненченко, поднимаясь с табурета. - В предательстве, пан! - с ударением сказал гетман. - В том, что ты намеревался сдать Львов туркам! - Неправда! Это чья-то злобная выдумка! - Выдумка? - Яблоновский иронично ухмыльнулся. - Мне тоже очень хотелось бы поверить, что это лишь вымысел, ибо пригрел во Львове и взял на королевскую службу пана я. Однако доказательства таковы, что в их правдивости нет ни малейшего сомнения! - Доказательства? Уверен, никто их представить не может! - О! За этим далеко ходить не придется... Вот перед тобой, предатель, паны Спыхальский и Новак, они только что вернулись из Каменца, где видели пани Ванду Спыхальскую. Спасая свою жизнь, женщина рассказала, от кого получила это письмо. - Я повторяю - это поклеп! - Следствие выяснит все, и ты сможешь на суде доказывать свою невиновность. А сейчас позволь твою саблю! Спыхальский и Новак встали вплотную рядом с полковником, который дрожащими руками отстегнул от пояса саблю и положил на стол перед гетманом. - Отведите его в темницу, Панове! Да приставьте надежных часовых! ЗАВЕЩАНИЕ КОШЕВОГО 1 Ни в то лето, ни зимой Кара-Мустафа на Киев так и не напал. Турция стала готовиться к большой войне с Австрией. Австрия, Венеция и немецкие княжества объявили крестовый поход против Османской империи. Папа Иннокентий XI принудил католическую Польшу присоединиться к этой коалиции, и хотя Речь Посполитая к тому времени была вконец истощена беспрерывными войнами и шляхетсткими междоусобицами, король Ян Собеский начал пере говоры с Австрией о взаимопомощи и обязался в случае войны выставить сорокатысячное войско. Поэтому Кара Мустафа не решился продолжать войну с Россией. Сыграло свою роль и то, что запорожцы опустошили Крым, а осенью до основания разрушили восстановленные янычарами крепости в устье Днепра, которые должны были стать опорными базами турок. Обескровленные и разоренные многолетними войнами Россия и Левобережная Украина получили наконец некоторую передышку. Самойлович, власть которого распространялась только на Левобережье и Киев с небольшой территорией на запад и юг от него, ограниченной речками Ирпенем и Стугной, пополнял свои поредевшие полки и посылал тысячи грабарей на строительство оборонительных сооружений в Киеве. Из глубины России по Днепру и Десне сюда плыли ладьи с войском, боеприпасами, железом, плотогоны сплавляли строительный лес для моста через Днепр и для палисада вокруг города. После неудачного похода на Левобережье Юрий Хмельницкий больше не высовывался из Немирова. Да и в самом Немирове он чувствовал себя, как на вулкане. В течение лета и осени на Подолии повсюду вспыхивали восстания. Отряды запорожцев, посланные Серко, поднимали людей на борьбу против турецко-татарских завоевателей и ненавистного изменника Юрия Хмельницкого. С наступлением зимы восстания стали затухать. Лютые морозы и глубокие снега заставили повстанцев свернуть боевые действия: запорожцы возвращались в Сечь, а крестьяне разбредались по селам и хуторам. Арсен и Роман вместе с отрядом Палия совершали рейды по Надднестровью, Подолии, не раз наведывались тайно в Немиров к Младену и Ненко, приносили от них запорожцам ценные сведения о турках и ордынцах, об их планах, о Юрии Хмельницком, но нигде и ни от кого так и не смогли ничего услышать о Златке и Стехе. Девушки словно в воду канули. Их след терялся, как продолжали думать казаки, в Крыму, среди невольников салтана Гази-бея. Друзья рвались снова в Крым, но после разгрома запорожцами Крымского ханства и крепостей в устье Днепра все пути туда для них были отрезаны. Серко тоже ничего на ум не приходило такого, чтобы помочь казакам. Правда, весной он сообщил Арсену, что готовится русское посольство в Бахчисарай для мирных переговоров с ханом, и обещал посодействовать, чтобы Арсена включили в состав посольства, как толмача, а Романа - как джуру. Казаки жили теперь этой надеждой. 2 Зимою силы Ивана Серко быстро таяли, но из Сечи он не выезжал. Повседневные заботы об укреплении крепости, о строительстве новых и починке старых челнов, об изготовлении пороха, селитры и оружия и множество разных больших и малых дел держали его на ногах. Он осунулся, плохо спал, чувствовал отвращение к пище. Сечевые лекари и знахари поили его настоями и отварами трав и кореньев, но ничто не помогало. После пасхи кошевому стало так плохо, что он покинул Сечь и уехал в Грушевку, свой хутор на берегу Днепра. Однажды примчался оттуда гонец, передал Палию, Арсену и Роману приказание кошевого немедленно прибыть к нему. У Арсена дрогнуло сердце - неужели гетман согласился включить их в состав посольства? До Грушевки было недалеко, и казаки скоро домчались до нее. Оставив стреноженных коней на лугу, они поднялись вверх к хутору и остановились перед большой хатой, на которой курилась широкая труба, сплетенная из лозы и обмазанная красной глиной. Из хаты вышел джура кошевого. - Кошевой на пасеке, - сказал он. Казаки прошли садом, спустились в уютную низинку, ведущую к Днепру, и направились по тропинке к небольшой опрятной хижине. За ней, на пологом склоне, виднелись ульи-дуплянки. В полуденной солнечной тишине густо пахло медом и воском. Деловито сновали пчелы. Возле хижины, под развесистой старой липой, за длинным столом, который был уставлен мисками с жареной рыбой, лапшой, сотами с медом, сидели старшины и бывалые, заслуженные казаки. Во главе стола на дощатом топчане, опираясь острыми локтями на пышно взбитые подушки, полулежал Серко. Перед ним стояла миска со свежими искрящимися сотами и кружка узвара. Увидев кошевого, Арсен чуть было не вскрикнул от жалости. Что с ним! Вместо кряжистой фигуры - немощный скелет, обтянутый желтой сморщенной кожей. Вместо блеска в глазах - угасший, равнодушный взгляд... Прибывшие поздоровались: - Челом, батько кошевой! Челом славному товариству! Серко ожил, увидев Арсена. Поманил его пальцем: - Иди сюда, голубчик! Арсен подошел, сел на топчан. Серко обнял его и, притянув слабой рукой к себе, поцеловал в щеку. - Рад видеть тебя, сынок... Получил весть из Батурина: поедешь толмачом с московским стольником Тяпкиным в Бахчисарай. Может, узнаешь там что-либо про нареченную и сестру... - Спасибо, батько. - Ну, иди... Садитесь к столу, друзья. Угощайтесь. А потом поговорим. Подошли еще несколько казаков, старшин. Сели, выпили по чарке сливянки, пожелав Серко доброго здоровья, и принялись за еду. Кошевой не ел и не пил - только угощал остальных. Джура снова наполнил чарки. Но все, как сговорившись, лишь пригубили и отставили их. Ждали разговора с кошевым, чувствуя, что он будет важным и, может быть, последним. Откинув голову на подушку, Серко молча смотрел на своих побратимов, и не понять было, какие думы волнуют его. Он переводил взгляд с одного на другого, словно оценивал, кто чего стоит. Здесь сидели вокруг него и Иван Стягайло, и Иван Рог, и Андрей Могила, и Самусь, и Абазин, и Искра, и Палий... И еще десятка три бывалых казаков, известных не только на Сечи, но и по всей Украине. Обед закончился. Старшины положили ложки, поблагодарили хозяина за хлеб-соль. - На здоровье, друзья, - тихо произнес Серко и глянул на джуру. Тот поднял кошевого, подложив ему под спину несколько подушек. Серко перевел дыхание и сказал так же тихо, торжественно: - Пригласил я вас к себе, братчики, для того, чтобы попрощаться... Навсегда... Навеки... Казаки загудели. - Что ты, батько! Бог с тобой! - замахал руками Иван Стягайло. - Мы верим, что ты оправишься и еще не раз поведешь нас на супостатов! Серко вяло улыбнулся: - Нет, братья, я не тешу себя такой надеждой. Дни мои сочтены, и безносая с косой уже стоит у моего порога... Но я не боюсь ее. Привык... Сколько уж раз замахивалась она, чтоб снести мне голову, а я все жил да жил! Нет, милые, предостаточно пожил я на свете... И крови немало пролил, и горилочки вдоволь выпил... Так пора и честь знать! Пора уже, видимо, братчики, из казацкого седла перебираться в челн Харона... Казаки опять загудели, но на этот раз значительно тише. Каждый из них видел, что кошевой на ладан уж дышит. - Да и грехи свои пора искупать... - Ну что ты, Иван! Какие могут быть грехи у праведника! - воскликнул Метелица. - Какой я праведник? Сколько душ загубил, рубая. Хоть и вороги, а все-таки люди... Но не об этом сейчас речь, друзья. Я не исповедаться вздумал перед вами, а прощаться решил. А когда прощаешься с ближайшими людьми, с которыми долгие годы делил и славу, и опасности крутых житейских дорог, то хочется сказать самое важное, сокровенное, чего не имеешь права не сказать, унести с собою в могилу... - Мы слушаем тебя, батько, - вразнобой отозвались казаки. Серко передохнул, вытер со лба рушником капельки пота. - Я знаю, конечно, что мои слова - не закон для вас, что вы будете поступать и действовать по-своему... Так велось испокон веку, так и будет вестись, покуда солнце светит над землей... Но есть некоторые вещи, которых не вычитаешь ни в каких книжках, есть знания, которые приобретаются не в школе, а в жизни, вот про это я и хотел бы с вами поговорить перед смертью... - Мы слушаем, батько. - Живем мы, друзья мои, в тяжкое время. Отчизна лежит в развалинах, вконец опустошенная врагами. Не счесть, сколько наших людей уничтожено или разбежалось в поисках покоя и хлеба. Десятки тысяч с правого берега переселились на Левобережье, на Донец и Оскол - до самого Дона. Дикое поле, отделявшее нас от врагов, расширилось, плодородные поля заросли ковылем и донником. Дошло дело до того, что калмыцкий хан посылает послов к султану, чтобы тот отдал ему земли между Днепром и Днестром для выпаса табунов. Крымская и Буджакская орды чувствуют себя на Правобережье хозяевами... И перед нами грозная опасность - навсегда потерять эти земли... Поэтому завещаю вам - как и прежде, как всегда было, не щадя крови и жизни своей, стоять супротив захватчиков, откуда бы они ни приходили! Не выпускайте, братья, сабель из рук, пока кровавые чамбулы разгуливают по нашим степям!.. Казаки сидели торжественные, посуровевшие, ушедшие в глубокие мысли. Сказанное Серко ни для кого не было тайной, но слова старого кошевого, произнесенные на смертном одре, каждому казались и весомыми, и особенно мудрыми, потому и проникали глубоко в сердце. На пасеке стояла теплая летняя тишина. Слышалось только беспрерывное гудение трудолюбивых пчел да шелест ветерка в ветвях деревьев. Немного передохнув, кошевой продолжил: - Я уже говорил - Правобережье обезлюдело... Самойлович, радеющий прежде всего о своей власти и о своих прибылях, не отпускает беглецов с Правобережья, нашедших на время военного лихолетья приют на левом берегу, назад, в их отчизну. Возникает угроза, что эти земли заселят другие. Поэтому, отбивая набеги людоловов, думайте и над тем, чтобы возвращались наши люди в тот край, обживали его и сохранили его для наших потомков... А это можно сделать только тогда, когда там будет военная сила, способная защитить народ. Из шестнадцати казачьих полков, которые были на Правобережье при Богдане, теперь не осталось ни одного... Я посылал туда Палия, Самуся, Искру и Абазина с небольшими отрядами запорожцев... Так пускай кош помогает им и оружием, и порохом, и оловом, и людьми, и продовольствием, ибо они там начали великое дело. Поклянитесь, что Сечь будет для них опорой и пристанищем в грозные времена! Что Сечь всегда будет помогать - явно ли, тайно ли - этим назначенным мною полковникам в их многотрудных деяниях по возрождению правого берега! - Клянемся! - хором ответили старшины и остальные казаки. - Прослышал я, что турки устанавливают медные столбы на Подолии и в Карпатах, проводят новую границу, отхватывая здоровенный шмат земли нашей, чтобы навеки присоединить ее к султанским владениям... Для меня, для вас всех не секрет, что шляхта пока еще крепко держит в своих руках Волынь и Галицию, мечтает когда-нибудь снова овладеть Правобережьем и всей Украиной... До сих пор, как и при Богдане, со всех сторон нас жмут... Потому, братья, единственное наше спасение - Москва! Она с оружием в руках недавно спасла Левобережье и Киев от разрушения и полной гибели. В тяжелых испытаниях, наступавших для нашего народа, единственный верный союзник и брат был и есть народ русский... Вы можете сказать мне: разве не московский воевода Ромодановский заслал тебя в Сибирь?.. Да, отвечу я. Он, Ромодановский. Это он заковал меня в кандалы, в которых я брел до самого Иртыша. Но не в этом, братья, суть! Ибо когда я через полгода возвращался оттуда, то не одна и не две, а сотни русских крестьянских семей давали мне приют и делились со мной, наверно, последней скибкой хлеба. Ибо не один и не два, а тысячи московских стрельцов сложили свои головы вместе с нашими казаками в Чигирине и на Бужинском поле, защищая свою и нашу свободу. Вот что главное в нашей дружбе и в наших отношениях! И этого должны придерживаться все мы!.. Только идя таким путем, мы сможем спасти народ украинский от поголовного истребления, от окончательной гибели, которую уготовили ему лютые недруги его! На том должна всегда стоять Сечь! Иначе страшный вред нанесет и себе, и всему народу... - Понимаем, батько! Понимаем! - зашумели казаки. - А что касается Юрия Хмельницкого и Кара-Мустафы, то знайте - на сегодня это злейшие враги наши. И я завещаю вам бороться с ними до последнего! И чем быстрее погибнут они, тем лучше для нашего народа! - Так тому и быть, батько! Не сомневайся! - вполголоса, но твердо за всех ответил Палий. - Арсен, сын мой, - вдруг обратился кошевой к Звенигоре, - и Кара-Мустафу, и Юраську нелегко и непросто достать... Потому и возлагаю большие надежды на тебя, на твою ловкость и твой разум... Там, где не сможет пройти казацкий конь, где бессильна казацкая сабля, там пройдешь ты... Слышишь меня? - Слышу, батько, - склонил перед умирающим голову Арсен, чувствуя, как горький комок сжал горло. - Сделаю все, что смогу... - Аминь! - прошептал Серко устало. - Значит, и с этим покончено... Остается последнее: хочется мне знать, кому вы вручите после меня булаву кошевого? Вопрос был неожидан и серьезен. Кроме того, он затрагивал интересы большинства присутствующих здесь старшин. Кто из них не мечтал побывать когда-нибудь кошевым, держать в руках булаву, дающую неограниченную власть над многотысячным войском? - Пусть это тебя, Иван, не волнует, - сказал после затянувшейся паузы Стягайло. - Выберем достойного! - Тому булава, у кого голова. Никогда не забывайте этого, - медленно сказал Серко. - Я уже одной ногой в могиле, потому пусть не обидятся на меня мои побратимы, когда выскажу свою думу... - Говори, батько! Говори! - Сейчас такие времена, что во главе войска должен стоять человек смелый и умный, честный и опытный в военном деле и в жизни... Такой казак есть среди вас... - Кто он, батько? Назови его! - послышались голоса. - Семен Палий! Наступила тишина. Все долго молчали. Для Палия слова кошевого были совершенно неожиданными. Но не меньшей неожиданностью, вероятно, прозвучали они и для всех старшин. Кто-то крякнул. И опять - тишина. - Чего молчите? - с усмешкой спросил Серко. - Не я выбираю кошевого... Я только говорю то, что думаю... - Молод еще, - угрюмо кинул Иван Стягайло. - Подождет. Есть и постарше! На губах Серко промелькнула чуть заметная горькая улыбка. И сразу исчезла. Дыхание умирающего стало тяжелым, он откинул голову на подушку. Холодный пот по крыл его лоб. - Мы утомили кошевого, - тихо произнес Палий и первым встал из-за стола. - Прощай, батько! Старшины и бывалые казаки тоже поднялись и стали прощаться. Каждый подходил к топчану, отдавал последний земной поклон в медленно отходил. Стягайло смущенно пробормотал: - Прости меня, Иван. Понимаю - огорчил тебя. Ляпнул необдуманно... Серко ничего не ответил, и Стягайло, потоптавшись, оставил его. Вскоре пасека опустела. С кошевым остался только джура. Хотя припекало летнее солнце, больной попросил укрыть его кожухом. Через час Ивана Серко не стало... 3 На второй день после похорон в войсковой канцелярии собралась старшинская сходка. Просторная комната едва вместила заслуженных казаков: войскового судью, войскового писаря, есаулов, иначе - помощников кошевого атамана, куренных атаманов, а также тех старых да "лучших", что в прошлом то ли избирались атаманами, то ли прославились подвигами или имели большое хозяйство. В красном углу, под образами, стояли клейноды - знамя и бунчук. На столе, застеленном в честь торжественного случая шелковой турецкой скатертью, поблескивала самоцветами булава кошевого атамана. В чьи руки попадет она? Взгляды присутствующих были устремлены на нее. Каждый понимал, что не на войсковой раде, которая соберется в полдень, а здесь, на сходке, будет назван человек, которого потом рада выберет кошевым. Так издавна велось. Но кто будет назван? Покойный кошевой Серко подал перед смертью свой голос за Семена Палия. Это знали все. И с любопытством поглядывали на широкоплечего красавца, который скромно примостился на лавке возле порога в окружении своих друзей - Арсена Звенигоры, Романа Воинова, Метелицы, Андрея Могилы, Самуся, Искры и Абазина. За столом, оставив незанятым место кошевого, восседали Иван Стягайло и Иван Рог - самые влиятельные атаманы. Кому же улыбнется фортуна? Первым - по старшинству - встал и начал говорить войсковой судья, седоусый казак, давний сподвижник Серко. - Братья атаманы, славные рыцари запорожские, - произнес он глуховатым голосом, - сегодня мы собрались для того, чтобы гуртом подумать, кого на сечевой раде назовем кошевым атаманом... Ибо после смерти батьки нашего, славного вождя запорожского Ивана Серко, войско наше осиротело, а братчики, как горемыки несчастные, не знают, к кому прильнуть, и на случай неожиданного нападения врага не имеют войсковой головы... - Да, да, мы должны подумать, - закивали старые казаки. - Надо вручить булаву самому достойному! - Перед смертью кошевой Иван Серко, как это ведомо большинству из вас, завещал нам выбрать Семена Палия, запорожца недавнего, но прославившегося в походах и боях рыцаря... Стягайло резко вскочил, тяжелой, как дубовый корень, рукой грохнул по столу. - Братья, Семен Палий молод еще! - крикнул он. - Поглядите - у него в усах ни одного седого волоска! Так разве к лицу нам, старым и опытным казакам, подчиняться молодику, который к тому ж и казакует на Запорожье без году неделя?.. - А разве дело в том, чтобы выбрать старейшего? - подал голос от порога Метелица. - Надо выбрать умнейшего, расторопнейшего и храбрейшего! - Нашел умного! - подскочил Покотило. - Пускай показакует годков двадцать, тогда мы и оценим, какой у него разум... А пока пусть плетется в хвосте. - Кого ты, Покотило, хотел бы назвать кошевым? - спросил войсковой судья. - Ивана Стягайло... Старый заслуженный казак. Храбрый рыцарь. Куренной атаман... - Ивана Рога! - выкрикнул кто-то из толпы. - Если и есть кто среди нас достойнейший, так это он!.. Сколько раз уже был кошевым, есаулом, наказным атаманом... Да и на Запорожье лет тридцать, если не больше! - Сорок, - сказал Рог и высоко поднял бритую голову на длинной жилистой шее, обводя собравшихся пристальным взглядом черных глаз... - Все сорок... - Ну вот видите, кого и выбирать-то, как не его! Поднялся Самусь, краснолицый, голубоглазый казачище. - Братчики, думаю, мы должны выполнить наказ Серко! - пробасил он. - Разве вы забыли, что он посоветовал нам избрать кошевым Семена Палия? Чего зря воду в ступе толочь? - Нас и самих бог не обделил разумом! - вспыхнул Стягайло. - Мертвому - вечная слава, а живым - о жизни думать! Серко свое отатаманил... - Стягайло! Стягайло! - послышались голоса. - Ивана Рога! - загудели с другой стороны. - Семена Палия! - закричали Арсен, Роман и Секач. Шум поднялся такой, что войсковой судья зажал уши руками. - Так, братья, мы к согласию никогда не придем, - покачал он головой. - Если из вас троих, - обратился он к претендентам на булаву кошевого, - двое добровольно не откажутся, то на сечевой раде бог знает что будет! И до сабель дойти может! Встал Семен Палий. - Атаманы, братчики, - сказал он. - Мы все любили и глубоко уважали Серко, привыкли считаться с его мнением и безоговорочно выполнять приказания. Поэтому, сдается мне, последняя воля покойного кошевого многим из вас связывает сейчас руки... Чтобы этого не было, я отказываюсь от чести быть кошевым. Пусть им станет тот, кого захочет старшинская сходка и все сечевое товариство! Пришел я на Запорожье не для того, чтобы добывать себе какие-либо привилегии, не для того, чтобы стать куренным атаманом, есаулом или домогаться булавы кошевого, а чтобы защищать своей саблей отчизну от ее бесчисленных врагов! Это первейший и главный долг мой, как и каждого из нас, братчики! Казаки одобрительно загудели. Палий слегка поклонился и сел. Войсковой судья повернулся к Стягайло и Рогу. - Может, который из вас тоже хочет сказать нечто подобное, атаманы? Стягайло и Рог сумрачно молчали. - Тогда пусть вас рассудит товариство, - сказал судья. - Палите из пушек, бейте в литавры - собирайте войсковую раду! Как она решит, так и будет! Кто-то побежал выполнять приказание войскового судьи. Старшины и бывалые казаки начали подниматься и выходить во двор. В канцелярии остались только члены коша - войсковой судья, войсковой писарь, войсковой обозный и есаулы. 4 Грохот крепостных пушек и тревожно-призывная дробь литавр всколыхнули все вокруг. Сечь зашумела, загомонила. Отовсюду к сечевому майдану спешили запорожцы, выстраивались по куреням, образуя вокруг дубового столба огромное живое кольцо. Несколько молодиков вынесли стол, застеленный белой скатертью, поставили его в узком проходе как раз напротив войсковой канцелярии. Во главе каждого куреня встали куренные старшины - куренной атаман и хорунжий. Кому не хватило места в кругу, тот взбирался на ближайшую крышу или на вал крепости. Литавры, стоявшие на железных треногах в центре круга, возле столба, не унимались. Голый до пояса, смуглый, как цыган, довбиш изо всех сил колошматил по туго натянутой на огромный котел до блеска выделанной бычьей шкуре двумя крепкими деревянными колотушками, выбивая мелодию, означающую сбор на войсковую раду: ту-ту-тум, ту-ту-тум! На этот раз запорожцы собирались особенно быстро. Все знали, что сегодня будут выбирать кошевого, и никто никуда из Сечи не отлучался. Не было слышно обычных в таких случаях шуток, смеха, молодецких выходок. Над Сечью, казалось, незримой тенью витала душа любимого атамана запорожцев Ивана Серко. Войско замерло в ожидании. И вот распахнулись двери войсковой канцелярии - и на майдан вышла сечевая старшина. Вместо покойного кошевого впереди шел булавничий, держа на вытянутых руках, покрытых небольшим, расшитым серебром ковриком, булаву. За ним есаулы торжественно несли малиновое знамя и бунчук - запорожские клейноды. Позади шли войсковой писарь, войсковой судья, войсковой обозный и старшины без должностей - те заслуженные казаки, которые в прошлом были членами коша. Булавничий подошел к столу и бережно положил булаву. Есаулы с прапором и бунчуком остановились посреди круга. Войсковой писарь, который в одной руке держал серебряную чернильницу, а в другой - белое гусиное перо и свиток бумаги, войсковой судья с большой войсковой печатью и другие старшины прошли в круг, встали под бунчуком и поклонились товариству на все четыре стороны. После этого вперед выступил войсковой судья и сказал: - Панове молодцы! Наш преславный кошевой Иван Серко, которого мы восемь раз выбирали своим атаманом, во главе с которым одерживали множество славных викторий над врагами нашими, по божьей воле упокоился и оставил нас сиротами. Поэтому сегодня мы должны выбрать нового кошевого... Но прежде кош хочет знать, не будете ли вы, молодцы, других новых старшин выбирать, а старых смещать? - Нет, нет, не будем! - закричали казаки. - Только кошевого выберем! - Вот и славно! - заключил судья. - Тогда выкрикивайте, кого вы хотели бы кошевым иметь. На какое-то время над майданом легла тишина. Потом из гурьбы старшин послышались возгласы: - Ивана Стягайло хотим! - Ивана Рога! - Палия! Семена Палия! Постепенно крики усиливались. Кричали уже не только старшины, но и все запорожцы. Каждый как можно громче выкрикивал имя своего избранника, ибо от этого зависело, чья возьмет. - Палия! Палия! - вопил Секач во всю мочь. Его поддерживали Звенигора, Воинов, Метелица и те казаки, которые ходили вместе с Палием в Немиров. Вскоре к ним присоединились голоса сечевой бедноты, которая видела в Палие своего, а Стягайло ненавидела за скряжничество и стяжательство. - Палия! Палия! Для многих старшин, слышавших на сходке, что Палий сам отказался от булавы кошевого, это было полной неожиданностью. Старый Иван Рог, который не раз уже бывал кошевым, сохранял внешнее спокойствие и неподвижно смотрел на бурлившее море братчиков. Зато Стягайло даже позеленел от злости. Утратив душевное равновесие, он вдруг выскочил в середину круга и во всю мощь своего горла гаркнул: - Братчики! Кого же вы выбираете? Палий молод еще! Да и на сходке он сам от булавы отказался! Ему на помощь выбежал Покотило. Воспользовавшись замешательством, вызванным среди запорожцев словами Стягайло, крикнул: - Панове молодцы! Ивана Стягайло мы знаем уже много лет! Кто скажет, что он когда-нибудь показал спину врагу? Кто скажет, что он не выручил в бою товарища?.. - Никто! Никто! - закричали в ответ казаки, потому что это было правдой. - Так чего вы сомневаетесь? Выбирайте Ивана Стягайло!.. А я поставлю товариству пять бочек горилки, пять возов хлеба, воз тарани и две кадки сала, чтоб было чем после выборов кошевого промочить горло и закусить. Среди приверженцев Рога и Палия послышались возмущенные возгласы: - Это подкуп! Прочь его! Но многим понравилась мысль выпить за чужой счет. И над кругом загудело: - Славно! Славно! - Стягайло! Стягайло! Покотило шмыгнул в толпу и оттуда подморгнул Стягайло: мол, все в порядке! Только он знал, что и горилка, и рыба, и хлеб, и сало принадлежали Стягайло, а не ему. Над майданом тем временем неслось: - С