то? - выскочил вперед дед Шевчик, вытянув из потертого воротника свитки сморщенную, как у индюка, шею. - Не чертей ли поджаривать? Тогда куренной Могила приказал одному молодику: - Пойди-ка погляди! Тот помялся - очень не хотелось выходить на холод, - набросил на плечи кожушок и медленно направился к сеням. Минуту спустя влетел назад возбужденный, перепуганный. От порога выпалил: - Горим, братчики! - Как? Где? - переполошились запорожцы. - Говори толком, вражий сын! - гаркнул Стягайло, вскакивая. - Курень горит! Подпалил этот проклятый палий!* ______________ * Палий (укр.) - поджигатель. Запорожцы опрометью бросились к двери, толкая и давя друг друга, выскакивали во двор и от неожиданности замирали: камышовая крыша куреня пылала в двух местах, как стог сухого сена. А с подветренной стороны стоял Гурко и подносил горящую хворостину под стреху. - Ты что ж это делаешь, треклятый?! - налетел на него Стягайло. - Да за это тебя надо у столба до смерти засечь, разбойник! Надо же придумать такое - поджечь курень! Огонь разгорался. В сечевой церкви ударили на сполох в колокол. Изо всех куреней высыпали запорожцы и, увидев пожар, мчались кто в чем был к переяславцам. - Воду, воду давайте! Засыпай снегом! - неслись крики. - Срывайте камыш! - Выносите из куреня оружие, чтоб не погорело! На шум сбежалась вся Сечь. Появились деревянные ведра. Запорожцы стали цепочкой и начали подавать воду. Несколько человек длинными баграми срывали с крыши снопы камыша, отбрасывали в сторону и там затаптывали в снег. Все куренное добро - ружья, сабли, пистолеты, посуду, одежду - вынесли и свалили подальше общей грудой. Вскоре пожар погасили. С обгоревшей крыши, чернеющей безобразными ребрами стропил и слег, поднимался сизый дым, смешанный со смердящим паром. Сам курень не пострадал, он был обмазан толстым слоем глины и загореться не мог. Казаки постепенно успокаивались. Но вдруг зарокотал громкий голос Стягайло: - Довбиши*, бейте в литавры! На раду! Все на раду! ______________ * Довбиш (укр.) - литаврщик. Тревожно загудели литавры. Запорожцы дружно повалили на сечевой майдан, посреди которого высился гладко отесанный дубовый столб, выстраивались по куреням в круг. Вполголоса допытывались друг у друга: что случилось? По какой причине собирается рада? Никто ничего толком не мог объяснить. Понятно стало лишь тогда, когда молодики вывели под стражей Гурко, а Стягайло закричал: - К столбу его ведите! К столбу! Накажем киями* проклятущего палия! ______________ * Кий (укр.) - палка для телесных наказаний. На майдане нарастал гул. Казаки из других куреней, не зная, что произошло у переяславцев, поддержали кошевого и тоже закричали: - Казнить его! Казнить! - Он спалил бы всю Сечь! - За такое нужно хорошенько погладить по спине! Кто-то принес из оружейной охапку увесистых палок. Выкатили бочку горилки и вынесли деревянный ковш. Молодики быстро привязали Гурко к столбу. Все было готово к экзекуции, которая на Сечи называлась "столбовой смертью". Пораженные переяславцы некоторое время молчали. Вот как все обернулось! Шутка привела к смертоубийству! Прием в товарищество превратился в кровавую расправу. Разве это справедливо? Поначалу послышался глухой ропот. Запорожцы начали перешептываться. Потом раздались крики. Недовольные стали группироваться вокруг Воинова и Слыхальского, а также Метелицы, который не скрывал своих чувств и мыслей, вдоль и поперек понося Стягайло. - Надо спасать батьку Семена! - кричал Роман. - А то, как я вижу, кое-кто шуток не понимает! - Или не желает понимать, чертов сын! - гудел Метелица, не сводя свирепого взгляда с наказного кошевого. - Проклятый дука! Кровопивец!.. Такой дорвется до булавы - так все мы останемся без головы! А тем временем Стягайло действовал быстро и решительно. Не вдаваясь в долгие разговоры и объяснения, он подошел первым к столбу, зачерпнул из бочки ковш горилки - выпил и, вытерев ладонью усы, сказал: - Братчики, казним палия, который хотел спалить нашу мать Сечь! Который хотел довершить то, чего не удалось сделать янычарам! Видать, этого человека подослал Юрась Хмельниченко... Так не будет ему пощады! Он схватил палку и со всего размаха ударил Гурко по спине. За ним вышел Покотило. Перекрестился. Зачерпнул ковш горилки... Выпить он не успел. С криками возмущения и руганью к нему ринулась группа запорожцев. Впереди мчался быстроногий Секач. Он толкнул Покотило так, что тот пропахал носом снег. Метелица, держа в руке саблю, заслонил собою Гурко, крикнул во всю силу могучих легких: - Братчики! Не троньте! Кто поднимет руку на этого человека, тот совершит мерзкое дело! Несправедливое дело! А впридачу отведает моей сабли!.. Роман и Спыхальский тоже выдернули сабли и стали рядом с Метелицей. К ним присоединилось еще несколько переяславцев. Даже наказной атаман Могила, нагнув по-бычьи крутую шею и сверкая исподлобья черными глазами, подошел к столбу и положил руку на пистолет, торчавший за поясом. Над майданом воцарилась грозная тишина, предвещавшая бурю. Минуту спустя Покотило, вскочив на ноги, выхватил саблю и кинулся на Секача. - Мальчишка! Как ты смел ударить меня?! Знатного казака! И за что? И ты еще посмел выступить против кошевого? Да за все это я знаешь что сделаю? Посеку как капусту! Невысокий, толстый, круглый, точно бочонок, он тем не менее был достаточно искусный мастер драться на саблях. В первое мгновение Секач вынужден был отступить, едва сдерживая бешеный натиск разъяренного противника. Но вскоре потеснил его назад, стараясь выбить из руки саблю. Стягайло же отошел в это время в сторонку, лихорадочно соображая, как поступить. Он не предвидел такого сопротивления и сначала растерялся, но, видя, что бунтовщиков немного, решил сразу покончить и с ними. - Эй, атаманы! - закричал он во весь голос, так, что эхо отдалось где-то на Днепре. - Эй, атаманы! Ко мне! Взять этих бунтовщиков! В холодную их! В холодную! Строй дрогнул. Из разных куреней выскочило несколько десятков казаков. Но большинство, обескураженные и возбужденные необычными событиями - пожаром, столбовой казнью, откровенным выступлением многих переяславцев против Стягайло, оторопели и стояли в нерешительности. Майдан тревожно гудел. - Братчики! Кого в холодную? - взревел Метелица. - Меня? Хотел бы я увидеть смельчака, который посмеет это сделать! Несмотря на мороз, он был без шапки, в одной полотняной, распахнутой на груди рубахе и широченных синих турецких шароварах. В правом ухе поблескивала золотая сережка. Могучая грудь вздымалась, как кузнечный мех, а сильные ноги будто вросли в землю, как два дуба. И казалось, нет такой силы, которая могла бы стронуть его с места. Метелицу в Сечи знали все. Знали его силу, умение драться на саблях, отчаянную смелость, бескорыстность. Знали, что переяславцы не раз хотели избрать его куренным, но он отказывался, потому что не отличался ни властолюбием, ни честолюбием, а больше всего на свете ценил и берег собственную свободу и достоинство, сильнее всего любил Сечь, ставшую его домом, так как не имел ни кола ни двора, да товарищество сечевое, которое заменяло ему семью. Потому и его все любили, за исключением разве что некоторых богатеев, над которыми он частенько посмеивался. Когда переяславцы услыхали, что Метелице угрожает холодная, они почти все двинулись ему на помощь. Но тут вдруг раздался чей-то голос: - Серко в Сечи! Серко в Сечи! Моментально наступила тишина. Серко пользовался на Запорожье такой большой популярностью и симпатией, как никто из кошевых до него. Его уважали, боялись и - боготворили... Поэтому появление славного предводителя сразу всех отрезвило. Сотни глаз одновременно повернулись к воротам, навстречу двум всадникам, неторопливо приближавшимся на покрытых инеем конях. 4 Серко въехал на майдан в сопровождении Арсена Звенигоры, снял шапку, поклонился товариществу. - Доброго здоровья, братья, атаманы, войско запорожское! - поздоровался он. - Доброго здоровья, батько кошевой! - откликнулись казаки. - Что у вас стряслось, к чему сошлись на раду?.. Иль собираетесь в поход на турка, иль отповедь чужеземным послам готовите? Сечь молчала. Запорожцы смущенно отводили глаза, опускали головы. Не знали, что ответить кошевому. Не слезая с коня, Серко окинул взглядом майдан. Увидев привязанного к столбу незнакомца, некоторое время пристально вглядывался в него. На лице промелькнуло удивление. - За что вы казните этого молодца? Вперед медленно вышел Стягайло. Поклонился. - Батько кошевой, он подпалил курень... Чуть было не сгорела вся Сечь! - Как это подпалил? Для чего? - Должно, со злым умыслом... - Не может этого быть! - воскликнул Арсен взволнованно. - Я знаю этого казака! Я тебе рассказывал, батько, про него! Это какое-то недоразумение! - Да что ты слушаешь Стягайло! Брешет он, собака! - крикнул Метелица, не пряча тяжелой сверкающей сабли. - Все было не так! Не понравился ему человек - вот он и решил учинить самосуд над ним! - Ка-ак?! Без суда - к столбу? Кто ж это дозволил? - Сам дозволил... Думал небось, после пожара никто возражать не станет, - пояснил Воинов. - Развяжите его! - приказал Серко. Арсен мигом спрыгнул с коня, подбежал к столбу, рубанул саблей веревку. Гурко, потирая онемевшие запястья, весело улыбнулся белозубой улыбкой, - от чего весь мрачный майдан тоже повеселел, - и, обняв Арсена за плечи, приблизился вместе с ним к кошевому. - Спасибо, батько кошевой! Теперь верю, что поживу еще... А то подумал: как отдубасят этими кийками, - он кивнул на груду длинных увесистых палок, - так и полетит моя душа к Вельзевулу в пекло! - Отчего же? Иль нагрешил? - усмехнулся Серко, глядя на улыбающееся лицо Гурко. - Бывало... да и кто на свете без греха? - А курень зачем подпалил, грешник? - Сказали переяславцы, что я еще ничего этакого, выдающегося, не сделал. - Так ты и отчудил? - Отчудил, батько... - Захотел, чтобы Палием прозвали? - Честно говоря, тогда не думал, как меня прозовут... - Ха-ха-ха! - засмеялся Серко. - Что не говорите, братья, а надо иметь мудрую голову, чтобы придумать такое! Запорожцы, сгрудившиеся вокруг кошевого плотной гурьбой и слушавшие разговор, весело захохотали. Им начинал нравиться этот человек, которого они едва не отходили киями. - А вдруг бы сгорела вся Сечь? - спросил Серко. - Не сгорела бы, батько, - спокойно ответил Гурко. - Все курени заметены снегом настолько, что нечему гореть... Если б сгорел, то только Переяславский... Вперед протолкался Спыхальский. - Холера ясная! - воскликнул он. - То и вправду есть мудро, прошу панства, отколоть такую штукенцию! Ну, кто из нас додумался бы до такого, спрашиваю вас? Не-е! Як бога кохам*, не!.. А курень наш Переяславский - одна только слава, что курень, скажу я вам! Стены покривились, прогнили - ветер так и свищет! Крыша продырявилась, и когда идет дождь, то мы промокаем до костей или же тикаем к соседям! Разрази меня гром, если вру! ______________ * Як бога кохам (польск.) - ей-богу. - Правду казак говорит! Ей-богу, правду! - вмешался Метелица и повернулся к Стягайло и его приспешникам. - А вы, сукины дети, хотели за охапку гнилого камыша предать человека столбовой смерти! Да его благодарить надо, что заставил нас перекрыть свое же жилье! Что спалил к чертовой матери это гнилье!.. Иль в днепровских плавнях перевелся камыш? Иль у нас руки отсохнут, если мы по снопику свяжем и гуртом перекроем курень?.. - Да и поджег я его не даром, - снова заговорил Гурко. - Я пришел к вам, братчики, не с пустыми руками, а с толикой серебряных талеров, которые с радостью дарю переяславцам, чтобы за эти деньги подправили свой курень... А то и новый построили... - Он достал из кармана туго набитый бархатный кошелек и подал Метелице. - Вот держи, батько! - Спасибо тебе, брат! - обнял его Метелица. - Вот только не знаю, как нам тебя все-таки звать: в курень принять-то приняли, а прозвища дать не успели! - Как назовете, так и ладно. - Дозвольте, паны-братья, мне слово молвить, - сказал Серко. - Говори, батько, говори! - закричали казаки. - Нравится мне этот казак, чего там греха таить... И чует мое сердце, что принесет он пользу товариществу нашему... Так что примем его в свой кош и дадим ему прозвище Палий, ибо такое он сегодня заслужил... - Палием, Палием прозвать! Нехай отныне будет Палий! - зашумели казаки. - Имени, по нашему обычаю, менять не станем, ибо имя - от бога, его поп дал... - продолжал Серко. - А прозвище, фамилия - от людей, вот мы ее и сменили... Согласен ли, казак? Семен Гурко, который отныне должен был зваться Семеном Палием, а свою родовую фамилию предать забвению, поклонился товариществу и кошевому: - Спасибо, батько кошевой, спасибо, батько крестный! Пока жив, не забуду, кто дал мне это запорожское имя! И постараюсь не срамить его никогда... А вам, братчики, спасибо за почет, которым удостоили меня! Ведь если б вы не привязали меня сегодня к этому столбу, чтоб всыпать мне с полтысячи киев, так разве знал бы кто сейчас какого-то там Семена Гурко?.. Никто... Так благодарствую за то, что без славы прославили Семена Палия! Ну, а славу я постараюсь добыть саблей своею! - Ты гляди, как чешет! Хоть и молодой, а голова! - прошамкал дед Шевчик, поблескивая единственным зубом. Палий поклонился еще раз, потом порылся в карманах, вытащил горсть серебряных монет, подбросил их на ладони. - А теперь, братья, положено крестины справить! Ставлю на всех две бочки горилки... Зовите шинкаря! Над толпой прокатился одобрительный гомон, в котором слышалось никому до сих пор незнакомое, только что рожденное имя - Палий, которое вмиг стало известно всему запорожскому войску. 5 Как и надеялся Арсен, Серко разрешил набрать добровольцев для похода на Правобережье, приказав за счет запорожской казны снарядить отряд порохом, сухарями, пшеном, салом и сушеной рыбой. Собирались быстро, так как время не ждало. Добровольцев было порядочно, но отправлялись только те, кто имел коня. Таких оказалось немного - всего сто семьдесят человек. До захода солнца они получили в оружейной порох и олово, в амбарах - пшено, сало, сухари, рыбу и соль. Кто обносился, тот наскоро латал одежду и обувь или менялся с товарищами на более теплые, менее поношенные вещи... Выступать решили рано поутру. А вечером Серко собрал всех в войсковой канцелярии на раду. Просторная комната наполнилась до предела. Сидели на лавках, на скамьях, внесенных джурой* кошевого, стояли вдоль стен и посредине - кто где мог. Суровые, сосредоточенные лица освещались желтым колеблющимся светом восковых свечей. ______________ * Джура (укр.) - слуга, оруженосец у казачьих старшин в XVI-XVII вв. Серко вышел из боковой комнаты, остановился у стола. В последнее время он стал заметно стареть. Усы совсем побелели, а под глазами появились синие отеки. Однако держался он еще молодцом: грудь колесом, плечи расправлены, как у парубка, голова высоко поднята. У себя на хуторе, в Грушевке, он успел отдохнуть, и приезд Звенигоры был вполне оправданным поводом, чтобы возвратиться снова в Сечь, куда он уже и сам рвался. Окинув взглядом притихших запорожцев, кошевой начал говорить: - Братья, я собрал вас для того, чтобы перед вашей далекой дорогой сказать несколько слов... Причина поездки всем известна: каждый из вас согласился добровольно помочь нашему товарищу Арсену Звенигоре освободить его родных. Об этом знаете вы, знает вся Сечь, и потому могут знать и те, кто интересуется, как и чем мы тут живем... Но это, как говорится, для посторонних ушей. На самом деле задание ваше будет значительно шире, важнее... Прошелестел удивленный шепот. Неужели кошевой подозревает, что среди них могут быть чужеземные соглядатаи? - Я никого не подозреваю, - продолжал Серко, - но мы живем в тревожное время, среди врагов и должны не только делами, но и словами не вредить себе... Так вот, первейшее условие успеха - полная тайна!.. Случилось так, что после осады Чигирина и сдачи его, в чем я обвиняю не войско, а наших полководцев - гетмана и воеводу, - об этом, кстати, я откровенно написал Самойловичу в своем письме, Правобережная Украина осталась под властью турок. Ее правителем султан назначил Юрася Хмельницкого. Мы все любили и уважали великого, славного Богдана, но не можем тем же платить его беспутному сыну. Из всех гетманов, которые были после Богдана, он более всего виновен перед отчизной и нанес ей наибольший, может статься, непоправимый вред. Говорю я это для того, чтобы вы знали, что с турками и ордынцами у меня никогда не было никаких дружеских договоров, я никогда военной силой не становился на их сторону и никогда не стану на сторону тех, кто им помогает! - Мы это знаем, батько, - басовито прогудел Метелица. - Вы завтра выступаете на Правобережье и встретитесь с теми, кто служит султану Магомету. Не так уж много их, но мне хотелось бы, чтоб совсем не было таких! - Смекнули, батько, - снова отозвался Метелица. - А если смекнули, то больше не буду об этом говорить... Скажу о другом: главное ваше задание будет вот в чем. До Корсуня вы пойдете одним отрядом, сделаете там что надо, то есть вызволите родных Арсена, а потом разделитесь на четыре группы. Старшим наказным атаманом, иначе - полковником, я назначаю Семена Палия... А после Корсуня атаманство над отрядами примут Самусь, Искра, Абазин и Палий. Вы пройдете от Корсуня до Днестра, Збруча, Случи и Ирпеня, разведаете, что там делается, как живет народ, покажете ему, что мы про него не забыли, поднимете его, сообща разгромите небольшие татарские и турецкие заставы, где встретите... А весной возвратитесь в Сечь! - Понимаем, батько, - закивали головами запорожцы. - Ну, а коль понимаете, то счастливого вам пути! Все вышли, кроме Палия, Звенигоры, Воинова и Спыхальского, которым кошевой велел остаться. Серко прошелся по комнате, потом остановился перед Палием, положил ему на плечо руку. - Ты, должно быть, удивлен, казак, что сразу после крестин атаманом стал? - Удивлен, батько. - Привыкай... Правду говоря, я хотел назначить Арсена, но он нарассказал про тебя столько, что хоть кошевым сразу выбирай! - Он, видимо, преувеличил, батько. - Вот я и хочу сам убедиться, то ли ты и вправду орел, то ли лишь похож на него... Ну, ну, не обижайся, я пошутил... Атаманом действительно должен был быть Арсен, но, очевидно, в этом походе у него будет много других забот. Поэтому, зная про вашу дружбу и про ту славу, которую ты так быстро приобрел в Сечи, - кошевой усмехнулся, а за ним улыбнулся и Палий, - я и назначил тебя полковником. - Благодарствую, батько. Серко помолчал некоторое время, думая о чем-то своем, сокровенном. Затем разогнал на лбу глубокие морщины и сказал: - Друзья, вашему отряду будет особое задание... После того как освободите семью Арсена, вы проберетесь в Немиров, резиденцию Юрася Хмельницкого. Я долго был винницким полковником и хорошо знаю те места. Там есть где укрыться, один Краковецкий лес может принять под защиту во сто раз больше людей, чем у вас... Если вам посчастливится, выведаете важные секреты турок, нужные не только Сечи, но и Батурину, и Москве. Вы понимаете, о чем я говорю. Война не закончена. Не исключено, что этим летом она разгорится снова. Потому нам и интересно было бы знать, куда ударит Кара-Мустафа и какими силами... После этого вы пойдете на Ирпень, разведаете, что делается на Полесье... - Слишком трудное задание, - задумчиво произнес Палий. - Не представляю, как мы сможем выполнить его. - Об этом позаботится Арсен, - улыбнулся доброй улыбкой Серко. - Ему не привыкать... - Все, что смогу, сделаю, батько, - твердо сказал Арсен. - Бывало и тяжелее... - Я полагаюсь на твою сообразительность и твое счастье, голубчик, - тихо проговорил кошевой. И тут же добавил: - На этом и порешим... А теперь идите - готовьтесь в дорогу, а то ведь с рассветом выступать! В ОСИНОМ ГНЕЗДЕ 1 На седьмой день тяжелой дороги, перед полуднем, обоз изгнанников с Левобережья прибыл под присмотром конного отряда в Корсунь. Лица пощипывал легкий морозец. В ярко-голубом небе ослепительно сияло солнце. Но несмотря на прекрасную погоду в городе было безлюдно, как и повсюду на Правобережье, где довелось проезжать переселенцам. Многие части города выгорели во время вражеских набегов, а там, где жилье уцелело от пожаров, все дышало запустением. Заборы скособочились, хлева и риги зияли ребрами стропил и слег, когда-то белые стены хат теперь облупились, окна чернели страшными дырами, а дворы были завалены сугробами снега... И только кое-где виднелись следы людей. В двух или трех хатах скрипнули двери - выглянули старенькие бабуси в каких-то дерюгах, но, завидев вооруженных всадников и обоз измученных пленников, торопливо спрятались в сенях. Лишь замок на каменистом острове посреди реки проявлял зримые признаки жизни. Даже издалека было видно, как там весело поднимаются вверх сизоватые дымки, как бродят темные фигуры. Слышался перезвон молотов в кузнице. Оставив обоз на широкой заснеженной площади над Росью, Свирид Многогрешный поскакал к перекидному мосту. Переселенцы сбились в группки и вполголоса переговаривались меж собой, настороженно поглядывая на охрану. - Корсунщина - неплохой край, - знаешь-понимаешь, - рассуждал вслух исхудавший, почерневший, но, как всегда, разговорчивый Иваник. - Ничем не хуже Посулья. А может, еще и получше... Но жить тута, под турками, будет не сладко. Ой, нет, совсем не сладко!.. Мне бы только до весны дотянуть - и задам стрекача за Днепр! - Поймают - голову открутят! - кивнул кто-то на ордынцев. - Они и так не помилуют. У саней деда Оноприя было тихо. Ненко, Младен и Якуб молча разглядывали чужой город, а женщины, примостившись среди узлов и мешков, с грустью смотрели на шумные пороги, где даже в лютые морозы бурлила стремительная вода, пробиваясь между глыбами камней и льда. Вдруг все заволновались. Из замка выехало несколько всадников. Впереди на вороном коне гарцевал красивый, богато одетый мужчина средних лет. Позади него ехал полковник Яненченко. А еще дальше - свита, состоящая преимущественно из татар. - Юрась Хмельницкий! Юрась Хмельницкий! - прошелестело вдоль обоза. Все сразу прекратили разговоры и впились взглядами в человека, имя которого последние два года наводило ужас на всю Украину. Так вот какой он!.. Младшему сыну прославленного гетмана Богдана Хмельницкого Юрию - в семье и в народе его называли Юрасем - было шесть-семь лет, когда его отец в 1648 году поднял всенародное восстание против польско-шляхетского господства на Украине. Рано потеряв мать, Юрась рос болезненным и молчаливым мальчиком. Отца своего, обремененного государственными заботами и бесконечными войнами и походами, видел изредка. А потом, когда был отдан в обучение в Киевскую коллегию, долгие годы и вовсе не встречался с ним. В отличие от старшего брата, Тимоша, энергичного, умного и храброго, но рано погибшего юноши, который в семнадцать лет возглавлял Чигиринскую казачью сотню, а затем водил в бои целое войско, Юрася, всегда тихого, вялого, бездеятельного, больше привлекала келья схимника и ряса монаха, чем гетманская булава, оказавшаяся после смерти брата и отца в его слабых руках. После поражений, которые потерпели русско-украинские войска в войне с Польшей сначала под Любаром и Чудновом, а позднее - под Слободищем, Юрась подписал с Польшей позорный и тяжкий для Украины и для себя Слободищенский трактат 1660 года. Вопреки воле народа, он разорвал Переяславский договор с Россией и вновь отдал Украину на поругание польской шляхте. Волна народных восстаний против польско-шляхетских захватчиков принудила Юрия Хмельницкого в начале 1663 года отречься от гетманства и под именем Гедеона постричься в монахи. Но этот его шаг не мог помочь Украине: долгие десятилетия она оставалась разделенной на две части - Левобережную и Правобережную, что в корне подкосило силы народа, бросило его в пучину братоубийственных войн и восстаний, не утихавших на протяжении всего следующего столетия. Завистливые, хищные соседи с юга и запада, пользуясь разъединенностью Украины, то и дело нападали на нее, стараясь отхватить себе как можно больший кусок. Только Россия ограждала ее от окончательного разорения. Жизнь самого Юрася после отречения складывалась трагично. Через год он был обвинен в измене правобережным гетманом-самозванцем Павлом Тетерей, арестован и передан польским властям. Почти три года провел он в мрачных, сырых казематах Мариенборгской крепости на севере Польши. Освобожденный из заточения, чернец Гедеон, как Юрась называл себя теперь, полностью отрекся от мирской жизни и поселился в Уманском монастыре. Хотя было ему в то время лет двадцать пять, он выглядел значительно старше своего возраста, уставшим, надломленным душевно. На бледном лице застыла печать скорби и боли, а черные погасшие глаза давно утратили способность улыбаться. Десять тяжелых и бурных лет, что прошли после смерти Богдана Хмельницкого, изнурили, вымотали его слабое тело и больную душу. Казалось, что в монастырских стенах Юрась наконец-то нашел себе тихую, спокойную обитель, где он мог прожить безбедно до конца дней своих, укрыться от яростных бурь, то и дело сотрясавших украинскую землю. Но увы! Даже молитвы и монастырские стены не спасали монахов от басурманского аркана. Юрася вместе со всей братией схватили людоловы и потащили в Крым, а хан, узнав, что молодой хмурый чернец - сын покойного гетмана Ихмельниски, как называли Богдана Хмельницкого ордынцы, и сам бывший гетман Украины, отправил его в Турцию в подарок султану. Там некоторое время он сидел в одиночке Семибашенного замка - тюрьмы для политических преступников и соперников султана, потом, когда правительство Османской империи, пользуясь услугами Дорошенко, стало настырнее направлять свою экспансию на север, на Украину, Юрась был назначен архимандритом в один из православных монастырей турецкой столицы. Немощный и безвольный, он очень скоро согласился помогать туркам в их захватнических походах. И когда правобережный гетман Петро Дорошенко, от которого отшатнулся народ из-за его пагубной политики дружбы с султаном, вынужден был сложить оружие и сдаться левобережному гетману Ивану Самойловичу и царскому воеводе Григорию Ромодановскому, султан неожиданно вытащил Юрася из стамбульского монастыря на свет божий и провозгласил "князем Малороссийской Украины". С таким пышным, но маловразумительным титулом, полученным от извечного злейшего врага украинского народа, объявился Юрась во главе восьмидесяти пяти земляков-предателей из бывших невольников летом 1677 года под Чигирином. Его подкрепляло стотысячное турецкое войско великого визиря Ибрагима Шайтан-паши. Однако напрасными оказались надежды султана и самого Юрася на то, что народ, верный славному имени Богдана Хмельницкого пойдет за его сыном. На Украине Юрасево "войско" увеличилось - смешно сказать - всего на полтора десятка человек и состояло из сотни сорвиголов, которым не доверял даже сам "князь". Через месяц Ибрагим Шайтан-паша, потерпев поражение, позорно бежал из-под Чигирина, оставив после себя разоренные, сожженные села и города Правобережья и трупы тысяч людей. На следующий год Магомет IV послал двухсоттысячное войско для завоевания Украины. Великий визирь Мустафа поклялся бородой пророка, что овладеет Чигирином и всей Украиной. В его обозе снова плелся проклятый народом Юрась... Кара-Мустафа Чигирин взял, но закрепиться в нем, а тем более завоевать всю Украину не смог. Разбитые под Бужином турецкие войска покатились назад, безжалостно уничтожая все на своем пути. Правобережье почти совсем опустело. Сотни тысяч людей бежали на левый берег, а тех, кто не успел спрятаться или убежать, ордынцы и янычары уничтожили или угнали в неволю. Некогда многолюдный край - от Чигирина на востоке до Каменца и Житомира на западе - вследствие гетманских распрей, польско-шляхетских набегов и особенно турецко-татарского нашествия пришел в упадок, обезлюдел. В селах, где прежде было сто - двести дворов, уцелело по две-три хаты, в которых нашли приют старики и малолетние, каким-то чудом спасшиеся от вражеских сабель и арканов. От Чигирина, Канева, Умани, Фастова и многих других городов сохранились лишь названия. Все, кто остался в живых, разбежались по лесам, пещерам, питаясь дичью, желудями и грибами... Народ не без основания считал виновником разорения родного края Юрася Хмельницкого, который не только не препятствовал чужеземцам грабить Украину, но нередко и сам приказывал уничтожать села и города, не признающие его власти. Имя Юрася стало ненавистным на обоих берегах Днепра. И не удивительно, что все переселенцы - от старого до малого - хмуро воззрились на этого человека. Остановив коня перед притихшим обозом, Юрась молча рассматривал людей. А они тем временем пристально разглядывали его. Невысокого роста, тщедушный, узкий в плечах, чисто выбритый, он прямо, как-то одеревенело сидел в седле, и на его бледном, невыразительном, хотя и достаточно красивом лице не отразилось ни малейшего чувства. Только раз, когда на руках у молодой матери заплакало испуганное дитя, он вдруг едва улыбнулся. Но улыбка не скрасила его лица, потому что глаза оставались мрачно-холодными, непроницаемыми, словно стеклянными. Да и появилась она на какое-то мгновение и сразу, без всякого перехода, исчезла. Одет он был весьма изысканно: темно-синего сукна бекеша, подбитая лисьим мехом, бобровая шапка-гетманка с самоцветом и двумя павлиньими перьями надо лбом, на боку - дорогая сабля, за поясом - булава, изготовленная перед первым чигиринским походом чеканщиками Стамбула, на ногах - красные сапоги. Оглядев молчаливых переселенцев, их убогий скарб на санях, жалкую отару овечек и вереницу исхудавших за время перехода коровенок, он кивнул полковнику и, когда тот подъехал, что-то тихо сказал ему. - Люди, подойдите ближе! - поднялся на стременах Яненченко. - С вами хочет говорить ясновельможный гетман! Оставив детей на санях, мужчины и женщины столпились перед гетманом и его свитой. - Люди! - произнес Юрась. - Правобережная Украина - отныне ваш дом, ваш край! Отсюда большинство из вас вышли, сюда и вернулись. Селитесь в Корсуне, в ближайших селах, живите вольно, богато!.. Хватит вам гнуть спину перед богопротивным поповичем - Самойловичем, которого я, даст бог, одолею и, рано или поздно, притащу сюда на аркане на справедливый суд народа и суд божий!.. Властью, данной мне султаном турецким Магометом, я буду защищать вас от него, от его приспешников, от царских воевод и польских панов! У вас теперь один хозяин - я, гетман и князь Украины, вызволенной из ляшской неволи моим отцом Богданом Хмельницким! А кто из вас посмеет не подчиниться полковнику или отважится на отпор его людям, тот будет нещадно бит или казнен!.. Вам понятно? - Понятно, пан гетман, - вылез вперед неугомонный Иваник. - Вот только одну малость никак не докумекаю, знаешь-понимаешь... - Ну, что именно? - А ежли на нас нападут татары аль, примером, турки... Как тогда? Давать им отпор аль беспрепятственно позволить заарканить себя и покорно идти на галеры?.. А, примером, жинкам нашим да девчатам - в ихние гаремы?.. Юрась Хмельницкий уставился тусклыми глазами на Иваника, как на какое-то диво. Долго молчал. Потом громко воскликнул: - Дурак! Турки и татары - мои союзники! Они не трогают моих подданных. Они пришли на нашу землю не для того, чтобы порабощать, а для того, чтобы освобождать! - Нашу душу от тела, знаешь-понимаешь, - не удержавшись, буркнул Иваник и, увидав, как дернулась рука гетмана к сабле, проворно шмыгнул в толпу, где Зинка тут же наградила его сильнейшим тумаком в спину, чтобы не был таким умником. Вперед выехал полковник Яненченко. - Люди! Сейчас вас разведут по хатам, где вы сможете обогреться и пожить до того времени, когда окончательно выберете себе пристанище... Но перед этим я хочу отобрать несколько хлопцев и девчат для службы в замке... Вот ты!.. И ты!.. И ты!.. Он указывал пальцем прямо в настороженные глаза парубков и девушек, и те, побледнев, пятились, пытаясь спрятаться среди односельчан, но два дюжих казака, что сразу выскочили вперед, быстро хватали их за рукава и отводили в сторону. Перед Златкой и Стехой Яненченко на мгновение замялся. Их красотою он был поражен еще там, на хуторе, когда сцепился из-за них с мурзой Кучуком. Собственно, парубков и девчат он начал отбирать для того, чтобы эти красавицы не так выделялись в толпе, ибо прежде всего интересовали его они. Но он не хотел, чтобы гетман обратил на них внимание. Поэтому совсем небрежно, будто между прочим, ткнул в девчат сразу двумя пальцами - указательным и средним: - И вы! - Ой! - вскрикнула Стеха и схватила Златку за рукав. Златка испуганно молчала. Никто не заметил, как перекинулись быстрыми взглядами мурза Кучук с сыном Чорой. Полковничьи пахолки* подбежали к девушкам. ______________ * Пахолок (укр.) - слуга. Младен, Ненко и Якуб напряженно следили за тем, что происходит на площади. Когда на хутор напали татары и начали выгонять людей, они договорились друг с другом пока что не сознаваться, кто они такие, чтобы в подходящее время освободиться самим и освободить всех своих. Теперь же решили, что такой момент наступил. Ненко вдруг вышел из толпы и, обращаясь к Яненченко, быстро заговорил по-турецки: - Не трогай этих девушек, ага! Заклинаю тебя аллахом - не трогай! Одна из них - моя сестра, которую я нашел в этом чужом для меня краю, а другая... другая - моя полонянка, которую я намерен был забрать с собой... Ты меня понимаешь? Оставь их при мне, ага! Яненченко вытаращил глаза. Он достаточно хорошо знал турецкий язык и все понял. Одного не мог уразуметь - откуда тут взялся этот турок? Поняли, о чем говорил Ненко, и другие. Из-за спины Юрия Хмельницкого, который тоже бегло говорил по-турецки, выехал старшина гетманской охраны Азем-ага, мрачный человечище, с узкими хитрыми глазами и тяжелой нижней челюстью, сильно выдававшейся вперед. Остановившись перед Ненко, он пристально осмотрел его, а потом спросил: - Ты кто такой? - Сафар-бей, бюлюк-паша отдельной янычарской орты* в Сливене. ______________ * Орта (турецк.) - рота, отряд. - Как ты сюда попал, ага? Почему очутился среди этих чужих для тебя людей? - Нас здесь трое - янычарских старшин, - спокойно пояснил Ненко. Они заранее обдумали с отцом и Якубом, как им держаться, когда настанет время говорить о себе. И он указал на Младена и Якуба, которые поклонились гетману и Азем-аге. - Во время нападения на Сечь мы попали в плен к казакам... Мы приносим аллаху и вам искреннюю благодарность за то, что освободили нас, ага! - Ты сказал, что одна из этих девушек - твоя сестра... Это правда? - Да, ага. - Эта? - Азем-ага показал на Златку. - Да, ага, - подтвердил Ненко и обратился к сестре. - Адике, приветствуй наших освободителей! - Я приветствую вас, эфенди, - поклонилась Златка гетману. - Я рада встрече с вами, высокочтимый ага, - повернулась она к Азем-аге. - Пусть бережет вас аллах! - Гм, и вправду турчанка, - буркнул Азем-ага и кивнул на Стеху. - А та? - Это сестра казака, который взял нас в плен... Он относился к нам хорошо и даже помог разыскать Адике, захваченную запорожцами во время морского похода... Его нет здесь, и мы опекаем его родных... Поэтому просим оставить девушек с нами! Азем-ага наклонился к гетману и вполголоса что-то долго пояснял ему. Юрась Хмельницкий утвердительно кивнул, посмотрел на девушек, на Ненко и приказал Яненченко: - Оставь этих девчат, пан Иван, - сказал он. - Ты себе найдешь других, а этих я заберу с собой в Немиров... Да прикажи отобрать с полсотни семей на крепких санях и с сильными, выносливыми лошадьми - я их тоже возьму с собой. И не забудь про тысячу злотых, которые ты должен прислать мне... А то... Яненченко втянул голову в плечи и побледнел от гнева и оскорбления. Он никак не ожидал, что гетман заберет девчат да еще напомнит так неуместно о дани. Думал, что разговор, который состоялся сегодня утром между ними один на один, никому не будет известен, и вдруг гетман разгласил его в присутствии всей свиты. Тот разговор тоже имел оскорбительный характер. Хмельницкий после завтрака без всяких объяснений потребовал, чтобы Яненченко каждый год привозил ему за полковничий пернач тысячу злотых. А когда полковник заметил, что вряд ли сможет наскрести с немногочисленного и обедневшего населения такую сумму, гетман разгневался и сказал, что сможет, иначе отдаст полк* кому-нибудь другому, более находчивому, который сумеет достать какую-то жалкую тысячу. Это означало, что придется не только стягивать с народа последнее, но и повытрясти свои карманы. И все же он согласился, так как ему ничего не оставалось делать. А теперь вот гетман вторично напомнил об этом. Многозначительное "а то" прозвучало тихо, но зловеще, как суровое предостережение. Возможно, оно было сказано так, между прочим, а возможно, и с умыслом, чтобы полковник не начал оспаривать намерения гетмана забрать с собою пятьдесят семей и этих двух девчат-красавиц, которые так приглянулись ему... "Чтоб ему пусто было, - подумал Яненченко. - С этим бесноватым, полоумным Юрасем каши не сваришь. Хотя он и родичем доводится, а лучше держаться от него подальше..." ______________ * Полк - в то время на Украине не только военная, но и территориально-административная единица. Он склонил в знак согласия голову и крепко, так, что суставы на пальцах побелели, зажал в руке повод. Занятый своими мыслями, сраженный бестактным замечанием гетмана, Яненченко не заметил, как радостно сверкнули глаза мурзы Кучука, услышавшего, что девушки поедут в Немиров. 2 Миновав разоренные, безлюдные местечки - Лысянку, Жашков и Дашев, измученные, промерзшие, голодные путники добрались наконец до Немирова. Непонятно, почему этот маленький, хотя и живописный городок Юрий Хмельницкий облюбовал для своей резиденции. Вероятно, потому, что здесь была вполне надежная крепость, или потому, что в городе и его окрестностях осталось больше населения, чем над Росью? А может, потому, что отсюда было недалеко и до границ Турции, и до Каменца, который стал центром Каменецкого пашалыка, на правах отдельной провинции присоединенного к империи, где в случае опасности мог найти убежище гетман-неудачник? Или так приказали ему его хозяева - султан и великий визирь? Поселился он на Выкотке, высоком, каменистом полуострове, окруженном с трех сторон широкими прудами. Казалось, это урочище самой природой создано для того, чтобы здесь построили крепость. Правда, бывшее польское укрепление во время казачьих войн было основательно разрушено, но земляные валы с дубовым частоколом были еще крепкими и надежно защищали гетмана от внезапного нападения. Жил Юрась в солидном деревянном доме, когда-то принадлежавшем польскому воеводе. В соседних домах расположилась его личная охрана. А неподалеку, в Шполовцах, единственном предместье, сохранившемся от пожаров и разрушения, разместилось гетманское войско - восемьсот татар, двести валахов*, двадцать восемь сербов и восемьдесят казаков. Войско небольшое, можно сказать - мизерное, но и его нечем было кормить. Поэтому случалось, что изголодавшиеся ордынцы отправлялись в села, где еще удавалось чем-нибудь поживиться, отбирали у крестьян последнее - коровенку, овцу или мешок зерна. ______________ * Валах (ист.) - молдаванин. Когда Юрась во главе обоза подъехал к Выкотке, на плотине показался татарский отряд. Перед собой лучники гнали небольшую отару овец. Позади на санях везли мешки с мукой и зерном, на арканах тянули несколько насмерть перепуганных мужчин. Юрась придержал коня, подождал, пока отряд поднимется на гору. - Что это? - спросил скуластого, изрытого оспой салтана, который, льстиво и в то же время нахально улыбаясь и кланяясь, подъехал к нему. - Салям, ясновельможный гетман, - поздоровался салтан и, повернувшись вполоборота назад, указал на добычу: - Мало-мало брали ясак*. Голодный воин - плохой воин... Нужен мясо, нужен клеб... Каша нужен... Голодный конь - никудышный конь... Мало-мало нужен овес, нужен сено... А где взять?.. Пан кинязь сам мало-мало понимать должен... ______________ * Ясак (татарск.) - дань, подать натурой. - Ладно, - согласился Юрась. - А это что за люди? - А-а, этот... Богатый люди... Мало-мало будем бить - родичи деньга приносят... Казна пустой - деньга нужен... У Юрася блеснули глаза. Он сразу оживился. - Посадить их в яму! Я сам с ними поговорю! - Якши, якши, - закивал островерхой шапкой салтан, оскаливая в хищной улыбке ряд острых зубов, и что-то резко крикнул своим сейменам. Те быстро потащили пленников к крепости. Отпустив уставших воинов, возвратившихся из неудачного похода за Днепр, на отдых, Юрась проехал вдоль обоза переселенцев. Его сопровождали Азем-ага и Свирид Многогрешный. Переселенцы молча сидели на санях или понурившись стояли на утоптанном конскими копытами снегу. Все были так страшно утомлены тяжелой дорогой, что никто уже не ощущал ни тревоги за будущее, ни страха за жизнь. Даже неугомонный Иваник не раскрывал рта: дорога, усталость и голод доконали и без того слабосильного человека. Накинув на голову капюшон старой киреи*, он, как нахохлившийся воробей, сидел на санях позади Зинки, державшей вожжи в руках, и безучастно поглядывал на чужой, незнакомый город. ______________ * Кирея (укр.) - мужская верхняя одежда типа плаща. - Всех разместить на Шполовцах! - распорядился гетман. - Пускай каждый выбирает себе жилище по душе - свободных у нас предостаточно! - Слушаюсь, - поклонился Многогрешный. - У кого есть золото, серебро или драгоценные вещи - отобрать! - Будет сделано! - А тех, - повернулся Юрась к Азем-аге и показал на Ненко, Младена, Якуба и семью Арсена, - поместить отдельно! На Выкотке... И тайно стеречь!.. Завтра я поговорю с ними... Ты понял меня, ага? - Понял. - Девчата те, кажется, хорошенькие? - У тебя есть вкус, гетман, - сдержанно усмехнулся Азем-ага. - Не хуже, чем у полковника... Ха-ха-ха!.. Ишь, хотел затащить таких пташек в свое гнездо! Ну и наглец!.. А они вдруг выпорхнули... Ха-ха-ха!.. Вот, должно быть, злится пан Иван!.. - Еще бы, - снова ощерился немногословный, всегда мрачный турок, которому было поручено не только охранять гетмана, но и следить за каждым его шагом, за каждым словом и обо всем доносить в Каменец и Стамбул. - Ты, Свирид, распорядись получше натопить покои, что-то я замерз. - Юрась обернулся к Многогрешному: - Да пускай Мелашка сготовит ужин - заморим червячка... И на отдых! Делами займемся завтра... 3 Опустевших дворов в Немирове, как и по всей Украине в то время, было много. Поэтому Многогрешный быстро распихал переселенцев по пустующим хатам, а Азем-ага, выполняя волю гетмана, семью Звенигоры поселил на Выкотке, в большом деревянном доме с крышей из гонта, как раз напротив янычарского гарнизона. По его приказу татары привезли фуру дров, воз сена для лошадей и освежеванную тушу барана. На другой день утром он зашел в дом к Звенигорам. - Салям, правоверные! - Салям, ага. Его пригласили в чистую комнату, где уже было натоплено. Дед Оноприй и женщины вышли. Четверо мужчин сели - не по турецкому, а по украинскому обычаю - на лавки возле стола и некоторое время молчали. Младен и Якуб, как было условлено раньше, поручили переговоры Ненко. А Ненко ждал, пока гость и старший по чину начнет разговор первым. Однако Азем-ага не торопился. Внимательно рассмотрев лица своих, как он думал, единоверцев, разгладил пятерней черную бороду, скрывавшую тяжелую нижнюю челюсть, и только после этого многозначительно сказал: - Волею аллаха эти бесконечные заснеженные просторы Сарматии от Днестра до Днепра и от Тясмина до Карпатских гор отныне принадлежат высочайшей блистательной Порте. Князь и гетман Юрий Хмельницкий выполняет здесь волю падишаха, а я с ортой янычар и сейменов приставлен великим визирем охранять его особу от преступников, которые захотели бы посягнуть на его жизнь, а также, - ага иронически улыбнулся, - уберечь от возможного в его положении намерения изменить падишаху и переметнуться на сторону урусов, как это сделал когда-то гетман Дорошенко. - Мы это хорошо понимаем, ага, - почтительно ответил Ненко. - Но сегодня нас беспокоит судьба не этого человека, а наша собственная. Мы счастливы, что аллах помог нам вырваться из рук неверных. Однако нам хотелось бы знать, когда мы сможем вернуться на родину. - Я и пришел сейчас к вам, чтобы уяснить это дело, - склонил голову Азем-ага и проницательно посмотрел своими узкими цепкими глазами на Ненко. - Из наших разговоров в дороге мне известно, что ты, ага, и твои друзья служили в янычарском корпусе и два года воевали под Чигирином, где и я воевал. Стало быть, я вижу перед собой бывалых воинов, готовых отдать жизнь за ислам и величие падишаха! Так почему бы вам всем не послужить под моим началом в охранном отряде гетмана? У меня большая нужда в людях. Думаю, каменецкий паша Галиль, которому я подчиняюсь, не станет возражать... К тому же в этом году великий визирь Мустафа пойдет в новый поход против неверных. В этот раз, возможно, на Киев... Значит, через несколько месяцев мы все вместе в войске падишаха будем воевать с неверными. Поэтому я не вижу для вас нужды ехать сейчас на родину, чтобы через какой-нибудь месяц или два снова возвращаться сюда. Ненко собрался было что-то ответить, но тут в разговор вмешался Младен, взглядом давая понять сыну, чтобы молчал. - Высокочтимый Азем-ага, действительно, у нас были другие намерения, - начал седовласый воевода. - Мы хотели ехать домой... Но то, что ты сказал, заставляет нас, в частности меня, по-новому взглянуть на обстоятельства, складывающиеся помимо нашей воли. Если уже весною доблестное войско падишаха вновь тронется сюда, то нам и вправду незачем предпринимать такую утомительную поездку... Поэтому я останусь служить в твоем отряде, если ты предложишь достойное моим заслугам и званию место. Думаю, что и друзья мои поступят так же. Ненко и Якуб удивленно переглянулись, но, услыхав последние слова Младена, расценили их как приказ и поспешили высказать свое согласие. - Я рад иметь начальником такого доблестного воина, как ты, Азем-ага, - поклонился Ненко, который теперь вновь должен был стать Сафар-беем. - Если в твоем отряде нужен лекарь, то я тоже могу предложить свои услуги, ага, - сказал Якуб, прикрыв веки, чтобы пригасить иронические искорки в глазах. - Я очень рад. Итак, будем считать, что с этой минуты вы снова несете службу в войске падишаха... Вам выдадут оружие и все, что необходимо для жизни. Хотя должен вас немного разочаровать: с харчами в этом нищенском варварском краю достаточно туго. Большинство жителей разбежалось, а оставшиеся так обнищали, что у них порою действительно нечего взять... Но для нас с вами хватит! Азем-ага встал. Начал прощаться. Новоявленные подчиненные вскочили, вытянулись в струнку. А когда Азем-ага ушел, обступили Младена. - Не понимаю, отец, твоего решения, - сказал Ненко. - Главная наша задача сейчас - освободить Златку и семью Арсена. Ты сам так рвался в Болгарию, к своим гайдукам... И вдруг мы остаемся здесь! Младен нахмурился. - Вы слыхали, что говорил Азем-ага?.. Султан не ограничился двумя походами на Украину. Теперь он бросит, вероятно, еще большее войско, чтобы окончательно завоевать казачий край. Руснаки не знают об этом, и турецкое нападение может застать их врасплох... Мы обязаны сообщить им. Как хотите, это мой долг! Таким образом я помогу - и не в малой мере! - моим друзьям гайдукам, моей любимой Болгарии. Потому что наша судьба решается здесь, в степях Украины... Кроме того, подумайте сами, для освобождения Златки и родных Арсена тоже нужно время. За день или за два мы ничего не сделаем. К тому же - куда мы их повезем сейчас? В Болгарию? Это исключено, так как они захотят вернуться к себе, встретиться с Арсеном. А везти за Днепр - не довезем: у нас нет припасов для такой дальней дороги, а главное, нас очень быстро настигнет погоня. Нет, надо ждать весны! Уже недолго... Мы будем при Азем-аге, пока нам это выгодно. А что касается тебя, дорогой сын, то возникла у меня неожиданная мысль: не остаться ли тебе вообще в янычарском войске? - Ну, я тебя совсем не понимаю, - удивился Ненко. - Ты смог бы оказать Болгарии и ее друзьям неоценимую услугу: мы знали бы тогда самые тайные замыслы Стамбула, указы султана, приказы и распоряжения военных властей... - Вот как?! Стоит подумать! - Пусть извинит меня Якуб, что я так откровенно говорю, - воевода положил руку на плечо своему старому другу. - Может, твоему уху и тяжко слушать такие слова, потому как речь идет о том, чтобы расшатать, а если удастся, то и свалить страшного великана, который называется Османской империей. Ведь это твоя родина, Якуб! - Младен, - тихо ответил тот, - на свете, кроме жестокости и произвола, существует еще и справедливость. К сожалению, я ни разу не встречался с нею ни в янычарских сейбанах*, ни в замках бейлер-беев и санджак-беев, ни во дворце падишаха. Везде господствует несправедливость. Так пристало ли мне, человеку, обогащенному горьким житейским опытом и всю жизнь стремящемуся наказать эту несправедливость, защищать ее теперь? ______________ * Сейбаны (турецк.) - казармы янычар, а также - отряды. - Спасибо, Якуб! Ты мудрый человек! - Младен обнял старого товарища. - И конечно, ты знаешь, ибо я не раз говорил тебе об этом, что мы выступаем не против турок, не против Турции, чтобы уничтожить ее и поработить ее народ. Мы выступаем против своего рабского положения, в которое ввергла нас Порта, против посягательств султана и его ненавистных пашей на нашу землю и плоды нашего труда, против гнета и насилия, против стремления султана убить нашу веру, наш язык, наш извечный уклад жизни, растоптать наше человеческое достоинство! - Аминь! - улыбнулся Якуб и крепко пожал Младену руку. - Теперь мне понятно, почему мы должны служить в орте Азем-аги... 4 Всю следующую неделю гетман болел. У него ломило руки, ноги, поясницу. Голова трещала от нестерпимой боли. Непрерывно трясла лихорадка. Вечерами, когда бывало особенно тяжко, он бредил: то молился богу, то выкрикивал страшные проклятия, то разговаривал с людьми, которых давно уже не было на свете, - матерью, отцом, братом Тимошем... От него ни на минуту не отходил, как верный пес, Свирид Многогрешный, следил за каждым шагом и каждым движением Якуба, приставленного Азем-агой к больному. Болезнь прошла внезапно, как и началась. Но слабость осталась, а с нею - разбитость, скверное настроение. Гетман заскучал и крикнул, чтобы кто-нибудь вошел. За дверью послышались шум, топот ног. - Кто там? Дверь приоткрылась и показалась пепельная голова Свирида Многогрешного. - Это я, ясновельможный пан гетман. - Круглая физиономия хорунжего расплылась в угодливой улыбке. - Заходи. Многогрешный вошел в комнату, пригладил рукой жиденький чуб и низко поклонился. - Слава богу, вы живы и здоровы, пан гетман... А я подумал, с вами что-то случилось - так вы крикнули... - Я уже чувствую себя хорошо... С чем пришел? - У меня очень важные вести... - Ну, рассказывай! - Гетман подложил себе под голову вторую подушку, чтобы удобнее было сидеть, и указал на стульчик: - Садись! - Ясновельможный пан гетман. - Многогрешный осторожно присел на вычурный стульчик с кривыми позолоченными ножками и понизил голос до шепота: - Пока вы болели, я порасспросил своих доверенных людей, которые оставались в Немирове нашими глазами и ушами... - Ну и что? - Страшно даже подумать... - Говори! - Ясновельможный пан гетман, - торопливо затараторил Многогрешный, - всем хорошо известно, сколько трудов вы положили на то, чтоб возродить отцовскую славу... Да не все ваши помощники искренне помогают... - Кто? - Юрась впился взглядом в желтовато-серые глаза хорунжего. - Наказной атаман Астаматий во время похода вашей ясновельможности на Левобережье принимал тайного посла от Серко и долго толковал с ним за закрытыми дверями... - О чем? - К сожалению, не удалось дознаться... Но дознаемся! Того посла, запорожца Семашко, семья которого живет в Немирове, я приказал арестовать и посадить в яму. Правда, несмотря на то что ему всыпали полсотни палок, он ничего определенного не сказал... Должно быть, мало всыпали... Зато... - Ну, ну! - Зато доподлинно стало известно, что Астаматий, этот хитрющий волох, изрядно вытрусил карманы и сундуки богатых немировских горожан и присвоил большую часть собранного... В казну поступило золота и серебра, а также драгоценных вещей только на полторы тысячи злотых. А сколько прилипло к его рукам, одному богу ведомо!.. Гетман заскрипел зубами, едва не задыхаясь от злости. В последнее время он все свои силы отдавал тому, чтобы как можно больше людей перегнать с левого берега Днепра на правый, а также поскорее пополнить свою казну, так как считал, что без подданных и без денег он ничто. Потому и следил ревниво за тем, чтобы ни один злотый, ни один червонец или динар, ни одна золотая или серебряная вещица не миновали его казны. - Ах ворюга! Изменник! Грабитель! Хитрый волошский лис!.. Я давно подозревал, что он неискренний, коварный, подлый человечишка!.. Но куда же смотрел полковник Вареница? Я же приказывал ему неотступно следить за каждым шагом Астаматия! В глазах Многогрешного заиграл радостный огонек. - Ваша ясновельможность пригрела на груди змею! Полковник Вареница в сговоре с Астаматием... - Не может быть! - Мои люди доносят, что не раз видели их вдвоем. Астаматий частенько заезжал к Варенице, до полуночи пьянствовал с ним... А горничная Вареницы Настя хвасталась подругам, что хозяин подарил ей золотые сережки... Откуда они у него? Ведь до тех пор, пока вы не вручили ему пернач полковника, был гол как сокол!.. Вместе со мной, благодаря вам, выбрался из турецкой неволи, так что, кроме вшей, - пусть извинит меня пан гетман за грубое слово, - ничего не привез с собой на Украину. А теперь, вишь ли, дарит дорогие сережки своей полюбовнице. Какой богатей нашелся!.. - Что еще? - Немировский сотник Берендей... - И этот? О боже!.. - Он выпустил из ямы нескольких острожных, не положив за них в казну ни одного шеляга*. Сказывают, на этом он крепко погрел руки... Из корчмы не вылазит! ______________ * Шеляг (ист.) - старинная польская мелкая монета. - Все? - Все. - Как переселенцы? - Голытьба... Перетрясли всех - ни злотого не нашли... Временно живут на Шполовцах. Весной заставим пахать, сеять... - А те... девчата? - Их поселили, как и приказано вашей ясновельможностью, тут рядом... На Выкотке... Слежу за каждым шагом... - А турки? - Азем-ага взял их на службу. - Угу... Это хорошо... Однако их нужно остерегаться, а то они обо всем будут докладывать Азем-аге. - А он - каменецкому паше Галилю, великому визирю и самому султану, - досказал Многогрешный. - Об этом мог бы и не напоминать: сам знаю... А вот кто из наших доносит Азем-аге - хотелось бы проведать. - Кто же? Астаматий и Вареница, безусловно, причастны к этому... Юрась кисло поморщился. - Может, и ты? А? Многогрешный испуганно перекрестился: - Что вы, пан гетман!.. Вот вам крест, я ваш самый преданный слуга! Как пес, готов каждому вашему недругу горло перегрызть! - Ладно, ладно, верю, - небрежно махнул рукой гетман, а потом, видя, как его слова взволновали хорунжего, добавил: - Ты единственный, на кого я могу положиться... Так что ты предлагаешь сделать с изменниками? - Предлагать и решать может ваша ясновельможность. А мое дело - доложить обо всем правдиво, как на духу. - Ты схватил их? - Без вашего приказа? - удивился Многогрешный. - Как бы я посмел? - Взять ворюг! Немедленно! И держать под усиленной стражей!.. Малость окрепну - сам допрошу их! - Будет сделано, ваша ясновельможность. Но... - Ну, что еще? - Кого же назначить на их места? Юрась ненадолго задумался. Потом решительно сказал: - Без наказного атамана обойдусь: сам управлюсь! Полковником назначу Коваленко, а сотником... - Он выдержал паузу, пристально посмотрел на Многогрешного. Тот преданно склонил голову, ожидая благодарности за верную службу. - Сотником... будешь ты, Свирид! Служи мне честно - и я никогда не забуду про тебя! - Благодарствую, ваша ясновельможность. - Многогрешный схватил маленькую белую руку гетмана и чмокнул толстыми губами. - Ладно, иди! И сделай все, как я приказал! Пятясь и кланяясь, Многогрешный выскользнул за двери. 5 Было воскресенье. Гетман встал рано, до восхода солнца. В сопровождении старшин сходил к заутрене, поставил свечку перед образом божьей матери за свое выздоровление, а вторую - перед образом спасителя - за упокой души родителей. Возвратившись домой, позавтракал, выпил горячего молока с медом - и почувствовал себя вполне здоровым. Надел теплый кожух, покрытый синим венгерским сукном, обул валенки и вышел во двор. В глаза ударили яркие солнечные лучи. С развесистых яворов с криком взвилось воронье. Гетман прищурился, глубоко вдохнул морозный воздух, пахнувший утренним дымком, и сошел с крыльца. На просторной площади выстроился отряд сейменов, прибывших из Крыма для замены тех, что пробыли здесь полгода и должны были возвращаться домой. В островерхих круглых шапках, отороченных мехом, в овечьих кожухах, они устало сидели на небольших лохматых лошадках и равнодушно смотрели на невысокого бледного гетмана Ихмельниски и на гурьбу старшин. За плечами у каждого всадника виднелось извечное оружие кочевников - лук, колчан со стрелами, круглый щит, обитый жестью или жесткой бычьей кожей. На боках - сабли. Гетмана окружили старшины во главе с Азем-агою и Свиридом Многогрешным. С каждым из них он поздоровался кивком головы, а салтанам Гази-бею, который на днях уезжал в Крым, и Чогаку, прибывшему сменить Гази-бея, пожал руки. - Спасибо, салтан, за хорошую службу, - обратился он к Гази-бею. - Передай хану Мюрад-Гирею, что я очень доволен тобой и твоими воинами! - Передам, гетман, - ответил тот, хмуро глядя себе под ноги. - Приятно слушать похвалу... Но мы служили не только за похвалу. - Что ты имеешь в виду, салтан? - Мои люди недовольны... Они возвращаются с пустыми руками, гетман... Нужно мало-мало платить. - Ты же знаешь, салтан, что платить сейчас нечем... Такая война прошла по нашему краю... Малость разживемся - заплатим! - Мы не просим золото, гетман. Дозволяй нам мало-мало ясырь брать... - Ясырь?.. Тебе, салтан, известно - наша земля совсем опустела. Где вы будете брать ясырь? С кем тогда я останусь? - Украина велика, мы найдем, где взять, - оскалился Гази-бей, почувствовав в словах гетмана скрытое согласие, но, чтобы заставить его окончательно согласиться, добавил: - Если не дозволишь, гетман, поедем и так... Как у вас говорят, не солоно хлебавши... Но как посмотрят на это люди салтана Чогака? Захотят ли они служить тебе только за спасибо? Боюсь, что повернут коней и помчатся за нами... Это была открытая угроза. Юрась взглянул на Чогака, тот плотно сжал обожженные морозом губы, отвел глаза. Низкорослый, кривоногий, он был похож в своем кожухе, мехом наружу, на медведя, но взгляд у него быстрый, волчий. Знал Мюрад-Гирей, кого прислать: этот не только защитит гетмана, но и добычу вырвет! А без него нельзя - на кого тогда опереться? - В Немирове я запрещаю брать ясырь! - раздраженно закричал Юрась Хмельницкий. - Поезжай себе с богом, салтан Гази-бей! Гази-бей опустил глаза, скрывая их радостный блеск. Слова гетмана означали разрешение брать ясырь повсюду, кроме Немирова. Правда, людей в крае осталось немного, но все же достаточно для того, чтобы взять какую-нибудь сотню, а то и две пленных. А если слух об этом дойдет до великого визиря или, сохрани аллах, до самого султана, то можно будет сослаться на согласие самого Ихмельниски... - Якши, якши, великий гетман! - обрадовался Гази-бей. - В Немирове мы пальцем никого не тронем... Мало-мало соберемся - и айда в дорогу! Юрась ничего не ответил и, отвернувшись от Гази-бея, встретился взглядом с мурзой Кучуком. Он любил и уважал аккерманского мурзу за необычайную храбрость и прямоту, хотя знал, что этот жестокий людолов вывел с Украины не одну тысячу пленников. - Салям, мурза, - улыбнулся ему гетман. - Думаю, ты не торопишься домой? Еще послужишь мне? - Нет, не тороплюсь, гетман. Я останусь до весны... Но как только сойдет снег с земли, тронусь в родную сторонку. Мои люди уже соскучились по дому и по своим близким. - Спасибо тебе, Кучук. Я скажу визирю, что ты честно и самоотверженно служишь падишаху. Потом Юрась подошел к Младену, Ненко и Якубу, которые стояли среди старшин, и поздравил их с поступлением на службу в его войско. - Где твоя сестра, ага? И другая дивчина? Кажется, Стеха? - обратился он к Ненко по-турецки. - Они у себя дома, эфенди, - ответил Ненко. - Я хотел бы их видеть. - Сейчас, эфенди? - Да. Позови их! Ненко пожал плечами и удалился. А через несколько минут вернулся со Златкой и Стехой. Девушки кутались в кожушки, а Златка к тому же, выдавая себя за турчанку, закрыла платком, как яшмаком*, лицо. Все ждали, что скажет гетман. Только мурза Кучук наклонился к сыну и что-то быстро шепнул ему на ухо. Чора вскоре исчез из толпы воинов. ______________ * Яшмак (турецк.) - буквально: платок молчания. Турчанки закрывали им большую часть лица, придерживая концы платка зубами. Юрась внимательно посмотрел на девушек и как будто остался доволен. На его бледном лице появилась легкая улыбка. Он подошел к ним почти вплотную и сказал: - Таких красавиц грех держать за закрытыми дверями! Надо почаще, девоньки, выходить на люди, и тогда, клянусь аллахом, мы подыщем для вас таких женихов, каких не имеет ни одна дивчина в Немирове!.. Вы согласны с этим? Девушки промолчали, не зная, что ответить. А гетман повел речь дальше: - В воскресенье, в день моего рождения, я устраиваю праздничный ужин и приглашаю вас к себе. Я хочу, чтобы вы стали украшением этой вечеринки, а то мои вояки только и знают, что дуют горилку и хвастают своими победами на поле боя и над женщинами! Думаю, что в вашем присутствии они будут смирными, как ягнята, и галантными, как придворные шляхтичи польского короля... Я жду вас, красавицы! - Спасибо, - прошептала Стеха посеревшими от страха губами, понимая, что отказ оскорбил бы гетмана и навлек бы на них его гнев. - Почтеннейший эфенди, - поклонился Ненко, обращаясь к гетману, - турецкой женщине не положено... - Ты вздумал учить меня?! - вспылил Юрась, перебивая Ненко. - Я оказываю честь твоей сестре, по нашим обычаям!.. Юрась еще раз окинул взглядом девушек и махнул рукой, позволяя уйти. Потом, отдав распоряжение, где разместить новый татарский отряд, отпустил всех, кроме личной охраны. - А теперь - к яме! - коротко кинул он. - Если кто пришел с выкупом, пусть войдут в крепость. 6 Яма была рядом, посреди площади. Из-под широких, покрытых изморозью камышовых матов, поддерживаемых длинными сосновыми жердями, поднимались клубы пара. Пахолки быстро оттянули один мат в сторону и спустили вниз лестницу. Юрась остановился у самого края ямы. В нос ему ударил такой тяжелый дух, что он отпрянул. Из глубины донесся глухой шорох, послышались стоны, хриплые простуженные голоса. В полутьме ему удалось рассмотреть внизу темные фигуры, обросшие, изможденные лица. Одни узники стояли, другие, обессиленные, измученные пытками, лежали на ворохе мокрой зловонной соломы и дрожали от холода. Зло и страшно блестели воспаленные глаза. На время в яме установилась тишина. Потом вдруг вверх потянулись грязные, скрюченные руки. - Ясновельможный пан гетман! Смилуйся! За что такие мучения? - У меня нет никакого золота! Хоть убей - нету! Напрасно истязаешь... - И у меня нету! Это злой наговор. Какой я богатей - одна слава осталась... Было когда-то, да все сплыло... Отпусти, пан гетман! Юрась сердито топнул ногой. - Молчать! - Глаза его горели, как угли, а лицо еще больше побледнело - даже мороз не смог вызвать на нем румянец. Пахолки привели от ворот трех женщин. Они опустились перед гетманом на колени. - Смилуйся, батюшка! - Не губи наших мужей! - Будь доброй душой! Отпусти их с богом! Юрась кивнул, чтобы они поднялись, а потом строго спросил: - Выкуп принесли? - Принесли, батюшка! Принесли! Все, что имели! - Кладите сюда! - Он снял с ближайшего пахолка шапку и протянул перед собой. Младен незаметно толкнул Ненко локтем: гляди, мол! И вправду гетман сейчас походил на нищего, который просит милостыню, но сам он не замечал этого, а личная охрана неподвижно застыла позади него и ничем не проявляла своих чувств. Одна из женщин достала из-за пазухи узелок, развязала его и, держа на левой ладони, правой рукой начала медленно, словно считая, хотя у нее и в мыслях этого не было, бросать в шапку монеты, перстни, сережки. Закончив, скомкала платок в кулаке и сквозь слезы умоляюще посмотрела на Юрия. - Фамилия! - коротко процедил он. - Бондаренко, батюшка... Василь Бондаренко. Гетман нагнулся над ямой, крикнул: - Бондаренко, вылазь! Из ямы показалась всклокоченная рыжая голова мужчины средних лет. В волосах, бороде и усах - остюки злаков, солома. В покрасневших глазах - страх и ненависть... Мужчина медленно перевалился через перекладину лестницы и упал в снег, не имея сил встать на ноги. Женщина с криком кинулась к нему. - Забирай его, баба! - махнул кистью руки Юрась и повернулся к следующей. - Дальше! Бондаренчиха подняла мужа и, кланяясь и всхлипывая, повела его к воротам. Вторая женщина, старая, высокая и худая, неуклюже поклонилась гетману. Вынула из кармана вытертого дубленого кожуха, очевидно с мужниного плеча, бархатный кисет, высыпала на ладонь несколько золотых и серебряных монет. Посмотрела на них равнодушно, а потом протянула свою черную ладонь чуть ли не под нос гетману Юрась глянул на монеты, на женщину и поморщился. - Мало! Женщина не бросилась ему в ноги, не стала умолять и заламывать руки, не божилась, что это у нее все, что она смогла собрать у себя, у родных и знакомых, а продолжала неподвижно стоять перед ним, как давно высохшее дерево. Только тонкие бескровные губы судорожно кривились от горя и унижения, а из выцветших глаз скатились две скупые слезинки и, замерзнув на лету, упали в притоптанный снег. Так и стояла она, нескладная, высохшая, точно мумия, будто вовсе не слыхала короткого и острого, как нож, слова. А ее тонкая с узловатыми пальцами рука, вытянутая вперед, мелко дрожала, подобно ветке вербы под порывами ветра. Младен закусил губу, чтобы не сорваться и не наговорить чего не следует. Якуб тяжело вздохнул. А Ненко подумал, что в недалеком прошлом сам он был очень похож на этого бессердечного человека, был таким же жестоким к чужим, незнакомым ему людям, бесчувственным к их слезам и горю. Ему стало стыдно за себя, и он мысленно благодарил судьбу за то, что все это осталось позади. Наконец гетман почувствовал двойственность своего положения и подставил шапку под дрожащую руку. - Бросай!.. Как фамилия, тетка? - Павло Голенко. - Женщина наклонила руку, и монеты, звякнув, упали в глубокую шапку. - Голенко, вылезай! Из ямы вылез худощавый парень Юрась удивленно вытаращил на него глаза, потому что думал увидеть старика. - Кто ж это? - повернулся к женщине. - Сын. - За молодого надо бы больше! Женщина молчала. - Ну, черт с тобой! Прочь отсюда! - закричал гетман на парня. Тот схватил мать за руку и, едва переставляя длинные, тонкие ноги, заковылял к воротам. Вперед шагнула третья женщина. Это была красивая чернявая молодица лет тридцати пяти. Она смело смотрела на Юрася, будто перед нею стоял не гетман, а обыкновенный горожанин. Степенно и с достоинством поклонилась. - С чем пришла? - Юрась окинул взглядом ладную фигуру женщины, ее красивое лицо, на котором выделялись полные малиновые губы и выразительные черные глаза под тонкими бровями. На ней были хорошо пошитый кожушок и красные сапожки. - Принесла выкуп за мужа, пан гетман. - Она пошарила в кармане, достала золотой перстень с крупным самоцветом, заигравшим на солнце всеми цветами радуги, и драгоценное ожерелье - нанизанные на шелковую нитку янтарные бусины вперемежку с ослепительно белыми, голубоватого отлива жемчужинами. Глаза Юрася заблестели от восхищения. Он сам протянул руку, схватил драгоценности, с минуту разглядывал их со всех сторон и потом осторожно опустил в шапку. - Как фамилия? - Семашко... Мирон Семашко. - Что? - Юрась посмотрел на Многогрешного, который кивнул утвердительно. - Тот самый Семашко? Запорожский казак? - Да, пан гетман, запорожец, - подтвердила женщина. - Я не могу отпустить его. - Почему? - Он опасный преступник! Женщина побледнела. В ее глазах промелькнул страх. У нее начали подкашиваться ноги. Юрась поддержал ее под руку, спросил: - Как тебя зовут? - Феодосией, - чуть слышно прошептала она. - Ну, вот что, Феодосия, иди домой... Я прикажу справедливо разобраться в деле твоего мужа и, если он ни в чем не виноват, отпустить... Иди! Женщина уже овладела собой, распрямилась, отвела руку гетмана. - А... мои драгоценности? - Они принадлежат казне! - Как же так? Я верила... - Выведите ее за ворота! - приказал Юрась и отвернулся. Пахолки повели женщину. Она не сопротивлялась, очевидно сраженная горем и несправедливостью. А гетман выгреб из шапки добычу и, запрятав ее в карман, приказал всем узникам вылезать из ямы. Охая от боли, дрожа от холода, они медленно взбирались по лестнице вверх и становились в ряд, испуганно, как загнанные звери, поглядывая на гетмана и его свиту. - Кто из вас Семашко? - спросил Юрась. - Я. - Вперед вышел среднего роста чернявый мужчина. - Стань сюда, в сторону! С тобой поговорим потом. Семашко отошел, куда указали, а Юрась ткнул пальцем в грудь первого, кто подвернулся под руку: - Как звать? - Левон Халявицкий, - ответил растрепанный, обросший густой щетиной узник, по внешнему виду которого трудно было определить, сколько ему лет. - Выкуп будет? - Не будет! У меня ничего нет, - твердо произнес Левон. - Что ж ты, мерзавец, думаешь, что я отпущу тебя без выкупа? - Нет, я так не думаю. - На что же тогда надеешься?.. Не даешь выкупа - вступай в войско! - Не хочу в войско. - Так давай выкуп! - Мне нечем откупиться. Имел бы деньги - отдал бы все до шеляга, чем тут погибать! - Врешь, пес! Имеешь, мне доподлинно известно, что имеешь. Иначе не сидел бы здесь. Мои люди знают, кого брать! Халявицкий пожал плечами. - Нет, не имею... Заберите мою хату, мою усадьбу, мою землю... А золота нету! - На черта мне твои земли и твоя хата! - разозлился Юрась и повысил голос: - Мало ли сейчас повсюду пустующих хат и заросших бурьяном полей?.. Мне нужно золото! Ибо только за золото я могу нанять войско и строить государство! - Какое государство и для кого - для турков? - вырвалось у узника. Юрась побледнел, как мертвец. - Дурак! - взвизгнул резко. - Провидение избрало меня, чтобы я возродил то, что мы потеряли после смерти моего отца гетмана Богдана! Чтобы я снова собрал войско и построил державу!.. Но что я могу сделать без денег? Без золота? - Золота у меня нет! - Найдешь, мерзавец! Эй, пахолки, почешите-ка ему по турецкому обычаю пятки! Здоровенные пахолки сгребли узника, распластали на снегу. Один уселся ему на спину, а второй стащил сапоги и начал увесистой палкой дубасить по ступням. - Один, два, три, - считал Многогрешный, - пять, десять... пятнадцать... тридцать... От нестерпимой боли узник извивался, кричал, умолял прекратить истязание, но Юрась поднял руку только тогда, когда Многогрешный отсчитал сто ударов. - Хватит! Поднимите его! Пахолки с усилием натянули на распухшие, окровавленные ноги сапоги и, поддерживая избитого под руки, поставили его перед гетманом. - А теперь скажешь? Припомнишь, где запрятал золото? Как видишь, я не шучу! Ведь я не для себя стараюсь, а для всеобщего блага, поелику я один ныне радею об отчизне нашей! Понял, вельможный пан? - Понял... Спасибо тебе, ясновельможный пан гетман, что утешил хотя бы тем, что пытал меня для всеобщего блага, - глухо произнес Халявицкий. - Но золота у меня от этого никак не прибавилось... Хоть убей, правду говорю! - Найдешь! Как припечет, так найдешь и домашним скажешь, где найти! Не одного такого упрямца повидал я!.. - со злобой прошипел Юрась и крикнул пахолкам: - Бросьте его в яму, пускай там посидит еще да подумает хорошенько! Не успел Левон и глазом моргнуть, как его поволокли к яме и швырнули вниз, да так, что он загрохотал по лестнице. - Ну, кто согласен внести за себя выкуп, милостивые паны? - сурово спросил Юрась, обращаясь к остальным узникам, трясущимся от страха и холода. Двое вышли вперед. Молча поклонились. - Что скажете? - Не пытайте нас, ясновельможный пан. Не сегодня, так завтра принесут за нас выкуп. - Ладно! Полезайте назад в яму... А вы? Те, к кому был обращен этот вопрос, опустили головы в ожидании самого худшего. - Чего молчите? - Нечего нам сказать, - произнес один. - Хоть убейте, а выкупа не наскребем. - Всыпьте ему! Пахолки схватили беднягу, бросили на снег. Это был сильный широкоплечий горожанин. Он сопротивлялся, брыкался, не давая себя разувать, но его ударили палкой по голове, содрали сапоги и отколошматили так, что несчастный едва дышал. Встать сам он не смог, его схватили за руки и за ноги и бросили, как колоду, в яму. Затем запыхавшиеся пахолки принялись за следующего. Экзекуция продолжалась почти до обеда. Но все безуспешно: у людей, по-видимому, действительно не было за душой ничего, и они твердо стояли на своем, так как знали, что тех, кто обещал внести за себя что-либо, в надежде избежать пыток, а потом не вносил, впоследствии били еще более жестоко. Наконец остался один - Семашко. Юрась замерз и был зол от того, что собрал, собственно, ничтожные крохи. Ему было жаль себя, вынужденного, несмотря на высокий титул "князя и гетмана", вот так, самому, взимать со своих подданных чинш*. Он проклинал судьбу и землю, на которой ему приходится жить, проклинал обнищавший, забитый, запуганный бесконечными войнами и набегами народ, которым ему приходится править... Где-то в глубине души иногда появлялось чувство, похожее на жалость к своим жертвам, но когда он вспоминал, что он сам почти нищий в сравнении с другими правителями - султаном, королем польским, царем московским, - это чувство исчезало, как дым, а душа полнилась злобой. Тогда он готов был посадить в яму всех жителей Немирова, подозревавшихся в том, что у них остались хоть какие-то драгоценности, замучить каждого второго, только бы пополнить тот несчастный маленький бочонок, который он держал в потайном месте... Один бочонок!.. А у его отца, гетмана Богдана, таких бочонков было, как он не раз слыхал от знающих людей, почти полсотни... И куда девалось это богатство? Прошло, уплыло через руки Выговского, его собственные, руки Тетери... Развеялось, как утренний туман, в вихре страшной борьбы, разгоревшейся за Богданову булаву... И вот теперь он вынужден ворошить лохмотья подданных, чтобы, откладывая злотый к злотому, талер к талеру, шеляг к шелягу, сколотить мало-мальски приличную казну и не чувствовать себя беднее Самойловича. При мысли о ненавистном сопернике его сердце бешено заколотилось. Он люто ненавидел левобережного гетмана, которого считал одним из главнейших виновников своего незавидного положения и которого, если бы мог, предал бы жесточайшим пыткам... ______________ * Чинш (ист.) - денежный оброк. Взгляд Юрася остановился на Семашко. Тот стоял в стороне, углубившись в свои думы. Что скрывается за его бледным высоким челом? Что приказал ему Серко, посылая в Немиров к Астаматию? А может, не только Серко, но и Самойлович причастен к пребыванию этого казака здесь? Вдруг это та ниточка, которая поможет распутать весь клубок измены и козней? - Как тебя звать, запорожец? - спросил он Семашко. - Семашко Мирон, гетман. - Откуда ты? - Немировский родом. - Давно в Сечи? - Как только закончил Киевскую коллегию, так и махнул за пороги, ясновельможный пан гетман... Вот уже более десятка лет... Правда, с перерывами. - О, так ты учился в Киевской коллегии? Я тоже там учился... - Я это знаю, гетман. - А что ты еще знаешь про меня? - То, что и все. - То, что известно всем, меня мало интересует... А вот про то, что никому не ведомо, кроме тебя да еще двух-трех особ, я хотел бы дознаться... - Я не понимаю. - Не прикидывайся дураком... Ты же знаешь, за что тебе тут всыпали киев... - Ей-богу, нет! - С чем прислал тебя Серко в Немиров? - Я прибыл сам, по собственной воле... На зимовку. Тут моя семья. - Он приказал убить меня? - Он ничего не приказывал... - Так, может, это сделал гетман Самойлович? - Я ни разу не видал его. - Откуда ты знаешь Астаматия? - Я его не знаю. - Однако ж по приезде в Немиров ты посетил наказного гетмана Астаматия и имел с ним беседу! - Да, я был у Астаматия, но только потому, что таков приказ вашей ясновельможности - всем прибывающим, а особенно запорожцам, в пятидневный срок лично являться к наказному гетману или немировскому полковнику. - Ты сидел у него полдня! - Я перекинулся с ним самое большее двумя десятками слов. С чего бы мне сидеть у него полдня? - Мне донесли об этом верные люди. - Выходит, они не верные люди, а брехуны! Юрась кинул быстрый взгляд на Многогрешного. Тот мигом подбежал. - Я слушаю, пан гетман. - Он и раньше это говорил? - Да, пан гетман... Но он выкручивается! - Почему ты так думаешь? - Никто не прибыл в этом году в Немиров на зимовку. Один Семашко... И не может быть, чтобы Серко не воспользовался таким случаем. А потом... - Ну? - Он был у Астаматия... Думаю, надо его допросить. Он знает больше, чем говорит. А когда допросим Астаматия, то можно будет сравнить их показания. И, я уверен, кое-что прояснится. Юрась снова посмотрел на Семашко. - Ты слыхал? - Слыхал. - Что ж, будешь говорить? - Я сказал правду... - Гм, ты упрям, как и все запорожцы! - глаза Юрася сверкнули, он крикнул пахолкам: - Возьмите его! Семашко сопротивлялся, но слабо, потому что не отошел еще от тех побоев, которыми угостил его Многогрешный. Пахолки свалили его в снег и стали колотить по подошвам, по голеням, по спине. Многогрешный помогал им. Схватив палку поувесистей, он старался попасть по самым болезненным местам - по щиколоткам, по кистям рук, по голове. Запорожец извивался, как мог, уклоняясь от ударов, которые сыпались на него со всех сторон. Но это не помогало. - Что ты должен был передать Астаматию от Серко? - спросил Юрась, дав знак пахолкам, чтобы прекратили пытку. - О чем вы говорили?.. - Бог свидетель - я ничего не знаю, - прохрипел Семашко, хватая разбитыми губами снег. У него было мелькнула мысль наговорить на Астаматия, чтобы спастись, а там пускай Юрась разбирается. Однако он сразу же отогнал ее, как гнусную, недостойную. Конечно, Астаматий заслуживает тягчайшего наказания: он вместе с Юрасем сеет зло. И безусловно, оно его самого когда-нибудь постигнет. Но не таким путем нужно с ним расправляться... К тому же Юрась будет требовать все новых и новых показаний и станет вырывать их жесточайшими пытками. Нет, он будет молчать. - Я ничего не знаю, - еще раз тихо повторил он и, обессилев, закрыл глаза. - А что тебя ждет, если не сознаешься, тебе известно? - пнул его ногой в бок Многогрешный. Семашко молчал. Юрась повел бровью - пахолки столкнули казака в яму. - На сегодня хватит, - глухо сказал гетман, зябко потирая руки и втягивая голову в плечи. - Айда обедать! А после обеда примемся за других! 7 Сумрачно и холодно под кирпичными сводами пыточной на Выкотке. В просторном подвале на сырых стенах грязные, ржавые потеки. Под потолком потрескивает сальная свеча, но не может своим слабым светом рассеять тяжелый мрак подземелья, и от этого по углам становится еще темнее. У противоположной от входа стены за небольшим столом сидит, кутаясь в кожух, Юрась Хмельницкий. Перед ним топчан, покрытый кровавыми пятнами, а рядом с топчаном - широкая скамья, на которой лежат принадлежности для пыток: палки, нагайки, веревки, деревянная бадейка с водой. В бадейке плавает берестяной ковшик. Возле дверей стоит гетманская свита - Азем-ага, Многогрешный, пахолки. Среди них Младен, Ненко и Якуб, которых Азем-ага вот уже который день не отпускает от себя, приучая к гетманской службе. Напротив стола, дрожа от холода, переминаются с ноги на ногу наказной гетман Астаматий, полковник Вареница и сотник Берендей. Все босые, раздетые до сорочек, простоволосые. Руки связаны сыромятиной. В глазах смертельная тоска и ужас. Гетман смотрит на них проницательным взглядом, затем стучит кулаком по столу, кричит: - Н-ну, паршивые свиньи!.. Гадюки!.. Изменники!.. Рассказывайте!.. Все рассказывайте! Астаматий, дородный, грузный, широколицый волох, поднял черноволосую голову, посмотрел прямо в глаза Юрасю. - Что рассказывать, гетман? - Сам знаешь, предатель!.. - Не знаю. - Ты хотел выдать меня запорожцам? За сколько? Когда? Как? Астаматий вздрогнул, услыхав такое обвинение. - Это наговор, гетман! - Нет, не наговор!.. О чем ты толковал с глазу на глаз с запорожцем Семашко во время моего отсутствия? - С запорожцем Семашко?.. Как обычно... Познакомился, расспросил, что на Сечи... Зачем и надолго ли прибыл... Он ответил, что прибыл к семье на зимовку... Других разговоров у нас не было. Клянусь, как перед богом! - Брешешь, собака! Ты замышлял убить меня!.. Отчего же не доложил сразу про того сечевика? - Не успел, ваша ясновельможность. - "Не успел, не успел"... Коварные замыслы вынашивал против меня - вот как!.. Хотел ценой моей головы купить себе расположение запорожцев и мерзкого поповича!.. Астаматий побледнел. Он знал, что Юрась - человек болезненно подозрительный, невменяемый в ярости и не остановится ни перед чем, только бы вырвать у него необходимое ему признание. Наказной атаман со стоном рухнул на колени, подавшись вперед, так как не мог протянуть связанные за спиной руки, и страстно взмолился: - Ясновельможный пан гетман! Ясновельможный пан гетман!.. Не пытайте! Я сказал сущую правду! Пусть буду проклят, если вру! Пусть разверзнется земля подо мной! Пусть небо обрушится... - И небо обрушится, и земля разверзнется, можешь в этом не сомневаться! - нетерпеливо прервал Юрась и крикнул пахолкам: - Эй, обуйте-ка наказного в красные сафьяновые сапожки! Астаматий распластался на грязном полу, но два дюжих пахолка схватили его, швырнули на топчан и принялись колотить палками по подошвам, по пяткам, по икрам... Азем-ага равнодушно следил за пыткой. Для него это было привычным делом. Ненко хмуро смотрел исподлобья, а Младен и Якуб, опустив голову, крепко сжали зубы, терзаясь, что помимо воли стали соучастниками мерзкой расправы. Многогрешный же сник и замер: ему пришла вдруг в голову мысль о том, что может настать время, когда и его вот так же кинут на этот жуткий топчан и станут "обувать в красные сапожки". Астаматий поначалу вырывался, кричал, умолял, а потом замолк и только беззвучно дергался, когда удар причинял особенно жгучую боль. Но вот гетман поднял руку. Пахолки сразу же опустили окровавленные палки. - Ты что-то хочешь сказать, Астаматий? - Глаза Юрася горели, будто он наслаждался муками своей жертвы. - Я ни в чем не виновен, - простонал тот вяло. - А сколько ты присвоил драгоценностей и золота, пока был наказным?.. Где это богатство? - У меня ничего нет. Всем это известно, гетман... Юрась хищно усмехнулся: - Врешь! - И к пахолкам: - Всыпьте еще - может, кийки развяжут ему язык! Вновь посыпались удары. Когда Астаматий потерял сознание, Многогрешный зачерпнул ковшиком ледяной воды и плеснул ему в лицо. Астаматий застонал, открыл затуманенные глаза. Юрась вышел из-за стола, наклонился над ним. - Ну, теперь сознаешься? Астаматий с усилием поднял большую черную голову, плюнул прямо в глаза гетману: - Убийца! Тварь! Тьфу!.. Юрась отшатнулся. Брезгливая гримаса исказила его лицо. Он вытерся ладонью, выпрямился и пнул ногой распростертое тело. - Повесить! Немедленно повесить!.. И пускай болтается на перекладине целую неделю, чтобы все видели, как я расправляюсь с предателями и изменниками... Хмельницкий указал пальцем на полковника Вареницу. Тот вскрикнул и упал на колени. - Пан гетман! За что, пан гетман? - Где спрятал украденные драгоценности? Признавайся! Вареница зарыдал, стал целовать сапоги Юрася. - Был грех, ясновельможный пан гетман... Был грех! Виноват! Каюсь! Только помилуй!.. - Где спрятал украденное? - Все покажу! Все! - Нет, говори сейчас! - Дома... В погребе, в правом углу, за дверями... Закопано в кринке... - Закопал... В кринке!.. У-у, собака! - Юрась задохнулся от злости. - Что же говорить про других, когда мои ближайшие помощники - воры, изменники! О, горе мне! Горе!.. Батько, разве у тебя такие были полковники? Богун, Кривонос, Морозенко, Небаба... Рыцари! А эти... Он вдруг начал бегать по подвалу. Глаза его сверкали безумием, губы подергивались в гримасах душевной боли и ненависти, кулаки сами собой сжимались - до хруста в суставах пальцев. Пахолки следили за каждым словом и жестом гетмана. Наконец он остановился перед лежащим на полу Вареницей. - Повесить и этого! Всыпать хорошенько и повесить! Сейчас же!.. И тоже пусть висит неделю в назидание другим! Пахолки отдубасили Вареницу, потом схватили под руки и, как он ни вырывался, чтобы броситься к ногам гетмана, повели наверх. За ним потащили полуживого, окровавленного Астаматия. Никто не проронил ни слова. Даже Азем-ага молчал, угрюмо поглядывая немного раскосыми глазами на гетмана. Только сотник Берендей, казалось, чувствовал себя здесь уютно и в безопасности, на его изрытом оспой лице играла какая-то странная улыбка. Когда наверху захлопнулись двери и в подвале наступила тишина, в которой было слышно, как потрескивает пламя свечи, он сам лег на топчан и обратился к пахолкам: - Начинайте! Юрась удивленно уставился на него. - Ты что паясничаешь? Берендей весело оскалил зубы. - А что же, ваша ясновельможность, мне делать? Плакать ли буду, смеяться ли - все одно не поверите мне... - Но ты присвоил то, что принадлежит моей казне! - Ну и присвоил... Ей-богу, присвоил! - Что именно? - Да вот вшей вдосталь набрался от вашего вшивого войска, пан гетман... Что есть - то есть! - и он подчеркнуто-нарочито стал почесываться. Юрась вскипел: - Над кем насмехаешься, дурень? Подумал ли ты, кто я и чью фамилию ношу? - Бог с вами, пан гетман! Пусть у меня язык отсохнет, если я посмею хоть в мыслях посмеяться над славным именем вашего отца!.. Если и смеюсь я, то только над тем вшивым войском, которое судьба всучила нам за грехи наши! - Не вывертывайся! Это тебе не поможет! - Я знаю... Потому и говорю - начинайте! Да чешите же, иродовы души, мои пятки так, чтоб было мне не грустно, а весело! - обратился он к пахолкам, вчерашним своим подчиненным. - Чтобы умирал я не плача, а смеясь!.. Слышишь, Петро? - Слышу, - глухо отозвался молодой пахолок. - И ты, Иван... Развесели своего сотника напоследок, будь ты неладен! - Да уж постараюсь, благодетель мой, - хмыкнул второй пахолок, поплевывая на руки и вопросительно глядя на гетмана. Юрась подал знак начинать. Берендею отсчитали триста ударов. Дважды его отливали водой. Но он упрямо стоял на своем. - Ни одного шеляга не присвоил... Умереть мне на этом месте!.. Это собака Многогрешный набрехал на меня. Иуда! В конце концов гетман засомневался: может, и правду говорит сотник? - Еще живой? - спросил он, когда Берендей затих и лежал неподвижно, как бревно. - Только и того, что теплый, - ответил пахолок, вытирая рукавом вспотевший лоб. - Еще разок вытянуть получше кием - и врежет дуба! - Ну ладно, хватит! Если очухается, пусть живет на здоровье. Многогрешный наклонился к Юрасю. - Как можно, ясновельможный пан гетман! - прошептал вкрадчиво. - Если он выживет, так станет злейшим врагом вашим! - Почему он должен быть моим врагом, если я дарую ему жизнь? Наоборот, он будет мне благодарен! - сухо сказал Юрась и, встав с табурета, добавил громко, чтобы все присутствующие слышали: - Я справедлив к своим подданным! Он пошел к двери. Свита расступилась, давая ему дорогу. Все выходили молчаливые, угнетенные. Во дворе Ненко с Младеном и Якубом немного поотстали. - Аллах экбер! - прошептал Ненко. - Этот святоша - настоящее чудовище! Неужели султан и великий визирь не знают, что здесь происходит?.. А если знают, то почему терпят такое изуверство? Младен и Якуб переглянулись. Понимающе улыбнулись друг другу. И хотя невдалеке на виселицах покачивались Астаматий и Вареница, а над Выкоткой с криком кружилось черное воронье, на сердце у них стало легче: душа Ненко, по всей видимости, окончательно очистилась сегодня от янычарского духа. На площади перед виселицами Юрась остановился, но смотрел он не на казненных, а на нескольких всадников, которые въехали в крепость и направлялись прямо к нему. Они ехали медленно. Лошади едва переставляли ноги от усталости. - Пан Иван, ты? - воскликнул в удивлении Юрась, узнав в переднем всаднике полковника Яненченко. - Почему ты здесь? Яненченко слез с коня, бросил повод казаку и, сгорбившись, приблизился к гетману. Устало поклонился. - Нет больше ни Корсуня, ни Ржищева, ни других городов и сел вдоль Днепра, пан гетман... - Как это нет? - Сын гетмана Самойловича полковник Семен Самойлович внезапно, неожиданно для всех нас напал с большим войском - с полком Переяславским - и все спалил... А людей вывел за Днепр... Тех, кто оказал сопротивление, приказал уничтожить... В глазах Юрася вспыхнула ярость. Он топнул ногой. - А ты?.. Где был ты, полковник?! - Я оборонялся... Но сколько у меня казаков? - Однако ты сам живой! - А что мне было делать - пустить себе пулю в лоб? - На что же ты надеешься здесь? Неужели думаешь, что я дам тебе новый полк?.. Чтобы проспал также, как и Корсунщину? - Я дрался, Юрий... Я не из пугливых... Но сила силу ломит! - "Сила, сила"!.. Вот вздерну всех вас на перекладину, как этих паршивцев... Гетманская свита замерла, пораженная вестью. Азем-ага понурил голову и смотрел на носки своих сапог. Он не боялся, что гетманский гнев может обрушиться и на него, ведь ему подчинялись все янычарские и татарские отряды, расположенные на Правобережье, он сам мог в любой момент - будь на то приказ султана - вздернуть на перекладину Юрася Хмельницкого с его полковниками и сотниками. Нет, он думал об ином: как доложить в Стамбул о новом разорении Корсунщины и на кого лучше свалить вину - на гетмана или на полковника Яненченко, чтобы самому выйти сухим из воды. Полковник Яненченко как-то странно взглянул на Юрася, и в его красивых, опушенных густыми ресницами глазах загорелись недобрые огоньки. Но он сразу же пригасил их и опустил голову. Юрась еще раз в ярости топнул ногой, заскрежетал зубами, а потом быстро побежал к своему дому и, грохнув крашеными дверями, исчез за ними. 8 В воскресенье, в первый день масленицы, Златку, Стеху, Младена, Ненко и Якуба позвали на ужин к гетману. За ними пришли Многогрешный и Азем-ага. Это приглашение всех удручило, но ни Младен, ни Ненко, ни Якуб не посмели отказаться, так как уже достаточно хорошо изучили своевольный и необузданный в гневе характер гетмана и знали - возражать Юрасю в чем бы то ни было опасно. Златка и Стеха попытались заикнуться, что не пойдут: мол, делать им там, за гетманским столом, нечего, что для них это слишком большая честь, но Многогрешный повысил голос: - Одевайтесь - и без разговоров! Сочли бы за счастье приглашение на гетманский ужин! У Златки сердце оборвалось, похолодели руки. Расчесывая косы и одеваясь, она припоминала те короткие минуты, когда пришлось видеться с гетманом, его липкий, пристальный взгляд. Она боялась встречи с ним на этом званом вечере. Златка надеялась, что со дня на день появится Арсен. Но его все не было, и она трепетала - вдруг с ним случилось что-то худое? Утешало девушку только то, что рядом были отец с братом, которые не дадут ее в обиду. Красавица Стеха тоже притихла, сникла. Розовые щеки побледнели, движения стали медленными, неуверенными, а голубые глаза потемнели от тревожного волнения. Плача и охая, старая Звенигориха заплела девушкам косы, одела их в лучшее, что только было, а потом, провожая до порога, тайком перекрестила обеих. - Пусть хранит вас матерь божия, голубушки! - прошептала, вытирая слезы. - Да и сами себя берегите! Вышли на крыльцо. Порывистый пронизывающий ветер заставил каждого поплотнее запахнуть кожух. Девушки поцеловали матери руки и пошли вслед за Многогрешным. Позади всех тяжело шагал на кривых ногах Азем-ага. В доме гетмана было жарко натоплено. Потрескивали горящие свечи. Пахло воском. В гостиной - длинный стол, заставленный мисками и тарелками с едой, приплюснутыми бутылками с наливками и горилкой. Вдоль стен стояли старшины - все вместе: украинцы, турки, татары. Вполголоса переговаривались, поглядывая на двери гетманских покоев. Многогрешный тихонько постучал. Не дожидаясь ответа, приоткрыл дверь. - Гости собрались, ясновельможный пан гетман, - доложил негромко. Немного погодя в гостиную вошел Юрий Хмельницкий. Одетый в черный бархатный кунтуш, который оттенял бледность его лица, чисто выбритый, он выглядел помолодевшим и торжественным. Даже грозные ледяные глаза не казались сейчас такими холодными, - внезапная улыбка, едва тронувшая губы, согрела их и придала лицу гетмана выражение доброжелательности и мягкости. Все стоя поздравили гетмана, подняли за его здоровье наполненные до краев бокалы. Он поблагодарил, выпил и без лишних слов попросил приступить к трапезе. Захрустели на зубах соленые огурцы, забряцали миски, зачавкали усатые рты. Златка сидела напротив гетмана. Прикрывая лицо ярким шелковым яшмаком, все время ощущала на себе гетманский взгляд и от этого сжималась, как маленькая пичужка среди степных трав, когда в вышине проплывает жестокий ширококрылый коршун. Словно сквозь сон слышала она, как за столом постепенно нарастал шум: пили за султана, за хана, за гетмана, за победу над врагами. Хмель ударил в головы - и вспыхнули споры. Кто-то затянул песню, но ее не подхватили, потому что гетман молчал. Юрась пил наравне со всеми, однако не пьянел. Горящие глаза и нервные, подвижные тонкие пальцы, все время перебиравшие бахрому скатерти, пугали гетманских старшин, которые и пьяные не забывали, за чьим столом сидят. Тем более они страшили Златку: женским чутьем она догадывалась, что нравится гетману, а это означало для нее ужасную беду. Девушка то краснела, то бледнела. Она чувствовала: этот сорокалетний мужчина, повелитель большого, но опустевшего края, человек злой и жестокий, которому никто не смеет перечить, не потерпит отказа. Потому и прыгало ее сердечко от страха за себя и за свое будущее. Сейчас, когда она поняла, что нравится гетману, у нее мелькнула мысль: а смогут ли теперь что-нибудь сделать для ее спасения отец и брат? Не прикажет ли гетман отослать их из Немирова - и она останется здесь совсем одинокая и беззащитная? Златке стало так жутко под горящим взглядом гетманских глаз, что она, хотя и была голодна, почти ничего не ела. К тому же все заметили, что гетман удостоил ее своим вниманием, и с любопытством посматривали на нее. За столом поднялся Многогрешный. - Выпьем, панове-братья, за ту половину рода людского, которая приносит нам радость и утеху. За женщин! За тех, кто является украшением нашего сегодняшнего праздника! Зазвенели бокалы, загудели пьяные голоса. Неожиданно встал Юрась Хмельницкий, обошел стол и остановился возле Златки. Наполнил ее бокал вишневой наливкой, почти насильно заставил взять в руки. - Адике... Какое прекрасное имя! Нежное, ласковое, мелодичное. Я пью за тебя, чудесная роза далекого южного края, которую судьба забросила в наши суровые холодные степи. И мы благодарны судьбе за это, ибо твое присутствие здесь, Адике, делает теплее и радостнее мрачное и неприветливое жилище, в котором приходится мне сейчас обитать... Слово чести, за всю свою жизнь не встречал я более красивой, милой девушки, чем ты, мой южный цветок! Пью за тебя, Адике, и надеюсь, что и ты выпьешь за здоровье твоего гетмана, который одиноко коротает здесь свои