ойну, -- возражает дядя Феликс. -- Он окружен арабскими странами. Если арабы объединят свои силы... -- В том-то и дело! Многие арабские правители были бы рады поражению Насера, египетской революции. Поэтому Египет может рассчитывать только на Советский Союз. -- Только войны нам еще не хватало, -- говорит мама. -- С меня одной хватило выше головы. До сих пор по ночам сирену воздушной тревоги слышу и вскакиваю бежать в бомбоубежище. Нет, нет, хватит об этом... Лучше расскажи о наших пирожных! -- А-а! -- оживляется папа. -- Какой мне дочка подарок сегодня поднесла -- никогда еще такой вкуснятины не едал! -- под общий смех он рассказывает утреннюю историю с пирожными из "Синдбада-морехода". -- Вообще надо быть осторожнее с покупками, -- вступает в разговор переводчик с первого этажа. -- Года два назад работал я в Бельгии. Прилетел в Брюссель, прямо с аэродрома захожу в кафе. Час ранний, народу никого нет. Подзываю официанта, спрашиваю чего-нибудь мясного. Он кивает, записывает и вдруг спрашивает: "А где ваша собака?" Я удивляюсь и отвечаю, что у меня собаки нет и никогда не было. У официанта глаза делаются вот с эту тарелку. Он убегает, и тотчас вываливается целая толпа -- метрдотель, другие официанты, даже повара из кухни прибежали на меня посмотреть. Я сижу один в пустом зале. Даже бровью на них не повел: за границей к любым странностям привыкаешь... Официант приносит плоское блюдо, я принимаюсь за еду. Мясо ничего, только костей много. Я ем, они смотрят. Спросил кофе -- кофе нет. Ладно, расплатился, вышел. Вся толпа носами к окнам приклеилась... Да что случилось, в конце концов? Оглядываю себя -- все в порядке. Поднимаю глаза на вывеску... Матушки мои! Я в собачьем кафе позавтракал! Есть в Брюсселе такое кафе -- туда миллионеры своих собак кормить водят. Вика слушает, держа в руках остывшую картофелину. Интересно во взрослой компании. Понаслушаешься таких историй! Но взрослые разом смотрят на часы, встают, собираются. Сегодня на вилле фильм -- "Вечера на хуторе близ Диканьки". -- А я? -- хнычет Лешка. -- Опять заснешь посреди картины. Тяжел ты стал, брат, чтобы тебя на руках домой нести... И Вике одной страшно будет. А ты как-никак мужчина, -- говорит дядя Феликс. Слышатся смех и шаги под окнами. Вика и Лешка остаются одни. "АСУАНСКАЯ ПЛОТИНА", "БРАТЬЯ-МУСУЛЬМАНЕ" И БЫК КОСЬКА Ребята убирают со стола. Вика на кухне, а Лешка подает из гостиной грязные тарелки: сначала в окошечке появляется башня из тарелок, потом -- крапчатая Лешкина физиономия. Лешка последнее лето в Египте. Он кончил четвертый класс и дальше учиться будет в Москве, в интернате. -- Знаешь-знаешь, -- говорит Лешка. (У него такая привычка -- говорить быстро и захлебываться словами, внезапно умолкать и смотреть на собеседника, склонив голову набок. ) -- Знаешь-знаешь, я в свою теперешнюю школу зашел, а там все еще учатся и будут до самого июня учиться. Все так же, а английский только на будущий год начнется, и физкультура в большом спортзале, вот... А с англичанкой ихней я по-английски говорил, правда-правда, она так удивилась, говорит-говорит, что у нас в Египте большая разговорная практика, вот! Вика складывает посуду в раковину. А в окошечке опять появляются чашки, рюмки и зеленые веснушки: -- Знаешь-знаешь, а ребята смешные!.. Арабы думают, что по Москве медведи гуляют-гуляют, и они спрашивают, а правда, что в Каире вместо такси -- слоны с шашечками?.. Смешно-смешно, вот! Вика подставляет табуретку к раковине и моет посуду. Лешка стоит с полотенцем через плечо, вытирает тарелки. -- А ты в лагерь скоро? В Александрию? Здорово-здорово. В лагере почти как дома. Только у моря дышать сыро... А мы с отцом опять на юг, в Вади-Габгаба. Когда Асуанскую плотину построят, там море будет. Хочешь-хочешь, на карте покажу? В коридоре на полстены -- огромная карта мира. Вон под потолком Советский Союз. А Африка похожа на кобуру пистолета, какие болтаются на ремне у египетских полицейских. Вот Черное море, вот маленькое Мраморное, вот Красное. А на самом деле все они синие. И Средиземное только так называется -- Средиземное. А отойдет корабль от берега -- и нет никакой земли кругом, хоть все глаза прогляди. А самое симпатичное море -- Эгейское. Оно тихое, не штормливое. Будто кто-то вылил его из голубого стекла, разбросал по всему морю белые скалистые островки и красиво назвал их: Карпатос, Аморгос, Агиос-Эвстратиос, Астипалея... Египет в верхнем правом углу Африки. Будто взяли линейку и отчертили ровный квадрат. В Африке много прямых границ. Папа рассказывал, что их действительно чертили по линейке, потому что в Африке никогда до этого никаких границ не было. Вика географию учила не по карте. Она раньше, чем смогла выговорить: Босфор, Мраморное море, Дарданеллы, -- проплыла их туда и обратно. И что такое Египет, она без карты знает: под правым крылом самолета -- желтый песок, под левым -- тоже, а посредине -- серая ленточка Нила и узкая полоска зелени по берегам. Да что самолет! В Каире географию можно изучать с любой крыши: скалы Мукаттам в Старом городе -- это Аравийская пустыня, а Гиза с пирамидами и Сфинксом -- уже Ливийская. Лешка с отцом исколесил Египет вдоль и поперек. Вот и се- годня -- только вернулся из дому, а уже успел съездить в Луксор, в Долину мертвых фараонов. Подставив стул, он водит пальцем по карте. Кто не жил в Африке, тот думает, что пустыня ровная, как обеденный стол. А Аравийская пустыня -- как гребенка: то хребет -- гебелъ, то ущелье -- вади. Вот и Вади-Габгаба, у самой суданской границы. -- А знаешь-знаешь, -- говорит Лешка, -- в Ливийской пустыне белые пятна есть. "Белые пятна" -- значит, там еще ни один человек не был. Я выучусь -- обратно приеду, буду разведчиком пустынь. Вот... В пустыне ничего, только скучно, наших мало, ни виллы, ни кино... А по ночам скорпионы в палатку лезут. Утрем ботинок надеваешь, а он там сидит, черный-черный, в шесть глаз на тебя смотрит и крючком ядовитым целит... А я уже привык -- вечером мухобойкой их трескаешь-трескаешь... Лешка ковыряет свои зеленые оспины, поглядывает на Вику исподлобья. Странный какой-то стал -- взрослый и непонятный. -- А... а мне дядя Феликс смехунчика подарил. -- Ну? -- оживляется Лешка. -- Покажи-покажи. Они бегут в Викину комнату. Вика достает розовую коробочку и нажимает на кнопку, О-о-хо-хо-хо! -- тотчас закатывается смехунчик, будто сидел в своем домике и втихомолку давился от смеха, только и ждал, пока дадут ему волю. -- А-а-ха-ха-ха! Вика и Лешка сидят друг против друга и сдерживают смех. Вика зажимает рот ладошкой, Лешка закрывает глаза, но смех прямо-таки распирает их, как сжатый воздух. Э-э-хэ-хэ-хэ! -- заливается смехунчик. Первым не выдерживает Лешка, он фыркает и тоненько-тоненько закатывается. Хохочет и Вика. Они краснеют от смеха, валятся на кровать и дрыгают ногами. Когда смех начинает проходить, Вика снова давит кнопочку, и снова они хохочут, указывая друг на друга пальцами. По пятнистому Лешкиному лицу катятся слезы. -- Ой-ой-ой, не могу! -- тоненько кричит Лешка. -- Ой-ой-ой, лопну! Он так покраснел и надулся -- кажется, сейчас и впрямь лопнет. Уже и смеяться трудно, животы будто одеревенели. Лешка икает сквозь слезы. -- Хва-ик-хватит, ик, ой! -- машет он рукой. -- Ик-хватит, а то, ик, ой, до смерти засмеемся! Они сидят рядом, отдыхают от смеха. Лешка теперь не кажется взрослым -- такой же, как и был. -- Давай в прятки, -- предлагает Вика. -- Не, вдвоем неинтересно. Давай лучше Асуанскую плотину строить! Они принимаются за плотину. Длинный коридор превращается в Нил. Из комнат извлекают стулья, тумбочки, чемоданы. Плотина растет и перегораживает коридор поперек. -- Воду бы пустить. -- Папа, наверное, ругаться будет. Лешка вытирает пот с зеленой физиономии. -- Я -- советский специалист, -- говорит он, -- а ты -- моя жена. А потом я буду президент Насер и приеду нас благодарить. -- Не хочу я твоей женой быть. Я лучше бульдозером буду. Лешка опять смотрит на Вику непонятными взрослыми глазами. -- Я так не играю. У специалиста должна быть жена. -- Не хочу. Лешка останавливает работу, ковыряет оспины и задумчиво говорит: -- А я, если хочешь знать, когда вырасту, на тебе взаправду женюсь. Вот. -- А я к тебе в жены не пойду, -- сердито отвечает Вика. -- Так нельзя, -- рассудительно говорит Лешка. -- Ты девчонка, слабачка, а я тебя буду защищать. -- Тоже мне, защитник! -- фыркает Вика. Лешка раздувается от обиды. -- Я вырасту, знаешь-знаешь, какой сильный буду! А папа меня оставил, чтобы тебя защищать, вот. -- От кого это меня защищать? -- А вот бандиты полезут-полезут через балкон... -- Какие еще бандиты? Зачем им в русскую колонию лезть? -- А "Братья-мусульмане"? "Братья-мусульмане"? Вика слышала эти слова в разговорах взрослых. Эти "Братья-мусульмане" хотели убить президента Насера. Вот они карабкаются по бугенвиллиям на балкон, в черных галабиях до пят, в черных платках. Плывут по коридору, как черные тени. Под полой галабии -- кривые острые ножи. Платки закрывают лицо, только черные глаза сверкают злым огнем... Вика смотрит на балконную дверь. За дверью -- непроглядная египетская ночь. Балкон в дальнем конце коридора теряется в полутьме. Свет только на кухне и здесь, над входной дверью. В Египте дорогой свет, его гасят, выходя из комнаты. Распахнутые двери зияют черной гулкой пустотой по всему коридору. А вокруг -- чужая страна. Чужая ночь. Ни звука... -- Кажется, балконная дверь скрипит... -- шепчет Вика. -- Это ветер, наверное, -- неуверенно отвечает Лешка. -- Нет. Слышишь, скрипит... На балконе и в самом деле что-то скрипит. Комнаты вдруг наполняются неведомыми шумами и шорохами. -- Когда же папа вернется? -- Вика вот-вот заплачет от страха. -- Нескоро еще... -- сиплым шепотом отвечает Лешка. Они жмутся у входной двери. А за тонкой дверью будто бы чьи-то шаги. -- Надо свет включить... -- шепчет Лешка. -- Включи... Лешка колеблется. Включатели в глубине страшных черных комнат. Он смотрит на сжавшуюся Вику и смело встает. Перелезает через "Асуанскую плотину", ощерившуюся распахнутыми пастями чемоданов. Подкрадывается на цыпочках к ближней комнате, заглядывает... -- Темно... -- Включай скорее, -- просит Вика. Лешка медлит, раскачивается, как перед прыжком в высоту. Бросается в комнату, шарит дрожащими руками по стенам, повизгивая от страха, нащупывает включатель, щелкает им и с воплем вылетает обратно, будто из темноты тянется за ним огромная рука. Свет включен, в комнате никого нет. Темнота и страшные шумы отступили к балкону. Уже смелее Лешка расправляется с темнотой во второй комнате, в третьей... Остается только Викина, самая дальняя. Лешка ныряет в нее и с визгом вылетает, несется назад, выкатив глаза: -- Че-человек! Че-че-черный! Вспотев от страха, они спрятались за "плотину" и ждут. Ничья тень не падает в коридор из освещенной комнаты. Лешка уходит на разведку, издалека заглядывает в комнату... -- Тьфу! -- громко говорит он. -- Это зеркало. Весь этаж ярко освещен. Зато за окнами стало совсем черно. Лешка идет на кухню и приносит охапку столовых ножей. -- Главное, не спать, -- говорит он, раскладывая ножи на полу. -- Чтобы врасплох не застукали... Темное вечернее солнце опускается на Ученский лес, оплывает, растекается на полнеба. Лес и облака пропитались вишневым светом. От Учи поднимаются синие сумерки, а последние лучи уходящего дня еще чертят светлое небо. Из низин, балок, овражков, через край, как переспевшая квашня, вываливается туман, катится по марфинским улицам. По самые плечи в теплом тумане бежит сосед Вовка. Его стриженая макушка то пропадает, то появляется над белесыми клубами. -- Зае-е-ец! Зае-е-ец! Отец твой еде-е-ет! У околицы, приглушенный туманом, гудит мотор. Надсадно ревет и мечется на привязи Коська, который до смерти боится папиной "Победы". -- Да разве я так свою доченьку зову? Ведь я зову ее -- Заинька! От машины вкусно пахнет бензином, а от папиной щеки -- утренним одеколоном и еще чем-то родным, только папиным... Вернувшись с виллы, родители застали престранную картину. Под дверью, свернувшись калачиком на половике, крепко спали Вика и ее мужественный защитник. Кругом них веером лежали тупые столовые ножи. Весь этаж был залит светом, а коридор перегородила высокая плотина из стульев, тумбочек и чемоданов. Перешептываясь, ступая на цыпочки, родители разобрали завал и разнесли детей по кроватям. Вика вжимается носом в папину щеку. -- Пап... А Борька опять яблоки воровал... Прямо с дерева... -- Борька?.. Ну и хитрюга же этот Борька. Спи, дочуня... -- А эти... мусульманские братья не придут? -- Не придут. Их президент Насер давно разогнал. Спи, Заинька, спи... Засыпает подмосковная деревня Марфино. Гаснут окна русской колонии в центре Каира. Часть вторая. ШЕСТЬ ТРЕВОЖНЫХ ДНЕЙ В ИЮНЕ ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА Валентина Васильевна торопливо проходит по двору и исчезает за углом, будто бы не замечая вопросительных взглядов ребят. Андрюшка Чубенидзе крадется за ней, смотрит вслед и бежит назад: -- На виллу пошла. Давай! Тотчас со всего двора ребята сбегаются к манговому дереву. Витька Сукачев карабкается по стволу, скрывается в густой темной зелени. С дерева тучей срываются потревоженные птицы. -- Ну, чего? Чего там? Из листвы появляются босые Витькины пятки, обхватившие ствол. Витька съезжает вниз, потирает обожженные колени. Сумрачно отвечает: -- Чего-чего! Известно, чего -- желтый. -- Валентина Васильевна, желтый! Учительница пробегает мимо, отмахивается: -- Поиграйте, ребята, поиграйте. И снова пионеры понуро разбредаются по территории лагеря. Поиграйте! Во все игры играно-переиграно. Третий день скука в пионерском лагере. С территории -- ни ногой, засветло -- отбой. А почему? Без вопросов. Да и спрашивать не у кого: вожатые целый день на русской вилле. И, как назло, Средиземное море необычно спокойно. Над узкой полоской песчаного пляжа вьется желтый флаг, приглашает собирать перламутровые раковины, колючие рапаны, купаться. Когда на мачте бьется черный флаг, тогда без вопросов ясно -- шторм. Тогда сиди жди у моря погоды. Третий день на море штиль. Третий день нельзя купаться, третий день не крутят кино на вилле. Скука скучная... А как здорово было в первые дни! Как весело собирались в Каире -- перезванивались втайне от родителей, решали, что брать с собой, а что можно оставить, строили секретные планы. Пионерский лагерь -- не только отдых для ребят, здесь наконец-то нашлась работа и для мам. Мама-Чубенидзе -- шеф-повар, целыми днями колдует в кухне-пристройке над шашлыками и чахохбили. Мама-Сукачева -- вожатая в младшем отряде. Ехали в Александрию с песнями, обживали лагерь -- двухэтажный особнячок над морем. Александрия не похожа на другие арабские города. Здесь много европейцев, целые европейские районы. А главное -- рядом море. Его даже если не видишь, то чувствуешь: и небо шире, и город просторнее. Александрия вытянулась на косе между морем и озером Марьют. К озеру выходят задворки города, пыльный каменный лабиринт узких улочек. К морю ступеньками спускаются белые особнячки и оранжевые небоскребы. Сюда не долетает знойный хамсин. Правда, Лешка оказался прав: дышать в Александрии трудно, ветер дует с моря сырой, соленый, белье на солнце не просыхает. Спать ложишься во влажные простыни, зато и сквозь сон слышишь, как вздыхает внизу море. А самое главное, отсюда и Родина кажется ближе: за Средиземным морем -- Эгейское, за Эгейским -- Мраморное, а там и Черное, Одесса. Далеко в море уходит белый мол. Иногда проплывает над молом и скрывается вдали красный флаг: "Россия" или "Башкирия" уходят к нашим берегам. А может, сухогруз повез хлопок, мандарины, финики... В русском лагере три отряда: "Подснежники" -- дошколята из Асуана, Исмаилии, Порт-Саида; "Гайдаровцы" и "Валя Котик" -- из каирской школы. Утром -- настоящий горн. Витька неумело раздувает щеки, вот-вот лопнет: "Вставай, вставай, кровати заправляй!" Потом на линейку в галстуках, с отрядной песней. Линейка под окнами особняка. Чтобы пропеть песню до конца, надо три раза вокруг двора обойти строем. Завтрак под манговыми деревьями. Деревья во дворе лагеря облюбовали под гнездовья птицы. Ни чучел не боятся, ни трещоток. Будят раньше горна. Есть приходится торопливо, иначе получишь поднебесный подарок прямо в тарелку. После завтрака по крутой улочке вниз, к морю: загорать, глядеть на корабли. Даже черный флаг не помеха, Валентина Васильевна скучать не даст. Когда море расштормилось, устроила конкурс: кто лучшую игрушку смастерит из ракушек? Выиграл, конечно, Витька. Ничего не клеил, не красил, -- вертел-вертел в руках рапан, положил ушком вниз, пририсовал два черных глаза -- получился ежик. Однажды купались в большие волны. Растянулись в цепочку, как на Красном море, взялись за руки. И надо же -- опять Светка оказалась рядом. Вика хотела перейти на другое место, но Светка вцепилась в ее руку и так посмотрела... И когда волна ее опрокинула, Светка наглоталась соленой воды, но пальцы не разжала. Вечером ходили на виллу смотреть кино. Русская вилла -- через забор. "Бессмертный гарнизон" смотрели, и "Операцию "Ы", и еще чего-то... А теперь ни горна, ни линейки, ни моря, ни кино. Вставай к завтраку и целый день слоняйся во дворе. А над морем -- бесполезный желтый флаг. Три дня назад до птиц и горна ребят разбудил гром. Все голышом повыскакивали во двор, под дождь. А дождя нет, на небе ни облачка. С тех пор грохочет каждый день. Валентина Васильевна говорит: "Гром", -- а какой гром, какая гроза в Египте посреди лета? За три года Вика один раз дождь и видела. Арабы прыгали по каирским улицам, как первоклашки, руки под дождем мочили и лицо им умывали -- молились дождю... Вчера у лагеря появился полицейский. Белый пробковый шлем плавает над забором. Надоели салочки, надоели прятки, каждый уголок двора изучен и исползан на коленках. Задолго до отбоя ребята собираются в особняке. Сидят в холле, свистят в потолок, тянут время до отбоя. Скука, скука, скука скучная! Вика включает смехунчика. Но и смехунчик уже надоел. Сели батарейки, он шипит и скрипит, выдавливая натужно "ххха-а, ххха-а, ххха-а", будто злорадно смеется над всеми ими. -- Да выбрось ты эту дрянную мыльницу! -- взрывается Андрюшка Чубенидзе. -- Заткни ему рот! Вез него тошно! Но смехунчик не выключится, пока не отсмеется. С подсевшими батарейками он будет шипеть минуты три. Вика прячет его в палате под одеяло, но и оттуда доносится в холл приглушенное злорадное карканье. И опять все сидят, не глядя друг на друга. Все уже говорено-переговорено. -- Нет, ребята, -- загорается вдруг Витька. -- Самое интересное в Ленинграде -- это дворики! Идешь по Мойке или по Фонтанке, дома один к одному прижались. И вдруг -- низенькая такая арка. И ни за что не отгадаете, что внутри! А там -- крохотный дворик, ну, вот не больше холла. Окна в окна, можно соседу напротив руку пожать. Или, смотришь: ходы, переходы -- вот где в прятки бы поиграть... Или фонтанчик посреди двора -- лев, как на мосту Тахрир, а изо рта трубка торчит... А раз зашел я в такую подворотенку, а во дворе Геракл льва душит и богини разные. Вот так... А лучше всего вечером, На улице уже солнца нет, а из подворотни: -- свет, как из паровозной топни... -- Неправда это, -- говорит вдруг лениво Матрешкин. -- Как?.. Как неправда? -- А так. Это тебе папа с мамой рассказали. А тебя на Невский поставь, ты и дома-то своего не найдешь. Витька медленно наливается краской и вдруг бросается на Матрешкина. Мальчишки падают и катаются по полу, ожесточенно сопя. Пустовойт и Чубенидзе растаскивают их. -- Что? Не так, скажешь? -- кричит всклокоченный Матрешкин. -- Да ты в Ленинграде своем без году две недели прожил! Дво-ори-ки, фонта-анчики! Витька хочет сказать что-то трясущимися губами, но вырывается и убегает в палату. В мертвой тишине холла слышно, как он плачет, уткнувшись в подушку. -- Гад же ты, Матрешкин, -- говорит Пустовойт. -- Морду бы тебе набить, да лень. Плохо в лагере. Вот-вот тишина взорвется новой ссорой. От скуки вспоминаются давно забытые обиды. -- А я знаю, почему на море не пускают, -- заявляет Матрешкин. Никто не спрашивает -- почему, и он продолжает: -- В Средиземку акула-людоед заплыла из Атлантики! Жрет всех без разбору. -- А кино на вилле тоже твоя акула сожрала? -- Не верите? -- обижается Матрешкин. -- Я сам плавник видел! -- Это подводная лодка, наверное, -- говорит Саша. -- Вчера на вилле слышал -- Шестой флот у египетских берегов пасется... В холл входят Валентина Васильевна и двое арабских полицейских. Полицейские молча подтягивают к окну тумбочки и приколачивают поверх жалюзи плотные синие шторы. Так же молча собирают инструменты, переходят в одну палату, потом в другую. -- Слать, ребята, -- приказывает Валентина Васильевна. -- Совсем ведь рано, -- возмущается Андрюшка. -- Без разговоров! Спать! -- Вот скукотища-то, -- вздыхает Саша Пустовойт. Только половина девятого, но из-за синих штор в особняке будто сумерки. Ребята разбредаются по палатам. В палатах тоже синие шторы. Вика разбирает влажные простыни. Почему это отбой так рано? Она чуть отодвигает штору. Узкий луч света падает из окна на улицу. Во всей Александрии ни пятнышка света, не горят рекламы, только смутные синие пятна вместо окон. -- Мишлязем, мадемуазель, мишлязем! -- кричит снизу полицейский. Вика задергивает штору и ложится. Неспокойно... Из Кадара нет писем. А мама обещала писать каждый день... Надо поскорее заснуть. Может, утром что-то изменится? ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ Вика просыпается оттого, что кто-то трясет ее за плечо. Она с трудом раскрывает заспанные глаза. В палате темно, непонятно -- уже утро или еще вечер. Синие квадраты окон сочат мертвенный синий свет. И у Валентины Васильевны, склонившейся над кроватью, синие тени по лицу. -- Вставай, вставай, Вика, вставай! -- она отходит к следующей кровати. В палате молчаливое движение. С закрытыми глазами бродит Светка, натыкается на кровати. Хлопают крышки чемоданов, тумбочки распахнуты, в шкафах качаются пустые плечики. Одежда, игрушки, купальники летят в чемоданы. За дверью топот, гудят моторы под окнами, кто-то кричит по-арабски. Вика вскакивает и тоже начинает хватать свои вещи и запи- хивать их в чемодан. Куда все собираются? Опять не у кого спросить. Голос Валентины Васильевны доносится из мальчишеской палаты. Ноет голова, режет глаза гадкий синий свет. Опять топот по коридору, крик: -- Все вниз! Все вниз! Вика следом за всеми спускается по лестнице, волоча тяжелый чемодан в одной руке и заспанного Мишутку -- в другой. Во дворе холодно, с моря резкий ветер, солнца еще нет, даже птицы спят. Двор пуст, исчезли флажки, гирлянды и плакаты над линейкой. Незнакомые взрослые люди выносят охапками горны и вымпелы на улицу. На кухне -- замок. Пионеры и октябрята толпятся во дворе растрепанные, с припухшими глазами. Кто-то из взрослых вытаскивает из кладовки ящик с мандаринами, выбивает ногой доски, раздает торопливо каждому по два мандарина. -- По машинам! -- кричит взрослый, пробегая в особняк со связкой ключей. Ребята тянутся на улицу. "Подснежники" хлюпают носом и спят на ходу. У ворот два автобуса, наспех, кое-как замазанных грязно-желтой краской с коричневыми разводами. Ребята лезут в автобусы, толкая друг друга сумками и чемоданами. На передних сиденьях -- взрослые. Кое-кого Вика видела на вилле. Сама вилла пуста, окна плотно закрыты ставнями. Человек с ключами прыгает в автобус и машет рукой. Машины тотчас трогаются, выруливают на набережную. Ночная Александрия безжизненна, окна запахнуты синими шторами. Море до самого горизонта разлиновано белыми барашками -- начинается шторм. На перекрестке стоят полицейские с короткими автоматами, поднимают руки навстречу автобусам. Автобусы останавливаются, из переднего выходит взрослый, разворачивая какие-то бумаги. Полицейские смотрят бумаги, один заглядывает в автобус. На нем стальная каска вместо шлема. Машины снова трогаются и снова останавливаются у следующего перекрестка. Море осталось позади, слева тянется озеро Марьют. Вика оглядывается: дорога знакомая, здесь они въезжали в Александрию. Только ехали тогда не так -- весело, вспоминали все песни, какие знали, даже арабские пели. Значит, назад, в Каир? Автобус притормаживает, съезжает с зеленой дороги в пус- тыню. Теперь только серо-желтый песок кругом, подковы-барханы и верблюжья колючка. И опять остановка. -- Ребя! Танки! -- в восторге кричит Витька. Мальчишки прилипают к окнам. У дороги стоят три плоских танка и каракатица-бронемашина на восьми огромных колесах. Танки и бронемашина желтые, с коричневыми разводами, а на бортах, как цветная мишень в тире, -- красно-бело-черный круг. Офицер в песочном мундире поднимается в автобус, проверяет документы. Черный египетский орел с его фуражки грозно оглядывает притихших ребят. Автобусы трогаются, и танки сразу сливаются с цветом пустыни. -- Ребята, -- тихо ахает Саша, обводя всех вокруг круглыми глазами. -- Ребята, война... -- Да ну, скажешь тоже, -- ворчит Матрешкин. -- Учения, наверное, -- но видно, что он сам ни в какие учения не верит. -- А синие шторы? Я только сейчас -- танки увидел и вспомнил, что отец рассказывал про нашу войну. Это называется -- светомаскировка. Чтобы самолеты ночью с воздуха город не заметили. Поэтому нас и в защитный цвет вымазали, и по зеленой дороге не повезли... А гром? Какой гром, если ни облачка нет? Война?! Вика вдруг вспоминает, как говорил папа о возможной войне и как не соглашался с ним дядя Феликс. Неужели война? Вике всегда это слово казалось одиноким в русском языке, потому что о войне говорили только в прошедшем времени: "был на войне", "убили на войне". И вот -- война идет уже четвертый день и где-то убивают людей. Сейчас, в эту самую минуту. Где-то -- это где? Папа говорил об Израиле. Израиль -- за Суэцким каналом. Вика торопливо вспоминает: папа-Чубенидзе работает в Эль-Кунтилла, на самой израильской границе, Витькин отец -- в Порт-Саиде. А как папа с мамой? От границы до Каира далеко. Но почему не было писем? Значит, все это война: и танки на обочине, и синие шторы, и полицейские с автоматами, и гром среди ясного неба. Совсем не страшно, если бы не само это слово -- "война"... Солнце поднялось над барханами, и тотчас пустыня налилась желтым жарким светом. От верблюжьей колючки упали длинные тени. Будто из песка появляются впереди новые танки. От раскаленной брони струится вверх воздух. Длинный пушечный ствол зияет черной, как египетская ночь, пустотой. Опять остановка, опять арабские солдаты смотрят документы. В автобусах опустили шторки. Горячий воздух пахнет бензином и резиной. Пот щекочет лицо, стекает за шиворот, даже сидеть мокро. Остановка, но даже мальчишки уже не смотрят на танки. Все сидят, откинув головы на спинки, чубчики и челки прилипли к мокрым лбам. Песок скрипит на зубах, нет слюны, чтобы его выплюнуть. Ужасно хочется пить. Автобус качает, как корабль на волнах. Вика достает мандарин, очищает кожуру и ест. Во рту становится приторно-сладко, пить хочется еще сильнее. Теперь к запаху бензина примешался душный запах мандариновой кожуры. Солнце палит сквозь занавески. К железным стенкам автобуса не прикоснуться. Короткая остановка. Арабская речь. Из открытой двери несет жаром, как из печки. -- Пить, -- просит Матрешкин. -- У кого есть попить? На него жалко смотреть: волосы мокрые, глаза потускнели, рубашка облепила тело. -- У кого вода? Кто взял воду? -- спрашивает Валентина Васильевна. Все молчат. Никто не догадался в утренней суматохе налить воды в термос, никто не думал, что автобусы свернут в пустыню. Кто-то из взрослых протягивает фляжку. Одна фляжка на весь автобус! Матрешкин жадно хватает фляжку, присасывается к горлышку. -- Только один глоток! Один глоток каждому! Взрослые отказываются. Фляжка идет по рядам сидений. Вика тоже отпивает один глоток. Вода противная, горячая, ее хватает только на то, чтобы проглотить горькую слюну. Автобус плывет по желтому морю песка. На высокой ноте гудит мотор. Уже не барханы кругом -- слева и справа поднялись дюны, огромные, как пирамиды. Дорога петляет между ними. Перед глазами расплываются красные круги, в ушах -- тягучий звон... Вика стоит в Хелуанском комбинате с одноклассниками перед распахнутой пастью доменной пени, затаив дыхание, закрыв лицо от нестерпимого жара. Идет по цеху улыбчивый разносчик воды с запотевшим стеклянным пузырем на груди. За стеклом плещется вода. Разносчик снимает с серебряного носика стакан: "Пожалуйста, мадемуазель, пейте сколько хотите". Вика подносит стакан к губам. Но стакан пуст... -- Вода-а! Вода-а!! -- кричит Витька, вскакивая с места. Он указывает вперед. Вика с трудом открывает глаза. Никакой воды впереди нет. -- Я же вижу! -- кричит Витька. -- Я же вижу, неужели вы не видите? Вика опять закрывает глаза. Она полчаса назад тоже заметила на горизонте голубую полоску. Это миражи, она уже видела их в Аравийской пустыне у Красного моря. Чем больше хочется пить, тем чаще мелькает впереди вода или пальмы. Лучше закрыть глаза... В пустыне колодцы имеют имена. Имена колодцев вкусны и прохладны, как плеск воды: Бир-Сахра, Бир-Мисаха, Бир-эль-Басур. А родничок за марфинской околицей назывался Марфины слезы. Вика тянется губами к ручейку. У нее заранее немеют зубы от студеной воды. Но вода уходит из-под губ. Вика наклоняется ниже -- и родничок пересыхает, а земля, только что бывшая дном, трескается от зноя... -- Валентина Васильевна! Романайте плохо! Данута Романайте, литовка из Вильнюса, сползает с сиденья. Она всегда плохо переносила жару. Валентина Васильевна трясет ее за плечо, и золотистая головка Даны безжизненно качается. Опять танки. Автобус останавливается. Взрослый выскакивает, что-то объясняет арабскому офицеру. Тот отстегивает от пояса флягу, укутанную войлоком. Валентина Васильевна брызгает водой Данке в лицо. Та приоткрывает тусклые глаза. -- Пить, -- жалобно бормочет она. -- Дайте, пожалуйста, пить... Но отпить можно только глоток, иначе всем не хватит. Валентина Васильевна протягивает флягу Пустовойту. Саша жадно смотрит на воду. И хрипло говорит: -- Я не хочу. Честное слово. Пусть она... пьет... Вика отрицательно трясет головой, не в силах оторвать взгляд от фляги. Все отказываются от воды. Свою долю пьет только Матрешкин. Светка протягивает было руку, но вдруг отворачивается. Данка пьет большими глотками, вода стекает по уголкам ее губ. Это тоже война? Зачем воюют люди, когда так хочется пить? -- Пальмы, -- неуверенно говорит Саша. -- И я вижу! -- А я давно заметил, думал, опять мираж! Действительно, на горизонте зонтики пальм. Вскоре автобусы въезжают в маленький оазис. Под пальмами -- военные машины и лоток с кока-колой. Ребята покачиваются на затекших ногах, пьют из острогорлых бутылочек. Пьют, пока не надуваются животы. Взрослые затаскивают в автобусы ящики с кока-колой. Теперь дорога не страшна. Арабские солдаты торопят, указывая на небо. Пятнистые автобусы вновь выезжают в раскаленные пески... В ДОККИ Вскоре над песком поднимается узкая полоса зелени. Пустыня отступает, дышит вслед тяжелым зноем. Насквозь пропыленные автобусы выбираются на зеленую дорогу. Справа выстроились пирамиды. Площадка перед ними пуста, торговцы и всадники исчезли. Мелькают белые стволы эвкалиптов набережной Эль-Нил. За Нилом тянется остров Рода. Остается слева безлюдный город Зу. Сейчас автобусы минуют Докки и по мосту Замалек направятся к вилле. Дома ли папа? Дядя Феликс и Лешка давно уехали в свой Вади-Габгаба, они далеко от войны... По улице Тахрир автобусы сворачивают в Докки. Недалеко от нового посольства у дверей большого отеля толпятся родители. Вон и мама смотрит из-под руки, рядом -- Светкина мама. Значит, вся колония переехала в Докки? Умолкают перегретые моторы автобусов, распахиваются дверцы. Ребята вытаскивают в проход чемоданы... Вдруг из-под крыши отеля раздается гулкий рев, и тотчас сирена срывается на пронзительный визг. -- Все в укрытие! Воздушная тревога! Все в укрытие! Вожатые хватают детей под мышки, передают в дверь родителям. Воздух дрожит от воя сирены. Разбегаются прохожие. С перекрестка бегут полицейские, указывают на небо, машут руками: скорее! Светкина мама врывается в автобус, заталкивая обратно детей, запинаясь о сумки и чемоданы. -- Доченька моя! Пустите! Доченька! -- Она хватает Светку и рвется назад. Кто-то падает в дверях, на него валятся остальные. Мама-Лисицына, работая локтями, продирается вперед, как танк. Светка плачет от стыда и страха, вырывает руки. Над улицей с грохотом, заглушая сирену, проносятся самолеты. Из глубины дворов бьют зенитные пулеметы. В голос рыдают "Подснежники". Кто-то роняет Викин чемодан, оттуда вываливается смехунчик и закатывается злорадным смехом. Полицейские прикладами автоматов бьют стекла. Вика карабкается через окно, прыгает в протянутые руки, и полицейский бежит с ней под бетонный козырек отеля. Автомат больно колотит Вику по ногам. На белом шлеме полицейского от ее ладоней остаются красные пятна. Опустела улица, автобусы скалятся разбитыми стеклами, звенит воздух от визга сирены, грохота самолетов и стука зениток. Заливается смехунчик в покинутом автобусе... Кончился налет. Разом смолкают пулеметы и сирена. В уши бьет оглушительная тишина. -- Слава богу, все живы, все живы! -- Мама плачет и целует Вику в нос и щеки. -- Все живы! Они поднимаются на восьмой этаж. В номере голо, даже посуды на кухне нет -- все упаковано. Сумки и узлы лежат у дверей. Мама вытирает слезы, достает из сумки йод, бинтует Викины ладошки, рассказывает: -- Я думала -- отвоевалась, на всю жизнь хватит... Второго июня англичане, американцы, французы отозвали своих и вывезли в Грецию. За ними -- другие... Одни мы остались. Третьего -- приказ посла: никаких сборов, чемоданы распаковать. Сидим, как на бочке с порохом. Что-то неладно кругом. Кто войну пережил, тот задолго чует неладное... Утром пятого папа ушел на работу. Только дверь за ним закрылась -- грохот, сирены. Слуги не пришли, я бы уж и им была рада. Лотом крики на улице, арабы толпами идут, кричат, а что кричат -- не пойму... Мухаммед прибегает, глаза огнем горят: "Мадам! Мадам! Исраэль! Война!" -- и только что не пляшет от радости. А я как это проклятое слово услышала, так у меня и ноги подогнулись, "Мухаммед, говорю, война -- квайс!" -- "Мадам! Мы победим! Исраэль!" -- и лупит кулаками воздух. И убежал... Летит Настькина мама, в слезах: что делать? В колонии никого из мужчин нет, под дверями толпа арабов. В это время отец звонит: в окна не выглядывайте, спрячьтесь в дальнюю комнату и дверь подоприте -- под шумок всякие мусульманские братья выползли на свет божий. Лисицына в истерике. Что творится? Чего ждать? Куда бежать? Приезжает переводчик с первого этажа который в собачьем кафе обедал: Александрию бомбили. Тут у меня сердце упало... Под вечер приходит отец: собирай вещи. Нищему собраться -- только подпоясаться. Переехали в Докки, к посольству поближе. Той же ночью всех беременных женщин и грудных детей наши самолеты забрали. Остальным -- сидеть на чемоданах. Выступает по радио Насер: говорит, что особое значение имеет поддержка Советского Союза, просит арабов предупреждать провокации против нас. Москва постоянно запрашивает -- все ли наши в безопасности? Посол каждый час звонит в Александрию. Там нефтехрани-лище разбомбили возле нашего торгпредства. Зеленая дорога обстреливается. Отец -- к послу: дайте охрану и автобусы, я привезу детей. Посол звонит Насеру. Тот отвечает: лагерь охраняется, бульдозеры расчищают военную дорогу через пустыню. Голова кругом идет... Как же Сашка с Сережкой? Они же слышали, что война началась. Мы-то знаем, что с ними дома ничего не случится, а они, наверное, все уши прослушали, не скажут ли чего о нас... Вечером ловим Москву: Советское правительство начало эвакуацию своих граждан из Египта. Слава богу, Сережка с Сашкой успокоились. Вчера Феликс с Лешкой приехали из своего Вади. Всех наших отзывают из провинций в Каир... А отец как вчера ушел, так и нет его, -- мама всхлипывает. -- Рано утром звонит посол -- вас вывезли. Я все это время ни жива ни мертва сидела. Ну, все живы, все вместе... Вика прихлебывает чай. Теперь надо ждать. Сидеть в четырех стенах и ждать. Ждать, что будет дальше. Значит, скоро домой. В Марфине сейчас теплынь. Вовка писал, что каждый день, купается в Уче, а у запруды на хлеб берут во-от такие караси. Ночка родила теленка, назвали Звездочкой. А Сережка и Сашка сегодня или завтра получат письмо, которое Вика писала полмесяца назад. Прочтут, что она живет в пионерском лагере в Александрии, и будут тревожиться, искать Александрию на карте. А следующее свое письмо Вика сама вынет из почтового ящика в Москве и под арабскими вензелями прочтет, что в Александ- рии хорошая погода, над морем -- желтый флаг, а по вечерам на вилле крутят кино... Интересно, что делают Аза и Леми? Испугались они, услышав о войне? Или слушали радио с равнодушным лицом, держа игрушечные чашечки двумя пальчиками, не забыв отставить мизинчик, как и положено настоящим мадемуазель? А веснушчатый ослик так же возит по утрам помидоры к мечети? Зато уж Кекс точно по-прежнему валяется в тени бугенвиллии... Из окна видно далеко вокруг. Докки -- новый район, прямые улицы, в окнах -- бетонные решетки, защита от солнца. Равнодушно уставились в небо пирамиды. Они столько войн пережили и эту переживут. В каменную усыпальницу не долетают ни страшный рев сирены, ни грохот штурмовиков... Мама вяжет на кухне. Вяжет и распускает, вяжет и распускает. Солнце уже клонится к пирамидам. Над Замалеком выше всех минаретов -- клетчатая башня Насера. Много сейчас забот у президента. Сидит и думает, как выиграть войну. Но о Вике он и в такое время не забыл: приказал вывезти русский лагерь по секретной военной дороге... Внизу, у бетонного козырька отеля, тормозит белая машина. Вика узнает стриженый Лешкин затылок. Следом за Лешкой выходит папа и дядя Феликс. -- Мам, папа приехал! -- Дождались-таки, -- вздыхает мама и откладывает ненужное вязание. Папа с порога улыбается Вике: -- Цела и невредима? А мама тут о тебе все глаза проплакала. Лешка выглядывает из-за дяди Феликса. Он загорел в своем Вади-Габгабе, и оспины прошли. Взрослые устало рассаживаются на кухне. Мама потрошит узлы с продуктами, хлопочет над плитой. -- Что в мире творится? -- Сегодня ночью самолетом отправляют детей дошкольного возраста. А за нами идет "Иван Франко". Он шел на Кубу, с полпути вернули, послали за нами. Папа сажает Вику на колено. -- Вот так, Заяц. Иначе и быть не могло. Где бы ты ни была, в каком уголке земного шара, -- о тебе помнят, про тебя не забудут... Только раздался первый выстрел на границе, а на Родине уже думали о тебе, уже наши летчики готовы были лететь за три моря, в воюющую страну, чтобы забрать тебя домой. -- Пап, а президент Насер победит? Папа усмехается и трет руками лицо. У него черные круги под глазами, а на щеках -- щетина. Наверное, папа не спал всю ночь. -- Война уже проиграна, Заяц, по всем статьям. Только проиграл войну не президент Насер, а продажное офицерье. А разные типы, вроде нашего бывшего соседа, очень рады поражению. Им наплевать на свою страну. Они обвиняют президента. Как это у нас говорят -- всех собак на него вешают... Папа подходит к карте. Вика и Лешка тотчас подтаскивают стулья с двух сторон. Вика опирается об Атлантику, Лешка -- об Индийский океан. -- Захвачен Синайский полуостров, -- папа закрывает ладонью треугольник Синая. -- Не сегодня завтра израильтяне выйдут к Суэцкому каналу. Разрушена Исмаилия. Канал закрыт... Египтяне очень тяжело переживают поражение. Никогда за все пять тысяч лет Египет не проигрывал так страшно. -- А чему же радовался Мухаммед? -- В сорок восьмом году Израиль захватил землю арабского народа Палестины. И люди, ничего не смыслящие в политике, решили, что Насер шапками закидает Израиль и вернет арабам их земли... Вика смотрит на карту. Как же смог такой маленький Израиль победить такой большой Египет? Разрушена Исмаилия. Канал закрыт... Исмаилия -- уютный, чистый городок, голубой лабиринт озера Тимсах, невысокие белые домики, по самую крышу утонувшие в зелени. А как представить себе Суэцкий канал без кораблей? Канал -- синяя полоска в серо-желтом песке. Вода почти вровень с берегами, неподвижная, как стекло. Издалека кажется, что корабли идут прямо по песку. Автобус со школьниками ехал вдоль канала, обгоняя огромные корабли, и когда над песками появлялся красный флаг, ребята вместе со взрослыми высыпали из автобуса и кричали, размахивая руками. С корабля в ответ ревела сирена, и команда выстраивалась вдоль борта... -- А я знаю-знаю, как Египет мог победить, -- говорит Лешка, когда папа отходит. -- Тоже мне, маршал нашелся! Президент Насер не знал, а ты знаешь! -- И Насер знал. -- Лешка обиженно моргает. -- Только ты ничего не поймешь, это не девчоночье дело. -- Он отворачивается, но не выдерживает и начинает взахлеб объяснять: -- Мне па- па все рассказал-рассказал. Значит, так... Все давно знали, что война будет, поэтому американцы и англичане своих в Грецию вывезли заранее. А разведчики разведали и донесли-донесли, что утром пятого июня Израиль начинает войну, и предложили ударить первыми. Это по-военному называется -- упреждающий удар. А президент Насер не захотел нападать первым, потому что тогда все сказали бы, что это он начал войну. Зато он приказал самолеты поднять в воздух. А генералы, вместо того чтобы воевать, ушли на бал. Пока они там плясали, все самолеты прямо на земле и разбомбили. Их теперь судить будут и расстреляют. Вот!.. Только ты ничего не поняла, потому что это не девчоночье дело. А я, когда вырасту, военным летчиком буду. Вот. -- Что творится! -- разводит руками дядя Феликс. -- В Союзе их ровесники в "казаков-разбойников" играют и кукол нянчат. Дети как дети. А эти? "Президент Насер", "упреждающий удар"!.. Марш по кроватям, горе-политики! Но спать не пришлось. Над самой головой поплыл тяжелый вой сирены. "ЯСТРЕБЫ" НАД ГОРОДОМ СОЛНЦА На лестнице гремят шаги, жители отеля спускаются вниз, в бетонный колодец внутреннего двора. -- Пойдем на крышу, -- предлагает дядя Феликс. -- От прямого попадания ничего не спасет, а внизу еще и развалинами задавит. Он прислушивается к далекому лаю зениток: -- Наверное, аэродром бомбить будут. Папа достает из чемодана военный бинокль в потертом футляре. По чердачной лестнице все поднимаются на плоскую крышу отеля. За стеклянными трубками погасшей неоновой рекламы -- железный гриб сирены. Она ревет так оглушительно, что воздух волнами бьет в грудь. Солнце падает в пустыню. Его выгоревший бледно-желтый шар наколот на верхушки пирамид. Тускло светится Нил. Клубится темная зелень садов Гезиры. Далеко на восточном берегу поднялась над городом цитадель Саллах ад-Дина: тонкие резные минареты за могучими каменными бастионами. А отсюда цитадель кажется игрушечной, лежащей на вытянутой вперед ладони. За цитаделью отвесно поднимаются лиловые в закатном свете скалы Мукаттам. Тут и там прошивают небо красно-желтые нити зенитных пулеметов. Сирена умолкает, и во внезапной тишине слышен их частый стук и далекий гул самолетов. -- Летят, -- говорит папа, не отрываясь от бинокля. Над Гелиополисом посвечивают в последних лучах солнца три серебристые точки. Вокруг них тотчас собираются в густой сноп трассирующие нити, вспыхивают белые одуванчики зенитных снарядов. -- "Скайхок", американский штурмовик, -- объявляет Лешка, подстроив бинокль. -- "Ястреб" по-ихнему... У "Фантомов" морда гадючья, книзу опущена, будто высматривает чего. А "Миражи" остроклювые. Начитался американских военных журналов. Вика забинтованными руками берет тяжелый бинокль, шарит по небу. В восьмерку окуляров вплывает короткий горбатый самолет. Оказывается, он серебристый только снизу, а кабина и крылья сверху в желтых, коричневых и зеленых разводах. За кабиной -- шестиконечная синяя звезда. Вика видит даже белый шлем летчика за стеклом кабины. Штурмовик припадает на крыло, показывая ту же звезду на нем, и разворачивается, снижаясь. Прямо к Вике обращено теперь лицо самолета, приплюснутое с боков, вытянутое кверху, с оттопыренными красными ушами-воздухозаборниками. В пустых глазах самолета отражается закатное солнце. "Ястреб" на мгновение замирает, будто заметив маленькую Вику на крыше отеля в Докки... Вика вскрикивает и отдергивает бинокль от глаз. Самолеты вновь превращаются в серебристые штрихи на голубом небе. Теперь они над аэродромом. От ведущего отделяется огненная точка, некоторое время летит рядом, словно раздумывая, куда теперь, и резко клюет землю, оставляя в небе крутую дымную дугу. Небо над аэродромом вспыхивает. Потом до западного берега докатывается гулкий удар, и эхо его разбегается по безлюдным провалам улиц. -- Ракета "воздух -- земля", -- фиксирует Лешка. Следом заходит второй самолет. Он опускает нос книзу и вдруг подпрыгивает, как на ухабе. Прямо под ним распускается облачко зенитного снаряда. Штурмовик вываливается из строя, из-под крыла тянется нить темного дыма. -- Есть! -- кричит папа. -- Отлетался, голубчик, -- потирает руки дядя Феликс. На соседних крышах кричат и прыгают арабские мальчишки. -- Бей его! -- командует Лешка. -- Навались! Вокруг подбитого самолета воздух белеет от зенитных одуванчиков. Серебристая точка прыгает вверх и вниз, медленно набирает высоту и уходит на восток следом за другими двумя, повесив над городом тающий дымный след. Один за другим умолкают пулеметы. Уже темно. Только за Старым городом, над аэродромом -- неровный красный свет пожара. Воздух свежеет. Если в это время внимательно смотреть на термометр, то видно, как укорачивается ртутный столбик. -- Вот так же над Москвой стояла, зажигалки с крыши сбрасывала... -- вздыхает мама. Папа прячет Вику под полой пиджака. Каир тонет в темноте. Не горят рекламы. Смутно белеют кварталы Докки и Эль-Гузы. Восточный берег на дне ночи. Лишь склоны Мукаттама отсвечивают багровый свет пожара. -- Между прочим, -- задумчиво говорит дядя Феликс, -- "Аль-Кахира" -- значит "победоносная". Так по-арабски называется Каир. -- Ты же сам говорил-говорил сто раз, -- Лешка волнуется и ищет на лбу несуществующие оспины, -- ты же сам говорил, что если кто-то прав, то он обязательно победит. -- А разве я говорю, что это не так? Каир победит. Только не сегодня и не завтра. Из каждого поражения надо извлекать уроки... На крышу выглядывает Настькина мама: -- Феликс! Феликс! Скорее, Насер по телевизору говорит. Лифт не работает -- нет электричества. Все бегут по лестнице вниз, держась в темноте за перила. В холле, слабо освещенном керосиновой лампой, собрались обитатели отеля. На столике мерцает переносной батареечный телевизор. Дядю Феликса пропускают вперед. Вика протискивается за ним. На бледном экране -- президент Насер. Глубоко запали усталые глаза на темном лице, высокий лоб рассекли морщины. Президент говорит медленно, но решительно. -- Тише, -- машет рукой дядя Феликс. Он вслушивается в арабскую речь и в паузах бросает короткие фразы: -- Страна оказалась неготовой к войне... Египет потерпел сокрушительное поражение... В сложившейся ситуации ответственность за пора- жение несу я. Я и никто другой... Я обратился к вам, чтобы заявить, что складываю с себя полномочия президента Объединенной Арабской Республики... На экране появляется диктор. Кто-то щелкает выключателем. В холле молчание. С тяжелым сердцем расходятся жители отеля по номерам. -- Пап, а куда он складывает полномочия? Отец невесело усмехается. -- Сложить полномочия -- значит уйти в отставку. Народ избирает президента на шесть лет, а он сказал, что не оправдал доверия, не справился с управлением большой страной... Вика укладывает Мишутку, сама ложится рядом, смотрит в потолок и думает: "Почему президент Насер не справился со страной? Значит, он что-то делал не так. А что? Отдал феллахам землю -- хорошо. Дружил с нами -- очень хорошо. Разрешил арабчатам играть на газонах -- разве плохо?.. Вот, наверное, радуется бизнесмен средней руки! Пляшет перед телевизором и гладит пухлыми ладонями лицо, молится своему буржуйскому богу. А Аза и Леми и эту новость прослушали с оттопыренным мизинцем. Настоящая мадемуазель не интересуется политикой... Выходит, бизнесмен средней руки оказался прав -- все египтяне против Насера... Что же будет?" С улицы доносится приглушенный шум мотора. Вика выглядывает в окно: чуть подсвечивая затененными фарами, под козырек отеля заплывает автобус. Белеют шлемы мотоциклистов-полицейских. В отеле голоса, шаги; удаляется по лестничному пролету Настькин рев. Слышен крик мамы-Лисицыной. Вика и папа выходят из номера. Мадам Лисицына волочит по лестнице Светку, догоняет работника посольства. -- Я вас умоляю, нет, я требую! Я требую... Посольский оборачивает синее от бессонных ночей лицо: -- Летят только дети дошкольного возраста. Всем не хватит места. С площадок смотрят вниз жильцы отеля. -- Одно лишнее всегда найдется. У меня ребенок! -- Ведите себя достойно, -- говорит папа. -- У нас у всех дети. -- У вас в Москве еще двое! А у меня одна! Одна! -- мама-Лисицына плачет настоящими слезами. -- Пойдем, мам, не надо, -- тянет ее Светка назад. Вика возвращается к окну. Автобус внизу разворачивается и направляется к набережной. Настьку Черных и других малышей увозят в Каир-вест. Где-то над Средиземным морем летят наши самолеты, чтобы забрать их на Родину. В автобусе Настька, конечно, заснет, спящую ее мама внесет по трапу, не разбудит и в Шереметьеве. А проснется Настька завтрашним утром в Москве, за три тысячи километров от Каира. Далеко в Атлантике торопится, режет острым носом волну теплоход "Иван Франко". Скоро кончатся эти тревожные дни... ОТВЕТ ВРАГАМ РЕВОЛЮЦИИ Раньше, чем поднялось солнце над скалами Мукаттам, Вику будит многоголосый шум под окнами. Вика осторожно смотрит в окно сквозь жалюзи. По улицам Докки течет к набережной плотная толпа арабов. Редко мелькают в толпе европейские костюмы каирских аристократов, зато рекой плывут черные, желтые, полосатые галабии, халаты, малайе, развеваются бедуинские платки. Вика смотрит дальше: толпы, вытекая из улиц, сливаются на набережной Эль-Нил. Сигналят неподвижные автобусы, машины выезжают на тротуар. Торговцы прижимаются к стенам зданий, расступаясь на пути демонстрации. Над кипящей поверхностью толпы плывут недоуменные морды верблюдов, шлемы полицейских и дети, поднятые на плечи родителей. В неуловимом ритме взлетают над головами людей крепко сжатые кулаки. Лисицына врывается в номер без стука. -- Господи! -- голосит она с порога. -- Опять демонстрация! Что случилось? Опять двери запирать? Что они демонстрируют? -- Да погодите, не паникуйте, -- хмурится папа. -- Надо же сначала узнать, в чем дело. Он распахивает окно. Со свежим утренним ветром и обычными запахами каирских улиц в комнату врывается гортанный арабский крик. Разобрать ничего невозможно, лишь одно слово повторяется тысячей голосов, гремит над Каиром: -- На-сер! На-сер! Бегут дядя Феликс с Лешкой. -- Телевизор не включали? В Александрии, в Порт-Саиде, в Асуане демонстрации! Весь рабочий Каир на улице! Феллахи бросили работу! Неужели не понимаете? Они просят Насера остаться президентом. Они не просят, они требуют! Папа смеется впервые за эти дни. Подхватывает Вику и высоко подбрасывает ее. -- Ну, кто там говорил, что народ не верит Насеру? А? Смотри! Это же рабочие и феллахи. Замалек кусает локти!.. Феликс, машина еще здесь? Поедем в город. Это же великое событие -- народ защищает революцию! Мама сопротивляется: -- Посол запретил выходить на улицу. "Братья-мусульмане"... -- Какие запреты в такое время! А "Братья" и прочая погань сейчас сидят по домам и боятся нос на улицу высунуть. Мама все-таки остается, она очень устала за пять дней войны, все время теребит что-то нервными пальцами. Вика с папой и дядя Феликс с Лешкой спускаются в автомобиль. Улицы Докки уже опустели, демонстрация направилась к центру города. Эль-Нил и мост ат-Тахрир запружены народом. Кажется, уже все население Каира прошло по ним, а из окраин, из окрестных деревень все идут и идут люди. Дядя Феликс выезжает на тротуар. Сегодня машины и люди поменялись местами. Арабы идут с детьми. Самые маленькие на руках, те, кто постарше, вместе со взрослыми вскидывают вверх маленькие кулачки. Лица людей напряжены, решительны. И одновременно -- праздничны, люди радуются своей силе и своему множеству. -- На-сер! На-сер! -- гремит стотысячный голос толпы так, что вздрагивают особняки Замалека. Дядя Феликс быстро крутит руль, протискиваясь сквозь толпу. Со скоростью пешехода "мерседес" проползает мост ат-Тахрир и останавливается у здания Лиги арабских государств. Дальше ехать некуда -- вся площадь от Национального музея до здания правительства запружена народом. Лица обращены к зданию правительства. Его широкий желтый фасад вогнут вовнутрь, будто бы от напора демонстрации. -- На-сер! На-сер! Черный государственный орел, кажется, сейчас сорвется с фасада и взлетит над кипящей площадью. Кто-то выскакивает к памятнику Освобождения и взмахом руки призывает ко вниманию. Гул откатывается от центра площади и гаснет. Человек кричит что-то, заглушаемое дыханием площади. И тотчас площадь Тахрир взрывается, торжествующий крик раскатывается по улицам, переносится по запруженному мосту через Гезиру на западный берег. -- Президент Насер с нами! Арабы обнимаются и вскидывают к небу раскрытые ладони. -- Президент Насер снова с нами! -- Закирия! -- кричит Вика, торопливо опуская стекло машины. -- Закирия-я-я! В толпе мелькает длинная сутулая фигура Закирии. Он оборачивается на крик и подходит. -- Сайда, мадемуазель, сайда, мистер! Президент Насер с нами! -- улыбается Закирия. -- Что сказал тот человек, Закирия? -- спрашивает дядя Феликс. -- Он сказал, что президент забрал заявление об отставке. Он вернулся к нам! Сегодня наши враги увидели, на чьей стороне сила! -- Американо! -- кричит араб в красной вязаной шапочке, указывая на машину. Тотчас толпа арабов окружает ее, угрожающе размахивая кулаками. -- Ля! Нет! -- торопливо отвечает Закирия. -- Ля, руси, бал-шафи! Русские, большевики! -- Балшафи! Руси! -- арабы жмут руки папе, дяде Феликсу и даже Лешке. -- Вам лучше уехать, -- говорит Закирия. -- Вас будут принимать за американцев. Машина не может развернуться в толпе. Дядя Феликс задним ходом отгоняет ее на мост. -- Плохо бы нам пришлось, окажись мы американцами, -- замечает дядя Феликс. -- Вовремя они своих спрятали в Греции. -- Еще бы! Американцы вооружили Израиль... А ты заметил, что для египтян слово "балшафи" -- как заклинание победы? Они ждут помощи от нас. -- А мы поможем? -- спрашивает Лешка. -- А ты бы бросил друга в беде? -- Нет, конечно, -- обижается Лешка. -- Ну, так о чем разговор? Дядя Феликс все не может развернуть машину и, наконец, направляется в глубь Гезиры, чтобы объехать демонстрацию. -- Слушай, Феликс, давай крюк сделаем, -- предлагает папа. -- Последний раз глянем на колонию. Как-никак три года прожили, может, еще скучать будем в Москве. Машина углубляется в Замалек. Улицы пустынны, заперты решетчатые ворота, в ранний час закрыты жалюзи. "У трех пирамид" никого нет, скучает хозяин среди пустых столиков. Обезлюдевшая колония грустно смотрит пыльными окнами. Вон Викино окно на третьем этаже. На подоконнике -- выгоревшие бумажные цветы, Вика клеила их на уроке труда, а мама оставила в суматохе переезда. За живой изгородью стоят Аза и Леми. -- Вика, -- машут они, будто расстались только сегодня утром. -- Приходи играть с нами. Вика недоуменно смотрит на них, на их тщательно выглаженные платьица, на старательно уложенные волосы, перехваченные нарядными ленточками. Играть? Играть, когда идет война и умирают люди, когда на соседних улицах кипит демонстрация! -- Только в мяч мы теперь не играем, -- капризно говорит Аза. -- Джон ушел от нас, а Али очень толстый, он не может бегать за мячом. -- Куда ушел Джон? Аза морщится и машет рукой вдоль улицы. -- На войну. -- Он правильно сделал, -- говорит Вика. -- Очень хорошо! Аза и Леми удивленно вскидывают брови. -- Очень хорошо, -- повторяет Вика, старательно выговаривая арабские слова, чтобы они правильно поняли. -- Кувеййис! Вери велл! -- и она громко хлопает дверцей машины. -- Ай да Заяц! -- одобрительно кивает папа. -- Молодец! Так их! Они смеются с дядей Феликсом, а Лешка смотрит на хмурую Вику круглыми глазами. Он первый раз видит ее такой. ПОКА СТОИТ ЦИТАДЕЛЬ САЛЛАХ АД-ДИНА... В холле в широких креслах по трое сидят ребята. Почти весь класс. Теперь все вместе -- и инженерские, и торгпредские. Витька Сукачев протягивает Вике горсть фиников. -- Откуда?-- удивляется она. В город выходить нельзя, торговцев теперь мало, да и не до сладостей. -- Хусейн принес. Каждое утро прибегает, то финики тащит, то мандарины. Финики свежие, сочные, правда, отдают мылом. В Египте все фрукты надо мыть горячей водой с мылом. Все равно вкусно. Третий класс сосредоточенно жует, собирая в горсть длинные светлые косточки. -- А Матрешкин вчера с малышами улетел, -- смеется Витька. -- Сидит сейчас дома и дует чай из самовара. С бубликами. -- Скоро и мы двинемся, -- говорит Саша Пустовойт. -- "Иван Франко" уже Гибралтар прошел. Вика прикидывает в уме расстояние от Гибралтарского пролива до египетских берегов: утром теплоход будет в Александрии. Значит, последний день в Каире... -- Вот так, -- вздыхает вдруг Андрюшка. -- Разъедемся, значит, по домам, и -- поминай как звали! -- Как это? -- удивляется Витька. -- Чего это ты? -- А то. Данка вон в Литве живет, а я в Грузии. От Вильнюса до Тбилиси -- как от Москвы до Каира. Ребята недоуменно переглядываются. Об этом никто не подумал. Все так привыкли уезжать домой на каникулы, чтобы на следующий год вновь собраться в русской школе в Баб-эль-Бахре. А теперь, выходит, насовсем -- в разные школы, в разные города, к новым друзьям... Не будет рядом Саши, капризули Светки и веселого озорника Витьки... -- Да за лето война сто раз кончится! -- Ну да! -- кивает Андрюшка. -- Попробуй столько земли обратно отвоевать. -- Нет, ребята, не может быть, -- возмущается Саша. -- Ну и что, что далеко? Ведь в одной стране будем жить! Это... это же как в одном доме! В одном большом доме. -- А приезжайте ко мне, -- зажигается Андрюшка. -- Нет, правда! Я вас шашлыками угощу. Настоящими, кавказскими, не то что у Али-бизнесмена! -- А ко мне, ко мне! В Зимний сходим, каждый дворик обойдем! -- Нет, ко мне, -- требует Вика. -- Москва как раз посередине, отовсюду близко! -- Главное -- не потеряться, -- говорит Саша. -- Дом-то дом, а уж очень большой. Новые друзья появятся... -- Придумал! -- Витька таинственно оглядывается на пустой холл и понижает голос. -- Надо организовать братство! Настоящее тайное братство. -- Почему тайное? -- Ну так, для порядка. Братство должно быть тайным. И еще надо клятву придумать. Какое же братство без клятвы? Витька опять оглядывается и знаками подзывает всех к себе. -- Повторяйте: "Пока стоит цитадель Саллах ад-Дина"... -- Цитадель Саллах ад-Дина... -- шепчут ребята, склонившись голова к голове. -- "Пока молчит Сфинкс... " -- продолжает Вика. -- Пока молчит Сфинкс... -- "Клянусь не забывать своих друзей по тайному братству русской школы в Баб-эль-Бахре... " -- В Баб-эль-Бахре... -- Все, -- выдыхает Витька, откидываясь на спинку кресла. -- Нет, не все, --волнуясь, говорит Данка. --"Клянусь не забывать своих друзей, с которыми делился водой в Ливийской пустыне". -- "А если я нарушу эту страшную клятву, так пусть высохну, как мумия фараона Тутанхамона!" -- завершает Андрюшка, сверкая глазами. -- Теперь адреса. И тайное братство, забыв о распрях и ссорах, торопливо пишет московские, ленинградские, вильнюсские, минские, тбилисские адреса, примостив лист бумаги на колене. ДОМОЙ! Мама только подходит к постели, а Вика уже открывает глаза. За эти июньские дни она научилась просыпаться задолго до солнца. -- Едем? -- Автобус у дверей. Вика молча быстро одевается. Папа уже одет и выбрит. Кажется, что он вообще не спал в июне. Вика укладывает Мишутку в чемодан, а галстук кладет сверху. Она наденет его на палубе теплохода. Палуба теплохода -- это уже советская земля. -- Присядем на дорожку, -- говорит мама. Они садятся на чемоданы. Хороший обычай -- посидеть перед дальней дорогой. Можно вспомнить, что было, и загадать, что будет. Вика последний раз смотрит на острия далеких пирамид. Сфинкс, конечно, не запомнил ее, но она навсегда запомнила его странную, тревожную улыбку. Лифт бесшумно скользит вниз. Автобус уже полон. Негромко переговариваются переводчики и полицейские. Хусейн, чернобородый старичок в чалме, похожий на доброго колдуна, плачет и сует Витьке в руки финики. -- Много письмо пиши, -- говорит он, вытирая лицо рукавом галабии. Хусейн еще грудного Витьку нянчил и буйволиным молоком из соски кормил. Ребята старательно не смотрят в их сторону. Витька будто бы чешет лоб, а сам потихоньку смахивает слезы с ресниц. -- Ты, Хусейн, это... русский язык не забывай. Сказки прочти, что я оставил... Я приеду еще. Честное пионерское... -- Пока стоит цитадель... -- громко шепчет Андрюшка, пробегая мимо. Вика кивает: она помнит, она не забудет о братстве русской школы. -- Все? -- спрашивает шофер, выглядывая в салон. -- Нет, мы еще! -- папа-Лисицын и мама-Лисицына, взмокнув от пота, тащат ковры, картонные коробки, пакеты, сумки, узлы и чемоданы. -- Вы забили весь багажник. Больше места нет. -- А ничего, -- не теряется папа-Лисицын и протискивается в автобус. -- Мы и на пол положим. -- На пол ничего не класть! -- машет переводчик. -- Возможна воздушная тревога, проход должен быть свободен. -- Что же, бросать добро? -- мама-Лисицына готовится заплакать настоящими слезами. -- Постыдились бы, -- говорит дядя Феликс. -- Война ведь. -- И в нашу войну такие были, -- говорит мама. -- Люди в эвакуацию в теплушках ехали, а они купе коврами забивали... -- Ничего, -- не смущается папа-Лисицын. -- Мы и постоим. Слезь-ка, доченька! Они накладывают на свои сиденья ковры, коробки, пакеты, узлы, сумки и чемоданы. Светка стоит в проходе, красная от стыда, слезы вот-вот брызнут из глаз. Папа-Лисицын и мама-Лисицына взгромождаются на свой багаж, упираясь головой в потолок. -- Иди сюда, доченька! -- Высиживайте сами свое добро! -- кричит Светка сквозь слезы. Ай да Светка! Вика машет ей рукой и подвигается. Светка садится рядом, вытирая рукавом злые слезы. Автобус, наконец, трогается. Остается под козырьком отеля одинокий Хусейн. Мелькают мимо чешуйчатые стволы пальм, белые эвкалипты. Каир спит, укрывшись плотным одеялом тропической зелени. Только зенитные пушки уперлись бессонными глазами в небо. Вика торопливо оглядывается: надо все-все запомнить -- и могучие бастионы цитадели, и резные минареты над Гезирой, и башню президента Насера среди них, и лодки торговцев у острова Рода... Остаются позади западные окраины Каира. Прощай, тысячелетний город! Автобус катит по зеленой дороге вдоль бесчисленных каналов и речных рукавов. Тянутся рисовые и хлопковые поля, деревеньки, крытые соломой и дерном. Вика кладет тяжелую голову на Светкино плечо... Желтый флаг над пустынным пляжем, солнце над барханами, серебристые точки над Гелиополисом, черный орел на желтом вогнутом фасаде... Вика спит и не слышит, как автобус сворачивает под широкие листья финиковых пальм, когда поднимаются над горизонтом остроклювые "Миражи", не чувствует жаркого дыхания близкой пустыни. Она очень устала. Ее будит низкий гудок теплохода. Александрийский порт топорщится стрелами кранов. "Иван Франко" нависает над причалом, огромный, как пирамида. Борт его распахнут, в трюм едут по эскалатору разноцветные чемоданы. Деловито урчит кран, подхватывает машину, завернутую в авоську, и поднимает ее на борт. Вика бежит к трапу, загороженному цепочкой. Арабский солдат останавливает ее: -- Мадемуазель, ваши документы. -- Я теперь не мадемуазель! Я теперь просто Вика! Араб улыбается, сверкает зубами, проверяет паспорта и снимает цепочку: -- Бхатрак, просто Вика. Вика шагает на первую ступеньку трапа. Все! Только один шаг -- и она дома. Пусть теплоходный трап -- это еще не земля, но первая его ступенька -- уже Родина. Вся команда высыпала на палубу. Моряки машут фуражками с золотым крабом. Даже кок в высоком белом колпаке высунулся из камбуза. Капитан встречает пассажиров на последней ступеньке трапа. Вика пожимает руку капитана. -- Вы очень торопились за нами? -- Конечно, -- отвечает капитан. -- Никогда еще "Иван Франко" не ходил так быстро. -- Как там Шестой флот? -- деловито спрашивает Вика. -- Не очень? -- Что нам Шестой флот! Нам никакие флоты не преграда! Раскинулась широко по берегу Александрия, глыбятся бастионы форта Кейт-Бей. А Вика стоит на своей земле! Никто не смеет посягнуть на этот островок советской земли, над которым развевается красный флаг. А через три дня он сольется с большой землей Родины. Родина начинается здесь, с той черты, которую перешагивают сейчас члены тайного братства с папами и мамами. -- Ну, вот и дома! -- говорит папа и глубоко вздыхает, будто здесь, у александрийского причала, уже особый, вкусный, родной воздух. У трапа тормозит черная машина. Наверное, кто-то из посольских приехал... Нет, из машины выходят два араба. Они вытаскивают какие-то удостоверения, и часовой, отдав честь, снимает цепочку. Арабы поднимаются по трапу, спрашивают что-то у капитана. Тот оглядывается и указывает в ту сторону, где стоят Вика с папой и с мамой. Арабы направляются к ним. И с каждым их шагом, сокращающим расстояние, падает сердце у Вики. -- Мистер Беликов? -- Да, -- отвечает папа. -- Президент Насер просит вас остаться. У Вики перехватывает дыхание. Папа медленно оборачивается. -- Что скажете, мои родные? Мама молчит, у нее катятся слезы по щекам. И у Вики щиплет в глазах. -- Политика -- сложная штука, -- говорит она. -- Мы не туристы... -- Да, -- говорит папа. -- Именно так, дочуня. Он целует маму в неподвижное заплаканное лицо. Поднимает Вику и крепко прижимает к себе. Она утыкается носом в папину щеку. -- Не плачь, -- говорит папа. -- Я скоро вернусь. Значит, так надо. -- А я и не плачу, -- отвечает Вика, растирая слезы кулаками. -- Надо -- значит, надо... Она снимает с груди священного жука скарабея и протягивает папе. -- Древние полководцы... Может, и тебе пригодится... Папа берет свой чемодан и идет за арабами. Вот он спускается по трапу. Вот шагает с последней ступеньки... Плывет над Александрией гулкий гудок теплохода, С железным лязгом поднимается трап. Папа машет снизу. Арабы ждут его у машины. Он ловит за плечо мальчишку-торговца, сует ему не глядя пиастры и закидывает на борт плюшевого зеленого верблюжонка. Вика вытирает верблюжонком мокрые щеки. Опять гудит "Иван Франко". Между его бортом и причалом появляется полоса воды. -- Скажи президенту Насеру! Что я его просила! Чтобы он победил скорее! Папа кивает и поднимает над головой два пальца буквой V -- так здесь прощаются, желая друг другу удачи, V -- это первая буква слова "Victoria". "Виктория" -- значит "победа"! Блекнет в голубой дымке египетский берег. Теплоход идет прямо на север. Там, за тремя морями, -- Родина. ОГЛАВЛЕНИЕ Часть первая. СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ..... 3 Утро ............... -- Аза и Леми............. 14 "Синдбад-мореход".......... 17 Школа .............. 23 Перед лицом далекой Родины...... 33 Суп из белых грибов......... 36 Когда засмеется Сфинкс?........ 40 Веселый город Зу ........ 45 Пир горой............. 52 "Асуанская плотина", "Братья-мусульмане" и бык Коська............ 57 Часть вторая. ШЕСТЬ ТРЕВОЖНЫХ ДНЕЙ В ИЮНЕ................. 63 Гром среди ясного неба........ -- Через пустыню ........... 67 В Докки.............. 73 "Ястребы" над Городом Солнца..... 78 Ответ врагам революции........ 83 Пока стоит цитадель Саллах ад-Дина...... 86 Домой!............... 89 ДЛЯ МЛАДШЕГО И СРЕДНЕГО ВОЗРАСТА Юрий Марксович Коротков МАДЕМУАЗЕЛЬ ВИКТОРИЯ Повесть ИБ No 5332 Ответственный редактор Я, В. Пахомова. Художественный редактор Л. Б. Сапрыгина. Технический редактор Т. П. Тишина. Корректоры А. Ю. Березутская я Л. А. Лазарева. Сдано в набор 30. 01. 81. Подписано к печати 24. 06. 81. А07072. Формат 60х84'/16. Бум. типогр. No 1. Шрифт обыкновенный. Печать высокая. Усл. печ. л. 5, 58. Усл. кр. -отт. 6, 86. Уч. -изд. л. 5, 83. Тираж 75 000 экз. Заказ No 3055. Цена 35 коп. Ордена Трудового Красного Знамени издательство "Детская литература" Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1. Ордена Трудового Красного Знамени фабрика "Детская книга" No 1 Росглав- полиграфпрома Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, Сущевский вал, 49. Отпечатано с фотополимерных форм "Целлофот" К ЧИТАТЕЛЯМ Отзывы о книге просим присылать по адресу: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги. Коротков Ю. М. К68 Мадемуазель Виктория: Повесть/Рис. М. Ли- согорского. -- М.: Дет. лит., 1981. -- 94 с., ил. В пер.: 35 к. Повесть о девочке, дочери советских специалистов, работающих в Египте. Время действия -- весна и первые дни июня 1967 года, последние мирные дни Европы и начало арабо-израильской войны. Русская школа в Каире, прием в пионеры, пионерский лагерь... -- за всем этим острое чувство Советской Родины. В повести изображена жизнь Египта, искренняя приязнь арабов к советским людям. Первая книга молодого автора. К 70803--383 26р--81 М101(03)81 Здравствуйте (араб. ). Плохо, хорошо (араб.). Эль-Аламейн находится недалеко от Александрии. Здесь осенью 1942 года британская армия разгромила фашистов в Египте. Портовые города Египта, Кипра, Греции, Румынии и Болгарии. Гелиополис (Город Солнца) -- район Каира.