бухту и, протиснувшись сквозь тесную скалистую горловину, вышел в открытое море. Хидетаро часами стоял на палубе, устремив глаза на волны, бегущие навстречу, и думал, думал о свалившейся на него беде. Он все больше укреплялся в мысли, что родословная книга, испещренная старыми иероглифами, должна ему помочь. В Токио, если понадобится, он пойдет во дворец, может быть встретится с лордом хранителем императорской печати маркизом Кидо, и сын его будет прощен... Но путь в столицу оказался куда более долгим и трудным, чем предполагал Хидетаро. Спокойная, ясная погода сначала благоприятствовала путешествию, но на вторые сутки пути среди безоблачного дня вдруг раздался грохот взрыва, который потряс судно. Удар торпеды, выпущенной из неведомо откуда взявшейся американской подводной лодки, пришелся в носовую часть корабля, ближе к машинному отделению. Пароход, накренившись, начал погружаться в воду. Поднялась паника, все бросились к спасательным шлюпкам. Взрыв застал Хидетаро Одзаки на палубе, его отбросило в сторону... "Родословная книга!" Он бросился вниз по трапу, чтобы ее спасти. Его сбивали с ног бежавшие навстречу обезумевшие люди. Он падал, поднимался, пробился все же к каюте и торопливо выхватил из корзины древнюю книгу, которая была сейчас для него дороже жизни. Задыхаясь, он снова выбежал на палубу. Пароход накренился еще больше. Спасательные шлюпки уже отвалили от борта. Вдалеке, поднявшись на поверхность, уходила к горизонту подводная лодка. Пробежав по вздыбленной палубе, последний пассажир Хидетаро Одзаки бросился в воду. Поплыл и тут же упустил свое сокровище. Попробовал нырнуть - тщетно. В отчаянии он стал погружаться, чтобы утонуть, но чья-то рука втащила его в шлюпку. Волны долго носили потерпевших кораблекрушение по пустынному морю. Многие умерли от жажды и голода. Хидетаро выжил. Шлюпку прибило к японскому берегу, старик попал в больницу и только через много дней добрался до Токио. Хидетаро обивал пороги правительственных учреждений, просил, унижался, уверял всех, что род Одзаки происходит от прославленного сегуна Токугава, но с Хидетаро никто не хотел разговаривать. Единственное, чего смог добиться старый японец, - ему разрешили свидание с сыном в тюрьме Сугамо. Оба они старались скрыть волнение при последней встречи. Хидетаро торжественно развернул пакет, принесенный с собой, и передал Ходзуми церемониальное кимоно - черное с белыми иероглифами на рукавах и спине. Такие кимоно люди надевают перед смертью. Хидетаро заказал его в мастерской, перед тем как посетить тюрьму Сугамо. Иероглифы на кимоно обозначали знак древнего рода сегуна Токугава, к отдаленной ветви которого принадлежал осужденный на смерть Ходзуми Одзаки. Время свидания было ограничено, и Хидетаро торопился сказать сыну самое главное. Он убеждал его, что ради жены и ребенка Ходзуми должен делать все, чтобы прожить хотя бы лишний день. Весть о смерти Ходзуми причинит им жестокую боль. Нужно отдалить этот час. Пусть Ходзуми подаст прошение на высочайшее имя о помиловании или обжалует приговор. Ходзуми пообещал отцу выполнить его просьбу, хотя не верил, что это может изменить приговор суда. Прощаясь с отцом, Ходзуми просил его заехать к Эйко, взять у нее письма, которые писал ей из тюрьмы. В них сказано все, что хотел он сказать близким. Время истекло, и тюремщик сказал, что свидание закончено. Приговоренного к смерти Ходзуми Одзаки увели обратно в камеру. Он растер тушь на каменной дощечке, капнул несколько капель воды, взял кисть и начал писать. Ему хотелось запечатлеть на бумаге последнюю встречу с отцом. "Наконец мне разрешили встречу с отцом, - писал он. - С торжественным чувством, с каким предстают перед верховным судилищем, стоял я перед отцом. Я надеялся, что смогу держаться спокойно, но при виде отца меня охватило волнение, с которым я не мог справиться. Я попросил у отца прощение за причиненное горе и пожелал ему здоровья и долгих лет жизни. Зная, что это последняя наша встреча, я пристально глядел на него, не отрывая глаз. Он показался мне еще довольно бодрым, и это успокоило меня. Мне доставило маленькую радость, что ему подошло мое пальто, которое я отдал ему, понравился галстук, который ему подарил. Волосы у отца стали совсем седые, но слышит он еще хорошо. Мне вспомнилось, как на Формозе всегда хвалили его слух и говорили, что хороший слух - признак благополучия и долголетия. Я провожал глазами согбенную фигуру отца, пока он не скрылся за дверью, сопровождаемый тюремными надзирателями". Прошло еще полгода, и кассационный верховный суд утвердил приговор, не найдя смягчающих обстоятельств. Все эти месяцы отец Ходзуми Одзаки жил в столице. Он истратил все свои деньги, голодал, ждал. Теперь иссякла последняя надежда. Когда божественная принцесса Коноя Модзакура-химэ пришла с юга, превратив бутоны на деревьях вишни в прекрасные цветы, когда для всех наступил праздник сакура, в эти дни разбитый непомерным горем Хидетаро вернулся в свой одинокий дом на Формозе. Здесь тоже праздновали большой матсури - праздник вишни, но, вместо ветки цветущей сакуры, на калитке своего дворика Хидетаро увидел надпись: "Отец врага народа, изменника родины"... Он молча вошел в дом, снял с плеча дорожную корзину, поднял крышку, достал пакет, в котором лежали копии писем сына к невестке Эйко, и принялся их перечитывать. Письма успокоили его. Нет, сын не может быть изменником родины! У него было большое сердце, переполненное любовью. Пусть люди прочтут эти письма, и они узнают, каким был Ходзуми! Хидетаро издаст эти письма и назовет их словами Ходзуми, обращенными к Эйко: "Любовь, подобная падающей звезде". А если боги не дадут ему сил осуществить задуманное, пусть это сделает младший сын - Ходзуки... Так решил старый Хидетаро Одзаки. А в тюрьме Сугамо после утверждения приговора снова потянулись томительные дни. Каждый день для осужденных на казнь мог быть последним. И так продолжалось много месяцев. Рано утром 7 ноября 1944 года в одиночную камеру Ходзуми Одзаки вошел начальник тюрьмы. Одзаки что-то писал, склонившись над дощатым столом. Он поднял голову. Позади начальника тюрьмы он увидел стражу и все понял. - Себун?1- спросил он. 1 Себун- казнь - Да, - ответил начальник тюрьмы. - Могу ли я дописать письмо? - Я подожду... Ходзуми склонился над последней страницей недоконченного письма. "Я хорошо знаю, - писал Одзаки, - что родные сетуют на меня. Они считают, что я совершил нечто дикое и невероятное, что с моей стороны жестокий эгоизм не только перестать думать о себе, но и пренебречь счастьем жены и ребенка. Возможно, они по-своему правы. Но я слишком отчетливо видел недалекое будущее, я был так поглощен этим, что у меня не оставалось времени заботиться о себе и своей семье. Точнее даже, я не считал это нужным. Я был глубоко убежден, что, посвятив себя служению идее, выдвинутой жизнью нашего поколения, я служу высшим интересам - и своим и своей семьи. Я хочу повторить снова: "Раскройте шире глаза, вглядитесь в нашу эпоху!" Кто сможет понять веление времени, уже не станет ни завидовать другим, ни вздыхать о несчастье своей семьи. Моя работа позволяла мне увидеть будущее, постичь его, и это было самым близким и дорогим моему сердцу. Пусть меня этим и помянут. Это я и прошу вас передать всем". Ходзуми Одзаки поднялся из-за стола. Он облачился в черное, церемониальное кимоно с белыми иероглифами. - Я готов, - сказал Одзаки. Начальник тюрьмы поклонился и пропустил осужденного вперед. Его увели. Начальник тюрьмы прошел в одиннадцатую камеру на втором этаже. Поклонившись узнику, он деловито спросил: правильно ли он называет имя заключенного - Рихард Зорге? - Да, я Рихард Зорге. - Он поднялся с табурета, на котором сидел с книгой в руках. - Сколько вам лет? - Сорок девять. Начальник тюрьмы уточнил адрес, по которому Зорге жил в Токио до ареста, и, удостоверившись официально, что перед ним именно он - осужденный на казнь, церемонно поклонился еще раз. - Мне вменили в обязанность, - произнес он, - передать вам, что вынесенный вам смертный приговор по распоряжению министра юстиции Ивамура сегодня будет приведен в исполнение... От вас ждут, что вы умрете спокойно. Снова традиционный поклон, на который Зорге ответил кивком головы. - У вас будут какие-либо распоряжения? - спросил начальник тюрьмы. - Нет, свою последнюю волю я изложил письменно. - Вы хотите сделать последнее заявление? - Нет, я уже все сказал. - В таком случае прошу следовать за мной. - Я готов, - спокойно ответил Зорге. Это была мелкая, подлая месть - казнить коммуниста в день его большого праздника... Рихард вышел из камеры. В гулких коридорах тюрьмы удалялся топот его тяжелых ботинок. В тюрьме Сугамо наступила тишина... Рихарда провели через двор в тесный кирпичный сарай. Здесь его ждали прокурор, палач и буддийский священник. Рихард Зорге сам стал под виселицу на люк, сделанный в полу. Он поднял по-ротфронтовски над головой кулак и громко произнес по-русски: - Да здравствует Советский Союз!.. Да здравствует Красная Армия!.. Палач накинул петлю. Было десять часов тридцать шесть минут утра по токийскому времени. В Москве - на шесть часов меньше. На предрассветных улицах советской столицы проходили войска Красной Армии, орудия, танки подтягивались к Красной площади для участия в Октябрьском параде. Близилась победа Вооруженных Сил Советского Союза над германским фашизмом, победа Красной Армии, в рядах которой состоял и коммунист-разведчик Рихард Зорге... Было 7 ноября 1944 года. Тело казненного Рихарда Зорге зарыли на кладбище Дзасигатани - кладбище невостребованных трупов, как называли это мрачное, заброшенное место на окраине Токио. А прах Ходзуми Одзаки передали его жене. Позже, вспоминая этот ужасный день, Эйко написала в своих воспоминаниях: "В темноте, под проливным дождем, я в одиночестве брела домой, прижимая к груди теплый ящичек с еще не остывшим прахом... Когда я пришла на вокзал Сибуя, поезда не ходили. На линии Токио - Иокогама случилась какая-то авария, и мне пришлось ждать поезда почти два часа. Наконец я втиснулась в битком набитый вагон и доехала до храма Ютондзи. Дом наш был погружен в полный мрак. На ощупь открыла ключом дверь, вошла в комнату и зажгла свет. И вот я снова в нашем доме, куда ты так хотел вернуться. Я вошла в твой кабинет, который ты так любил. Обливаясь слезами, я шептала какие-то слова и поставила урну с прахом на письменный стол... А за окном все лил и лил дождь..." Через два дня, уже после казни, пришла открытка, написанная рукой Ходзуми. Он писал: "Становится все холоднее... Но я надеюсь собраться с духом и победить холод. Меня согревают чувства. Наша любовь подобна падающей звезде, летящей в вечность..." Любовь подобна звезде, летящей в вечность! ОРАНЖЕВАЯ ТАЙНА Джейн Флеминг почему-то ужасно боялась своего шефа. Он напоминал ей героя когда-то виденного детективного фильма нагло-самоуверенного супермена с пронизывающими, раздевающими глазами. Такой не постоит ни перед чем для достижения цели. Подсознательное чувство опасности постоянно охватывало Джейн в присутствии Лесли Гровса, хотя руководитель учреждения, где она теперь работала, относился к ней вполне доброжелательно. Именно ему была обязана Джейн тем, что получила эту работу, после того как вернулась с Гавайских островов. Но когда Гровс вызывал ее в свой кабинет или просто разговаривал с ней, давая какие-то поручения, молодая женщина внутренне трепетала и рука ее невольно тянулась к открытому воротничку блузки. С Гровсом Джейн познакомилась прошлым летом в инженерном управлении. Она пришла к нему по рекомендации друзей из авиационной фирмы, где когда-то работала. Перед ней за огромным столом сидел человек средних лет в форме полковника вооруженных сил Соединенных Штатов. Защитная рубашка военного покроя казалась тесной на его плотной фигуре, и сквозь легкую ткань выступали упругие бицепсы. Не предложив Джейн сесть, Гровс прочитал письмо, окинул ее оценивающим взглядом: - Ну что ж! Мне кажется, миссис Флеминг, вы нам подойдете. Точнее я скажу вам через неделю. Но имейте в виду, работать придется много, и комфорта не обещаю. Будете жить на краю пустыни... Согласны? Конечно, Джейн согласилась. Что ей оставалось делать? Две недели назад она получила известие, что летчик Петер Флеминг не вернулся на базу и числится без вести пропавшим... Детей она еще раньше отправила к родителям на ферму, и сейчас для нее не имело значения, где ей придется работать. - Ваш муж в армии? - спросил Гровс. - Он летчик... Пропал без вести на Филиппинах. - Ни вдова, ни замужняя! - определил Гровс. Бестактность полковника покоробила Джейн. Она промолчала. Гровс поднялся, проводил ее до двери. - Не забудьте еще об одном требовании, которое мы предъявляем всем нашим сотрудникам, - сказал он, прощаясь, - не болтать лишнего. Вы умеете держать язык за зубами?.. Кстати, у вас красивые зубы, миссис Флеминг, - добавил Гровс и улыбнулся одними губами. - Вам никто не говорил об этом? Солдафонские манеры, неуклюжие замечания Гровса шокировали молодую женщину до того, что она готова была отказаться от предлагаемой службы. Но, получив через неделю письмо с предложением оформиться на работу, Джейн все же отправилась на Вирджиния-авеню. Такого заработка, какой обещали ей в военном ведомстве, Джейн, конечно, нигде не получит. Учреждение Гровса носило странное и непонятное название - Манхеттенский проект. Но на дверях, выходивших на улицу, не было никакой вывески. Гровс встретил Джейн как старую знакомую. На этот раз он был в форме бригадного генерала и явно гордился своим новым званием. Он попросил Джейн пройти в соседнюю комнату получить необходимые документы и, не задерживаясь, выехать на работу по адресу, который ей будет указан. В Санта-Фе - маленький городок, расположенный в штате Нью-Мексико, Джейн прилетела рейсовым самолетом, вмещавшим десяток пассажиров. Вместе с ней летели еще несколько человек, которые, как оказалось, тоже направлялись на строительство Манхеттенского проекта. Джейн не могла даже представить, что в Штатах до сих пор существуют такие глухие места. С ручным чемоданчиком она вышла на крохотный аэродром, больше похожий на пастбище для скота, нежели на летное поле. Столица штата Нью-Мексико крохотный городок в окружении лилово-красноватых скалистых гор скорее походила на заброшенный поселок ковбоев или старателей, будто перекочевавший сюда со страниц романов Майн Рида. Сонные, пустынные улицы, старинные домики испанской архитектуры, обнесенные каменными заборами, протестантская кирка, несколько магазинчиков и таверна рядом с бензозаправочной станцией. Оказалось, что строительство Манхеттенского проекта находится еще дальше, милях в тридцати от города. Туда их вез автобус по узкой извилистой дороге через каньоны, мимо гор, придвинувшихся так близко, что ветви сосен, выросших на скалах, шуршали по крыше автобуса. Но вот горы раздвинулись автокар выскочил на широкую долину и остановился перед воротами большого особняка испанской архитектуры, с пологой крышей и высокими сводчатыми окнами. Вероятно, его построили во времена Колумба первые испанские поселенцы такой он был старый, похожий на сторожевой форт, с воротами, окованными фигурными железными полосами, с мощеным двориком и каменной лоджией, протянувшейся вдоль внутренней стоны господского дома. Не жилище, а крепость! Дом испанских грандов стоял на отшибе, а дальше в горной долине виднелись ковбойские, а может быть, индейские ранчо выложенные из серого потемневшего известняка Джейн читала, что здесь в Нью-Мексико, находились когда-то резервации индейцев. Вот куда занесла ее судьба! Приезжих встретила добродушная тетушка Дороти Маккибен, исполнявшая здесь обязанности хозяйки дома. Она вышла из кухни с засученными рукавами, отерла полотенцем руки и приветливо поздоровалась. От нее веяло теплом, домашним уютом, и все вокруг оставляло впечатление патриархальной тишины и спокойствия. Только отдаленный гул стройки в горах, рокот тяжело груженных машин напоминал, что сейчас все же век двадцатый... Тетушка Маккибен угостила всех чудесным кофе со сливками, которые принесла в большом фаянсовом кувшине, поставила на стол такие же белые грубые чашки. Несмотря на свою полноту, она была подвижна и расторопна. Занимаясь делами, говорила без умолку, убеждала приехавших, как здесь чудесно, какой чистый здесь воздух. А неудобства - это временно, скоро построят городские квартиры, и тогда будет просто первоклассный горный курорт... Напоив гостей кофе, пообещав, что скоро привезут их багаж, тетушка Маккибен принялась расселять инженеров-строителей, приехавших в эти глухие места из разных концов страны. Одних она направила в соседние хижины, других поселила в длинном флигеле во дворе, предназначавшемся когда-то для господской прислуги. Миссис Флеминг получила угловую комнатку в господском особняке, носившем громкое название - Дом приезжих. Комнатка совсем крохотная, в ней едва умещались кровать, туалетный столик да старый тяжелый стул. Единственное окно-амбразура выходило на дорогу, по которой тянулись вереницы машин, груженных строительными материалами. Могучие самосвалы, как бизоны, поднимались на горное плато, где видны были остовы поднимающихся корпусов. Здесь, в Лос-Аламосе, предстояло жить теперь Джейн Флеминг, завербованной на работу военным ведомством Соединенных Штатов. Но никто из приехавших не имел ни малейшего понятия - что же, в конце концов, им предстоит строить в глуши штата Нью-Мексико, в бывшей индейской резервации, окруженной плотным кордоном войск, не пропускавших сюда ни единого постороннего человека. Тетушка Маккибен оказалась права: к осени на Холме, так называлось плоское и широкое горное плато, закончили постройку жилых домов, коттеджей, и многие инженеры, ученые-физики переселились туда, ближе к лабораториям, оборудованным самой новейшей аппаратурой. Джейн работала в секретариате Гровса, ей пригодилась стенография, изученная когда-то давным-давно, точно так же как пригодился и технический опыт, накопленный в конструкторском бюро авиационной фирмы. Руководитель Манхеттенского проекта бригадный генерал Гровс не часто наезжал в Лос-Аламос. Он проводил здесь неделю, иногда две и снова исчезал. Под его управлением находились еще другие объекты, разбросанные по всей стране - в Чикаго, Ханфорде, Ок-Ридже... Когда приезжал Гровс, в его кабинете начинались бесконечные совещания, беседы, их стенографировала личная секретарша Гровса, но часто, когда в кабинете происходили особо секретные разговоры, Джейн туда не допускалась. В эти дни в кабинете генерала Гровса подолгу засиживался Оппенгеймер, Роберт Оппенгеймер, или просто Опп, как дружелюбно называли его на строительстве. Опп возглавлял основную лабораторию Лос-Аламоса. Внешне он никак не походил на солидного ученого. Худощавый и узколицый, с большим носом, будто пересаженным с другого лица, он ходил в затертых ковбойских штанах, в яркой клетчатой рубахе, всегда с запущенными, давно не стриженными волосами. Погруженный в научные исследования, Опп не обращал внимания на свою внешность и походил скорее на туриста, случайно забредшего в эти края... Вместе с Оппенгеймером приходили его помощники - венгерский физик Сциллард, итальянец Ферми, одноногий Теллер, Буш. Это были эмигранты, покинувшие Европу, захваченную Гитлером. Гровс обращался с учеными-эмигрантами грубовато-фамильярно, но, по всей видимости, они играли основную роль в жизни Манхеттенского проекта. Джейн хорошо знала каждого из них, но не имела представления, чем они занимаются. В Лос-Аламосе существовал непреложный закон - говорить о чем угодно, но только не о делах Манхеттенского проекта Джейн печатала служебные письма, стенографировала распоряжения Гровса, вела канцелярию, но в ее руки ни разу не попал ни один документ написанный на бумаге оранжевого цвета. Это была оранжевая тайна, к которой имели доступ лишь несколько человек из самого ближайшего окружения бригадного генерала Гровса Оранжевая тайна... Эта тайна, породившая Манхеттенский проект, возникла накануне того трагедийного дня, который Джейн пережила там, на Гавайях, в своем уютном коттедже на склоне потухшего вулкана. Шестого декабря 1941 года, за день до японского нападения на Перл-Харбор, президент Соединенных Штатов Франклин Рузвельт подписал распоряжение - приступить к изготовлению атомной бомбы, обладающей, по расчетам ученых, фантастической мощью. Президент поставил свою подпись на бумаге оранжевого цвета и распорядился, чтобы все материалы, связанные с разработкой нового сверхсекретного оружия, впредь направлять к нему только на такой бумаге. Их легко будет обнаружить в кипах документов, поступающих на рассмотрение к президенту. Оранжевые письма, адресованные ему, Рузвельт приказал передавать немедленно. Для сохранения тайны работу по изготовлению атомной бомбы назвали Манхеттенским проектом - по месту расположения резиденции начальника генерального штаба вооруженных сил Маршалла. Но еще задолго до того, как Рузвельт подписал распоряжение, тайна уже существовала, не окрашенная еще оранжевым цветом, то есть не получившая государственного значения. В начале тридцатых годов ученые, занимавшиеся ядерной физикой, открыли существование нейтрона, способного расщеплять атом. Французский физик Жолио-Кюри получил Нобелевскую премию за обнаруженное им явление искусственной радиации. В Стокгольме, получая заслуженную премию. Кюри сказал: "Ученые, которые могут создавать и разрушать элементы, способны также осуществлять ядерные реакции взрывного характера... Если удастся осуществить такие реакции в материи, то, по всей вероятности, будет высвобождена в огромных количествах полезная энергия". Ученые разных стран - в Москве и Берлине, в Стокгольме и Токио, в Риме и Лондоне, в городах Соединенных Штатов - направляли свое внимание к единой цели: раскрыть удивительную тайну расщепления атома. Но энергия, заключенная в атоме, могла служить и войне и миру, и созиданию и разрушению. Все зависит от того, в чьих руках окажется раскрытая тайна ядерных мощностей, чему станет она служить - добру или злу. И это начинало тревожить умы ученых. Жизнь в Европе становилась невыносимой. В мире слово "нейтрон" упоминалось значительно реже, чем слово "Гитлер". Один за другим ученые-физики покидали нацистскую Германию, Италию Муссолини, Венгрию диктатора Хорти, переселялись в Англию, Скандинавию, Соединенные Штаты. Покинул Европу корифей науки Альберт Эйнштейн, освистанный нацистами-студентами в германском университете; эмигрировал из Венгрии Сциллард, только недавно ставший лауреатом Нобелевской премии. Его примеру последовал блестящий итальянский ученый в области ядерной физики Энрико Ферми... Разные пути приводили ученых в Америку, и они продолжали заниматься здесь исследовательской работой. Никто из них не мог сказать, в каком направлении, с каким успехом ведутся исследования ядерных проблем в покинутых ими странах. Из Германии приходили тревожные вести - в лабораториях, исследовательских институтах, в университетах появились доцент-фюреры, политические надсмотрщики, контролирующие научную и педагогическую работу исследователей-ученых. А что, если Гитлер направил свои усилия на то, чтобы заполучить атомное оружие? Такая возможность не исключена - в Германии осталось немало ученых, перешедших на сторону фашизма. Атомная бомба в руках фашистов! Что может быть трагедийнее такой перспективы?! Мир окажется беззащитным против атомной угрозы. Нужно предпринимать контрмеры, предпринимать немедленно. В арсенале народов, борющихся с фашизмом, должно быть свое атомное оружие, одно существование которого сможет обуздать Гитлера. Но что могут сделать ученые без поддержки, вооруженные лишь теоретическими идеями разрушения атома? Нужны эксперименты, нужны громадные средства для того, чтобы превратить научные идеи в реальность, сделать это до того, как фашизм заполучит атомное оружие. Только атомное оружие демократических стран, противостоящее такому же оружию, изготовленному в фашистской Германии, может спасти мир. Так думал Лео Сциллард, венгерский ученый-атомник, волей горькой судьбы заброшенный в Соединенные Штаты. Надо убедить американское правительство в реальности угрозы атомного нападения со стороны фашистской Германии - так думал и Энрико Форми, итальянский физик, эмигрировавший в США. Весной 1939 года, когда всем было ясно, что вот-вот начнется вторая мировая война, Энрико Ферми отправился в штаб военно-морского флота Соединенных Штатов. Его принял начальник технического управления адмирал Хупер. Итальянец пытался втолковать адмиралу, какое значение имеют атомные исследования, как они изменят технику будущей войны и предотвратят угрозу со стороны Германии. Но Хупер слушал его рассеянно, заподозрив в ученом шарлатана-ловкача, который пришел выманивать деньги на какие-то нелепые эксперименты. Адмирал был далек от идей, которые разъяснял ему итальянский ученый. Он спросил: - А почему вы решили, что Штаты будут воевать против Германии, а не на ее стороне?.. Здесь еще ничего не известно. Ученый больше не встречался с адмиралом. Неудача, постигшая Энрико Ферми, не обескуражила физиков. Они искали новые пути. Решили, что лучше всего поговорить с президентом, но для этого требовалась авторитетная поддержка. Сциллард и Ферми рискнули обратиться к Альберту Эйнштейну. Созвонившись по телефону, они отправились на Лонг-Айленд под Нью-Йорком, где ученый проводил летний отдых. Их старенький фордик долго колесил по взморью, пока они не обнаружили наконец маленькую дачку, уединенно стоявшую на берегу. Их встретил седой, усатый человек, с львиной гривой белых волос, спадающих до плеч. Он собирался плыть на яхте, был в холщовых рыбачьих штанах, закатанных до колен, в стоптанных башмаках и рубахе с распахнутым воротом. Сциллард рассказал о цели своего визита, о последних тревожащих новостях, дошедших к ним из Европы. Немцы запретили вывозить урановую руду из оккупированной ими Чехословакии. Это в Судетах, в Иохимстале, где начинал свои опыты Жолио-Кюри... Есть сведения, что германский вермахт заинтересовался атомной проблемой. - Надо предупредить страшное бедствие, - взволнованно говорил Сциллард. - Это будет трудно доказать военным, - возразил Эйнштейн. - Но мы должны обратиться прямо к президенту! Альберт Эйнштейн был далеко не уверен, что на современном уровне исследований можно практически решить задачу цепной реакции. Это дело будущего. Но активность фашистов настораживала. Ученый согласился подписать письмо президенту Рузвельту. Сообща набросали проект. Эйнштейн диктовал: - "Вашингтон, Белый дом, президенту Соединенных Штатов Ф. Д. Рузвельту. Сэр! Некоторые последние работы Э. Ферми и Л. Сцилларда, которые я видел, дают мне основания полагать, что элемент урана может быть в ближайшем будущем превращен в новый и важный источник энергии... В последние четыре месяца, благодаря работам Жолио во Франции, а также Ферми и Сцилларда в Америке, стало возможным осуществить ядерную цепную реакцию в большой массе урана, которая вызовет выделение колоссальной энергии... Вполне вероятно, хотя это можно сказать с меньшей уверенностью, что таким образом будут созданы исключительно мощные бомбы нового типа... Возникшее положение, очевидно, требует бдительности и, если понадобится, быстрых действий со стороны правительства..." Вскоре Сциллард приехал еще раз к Эйнштейну на побережье с готовым текстом, и ученый с мировым именем подписал письмо президенту. Это было второго августа 1939 года. Но как передать его Рузвельту? Потребовалось немало времени, чтобы найти человека, который смог бы это сделать. Банкир Александр Сакс, американец русского происхождения, был вхож в Белый дом. Он дружил с Рузвельтом, состоял его неофициальным советником по финансовым вопросам. Сакс поддержал Сцилларда и обещал передать письмо президенту. Сделать это удалось только в октябре, когда в Европе уже бушевала вторая мировая война. Сакс вошел в кабинет Рузвельта, когда президент просматривал текущую корреспонденцию, подготовленную секретарем. - То, что я принес вам, - сказал Сакс, - не должно залеживаться на вашем столе... Он стал подробно рассказывать о письме Эйнштейна и пояснительной записке, составленной Сциллардом. Но и президент слушал его невнимательно. Его утомляли бесконечные и непонятные научные термины. - Знаете что, - признался Рузвельт, - мои познания в этой области не превышают познаний полицейского, стоящего на посту у ворот Белого дома. Сакс прервал рассказ и прочитал несколько абзацев из письма Альберта Эйнштейна. Но и это не убедило президента. - Вероятно, все это очень важно и интересно, - сказал он, - но правительству преждевременно вмешиваться в такие сложные научные проблемы. - Рузвельт явно уклонялся от дальнейшего разговора. Он посмотрел на огорченного Сакса и добавил: - Знаете что, Алекс, приходите ко мне завтра на ленч. Тогда и поговорим... Александр Сакс провел ночь в раздумьях, как убедить президента. Президент уже сидел за завтраком, когда Сакс появился снова в Белом доме. - Вы опять будете мучить меня учеными проблемами, - усмехнулся Рузвельт. - Сколько времени вам нужно, чтобы изложить суть дела? - Нет, я просто расскажу вам одну старую историю, - возразил Сакс. - Однажды к Наполеону явился американский изобретатель и предложил ему построить паровой флот. Корабли смогут в любую погоду ходить по морю и легко осуществят вторжение в Англию. Великий император Франции проявил недальновидность. Ему показалось невероятным, что корабли смогут ходить без парусов, и он прогнал ученого - знаменитого Фултона, изобретателя парового двигателя... Если бы Наполеон проявил большее внимание к совету Фултона, думаю, что история девятнадцатого века развивалась бы иначе... Англию спасла недальновидность Наполеона. - Вы сравниваете меня с Наполеоном, - рассмеялся Рузвельт, - и хотите предостеречь от его ошибки. Ну что ж! Президент взял листок бумаги, что-то черкнул и передал камердинеру, который прислуживал за столом. Через минуту камердинер вернулся с бутылкой старого французского коньяка, наполнил бокалы. - Давайте выпьем за то, чтобы не повторять великих ошибок, - сказал Рузвельт. - Вы серьезно думаете, что Гитлер может поднять нас на воздух своей атомной бомбой? - Совершенно серьезно! Субатомная энергия существует вокруг нас. Мы обязаны взять ее под свой контроль. Рузвельт задумался. Он нажал кнопку и вызвал своего секретаря генерала Уотсона. - Послушайте, Уотсон, над этим стоит подумать, - он протянул письмо Эйнштейна. - Это требует действия... Через десять дней генерал Уотсон по поручению президента собрал совещание военных консультантов. Пригласили и Сцилларда. Сциллард сказал: - Если полностью расщепить килограмм урана, произойдет взрыв, равный по силе взрыву двадцати тысяч тонн динамита... - О, это нам подойдет! - воскликнул один из военных. Консультанты поддержали просьбу Сцилларда - выделить для изучения атомной проблемы шесть тысяч долларов. С этого и начались лабораторные исследования по изготовлению атомной бомбы. Через два года Рузвельт подписал распоряжение, напечатанное на бумаге оранжевого цвета. Полковник Гровс, руководитель Манхеттенского проекта, не имел никакого отношения к ядерной физике. Его осведомленность в этой области тоже стояла на уровне познаний заурядного полицейского, о котором говорил Рузвельт. И тем не менее полковника Гровса назначили военным руководителем проекта. Главным его качеством считалась бульдожья хватка - этот своего добьется, а добиваться предстояло многого. По специальности Гровс был строителем, скорее даже подрядчиком, потому что сам он ничего не строил, только распоряжался. Последнее время Гровс возглавлял постройку Пентагона, здания военного министерства. Новое назначение принял с энтузиазмом - его привлекли масштабы предстоящей работы: выполнение Манхеттенского проекта оценивали в сто миллионов долларов. Такого подряда Гровс еще никогда не получал! Полковник-строитель отличался чудовищным тщеславием, завидовал успехам других. Гровс решил использовать ситуацию, чтобы сразу продвинуться вперед. В военном министерстве он поставил условие - пусть ему сразу дадут бригадного генерала. - Мне это нужно для дела, - говорил он. - Генеральское звание действует на ученых куда сильнее, чем на военных... Мне же придется возиться с этими битыми горшками. "Битыми горшками" Гровс пренебрежительно называл физиков, поступавших под его начало. Многие из них имели Нобелевские премии, считались учеными мировой величины, но для Гровса они оставались только "коллекцией битых горшков". Ограниченный и бестактный человек, Гровс был убежден, что в мире все решает только грубая сила. Генерал-солдафон, став на пост руководителя Манхеттенского проекта, постепенно забирал власть, становился неограниченным монархом в самостоятельном атомном государстве внутри Соединенных Штатов Америки. Стоимость Манхеттенского проекта первоначально определялась в сто миллионов долларов, но под конец перевалила за два миллиарда. На строительстве атомных заводов было занято сто пятьдесят тысяч рабочих. В подчинении Гровса оказалось три засекреченных "атомных" города; вместе с прилегающими к ним заводами, лабораториями, исследовательскими центрами они занимали площадь в десятки тысяч квадратных километров. И первым из городов по степени секретности, конечно, был Лос-Аламос, где конструировали атомную бомбу. Названия этих городов перестали упоминать в газетах, будто их никогда не существовало на географических картах. В своей вотчине Гровс создал собственную контрразведку, установил строгую цензуру в частной переписке ученых, организовал подслушивание телефонных разговоров, запись их на магнитофонную ленту, учредил "детекторы лжи" для определения политической благонадежности своих подданных. Под началом этого человека, рядом с ним работала и Джейн Флеминг, молодая американка, считавшая до недавнего времени, что она достигла в жизни счастья. Война разрушила все... Весной бригадный генерал Гровс дольше обычного задержался в Лос-Аламосе. Атомные заводы вступали в решающую стадию строительства, и главная лаборатория начала получать первые мизерные дозы атомного горючего, измеряемого миллиграммами. В Пентагоне Гровса поторапливали - атомная бомба нужна сейчас, но не после войны. Сталинград произвел в войне перелом, русские все сильнее начинают давить на Гитлера. Нужно торопиться... Гровс всю свою энергию направлял на то, чтобы быстрее получить бомбу. Собственно говоря, у генерала Гровса были основания проявлять настороженное беспокойство за сохранение оранжевой тайны. Иное дело, что треволнения Лесли Гровса превратились в шпиономанию. Он готов был подозревать в измене любого сотрудника Манхеттенского проекта - от ведущего физика, занятого теоретическими исследованиями атомных проблем, до негра-шофера, перевозившего грузы на строительную площадку в Лос-Аламосе. Было естественно предположить, что германское военное командование, занятое разработкой собственного секретного оружия - той же атомной бомбы или самолетов-снарядов, должно интересоваться, что происходит за океаном, какие сюрпризы могут преподнести им американцы в ходе мировой войны. Конечно, "маленький грек" - адмирал Канарис, столько лет возглавлявший абвер, не упустит случая сунуть нос в Манхеттенский проект. Разведка есть разведка. Инцидент, который поверг в панику Лесли Гровса и руководителя манхеттенской контрразведки майора Ленсдэйла, произошел в разгар исследовательских и строительных работ в штате Нью-Мексико. На пустырях Клинтона уже поднимались бетонные трехсотметровые улитки - реакторы для атомного горючего, росли корпуса плутониевого комбината, а в Лос-Аламосе конструировалась дьявольская бомба, обладающая фантастической взрывной силой. Уже после войны, вспоминая и вновь переживая тогдашнюю тревогу, Ленсдэйл говорил Гровсу: - Ну конечно, это произошло, когда мы занимались "серебряной операцией"... - Нет, нет, - возражал Гровс, - в то время мы уже получили первые миллиграммы плутония. Комбинат ежедневно вырабатывал по нескольку наперстков горючего. Атомщики определяли время исполнением графика Манхеттенского проекта. У них все было подчинено только этому. Что же касается "серебряной операции", то она была связана с получением нескольких тысяч тонн серебра из запасов государственного казначейства. Его предназначали для обмоток мощных электромагнитов, расщепляющих урановые соединения. Благородный металл, веками измеряемый только унциями, считали теперь на тонны, сотни и тысячи тонн. Это было так же невероятно, как если бы драгоценные камни, измеряемые каратами, начали бы мерить на килограммы. Отдел безопасности, разведчики Манхеттенского проекта терялись в догадках, что предпринять, чтобы получение такого громадного количества серебра не породило опасных слухов. Упаси бог, если "серебряная операция" насторожит, привлечет внимание противника, - немцев или русских, англичан - безразлично. Под началом Ленсдэйла находилось до пятисот платных агентов, осведомителей, опытных детективов, военных контрразведчиков, и все же Гровсу казалось, что сделано далеко не все для сохранения тайны - частицы большой, непроницаемой оранжевой тайны. И предчувствия не обманули Гровса. В один из летних дней в его кабинет на Двадцать первой авеню в Вашингтоне ураганом ворвался взбудораженный майор Ленсдэйд, плотно захлопнул дверь и, запинаясь, сказал: - Генерал, немцы охотятся за нашим проектом!.. Все началось будто бы с пустяка. Вблизи Нью-Йорка, на побережье Лонг-Айленд, в полицейский участок прибежал запыхавшийся мальчуган. Он сбивчиво рассказал, что своими глазами видел, как к берегу на спортивной надувной лодке подплыли два человека. Это случилось перед рассветом, когда мальчуган, поднявшись среди ночи, шел по безлюдной песчаной косе, выбирая удобное место для рыбной ловли. Двое высадились на берегу, спрятали лодку и, забрав чемоданы, вышли на шоссейную дорогу. Один из них был негр, другой белый. В это время как раз со стороны Монток прошла электричка. Когда мальчуган поднялся к автостраде, там уже никого не было - ни на шоссе, ни на перроне станции, где только что останавливался электропоезд. Дежурный полицейского участка с подчеркнутым вниманием выслушал мальчика и, усмехнувшись, сказал, что из него выйдет отличный бойскаут. Он дружески хлопнул его по плечу, обещал непременно все проверить и выпроводил мальчишку из полиции, даже не спросив его фамилии. А через несколько дней на вокзале Пенсильванской железной дороги произошло еще одно событие - как оказалось, связанное с появлением двух неизвестных людей на берегу Лонг-Айленда. В камеру хранения ручного багажа зашел пассажир и, извинившись, сказал, что он потерял квитанцию на свой чемодан, который только сегодня сдал на хранение. Служитель предложил пассажиру пройти вдоль стеллажей и самому найти свой багаж. Человек уверенно указал на чемодан, стоявший на второй полке, рассказал, что в нем лежит. Служитель поднял крышку, увидел перечисленные вещи и отдал чемодан владельцу. Но не прошло и часа, как за тем же чемоданом явился другой человек - негр, предъявивший квитанцию. Обнаружив пропажу, негр пришел в исступленное отчаяние. Он хватался за голову, плакал, кричал, что его ограбили, говорил о больших ценностях, грозил, что выведет этого проклятого немца на чистую воду. Вел он себя странно, служитель заподозрил, что негр похитил или нашел оброненную пассажиром квитанцию и хотел присвоить чужой багаж. Он вызвал полицию. Вот здесь-то и произошло самое важное. После некоторых препирательств негр признался, что чемодан он действительно забрал у человека по имени Макс Клейнер и отнес его в камеру хранения. Клейнер этот - немецкий шпион, с которым они вместе высадились неделю назад с германской подводной лодки на побережье Лонг-Айленда. Негра передали в Федеральное бюро расследований, и там день за днем раскрывались все новые, очень тревожные обстоятельства. Пока удалось установить следующее. Негр Чарльз Робинсон (штат Западная Виржиния) воевал в Северной Африке, попал в плен, был завербован германской разведкой. Вместе с американцем немецкого происхождения Максом Клейнером их на подводной лодке доставили к восточному побережью Соединенных Штатов. После того как они высадились на побережье острова Лонг-Айленда, Клейнер и Робинсон благополучно добрались до Нью-Йорка, сдали свои чемоданы в камеру хранения и вышли на площадь. Как утверждает Робинсон, у газетного киоска перед вокзалом Клейнер случайно встретил своего старого приятеля. Не исключено, что такая "случайная" встреча была подготовлена заранее. Оказалось, что приятель Клейнера именно в этот день на целый месяц уезжает из Нью-Йорка. Уже по пути, бывает же такое счастье, приятель Клейнера на минуту остановился у киоска купить утренние газеты, тут они и встретились. Приятели поболтали, и этот человек оставил им ключ от своей квартиры. Это было как нельзя более кстати. Макс Клейнер перед тем почему-то очень нервничал, раздумывая, где они найдут себе жилище хотя бы на первое время. За работу в германской разведке Робинсону пообещали уплатить крупную сумму, но в Нью-Йорке он рассудил иначе. Он знал, что в чемодане Клейнера в тайнике между двойным дном спрятаны большие ценности - золото, бриллианты, изделия из платины. Робинсон определил, что они стоят не одну сотню тысяч долларов. Тогда Робинсон прикинул - зачем ему заниматься делом, которое может кончиться электрическим стулом, он заберет чемодан и будет считать себя в расчете с немцами. Чарльз Робинсон так и сделал: когда его спутник ненадолго ушел из квартиры, негр прихватил чемодан, отвез его на вокзал в камеру хранения, а сам пошел за билетом, чтобы ближайшим поездом уехать в Западную Виргинию. К своему ужасу, он узнал, что Клейнер перехитрил его - сразу же сообразил, где нужно искать похищенный чемодан. Разъяренный неудачей, Робинсон рассказал все, что знал о германском шпионе... Вот и все, что было известно о происшествии на побережье Лонг-Айленда. С каким заданием немецкие шпионы проникли в Соединенные Штаты, установить пока не удалось. Робинсон об этом ничего не знает, а может быть, не хочет говорить. На допросе все же из него удалось выжать, что речь шла о каком-то тайном оружии, которое американцы готовят против Германии. Подробно Робинсона в задание не посвящали, он должен был только помогать Клейнеру. Ленсдэйл все это изложил генералу Гровсу. Дело осложнялось еще и тем, что сотрудники ФБР ничего не знают о Манхеттенском проекте и потому не придают особого значения аресту негра, его рассказам. Думают, что все это пустяки. А немецкий агент Клейнер бесследно исчез вместе со своим чемоданом, набитым золотом и драгоценными камнями. После раздумий и консультаций Гровс все же решил посвятить в оранжевую тайну хотя бы руководителя Федерального бюро расследований. После этого машина расследования закрутилась куда быстрее. На ноги поставили всех детективов Нью-Йорка, но это пока не давало никаких результатов. Человек, назвавший себя Максом Клейнером, как песчинка затерялся в многомиллионном городе. Ленсдэйл сам несколько раз допрашивал Робинсона, выяснял приметы шпиона, его привычки, выискивал хоть что-нибудь, что могло навести на след немецкого агента. Детективы интересовались буквально всем: как выглядит этот немец, какая у него походка, как он пьет кофе - отхлебывает из чашки или пьет с ложечки... Но арестованный Чарльз Робинсон давал только односложные ответы. Наконец он припомнил, что Клейнер обычно по утрам ходит за газетами и, расплатившись с киоскером, полученную мелочь опускает в нагрудный карман, не в боковой, а именно в нагрудный. Но это было почти ничего - мало ли кто по утрам ходит за газетами и кладет в карман сдачу. И тем не менее решили ухватиться хотя бы за эту волосинку, единственную и ненадежную. В Нью-Йорке мобилизовали всех детективов. С утра, к выходу газет, они дежурили у сотен городских киосков, наблюдали за уличными продавцами газет. Это продолжалось не один день, задерживали каждого мало-мальски подозрительного покупателя газет, но тотчас же освобождали - ни в одном из них Робинсон не узнавал своего спутника. И все же с помощью подсказанной приметы удалось найти Клейнера! Он действительно рано утром подошел к какому-то киоску, взял газеты и опустил в нагрудный карман сдачу. Сначала Клейнер протестовал, возмущался, но стал бледнее полотна, когда в Федеральном бюро встретил Чарльза Робинсона. За это время Клейнеру все же удалось установить нужные ему связи, он получил и переправил в Германию информацию, ради которой предпринял сложное путешествие через океан на подводной лодке. Но, к счастью для руководителей Манхеттенского проекта, информация оказалась неточной. Ученый-физик, занятый изучением теоретических проблем, но не связанный с Манхеттенским проектом, сам того не подозревая, оказал громадную услугу генералу Гровсу - он сообщил, что если и существует идея создания атомного оружия, то практически она может быть решена только в отдаленном будущем. Значит, немцам не удалось раскрыть оранжевой тайны. Но вся эта история сильно потрепала нервы генералу Лесли Гровсу. Однажды, когда Гровс собирался поехать на дальний объект, он встретился в коридоре с Джейн, прошел мимо и вдруг вернулся назад. - Миссис Флеминг, - окликнул он, - вы поедете со мной, мне кое-что надо застенографировать. Джейн положила в сумочку блокнот для записи и вышла к подъезду. Гровс ждал ее в машине. Поехали на Холм, где раскинулись теперь громадные корпуса заводов. Еще год назад здесь было дикое, безлюдное плато, на котором одиноко стояло "киву" - место ритуальных сборищ индейских племен, обнесенное сухими, закостеневшими сосновыми стволами. Давным-давно жрецы прокляли это место, индейцы-охотники покинули пещерные жилища, высеченные в скалах, ушли в каньоны... И на этом месте вырос большой, современный промышленный город, протянувшийся на много километров. Обратно Гровс поехал другой дорогой. Он спустился к Большому каньону, куда почти не достигал шум строительства. Возле ручья Гровс остановил машину, вышел из кабины, начал копаться в моторе. - Надо добавить воды, - объяснил он. Джейн тоже вышла из машины, спустилась к ручью, погрузила руки в ледяную воду. Здесь было прохладно, не то что там, на солнцепеке Холма. Лиловые скалы уступами спускались к ручью, бежавшему по каменистому руслу. Подошел Гровс с красной пластмассовой канистрой для воды и встал позади Джейн. Вдруг он отбросил канистру, схватил Джейн, поднял ее на руки и понес. Джейн в ужасе отбивалась, ощущая железную хватку нетерпеливых объятий, губы, ищущие ее рот... Она поняла свое бессилие и обреченность... Дальше ехали краем обрыва, уходящим отвесно на дно каньона. Джейн, опустошенная и униженная, с дрожащими губами, отвернулась к окну. "Можно распахнуть дверцу и броситься вниз. Тогда все будет кончено... Или рвануть на себя рулевое управление... Тогда машина скатится в пропасть..." - Ну, чего, - не поворачивая головы, бросил Гровс. - Подумаешь, трагедия... Как видишь, ничего не случилось, горы стоят на месте... Вытри глаза, мы скоро приедем. Джейн молчала. Обрыв ушел в сторону от дороги. Теперь она не могла даже броситься в пропасть. В офисе Гровс больше не замечал Джейн... Ее терзания усилились, когда она получила из дома письмо. На конверте стоял адрес: "Армия Соединенных Штатов. э 1633. Миссис Джейн Флеминг". Отец писал: пришла телеграмма от Питера. Он жив и возвращается в Штаты. - Жив! Жив Питер! Какое счастье... - И вдруг Джейн сникла, вспомнив о Гровсе. Как ненавидела она этого человека!.. Пит оставил ей морфий, чтобы спастись от насилия японских солдат... Это сделал Гровс - американец... Вскоре пришло письмо от Пита. Он попал в плен к японцам, бежал с Коррегидора. Теперь они снова будут вместе... Он просил жену хотя бы на несколько дней приехать домой... Джейн поехала, хотя сделать это было не так просто - из Лос-Аламоса очень неохотно выпускали сотрудников Манхеттенского проекта. Внешне все обстояло хорошо. Но когда Джейн оставалась одна, ее грызла и мучила поселившаяся между ними ложь. После отпуска Пит собирался в Европу. Снова воевать! Он уже получил предписание. Джейн опять жила в бесконечной тревоге. Нельзя много крат испытывать судьбу. В следующий раз Пит уже не вернется... Как ни ненавистен был ей генерал Гровс, Джейн решила именно к нему обратиться за помощью. Она знала, что для какой-то цели в их управлении формируют авиационную группу. Летчиков оставляют в Штатах, и они проходят дополнительное обучение. Вот бы Питу поступить в эту группу! Говорят, что война скоро кончится; если Пит задержится в Штатах, может быть, ему не придется возвращаться на фронт... Собрав все свое мужество, Джейн пошла к Гровсу. Неожиданно Гровс согласился без лишних разговоров. Да, ему нужны опытные летчики. Очень хорошо, что Флеминг испытатель. Пусть он обратится в штаб военно-воздушных сил, Гровс скажет кому следует... Летчика Питера Флеминга приказом штаба военно-воздушных сил прикомандировали к 509-му авиационному полку тяжелых бомбардировщиков, который располагался в штате Невада неподалеку от закрытого города Лос-Аламос. В атомном государстве бригадного генерала Гровса появились свои авиационные силы. Личный состав полка насчитывал около двух тысяч человек. На вооружение авиационного полка передали современные тяжелые бомбардировщики, "летающие крепости" - "Б-29". Близилось испытание атомной бомбы. Его решили проводить в Аламогордо, недалеко от Лос-Аламоса, выбрали для этого участок в тысячу квадратных километров. Война в Европе подходила к концу, и у ядерных физиков, создававших атомную бомбу, все чаще возникали раздумья - понадобится ли вообще теперь подобная сверхмощная бомба. Сомнения усилились, когда стало известно, что Германия на несколько лет отстала от Соединенных Штатов в создании атомного оружия. Генерал Гровс, ставший первым атомщиком Америки, чтобы знать об этом досконально, послал в Европу разведывательный отряд, так называемую секретную миссию "Алсос", поручив отряду захватить всех немецких ученых, занятых в области ядерной физики, все оборудование атомных лабораторий и теоретические расчеты. Миссия "Алсос" продвигалась порой впереди наступающих американских частей. Но секретное оружие, которым Гитлер шантажировал противников, оказалось блефом. Работа немецких физиков в этой области находилась в зачаточном состоянии. Роберт Оппенгеймер завел об этом разговор с Гровсом. Руководителя главной лаборатории Манхеттенского проекта Оппенгеймера называли "отцом атомной бомбы". Теперь родитель не хотел, чтобы его детище появилось на свет. - Война кончается, - говорил он, - фашизм будет побежден и без атомной бомбы. Зачем же она нужна? Мы создаем бомбу на том месте, которое прокляли индейские племена. Не проклянут ли нас с вами потомки, генерал Гровс, если мы выпустим в мир эту страшную силу? - Хотите узнать мое откровенное мнение? - спросил его Гровс. - Бомба должна появиться во что бы то ни стало до конца войны! С Германией или с Японией, это безразлично, было бы на кого сбросить!.. Наступило время думать не о войне, а о том, что будет после нее. Надо припугнуть, слышите, припугнуть планету, чтобы весь мир знал, каким оружием владеет Америка. Только Америка, и больше никто - ни русские, ни англичане! Вы поняли меня, Оппенгеймер? Так думаю не один я - за мной стоят истинные патриоты Америки! - Но это же фашизм! - с негодованием воскликнул ученый. - Я тоже патриот, но думаю иначе... Генерал Гровс не простил Роберту Оппенгеймеру этого восклицания. После войны он посадил его на скамью подсудимых, обвинив в антиамериканской деятельности, в давних связях с левыми элементами. Но было бы пустяком, считал Гровс, если бы только они - ученые-физики, эти битые горшки - бунтовали против его идей. С ними бы Гровс легко справился. Гровса и его единомышленников сильнее беспокоило другое - подобные же настроения президента! Со смертью президента тревога сторонников атомного шантажа отпала. Рузвельт умер 12 апреля 1945 года. Умер неожиданно и странно. Он вдруг воскликнул: "У меня ужасно болит голова!" - и потерял сознание... Страна погрузилась в траур. Распространился слух, что президент умер не своей смертью... Слух удалось быстро погасить. После похорон президента Гровсу показали подготовленную речь Рузвельта, которую он не успел произнести. "Сегодня мы стоим перед исключительно важным фактом того, что для спасения цивилизации мы должны развивать науку о человеческих взаимоотношениях - развивать способность всех людей жить вместе и трудиться на одной и той же планете в условиях мира", - собирался сказать Рузвельт. Это было совершенно противоположное тому, что исповедовал генерал-подрядчик Гровс, мечтающий припугнуть планету... Со смертью Рузвельта исчезло главное препятствие на пути сторонников атомного шантажа. Преемником Рузвельта стал бывший вице-президент Соединенных Штатов бесцветный человечек с маленьким птичьим лицом и таким же крохотным интеллектом, - Гарри Трумэн. Через несколько часов после смерти Рузвельта он принял присягу. Положив руку на библию, Трумэн как-то очень неуверенно сказал, что будет следовать курсу покойного Рузвельта. Об этом своем обещании новый президент помнил лишь несколько минут. Потрясенные несчастьем, соратники Рузвельта в молчании покидали зал. Седовласый военный министр Генри Стимсон задержался в дверях, потом вернулся и отвел Трумэна в сторону, к окну опустевшего зала. - Господин президент, - торжественно и негромко произнес он, - я должен посвятить вас в существующий тайный проект создания нового взрывчатого вещества почти невероятной разрушительной мощи. Речь идет об атомной бомбе, которая будет готова в ближайшие месяцы... - Я впервые слышу об этом! - воскликнул Трумэн. Рузвельт никогда не был высокого мнения о качествах своего заместителя и не посвящал его в наиболее важные государственные дела. Теперь Гарри Трумэн приобщался к столь тщательно охраняемой оранжевой тайне. - Если она взорвется, - продолжал Трумэн, - у нас будет отличная дубина, которая сыграет роль и в переговорах и в дальнейших отношениях с Советским правительством... Подготовка к испытаниям атомной бомбы заметно активизировалась. После разгрома фашистской Германии Япония уже не надеялась на победу. Она искала пути к мирным переговорам, чтобы закончить войну, - высший военный совет империи принял решение обратиться к Советскому правительству с просьбой о посредничестве в переговорах с Соединенными Штатами. Личное послание императора по этому поводу поручили доставить в Москву принцу Коноэ. Японскому посольству в Москве шифрованной радиограммой дали указания выяснить - согласны ли в Кремле принять императорского посланца принца Коноэ. Ответа не последовало - ни Сталина, ни Молотова в Москве не было, они уехали на совещание большой тройки в Потсдам. Американские криптографы перехватили и эту радиограмму, отправленную из Токио в Москву японскому послу. И Пентагон стал еще энергичнее настаивать на ускорении испытания атомной бомбы. Ее взорвали 16 июля 1945 года. На другой день открылась Потсдамская конференция... Трумэн вооружился атомной дубинкой, о которой говорил Стимсону в день, когда стал президентом. Испытание бомбы святотатственно назвали "Троицей" - триединым господом богом. В Лос-Аламосе готовили три бомбы: одну для испытания, две другие для Японии. Но пока на все три не хватало ядерного горючего. С вечера погода испортилась, шел дождь, и физики подумывали, не отложить ли испытания. Гровс запротестовал: бомбу надо взорвать во что бы то ни стало! У него есть приказ Пентагона. Итальянец Ферми мрачно предложил заключить пари - уничтожит ли взрыв только штат Нью-Мексико или весь мир. Ученые до конца не знали, каковы будут последствия взрыва. Оппенгеймер нервно расхаживал по блиндажу, выходил наружу, и Гровс ни на минуту не спускал с него глаз - кто знает, что он может выкинуть! Дождь продолжался. Над горами нависли грозовые тучи, иссеченные вспышками отдаленных молний. Из микрофонов неслись над полигоном раздражающие звуки джазовой танцевальной музыки, прерываемые краткими сообщениями о предстоящих испытаниях... Испытания все же пришлось отложить из-за погоды на полтора часа. На испытание допустили только одного постороннего человека - журналиста Лоуренса. Гровс держал его в Лос-Аламосе как летописца, требовал от него записывать все с начала и до конца выполнения Манхеттенского проекта. Для потомства. В записях Лоуренса генерал Гровс был главным героем. До взрыва оставалось три секунды. В небо поднялась зеленая ракета. Диктор отсчитывал: "Три... Два... Один... Ноль!" Взрыва еще не было слышно, и только ослепительно-белый, во много крат ярче, чем солнечный, свет расколол темноту ночи. Было 5 часов 30 минут утра по вашингтонскому времени. Журналист-летописец записал: "Это был такой солнечный восход, которого еще не видел мир; огромное зеленое суперсолнце, за какую-то долю секунды поднявшееся на высоту более трех километров и продолжавшее подниматься еще выше, пока оно не коснулось облаков, с поразительной яркостью осветило вокруг себя землю и небо. Через несколько секунд раздался оглушительный грохот взрыва. Пылающий огненный шар все увеличивался в размере, достиг полутора километров в диаметре и все еще продолжал шириться". Кто-то воскликнул в панике: "Бог мой, они потеряли контроль над цепной реакцией!!" В небе на высоте двенадцати километров расплывался гриб атомного взрыва... Несколько танков, выложенных внутри толстыми свинцовыми плитами, чтобы предохранить экипажи от радиации, помчались к месту взрыва. Им предстояло пройти шестнадцать километров по каменистой пустыне, снова погрузившейся во мрак ночи. В радиусе полутора километров от вышки, на которой укрепили бомбу, лежала мертвая, выжженная земля. Песок спекся в стекловидную зеленую корку. Тридцатиметровая железная башня испарилась... Итальянец Ферми подошел к Гровсу. - Теперь-то война кончится! - воскликнул он. - Да, но только после того, как мы сбросим еще две бомбы на Японию, - жестко ответил Гровс. Роберт Оппенгеймер, скрестив на груди руки, молчаливо глядел на результаты своего труда. Журналист Лоуренс спросил его: - Роберт, что вы чувствовали во время взрыва? Оппенгеймер печально посмотрел на него и ответил фразой из священной книги индусов, называемой Бхагавад Гит: - Я становлюсь Смертью, Потрясателем миров... Но смертью становился не Оппенгеймер, а генерал Гровс. Ему поручили утвердить объекты для бомбардировки в Японии, потому что даже объединенная группа начальников штабов еще не знала о смертоносном оружии. Подрядчик-строитель начинал руководить атомной стратегией. Он остановился на четырех целях - японских городах Кокура, Хиросима, Киото и Ниигата. Военный министр Стимсон возразил по поводу Киото - ведь это центр древней японской культуры, вместилище исторических ценностей... Когда Стимсон был генерал-губернатором Филиппин, он посетил этот город, и Киото поразил его своими храмами, памятниками древней культуры... - Построят заново, - возразил подрядчик Гровс. - Киото стоит на открытом месте, занимает большую площадь, и это поможет нам лучше определить разрушительную силу бомбы!.. Авиационный полк тяжелых бомбардировщиков давно уже перебазировали на остров Тиниан, заброшенный в просторах Тихого океана, откуда "летающие крепости" должны были взять курс на Японию. Бомбы отправили на быстроходном крейсере "Индианаполис", а недостающий урановый заряд дослали следом на самолете. Крейсер "Индианаполис", доставив секретный груз на остров Тиниан, повернул обратно и был торпедирован японской подводной лодкой. Погибла вся команда - больше тысячи человек. Две атомные бомбы - "Малыш" и "Толстяк", изготовленные в проклятом индейскими племенами Лос-Аламосе, уже несли людям гибель. Атомная смерть нависла над японскими островами... ФИНАЛ Эшелоны шли на восток... Война закончилась, и солдаты возвращались домой. Не на побывку - совсем. А очень многие еще продолжали служить в армии и тоже ехали на восток. Воинские эшелоны тесно стояли на полустанках. Узловые станции были забиты поездами, вобравшими в себя батальоны, полки, дивизии, целые армии с их громоздким хозяйством. Эти составы пропускали в первую очередь. Получив "зеленую улицу", они шли один за другим на пассажирской скорости. В теплушках, распахнутых настежь, открытых солнцу и теплому ветру, шли неторопливые солдатские разговоры, питаемые слухами самыми разными. Конечно, больше говорили о том, куда и зачем их везут. Не иначе - в Сибирь, может, на Дальний Восток. Там разгрузят, подержат, пока разъедутся старшие возрасты, потом демобилизуют и остальных. Если сразу распустить армию, получится столпотворение - ведь вся Россия была под ружьем, когда воевали с Гитлером. На душе было радостно - вон какого врага свалили! Теперь по домам... Но солдатам пришлось еще воевать... Полевой госпиталь, в котором работала Ирина Микулина, тоже перебрасывали на Дальний Восток. Куда - неизвестно. Ирина заведовала эпидемиологическим отделением, но только формально - за всю войну в их армии почти не было заболеваний по ее специальности. Поэтому с началом каждого наступления "эпидемичку" превращали в обычное хирургическое отделение. Войну Ирина провела на Северо-Западном фронте, сначала под Парфином на фанерном заводе, потом на Валдайских высотах, в Риге, под конец стояли в Рыбинске. Здесь и застал их приказ подготовиться к эвакуации госпиталя. Куда, зачем - не знали. Только указывалось: к такому-то сроку своим ходом прибыть на такую-то станцию. Времени дали неделю, и Ирина упросила начальника госпиталя отпустить ее ненадолго в Москву. Дома Ирина не была четыре года, мать, единственный человек, с которым она переписывалась, писала не часто. Остальных растеряла. В середине войны мелькнул где-то Юрий Ерохин и снова исчез. Мать писала: заходил Юрашка, расспрашивал, взял адрес. Но от Ерохина ничего не получила. Может быть, затерялось письмо. А может, его уже нет - война! Может быть, и Вадима давно нет в живых... Ирина самой себе не могла бы признаться, что ради него и поехала она в Москву. Остановилась Ирина на Оружейном переулке, у сестры покойного отчима. Полночи проговорили, а утром пошла в город, сказала - по разным делам. Пешком прошла к центру. Миновала один автомат, другой, все не решаясь снять трубку. Она на память заучила телефон Вадима, хранившийся давным-давно в записной книжке. Рядом с "Метрополем" телефонная будка была свободна. Ирина прикрыла за собой стеклянную дверь и, чтобы не передумать, быстро набрала номер. - Слушаю! - услышала она мужской голос. - Можно попросить кого-нибудь из Губановых? - Ирина!! Ты?!.. - Это был почти крик, радостный и удивленный. Она тоже узнала голос Вадима, какие-то секунды растерянно молчала. - Ирина!.. Ты где? Я сейчас тебя встречу! Я так хочу тебя видеть. - Я тоже, Вадим... Очень. - Давай встретимся сейчас на телеграфе. - Хорошо... А где там? - У окна, где выдают письма до востребования. - Я рядом здесь, приезжай. - Буду, буду через пятнадцать минут!.. Он почти бежал ей навстречу. Двумя ладонями схватил протянутую руку. - Ирина!.. Как хорошо! Ты нашлась!.. Вадим был в форме полковника. Он почти не изменился, был такой, как там, на вокзале, когда вышел из-за клумбы высоких цветов. Только на лице - от щеки к подбородку - появился глубокий шрам. - Куда мы пойдем? - спросила Ирина. - Куда угодно!.. Посидим в "Артистическом" кафе, а потом... - Потом я должна уезжать, Вадим. Я ведь в Москве проездом. - Так ведь я тоже проездом... Вот счастье! Было начало дня, почти все столики в кафе пустовали. Прошли в глубину зала. - Ну, рассказывай, Ирина!.. Ты все такая же... Скажи, куда ты исчезла? - Ты куда исчез? Я писала тебе до востребования письма, и они возвращались обратно... Не женился? - Некогда было, воевал, - отшутился Вадим. - Решил отложить свадьбу до пенсии. Теперь скоро... У нас война год за два считается... Я и не помню, когда жили без войны - то одна, то другая... - Год за два?.. А мне кажется, что каждый год надо считать за четверть века, не меньше. Для тех, кто пережил. Я столько насмотрелась, Вадим. - И все же теперь это в прошлом. Помнишь: "Еще не поздно все начать сначала, нас научила этому война"... Правда, Ирина, не поздно? - Не знаю, - задумчиво ответила она. Вадим рассказал, что он тоже получил назначение на Дальний Восток. Записал номер ее полевой почты, адрес матери. - Теперь не потеряешься!.. Ты знаешь, - признался он, - когда я бежал к телеграфу, я страшно боялся, что тебя там не найду... Боялся потерять еще раз. Через две недели Ирина была в Забайкалье. Вот когда пришлось ей поработать в своем эпидемиологическом отделении госпиталя! Поступил приказ: личному составу армии сделать профилактические прививки от инфекционных заболеваний, и в первую очередь от пастеурелла пестис - легочной чумы, вспышки которой могут возникнуть на территории Северного Китая. Такой приказ разослали по всем дальневосточным армиям, которым предстояло вести боевые действия в Маньчжурии. Сразу же после испытания атомной бомбы Гровс подготовил приказ от имени генерального штаба Соединенных Штатов. Строитель-подрядчик уже составлял приказы главнокомандования! "509-й комплексный авиаполк доставляет первую специальную бомбу сразу же после 3 августа, как только позволят метеорологические условия, к одной из следующих целей: Хиросима, Кокура, Ниигата и Нагасаки. Для доставки военного и штатского научного персонала, который будет наблюдать и фиксировать результаты взрыва бомбы, выделяется дополнительный самолет, сопровождающий самолет-доставщик. Право распространения любой информации, касающейся использования этого вида оружия против Японии, имеют только военный министр и президент США..." Порт Нагасаки генерал Гровс включил только в последний момент, взамен древней японской столицы Киото. Гровсу доложили: в Нагасаки расположен большой лагерь английских и американских военнопленных. Если сбросить бомбу на этот город, они погибнут. - Будем бомбить, - безапелляционно заявил Гровс. Одержимый своей смертоносной идеей атомщик обрекал на атомную смерть сотни американских солдат и офицеров. Исходной базой для авиационного полка первоначально наметили остров Гуам, к тому времени уже отбитый у японцев американскими десантными войсками. Но Гровс изменил дислокацию полка тяжелых бомбардировщиков. Он предложил разместить их в другом месте - на тропическом островке Тиниан, с буйной растительностью, коралловыми рифами и пологими конусами потухших вулканов. Остров Тиниан расположен на сотню миль ближе к цели, чем остров Гуам. Это очень важно. Питеру Флемингу Тиниан напоминал Гавайские острова - так же далеко заброшенные в океане, с чудесными деревьями, дурманящими запахами цветов, зарослями бананов и сахарного тростника, с прозрачной синевой теплого моря. Райский уголок, который вскоре должен был сделаться исчадием ада. Но Пит ничего не знал, так же как и другие летчики авиационного полка. Они продолжали тренировки, бросали в океане бомбы странного вида, громоздкие, неуклюжие. Для них пришлось расширять бомбовые люки. Но взрывались они, как обычно, потому что снаряжены были нормальной взрывчаткой. В авиационном полку Пит сдружился с командиром своего воздушного корабля веселым парнем Клодом Изерли. За месяцы, проведенные в авиационной группе, они хорошо узнали друг друга. Клод был на несколько лет моложе Пита, но ему повезло - в двадцать пять лет он стал майором, командиром "летающей крепости", хотя не имел даже среднего образования. Это давало Клоду основание подшучивать над своими менее удачливыми товарищами. - В век повышенных скоростей, - рассуждал он, - не нужно долго протирать штаны за партой... Мы смыкаемся с пещерными людьми, только у нас вместо дубины взрывчатка и скорость. Разве не так? А зачем нужны знания пещерному человеку? Нажать гашетку - это труд обезьяны... Вот ты, - обращался Клод к кому-нибудь из приятелей, - ты закончил колледж и подвешиваешь бомбы, а я ничего не кончал и командую кораблем. И какая тебе разница - подвешиваешь ли "тыкву" или обычную фугаску. Кому же нужны твои знания?.. Давайте лучше выпьем, пещерные люди! Этому человеку, майору Изерли, выпала доля руководить атомным бомбовым ударом. Экипаж его самолета уже несколько раз летал в разведку к японским берегам. На задание ходили в одиночку, чтобы не привлекать внимания противника. Иногда бросали "тыквы", те самые неуклюжие бомбы, поступившие на вооружение авиационной группы. Перед экипажами ставили обязательное требование - бомбить с определенной высоты, днем и только совершенно определенные, видимые цели. Несколько городов, в том числе Хиросиму и Нагасаки, бомбить запрещалось. Летчики недоумевали, но подчинялись. Они не знали, что генерал Гровс решил не совершать налетов на обреченные города, чтобы не нарушить эффекта атомной бомбардировки. Жители радовались - боги хранят их от несчастий войны. Кругом падают бомбы, горят и рушатся города, а Хиросима стоит нетронутым цветущим оазисом... В ночь на шестое августа 1945 года бомбардировщик "Б-29" под командованием майора Изерли поднялся с острова Тиниан и взял курс на север к берегам Японии. Экипажу предстояло совершить путь в 2 320 километров до города Хиросима. Перед отлетом экипаж присутствовал на богослужении, молились за успех боевого рейса. Молебствие совершали перед другим самолетом - такой же "летающей крепостью", что стояла рядом на взлетной дорожке. На его борту была выведена надпись: "Энола Гэн" - имя и фамилия матери полковника Тиббетса, которому поручили доставить к цели специальную бомбу. В чрево самолета еще с вечера загрузили "тыкву", на этот раз снабженную атомным зарядом. Вот перед этой бомбой, как перед богом, католический священник и воздевал руки к небесам, моля о ниспослании удачи... Через несколько часов майор Клод Изерли благополучно достиг берегов Японии. Над Хиросимой было ясное небо. С высоты в десять тысяч метров были отчетливо видны улицы, городские кварталы, парки, блестевшая на солнце водная гладь каналов... Изерли поддерживал связь по радио с самолетом полковника Тиббетса. Командир авиационного полка шел сзади в сотне километров. Майор Изерли передал ему только одно слово: "Действуйте!" Это был сигнал - можно сбрасывать бомбу. Еще добавил: "Видимость отличная". - И повторил: "Действуйте!" Изерли повернул самолет на обратный курс. Свое задание он выполнил. Полковник Тиббетс, назвавший свою "летающую крепость" именем матери, Энолы Гэй, вел подробную запись в бортовом журнале, по часам и минутам. Он диктовал Парсонсу, отвечавшему за безотказное действие атомной бомбы: "6 августа 1945 года. 2 часа 45 минут. ("Старт", - записал он, как только самолет лег на курс.) 3 часа 00 минут. Начата окончательная сборка устройства. (Было решено привести бомбу в готовность только в воздухе, чтобы избежать риска атомного взрыва при взлете.) 6 часов 05 минут. Пройдя остров Иводзима, взяли курс на империю. 7 часов 30 минут. Введены красные стержни взрывателя. 7 часов 41 минута. Стали набирать заданную высоту. Согласно сообщениям майора Изерли, погода в районе цели благоприятная. 8 часов 38 минут. Набрали высоту одиннадцать тысяч метров. 8 часов 47 минут. Проверена исправность электронных взрывателей. 9 часов 04 минуты. Идем прямо на запад. 9 часов 09 минут. Видна цель - Хиросима. 9 часов 15,5 минуты. Бомба сброшена". Полковник Тиббетс круто развернул самолет и со снижением начал удаляться от цели. Пока бомба падала почти десять тысяч метров, перед тем как взорваться, Самолет "Энола Гэй" успел отлететь в сторону километров на двадцать. Взрывная волна через пятьдесят секунд нагнала бомбардировщик и толкнула его в сторону. Громадная темно-серая туча атомным грибом нависла над городом. Самолет-наводчик майора Изерли был уже далеко от места взрыва, когда экипаж увидел мощную вспышку света. Пит Флеминг бросился к иллюминатору в хвостовой отсек. Позади них над Хиросимой висел клубящийся огненный шар, который через секунду превратился в пламенеющий столб дыма. Столб поднимался все выше, уперся в небосвод и, расплываясь, приобрел зловещую форму живого, шевелящегося гриба... Прильнув к стеклам, экипаж с ужасом глядел на результаты преступления, соучастниками которого они были. - Кажется, мы совершили дьявольское дело, ребята! - выдавил из себя потрясенный Клод Изерли. Самолет уходил все дальше от Хиросимы. Верхушка гриба отделилась от основания, превратилась в бурлящее облако, а столб дыма снова принял грибообразную форму. Бомбардировщик пролетел километров семьсот, а дымовой столб атомного взрыва все еще был виден в небе над японскими островами. В это время генерал Гровс играл в теннис. Он посадил к телефону, установленному на кортах, дежурного офицера и приказал ему через каждые пятнадцать минут докладывать - нет ли каких известий. Закончив игру, Гровс отправился с женой и дочерью обедать в армейский клуб. Сюда и передали ему первое сообщение: "Результаты полностью соответствуют расчетам. Полный успех. Видимые последствия больше, чем в Нью-Мексико". Прервав обед, Гровс поехал готовить отчет для президента Трумэна. В тот день президент Соединенных Штатов сделал заявление по радио, которое транслировали все американские станции. "Шестнадцать часов назад, - говорил Трумэн, - американский самолет сбросил атомную бомбу над городом Хиросима - важнейшей базой сухопутных войск в Японии. Сброшенная бомба обладает мощью, равной двадцати тысячам тонн тринитротолуола. Нанесенный удар дает нам невиданную в истории мощь..." Но американский президент говорил неправду - в Хиросиме не было двадцатипятитысячного войска, о чем сообщалось по радио. Гарнизон в Хиросиме насчитывал всего лишь два батальона японских солдат... В продолжение нескольких часов в Токио не знали о постигшей Хиросиму катастрофе. Только к вечеру этого дня в генеральном штабе получили странную телеграмму: "Город Хиросима в одно мгновение полностью уничтожен одной бомбой..." Это казалось непостижимым. Но дополнительные сведения подтверждали первое сообщение. Город Хиросима разрушен, продолжает гореть, пострадало сто пятьдесят тысяч жителей, половина из них убиты... На город сброшена атомная бомба. В генеральном штабе вспомнили об ученом Иосио Нисима, занимавшемся много лет проблемами ядерной физики. Его разыскали и глубокой ночью доставили в штаб. - Что вы можете сказать по этому поводу? - спросил начальник генерального штаба, ознакомив ученого с информацией, поступившей из Хиросимы. Даже среди низкорослых своих соотечественников Нисима отличался очень маленьким ростом. Он выглядел тщедушным и робким. Ученый всегда был в стороне от войны и политики. Теперь его просили спасти Японию. Лицо ученого стало пепельно-серым, когда он слушал начальника генерального штаба. - Да, очень возможно, что это правда, - непослушными побелевшими губами произнес он. - Вероятно, это действительно атомная бомба... - Сможете ли вы сделать нам такую же бомбу, ну хотя бы в течение полугода? Полгода мы смогли бы как-нибудь продержаться. - Нет, - отрицательно покачал головой Нисима, - для этого не хватит и шести лет. Прежде всего, у нас нет урана... - Но как же мы можем защитить себя от атомных ударов? Вы можете дать совет? - Совет? - горько усмехнулся Нисима. - Сбивайте каждый вражеский самолет, который только появится в японском небе. Что я могу вам еще посоветовать... Заседание дзусинов, всех бывших премьер-министров Японии, созвали в кабинете императора рядом с его библиотекой. Письменный стол убрали, и на месте императорского кресла возвышался трон Хирохито - сто двадцать четвертого императора страны Ямато. С высоты трона император взирал на сидящих перед ним советников с расстроенным лицом, слушал их разноречивые высказывания. Здесь были принц Коноэ, генерал Тодзио, Вакацуки, Окада, Хирото, действующий премьер Судзуки... Все, кто за эти годы стояли у власти. Со времени мукденского инцидента, когда правительство возглавлял генерал Танака, сменилось семнадцать кабинетов. Каждый из них нес свою долю ответственности за политику императорской Японии. Сейчас во дворце собрались все оставшиеся в живых бывшие премьеры, и император хотел выслушать их мнение. Две недели назад президент Соединенных Штатов Трумэн и премьер-министр Великобритании Черчилль опубликовали в Потсдаме декларацию, они требовали безоговорочной капитуляции Японии. Декларацию подписал еще и Чан Кай-ши, что особенно раздражало военные круги Японии. Ультиматум отклонили, но взрыв атомной бомбы в Хиросиме заставлял еще раз обсудить требования англосаксов. Лорд хранитель печати маркиз Кидо не был дзусином, но он взял слово первым. Кидо выразил глубочайшее соболезнование императору по поводу смерти принца Линчина, погибшего в Хиросиме, и сказал, что сейчас "не следует заставлять русских пить кипяток", то есть не надо их раздражать. Это позволит благополучно закончить войну на Тихом океане. Начальник генерального штаба генерал Умедзу, недавний командующий Квантунской армией, поддержал маркиза Кидо. Он считал, что атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, конечно, осложняет войну, но это событие еще не может решить ее исхода. Трумэн шантажирует Японию атомной бомбой. Умедзу доложил императору, что после капитуляции Германии Квантунская армия на границах Советской России перешла к оборонительной тактике. Должно пройти какое-то время, прежде чем империя снова вернется к плану "Кан Току-эн", к стратегическому продвижению на север, в пределы советских территорий на Дальнем Востоке; Если сейчас Квантунской армии не придется вести бои с советскими войсками в Маньчжурии, ее можно будет перебросить на острова Империи, и тогда неизвестно, смогут ли американцы одержать победу, несмотря на то что они обладают атомным оружием. Он добавил, что вооруженные силы Японии располагают сильнейшим бактериологическим оружием, которое не уступает по силе своего действия атомной бомбе. Квантунской армии даны указания готовиться к военным операциям большого масштаба в собственно Японии. - По достоверным сведениям нашей разведки, - заключил Умедзу, - англо-американское командование намерено осуществить в ноябре высадку своих войск на острове Кюсю и начать решающую битву на равнине Канто1. Священный ветер камикадзе поможет нам разгромить врага на земле Ямато так же, как это было во времена монгольского нашествия. Сейчас мы имеем бригаду камикадзе в четыре тысячи человек, готовых умереть за императора. Мы применим наше секретное оружие и уничтожим врага... Хакко Итио! - воскликнул Умедзу и, поклонившись в сторону императора, сел на свое место. 1 Завершающую операцию в войне с Японией - высадку на острове Кюсю - американское командование планировало только на весну 1946 года. Разгром Квантунской армии советскими войсками изменил обстановку на театре военных действий - Япония вынуждена была капитулировать уже в сентябре 1945 года! Среди дзусинов пронесся вздох облегчения - не все еще потеряно! Но в этот момент, нарушая все традиции совещаний в присутствии императора, вошел его адъютант и что-то взволнованно зашептал на ухо маркизу Кидо. - Ваше величество, - обратился к императору лорд хранитель печати, - из Москвы получено сообщение: Советская Россия объявила войну императорской Японии. Русские войска перешли в наступление в Маньчжурии по всей границе на протяжении пяти тысяч километров... В кабинете императора наступило тягостное молчание. Вступление в войну Советской России меняло военную ситуацию, о которой только что говорил генерал Умедзу. Принц Коноэ сказал: - Теперь мы проиграли войну... Бессмысленно продолжать ее. Подумаем о нашем будущем. Нам следует больше опасаться коммунизма, бунта японской бедноты, нежели капитуляции перед Соединенными Штатами. Лучше капитуляция, чем революция... Со своего кресла поднялся премьер Судзуки. Обычно он говорил тихо, закрывая глаза, чтобы не расплескать мудрость, заключенную в его словах. На этот раз речь премьера была взволнованна и отрывиста. Он поддержал принца Коноэ: - Атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, принесла нам тяжелое потрясение. Война с Советской Россией окончательно ставит нас в безвыходное положение... Дзусинам возразил генерал Умедзу: - Мы еще можем сопротивляться, - утверждал он. - В японской армии под ружьем сейчас больше семи миллионов человек, из них пять с половиной миллионов в сухопутных войсках. Мы снимем их с других фронтов и укрепим Квантунскую армию. Мы отразим наступление русских. Священный ветер камикадзе, наполненный черной смертью, принесет гибель врагам! Умедзу все еще надеялся на секретное оружие, на бактериологическую войну. Заседание дзусинов, начавшееся утром девятого августа, продолжалось весь день и закончилось поздней ночью. Пришли к выводу, что война с Россией создает безнадежную ситуацию. И все же на что-то надеялись. На что? Сын неба, император Японии дал приказ Квантунской армии "вести упорную борьбу в районах, фактически занимаемых японскими войсками, и готовить военные операции, которые будут проведены по плану ставки". Но чуда не совершилось. Еще за два месяца до капитуляции фашистской Германии, когда на Западе все еще продолжались напряженные бои, советское командование начало перебрасывать свои войска, на Дальний Восток. Это осуществлялось в соответствии с обязательствами перед союзными державами, входившими в антигитлеровскую коалицию. 11 февраля 1945 года на совещании Большой тройки в Ялте Черчилль, Рузвельт и Сталин подписали соглашение, по которому Советские Вооруженные Силы обязались вступить в войну с Японией через два-три месяца после окончания войны в Европе. Это совпадало с государственными интересами Советского Союза. Три четверти века империалистическая Япония стремилась захватить русские земли на Дальнем Востоке. Это стало основой ее внешней политики. Курильские острова, Сахалин, Приморье, Сибирь, весь дальний Север до моря Лаптевых были предметом вожделений японской военщины. Агрессивные устремления перерастали в вооруженные конфликты, в большие и малые войны. Была позорная для царской России война в начале двадцатого века. Была японская интервенция в послереволюционные годы. Были непрестанные пограничные стычки после того, как Квантунская армия оккупировала Маньчжурию. Были Хасан и Халхин-Гол, была постоянная угроза удара в спину, когда Советская Россия, истекая кровью, отражала натиск гитлеровских полчищ. Существовал, наконец, план ОЦУ, лежавший наготове в сейфах японского генерального штаба, - план внезапного нападения, большой войны против Советского Союза. Был еще секретный институт э 731 с его филиалами, где выращивали чумных блох, бациллы холеры, сибирской язвы... Разве не следовало в этих условиях навсегда обеспечить мир на советских дельневосточных границах?! Пятого апреля 1945 года Советское правительство денонсировало пакт о нейтралитете с Японией. В течение лета 1945 года Советские Вооруженные Силы сосредоточили на Дальнем Востоке двенадцать армий. За эти месяцы с Западного фронта в Забайкалье, Приморье, в Монгольскую Народную Республику перебросили до сорока пяти дивизий. Они присоединились к тем сорока дивизиям, которые всю войну с фашистской Германией стояли на дальневосточных границах, ожидая удара со стороны Квантунской армии. А в те годы на западе - под Москвой и Сталинградом, на Украине и в Белоруссии, под Севастополем - был дорог каждый батальон, каждый солдат... Поезда шли на восток сплошным потоком, сознательно нарушались правила транспортной безопасности - машинисты вели поезда, видя впереди последние вагоны идущего впереди воинского эшелона. К началу августа на дальневосточных границах, протянувшихся на несколько тысяч километров, стояла полуторамиллионная советская армия. В живой силе советские войска имели полуторное превосходство над силами Квантунской армии. В боевой технике превосходство было еще значительнее - по артиллерии и танкам в пять раз. Два фронта - Забайкальский и Дальневосточный - имели в своем распоряжении двадцать шесть тысяч орудий, пять с половиной тысяч танков и самоходных орудий, более трех тысяч самолетов... В ночь на девятое сентября, ровно через три месяца после капитуляции гитлеровской Германии, одновременно с объявлением войны, советские войска перешли в наступление. Гигантская подкова фронта тянулась от Посьетских низин до Гобийской пустыни в центре азиатского материка. Это в полтора раза больше протяженности всего советско-германского фронта, который еще недавно рассекал Россию и своими краями упирался в два моря; на юге - в берега Черного, на Крайнем Севере - в море Баренцево. В полтора раза! Бои шли на Сунгари и Амуре. Преодолевая распутицу и бездорожье, войска пробивались через хребты Большого Хингана, наступали безводными, горячими песками, скалистыми плоскогорьями Внутренней Монголии. Основания гигантской подковы отстояли одно от другого на расстоянии нескольких тысяч километров, и рука вооруженного солдата сжимала подкову. Замысел советского командования состоял в том, чтобы за три недели окружить, рассечь, заставить сдаться Квантунскую армию. Неопределенное, половинчатое решение совета дзусинов, с утра и до ночи совещавшихся в первый день войны, никак не повлияло на развитие боевых действий. Американцы сбросили еще одну атомную бомбу - на порт Нагасаки, хотя всем было ясно, что Япония уже побеждена и без этой бомбы. В Нагасаки погибло тридцать пять тысяч жителей, шестьдесят тысяч было ранено, обожжено, ослеплено атомным взрывом. Взрыв уничтожил лагерь военнопленных американских солдат, расположенный в районе Нагасакского порта. Парни из Виржинии и Техаса, из Филадельфии и Сан-Франциско были уничтожены бомбой, изготовленной на их родине, уничтожены бессмысленно и жестоко. И генерал Гровс хорошо знал, что они погибнут - тысячи американских парней. Прошло шесть суток после того, как советские войска перешли в наступление. Все теснее, неотвратимо сжималась подкова фронта, превращаясь в кольцо, окружавшее Квантунскую армию. Из семнадцати мощных укрепленных районов, возведенных японскими инженерными частями, шестнадцать пало под ударами наступающих войск. Армии Забайкальского фронта, преодолев Большой Хинган, вырвались на оперативный простор Центральной Маньчжурской равнины. Шестая танковая гвардейская армия - тысяча грохочущих машин - шла на Мукден и Синьцзин. Сопротивление было сломлено. Четырнадцатого августа император Хирохито собрал министров кабинета, членов высшего военного совета и прочитал им рескрипт о прекращении войны. В глазах его величества стояли слезы. Маркиз Кидо записал императорский указ на магнитофонную ленту, вынул катушку с пленкой из аппарата и унес ее в свой кабинет. Чтобы не утруждать его величество, речь императора должны были транслировать по радио в магнитофонной записи. Все были подавлены наступившим горьким похмельем. Генерал Тодзио угрюмо молчал, хотя надо было что-то сказать. Он не мог мириться с таким оборотом событий - надо звать нацию к священной войне! Победить или всем сгореть... Рескрипт императора только расслабит нацию. В голове представителя военного клана рождались новые вероломные мысли: императорский рескрипт должен быть уничтожен! Но как это сделать? В свои раздумья Тодзио посвятил адъютанта его величества генерала Хондзио... Последнее время лорд хранитель печати жил во дворце, потому что его личная резиденция, дом в Акасака, была разрушена американскими бомбами во время последнего налета на Токио. В дворцовых апартаментах маркиза Кидо постоянно звучало радио, он не выключал его, чтобы быть в курсе всех новостей. По радио объявляли и о воздушных тревогах. И вдруг среди ночи радио умолкло. Кидо еще не спал, он только что лег в постель. В спальню вбежал камердинер и срывающимся голосом предупредил: во дворце бунт, охрана вышла из повиновения. Заговорщики-офицеры ищут лорда хранителя печати, чтобы взять у него императорский рескрипт о прекращении войны... Императорская библиотека захвачена заговорщиками. Кидо торопливо оделся, схватил магнитофонную запись и спрятался в комнате придворного врача. Вскоре в его кабинет ворвались вооруженные мечами офицеры. Из своего укрытия Кидо видел заговорщиков, шаривших в кабинете. Один из офицеров держал в руке самбо - старинный поднос и обнаженный кинжал для харакири. - Я передам ему самбо, - возбужденно кричал офицер, - пусть он сделает себе харакири, или мы убьем его, как собаку!.. Кидо оцепенел от страха. Камердинер объяснял, что маркиз Кидо-сан, по всей вероятности, уехал к себе в резиденцию. - Мы найдем его там! - кричали офицеры, покидая кабинет. - Достанем из-под земли... Когда голоса заговорщиков отдалились, Кидо проскользнул в кабинет и бросился к телефонам. Но все аппараты были отключены, заговорщики изолировали дворец от внешнего мира. Лорд хранитель печати торопливо хватал телефонные трубки, не подававшие никаких признаков жизни, и вдруг в одной из них услышал мягкий гудок. Это был прямой телефон, соединявший его кабинет с министерством военно-морского флота. Кидо предупредил дежурного о событиях во дворце, а сам принялся уничтожать наиболее секретные документы. Заговорщики могли в любую минуту нагрянуть снова. Они действительно вернулись, не обнаружив Кидо в его разрушенном доме. Кидо успел спуститься в подземное бомбоубежище и захлопнуть за собой тяжелую бронированную дверь. Теперь он чувствовал себя в относительной безопасности. В течение всей ночи бунтовщики бегали по его кабинету, Кидо слышал над головой топот их ног. Только под утро пришла помощь. Командующий токийским гарнизоном самолично явился во дворец и приказал солдатам императорской гвардии возвратиться в казармы. Солдаты подчинились приказу и строем ушли из дворца. Послушание было для них высшим проявлением воинского долга. Закон Бусидо! Что касается бунтовщиков-офицеров, все они ушли на гору Атаго и там покончили самоубийством, подорвали себя гранатами. Путч, вспыхнувший во дворце, был подавлен. Порядок восстановлен, но кто был вдохновителем этого заговора, выяснить не удалось. Адъютант императора генерал Хондзио никого не посвятил в эту тайну... Япония признала себя побежденной. Начальник генерального штаба Умедзу передал шефу военной полиции приказ, подлежащий немедленному выполнению. Он требовал уничтожить все секретные документы империи. "Документы, которые могут причинить нам ущерб, попав в руки противника, - указывал Сатбо Хамба, - должны быть уничтожены возможно скорее. Бумаги надо сжигать в бомбоубежищах, бросая документы в огонь один за другим. Секретные материалы, нужные для дальнейшего использования, как-то: списки лево настроенных элементов, всех подозрительных лиц, надлежит срочно перевезти в надежные места..." В Токио, в других городах Японии в военных штабах и государственных учреждениях запылали бумажные костры. В небо вместе с прогорклым дымом поднимался пепел, и ветер нес черную пургу, наметая по улицам траурные сугробы. Военная полиция уничтожала все, что могло раскрыть тайны государственной важности. Генерал Умедзу написал еще один приказ: в штаб Квантунской армии он передал строжайшую шифрограмму - немедленно уничтожить все, что связано с работой семьсот тридцать первого института и его филиалов. Для уничтожения использовать отряды камикадзе... Императорский рескрипт о капитуляции страны Ямато транслировали по радио. Военные действия на Тихоокеанском театре прекратились. Американский флот - сотни кораблей - двинулся к берегам Японии для оккупации поверженной страны. Но в Маньчжурии военные действия все еще продолжались. Вопреки императорскому рескрипту Квантунская армия продолжала сопротивляться. Войска медлили складывать оружие, на что-то надеялись, тянули время. Гигантская битва, захватившая территорию Маньчжурии, Сахалин, Курильские острова, рассыпалась на разрозненные очаги войны, самостоятельные и не управляемые из единого центра. Война догорала, как большое пожарище. Отдельные дивизии, полки, мелкие группы японских солдат, потеряв связь со своими штабами, цеплялись за укрепленные рубежи, дрались в горах и глухой тайге. По железным и шоссейным дорогам тянулись воинские эшелоны - командование Квантунской армии пыталось вывести из-под удара остатки своих войск. Война кончалась, но не кончилась. А время шло... Военная разведка Советской Армии предположительно сообщала, что американцы намерены оккупировать часть китайского побережья до того, как туда придут советские войска. В этих условиях нельзя было медлить. Штаб Забайкальского фронта решил пойти на рискованный шаг - высадить воздушные десанты в глубоком тылу Квантунской армии: в Харбине, Мукдене, Дайрене, Порт-Артуре... Десантники должны были опередить хоть на несколько дней наземные войска, продвигавшиеся к побережью. Несколько позже, когда американские генералы сели за свои мемуары, они подтвердили тогдашние донесения советской разведки: вашингтонские политики распорядились оккупировать восточное побережье и закрепиться в континентальном Китае. "Тринадцатого августа, - писал адмирал Шермап, - в один из последних дней войны, я вылетел на самолете в район боевых действий, возвращаясь туда после того, как я посетил Штаты. Ночь провел в Гуаме, где адмирал Нимиц сообщил мне, что он только что получил директиву от президента Трумэна - оккупировать порт Дайрен около бывшей японской базы Порт-Артур, прежде чем туда вступят русские..." Но планам Трумэна не суждено было осуществиться. Транспортные самолеты в сопровождении истребителей летели на Мукден. Они шли развернутым строем, и под ними, далеко внизу, уплывала назад коричневая земля. Было утро. Майор Жигалин, заместитель командира десантной группы, прошел в кабину летчиков, встал позади штурмана и через его плечо заглянул в раскрытую путевую карту. Преодолевая звенящий рокот мотора, штурман обернулся к нему и крикнул на ухо: - Китайская стена... Скоро подходим. - Он указал на хаос горных хребтов, безжизненных и диких. Правее, где обрывались горы, начиналась широкая, до самого горизонта, равнина, покрытая мозаикой полей, паутиной каналов, мутной зеленью озер, исчезавших в серой дымке. Жигалин посмотрел в ту сторону, куда указывал штурман, но стены не увидел - она слилась с хребтами и отрогами гор. Приглядевшись, Жигалин все же нашел ее, камуфлированную тенями скалистых вершин, ползущую по кромке горных хребтов, нашел и утвердительно закивал штурману. Сквозь напряжение, неизбежно сопутствующее ожиданию боя, Жигалин подумал: может быть, это последний бой в последней войне, что выпала на его долю... То, что война подходит к концу, дело ясное. Для него это четвертая война: Хасан, Халхин Гол, Германия, опять с японцами... Но ведь многие захватили еще первую мировую, гражданскую, конфликты на КВЖД, в Испании, в Китае, в Финляндии... Большие и малые войны - все они свалились на одно поколение. Когда-то он срезался по географии - не мог на карте найти пустыню Гоби, или Шамо, так называли ее в учебниках для средней школы. Напрасно Юрка Ерохин через весь класс громко шептал и подсказывал - не помогло... (Где-то теперь он, Юрка Ерохин, живой ли?) Через десяток лет Жигалин сам очутился в пустыне Гоби, сам пересек ее с танковым гвардейским полком... Теперь гвардейцев посадили на самолеты, они летят в Мукден, чтобы быстрее кончить войну. Войне без пяти минут конец. Как-то непривычно мерить войну минутами, когда считали на годы. Как-то обернется для десантников последний бой?! Этот бой для гвардейцев закончился благополучно, без потерь, даже весело... Вскоре открылся город, большой и плоский. В стороне от него аэродром, к которому держали путь десантные самолеты. Истребители вырвались вперед, угрожающе прошли на бреющем полете. Ждали сопротивления, но его не было. На летном поле стояли японские самолеты, иные разбитые - одни остовы, с обгорелыми, словно обугленными, моторами. С земли навстречу десантникам не поднялось ни единой строчки трассирующих пуль, не раздалось ни одного выстрела из зенитных орудий. С аэродрома будто ветром сдувало людей, разбегавшихся в разные стороны. Транспортные самолеты сделали круг над городом и пошли на посадку. Две сотни гвардейцев-десантников, покинув самолеты, рассыпались по аэродрому. Неподалеку от того места, где приземлились десантники, стоял большой транспортный самолет с японскими опознавательными знаками. Он, видимо, только что прилетел или вот-вот собирался подняться в воздух. Винты его вращались, образуя прозрачные диски. Из чрева самолета выходили с поднятыми руками люди в военной форме защитного цвета, с оранжевыми аксельбантами. Военные покорно отстегивали мечи, кобуры с пистолетами и бросали все это на землю, к ногам десантников. Среди них топтался человек в штатском - долговязый китаец в больших роговых очках и темном костюме, свободно висевшем на его тощей фигуре. Из нагрудного кармана его пиджака торчал кончик платка, такого же белого, как отложной воротничок, выпущенный поверх костю