рованного им кабинета. Лорд хранитель печати Кидо торжественно поднял свиток и передал его сыну неба. В тронном зале воцарилась благоговейная тишина. Император развернул упругий свиток, медленно перечел фамилии министров и одобрительно кивнул. Церемония формирования кабинета была закончена. Отныне власть в государстве переходила к военным. Вершителями политики Японской империи становились разведчики и диверсанты, столь долго этого добивавшиеся. Бывший главный жандарм Квантунской армии Хидеки Тодзио был возведен в высший государственный ранг шинина, и в тот же день ему присвоили звание полного генерала. Чтобы сосредоточить в своих руках военную и гражданскую власть, премьер Тодзио оставил за собой портфели военного министра и министра внутренних дел. Министром военно-морского флота стал прославивший себя в Китае адмирал Симада. Только месяц назад он возвратился в Токио, и его приезд превратился в демонстрацию могущества военно-морского флота империи. Ему оказывали всяческие почести, прославляли подвиги адмирала. Газеты писали: "Адмирал Симада, бывший командующий флотом китайского фронта, известный своими выдающимися заслугами, с триумфом вернулся в Токио. На вокзале он услышал милостивые слова императора, переданные адъютантом Его Величества. Генерал Хондзио был послан Троном для встречи адмирала Симада. С вокзала, в сопровождении кавалерийского эскорта, адмирал Симада отбыл на аудиенцию к Его Величеству в экипаже, присланном за ним министром императорского двора. Во дворец адмирал проследовал через главные ворота как почетный гость императора. Адмирал Симада с достоинством приблизился к Трону, сделал подробный доклад о военном положении за полтора года службы, о блокаде китайского побережья и действиях орлов-летчиков, бомбивших с авианосцев внутренние районы Китая. Его Величество внимательно выслушал доклад, милостиво даровал адмиралу Симада благодарственную императорскую грамоту за заслуги". Обласканный императором, Симада ныне стал министром военно-морского флота. Его назначение не обошлось без стараний лорда хранителя печати маркиза Кидо. Маркиз был человеком крайних взглядов, разделял точку зрения военных кругов и подсказал императору решение, угодное военному клану. Кроме министерских портфелей военные завладели всеми ключевыми позициями в государстве: адъютантом императора был квантунец Хондзио, главным военным советником императорской ставки - генерал Доихара; бывший разведчик адмирал Ямамото командовал объединенным военным флотом империи; председателем планового управления, занимавшегося планированием военной экономики, стал генерал Судзуки. В прошлом он возглавлял отдел разведки в генеральном штабе. Маркиз Кито добился влиятельного поста главного императорского советника. За ним, не ограничивающим себя никакими моральными устоями в управлении государством, укрепилось прозвище "токийского Макиавелли". И только министр иностранных дел господин Того, со своим наивным либерализмом, оставался белой вороной среди воинствующих японских политиков. Военному клану он служил отличной ширмой, за которой до поры до времени удобно было скрывать свои действительные намерения. Однако его влияние и роль были ограничены тем, что советником в министерстве иностранных дел поставили Сиратори, а кроме того провели профилактическую чистку дипломатического аппарата. Из Европы и других стран отозвали больше двадцати недостаточно надежных послов, советников. Среди них оказался и сам Того, вызванный из Москвы. Ко всему прочему, в канун назревающих событий в Токио учредили "Ассоциацию помощи Трону" - массовую национальную партию, построенную по германо-фашистскому образцу. Одним из создателей партии был все тот же маркиз Кидо. Теперь можно было приступить к действиям. Главное - не упустить удобный момент для начала войны. Прошло всего пять дней с того часа, как Тодзио стал премьером. В храме Ясукуни предстояло молебствие в память погибших в войне за империю. Все эти дни Тодзио не мог выбрать время, чтобы встретиться с Кидо; он позвонил ему по телефону: - Кидо-сан, я прошу вас приехать в храм Ясукуни на четверть часа раньше... Была пора хризантем. Светило уже нежаркое солнце. У храма толпились женщины, одетые в разноцветные кимоно, но в дальнем притворе храма было сумрачно и безлюдно. - Пора начинать, Кидо-сан, нельзя дольше испытывать судьбу, столь благосклонную к нам, - сказал премьер. - Переговоры с Америкой ничего не дают. - Я уже разговаривал с императором, - ответил Кидо. - Его величество согласился - пора вытаскивать тигренка из пещеры... Я предложил заранее подготовить рескрипт о войне. Но пока переговоры пусть продолжаются. Не послать ли вам в Штаты посла Курусу - в помощь Номура. - Я согласен... Но пусть флот начнет готовить операцию "Ямато". Теперь ничто не сможет изменить решений Тайного совета... Храм постепенно заполнялся людьми. Священник ударил в гонг, призывая богов внять молитве собравшихся. Премьер и лорд хранитель печати прошли на свои места и стали молиться о душах павших в последней войне... Заседание Тайного совета, о котором упомянул Тодзио, происходило в сентябре, там решили: войны с Россией не начинать и сосредоточить внимание на Южных морях. "Члены Тайного совета, - говорилось в секретном протоколе, - считают, что необходимо использовать все дипломатические возможности, чтобы принудить Англию и Соединенные Штаты принять требования Японии. Если будет установлено, что до конца октября дипломатические переговоры не принесли успеха, начать военные действия против Америки, Великобритании и Нидерландов". Переговоры затягивались, и конца им не было видно. Американцы стояли на своем - требовали отвести японские войска из французского Индокитая и континентального Китая. Принц Коноэ намеревался сам поехать в Соединенные Штаты, чтобы лично встретиться с Рузвельтом. Коноэ считал, что надо для видимости согласиться отвести войска. Принять решение - еще не значит его выполнить. Как поступить дальше, будет видно, - с отводом войск можно тянуть годами... Но военный министр Тодзио думал иначе: американцы делают все, чтобы затянуть переговоры, а сами тем временем что-то предпринимают. Тодзио считал: лучше обмануть самому, чем быть обманутым, - надо начинать войну, начинать внезапным нападением. Отношения Тодзио с принцем Коноэ так обострились, что они перестали даже здороваться. Но ведь теперь все было иначе. Теперь Тодзио сам мог решать - мир или война. Он предпочитал войну. У него не было ни малейшего желания ехать за океан к Рузвельту. Для видимости пусть в Вашингтон поедет бывший посол в Берлине Курусу. Надо создать впечатление, будто Япония заинтересована в переговорах, а тем временем... Премьер Тодзио пригласил в свою резиденцию адмирала Симада, чтобы поговорить о плане "Ямато". План "Ямато" - нападение на американскую военно-морскую базу в Перл-Харборе на Гавайских островах - хранился в личном сейфе начальника генерального штаба и был настолько секретен, что о нем не знали даже члены правительственного кабинета. Автором плана был адмирал Ямамото, нынешний главнокомандующий объединенного имперского флота. Кому, как не ему, следовало осуществить теперь удар по тихоокеанской базе американского военно-морского флота... Ямамото слыл искуснейшим игроком в покер, а человек, как известно, за карточным столом выявляет свой настоящий характер. Ямамото играл азартно, напористо, умело... Тремя своими оставшимися на правой руке пальцами он, как фокусник, жонглировал картами, блефовал и срывал банк, располагая весьма средними картами. Американская разведка, давно наблюдавшая за Ямамото, сделала для себя определенный вывод. В досье, заведенном на Ямамото, значилось: "Человек волевой, решительный, увлекающийся и азартный, с задатками авантюриста..." Всю свою жизнь адмирал посвятил военному флоту. Ямамото не было двадцати лет, когда он принял участие в Цусимском сражении во время русско-японской войны. Он служил лейтенантом на флагманском корабле "Микаса-мару", где и лишился пальцев во время морского сражения. Теперь это был пожилой, коренастый человек с густыми, сросшимися бровями и снисходительной улыбкой. У Ямамото была своя точка зрения на предстоящие военные события. Американцы год назад перевели на Гавайские острова большую часть своего флота, постоянно угрожая Японии. Поэтому, прежде чем решиться на проникновение в Южные моря, с его точки зрения, следовало избавиться от этой опасности. Приняв командование объединенным флотом, адмирал прежде всего задумался о Перл-Харборе. Конечно, операция предстояла рискованная, но при соответствующей подготовке могла принести успех. Стоило пойти на этот риск - с разгромом американского Тихоокеанского флота дорога к Южным морям будет открыта. Посвятив в свои планы лишь узкий круг лиц, адмирал начал тренировать морских летчиков. Для этого он избрал уединенный островок Сикоку, очень похожий своими очертаниями на остров Оаху, где базировались американские военно-морские силы. Адмирал приказал построить на острове точно такие же портовые сооружения, как и на американской базе, и превратил Сикоку в учебный полигон. Затея адмирала Ямамото дорого стоила японской морской авиации. За два года обучения летчиков потеряли около трехсот самолетов. Но это не смущало напористого адмирала - со временем все окупится! Ямамото требовал проводить тренировки в самых неблагоприятных атмосферных условиях - в шторм и туманы любого времени года. Но что действительно вызывало огорчение адмирала - это отсутствие торпед, безотказно действующих на мелководье. Торпеды, имевшиеся на вооружении, могли взрываться только на глубине в двадцать пять метров, не меньше. В гавани же Перл-Харбора в самых глубоких местах уровень воды не превышал пятнадцати метров. При испытаниях на мелководье торпеды неизменно вздымали фонтаны ила, грязи и застревали на дне. Нужна была новая система взрывателей, стабилизаторов. Над этим бились долго, несли потери, и все без каких бы то ни было обнадеживающих результатов. Но в самые последние недели перед днем "Икс" - сроком нападения на Перл-Харбор - вдруг нашли удивительно простой выход - кто-то предложил применить деревянные тормозящие стабилизаторы, давшие неожиданный эффект. В августе Ямамото посвятил в планы начальника главного морского штаба адмирала Нагано. Нагано молча читал записку командующего объединенным флотом, склонив над бумагой свои дремучие короткие брови, кончиками пальцев, будто массируя, непрестанно потирая лоб. На мгновение отрываясь от чтения, он взглядывал из-под припухших век на командующего, словно вопрошая: как это он мог придумать такое, и снова углублялся в бумагу. - Что я могу вам сказать, Ямамото-сан? - закончив чтение, сказал Нагано. - Вы достойный потомок вашего древнего рода! Я не преувеличу, если скажу - это гениально! Поздравляю! Но прежде чем приносить план к стопам его величества, нужно все же еще раз проверить его на штабных учениях... Он был осторожен и нетороплив, этот человек с тяжелой челюстью и дремучими бровями. Штабные учения провели в сентябре. Атаку на Перл-Харбор разыграли на большом макете в морской академии, и участники штабных учений пришли к выводу, что атака американской базы может стоить одной трети кораблей, участвующих в нападении. Такой вывод поколебал уверенность даже адмирала Нагано. В главном морском штабе возникли сомнения - не лучше ли отказаться от этой операции, не рисковать. Заседание военно-морского совета приняло бурный характер, сыпались взаимные упреки и оскорбления. Разъяренный Ямамото пригрозил отставкой, если план его не будет принят. Вместе с адмиралом уйдут в отставку штабные офицеры действующего флота... Тогда в план "Ямато" решили посвятить генерала Тодзио, чтобы выяснить мнение армии. Тодзио пришел в восторг. Это как раз то, что надо! Одновременно с ударом на Перл-Харбор начать продвижение на юг. А после этого можно будет вернуться к северному варианту императорского пути - к России... Третье ноября 1941 года главный морской штаб утвердил план "Ямато". Не дожидаясь высочайшего соизволения императора, адмирал Ямамото отдал приказ кораблям объединенного флота: "Флагманский корабль "Ногато-мару", залив Хиросита. 7 ноября 1941 года. Приказ Исороку Ямамото - главнокомандующего объединенным флотом. Всем кораблям закончить боевую подготовку к 20 ноября сего года. К указанному сроку кораблям Первого и Второго флотов сосредоточиться в заливе Хитокапу в группе Курильского архипелага. Соблюдать крайнюю осторожность для сохранения операции в тайне. Ямамото". Для маскировки предстоящих действий в тот же день из Иокогамы к берегам Соединенных Штатов вышел эскадронный миноносец "Тацуту-мару", он имел на борту единственного пассажира - посла для особых поручений господина Курусу, человека опытного в дипломатических делах. Год назад Курусу от имени японского правительства подписал в Берлине пакт о военном союзе с Германией. Он в совершенстве владел английским языком, был женат на американке и слыл на Западе дипломатов проамериканской ориентации. Курусу плыл в Америку, не подозревая, что императорский флот уже получил приказ сосредоточиться у Курильской гряды для выполнения боевых заданий. До этого времени, вот уже полгода, в Вашингтоне находился Номура, бывший министр иностранных дел. Он вел переговоры с американцами. И чем дольше тянулись переговоры, тем отчетливее понимал Номура, что его используют в качестве подставного лица. Наконец, не выдержав двойственности своего положения, он прислал в Токио шифрограмму с просьбой об отставке. "Я не хочу вести эту лицемерную политику и обманывать другой народ, - писал он министру Того. - Пожалуйста, не думайте, что я хочу бежать с поля боя, но, как честный человек, считаю, что это единственный путь, открытый для меня. Пожалуйста, пришлите мне разрешение вернуться в Японию. Я покорнейше прошу вашего прощения, если затронул ваше достоинство, я падаю ниц перед вами, прося вашего снисхождения". Того показал эту телеграмму Тодзио. - В таком случае пусть он сделает себе харакири, это лучшее, что он может предпринять, - сказал премьер. У его рта появилась жесткая складка. - Предупредите его, что Курусу выехал ему на помощь. Дальнейшие инструкции я буду давать сам. Он взял лист бумаги и написал: "Пурпур! Послу Номура. В помощь вам из Токио в Вашингтон на быстроходном эсминце отбыл Курусу. Вам оставаться на месте. Обеспечьте его встречу с Рузвельтом, как только посол прибудет в Вашингтон. Деятельность Курусу сохранять в тайне". Премьер Тодзио перечитал телеграмму и поставил подпись: Того. Теперь вся наиболее срочная и ответственная переписка шла под грифом "Пурпур", что означало "Очень важно". Пока Курусу пересекал океан, на его имя в Вашингтон день за днем шли дополнительные инструкции посольским шифром с неизменной пометкой "Пурпур!". Шестнадцатого ноября 1941 года Курусу приехал в Вашингтон, а на другой день в Белом доме встретился с Рузвельтом и государственным секретарем Хеллом. Разговор был предельно учтив. Курусу передал новые предложения: в Юго-Восточной Азии сохраняется существующее положение, обе стороны обязуются не предпринимать здесь никаких действий и не расширять зоны своего влияния в Южных морях и Тихом океане. После того как Япония заключит мир с китайским правительством, она выведет свои войска из Индокитая... Рузвельт пообещал внимательно рассмотреть новые предложения. Когда японцы покинули Белый дом, Рузвельт спросил государственного секретаря: - Что будем делать? Карделл Хелл тяжело поднялся с кресла, прошелся по кабинету, разминая затекшие больные ноги. - Япония, несомненно, решила идти ва-банк... Неясно только одно: где она собирается нанести удар - на Филиппинах, в голландской Индии, в Сингапуре... Японцы только оттягивают время, чтобы выбрать момент для броска. Совершенно очевидно, что Япония идет к войне... - Надеюсь, им не удастся нас провести, - сказал Рузвельт. - Они сами лезут в расставленную западню. Хелл ответил японской пословицей: - Если раздразнить тигра, он от бешенства теряет рассудок. - Если бы это так было... Но мы не можем начинать первыми. Моральный перевес должен быть на нашей стороне, - возразил Рузвельт. Когда в Вашингтоне узнали, что к власти в Японии пришел Тодзио, Рузвельт отменил заседание правительства и два часа в узком кругу обсуждал проблемы, возникшие в связи с отставкой принца Коноэ. На совещание президент пригласил всего нескольких человек. Был, прежде всего, негласный советник Рузвельта Гарри Гопкинс. Он не занимал никаких постов, и в то же время без его участия не проходило ни одного мало-мальски важного совещания. Были начальники штабов генерал Маршалл и адмирал Старк, военный министр Нокс и министр военно-морского флота Стимсон. Ну и, конечно, правая рука президента - государственный секретарь Хелл. Все пришли к выводу, что новое японское правительство, вероятнее всего, будет проводить крайне националистическую, антиамериканскую политику. Япония прежде всего, вероятно, нападет на Россию, но не исключено, что удары ее обрушатся на Великобританию и Соединенные Штаты. Тогда Рузвельт высказал такую мысль: - Мы стоим, господа, перед деликатной проблемой - вести дипломатические дела так, чтобы Япония оказалась неправой, чтобы она первая совершила дурное - сделала бы первый открытый шаг. С президентом согласились - пусть начинают японцы, и тогда Соединенные Штаты обрушат всю мощь своего оружия на островную империю. В этом случае моральное превосходство останется на стороне Штатов, конгресс, несомненно, поддержит объявление войны. Иначе будет трудно добиться в конгрессе согласия на войну. Общественное мнение будет на стороне правительства. Лишь бы раньше времени не раскрылись замыслы, родившиеся на совещании в Белом доме. Это тоже было "оранжевой тайной", такой же глубокой, как тайна атомной бомбы. Секретную переписку о новом оружии вели только на бумаге оранжевого цвета, чтобы эти документы сразу можно было отличить в кипах бумаг, представляемых на рассмотрение президенту. Теперь, в разговоре с государственным секретарем Рузвельт снова вернулся к волновавшей его теме. - Историки подсчитали, - сказал президент, - что за два минувших века на земле было около ста двадцати войн и только в десяти случаях им предшествовало официальное объявление войны. Японцы не станут нарушать вероломных традиций. Они могут напасть в любой день, атаковать без предупреждения. Что делать? Проблема сводится к тому, как нам сманеврировать, чтобы заставить Японию сделать первый выстрел и в то же время не допустить большой опасности для нас самих... Это трудная задача. - Будем дразнить тигра, - сказал Карделл Хелл. - Сегодня я получил новый радиоперехват. Государственный секретарь показал президенту японскую шифрограмму, доставленную ему из криптографического управления генерального штаба. Из Токио предупреждали своих послов за границей: "В случае чрезвычайных обстоятельств, - говорилось в секретной телеграфной инструкции, - а именно в случае разрыва наших дипломатических отношений или нарушения международной системы связи, будут даны следующие кодированные предостережения, включенные в ежедневные радиобюллетени о состоянии погоды, передаваемые из Токио. 1. В случае опасности в японо-американских отношениях: "восточный ветер, дождь". 2. При нарушении японо-советских отношений: "северный ветер, облачно". 3. На случай разрыва японо-английских отношений: "западный ветер, ясно". - Это не что иное, как сигнал о начале военных действий, - заключил Хелл. Полгода назад американские криптографы после долгой и кропотливой работы разгадали наконец шифр японских радиограмм. Криптографы сумели расшифровать более семисот японских секретных радиограмм. Государственный департамент и военные власти Соединенных Штатов были теперь постоянно в курсе секретных радиопереговоров японских дипломатов с Токио. - Ну что ж, события назревают, не станем мешать им лезть в западню... - сказал Рузвельт. - Какие еще новости на Бейнбридж Айленд? На Бейнбридж Айленд в Вашингтоне находилась центральная станция радиоперехвата. - Снова повторяется все та же дата - двадцать пятое ноября... Сначала в инструкции послу Номура - добиться к этому сроку успеха в переговорах. Теперь более определенно передают из Ханоя. Карделл Хелл порылся в папке и достал копию радиодонесения японского посла из Ханоя. "Военные круги, - сообщал он в Токио, - известили нас, что ответ Соединенных Штатов мы должны получить не позже 25 ноября. Если это верно, не остается сомнений, что кабинет решится на мир или войну в течение одного-двух дней. Если переговоры в США закончатся неудачей, наши войска выступят в тот же день", Рузвельт перекинул листки настольного календаря. - Война может начаться в понедельник, - сказал он. - Подготовьте ответ на японские предложения, чтобы у Токио не возникло сомнений в неизменности наших позиций... 26 ноября государственный секретарь Соединенных Штатов Америки Карделл Хелл пригласил японских послов и передал им ответную ноту. Она выглядела как ультиматум. Американское правительство требовало вывести японские войска из Китая, признать гоминдановское правительство Чан Кай-ши и отказаться от оккупации Индокитая. Только на этой основе можно заключить пакт о ненападении. В Токио ответ Хелла так и восприняли - ультиматум! Американцы требуют восстановить то положение на Континенте, какое было до мукденского инцидента. Обе стороны не были заинтересованы в продолжении переговоров, предпочитали решать спорные вопросы силой. Еще за четыре дня до того, как в Токио получили американский ответ, адмирал Нагано отдал приказ объединенному флоту - покинуть Курильский архипелаг и сосредоточиться в открытом океане на полпути между Аляской и Гавайскими островами. Нагано указал координаты: выйти в район 40o северной широты и 170o западной долготы. К указанному месту прибыть третьего декабря и произвести заправку горючим. До Гавайских островов кораблям флота предстояло совершить переход в пять тысяч морских миль. Американская разведка потеряла из виду японскую военную армаду. Одновременно, почти открыто, из японских портов на юг вышли транспортные корабли с десантными войсками. Военному командованию Соединенных Штатов было ясно, что основные боевые действия Японии намерена вести в районе Южных морей. Из японского министерства иностранных дел в Вашингтон позвонил по тихоокеанскому подводному кабелю руководитель американского отдела. Содержание кодированного разговора также стало известно американским криптографам. К телефону подошел посол Курусу. - Извините, что я беспокою вас так часто, - донесся голос из Токио. (Это означало: "Каково положение с переговорами?") - Разве вы не получили телеграмму? - спросил Курусу. - Ничего нет нового, кроме того, что вчера сказала мисс Умеку. (Мисс Умеку - государственный секретарь Хелл.) - А как дела у вас? Ребенок родился? (Близок ли кризис?) - Да, роды неизбежны, - ответили из Токио. - В каком направлении... - забывшись, спросил взволнованный Курусу и тотчас поправился: - Ждут мальчика или девочку? (На юге или на севере предстоит кризис?) Мы очень взволнованы предстоящими родами, но больше всего волнуется Токугава. Не правда ли? (Токугава - японская армия.) Мисс Кимоко сегодня уезжает на три дня в деревню. Вернется в среду. (Президент уезжает на трое суток из Вашингтона.) Президент делал вид, что его не тревожат переговоры. Он уехал отдыхать в Гайд-парк, в свое имение. Из Токио в Вашингтон послу Курусу шли все новые указания, и криптографы старательно их расшифровывали... "Пурпур. Государственная тайна. Содержание нового предложения США для нас абсолютно неприемлемо. В настоящее время мы должны заботиться главным образом о том, чтобы не были раскрыты истинные намерения империи. Вы должны заявить в государственном департаменте, что запросили центральные японские власти и ждете ответа. Продолжайте вести переговоры со всей искренностью..." И еще одна телеграмма, направленная следом: "Через два-три дня после того, как будет принято решение императорского правительства по поводу американской ноты, возникнет такое положение, при котором придется отказаться от дальнейших переговоров. Мы хотим, чтобы вы пока не давали понять правительству Соединенных Штатов, что переговоры прекращаются". Речь шла о предстоящем заседании кабинета в присутствии императора, назначенном на первое декабря. Император восседал на троне, одетый на этот раз в военную генеральскую форму. Председательствовал премьер-министр генерал Тодзио. Он сказал, что американская нота - вызов стране Ямато. Так разговаривают только с побежденными. Штаты требуют от Японии уйти с континента. Переговоры тянутся полгода и не привели ни к чему. Судьбу империи надо решать вооруженной силой. Адмирал Нагано доложил императору, что флот подготовлен к боевым операциям, ждет сигнала. Кто-то спросил о планах командования - когда, где, какими силами намерены осуществлять операции. Снова вмешался Тодзио: это военная тайна. Из членов кабинета о Перл-Харборе знали только два человека - премьер-министр Тодзио и министр военно-морского флота Симада. Министр финансов сообщил, что государственный банк отпечатал оккупационные деньги для стран Южных морей: для Филиппин - пезо, для голландской Индии - гульдены, для британской Малайи - доллары. Каждая денежная единица приравнивается к одной иене. Империя к войне была готова. Кабинет принял решение: "Переговоры с Америкой в отношении нашей национальной политики провалились. Япония объявит войну Соединенным Штатам, Англии и Голландии". Когда это сделать - объявить войну, решит генеральный штаб. Может быть, одновременно с началом боевых действий, а может, позже, но никак не раньше. День "Икс" - начало войны - назначили на седьмое декабря по местному времени тех широт, где произойдут события. В Японии это будет на рассвете восьмого декабря 1941 года. Император соизволил утвердить решение кабинета. Он изрек: - Мы переступаем порог войны... Японская армада приближалась к Гавайским островам. На другой день в Вашингтон ушла секретная радиограмма. Ее также составил премьер Тодзио и подписал фамилией Того. "Будьте крайне осторожны, чтобы содержание этой телеграммы не стало известно в Соединенных Штатах. Немедленно примите следующие меры: уничтожьте все шифровальные машины, сожгите телеграфные шифры, за исключением одной копии шифра "О-а" и "Л-б". Сожгите все секретные документы и черновики расшифровки настоящей телеграммы. Как только выполните наши указания, телеграфируйте одно слово: "Харуна!" Все это связано с подготовкой к критическим обстоятельствам и передается только для вашего личного сведения. Сохраняйте спокойствие. Того". Как только президент Соединенных Штатов вернулся в Вашингтон, Карделл Хелл доложил ему об этой телеграмме, а также о том, что южнее японских островов вдоль китайского побережья отмечено большое движение транспортных кораблей с войсками. Рузвельт попросил узнать - подтверждается ли телеграфное распоряжение об уничтожении шифров. Вскоре ему сообщили: во дворе японского посольства жгут документы... На запрос государственного департамента: почему идет непрестанное передвижение японских войск на Дальнем Востоке - посол Курусу сослался на информацию, полученную из Токио: это мера предосторожности против китайских войск... Пятого декабря японские радиостанции в информации о погоде передали кодированную фразу: "Западный ветер, ясно... Восточный ветер, дождь..." Это был сигнал о предстоящем разрыве дипломатических отношений с Англией и Соединенными Штатами. Сложившуюся ситуацию обсуждали на заседании высшего военного совета Соединенных Штатов. Начальник морского генерального штаба Старк разъяснил стратегическую задачу американского флота: с началом военных действий корабли Тихоокеанского флота, базирующиеся в Перл-Харборе, выдвигаются к Маршалловым островам и в скоротечных морских боях уничтожают японские десантные войска в районе Южных морей. Для этого в водах Тихого океана сосредоточена большая часть всего американского флота. Это и была та самая западня, которую американские морские силы готовили своему дальневосточному противнику. В Вашингтоне с нетерпением ждали, когда японцы начнут воевать в Южных морях. Начальник генерального штаба Маршалл передал войскам директиву: "Наши переговоры с Японией фактически прекращены. Надежды на то, что Япония будет их продолжать, не существует... Если возникновения войны нельзя избежать... Повторяю, - если войны нельзя избежать, то Соединенные Штаты хотят, чтобы Япония сделала первый шаг..." Директиву Маршалла подкрепил адмирал Старк. "Это послание рассматривайте как предупреждение о войне, - радировал он командующему Тихоокеанским флотом. - Агрессивные действия Японии ожидаются в ближайшие дни... С началом войны ваш флот выдвигается к Маршалловым островам. Не предпринимайте никаких наступательных действий, пока Япония не нападет". В субботу шестого декабря посол Курусу получил последнюю шифрограмму из Токио: "Хотя вас не нужно предупреждать об этом, но мы все же напоминаем, что вы должны сохранить передаваемый вам меморандум в строжайшей тайне. При расшифровке откажитесь от услуг машинисток. Наш ответ вручите американскому правительству, желательно лично государственному секретарю, завтра в час дня по вашингтонскому времени. После того как расшифруете последний, четырнадцатый раздел ноты, немедленно уничтожьте оставшиеся шифровальные машины". Затем стали передавать ноту, часть за частью - тринадцать телеграмм. Расшифровку их закончили только в полночь. Секретарь посольства сам печатал на машинке, но он был неопытен, делал много ошибок, приходилось перепечатывать заново. А последнего раздела все не было. В ожидании конца меморандума принялись доламывать шифровальные машины. Четырнадцатую часть текста получили только утром, а срок вручения ноты близился. Курусу позвонил в госдепартамент и попросил перенести встречу на два часа дня. Оба посла в нетерпении шагали по вестибюлю. Наконец секретарь посольства выбежал из шифровальной комнаты и передал Курусу готовый текст ноты. Это было в час двадцать минут дня по вашингтонскому времени. Американские криптографы ухитрились быстрее японцев расшифровать телеграмму из Токио. Еще накануне вечером тринадцать разделов японского меморандума лежали на столе Карделла Хелла. Прочитав их, он направился в кабинет Рузвельта. - Предпримем еще один шаг, - сказал президент, - подготовьте мое послание к императору. Пусть посол Грю немедленно отвезет его во дворец... О моем послании сообщите журналистам, пусть завтра же об этом будет известно в стране. Заключительный раздел ноты поступил из Токио в восемь часов утра, а в девять, то есть через час, расшифрованный текст был уже в государственном департаменте. Его привез начальник американского разведывательного управления генерал Майлз. Рузвельт лежал еще в постели, когда государственный секретарь постучался к нему в спальню. Японский меморандум заканчивался словами. "Настоящим правительство Японии с сожалением должно уведомить Соединенные Штаты о том, что ввиду позиции, занятой американским правительством, мы вынуждены считать невозможным прийти к соглашению путем дальнейших переговоров". Президент машинально положил на туалетный столик конец расшифрованной ноты. - Это война! - сказал он. Но дипломатическая игра продолжалась. Президент распорядился не вызывать его к телефону. Начальник разведки Майлз поехал искать начальника генерального штаба Маршалла. Дома его не оказалось, генерал совершал утреннюю конную прогулку. Когда Маршалл приехал в штаб, Майлз доложил ему о расшифрованной ноте, высказав предположение, что противник начнет военные действия в момент вручения ноты. Надо предупредить войска. Маршалл неопределенно пожал плечами, но все же позвонил Старку. Начальник морского штаба ответил: - Пока действующий флот предупреждать незачем. - Он оборвал разговор, повесил трубку. Майлз продолжал настаивать. Маршалл неохотно согласился. - Ну хорошо... Подготовьте радиограммы... Прежде всего в Манилу на Филиппины, затем в Сан-Франциско... В Перл-Харбор в последнюю очередь, там никаких событий произойти не может... Не тратьте времени. Весь этот день президент провел в обществе Гарри Гопкинса. Рузвельт распорядился не звать его к телефону. Он не хочет нарушать свой воскресный отдых. Пусть события развиваются сами по себе. Президент занялся своим любимым делом - начал разбирать коллекцию почтовых марок. Рузвельт был заядлым филателистом. Гопкинс валялся на тахте, играл с собакой президента - веселым псом Фалом. Около часа сели за ленч. Когда подали сладкое, раздался продолжительный телефонный звонок. Президент, недовольно поморщившись, снял трубку. Звонил военно-морской министр. - Господин президент, - взволнованно говорил он, - похоже, что японцы атаковали Перл-Харбор... - Что?.. Не может быть! - воскликнул Рузвельт. Через несколько минут об этом уже знали все члены высшего военного совета. Маршалл приказал соединить его с Перл-Харбором по радиотелефону. Он говорил с командующим гарнизоном. В телефонной трубке глухо слышались отдаленные разрывы бомб. Но японские послы еще не знали, что война началась. Карделл Хелл заставил их полчаса ждать в приемной, потом пригласил к себе. Он сделал вид, что внимательно читает врученную послами давно известную ему ноту. Потом отложил листки и гневно взглянул на послов: - За пятьдесят лет моей государственной службы я не видал документа, исполненного столь гнусной лжи!.. Ни одно правительство на земном шаре не способно на подобный шаг!.. Заранее отрепетированным жестом он указал послам на дверь. Номура и Курусу смущенно вышли из кабинета... Обращение американского президента в тот день так и не дошло до императора, хотя в Вашингтоне предприняли все, чтобы срочно его доставить. Карделл Холл заранее предупредил посла Грю, что ему передадут телеграфом важнейший документ. Послание зашифровали наиболее простым, так называемым серым шифром, чтобы не тратить лишнего времени на его расшифровку. Но обращение президента целый день пролежало в экспедиции токийского центрального телеграфа... Таково было указание главного цензора генерального штаба. Он распорядился задерживать доставкой все иностранные телеграммы, кроме немецких и итальянских. Посол Джозеф Грю получил шифровку ночью и тотчас позвонил господину Того, просил немедленно его принять - получено личное послание президента Соединенных Штатов японскому императору. Послу даны указания вручить послание лично. Министр иностранных дел не мог самостоятельно решить, что делать. Он, в свою очередь, сообщил новость лорду хранителю печати и спросил, как быть. Кидо уже спал, сонным голосом он ответил: - Примите посла, возьмите копию послания и приезжайте во дворец, я тоже там буду. В Токио уже наступил рассвет. Лорд хранитель печати ехал по опустевшим, затихшим улицам города. Машина вырулила на Коми Акасака, начала подниматься вверх, и Кидо увидел перед, собой восходящее солнце... Он, прикрыв глаза, стал молиться за успех морских летчиков, которые, вероятно, сейчас летят уже к Перл-Харбору... Какое значение имело теперь послание Рузвельта императору! Кидо прочитал текст и решил не тревожить покой его величества. Утром, когда уже шла война, Джозефу Грю позвонили из министерства иностранных дел. Его принял Того. - Меморандум президента мы сами передали его величеству... Президент уже получил ответ... - Когда? - недоуменно спросил Грю. - Еще вчера вечером. - Но я передал меморандум ночью... - Другого ответа не будет. Того проводил американского посла до дверей кабинета, вежливо с ним распрощался. Он уже знал, что японские летчики атаковали Перл-Харбор, но ничего не сказал об этом послу Грю. Либеральный Того до конца хранил тайну, как ему было это приказано. Дипломаты должны узнать о войне в самую последнюю очередь. Ради этого в канун атаки Перл-Харбора министерство иностранных дел устроило для дипломатов, аккредитованных в Токио, пышную загородную прогулку. Обратно в город их доставили поздно ночью. Те, кто не участвовал в прогулке, были приглашены в театр Кабуки. А после представления - на банкет... Того продумал все, чтобы отвлечь внимание дипломатов. Джозеф Грю вернулся в посольство и включил радио. Передавали рескрипт императора. Он начинался словами: "Мы, милостью бога, император Японии, сидящий на престоле предков, династическая линия которых не прерывалась в течение веков, предписываем вам, моим храбрым подданным, взять оружие... Настоящим мы объявляем войну Соединенным Штатам Америки и Британской империи. ...Священный дух наших порфироносных предков охраняет нацию Ямато, и мы полагаемся на преданность и храбрость наших подданных. Мы твердо уверены, что цели, завещанные нашими предками, будут выполнены. 8 декабря, шестнадцатого года эры Сева. Хирохито" Полились звуки национального гимна, существующего больше тысячи лет... Потом снова зазвучало радио: "Будет передана особая новость! Будет передана особая новость! - Голос диктора звучал взволнованно. - Передаем важное сообщение! Слушайте! Слушайте! Императорская верховная ставка, генеральный штаб и штаб военно-морского флота передают совместное сообщение! Сегодня на рассвете императорская армия и военно-морской флот начали военные действия против американских и английских вооруженных сил в западной части Тихого океана. До восхода солнца наши войска начали атаку Гонконга. Наши войска высадились на Малайском полуострове и быстро расширяют занятые позиции. Происходят массовые атаки на стратегические пункты врага на Филиппинах..." И снова гимн тысячелетней давности... Гремели литавры. Сквозь победные звуки торжественных маршей в эфир прорывались возгласы диктора: - Хакко Итио!.. Хакко Итио!.. Казалось, все подтверждало прогнозы премьера Тодзио - следовало сделать лишь первый выстрел, чтобы объединилась вся нация. Война началась. "НАЧИНАЙТЕ ВОСХОЖДЕНИЕ НА ГОРУ НИИТАКА!" В семейном альбоме Флемингов хранилась памятная фотография: Джейн в подвенечном платье на пристани Сан-Франциско. Фотография обошла все газеты, и некоторые из них тоже хранились в альбоме, который Флеминги любили показывать своим гостям. Флеминги были уверены, что фотография эта принесла им счастье. Когда Пит благополучно вернулся из рекламного рейса, директор отдела перевозок подошел к нему, сам протянул руку: - Ваша супруга сделала нам такую рекламу! Я вижу, вы человек деловой. Пит не понял сначала, за что его превозносит директор. Он не видел еще газет с фотографией Джейн. Директор передал Питу конверт, в котором лежало несколько двадцатидолларовых зеленых бумажек, и предложил ему работу в фирме. Пит стал вторым пилотом на авиалинии. Но Джейн продолжала нервничать, тревожилась и не находила себе места каждый раз, когда Пит улетал в рейс. - Глупая, - убеждал ее Пит, - я вожу пассажиров, как обычный шофер. Ты же сама мечтала об этом, я ведь не испытываю больше самолетов. - Все равно, Пит! Я ужасно боюсь войны, и еще когда тебя нет, когда ты в воздухе... Мало ли что может случиться. Разговоры эти изрядно надоедали Питеру Флемингу. Он ничего не мог поделать с женой и, когда подвернулась другая работа, охотно согласился поехать на Гавайские острова. Теперь он почти не летал, работал в диспетчерской на аэродроме в Гонолулу, и Джейн была счастлива, во всяком случае совершенно спокойна. Они поселились в маленьком коттедже на островке Оаху, у самого океана, который уходил в бесконечность и там сливался с таким же лазурным небом. Коттеджи стояли в горах, и скалы уступами спускались к берегу. Пит всего два раза в неделю отправлялся в Гонолулу на суточные дежурства, остальное время проводил дома. Климат в горах был значительно лучше, не сравнишь с оранжерейной духотой Гонолулу, и детям здесь жилось хорошо. Их было двое, белокурых маленьких Флемингов, - Питер, которому недавно исполнилось шесть лет, и сероглазая четырехлетняя Дэзи. С утра и до вечера они заполняли дом беззаботно-веселым щебетанием. Когда Пит и Джейн, поселившись в этом коттедже, в первый раз вышли вечером погулять, Пит шутливо сказал жене: - Ты, Джейн, достигла все-таки своего. Посмотри вокруг - тысячи миль открытого океана. Вот уж куда не дойдет никакая война - самое отдаленное место в мире... Им нравилось новое жилище. Удобный коттедж прижимался спиной к склону потухшего вулкана, из широкого окна гостиной открывался вид на зеленую долину, изрезанную банановыми плантациями, зарослями дикой гуайявы. Правее в океан вдавался полуостров Канэохе с расположенным на нем военным аэродромом. За хребтом, надвое перегораживающим остров, находилась морская база, но отсюда ее, конечно, не было видно. В Канэохе Пит встретил старых приятелей, с которыми учился в летной школе, иногда к ним заглядывал. В тот вечер Джейн уложила детей и вышла проводить Пита. Дежурить ему предстояло с утра, но Пит решил навестить друзей в Канэохе. Там он заночует, а утром поедет в аэропорт. Пит вывел машину из гаража, поцеловал жену и уехал. Джейн рано улеглась спать. Конечно, лучше бы Пит был дома, но что поделаешь, мужчина должен немного развлечься. Джейн отлично это понимала. Нельзя держать Пита на привязи. Он ее любит, заботится о детях. Джейн не испытывает больше страха за его судьбу... Молодая американка считала себя счастливой - у нее прекрасная семья, удобная квартира. Пит хорошо зарабатывает, куда больше, чем в те годы, когда получал деньги за страх... Последнее время поговаривали о войне, но какое это имеет к ним отношение. Им всегда будет хорошо в этом далеком, благословенном уголке земли на Гавайях! Джейн заснула в ту ночь с этими успокаивающими мыслями, не подозревая, что война, казавшаяся ей такой отдаленной, приближалась к домику Флемингов... Японские авианосцы, начиненные четырьмя сотнями бомбардировщиков, полным ходом шли к островам, выкатывали из преисподней трюмов на взлетную палубу самолеты, подвешивали торпеды, приспособленные для мелководья... Прошло уже две недели, как флот особого назначения под командованием контр-адмирала Чугуи Нагано бороздил воды Тихого океана. Океан будто в насмешку назвали Тихим - все эти дни эскадра продвигалась в сплошных штормах, свинцовые валы, высокие, как горы, дымились и пенились, гонимые свирепым ветром. 25 ноября Нагано получил приказ, радист принес его в адмиральскую каюту. "Оперативному соединению, - приказывал Ямамото, - продвигаясь скрытно и осуществляя охранение против самолетов и подводных лодок, выйти в гавайские воды и в момент объявления военных действий атаковать главные силы американского флота, нанести ему смертельный удар". Флот стоял у Курильской гряды, в глухих местах, забытых самим господом богом. Залив окружали унылые, покрытые снегом горы. На берегу виднелось несколько рыбачьих хижин, баркасы, опрокинутые вверх днищами, радиомачта. А дальше на сотни миль вокруг ни единого человеческого жилья. Нагано был старым и опытным моряком. Даже здесь, в холодных безжизненных водах, в местах, недосягаемых для чужого глаза, Нагано, оберегая сокровенность тайны, запретил матросам и офицерам сходить на берег, запретил даже мусор выбрасывать за борт, чтоб не оставить следов пребывания армады. От Курильской гряды ушли на исходе ночи с погашенными огнями. Нагано стоял на капитанском мостике флагмана-авианосца "Акаги-мару" и вглядывался в неясные силуэты плывущих кораблей. На палубе трижды прокричали "Банзай" в честь императора, выпили священную саке за его здоровье. В распоряжении Нагано было тридцать два вымпела, среди них шесть авианосцев и силы прикрытия - три крейсера, эскадренные миноносцы, подводные лодки и десять танкеров для пополнения топлива кораблям. Дул пронизывающий шквальный ветер, и адмирал спустился в боевую рубку. Начальник штаба спросил: - Какие будут указания на случай встречи с нейтральными пароходами? В этих широтах могут появиться русские корабли. - Потопить и забыть, - ответил Нагано. Приказ командующего выполнить не пришлось - шли стороной от морской дороги и не встретили ни одного судна. Шторм смыл с палубы нескольких матросов, спасать их не было времени, лишь помолились за упокой душ... Несколько дней шли на восток, затем повернули на юг. С каждым днем становилось теплее. До Гавайских островов оставалось около тысячи миль, когда адмирал Ямамото передал условный сигнал: "Начинайте восхождение на гору Ниитака". Это значило: атаковать Перл-Харбор!.. Только теперь личному составу объявили, куда и зачем идут корабли. На палубу вынесли большой макет Перл-Харбора, Нагано прочитал боевой приказ, хранившийся в секретном пакете: - "Час пробил. На карту поставлена жизнь или смерть нашей империи..." Над флагманом подняли боевой флаг, тот самый флаг, который развевался над броненосцем "Микаса-мару" тридцать семь лет назад, в Цусимском сражении с русским флотом. До Гавайских островов оставалось двести тридцать миль. Прозвучал сигнал: "Летчики, сбор!" Ослепительно ярко вспыхнули прожекторы, взревели моторы, авианосцы развернулись против ветра и пошли навстречу еще не взошедшему солнцу. Летчики в отутюженной форме, с белыми повязками самураев на головах, распространяя аромат одеколона, который забивал все другие запахи, разошлись по машинам. В шесть утра в воздух поднялась первая волна самолетов, через час вторая. В трюмах осталось в резерве сорок истребителей на всякий непредвиденный случай. Первую волну возглавил капитан Футида. Только ему одному было разрешено пользоваться радио, остальным запретили прикасаться к передатчикам до момента атаки. Футида шел по приборам, ведя за собой почти двести машин. Он включил радио, настроил аппарат на станцию в Гонолулу. Передавали гавайскую музыку. Летели на высоте трех тысяч метров, над густым слоем облаков, закрывавшим просторы океана. Диктор из Гонолулу передал сводку погоды: "Видимость хорошая... Рваные облака, главным образом над горами на высоте полутора тысяч метров..." Это сообщение было как нельзя кстати... На островах было спокойно... Перед тем как ринуться вниз, Футида передал на флагманский корабль условный сигнал: "Тора!" - внезапная атака удалась! - "Тора!". Было семь часов пятьдесят три минуты по гонолулскому времени. В гавани Перл-Харбор стояли девяносто шесть военных кораблей, и среди них восемь линейных - гордость и мощь американского флота. На палубах только что закончились воскресные молебствия, духовые оркестры исполняли государственный гимн... Грохот взрывающихся торпед оборвал звуки музыки... Линкор "Оклахома" опрокинулся вверх килем и затонул. Вместе с ним - полторы тысячи моряков. Взорвались пороховые погреба на "Аризоне". Столб дыма, пронизанный языками пламени, взметнулся в небо на триста метров. В одно мгновение погибло 1102 человека. Загорелась "Вирджиния", затонула у пирсов "Калифорния" "Невада" выбросилась на отмель... Подошла вторая волна торпедоносцев. Пять линкоров было потоплено, три получили тяжелые повреждения. Горели крейсеры, эскадренные миноносцы, вспомогательные корабли... Тихоокеанский военный флот Соединенных Штатов потерял свою боевую мощь. Эти глухие, тяжелые, словно подземные, взрывы услышала сквозь сон Джейн. Она села на кровати и ничего не понимала. Взрывы доносились со стороны Перл-Харбора, расположенного за хребтом гор, в десятке миль от Канэохе. В той стороне над океаном расплывалась пелена черного дыма. "Опять учения", - подумала Джейн и снова улеглась в нагретую постель. Было воскресенье, дети еще спали... Но серия новых взрывов, теперь уже со стороны аэродрома, заставила ее вскочить и поспешно одеться. Низко над островом проносились незнакомые самолеты, красные, короткие, как недокуренные сигары. Но и это пока не встревожило Джейн, только удивило. Что бы это могло быть? Она разбудила детей, начала готовить завтрак. Взрывы прекратились, затем послышались снова... Джейн включила радиолу. Обычно в этот час из Гонолулу передавали последние новости, но сейчас звучала музыка. Потом музыка оборвалась, и диктор очень взволнованным голосом почти прокричал: "Не выходите на улицу! Это опасно! Не выходите на улицу!" И снова музыка. Почему не выходить на улицу?!.. Джейн старалась поймать какую-нибудь американскую станцию. Наконец она поймала Нью-Йорк, захватила конец передачи: "...Налет на Гавайские острова. Гонолулу под бомбами, город в огне..." Зеленый зрачок радиоприемника то расширялся, то суживался, холодный и равнодушный. У Джейн перехватило дыхание. И первая мысль о Пите: где он, что с ним?!.. Было начало одиннадцатого, уже третий час шла война. Джейн ощутила себя беспомощной и одинокой. Но тут же вытерла слезы - дети не должны ничего знать. Она торопливо собрала одеяла, пледы и отнесла их в сад, там у скалы была глубокая расщелина, где они часто разводили костер. Джейн снова вернулась в дом, распахнула холодильник, торопливо побросала в корзину продукты, все, что там было, схватила детей и увела их к расщелине. Дети радовались неожиданному развлечению. - Мами, - спрашивал Пит-младший, - мы будем жить, как индейцы?.. - Да, да... Только не выходите отсюда... Джейн еще раз сбегала в кухню, принесла желтое пластмассовое ведерко воды. Словно женщина пещерного века, она спасала от опасности своих детенышей, укрывая их в скалах... Пит приехал после полудня, грязный, оборванный и небритый. У машины были разбиты стекла, рассечена крыша, снаружи торчали клочья обшивки. Переднее колесо осело, изжеванная покрышка едва держалась на ободе... Джейн бросилась к Питу, приникла к его груди. - Что случилось, Пит?.. Что случилось?.. - Война... Японцы разбомбили Перл-Харбор... Ожидают их десанта. Дай мне помыться... Я приехал всего на час. - Что же нам делать? - Не знаю, Джейн... Все так неожиданно. Тебе с детьми надо ехать в Штаты... Если японцы не высадят десанта... Пит торопливо поел, надел комбинезон и пошел чинить машину. - Я оставлю ее тебе, - сказал он. - А ты? - Пройду пешком до Канэохе, оттуда как-нибудь доберусь... - Но куда, куда ты пойдешь, Пит?!.. Я ни за что не останусь одна... - В Уиллер, на аэродром... Я приписан к авиационному полку и сегодня должен быть там. Пит вынес из гаража запасное колесо. Джейн помогала мужу. - Мы засиделись долго за картами, - рассказывал Пит, - когда собрались спать, почти совсем рассвело. Но тут ввалились еще двое, ты их не знаешь - Уэлч и Тейлор, два лейтенанта - летчики из истребительного полка. Оба навеселе. Зашли поздравить Бернарда с днем рождения. Все спрашивали, не осталось ли чего-нибудь выпить. Полезли в бар, в холодильник, но ничего не нашли. Тогда предложили ехать купаться. Я согласился. Сели в мою машину и поехали. Я рассчитывал, что, освежившись, успею еще часок поспать, перед тем как отправиться в аэропорт... Но Тейлору взбрело в голову забежать на радиолокационную станцию. Он уверял, что всего на одну минуту, - его приятель Джозеф Локкард кончает сейчас дежурство, может, и он поедет купаться. Локкард висел на телефоне и кому-то докладывал, что на индикаторе появились неизвестные цели. По его мнению, в ста пятидесяти милях отсюда летит большая группа самолетов, они приближаются к острову. Из информационного пункта ответили - вероятно, это бомбардировщики "Б-17", их перегоняют из Сан-Франциско. "Но я никогда не видел такой большой цели", - настаивал Локкард. "Не беспокойтесь об этом", - ответили из центра. "Нет так нет", - сказал Локкард, вешая трубку. Радиолокационную аппаратуру в американской авиации только начинали осваивать, и Джозеф не был уверен, что он прав. Он еще раз глянул на индикатор, импульсы двоились, и крохотные искорки медленно перемещались по экрану радиолокатора. По воскресеньям дежурство заканчивалось раньше. Локкард запер станцию и вышел вместе с летчиками. Купаться он не захотел. Поехали втроем, а когда возвращались обратно, тут все и началось. Никто не понял, откуда свалились японские самолеты. Сначала подумали, что прилетели "Б-17". Они совершали четырнадцатичасовой перелет через океан из Сан-Франциско, их ждали с минуты на минуту. Тейлор высунулся из окна кабины и увидел красные круги на крыльях, желтые полосы на хвосте. "Это не наши!" - успел крикнуть он. Треск и грохот тут же обрушились на землю. Японские истребители пикировали над островом, с ревом пролетали на бреющем полете и снова взмывали вверх. Посыпались бомбы. Загорелся ангар, вспыхнули самолеты... Все было в огне. Горела радиолокационная станция, куда они заходили всего полчаса назад, горели гидросамолеты... И все же Уэлч и Тейлор сумели в этом аду подняться в воздух. Из трех сотен самолетов едва ли десяток принял бой с японцами, остальные сгорели на аэродромах. Выскочив из автомашины, летчики бросились на землю. Переждав первый налет, они вскочили и побежали к взлетной дорожке. Несколько самолетов не были повреждены. Взлетали, когда новая волна атакующих обрушилась на Канэохе. Ребята дрались как черти. Молодцы парии! Уэлч и Тэйлор вернулись на аэродром, когда японцы, отбомбив, ушли на север в открытый океан. Они уверяют, что сбили семь самолетов. У американцев потери страшные - уничтожена вся авиация, которая была на аэродромах. В разгар налета появились те двенадцать бомбардировщиков "Б-17" - их ждали из Сан-Франциско. Летчики подумали - маневры, сначала не заметили, что сзади к ним пристроились японские истребители. Принять бой они не могли - летели из Сан-Франциско без вооружения, его сняли, чтобы облегчить перелет. Так и летели в огненном кольце, японцы стреляли в них, как в учебные мишени... Пит был подавлен всем происшедшим. Но держался, скрывая от жены тревогу. И все же сказал: - Ходят слухи, что японцы выбросили парашютный десант. Это не исключено. Они должны воспользоваться своей удачей... - Но что же тогда делать? - воскликнула Джейн. - Они ведь не пощадят детей. - Не знаю, Джейн... Не знаю... - Пит стиснул руками голову, теряя самообладание. Ему вдруг представилось, что произойдет здесь, без него, если сюда ворвутся японцы, разнузданная солдатня. - Знаешь что, - с глухой решимостью выдавил он. - Я оставлю тебе морфий, для тебя и детей. Уж лучше... Пит протянул жене белый пакетик. - Сколько нужно, чтобы... - Джейн не смогла докончить фразу. - Полграна... три таблетки будет достаточно. И вдруг Джейн почувствовала удивительное спокойствие... Питу пора было уходить. - Я оставляю тебе машину, - повторил он. - Теперь она исправна. Он не захотел затягивать прощанье, это слишком тяжело для Джейн. Пит обнял жену, поцеловал детей и начал быстро спускаться вниз по дороге, ведущей к аэродрому Конэохе. Стал накрапывать дождь. У аэродрома дождь шел, вероятно, сильнее - в той стороне дым пожарища побелел и не поднимался так высоко, как прежде... Джейн вошла в кухню, загудел компрессор холодильника. Джейн вздрогнула: "Самолеты!" - и бросила беспокойный взгляд в сторону расщелины у скалы, где дети играли в индейцев... Но самолеты больше не прилетали. Не было и десанта... Адмирал Нагано все еще вел корабли к Гавайским островам, когда летчики атаковали Перл-Харбор. Около десяти утра наблюдатели сообщили: возвращаются самолеты первой волны. Через час вернулись остальные. Начальник штаба доложил: из первой волны не вернулись девять машин, из второй - двадцать. Большинство сбито зенитным огнем. Сопротивление американцев нарастало. Нагано решил не испытывать судьбу. Он был расчетлив и осторожен. Его убеждали: удар надо закончить высадкой десанта. Нагано твердо сказал: - Восхождение на гору Ниитака закончено... Теперь мы можем заключить, что ожидающиеся результаты достигнуты. Адмирал приказал повернуть корабли назад, к берегам Японии. Нерешительность осторожного Нагано избавила американцев от еще больших потерь. И этого ему никогда не могли простить. Джейн Флеминг смогла возвратиться в Штаты, сохранив, как еще одну семейную реликвию, пакетик с морфием, который оставил ей Пит. Но "восхождение на гору Ниитака" - наступательные действия японских вооруженных сил - продолжалось. Удар по Перл-Харбору только обезопасил экспедиционные войска, наступавшие в Южных морях. Именно здесь развивались главные события. Одновременно с нападением на Гавайские острова японский флот, поддерживая высадку пехотных частей, нанес удары по Сингапуру, Гонконгу, американскому острову Гуам, по Филиппинам... За две недели до вторжения в южных портах империи, в бухтах оккупированного китайского побережья сосредоточились десятки транспортных кораблей, ожидавших сигнала начать "восхождение на гору Ниитака". Из пятидесяти усиленных дивизий, которыми располагала японская сухопутная армия, двадцать три дивизии бросили для наступления в Южных морях. Из солдат, отлично проявивших себя в войне с Китаем, сформировали "вишневые войска" - императорскую гвардейскую дивизию. На левой стороне, ближе к сердцу, солдаты носили знак - ветка цветущей вишни на белом фоне. Солдат Терасима, начавший войну на мосту Лугоуцяо, служил теперь в этой дивизии. Он научился воевать, Терасима Ичиро, его сделали капралом, и война стала его профессией. Было 17 ноября 1941 года. Капрал Терасима в этот день начал вести дневник, потому что это занятие приличествует каждому уважающему себя человеку. Когда-то Ичиро пропускал мимо ушей рассказы отца о том, что род их идет от сотсу - наемных солдат, служивших в давние времена дайомиосам - поместным дворянам. Теперь это стало иметь для него значение, он кичился своими предками. В его роду были даже камикадзе, люди священного ветра... Не у каждого в жилах течет такая кровь! Как же ему не писать дневник для прославления фамилии Терасима... Ичиро раздобыл прекрасной бумаги "хоосе", из которой сделал записную книжечку по размеру своего кармана. На первой странице появилась запись: "17 ноября шестнадцатого года эры Сева. Сегодня была церемония в честь нашей отправки. Командир дал последние указания, зачитал письменную клятву императору. Потом ходили в храм молиться за нашу победу, за императора. Пили священную саке, кричали "Банзай!" "20 ноября. Грузились на "Хиросима-мару". Сначала отбыли командир, авангард и знамена. Мы вышли в море после захода солнца". "21 ноября. Утром прибыли в Осака. Весь день стояли на якоре. На берег никого не пускают. Всем нам дали листовки. Они начинаются так: "Только прочитай это, и война будет выиграна". Все радуются, как дети. Наши винтовки для нас самодзи, которыми мы будем черпать рис из котла победы. Еще я получил памятки, которые мне приказали раздать моим солдатам. Одну я оставил себе, сохраню ее во славу императорского пути. На обложке карта Южных морей, указаны страны, которые будут нашими. Оставлю на память, чтобы знать, где мы побывали" В солдатской памятке говорилось: "Почему мы должны воевать? Согласно воле императора, мы должны воевать за мир на Востоке. Японии поручена великая миссия спасти Маньчжурию от покушения на нее Советской России, освободить Китай от эксплуатации англичан и американцев, помочь Филиппинам и другим странам добиться независимости, принести счастье жителям Южных морей. Главное для нас сейчас - сохранить военную тайну. Что представляет собой южный район военных действий? Это сокровищница Востока, которую захватили белые люди - англичане, американцы, голландцы, французы. Это источник мировых запасов нефти, каучука, олова и других ценностей. Южные страны - самые богатые страны Востока. Это области вечного лета. Бананы и апельсины зреют здесь весь год. Но есть и москиты и джунгли... Европейцы - это люди изнеженные и трусливые. Больше всего они не любят дождей, туманов и ночных атак. Для них ночь только для танцев, но не для сражений. Воспользуемся этим! Нас охраняет дух ста тысяч воинов, павших в боях. Мы победоносно окончим эту войну молебствием в память наших погибших товарищей. Осуществим императорскую волю, возложенную на нас!" "27 ноября. Из Осака вышли вечером того же дня. Пять дней плыли в южном направлении. Наши транспорты шли под охраной военных кораблей. Вблизи нас шел "Судзуки-мару", но когда подошли к острову Хахадзима, его название закрасили. То же самое сделали и на других кораблях. Вероятно, нам придется воевать в жарких странах - для нас делают сетки от москитов. У острова Хахадзима становится тесно. Корабли подходят один за одним, они заполняют бухту. От нечего делать ловили рыбу с борта парохода, но ничего не поймали. В Хахадзима погрузили лошадей и собак, собаки поднимают страшный шум. На острове, говорят, красивые девки. На берег нас не пускают". "4 декабря шестнадцатого года эры Сева. Уже две недели живем на кораблях. Сегодня наконец выходим к месту назначения. Пока с нами военный флот, бояться нам нечего. Нам объявили приказ о начале боевых действий, ждем, когда начнется война". "6 декабря. Нам сказали, что завтра мы атакуем побережье врага. Роздали патроны по 150 штук на каждого. Теперь мы можем убивать. Патроны тяжелые, но, кажется, взял бы еще. Прощаемся с кораблем. Вечером подготовили все для десанта. Я упаковал продукты на три раза, положил вместе с патронами. Ранец чертовски тяжел. Ничего, найду кого-нибудь, кто будет таскать, как в Китае". "7 декабря. Высадились почти в полной темноте. Ожидаемого огня противника не было. Высадка прошла успешно. Капитан Тахамари объявил о войне, сказал, что наша авиация бомбит Гавайские острова. То же на Филиппинах и в Гонконге. Мы залпами салютовали императору" "Новый, семнадцатый год эры Сева встречаем на Филиппинских островах. 2 января наша дивизия взяла Манилу. Войскам дали отдых, живем в казармах. За эти три недели, после того как высадились на побережье, мы неплохо поработали. Американцев прижали на Баатане. Теперь им оттуда деться некуда. Живем весело, берем что хотим. Капитан Тахамари взял себе двух белых девчонок - они сестры. Младшей не больше четырнадцати, вторая постарше. Старшая искусала, исцарапала капитана Тахамари. Он ничего не мог с ней сделать, рассердился и отдал сестер нашему взводу. Они опять хотели кусаться, но весь взвод не перекусаешь. На день их запирали в подвале, а на ночь притаскивали в казарму. Младшая рехнулась, и ее пришлось застрелить. Вторая живет вот уже неделю, привыкла, ходит в казарму, не упирается. Белые - наши враги, то же, что дикие животные, с ними можно делать что угодно" "8 января семнадцатого года Сева. Месяц идет война... Пользуясь темнотой, пошли убивать туземцев. Говорят, они против императорского пути и помогают белым. Мне не хотелось их убивать, потому что они казались хорошими людьми, но я должен был выполнять приказ капитана Тахамари. Я рассудил так: слова Тахамари приказ императора. Если ослушаюсь, меня казнят. Женщины и дети очень кричали. Многие убежали в джунгли, но не все. Я сам зарубил нескольких человек. Деревню сожгли, главарей увели с собой. Начальник полиции приказал нам расправиться с захваченными партизанами. Ночью мы вырыли яму в кокосовой роще и закололи пленных. Некоторые были маленькие, как дети. Стояли перед ямой, будто не зная, что их хотят убивать. Зарыли их и сверху забросали кокосовыми ветвями. Нам достались двое. Одного заколол Судзуки, другого - я. Вернулись в полк, распевая военные песни" "4 февраля. Меня перевели в штаб полка. Командир сказал, что ценит мою работу и послушание, сообщил, что представляет меня к унтер-офицерскому званию. Я ответил: готов умереть за императора. Наша вишневая, дивизия делает чудеса, продолжаем вести боевые действия, очищаем острова от американских солдат. Слышал, что их командующий генерал Макартур первым бежал с островов, бросил войска и улетел за океан. Против нас никто не выдерживает. Действуем в пустынных местах, снабжение ухудшилось. В штаб полка приезжал генерал Тачибана. Он сказал придется есть мясо врагов. Враги - животные, животных едят. Вчера захватили большой самолет, он потерпел аварию, когда пытался сесть в долине реки на берегу, чтобы вывезти окруженных американцев. Не знаю, сколько человек было в экипаже, взяли троих. Двое старались вытащить кого-то из обломков самолета. Не заметили, как мы подошли. Третьего мы вытаскивать не стали, его придавило приборной доской, не хотелось возиться. Оставили под самолетом. По дороге в штаб один убежал, прыгнул с кручи и скрылся в джунглях. Стреляли, но не попали. Третьего привели к начальнику штаба. Начальник ему сказал: "Ты совершил преступление, и если оставить тебя в живых, это не послужит благу мира. Ты умрешь перед рассветом, как предписывает закон Бусидо. Ты найдешь счастье на том свете. Когда душа твоя перевоплотится в другое тело и ты снова родишься на свет, ты станешь миролюбивым человеком". Пленному перевели слова начальника штаба, он заплакал, как женщина. Начальник штаба оказал, что выражает ему сочувствие и даже готов, следуя предписаниям кодекса Бусидо, совершить казнь собственным мечом, но, к сожалению, он занят, и казнить будут другие. Летчику дали выпить последний глоток воды и посадили в грузовик. В наступающих сумерках мы быстро ехали по дороге. Раскаленное солнце скрылось за холмом, огромная туча затянула догорающее небо. Быстро наступила темнота. Мы проехали мимо того места, где недавно кремировали тело капитана Тахамари. Его убили в перестрелке с американцами. Я закрыл глаза и стал молиться за упокой души капитана. Вскоре выехали на открытое место, где совершались казни. Адъютант командира полка сказал: "Сейчас мы убьем тебя самурайским мечом, как предписывает закон Бусидо. Тебе остается три минуты для покаяния". Адъютант вытащил из ножен меч, блеснувший при лунном свете. Холодная дрожь пробежала по моей спине, сердце мое усиленно билось. Я ощутил сочувствие к пленному, как требует Бусидо. Летчика подвели к воронке от бомбы, залитой водой, поставили на колени. Он просил убить его одним ударом. Адъютант тупой стороной меча слегка ударил его по шее, примериваясь, как нанести удар, замахнулся двумя руками и с размаху опустил меч на голову пленного. Голова свалилась в воду. Адъютант сказал: "Теперь его душа летит в нирвану", - и засмеялся. Он перевернул убитого на спину и одним взмахом рассек ему живот. "Какие толстокожие эти кето, - сказал он, - у них даже на животе толстая кожа". Адъютант вырезал печень убитого, завернул в лист банана и положил в кузов. "Командир приказал привезти ему печень", - пояснил он. Мы забрались на грузовик и поехали обратно. Если вернемся живыми, будет что рассказать. Поэтому я все и написал так подробно. Теперь я опытный убийца. Мой меч всегда в крови. Хотя это делается во имя моей страны, все же мы очень жестоки. Да простит мне бог, да простит мне моя мать!.." Американский летчик, которому удалось бежать в джунгли из-под охраны японского капрала Ичиро Терасима, был испытатель Питер Флеминг, который с началом войны снова вернулся к штурвалу воздушного корабля. В ТЮРЬМЕ СУГАМО Германский посол продолжал неистовствовать и возмущаться. Не удовлетворенный разговором с министром иностранных дел Того, он поехал к новому премьеру Тодзио, посетил брата императора, но и там и здесь Отт получил отказ. В Берлин ушла подробная шифрограмма с настоятельной рекомендацией - оказать дипломатический нажим на Японию, проявить жесткость в требовании освободить Зорге. Риббентроп ответил, что обо всем доложено Гитлеру, решение последует позже. Оберштурмбаннфюрер Майзингер не выходил из своего кабинета, грозил загнать в концлагерь каждого, кто скажет хоть одно дурное слово о Рихарде... Майзингер трудился над документом из двадцати двух пунктов, по которому следовало, что Рихард Зорге ни в чем не мог быть виновен. Этот документ он передаст в кемпейтай, генералу Накамура. Только ему, своему японскому коллеге, - тот должен понять. Полицейский атташе послал доклады в имперское управление безопасности в Берлин Гиммлеру, в абвер всесильному адмиралу Канарису. Он просил шефа гестапо Мюллера подготовить архивную справку о жизни Зорге в Германии. Свое письмо он начал словами: "Мейн либер партайгеноссе Мюллер!" - мой дорогой партийный товарищ... Немецкий посол и полицейский атташе были готовы поднять на ноги всю Германию, но ничего не получалось - японцы стояли на своем. Через пять дней после ареста Зорге послу разрешили с ним встретиться в комнате свиданий тюрьмы Сугамо. Следователь предупредил - арестованному можно задать только три вопроса: как он себя чувствует, считает ли себя виновным, в чем он нуждается. И все - таково категорическое условие встречи. Эйген Отт стоял в дверях комнаты свиданий, сопровождаемый тремя японскими чиновниками, когда через противоположную дверь ввели Зорге. Всегда элегантный, подтянутый, тщательно выбритый, он сейчас был в арестантской одежде, в грубых больших ботинках, заросший густой щетиной. Рихард держался уверенно, стоял с высоко поднятой головой. Рядом с Зорге тоже находились три полицейских. Отт подался к Зорге, но следователь жестом остановил посла. Разговаривали издали, через комнату. Посол задал первый вопрос: - Как вы себя чувствуете, Ики? - Благодарю вас, я ни на что не жалуюсь, - спокойно ответил Рихард. - Вы считаете себя виновным? Японцы заволновались. - Мне только что запретили отвечать на этот вопрос, - кивнул он на свою охрану. - Не будем говорить об этом... Отт растерялся, для него важно было получить ответ именно на этот вопрос. Он спросил еще: - Что я могу для вас сделать, Ики? - Спасибо, мне ничего не надо... Мы едва ли увидимся с вами, господин посол. Передайте привет вашей семье. Встреча окончилась. Отт торопливо сказал еще: - Вот это вам просила передать Хельма. Один из полицейских подошел к Зорге и отдал сверток. Рихарда увели. В камере он развернул сверток, там были фрукты и теплое одеяло с инициалами Хельмы "X. О." и еще запонки - подарок Отта. "Запонки-то, пожалуй, ни к чему", - усмехнулся Зорге, взглянув на свою арестантскую куртку. В продолжение многих дней Зорге держал себя вызывающе, требовал встречи с германским послом, протестовал против незаконного ареста. После встречи с Оттом Рихарда Зорге снова вызвали на допрос. Допрос вел государственный прокурор псикава. Ой опять спрашивал - признает ли Зорге себя виновным в причастности к подпольной организации. Рихард давал односложные ответы, но по наводящим вопросам прокурора он все больше убеждался, что сидевший перед ним маленький японец уже многое знает. Теперь главное заключалось в том, чтобы заслонить остальных, приняв всю ответственность на себя. Это решение созрело окончательно, когда через несколько недель после ареста следователь на очередном допросе вытащил из письменного стола три германских ярбуха, с помощью которых подпольщики шифровали свои радиограммы. - Вы и теперь станете отрицать свою связь с Москвой?! - воскликнул прокурор, потрясая книжками. - Это ваш ежегодник? - Да, мой, но какое отношение имеет к делу старый немецкий справочник? - равнодушно спросил Рихард. - А вот какое! - псикава раскрыл папку и прочитал последнюю телеграмму Зорге, посланную в Москву: - "Все это означает, что войны в текущем году не будет..." Это вы писали? - торжествующе спросил прокурор. - Вам не к чему отпираться. Ключ шифра в наших руках. Теперь-то вы признаетесь, что были шпионом Москвы?!.. Упираться было бессмысленно, но Зорге сказал: - Я никогда не был шпионом! Я только боролся против войны... Я коммунист и гражданин Советского Союза... Но я хотел бы отложить допрос, сегодня я слишком утомлен. Позже я сам напишу все, что найду возможным. - Здесь я решаю, когда вести допрос! - сказал псикава. - Впрочем, одну минуту... Зорге вывели в коридор, государственный прокурор позвонил премьеру Тодзио и доложил, что Зорге признался в том, что он русский коммунист, и просил перенести допрос. - Ни в коем случае! - закричал в трубку премьер-министр. - Ведите допрос до полного изнеможения арестованного! Иначе вы ничего не добьетесь... Генерал Тодзио, бывший начальник военной жандармерии в Квантунской армии, знал, как надо вести допросы... Допрос продолжался, но через несколько часов в изнеможении оказался не Зорге, а государственный прокурор псикава. Зорге не били, не пытали во время допросов, иностранцев было приказано не трогать - могли произойти дипломатические осложнения. Исключение составлял только Бранко Вукелич. Его считали французом, поскольку он представлял французское телеграфное агентство. А Франция - поверженная страна, кто с ней станет считаться! Вукелич стойко переносил самые ухищренные пытки. Избитого, окровавленного, его приводили в комнату следователя, и он снова молчал. Разъяренный прокурор как-то спросил: "Он кто - француз или американский индеец, откусивший себе язык?! Заставьте же его говорить!" Но Бранко Вукелича говорить так и не заставили. Пытали, били бамбуками и художника Иотоку Мияги, и он мечтал поскорее умереть - его больное тело, снедаемое туберкулезом, не выдерживало долгих мучений. Рихард попросил доставить ему пишущую машинку и пачку бумаги, сказал, что от руки писать он отвык, а привыкать снова к перу не хочет... Тяжба арестованного с тюремной администрацией тянулась долго, но победил Зорге. Прокурор распорядился принести арестованному машинку. И вот он в одиночной камере наедине с раскрытой машинкой на деревянном столе. С чего начать и зачем? Нужно ли все это? Нужно! Рихард смутно догадывался, чувствовал, что отношение к нему изменилось. Может, его кто-то оклеветал, как же тогда опровергнуть этот навет? Зорге понимал: ему наверняка не выбраться из японских застенков. Так пусть же люди узнают, как он жил, пусть сохранят о нем добрую память. Он, Рихард Зорге, будет повествовать о прошлом, о том, что давно отжило и не может уже повлиять на дела, связанные с группой Рамзая. Начнет он издалека и будет писать не торопясь. Это позволит ему уйти от текущих допросов. В тюрьме тоже важно выиграть время. И пусть это будет его завещанием, его кредо, в котором он изложит свои убеждения, свои взгляды. Начал Рихард с официальной справки: "Я - Рихард Зорге - родился 4 октября 1895 года на Южном Кавказе, в Аджикенде. Отец был инженером немецкой нефтяной компании в Баку. Мать - русская, из бедной семьи железнодорожного рабочего. Семья имеет революционные традиции. Дед и его братья были активными участниками революции 1848 года". Рихард не помнил раннего детства, об этом рассказывала ему мать, Нина Семеновна, которая все еще жила в Гамбурге, не зная о судьбе сына. Трехлетним ребенком Зорге очутился в Германии, провел там больше четверти века, до тех пор пока не приехал в Советский Союз. Рихард был самым младшим в семье инженера Альфреда Зорге, среди еще четырех сестер и братьев. Отец Рихарда когда-то принимал участие в экспедиции Свена Гедина в Центральной Азии, работал в Российской императорской нефтяной компании, а вернувшись в Германию, стал закупщиком оборудования для нефтяных фирм в России. "...До того времени, как началась война, - писал Зорге, - мои детские годы текли сравнительно спокойно, я жил в обеспеченной семье, принадлежащей к классу буржуазии. Наша семья не испытывала никаких материальных затруднений. Но во мне было нечто такое, что несколько отличало меня от других. О текущих событиях в Германии я знал много лучше взрослых. В течение длительного времени скрупулезно изучал политическую обстановку. За это в школе меня даже прозвали "премьер-министром". Я знал, что мой дед посвятил себя рабочему движению. Знал я также, что взгляды моего отца резко отличаются от взглядов деда. Отец был типичным националистом. Брат же мой придерживался ультралевых взглядов". Детство и юность Рихарда Зорге закончились в школьные каникулы лета четырнадцатого года. Школьники возвращались с экскурсии из Швеции. Они плыли домой с последним немецким пароходом - начиналась война, и корабли, застигнутые ураганом событий, спешили укрыться в своих портах. Кайзеровская Германия жила в угаре шовинистических настроений, на улицах кричали "хох!", поднимая портреты кайзера, точно так же, как в России носили портрет царя... Романтика новизны, надоевшее школярство, стремление начать новую жизнь и, конечно, шовинистический угар, принимаемый за патриотизм, решили судьбу подростка. Рихард не вернулся больше в школу. Тайком от всех младший Зорге ушел добровольцем в солдаты. Это было началом судьбы. И вот финал: он в тюрьме, - быть может, единственный путь отсюда - на эшафот. Зорге не знал, что с ним будет, но был готов к самому худшему. Теперь, когда жизнь была прожита, он мысленно спрашивал себя: так ли нужно было жить? Да, так! "...Первая мировая война 1914-1918 годов оказала глубочайшее влияние на всю мою дальнейшую судьбу, - писал Зорге. - Если бы даже у меня не было никаких других убеждений, одной ненависти к этой войне было бы достаточно, чтобы я стал коммунистом..." Но это произошло не сразу. Шовинистические настроения постепенно выветривались. Очень помог этому солдат, бывший гамбургский каменщик. Он скрывал от всех свои левые убеждения, но раскрылся перед Рихардом Зорге. Солдата вскоре убили на Западном фронте. Рихард навсегда сохранил в памяти разговоры в траншее с солдатом из Гамбурга. Каменщик был первым, кто заставил Зорге подумать о том, что происходит вокруг. Рихард несколько раз был ранен. Он кочует из госпиталя в госпиталь, потом на фронт и снова в госпиталь - опять ранение, очень тяжелое, на этот раз под Верденом. Его отправляют в Кенигсберг. За молодым солдатом ухаживала сестра милосердия, дочь врача, приносившая ему книги из дома. Перебитые осколками кости срастались медленно, проходили месяцы... Рихард, не расстававшийся с костылями, зачастил в дом госпитального врача. С тех пор прошло тридцать пять лет, но и сейчас во сне Рихард часто слышит голос сестры, видит склонившуюся над ним фигуру девушки в белой косынке... Для солдата Зорге было громадным счастьем сидеть в уютной квартирке врача и слушать его рассказы. Врач был левым социал-демократом, и дочь разделяла взгляды отца. Здесь Рихард впервые услышал имена Розы Люксембург, Карла Либкнехта, Владимира Ленина... Пройдет еще много лет, и Рихард прочтет слова Ленина, посвященные брату его деда - Фридриху Альберту Зорге. Рихард станет глубоко идейным, стойким, преданным делу коммунистом. Но тогда, в полевом госпитале, он только начинал приобщаться к революционному движению. "...В это время, а именно летом и осенью 1917 года, - писал Зорге, - я с болью в сердце почувствовал, что эта война бессмысленна, что она сеет повсюду опустошение без всяких на то причин. Обе стороны уже потеряли в этой войне по несколько миллионов человек. И никто не мог предугадать, сколько миллионов людей ждет такая же судьба..." Война для Рихарда Зорге кончилась тем, что он возвратился домой на костылях. Он поступил в Берлинский университет. В это время в России произошла Октябрьская революция. Мать Рихарда, Нина Семеновна, дочь киевского желез подорожника, радостно приняла весть из России о начавшейся революции. Теперь она была уже пожилой женщиной, но по-прежнему тянулась к России, мечтала взглянуть на родные края. И Рихард навсегда остался благодарен ей за ее чувства к родине, к революции, разделенные с сыном. В камере-одиночке, изолированной от всего света, в тюрьме Сугамо, Рихард излагал свое кредо, пусть знают тюремщики, что его не сломить! "...Русская революция, - писал он, - указала мне путь в международное рабочее движение. Я решил поддерживать его не только теоретически и идейно, но и самому стать активной частицей этого движения. С этого времени, принимая решения даже по личным вопросам, я исходил только из этого. И сейчас, став свидетелем второй мировой войны, которая длится вот уже третий год, и особенно имея в виду германо-советскую войну, я все больше укрепляюсь в убеждении, что мое решение, принятое двадцать пять лет назад, было правильным. Об этом я твердо могу сказать, продумав все, что произошло со мной за прошедшие четверть века и особенно за минувший год..." Коммунист Зорге не сожалел о пройденном пути. Революционные события захлестнули молодого студента. В Киле он вел нелегальную работу среди матросов, проникал тайком в военные казематы, звал к борьбе, к революции. Вскоре в Киле вспыхнуло революционное восстание моряков германского военно-морского флота. Рихард был вместе с моряками. Потом Берлин, Гамбург, встречи с Тельманом, кипение революции. А в затишье - экзамены, лекции, студенческие сходки, митинги. Но вот Рихард окончил Гамбургский университет. Теперь он мог полностью отдаться партийной работе. Об этом периоде Зорге написал: "...В 1918 году я уже состоял в социал-демократической организации Киля. Создал кружок среди матросов. Во время восстания матросов участвовал в демонстрациях... Из Киля переехал в Гамбург. Здесь в университете работал над диссертацией и получил степень доктора социологических наук. Из Гамбурга перебрался в Аахен. Работал ассистентом. Был членом забастовочного комитета. Уволен. Работал в шахтах Голландии. В 1919 году вступил в Коммунистическую партию Германии. С ноября 1920 года по 1921 год в Золингене был редактором партийной газеты. В 1920 году участвовал в подавлении контрреволюционного Капповского путча..." А еще он участвовал в Гамбургском восстании, в революционных боях красной Саксонии. Потом подпольная работа во Франкфурте, руководство охраной нелегального съезда германской компартии... Конечно, в немецких полицейских архивах должны лежать подробные донесения об активной работе коммунистического функционера Рихарда Зорге. Когда-то он опасался, так же как опасался и Ян Карлович Берзин, что гестаповцы могут наткнуться на эти архивы... Теперь здесь, в тюрьме Сугамо, это уже не имело никакого значения, ведь это касается только биографии Зорге, и Рихард сам продолжал подробно рассказывать о себе. Пусть знают враги, с кем имеют дело! Зорге шел в последний бой, как военный корабль, поднявший на мачте свой боевой флаг. Прошло много недель после ареста Зорге, а Майзингер все еще обивал пороги кемпейтай, доказывая невиновность своего друга по карточному столу. В один из таких дней, когда Майзингер снова пришел в японскую контрразведку, полковник Осака попросил его проверить некоторые данные, касающиеся доктора Зорге. Эсэсовец охотно согласился, но, прочитав справку, взвился от негодования: выходило, что Зорге был коммунистическим функционером, другом Эрнста Тельмана - вожака германских коммунистов. - Откуда вы это взяли? - Арестованный Рихард Зорге сам дал такие показания... Полицейский атташе просто развел руками: - Ну, дальше уж ехать некуда!.. Рихард Зорге - приятель Тельмана! - Майзингер громко расхохотался. - Да вы представляете себе, какая это глупость, какая фантастика!.. Впрочем, хорошо. Я берусь это проверить, но не завидую положению вашего следователя, господин полковник, в котором он окажется, получив справку германской тайной полиции... Майзингер с возмущением рассказал Отту о новой выдумке японских контрразведчиков и все же послал запрос в гестапо. Наступали рождественские праздники. В немецком посольстве встречали их скучно, как бывает, когда в доме лежит тяжелобольной. В сочельник вся колония немецкого посольства собралась у сияющей огнями нарядной елки, Эйген Отт произнес несколько проникновенных слов о вифлиемской звезде, о рождении Спасителя. Генерал говорил, как проповедник, начал с того, что здесь, у рождественской елки, всем недостает Рихарда Зорге. Но он верит, что мученья Рихарда скоро кончатся, он выйдет из японской тюрьмы. Через какое-то время полковник Майзингер, не веря глазам своим, прочитал телеграмму из Берлина, в которой начальник гестапо Мюллер сообщал, что все сведения, касающиеся Рихарда Зорге, присланные для проверки из Токио, полностью подтверждены материалами полицейских архивов... Майзингер стал понимать, как его одурачил Зорге. Теперь он всюду начал кричать, что все, кроме него, проворонили советского разведчика-коммуниста. Он стал добиваться, чтобы кемпейтай передала Зорге в руки гестапо. История с арестом доктора Зорге и его группы, несомненно, подорвала репутацию Эйгена Отта, но он еще в продолжение двух лет оставался германским послом в Японии. Берлин все надеялся вовлечь своего восточного союзника в войну с Советской Россией, и это находило благожелательный отклик в военных кругах империи. В марте сорок второго года Риббентроп направил в Токио свои указания, которые теперь, после ареста Зорге, оставались нераскрытой тайной. "В этом году, - писал Риббентроп послу Отту, - Германия непременно поставит Россию в такое положение, что она перестанет быть решающим фактором в происходящей войне. Вслед за этим мы намерены продвинуться на Ближний Восток, чтобы встретиться с Японией на берегах Индийского океана..." Риббентроп намекал на предстоящее большое наступление германских войск на юге России с выходом к берегам Волги под Сталинградом, с оккупацией Кавказа, которая позволит начать поход в Индию. "Державы оси, - продолжал Риббентроп, - должны в этом году предпринять дальнейшие смелые наступательные операции, чтобы как можно быстрее закончить войну с наименьшими потерями... Японский флот должен выйти в Индийский океан и установить базы на Мадагаскаре. Я считаю, что поход японской армии против Владивостока, а затем в направлении Байкала имеет первостепенное значение. Посол Осима согласен с моим мнением и обещает сделать все возможное, чтобы убедить правительство Японии напасть на Владивосток и Восточную Сибирь в этом году. Он сказал: "Сейчас самый удобный момент, чтобы нанести удар по России. Японская армия всегда считала, что такие действия необходимы. Несмотря на то, что мы ведем широкие наступательные действия на юге, я, Осима, высказываюсь за наступление на Россию. Это решит судьбу Японии". Сообщаю вам все это для того, чтобы вы учли нашу сточку зрения в беседах с влиятельными руководящими деятелями Японии". Вскоре посол Отт имел возможность проинформировать Берлин о настроениях в Токио: "Судя по конфиденциальным данным, в Маньчжурии продолжается подготовка к нападению на Россию. Здешние влиятельные круги придерживаются того мнения, что после успешного завершения кампании на юге Япония повернет против России и захватит Владивосток, Приморье и Северный Сахалин. Вторжение в пределы Советского Союза здесь считают делом решенным. Институт тотальной войны, учрежденный императором еще в сороковом году, разработал план оккупации советских территорий на Дальнем Востоке. По этому плану в сферу сопроцветания Восточной Азии войдут Приморье, Забайкалье и Внешняя Монголия. Сибирская железная дорога будет поставлена под совместный контроль Германии и Японии. Причем линия разграничения между ними будет проходить в Омске. Намечены также меры по предотвращению концентрации в Сибири славян, изгоняемых из европейской части России. Вступление Японии в войну во многом ставит в зависимость от успеха германских войск на Кавказе и под Сталинградом". В минувшем году для японской военщины сигналом к наступлению на Россию должно было стать падение Москвы. Москву отстояли. Теперь таким сигналом должен был стать город Сталинград. Последователи Кондо - движения по императорскому пути - ни при каких обстоятельствах не оставляли мысли о присоединении к империи советского Дальнего Востока. Прокурор и следователи с нетерпением ждали, когда Зорге закончит свои письменные показания. А Зорге не торопился, он работал медленно и писал только о том, что не могло иметь никакого оперативного значения для работы Центра. Свою исповедь он закончил строками: "Главная моя цель заключалась в том, чтобы защищать социалистическое государство, чтобы оборонять СССР, отводя от него различного рода антисоветские политические махинации, а также угрозу военного нападения. Советский Союз не желает политических конфликтов или военных столкновений с другими странами. Нет у него также намерения совершать агрессию против Японии. Поэтому я и моя группа приехали в Японию вовсе не как враги Японии. К нам никак не относится тот смысл, который вкладывается в обычное понятие "шпион". Лица, ставшие шпионами таких стран, как Англия или Соединенные Штаты, выискивают слабые места Японии с точки зрения политики, экономики или военного дела и направляют против них удары. Мы же, собирая информацию в Японии, исходили отнюдь не из таких замыслов... Центр инструктировал нас в том смысле, что мы своей деятельностью должны стремиться отвести возможность войны между Японией и СССР. И я, находясь в Японии и посвятив себя разведывательной деятельности, с начала и до конца твердо придерживался этого указания. Основным источником информации для меня было германское посольство в Токио. Информация предоставлялась мне добровольно. Для того чтобы получить ее, я не применял никаких действий, которые могли бы быть наказуемы. Я никогда не прибегал к угрозам или насилию..." Это была линия защиты Рихарда Зорге. Он, как артиллерийский разведчик, стремился теперь принять огонь на себя, отвести удар от товарищей. Иначе Зорге и не мог поступить. Боец-интернационалист Рихард Зорге, человек высокого гражданского, партийного долга, исповедовал чувство товарищества, братства людей, объединенных одной благородной, гуманной идеей. Эта идейность придавала уверенность, стойкость и в его последней борьбе, когда все уже было совершено и оставалось до конца сохранить свою честь и достоинство. Мало быть героем при жизни, нужно не запятнать себя мимолетной слабостью перед смертью, нужно уйти из жизни с поднятой головой... Так и хотел поступить Рихард Зорге, подготовленный к честной смерти всей своей героической жизнью. Следователи, государственный прокурор получили наконец письменные "показания" Рихарда Зорге. Но это было совсем не то, чего они ожидали. Вместо показаний по делу в их руках были воспоминания, размышления, завещание человека, излагавшего историю своей жизни. И вновь начались долгие, изнуряющие допросы. Теперь следователи располагали основной уликой против организации Рамзая - папкой расшифрованных донесений, которые организация посылала в Центр в продолжение многих лет. Получалось, что лишь за последние три года в эфир ушло 65 420 пятизначных групп. Это 327 тысяч цифр! Следователи по делу группы Рамзая скрупулезно подсчитали все по годам. Получалось, что в 1939 году тайный передатчик Рамзая послал в эфир 23 139 цифровых групп, шифровавших секретные донесения Зорге. В сороковом году радист Клаузен работал еще интенсивнее, передав в Центр 29 179 цифровых групп. В следующий год их было меньше - всего тринадцать тысяч, но следователи установили, что объем информации и ее значимость не уменьшились, скорее наоборот. - Вы признаете эти цифры? - спросил следователь на допросе. - У меня не было времени заниматься такими подсчетами, - ответил Зорге. - Но я думаю, что, если никто другой не передавал сообщений из Японии на нашей волне, вероятно, это так. Только полагаю, что это далеко не все. - Что значит - не все? - спросил следователь. - Разве вы можете быть уверены в том, что ваши радиоперехватчики так уж идеально работали? Многое могло пройти помимо ваших радистов. - Нам вполне достаточно и того, чем мы располагаем, чтобы привлечь вас к суду. - О, тогда вам не нужно так уж много знать! Достаточно нескольких фактов. Когда мы радировали в Центр, начинали маршировать миллионы... Следователь зло посмотрел на арестованного. Поведение Зорге выводило его из равновесия. Принимая огонь на себя, он отвлекал внимание следователей от своих товарищей. Когда Рихарду предъявили перечень информации, которые он направил в Центр, Зорге насмешливо воскликнул. - Я даже не представлял себе, что мы так много сделали... Здесь были сообщения о том, что генштаб решил модернизировать свою армию по германскому образцу, обзор военной промышленности с перечислением заводов синтетического бензина, алюминиевой промышленности, самолетостроения. Из старых передач следователь напомнил сообщение о торпедном заводе в Нагоя, укрытом под видом предприятия, изготовляющего фарфоровую посуду. Рихард послал это донесение, когда первый раз встретился с Оттом, тогда еще безвестным подполковником и наблюдателем в японском артиллерийском полку. Вот сведения о численном составе Квантунской армии, номера дивизий, прибывших из Японии и Северного Китая. А это - последние расшифрованные телеграммы: предупреждение о том, что на советско-германской границе сосредоточено девять армий. Рихард вспомнил - он получил эту информацию от полковника Шолля, переведенного в Токио из Сиама. Дальше шла информация о национальных запасах бензина с подробными цифрами, выводами: в морском флоте запасы в четыре раза больше, чем в сухопутной армии. Вывод - предстоят действия военно-морского флота, агрессия Японии направляется на юг. Вот последние в этом, 1941, году донесения - Япония не решается напасть на Советский Союз... Следователь читает монотонно, взглядывая на Зорге сквозь толстые чечевицы очков. Рихард слушает, но мысли подпольщика далеко... Да, немало сделал он со своими упорными и решительными парнями для защиты родины, для сохранения мира. На лице Зорге улыбка удовлетворения, и следователь непонимающе глядит на этого странного человека, улыбающегося на допросе... В мае 1942 года в японской печати появилось первое сообщение об аресте группы Зорге. "Во второй половине октября 1941 года, - говорилось в сообщении министерства юстиции, - токийское полицейское управление арестовало ряд лиц, принадлежащих к международной шпионской организации, возглавляемой доктором Рихардом Зорге. Недавно прокуратура токийского окружного уголовного суда закончила расследование по делу главных участников этой организации. Пять человек, составляющих ее ядро, привлекаются к уголовной ответственности по обвинению в преступлениях, предусмотренных законом об охране военных тайн. Сегодня в токийском уголовном суде начинается процедура предварительного следствия" Далее перечислялись фамилии подсудимых, сообщался их возраст, профессия, домашние адреса: доктор Рихард Зорге, 47 лет, корреспондент газеты "Франкфуртер цайтунг" в Японии; Бранко Вукелич, 38 лет, сотрудник агентства Гавас; Иотоку Мияги, 40 лет, художник; Ходзуми Одзаки, 40 лет, бывший сотрудник правления Южно-Маньчжурской железной дороги; Макс Клаузен, 44 лет, владелец светокопировальной мастерской... "Осенью 1933 года в нашу страну прибыл Рихард Зорге, получивший задание от Коминтерна создать в Японии разведывательную организацию красных. Здесь он связался и объединил свои усилия с Бранко Вукеличем. В дальнейшем к ним присоединились Одзаки, Мияги и Клаузен. Упомянутые пять человек образовали ядро тайной разведывательной организации. В продолжение многих лет, начиная с момента своего объединения и вплоть до ареста, обвиняемые занимались сбором различной секретной информации, касающейся положения нашей страны, и с помощью технических и других средств связи передавали добытую информацию в свой "Центр". Предварительное судебное следствие длилось полгода, но ни тайной полиции - токкоко, ни контрразведке не удалось обнаружить ничего нового. По делу Зорге к ответственности привлекли людей девяти национальностей. Дополнительных улик против них не было - Зорге всю ответственность принимал на себя. За несколько месяцев до своего ареста Рихард отправил Эдит Вукелич вместе с сыном в Австралию, и она была теперь недосягаема для кемпейтай. Правда, за эти месяцы контрразведке удалось напасть на след врача Ясуда. Его арестовали в июне. - Это та самая сволочь, которая спасла Зорге от смерти, - бросил полицейский агент, доставив в тюрьму пожилого врача. - Он дал ему лекарство, без которого русский вряд ли выжил бы. Других обвинений против Ясуда найти не могли. Прошло почти два года после ареста членов группы "Рамзай". 29 сентября 1943 года суд объявил приговор: Рихард Зорге и Ходзуми Одзаки были приговорены к смертной казни, Вукелич, Клаузен и Мияги - к пожизненному заключению. Но Иотоку Мияги, тяжело больной туберкулезом, доживал последние дни. В тяжелом состоянии находился Вукелич. Тюремный режим убивал их без смертного приговора. Старый Хидетаро Одзаки, отец приговоренного к смерти Ходзуми, все еще продолжал жить на Формозе. Когда-то он работал здесь в газете, писал стихи, но уже много лет как ушел на покой. Дети покинули его дом, и он остался один. Его тревожила судьба Ходзуми, но он надеялся на благополучный исход. Приговор, опубликованный в газетах, поверг Хидетаро в ужас. Надо что-то делать, что-то предпринять, и Хидетаро решил немедленно ехать в Токио. Он должен спасти Ходзуми от смерти! Надо действовать! Первым же пароходом, на который удалось получить билет, Хидетаро поплыл в Иокогаму. В его кори - большой плетеной корзине - кроме необходимых вещей лежала родословная книга семейства Одзаки, гордость дома. Хидетаро возлагал на нее все надежды. Из родословной книги было видно, что мать Ходзуми происходит из древнего рода могущественных сегунов Токугава, древних правителей Японии. Правда, это была забытая ветвь далеких предков, но Хидетаро убедит всех, что в жилах Ходзуми течет благородная кровь сегуна Токугава, гробница которого и сейчас стоит в Нико. Ей поклоняются. Он покажет в Токио родословную книгу и спасет сына... Пароход ушел из Келлунга, покинул внутреннюю