- А что! Мне только слово сказать... Устрою!.. Через неделю Оксана поступила на службу в учреждение с длинным названием: "Управление по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии". Она делала пробы, лабораторные анализы воды, которую привозили в бутылках с наклейками, обозначавшими названия водоемов. Чем занимаются все остальные сотрудники управления, было совершенно непонятно... Оксана Орлик, сама того не ведая, соприкасалась с важной государственной тайной Японской империи. Не знал этого и он, человек, лишенный родины, продававший ее в харбинских кабаках, ставший лакеем в военной форме в отряде полковника Асано. С полковником Оксана только раз встретилась за столом в трактире "Питер", в компании отверженных и озлобленных эмигрантов. Здесь только лубочные картинки да смирновская водка и огурцы, пахнущие смородиновым листом, напоминали им о потерянной родине. После неудач, постигших его семь лет назад, Кондратов возвратился в Харбин. Теперь ему было сорок лет, но он так и остался Сашкой - обрюзгшим мальчиком на побегушках, готовым служить любому, кто платит, как половой в белоэмигрантском трактире. Он занимался снабжением отряда полковника Асано; возил бутылки с пробами воды из Аргуни, Сунгари, озера Ханко и других маньчжурских водоемов; разбирал пропахшее солдатским потом красноармейское обмундирование, неизвестно откуда и зачем доставленное в отряд, и даже... заготовлял крыс, брезгливо вытряхивая их из крысоловок, расставленных по амбарам и складам. Крысы неизвестно зачем требовались японскому командованию в неисчислимых количествах. В Маньчжурии было три специальных отряда: на станции Сунгари стояли кавалеристы; пехотинцы - на станции Хань дае-цзы и казачий отряд в Хайларе. Командовал отрядами бывший хорунжий царской армии Матвей Маслаков, помощник Радзаевского, но главную роль здесь играл полковник Асано, по имени которого и назывался объединенный отряд. В какой-то степени отряды копировали эсэсовские части в Германии - формировали их из молодых членов российского фашистского союза, созданного по указанию штаба Квантунской армии. В секретной директиве командующего так и было сказано: "Белогвардейцы, независимо от пола и независимо от их желания, должны широко привлекаться для войны с Советской Россией и особенно для тайной войны..." Председателем фашистского союза был сбежавший из России Константин Радзаевский. При союзе русских фашистов находился сводный отряд "Асано", насчитывающий до семисот человек. Все члены отряда носили пока маньчжурскую форму, но полковник Асано часто говорил им через переводчиков: "Вы - костяк будущей русской армии освобождения. Когда мы освободим Россию от большевиков, каждый из вас станет управляющим-администратором, вроде маленького военного губернатора, на своей родине. Конечно, если будете хорошо служить сейчас". И они выслуживались - "сашки кондратовы", лелея надежду, что придет время и они выйдут в люди... Года три назад группу из отряда "Асано" перебросили на советскую территорию. "Для практики", - говорил им японский полковник. Впервые побывал на своей родине и Сашка Кондратов. Они отравили тогда несколько колодцев, напали из засады на пограничный отряд, убили каких-то людей в пограничном селе, но, окруженные колхозниками и бойцами погранотряда, бежали обратно через Аргунь, успев прихватить с собой красноармейское обмундирование, снятое ими с убитых пограничников. По протекции Кондратова в отряд "Асано" вступила и Оксана Орлик. Она тоже надела маньчжурскую военную форму. Ее не покидала неотвязная идея уничтожить Зло, но в мыслях крепло решение - Кондратов должен погибнуть так, чтобы от него отвернулись все, даже те, кому он теперь служил... Оксана стояла на берегу Аргуни и равнодушно наблюдала, как Сашка Кондратов забрасывал далеко в воду какие-то коряги и долго следил, куда они поплывут. Здесь Аргунь, упираясь в скалистый кряж, сворачивала влево, и течение несло коряги к советскому берегу. С переходом в отряд Оксане вменили в обязанность - наблюдать за санитарным состоянием в группах, выезжавших в глухие приграничные районы. Ведь управление на Биржевой улице занималось не только водоснабжением, но и профилактикой. Весной она поехала с экспедицией в Баргу, на границу с Монголией. Неделю жили в песках, в дюнах, поросших саксаулом и хилыми травами вблизи Номонган Бурд-обо, районе высоких песчаных бугров. Холмы напоминали Оксане худон1, такой же унылый, безлюдный, как эти места, где она прожила с Сашкой два с лишним года. На склонах холмов пасся скот, принадлежавший неизвестно кому, потому что по округе не было ни одного аила и стояла лишь одинокая юрта, в которой жили пастухи-баргуты, охранявшие стадо. Рядом с юртой экспедиция разбила палатки, поставила машины - два грузовика, выкрашенных в цвет песков и травы. 1 Худон - провинция. Японец-ветеринар осматривал животных, и Оксана ходила за ним по пятам с брезентовой сумкой, в которой держала фляги с дезинфицирующими растворами лизола и сулемы. Кондратов ездил с несколькими косцами к берегу озера, где трава была сочнее и гуще. Они привозили траву, сваливали ее вблизи стойбища, сушили. Накануне того дня, когда экспедиция должна была покинуть Номонган Бурд-обо, пастухи согнали мохнатых сарлыков, овец, верблюдов и подпустили их к заготовленному корму. Но предварительно ветеринар осторожно опрыскал сено какой-то жидкостью из термосов, хранившихся до этого под замком в зеленых железных ящиках. Потом, сбросив халат, он долго мыл руки сулемой. Японец приказал Оксане продезинфицировать карболкой жилые палатки и автомашины. Остатки недоеденного сена сгребли в кучу и сожгли, а все вокруг залили креозолом. Утром пастухи погнали стадо к монгольской границе. Кондратов с двумя японскими солдатами верхом на лошадях сопровождали стадо поодаль. Он вернулся перед самым отъездом, когда палатки и все имущество уже погрузили на машины. На том и закончилась профилактическая экспедиция. И вот снова таинственная экспедиция, на этот раз к берегам Аргуни. Сначала, все с тем же ветеринаром-японцем, Сашка долго лазал по берегу, выбирая какое-то место, а сегодня с утра они вместе с Оксаной пошли к реке. Ветеринар еще спал: вечером они с Кондратовым долго пили спирт, и теперь японец не мог подняться. А Кондратов (за все эти месяцы Оксана ни разу не назвала его по имени) на дорогу выпил еще стакан. На берегу он сказал: - Стой рядом, не съем... Она поднялась повыше, на камень, отполированный половодьями, гладкий на солнце и поросший мхом с теневой стороны. Сашка стоял у воды и, словно забавляясь, швырял в реку обсохшие коряги. Пистолет, болтавшийся на поясе, мешал ему, и Сашка бросил его вместе с ремнем подле себя. Наконец, оторвавшись от своего занятия, крикнул: - Оксана, давай халат!.. Скажи, чтоб несли... - Что? - Они знают... Оксана сходила к машине и протянула Сашке халат. Он повернулся спиной: "Завяжи". Брезгливо, стараясь не прикасаться к его горячей спине, она затянула тесемки. Двое принесли железный ящик, сняли замок и ушли. Кондратов вынул термос, такой же как там, в Номонганских песках у ветеринара, - с изображением розовощекой девочки, наливающей чай из термоса в голубую чашку. - Что это? - спросила Оксана. - Подарок на тот берег... - скривив рот, усмехнулся Сашка. Он зашел по колени в воду, полы халата намокли и потемнели. Кондратов стоял весь в белом, как санитар, засучив рукава выше локтей. Потом, отвернув крышку, наклонил термос, в реку потекла густоватая, белесо-серая жидкость, но тут Кондратов оскользнулся, потерял равновесие, взмахнул термосом и вдруг изменился в лице - содержимое термоса текло по его руке. - Сулему!.. Давай сулему! - испуганно закричал он. - А что это? - Сибирка!.. Давай сулему... - Так ты... ты... Оксана уже не владела собой... Ей нужно только схватить пистолет. Она сбросила на землю санитарную сумку и, будто отстегивая пряжку, потянулась к кобуре, выхватила револьвер. Кондратов полоскал в воде руку и ничего не видел. Поднялся, шагнул к берегу. Оксана повернулась к нему и выстрелила сверху вниз... Потом еще и еще раз... По взгорку к берегу Аргуни бежал ветеринар-японец. - Хома угей! - процедила Оксана и пошла ему навстречу... ...В Хайлар ее везли в кузове со связанными руками, и ветеринар всю дорогу держал наготове револьвер. Убитый Кондратов лежал тут же, накрытый брезентом. В Хайларе Оксану передали в жандармское управление и оттуда переправили в Харбин. Случай был из ряда вон выходящий, и полковник Асано своей властью отправил ее на станцию Пинфаль, в отряд э 731. Полковник, так же как и любое жандармское отделение, имел право самостоятельно выполнять "особые отправки" в Пинфань, откуда никто не возвращался... Замаскированная под санитарную тюремная машина ночью привезла арестованную в научно-исследовательский отряд э 731. От ворот уединенного научного городка, обнесенного рвом и бетонной стеной, машина въехала в подземный тоннель и остановилась в подвальном этаже внутренней тюрьмы, заслоненной со всех сторон корпусами жилых зданий, подсобных помещений, лабораторий с широкими окнами. Из окон лились потоки света на клумбы цветов, на зеленый, аккуратно подстриженный газон, освещали аллеи молодых деревьев и теннисные корты. Но Оксана ничего этого не видела. Окна санитарной машины были затянуты изнутри стальной решеткой и закрыты непроницаемыми матовыми стеклами. Она сидела в углу, устремив в одну точку невидящие глаза. Ее вывели из машины, поставили перед барьером, и дежурный в форме капрала расписался в получении заключенного 937. Фамилий в тюрьме не существовало. Он посмотрел на план-схему тюремных этажей, нашел свободную клетку и перечеркнул ее накрест. Капрал даже не взглянул на женщину - бревно, как называли в тюрьме подопытных заключенных, не представляло для него интереса. Он распорядился доставить э 937 в камеру на третьем этаже и, потянувшись, посмотрел на часы - скоро ли смена. В глухой тишине Оксану провели по лестнице на третий этаж и толкнули к клетке из толстых железных прутьев с низенькой дверцей, в которую можно было пролезть только на четвереньках... 14 мая 1939 года кавалерийский отряд японо-баргутов в триста сабель атаковал монгольскую заставу, занял аил Дунгур и, преследуя монгольских пограничников, вышел на восточный берег реки Халхин-Гол, углубившись на монгольскую территорию до двадцати километров. Следом за передовым отрядом в конном строю подошли еще четыреста всадников. Начиная с первых чисел января в районе песчаных высот Номонган Бурд-обо японские войска более тридцати раз нарушали монгольскую границу. Но этот последний удар японо-баргутской конницы, поддержанный действиями авиации, был особенно сильным. В тот день, еще не зная о последних событиях, старший лейтенант Афиноген Быков, назначенный командиром сводного мотострелкового батальона, выехал на рекогносцировку в Тамцан-Булак, где по приказу штаба корпуса батальону предстояло сосредоточиться на случай непредвиденных действий со стороны противника. Кроме комбата, сидевшего впереди рядом с шофером, в газике ехал его заместитель по политической части - старший политрук Владимир Жигалин, а с ним рядом теснились связной комбата Степан Демченко, красноармеец, первого года службы, и переводчик Гоможан, прикомандированный из монгольской дивизии. После боев на Хасане Жигалин, пролежав два месяца в госпитале и пробыв какое-то время в резерве, получил назначение в сводный мотомеханизированный батальон. Назначение они получили одновременно с Быковым, еще в марте, но, пока шло формирование, пока получали технику и своим ходом совершали семисоткилометровый марш от железной дороги, прошло еще около двух месяцев. Солнце нещадно жгло сквозь выгоревший брезентовый тент, все время хотелось пить. Фляги с теплой водой давно опорожнили и теперь приглядывались по сторонам - не мелькнет ли где озерцо, чтобы напиться и наполнить фляги в запас. Не доезжая до Халхин-Гола свернули к солончаковому озеру, белевшему словно снежными берегами, но вода оказалась горько-соленой. Ехали молча. Афиноген через плечо протянул Владимиру надорванную пачку "Беломора", но Жигалин отказался - от куренья еще больше сохло во рту. Отношения с комбатом сложились у него добрые, они, что называется, быстро притерлись друг к другу, но доверительной откровенности пока еще не было. Поэтому острых тем, волновавших каждого, они не затрагивали, ограничиваясь разными воспоминаниями из своей жизни, говорили о делах военной службы. Старший лейтенант Быков пришел в армию по комсомольскому набору, окончил нормальную школу, командовал до назначения в батальоне ротой, но достаточного опыта еще не имел. Он и не скрывал этого, в его поведении не было и тени самонадеянности, он запросто спрашивал совета и, может, поэтому нравился Владимиру. Но Жигалину очень не хватало Юрки Ерохина, с которым можно было говорить обо всем, как с самим собой. В госпитале он получил от него два письма, еще одно - в резерве. Юрка писал, что остался в дивизии, намекнул, что ждет нового назначения, на том и оборвалась их переписка. Владимир написал ему по домашнему адресу, но ответа не получил. До Халхин-Гола ехали каменистой степью и за всю дорогу не встретили ни одного аила, ни одной юрты. Только далеко в стороне за солончаковыми озерами заметили пасшийся скот. Возможно, у пастухов можно было разжиться водой, но решили никуда не сворачивать - вскоре должны были выехать к реке. Халхин-Гол возник перед ними внезапно, совсем близко открылось зеркало спокойной реки... Судя по карте, где-то слева находилась понтонная переправа, но, чтобы к ней подъехать, пришлось бы давать крюк и возвращаться обратно, поэтому и решили ехать к парому. Несколько машин ждали парома с той стороны. Когда напились и налили фляги, уселись в стороне на круче, чтобы поговорить. - Да, - протянул комбат, - на газированную воду здесь рассчитывать не приходится!.. - А на топливо? - спросил Жигалин, окидывая взглядом пустынную, без единого деревца, степь. - Чем кормить людей будем? На чем варить?.. - Надо просить дополнительные машины и обязательно цистерны. Стали прикидывать: для батареи самоходных пушек - боеприпасы, для гаубичной батареи - боеприпасы, для роты бронемашин - боеприпасы и горючее, для всего личного состава продовольствие и вода и еще топливо. Как ни крути, без дополнительных машин не обойтись. - Да, выбрали японцы участочек! - сказал Быков. - Говорят, они вдоль границы железную дорогу протянули. А у нас... - Так же как на Хасане, - подтвердил Жигалин. - Там они тоже сначала дорогу строили. С этого начинают... Хотел бы я знать, где они еще колеи к нашим границам тянут, - считай, там и воевать... - Ну ладно, - прикидывал Быков, - воду мы, предположим, отсюда будем возить, из речки, а остальное - за семьсот пятьдесят верст? - Это мы пока еще со своей колокольни глядим, - отозвался Жигалин, - а если конфликт обострится, если подойдет дивизия, как на Хасане, с тылами, со всем хозяйством... Переправившись через Халхин-Гол, двинулись дальше. Вскоре встретили двух монгольских цириков. Придерживая разгоряченных коней, они рассказывали, что служат на погранзаставе, везут донесение в штаб монгольской дивизии. Сегодня японцы бомбили заставу и конные баргуты перешли границу. Наступают человек триста, а на заставе всего двадцать цириков. Идет бой. - Что будем делать? - спросил Быков и, не дожидаясь ответа, приказал водителю разворачивать машину. Он решил выставить заслон, если прорвутся баргуты. Собрать всех, кто есть на переправе... - Товарищ комбат, - вмешался вдруг в разговор связной Демченко, - разрешите мне здесь остаться, я пока их задержу... Он умоляюще смотрел на Быкова, и на мальчишеском его лице сквозь загар пробивался румянец охватившего его волнения. - Вот, вот! Один с ручным пулеметом против конной лавы... Тоже мне - Чапаев!.. Поехали! Обогнав монгольских пограничников, скакавших в дивизию, газик помчался назад к переправе. Подняли всех, кто здесь был, собрали все наличное оружие. Но людей было мало - человек двадцать пять, из оружия - три пулемета и десяток винтовок. Быков повел людей в степь и приказал окопаться. Жигалину сказал: - Бери машину, езжай за подкреплением. Поторопи роту бронемашин. Жигалин вскочил в газик и вдвоем с шофером выехал навстречу сводному батальону, находившемуся на марше. В районе переправы баргутских конников удалось задержать, но севернее противник вышел на берег Халхин-Гола. В следующие дни бои продолжались с переменным успехом. Обе стороны накапливали силы для нанесения удара. В бою четырнадцатого мая монгольские пограничники потеряли несколько человек убитыми, больше двадцати было ранено. На переправе тоже имелись потери: трое бойцов пропали без вести, среди них связной комбата, красноармеец первого года службы Демченко. Степа Демченко, мечтавший о звездах, об открытии новых миров. Минувшей осенью, не поступив на астрономический факультет, он пошел в армию, служить срочную службу. Сводный мотомеханизированный батальон старшего лейтенанта Быкова, сбив японские передовые части, переправился на восточный берег Халхин-Гола и закрепился в десяти километрах от реки. Батальон, насчитывавший тысячу двести человек, с двумя батареями гаубичной и самоходной артиллерии и ротой бронемашин, сдерживал непрестанные и все нарастающие удары японских войск. Войска противника в несколько раз численно превосходили силы батальона. Он вел оборонительные бои на северном участке фронта, теперь протянувшемся через степь на семьдесят километров. Южнее оборону держала монгольская дивизия, также переправившаяся за Халхин-Гол, но основные удары командующий Шестой японской армией генерал Огисо Риппо наносил по обороне сводного батальона русских, чтобы сбить его с ключевых позиций. Двадцать восьмого мая, вскоре после полуночи, между рекой и песчаными буграми Номонган Бурд-обо полк японской пехоты снова перешел в атаку, а с фланга наступали кавалерийские части, чтобы отрезать и окружить батальон Быкова. Атаку отбили, потеряв только убитыми больше семидесяти человек. Следующий удар, тоже ночью, японцы нанесли с помощью танков. Восемьдесят машин с зажженными фарами развернутым строем ринулись через степь на позиции сводного батальона. Танковую атаку тоже отбили. С рассветом следующего дня батальон старшего лейтенанта Быкова нанес японцам контрудар, бросив в бой роту бронеавтомобилей. Встречный бой длился до полудня и отличался необычайным ожесточением. Японские конники бросались с саблями на бронированные машины, конников косили из пулеметов, но они с фанатичным упорством продолжали сражаться. Японцы понесли тяжелые потери, но сводный батальон, измотанный многодневными боями, не в силах был добиться успеха. В июле советское командование отдало приказ перейти к обороне по всему фронту. Это сразу было отмечено на японской стороне в штабе армии генерала Огисо Риппо - днем и ночью в расположении советско-монгольских войск шли фортификационные работы. Войсковая разведка доносила, что русские отказались от активных боевых действий, они явно измотаны и не в состоянии вести наступательные операции. Близился решающий день полного разгрома советских войск. Огисо Риппо торжествующе сообщил об этом в Токио и в штаб Квантунской армии. По японским разведывательным данным советское командование смогло сосредоточить в районе конфликта под Номонганом максимум одиннадцать тысяч штыков и до тысячи сабель. В распоряжении же Огисо Риппо было двадцать две тысячи пехотинцев и пять тысяч кавалеристов. Кроме того, по железной дороге продолжают прибывать новые войска. С выгрузкой частей 7-й пехотной дивизии и других частей императорская армия в районе Номонгана получит шестикратное превосходство над противником... Снабжение армии, сообщал Огисо Риппо, производится по плану - созданные запасы вполне достаточны для ведения больших наступательных операций. Что же касается противника, то русские должны возить продовольствие и боеприпасы за семьсот километров от баз снабжения в условиях полного бездорожья. Даже дрова для походных кухонь они возят машинами за пятьсот - шестьсот километров... К тому же значительную часть транспорта им приходится занимать доставкой строительных материалов для оборонительных сооружений, которые они возводят на своих позициях. И еще командующий Шестой японской армией сообщал, что в тылу противника вспыхнула эпизоотия ящура и сибирской язвы, поэтому советские воинские части не могут использовать на мясо монгольский скот. Мясо тоже им приходится возить за сотни километров... Все это давало генералу Риппо полнейшее основание вполне оптимистически предвидеть развитие дальнейших военных действий. Командующему 23-й пехотной дивизией генерал-майору Камацубара он отдал приказ готовить наступление, чтобы разгромить оборону русских и главными силами дивизии перерезать коммуникации противника. Таким образом вся группировка русских окажется в мешке, и дорога на Забайкалье будет открыта. Седьмого августа командующий Огисо Риппо получил из генерального штаба приказ. Учитывая степень секретности, его доставили генералу с офицером связи. В приказе указывалось, что авиационный бомбардировочный полк, приданный действующим войскам, должен подготовиться к налету на город Томск, расположенный в глубоком советском тылу. Налет произойдет за день до общего наступления в районе боевых действий, в целях деморализации противника... Командующий понял - предстоящий налет на советский тыловой город будет реваншем за появление русских летчиков над островом Кюсю... Огисо Риппо заранее торжествовал, так же как торжествовал и командующий Квантунской армией генерал Уэда. Каждый из них считал, что приближающийся разгром русских под Номонганом - это его личная заслуга... В Токио торжествовали, били в литавры: успех, полный успех! Из Маньчжурии с монгольской границы летели победные вести. Генерал Уэда, командующий Квантунской армией, становился героем дня. Военный министр Итагаки охотно давал интервью: русские не способны свершить что-либо серьезное! Они бессильны перед японской доблестью. Императорские войска имеют численное превосходство. Единственно, что русские сделали правильно, это то, что они заняли оборону на новой границе, куда их заставили отступить - в пески, в овраги. Фактически русские уже признали свое поражение! Их заставили это сделать силой оружия! Русские войска разгромлены! Японская армия движется по императорскому пути!.. Каждое интервью с военным министром изобиловало восклицательными знаками. Вновь на горизонте появился атаман Семенов. Он встречался с Уэда, разговаривал о Забайкалье. Его ударные отряды в семьсот штыков и сабель стоят на Аргуни, для всех подготовлена красноармейская форма. Отряды готовы перейти советскую границу для диверсионного рейда по Забайкалью. Там они и останутся, чтобы осуществлять новую власть, будут хлебом-солью встречать японскую армию. А кроме того, у атамана в запасе есть еще армия в пятнадцать тысяч сабель. Только кликнуть клич, и все будут в седле... Конечно, атаман Семенов безбожно врал, набивал себе цену, но важны были его настроения, его готовность служить императорской Японии. Эти сведения привез Рихарду Зорге Бранко Вукелич. Он снова ездил в Маньчжурию, побывал на месте военных событий, был гостем командующего Квантунской армией. Его встретили как старого знакомого, говорили с ним доверительно и откровенно. Вукелич узнал, что все обстоит далеко не так, как пишут в газетах: в майских боях, например, японские войска понесли тяжелые потери. И все же рвутся в бой, размахивают мечами. Это в буквальном смысле слова! Кавалерийский отряд бросился с саблями на советские бронемашины. Бессмысленный фанатизм! Смельчаков назвали камикадзе - смертники на конях. Перед боем они давали письменные обязательства, скрепляя их иероглифом, начертанным кровью. Но обстановка напряжена. Советские войска, как это ни странно, действительно перешли к обороне. По всему видно, что конфликт затянется до будущего года. В этот раз Вукеличу удалось побывать даже на передовых позициях. Ночью из траншеи он слышал, как на советской стороне стучат лопаты, грохочут землеройные машины... И еще японской разведке удалось перехватить радиограммы - русские требуют от своего командования ускорить доставку строительных материалов, передают заявки на зимнее обмундирование... Передовые дозоры нашли памятку, напечатанную для красноармейцев, - как действовать в обороне. Вукеличу показали эту книжку и кое-что из нее перевели. Несомненно, что японцы готовят новое наступление, их войска продолжают накапливаться в районе конфликта. Мияги уточнил - наступление будет предпринято 24 августа. Из Порт-Артура доставлены тяжелые крепостные орудия, говорят, перед ними не устоит никакая оборона. В те дни Макс Клаузен работал с предельной нагрузкой, он почти ежедневно выходил в эфир, но для этого должен был совершать долгие, утомительные поездки за сотню километров от города на побережье и каждый раз в новое место, чтобы сбить с толку агентов кемпейтай, радиотехников из пеленгационных отрядов. А части разобранного радиопередатчика лежали все в разных местах: под сиденьем, в багажнике, за спинкой кресла, в ногах под ковриком... Все это надо было собрать, настроить, потом вызвать "Висбаден" и выстукивать на ключе таинственные группы цифр, через пятнадцать - двадцать минут снова все разбирать и возвращаться обратно. А здоровье начинало подводить, сдавало сердце, и под глазами Клаузена появились болезненные отеки. Макс упрашивал Зорге разрешить ему почаще вести передачи из дома - рядом казармы гвардейского полка, там у них свои рации, под их прикрытием легко работать, но Рихард был неумолим и разрешал передавать из квартиры только в самых исключительных случаях. Рихард знал, как методически, напряженно японские контрразведчики выслеживают его радиостанцию. Надо быть крайне осторожным. Единственной причиной отступления от правил теперь может быть только болезнь радиста. А здоровье Макса все больше тревожило Зорге. Он написал в одном из своих донесений: "У Клаузена сердечный приступ, обслуживает рацию в постели... Макс, к сожалению, настолько болен, что нельзя рассчитывать на восстановление его прежней работоспособности. Он работает здесь уже пятый год, а здешние условия подтачивают даже самый крепкий организм. Я обучаюсь сейчас его делу и сам буду этим заниматься". Но пока Рихарду Зорге все же не приходилось этим заниматься, больной Клаузен стоял на своем посту. Вот уже десять лет, в Японии и Китае, он был голосом неумолимого, таинственного Рамзая, от его имени выходил в эфир и принимал для него задания. Теперь все его последние передачи главным образом были посвящены событиям на Халхин-Голе. А там, в Маньчжурии, произошло нечто неожиданное. Японские войска готовились к последнему, сокрушающему удару: накапливали силы, подтягивали резервы, артиллерию. Шестая армия сжималась, как пружина, как кобра в песках, чтобы, развернувшись, рвануться вперед. Генерал Уэда по указанию генерального штаба подписал приказ, отправил его в армии с офицерами связи, чтобы никто не раскрыл часа и дня наступления. В пакете, прошитом суровыми нитками, опечатанном именными сургучными печатями командующего Квантунской группировкой, с предупреждающей надписью "Кио ку мицу!", сообщалось только тем, кому надлежит знать, что во имя божественного императора, с благословения предков, наступление на советские позиции начнется на рассвете 24 августа четырнадцатого года эры Сева. Военная тайна была соблюдена. Но вдруг, за четыре дня до установленного срока наступления, советские войска опередили Квантунскую группировку и сами нанесли ей удар неслыханной силы. Оказалось, что подготовка советских войск к длительной обороне была только военной хитростью, позволившей русским незаметно сосредоточить силы для нанесения удара. Через три дня Шестая японская армия, насчитывавшая свыше семидесяти тысяч активных штыков, была окружена, и началось ее уничтожение. И в этот самый день - 23 августа 1939 года - японское правительство постиг еще один удар: Германия подписала договор с Советским Союзом о ненападении. Страны обязывались разрешать любые споры мирным путем. На Халхин-Голе Шестая японская армия потеряла больше пятидесяти тысяч убитыми, ранеными и попавшими в плен. Советско-монгольские войска захватили много боевой техники, сбили около двухсот самолетов. Такова была цена авантюры, подготовленной гумбацу - кликой японских милитаристов. ДОГОВОР ТРЕХ ДЕРЖАВ Год тридцать девятый двадцатого столетия, положивший начало второй мировой войне, изобиловал сложными дипломатическими переговорами. "Кузнецкий мост", как называли на Западе советский Наркомат иностранных дел, прилагал напряженные усилия, чтобы предотвратить или хотя бы отдалить надвигающуюся войну. Фашистская Германия, затратившая на вооружение астрономическую сумму - девяносто миллиардов марок, открыто продолжала совершенствовать свою военную машину и шантажировать соседние страны. Гитлеру многое удалось сделать. После удачи в испанской войне он осмелел, стал действовать решительно и дерзко. Нельзя сказать, что нацистская Германия Гитлера обрела вдруг силу, способную покорить мир, но Гитлеру удалось нащупать слабое звено в дипломатической линии западных держав. Англия, Америка и Франция очень недвусмысленно подсказывали ему: на Восток, на Советскую Россию, должна Германия направлять свое внимание. Устремившись на Восток, полагали они, он оставит в покое Запад. Гитлера, его дипломатов и нацистских генералов не нужно было убеждать в этом. Они готовы возглавить крестовый поход против большевистской России, но - платите за это! Идите на уступки!.. Нацистам уступали: глядели сквозь пальцы на захват Австрии, подписали мюнхенское соглашение, отдали на растерзание Чехословацкую республику. Платили, лишь бы Гитлер оставил в покое Запад... А в Кремле и на Кузнецком мосту делалось все, чтобы нарушить зарождавшийся сговор против Советской страны, чтобы изолировать фашистскую Германию, обуздать ее воинственные намерения, отвести нарастающую угрозу. Для этого прежде всего требовалось найти общий язык с политиками и дипломатами Запада. Но они вели скрытую, двойную игру. Для Советов не было секретом, что американцы, англичане, французы торговались одновременно с Москвой и Берлином, с Римом и Токио. В закулисном торге предусматривались не мелкие выгоды, а конечные результаты - кто окажется в изоляции: Советская ли Россия или фашистская Германия. Разве могло ненасторожить Москву хотя бы такое обстоятельство: правительственная англо-французская делегация, направленная в Советский Союз для переговоров и подписания антигерманского пакта, добиралась три недели до Ленинграда, плыла на грузовом корабле, который совершал обычный коммерческий рейс. А когда делегаты наконец приехали, то на первом же заседалии в Кремле обнаружилось, что у них нет полномочий от своих правительств вести переговоры, подписывать соглашения... Все было сделано для того, чтобы затянуть время! Что же касается нацистской Германии, она не ослабляла своих дипломатических усилий, искала союзников, и это тоже было известно Советскому правительству. Из Токио группа Рамзая непрестанно сообщала в Москву о секретных переговорах Берлина и Токио, о военном пакте этих двух стран, договоре против Советского Союза. Подписание договора задерживалось, японцы тоже что-то себе выторговывали, боялись продешевить. Конечно, следовало воспользоваться этим обстоятельством и помешать Германии заключить военный договор с Японией. Нацисты, раздосадованные упорством Токио и двойной игрой западных держав, круто изменили вдруг свои позиции и, будто бы отказавшись от давней вражды к Советской России, предложили Кремлю подписать договор о ненападении. Предложения Берлина отодвигали назревавший военный конфликт с фашистской Германией, разрушали плотину изоляции, воздвигаемую вокруг Советского Союза. В Москве решили принять германское предложение. В конце августа 1939 года пакт о ненападении был подписан. Двойной удар на военном и дипломатическом поприще - неудачи под Номонганом и договор Германии с Россией, - обрушившийся на кабинет Хиранума, потряс всю страну. Правительство было вынуждено уйти в отставку. Ушел в отставку военный министр Итагаки, сместили командующего Квантунской армией генерала Уэда, произошли изменения в генеральном штабе, ушел со своего поста фашиствующий премьер-министр Хиранума и многие другие военные и политические лидеры. Дела у германского посла в Токио тоже шли не блестяще. Отт не смог убедить японцев принять германские предложения, хотя поначалу они как будто поддерживали идею военного союза, потом заколебались, стали тянуть время, и вот в результате - договор с Россией!.. Сообщение о поездке фон Риббентропа в Москву вызвало в Токио тягостное настроение. Первым информировал об этом посол Осима. 20 августа ему позвонил фон Риббентроп из своего замка в Фушле и сообщил о предстоящем договоре с Россией. Осима был ошеломлен. Он не нашелся даже что ответить, и трубка долго молчала. - Но... Но, быть может, для этого разговора нам лучше встретиться лично? - неуверенно произнес он. Министр сказал, что это невозможно, он вылетает завтра в Москву, а перед отъездом у него много дел. Пусть господин посол извинит, что такое сообщение приходится делать по телефону. - В таком случае, - Осима взял себя в руки, - я вынужден вам заявить, господин министр, что действия германского правительства находятся в противоречии с антикоминтерновским пактом. В моем понимании это является нечестным актом со стороны Германии... - Ну, зачем же... Зачем так резко... Вам изменяет обычная сдержанность, господин Осима... Уверяю вас, мы останемся друзьями, ведь ничего существенного не произошло, - голос фон Риббентропа зазвучал совсем мягко, но Осима понял - министр золотит пилюлю. По телефону всегда легче сообщить неприятное, поэтому он и отклонил встречу. - Для себя лично, - продолжал Осима, - я делаю вывод, что мне необходимо подать в отставку. Я сегодня же это сделаю!.. - Не советую! Не советую вам этого делать... Желаю всего наилучшего! - В аппарате что-то щелкнуло, голос министра исчез, но посол Осима долго еще стоял с телефонной трубкой в руке. Все рушилось! Осима подумал о харакири, но сразу отбросил эту мысль. Надо бороться!.. Посол императорской Японии в Риме господин Сиратори подал в отставку. Из Берлина Риббентроп настойчиво просил его заехать в Германию - надо поговорить, но Сиратори отказался, сказал, что уже заказал билеты на пароход в Токио, и выехал через Геную на Сингапур. Он был глубоко уязвлен происшедшим. А Хироси Осима в глубине души надеялся, что не все еще потеряно - не стоит раньше времени сжигать за собой мосты... В день, когда он собирался покинуть Берлин, из Токио пришло указание - заявить официальный протест по поводу германского договора с Россией. Однако Эйген Отт, опередив нерасторопных чиновников из министерства иностранных дел, первым проинформировал об этом Риббентропа. "Очень важно! Секретно. Шифром посла. Вручить немедленно! - писал он, едва узнав важную новость. - Мне только что стало известно об инструкции, которую сегодня направляют в Берлин послу Осима. Ему поручили заявить, что подписание советско-германского пакта аннулирует теперешние германо-японские переговоры о военном союзе. Японское правительство расценивает заключение Германией пакта о ненападении с Россией как серьезное нарушение секретного соглашения, приложенного к антикоминтерновскому пакту. По этому поводу послу Осима поручено заявить строгий протест. Отт ". На свой страх и риск Осима отказался выполнить инструкцию министерства иностранных дел и не заявил протеста германскому правительству. Прецедент неслыханный в дипломатии! Но действия Осима одобрил Итагаки. Генеральный штаб тоже одобрил. Военные на что-то надеялись - не надо сжигать мосты! Рихарду Зорге удалось сфотографировать донесение Отта. Но группе Рамзая все труднее становилось переправлять в Центр информацию с помощью курьеров - микропленку, отчеты, большие донесения, все, что невозможно было передать с помощью радио. Война в Китае захватила громадную территорию, нарушили линию связи через Шанхай. Следовало придумывать что-то новое, открывать другие пути, и Рихард решил использовать для этого... немецкую дипломатическую почту. Идея была фантастическая, но почему не попытаться. Как-то посол Эйген Отт сказал ему сам за послеобеденным кофе: - Ты не хотел бы, Ики, слетать в Гонконг с дипломатической почтой? Тебе следовало бы немного проветриться. Зорге тогда отказался. У него ничего не было под руками - свою почту он только что не совсем обычным путем переправил через Клаузена в Москву. За документами приезжал из Союза тайный курьер. Они встретились в театре на представлении. Макс и Анна пошли на спектакль, получив по почте два билета. Доктор Зорге проинструктировал Клаузена, как вести себя на явке в театре. Он оказался рядом с курьером, и в темноте, когда шло представление, они обменялись пакетами. Но часто пользоваться такой формой связи было рискованно, ведь самые опытные разведчики не раз проваливались именно на связи. Здесь нужна особая изобретательность. И вот через несколько месяцев Отт предложил Зорге сделаться на время дипломатическим курьером. Накануне отъезда Рихард приехал в посольство со своим чемоданом, прошел в шифровальную комнату к шифровальщику Эрнсту, который кроме своей работы занимался тем, что подготавливал дипломатическую почту. - Хелло, Эрнст, ты опечатал чемодан с почтой? Нет еще?.. Очень хорошо! Будь добр, опечатай заодно и мой чемодан. Иначе я не оберусь хлопот с японскими таможенниками... Все было логично - дипломатический багаж не подлежит таможенному досмотру, и, конечно, очень удобно иметь на чемодане посольскую печать, чтобы не тратить времени на таможенные формальности. Дипломатические курьеры часто так делают... Эрнст поставил сургучные печати на оба чемодана, подготовил опись, сопроводительное письмо, снабдил их посольскими лиловыми печатями, и материалы советского разведчика обрели дипломатическую неприкосновенность. В Гонконге на аэродроме "дипломатического курьера" встретил сотрудник немецкого консульства. Он помог вынести чемоданы, положил их в машину. В консульстве Рихард, выполнил все формальности по доставке секретной почты, получил расписку в сдаче дипломатического багажа и поехал в гостиницу. В руке у него был клетчатый чемодан, на котором все еще висела охраняющая его печать германского посольства. Номер в отеле Зорге заказал из Токио. Вечером к нему раздался звонок, кто-то спрашивал мисс Агнесс, Рихард шутливо ответил: - К сожалению, я не могу ее заменить... Вы, вероятно, ошиблись. Это был пароль. Зорге погасил свет, лег на тахту и стал ждать. Через несколько минут в дверь постучали, и человек, свободно говоривший по-английски, спросил: - Могу я получить сверток? - Возьмите на столе рядом с вешалкой, - сказал Зорге, и человек ушел. Они друг друга не видели. Рихард был опытным разведчиком и ничем не хотел рисковать без нужды. В Токио он снова погрузился в свою повседневную, опасную работу. Временами Зорге испытывал гнетущую усталость, но не поддавался и поражал окружающих своим кипучим темпераментом. Прошло более шести лет, как Рихард Зорге почти безвыездно жил в Токио. Он мечтал о возвращении в Москву, тосковал по родным березам, друзьям. Он уже несколько раз писал, спрашивал, когда ему разрешат вернуться, но ответ был один - надо повременить. Вот и на этот раз, когда Рихард ездил в Гонконг, он отправил письмо, в котором писал: "...Вопрос обо мне. Я уже сообщал вам, что до тех пор, пока продолжается европейская война, останусь на посту. Но поскольку здешние немцы говорят, что война продлится недолго, я должен знать, какова будет моя дальнейшая судьба. Могу ли я рассчитывать, что по окончании войны смогу вернуться домой?.. Пора мне осесть, покончить с кочевым образом жизни и использовать тот огромный опыт, который накоплен. Прошу вас не забывать, что живу здесь безвыездно и в отличие от других "порядочных иностранцев" не отправляюсь каждые три-четыре года отдыхать. Этот факт может показаться подозрительным. Остаемся, правда, несколько ослабленные здоровьем, тем не менее всегда ваши верные товарищи и сотрудники. Рамзай". Прошло много недель, и на свой запрос Зорге снова получил отрицательный ответ. Ему писали, что существующая обстановка не позволяет отозвать его в распоряжение Центра. Надо повременить хотя бы еще год. Зорге ответил: "Дорогой мой товарищ. Получив ваше указание остаться еще на год, как бы мы не стремились домой, мы выполним полностью и будем продолжать здесь свою тяжелую работу". "Само собой разумеется, что в связи с современным военным положением мы отодвигаем свои сроки возвращения домой. Еще раз заверяем вас, что сейчас не время ставить вопрос об этом". И вот прошел еще год напряженной работы в подполье. Людям Зорге порой казалось, что они балансируют на непрочном канате над глубокой пропастью. Но разведчики работали, несмотря на опасность, вопреки усталости и нечеловеческому напряжению нервов. Иногда возникала мысль, что враг уже напал на их след, что группа обложена, окружена. Агенты кемпейтай действительно крутились вокруг да около, но ничего не могли обнаружить. Только все больше разбухала папка с копиями перехваченных нерасшифрованных донесений - цифры, цифры, цифры... В беспорядочном нагромождении цифр ничего нельзя было разобрать. Каждая радиограмма передавалась своим шифром, это тоже сбивало с толку - какой аппарат, какую технику имеет таинственная организация?! И пеленгация тоже ничего не давала существенного. Старая аппаратура позволяла определять действующий передатчик только в радиусе трех километров. Радиостанция внезапно умолкала, потом снова начинала работать, но уже на другой волне, в другом месте. Время передач тоже всегда было разным. И в этой бессистемности явно ощущалась своя нераскрываемая система... Однажды на приеме в германском посольстве, когда Зорге был распорядителем вечера, он подошел к группе немецких военных атташе, собравшихся в буфете. Рихард застал самый конец разговора. Подполковник Крейчмер - новый сотрудник посольства, изучавший вооружение и техническое оснащение японской армии, отвечая кому-то, сказал: - Без нас они не обходятся... Наши радиопеленгаторы дают точнейшую наводку. Эти пеленгаторы прибыли неделю назад по просьбе японского генерального штаба. Зорге мгновенно понял, о чем разговор, почуял, какая смертельная опасность нависла над его группой с получением немецких радиопеленгаторов. Но он ничем не выразил своей тревоги. - Господа, - воскликнул он, - может быть, хоть сегодня мы не станем говорить о делах!.. Дамы скучают... Паульхен, ты рискуешь потерять расположение фрау Моор!.. Офицеры прошли в зал, где начинались танцы... Рихард Зорге приказал Клаузену максимально сократить теперь время передач и в течение сеанса ограничиваться всего несколькими короткими фразами. Центр, поставленный в известность о происходящем, рекомендовал на какое-то время вообще прекратить передачи, но Зорге не мог этого сделать: события бурно развивались, и Москва должна была получать нужную информацию. Начальником контрразведки в Токио был полковник Осака, ставленник Тодзио, - он работал с ним еще в полевой жандармерии Квантунской армии. Осака без конца ломал голову над загадочной историей с нераскрываемым шифром и наконец решил действовать обходным путем. Через разведывательный отдел генерального штаба японские военные атташе за границей получили задание внимательно следить за информацией, поступающей из Японии. Кроме того, Осака распорядился подготовить ему список всех, кто мог быть в какой-либо степени причастен к утечке секретной информации из Японии. Список получился огромный - сюда вошли все иностранные журналисты, аккредитованные в Токио, коммерсанты, советники, служащие правительственных учреждений, военные... Окончательный список Осака составил сам лично, включив туда имена людей, которые сами могли быть источником информации. Он ужасался тому, что получилось: в этом секретнейшем списке оказались фамилии бывших премьеров, военных советников, членов Тайного императорского совета, генерального штаба, министры, их окружение - секретари, стенографы, курьеры. Из месяца в месяц полковник сокращал список путем отсечения фамилий людей, которые никак уже не могли вызвать подозрения. И все же этот усеченный список содержал сотни фамилий, которые полковник продолжал проверять и процеживать сквозь фильтр агентурных донесений, поступавших к нему отовсюду. Иногда контрразведчик выпускал "меченую" секретную информацию и следил, где она появится. Но пока ни один хитроумный метод, в том числе и радиопеленгация с помощью новейшей немецкой аппаратуры, не давал никаких результатов. Все это раздражало полковника. Разоблачение неизвестной организации становилось для него делом служебного престижа. В неуловимых разведчиках он видел теперь своих личных врагов, хотя знал, что и его предшественники тоже не могли ничего сделать. Ведь первые ушедшие в эфир неразгаданные шифрограммы были зафиксированы в кемпейтай еще семь лет назад... Группа "Рамзай" продолжала работать... Япония торжественно отмечала юбилей - 2600-летие существования империи. Были парады, торжественные приемы, народные гулянья, отовсюду наехали делегации... Делегацию германского рейха возглавлял герцог Кобург-ский. А при нем находился мало кому известный, державшийся в тени Генрих Штаммер - пожилой, уравновешенный человек, умеющий держать язык за зубами. Он занимал в Берлине скромную должность связного между Риббентропом и японским послом в Германии. Вообще-то Штаммер был старым разведчиком, специалистом по Дальнему Востоку, но об этом никто не должен был знать. Генрих Штаммер поддерживал дружеские отношения с генералом Осима, и поэтому не было ничего удивительного, что, приехав в Токио, он в первые же дни посетил бывшего посла. Штаммер передал ему привет от Риббентропа и напомнил Осима последний телефонный разговор в Берлине перед заключением советско-германского пакта. Министр сказал тогда: "Уверяю вас, мы останемся друзьями, ничего существенного не произошло..." Теперь Риббентроп просил господина Осима выяснить, не пришло ли время снова вернуться к переговорам о военном союзе. Осима подумал - как он был прав, отказавшись заявить протест германскому правительству! Это осложнило бы сейчас дело. Штаммеру он сказал: - Нужны сильные и решительные люди, чтобы заключить военный союз между нашими странами. Я думаю, что понадобится сменить еще два-три кабинета, пока не изменится курс японской правительственной политики. Мы стремимся к этому. В Берлине должны нас понять и не торопить. Эйген Отт почти дословно передал в Берлин содержание разговора Штаммера с генералом Осима. "При существующем кабинете, - писал Отт, - нельзя ожидать присоединения Японии к какой-либо группировке европейских держав... Осима и Сиратори всеми средствами добиваются падения кабинета, но понадобится смена двух-трех кабинетов, прежде чем возникнет нужный нам курс японской политики". После того как в Токио помпезно отпраздновали юбилей - 2600-летие империи, герцог Кобургский поехал в Соединенные Штаты, а на обратном пути снова остановился в японской столице. Генрих Штаммер еще раз посетил Хироси Осима. Бывший посол сообщил ему, что в военных кругах новое германское предложение встречено с удовлетворением. Шли месяцы, и вот Генрих Штаммер снова в Токио. Он приехал один, его никто не встречал в Иокогаме из официальных лиц, не было ни фотографов, ни репортеров. В день приезда Штаммера редакции токийских газет и телеграфные агентства получили секретное полицейское распоряжение, о котором узнал Бранко Вукелич. Через неделю после приезда таинственного посланника Бранко на память изложил Зорге полицейское распоряжение: "В печати не должно упоминаться о прибытии в Японию, а также о деятельности германского посланника Генриха Штаммера, который будет находится в германском посольстве с особым поручением". - Ну, что ты об этом скажешь? - спросил Вукелич. - А то, что вот уже несколько дней, как я, ваш покорный слуга, вместе с генералом Оттом и упомянутым берлинским посланником Штаммером готовим текст военного договора между Японией и Германией!.. Я консультирую Отта. - Рихард рассмеялся, глядя на изумленное лицо своего товарища. - Да, да! - воскликнул он. - И ничего не поделаешь! Уж лучше я, чем кто-то другой... Но чем объяснить поведение Гитлера? Год назад он подписал пакт о ненападении с Россией, а теперь снова меняет позиции. Почему? Личный представитель Риббентропа Генрих Штаммер приехал в Токио в начале сентября 1940 года и незамедлительно приступил к осуществлению возложенной на него особой миссии. В газетах об этом не говорилось ни слова. Переговоры проходили в атмосфере непроницаемой тайны. Обе стороны шли навстречу друг другу, почва для этого была подготовлена. Потребовалось всего семнадцать дней, чтобы закончить переговоры, которые раньше тянулись месяцами и не давали результатов. В середине лета Отт получил указание из Берлина - осторожно подсказать японцам мысль, что сейчас для них самое удобное время захватить французский Индокитай. Такая акция вызовет одобрение в Германии. Риббентроп был себе на уме: продвижение Японии на юг обострит ее отношения с англосаксами, устранит опасность какого бы то ни было соглашения между ними... Берлин подзуживал, подогревал страсти. Но в Токио ухватились за эту идею, только считали, что лучше начать с захвата Гонконга... Вскоре Отт мог сообщить в Берлин: "Все симптомы указывают на то, что японское наступление на Индокитай теперь неизбежно. По меньшей мере три дивизии предназначаются для того, чтобы захватить самые важные города, включая Сайгон. В связи с переменой кабинета, которую требовала армия, можно ожидать, что Япония скоро перейдет к более активным действиям. Я имею строго конфиденциальную информацию от генерального штаба, что осадные орудия для нападения на Гонконг уже подготовлены". Близилось время, о котором говорил Осима при первой встрече со Штаммером, - кабинеты менялись, и политика их становилась с каждым разом все более агрессивной. К этому времени и подгадал Штаммер приехать в Токио. Эйген Отт то и дело консультировался с Зорге. Штаммер сначала держался с Рихардом отчужденно, однако вскоре охотно стал прибегать к помощи хорошо эрудированного журналиста. - Накануне подписания пакта в приемной императорского дворца собрался Тайный совет. Докладывал новый министр иностранных дел Мацуока, коротконогий, нестарый человек с маленькими, подстриженными усиками и широко расставленными хитроватыми глазами, похожий на расторопного коммивояжера. - Все мы родились в эру Мейдзи, - сказал он и обвел глазами сидящих за столами членов Тайного совета. И действительно, он был в кругу сверстников, людей, рожденных в предпоследнем десятилетии прошлого века. Исключение составлял только принц Сайондзи - древний старец с пергаментным лицом, иссеченным глубокими морщинами, с опущенными углами запавшего рта. Это было последнее заседание Тайного совета, на котором присутствовал последний член Генро. Принц Сайондзи вскоре умер в возрасте девяносто двух лет. - Мы родились в эру Мейдзи, - повторил Мацуока, - и несем в себе идеи, внушенные нам божественным императором - дедом ныне царствующего сына неба. Пусть осенит нас мудрость веков при обсуждении этого документа, наиважнейшего в истории Японии. Мы должны одобрить или отклонить военный союз с дружественными нам странами - с Италией Бенито Муссолини и Германией Адольфа Гитлера... На первый взгляд может показаться, что существующий советско-германский договор о ненападении находится в противоречии с проектом трехстороннего пакта, который предложен высокому вниманию Тайного совета. Но мы уверены, что в случае русско-японской войны Германия окажет нам помощь и Япония ответит ей тем же, если возникнет вооруженный конфликт между Германией и Советской Россией... Мацуока прочитал проект договора, поклонился и вышел. Члены Тайного совета, как всегда, остались одни, и первым заговорил советник императора - осторожнейший Кидо. Он добился своего - стал лордом хранителем печати, а на его бывшем месте, позади императорского трона, сидел теперь генерал Хондзио - адъютант благословенного императора. Кидо повторил свою заповедь: - В большой политике не имеет значения, справедливы наши действия или нет, главное - отсутствие риска в задуманном деле... Мы не можем поверить, что Германия долгое время останется преданным другом Японии. Германии и Италии не следует доверять полностью. И тем не менее сегодня Гитлера можно назвать нашим воистину бесценным союзником. Наша цель - строить с ним новый порядок в Европе и Азии. Германия согласна оставить за нами право свободных действий в Восточной Азии. Мы будем поддерживать ее политику в Европе и Африке. Господин Риббентроп предлагает нам занять французский Индокитай, высадить японский десант в Сайгоне. Надо брать то, что нам посылает судьба. В компенсацию за свободу рук в Индокитае мы можем предложить Германии каучук, вольфрам, олово... Что же касается России, то для наших стран, вступающих в военный союз, сейчас выгодно поддерживать нейтральные отношения с русскими. Но такие отношения вряд ли долго продержатся... Для нас должно остаться в силе секретное дополнение к антикоминтерновскому пакту, касающееся России. Генералы, сидевшие рядком на заседании Тайного совета, дружно кивали головами, одобряя мысли лорда хранителя печати. Вернувшись из Берлина, генерал Осима тоже стал членом Тайного совета. Властный, самонадеянный, он говорил с закрытыми глазами, чтобы ничто не могло его отвлечь от мыслей, которые он хотел изложить. - Мы наблюдаем смягчение русско-японских отношений, - изрекал он, - но пусть это обстоятельство не смущает членов совета. Сносные отношения вряд ли продлятся более трех лет. К этому времени, а может, и раньше Германия начнет воевать с Россией. Империя должна быть готова использовать выгодную ситуацию, которая сложится тогда в Европе... Когда дискуссия закончилась, председатель Тайного совета, по обычаю, предложил встать тем, кто согласен с предлагаемым пактом. Тайный совет одобрил военный союз с Германией. По поводу России было записано: "Принять меры для улучшения наших отношений с Советским Союзом и не медлить с подготовкой к серьезным событиям". Под "серьезными событиями" подразумевалась война с Россией в момент, наиболее выгодный для империи. На другой день после заседания Тайного совета в Берлине подписали трехсторонний пакт между Германией, Италией и Японией. Посол Эйген Отт и дипломатический представитель Генрих Штаммер за усердие в подготовке пакта были представлены к высшей японской награде - ордену "Восходящего солнца". Ходзуми Одзаки, конечно, не присутствовал на заседании Тайного совета, но в тот же вечер он получил подробную информацию о том, что происходило в императорском дворце. Несколькими часами позже об этом уже знали в Москве... Шел восьмой год, как Рихард Зорге работал в Японии. Все эти годы он непрестанно убеждался в том, что милитаристские круги Страны восходящего солнца вынашивают антисоветские идеи, проявляют постоянную враждебность к своему ближайшему соседу на Дальнем Востоке. Впрочем, это касалось не только России. Как-то раз на дипломатическом приеме Хироси Осима сам подошел к доктору Зорге и сказал ему: - В Японии больше ста лет зрела идея Великой Восточной Азии, или, как мы называем, "сферы взаимного процветания". Она распространится далеко на юг и на север. С помощью союзной Германии мы осуществим нашу многовековую идею. Он вежливо поклонился, втянув сквозь зубы воздух, и сдержанно улыбнулся. - Теперь мы вместе с вами, вы в Европе, мы в Азии, создаем новый порядок, - закончил Хироси. Но никто не мог знать, что таится за бесстрастной улыбкой японского дипломата. На дипломатическом приеме Осима появился в генеральском мундире. Почему? Это тоже вызывало раздумья доктора Зорге. Рихард отметил для себя эту деталь - к руководству политикой пришли военные. Генерал Тодзио из главного квантунского жандарма сделался военным министром, Доихара Кендези стал главным военным советником правительства, Итагаки работал в генеральном штабе... Что же касается принца Коноэ, снова возглавившего кабинет, и министра иностранных дел Мацуока, то они отличались крайне националистическими взглядами, были сторонниками самых тесных связей с фашистской Германией. Эйген Отт тоже отметил это в своем донесении Риббентропу: "С возвращением к власти принца Коноэ отмечается усиление прогерманской ориентации японского кабинета". Пока внешне ничто будто бы не давало повода для излишней тревоги, но доктор Зорге всем своим существом ощущал напряженность политической атмосферы, как перед близкой грозой, когда начинают ныть старые раны и непонятная тяжесть затрудняет дыхание. Теперь Рихард хорошо разбирался почти во всем, что его окружало, он знал, о чем говорили на секретных заседаниях Тайного совета, ему были известны доверительные разговоры в генеральном штабе, настроения в правительстве, в германском посольстве. Ему доверяли настолько, что предложили стать руководителем нацистской партийной организации в районе Токио - Иокогама и даже... просили наблюдать за послом германского рейха - генерал-майором Эйгеном Оттом. Такое предложение сделал Рихарду новый полицейский атташе германского посольства оберштурмбаннфюрер СС Йозеф Майзингер, с которым Зорге иногда встречался за карточным столом. Рихард сумел расположить к себе эсэсовца-контрразведчика, войти к нему в доверие, - правда, для этого приходилось иногда проигрывать Майзингеру в покер... Как-то вечером они играли в карты в посольстве. Майзингеру бешено везло. На радостях оберштурмбаннфюрер крепко выпил. После игры, когда встали из-за стола, Майзингер пошел было провожать Рихарда к машине, но по дороге предложил на минуту завернуть к нему в кабинет - есть разговор. Гестаповец поставил перед Зорге бутылку кюммеля и сказал: - Послушай, Ики, что я тебе скажу... Послушай и забудь... будто ничего не слышал... Ты хорошо знаешь нашего посла генерала Отта?.. Знаешь! И то, что он путался с генералом Шлейхером, тоже знаешь?.. Верно! А Шлейхер участвовал в путче против нашего фюрера, и его застрелили, как собаку... Ты, оказывается, все знаешь. Послушай, иди к нам в гестапо!.. Не согласен. Жаль! Новая бутылка водки сделала свое дело, Майзингер заговорил громко, отрывисто, язык его заплетался, и он без причины смеялся. - Ты что, думаешь, я пьянее тебя! Нисколько! - Майзингер потянулся к бутылке и опрокинул ее. - Давай поговорим о деле... Так вот, ты должен следить за Оттом, другой этого не сумеет. Здесь я тебе одному доверяю... Наблюдай, понял!.. Йозеф Майзингер, человек двухметрового роста, с кулачищами-кувалдами, внушал страх всем сотрудникам посольства. Женатый на секретарше Гиммлера, друживший с начальником гестапо Мюллером, с руководителем шпионско-диверсионной работой за границей Гейдрихом, Йозеф Майзингер приехал в Токио по их заданию, чтобы возглавить полицейскую слежку в посольстве, установить связь с японской контрразведкой1. И вот с этим человеком оказался сдружен" Рихард Зорге. 1 В Токио Майзингер приехал в 1940 году из Варшавы, где работал в городской комендатуре и "прославился" жестокими расправами с польскими патриотами. После войны его судили и повесили в Варшаве как военного преступника. - Я не люблю кого? - пьяно бормотал Майзингер. - Интеллигентов, евреев и коммунистов... Вот кого! - Он забыл, о чем только что говорил, и перешел на другое. - Ну, а ты согласен стать нашим руководителем? Каким? Гаулейтером национал-социалистской партии в Японии. Вот каким! Всех надо держать вот здесь, - поднял он кулак. - Отказался?! А почему отказался? - Да так, не хочу!.. Я предложил им устраивать собрания в кабаке "Фледермаус" и чтобы у каждого нациста сидело на коленях но две японки, а они не согласились. Ну я и отказался... Майзингер захохотал: - Правильно! На каждого по две японки - вот это собрание национал-социалистской партии!.. Зря ты не пошел! С течением времени сотрудник всесильного управления имперской безопасности оберштурмбаннфюрер Майзингер проникся к доктору Зорге полнейшим доверием, он называл его покергеноссе, приятель по карточному столу. ТАЙНА ТАЙН ЯПОНСКОЙ ИМПЕРИИ В германском посольстве генерала Умедзу Иосидзиро называли Кайзером VI Маньчжурским... После Хондзио, нынешнего адъютанта императора, он, начиная от мукденского инцидента, был шестым командующим Квантунской армией. Шестым правителем Маньчжоу-го. Новый командующий прибыл в Маньчжурию в разгар номонганской битвы, когда уже все было потеряно и ничего нельзя было поправить. Он ужаснулся тому, что произошло под Номонганом. Как русским удалось провести такого опытного, расчетливого генерала, как Уэда! Оказалось, что в течение двух месяцев они накапливали силы, делая вид, что готовятся к длительной обороне. Им удалось создать трехкратное превосходство над силами Шестой армии, тогда как считалось, что императорские войска численно превосходят русских в четыре-пять раз... Какие ужасающие потери: 23-я дивизия окружена в номонганскпх холмах и полностью уничтожена; 7-я дивизия понесла меньшие потери, но тоже практически перестала существовать. Не помогли даже современные мощные железобетонные укрепления, которые возвели инженерные войска Квантунской армии с расчетом на будущее - номонганский укрепленный район должен был стать исходным рубежом для плана "Кан Току-эн", стратегического удара по Забайкалью. К тому же русские применили какое-то новое, неизвестное оружие - реактивную артиллерию: ракеты-снаряды обрушили ливень грохочущего огня... Единственное, что удалось сделать новому командующему, - осуществить ночной контрудар по тылам противника. Уничтожили два десятка русских машин с боеприпасами - и это все! Для подкрепления Квантунской армии в район боевых действий дополнительно направили три дивизии - две из них сняли с китайского фронта. Но не хватало главного - времени. Императорская ставка отдала приказ: не расширяя конфликта, нанести тяжелый ответный удар всеми наличными войсками Квантунской армии, чтобы восстановить пошатнувшийся военный престиж Японии, и после этого начать переговоры об урегулировании инцидента (бои под Номонганом все еще называли "инцидентом"). Но было поздно. Японские войска продолжали нести потери. 16 сентября японское командование подписало перемирие с русскими. А потом произошло еще одно, казалось бы, незначительное событие, но очень сильно уязвившее самолюбие командующего армией генерала Умедзу. Седьмого ноября, в день русского национального праздника, на Красной Площади в Москве проходил военный парад. Нарком Ворошилов сошел вниз с трибуны Мавзолея, чтобы поздороваться с иностранными военными атташе. Он подходил к каждому, а когда дошла очередь до генерала Татабана, Ворошилов протянул руку, поздоровался, а потом при всех, улыбаясь, погрозил ему пальцем... Когда Умедзу прочитал об этом в донесении из Москвы, ему показалось, будто его, командующего Квантунской армией, потомка древнего самурайского рода, так гордившегося своим происхождением, всенародно высекли, как мальчишку... Такого позора никогда не бывало в роду самураев Умедзу. Командующий расплачивался за промахи и ошибки других - ведь теперь он отвечал за Квантунскую армию. Генерал Умедзу, получив назначение, проследовал из Тяньцзиня прямо в район боевых действий, минуя столицу Маньчжоу-го, где размещался штаб Квантунской армии. Он здесь, прямо в блиндаже командного пункта, принял армию от своего подавленного неудачами предшественника. Закончив передачу дел, Уэда протянул генералу Умедзу замысловатый никелированный ключ. - Это от секретного сейфа, - сказал он, - я всегда держал его при себе. Прошло немало времени, прежде чем Умедзу раскрыл тяжелую дверцу и заглянул в сейф, куда имел доступ только командующий Квантунской армией. Здесь лежала сверхсекретная переписка с генеральным штабом, указания императорской ставки, последний вариант разработанного во всех деталях плана "Кан Току-эн" - наступления на советский Дальний Восток... Перебирая папки, он увидел одну, которая остановила его внимание несколькими предупреждающими надписями: "Только для избранного круга высшего командования!", "Хранить только в сейфе!", "При опасности сжечь!". Посередине стоял иероглиф: "Кио ку мицу!" Содержимое этой папки удивило генерала Умедзу, хотя он, прослуживший столько лет в генеральном штабе, должен был бы, казалось, знать все военные тайны Японской империи. Он читал: "Дело отряда э 731. Научно-исследовательский институт Квантунской армии. Бактериологическая война!" Научно-исследовательский институт располагался в военном городке на станции Пинфань, в двадцати километрах от Харбина, а его филиал - отряд э 100 - вблизи Синьцзина. Во главе института стоял профессор Исии Сиро, в ведении которого находилось три тысячи сотрудников. Научно-исследовательский бактериологический институт Квантунской армии располагал новейшими лабораториями, испытательным полигоном, собственным аэродромом на станции Аньда. Весь район Пинфаня на десятки километров в диаметре объявлен запретной зоной. Над ним запрещается пролетать даже самолетам японских авиационных частей, расположенных в Маньчжурии... Все это было ново для генерала Умедзу. Он перелистывал страницы секретнейшей папки, и перед ним раскрывалась тайна тайн Японской империи. Институт возник пять лет назад по указу императора и превратился в солидное военно-медицинское учреждение. Во главе каждого из восьми отделов стояли научные работники, занимавшиеся исследованиями в своей области или подготовкой бактериологического оружия. И только один - третий отдел, называющийся "Управлением по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии", открыто размещался в центре Харбина, маскируя деятельность всего института. Остальные отделы именовались только порядковыми номерами. Новый командующий заинтересовался работой четвертого отдела, который занимался массовым изготовлением бактерий чумы, холеры, сибирской язвы, тифа... Справки, донесения и отчеты изобиловали цифрами, теоретическими выкладками по поводу использования бактериологического оружия, обсуждениями принципов технологических процессов. Четвертый отдел имел восемь котлов, приготовляющих питательную среду для бактерий, емкостью по тысяче килограммов каждый, четырнадцать автоклавов для стерилизации и выращивания чистой культуры болезнетворных бацилл, холодильные установки для хранения готовой продукции, специальные помещения для грызунов с десятками тысяч крыс и мышей, на которых выращивали чумных блох. Впрочем, выращиванием блох занимался второй отдел - его отчет, вероятно, ошибочно оказался среди документов четвертого бактериологического отдела. Готовая продукция исчислялась астрономическими цифрами - миллиардами бактерий. В течение одного производственного цикла, продолжавшегося несколько дней, лаборатория изготовляла тридцать миллионов миллиардов бактерий чумы. В переводе на общеупотребительный язык это составляло тридцать килограммов бактериологической массы. За месяц в отряде э 731 изготовляли триста килограммов бактерий чумы, до шестисот килограммов сибирской язвы и около тонны бактерий холеры. Чумные блохи тоже мерились на килограммы. За один производственный цикл, как сообщалось в отчете, с каждого инкубатора снимали около десяти граммов блох - примерно 130 тысяч насекомых. А в институте было четыре с половиной тысячи инкубаторов! Таким образом, один производственный цикл давал сорок пять килограммов - сотни миллионов блох. Пятым отделом называлась тюрьма для подопытных заключенных, на которых проводили медицинские эксперименты, изучали степень восприимчивости человеческого организма к заразным заболеваниям. Людей для опытов поставляли полевые жандармерии, военные миссии - это были арестованные партизаны или лица, настроенные против японской политики в Маньчжоу-го либо заподозренные в симпатиях к Советской России. Это называлось "особыми поставками". В отряд э 731 заключенных привозили для уничтожения, живыми они отсюда не выходили. В инструкции об "особых поставках" было сказано: "В контингент для особых поставок должны направляться лица не только настроенные просоветски или антияпонски, но вообще все заподозренные жандармерией в антиправительственной деятельности и настроениях, а также во всех тех случаях, когда, состав преступления подозреваемых дает основание полагать, что суд не накажет их достаточно строго". Новый командующий Квантунской армией невозмутимо перелистывал страницы документов, подшитых к секретной папке. Умедзу привык подчиняться и добросовестно входить в детали любого порученного ему дела. Сейчас он знакомился с кругом вопросов, входящих в его компетенцию. С материалами второго - экспериментального - отдела, занимавшегося проверкой и испытаниями бактериологического оружия, Умедзу ознакомился бегло, но не потому, что это его не интересовало. Он решил сам побывать в институте, чтобы иметь более полное представление о действенности нового оружия, поставленного на вооружение его армии. Тем более что в приказе начальника генерального штаба подчеркивалось; отряд э 731 находится в прямом подчинении командующего Квантунской армией. В научном институте заранее знали о прибытии командующего, и генерал медицинской службы Исии Сиро, для конспирации называвший себя Тогоми, ждал приезда гостя в вестибюле главного здания института. Его окружали ближайшие сотрудники, офицеры медицинской службы. Все они, как и профессор Исии Сиро, носили общевойсковую форму. Тоже для конспирации. Из Синьцзина командующий прилетел самолетом в Харбин, где его ждала черная лакированная машина, длинная, как щука, с бронированными бортами и непроницаемыми для пуль стеклами. В Пинфань ехали по закаменевшей коричневатой дороге. Мела поземка, и в розово-лиловой морозной дымке только что наступившего дня тянулись пустынные поля с одиноко торчащими стеблями сухого гаоляна. Умедзу зябко кутался в мешковатую шубу на теплом меху. В вестибюле он сбросил ее на руки адъютанта и предстал перед сотрудниками института в полной генеральской форме - с аксельбантами и орденом "Солнца", не умещавшимся на груди и поэтому прикрепленным на животе, чуть ниже нагрудного кармана. Высший орден империи изображал священное зеркало богини Аматэрасу, обрамленное лепестками цветущего лотоса. Старинный меч, гордость самурайского рода, висел у его пояса. Командующий отстегнул меч и тоже отдал адъютанту. На голову выше всех офицеров, собравшихся в вестибюле, подтянутый, строгий, с гладко выбритым лицом и черепом, с неулыбающимися, крепко поджатыми губами и гордо вскинутой головой, он походил на древнего самурая. Сначала прошли в кабинет профессора - командующий впереди, за ним остальные. Ковровые дорожки приглушали топот шагов. После традиционного чая начали осмотр учреждения, вверенного заботам профессора Сиро. Пошли только начальники отделов и генерал Умедзу с начальником разведки Квантунской армии. Даже адъютант командующего не был допущен к осмотру. Забегая вперед, профессор давал пояснения и непрестанно протирал пенсне, снова и снова быстро водружая его на тонкую переносицу. Лаборатории, аппаратура сияли стерильной чистотой. Рядом высились цилиндрические котлы, источавшие приятную теплоту. Командующего попросили отойти подальше, и лаборант, в белом подкрахмаленном халате, в маске и резиновых медицинских перчатках, прошел за стеклянную перегородку. Он переключил какие-то краны, поднялась крышка котла, и в подставленный квадратный термос потекла серая сметанообразная масса... - Сибирская язва, - услужливо пояснил профессор, - мы снимаем ее с поверхности питательной среды... Важно иметь абсолютно чистую культуру бактерий. В течение месяца мы можем дать семьсот килограммов активной бактериологической массы... Через лабораторию пастеурелла пестис - легочной чумы - прошли не останавливаясь. Здесь тоже все было абсолютно стерильно, но профессор Сиро не решился открывать котел в присутствии командующего. Он ограничился пояснениями, произнесенными на ходу. - Бактерии чумы являются наиболее действенным бактериологическим оружием, - говорил он. - Если разрешите, мы познакомим вас, господин генерал, с фарфоровыми бомбами для доставки бацилл в тыл противника. Они уже прошли предварительные испытания... Профессор Исии Сиро до своего назначения руководителем института работал в военно-медицинской академии, возглавлял санитарное управление военного министерства Японии; он был убежденным сторонником бактериологической войны. В Маньчжурии Сиро начал с небольшой лаборатории, которая выросла теперь в крупный бактериологический центр Квантунской армии. Профессор был горд, что его многолетняя научная работа увенчалась столь значительными результатами - императорская армия получила тайное оружие, невиданной силы. - Стратегическое значение бактериологической войны, - излагал свои идеи профессор, - заключается также и в том, что бациллы уничтожают лишь живую силу врага, они не разрушат зданий, как это делают огнеметы, артиллерия или бомбы. В этом огромное преимущество нового оружия. Материальные ценности в полной сохранности перейдут в наши руки... Из производственного отдела узким, длинным тоннелем перешли в отдел экспериментальной медицины, расположенный в помещении тюрьмы. В дверях их встретил начальник тюрьмы. Профессор представил его: - Мой старший брат, майор Сиро... В его ведении находятся особые поставки для опытов. В железных клетках на циновках лежали больные, иные бредили, но даже сейчас они лежали закованные в ножные кандалы. Сырой, спертый воздух пропах медикаментами. В одной из клеток, прислонившись к решетке, стояла молодая женщина с изможденным лицом и запавшими, пылающими глазами. Она встретилась взглядом с генералом Умедзу и отвернулась. Умедзу спросил: - Это кто? - Русская... Мы не интересуемся, господин генерал, кого присылают к нам для опытов. Особыми поставками занимается жандармерия. В данном случае мы имеем дело с редким случаем многостороннего иммунитета. Получила смертельные дозы заражения тифом, холерой, перенесла другие инфекционные заболевания и выжила. Сейчас ухаживает за больными. Имеет медицинское образование. В подвалы с грызунами и инкубаторами для разведения насекомых командующий не пошел - это не представляло для него интереса. Поднялись к застекленной вышке, откуда можно было обозреть весь городок. Внизу виднелись клумбы, запорошенные снегом. - Вот там, - указал профессор, - находится испытательный полигон, дальше - служебный аэродром. Мы можем туда проехать. Но Умедзу не располагал временем, он рассчитывал к вечеру возвратиться в Синьцзин. - В таком случае мы покажем вам учебный фильм, чтобы вы имели о нас полное представление, - сказал профессор. В просмотровом зале с двумя десятками мягких кресел на мерцающем экране появились первые кадры: профессор Сиро в лаборатории разглядывает на свет колбу с мутной жидкостью, потом низенькое каменное здание, обнесенное проволочным заграждением, и вооруженный солдат у входа. Снова профессор, сидящий за столом, но уже в военной форме, он, жестикулируя, что-то рассказывает генералу Хондзио - первому командующему Квантунской армией. Потом, склонившись над чертежом, они вместе рассматривают какую-то схему. - Это первый вариант фарфоровой бомбы, - пояснил профессор Сиро. Строительство военного городка - рабочие копают траншею, забивают колья, поднимается высокий сплошной забор из железобетона, глубокий котлован, кладка фундамента... и вдруг уже построенное главное здание с цветущими клумбами у входа, группа военных подымается по лестнице, входит в вестибюль. Их встречает профессор, кланяется, пропускает вперед. Среди прибывших Умедзу узнал своих знакомых - начальника генерального штаба Койсо, усатого, с печальным лицом командующего Квантунской армией Уэда, которого сменил он, генерал-лейтенант Умедзу. Придерживая саблю, поднимается по ступеням принц Токада, двоюродный брат императора, офицер стратегического отдела генштаба... Новый командующий лично знал каждого, встречался с ними, работал, с некоторыми дружил, но никогда никто из них словом не обмолвился о таинственном институте, в котором он сейчас находился. Мелькнула ревнивая мысль: почему же он не был посвящен в тайну... А на экране все сменялись кадры... Ряды котлов, как генераторы на электростанции, крупным планом пульт управления, рука, поворачивающая вентиль, и медленная струя сметанообразной бактериологической массы, стекающая в квадратный термос... Клетки с кишащими в них крысами, пожирающими свой корм... Врачи в белых халатах, наблюдающие больных... И все это без единого звука, без титров. Если смотреть эти немые кадры без пояснений, невозможно предположить, что все это имеет какое-то отношение к бактериологической войне, - показывается обычная работа обычного научно-исследовательского института... Но профессор пояснял фильм. - Для изучения боевых действий бактериологического оружия, - слышался его голос, - применяются осколочные фарфоровые бомбы, наполненные бактериологической массой. Чтобы предохранить испытуемых от преждевременной смерти, вызванной осколками разорвавшейся бомбы, применялись стальные щиты, прикрывающие голову и туловище, открытыми оставались только конечности... Испытания на газовую гангрену дали положительные результаты. Все подопытные лица умерли с диагнозом заражения крови... Для испытания других видов бактерий применялись фарфоровые бомбы, которые пригодны также и для распыления чумных блох. Спокойный и размеренный голос профессора сопровождал каждый кадр. На экране железные столбы с висящими на них цепями, стальные щиты, похожие на поясные мишени, за щитами люди, прикованные к столбам, видны только ноги и руки до плеч... Взрыв... Врачи оказывают раненым первую помощь, санитары уносят их на носилках... По поводу крыс, копошащихся в клетках, будто готовых выскочить из экрана, Сиро сказал: - Количество крыс мы намерены довести до трех миллионов... Для этого нам нужны дополнительные ассигнования на заготовку кормов... И снова на экране улыбающийся профессор с фарфоровым сосудом, похожим на китайскую вазу. Профессор держит его в руках, на глянцевитой поверхности две буквы: "П. П." - Пастеурелла пестис, - слышен из темноты голос профессора Сиро. В зале загорается люстра, все поднимаются, жмурясь от яркого света. Профессор Сиро выжидающе ждал, что скажет командующий. - Поздравляю вас с успехом, - сказал Умедзу. - Я поражен размахом работ вашего отряда и перспективами, которые даст применение нового оружия... Зайдемте к вам... В кабинете Умедзу спросил: - Не пора ли проверить ваше оружие в боевой обстановке? - О да! Я уверен, что испытания дадут отличные результаты... - Вы получите мой приказ по этому поводу... С генеральным штабом я все согласую сам... Вам нужна моя помощь?.. - Нам хотелось бы открыть филиалы для использования бактериологического оружия на главных направлениях в случае войны с Россией, а именно в направлении Хабаровска, Ворошилова, Читы и Благовещенска. - Согласен! Определите точные пункты, где, по вашему мнению, следует открыть филиалы отряда. - Мы уже обсуждали это, господин генерал... Прежде всего в Хайларе, Суньсу, Хайлине и Линькоу - вдоль северной границы Маньчжоу-го. - Очень хорошо... Мы вернемся к этому разговору после испытаний в боевых условиях. - И еще одна просьба, господин командующий, - заискивающе сказал Сиро, - под Номонганом действовала группа из моего отряда. Все они дали клятву камикадзе и скрепили ее кровью. Камикадзе моего отряда последними отошли с берегов Халхин-Гола, заразили реку бактериями сибирской язвы. Я ходатайствую о представлении к награде участников операции. - Пришлите наградные реляции... Ну, мне пора ехать. Желаю вам успеха. Готовьтесь к экспедиции на китайский фронт. Я думаю, что группу надо возглавить вам лично. - Об этом я хотел вас просить... Генерал Умедзу покинул бактериологический институт, носивший наименование: отряд э 731 Квантунской армии. После длительных обсуждений решено было взять пять килограммов чумных блох и достаточный запас фарфоровых бомб. Для дополнительного эксперимента профессор Сиро распорядился захватить пятьдесят килограммов бактериологической массы холеры и семьдесят килограммов брюшного тифа. В институте начали готовиться к экспедиции. Вскоре Сиро получил подтверждающий приказ командующего Квантунской армией: для выполнения специального задания отряду э 731 выделить группу и направить ее в район военных действий в Китае. Место назначения - Шанхай. Профессор уточнил в штабе Квантунской армии: бактериологической группе отводили район действия в Нимбо - южнее Шанхая. Непредвиденные события внутри института едва не нарушили срока отъезда экспедиции генерала Тогоми, как за пределами института именовали профессора Сиро. Оксану Орлик доставили в институт из харбинской полевой жандармерии и в первые же дни заразили брюшным тифом, подмешав в пищу подслащенную воду с огромной дозой активных бактерий. Из двенадцати заключенных, над которыми производили опыты, выжила только она. Это заинтересовало японских медиков. Едва она начала поправляться, как решили проверить на ней холеру, а через месяц - сибирскую язву, но заключенная э 937 продолжала жить. Ее собирались передать в группу пастеурелла пестис, отправить на аэродром Аньда для испытания фарфоровых бомб, но профессор отменил распоряжение - редкий подопытный экземпляр представлял несомненный научный интерес. Женщина была подобна мифической живущей в огне саламандре. Он распорядился подвергнуть экземпляр дополнительным исследованиям и наблюдениям. К тому же выяснилось, что в прошлом она была медицинским работником. Номер 937 приставили наблюдать за "бревнами", подвергавшимися медицинским экспериментам. Оксана давно потеряла счет времени. С тех пор как ее привезли сюда, она не видела ни неба, ни солнца - только тусклый свет в окне, отраженный от глухой стены какого-то высокого здания. Но, судя по сменявшимся временам года, она определяла, что скоро будет год ее непрестанных мучений. Человека, в котором для нее аккумулировалось мировое Зло, больше не было, но Зло продолжало существовать, окружало ее, как в аду... Оксана понимала, где она очутилась, примечая взаимосвязь тюремных событий: в санчасть уводили группу заключенных, через несколько дней они заболевали и вскоре умирали в изоляторе, но некоторые выживали - те, которым заранее делались прививки. Тюремные врачи вели при ней медицинские разговоры, употребляли латинские термины, не остерегаясь быть понятыми. Речь шла о сибирской язве, холере и даже чуме. Пастеурелла пестис! "Вот выпустить бы на вас пастеурелла пестис!" - ожесточенно думала Оксана. В камеры привозили заключенных с отмороженными руками, омертвевшие ткани отпадали, и обнажались кости, фаланги пальцев... Приводили обожженных кислотами, огнем, зараженных газовой гангреной... Оксана, как могла, облегчала их страдания, просиживала ночами у изголовья. Врачи одобрительно ей кивали, но, как только больным становилось легче, их снова уводили, и больше они уже не возвращались. На их место привозили других, здоровых, и все начиналось сначала... Оксана сосчитала - за неделю исчезали десять, пятнадцать, иногда двадцать пять заключенных. Получалось, что за год погибало человек шестьсот - все, кого привозили в тюрьму. В живых осталось несколько человек, и среди них она - Оксана Орлик. Среди обреченных появлялись и русские из Харбина, Хайлара. Иногда удавалось с ними перекинуться словом: в жандармерии их допрашивали, пытали, потом привозили сюда... Осенью в тюрьму доставили трех монгольских пириков. С ними Оксана проговорила всю ночь. Их захватили в плен в бою на заставе за рекой Халхин-Гол... Оксана узнала, что японцы начали войну с Монголией. Монголам помогают русские... В это же время - в начале зимы - в тюрьме появился молодой красноармеец в изорванной гимнастерке, избитый, в кровоподтеках... Он лежал на циновке в углу камеры, глухо стонал во сне. Оксана всю ночь провела возле него. Наутро ему полегчало. Как он обрадовался, услыхав русскую речь! Раненого Степана Демченко тоже взяли в плен на Халхин-Голе. - Как меня били! - шептал он. - Жандармы... когда допрашивали... Заложат карандаши между пальцев и жмут... Я им все равно ничего не сказал, где служил, в какой части, сколько войск. Это военная тайна. Недели через две Степа стал подниматься... - Скажи, Оксанка, а бежать отсюда как-нибудь можно? - Нет, отсюда никто не уходил. - А если поднять всех? Сломать двери и вырваться... - Невозможно это Степа... Двери железные и стены... Но Степан продолжал думать, присматриваться - что в камере может подойти для холодного оружия... Вскоре дежурный врач вызвал пятнадцать номеров, отделил из них пять, приготовил шприц. Оксана подтолкнула Степана, шепнула: - Стань к этим... Врач не заметил, что в группе был лишний. Оксана прожила еще один страшный день... Она знала, куда повезли Степу. Знала, что их, связанных, будут бомбить с самолета заразными осколочными бомбами. А потом, как уже бывало не раз, привезут вечером, помертвевших, с наскоро забинтованными ногами... Через два дня у всех началась гангрена, четырнадцать скоро умерли, шесть остались в живых. Степана взяли под особое наблюдение - редкий случай, когда при газовой гангрене человек выздоравливает без профилактического укола. - Врачи не знают, что тебя кололи, смотри не признавайся, - предупредила Оксана. Раненые, иссеченные осколками ноги и руки у Степы постепенно заживали, и он снова по-мальчишески фантазировал: - В другой раз, как поведут куда, наброшусь в дверях на часового - и вперед... Чтобы только другие поддержали... Ты по-ихнему скажи им - ведь все равно здесь умирать... А может, мы вырвемся... За ворота и в степь!.. - Но ведь палаты заперты, Степа... - Она называла палатами камеры, отгороженные от коридора частоколом железных прутьев. - Тебе ж открывают камеры, - возразил он, - когда заходишь к больным. Сделай как-нибудь, чтобы двери не заперли... Еще бы на верхних этажах предупредить... Но все получилось иначе... В тюрьме военного городка служил молодой солдат Терасима. Он нес конвойную службу - дежурил у входных дверей на этажах или сопровождал заключенных. Оксана часто видела в тюрьме этого солдата и замечала, что он как-то особенно на нее смотрит. Это здесь-то... Конвойным не разрешалось разговаривать с заключенными. Но раз, когда солдат вел ее из санчасти, он торопливо сунул ей в руку лепешку. Оксана удивленно посмотрела на него и сказала: - Аригато1... 1 Спасибо... - Ты говоришь по-японски? - Немного. - Почему ты здесь? Тебя убьют... - Я знаю... Они шли длинным коридором, соединявшим тюрьму с санитарной частью. - Спрячь омоти, - сказал солдат, когда они приблизились к тюремной двери. - Мать прислала... новогодние лепешки... Они встречались еще несколько раз. Однажды долго стояли перед запертым кабинетом врача. Кругом никого не было. - Спасибо тебе за омоти, - едва слышно сказала Оксана. - У нас их дарят на Новый год, на счастье. - Какого же счастья можно желать в тюрьме? - За что ты здесь? - снова спросил Герасима. - Не знаю... - Как тебя зовут? - Звали Оксана, теперь только номер... - Оксана... У меня есть сестра Юри, она ловит жемчуг на море. - Значит, она богатая. - Нет! Она ныряльщица, помогает отцу, потому что мы с братом в армии. Юри красивая, как ты. Я всегда на тебя смотрю... Я хочу, чтобы ты жила. - И охраняешь, чтобы не сбежала. - Я солдат, что я могу сделать... - Хотя бы не желать умирающим счастья... Или помоги... - Как? - Выпусти людей, открой камеры. - Нет! Этого нельзя! Ведь я солдат... Я спас бы... только тебя. И все же Оксана уговорила Дзиро Терасима отпереть камеры... С последней партией "особых поставок" в тюрьму привезли русского старика железнодорожника из Харбина. Оксана долго присматривалась и наконец решилась с ним поговорить. Старик рассказал, что в партии, с которой его привезли, были партизаны, захваченные карательным отрядом, - может, удастся предупредить их. Через день он сказал: - Выйдет не выйдет, дочка, давай попробуем... Говорил с партизанами, терять нам нечего!.. Он предложил другой план: начать вечером, когда раздают пищу. В это время все двери открыты - снять часовых и пробиваться дальше... Шли дни. И вот в руках у Оксаны ключ, отданный ей Терасимо. О дне восстания неведомыми путями передали на другие этажи тюрьмы. В притихших камерах ждали срока. Но утром врачи увели Оксану в санитарную часть и оставили там для каких-то исследований. Вечером она услышала шум, топот множества ног, выстрелы, завывание сирены... Она бросилась в двери палаты, но они были заперты... А в тюрьме едва конвойные распахнули двери, как на них бросились узники, отняли оружие и коридором побежали в главное здание. Верхние этажи конвойным удалось запереть, и на улицу через вестибюль вырвалось только несколько десятков заключенных. Люди бежали к воротам, но их ослепили вспыхнувшие прожекторы, косили пули солдат, поднятых по тревоге. Кто-то пытался перелезть через забор, преодолеть колючую проволоку, но их сбивали пулеметным огнем. Под утро все было кончено. Профессор, доктор медицинских наук Исии Сиро пережил тревожную ночь. Он с ужасом представил, что могло быть, если бы восставшим удалось прорваться в лаборатории, выпустить чумных крыс, разлить бактериологическую массу... Профессор распорядился усилить охрану лаборатории и подвалов института. Солдат Терасима охранял в тот день подвалы и не участвовал в подавлении мятежа. Когда дали отбой, он вышел наружу. У ворот и перед главным корпусом лежали убитые. Он уже знал, что ни один заключенный не вырвался за пределы городка. Терасима прошел в тюрьму - на этаже, где жила Оксана, камеры были пусты, двери распахнуты. Значит, и она погибла... Солдат не хотел больше стеречь людей, которые должны умереть. Он вышел на улицу, поднялся в вестибюль главного здания, прошел к кабинету профессора и, обнажив живот, с размаху вонзил в него солдатский нож... Урну, маленький ящичек с пеплом солдата, переслали в деревню, где жил старый Сабуро Терасима с женой и дочерью. Урну принес в дом полицейский. Жена Инеко, обезумев от горя, не выпускала ее из рук, гладила, как живого сына, разговаривала с ней и запоздало молилась богу Фудонону - защитнику от нечистой силы, чтобы он оградил ее Дзиро от всяких напастей... Сабуро, стоя перед домашним алтарем, читал молитву... Через месяц профессор Сиро возвратился в Пинфань. Доктор медицинских наук был доволен результатами экспедиции. Летчики его отряда сбросили фарфоровые бомбы с чумными блохами в тылу китайских войск в районе Нимбо, что южнее Шанхая. Осенью, когда за окном медленно падали на землю первые снежинки, профессор отдыхал, сидя перед хибачи, наполненным пылающими углями, с китайским медицинским журналом в руках. Он снова и снова перечитывал статью, где неизвестный бактериолог описывал сильную вспышку эпидемии чумы в районе города Нимбо и отмечал необычный характер эпидемии - болезнь поражала людей, но не сопровождалась, как обычно, эпизоотией среди грызунов, разносчиков заразы. Причины этого были непонятны китайскому бактериологу. И совершенно ясны профессору Сиро. Он вскочил и зашагал по ковру, удовлетворенно потирая руки. Недоумение китайского врача подтверждало успех его бактериологической атаки... ГИТЛЕР БРОСАЕТСЯ НА РОССИЮ Как сохранила память немногих свидетелей и официальные записи, 29 июля 1940 года на станцию Рейхенгалле в Баварии, где располагались штабные отделы верховного главнокомандования, прибыл специальный поезд военного советника Гитлера генерал-полковника Йодля. Уже само по себе появление Йодля в Рейхенгалле было огромным событием. Старожилы-штабники не помнили случая, чтобы столь высокая персона снисходила до посещения места их службы. Йодль вызвал начальников отделов, их было четыре, и без предисловий, лаконично сказал, что фюрер решил подготовить войну против России. Йодль сказал еще, что рано или поздно война с Советским Союзом обязательно вспыхнет и поэтому Гитлер решил провести ее заодно с начавшейся войной на Западе, тем более что Франция побеждена, а судьба Британии предрешена. Генерал Йодль именем фюрера распорядился начать подготовку к Восточной кампании. В тот же день начальник штаба сухопутных войск генерал Гальдер сделал запись в своем рабочем дневнике, первую запись о подготовке войны на Востоке: "Для доклада явился генерал Маркс, начальник штаба 18-й армии, командированный сюда для специальной разработки планов операции на Востоке. После соответствующего инструктажа о поставленных перед ним задачах я пригласил его на завтрак". Будущая операция еще не имела своего названия, и Гальдеру приходилось называть вещи своими именами. Несколькими днями позже Гальдер записал в своем дневнике: "Совещание в ставке фюрера. Россия должна быть ликвидирована... Срок - весна 1941 года. Чем скорее мы разобьем Россию, тем лучше. Операция будет иметь смысл только в том случае, если одним стремительным ударом мы разгромим государство". В кабинете начальника штаба появляются все новые представители германского командования, в его дневнике - новые записи. Обсуждаются детали войны. Гальдер стоит в центре событий, к нему сходятся все нити подготовки войны. Но нити тайные, и ни одна душа, кроме приобщенных к тайне мрачного заговора, не должна знать о том, что происходит за стенами военных кабинетов, что спрятано в сейфах и папках с предупреждающей надписью "Гехайме Фершлюсзахе" - тайное дело под замком. Это высшая степень секретности, строжайшая государственная тайна. В конце ноября Гальдер записывает: "Россия остается главной проблемой в Европе. Надо сделать все, чтобы с ней рассчитаться". И в это самое время, еще за месяц до того как Гитлер утвердил план "Барбаросса", когда план нападения на Советский Союз еще разрабатывался и носил условное название "Фриц", из Японии в Москву поступило первое предупреждение, что фашистская Германия начала подготовку к войне против Советского Союза. Шифрованное донесение было датировано восемнадцатым ноября 1940 года. Клаузен передавал его лежа в постели. Сердечный приступ вывел радиста из строя, но он не сдавался. Этот далеко идущий вывод об угрозе нападения на Страну Советов Рихард сделал из отрывочных, много раз перепроверенных фактов. В Токио постоянно кто-то приезжал из Европы - дипломатические курьеры, сотрудники посольства, возвращались из отпуска деловые люди. Отдельные их замечания вряд ли могли иметь значение для разведчика, но, сопоставив их, можно было сделать некоторые выводы. Дочь привратника папаши Ридела писала, что сын, слава богу, вернулся домой, их распустили после похода во Францию. Ну и что из этого? Однако Анита Моор, веселая, беззаботная щебетунья, тоже побывавшая в фатерланде, рассказала иное: ее племянник тоже вернулся из Франции, но домой его отпустили временно, взяли подписку, что он вернется в свой полк по первому требованию. Помощник военного атташе сказал Рихарду по секрету, что в Лейпциге формируют новую резервную армию в составе сорока дивизий. Кое-что выбалтывали японцы, пытаясь узнать новости у хорошо информированного и приближенного к германскому послу журналиста Зорге. Трезвый анализ, сопоставление фактов, их проверка, подтверждающая, что на восток Германии, в Польшу движутся воинские эшелоны, что двадцать дивизий, участвовавших в походе на Францию, оставлены фактически под ружьем, - все это дало основание Рихарду Зорге сделать Москве одно из важнейших своих предупреждений. Подготовка к войне с Советской Россией проходила в глубочайшей тайне, Гитлер дал строжайшее распоряжение не посвящать в нее даже своих ближайших союзников - Италию и Японию: могут проболтаться! 3 марта 1941 года, в дополнение к плану "Барбаросса", который он утвердил в конце декабря, Гитлер подписал директиву, получившую номер 24, специально посвященную отношениям с японским союзником. "Целью сотрудничества, основанного на пакте трех держав, - говорилось в директиве, - является желание заставить Японию возможно быстрее начать активные действия на Дальнем Востоке, в результате чего мощные силы Англии будут скованы, а интересы Соединенных Штатов будут сосредоточены на Тихом океане... План "Барбаросса" в этом отношении создает особенно благоприятные политические и военные предпосылки. Следует подчеркнуть, что общей целью воины является стремление заставить Англию капитулировать как можно скорее и этим удержать Америку от вступления в войну... О плане "Барбаросса" японцы не должны ничего знать". Однако через две недели Гитлер несколько изменил свое мнение. В Берлине ожидали приезда японского министра иностранных дел Мацуо