майор повернулся к начальнику МУРа. -- Ну вот, видите. Но вместе с тем Иван Александрович сказал правильно. Не ошибается тот, кто не работает. На мой взгляд, сотрудники уголовного розыска поработали за эти три месяца много и хорошо. -- Вы понимаете, Павел Николаевич, -- начальник МУРа вышел из-за стола, -- я, конечно, ни жаловаться, ни хвалиться не буду, но хотел бы сообщить в порядке справки: хлопот прибавилось. Нет. Я имею в виду не рост преступности. Другие у нас появились заботы, не менее важные. На сегодняшний день резко сократилась численность некоторых милицейских служб. Люди направлены в партизанские отряды, народное ополчение и истребительные батальоны... -- Из МУРа мобилизовано в действующую армию двадцать пять человек, -- уточнил заместитель начальника. -- В общем-то это не так уж и много, -- начальник опять сел за стол, -- но все дело в том, что на наш аппарат возложили целый ряд новых функций. Прежде всего -- патрулирование по городу и контроль за состоянием охраны на предприятиях. Это я говорю о, так сказать, постоянных обязанностях. Но, как вам известно, каждая бомбежка прибавляет нам работы. -- Что делать, всем война работы прибавила, -- старший майор затянулся папиросой. -- Наш сотрудник капитан Королев погорячился немного, утверждая, что группа Данилова "фактически упустила Широкова". Как я понял из вашего рассказа, Иван Александрович, еще сохранилась возможность в ближайшее время обезвредить его. -- Видите ли, Павел Николаевич, -- Данилов говорил нарочито медленно, тщательно обдумывая каждое слово, -- все зависит от того, как следует понимать эту формулировку. -- Все дело в том, что -- вы и сами прекрасно видите, -- вы вторглись в сферу нашей деятельности. Нет. Ни в коем случае я вас не виню. Мы, сотрудники госбезопасности, благодарны вам за помощь, но, естественно, возникает вопрос: как быть дальше? -- Павел Николаевич, -- Данилов поднялся, -- я понимаю, о чем вы хотите сказать. Мол, это не ваше дело... -- Товарищ Данилов, -- перебил капитан, -- ну что вы говорите... -- Вы уж извините меня, -- Данилов сделал несколько шагов по кабинету, -- все, что касается этой мрази, которую мы сегодня арестовали, это, конечно, не наша "клиентура". Но Широкова все-таки позвольте взять нам. -- Правильно, -- поддержал Данилова начальник МУРа, -- дело об убийстве художника Грасса -- наше дело. Павел Николаевич достал новую папиросу, постучал мундштуком о коробку. -- Я все понимаю, товарищи. И вы и мы -- чекисты, и делаем одинаково нужное дело. Кстати, я направил вам информацию о резиденте по кличке Отец. -- Да, мы получили ее, внимательно ознакомились, проверили кое-что. У товарища Данилова есть предположение, что Широков связан с этим самым Отцом, -- сказал начальник МУРа. -- Это точно? -- повернулся старший майор к Данилову. -- Пока только версия, но версия прочная. -- Значит, так, -- Павел Николаевич вынул из кармана авторучку. -- Дело это будем вести совместно. От госбезопасности к вам подключается капитан Королев. Я думаю, что он быстро войдет в курс дела. Это первое. Второе, мы вам, естественно, поможем людьми. Создадим совместную оперативную группу. А теперь расскажите подробнее о сегодняшнем задержании. -- Докладывай, Данилов, -- сказал начальник МУРа. Иван Александрович начал с последнего допроса. Рассказал о том, что в Москву из минского разведцентра переброшен некто Носов, явка у него была в фотоателье, в котором работал Харитонов. Носов должен был связаться с группой ракетчиков, явка к ним у того же Харитонова. -- Так, -- старший майор сделал какую-то пометку в записной книжке, -- вы нам передайте этих людей. -- Я бы просил, Павел Николаевич, забрать одного Носова. -- У вас есть соображения по второй кандидатуре? -- Есть, -- Данилов закурил и начал излагать свой план. КОСТРОВ Его вели по узкому коридору внутренней тюрьмы. Мишка шел независимо, в такт веселому мотивчику, бившемуся в памяти: "К ней подходит один симпатичный, кепка набок и зуб золотой..." -- Ты иди спокойно, -- зло сказал конвоир, -- спокойно иди. Небось не на свадьбу сейчас повезут, а в "Таганку". -- Скучный ты человек, начальник. "Таганка" -- все ночи полные огня..." -- запел Мишка. -- Это ты ее бойся, ты там не был. А я... -- Сволочь ты, -- просто сказал конвоир, -- люди на фронте. Руки назад, иди! Мишка шагнул в темноту. Постепенно глаза его привыкли к ночному мраку, а память услужливо дорисовывала детали двора. "Эх, неволя, неволя!" Он вздохнул и шагнул вперед. И сразу же за спиной раздался холодный, словно металлический, голос: -- Шаг вправо, шаг влево расцениваю как попытку к бегству, стреляю без предупреждения. -- Понятно, -- Мишка потянулся так, что суставы хрустнули, и поглядел на небо. Темно, ни звездочки. И вдруг он подумал, что именно сейчас в этом дворе произойдет самое важное событие в его жизни. С этой минуты она полностью переменится и побежит по неведомому ему, но прекрасному руслу. За спиной опять лязгнул дверной засов, еще кто-то шагнул через порог и стал рядом с Мишкой, Он покосился, но смог увидеть в темноте только высокую грузную фигуру. Откуда-то из темноты, урча мотором, подкатил "черный ворон". -- Садись! -- скомандовал конвоир. Сначала Мишка, потом тот, второй, влезли в душную металлическую коробку. Автозак тронулся. Костров удобно устроился в темноте и спросил: -- Что, едем в "Таганку"? -- Нет, в Сочи, -- ответил невидимый попутчик. -- За что? -- Грабеж. А ты? -- Спекуляция. -- "Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал..." -- Ты веселый больно. Закурить есть? -- Нет, все вычистили, псы. -- Плохо. -- Куда хуже! Они замолчали. Машину нестерпимо трясло, и Мишка понял, что едут они переулками, по булыжникам. В "воронке" стало совсем нечем дышать, в углу громко сопел Харитонов. Когда же? Долго-то как... -- Слышь, друг, -- спросил Мишка попутчика, -- тебя как звать-то? А то... Он не успел договорить. Машину тряхнуло, раздался скрежет железа, на Мишку навалилось что-то липкое и тяжелое. Но все это длилось какую-то долю секунды. Очнувшись, Костров понял, что лежит на полу, придавленный тушей Харитонова. В открытую дверь сочился ночной холодный воздух. "Пора", -- понял Мишка. Он стряхнул с себя попутчика. Харитонов заворочался, застонал. "Жив, сволочь". Мишка сильно тряхнул его за плечо. -- Бежим, слышь ты, бежим. Мишка подтянулся на руках и спрыгнул на мостовую. За ним Харитонов. На мостовой лицом вниз лежал милиционер. Машина, ударившись о столб, нелепо накренилась, въехав в яму, зачем-то выкопанную у самого тротуара. В кабине кто-то стонал. Протяжно и страшно. Мишка наклонился, вынул из кобуры лежащего наган. А Харитонов уже поворачивал в проходной двор. Они бежали минут двадцать. Мимо каких-то флигелей, мимо помоек и маленьких пузатых домов. Наконец перелезли через забор и оказались в каком-то парке. Там они разыскали полуразрушенную беседку и спрятались за ее щербатой стеной. -- Данилов слушает. -- Все в порядке. -- Люди целы? -- Да. -- А машина? -- День работы. -- Хорошо. Он взял оружие? -- Взял. -- Приезжай немедленно. -- Так, -- сказал Мишка, -- значит, "мы бежали по тундре". А дальше? -- У тебя хата есть? -- спросил Харитонов. -- Что толку, у меня там, наверное, засада. Они мою хату много лет знают. -- Вор? -- Ну зачем так грубо? -- Понятно. Сидел? -- Пять сроков, два побега, этот третий. Если возьмут, то, по военному времени, вполне могут прислонить к стенке. -- Ко мне тоже нельзя. Но есть одно место. Так что пошли, -- Харитонов встал. -- Я себе не враг -- ночью с "пушкой" патрулю попадаться. Надо до утра ждать. -- Резонно. Значит, давай обождем. Курить только страсть хочется. Я вздремну, пожалуй. -- Спи, я погляжу. Мишка закутался в плащ. Все-таки холодны сентябрьские ночи. Он сидел и глядел в темноту. Совсем рядом шумел ветер в ветках деревьев, где-то в пруду звонко плескалась вода. Ночь темная, и он был в ней один, со своими мыслями, со своим страхом. Он сидел и слушал. Ему казалось, что слышит он тяжелый басовитый гул, который с запада нес ветер. И Мишка понимал, что в этой ночи идет война и гибнут люди, а он ничем не может им помочь. Сознание своей беспомощности рождало в нем тяжелую злобу. Ему хотелось вынуть наган и всадить все семь пуль в этого гада, сопящего у противоположной стены. Ишь, сволочь, с немцами спутался. Но он вспоминал слова Данилова о том, что дело, порученное ему, поможет фронту и оно сейчас самое главное и важное для многих людей. Под утро он задремал. Проснулся от резкого толчка. Над ним стоял Харитонов и тряс его за плечо: -- Утро. Проспал, караульщик. -- Я только полчаса. Ох и курить охота! -- Скоро покуришь. Пошли. -- Куда? -- Закудыкал. Тащить верблюда. -- А, ну если так, то я могу. Они прошли по мокрой от росы траве. На аллеях клубился туман, солнечные лучи, с трудом пробираясь сквозь него, не доходили до земли. Было свежо. -- Пойдем побыстрей, -- сказал Мишка, -- а то я закоченею. Где-то зазвонил трамвай, и они пошли на его голос мимо детской площадки, сырых скамеек, выцветших на солнце беседок. Им повезло. Трамвай, показавшись из-за поворота, только-только набирал скорость. Они прыгнули на ходу. Вагон оказался пустым. Только пожилая кондукторша дремала, прислонив голову к стенке. Она открыла глаза, поглядела на пассажиров. -- Оплатите проезд, граждане, -- голос ее был по-утреннему хриплым. Влипли. Мишка похолодел: денег-то нет. Он поглядел на судорожно шарящего по карманам Харитонова. Кондукторша уже совсем проснулась и выжидающе глядела на них. -- Мамаша, -- сказал Мишка, -- мамаша, мы беженцы. Из-под Смоленска мы. Нету у нас денег. Ты уж извини нас. -- Откуда? -- переспросила кондукторша. Мишка молчал. Тогда она оторвала два билета и протянула ему: -- Бери, а то не дай бог -- контролер. Как там? -- Плохо, мать, совсем плохо. Они прошли вперед и сели. -- А ты ничего, -- усмехнулся Харитонов, -- молодец. -- Видно, битый. -- А по чему видно? -- зло спросил Мишка. -- Да по всей ухватке. Трамвай медленно пробирался через пустую Москву, Мишка смотрел в окно и удивлялся тому, как изменился город. Мимо окон проплывали магазины с витринами, забитыми досками. Нижние этажи домов закрыли мешки с песком, на перекрестках стояли разлапистые ежи, сваренные из обрубков рельсов. -- Эй, мужики, -- крикнула кондукторша, -- вы свою остановку не проедете? -- Нет, нет, -- засуетился Харитонов, -- нам здесь выходить, на Курбатовской. Они сошли с трамвая и пошли сквериком, пересекая площадь. Миновали особняк, в котором помещался ВОКС, старый собор и вышли в тихий переулок. Потом они долго кружили проходными дворами. -- Здесь, -- наконец сказал Харитонов, -- пришли. -- Куда? -- К надежным людям. Только помни: народ тут серьезный, чуть что... -- он щелкнул пальцами. -- Не учи, -- лениво процедил Костров, -- не таких видали. Они вошли в старый, похожий на казарму, дом. Долго блуждали в переплетении лестниц и коридоров. У двери с вылезшим наружу войлоком Харитонов остановился и постучал в стену. "Номера нет", -- автоматически отметил Мишка. Они стояли и ждали минуты три. Харитонов занес было руку, чтобы опять постучать, как вдруг из-за двери раздался голос: -- Кто там? -- Свои. -- У нас все дома. -- Егора недосчитались. Дверь отворилась. -- Один? -- спросил тот же голос, показавшийся Мишке необыкновенно знакомым. -- Нет, с хорошим человеком. Мишка шагнул в темноту квартиры. За его спиной хлопнула дверь. Сразу же вспыхнула лампочка в прихожей. И тут Мишка увидел Резаного. Он стоял, широко расставив ноги в командирских галифе, стоял и улыбался: -- Ну-с, как говорится, гора с горой... Так, что ли, Миша? -- Да вроде так, -- Мишка на всякий случай опустил руку в карман. -- Это ты брось, -- спокойно, даже слишком спокойно сказал Резаный. -- Наган или нож, я не знаю, что у тебя там, не поможет. Да и зачем они тебе, ты же не у чужих людей. Припекло, а, Миша? Ко мне прибежал. -- А куда побежишь, Резаный? Куда? Сейчас время такое: кто к деловым пристанет, у того фарт. -- Это ты прав. Ну что мы стоим? В комнату заходите. Там поговорим, закусим. Время завтрака. Прошу, -- Широков приглашающим жестом распахнул дверь в комнату. Мишка шагнул первым, и сразу чьи-то сильные руки скрутили локти, кто-то невидимый вырвал из кармана его брюк наган. ДАНИЛОВ Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Восьмой день люди непрерывно у телефона дежурят, а Мишки нет. Мишка как в воду канул. Ох, нехорошо это. Прямо скажем -- плохо... Неужели... Нет, об этом Данилов даже думать не хотел. А вдруг Широков не поверил Мишке? Тогда... Лучше и не думать, что тогда... Но если случилось непоправимое, все равно Данилов в ответе за провал, а, значит, необходимо найти еще одно решение, аварийный вариант, который поможет в ближайшее время обезвредить группу ракетчиков. Всю эту неделю Данилов мотался по городу. Он с Шараповым объехал почти все предприятия в своей зоне, говорил со многими людьми. Проинструктировал домоуправов и дежурных МПВО. Особенно долго беседовали с мальчишками, эти-то ничего не упустят. Пока удалось задержать несколько паникеров и двоих неизвестных, пытавшихся во время тревоги разбить склад гастронома на Лесной улице. Но все это было не главным. Вчера позвонил капитан госбезопасности Королев и передал, что в Москве уже действует хорошо законспирированная группа диверсантов, которой руководит тот самый Отец. Как и предполагалось, группа эта состоит из бывших уголовников. -- Ну, как ваше мнение? -- спросил Королев. -- Я думаю, что именно к ним мы и послали Кострова. -- Молчит? -- Пока да. -- Ну а вы думали о худшем? -- Я только об этом и думаю. -- Так что делать будем? -- Я пока знаю только район, в который их привез трамвай. Дальше наши люди не пошли за ними, боялись расшифровки. -- Уже кое-что. Нужно сориентировать общественность. -- Сделано. -- Молодцы. Ты, Иван Александрович, позвони мне сразу, если новости будут. -- Непременно. Положив трубку, Данилов подумал о том, как меняются люди. После совещания он думал о Королеве как о резком и даже грубом человеке, -- и вот, на тебе, того будто бы подменили. -- Он тогда не в себе был, -- сказал ему заместитель начальника. -- У него семья на Украине отдыхала. Ну, конечно, война -- от них ни слуху ни духу. Только три дня назад сообщили, что им удалось эвакуироваться. Семья... Вот у него отец тоже на оккупированной территории, а он об этом не говорит никому. Он все время гнал от себя мысли об отце. Только ночью да в редкие часы отдыха вспоминал последнюю поездку к родителям, и на душе становилось скверно, тяжело. Он слишком хорошо знал отца, поэтому не искал его среди эвакуированных. Из своего леса старик мог уйти только на кладбище. -- Разрешите войти? -- спросил в полуоткрытую дверь Игорь Муравьев. На нем была новая шинель, туго перепоясанная ремнем с кобурой, фуражка. Хромовые сапоги нестерпимо сияли. -- Входи, Игорь, -- Данилов удивленно поглядел на него. -- Ты куда это? -- К вам. -- Ну, ко мне ты мог зайти менее нарядным. Ты все-таки куда собрался? Игорь покраснел: -- Я хотел вас об одной вещи попросить... Я... В общем, жениться мне надо. -- Что? -- спросил Данилов. -- Что ты сказал? -- Женюсь я, Иван Александрович, -- пробормотал Игорь. -- Ах, так! То есть как ты женишься? -- Очень просто! -- в голосе Муравьева послышалась обида. -- Как все, так и я. -- Да нет, ты меня не так понял. -- Данилов встал. -- Я разве против? Неожиданно как-то. -- Для меня тоже. Да вот в чем дело. Инна с институтом эвакуируется... Мы и решили. -- Это все правильно. Замечательно это. Только я при чем? Если надо тебе уйти, то я отпущу... -- Нет. Иван Александрович, я за другим. На свадьбу приглашаю. Полесова и Шарапова я уже позвал. -- Так, -- Данилов провел ладонью по лицу. Щетина неприятно царапала кожу. -- Ты погоди немного. Ты мне полчасика дай. Жди здесь, я скоро. Данилов вышел в коридор. Вот оно как, Игорь женится. Ай как хорошо это! Ай как здорово! Милый мальчик. Красивый, хороший. Наверное, Инна его такая же. Они будут счастливы, обязательно будут, потому что счастье их началось в самые горькие дни. Иван Александрович спустился в общежитие, вынул из-под койки чемодан. Сегодня он наденет выходную форму и медаль к гимнастерке прикрепит, чтобы все было, как нужно. Праздник так праздник. Через пятнадцать минут, выбритый, в выходной габардиновой гимнастерке, Данилов поднялся в кабинет начальника. -- У себя? -- спросил он у Осетрова. -- Совещание у него, группа Серебровского докладывает. -- Ты, Паша, передай записочку. -- Хорошо, -- ответил Осетров. -- Вы ждать будете? -- Буду, непременно буду. Данилов написал карандашом несколько строк и передал Осетрову. Начальник вышел сразу. Он изучающе оглядел Данилова от ромба в петлице до сапог и удивленно поднял брови. -- Ишь ты, прямо лейб-гвардии гусарского полка милиционер Данилов. Тебя что, вызывают куда? -- начальник показал пальцем на потолок. -- Да нет, тут вот какое дело, -- Иван Александрович, косясь на Осетрова, зашептал что-то на ухо начальнику. -- Вот даете! Нашли время. Что, пожар? Подождать некогда? -- Так ведь любовь, ей ждать нельзя. -- Н-да, Муравьев, говоришь... Только неудобно получается, человек женится, а дарить нечего. Ты постой... Бери машину, до двадцати двух я вас отпускаю. Это тебя, Полесова и Шарапова. Муравьев свободен двое суток. А теперь ты мне Шарапова пришли, есть у меня срочное задание ему. В кабинете Данилова ждали Игорь, Полесов и Шарапов. Все трое были по-праздничному подтянуты. -- Ну, я готов, -- сказал Иван Александрович. -- Ты, Иван Сергеевич, -- сказал он Шарапову, -- иди к начальнику, у него для тебя какое-то дело важное есть. -- Как же так, -- спросил Игорь, -- а ко мне? -- Он приедет, чуть позже приедет. Ты ему оставь адрес. Они вышли из комнаты. -- Оружие взяли? -- спросил Данилов. -- Взяли. -- Ну хорошо, а то мало ли что. Кстати, Игорь, а где невеста? -- В дежурке ждет. -- Достойное место для будущей жены оперативника. Пропуск ты не догадался выписать? В дежурке на вытертой до блеска деревянной скамье сидела Инна. Увидев Игоря, она встала. -- Знакомься, Инка, -- смущенно пробормотал Игорь, -- это мои друзья. Она протянула руку. Пожатье ее было сильным и мягким. Данилов подивился цвету волос и синеве глаз. У подъезда стояла "эмка" начальника. Иван Александрович распахнул дверцу. Инна села рядом с шофером. Мужчины втиснулись на заднее сиденье. -- А куда, собственно, едем, товарищ Данилов? -- спросил шофер. -- Это тебе Муравьев покажет, он сегодня старший. -- Куда, Игорь? -- В загс. -- Да ну? Кого брать будем? -- Нет, Егор Акимович, на этот раз жениться будем. -- Это дело! Держись, невеста! -- крикнул шофер. -- За сыщика замуж выходишь, за орла-сыщика! Громко сигналя, "эмка" влетела в узенький переулок и остановилась у маленького домика. Райбюро загса находилось в подвале. В комнатах невыносимо пахло плесенью. "Почему это, -- подумал Иван Александрович, -- самое прекрасное в человеческой жизни должно обязательно совершаться в таких вот жутких подвалах? Неужели никогда не додумаются построить клуб молодоженов или что-нибудь в этом роде!" Навстречу им из другой комнаты вышла мужеподобная женщина в пиджаке со значком "Ворошиловский стрелок" на лацкане. -- В чем дело, товарищи? Я заведующая загсом. Голос у нее был прокуренный и хриплый, в нем слышалось явное волнение. Естественно, что появление трех командиров милиции может обеспокоить кого угодно. -- Да нет, все в порядке, -- улыбнулся Полесов, -- мы вот товарища нашего записать приехали. -- Как это записать? -- удивилась заведующая. -- А очень просто, -- Степан улыбнулся еще шире, -- поженить. -- Он показал на Игоря и Инну. -- Поженить? -- возмущенно переспросила заведующая. -- Вы, товарищи, наверное, все партийные, а текущего момента не понимаете. Время ли сейчас для мелких личных радостей? В те дни, когда озверелый враг... -- Прекратите, -- Иван Александрович почти вплотную подошел к ней, -- прекратите немедленно и делайте свое дело. А когда людям жениться, то их дело. Ясно? -- Мне, конечно, ясно, но я сообщу куда следует. Работники органов -- и такая несознательность. Давайте документы! -- рявкнула она на Игоря. -- Вы меня сознательности не учите, -- возмутился Игорь, -- мы свое дело делаем, а вы своим занимайтесь. Лицо его пошло красными пятнами, руки, достававшие документы, дрожали. Инна осторожно взяла его за локоть: -- Игорек! До этого она все время молчала, только улыбалась светло и радостно. Ее не смущало происходящее: ни эта женщина, грубая и злая, ни унылые комнаты загса, ни скрипящие ремнями снаряжения друзья. Она просто не замечала ничего. Для нее в этом огромном мире жил сегодня всего лишь один человек -- Игорь. Заведующая доставала какие-то бумаги, рылась в столе, и все это она делала, не переставая ворчать. Наконец она протянула Игорю документы: -- Распишитесь. Вот здесь... Теперь ваша жена. -- Все? -- спросил Степан. -- А что еще? -- Да нет, ничего, -- вмешался молчавший до сих пор Данилов, -- ничего особенного, можно было бы и поздравить людей. -- Чего бог не дал, -- сказал стоявший у дверей шофер, -- того, значит, в лавочке не купишь. Они вышли на улицу. -- Ух, хорошо-то как! -- засмеялся Степан. -- Ну, Игорек, поздравляю! Он обнял Муравьева и поцеловал. Друзья поочередно поздравили молодых. -- Теперь куда, Игорь? -- спросил шофер. -- На улицу Горького, к Белорусскому вокзалу. -- А может быть, пешком пройдемся? -- вдруг сказала Инна. -- Ну, пожалуйста. -- А что? Давайте. -- Данилов повернулся к шоферу: -- Вы можете ехать в управление, мы пройдемся. Переулками они вышли на улицу Горького. Впереди Игорь с Инной, за ними Данилов с Полесовым. До Инниного дома, где ждали молодых с гостями, было недалеко. Жила она в угловом здании у Белорусского вокзала, в самом высоком на улице Горького, в одиннадцатиэтажном. Он был последним, дальше -- вокзальная площадь, Ленинградское шоссе. -- Иван Александрович, -- сказал Степан, -- а вы знаете, мне грустно что-то. -- Вот тебе и раз. Завидуешь? -- Да нет. Игорь женится как-то нескладно. -- Ты что же, Степан, тоже скажешь, что не вовремя? -- И не знаю даже. -- А кто нам это время определил -- время любить? Неужели для прекрасного должны существовать определенные сроки? Вот тебе год на труд, вот на войну, на неприятности, а вот на счастье. Так, что ли? Данилов помолчал немного и продолжал: -- Нет, брат, счастье -- понятие постоянное. Оно должно быть стабильным, иначе жить незачем. И хорошо, что они поженились именно сейчас. Значит, это им обоим необходимо было. Они дошли до угла Большой Грузинской и остановились. Со стороны Миусской площади шли войска. Длинная колонна людей по четыре в ряд. Шли ополченцы. Штатское пальто перетянули ремни с подсумками. Над колоннами колыхались граненые штыки трехлинеек. Шли рабочие, инженеры, писатели, актеры. Люди самых мирных профессий, которых война заставила взять в руки оружие. Пусть в этих рядах не было геометрической точности армейских порядков. Пусть линия штыков ломалась при каждом шаге. Строй батальона объединяло другое -- мужество и желание отстоять родную столицу. Данилов, пропуская колонну, жадно вглядывался в лица людей, искал знакомых. Они наверняка были там, только он не узнавал. Вернее, не мог различить. Отпечаток мужественности, легший на лица людей, делал их незнакомыми и даже похожими одно на другое. Рядом тяжело вздохнул Полесов. Иван Александрович поглядел на Муравьева. Игорь стоял, низко опустив голову. Колонна шла, унося с собой запах ременной кожи и ружейного масла. -- Закурим, -- предложил Данилов и достал пачку "Казбека". Он зажег спичку, дал по очереди закурить Степану и Игорю. -- Вот что, ребята, -- сказал Иван Александрович, крепко затянувшись сразу затрещавшей папиросой, -- нет того хуже, когда перестаешь уважать свое дело. Вот сейчас ополченцы на фронт пошли. А кто их до войны охранял? Дом их оберегал, работу, жизнь? Мы! Теперь же мы должны семьи их здесь в Москве защищать. Да разве только семьи? Ну давайте уйдем все в окопы. А тыл на кого оставим? Обычно армия наступает эшелонами. Первый, второй, третий. Мы, четвертый эшелон, не менее важный и нужный, чем все предыдущие. Мы охрана тыла действующей Красной Армии. Подумайте об этом. А что касается опасности, так каждый из нас в любой момент может пулю схватить. Данилов краем глаза увидел сразу побледневшее лицо Инны. -- Да, -- продолжал он, -- конечно, горько об этом говорить в такой день, но пусть и жена твоя, Игорь, знает и гордится твоей профессией. Помните, мы -- чекисты, а этим сказано все. Ну что стоим? Пошли, а то свадебный гусь остынет. Лифт не работал. Пришлось подниматься пешком на одиннадцатый этаж. Данилов еле осилил бесконечные ступени. Сказывалось постоянное недосыпание и курение. Только сейчас он понял, как устал. Сердце колотилось гулко и прерывисто. "Плохи дела, -- думал он, преодолевая ступеньку за ступенькой, -- совсем плохи. Возраст-то какой? Всего сорок один год. Мужик-то еще молодой, а сердчишко шалит. Эта сволочь Широков тогда в Саратове испортил сердце. Но ничего, в запасе есть немного времени. Мы с ним рассчитаемся. Это уж непременно!" Их ждали. Как только на лестнице раздались шаги, дверь распахнулась. На пороге встречала гостей мать невесты. Они вошли в прихожую, казавшуюся очень просторной, поскольку в ней не было привычных вещей. Только вешалка намертво прикреплена к стенке да в углу высилась груда сундуков и чемоданов. -- Вы извините за беспорядок, -- сказала хозяйка, -- эвакуируемся. Я с Инночкой еду, и бабушка с нами. В прихожую вплыла, именно не вошла, а вплыла маленькая старушка, похожая на колобок. -- Заходите, гости дорогие, заходите! А что все милиционеры, больше людей не будет? -- Будет, -- захохотал Игорь, -- и еще один будет, Анна Васильевна, только тоже милиционер. Стол был накрыт в большой комнате. После двух месяцев казарменной жизни чистые салфетки, блестящие грани фужерного хрусталя казались непривычными, необычайно чистыми и хрупкими. -- Все запасы здесь, -- сказала за спиной Данилова Иннина мать. -- Как знала, икру зернистую на черный день, мол, заболеет ли кто, приберегла. Вот и пригодилась. Что и говорить, стол по военным временам был неплохой, а запах, идущий из кухни, вызывал зверский аппетит у мужчин, несколько месяцев питающихся в столовой. К столу не садились, ждали Инниного отца. Данилов взял с подоконника раскрытую книгу. "За Гусь-Хрустальным, на тихой станции Тума, я пересел на поезд узкоколейки. Это был поезд времени Стефенсона. Паровоз, похожий на самовар, свистел детским фальцетом. У паровоза было обидное прозвище: "мерин". Он и вправду был похож на старого мерина. На закруглениях он кряхтел и останавливался. Пассажиры выходили покурить. Лесное безмолвие стояло вокруг задыхающегося "мерина". Запах дикой гвоздики, нагретой солнцем, наполнял вагоны". Иван Александрович опустил книгу и закрыл глаза. И снова вспомнил он поездку к отцу: маленькую станцию, куда его привозил такой же паровик, лесную дорогу, поросшую травой. Обычно он приезжал вечером. В лесу было тихо, только на маленьком озерке пронзительно и звонко клекотали лягушки. Как там его старик? Просто страшно подумать, что с ним могут сделать немцы. Но он гнал от себя эти мысли. Александр Данилов не будет сидеть и ждать фашистов. Не тот человек. Еще в гражданку лесничий стал на время начальником уездной милиции, дрался с бандами и кулачьем. Теперь-то отец наверняка партизанит. Но все равно сердце щемило. Тревоги заполнили Данилова. Противно заныло сердце. В прихожей послышался звонок. Иван Александрович открыл глаза. Звонок повторился. Он по-хозяйски важно дребезжал в пустой прихожей. "Наверное, отец Инны". В комнату вошел мужчина в военном костюме без петлиц и с орденом Трудового Красного Знамени на гимнастерке. -- Ну, давайте знакомиться, товарищи, -- широко улыбнулся он, -- я, так сказать, отец молодой. -- Фролов, -- говорил он, поочередно пожимая руки, -- Александр Петрович. С приходом хозяина все оживилось. Женщины засуетились у стола, что-то расставляя и поправляя на нем. -- А чего стоим? За стол, за стол! Александр Петрович обнял Инну и Игоря и повел их к столу. Только сели, загремели посудой, как в прихожей снова раздался звонок. -- Это Шарапов, -- сказал Игорь, -- не беспокойтесь, я открою. Он побежал в прихожую, и минуты через три в комнату вошел Шарапов. Иван был торжествен и строг. В руках он держал огромную вазу, ту самую, японскую, фарфоровую, которая много лет стояла в кабинете начальника рядом с сейфом. Кое-кто во время совещания стряхивал туда пепел, что потом становилось причиной легких управленческих бурь. Начальник любил говорить, что ваза эта семнадцатого века и что ей цены нет. Но кто-то из экспертов, приглашенных в МУР по делу кражи из музея, сказал Ивану Александровичу, что ваза действительно японская, но сработана много позже, приблизительно в 1908 году, харбинским мастером. Тем не менее ваза была гордостью МУРа. Но не ваза была самым удивительным. Нет. Розы, огромные бархатные красные розы. -- Ой, -- воскликнула Инна, -- какая прелесть! -- Это, значит, -- Шарапов покраснел даже, -- это, значит, от нас, от товарищей. Счастливы будьте! Иван поставил вазу на стол. И сразу в комнате стало весело и радостно, совсем по-летнему. Инна подбежала к Шарапову, обняла и крепко поцеловала. Наступило то веселое оживление, которое всегда царит за столом, когда собираются за ним приятные друг другу люди. Кому-то не хватило вилки, у кого-то рюмка оказалась слишком маленькой. Все эти милые мелочи порождали веселье и шутки. Но вот рюмки у всех налиты, закуска положена на тарелки, в комнате на секунду установилась тишина. -- Товарищи, -- встал Александр Петрович, -- сегодня у нас день радости. Семья наша пополняется. О дочери своей я ничего говорить не буду, а о зяте скажу. Я рад, душевно рад, Игорь, что ты в наш дом пришел. Я сына хотел, да... Теперь у меня сын и дочка. И как отец я своим сыном горжусь. Горжусь его профессией, званием его чекистским горжусь. В нелегкое время мы гуляем на этой свадьбе, враг к Москве рвется. Но жизнь продолжается. Желаю вам, мои милые, прежде всего мужества, потому что оно очень нужно нам всем, и счастья, настоящего и большого. После него говорил Данилов, потом бабушка, мать, Степан Полесов. Самый короткий тост принадлежал Шарапову. Он встал, оглядел всех лукавыми, смеющимися глазами и сказал одно лишь слово: "Горько!" Время бежало незаметно. Вот попрощался с гостями Александр Петрович, он даже на свадьбу дочери мог приехать только на два часа. Завод, на котором он был директором, работал для фронта, ремонтировал танки, делал мины. Сейчас на нем выполнялся срочный заказ: собирали бронепоезд. Отец ушел, а они еще выпили за его здоровье, за завод, за тех, кто на фронте. Данилов поставил рюмку на стол и вдруг увидел гитару. Как же он ее не заметил раньше? Она стояла на диване у самой стены. Иван Александрович встал, вытащил инструмент из угла. -- Ого, -- засмеялся Игорь, -- Иван Александрович, у вас, никак, тяга к слободской лирике? -- Это почему же? Гитара -- инструмент прекрасный, а твою "слободскую лирику" можно и на концертном рояле играть. Не в том дело, на чем, а -- как и что. Данилов начал осторожно настраивать гитару. Потом взял первый аккорд, сначала тихо, затем сильнее... Иван Александрович пел старые, давно забытые романсы. Его голос, тихий, чуть с хрипотцой, заполнил комнату. Слова романсов были просты и нежны. Они звучали словно откровение. Но вместе с тем они были знакомы, мучительно знакомы... -- Это же Есенин. Ну, конечно, Есенин, -- сказала Инна. -- Правильно, -- Данилов отложил гитару, -- это Есенин, чудесный поэт, истинно русский, только вот его у нас почему-то забывают. -- Его не забывают, но нам нужна прежде всего гражданская лирика, -- возразил Игорь. -- Нам вообще нужна лирика, тем более есенинская. Человек иногда должен грустить и даже плакать. Это очищает... Внезапно ожил молчавший до этого репродуктор. "Граждане! -- произнес уже знакомый голос диктора. -- Воздушная тревога! Граждане! Воздушная тревога! Штаб противовоздушной обороны приказывает..." -- Поздравили, -- усмехнулся Полесов. -- Мрачно шутишь, Степа, -- Данилов надел шинель, -- пошли. -- А может быть, останемся? А? Ребята, что мы, смерти боимся? -- крикнул Муравьев. -- Боимся, Игорь, ох как боимся. -- Шарапов взял со стола папиросы. -- Смерть, она тебя не спросит. Нет. Придет -- не заметишь. Нам жить надо. Дел у нас еще много очень. Быстро они спустились по лестнице. Площадь была темна и казалась безлюдной. Но первое впечатление было обманчивым. Площадь жила короткой, но тревожной жизнью. В темноте ко входу в метро двигались десятки людей. Ночь была заполнена шарканьем подошв и человеческими голосами. Они пересекли площадь, вошли в метро. Вестибюль гудел от множества голосов: искали потерявшихся, звали знакомых. "Но ведь все спокойно, -- подумал Данилов, -- да, торопятся, боятся, конечно, но паники-то нет. Молодцы!" У эскалаторов два милиционера умело направляли людской поток. Сначала -- женщины, дети, старики, потом -- мужчины. Впрочем, последних почти не было. Вдруг равномерное движение нарушилось. Данилов сначала даже не понял почему. Закричала женщина, надрывно и страшно заплакал ребенок. Очередь смешалась. Сквозь толпу, расталкивая людей, рвался к эскалатору мужчина в полувоенном костюме. На побелевшем лице лихорадочно блестели полные ужаса глаза. Вот он схватил за плечо женщину и оттолкнул, расчищая себе дорогу. -- Полесов! -- крикнул Данилов. Степан понял его сразу. Раздвинув плечами людей, он встал на дороге. Человек наткнулся на него, как в темноте наткнулся бы на столб. -- Пусти! -- визгливо закричал он. -- Пусти! -- Идите за мной. -- Степан взял его за руку и вытащил из толпы. -- Пусти! -- Ваши документы, -- Данилов подошел к незнакомцу, -- ну, быстро! -- Какие документы? Немцы же... -- Молчать! Где немцы? Когда вы успели увидеть их? Паспорт, быстро! К ним пробирались дежурные милиционеры. -- Возьмите этого человека, -- повернулся к ним Иван Александрович, -- проверьте как следует, выясните, почему он не на фронте, и доложите мне на Петровку. Фамилия моя Данилов, ясно? -- Так точно, товарищ начальник. Данилов и Полесов встали в хвост очереди. Она двигалась быстро, и скоро они уже стояли на ступеньках эскалатора. Данилов, глянув вниз, увидел платформу, черную от людей. Игорь с родными и Шарапов ждали у начала перрона. Они пристроились на каком-то перевернутом ящике. Рядом точно на таких же сидели другие люди. Видимо, ящики специально для этого принесли сюда. Как же люди быстро привыкают ко всему! Прячутся от бомбежки, а уже обставляют свой быт, пытаются сделать его по возможности удобным. Перрон жил особой жизнью. Он напоминал вокзал. Люди словно ожидали прихода поезда. Вот три старушки сидят на раскладных стульчиках. На чемоданчике, поставленном на попа, разложены карточки лото. Два паренька играют в шахматы, а дальшее седой мужчина в очках что-то пишет, положив блокнот на колени. Женщины баюкают детей, кто-то наливает чай из термоса. -- Вот так и живем! -- вздохнула бабушка Инны. -- Иван Александрович, когда это кончится? -- Скоро, очень скоро кончится! "Граждане, опасность воздушного нападения миновала!" -- раздался металлический голос из колокола-репродуктора. Но люди не поднимались, они знали, что будет еще несколько тревог, они оставались в метро. -- Пошли, -- Данилов встал. -- Нет, ты, Игорь, оставайся, на работу явишься завтра. Проводишь жену и придешь. -- Иван Александрович, -- сказал Муравьев, -- тревога кончилась, мы домой пойдем. Инне собираться надо. -- Конечно, конечно. Они долго шли по остановившимся ступеням эскалатора. Только сейчас Данилов понял, что метро действительно расположено глубоко под землей. Площадь все так же была темна и еще более пустынна. Только на Ленинградском шоссе слышался гул моторов. Простились они у Инниного подъезда. Впервые товарищи уходили на работу, а Игорь оставался. МУРАВЬЕВ С восьми утра Игорь дежурил у телефона. Ждал Мишкиного звонка. Девять дней не звонил Мишка. Данилов извелся, ожидаючи. Сегодня с утра он уехал под Москву, в село Никольское. Зачем поехал, никому не известно. Такой у него характер: пока сам все не проверит, никому ни* чего не скажет. -- Ты, Игорь, сиди у телефона, звонка жди. Я не верю, чтобы Мишка пропал, не мог он... Видимо, просто проверяют его. Данилов с Полесовым уехали, а Муравьев остался в кабинете начальника отделения один на один с телефоном и своими невеселыми мыслями. Действительно, чему радоваться? Мать с сестрой и племянницами эвакуировалась. Инну он вчера проводил в Челябинск. Всего одну ночь вместе -- и она уехала. Почему-то Игорь опять вспомнил дачу. Лес вспомнил и узкую велосипедную дорожку. Велосипедной ее назвали они, на самом деле это была обыкновенная, правда, очень твердая и накатанная, тропинка. Там они с Инной и познакомились. Теперь даже не верится, что это было когда-то. Словно сон... Ту, их единственную, первую и пока последнюю ночь они не сомкнули глаз. Она пронеслась удивительно быстро, и настало утро, утро разлуки. На перрон они протолкнулись с трудом. Потом тащили чемодан к поезду, пробираясь сквозь плачущих и целующихся людей. Но все же даже здесь существовал свой порядок, строгий и непреклонный. То и дело репродуктор бросал в толпу слова команды, и люди, взяв вещи, уходили на посадку. Состав найти было нетрудно: вокруг него толпилась молодежь. Уезжали институты, причем эвакуировались только девушки, ребята всеми правдами и неправдами оставались в Москве, старались уйти на фронт. Инну немедленно окружили однокурсницы. Сразу же начались какие-то неотложные общественные дела. И пока Игорь помогал матери и бабушке устроиться, пока заталкивал на полки тяжелые, словно набитые кирпичами, чемоданы, жену у него увели в "штабной" вагон. Потом Инна прибежала, смущенно посмотрела на мужа и скрылась, словно растаяла. -- Совсем девчонка, -- сквозь слезы сказала мать, -- ну, просто ребенок еще. И вот тебе на, замужем. -- Она посмотрела на Игоря. И ему стало нехорошо от этого взгляда. И неловко почему-то стало. -- Я покурить пойду, -- сказал он. -- Поди, сынок, поди, -- улыбнулась бабушка, -- подыми, а то когда еще тронемся. Она уже обжила место у окна, разложила на столике свои многочисленные кулечки и пакетики. Муравьев вышел на перрон, и снова его окружила вокзальная неустроенность. Казалось, весь город тронулся в путь. И невеселой была эта дорога. Внезапно состав дернулся, залязгал буферами. -- Паровоз прицепили! Паровоз! -- закричал кто-то. Люди бросились к вагонам, начали торопливо прощаться. Где же Инка?! Вот уже бабушка стучит в окна вагона. Где же Инка?! -- Граждане! Граждане! Поехали! -- стараясь перекрыть шум толпы, кричит кондукторша. Где же Инка?! В конце перрона закричал паровоз, тоскливо и гулко. Где же Инка? Он увидел ее, когда поезд медленно поплыл вдоль перрона. Увидел ее заплаканное лицо, тонкую руку, машущую ему. Но вагон прошел, а бежать за ним не давала толпа. Мимо него промчались пассажирские вагоны и теплушки. Промелькнули сотни лиц, и наконец показалась последняя, тормозная площадка. Поезд набирал ход. С вокзала он поехал в управление. Трамвай долго кружил в лабиринтах улиц. Игорь читал знакомые названия, и как будто ему становилось легче. До этого он вообще не знал, что такое разлука. Ну, мать уехала, сестра, муж ее, племянницы. Но это было как-то незаметно. Словно они поехали на дачу и должны вернуться через неделю. Отъезд жены (какое непривычное слово "жена"!) впервые породил в нем какую-то непонятную пустоту. Муравьев еще не знал, чем он ее сможет заполнить. Сидя в кабинете Данилова и отвечая на бесконечные звонки, он все время видел лицо Инны и ее машущую руку. Ну до чего же нудная работа дежурить у телефона! Ужас прямо какой-то. Целый день звонят, и все не по делу. Игорь успел уже несколько раз поговорить с дежурным, поругаться с начальником АХО, внимательно выслушать начальника НТО Рассказова. Да, скучное это дело -- дежурство. Вот и папиросы кончаются. Кого бы попросить сбегать? Игорь потянулся к телефону, и в это время он зазвонил. -- Да! -- Это я, -- услышал Игорь Мишкин голос. КОСТРОВ Двое держали его за руки. Держали крепко. Но Мишка и не пробовал вырываться. Все равно, если заподозрили, значит -- каюк. На диване у окна сидел незнакомый человек в военной форме. Свет падал на его начищенные до блеска сапоги, и по голенищам бегали черные зайчики. Почему-то Мишка видел только эти сапоги с маленькой, изящной колодкой. -- Ну-с, -- Резаный вошел в комнату, -- значит, пришел к нам в гости, Михаил? -- Ты мне руки прикажи отпустить, тогда я с тобой говорить буду. -- Мишка дернулся. Но слишком уж крепки были эти чужие руки, словно стальным обручем сжимали они его. -- Ах, Михаил, Михаил, когда тебя звали -- не шел, а теперь сам прибежал. -- Я не к тебе бежал, а вот к нему. -- Мишка кивнул головой на Харитонова. -- Ты мне лучше скажи, чего твои шестерки мне руки крутят? А? "Эх, давай, давай, Мишенька, заведись. Я сейчас такой концерт устрою!" -- Ну скажи, гад! -- крикнул Мишка с надрывом, взвинчивая себя. -- Скажи! -- Тихо, -- внезапно сказал сидевший на диване, -- вам здесь не милиция и не домзак. Помолчите. Действительно, Андрей Николаевич, -- он повернулся к Резаному, -- что это за дешевая мелодрама? Что вы от него хотите? Если вы ему не верите... отпустите, но, конечно, вечером. -- Он, прищурившись, поглядел на Мишку, и тому нехорошо стало от этого взгляда. -- Ну а если это наш человек, зачем же нервы трепать? Внезапно с необычайной остротой Мишка понял, что от ответа Резаного зависит, останется ли он жить или нет. Широков подошел к столу, взял папиросу из пачки, не торопясь размял ее, прикурил. -- Человек он, конечно, наш. Только несговорчив больно. Что, Михаил, с нами останешься или отпустить тебя вечером? -- Куда пускать, кровь на мне, милиционера-то я добил. Теперь мне дорога с вами. Сказал и почувствовал, как распался стальной обруч рук. -- Ну вот и ладно. Вот и хорошо. Пойди умойся, да подзакусим самую малость. Небось отощал на казенных? -- Что есть, то есть. Только ты, Резаный, мне водки дай. Хоть немного... -- Этого добра сколько хочешь будет. Пей не хочу. Иди рожу ополосни, а то ты как будто из топки вылез. Потом они выпили, и Мишка сразу уснул на старом продавленном диване. Точнее, провалился куда-то, а когда очнулся, то в комнате было темно, только из дверей пробивалась узкая полоска света. Мишка решил повернуться на спину, но диван немедленно предательски зазвенел, протяжно и громко. Сразу же в соседней комнате смолкли голоса, послышались шаги, и кто-то распахнул дверь. -- Отоспался, -- в светлом квадрате стоял Харитонов. -- Вставай, брат, спал-то ты почти полтора суток. Небось жрать хочешь? И только теперь Мишка почувствовал нестерпимый голод. Он встал, нашел под кроватью ботинки и пошел в соседнюю комнату. Мишка, щурясь от света, разглядывал стол, заставленный закусками, людей, сидящих вокруг него. -- Ты на себя погляди, Михаил, -- сказал Широков, -- шнурки болтаются, морда опухшая, неумытая, волосы... -- Ты что, Резаный, ко мне в няньки нанялся? Может, мне еще и зубы почистить? -- Не мешало бы. Ты блатные замашки брось. Теперь ты член нашего отряда. -- Какого еще отряда? Банда и есть банда. -- Иди умойся, потом я тебе все объясню. Ох и тяжелый был этот разговор! Все Мишкино существо кричало беззвучно Резаному: "Сволочь!" Хотелось взять бутылку из-под портвейна и ударить его по набриолиненным волосам. Но вместе с тем он испытывал чувство какого-то необъяснимого азарта. Он замирал от слов собеседника, и сердце его словно падало глубоко-глубоко! Мозг его цепко и жадно воспринимал все, что говорил ему Широков. Он отбрасывал ненужные, лишние детали, оставляя самое главное. Сейчас Мишка действовал от имени Данилова и поэтому старался представить его на своем месте, старался быть таким же, как этот спокойный, уверенный в себе человек. Да, тяжелый был разговор. Но Мишка выдержал все и теперь чувствовал себя сильнее, потому что это был его первый экзамен, и Резаный поверил ему. -- Что ж, -- сказал Мишка, -- деваться мне действительно некуда. На фронт, лоб подставлять -- дураков нет. Дома вся муровская псарня ждет. Бери меня в свою банду, только помни -- я вор. Как немного поутихнет, я опять по-старому жить начну. -- Когда поутихнет, -- усмехнулся Широков, -- тогда тебе воровать не надо будет. Те, кому мы помогаем, отблагодарят. Всего хватит. -- Ладно, я пойду опять спать лягу, а то мандраж у меня после нашей беседы. Прямо как после разговора с прокурором. -- Ну иди, только не бойся и приведи себя в полный порядок. Дисциплина у нас, брат, военная. Так что без истерик. -- Я постараюсь, -- сказал Мишка и опять ушел на свой диван. Лежа с открытыми глазами, он вглядывался в темноту и думал о разговоре. Значит, вот зачем Резаный собрал банду. Пускать ракеты во время бомбежек, сеять слухи и панику, продовольственные магазины грабить, склады поджигать. И убивать, конечно, потому что не такой он человек, чтобы обойтись без этого. Мишка знал, что на Петровке ждут его звонка круглые сутки. Теперь надо было как можно быстрее позвонить Данилову. Однако это на первый взгляд простое дело оказалось самым сложным. Все дни рядом с ним были люди. Ему никак не удавалось остаться одному. Наверное, никогда в жизни у него не было таких удивительно длинных и страшных дней. Он томился в этой проклятой квартире. Наконец Резаный сказал ему: -- Сегодня ночью налета ждем, поедешь с ребятами. Ракетницу освоил? -- Теоретически. -- Практика -- штука несложная. Так что давай. -- Ты меня в город выпусти. -- Зачем? -- В баню хочу, а то чешусь весь. -- Только смотри, не больше чем на два часа. Мишка собрался стремительно. Уже у дверей он сказал, остановившись: -- Ты мне хоть сотню дай, а то денег-то у меня ни копейки. -- И то правда. На, но смотри у меня! -- Да чего там. Куда пойдем вечером? -- На Грузинский вал, там дом угловой большой красный, знаешь? -- Где столовая? -- Тот самый, только во дворе там еще корпус есть. -- Там, где проходной? -- Там. А ты что, боишься? -- Резаный достал папиросу. -- Нет, я думаю, как от чекистов бежать. -- Что ж, ты прав, даже лучшие стратеги думали об отступлении. -- Так это стратеги. Им ничего, а мне... -- Мишка провел пальцем по горлу. -- Иди, не трусь. Помни, -- в спину ему крикнул Широков, -- начало в девять! -- Утра? -- Остришь? -- Нет, рыдаю. -- Не забудь: начало через два часа. Мишка вышел из дома и долго крутил в знакомых проходных у Тишинского рынка. Потом он нырнул в палисадник на Грузинской и сквозным подъездом выскочил на Брестскую. Здесь отдышался, закурил и опустил монетку в телефон-автомат. -- Да, -- раздалось на том конце провода. -- Это я, -- сказал Мишка. МУРАВЬЕВ -- Я, Миша, я это! -- У Игоря даже ладони вспотели от волнения. -- Я это, -- почти крикнул он, -- я! -- Не ори, -- голос Мишки на том конце провода звучал издевательски спокойно. -- Не ори, а слушай. Сегодня в девять, дом двадцать шесть по Грузинскому валу, корпус последний, ближе к Тишинке. Их хаза за техникумом на Курбатовском. Чуть по переулку, проходной двор, двухэтажный каменный дом, квартира на втором этаже. Номер не помню, обивка на двери рваная. -- Я понял тебя. -- Ну, привет! Ти-ти-ти, -- запело в телефонной трубке. Что делать? Данилова нет. Что делать? Игорь выскочил из кабинета и бросился по коридору к приемной начальника. Он пробежал мимо заспанного помощника и вихрем ворвался в кабинет. -- Товарищ начальник! -- Позвонил?! -- Позвонил. -- Докладывай. Игорь точно передал содержание разговора. Начальник слушал внимательно, только иногда что-то записывал в блокнот. -- Ну и Костров, ну и Мишка! Подожди, -- начальник поднял телефонную трубку, набрал номер. -- Позвонил... Да... Да... Сегодня... через сорок минут... У них, видимо, свои данные есть. Высылаю группу... Данилова нет... Нет, старшим поедет Муравьев. -- Игорь даже вздрогнул от неожиданности. -- Да, тот самый... Нет, он теперь не подведет. Грузинский вал, дом двадцать шесть, дальний корпус, ближе к рынку. Правильно, у Большого Кондратьевского... Ориентировочно их квартира в переулке у Курбатовской площади, наш человек не смог определить точно номер дома, но довольно ясно описал к нему дорогу... Пришлете людей... Прекрасно... Ждем, -- начальник положил трубку и посмотрел на Игоря. -- Ты все понял? -- Пока еще нет. -- Бери группу, даю тебе пять человек, едешь к дому двадцать шесть. Бери их по возможности живьем... И смотри... -- Понял. Кто старший дежурной группы? -- Шарапов, но он будет подчиняться тебе. Ты, Муравьев, едешь старшим на операцию, так что весь спрос с тебя. Тот печальный опыт не в счет. Смотри. До Белорусского вокзала их довез дежурный муровский автобус. Игорю часто приходилось ездить в нем. Всегда, как только он опускался на его продавленное сиденье, сердце его начинало колотиться. Он старался не глядеть на бывалых оперативников. Боялся, что они по глазам узнают о его волнении. Теперь же в автобусе было темно. И можно не опускать головы, можно спокойно разговаривать с людьми. -- Ты не волнуйся, Игорь, -- раздался с заднего сиденья голос Ивана Шарапова, -- мы тебя не подведем. Все будет нормально. -- А я и не волнуюсь. -- Ну и хорошо. Воздушная тревога застала их у трамвайных путей на 2-й Брестской. Шофер повернул и погнал автобус вдоль застывших трамваев. -- Мы туда с Кондратьевского переулка заедем, -- повернулся он к Игорю, -- а то, товарищ начальник, не выйдет у нас ничего. Площадь у вокзала людьми забита, в метро бегут. -- Тогда у "Смены" остановите, у кинотеатра, -- сказал Муравьев, -- мы там проходными... Когда они выскочили из машины, по небу огромными циркулями ходили огни прожекторов. Их было много. Полосы белого цвета то расходились, то вновь встречались. В их мертвенно-бледном свете узкий Кондратьевский переулок с двухэтажными домиками казался театральным макетом. Ракета вспыхнула внезапно. Лопнула в воздухе и рассыпалась десятками огненных брызг. -- Видишь, -- сказал оперуполномоченный Самохин, -- видишь, Муравьев, с крыши они пускают? С той крыши, -- он ткнул стволом нагана в сторону пятиэтажного дома. Единственного высокого в этом "трехэтажном" районе. -- Шарапов, -- Игорь не узнал своего голоса. Говорил не он, командовал другой человек, спокойный и уверенный в себе. -- Берите людей, блокируйте подъезды, никого не выпускать. Я с Самохиным и Орловым на чердак. Только помните, что среди них Мишка. Когда они подбежали к дому, над крышей вновь зажглась и погасла серия ракет. Навстречу им из подъезда бежал какой-то человек с противогазной сумкой через плечо. -- Товарищи! Там... -- он показал на крышу. -- Знаем, мы из милиции. Вы кто? -- на ходу спросил его Игорь. -- Командир дружины МПВО. -- Заприте все подъезды, оставьте один. Ясно? -- Ясно. -- У вас ключ от чердака? -- У меня, только дверь там не отпирается. -- Понятно, где пожарная лестница? -- У первого и третьего подъездов. -- Шарапов, блокируйте выходы! -- Игорь сбросил шинель. -- Я наверх! Муравьев подбежал к пожарной лестнице. Снова ракета прочертила в небе свой жутковатый след. Внезапно все существо Игоря наполнилось неведомой ему доселе ненавистью. Он подтянулся на руках, стал ногами на первую ступеньку. Игорь не глядел вниз. Только наверх, только наверх. С каждым усилием мышц приближалось небо, перечеркнутое лучами прожекторов. Но ниже его была крыша. И карниз ее становился все больше и больше. Он не испытывал страха. Ненависть руководила сейчас всеми его поступками. Глухая ненависть к тем, на крыше, подающим сигналы вражеским самолетам, пытающимся открыть немцам дорогу на Москву. Наконец перед ним показалась последняя ступенька. Но Игорь не стал подниматься дальше, он пролез меж металлическими опорами и лег грудью на железное покрытие. Левой рукой он ухватился за палку, похожую на флагшток, а правой потянул из кармана наган. Сантиметр за сантиметром он втягивал себя на крышу. Когда в колени впилось что-то острое, Муравьев оперся руками и встал. И тут он увидел ракеты. Они вылетали почти рядом с ним из слухового окна. Он неожиданности Игорь присел и сразу же увидел такое же окно рядом с собой. Тогда, не думая, он ногой выбил раму с остатками стекла, выстрелил два раза в темноту чердака и прыгнул. Его спасло, что он оступился. Оступился и упал, больно ударившись грудью о балку перекрытия. Темноту в трех местах разорвали пистолетные вспышки. Над его головой противно взвизгнули пули. Лежа на полу, Игорь выстрелил дважды и откатился в сторону. Теперь он ждал этих вспышек и, когда они опять на долю секунды осветили чердак, выстрелил по одной из них три раза. В глубине чердака вспыхнул свет карманных фонарей. Это товарищи спешили на помощь Игорю. -- Клади оружие! -- крикнул он, и голос гулко и грозно раскатился под низким железным сводом. Свет фонаря на мгновение вырвал из мрака фигуру человека. Матово блеснул в его руке пистолет. Игорь выстрелил, и человек упал. Чердак гудел от выстрелов и сильных равномерных ударов. С лестницы пытались высадить дверь. Прячась за деревянными опорами, Игорь пошел на этот стук, пытаясь найти дверь. Наконец он нашел ее и рывком сбросил массивный металлический крючок. На чердак ворвались люди с винтовками. Видимо, Шарапов позвал на помощь военный патруль. Теперь уже перестрелка вспыхнула с новой силой, но преимущество было на стороне нападающих. Постепенно свет фонарей начал сходиться, как бы замыкая кольцо. Вот он осветил ящик с песком и человеческое тело, распростертое на полу лицом вниз. И еще Игорь увидел двух людей, стоявших с поднятыми руками. Все было кончено. Троих ракетчиков пули поймали в разных углах чердака, двое сдались. Но ни Мишки, ни Резаного среди них не было. КОСТРОВ Он выстрелил всего один раз в Харитонова. Выстрелил в упор и увидел, как тот оседал у стены. С одним было покончено. Тогда Мишка вылез в окно, по водосточной трубе спустился на балкон пятого этажа и лег на холодный цемент. Он должен был ждать конца боя. ШИРОКОВ Как только на чердак ворвались солдаты и гулкие, тяжелые выстрелы трехлинеек на секунду перекрыли хлопанье наганов, он понял, что игра сделана. Пора уносить ноги. Широков вылез на крышу. Путь отступления был продуман заранее. Дом стоял буквой Г. Необходимо добежать до противоположного конца, а там спрыгнуть на крышу детского сада. Дело плевое, всего какой-то этаж, потом по трубе вниз. И ищите... Он так и сделал. Вылез и побежал по крыше, но, посмотрев на секунду вниз, увидел темную фигуру человека... И не увидел, а понял, что этот человек целится в него. Тогда Широков, не останавливаясь, выстрелил несколько раз наугад. ШАРАПОВ Иван увидел человека, бегущего по кромке крыши. Железо гулко отвечало каждому его шагу. Шарапов вскинул наган, норовя срезать его, словно птицу, влет... Он не почувствовал боли. Просто увидел почему-то ярко вспыхнувшую звезду, потом грузно осел, подвернув под себя руку с револьвером, и щека легла на что-то мокрое и мягкое. МУРАВЬЕВ Сначала он закричал. Потом начал трясти Ивана за плечи. Игорь никак не мог поверить в смерть этого человека. -- Врача, скорее врача! -- кричал он. -- Перестань, Игорь, -- сказал Самохин хрипло, -- перестань, слышишь. Ему врач не нужен. -- А-а-а! -- простонал Игорь и тут увидел тех двоих с чердака, стоявших под охраной бойцов. Продолжая кричать, он повернулся к ним и рванул из кобуры наган: -- Гады! Всех! Но на него навалились, вырвали оружие. И тогда Игорь сел на землю и заплакал. ДАНИЛОВ Ивана Шарапова хоронили в последний день сентября. Он был прозрачным и ярким, этот последний день. Могила Ивана оказалась под самой стеной, на старом, заброшенном участке кладбища. Когда опустили гроб, на край могилы шагнул начальник МУРа. -- Товарищи! Мы хороним сегодня нашего боевого друга Ваню Шарапова, честного большевика, отличного оперативного работника и прекрасного человека. Наш фронт здесь, на улицах родного города. И на нашем фронте тоже есть потери, атаки и отступления. Иван Шарапов погиб, как настоящий чекист, заслонив собой родную столицу. Так вечная память герою и смерть фашистской нечисти! Начальник стоял у могилы, а четверо милиционеров начали забрасывать яму землей. Данилов слышал, как комья стучали о крышку гроба. "Значит, ушел от нас Иван. Может быть, -- думал Иван Александрович, -- лучше было отпустить его на фронт?" Нет, Шарапов был нужен здесь. Данилов глядел, как быстро вырастает земляной холмик, как двое милиционеров устанавливают над ним простой деревянный памятник со звездой. В щемящее чувство тоски вмешалось совсем другое -- злое и сильное. Он подумал о Резаном, но на этот раз подумал спокойно. Данилов ни на секунду не сомневался, что возьмет его через несколько дней. И это будут лучшие поминки по Ивану. На кладбище сухо треснул залп. МОСКВА. Октябрь Постановление Государственного Комитета Обороны о введении в Москве и пригородах осадного положения "19 октября 1941 года Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100 -- 120 км западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах. В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил: 1. Ввести с 20 октября 1941 г. в г. Москве и прилегающих к городу районах осадное положение. 2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспорта с 12 час. ночи до 5 час. утра, за исключением транспортов и лиц, имеющих специальные пропуска от коменданта гор. Москвы, причем в случае объявления воздушной тревоги передвижение населения и транспортов должно происходить согласно правилам, утвержденным московской противовоздушной обороной и опубликованным в печати. 3. Охрану строжайшего порядка в городе и в пригородных районах возложить на коменданта г. Москвы... для чего в распоряжение коменданта предоставить войска внутренней охраны НКВД, милицию и добровольческие рабочие отряды. 4. Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте. Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие. Председатель Государственного Комитета Обороны. И. СТАЛИН. Москва, Кремль. 19 октября 1941 г.". "НАЧАЛЬНИКУ МУРа. от начальника отделения ДАНИЛОВА РАПОРТ Настоящим докладываю, что, приступая к реализации мероприятий по ликвидации банды Отца, состоящей из особо опасных преступников и вражеских пособников, нами предприняты следующие меры. 1. 29 сентября 1941 года в доме 26 по Грузинскому валу полностью обезврежена группа ракетчиков. В результате операции трое из них убиты, двое арестованы. Из материалов допросов выяснено, что главарь банды Резаный, он же опасный рецидивист Широков, бежал. 2. В доме по адресу Курбатовский переулок. За, где находилась база преступной группы, была устроена засада. Широков той же ночью вернулся туда. От задержания Широкова временно воздержался, зная, что он приведет нас к главарю банды -- Отцу. 3. Целым рядом оперативных мероприятий установил, что руководителем банды вражеских пособников является священник Ваганьковской церкви Потапов. 4. Мною совместно с капитаном госбезопасности Королевым разработан план по совместной ликвидации преступной группы. Операцию начинаем в ближайшее время. 5. Ходатайствую о награждении павшего смертью героя старшего оперуполномоченного Ивана Сергеевича Шарапова, а также помощника уполномоченного Муравьева. Начальник отделения МУРа И. Данилов 10 октября 1941 года". В углу рапорта стояла размашистая резолюция начальника: "К ликвидации банды приступить немедленно. Шарапова посмертно представить к ордену. Назначить на его место Муравьева, присвоив ему должность оперуполномоченного". ДАНИЛОВ -- Ну все, -- Иван Александрович встал, взял со стола початую пачку папирос, -- поехали. Все просто. Встал, сказал, взял со стола папиросы. Сегодня вечером все будет кончено. Сегодня наконец допишутся листы дела "Об убийстве старшины Грасса". Начатое в июле, оно казалось Данилову бесконечным и, пожалуй, наиболее сложным из всех, с которыми ему приходилось встречаться. Сложность его заключалась прежде всего в огромном количестве разных людей, проходивших по этому делу. Харитонов, Широков -- Резаный, Лебедев -- Мышь... Это были активные участники, главные действующие персонажи, но вокруг них находилось огромное количество статистов, и всех необходимо было выявить, найти, допросить. Но была и еще одна сложность. Самая большая. У Данилова было мало людей, а обстановка заставляла заниматься сразу несколькими делами. Все же раскрытие этого старого убийства было для Ивана Александровича главным и основным. Как он ждал сегодняшнего дня! -- Поехали, -- Данилов посмотрел на Игоря. -- Люди где? -- Группа захвата в машине. Остальные ждут на месте. Они вышли в темный коридор. -- Данилов! Иван Александрович! -- к ним шел начальник МУРа. -- Ну что? Готов? -- Думаю, часа через два Широков здесь будет, вот в этом коридоре. -- Ох, Иван, перестань, не хвались, на рать едучи... -- А я не хвалюсь, я знаю, что возьму его сегодня. В голосе Данилова было столько твердой уверенности, что начальник удивленно замолчал. Никогда он не видел Ивана Александровича таким возбужденным. -- Тебя, я слышал, вызывали? -- Вызывали. -- Ну и что? -- Сказали все то же, что и вам. -- Гляди, Иван, партии обещал. Знаешь цену такому слову? -- Знаю. -- Хочу с тобой поехать, но не поеду -- помешать боюсь. -- Действительно, лучше не мешайте. Спускаясь по истертым ступеням лестницы, Данилов вспомнил сегодняшнее утро. В семь ему позвонил Королев и сказал, что их ожидает секретарь горкома партии. Коридоры горкома напоминали кинофильм времен гражданской войны. В них почти не было штатских. Люди в гимнастерках с петлицами и без, но все обязательно с оружием. Секретарь горкома принял их сразу. Он встал из-за стола и сделал несколько шагов навстречу Данилову и Королеву. -- Садитесь, товарищи. У него был голос смертельно усталого человека, он как-то не вязался с до блеска выбритым лицом и даже легким запахом цветочного одеколона. -- Товарищ секретарь горкома, -- сказал Королев, -- вот товарищ Данилов, который непосредственно занимается этой бандой. -- Ну, рассказывайте, -- секретарь взял блокнот и карандаш, -- рассказывайте, Иван Александрович. Данилов начал по порядку, с того далекого июля, когда утром его группа выехала в Армянский переулок. Секретарь слушал не перебивая, только иногда что-то помечал в блокноте. -- Ну а как обстоят дела сейчас? -- спросил он Данилова. -- Наш человек, о котором я говорил, внедрен в банду. Оставив на свободе одного из ее главарей, мы вышли на подлинного руководителя, Отца, священника Ваганьковской церкви, бывшего белого офицера Потапова. За его домом ведется постоянное наблюдение. Сегодня вечером все будет кончено. -- Вы это твердо обещаете? Помните, этой группой интересуется товарищ Щербаков. -- Доложите Александру Александровичу, -- Данилов встал, -- что вечером мы сообщим в горком о ликвидации банды ракетчиков. В машине Данилов, вспоминая разговор с секретарем, поймал себя на странном ощущении: он совершенно не волновался. Так бывало всегда, когда операция была подготовлена тщательно и умно. Фактор случайности в сегодняшней операции Данилов исключал полностью. Они вышли в темный переулок и пошли проходными дворами к кладбищу. У маленькой, почти незаметной калитки в стене Данилов остановился. От забора отделилась почти неразличимая в темноте фигура человека. -- Ну как? -- Все в порядке, товарищ начальник. Дом оцеплен. -- Они там? -- Да. -- Сколько их? -- Четверо. Данилов осветил фонарем циферблат часов. Десять. Через тридцать минут Мишка должен открыть дверь. КОСТРОВ -- Ты не разлеживайся особо, -- сказал ему Потапов, -- через час выходим. На веселое дело идем, так что гляди... -- Да он парень верный, -- вступился за Мишку Широков. -- Знаю я вас, уголовников. Ты лучше постриги меня, Андрей. -- Решил податься в расстриги? -- Как видишь. В столовой часы пробили половину. Мишка переложил пистолет в карман пиджака и вышел из комнаты. -- Ты куда? -- спросил Потапов. -- Да надо зайти перед делом. -- Иди, иди, и чтобы медвежья болезнь не началась. Смотри у меня. -- Вы за собой смотрите лучше. -- Хамишь! -- В голосе Потапова неожиданно послышались металлические нотки. -- Да что вы, в самом деле. Все Мишка, да Мишка. -- Ладно, иди. Мишка вышел в столовую. На диване спал, укрывшись шинелью, связник от немцев. Это он сегодня привез им приказ взорвать продовольственные склады. Стараясь не задеть чего-нибудь в темноте, Костров прокрался по коридору, нащупал дверь и медленно начал снимать крючки. Наконец остался один нижний замок. Он резко повернул его. Скрип ключа казался ему необычайно громким. Но дверь распахнулась, и кто-то из темноты шагнул в прихожую. ДАНИЛОВ Наверное, он поседел за эти несколько минут, пока Мишка не открывал дверь. И теперь в коридоре он боялся только одного, чтобы Широков не успел застрелиться. Ему нужен был живой Резаный. Войдя в комнату, он на секунду растерялся. Уж слишком неожиданным было то, что он увидел, неожиданным и мирным. Широков, наклонив от напряжения голову, подстригал какого-то человека. -- Руки вверх! -- сказал Иван Александрович. -- Руки... МУРАВЬЕВ В кабинетах их отдела еще допрашивали Широкова и Потапова, еще шатался по этажам пьяный от счастья Мишка Костров, а Игорь ушел. Он ходил по пустому Петровскому бульвару и курил, пряча огонь папиросы в рукав шинели. Игорь курил и думал. О себе, об Инке, о матери, об Иване Шарапове. Эти четыре месяца сделали его намного старше, спокойнее, даже мудрее. Ему нужно было о многом подумать сегодня. Завтра начнется новый военный день, и никто не знал, как он кончится. Поэтому человек должен быть готовым ко всему. Где-то на Петровке послышались тяжелые шаги патрулей. В городе начинался комендантский час. ================================================================ Хруцкий Э. А. Х95. ОББ-1: Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая. -- М.: Изд-во "Надежда-1", 1994. -- 544 с. Тираж 100 000 экз.; ISBN 5-86150-006-1; ББК 84 Р7 ================================================================