высок. Человек крадучись пробирался к входу в шалаш. Я утвердился в мысли, что это не Карапана. А может, их двое? Возможно, шаман крался сзади, вслед за этим первым? Заметив, что Арасибо собирается выскочить из укрытия, я схватил его за руку. - Видишь? - выдохнул я ему в ухо. - Это не Карапана. - Да! - согласился он. - Бери его живым! - Живым? - В голосе Арасибо слышалось разочарование и протест. - Зачем? Рассуждать было некогда! Я с силой тряхнул его за плечо и приглушенным голосом прошипел: - Только живым! И не вздумай иначе! Арасибо стряхнул мою ладонь и с ножом в правой руке прыгнул вперед. Прыгнул с таким непостижимым проворством, какого я никогда в нем и не предполагал. От цели его отделяло четыре-пять шагов. Но противник был начеку. То ли его что-то насторожило, то ли он услышал наш шепот, но он вдруг отпрянул в сторону, и нож Арасибо рассек только воздух, а рука соскользнула с натертого жиром тела. Враг метнулся к углу шалаша, где я впервые его увидел. Но уйти ему не удалось. Я бросился наперерез и палицей нанес ему удар по голове. Но удар, видимо, был слабым: он зашатался, казалось, вот-вот упадет, но не упал и рванулся было вперед, но тут же попал в объятия Арнака. Оба они упали. Я вновь огрел врага палкой по голове, а Арнак навалился сверху и прижал к земле. - Бери живым! - крикнул я во весь голос. - Не могу схватить! - прохрипел Арнак. - Он весь скользкий! Противник продолжал бешено вырываться, но ему ничто уже не могло помочь. Обеими руками я охватил его за шею и крепко сжал, Арнак же вырвал у него нож и заломил руки за спину так, что хрустнули суставы. Наш пленник был совершенно голым, лишь со шнурком на талии, и весь натерт жиром, чтобы легче ускользнуть. В темноте трудно было разобрать, кто это, но теперь не вызывало сомнений - это не Карапана. На наш вопрос, кто он, ответа не последовало. Прибежала Ласана с веревками, и мы связали его. По всему судя, он был один - никого больше мы не нашли. - Он приплыл на лодке! - сообщил Арнак. - Я слышал, как он причаливал. - Он был один? - Один. Больше я никого не видел! - Сбегай к реке, посмотри, что с лодкой! Лодка была на месте. Разбуженная шумом мать Ласаны, решив, что на нас напали враги, подняла оглушительный крик. Проснулись соседи и стали сбегаться со всех сторон, вооруженные чем попало. Тревога удалась на удивление. Не прошло и минуты после появления первого воина, как на месте оказались и все остальные. Многие были вооружены с ног до головы, никто не забыл и своего мушкета. Наш род оказался на высоте, и меня, несмотря на волнение, охватывала гордость: ведь такая боевая готовность во многом моя заслуга. Кое-кто из наиболее предусмотрительных прихватил с собой на ходу зажженные факелы, а также плошки с жиром, и, когда их свет упал на лицо пленника, все оторопели: это был юный ученик шамана - Канахоло, парнишка всего лет четырнадцати, но, как видно, уже поднаторевший в преступном ремесле. Отбивался он от нас как звереныш и прихватил с собой нож, зато теперь связанный отравитель, лежа на земле, притих, и душа его, судя по всему, ушла в пятки. Видя над собой множество перекошенных от бешенства лиц, он решил, что наступил его последний час, и, по чести говоря, не так уж ошибался. Манаури громко, чтобы слышали все, объяснил людям, что привело сюда юного преступника. По мере того как он раскрывал подлые интриги Карапаны, росло негодование против его ученика и сообщника. Более всего возмущались женщины. В какой-то миг мать Ласаны подскочила к мальчишке и хотела выцарапать ему глаза. - Убийца! - неистовствовала она. - Чудовище! Ты убивал внука, невинное дитя!.. Я с трудом оторвал ее от него. Но другие и не помышляли оберегать жизнь пленника, требуя немедленной его смерти. Такое всеобщее возбуждение могло повлечь за собой непоправимые беды, и потому надо было как-то их усмирить, а из парня вытянуть как можно больше сведений. Тем временем Манаури велел разжечь поблизости два костра и поручил нескольким юношам постоянно их поддерживать. Стало достаточно светло, и теперь можно было лучше рассмотреть пленника. В первые минуты после того, как он был схвачен, лицо его не выражало ничего, кроме безумного ужаса, но, как только Канахоло заметил, что немедленная смерть ему не грозит, губы его упрямо сжались, в глазах мелькнуло коварство - конечно, шаман не выбрал бы своим учеником какого-нибудь простака. Пленник лежал в неестественной позе, боком прижавшись к земле, а когда его перевернули на спину, он тут же переменил положение, приняв прежнюю неудобную позу. Произошло это, быть может, случайно, а возможно, и нет, но, во всяком случае, привлекло мое внимание. Не пытается ли Канахоло что-то укрыть от наших глаз под правым боком? - Вы нашли у него ядовитые листья? - спросил я стоящего рядом Арасибо. - Нет. Мы еще не искали. Подождем до рассвета. Тогда и поищем в траве... - Это же самое главное! Листья - неопровержимое доказательство вины! - Да, но сейчас темно искать. - А может, надо получше обыскать его самого? Арасибо окинул лежащего нерешительным взглядом. Пленнику, совершенно нагому, негде было укрыть яд. Ничего не было у него и в руках. Манаури стал задавать ему вопросы, но ничего не добился: парень хранил упорное молчание и не проронил ни слова. Люди стояли вокруг - человек тридцать, возможно, сорок: мужчины, женщины, даже дети, - и, хотя первое возбуждение уже прошло, их все еще обуревало неудовлетворенное любопытство; они ждали доказательств вины - доказательств убедительных. Среди столпившихся вокруг пленника оказались и люди не из нашего рода, несколько ближайших соседей, привлеченных, как и другие, шумом. Они не были моими врагами, но не были и друзьями, а услышав из уст Манаури тяжкие обвинения, клеймящие Карапану, перепугались. Они почитали власть своего шамана, находились под его влиянием и не собирались легковерно отказывать ему в поклонении оттого лишь, что кому-то хотелось метать в него громы и молнии. Они стали перешептываться, а видя, что Канахоло упорно молчит, обступили Манаури: - Мы слышали тяжкие обвинения, ты говорил дерзкие слова. - Я знаю, что говорю! - ответил вождь. - Белый Ягуар невиновен, у него добрая душа. Карапана хочет его уничтожить и поэтому отравляет ребенка Ласаны, подбрасывает с помощью Канахоло листья кумаравы... - А кто видел эти листья?! - выкрикнули те. - Ты говоришь - Арасибо? Арасибо - калека, пустой человек, что от него ожидать? Он ненавидит Карапану и поэтому лжет... - Я своими глазами видел лист, подброшенный ребенку! - Кто тебе его показывал? Где? - Арасибо нашел... - Нашел? Тебе принес его Арасибо, да?! Арасибо мог принести его из леса!.. - Канахоло, - возмутился Манаури - зачем Канахоло крался ночью сюда, к хижине больного ребенка? - Мы не знаем! Но и ты не знаешь! - Я знаю! Завтра мы найдем листья кумаравы около хижины, вот увидите! - Подброшенные Арасибо? - фыркнули те. Сорванцы, следившие за кострами, не слишком, видимо, старались подбрасывать хворост, и пламя стало постепенно затухать. Я стоял ближе всех к пленнику. Руки у него были связаны за спиной, он на них лежал. Как только костры притухли - не укрылось от моего внимания, - юнец, пользуясь тьмой, начал вытворять руками какие-то непонятные движения, будто стараясь ухватить что-то, укрытое у него под правым боком. Но вот вновь взметнулось пламя костров, ярко осветив поляну, и пленник замер в неподвижности. И тут я сделал любопытное открытие: из-под бока лежавшего чуть выступал какой-то предмет. Не кончик ли это бамбуковой трубки, широко применяемой здесь для хранения различных мелких вещей. Теперь я ничуть не сомневался в том, отчего Канахоло так странно лежал: он пытался скрыть под собой нечто, что могло выдать его тайну. Я повернулся уже к Арнаку, чтобы сказать ему о своем открытии, как вдруг с черепом ягуара в руках прибежал Арасибо, куда-то отлучавшийся. Он вбил в землю над пленником копье и насадил на него череп, уставив открытую глазницу на юнца. В пляшущем свете костра череп словно ожил, хищные клыки его, казалось, ощерились, а черный провал глаза грозно уставился сверху на злодея. Впечатление было потрясающим. Юнец задрожал, глаза его чуть не выскакивали из орбит, но губы в немом упрямстве сжались еще плотней. Его обуял страх, этого скрыть от нас он не сумел. - Сейчас ты выложишь все, собачий сын! - гаркнул на него Арасибо. - Говори, иначе ягуар тебя растерзает! Охотнее всего Арасибо сам растерзал бы его собственными руками, но ничего добиться не смог и он. Пленник лишь сжал губы и молчал как могила. - Ничего вы от него не добьетесь! - раздался ехидный голос из группы сторонников шамана, как бы подбадривая парня. Манаури послал гонца в Сериму за отцом Канахоло в надежде, что его присутствие сломит строптивость юнца. - Плохо, - шепнул мне Арнак. - Упрямый, паршивец! Кажется, мы проиграли. - Проиграли? Что это ты так легко опускаешь крылья? - Мы не сумели доказать им его вину. - Не узнаю тебя, Арнак! Ты пасуешь перед каким-то сопляком... Нет, дружок, тебя явно подводит зрение, открой глаза - плоховато смотришь! Моих друзей поразили, видимо, скрытые в этих словах веселые нотки, как поразила чуть раньше и меня самого внезапная перемена в голосе Арасибо. Арнак устремил на меня вопросительный взгляд. - Ты что-нибудь обнаружил? - Обнаружил. И я поделился с ним догадкой, на которую натолкнули меня странные движения пленника и его попытки скрыть под собой бамбуковую трубку. У Арнака вспыхнули глаза, а спустя минуту он теперь уже и сам убедился в верности моих наблюдений. - Паршивец что-то прячет! - прошептал Арнак, взглянув на меня с удивлением и радостью. - Ян, у тебя опять стал зоркий глаз, и к тебе вернулась прежняя сила! Теперь им нас не обмануть! Об одном тебя прошу: позволь мне самому раскрыть их уловку. - Конечно, действуй как знаешь! Арнак коротко посвятил в суть дела Манаури, Вагуру и Арасибо, потом велел поярче разжечь костры и подозвал к пленнику нескольких наиболее уважаемых воинов из нашего рода, а также из числа пришельцев, особенно тех, что больше всего кричали. Все подготовив, он громко и торжественно провозгласил, что глаз ягуара нельзя обмануть. Глаз ягуара раскрыл нам преступные замыслы Карапаны и указал, что Канахоло прячет листья кумаравы. - Хотите знать где? - спросил он, обводя всех торжествующим взглядом. - Хотим! - раздались голоса. - Тогда смотрите! Арнак подошел к пленнику, схватил его под мышки и рывком поставил на ноги. - Видите? - воскликнул он, охваченный внезапным гневом. И все мы увидели: на шнурке, опоясывающем живот юнца, справа висел отрезок бамбука. - Что у тебя в этой трубке? - рявкнул Арнак. Теперь это был уже не строптивый, упрямый ученик шамана. Это был жалкий, чуть не до беспамятства перепуганный мальчишка, дрожавший от волнения и страха. - Что у тебя в бамбуке? - Теперь уже Манаури повторил вопрос резко и повелительно. - Отвечай! Канахоло забормотал что-то невнятное себе под нос. Все его поведение лишь подтверждало наше предположение: в бамбуке действительно содержалось что-то подозрительное, однако полной уверенности у нас еще не было. Арасибо подскочил к пленнику, сорвал с его пояса бамбук, вынул из него затычку и на глазах у всех вытряхнул содержимое себе на ладонь, забыв в запальчивости о всякой осторожности. Там оказалось несколько смятых листьев. - Кумарава! - визгливым от волнения голосом выкрикнул хромой, более похожий в этот миг на какого-то злого духа, чем на человека. Протянув руку к костру, он стал призывать всех подойти и посмотреть самим. - Кумарава это или не кумарава? - вопрошал он непрестанно, а в горле у него от сдерживаемого волнения что-то хрипело, свистело, булькало. Он знал - настала минута, которая решит все, которая даст ему возможность свергнуть власть шамана. Торжество, ненависть и бешенство отражались на его исказившемся лице. Словно одержимый, он хрипел в лицо каждому из приближавшихся: - Скажи, кумарава это или нет? - Кумарава! - гневно подтверждали люди нашего рода. Прочие молчали, говорить было нечего: они видели - это кумарава. Мать Ласаны протолкалась через толпу с белой тряпкой в руках. - Брось сюда листья! - обратилась она к калеке. - Они могут тебе навредить! Арасибо бросил листья, взял тряпку и продолжал совать ее всем под нос. Тем временем Канахоло, которого снова повалили на землю, считая, что настала последняя минута его жизни, трясся как в лихорадке. - Смотри на ягуара, - крикнул ему Манаури, - и говори всю правду, если тебе дорога жизнь! Будешь говорить? - Бу... буду! - выдавил из себя пленник. - Кто тебя послал? - Карапана. - Говори громче, чтобы все слышали: кто тебя послал? - Карапана... шаман. - Он давал тебе листья кумаравы? - Да... да... давал. - И что велел с ними делать? - Велел подложить ре... ре... ребенку Ласаны в подстилку. - Сколько раз ты это делал? - Три... нет, четыре раза... четыре. - Чтобы ребенок умер? - Да, да, чтобы умер... - А вина чтобы пала на Белого Ягуара? Но в этот момент ужас вновь сковал пленнику язык, и юнец разразился судорожными рыданиями. Впрочем, он и так сказал достаточно. Люди все слышали и поняли: преступление Карапаны вышло наружу, никто теперь не смел сомневаться в его вине. Явился отец Канахоло, разбуженный нашим посланцем, хотя, собственно, в его присутствии уже не было необходимости, поскольку парень во всем сознался. Арипай - так звали отца пленника - производил впечатление человека порядочного и доброго. Вероятнее всего, он даже не подозревал о проделках сына. Канахоло пришлось повторить при нем свое признание. Отец слушал с удрученным, расстроенным видом, переводя растерянный, опустошенный взгляд то на нас, то на сына. - Как вы с ним поступите? - спросил он наконец. Кое-кто требовал смерти виновного, ссылаясь при этом на известные обычаи племени. Но большинство судило не так строго, считая, что Канахоло лишь орудие в руках истинного преступника. Эти, более умеренные, не жаждали его смерти, и, когда спросили мое мнение, я, конечно, решительно их поддержал. Парнишку тут же освободили от пут и отпустили с отцом домой. - Присматривай за ним, - напутствовал я Арипая. - Не отдавай его в дурные руки... Индеец рад был, что Канахоло вышел из передряги целым и невредимым, но лицо его оставалось мрачным. - Мой сын не в моей власти, - ответил он хмуро, - он отдан шаману. К нему должен и вернуться... На следующий день аравакские хижины облетела печальная весть: Канахоло внезапно умер. Несчастного парнишку нашли мертвым на опушке леса, неподалеку от Серимы, без каких-либо следов насилия. Люди нашего рода восприняли это известие весьма спокойно: они предполагали, что именно так и случится, что такая кара постигнет беднягу, раскрывшего, хотя и не по доброй воле, тайну шамана. РЕПАРТИМЕНТОС Поимка Канахоло на месте преступления и его признания сняли с меня вздорные обвинения в злокозненности моей души, но изобличить истинного преступника не помогли. Хитроумный шаман сумел выпутаться. Положение его в племени было непоколебимым. Все свидетельствовало против него, даже смерть Канахоло, но трусость, а вернее, запуганность, обитателей Серимы была так велика, что никто не смел возмутиться, и все готовы были принять на веру вздорные вымыслы шамана, распространявшего слухи о том, будто в истории с Канахоло не все чисто: кто знает, какими коварными средствами заставили этого дурачка дать показания, предварительно подбросив ему ядовитые листья? Словом, Карапана ставил все с ног на голову, и кое-кто в Сериме то ли из страха, то ли из корысти ему поддакивал. В кругу друзей у нас горячо обсуждалось, что делать дальше. В конце концов мы пришли к выводу, что даже теперь влияние шамана, хотя и подорванное, продолжает оставаться достаточно сильным, а уничтожение Карапаны представлялось нам невозможным, ибо неизбежно повлекло бы за собой в племени кровопролитные столкновения. Взвесив все "за" и "против", мы вернулись к первоначальному плану - покинуть Сериму и немедленно начать для этого необходимые приготовления. Теперь уже весь наш род, как один человек, стремился поскорее оставить эти места и подальше уйти от злых козней Карапаны. В эти последние дни еще более укрепились узы дружбы и доверия между родом и мной, вера в общность нашей судьбы. Вскоре же выяснилось, что и Серима стала не той, что прежде: она перестала быть единым, сплоченным сообществом людей, связанных единством образа мыслей. Едва туда просочились слухи о нашем отъезде, как многие из коренных жителей Серимы изъявили желание отправиться с нами, лишь бы вырваться из-под власти коварного шамана. Они вольны были так поступить, и никто не имел права запретить им перекочевать, ибо это не противоречило обычаям араваков. Однако это их желание, как и следовало ожидать, крайне обозлило Карапану и встревожило верховного вождя Конесо. С тем чтобы предотвратить развал племени, чего, собственно, оба и опасались более всего с первой минуты нашего появления, шаман в коварном своем мозгу вынашивал чудовищный план нападения на нас и поголовного истребления если и не всего рода, то, во всяком случае, главных его членов, не исключая Манаури и Ласаны. К счастью, наши доброжелатели своевременно нас предостерегли, и мы держались настороже, внимательно следя за каждым движением в Сериме, и, не выпуская из рук оружия, готовились к скорейшему отъезду. В этот напряженный для обеих сторон момент неожиданно произошли события, в корне изменившие все наши как добрые, так и недобрые намерения. В тот день, часа через два после восхода солнца, из рощи, отделявшей селение верховного вождя от наших хижин, вдруг выскочили два индейца и бросились по направлению к нам, чем-то крайне возбужденные. Поначалу мы решили, что это какой-то подвох. Но нет. Завидя нас, еще издалека бегущие стали громко выкрикивать какие-то малопонятные слова. - Не обманывает ли меня слух? - обратился я к Арнаку, охваченный недобрым предчувствием. - Испанцы?! - Да, они кричат об этом, - ответил тот дрогнувшим голосом. В нашем лагере мгновенно поднялась тревога, и не было ни одной хижины, ни одного шалаша, из которых не выскакивали бы в смятении люди, обеспокоенные необычным происшествием. Тем временем бежавшие, еле переводя дух и едва держась на ногах, оказались подле нас. Вид их был жалок: судя по всему, не только быстрый бег, но и толкавший их ужас совсем лишили их сил. - Испанцы!.. - только и смогли они произнести, тяжело дыша и бросая по сторонам испуганные взгляды. - Где? - набросился на них Манаури. - У нас в Сериме... Приплыли на лодках... Высадились на берег... Испанцы! Весть тревожная, слово "испанцы" - будто гром с ясного неба. Не у одного из нас втайне екнуло сердце. - Они напали на вас? Кого-нибудь убили? - продолжал допытываться Манаури. - Нет, не напали, никого не убили. - Наши успели бежать из Серимы? - Нет, не успели. Испанцы захватили нас врасплох, никто их не заметил... Только немногим удалось убежать в лес. - Испанцы стреляли? - Нет, не стреляли, но на берег сошли сильно вооруженные, даже страшно смотреть! - Сколько их? Гонцы, все еще не отдышавшись, не могли назвать числа пришельцев: один говорил, их столько, сколько пальцев на обеих руках, другой утверждал, будто их в десять раз больше. - Нет! - возражал первый. - Испанцев мало, остальные - индейцы... - Из какого племени индейцы? - Мы их не знаем, какие-то чужие. - Сколько у них лодок? - Пять. - Большие? - Да, итаубы. - Не пять, а три, - уточнил второй гонец. - Три лодки. - А зачем они явились, не знаете? Они не знали и ничего не могли предположить, но утверждали, что испанцы хотя и не затеяли боя, но вели себя дерзко и грубо, как властные и злобные хозяева, а не как гости. Судя по их поведению, от них можно ждать лишь бед и несчастий... Обменявшись взглядами с Манаури и Арнаком, я велел всем присутствующим взять оружие и немедля собраться возле моей хижины. К счастью, почти весь род наш был на месте, ибо и прежде жил уже в постоянной боевой готовности. Не прошло и минуты, как на поляне собрались вооруженные воины нашего рода. Сейчас меня более всего занимал вопрос, откуда и с какой целью явились сюда испанцы. Поскольку Серима лежала в глубине леса, в нескольких милях от впадения Итамаки в Ориноко, то есть в стороне от больших водных путей, можно было предположить, что испанцы явились сюда не случайно, а с какой-то определенной и заранее обдуманной целью. - Откуда же и зачем они явились? Я велел Арнаку принести мне нашу карту и углубился в ее изучение. Но как я ее ни вертел, ничего путного придумать не мог. Рассматривая карту, тесным кругом обступили меня и наши индейцы. В числе их оказалось несколько воинов из других родов. Один из них, высокий, мускулистый и, судя по виду, опытный и немолодой уже воин, ткнул пальцем куда-то в карту, где тонкой нитью проходило среднее течение Ориноко, и произнес только одно слово: Ангостура. Слово это вызвало среди индейцев заметное оживление. Они явно знали его. - Что такое Ангостура? - спросил я. Воин, первым произнесший это слово, выступил вперед: - Белый Ягуар! Мы знаем, что такое Ангостура... Там испанцы! Они были здесь у нас давно, с тех пор прошло две сухих поры. Мы тогда приплыли сюда от горы Грифов, и они нас нашли. Грозили еще вернуться. - Расскажи Ягуару, что они тогда сделали, - подтолкнул говорившего другой индеец. - Что же они сделали? - спросил я. - Что сделали? - Мой собеседник скорчил гримасу. - Они дали Конесо много всяких вещей, но не в подарок, не думай - не в подарок, нет! Они сказали, что, когда вернутся, мы должны им заплатить за эти вещи... Может быть, это они и вернулись теперь? - Какие же вещи они дали? - Всякие, разные! Рубашки, штаны, которые носят испанцы, но совсем старые, рваные. Достались нам и ботинки, но с дырками, сушеное мясо их коров, но совсем тухлое и с червями. Мы скормили его собакам. Дали нам и несколько странных ножей - у тебя есть такой нож, Белый Ягуар! Ты по утрам возле хижины скребешь им свою бороду... - Это бритва! Они дали вам бритвы? Но у вас же на лице не растут волосы! Индеец посмотрел на меня удивленно, будто я сделал бог весть какое открытие, потом расхохотался. - А кто говорит, - на губах его играла ирония, - кто говорит, что этими ножами можно было срезать волосы на бороде? - Для чего же они еще нужны? - Ни для чего. Они старые, ржавые и ломаные, ими даже мягкого дерева не обстругаешь, они ломались в руках... - Зачем же вы их брали? - Они заставили. Мы не хотели, а они заставили, а то взяли бы нас в рабство... - Взяли бы в рабство? - Да. Их прислал испанский начальник из Ангостуры, коррегидор, с солдатами и с заряженными ружьями. Одним из способов закабаления индейцев были у испанцев так называемые р е п а р т и м е н т о с. Заключалось это в том, что коррегидоры, то есть префекты округов, принуждали племена, особенно жившие в отдаленных районах, приобретать у них вещи непригодные, но всегда по дико высоким ценам. Индейцам приходилось покупать эти вещи, хотели они или не хотели, ведь они не платили за них сразу, а лишь значительно позже, через год или два, и, само собой разумеется, платили натурой, плодами земли, леса, изделиями ремесел. Если же выплатить долга они не могли или чем-либо не угождали посланцам коррегидора, в наказание у них угоняли часть молодежи для работы на гасиендах или в шахтах. По закону угоняли будто бы на какое-то время, на год или два, но в действительности никто из них никогда не возвращался в родные селения. Вдали от родных и близких они умирали от истощения и тоски; плантаторы не отпускали их до конца жизни. "Возможно, сейчас в Сериму и прибыли именно такие посланцы коррегидора для взимания долга", - подумал я. Манаури еще раньше выслал на опушку леса двух разведчиков с заданием следить за действиями испанцев и уведомить нас в случае их приближения. На реке стояла наша шхуна - заманчивая добыча для алчных испанцев. Из Серимы она не была видна за поворотом реки и рощей. Следовало принять меры, чтобы пришельцы не обнаружили ни парусника, ни наших друзей-негров. Я незаметно кивнул Манаури, Арнаку и негру Мигуэлю, приглашая их последовать за собой в хижину. Когда мы остались одни, я изложил свой план: Мигуэль с четырьмя земляками срочно отведет корабль вдоль берега вверх по течению Итамаки. Сделать это будет нетрудно, поскольку течение, гонимое морским приливом, как раз повернуло вспять и устремилось от Ориноко вверх по реке. На расстоянии какой-нибудь мили от нас прежнее русло реки узким длинным заливом врезалось в лес. Там, в чаще, шхуна будет надежно укрыта от глаз врага. Все негры, вооруженные ружьями, пистолетами и палицами, вместе с негритянкой Долорес останутся на борту и будут охранять судно, не показываясь на берегу. Друзья одобрили этот план, и только Манаури предложил отвести шхуну несколько дальше: примерно в трех милях отсюда находился второй залив под названием Потаро. Там будет надежнее - дальше от людей. - Хорошо, - согласился я и обратился к Мигуэлю, - самое главное, чтобы никто не заметил вашего отплытия, никто, понял? Это вполне возможно, поскольку внимание всех сейчас приковано к Сериме, а река - внизу, за склоном холма... Остальных воинов нашего рода мы разделили на два отряда, один под командой Арнака, второй - Вагуры. Я только собрался было отправиться вместе с Манаури в разведку, как вдруг из рощи примчался один из наших разведчиков с известием, что к нам бежит Конесо. - Бежит? - спросил я удивленно. - Верховный вождь бежит? - Да, бежит... Конесо действительно бежал. Бежал он, конечно, не столь быстро, как два его гонца, - он был поупитанней и постарше, - но бежал. Как видно, мы срочно ему понадобились. Лицо верховного вождя утратило обычную надменность и важность. Сейчас это был просто запыхавшийся перепуганный толстяк. - Манаури, - взмолился он, - ты мне нужен! Скорее! Скорее! Помоги мне! - Хорошо, помогу, но в чем? - растерялся Манаури. - Я не могу с ними договориться. А ты говоришь по-испански... - Говорю. - Объясни им, что у меня нет богатств! Они требуют столько, что не укладывается в уме! У нас нет столько! Мы бедные, у нас нет столько. Скажи им это! - Чего же все-таки они требуют? - Всего, всего! Спроси лучше, чего они не требуют! Чтобы насытить их алчность, все племя должно работать круглый год в поле, в лесу, на реке - и все равно будет мало! Горе нам! Нам нечем платить, а они требуют! - Сколько их? - вмешался я в разговор. Конесо умолк, собираясь с мыслями, потом сказал: - Испанцев всего десять или двенадцать, а начальник у них дон Эстебан, посланец коррегидора из Ангостуры. Все они увешаны оружием... - А индейцев сколько? - Их больше пяти раз по десять. Это гребцы, все они из племени чаима, и тоже вооружены, но индейским оружием... - Что это за племя, где они живут? - Возле Ангостуры. Они из миссии доминиканцев... - А испанцы? Это те, что приплывали сюда два года назад? - Да. Итак, дело прояснилось: речь шла о репартиментос. Испанцы прибыли сюда не с целью убивать и покорять, а за платой, за данью. А ну как дани они не получат, что тогда? Не нападут ли они на индейцев, всегда готовые к расправе над "дикарями"? Этого и опасался Конесо. Отсюда его возбуждение и лихорадочные поиски выхода. Вдруг я заметил, что потухшие было глаза вождя внезапно сверкнули каким-то хитрым блеском, будто озаренные новой мыслью, и тут же вновь потухли. Он невольно бросил мимолетный взгляд в сторону реки, где стояла наша шхуна, хотя от нас ее и не было видно за обрывом крутого в этом месте берега. Конесо мгновенно, будто испугавшись, отвел оттуда взгляд, но уже выдал себя именно этим безотчетным испугом и мелькнувшим на лице хитроватым выражением, которого ему не удалось скрыть. Я все понял. Конесо вспомнил о шхуне. В голове его зрел предательский план - откупиться от испанцев нашим славным гордым кораблем. Такой дар испанцам пришелся бы по душе! Едва мне стали ясны его подлые замыслы, я шепнул Арнаку по-английски, чтобы он незаметно отправился к реке, велел неграм оставить шхуну и где-нибудь надежно укрыться. Затем я подскочил к Конесо и, указывая на череп ягуара, торчавший неподалеку на жерди, крикнул ему в самое ухо: - Смотри! Смотри на глаз ягуара. Он мне все говорит! Стоявшие вокруг воины, испуганные внезапным моим гневом, изумленно таращились то на меня, то на череп ягуара. Конесо не на шутку всполошился. - Череп открыл мне, - продолжал я, - что ты замышляешь предательство! Хочешь откупиться за наш счет! У тебя это не выйдет! - Череп! Череп?! - бормотал перетрусивший вождь. - Заколдованный череп! - Да! Он все рассказал мне о твоих подлых мыслях... Явное замешательство вождя подтвердило мои догадки. Оставив его в одиночестве, я отозвал в сторону Манаури и поручил ему идти вместе с Конесо в Сериму, как того и желал верховный вождь, но взять с собой расторопного парня из нашего рода, хорошо знающего испанский язык. Он должен будет время от времени сообщать мне о положении дел и о ходе переговоров с испанцами. Вскоре Конесо, Манаури, а с ним и этот третий двинулись в Сериму, но прежде Конесо как бы мимоходом приблизился к берегу реки и окинул ее внимательным взглядом. Я не отставал от него ни на шаг. Верховный вождь уже оправился от замешательства и взял себя в руки. При виде судна, пришвартованного, как обычно, к берегу, погруженного в тишину и словно забытого людьми, на лице вождя мелькнуло выражение радости, на моем - тоже. Вскоре после их ухода я и сам отправился на опушку рощи взглянуть на Сериму в подзорную трубу. У незваных гостей были три большие весельные лодки, какие обычно использовались на водах Ориноко. Рядом с лодками на берегу расположились группой несколько десятков индейцев-гребцов, вооруженных луками и палицами. Чуть дальше я увидел испанцев. Они держались несколько особняком, но тоже все вместе, причем одни лежали прямо на траве и спали, другие, казалось, стояли в охранении. Здесь же, рядом с ними, в козлы были составлены ружья. Насколько мне удалось рассмотреть в подзорную трубу, все стоявшие испанцы, с физиономиями, заросшими густыми черными бородами, выглядели как настоящие разбойники. Души их и совесть, похоже, немногим отличались от их черных бородищ. Предводителя их дона Эстебана, как называл его Конесо, я не обнаружил. Вероятно, он вел сейчас переговоры с верховным вождем и Манаури где-нибудь под сенью одной из крыш Серимы. В поведении испанцев и сопровождавших их индейцев племени чаима не ощущалось каких-либо признаков беспокойства или тревоги, хотя по занятой ими позиции и по оружию, которое они все время держали под рукой, нетрудно было понять, что держатся пришельцы настороже. Ничего примечательного более не обнаружив, я поспешил назад, к себе. Часа через два, около полудня, поступили первые известия из Серимы: к соглашению там пока не пришли. Испанцы не желали ничего слушать и требовали безоговорочной уплаты баснословно высокого долга, грозя в случае отказа самыми суровыми карами. Им уже стало известно обо мне и о нашем роде. Но хуже того - какие-то злые языки нашептали им, что весь наш род состоит из бывших рабов, бежавших из испанского рабства и при этом убивших много испанцев. Более всего, однако, меня огорчило то, что среди араваков нашлись столь подлые доносчики: не остановились даже перед тем, чтобы оговорить своих братьев перед ненавистным врагом. Ужель Конесо и другие так низко пали в своем диком ожесточении? Тем временем шхуна вдруг словно испарилась из-под наших берегов и благополучно добралась до укрытия в отдаленном заливе, о чем мне сразу же сообщили. До того еще все огнестрельное оружие по моему указанию перенесли с борта на берег. Я сидел в раздумье на пороге своей хижины, как вдруг ко мне подошла мать Ласаны и с загадочной миной шепотом сообщила следующее: она только что вернулась из леса, где собирала травы. На опушке ее остановил старый Катави ("Ну, тот, что живет у впадения нашей реки (Итамаки) в Большую реку (Ориноко)") и велел передать мне, чтобы я пришел к нему туда, в лес. У него есть для меня очень важное сообщение. При этом он требовал, чтобы все сохранялось в полнейшей тайне. - Почему же он сам не пришел сюда? - насторожился я, подозревая здесь какой-то подвох, которого женщина по простоте своей могла не почувствовать. - Он не хочет, чтобы его здесь видели. - А кто такой Катави? Ты его знаешь? - Знаю, хорошо знаю. Он добрый человек и не любит шамана. Иди к нему, Катави очень торопится! Я посвятил в суть дела Арнака и Вагуру, которые хотя и не знали Катави, но с полным доверием относились к уму и сообразительности старой женщины. - Пойдем втроем! - загорелся Вагура, в глазах которого так и светилась жажда приключений. Мы отправились, вооружившись будто бы на охоту. Он ждал нас в условленном месте. Это был пожилой, хотя и бодрый еще индеец, промышлявший рыболовством. Хижина его стояла в пяти милях вниз по Итамаке. Хотя он и производил впечатление человека вполне порядочного и вызывающего доверие, в целях осторожности мы все-таки отошли с ним от места встречи шагов на двести-триста, осматривая заросли. За ним никто не шел. - Говори, Катави, - подбодрил я нашего спутника, когда мы вчетвером остановились под сенью большого дерева. Катави, возможно, был неплохим рыбаком, но скверным оратором. Стоило неимоверных усилий из обрывков его фраз составить представление о сути дела, которое привело его к нам. Однако, по мере того как она прояснялась, нас охватывало все большее изумление и возбуждение. На рассвете нынешнего дня Катави был на реке и заметил в предрассветных сумерках пять чужих лодок. Это были итаубы. Они поднимались вверх по Большой реке, в них сидели испанцы: он слышал в темноте, как они отдавали на своем языке приказы индейцам-гребцам. Напротив того места, где прятался Катави, недалеко от берега, в устье Итамаки, находился небольшой остров. К нему и причалили итаубы. Вскоре три лодки поплыли дальше вверх по Итамаке и, как узнал рыбак, сейчас находятся в Сериме. Две другие лодки, оставшиеся на острове, особенно его заинтересовали. Утром, когда совсем рассвело, Катави обнаружил там много пленников, может, три раза по десять, лежавших вповалку и связанных веревками. Чтобы лучше их рассмотреть, он влез на дерево и отсюда, сверху, обнаружил, что все они варраулы. Поскольку пленники были связаны, испанцы оставили при них малочисленную охрану: всего двух испанцев и двух индейцев. Катави долго следил за ними, но больше стражников не обнаружил. - Как ты думаешь, они скоро покинут остров? - спросил я у рыбака. - Не похоже, чтобы они собирались отплывать... - Они не оставят остров раньше, чем вернутся те, из Серимы, это ясно! - вмешался Вагура. - Верно! - А вторая лодка? Ты, Катави, говорил, что у них там две лодки. В одной пленники, а вторая? Пустая? - выспрашивал я подробности. - Нет, она загружена вся, по самые борта, оставлено только место для гребцов спереди и сзади. - Чем загружена? - Не знаю, все прикрыто циновками. Наверно, едой, ведь их получается много, наверно, десять раз по десять. - Ты уверен, Катави, что связанные - это варраулы? - Уверен, совсем уверен. Еще во время рассказа Катави я твердо решил прийти варраулам на помощь и освободить их. Подтверждалось то, что рассказывали о системе репартиментос. Варраулы, вероятно, не выполнили требований испанцев, и те силой захватили этих тридцать человек в рабство. - С варраулами мы связаны торжественным союзом, - напомнил я своим товарищам, - они нам братья! Мы не позволим их обижать! Оба моих друга едва не подпрыгнули от радости, не устоял даже сдержанный Арнак. - Катави! - почтительно обратился я к рыбаку. - Ты оказал нам большую услугу, и мы тебе благодарны. Но это не все! Ты должен помочь нам их освободить, без тебя нам не справиться. Ты должен показать нам дорогу. - Хорошо, хорошо, я покажу. - Как пробраться с берега на остров? - Просто, очень просто. У меня есть две маленькие лодки тут поблизости. - Сколько в них может разместиться людей? - Шесть-семь человек. - Прекрасно, нас будет шесть, и ты, проводник, седьмой!.. Отправимся, как только наступит ночь! Катави принадлежала слишком важная роль в предстоящей операции, чтобы хоть на минуту выпускать его из поля зрения. Кроме того, ему предстояло еще подробно описать нам остров и расположение лагеря на нем, что было крайне важно, если учесть, что добираться до незнакомого острова и высаживаться нам предстояло ночью, в полной темноте. Поэтому без излишних разговоров мы забрали Катави с собой и направились назад, в свое селение, предусмотрительно обходя стороной чужие хижины. Кружным путем через заросли вдоль берега реки мы добрались до нашей хижины. В хижине усадили Катави в самый темный угол и оставили с ним для компании одного из наших воинов. Важно было, чтобы в ночной операции принял участие кто-нибудь из знавших язык варраулов. И в этом случае весьма полезным оказался совет того же Катави: он порекомендовал отца несчастного Канахоло, уже знакомого нам Арипая, который знал язык варраулов, поскольку жена его была варраулкой. Кроме того, Арипай хорошо к нам относился. Я тотчас же послал за ним гонца, которому также поручил незаметно передать Манаури, чтобы он любыми способами постарался задержать испанцев, если они решат сегодня покинуть Сериму. Часа через два появились Арипай и гонец с известием, что испанцы не собираются сегодня отплывать. Посвященный в наши намерения Арипай охотно согласился принять участие в ночной операции. Когда в ходе этой лихорадочной подготовки выдалась наконец свободная минута и напряжение спало, меня невольно охватили раздумья: насколько же все-таки в последние дни осложнились обстоятельства, вызывая тревогу и неуверенность! Племя араваков расколото на два лагеря, и еще неведомо, какие вероломные планы вынашивают наши недоброжелатели; как меч над головой нависла опасность со стороны разъяренных испанцев, готовых в любую минуту, по любому поводу выместить на нас свою злобу; шаман Карапана, возможно, замышляющий новые против меня козни; вождь Конесо, неустойчивый и перепуганный, погрязший в предательских планах продать нас испанцам; наша шхуна - достаточно ли надежно она укрыта и сумеет ли Мигуэль отстоять ее в случае нападения; и, наконец, эта новая забота с пленными варраулами и предстоящая ночная операция, которая в случае провала чревата для нас чертовски опасными осложнениями. Все нити этих запутанных дел сошлись в моих руках, переплелись, спутались, и, того гляди, какая-то из них лопнет первой и обрушится на нас несчастьем. Как же просто тут споткнуться и загреметь в пропасть! Голова шла кругом от всего этого, мысли путались, но я вновь обретал покой и уверенность, стоило лишь взглянуть на поляну перед хижиной: там стояли десять вооруженных воинов нашего рода, готовых на все, ждавших лишь приказа, непоколебимых и невозмутимых, а среди них верные мои друзья - Арнак и Вагура. "Посмотрим еще, кто победит!" Затишье оказалось недолгим - не прошло и часа, как из рощи примчался индеец, стоявший там на часах. - К нам направляются семь испанцев! - огорошил он нас известием. - Все вооружены с головы до ног! - Ты уверен, что они идут к нам? - К нам, к нам! Сейчас выйдут из рощи! Воины восприняли это известие с достойным удивления спокойствием. Я поручил Арнаку и Вагуре держать свои отряды неподалеку от моей хижины, но на расстоянии один от другого, и внимательно следить за моими сигналами. - А мне что делать? - спросил Арасибо. - Ты пойди в хижину и стереги сложенное там оружие, заодно присматривай за Катави. Из рощи действительно вскоре показались испанцы. Неторопливым, чинным шагом они направлялись к моей хижине, зная, видимо, ее по описаниям. Мушкеты они держали в положении "на плечо", как солдаты на марше. Не доходя до меня шагов десять, они остановились, стукнули прикладами о землю. Старший, выйдя чуть вперед, обратился ко мне высокопарно, с подчеркнутым достоинством: - Сеньор капитан! Дон Эстебан, наш полковник, почтительнейше просит господина капитана пожаловать к нему в гости. День клонился к вечеру, до захода солнца оставалось не более часа. С наступлением темноты я предполагал сразу же двинуться к устью Итамаки. Таким образом, время для визитов сегодня было уже слишком позднее, тем более что неведомо, насколько этот визит мог затянуться. - Поблагодари, ваша честь, дона Эстебана за приглашение и передай, что я нанесу ему визит завтра. - Он просит именно сегодня! - А я прошу подождать до завтра. Лицо испанца потемнело, а рука судорожно дернулась к поясу. - Мне приказано, - объявил он более жестким, чем прежде, голосом, - со всеми надлежащими почестями сегодня же сопроводить сеньора капитана в наш лагерь. - Значит, вы почетный эскорт? - оживился я. - Так точно, эскорт. К его удивлению, я весело рассмеялся. - Но я не нуждаюсь в вашем! У меня есть свой собственный эскорт! Взгляните сюда, взгляните туда! - Я повел рукой по сторонам, указывая на отряды Арнака и Вагуры. Воины стояли в непринужденных позах, но ружья держали наготове и спокойно смотрели в нашу сторону. Испанец понял красноречивый смысл их присутствия и выдавил на лице кислую улыбку. - Не моя вина, - голос его звучал теперь более любезно, - что я не смог выполнить приказа! - Нет, не ваша, - охотно согласился я. Отсалютовав, он собрался было уходить, но я задержал его: - После захода солнца посторонним возбраняется появляться на этой поляне. Постам строжайше предписано стрелять без предупреждения. Индейцам Серимы об этом известно. Да будет известно и вам, гостям. - Слушаюсь, сеньор капитан! Испанцы повернулись и пошли, но отнюдь не в сторону Серимы, а к реке, к тому месту, где до недавнего времени стояла наша шхуна. Значит, Конесо все-таки выдал им факт существования судна! По моему знаку отряды Арнака и Вагуры приблизились ко мне в тот момент, когда испанцы как раз возвращались от реки. Возвращались торопливо и крайне возбужденные. - Там стоял испанский корабль! - воскликнул тот, что прежде разговаривал со мной. - Сеньор, где он теперь? - Его нет, - ответил я сухо. - Как это нет? - Разве вы не видели? Впрочем, вы сильно ошибаетесь, полагая, что это испанский корабль. Это мой корабль! - Но раньше он принадлежал испанцам! - Раньше - да, теперь - нет! - Сеньор! - вспыхнул испанец. - Мы пришли сюда не затем, чтобы вы шутили над нами шутки! - А зачем, позвольте узнать? - скорчил я глупую мину, подняв брови. - За кораблем. Верховный вождь разрешил нам взять его. - Он не имеет на это права. - Это нас не касается. Корабль наш! Где он находится? - В безопасном месте. - Где, каррамба? Я рассмеялся ему прямо в лицо и ничего не ответил. Испанец близок был к взрыву бешенства, но сдержался, видя, что его постепенно окружают наши воины. - Если это все, что вы имели мне сообщить, то можете идти, ваша милость, - проговорил я тоном приказа. - А дону Эстебану скажи, что завтра я нанесу ему визит. Испанец пробормотал сквозь стиснутые зубы себе под нос какое-то грязное ругательство, и они ушли, на этот раз действительно в сторону Серимы. - И не забудь, - крикнул я ему вдогонку, - о порядке у нас после захода солнца! Шутить мы тогда не любим!.. Наши люди, в большинстве знавшие испанский язык, от души радовались тому заслуженному отпору, который я дал высокомерным испанцам. НОЧНАЯ ОПЕРАЦИЯ Солнце зашло, сумерки сгущались. Со стороны Серимы все было спокойно. Я взял Вагуру, отобрал трех лучших воинов, и всемером, с Арипаем и Катави, мы, не мешкая более, двинулись в путь. Арнак остался охранять хижины и запасы оружия, которое он перенес в специальное укрытие. Поскольку все события предстояли ночью, в ружьях и луках нужды не было, но я все-таки, кроме пистолетов, ножей и коротких палиц, велел прихватить с собой еще и четыре лука с изрядным запасом стрел. Сколько дней не выходил я уже в лес, и вот теперь, когда на меня вновь повеяло его ароматом, когда со всех сторон окружили таинственные шорохи и стрекотание цикад, а мокрые ветви на узкой тропинке хлестали по лицу, я ощутил прилив радости и бодрости. Катави хорошо знал дорогу и уверенно шел впереди, а мы, словно тени, скользили за ним. Часа через два ходьбы рыбак дал знак, что мы подходим к острову. Слева сквозь прибрежную растительность светлела полоса воды. Внезапно перед нами на тропинке выросла фигура. Раздался условный сигнал - это был сын Катави. С полудня, после ухода отца, он наблюдал за островом. За это время в лагере ничто не изменилось. Днем, правда, стражники выводили пленников ненадолго в кусты, но потом опять загнали их в лодку и, проверив путы на руках, вдобавок связали им еще и ноги. Остров, по описанию Катави, саженей сто с лишним в длину и всего шагов восемьдесят в ширину, тянулся параллельно берегу, отделенный от него не очень широким, но глубоким рукавом. Представляя собой песчаную отмель, он с течением лет покрылся всяческой растительностью и даже деревьями. Испанцы разбили свой лагерь у самой воды, напротив берега, и, укрытые со стороны основного русла Итамаки этим леском, были уверены, что никто с реки их не увидит. Костров они не разжигали, опасаясь выдать свое присутствие. Охрану постоянно несли двое: испанец и индеец. Так было и нынешней ночью, насколько мог заметить сын Катави в вечерних сумерках. Пока двое караулили пленников, стоя на берегу реки, их сменщики спали на носу лодки, в которой была сложена провизия. Поначалу я хотел подплыть к пленникам и, перерезав путы одному, подбросить им ножи и дубины, чтобы они потом уж сами, без нас освободились и расправились со стражей, но, не будучи уверен в их смелости и боевитости, отказался от этого плана и решил провести всю операцию своими силами. Две небольшие свои лодки рыбак укрывал в прибрежных зарослях несколько выше острова. Мы нашли их в полной сохранности и тихо спустили на воду. Я дал своим спутникам последние наставления, еще раз напомнив, что действовать надо крайне осторожно: испанцы ни на острове, ни в Сериме не должны узнать, кто освободил варраулов. - Ты говоришь, и на острове тоже? - прошептал Вагура. - Значит, мы не будем их убивать? - Ты же знаешь, я не люблю убивать без необходимости. - Но здесь есть необходимость! - Не думаю! Противников всего четверо. Нас пятеро, а с Арипаем шестеро. Мы подкрадемся и нападем внезапно, оглушив их дубинами. Ну если кому-нибудь и разобьем голову, что ж, жаль, конечно! Но надо бить так, чтобы только оглушить противника, слышишь?! - Мы их свяжем? - Конечно! Свяжем, а головы чем-нибудь замотаем, чтобы они ничего не слышали и не видели. Впрочем, возможно, они и не успеют прийти в себя, пока мы не покинем остров. Мы отплыли от берега. В первой лодке - я, Катави с сыном и один воин, во второй, плывущей вслед за нами, - Вагура и все остальные. Течение подхватило нас и быстро понесло вниз по реке. Небольшие, сделанные из коры лодки едва нас выдерживали. Спустя какую-нибудь минуту над водой впереди замаячили темные контуры: это был остров. Стараясь не попасть в протоку, мы огибали мыс острова, придерживаясь главного русла реки, и высадились несколькими саженями ниже, оказавшись на острове со стороны, противоположной берегу. Испанцы располагались, как уверял Катави, всего в шестидесяти-семидесяти шагах от нас, и достаточно пробраться сквозь заросли посередине острова, чтобы оказаться в их лагере. Каждый из нас точно знал возложенную на него задачу, и мы, не мешкая более, стали пробираться сквозь заросли. Они были не особенно густыми, так что, соблюдая осторожность, мы двигались почти бесшумно. Внезапно кусты перед нами оборвались, словно срезанные, и мы оказались на опушке. Дальше, до самой воды, шагов на пятнадцать светлел только песок. Лагерь испанцев я увидел чуть ниже; в длинном темном предмете, лежавшем на песке, без труда угадывалась одна из лодок, вытащенная на берег, другая покачивалась на воде. - В лодке на берегу, - шепотом проговорил Катави мне на ухо, - лежат связанные пленники... Видишь, там караульный... их сторожит... Действительно, впереди темнела фигура человека, сидевшего на борту лодки. Это, конечно, был один из стражников. Он не двигался. Но где же второй? - Ты говорил, они караулят по двое, - встревожился я. - Да, так оно и есть! - Но второго что-то не видно! Катави с сыном посовещались, но отсутствия второго стражника объяснить не смогли. - Может, он спит? - А вы точно знаете, что двое других спят во второй лодке? - Точно! - ответил сын рыбака. - Они спят на носу лодки, а нос повернут в нашу сторону. - Ты слышишь, Вагура? - Слышу... Скрываясь в тени зарослей, можно было подобраться к лодкам еще шагов на двадцать, но потом предстояло преодолеть открытую песчаную полосу между кустами и водой. Эти два десятка шагов таили в себе опасность. Надо было свести ее к минимуму, да заодно и выяснить, где скрывается второй стражник. Я решил прибегнуть к уловке, знакомой мне еще со времен жизни в вирджинских лесах: вызвать ложную тревогу. Камней, больших и маленьких, здесь было предостаточно. Сказав Катави и его сыну, когда и как они должны бросать их в воду, я взялся за дело. Было достаточно темно, чтобы прокрасться по берегу вдоль зарослей, не углубляясь в них. Мы шли по песку осторожно, стараясь не скрипеть, и быстро добрались до места напротив лодки с пленниками. Здесь я остался с одним из воинов. Воин этот, Кокуй, слыл одним из самых сильных мужчин нашего рода. Вагура и три его товарища прошли чуть дальше, ко второй лодке. В стороне от нас, посреди канала, раздался всплеск - это Катави бросил камень. Однако стражник даже не шелохнулся. Дремал он, что ли, сидя на борту лодки? Второй и третий камни шлепнулись с еще более громким плеском. Странные эти звуки создавали впечатление, будто в воде резвились какие-то рептилии. Ага, наконец-то! Стражник подал признаки жизни. Он встал, потянулся. Таинственные звуки привлекли его внимание, и он стал внимательно всматриваться в темную гладь реки. Услышав новые всплески, он явно встревожился и приглушенным голосом окликнул: - Сеньор Фернандо! Сеньор Фернандо! Человек, прежде невидимый, ибо лежал на песке у борта лодки, проснулся и вскочил на ноги. - Que cosa? Что случилось? - спросил он испуганным голосом. Это был испанец, а стоявший на страже - индеец. Я подтолкнул Кокуя в бок и жестом дал понять, что беру на себя испанца, а он - второго... Мы отделились от стены зарослей. Несколько быстрых осторожных скачков по песку. В реке снова раздался всплеск, к тому же изрядный концерт задавали лягушки и цикады. К лодке нам удалось подскочить незамеченными. Палицы наши почти одновременно обрушились на головы обоих, и стражники как подкошенные рухнули на землю, не издав ни звука. Шум ударов послужил сигналом для Вагуры. Я бросился ко второй лодке, но моя помощь здесь оказалась ненужной - мои друзья справились уже сами. Спавшие стражники не успели даже проснуться, так внезапно обрушились на них удары. Мы быстро связали всех четверых по рукам и ногам и оттащили в заросли, в глубину острова, а испанцам натянули на головы их собственные рубашки. У индейцев рубашек не было. Освобождение варраулов заняло у нас не более минуты. Они пытались что-то нам рассказать, объяснить, но мы резко их одернули, приказав молчать, затем общими усилиями столкнули итаубы на воду и рассадили гребцов по лодкам. Весел, к счастью, хватило на всех. Катави знал поблизости небольшой заливчик, которого не отыскал бы и сам дьявол. Узкий вход в него настолько густо зарос травой и кустами, что мы едва сквозь них продрались, но зато, попав в залив, оказались в полной безопасности. Обследовав здесь спокойно содержимое нагруженной лодки, мы убедились, что в ней действительно запасы продовольствия: кукуруза, корни маниоки, вяленая рыба и сушеное мясо. Нас порадовала богатая добыча, дававшая нам на время независимость от помощи племени, но еще более ценным для меня оказались два обнаруженных бочонка пороха и порядочных размеров мешок с пулями. Варраулы подтвердили наши предположения. Они действительно оказались родом из Каиивы, селения главного вождя Оронапи, нашего союзника и друга. Испанцы прибыли к ним несколько дней назад за данью. Поскольку выкуп их не удовлетворил, они вероломно напали на окраины Каиивы и захватили всех мужчин, каких удалось застать врасплох. После этого они сразу же пустились в обратный путь, а поскольку были хорошо вооружены, Оронапи не решился их преследовать. Пленники хорошо знали, что ждет их в Ангостуре, и были крайне нам благодарны за освобождение. Выделив для них запас провизии на один день, я посоветовал им побыстрее возвращаться в Каииву на той же лодке, на которой их везли испанцы, а в будущем получше заботиться о своей шкуре. - Огнестрельного оружия, захваченного у испанцев, я вам не дам, - сказал я им на прощание, - поскольку вы все равно не умеете с ним обращаться. Возьмите луки и палицы, отобранные у ваших стражников, а для охоты в пути я дам вам еще четыре лука и стрелы. Тем временем варраулы, сгрудившись, о чем-то оживленно между собой шептались. - В чем там у них дело? - спросил я Арипая. Арипай не расслышал, но из толпы варраулов тут же выступил молодой и сильный, насколько можно было определить в темноте, воин и смело обратился ко мне: - Белый Ягуар, меня зовут Мендука и все уважают за храбрость. Ты спас нас от рабства и позора. Сейчас здесь, у наших друзей, испанцы. Они нападут на них, как напали на нас. Мы обязаны тебе помочь. Я не хочу возвращаться в Каииву. Я останусь тут и буду сражаться. Дай мне оружие и приказывай, что надо делать. Я с тобой, Белый Ягуар! - И я... И я!.. - раздались голоса. Взволнованный и, признаюсь, приятно удивленный такой неожиданной готовностью, я вопросительно взглянул на Вагуру: - Возьмем их? - А почему бы нет? Возьмем! - А с оружием как быть? С луками и стрелами? - Найдутся и для них. - Хорошо! - обратился я к Мендуке. - Я охотно принимаю вашу помощь. Сколько вас? Добровольцев оказалось одиннадцать, и все они рвались в бой с испанцами, чтобы отомстить за нанесенную обиду. - Я принимаю вас, - повторил я, - но при одном условии - вы будете выполнять все мои приказы. Переводчик у нас - Арипай. Сразу после того, как прочие варраулы двинулись в свою родную деревню, отправились в обратный путь и мы, оставив одного воина и сына Арипая охранять лодку с провизией и боеприпасами. Полный успех ночной операции - противник не смог даже узнать, кто на него напал, - привел нас в отличное расположение духа, и, когда около полуночи мы вернулись в наши хижины, в глазах у нас светилось торжество. Арнак ждал нас и тотчас заметил наше приподнятое настроение. - Мы привели союзников, - торжествовал Вагура. - Одиннадцать варраулов хотят сражаться вместе с нами. - Это правда, - подтвердил я. - Они у опушки леса! Займись ими! Пусть переночуют в какой-нибудь дальней хижине. А утром выдели им продукты и оружие: лишние луки, палицы, копья, дай несколько ножей, и пусть они ждут дальнейших указаний... Позже, когда Вагура рассказал Арнаку о событиях ночи, юноша несколько встревожился: - Вы оставили связанных стражников на острове? Они там погибнут! - Не волнуйся! - успокоил я его. - Испанцы легко найдут их, когда вернутся из Серимы на остров... Не спала и поджидала нас еще одна, кроме Арнака, преданная душа - Ласана. Она принесла из своей хижины горячий ужин - вареные плоды пальмы бурити - и стала нас кормить. ПРЕДАТЕЛЬСТВО ВОЖДЯ КОНЕСО Остаток ночи я проспал крепким, здоровым сном. Но утром, когда взошло солнце, а я, разоспавшись, все еще валялся на ложе, меня стали мучить кошмары, и чем дальше, тем сильнее - словно предусмотрительная природа, предостерегая, не давала мне спать в обманчивом состоянии полной безопасности. Наступал день тяжких испытаний и решающей стычки с противником, с жестоким противником, как об этом свидетельствовали события последней ночи. Как же можно в такой день спать спокойно? И все же разбудили меня не кошмары, а настойчивый, встревоженный голос: - Белый Ягуар! Белый Ягуар! Открыв глаза, я увидел над собой Арипая. Выражение его лица тотчас разогнало мой сон. - Арипай, это ты? - вскочил я. - Что случилось? - Плохо, господин... Я сразу понял, что плохо: вчера еще он обращался ко мне доверительно, а теперь я стал вдруг господином. - Так что же все-таки случилось, приятель? Говори же, черт побери! - Измена, господин! - прошептал он. - Затевается измена. Я убежал из Серимы... - Что? - встревожился я не на шутку. - Конесо готовит измену! - Конесо? Вот черт! Что же он сделал? - Пока ничего, но замышляет! Он хочет отдать нас испанцам! - Вас? Кого вас? - Всех, кто собирался уйти из Серимы вместе с твоим родом после смерти Канахоло... - Ага, значит, тут, видно, замешан и шаман. - Не знаю, господин, этого я не знаю! Защити нас, Белый Ягуар, мы не хотим идти в рабство к испанцам! - Хорошо, Арипай, оставайся здесь... Сколько человек Конесо хочет отдать испанцам, ты не знаешь? - Много, Белый Ягуар! Всех, кто ему не предан. Я слышал - пять раз по десять, а может, и больше... - Вместе с семьями? - Нет, только мужчин. Испанцам женщины не нужны. - Этих людей уже схватили? - Пока нет. Многие вместе с семьями заранее убежали и спрятались в лесу. Несколько семей прибежали сюда, к тебе. Моя жена и дети тоже... Но убежать удалось не всем. Те, что остались, не могут уже спастись - их окружили испанцы и индейцы чаима, а к ним присоединились и многие люди Конесо. Конесо пока молчит, но мы знаем, чем это кончится. - А люди, которых окружили, знают, что ждет их у испанцев? - Да, знают. - Значит, они сопротивляются? Арипай заколебался, нахмурился. - Против них большая сила! - ответил он неуверенно. - Подумай сам, господин: двенадцать испанцев с мушкетами, индейцы чаима и люди Конесо... Разве с ними можно справиться? - Неужели все люди Конесо - предатели и готовы отдать своих братьев в испанское рабство? - Не знаю, господин, все или не все, но этим они хотят купить свою собственную свободу. Каждый дрожит за свою шкуру... Это были горькие слова, слова жалкие и позорные. Я ощутил полную растерянность. Ведь араваков нельзя назвать ни трусами, ни мерзавцами. Сердцам их чуждо предательство, им можно доверять. В этом я убеждался на каждом шагу. И если среди них оказались люди, способные на такую подлость, чтобы за счет несчастья своих ближних обеспечить свой собственный покой, то, безусловно, вина за это полностью ложилась на растленных старейшин племени. Безвольный и слабодушный Конесо, преступный безумец Карапана, брат Манаури, Пирокай - такие люди скверно влияли на свое окружение. "И такие люди не зря опасались нашего прибытия в селение, нет, не зря!" - размышлял я с чувством растущего гнева. В хижину ко мне вошли Арнак и Вагура. По их молчанию я понял: слова Арипая - правда, люди Конесо готовят измену. - Ведь через год испанцы снова вернутся сюда, - возмущался я, - и тогда заберут их самих! Арипай пожал плечами. - Что делать, господин? - А как ты думаешь, Арипай, если наш род выступит против испанцев, что будет? У индейца вспыхнули глаза. - Ты победишь, господин! Белый Ягуар непобедим! - Не о том речь! - пояснил я. - Что будет: люди, которых Конесо решил отдать испанцам в рабство, возьмутся за оружие и окажут сопротивление врагам? - Окажут, господин! Окажут, - горячо заверил меня Арипай. - А вы? - обратился я к юным своим друзьям. - Что думаете об этом вы? - Если у них не отберут прежде оружия, а мы начнем, то и они, наверное, не останутся в стороне, - осторожно ответил Арнак. - Да, если у них не отберут оружия! - повторил вслед за ним Вагура. - А такая опасность есть? - спросил я. - Что слышно от Манаури? Гонец от него еще не прибыл? - Только что явился. Его едва выпустили из Серимы, он еле вырвался. Все, что говорит Арипай, подтверждается. Надо действовать, Ян, без промедления! - Как там варраулы? - Они получили оружие и сидят в пустой хижине, ждут твоего приказа. - Пусть и дальше сидят тихо! А наши воины готовы? - В полной боевой готовности. Мы вышли из хижины. Перед ней собрались все. Лица суровы, в глазах бесстрашие, губы стиснуты, вид решительный и воинственный. Отряд, с ног до головы вооруженный не только мушкетами, пистолетами и ножами, но и луками, палицами и копьями, - настоящий военный отряд - выглядел довольно представительно, внушал почтение и уважение. При виде его на лице у меня появилось, вероятно, довольное выражение, ибо и воины, заметив мое появление, разразились приветственными кликами. Но, бог мой, сколько всего воинов?! Жалкая горстка! - Здесь все? - спросил я Арнака. - Все, - ответил юноша и, угадав мое беспокойство, пояснил: - Еще пятеро наших - негры - на шхуне... Жаль, что я отослал их всех. Там хватило бы и двух. - Может быть, их вернуть? - А кого за ними послать? - Арасибо. - Нет, Арасибо нужен здесь, он хорошо владеет огнестрельным оружием... - Тогда Арипая? - Хорошо, пошли Арипая! Пусть Мигуэль и еще двое с ним вернутся сюда! - Манаури в Сериме, - продолжал считать Арнак, - один воин сторожит лодку с провизией в устье Итамаки. Двое наших сразу после прибытия в Сериму перешли на сторону Конесо. Поначалу нас было двадцать один, без тебя. Вычесть девять, остается двенадцать. Здесь десять. Вагура одиннадцатый, я двенадцатый... Двенадцать. Черт возьми, маловато! Со мной тринадцать, а задача перед нами трудная! Испанцев, злобных и решительных, двенадцать, да еще под их началом пятьдесят воинов-индейцев. К тому же лагерь наш разрознен, племя охвачено ссорами, брат готов вцепиться в горло брату - как же с такой горсткой людей противостоять грозному противнику? При безутешных этих мыслях во мне поднимался гнев против шамана и верховного вождя. Жалкие глупцы объявили мне войну, подбрасывают ядовитых змей, довели меня до тяжкой болезни, а проблемы жизни и смерти племени, важнейшие проблемы предали забвению. Где-то там, на юге, зрела опасность нашествия акавоев, и вот появления испанцев оказалось достаточно, чтобы с полной очевидностью выявить всю досадную слабость нашей обороны. - Арнак, - обратился я к юноше, - сколько у нас в запасе огнестрельного оружия? - Почти тридцать ружей и двадцать пистолетов. - Если нам удастся уцелеть в этой истории с испанцами, - а это вилами на воде писано, - надо будет срочно обучить еще группу воинов. - В нашем роду нет больше мужчин. - Зато у нас есть друзья в Сериме. Пригласим их к нам в род, не считаясь с Конесо. А теперь пойдем к ним и посмотрим, так ли уж страшен черт, как его малюют... Прежде чем отправиться в путь, я искупался в реке, тщательно побрился и велел подстричь себе волосы, а затем облачился в начищенный Ласаной капитанский мундир. Теперь я уже не клял ни грубое сукно, ни тяжелые башмаки: приходилось терпеть ради достойной случая представительности. Выглядел я, кажется, и впрямь богато; во всяком случае, так говорили, прищелкивая языками, мои друзья, а у Ласаны глаза увлажнились от восторга. Арнака, Вагуру, Арасибо, воина Кокуя и Ласану я пригласил в хижину, чтобы доверительно отдать им последние указания: - У нас, к сожалению, мало воинов, а испанцы и их союзники - сила внушительная. Надо их обмануть, создав впечатление, что нас значительно больше. Оружия у нас достаточно. Сделаем так. Ты, Арасибо, ты, Кокуй, и ты, Ласана, возьмите по шесть, а то и по семь ружей - Ласана возьмет только охотничьи ружья, которые полегче, - зарядите их холостыми зарядами и встаньте вдоль опушки леса, окружающего Сериму, на расстоянии друг от друга. По моему сигналу - какой будет сигнал, мы еще договоримся - каждый быстро начнет стрелять из всех своих ружей по порядку, чтобы испанцы думали, будто в лесу находятся целые вооруженные отряды. Потом вы быстро перебежите на другие места вдоль опушки, зарядите ружья и снова будете ждать моего сигнала. Во второй раз ружья зарядите по-настоящему, пулями... - А мы? - вмешался Вагура. - Арнак и я, что будем делать мы? - Вы со всеми воинами пойдете в Сериму в качестве моего эскорта... Уточнив детали и сигналы, мы двинулись навстречу решающим событиям. Было душно. Небо затянули низко нависшие опаловые облака ослепительной белизны. Солнце не проникало сквозь них, зато из этого туманного свода над нами, словно из раскаленной печи, на землю дышало невыносимым зноем. Входя в лес, отделявший нашу поляну от Серимы, я бросил взгляд назад, на хижины. За последние недели они стали для меня родными и близкими. Их мирного покоя и счастья я не позволю нарушить ненавистным захватчикам! Проходя через лес, я указал на опушке позицию Ласаны, сопровождавшей нас до этого места с Арасибо и Кокуем. Им тоже предстояло укрыться здесь, но Арасибо на пятьсот шагов дальше, а Кокую на тысячу шагов - так, чтобы цепь их как бы полукругом охватывала Сериму. Я не переставал дивиться спокойствию и хладнокровию Ласаны. Мужественная женщина владела собой не хуже опытного воина. В глазах ее я читал безграничное доверие ко мне. - Я не обману тебя, Чарующая Пальма! - улыбнулся я. - Я знаю! - ответила она серьезно, без тени улыбки. Не слишком ли много я обещал? В Сериме творилось что-то неладное. Это заметно было издалека. Испанцы и индейцы чаима с оружием в руках рыскали среди хижин. Крики мужчин, плач детей, вопли женщин мешались с резкими словами команд, явственно доносившихся до нас. Испанцы на выбор вытаскивали людей из шалашей и сгоняли их на центральную поляну Серимы. Большинство араваков взирало на это молча, опустив руки, ничего не предпринимая для защиты несчастных. - Кажется, уже началось! - с горькой усмешкой взглянул я на своих спутников. - Друзья! Кто не переносит запаха крови, пусть лучше сразу уйдет в лес помогать там Ласане. Ну! Здесь будет жарко. - Белый Ягуар! Ты шутишь! - обиженно проговорил Арнак. - Мы выдержим любую жару! - выкрикнул кто-то из отряда. - Веди нас, Ян! Нам не страшны испанцы, здесь наша земля! - добавил другой. - Я горжусь вами, друзья! Но не забывайте: глаза и уши держать открытыми, следите за тем, что делаю я... ЧЕТЫРЕ ВЫСТРЕЛА В СЕРИМЕ Едва в Сериме нас заметили, крики тут же стихли, и люди застыли как вкопанные. Все взгляды были обращены к нам. Замерли даже испанцы, вытаращив на нас глаза. Над селением повисла гробовая, тревожная тишина. Несколько сот людей оцепенели в напряженном ожидании новых, необычных событий. Не обращая внимания на всеобщее изумление, мы не торопясь шли вперед. Под обширным тольдо, навесом без стен, под которым несколько недель назад Конесо приветствовал наше прибытие в Сериму, сейчас стояли старейшины племени и испанский офицер. Мы направились к ним. Вагура во главе девяти воинов остановился в отдалении от тольдо, держа в поле зрения и группу старейшин, и всю площадь до самого берега реки, а Арнак и один из воинов шествовали сзади, прикрывая меня на случай неожиданного нападения. Когда я приблизился к тольдо на расстояние выстрела из лука, предводитель испанцев вышел мне навстречу и, церемонно поклонившись, еще издалека рассыпался в любезностях: - Позволь мне, о благородный кабальеро, с должным восхищением приветствовать пришельца, что, не страшась, явился сюда, в этот пустынный край, и чело которого увенчано ореолом славы, славы завидной и... грозной! Столь нежданно учтивые слова, произнесенные к тому же сердечным тоном, до такой степени поразили меня, что на мгновение я буквально онемел. Но, тут же взяв себя в руки, так же учтиво, как и он, отвесил низкий поклон и ответил: - Почтительнейше приветствую вашу милость. И мне доставляет удовольствие в этой дикой глухомани иметь честь встретить мужа столь учтивого. Однако ж позволь в ответ на твои проникновенные слова заметить, что попал я в эти края не по доброй воле и не по своей воле обрел ту славу, что ваша милость назвал грозной. Я произнес эти слова по-испански с ошибками и не столь изысканно, как мне бы хотелось, но дон Эстебан прекрасно меня понял и тут же живо возразил: - Мне ведомо о выпавших на долю вашей милости испытаниях и злоключениях, и знаю я - не по твоей вине пути испанцев и твои пересекались в недобрый час, родив события печальные, не вполне сообразные с поведением людей доброй воли. Рассыпаясь в таких любезностях, мы приблизились друг к другу и обменялись рукопожатием. Испанцу было, вероятно, лет тридцать пять. Лицо его так и сияло благожелательностью, а рот уж и вовсе растянулся в широчайшей улыбке. Однако, внимательней присмотревшись к нему, я невольно изумился: глаза его оставались холодными и никак не вязались с любезностью слов и сладостью улыбок. Казалось, они принадлежали совсем другому человеку, и странно-ледяной его взгляд поражал какой-то жуткой жестокостью. Одним словом, глаза выражали нечто совсем иное, чем губы, но что из них выражало подлинные чувства? Я даже испугался, что так легкомысленно готов был поначалу поверить красивой лжи и клюнул на удочку медоточивых речей. "Уж не волк ли это в овечьей шкуре? - подумалось мне. - А если волк, то глаза явно выдают его истинную натуру". - Слово чести, я ждал вашу милость, как нетерпеливый влюбленный, - продолжал испанец, улыбаясь и вежливо беря меня под руку. - Мне нужна ваша помощь, без нее дело не двигается с места... Конесо - бессовестный мерзавец, грязный пройдоха и паршивая собака! Дон Хуан согласен со мною? - Абсолютно. - Я сразу понял, что мы с вами поладим. - На мир и лад, сеньор, я всегда готов. Но какой лад ваша милость имеет в виду? - спросил я с невинной миной на лице, слегка приподняв брови. - Конесо и его люди не хотят выполнять взятых на себя обязательств и крутят хвостами, мошенники! Мало того, что они не собираются выплачивать своих долгов, они еще, канальи, погрязнув в невежестве, не хотят ценить тех великих благ, какие несем мы этим дикарям, и, о неблагодарные, еще сопротивляются! - Возможно ли? Не хотят благ? - Вот именно. Племя должно выделить пятьдесят молодых мужчин, которым мы хотим показать в Ангостуре, что есть усердный труд на полях, и научить их правильно обрабатывать землю. Через два года они вернутся сюда и, со знанием дела работая для себя и для племени, приумножат всеобщий достаток и благоденствие. Сколь красиво звучало это в устах испанцев, и сколь же иначе все выглядело на самом деле! Индейцы слишком хорошо знали, что такое "усердный труд" на испанских гасиендах, во что обернутся эти два года, и не давали себя обмануть. - Выделить вам пятьдесят молодых мужчин? - присвистнул я от удивления. - А вернувшись из Ангостуры, они сделают араваков самым образцовым и самым счастливым племенем в Венесуэле? Испанец, внимательно вглядываясь в мое лицо, пытался прочитать, что на нем написано, но, не обнаружив ничего подозрительного, улыбнулся глазами. Впервые в глазах его мелькнули проблески жизни - вот чудеса! Но это была дьявольская улыбка глаз, чуть заносчивая, чуть издевательская и презрительная. Дон Эстебан, видимо, не уловил моей иронии. - Все верно, сеньор кабальеро, ты все понял правильно, - подтвердил он с оттенком высокомерия, тоном, каким обращаются порой к скудоумному простаку, - все верно, но лишь отчасти. Араваки действительно станут образцовым и счастливым племенем после возвращения этих пятидесяти человек, но в Венесуэле есть и другие племена, более счастливые, уже познавшие прелести нашей цивилизации. - О, и впрямь позавидуешь этим племенам! - воскликнул я. Испанец отпрянул, ибо я выкрикнул это гораздо громче, чем того требовало выражение простого удивления. Двусмысленность моих слов и выражение лица он приписал тому, что я, как иностранец, неправильно выразился, плохо владея испанским языком. Сделав широкий жест рукой, дон Эстебан проговорил: - Я знаю, вы прибыли сюда ненадолго, и знаю также, что, несмотря на это, вы пользуетесь у араваков большим почетом. Не у всех, правда, но у тех, что пришли с вашей милостью и признали вас своим вождем. Конесо подговаривал меня взять в Ангостуру ваших индейцев и негров, но я не стану этого делать, ибо они только что прибыли сюда и ничего в долг у меня не брали, а брали люди Конесо. Теперь же, когда пришло время отдавать людей, Конесо юлит и уверяет меня, что людей у него нет, а те, кого он хотел мне отдать, будто бы убежали в лес. Я знаю, часть действительно убежала, но многие еще остались. Поэтому я прошу, ваша милость, заставь глупых понять свое благо и добром отправляться в Ангостуру. А если Конесо не выдаст мне всех пятьдесят человек, передай ему от меня, я сдеру с него шкуру. - А что это за люди там стоят? - спросил я, указывая на группу араваков, окруженных неподалеку от нас охраной из числа индейцев чаима. - Чего они ждут? - Они пойдут с нами. Но их только двадцать три, а мне нужно пятьдесят. - Что-то они очень уж невеселы. - Потому что глупы! Не знают, что их ждет... - А может, слишком хорошо... знают?! Я произнес эти слова медленно, чуть ли не безразлично, но дон Эстебан снова устремил на меня острый взгляд, настороженный и, как вначале, невыразимо холодный. Он подошел ко мне вплотную. У него были черные нависшие брови, длинные густые ресницы, серые, как свинец, глаза, что придавало его лицу твердое, стальное выражение. Губы его перестали улыбаться и сжались в жесткую складку. - Сеньор кавалер! - произнес он злобно, чуть ли не дыша мне прямо в лицо. - Сеньор кавалер, надеюсь, ваша милость хорошо слышал и оценил значение того, что я только что сказал. - Я не совсем понимаю, о чем идет речь. Прошу повторить. - Я заверил вашу милость, что пощажу ваших людей и не трону их. - Ах так! Спасибо за доброту, дон Эстебан. - Но я иду на это с расчетом, что в интересах сеньора помочь мне собрать пятьдесят человек. - А если и я, подобно аравакам, не сумею оценить своего блага, так ли уж тяжек будет мой грех? - Теперь я не понимаю, ваша милость! Говори ясней! - Если я не помогу вашей милости? Дон Эстебан прищурил глаза, словно целился в меня из невидимого ружья. - Не думай, сударь, что и прежде я не замечал твоих шуточек! Теперь же ты явно издеваешься! Ладно, тогда шутки в сторону! Если ты не сделаешь того, о чем тебя просят, может случиться, я вспомню, что советовал мне Конесо относительно твоих людей. - Это угроза? - Как угодно, сударь, возможно, и угроза! Изобразив на лице крайний испуг, я покачал головой... и разразился громким смехом. - Пусть сударь соблаговолит простить меня за дурные манеры, но в голову мне пришла забавная мысль: а что, если и мои люди сбегут в лес, как и прочие, что тогда? - А разве ты не в моих руках как заложник? - А если и я убегу? - Ничего не выйдет, ваша милость: мои люди знают дело и отлично стреляют. - Позволь, сеньор, обратить внимание твоей милости на то, что и у моих людей есть ружья. Дон Эстебан пренебрежительно пожал плечами. - Ха, индейцы - скверные стрелки! - А может быть, не все! Мы продолжали стоять - слишком уж долго! - на том же месте, где обменялись рукопожатием, в десятке шагов от главного тольдо. Под этим просторным навесом, ожидая нас, сидел на табурете Конесо, рядом с ним стоял Манаури, как переводчик, и тут же вожди Пирокай и Фуюди, а за ними несколько лучших воинов при оружии. Шамана Карапаны видно не было. - Прежде чем ответить вашей милости, - обратился я к испанцу, вновь становясь серьезным, - прежде чем произнести свое последнее слово относительно позиции, какую я займу по поводу сделанного предложения, позволь мне сначала поговорить с людьми, отобранными в Ангостуру, и разобраться в обстановке. Дон Эстебан с минуту колебался, но, заметив мою усмешку и не желая показаться трусом, поспешил согласиться: - Пожалуйста... Я подозвал к себе Манаури и, направляясь к группе пленников, попросил его коротко рассказать, что здесь происходило до моего прихода. Вождь подтвердил все, что я уже знал от Арипая и дона Эстебана. Когда он закончил, я переспросил: - Эти двадцать три человека под охраной действительно все наши сторонники, от которых Конесо хочет избавиться? - Все, как один. - Ни одного из своих Конесо не дал? - Ни одного. - Вот дрянь!.. А те шесть воинов, что стоят с оружием за спиной Пирокая и Фуюди, кто они? - Охрана верховного вождя. Трое из них - сыновья Конесо, один - мой племянник, сын Пирокая, два других - братья Фуюди: сплошь близкие родственники. - Поглядывай за ними, как бы они не пустили предательской стрелы. А пока иди к Вагуре, возьми мой мушкет и сразу же возвращайся! Мушкет заряжен картечью. Потом пойдем вместе к пленникам... - А дон Эстебан разрешит? - Уже разрешил. - Глупец! - Нет, не глупец: слишком самоуверен и хвастлив. - Будем драться, Ян? - Пока не знаю. Может, удастся избежать... Едва Манаури вернулся, мы тут же направились к несчастным, окруженным стражей. Они стояли посреди поляны, сбившись в жалкую беспомощную кучку, теснимую со всех сторон индейцами чаима. Чаима выглядели воинственно. Это были воины-карибы, жившие на льянос* к северу от Ориноко. На груди у каждого висел латунный крестик вместо обычных талисманов - они и впрямь были христианами. _______________ * Л ь я н о с - (от исп. llano - равнина) - тип саванны на северо-востоке Южной Америки. Пленники, заметив, что я направляюсь к ним, подняли головы и оживились, словно стряхнув с себя оцепенение. В глазах у них вспыхнули проблески надежды. - Вы по доброй воле идете с испанцами? - спросил я у них. Вопрос прозвучал чуть ли не как оскорбление или насмешка: все бурно запротестовали. - А если так, то отчего вы не убежали, отчего не защищались? Один из пленников постарше, лет тридцати, ответил: - Мы не могли, господин, они напали на нас неожиданно. Некоторым удалось, а нам нет. - Я хочу вас спасти! Но если я вступлю с испанцами в бой, вы нам поможете? Они сразу же ожили, прежней угнетенности как не бывало. Обеспокоенные чаима подступили к нам ближе, схватившись за оружие. В это время Арнак шепнул мне, что от главного тольдо к нам направляется сын Конесо. - Его послали за нами следить, - проговорил я. - Лучше им не знать, о чем мы говорим. Иди, Арнак, ему навстречу и во что бы то ни стало верни назад. - А если он не послушает? - Сделай так, чтобы послушал! До кровопролития не доводи, понятно? - Еще какой-то испанец идет! Его послал дон Эстебан. - Этот, наверно, не понимает по-аравакски... Я снова повернулся к пленникам. - Если дело дойдет до драки, - продолжал мой собеседник, - мы поможем, конечно! Но не знаем, как это сделать. - Напасть на охрану. - С голыми руками? - Начнется переполох. Люди Вагуры подбросят вам палицы и копья, но больше рассчитывайте на себя и на внезапность. А мы вас поддержим огнем из ружей. - Хорошо, господин, мы все сделаем! - Теперь выбирайте из своих двух или трех человек, которых сейчас позовут на совет под главный тольдо. - Хорошо, господин! - Еще одно: если мы освободим вас от испанцев, что вы станете делать? Останетесь в Сериме? - Никогда! Ни за что! - раздались со всех сторон возбужденные голоса. - Ведь Конесо нас предал! Мы не хотим оставаться у него! - Значит, пойдете с нашим родом? - Куда прикажешь, господин! Арнак не подпустил к нам сына Конесо и спорил с ним на полдороге; впрочем, теперь это было уже неважно: мы возвращались к тольдо. Но вдруг на площади послышался какой-то шум. Я обернулся. Несколько испанских солдат приблизились к отряду Вагуры и стали подтрунивать над нашими воинами. Араваки понимали испанский - еще бы, пробыть столько в неволе, - но, не отвечая на насмешки, держались со спокойным достоинством. Главной мишенью насмешек солдаты избрали ружья, которыми были вооружены наши воины, и, подсмеиваясь, выражали сомнение, заряжены ли ружья вообще. Один испанец, совсем обнаглев, решил вырвать мушкет из рук у Вагуры, чтобы посмотреть, есть ли на полке порох, и схватился обеими руками за ствол. Вагура не дал ему ружья. Завязалась потасовка. Видя, что из-за этого может вдруг раньше времени вспыхнуть перестрелка, я крикнул Вагуре, чтобы он отпустил мушкет. Юноша тотчас повиновался. К месту скандала вместе со мной подошел, проявив живой интерес, и дон Эстебан. Не в меру прыткий солдат, посмеиваясь, взвел курок и крайне поразился, увидя на полке порох. Он возбужденно совал ружье своим собратьям, в том числе и дону Эстебану. - Que miraculo! Чудеса! - выкрикнул он. - Escopeta, ружье, ружье действительно заряжено! Дурачась, этот болван не замечал, что Вагура, недобро нахмурив брови, медленно взял в левую руку лук, наложил стрелу, натянул тетиву и направил оружие на своего обидчика. Я приблизился к юноше и всем своим видом дал ему понять, чтобы он утихомирился. Затем я велел солдату вернуть мушкет. Бездельник, однако, не торопился, и только приказ дона Эстебана заставил его смириться и отдать оружие. - Похоже, особого уважения наши стрелки у вас не вызывают! - смеясь, обратился я к дону Эстебану. - Слово чести - нет! - рассмеялся и он, хотя глаза его по-прежнему источали холод. - Может быть, сеньорам как-нибудь доказать способности моих воинов? - Каким образом? Впрочем, пустая трата времени! - Дон Эстебан махнул рукой. Оглядев площадь, я заметил в каких-нибудь пятидесяти шагах от нас несколько полых внутри тыкв размером с человеческую голову, развешанных сушиться на протянутой вместо веревки лиане. - Может быть, изберем их в качестве мишени? - предложил я, указав на тыквы. - Слишком мелкая цель, - прикинул испанец, - промахнутся! - А вдруг не промахнутся? - Хорошо, пусть тогда попытается самый лучший стрелок, посмотрим! - Дон Эстебан не скрывал своего удовольствия. - Зачем же лучший, - возразил я, - пусть любой! И не один, а три! Выбери сам, ваша милость, любых трех моих индейцев, и пусть стреляют. Дон Эстебан выбрал, заранее твердо убежденный, что и мои стрелки, и я сам безусловно опозоримся. Двое из стрелков были вполне надежны, что же касается третьего, тут у меня имелись некоторые сомнения. - Выбери самую большую тыкву, - шепнул я ему, но он, словно обидевшись на неуместный совет, взглянул на меня с укором. Мы с доном Эстебаном отошли в сторону, а Вагура тем временем давал своим людям последние наставления. Держался он при этом с завидным достоинством. Тем не менее испанские солдаты, посмеиваясь над его молодостью, отпускали шуточки, что, мол, этому грудному младенцу сосать бы соску, а он хватается за оружие. - Можно стрелять? - обратился ко мне Вагура. - Разрешите, ваша милость? - повернулся я с подчеркнутой вежливостью к дону Эстебану. - Ну что ж, три пули за молоком! - Испанец хлопнул в ладоши. Три стрелка стояли в ряд, один возле другого, с мушкетами у ноги. По сигналу, данному Вагурой, первый поднял ружье, приложил его к плечу, прицелился и выстрелил, затем поочередно то же самое сделали двое других. Первая тыква разлетелась вдребезги, от второй осталась только половинка, третью, как и первую, будто ветром сдуло. Камень свалился у меня с сердца. Выстрелив, индейцы, сохраняя полное спокойствие, тотчас же стали перезаряжать ружья, не обращая ни малейшего внимания на шум, поднятый испанцами после первых минут ошеломления. Удивление, недоумение и даже страх читались на их бородатых лицах. А наш отряд продолжал стоять невозмутимо, словно все происходящее вокруг совершенно его не касалось. И лишь Вагура, весело сверкнув глазами, не мог удержаться от ехидной усмешки в сторону испанцев. Дон Эстебан примолк, явно задетый, и отводил глаза, словно пытаясь скрыть от меня то, что творилось в его душе. - Всеми нашими прежними победами над испанцами, - вежливо, но многозначительно пояснил я дону, - мы обязаны тому, что враг нас недооценивал. Быстрый, острый взгляд дона Эстебана свидетельствовал о том, что он правильно понял мои слова. - А может, это случайность? - Испанец оживился. В это время какая-то собачонка, напуганная, вероятно, грохотом выстрелов, выскочила из ближайшей хижины на площадь и, собираясь броситься наутек, заметалась неподалеку. Увидев ее, Вагура вышел чуть вперед, прицелился и выстрелил. У меня не было времени остановить шалопая. Несмотря на то что собака ошалело металась не менее чем в сорока шагах, она свалилась как подкошенная и, пару раз дернувшись, испустила дух. Стоявший поблизости испанский солдат подбежал к собаке и ткнул ее ногой. - Попал прямо в голову! - крикнул он, уставясь на нас глазами, полными испуганного удивления. Дон Эстебан, нервно подрагивая рукой, разглаживал бороду. Он явно помрачнел, лицо его вдруг словно увяло, хотя он и пытался изобразить на губах улыбку, но она давалась ему с трудом. - И сколько у вас таких людей? - сверкнул он на меня холодным взглядом. - К сожалению, немного, совсем немного! - ответил я огорченно. - Вот те, что здесь, перед вами, и еще несколько отрядов, находящихся сейчас в лесу, недалеко отсюда. - Отряды в лесу? Что они там делают? - Обучаются и ждут моих указаний. Он снова пристально на меня посмотрел. "ДОН ХУАН, ТЫ ДЬЯВОЛ!" Когда мы не торопясь подходили к главному тольдо, где все еще сидел Конесо в окружении своей свиты, я повернулся к Арнаку и шепотом велел ему отправить гонца к Ласане, Арасибо и Кокую: пусть они не мешкая начинают действовать, как мы договорились. Под тольдо дон Эстебан и я уселись рядом с верховным вождем на двух приготовленных табуретах. - А где будет сидеть Манаури? - обрушился я на Конесо. - Прикажи принести табурет и для него. Верховный вождь, не переча, послал человека в свою хижину. Мы молча ждали его возвращения, сидя друг подле друга, за спиной каждого стояла его вооруженная свита. За доном Эстебаном стоял тот самый сержант, что безуспешно искал у нас шхуну, и предводитель индейцев чаима. Лица у всех нас были внешне непроницаемы, взоры спокойны, но мы настороженно и внимательно следили друг за другом, и все отлично чувствовали тяжесть легшего на нас бремени. Толстая, чувственная нижняя губа Конесо теперь отвисла, будто дряблая кишка, олицетворяя собой все уничижение верховного вождя. Конесо мучила нечистая совесть, к тому же он не знал, что еще ждет его впереди. Дон Эстебан, напротив, был весь собран, хотя и встревожен, ожидая переговоров с едва скрываемым возбуждением. В таком состоянии человек особенно опасен, ибо легко возбудим и склонен к необдуманным действиям. Я сознавал: события зашли столь далеко, что теперь нет иного выхода - или решительная победа, или смертельный бой. Когда табурет принесли и Манаури сел, я громко обратился к нему, чтобы слышали все: - Манаури, ты будешь предельно точно переводить на испанский язык дону Эстебану каждое слово, которое сейчас здесь будет произнесено по-аравакски, а вы, - посмотрел я на Конесо и его людей, - отвечайте мне ясно и честно, если хотите отвратить от племени грозящее ему несчастье. Они мрачно молчали. С согласия дона Эстебана я приказал привести трех представителей от группы пленников для участия в переговорах. Подойдя, они встали за моей спиной, рядом с Арнаком, сторонясь людей Конесо. - Кажется, тут еще не все собрались, - воскликнул я. - Конесо! Позови жителей всех ближайших хижин, пусть и они будут здесь. - Разве это обязательно? - Верховный вождь посмотрел на меня подозрительно. - Там остались одни женщины и дети! - Пусть придут женщины и дети! Я обещаю им полную безопасность. Конесо, хотя и неохотно, отдал распоряжение, и вскоре жители с явной опаской стали собираться. Вместе с женщинами отважились прийти и несколько мужчин. Когда собралась достаточно большая толпа, я потребовал тишины и громким голосом, не скрывая гнева, перешел в наступление. - Где Карапана, убийца юного Канахоло? - обратился я с вопросом ко всем. - Почему его тут нет? Молчание. - Отвечайте! - настаивал я. - Ведь он шаман! - Он ушел в лес, - буркнул Фуюди, - наверно, совершать обряды. - Что? - возмутился я. - Совершать обряды сейчас, когда здесь, в Сериме, решается судьба племени? Так он печется о вашей судьбе? Трус он, а не шаман. Люди внимали мне со страхом и трепетом. Карапана все еще оставался грозной силой. Конесо сопел рядом, пытаясь сдержать бешенство и бросая на меня злобные взгляды. - Я хочу вам помочь, - продолжал я, обращаясь к аравакским старейшинам, - и помогу, но требую правды! Вот эти двадцать три человека, отобранные для испанцев, откуда взяты? Из каких родов? - Из всех, - проворчал Конесо, - кроме твоего. - Ах так! А почему вы не дали пятьдесят, как требует дон Эстебан? - Остальные сбежали в лес. - Вот как? А ведь еще и сейчас в хижинах Серимы много молодых мужчин, и их можно брать! - Их не отобрали. Отобрали только тех. - А что, те разве хуже? Глаза Конесо сверкнули злым упрямством, и он ответил: - Да, хуже. - Говори прямо: вы хотите от них избавиться, отдать испанцам? Изгнать из своего племени? - Да, изгнать из своих родов, - спесиво проговорил Пирокай, - но только на два года. - А те, что сбежали в лес, тоже изгнаны из ваших родов? - И те тоже. Они отобраны для испанцев. - Отлично! - воскликнул я, повышая голос. - Если вы отказываетесь от власти над этими двадцатью тремя воинами и над теми, что сбежали в лес, я беру их под свою опеку и принимаю в наш род на два года. Вы согласны? - обратился я теперь к трем пленникам. - Согласны! - с радостью ответил старший из них. - Мы хотим быть с тобой... Спасибо тебе, Белый Ягуар! Манаури должен был переводить мои слова на испанский язык для дона Эстебана, но я заметил - дело у него шло из рук вон плохо, а последние слова он вообще не перевел. - Как только я вас освобожу, - продолжал я, обращаясь к пленникам, - вы сообщите всем, кто ушел в лес, чтобы они вместе с семьями и всем имуществом перебрались из Серимы в наше селение... - Не разрешаю! - вскипел Конесо, а Пирокай и Фуюди вслед за ним: - Не допустим! - Где ваш ум? Вы только что сами сказали, что отрекаетесь от этих людей, изгоняете их из своего рода. Или вы совсем пустые люди и отказываетесь от своих же слов, только что сказанных? - Не разрешаем! - задыхался от злости Конесо. Тогда я обратил к нему лицо, горевшее от возмущения, и со зловещим спокойствием, едва сдерживая себя, стал цедить сквозь зубы каждое слово: - Замолчи, несчастный! Если ты не способен защитить своих людей от рабства, то хотя бы помолчи! Ты знаешь, как назвал тебя дон Эстебан? Паршивой собакой, бессовестным бездельником и подлым пройдохой! И теперь так назвать тебя имеет право любой честный человек. Какой же ты верховный вождь, если добровольно, без боя отдаешь своих людей в тяжкое рабство, на верную гибель? И какой же ты верховный вождь, если несправедлив и для одних вероломно готовишь смерть, а других оберегаешь? - Это ложь! - вспыхнул Конесо. - Чем хуже те, кого ты предаешь? Разве только тем, что не хотят жить под властью шамана-убийцы? В этом вся их вина? Припертый к стене Конесо не мог отвести тяжких обвинений и сидел как побитая собака. - Отчего, - продолжал обвинять я, - ты не отдаешь в рабство трех своих сыновей, стоящих сзади, почему оставляешь сына Пирокая и двух братьев Фуюди - чем они лучше других? Они не лучше, а вот ты действительно никчемный вождь и паршивая собака... Но тут слова мои прервал грохот выстрела в соседнем лесу. Грозным эхом разнесся он по всему серимскому селению. Все вздрогнули и настороженно прислушались. Не прошло и минуты, как раздался второй выстрел, потом третий, еще и еще. Их трудно было сосчитать. - Что это? - оторопело воскликнул дон Эстебан, вскочивший с места при первых же выстрелах. - Ничего. Это мой отряд обучается в лесу стрельбе, - пояснил я по-испански. - Пусть эти выстрелы не тревожат вашу милость, там мои люди. Испанец окинул пристальным взглядом площадь и, увидев отряд Вагуры, стоявший на прежнем месте, безмерно удивился. - Но ведь отряд находится здесь. - Этот здесь, - ответил я, - а в лесу другой... - Затем я продолжал прерванный разговор с аравакскими старейшинами: - Верховный вождь не оправдал вашего доверия и не хочет защищать своих людей. Поэтому я беру их под свою защиту и обещаю - эти двадцать три воина не пойдут с испанцами. Более того, клянусь, ни одного человека из Серимы мы не отдадим без боя. Воля моя тверда, и у меня достанет сил довести борьбу до победы... В этот момент внимание наше привлекли новые выстрелы. Они доносились тоже с опушки леса, но теперь с другой стороны. Дон Эстебан опять вскочил с табурета, явно потрясенный. - Ничего страшного! - насмешливо успокоил я его. - Это все мои люди. Пока я здесь, жизни вашей милости ничто не угрожает. - Но теперь ведь стреляют совсем в другом месте, - широко раскрыл глаза дон Эстебан. - Вполне возможно. Это другой отряд. В лесу их у меня сейчас несколько. Они охраняют селение со всех сторон, дабы с нашими гостями не случилось какой беды... - Прошу сейчас же мне сказать, - возбужденно воскликнул испанец, - прошу сказать, о чем шел у вас разговор с индейцами! О чем шла речь? - О вещах, для всех достаточно неприятных... Звуки выстрелов, умноженные эхом, отраженным от деревьев леса, неслись грозно и властно, обрушиваясь на нас один за другим словно удары грома и тая в себе какую-то неведомую сокрушающую силу. Дон Эстебан, почитавший себя до сих пор со своими испанскими головорезами и воинами чаима хозяином положения, стал сознавать, что почва уходит у него из-под ног. - Тринадцать выстрелов, - побледнев, доложил ему сержант, когда стрельба наконец прекратилась. - Тринадцать выстрелов. - Нет! - покачал головой вождь-чаима. - Девять! Ошибались оба: у Арасибо было только семь ружей. И тут вдруг в другой части леса снова прогремели выстрелы. Это давал о себе знать Кокуй. - Сто чертей! - скрипнул зубами сержант. Он как ошпаренный бросился на площадь и стал созывать всех своих людей: как испанцев, так и индейцев. Мы смотрели на него как на помешанного. - Отчего этот парень так всполошился? - обратился я к дону Эстебану, пожимая плечами, и добавил: - Без стражи все его пленники разбегутся. Судя по всему, дон Эстебан готов был взорваться: глаза его метали молнии, пот выступил на лбу и обильно струился по лицу. - Что все это значит? - снова выкрикнул он сдавленным голосом, и трудно было понять, то ли взбешенным, то ли испуганным. - Сейчас я все объясню вашей милости! - ответил я и, обратившись к Манаури, добавил: - Все, что я скажу дону Эстебану, переведи присутствующим здесь на аравакский. Затем, повернувшись к испанцу, громко отчеканил: - Ты спрашиваешь, ваша милость, что означают эти выстрелы? Они означают, что вас, сеньоры, почтенных наших гостей, я честь имею покорнейше просить вести себя спокойней, без всяких лишних волнений. Означает это также, что ни теперь, ни позже я не дам вам ни одного обитателя этих берегов для работы в Ангостуре или где-либо еще. - Что? Что, сударь? Ты что плетешь? - Жилы вздулись у него на висках и на шее, глаза вылезли из орбит. Судорожным движением он схватился за пистолет, торчавший у него из-за пояса. - Бога ради! - Я был сама любезность. - Не надо так гневаться, ваша милость. Взгляни, будь добр, за мою спину. Он взглянул - и это помогло. Там стоял Арнак с нацеленным на него ружьем. - Я уже упоминал однажды в этом почтенном обществе, - сказал я, - что нам доводилось расправляться с вашей милости соплеменниками, ибо они недооценивали наших сил! Ужель и на этот раз предстоит событие столь печальное? Моя уверенность и спокойствие умерили его пыл. Наконец-то он стал, кажется, прозревать и смотрел на меня так, будто хотел насквозь пронзить взглядом. - Сержант вашей милости чрезмерно горяч и не слишком умен, - продолжал я. - Не откажи, ваша милость, посоветовать ему не принуждать нас вопреки нашей воле оборвать раньше времени его ценную жизнь! Дон Эстебан, скрипя зубами, последовал моему совету и отдал своим солдатам соответствующий приказ. После первых минут горячки испанец стал обретать равновесие духа и, прищурив глаза, присматриваться к окружающему внимательно и настороженно. - К чему все же ваша милость клонит? - вдруг прямо спросил он. - К миру и согласию. Он вонзил в меня взгляд, словно стилет. - Это издевка? - Упаси бог! - Ты, ваша милость, намерен прибегнуть к насилию? - Только в случае необходимости. - Но, надеюсь, ты не сомневаешься, что и мы умеем стрелять? - Дон Эстебан, кто посмеет в этом усомниться? - Любезным поклоном я выразил свое согласие. - Но сопротивление ничего вам не даст - силы слишком неравны. Если дело дойдет до перестрелки, вы доставите нам крайнее огорчение печальной необходимостью лишить всех вас жизни, прежде чем вы успеете произнести "Отче наш". А жаль! Наступила минута тягостного молчания. Дон Эстебан понял - с моей стороны это не просто похвальба. Он окончательно подавил в себе гнев и усмирил злобу, которых не на ком было сорвать. С изменившимся, все еще покрытым бледностью лицом, он смотрел на меня озадаченным взглядом, словно только теперь впервые меня увидел и вдруг обнаружил нечто совершенно неожиданное. Он смотрел не только обескураженно, но с каким-то застывшим удивлением. - Дон Хуан, ты сам дьявол! - пробормотал наконец он. - Но не думай, что убийство испанца на этот раз обойдется тебе безнаказанно! Не забывай, кого мы здесь представляем! - Ну и что? Разве коррегидор в Ангостуре - господь бог? Вы, кажется, снова переоцениваете свои силы