что я предложил поселиться в ней вместе со мной Арнаку и Вагуре, неразлучным моим друзьям. Остальные наши товарищи, не теряя времени, тоже сооружали себе хижины, но не вразброс, как это принято у индейцев, а все вместе - одну подле другой. Как видно, род наш намерен был и впредь держаться сообща. Оставалось лишь удивляться, как в расположении хижин, словно в зеркале, отражались личные чувства, симпатии и привязанности: негры построились вокруг хижины Манаури, словно личная гвардия вождя; Арасибо предпочел место подле меня и стал ближайшим моим соседом, по другую сторону, тоже поблизости от моей хижины, расположилась в шалаше Ласана с ребенком. Под вечер нас посетил Конесо, пришедший посмотреть, как мы разместились, и, пользуясь случаем, я выложил ему все, что думал по поводу хижины с могилой, дав недвусмысленно понять, что характер у меня вспыльчивый, не терпящий оскорблений, и нанесенные мне обиды я не всегда склонен оставлять безнаказанными. - Обиды? - сказал он с деланным удивлением. - В этом нет ничего обидного. - А что же тогда? Неудачная шутка или вероломная ловушка? - Верно, ловушка, - плутовато согласился Конесо, и его мясистые губы сложились в какое-то подобие улыбки, - но не вероломная. Это была просто проверка твоих сил! - Один сует мне в трубке яд, другой посылает жить в хижину-табу, - стал укорять я его. - Ты удивлен? - Губы вождя все еще улыбались, но раскосые глаза его смотрели холодно и настороженно. - Да, удивлен: разве я не гость ваш? - Ты наш гость. Но какой? Необычный! Не такой, как другие гости. Ты, говорят, обладаешь таинственной силой, и мы хотим подвергнуть ее испытанию. - Для этого вы сунули мне яд? - Да! Яд на тебя действует, теперь мы это знаем. И знаем, что дух мертвого сильнее тебя! Ты боишься его! Он вселяет в тебя страх. - В этом ты ошибаешься, Конесо! - Разве ты не бежал из хижины-табу? - Бежал, а как же! Но не из страха перед духом, можешь мне верить! - О-ей! - На одутловатом лице Конесо отразилась недоверчивая глумливость. - Я чту ваши обычаи и обряды! - продолжал я многозначительно. - Я не хочу осквернять жилища мертвого! И это все! Однако сомнение в его глазах не угасло, и он в упор бесцеремонным взглядом изучающе окидывал меня с ног до головы. - Говорят, мушкетные пули отскакивают от тебя... - Это выдумки. - А стрелы из лука не пробивают твоего тела. Это правда? - Глупости! - не на шутку вскипел я. - Я такой же смертный, как и всякий другой... Конесо не спускал с меня подозрительного взгляда и, как видно, не очень-то мне верил. Голова его как-то недоверчиво склонилась и странно подергивалась. - Не станешь же ты отрицать, что у тебя есть нечто, чего нет в других? - Не стану! - живо откликнулся я. - А, вот видишь! Он произнес это с торжеством, но я тут же охладил его пыл: - Да, правда, у меня есть нечто, и это нечто - мой большой опыт! Я повидал мир, видел много врагов! Одних побеждал я, другие побеждали меня - и у этих последних я больше всего научился. Научился, слышишь? В этом и кроется вся моя тайна... Тут мы заметили Ласану, возвращавшуюся от реки к своему шалашу с большой тыквой для воды на голове. При виде стройной индианки глаза Конесо округлились от похоти, и он буквально пожирал ее взглядом. - Ты здесь? - спросил он удивленно. - Здесь! - коротко ответила она и пошла дальше, не обращая на нас внимания. - Стой! Ласана! - окликнул он. - Я что-то тебе скажу! Твое место не здесь! - А где? - обратила она к нему гневное лицо и замедлила шаг. - Твое место в моем доме! - объявил он. - Ступай туда сейчас же! Не медли! Ласана окинула его не слишком приветливым взглядом, но и страха своего скрыть полностью не смогла. - Что это пришло тебе в голову? - фыркнула она. - Не спорь, женщина! Покорись и ступай! - Не пойду! - отказалась она твердо. - Я принадлежу к роду Белого Ягуара, и здесь мое место, да, здесь! - Нет, пойдешь! - крикнул Конесо резко. - Марш! Живо! Сопротивление Ласаны разъярило его. Как видно, эта женщина пришлась ему по вкусу, и он вовсю точил на нее зубы. - Погоди, Конесо! - вмешался я миролюбиво и придержал его за руку. - Давай поговорим спокойно, по-человечески! У араваков женщины имеют свои права и не являются рабынями мужчин, так мне говорили! - Ну и что? Что из этого? - вскинулся вождь. - Значит, она вправе поступить как ей нравится! - Не совсем! Она еще молода, мужа потеряла, у нее ребенок, значит, она нуждается в защите. Племя возьмет ее под защиту... - У нее уже есть защитник! - возразил я. - Кто? - Я. Конесо вызывающе прищурил глаза. - Ты хочешь сказать - она твоя жена? А я знаю, что это не так! - Да, не так, но я взял ее под свою защиту, а это почти то же самое. - Разве она хотела твоей защиты? - Хотела! - Ласана проговорила это громко и так тряхнула при этом головой, что ее черные волосы рассыпались по плечам. - И дальше хочу! Мы были не одни. Помимо Арнака, эту сцену наблюдало с десяток индейцев из нашей группы и несколько других местных араваков. Последних особенно возмутили наглые притязания Конесо. Вождь заметил это, сбавил тон и предпочел отступить. - Ладно, но мы еще встретимся! - пробурчал он себе под нос и хотел уйти. - Постой, Конесо! - остановил я его. - Этот вопрос ясен. Ласана останется со мной, но сказанное тобой неясно и непонятно! - О чем ты говоришь? - Ты строишь нам разные козни, а ты ведь принял наши подарки, и шпагу, и другие... Разве этого мало? - А может, и мало! - засмеялся он вызывающе. - Одного не понимаю, - продолжал я. - Где-то там, на юге, грозные акавои готовятся, судя по всему, идти против вас сюда, на Ориноко, войной, а вы, вместо того чтобы собрать все свои силы и дух, подрываете их, как безумные слепцы, сеете в племени скандалы и раздоры, навлекаете на себя бурю, а на всех нас - несчастья... - Кто сеет?! - воскликнул Конесо, будто услышав веселую шутку. - Мы сеем?! Мы навлекаем несчастья? Мы порождаем раздоры? - А кто же? - Это вы! Пока вас здесь не было, никто не нарушал у нас мира. Кто лишил племя покоя? Вы своим приходом! Это вы во всем виноваты! Так, перевернув все с ног на голову и всячески нас понося, Конесо удалился, еще более обострив обстановку. Кое-какие горячие головы из числа моих друзей стали было предлагать даже покинуть Сериму и основать свое селение на берегу Итамаки на несколько миль выше негостеприимной деревни, но большинство, и в том числе Манаури, этому воспротивились, веря, что недоброжелательность старейшин постепенно рассеется и все само собой образуется. ДИКОВИНЫ ДЖУНГЛЕЙ Все последующие дни мы проводили в праздности. Еды у нас было в изобилии, поскольку жители Серимы, за два года неплохо обосновавшиеся, щедро делились с нами своими запасами и даже разрешили собирать на их полях созревший урожай. Основу нашей пищи составляли клубни растения, называемого индейцами маниокой, из которых сначала надо было выжимать несъедобный сок, а затем уж варить и есть. Прекрасно разнообразили наш стол всевозможные фрукты, как выращиваемые вблизи жилища, так и дикорастущие, но прежде всего, конечно, рыба, кишмя кишевшая в реке и чуть ли не в каждой луже. Кроме того, не было у нас недостатка, естественно, и в разного рода лесной дичи, начиная от диких кабанов и кончая гусеницами, гнездившимися в трухлявых пнях. Спустя несколько дней люди нашей группы втянулись в ритм жизни индейской деревни. Праздность была им несвойственна. Одни отыскивали в джунглях участки, пригодные для корчевки и распашки под поля, другие отправлялись на реку ловить рыбу, используя при этом либо удочки, либо верши, либо стрелы и луки, а то даже перегораживая течение и применяя яды. Третьи шли в лес за фруктами или на охоту. К этим последним присоединялся и я, безмерно довольный, что оказался наконец в своей стихии. Шхуну мы подвели к самому поселку и поставили на якорь, у берега прямо против моей хижины. Важно было иметь ее всегда под рукой и на виду, поскольку в трюмах судна мы хранили все наши запасы и трофеи, добытые у испанцев. Опасность, грозившая нам со стороны акавоев, не давала мне возможности почивать на лаврах, и я часто проводил занятия по стрельбе из ружей. Подопечные мои занимались охотно, радуя мое сердце успехами, и, когда обрели необходимую сноровку, я разрешил им брать ружья на охоту. В лесу индейцы лучше управлялись с луками и стрелами, чем с огнестрельным оружием, но, несмотря на это, охотно брали и ружья, с гордостью перекидывая их через плечо. Они считали, что это придает им больше воинственности и солидности. В минуты, свободные от вылазок в лес и на реку, мы не пренебрегали занятиями и с другими видами оружия, такими, как лук, копья, палицы и дотоле неведомая мне "воздуходувка" - бамбуковая трубка восьми-девяти футов в длину, из которой с силой выдувались небольшие отравленные стрелы, летевшие на значительное расстояние. Всех нас охватил азарт соревнования, и некоторые стрелки добились поразительного мастерства. Конесо и пособник его Пирокай с самого начала пытались расколоть нашу группу, сманивая людей всяческими посулами, но добились они немногого. Все их старания, кроме двух случаев с душами неустойчивыми, окончились неудачей. Наши люди хотели жить вместе, чувствовали себя поистине одним племенем, единой семьей. Их изобретательность и предприимчивость оказывали магическое влияние и на многих жителей Серимы. Не приходилось удивляться, что близкие родственники членов племени Белого Ягуара перебрались к нам и поселились в наших шалашах. Но и другие индейцы, не состоявшие в родстве, также тянулись к нам. Они искали нашей дружбы, порой совета, а то и просто задушевной беседы и вообще охотно поселились бы поблизости от наших костров. Но Манаури решительно этому противился, стремясь не разжигать зависти старейшин, и без того глядевших на нас косо. Охотиться в лес мы ходили по двое или по трое; я, как правило, с Арнаком или Вагурой, а порой и с Ласаной, особенно после того, как в хижину к ней переселилась ее мать. Лишь теперь я по-настоящему стал ощущать неописуемую, просто ошеломляющую прелесть окружающего нас леса. В северных лесах моей родины множество всяких деревьев, но в какое сравнение это могло идти с буйной пышностью, со сказочным богатством здешней растительности? В вирджинских лесах немало непроходимых чащ, но разве сравнить их со здешними чащобами, с буйным неистовством зелени, с невообразимым хаосом неукротимых ветвей, листьев, лиан, колючек, среди которых трудно ступить шаг, где все сковывает человека, гнетет его тело и даже мысль его и душу? На первый взгляд безумный, ошеломляющий хаос, но стоит опытному охотнику всмотреться пристальней, и в кажущемся беспорядке он начинает примечать мудрость природы, разумные закономерности ее бытия, начинает постигать дикую ее красу, и более того - находить в ней пленительную терпкую прелесть. И в то же время никогда не ведомо, чем для человека станет непроглядная чаща: добрым другом или коварным врагом. Кроме ягуара, на охотника могли выскочить тут и другие хищные кошки, из которых одну, сплошь желтую, как лев, называют пумой. Могли попасть на мушку в густых лесах и олени-мазамы, и дикие свиньи-пекари, а по берегам рек водосвинки и тапиры - могучие животные с прочным, как щит, кожным покровом и удлиненным, словно у диковинного слона, носом, и, конечно, бесчисленные стада всевозможных обезьян. Мог здесь охотник встретить и броненосца - животное, сплошь покрытое панцирными щитками, и другое диво - муравьеда, пожирателя муравьев, с нелепо длинной мордой и такими мощными передними когтями, что они могли бы легко надвое разодрать человека; мог встретить здесь охотник и еще большую диковину - ленивца, четвероногое, до беспредельности кроткое существо, постоянно висящее на ветвях головой вниз, и что самое удивительное - почти без движения. А всевозможные водяные и лесные черепахи, а ящерицы, из которых игуана - по виду и повадкам сущий дракон - уступает им разве лишь по размерам, а бесчисленное племя ядовитых змей и громадных удавов, а вероломные крокодилы-кайманы, подстерегающие добычу в тихих заводях, и в этих же водах, кроме множества съедобных рыб, - настоящие чудовища: плоские сипари с ядовитым шипом на хвосте, небольшие рыбы пирайи, отличающиеся поистине дикой прожорливостью, а яринга, рассказы индейцев о которой казались мне сказочным домыслом: эти крохотные чудовища, совсем небольшие по размерам, коснувшись купающегося человека, будто бы поражали его ударом молнии, вызывая полный паралич! А неисчислимый красочный мир тысяч птиц на земле и в воздухе, мир щебечущий, мир прелестный и радостный, над которым высоко в небе царственно парит мрачный властелин - гигантский орел с хохлатой головой - полумифическая гарпия, безжалостный пожиратель обезьян и всякой прочей живности, которому под силу, пожалуй, поднять в воздух даже пятнадцатилетнего подростка. Араваки, уже два года жившие на берегах Итамаки, не утаивали от меня того, что знали о тайнах джунглей, и я немало наслушался рассказов о разных диковинах. Порой в этих повествованиях трудно было отличить правду от вымысла, ибо с одинаковым выражением подлинного страха меня предостерегали как от встречи с ягуаром, так и с Канаимой - духом мести, одинаково подробно описывали как облик и повадки хищной ящерицы-игуаны, так и внешний вид лесных гебу - мохнатых существ с выпученными глазами, существ, оказывавшихся просто злыми духами умерших. Сообщая мне о случаях нападения на людей большой змеи комути (анаконды), действительно обитавшей в прибрежных зарослях, столь же детально мне описывали и водяных чудищ маикисикири, которые показывались якобы только женщинам и никогда мужчинам и вообще были злейшими врагами женского пола, и только позднее я узнавал, что маикисикири - это не что иное, как лишь водяные духи. Таким вот причудливым образом сплетался в единый клубок мир реальный и мир вымышленный, и, отправляясь в бескрайний лес, ты никогда заведомо не знал, где подстерегает тебя опасность реальная, а где лишь мнимая, и это чувство неопределенности вселяло сладостный трепет, непостижимый и волнующий, как и все в этих джунглях. ЯДОВИТЫЕ ЗМЕИ Вокруг нашей хижины было на удивление много отвратительных змей, и притом змей ядовитых, особенно возле тропинки, ведущей от нас к джунглям. На ней мы ежедневно убивали по нескольку гадин, но их не убывало, и утром следующего дня появлялись все новые и новые. - Чем мы им так понравились? - воскликнул я с шутливым негодованием. - Или они падают с неба? Друзья мои озабоченно переглядывались, словно испытывая вину или стыд за такую явную немилость природы. Они горячо меня уверяли, что в здешних местах порой так бывает: в целой округе не найдешь ни одной змеи, а в каком-то месте их тьма-тьмущая. Манаури припомнил, как однажды, несколько лет назад, наткнулся на место, где грелось на солнце сразу десятка два змей, и притом сорораима, самых ядовитых из ядовитых. Он тогда убежал, но долго еще при воспоминании об этой встрече у него мурашки бегали по коже. Мне не оставалось ничего иного, как примириться с высокими испанскими сапогами и носить их для вящей безопасности - змеи не могли прокусить толстую кожу. А мать Ласаны, женщина необычайно заботливая, помогла по-своему: из прежнего своего жилья она привела ручного туюи - громадного аиста с черной головой и таким же клювом, ярого искоренителя всяческих пресмыкающихся гадов. И впрямь с этих пор ядовитых тварей у тропинки как будто поубавилось. У меня вошло в обычай посещать по утрам шхуну и проверять трюмы, где у нас хранились бочонки с порохом. По бревнам, которые я перебрасывал с берега на борт, вместе со мной вбегала и пятнистая собачонка, веселый страж нашего жилища. Однажды собачонка, вскочив, как обычно, в трюм, как-то жалобно вдруг заскулила и стремглав в испуге выскочила обратно. Преследуя ее, за ней выползла небольшая темная змея в желто-коричневую крапинку. Ядовитая - сразу определил я по сердцевидной форме головы и едва успел отпрянуть в сторону. К счастью, в руке у меня был железный прут. Я ударил змею по голове раз, потом второй, и она испустила дух. Однако в трюме затаилась еще одна змея, тоже ядовитая, а у руля обнаружилась и третья. Эта, свернувшись в клубок, вытянула голову и готовилась к прыжку. Крохотные глазки ее светились яростью. Мне без труда удалось обезвредить всех трех тварей - по палубе они не могли быстро ползать и были опасны, лишь когда человек неосмотрительно оказывался совсем рядом с ними. Появление змей на судне не поддавалось никакому объяснению. Шхуна со всех сторон была окружена водой и не соприкасалась с берегом, за исключением тех минут, когда на нее перекидывались бревна. Откуда же взялись здесь три страшные твари? Не подбросил ли их кто-то знающий, где я обычно бываю, чтобы от меня избавиться? Все это было весьма странно. А змеи действительно оказались ядовитыми - пес, как видно, укушенный змеей, смог лишь добраться до берега и здесь внезапно упал как подкошенный. Минуту или две он еще жил, потом по телу его пробежали конвульсии, из пасти выступила кровавая пена, из глаз и ушей сочилась кровь. Теперь, когда он лежал бездыханный, я мог убедиться в молниеносном действии яда и понял - если бы меня не опередил этот невольный спаситель, сейчас здесь лежал бы мой труп; хотя я не отличался особой впечатлительностью, по спине у меня побежали мурашки. Я не стал делиться с друзьями возникшими у меня подозрениями, но они и сами тут же пришли к заключению, что это дело вражеских рук. Чьих - нетрудно было догадаться. Теперь и обилие змей у тропы казалось им подозрительным и совершенно противоестественным. - Да, это он, это его штучки! - заявил Арнак, нахмурившись и воинственно оглядываясь вокруг, словно ища скрытого в кустах врага. - Ну, сейчас-то его здесь нет! - усмехнулся я. - Змей он, вероятно, подбрасывает нам только по ночам... - Ты говоришь, он подбрасывает? - с явным сомнением в голосе спросил Манаури. - А кто же еще, если не Карапана? - удивился я. - Он, ясно, он! Нет сомнений! Но сам ли он это делает? - Если не сам, значит, его помощники... - И это сомнительно, Ян! - Тогда я ничего не понимаю! Откуда же тут берутся змеи? Лицо Манаури выражало беспокойство и тревогу. - Он шаман, - напомнил вождь как бы в объяснение. - Значит, ты думаешь, что он приманил сюда змей заклинаниями? - спросил я. - Он на многое способен! Это великий и опасный шаман, - ответил Манаури уклончиво. Становилось очевидным, что вождь связывал появление змей со злыми чарами, а все остальные, за исключением Арнака, похоже, разделяли это убеждение. Колдовство для индейцев - большая сила, противостоять которой бесполезно, и я стал серьезно опасаться, как бы мои друзья-араваки перед лицом высшей силы не отступились от меня или, в лучшем случае, не пали духом. Но оказалось, они и не думали ни отступаться от меня, ни падать духом по причине, которую тут же и высказали: Карапана опасен, но я - паранакеди, англичанин, к тому же Белый Ягуар, и поэтому у меня есть свои заклинания, и я обладаю не меньшей силой расколдовывать заклинания шамана. - Значит, вы считаете, что я с ним справлюсь? - спросил я. - Справишься, справишься! - отвечали они. - Его злую волю я предпочитаю победить более сильным оружием, чем колдовство! - Нет оружия более сильного! - воскликнуло сразу несколько индейцев. - Какое ты знаешь оружие? - Ну хотя бы решительность. На их лицах отразилось разочарование. - Да, конечно... - А вы мне поможете? - Поможем. Ты наш Белый Ягуар! Ты наш друг! - заверили они. - Поможем. - Хорошо, я дам вам ружья, и по ночам мы будем караулить. Посмотрим, устоит ли злодей против нашего свинца! Однако в этом они не хотели участвовать. Стрельба ночью была им не по душе, к этому они не привыкли и вообще не хотели гневить тайные силы. Ночью они предпочитали спать, а не охотиться за чем-то страшным и непонятным. На рассвете следующего дня в сопровождении Арнака я отправился на охоту. В том месте, где тропа уходила в лес, мы встали как вкопанные. Поперек тропинки, словно преграждая нам путь, лежало несколько небольших, грубо исполненных, словно вылепленных детской рукой глиняных фигурок. Едва увидев их, Арнак замер на месте и резким движением остановил нас, не пуская дальше. С несвойственным для него изумлением уставился он на эти фигурки. Величиной не больше пальца, фигурки изображали разных зверей: маленькую ящерицу, лягушку, змееныша, какого-то четвероногого зверька, птицу и даже скорпиона. Все фигурки были уложены головами в нашу сторону, а приглядевшись внимательнее, я заметил, что на каждой из них была обезображена какая-нибудь часть тела: сплющена голова, оторвана лапа, выедена спина, выколоты глаза. - Не подходите близко! - прошептал Арнак взволнованно. Я удивленно взглянул на юношу, несколько сбитый с толку его поведением. - Опять колдовство? - проговорил я. - Да. - И ты поддался? - сказал я с укором. - Арнак! Опомнись! Это же все чепуха! - Нет, Ян! - возразил он серьезно. - Это уже не чепуха! Если шаман замышляет кого-то уничтожить, то кладет у него на пути такие заколдованные фигурки. - Зачем? - Чтобы ослабить его волю, размягчить сердце, замутить рассудок... - А я растопчу эти чары, - заявил я. - Не делай этого! Они могут быть отравлены, и яд войдет через сапоги в твое тело... Спустя минуту Арнак как бы опомнился от первого впечатления, лицо его прояснилось, на губах заиграла чуть заметная улыбка. - Нет, Ян! - сказал он мягко, стараясь меня успокоить. - Ты учил меня, что все это выдумки шаманов, и наука твоя не прошла даром! Но это уже не шутки! Видно, Карапана всерьез решил с тобой покончить, и это меня тревожит... - А почему ты думаешь, что он решил покончить со мной, а не с нами всеми? - Смотри! Он показал глазами вперед. Там, чуть дальше уложенных в ряд фигурок, я увидел на тропинке еще одного вылепленного зверька. Фигурка отдаленно напоминала хищника, точнее, ягуара, выкрашенного в белый цвет, одним словом, белого ягуара. Ага, это определенно уже касается меня. Крохотная стрела навылет пронзила грудь зверя - такая судьба, вероятно, предназначалась и мне. В ответ на все эти угрозы и попытки устрашить меня с помощью фигурок хотелось лишь пожать плечами, но неуемная ярость преследователей невольно вселяла какую-то жуть. Неужто я бессознательно стал поддаваться пагубному воздействию шамана? Тем временем Арнак отыскал толстый сук и начал изо всех сил колотить по фигуркам, пока не превратил их в пыль, а пыль потом старательно смел с тропинки в сторону. То же он хотел учинить и с фигуркой ягуара, но я его удержал, решив сохранить ее себе на память. Юноша покачал головой, но согласился. - Только смотри, - предостерег он, - не касайся ее! Привязав фигурку к тонкой лиане, мы подвесили ее на ветку куста, чтобы забрать на обратном пути. Когда спустя несколько часов мы возвращались той же тропинкой, нас ждала новая неожиданность - фигурка исчезла. Пока мы охотились, ее кто-то взял. Никто из наших причастен к этому не был. Значит, поблизости от наших хижин бродит кто-то чужой. Лесная чаща, окружавшая нас стеной, надежно укрывала от нас мрачную тайну, и в этих непроходимых дебрях мы были беспомощны. - Белый Ягуар с пронзенным сердцем - в руках врага! - проговорил Арнак. - Береги свое сердце, Ян! - Сердце у меня как у быка! - рассмеялся я. На вторую и третью ночь после истории со зловещими фигурками я плохо спал, а проснувшись, никак не мог заснуть. Из ближайших зарослей неслась шумная музыка, у реки - концерт другой, но не менее шумный, в камышовых стенах хижины шелестели не то какие-то ящерицы, не то насекомые. Сон не шел, и в голове моей бродили разные мысли. Непостижимая ярость шамана с каждым днем все более обостряла положение, и надлежало предпринять какие-то решительные шаги. Но какие? Вдруг весь я обратился в слух. Я лежал у самой стены на ложе из веток, покрытых шкурами. И вот прямо над собой я услышал какие-то странные звуки, показавшиеся мне непохожими на привычные ночные шорохи. Раздался то ли треск, то ли шуршание осторожно раздвигаемого тростника. Минуту спустя у меня уже почти не оставалось сомнений: кто-то, стоя снаружи, пытается проделать отверстие в стене хижины. Я хотел было вскочить и выбежать во двор, чтобы схватить таинственного гостя, как вдруг что-то упало мне на живот, и я застыл в неподвижности. Какое счастье, что я не поддался испугу и не пошевелился, - это была змея! Не очень большая, длиной всего, наверно, фута в полтора, упав, она притаилась и продолжала недвижно лежать на моем теле, словно не зная, что делать дальше. Я боялся дышать, хотя сердце у меня колотилось как бешеное. За последние дни я хорошо изучил повадки этих тварей и прекрасно сознавал, что стоит мне хоть чуть шевельнуться, как раздраженная гадина не замедлит вонзить в меня свой ядовитый зуб. Спустя минуту, показавшуюся мне вечностью, змея медленно распрямилась и поползла. Я чувствовал скользкое ее тело и напрягал всю силу воли, чтобы не дрогнуть. Наконец змея сползла с моего живота, но не отдалилась, а медленно двинулась вдоль моего тела, потом даже обвилась вокруг ноги у щиколотки и так замерла на несколько минут. Я выдержал и это, и змея наконец соскользнула с моего ложа. Наконец можно было перевести дух. Холодный пот струился по моему телу. Прошло немало времени, прежде чем снова стала нормально пульсировать кровь и ко мне вернулась способность здраво мыслить. Все это происходило в кромешной тьме. Непосредственная опасность мне уже не грозила, но я знал, что еще не избавился от нее. Змея находилась где-то рядом, быть может, притаилась всего в нескольких дюймах от меня. Я все еще не отваживался не только пошевельнуться, но даже крикнуть друзьям, спавшим в гамаках. Так в полной неподвижности я провел несколько часов, пока не наступил рассвет. Когда первые проблески стали проникать сквозь щели в хижину, рассеивая тьму, я внимательно осмотрелся по сторонам. Змеи нигде не было видно. Я разбудил друзей и рассказал им о случившемся. Обыскав в хижине все углы, мы наконец нашли ее. Укрылась она недалеко - среди ветвей под моим ложем. Это оказалась на редкость ядовитая и злобная змея. Едва мы ее обнаружили, она бросилась на нас. Потребовался мгновенный и точный удар палкой, чтобы ее обезвредить. Над моим ложем в тростниковой стене виднелась дыра - красноречивая улика. Итак, это уже явное покушение на мою жизнь. Все поняли серьезность положения и необходимость более решительной, чем прежде, защиты. Теперь никто не противился тому, чтобы выставлять на ночь охрану и стрелять в непрошеных гостей. - Я буду караулить! - первым вызвался Арасибо. Глаза его горели ненавистью. - Будем дежурить все по очереди! - возразил Арнак. - Я - первый! Я - в эту ночь! - стоял на своем хромой. На ночь я подготовил для него ружье, заряженное картечью, и велел стрелять не ближе чем на тридцать шагов, а чтобы не убить случайно кого-нибудь из своих, прежде окликнуть и убедиться, кто идет. - Я узнаю, кто идет! - буркнул Арасибо. Вечером мы предупредили ближайших соседей, чтобы они не подходили ночью к нашей хижине и к тропе, ведущей от нас в лес. Около полуночи нас разбудил грохот выстрела. Мы выскочили во двор. Арасибо крикнул, что стрелял в кравшегося человека. - Ты окликнул его? - спросил я. - Зачем? Это был враг! Мы быстро зажгли факелы и побежали к тому месту, на которое указывал Арасибо. Там никого не было. Страж наш либо промахнулся, либо только ранил врага, а быть может, ему и вообще все померещилось. Утром, едва наступил рассвет, мы еще раз обследовали это место и теперь с успехом: сразу же обнаружили следы крови. Арасибо торжествовал. Крови было много. Выстрел Арасибо дал блестящие результаты и, похоже, испугал злых духов. Нашествие змей прекратилось, в темноте никто уже не нарушал нашего покоя, и мы напрасно караулили по ночам. Через несколько дней индейцы хотели отказаться от дежурств, но я этому воспротивился и в конце концов настоял на своем: началась сухая пора, пора войн, и охрана по ночам предусматривала теперь не одну, а две опасности: происки шамана и возможность нападения со стороны акавоев. К несению караула мы привлекли всех мужчин нашего рода. Такого свойства предусмотрительность была чужда природе здешних индейцев, совершенно лишенных дара предвидеть и упреждать опасность, но мне удалось склонить их к этому, поскольку они уважали меня и не хотели огорчать. Оставалось загадкой, кого ранил ночью Арасибо. Во всяком случае, не из нашего рода и не Карапану, Конесо, Пирокая или Фуюди, как стало мне вскоре известно. В предвидении стычек с акавоями мне хотелось иметь подробную карту лесов, гор, рек и тропинок между нижним течением Ориноко и рекой Куюни на юге, и я посылал Арнака к жителям Серимы, которые могли бы дать подробные сведения об этих краях. Они давали их охотно, и в итоге мне удалось составить со слов недурную карту. Заодно Арнак пытался осторожно собрать в селении сведения о ночном госте. Однако здесь он мало преуспел - тот провалился, словно камень в воду. Если этот человек и отлеживался где-то, излечиваясь от ран, то под большим секретом и весьма тщательно укрытый в каком-то потайном месте. Однажды утром я отправился с Вагурой и Ласаной на охоту. Мы шли своей обычной тропой, которая уходила, как мне говорили, на десятки миль к югу, ведя через ущелья гор Итамаки в долину реки Куюни, и с незапамятных времен служила индейцам торговым путем. За поясом у меня был пистолет, на плече легкое, но метко бьющее ружье, хотя и не столь дальнобойное, как мушкет. У Ласаны был лук, из которого она редко промахивалась, а Вагура вооружился нечасто применяемым в этих краях оружием - "воздуходувкой". Стрелы ее, небольшие и легкие, представляли тем не менее страшную опасность: отравленные ядом кураре, они, даже слегка задев крупного зверя или человека, через несколько минут его умертвляли. Когда часа через два мы добрались до мест, изобиловавших разной дичью, нас застиг такой ливень, что в лесу сделалось почти темно. Ласана и я прижались к стволу могучего дерева, называемого индейцами мора, а Вагура укрылся шагах в двадцати от нас. Несмотря на сухую пору, мы чуть ли не ежедневно были свидетелями подобных ливней, длившихся час-два, после чего снова вспыхивало жаркое солнце и чистейшая лазурь заливала небо. На этот раз ливень продолжался каких-нибудь полчаса. Вскоре небо начало проясняться, в лесу посветлело. Мы все еще стояли под деревом, и я по охотничьей привычке стал оглядывать окружающую нас чащу и кроны ближайших деревьев. В расточительном нагромождении здесь росли как бы сразу три леса в одном: обычный высокоствольный лес, под ним лес непроходимых зарослей кустарника, а вверху, на стволах и ветвях деревьев, лес третий - целые армии паразитирующих растений. К тому же весь этот хаос во всех направлениях перевивался дикой путаницей сетей из лиан-канатов. Я любил вглядываться в эту бурю расточительности и отдаваться ее пьянящему дурману. Вдруг взгляд мой замер, пульс учащенно забился. Я вскинул к плечу ружье - в каком-нибудь десятке шагов от нас над самой землей на ветвях дерева притаилась огромная змея. Это была не серая анаконда, живущая поблизости от воды, - тело змеи было ярко раскрашено желтоватыми пятнами по серо-красному фону. Я не мог определить ее длины, поскольку видел лишь часть тела, но, судя по толщине, это был настоящий исполин. Высунув голову из-за листьев, змея следила сверху за происходящим на земле. Нас она давно заметила. Я еще раздумывал, что делать: то ли стрелять, то ли выждать, как вдруг внимание наше было отвлечено от змеи странными звуками, долетевшими откуда-то издали, из глубины леса. Сразу в нескольких местах там трещали ломаемые кусты, и треск этот, поначалу приглушенный, все более приближался, становясь явственнее, а потом мы услышали и другие звуки, глухие и яростные: не то пыхтенье, не то хрюканье. - Сагуино! - шепнула мне Ласана. - Дикие свиньи! Целое стадо их двигалось прямо на нас. Я немало наслышался рассказов о том, какие это опасные для человека звери, если их нечаянно раздразнить. Ослепленные бешенством, они бросаются на любого врага, будь то человек или ягуар, и, как бы он ни защищался, чаще всего разрывают его на части. Лишь поспешное бегство на дерево может тогда спасти от верной смерти. Самый нижний сук ответвлялся от ствола моры, под которой мы стояли, на высоте десяти футов от земли, и я, подхватив Ласану, помог ей уцепиться за него и вскарабкаться наверх, а затем взобрался туда и сам. Мы успели заметить, что Вагура тоже взобрался на дерево. Я проверил порох на полках - не намок ли, что, к сожалению, часто случалось в здешних влажных лесах, - и подсыпал свежего и в ружье и в пистолет. - Посмотри, - указала Ласана на змею. Удав, услышавший, как и мы, приближение стада свиней, вдруг ожил. Он медленно сполз чуть ниже. Теперь голова его и верхняя часть туловища висели над самой землей, а хвост обвивал ветви дерева где-то высоко вверху. Повиснув так в полной неподвижности, более похожий на толстую лиану, чем на громадную змею, он таил в себе скрытую угрозу, и под сплющенным его лбом, как видно, копошились какие-то коварные замыслы. Стадо тем временем приблизилось. Кабаны не торопясь двигались по кустарнику прямо под нами и вокруг нас. Их было огромное множество, целая лавина, штук сто, а может быть, и больше. Я не спешил стрелять, выжидая, пока пройдет основная масса, зато Ласана с расстояния шагов в двадцать свалила из лука одну из ближайших самок. Пронзительно взвизгнув, свинья вырвала клыками из раны стрелу, но вторая стрела пронзила ей сердце, и она замертво рухнула на землю. Неистовый визг привлек к себе часть стада. Возбужденные непонятным явлением кабаны обступили погибшую самку и, ощетинив загривки, усиленно принюхивались, но обнаружить нас не смогли. И тут напал удав. Схватив в пасть поросенка весом никак не меньше нескольких десятков фунтов, он легко, словно крохотного птенца, мгновенно утащил его наверх. Пронзительный визг жертвы разнесся по лесу. Удав, невзирая на вопли и отчаянное сопротивление поросенка, поднялся чуть выше. Там, прижав добычу к стволу, он обвил и ствол и поросенка одним витком своего тела. Объятие было смертельным. С наверняка поломанными ребрами и раздавленными внутренностями поросенок немного подергался и затих. Все это происходило на глазах стада, наблюдавшего за лесной трагедией с немым отупением. Но уже при последних конвульсиях жертвы кабаны внизу задвигались. Несколько из них бросилось к дереву, на котором находился удав, и принялись рвать ствол клыками. Примеру их последовали и другие. Дерево не было особенно толстым - четыре мужские ладони, наверное, могли бы его обхватить. Под напором яростных клыков ствол затрясся от корней до самой верхушки. Удав заполз выше. Обезумевшее стадо неистовствовало. От ствола летели щепки. С глухим стуком на землю упало тело мертвого поросенка. Стадо отпрянуло как бы в испуге, но тут же бросилось в новую атаку с удвоенной яростью. Было ясно, что дереву долго не выстоять. Сообразил это и удав. А Ласана не теряла времени даром. Схватка происходила прямо под нами, в каких-нибудь двадцати шагах, и каждая стрела из ее лука попадала в цель, хотя и не каждая оказывалась смертельной. Я невольно то и дело поглядывал на эту редкостную женщину. Как же она была прекрасна, раскрасневшаяся, с развевающимися прядями волос! Обхватив ствол крепкими ногами, она грациозно изгибала стан, натягивая лук, и не могла не вызывать восхищения. Наконец и я решился выстрелить по кабанам из своего ружья. Кабаны, конечно, слышали грохот над головой, но, разъяренные и ослепленные одним врагом - змеей, видели только ее и все относили на ее счет. А я тем временем спокойно перезаряжал ружье и не без успеха слал пулю за пулей в кабанье стадо. Удав понял, что прибежище его становится все более ненадежным и он в любую минуту может оказаться на земле. По соседству стояли другие деревья, вплетаясь своими ветвями в крону того, на котором притаился убийца. Но ветви эти, слишком тонкие, не выдержали бы тяжести огромного тела. Зато были лианы, притом довольно мощные, которые, перекидываясь, словно гирлянды, с дерева на дерево, связывали меж собой соседние стволы. Одну из них удав и выбрал себе для бегства. Выбрал неудачно. Сами по себе плети были толстыми и прочными, но с ветвями сплетались слабо. Удав, двигаясь с величайшей осторожностью, не добрался еще и до середины лианы, как помост этот под огромной тяжестью начал медленно оседать. Удерживаться удаву на столь шаткой опоре становилось делом сложным. В какой-то миг он, словно потеряв равновесие, перевернулся, хвост его при этом оторвался от лианы и повис в воздухе. В это мгновение огромный старый вепрь прыгнул высоко вверх, и на этот раз удачно - он ухватил конец хвоста. Хватка была мертвой. Мощный рывок, и тело удава соскользнуло вниз. Мгновенно подскочили другие кабаны, впились клыками, стащили врага на землю. Удав-великан справился бы, вероятно, с двумя-тремя кабанами, но не со всеми. Пока он сжимал в пасти рыло одного, остальные с неудержимой яростью в мгновение ока его растерзали. В воздухе пахло мускусом. Кабаны, насладившись одержанной победой, постепенно успокаивались. И тут несколько животных задрали морды вверх, словно принюхиваясь. Что-то их насторожило. В первый момент я решил, что они обнаружили нас, людей. Но нет, смотрели они не на нас, а, пожалуй, в сторону зарослей, откуда пришли. Зафыркав, они сорвались с места и бросились наутек вдогонку за стадом, ушедшим прежде вперед. Миг, и на поле боя не осталось ни одного кабана, за исключением убитых нами и раненых, находившихся при последнем издыхании. До нас все еще доносился треск со стороны, куда умчались кабаны, когда в зарослях под нами мелькнуло мощное тело. Желтоватое, пятнистое, длинное. Ягуар! - тревожно екнуло сердце. Да, это был ягуар, кравшийся за кабанами по следу. Ему также хотелось урвать что-то для себя. Подкравшись ближе, он остановился, изумленный зрелищем множества валявшихся вокруг трупов и раненых кабанов. Нас отделяло каких-нибудь тридцать шагов. Он был весь перед нами как на ладони. Хищник, явно озадаченный необычностью картины, припал к земле, рыская по сторонам своими узкими кошачьими зрачками. Он, несомненно, хотел понять, что же тут произошло. - Смотрит на нас! - шепнула Ласана. - Не шевелись! - предостерег я. Ягуар уставился в нашу сторону и больше не отрывал от нас глаз. Зрачки его горели яростью. Вероятно, мы ему приглянулись. Уж не принимал ли он нас за каких-то аппетитных обезьян? Не скрою: у меня по телу пробежали мурашки. Ружье мое было разряжено, и заряжать его снова но оставалось времени. За поясом торчали лишь пистолет и нож. Пистолет, правда, заряженный, но в каком состоянии порох на полке, как знать! Я нащупал осторожно рукоятку, потихоньку вытянул пистолет и взвел курок. Порох на полке казался сухим. Я облегченно вздохнул. А хищник тем временем, не обращая, как ни странно, ни малейшего внимания на лежавших перед ним кабанов, буквально пожирал нас глазами. Вот он шевельнулся и крадучись пополз в нашу сторону. Казалось, это крадется сама неотвратимая судьба, от которой не было спасения. Наш сук рос достаточно высоко, и ягуар не мог одним прыжком достичь нас, но ловко лазивший по деревьям зверь без труда добрался бы по стволу до приглянувшейся ему дичи. Держа пистолет двумя руками направленным в сторону ягуара, я краем глаза заметил, что храбрая моя спутница не потеряла самообладания и также готовилась к обороне. Последнюю оставшуюся стрелу она положила на тетиву и сосредоточенно ждала дальнейших событий. Ее спокойствие, ее отвага, ее готовность к борьбе тронули меня до глубины души, наполнив сердце какой-то удивительной нежностью. Обеими руками сжимал я пистолет, упорно целясь зверю в голову. И когда он весь подобрался, готовясь к прыжку, а мушка пистолета закрыла его глаз, я нажал на спусковой крючок. Одновременно с выстрелом ягуар отчаянно взвился в воздух, издав пронзительный короткий рев. Рев боли. Тяжко грохнувшись оземь, он с минуту лежал словно пораженный громом, потом вскочил и неверными прыжками бросился в глубь леса. Бежал он тяжело, шатаясь, словно ему что-то мешало. - Попал, попал... - громко закричала Ласана и, в порыве радости схватив меня за руку, привлекла к себе. - Осторожно, а то упадем! - отбивался я, смеясь. На нас напал безудержный припадок смеха, пришедший на смену сверхчеловеческому напряжению. Мало-помалу придя в себя и остыв, мы уже спокойнее окинули взглядом поле битвы под нами. Ягуар скрылся в чаще и больше нам не угрожал: вероятно, пуля угодила ему в голову. Кабаны лежали повсюду - зрелище отрадное и приятное. Мяса мы добыли столько, что еды теперь будет вдоволь для всех соседей и друзей. Счастье нам улыбнулось. Меня так и распирало от радости, я словно опьянел. К тому же выглянуло яркое солнце. Оно снова осветило весь мир, заливая яркими лучами лесные дебри и пробиваясь к нам золотыми нитями. Прежде чем спуститься с дерева, я предусмотрительно зарядил ружье и пистолет. Снизу я взглянул на смеющуюся Ласану; никогда прежде она не была так мила моему сердцу. Сложив охотничьи принадлежности под деревом, я протянул вверх руки, предлагая ей спрыгнуть ко мне. Она соскользнула вниз грациозно, словно изящный зверек, и оказалась у меня в объятиях. Собрав убитых кабанов, мы снесли их в одно место и принялись свежевать. Изнурительная эта работа заняла у нас несколько часов. Затем мы подвесили туши на сучьях деревьев, с тем чтобы позднее прислать за ними людей из деревни, а двух кабанов подвязали к шесту и понесли сами, я спереди, а Вагура сзади. Всего мы подстрелили больше двадцати штук, в том числе нескольких подстрелил Вагура из "воздуходувки". Ягуара мы не нашли, да, впрочем, и не очень его искали. МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ Когда мы подходили к дому, солнце едва спускалось с зенита. Кабанье мясо портится быстро, поэтому мы шли не отдыхая. Происшествие, едва не стоившее мне жизни, случилось уже недалеко от хижин, когда до опушки леса оставалось каких-нибудь сто шагов. Я, как уже говорил, шел первым и шест с тушами держал на плече. Тропинка была узкой, нас то и дело задевали ветки кустов. Вот и сейчас я почувствовал легкий удар в левое плечо, совсем несильный и неболезненный. Взглянув в ту сторону, я вдруг заметил, как что-то юркнуло в ближайший куст. Я посмотрел внимательней - змея, длиной фута в три. Укусила меня она, притаившись на ветке. По форме головы я сразу определил, что змея ядовитая. - Подождите! - обратился я к своим спутникам сдавленным голосом, стараясь сохранять спокойствие. - Меня ужалила змея. - Куда?! - подскочил ко мне Вагура. - Куда?! - В левое плечо, - ответил я. - А змея вон там, на кусте! Ласана, шедшая следом за нами, оказалась ближе всех к змее. Одним прыжком она подскочила к ней и, размахнувшись луком, как палкой, сильным ударом перебила змее позвоночник. Змея свалилась с ветки, но на землю не упала, а повисла в воздухе. - Она привязана! - удивился Вагура. Змея действительно была привязана к ветке за хвост. Кто-то привязал ее над самой тропой, чтобы она ужалила проходящего наверняка. И она ужалила. Ласана и Вагура подбежали ко мне. Я показал им укушенное место: две крохотные, еле видные точечки - не зная, и не заметишь. Испуг отразился на лицах моих друзей. - Нож! - закричала Ласана не своим голосом. Она сама выхватила у меня из-за пояса нож, но Вагура вырвал его, заявив, что сделает это лучше. Меня тут же усадили на землю. Вагура, крепко удерживая меня за плечо, короткими взмахами стал рассекать мне кожу и мышцы в месте укуса. Кровь брызгала вокруг из все более глубокой раны, но он, не обращая внимания, все резал и резал. При этом он изо всех сил мял плечо, стараясь выдавить как можно больше крови. Я молча терпел, зная, что на карту поставлена сама жизнь. Потом Вагура отбросил нож и припал к ране губами. - Нет! - вскрикнула Ласана и резким движением оттолкнула его. - Тебе нельзя! У тебя на губе царапина! Она сама склонилась над моим плечом и стала высасывать кровь, поминутно ее сплевывая. Все это делалось молниеносно, куда быстрее, чем описывается. С момента укуса прошла, быть может, всего минута, когда Ласана наконец, едва дыша от усталости, на миг прервала свое занятие. Завидя растерянно стоявшего рядом Вагуру, она набросилась на него: - Беги скорее к моей матери! Расскажи ей... - И что? - Пусть принесет снадобья. Спеши! Как он помчался! Стремглав, словно олень. Да, они действительно меня любили! А Ласана все продолжала без устали отсасывать кровь, которая все еще струилась из раны, хотя и меньше, - я потерял ее, наверно, уже целую кварту. Видя бледность лица женщины и непроходящий страх в ее глазах, я спросил: - А у тебя самой нет какой-нибудь скрытой ранки? - Кажется, нет. - Значит, ты не уверена? - Кто может быть уверен? - И все-таки ты высасываешь? - Высасываю, - шепнула она таким тоном, словно подвергать себя опасности было ее естественной обязанностью. Во время этой короткой беседы я ощутил вдруг сильное головокружение и перепугался не на шутку - в месте укуса я почувствовал резкую боль. Меня сразу же прошиб пот, буквально ручьями ливший со всего тела. Значит, яд все-таки проник глубже и делал свое дело. Картина бившейся в предсмертной агонии укушенной собаки встала перед моими глазами со всей жуткой отчетливостью. - Ты не умрешь! - услышал я сдавленный шепот Ласаны у самого уха, но голос ее доносился до меня словно сквозь вату. - Ты не умрешь! Она повторяла это как заклинание. Прибежали люди из селения и, придерживая меня, стали поить ужасно горьким отваром каких-то дьявольских трав. Все внутренности мои выворачивались наизнанку от этой гадости, и действительно, у меня тут же поднялась страшная рвота. По всему телу разлилась слабость, но в голове при этом, кажется, слегка прояснилось, а боль в плече стала стихать. Затем Арасибо поднес к моим губам большую тыкву и начал насильно вливать в меня очень крепкую кашири. Остальные, помогая ему, удерживали мою голову. После десятка глотков я был совершенно одурманен напитком, но его все вливали в меня и вливали, пока я совсем не опьянел и не потерял сознания. ...Когда сознание вновь вернулось ко мне, кругом было уже совсем темно. Жизнь медленно, с трудом, словно с другого света, возвращалась в мое онемевшее тело, и лишь непереносимая жажда привела меня полностью в чувство. Я лежал на ложе в нашей хижине. Снаружи горел костер, отблески его прыгали по стенам. Тут же подле меня на земле стоял кувшин с водой. С трудом я дотянулся до него правой рукой и стал жадно, захлебываясь, пить. Левой рукой я не мог даже шевельнуть. Заслышав мою возню, в хижину вбежали сидевшие у костра моя друзья. Ликованию их не было предела, когда они увидели, что я пробудился. - Душа возвращается в тело! - восклицал Манаури, радостно улыбаясь. - Теперь надо больше пить воды... Я был совершенно трезв, но очень ослаб. Боль в левом плече стихла, и все сочли это добрым предзнаменованием. Арнак потрогал мой лоб и с облегчением возвестил: - Не потеет! Мне тоже казалось, что кризис миновал и мой организм переборол яд - страшный яд убийственной силы, чудовищный яд какого-то дьявольского отродья! Ведь крохотная капелька этого яда, попавшая под кожу, почти мгновенно была удалена из рассеченной раны, к тому же его тщательно высосали, и тем не менее та тысячная доля капельки, какая, несмотря ни на что, все же вторглась в кровь, эта бесконечно разжиженная частичка словно ударом грома поразила здорового сильного парня. Страшное зло таилось в лесу, и не только в лесу; среди некоторых людей тоже. - Мы нашли еще двух змей на кустах! - сообщил мне Арнак. - Привязанных? - спросил я, едва шевеля губами. - Привязанных! - ответил он, помедлив. Потом он подошел ко мне и сел на землю подле моего ложа. Лицо нахмуренное, глаза смотрят мрачно. - Мы совещались, что делать дальше, - сказал он глухо. - Пора с этим кончать... - С чем? - взглянул я на него внимательно. - Одни говорят, лучше уйти из Серимы и основать свою деревню в другом месте, выше по течению Итамаки. Другие не соглашаются и говорят: нет, надо остаться, убить Карапану и Конесо. Тех, кто за это, у нас в роду больше... Арнак, заметив на моем лице гримасу, заколебался. - Что вы решили? - спросил я. - Уходить из Серимы опасно - акавои. Они могут явиться в любой день. Все вместе мы сила, порознь - слабы, нас легче разбить и уничтожить. Значит, у нас нет выбора, и остается лишь второй путь: убить их! Так мы и решили. Мы пойдем и убьем их... Возмущенный, я вскочил со своего ложа, хотя все кости у меня ныли. - Нет! - воскликнул я гневно. - Делать этого нельзя! Нельзя! - повторил я громче, насколько позволили мне силы. Арнак, округлив глаза, с безмерным удивлением наблюдал за моим возбуждением. Возражения со стороны человека, дважды едва избежавшего смертельной опасности, он никак не ожидал. - Вспомни, кто подбрасывает тебе змей! - Я помню! - И ты их защищаешь? - Я не защищаю! - Не защищаешь, а убить не позволяешь?! - Не позволяю! Арнак смотрел на меня с явным испугом, словно на помешанного. - Не теряйте голову! - попытался я улыбнуться. - Голову?! - повторил он. - Голова говорит одно: убить их как собак!.. Почему ты не позволяешь? - Нас всего тридцать воинов, их - в десять раз больше... - Многие пойдут за нами... - Многие, но не все. Верховный вождь и шаман - это нешуточная сила и власть, ты сам говорил мне... Многие их сторонники пойдут против нас и будут мстить за их смерть. Начнется война братьев против братьев, самая отвратительная из войн, которая привела к гибели не один народ, даже более могущественный, чем ваше племя. А тут еще акавои... - Я хочу тебе добра, Ян! - проговорил Арнак с отчаянием в голосе. Хотя лицо его всегда оставалось непроницаемым, при свете костра я все-таки рассмотрел, что в нем скрывалось: тревога и печаль. Дружески полуобняв его здоровой рукой, я с чувством сказал: - Я знаю, Арнак, знаю, что ты хочешь мне добра! Поэтому слушай! И я постарался коротко, но ясно изложить ему свое мнение: именно оттого, что речь идет обо мне, я и не хочу доводить дело до кровопролития. Я здесь пришелец, можно сказать, непрошеный гость, и не могу допустить, чтобы из-за меня дело дошло до братоубийственной войны. Конесо и Карапана, ослепленные какой-то злой волей, не терпят меня, но я не теряю надежды, что рано или поздно они поймут свою ошибку... - А если не поймут? - перебил меня Арнак. - Тогда останется одно - удвоить осторожность. Ты понимаешь меня? - Понимаю, Ян! Я попросил юношу передать Манаури и всем остальным: никаких враждебных действий. Это пришлось им, и особенно вождю, не по душе, но они обещали слушать меня. Близился рассвет, и все мужчины отправились в лес за убитыми кабанами. - Ласана с матерью будут за тобой ухаживать, - сказал мне перед уходом Арнак. - Тебе дать какое-нибудь оружие? - Зачем? Впрочем, пистолет, пожалуй, положи рядом... Разговор с друзьями отнял у меня последние силы. После их ухода пришла Ласана и перевязала мне рану, приложив к ней свежие пучки лечебных трав. - Спасибо тебе, Чарующая Пальма! - вырвалось у меня от души. - За что? - За все. А когда заживет рана? - Еще не скоро, о, очень не скоро. Левая рука твоя много дней будет слабой... - Ты, наверно, рада? - Рада? - удивилась она. - Чему? Но тут же, чем-то крайне изумленная, она отступила на шаг и посмотрела на меня с таким удивлением, словно видела в первый раз. - О-ей! - воскликнул я, рассмеявшись. - Ты что, не узнаешь меня? - Нет! - ответила она резко. - Это я. Белый Ягуар! - продолжал я шутливо. - Еще в лесу я заметила, - растерянно пробормотала она, словно говоря сама с собой и не обращая внимания на мой игривый тон, - что ты говоришь по-нашему! Как это? - Научился. - Когда, как? - Она не могла опомниться от удивления. - А вот слушал, как говорят Арнак, Вагура, Манаури, ты, и научился понемногу, - рассмеялся я беззвучно. - Только прошу тебя, никому не говори, что я знаю ваш язык. Пусть это останется между нами... - Хорошо. ВОДА В КУВШИНЕ Мной снова стала овладевать такая слабость, что веки склеивались сами собой, а мысли расплывались. Ласана продолжала еще что-то говорить, но это уже не доходило до меня; я заснул воистину мертвым сном. Меня мучили кошмарные видения, какие-то чудовищные драконы, резня и яростные ссоры, нескончаемые и крикливые. Наконец настойчивый шум проник сквозь сонную одурь, и я стал просыпаться. Снаружи доносились звуки какого-то спора - на этот раз реального. Я мгновенно пришел в себя, узнав голоса спорящих: Ласаны, Конесо и Карапаны. Ласана преграждала им вход в мою хижину. - Нельзя! - стояла она на своем решительно и твердо. - Манаури запретил пускать!.. - Запретил пускать меня, верховного вождя? - Всех! Никому нельзя! - Отойди, собака, - зашипел Конесо, - или я раскрою тебе череп! Мы только посмотрим его и поможем ему! Ласана поняла, что ей одной не справиться с пришельцами, а все мужчины нашего рода были еще в лесу. - Хорошо! - согласилась она после минутного колебания. - Но оружие сложите перед хижиной! С оружием не пущу! - Пусть будет так! - уступил вождь. - Бешеная! - Собака! - буркнул колдун. Было уже совсем светло, солнце встало не меньше часа назад. В хижине царил прозрачный полумрак, хотя вход и завешивала шкура. Едва заслышав голоса, я быстро схватил пистолет, взвел курок и сунул оружие под циновку, которой был накрыт, держа палец на спусковом крючке. Первыми вошли мужчины, за ними Ласана. Вход остался открытым, благодаря чему в хижине стало светлее. Все подошли к моему ложу. Ласана встала сбоку, следя за малейшим движением пришельцев. Я лежал на спине, с чуть приподнятой головой. Глаза неподвижно и безжизненно устремлены в угол крыши прямо надо мной и полуприкрыты - как обычно у человека парализованного. Краем глаза я едва различал фигуры вошедших. Довольно долго они молча всматривались в меня, потом Карапана наклонил голову до уровня моих глаз и в упор уставился в них напряженным взглядом. Всматривался он долго, так долго, что я весь оцепенел от напряжения, боясь выдать себя неосторожным движением. Я видел, как на худой шее шамана вверх-вниз прыгает кадык. - Скрутило его как следует! - вполголоса возвестил наконец Карапана, скорчив довольную мину. - Лежит полумертвый. - Умрет? - спросил Конесо. - Должен, должен. - Когда? - Не знаю. Может быть, скоро. Они говорили между собой, не считаясь с присутствием Ласаны и убежденные, что я не понимаю их языка. - Глаза у него немного открыты! - заметил подозрительно вождь. - Но видит он мало! - утешил его Карапана. - Если только... - Что, если только? - Если только он не притворяется. Теперь уже Конесо подошел вплотную и долго молча всматривался в меня. - Совсем бледный, - проговорил он, - но живой. - Долго не протянет! - буркнул колдун, и передо мной снова появилось его морщинистое лицо. Он устремил на меня взгляд столь ненавидящий и страшный, что нетрудно было понять - это враг беспощадный и жестокий, вынесший мне смертный приговор. - А если притворяется? - сомневался Конесо. - Все равно жить ему недолго, успокойся! - повторил Карапана, в своей одержимости как-то слишком уж убежденно. До сих пор я следил за всем происходившим довольно спокойно, чувствуя в ладони рукоять пистолета. Но при последних словах шамана, таивших какую-то скрытую угрозу, мне сделалось не по себе, и сердце у меня заколотилось. С какой стороны грозит мне опасность? - Ласана! - обратился шаман к женщине. - Покажи нам его рану. - Мы не хотим ее сами касаться, - добавил вождь, - не бойся. - Рана закрыта травами! - противилась Ласана. - Ничего! Это ты его лечишь? - Нет, мать. - Позови мать. Ласана колебалась, не зная, стоит ли оставлять их одних наедине со мной, но, вероятно, решила, что мне пока ничто не грозит, тем более что далеко не идти - их хижина стояла рядом. Отойдя от входа на два-три шага, она позвала мать, попросив ее прийти, и тотчас же вернулась обратно. Тем временем, а длилось это всего несколько секунд, у моего ложа происходило что-то странное. Карапана шмыгнул за мое изголовье и, кажется, наклонился вниз, к полу, но что там делал, я не видел, а повернуться не решился. Однако до слуха моего донесся какой-то странный, чуть слышный звук, настолько слабый, что понять его было трудно. Что-то, похоже, тихонько зашелестело, или зашипело, или булькнуло? Впрочем, слишком мало времени оставалось для размышлений - тут же вернулась Ласана, внимательным взглядом окидывая хижину и обоих мужчин. Видно, ничего подозрительного она не заметила и спокойно сообщила, что мать ее сейчас придет. Появившись, старуха обнажила мою рану, к счастью, не отбросив циновку с правой руки, где был пистолет. Карапана похвалил повязку и вручил женщинам свои травы, сказав, что они лучше. Но тут же добавил, что не знает, принесут ли они пользу, ибо больному, кажется, уже ничто не поможет. - Не поможет? - удивилась старуха. - Ведь ему стало лучше. - Я улучшений не вижу! - мрачно заявил шаман. - Давно он лежит неподвижно? - Давно, но до этого двигался. - А теперь застыл - значит, близится смерть. К вечеру умрет. Женщина была иного мнения, но перечить Карапане не посмела, а твердость мрачного предсказания еще более усилила ее испуг. - Умрет! - повторял шаман, упиваясь этой мыслью. - Умрет, потому что его укусила не простая змея. - Не простая? - Не простая: заколдованная. - Я знаю, кто ее заколдовал и повесил на куст! - гневно крикнула Ласана. - Не умничай! - осадил ее шаман с мрачным видом. - Тебе, глупая женщина, никогда не узнать, кто заколдовал змею! - Кто же? - Он сам! - Он, Белый Ягуар? - Он сам! Карапана многозначительно помолчал, а женщины не могли скрыть своего недоверия. - Да, он сам! - заверил Карапана. - Ты, Ласана, молодая и глупая, но твоя мать знает, что бывают разные Канаимы. Самые худшие Канаимы те, что кажутся хорошими людьми и даже правда хорошие люди, но они сами не знают, что у них злая, пагубная душа Канаимы. Когда тело их спит, душа отделяется от него и приносит несчастья людям и зверям, убивает, отравляет кровь, подбрасывает змей. Скажи сама, есть такие люди? - обратился он к старухе. - Есть, - подтвердила та испуганно. - А что вы, глупые, знаете о нем, о вашем Белом Ягуаре? Что вы знаете о его кровавых делах, совершаемых во сне, если он, наверно, и сам об этом не знает, если он и сам, наверное, не знает своей злой души Канаимы? - А откуда ты знаешь, что у него такая душа? - воскликнула Ласана. - Посмотри, женщина, на мое лицо и скажи, сколько мне лет. Я знаю столько, сколько мне лет. Умеешь ли ты смотреть и понимать? - Смотреть я умею, - возразила она, - и не вижу в нем Канаимы, а в тебе вижу злобу и ненависть, хотя ты и великий шаман! Наступила минута молчания. Я решил пустить шаману пулю в лоб, если он бросится на Ласану. Но он не бросился. Он подавил в себе вспышку ярости и лишь проговорил спокойным хриплым голосом: - Он сегодня сдохнет! А ты смотри, змея, как бы и тебе не пришлось отправиться вслед за ним! Проговорив это, он собрался уходить. Тогда Конесо подскочил к Ласане и, схватив ее за плечи, стал исступленно трясти. - Если ты в своем уме и хочешь жить, - брызгал он слюной в припадке внезапной похоти и бешенства, - если хочешь жить, то ты знаешь, что делать! Только я, я один могу спасти тебя от смерти! Сейчас же отправляйся в мою хижину!.. - Не трогай меня! - услышал я твердый ответ. - Уйди! - Я хочу, чтоб ты жила! - бесился и в то же время молил он. - Приказываю тебе... Вдруг Конесо так же неожиданно отпустил ее и бросился вслед за Карапаной. После их ухода женщины сразу пришли в себя. Мать спросила у дочери, указывая на меня: - Они трогали его? - Нет, мама. Старуху это успокоило, но не развеяло ее опасений. Женщины тотчас же принялись тщательно изучать травы, дарованные Карапаной, - не подмешал ли он туда яда, а я тем временем старательно обследовал пол возле ложа в том месте, где совершал свои загадочные действа шаман. Там стоял предназначенный только для меня кувшин с водой для питья и ничего больше! Вдруг меня осенило! Так вот в чем дело - сомнений не оставалось: услышанное мной бульканье исходило из кувшина, в котором что-то размешивалось. Яд? Конечно, яд. Вот отчего шаман и был так уверен, что еще сегодня я распрощаюсь с этим миром. Я велел Ласане принести черепок, налить в него воды из моего кувшина и напоить пса, прибежавшего к нашей хижине вместе с двумя непрошеными гостями и продолжавшего бегать поблизости. - Это пес Конесо, - заметила мать Ласаны. - Тем лучше! Я еще не был уверен, подтвердится ли мое подозрение. Пес вмиг вылакал воду и продолжал резвиться перед хижиной вместе с нашими собаками. Но уже через четверть часа вбежала Ласана с криком, что пес свалился как подкошенный и дергается в предсмертных судорогах. Яд подействовал. Я лишь понимающе усмехнулся, но на душе у меня заскребли кошки. Дикая ненависть шамана вселяла невольный страх. С твердой решимостью все-таки начать против них борьбу я снова погрузился в сон. Разбудили меня крики. На этот раз веселые. Это наши несли из леса добычу. Они складывали убитых кабанов перед моей хижиной, навалив их там целую гору. А внутрь ко мне со счастливыми лицами ворвались Вагура и Арнак, поднимая высоко на бамбуковых жердях шкуру ягуара. - Видишь? - закричал Вагура. - Шкура совсем целая! - похвалил Арнак. - Ни одной дырки. Колдовством ты его умертвил, что ли? Мой юный друг хорошо знал, отчего погиб ягуар, и просто шутил, но шутка его подала мне идею. - Может, и колдовством! - улыбнулся я. - Это совсем неплохая мысль!.. Далеко ты нашел его от места выстрела? - Шагах в ста, а то и больше. Ты попал ему в левый глаз. В хижину вошли Манаури, негр Мигуэль и целая группа индейцев, все в радостном возбуждении. - Десять, десять и восемь - вот сколько диких свиней! - радовался Манаури. - Скажи, как будем делить? - Двенадцать людям Конесо, - ответил я, - восемь для Пирокая, остальные восемь нашему роду. - А Карапана ничего не получит? - Получит, обязательно. Шкуру ягуара. - Шкуру ягуара?! Шкуру ягуара?! Все решили, что ослышались или я неправильно понял вопрос Манаури. - Все правильно! - повторил я. - Карапана получит шкуру ягуара! Вагура схватился за голову, остальные загалдели: - Ян! Такую красивую шкуру этому подлецу? Безумие! Это же твой знак! Ему? - Ему! - ответил я, от души веселясь при виде их растерянных физиономий. - Ян! - вскипел Арнак. - Он неправильно это поймет и решит, что ты струсил! Нельзя отдавать ему шкуру! - Можно, - стоял я на своем, - и увидите, он все правильно поймет! Женщины тут же рассказали моим друзьям, как шаман вновь покушался на мою жизнь, пытаясь отравить ядом. ГЛАЗ ЯГУАРА Племя араваков, северная ветвь которых обитала теперь на берегах реки Итамаки, несомненно, отличалось более высоким уровнем жизни и нравственных начал от большинства других южноамериканских племен, и особенно от живших в лесах. Племя это, как уже упоминалось, в отличие, скажем, от акавоев или других карибов занималось земледелием. Обработка земли во многом и определяла его жизнь. Она не только вынуждала араваков вести оседлый образ жизни, но и давала им возможность развивать некоторые ремесла. Так, араваки, а точнее, их женщины, славились своими гончарными и ткацкими изделиями. Многоцветные ткани, сотканные на примитивных станках, и оригинальных форм кувшины, часто громадных размеров, служили товарами обмена и пользовались большим спросом у других индейцев. Мать Ласаны в дни, когда не было дождей, по нескольку часов кряду ткала на улице из волокон различных растений узорчатые циновки, и притом весьма искусно. Но зато по уровню умственного развития араваки если и стояли выше других племен, то крайне незначительно и точно так же пребывали в плену темных суеверий, разных духов и бесов, заклинаний, чар и колдовства. Порой сумеречные их верования казались мне подобными диким лесным дебрям, что окружали нас со всех сторон, они были столь же запутаны, столь же мрачны и столь же труднопреодолимы. Духи, как правило, все злые и враждебные, могли принимать всевозможные обличья: то каких-то страшных зверей, то ужасных чудовищ, а то могли становиться невидимыми и тогда делались еще страшней. Они терзали людей во сне, отравляя им кровь, охотникам в лесу путали тропы и мутили разум, на иных напускали болезни и порчу, несли смерть. Простой человек против них был, по существу, бессилен и защищался как мог - амулетами. Но находились среди людей и такие, что входили в сговор с нечистой силой, ба! - сами перевоплощались либо в духов, либо в кровососов-вампиров - это уже в зависимости от того, что больше приходилось им по вкусу. Подлая мысль Карапаны, будто бы у меня душа оборотня, могла навлечь на мою голову много бед, ибо как отвести подобное обвинение? К счастью, люди нашего рода не следовали уже так слепо суевериям, а Арнак вообще почти избавился от них. На следующий день после того, как из леса были доставлены наши охотничьи трофеи, я собрал у своего ложа Арнака, Вагуру, Манаури и Ласану, чтобы посвятить их в план действий против шамана. - Наконец-то! - зло скрипнул зубами Манаури. - Наконец глаза твои прозрели! Когда его убить? - О нет! - ответил я. - Убивать нельзя. - Он будет и дальше вредить! - Мы поборем его тем же оружием, какое он применяет против меня: колдовством! - Колдовством? - вождь протянул это слово с явным сомнением. Не медля более, я объяснил им, о чем идет речь. - Ты, Арнак, с двумя людьми возьмешь шкуру ягуара, отнесешь ее Карапане и торжественно объявишь, что это дар ему от меня. Скажи ему, что глаз, через который я убил зверя, имеет волшебную силу и видит все, что шаман затевает, сразу доносит черепу ягуара, а череп находится у меня и тут же все мне сообщает. Так, он сообщил мне, что в воду был всыпан яд и поэтому сдохла собака Конесо. Скажи Карапане, если он выбросит или уничтожит шкуру, это ему не поможет, волшебный глаз все равно будет все видеть и сообщать черепу и мне. Еще скажи, что шкура ягуара оберегает меня от всех опасностей и всякое покушение на меня обернется против моего врага. Пока погиб только пес Конесо, но так может погибнуть любой человек - и никакое колдовство его не спасет... Ты пойдешь, Арнак? - Пойду! - Испугает ли это Карапану? - с сомнением покачал головой Манаури. - Думаю, да! - ответил я, хотя и не был полностью уверен. Мой способ, возможно, казался наивным, но я рассчитывал именно на болезненное воображение, а вместе с тем и суеверное коварство Карапаны и его сообщников. - Испугай его, испугай! - выкрикнул внезапно Арасибо в припадке радостного возбуждения. - Он испугается. Глаз ягуара его заколдует! Манаури взглянул на него исподлобья, осуждающе. - Ты зачем кричишь, глупый? - цыкнул он. - Арасибо не глупый! - взял его под защиту Арнак и добавил весело: - Он сам наполовину шаман! Он знает все фокусы Карапаны. Вождь пожал плечами, но Арасибо уверенно воскликнул: - Карапана испугается, я знаю! Глаз ягуара его испугает! Шкуру, предварительно обработанную для сохранности отваром ядовитой лианы, можно было отдавать, не опасаясь, что она испортится. Наши посланцы застали Карапану в хижине для обрядов, стоявшей в стороне в нескольких сотнях шагов от других жилищ индейской деревни. Шаман встретил Арнака язвительным смехом, а выслушав его слова, не смутился, не испугался, а, напротив, выразил радость, что получил прекрасную шкуру. - Левый глаз - волшебный! - еще раз многозначительно повторил Арнак, словно Карапана не расслышал предыдущих его слов. - Глаз зверя послушен Белому Ягуару и все ему рассказывает. - И Белый Ягуар выбил ему левый глаз? - спросил шаман. - Да, выбил. - А правый не выбил? - Нет. - Говоришь, не выбил? Карапана разразился диким нечеловеческим смехом, похожим не то на лай, не то на вой, не то на рычанье, так что у перетрусивших Арнака и двух его спутников на мгновение замерли сердца. - Не выбил правый глаз? - хохотал шаман. - Значит, только левый глаз послушен Белому Ягуару! А правый глаз послушен ему или нет? Говори! - Не знаю! - растерялся Арнак. - О правом глазе Белый Ягуар ничего не говорил? Отвечай! - Нет. - Ничего не говорил?! - выкрикнул старик. - Тогда я тебе скажу! Ты знаешь, кому будет послушен правый глаз зверя? - Э?! - Левый глаз послушен Белому Ягуару, а правый глаз послушен мне! Он залился неудержимым смехом, продолжая победно выкрикивать, словно страшное заклинание, будто не словами, а дубиной бил их всех троих по головам: "Послушен мне! Мне послушен!.." Спустя полчаса все мы, озадаченные и огорченные, слушали в моей хижине отчет Арнака. - Я говорил! - укорял Манаури. - Карапана великий, непобедимый шаман. Он посмеялся над тобой, Ян! Он издевался над твоими чарами! Пустяками его не проймешь. Против него есть только одно надежное средство... - Знаю, знаю! - буркнул я раздраженно. - Пуля в лоб! - Правильно: свинцовая пуля в лоб! - Нет! - запротестовал я. - Ни в коем случае! - Он издевался над твоими чарами! - упрямо донимал меня вождь, не отступаясь. - Правый глаз ягуара ему послушен. Ему! А мы и не подумали о правом глазе... Вдруг к моему ложу подскочил Арасибо. Гнев и возбуждение еще более исказили выражение и без того косоватых его глаз и лица. - Не будет так! - выдавил он из себя. - Правый глаз ягуара не будет ему послушен! - О-ей! - насмешливо фыркнул Манаури. - Не будет послушен? Не ты ли помешаешь? Такой ты сильный? - Я! - отрубил Арасибо, словно топором. Мы все уставились на странно возбужденного калеку. Глаза его горели лихорадочным блеском. Сдавленным голосом, прерывающимся от волнения шепотом он стал объяснять: - Белый Ягуар может спать спокойно и выздоравливать. Карапана до него не доберется. Карапана великий и злой шаман, но у него не будет никакой силы над глазом зверя... Череп зверя у нас. Белый Ягуар сказал: только через череп глаза зверя имеют волшебную силу... Он, Арасибо, залепит глиной в черепе правую глазницу, и Карапана этим глазом ничего больше не увидит, никому не причинит зла... А череп ягуара Арасибо повесит перед хижиной, и пусть все знают, что один глаз слепой и бессильный... - А если череп украдут? - скривил рот и громко хмыкнул носом Манаури. - Пусть попробуют! - Косые глаза сверкнули ненавистью. - Пусть попробуют! Я днем и ночью буду стеречь череп! Смерть тому, кто захочет его украсть!.. Все стоявшие вокруг задумались. В ту же минуту на меня напала какая-то странная слабость. Голова закружилась, встревоженные мысли отказывались повиноваться, к горлу подступала тошнота. Быть может, это под действием змеиного яда мне вдруг стало так бесконечно, до болезненности одиноко? Что за люди окружают меня? И впрямь ли это друзья? В полумраке бронзовые их лица стали совсем темными, почти невидимыми, и даже это причиняло мне муку. И вот этот внезапный страх пред чуждостью окружавших меня людей и их мира душил меня, вызывая опасение, что мы никогда до конца друг друга не поймем. Как же это могло случиться? Я придумал проделку с заколдованным глазом ягуара как своеобразную шутку, призванную просто попугать одержимого безумца, охладить его пыл и озорной шуткой заставить опомниться. Ведь только в шутку, и не иначе, могла родиться такая мысль и у меня, и у моих друзей. А меж тем шутка, будто мяч отбитая от хижины Карапаны, в каком же искаженном виде вернулась к нам! Шутка перестала быть шуткой: и глаз ягуара, и шкура, и череп стали атрибутами, словно и впрямь наделенными магической силой, и вот уже хромой Арасибо, человек верный и преданный, с воодушевлением и необыкновенной серьезностью рассуждал о колдовстве, делая из меня подобие шамана, а мои друзья принимали это как должное и внимательно слушали его. Страшная тоска сжимала мне сердце: тоска по человеку, по простому, весело смеющемуся человеку, не думающему о магической силе глаза ягуара. И тут я различил испуганный голос Арнака, доносившийся словно откуда-то издалека. - Ян, что с тобой?! Он весь в поту! Потерял сознание! Голос моего юного друга, звучавшая в нем тревога согрели мое сердце, вернули меня к жизни. Я вновь стал чувствовать и понимать происходящее, заставил себя улыбнуться и обвел все вокруг взглядом. - Кто потерял сознание? - спросил я. - Я думал, ты... - пробормотал Арнак по-английски. Как же я был благодарен ему за этот ответ на родном моем языке! Он коснулся моего лба; в то же время я почувствовал крепкое, нежное пожатие руки - это была Ласана. Я пришел в себя. Силы вернулись ко мне. Все стояли как и прежде: Манаури с насмешливым выражением лица, Арасибо - взволнованный, с горящим взглядом. - Карапана? Он смеется над вашим посланием! - упрямо одно и то же повторял вождь. - Он смеется над вашим ягуаром! Смеется прямо вам в глаза! Смеется! Ха, ха!.. - И тут же изменившимся голосом: - Выход один - пуля в лоб! Арасибо лихорадочно замахал руками на Манаури, пытаясь прервать этот поток язвительности, и обратился к Арнаку: - Я знаю Карапану как свои пять пальцев! - Голос у него сорвался. - Я знаю его насквозь как облупленного. - О-ей! - согласился Арнак, озадаченный его горячностью. - Говори, Арнак, как он выглядел, когда принимал вас, когда смеялся! Какой он был? - Какой? Как всегда... - А кадык у него прыгал вверх-вниз, вверх-вниз? Ты не заметил? - Прыгал, противно прыгал! - Как крыса в клетке, прыгал? Вверх-вниз? - О-ей, как крыса в клетке, настоящая крыса... - Ты не путаешь? - Нет! Арасибо медленно повернул к Манаури лицо, перекошенное злобой и презрением. - Слышишь, что говорит Арнак? - Слышу! - буркнул вождь. - Ну и что? - А то, что шаман смеялся только губами, а в сердце у него таился страх! Я знаю эту погань! Если кадык у него прыгает вверх-вниз, значит, шаман встревожен... Слова калеки произвели впечатление. И лишь Манаури продолжал стоять на своем. - Все равно он смеялся, смеялся!.. - Он боялся! - крикнул Арасибо. - Смеялся! - еще громче выкрикнул вождь. - Нет, боялся, он испугался! Они стояли друг против друга яростные, охваченные непостижимым, бессмысленным бешенством, пожирая один другого глазами, полными ожесточения. Мне опять становилось дурно, по телу разливались слабость и брезгливое омерзение. Кровь отливала от головы, в глазах темнело. - Хватит! - застонал я из последних сил. Они посмотрели на меня смущенно и, устыдившись, смирили свой гнев, притихли, лица их разгладились. - Пойдем отсюда, - шепнул Арнак, - пусть он уснет. Они вышли. Осталась одна Ласана. Она подошла к моему ложу, стала на колени, склонилась. В добрых влажных глазах ее - тревога и бесконечная преданность. Сейчас глаза ее более чем прекрасны: в них материнство. Это человек добрый и верный. Но близкий ли? Понимает ли она, что именно вселяет в меня ужас? Понимает ли, как тяготит меня чуждый их мир, мир вражды и предрассудков? - Меня душит... - простонал я. Наклонившись ближе, она изучающе взглянула мне в глаза. Волосы ее падали мне на лицо. От них исходил двойственный аромат: теплый запах женщины и тяжкий дух диких джунглей. Ласана заметила, вероятно, мою гримасу и встревожилась. - Что тебя душит? - спросила она мягко. - Их ненависть. - Чья? Карапаны? - Не только Карапаны: Манаури, Арасибо... С минуту она молчала, задумавшись, потом решительно проговорила: - Во мне ненависти нет! - Меня убивает их злоба, их вражда! - не смог скрыть я печали. - Ян, во мне нет вражды! Во мне нет злобы! - Ах, Ласана, понимаешь ли ты меня? Меня удручает их темнота, их предрассудки ввергают во мрак... - Во мне все светло, Ян! Солнечно... Я понимаю тебя! - Ты вместе с ними! - Нет, Ян, я с тобой! Голос ее был полон нежности. Она не позволила себя оттолкнуть. Она боролась за свое место подле меня. Глаза ее расширились. Взгляды наши встретились. Кровь снова запульсировала в моих жилах. Я положил руку ей на плечо, и это было как прикосновение к самой жизни. Живительный поток тепла передавался от нее ко мне. На следующий день, проспав более десяти часов кряду крепким сном, я пробудился, чувствуя себя окрепшим и почти здоровым. Встав с постели, я на несколько минут вышел во двор. От подавленного настроения предыдущего дня не осталось и следа, в меня вселился новый дух. На шесте высотой в полтора человеческих роста, вбитом в землю шагах в двадцати от моей хижины, торчал череп ягуара. Муравьи в муравейнике очистили его до блеска, и он ярко белел, хищно сверкая грозными клыками. Левая, "моя", глазница чернела пустой впадиной, зато правая, залепленная глиной и щепками, была слепой и на расстоянии почти невидимой. Можно было полагать, что это всего лишь наш родовой знак, а ведь мы наделили его силой магической западни, призванной изловить, сломать и уничтожить врага. Глядя на это творение рук Арасибо, я невольно содрогнулся. Сам Арасибо притаился поблизости и, едва завидя меня, прихрамывая, вышел из укрытия навстречу. Безобразная физиономия его расплывалась в радостной улыбке. - Видишь, как красиво висит? - оживленно приветствовал он меня. - Я хорошо его стерегу! Череп левой своей глазницей был обращен в сторону Серимы и хижины Карапаны. Между самим селением и нами росли деревья не вырубленного здесь леса, узким языком доходившего до берега реки, и за этой преградой деревни, конечно, не было видно, но череп скалил клыки именно в ту сторону. Арасибо был сегодня на редкость весел. - Ты чему радуешься? - поинтересовался я. - Радуюсь! - ответил он с таинственной миной и, не скрывая торжества, хвастливо указал большим пальцем руки на одноглазый череп. - Карапана бесится! Слышишь мараку? Несколько соседей вышли из хижин и приблизились к нам. Все они были необычайно возбуждены и подтвердили: да, шаман бесится! Как только Арасибо выставил череп, Карапана сразу же об этом узнал от своих лазутчиков и немедля принялся изгонять злых духов, отводить от себя дурной глаз. Он впал в транс, стал как одержимый носиться в бешеной пляске вокруг своего обрядового шалаша и, не сомкнув глаз всю ночь, продолжал пляску и сейчас. При этом он выкрикивал страшные заклятья, дергался в судорогах, брызгал слюной. Какой-то рокот и гул шаманского бубна действительно непрестанно разносились по всему селению. Людей в Сериме обуял ужас... - Что такое марака? - О, это самое главное оружие шамана!.. Оказалось, марака - это пустой твердый плод с насыпанными внутрь камушками, попросту говоря - погремушка, но, поди ж ты, обладающая невероятной магической силой. - Ему ничто теперь не поможет! - хихикал Арасибо, и лицо его пылало ненавистью и злобной радостью. - Добрались мы до него, Белый Ягуар, добрались! И теперь не выпустим! - Разве это от нас зависит? - усомнился я. - От глаза ягуара зависит! - воскликнул он торжествующе. - Глаз его не выпустит. - А может, он вырвется? - Не вырвется! Будет теперь метаться до потери сознания, свалится как дохлая собака, опять вскочит, снова будет метаться, опять свалится без сил, и так до конца... - Умрет? - Умрет. Потеряет разум, потом у него лопнет сердце, и он умрет... Арасибо, жаждавший отмщения за нанесенные некогда ему обиды, буквально упивался муками поверженного врага, но многие члены нашего рода не разделяли его настроений. У них цепенели сердца от ужаса, вселяемого Карапаной, и от страха, что шаман, пусть он даже потом и погибнет, в своем безумстве может натворить много страшных бед. Бешеная собака и та опасна, а безумный шаман?! Они боялись, Арасибо - нет; он торжествовал. - Мы добрались до него! - скрипел он зубами. - Череп убьет его! Мать Ласаны, завидя меня на поляне, прибежала и, сердито отчитав, загнала в постель. После нескольких часов отдыха я все-таки не выдержал и под вечер опять встал. Чувствовал я себя почти здоровым. Издали, из-за леса, со стороны Серимы, неустанно доносился глухой рокот бубна. Мы втроем - Арнак, Арасибо и я - отправились на разведку. Поскольку оправился я еще не совсем, шли не торопясь. Я прихватил подзорную трубу, остальные - ружья. Миновав лес, отделявший наши хижины от Серимы, мы остановились на опушке, укрывшись от глаз жителей селения. Хижина Карапаны стояла в стороне справа, недалеко от леса. На удалении примерно в триста шагов она была перед нами как на ладони. Карапану мы увидели сразу. Он бегал вокруг хижины, приплясывая, а вернее, шатаясь, словно пьяный. При этом он выкрикивал дикие заклинания, сзывал духов мщения, в припадках безумного бешенства топал ногами и размахивал руками, потрясая двумя мараками, глухой рокот которых несся от леса по реке. Рядом сидел на земле его подручный и отбивал такт на бубне. Как же его проняло! Вот уже более суток он так неистовствовал без сна и отдыха - вероятно, принял какое-то сильное возбуждающее средство. Он извергал ужасающие заклятья, но было видно, что сам оказался жертвой еще более сильного заклинания, попался в невидимые сети и теперь мечется, как дикий зверь на цепи. Удастся ли ему сорваться с привязи? - Умрет! - как-то странно забулькал от радости Арасибо. - Сойдет с ума! Потрясающее это зрелище вызывало омерзение, но в то же время доставляло и какое-то удовлетворение: вот судьба вершит суровый акт справедливости. Происходит нечто таинственное, ужасное, но, как бы то ни было, в одном мы были уверены: Карапана попал в западню, из которой, вероятно, уже не выберется. Ему не миновать своей судьбы. - Народ говорит, что он может совсем обезуметь и натворить много бед, - заметил я. - Может, - подтвердил Арнак. - Не успеет! Раньше сдохнет! - вскипел Арасибо. Небывалое возбуждение Арасибо отнюдь не притупило его бдительности. Видя, сколь пагубное действие оказал на колдуна череп ягуара, он охранял его как зеницу ока, а на ночь прятал в только ему известном укрытии. А Карапана меж тем не шел к своей гибели неминуемым путем, как утверждал Арасибо и верили мы. Должно быть, шаман сумел побороть свое бешенство. Он не кружил больше в безумстве вокруг хижины, а сухой треск мараки вскоре стих, и лишь бубен продолжал ворчать. Но бил в него не шаман, а его юный ученик. - А сам он лежит в хижине, прощается с жизнью! - успокаивал себя Арасибо. БОЛЕЗНЬ РЕБЕНКА Но Карапана не прощался с жизнью. Он стал появляться в селении, беседовал с людьми. Глаза у него, правда, были жуткие, словно у безумного дикого зверя. Он вселял страх и почтение еще больше, чем прежде, и, как видно, отнюдь не собирался отступать или отказываться от борьбы. В его изощренном мозгу зрел дьявольский план. Со стороны Серимы на меня надвигалась новая грозная опасность. На полуторагодовалого ребенка Ласаны, сына погибшего на необитаемом острове негра Матео, напала какая-то загадочная болезнь. Малыша лихорадило, тельце его покрылось волдырями, он целыми днями кричал от боли, худел. Мать Ласаны, лекарства которой так быстро поставили на ноги меня, сбилась с ног, стараясь вылечить внучка. Все напрасно. Никакие средства - травы и заговоры - не помогали: ребенок угасал день ото дня. И чуть ли не с первого же часа его болезни ни с того ни с сего поползли тревожные слухи, поначалу неопределенные и робкие, как дуновение легчайшего ветерка, потом все более назойливые, как мухи, и, наконец, неотступные, как ядовитые испарения: слухи о моей пагубной душе. Меж людьми не только в Сериме, но среди некоторых и у нас начались перешептывания; я то и дело ловил на себе испуганные взгляды; при виде меня люди торопливо отводили глаза. По мере того как усиливалась болезнь ребенка, ширились и враждебные разговоры, теперь уже откровенно связывавшие с несчастьем меня: это моя душа оборотня убивает ребенка. Ласана, безумно любившая сына, была в отчаянии, видя, что никакие лекарства не дают результата. Однажды она пришла ко мне в хижину и остановилась у порога, прямая, строгая и решительная, и, хотя глаза ее ввалились от горя, она проговорила душевно и смело, с торжественной серьезностью: - Не слушай, что болтают неразумные. Я с тобой. В этом же, хмуря брови, заверяли меня и четверо верных моих друзей: Арнак, Вагура, Манаури и негр Мигуэль. Убеждая, что ветер злых сплетен скоро стихнет, минует меня и пройдет, друзья, тем не менее охваченные невеселыми мыслями, внимательно поглядывали по сторонам, на хижины и опушку ближайшего леса. Один лишь Арасибо удрученно молчал, но и он подозрительно осматривался - выжидающе и настороженно. На третий или четвертый день болезни ребенка среди всех араваков на Итамаке поднялся переполох. Карапана данной ему в племени властью во всеуслышание объявил, что потусторонние силы открыли ему, кто повинен в болезни ребенка. Повинен Белый Ягуар. Верные духи показали шаману во сне такую картину: много недель назад, еще на побережье океана, Белый Ягуар однажды вырвал из рук Ласаны ребенка и, прижав его к своей груди, перенес с корабля на берег. В этом объятии душа Белого Ягуара овладела душой ребенка и обрекла его на смерть. Если ребенок теперь умрет - а умрет он обязательно! - то ясно, кто повинен в его смерти... - Так было! - схватился за голову Вагура. - Ян переносил ребенка, помогая Ласане. Я помню! - Мы все помним, - удивленно захлопал глазами Арнак. - Карапана случайно об этом узнал - тайны тут нет - и теперь сочинил эту сказку, обратив все против Яна. И это были уже не шутки. Надо мной вдруг нависла реальная опасность, разверзлась пропасть, жизнь повисла на волоске. Во враждебно настроенном ко мне окружении Конесо стали раздаваться голоса об изгнании меня из племени, пока я не погубил и других; особо горячие головы требовали моей немедленной смерти. Но сам шаман - милосердный! - вступился за меня: надо подождать, пока ребенок умрет, и только потом убить Белого Ягуара, советовал он возбужденным жителям Серимы. Вести об этих настроениях быстро достигали моей хижины. - Ребенок умрет! - мрачно заметил Манаури. Из всех нас особенно вождь был подавлен последними событиями, словно чувствуя себя виновным за приглашение меня в племя. Манаури понимал: после исполнения приговора шамана надо мной следующей жертвой будет он. Это вселяло в него страх, и было видно, как он старается держать себя в руках. В такие тяжкие дни познаются истинные друзья. Славный мой Арнак ни на минуту не поколебался и не потерял головы. Защищая меня, он был готов погибнуть вместе со мной. То же и Вагура: хотя и юнец, он усомнился лишь на какую-то минуту. Без колебаний встали на мою сторону и пять негров во главе с Мигуэлем. Большинство мужчин нашего рода пришли с заверениями, что не оставят меня, хотя с людьми Серимы их и связывали самые разные узы. В этот напряженный период серьезное беспокойство вызывал у меня Арасибо. Он очень изменился и странно себя вел: помрачнел, осунулся, косился на всех исподлобья, настороженно молчал, словно у него отнялся язык, но, хотя ни с кем не разговаривал, нас не сторонился, а, напротив, искал нашего общества. Когда мы совещались у меня в хижине, он неизменно сидел у входа и упорно смотрел на улицу, а слух тем не менее обращал в нашу сторону, стараясь не пропустить ни одного слова. Если к нему обращались, он бормотал что-то невнятное и смотрел зло и отчужденно. Арнак и Вагура поглядывали на него с растущим недоверием. Хотя весь род встал за меня, драться с остальным племенем и доводить дело до кровопролития я не хотел. Все чаще стали раздаваться голоса о переселении куда-нибудь вверх по течению Итамаки. У нас была шхуна, две большие и быстрые лодки, подаренные варраулами, и несколько маленьких ябот. Этого было достаточно для путешествия. - А ты, Ласана? - спросил я. - Поедешь с нами? Она удивилась. - Поеду, конечно. - С ребенком? - С ребенком. Если большинство нашего рода готово было сообща противостоять воинственным намерениям Карапаны, то в отношении меня такого единодушия не было. Ядовитые семена, посеянные Карапаной, запали не в одну душу. Кое-кто, казалось бы, свой, из нашего рода, завидя меня издали, сворачивал и обходил стороной, стараясь не встретиться, а потом, притаившись в кустах, настороженным взглядом следил за моими движениями. То один, то другой прежний добрый друг теперь отводил глаза, боясь моего взгляда. Он не был еще моим явным врагом, но его точил червь сомнения: кто я? Почем знать, не таится ли во мне и впрямь душа оборотня? Тень сомнения закралась даже в самое близкое мое окружение. Как-то я зашел в шалаш Ласаны о чем-то у нее спросить. Естественно, я бросил взгляд на несчастного ребенка. Заметив это, мать Ласаны дико вскрикнула, бросилась к ребенку, закрыла его от меня своим телом и пронзительным голосом велела убираться прочь. У меня сжалось сердце, я вышел. У порога моей хижины меня нагнал Арасибо. Мы присели. Кругом стояла необыкновенная тишина, душный тяжелый воздух был недвижим. Дождь еще не начался, но ливень уже навис над головой. Тяжелые клубы низких туч там и тут цеплялись за вершины деревьев. Все тот же гул бубна в Сериме был слышен отчетливей, чем когда-либо. Звук этот, словно зловещее ворчание духов, исполнен был жестокого смысла, обретая не вызывавшее сомнений значение. Он возвещал смерть. Мы оба вслушивались в одно и то же, и одни и те же приходили нам в голову мысли. Арасибо толкнул меня в бок, лениво протянул руку в сторону Серимы и как бы нехотя, с насмешкой пробормотал: - Глупый Канахоло. - Какой Канахоло? - Э-э, - зевнул хромой, - ученик шамана. Глупый. - Глупый? - Глупый. Помолчав, он снова заговорил вяло, вполголоса, словно больше для себя, чем для меня: - Глупый Канахоло думает, что бьет в бубен на твою смерть, а бьет он на смерть другого... - Конечно, ребенка Ласаны! В горле Арасибо что-то забулькало, словно сдавленный смех. - Не ребенка Ласаны. Он бьет в бубен на смерть Карапаны, но не знает об этом, глупый... - Вздор ты несешь, Арасибо, вздор, - усмехнулся я горько. - Карапана умрет сегодня... или завтра... Он проговорил это нехотя, словно не мог отрешиться от неуместной шутки. Или я неверно его понял? - Что ты плетешь, Арасибо? - Карапана умрет сегодня или завтра... ночью... В показной небрежности его голоса таилась какая-то скрытая жесткая нота, заставившая меня насторожиться. Только сейчас я поднял глаза на Арасибо и онемел: угрюмого оцепенения последних дней у него как небывало! Глаза его вновь горели прежней ненавистью, но, кроме ненависти, они так и светились необузданной радостью. - Что с тобой? - вскочил я, удивленный. Он упивался моим изумлением. Гримаса смеха искажала его лицо. Он явно что-то утаивал и теперь потешался надо мной, медля с ответом. - Говори же, черт побери, Арасибо! - Когда наш охотник идет на охоту, стрелы его не всегда отравлены ядом кураре - не всегда он есть в лесу. Приходится покупать его у далеких индейцев макуши и дорого платить бездельникам. Но в наших лесах растет свой яд, кумарава, хотя и не такой сильный, как кураре. Мы берем его, он тоже убивает. - Говори дело, Арасибо! - Я и говорю дело. Я говорю: кумарава тоже убивает. Коснешься их раз рукой, сразу образуется волдырь и бредишь как пьяный, коснешься их несколько раз - умрешь. Подлые листья... - Давай по делу, Арасибо, по делу! Не тяни! Он окинул меня медленным взглядом - вот каналья! - радуясь моему нетерпению. - Ты очень нетерпеливый, Белый Ягуар! - забулькал он весело, щуря свои косые глаза. - Интересно, как бы ты себя чувствовал, Ягуар? Каждую ночь тебе в постель кладут лист кумаравы. А ты ничего не знаешь. Стонешь от боли, извиваешься, язвы на всем теле, на глазах чахнешь, гибнешь... Посмотри, вот такой маленький листочек!.. Арасибо развернул лоскут старой тряпки, который держал до того в руке, и показал мне какой-то комочек серо-зеленого цвета, полувысохший, увядший. - Не трогай! - выпятил он губы. - Кумарава еще кусается, как скорпион!.. Потом вдруг, словно устав от шуток, он стал серьезен и выдавил из себя свистящим шепотом, указывая на ядовитый лист: - Я нашел его в подстилке ребенка Ласаны... - И добавил, вставая: - Каждую ночь ему подбрасывали... Он не мог не заболеть... - Кто подбрасывал? - задал я бессмысленный вопрос, начиная что-то понимать. - Он, он, Карапана!.. Я так и подскочил. Вот это открытие! Я в тот же миг оценил всю его важность. Поймать бы колдуна на месте преступления, вот это была бы победа! С меня снялись бы все страшные подозрения, а его полностью разоблачили бы как явного убийцу. В безумной радости я схватил Арасибо за плечи и тряс его без памяти, пританцовывая и смеясь. Наконец, запыхавшись, я выдавил из себя: - Как же ты это открыл, дружище? - А-а-а, открыл... Подумал, поискал... - А ребенка... ребенка удастся спасти? - Удастся. Я готов был задушить этого уродца в объятиях. - Волшебник! Умница! Ангел! Когда мы наконец кое-как успокоились и вернулись к действительности, возник естественный вопрос - что делать дальше? Созвать на тайный совет друзей? Кого? Манаури, Арнака, Вагуру и никого больше. Негра Мигуэля? Нет, только индейцев - это дело племени. А Ласану? Ласану да, конечно. Друзья были поблизости, на реке. Они готовили там шхуну для бегства на случай нападения со стороны Серимы. Они прервали работу и тут же пришли. Позвав Ласану, мы укрылись в моей хижине, и Арасибо поведал всем историю своего открытия. Как и у меня, первоначальное ошеломление у всех сменилось бурной радостью. Тяжкий груз свалился с меня и с моих друзей, но тут же мы поняли: теперь нас ждет самая трудная задача - вынести приговор шаману. - Смерть! Смерть ему! - твердил Манаури, стиснув зубы. Мы предполагали, что Карапана подбрасывал ядовитые листья через каждые две или три ночи, а поскольку найденный лист кумаравы уже высох, очередной визит шамана следовало ожидать этой ночью. Решили дежурить во дворе, сменяясь в полночь. - Ты, Ян, исключаешься! - объявил Манаури. - Рана твоя еще не зажила. Действительно, силы ко мне окончательно еще не вернулись, но я не мог оставаться в стороне в эту решающую минуту, и меня подключили третьим к первой смене Арнака и Арасибо. - Надо решить еще один вопрос, - проговорил вождь после некоторого размышления. - Это удобный случаи его убить. Мы должны его убить. - Должны! - учащенно задышал Арасибо. - Кто с этим не согласен? - спросил Манаури, бросив на меня внимательный взгляд. Арнак и Вагура молча кивнули головой в знак согласия, я тоже. Иного выхода не было - только его смерть. - Я тоже хочу сторожить! - попросила Ласана. - Сторожи! Конечно! - ответил Манаури. - Но не с нами на улице, а в своей хижине, возле ребенка... Никто, даже самые близкие, не должны были знать о наших планах. Ласане поручили сжечь подстилку ребенка и положить ему новую в другом месте шалаша, но так, чтобы ее мать ни о чем не догадалась. ПОЧЕМУ ДОЛЖЕН БЫЛ УМЕРЕТЬ КАНАХОЛО Под вечер прошел проливной, хотя и непродолжительный дождь. Когда он кончился, тучи все еще закрывали небо, и мы опасались, что ночь будет очень темной, но нет: где-то за облаками светила луна, рассеивая мрак. Шалаш Ласаны стоял примерно в пятидесяти шагах от реки, задней стеной к воде, а входом в сторону леса. Поскольку вокруг шалаша, кроме вытоптанной травы и нескольких оставшихся от леса кустиков, ничего не росло, открытое пространство и сравнительно светлая ночь облегчали нашу задачу. Вооружены мы были короткими тяжелыми палицами из твердого дерева, кроме того, Арнак и Арасибо взяли ножи, а я заряженный картечью пистолет для стрельбы с короткой дистанции. Согласовав звуковые сигналы, с наступлением ночи мы заняли свои места. Арнак укрылся позади шалаша, со стороны реки, а я и Арасибо - с противоположной стороны, в нескольких шагах от входа. Внутри хижины, как решил Манаури, караулила Ласана. Дождь несколько раз обрушивался на наши головы внезапными ливнями, и тогда становилось совершенно темно; воздух по-прежнему оставался теплым и душным. Мы промокли, но делать было нечего. Приходилось сносить и томительность медленно текущего времени. От постоянного напряжения устремленных в темноту глаз немели мышцы и притуплялось сознание. К тому же не облегчала нам бодрствования и неуверенность в том, что враг явится именно нынешней ночью. Порой зрение нас обманывало. Странные звуки, как всегда, раздавались и на опушке леса, и на берегу реки, а во мраке проносились таинственные тени. Но это были то бегавшие вокруг собаки и другие прирученные зверушки, то какая-нибудь дикая лесная тварь, то громадные ночные бабочки и всякие прочие неведомые обитатели леса. Близилась полночь, и я стал собираться уходить, чтобы разбудить следующую смену, как вдруг услышал за шалашом трехкратное стонущее кваканье лягушки - условный предупредительный сигнал Арнака. Он, вероятно, что-то заметил. Я крепче сжал в правой руке палицу, а левой нащупал рукоятку пистолета. Все было как и прежде, в начале ночи - ни темной, ни светлой. Черневшие перед нами стены шалаша, затененные выступавшим навесом, четко вырисовывались на фоне более светлой поляны. Вдруг мне показалось, что на этом фоне с левой стороны появилось какое-то темное пятно, словно кто-то стоял или припал к углу шалаша. Толкнув Арасибо в бок, я указал ему рукой на этот загадочный предмет. - Он! - возбужденно шепнул хромой. - Пришел... Там был кто-то чужой, несомненно, не Арнак. Вечером мы договорились, что не будем покидать своих постов до сигнала тревоги. Но таинственный пришелец не был похож и на Карапану: он казался приземистым и коренастым, тогда как шаман был худ и